Голубой карбункул

АРТУР КОНАН-ДОЙЛЬ (1859–1980)

Молодой доктор только что получил свой диплом, открыл маленький кабинет и стал ждать пациентов. Но пациенты не появлялись. Доктор ожидал их с нетерпением.

«Чуть ли не в сотый раз он принялся переставлять вещи на своем письменном столе. На самом видном месте он положил медицинский словарь, чтобы случайный пациент вынес такое впечатление, что он всегда окружен лучшей литературой. Большая счетная книга, журнал и книга для записи больных лежали перед ним на столе. Но так как ни одна из них еще не была в деле, и их переплеты казались слишком новыми и блестящими, он долго тер их одну о другую и покапал на них чернилами. Нехорошо было бы также, если бы пациент заметил, что его имя первым вносится в книгу; поэтому доктор заполнил первые страницы каждой из этих книг заметками о воображаемых больных, якобы посетивших его в течение последних недель. Покончив со всем этим, он сел, оперся на стол локтями, и снова потянулись ужасные часы ожидания».

Этого молодого врача английский писатель Конан-Дойль в одном из своих рассказов назвал Вилькинсоном. Но под именем Вилькинсона он изобразил самого себя. Молодой врач все ждал и ждал, но пациенты не появлялись. Тогда, чтобы заполнить как-нибудь часы томительного ожидания и заработать хоть немного денег, он попробовал написать рассказ.

Он с детства любил страшные детективные рассказы — рассказы, в которых сыщик по мельчайшим деталям и по случайным, казалось бы, незначительным фактам восстанавливает сложную картину преступления. Самое главное в таком рассказе — это цепь остроумных догадок и выводов, которые приводят сыщика к цели. Американский писатель Эдгар По был замечательном мастером детективного рассказа. В этом жанре решил попробовать свои силы и неудачливый врач: Эдгар По был его любимым писателем.

Конан-Дойлю ясно представился образ его героя. Он хорошо помнил те годы, когда учился в школе, в Эдинбурге. Там у него был учитель Джо Бэлл, человек «с ястребиным лицом», который любил поражать своих учеников исключительной наблюдательностью и умением делать правильные выводы из самых неприметных фактов. Этого учителя в первом же рассказе изобразил Конан-Дойль; он дал ему имя Шерлок Холмс.

Конан-Дойль оказался талантливым продолжателем Эдгара По: он стал одним из лучших мастеров детективного рассказа. Неистощимая выдумка, острая наблюдательность, отличное уменье построить сложную цепь заключений, — вот за что полюбили читатели рассказы Конан-Дойля.

В одном из рассказов писатель распрощался со своим героем; знаменитый сыщик, борясь с преступником, свалился в пропасть и погиб.

Но читатели не хотели помириться со смертью Шерлока Холмса. И через несколько лет, написав много других книг, Конан-Дойль воскресил своего любимого сыщика. Читатели снова встретили знакомую фигуру в «Собаке Баскервилей» и в сборнике рассказов «Возвращение Шерлока Холмса». Во всех этих рассказах Конан-Дойль, как и прежде, защищал буржуазную мораль. Он защищал капиталистический строй. И не только в своем творчестве. Он участвовал в трех империалистических войнах: врачом — в суданской кампании, корреспондентом — во время англо-бурской войны и пропагандистом — в мировой войне 1914–1918 годов.

Чем больше писал Конан-Дойль о Шерлоке Холмсе, тем бледней становились его рассказы: в них не было прежней свежести. Писатель чувствовал это. Он сам рассказывает, как один лодочник признался ему:

«Я думаю, сэр, когда Холмс упал с этой скалы, он, может быть, и не убился насмерть, но повредился изрядно».

Это было справедливое замечание. Лучшее, что написал Конан-Дойль, он написал в те годы, когда не считал себя писателем и думал, что настоящая его специальность — медицина.

М. Гершензон

ГОЛУБОЙ КАРБУНКУЛ

Я зашел к моему другу Шерлоку Холмсу на второй день рождества, чтобы поздравить его с праздником. Он полулежал на диване, одетый в красный халат; справа от него — так, что он мог дотянуться до них не вставая, — лежали трубки и ворох измятых утренних газет, которые он, как видно, только что просматривал. Около дивана стоял деревянный стул, на спинке которого висела ветхая и весьма неопрятная шляпа-котелок, сильно изношенная и продавленная в нескольких местах. Лупа и пинцет, лежавшие на стуле, свидетельствовали о том, что котелок только что подвергался тщательному осмотру.

— Вы заняты? — сказал я. — Быть может, я вам помешал?

