Голубое зарево (в сокращении)

1

Книга была в мягкой фиолетовой обложке, без титула. Только перевернув обложку, можно было прочитать: «Дж. Стейнли Холл. Старение».

Саккоро в длинном мохнатом халате и в восточных сандалиях шагал по мягкому ковру. Он читал:

«Когда человек стар, очень стар и привык к жизни, очень трудно умирать. Я думаю, что молодые люди принимают идею умирания более легко и, может быть, с большей охотой, чем старики. А когда человек знает, что смерть близка, и не может уже больше в этом сомневаться, то его душой овладевает глубокая печаль».

Саккоро остановился. На его желтом, изрезанном тонкими морщинами лице заиграла злая улыбка. Он бросил книгу.

Печаль? Совсем не то слово. Я чувствую себя как приговоренный к казни, знающий свой день и час. Может быть, кто-нибудь и чувствует печаль. Пусть. Наверное, есть такие, которым больше ничего не остается, как чувствовать печаль. Но только не я! Я никакой печали не чувствую. У меня зависть. И ненависть к тем, кто останется жить, к тем, кто еще не родился. И особенно к тем, кто твердит, будто на земле жизнь будет вечно…

Он откинулся на диван и потер руки.

Молодые люди принимают идею умирания с большей охотой? Вот и хорошо. Я их ненавижу, и я им дам возможность легко умереть. О, это будет совсем легкая смерть! Вспышка — и все! Они все умрут, не успев сообразить, что произошло! Только скорее бы… Я тоже исчезну, но я опять молод, потому что живу этим сладким, счастливым ожиданием…

В комнату бесшумно вошел Джаллаб и спросил:

— Господин Саккоро, вам принести кофе?

— Что? Ах, это ты, — Саккоро болезненно поморщился. — Нет, не нужно. Впрочем, принеси, но не кофе, а джин. Бутылку джина и лимонный сок.

Он пил мелкими глотками, закрыв глаза, откинувшись на спинку дивана.

Не открывая глаз, он шептал:

— Это будет так. Совсем маленький самолетик, ну, просто крошка, поднимется в воздух и понесет через океан то, о чем не будет знать даже летчик. Какую-то пустяковинку, коробочку. Просто подарок кому-то там… В коробочке будет это! В ней будет смерть и часы, отстукивающие последние минуты жизни планеты… Все будет рассчитано до секунды. Я буду знать точно час и минуту… О, мне хорошо известна эта новейшая военная выдумка: «Мертвые мстят живым!» На той стороне Земли солнечный пожар зальет города и селения, континенты вспыхнут, как облитые бензином ковры, и языки пламени поднимутся до самых высоких облаков. И когда уже все живое будет развеяно раскаленным ветром, раскроются недра, автоматы раздвинут подземные хранилища, и тысячи, а может быть, и больше, таких же посылок со смертью полетят на эту сторону земного шара! «Мертвые мстят живым!»

Он представлял себе голубое зарево над планетой, в мыслях парил над бушующим океаном неземного огня и чувствовал себя великим и безжалостным мстителем, карающим Землю…

Он выпил еще и вдруг почувствовал острую боль в сердце.

— О, вот оно, проклятое напоминание, — прошептал он, поднимаясь. Напоминание о том, что еще не все сделано… Нужно торопиться, торопиться, иначе будет поздно…

2

Совещание открыл Семвол.

— Мы рады поздравить доктора Долори с первыми крупными успехами. Наконец мы начали реальное производство этого замечательного вещества. Будьте добры, скажите, сколько его у нас сейчас?

— Что-то около грамма, — ответил Долори и вопросительно посмотрел на Родштейна. Тот утвердительно кивнул головой. Именно Родштейн налаживал ускорители и ловушки для антижелеза.

— Если это количество выразить в энергии, то сколько получится?

— Десять в двадцать первой эрга… — ответил Френк.

Семвол виновато улыбнулся. Цифра ровным счетом ничего ему не говорила. Сол Кроу лениво пояснил:

— Энергия, достаточная, чтобы вскипятить примерно миллион кубометров воды…

Из угла комнаты вышел крохотный пожилой человечек и представился:

— Я генерал Дортмунд, в отставке. Простите, но кипячение воды нас пока не очень интересует. Интересно знать, Что будет, если этот кусочек анти… как вы его называете, антиферрума просто… взорвать. В какую сторону полетят калории?

