Голова Медузы

ИКСИОН

…Звуки Орфеевой лиры наполнили Тартар. Замерло печальное шествие к Лете дев Данаид. Заслушавшись дивной мелодии, остановил свою скучную работу Сизиф, и коршуны, косясь головою, перестали терзать измученного распростертого Тития. Пройдя мимо них, Орфей внезапно замер на месте, пораженный новым неожиданным зрелищем. Еще колеблясь, остановилось в воздухе над потухавшим пламенем раскаленное большое колесо. При красноватом свете углей на закопченном ободе его что-то белелось. Голова с темными прядями сбившихся кудрей бессильно свесилась на широкую грудь перевитой крепкими путами человеческой фигуры.

Страдалец и певец встретились удивленными взорами.

— «Кто ты?» спросил Орфей.

— «Играй!» послышался в ответ хриплый умоляющий голос: «играй еще! Мне отрадно тебя слушать. Боль утихает от звуков». И Орфей заиграл.

— «Так!.. Тише!.. Можешь ли ты вместе играть и слушать?»

Фракиец, перебирая струны, кивнул в ответ головою.

— «Я тот, кого ненавидят боги, а люди называют нечестивым. Я сын Флегия, Иксион, отомстивший за обиду Кротону. Я показал ему на нем самом, каково трогать чужих жен. Ни чудовища, ни гиганты, ни непреклонный Прометей, ни чета Алоидов, ни сама царственная Гера не могли нанести Зевесу такой обиды, как я. Велики мои муки, но утешением мне служит, что страдает также и он. Ибо, кроме позора молвы, я принес ему и мучения ревности. Всякий раз теперь, как глядит он в ясные очи своей Геры, ему хочется прочесть в них истину. И мучится он не менее моего, ибо огонь, который терзает сердце сына Реи, вряд ли слабее, чем пламя Аида…

Играй, о певец, быть может, я хоть на миг забуду свои муки»…

Несколько времени слышались одни только тихие струнные звуки. Орфей, желая развлечь страдальца, старался играть что-то веселое.

Струны смеялись…

Иксион встряхнул головою.

— «Нет, не могу!» — произнес он. — «Моя мука, вероятно, все-таки сильнее, потому что сам я тоже не знаю, отомстил я или нет. Геру ли заключил я в объятия, попав на Олимп, или это был только призрак, Нефела, созданная хитрою богиней?..

Жалкие мы люди: ловим божественную красоту, а в руки нам достается лишь мечта, лишь призрак прекрасного…

Все равно! я знаю Зевса. Он должен страдать. Разве он может верить своей гладко причесанной Гере. Ведь она женщина. В ее глазах не прочтешь правды. И Зевс знает это.

Мы оба страдаем. Но кто из нас страдает напрасно — это знает только она, прекрасная богиня с большими ясными глазами, где не прочтешь ни злобы, ни торжества, ни стыда!..

На Олимпе все было тихо, когда я туда прокрался, ступая, как вор. Гордо сияли яркие звезды на черно-синем небе. Покинув погруженную в сон супругу, Зевс опустился на землю, смотреть ночные пляски ореад при полной луне. Спальный покой его был весь залит серебряным светом. На широком, работы искусного Гефеста, ложе виднелась одинокая спящая фигура. Тихо и ровно дышала божественная грудь… Да, это была она. Это было не облако! Зачем облаку сопротивляться? Облако не может иметь такое твердое тело, такие нежные, но сильные руки…

И она могла бы ими защищаться гораздо решительнее, если б хотела. Хотела…

Разве облако может хотеть? Разве оно натирается благовонным елеем?.. Нет, это была сама Гера, и ее держал я в объятиях в ту душную ночь на облитом лунным сияньем Олимпе!..

Помню я разбудивший меня от сладкого сна раздирающий душу крик: — „То была не я, о, супруг! Обманчивое облако, Нефелу, подсунула я дерзкому безбожнику. Я обманула его, Зевс. Вот оно, это облако!“ Легкий полувоздушный призрак заколыхался около моего плеча, но не успел я, приподнявшись на царственном ложе, его коснуться, как Гермес, Гефест и Паллада влекли уже меня сильными руками вон из чертога Зевса.

На пороге покоя в последний раз оглянулся я на царственную Геру.

О, как была она хороша, полуодетая, посылавшая вослед мне звонкий презрительный смех и гневные взоры.

Но я знаю, что глаза ее умеют быть вовсе не грозными.

Знает это и он, мой враг, обрекший меня на вечные муки, он, который мучится вместе со мною…

И лишь ей одной известна истина… Ее очи… О, эти очи!.. Певец, твои струны смеются; мне больно!.. Пусть лучше адское пламя, чем этот насмешливый хохот, этот смех, который звенит теперь в моих ушах!.. Уйди!»…

Иксион застонал, закрыл глаза и заметался…

Орфей вздохнул и молча двинулся далее. Он, знавший тайны богов, счел излишним говорить Иксиону, что Зевс вовсе не мучится ревностью и весьма равнодушен к тому, верна ли ему его супруга с большими ясными глазами…

Мысли о собственной утраченной жене скоро вытеснили из головы Фракийца всякое воспоминание об Иксионе.

Он шел твердо вперед, стараясь не обращать внимания на доносившиеся к нему из темноты вздохи и стоны.

Тропинка под ногами героя слабо светилась…