— Нисколько! Я рад, что мне есть с кем поделиться результатами осмотра. Дело это — очень обыкновенное (он указал на котелок), но есть в нем некоторые не лишенные интереса и, пожалуй, даже поучительные детали.

Я уселся в кресло и стал греть руки перед потрескивавшим камином, так как на дворе была стужа и окна были покрыты толстым слоем льда.

— По всей видимости, — заметил я, — несмотря на неказистый вид этого котелка, с ним связана какая-нибудь зловещая история. Вероятно, он — ключ к раскрытию какой-то тайны?

— Нет, нет! Преступления не было, — сказал Шерлок Холмс, смеясь. — Это всего лишь один из тех незначительных, забавных случаев, которые неизбежны, когда вы имеете дело с четырьмя миллионами человеческих существ, скучившихся на пространстве в несколько квадратных миль. В этой вечно оживленной толпе всегда возможно любое сплетение обстоятельств; нас на каждом шагу ждет какая-нибудь загадка — запутанная и странная, но ничего общего с преступлением не имеющая. Нам с вами уже приходилось наталкиваться на такие загадки.

— Это верно, — заметил я. — Из шести последних дел, занесенных в мои записки, три не имели ничего общего с тем, что закон называет преступлением.

— Вот именно! Я уверен, что и этот ничтожный случай относится к той же невинной категории. Вы знаете посыльного Петерсона?

— Да.

— Этот трофей принадлежит ему.

— Это его шляпа?

— Нет, нет. Он нашел ее. Владелец ее неизвестен. Я прошу вас относиться к ней не как к старому колпаку, но как к серьезной проблеме. Но сперва — как она сюда попала? Она появилась рождественским утром вместе с отличным, жирным гусем, который в настоящий момент, несомненно, жарится на петерсоновой кухне. Факты таковы. Около четырех часов ночи, в канун рождества, Петерсон — очень порядочный, как вам известно, парень — возвращался домой с какой-то скромной пирушки по улице Тоттенхэм-Корт. При свете газовых фонарей он увидел перед собой высокого человека, который шел, чуть пошатываясь и неся на плече белого гуся. На углу улицы Гудж к этому человеку пристало несколько уличных хулиганов. Завязалась потасовка, и один из хулиганов сбил с незнакомца шляпу; защищаясь, тот замахнулся палкой и нечаянно разбил витрину лавки. Петерсон ринулся на помощь, но незнакомец, испуганный тем, что разбил стекло, и увидев бегущего к нему человека в форме, уронил гуся, бросился наутек и исчез в лабиринте узких уличек, примыкающих к Тоттенхэм-Корт. Хулиганы тоже разбежались при виде Петерсона, так что за ним осталось поле битвы, а также трофеи: продавленный котелок и великолепный рождественский гусь.

— Которого он, конечно, вернул владельцу?

— Дорогой мой друг, в этом-то и загвоздка! Правда, на кусочке картона, привязанном к левой лапе птицы, было написано «Миссис Генри Бэкер»; те же инициалы «Г. Б.» оказались на подкладке котелка. Но в нашем городе есть несколько тысяч Бэкеров и несколько сот Генри Бэкеров, поэтому не так-то легко вернуть утерянную одним из них собственность.

— Что же, в таком случае, сделал Петерсон?

— Зная, что я интересуюсь даже самыми ничтожными проблемами, он наутро принес и котелок и гуся мне. Гуся мы держали до сегодняшнего утра, пока не пришли к выводу, что, несмотря на легкий мороз, было бы желательно по некоторым признакам съесть его как можно скорее. Поэтому Петерсон унес его с собой, чтобы гусь выполнил последнее свое назначение, а я продолжаю хранить котелок, принадлежащий джентльмену, который лишился рождественского обеда.

— Он не помещал объявления в газете?

— Нет.

— Какие же у вас данные, чтобы установить его личность?

— Только те, что мы можем вывести из наблюдений.

— Над его шляпой?

— Вот именно!

— Вы шутите! Что вам может дать эта старая продавленная шляпа?

— Вот вам лупа. Мой метод вам известен. Что вы можете сказать о личности человека, носившего эту вещь?

Я взял в руки потрепанный головной убор и перевернул его не без некоторой жалости. Это был самый обыкновенный круглый черный котелок, жесткий и сильно поношенный. Красная шелковая подкладка сильно вылиняла, Как уже заметил Холмс, на ней были нацарапаны инициалы «Г. Б.». На полях я заметил дырочку для резинки, которая должна придерживать шляпу, но сама резинка отсутствовала. Котелок был продавлен в нескольких местах, очень измят и весь в пятнах, хотя владелец его, по всей видимости, пытался скрыть эти пятна, замазывая их чернилами.