«Неужели Родштейн прав? Неужели Фейт был прав? Неужели они действительно…»

Френк закусил губу.

— Куда полетят калории, я не знаю. Да и зачем это знать? Мы изготавливаем антиферрум для реакторов нового типа. Я думаю, очень легко сделать реактор управляемый…

— Да, да, конечно, — перебил его Дортмунд. — Но мы должны это знать на случай, если вдруг… если случайно этот дьявольский антиферрум не удержится в ловушке и коснется стенок.

Френк сразу понял, что Дортмунд нагло врет.

— Вы хотите знать, как при взрыве распределится энергия в пространстве? Френк говорил очень медленно, выговаривая каждое слово. — Я вас понимаю. Я вас очень хорошо понимаю. Так вот, господин бывший генерал. Какова конфигурация взрыва, я не знаю. А что касается безопасности хранения антиферрума, то она гарантирована.

Семвол понял, что разговор пошел не по тому руслу и что генерал без достаточного такта задает вопросы.

— Что нужно сделать, Френк, чтобы увеличить производительность машин?

— Нужна большая энергия.

— Какова производительность сейчас?

— Примерно полграмма в месяц.

Дортмунд снова вмешался в разговор. Теперь он обращался не к Долори, а к Стокинку и Кроу.

— А можно теоретически рассчитать конфигурацию взрыва?

— На кой черт? На кой черт, я вас спрашиваю? — закричал Френк. — Уж не думаете ли вы планировать военные операции, где необходимо учитывать и конфигурацию взрыва?

Снова в разговор вмешался Семвол.

— Френк, мы должны думать о безопасности острова, о его жителях, о вас, Френк, о вашей невесте… Одним словом, пусть Мюллер повременит с реактором и займется решением этой задачи. Подумайте хорошенько, и вы поймете, что постановка вопроса своевременна.

Когда они покинули виллу Семвола, его догнал Джин Стокинк.

— Ей богу, ты корчишь из себя дурака. Неужели ты не понимаешь до сих пор, куда клонится дело? Ну и пусть… Этого не остановишь…

Глядя на Френка с нескрываемым презрением, Родштейн сказал:

— Этот сопляк, который ничего в жизни не знает, просто боится подумать. До его мозгов еще не дошло, что, взявшись за такую работу, он фактически продал душу дьяволу.

На этот раз Френк посмотрел в глаза старому толстяку умоляюще.

Они разошлись у стены ускорителя. За ней раздавался глухой гул.

3

Роза и Мария… Безлунная ночь с редкими звездами на черном небе. Френк вытащил из нагрудного кармана запасную сигарету и закурил. Облокотившись о ствол Розы, он несколько раз вдохнул горьковатый дым.

Так он стоял с закрытыми глазами, слушая едва уловимый плеск морских волн и чувствуя, как вздрагивал подмытый ствол пальмы от этих почти не ощутимых прикосновений океана к ее корням.

Френк встрепенулся. До его слуха донесся легкий шорох песка.

— Лиз!

— Это я, Френки!

Френк побежал между песчаными холмами ей навстречу…

— Идем к Розе и Марии. Я люблю слушать, как бормочет море, — прошептала Лиз.

— Вот мы снова здесь вместе с тобой, — сказала Лиз, вытягиваясь на теплом песке. — Только такие сумасшедшие физики, как ты, не видят в этом ничего значительного.

Френк наклонился и в темноте нашел ее губы.

— Френки, очень хорошо с тобой. Я последнее время постоянно мечтаю о том, чтобы мы были всегда вдвоем, а вокруг тишина, голубое море, белые чайки в безоблачной синеве и на берегу наши дети… Наши с тобой, Френки… — Лиз крепко прижалась к нему.

Френк едва дышал и, казалось, вот-вот в нем что-то взорвется, и он забудет все на свете… Но где-то глубоко, в самых затаенных уголках его души всплыли неясные образы уродливых чудовищ, ползающих на четвереньках, поднимающих головы вверх к солнцу, которого они не увидят…

— А что, если у нас родятся дети-уроды? — прошептал он.

Лиз вскочила на ноги. В тишине, едва нарушаемой легким плеском воды, было слышно, как порывисто она дышала.

— Что ты говоришь, Френки?

— Нет, ты отвечай прямо! А что будет, если у нас будут рождаться уроды? Дети с двумя головами, с одной ногой, обросшие шерстью, гермафродиты…

— Боже мой, перестань! Умоляю тебя, перестань, Френк.

Она опустилась на песок и тихонько заплакала. Френк закурил. Тишину прорезал дробный стук насосов на компрессорной станции. Ему стало очень жалко Лиз.

— Прости меня, я не могу отделаться от мыслей, которые вселились мне в голову после статьи в «Биологическом обозрении»… Наука всегда несла людям счастье… Когда я был мальчишкой, я думал, так будет всегда…

— Я об этом думала, Френк. Почему у нас все время говорят о том, что вы, современные физики, принесли человечеству несчастье? И почему, когда здесь у нас говорят о русских ученых, подчеркивают, что все свои открытия они стремятся приспособить для того, чтобы люди жили более счастливо? Неужели их физики не такие, как вы?

— Они такие же, как и мы. Но… одно и то же открытие можно превратить в добро и зло…

… После долгого молчания Френк спросил:

— Лиз, а ты бы согласилась быть женой убийцы?

— Боже мой, что с тобой, Френки?

— Ты отвечай… Для меня это очень важно…

— Убийцы? Конечно, нет. Боже, тысячу раз нет, если бы это был даже ты, Френк! Неужели тебя заставляют… О, этого не может быть… Ты никогда не согласишься!

Лиз снова прижалась к нему, часто вдыхая прохладный соленый воздух. Откуда-то набежал легкий порыв ветра, и листья Розы и Марии зашелестели.

— Мне страшно, Френк. Мне кажется, что сегодня мы видимся последний раз.

Море зашевелилось, в городке завыла сирена — мотоциклисты объезжали здания ядерного центра.

— Не надо, Лиз, — сдавленным голосом прошептал Френк. — Если бы я не любил тебя так, как я люблю… Лучше уйдем отсюда… Уйдем.

Они встали и пошли через песчаные дюны. Они шли прижавшись друг к другу. И то, что они ощущали теплоту друг друга и чувствовали дыхание друг друга, казалось им самым большим счастьем. И еще с этого момента они поняли, что большое человеческое счастье должно быть как-то завоевано, иначе его не будет.

4

Френк резко поднялся с постели, отдернул штору и через окно посмотрел на асфальтовую дорогу и дальше, на море. Оттуда доносился глухой рокот прибоя, а если внимательно вглядеться в темноту, можно было увидеть светящиеся голубоватым светом пенистые волны, накатывающиеся на песчаный пляж. На фоне голубого мерцания медленно двигался силуэт часового с автоматом в руках… Он олицетворял тревогу и недоверие, царившие в мире. Он напоминал, что среди людей все еще господствуют страх и вражда.

Этажом ниже, в квартире Родштейна, стенные часы пробили три. Родштейн любил эти часы и часто говорил Френку, что при каждом бое он просыпается и сладко потягивается. Френк представил себе этого толстого немца с виртуозными руками. Сейчас он вытянул свои короткие ноги и сладко зевнул. Счастливый человек! Его не мучают никакие вопросы. У него есть хоть и примитивная, но все же философия. А какая философия жизни у тебя, Френк?

Ночью людям в голову приходят самые неожиданные идеи. А что, если разбудить Родштейна? Френк натянул на себя халат, спустился по ярко освещенной лестнице и постучал в дверь.

— Кто там и что нужно?

— Род, это я, Френк.

Дверь отворилась, и он увидел Родштейна в длинной ночной сорочке.

— Я всегда думал, что вы психопат и рано или поздно плохо кончите. Входите.

— Спасибо за правду, Род. Меня разбудил бой ваших часов. Я решил посмотреть, как вы потягиваетесь в постели…

Родштейн, не отвечая Френку, пошел в глубь квартиры, на ходу поворачивая выключатели. В квартире Родштейна царил безнадежный, пропитанный сигарным дымом беспорядок.

— Садитесь, — сказал Родштейн, указывая Френку на диван. — Что будете пить?

— Что угодно.

— У меня есть замечательный ром. Хотите крепкого чаю с ромом? Я сейчас заварю.

— Хорошо. Признаться, хочу.

Родштейн зашаркал туфлями и скрылся на кухне.

— Я, между прочим, придумал, как лучше эвакуировать газ из инжектора, сказал Родштейн.

Френка всегда восхищала особенность немца говорить о самых интересных вещах сонным, будничным тоном.

Родштейн налил два стакана очень крепкого чаю и влил в каждый из них по стопке рома.

— Пробуйте. По-моему, здорово.

Френк жадно хлебнул сладковато-горькой горячей жидкости.

— Ну, как? — спросил Родштейн.

— Хорошо. Мне повезло, что вы мой сосед. Плохо, когда соседи трезвенники.

— Когда вы обзаведетесь детьми, вам будет все равно, кто у вас соседи.

— Род, а вы верите в бога? — спросил Френк.

— Типичный вопрос полуночника. Во время бессонницы в голову приходят идиотские мысли.

— Все равно. Скажите, вы верите в бога?

Родштейн пожевал кончик спички.

— Нет, не верю, — сказал он.

— Почему?

— Потому что я не знаю, для чего он нужен. С меня достаточно того, что в природе все подчинено строгим законам.

— А вам не кажется, что кто-то эти законы установил?

— Нет, не кажется. Если бы их устанавливал какой-то высший разум, они были бы значительно умнее. Я не могу согласиться с мыслью, что высший разум, бог, создал людей для того, чтобы они посвящали свою жизнь поискам средств убивать друг друга. Здесь нет логики.

— Когда вы говорите о логике, вы имеете в виду нашу, человеческую логику. А может быть, есть другая, высшая логика, — сказал Френк. — Может быть, логика во втором начале термодинамики: хаос должен восторжествовать. Для торжества великого хаоса нужен примитивный человеческий разум. Вы поняли?

— Ерунда. Логику мы не придумываем. В нашу голову ее вложила природа.

Френк пожал плечами и выпил несколько глотков чая. Потом вдруг спросил:

— Как вы думаете, страшно умереть?

Родштейн перестал пить.

— Вам, Френк, нужно хорошенько отдохнуть. Почему вы об этом думаете?

— Не знаю, не знаю. Может быть, просто потому, что мы так часто смотрим на нашу смерть, которая непрерывно колеблется там, в этих проклятых магнитных ловушках. Иногда я думаю, что было бы, если бы кто-нибудь взорвал электростанцию на Овори или просто выдернул рубильник, который подает энергию на наш остров.

— Послушайте, Френк. Я не знаю, к чему вы затеяли этот разговор. Мне только известно, что не стоит взрывать электростанцию на Овори. Ведь рубильник, питающий ловушки, в нашей лаборатории. Если у вас в мозгу завелись такие мысли, лучше откажитесь от работы. После разговора с вами мне не очень нравится, что вы хозяин рубильника, который питает хранилища с антивеществом.

Френк засмеялся.

— Вы трусите, Род?

— Нисколько. Я не верю, что вы когда-нибудь решитесь выдернуть рубильник. Вы слишком сильно любите жизнь и свою Лиз. Влюбленные всегда трусы.

— У вас странная логика, Род, — сказал Френк немного подумав. — То вы выражаете опасение, что я хозяин ловушек с антивеществом, то вы дразните меня тем, что я влюбленный трус.

— Выпейте, Френк, — сказал Родштейн. — Выпейте и перестаньте болтать чепуху. Я уверен, Что завтра утром вы будете смеяться над собой. Вы встретитесь с Лиз и начнете мечтать о коралловом острове в Тихом океане…

— А что скажут другие люди? — вдруг спросил Фреик. — Вы бы хотели быть проклятым миллионами людей?

Родштейн встал.

— Советую вам взять отпуск. Совершите путешествие. Пусть Лиз забеременеет. И только после этого возвращайтесь к работе.

Френк тоже встал.

— Я подумаю. Может быть, я так и сделаю.

И Френк поднялся в свою квартиру и несколько минут смотрел в окно. Яркий электрический свет освещал асфальтовую дорогу и участок берега, огороженный колючей проволокой. На той стороне ограды стоял солдат с автоматом и смотрел в его сторону.