— Я ничего не вижу, — сказал я, возвращая шляпу моему другу.

— Напротив, Ватсон, вы видите все. Но вы не хотите выводить заключения из того, что вы видите. Вы чересчур робки, вы боитесь делать выводы.

— Скажите, пожалуйста, какие выводы можно сделать из осмотра этой шляпы?

Он поднял шляпу и взглянул на нее со свойственной ему проницательностью.

— Конечно, она могла бы иметь и более явственные признаки, — заметил он, — и все же у нее есть некоторые совершенно очевидные особенности. Что владелец ее вполне интеллигентный человек, совершенно ясно, как и то, что года три назад его дела шли отлично, хотя в настоящее время ему приходится туго. Теперь он менее предусмотрителен, чем прежде, что указывает на некоторое нравственное падение и вместе с упадком благосостояния говорит о том, что он предался какому-то пороку, вероятнее всего — пьянству. Далее, можно считать несомненным, что его разлюбила жена.

— Но, дорогой мой Холмс…

— Тем не менее он сохранил некоторую долю самоуважения, — продолжал Холмс, не обратив внимания на мой протест. — Этот человек ведет сидячий образ жизни, редко выходит из дому, совершенно не занимается спортом, средних лет, седоватый, на днях был у парикмахера, мажет волосы помадой. Вот основные выводы, которые можно сделать из осмотра этой шляпы. Кстати, весьма мало вероятно, что в доме, где он живет, проведено газовое освещение.

— Вы, конечно, шутите, Холмс?

— Нисколько! Неужели же даже теперь, когда я поделился с вами всеми результатами осмотра, вы неспособны понять, каким образом я их добился?

— Я, несомненно, очень тупой человек. И, признаюсь, я не в состоянии уследить за ходом ваших мыслей. Ну, например, откуда вы взяли, что он интеллигентный человек?

Вместо ответа Холмс надел котелок на голову. Тот сполз ему на лоб и уперся в горбинку носа.

— Это вопрос кубатуры, — сказал он. — Когда у человека такой большой череп, должно же в этом черепе что-нибудь быть?

— Ну, а упадок благосостояния?

— Этому котелку три года. Как раз три года назад были в моде плоские поля с загнутыми краями. Шляпа — лучшего качества. Взгляните хотя бы на эту шелковую ленту или на превосходную подкладку. Если этот человек мог себе позволить роскошь купить такой котелок три года назад и с тех пор не покупал новой шляпы, то ясно, что дела его пошли значительно хуже.

— Это, пожалуй, верно. Ну, а предусмотрительность и нравственное падение?

— Вот вам предусмотрительность, — сказал он, указывая пальцем на дырочку и петлю от резинки. — Вместе с шляпами эти резинки не продаются. Если владелец котелка велел прикрепить резинку, то это указывает на некоторую предусмотрительность: он хотел обезопасить себя на случай ветреной погоды. Но так как мы видим, что резинка оборвалась, а владелец шляпы не позаботился приобрести новую, то, стало быть, он в настоящее время менее предусмотрителен, чем был раньше; это говорит о том, что человек опустился. С другой стороны, он неоднократно делал попытки замазать пятна на котелке чернилами, а это признак того, что он не окончательно потерял самоуважение.

— Ваши рассуждения не лишены убедительности.

— Дальнейшие пункты — что он человек средних лет, что он седеет, что он недавно стригся и что он употребляет помаду — подтверждаются внимательным осмотром нижней подкладки. В лупу можно разглядеть множество кончиков волос, аккуратно срезанных парикмахерскими ножницами. Волоски прилипли к подкладке, от которой к тому же сильно пахнет помадой. Пыль, как видите, не похожа на зернистую серую уличную пыль; это свалявшаяся коричневая, домашняя пыль. Значит, этот котелок по большей части висит дома на вешалке. А влажные пятна на подкладке указывают на то, что владелец котелка сильно потеет и, стало быть, очень мало двигается.

— Но жена… Вы сказали, что его разлюбила жена.

— Эту шляпу не чистили несколько недель. Если когда-нибудь я увижу вас, мой милый Ватсон, в шляпе, на которой накопилась пыль за целую неделю, и ваша жена позволит вам выйти на улицу в таком виде, я решу, что вы, к несчастью, потеряли любовь вашей жены.

— Может быть, он холост.

— Нет. Ведь он нес жене гуся в знак примирения. Вспомните карточку на лапе гуся.

— У вас на все найдется ответ. Но откуда вы взяли, что в его доме нет газового освещения?

— Одно сальное пятно, даже два сальных пятна — это случайность. Но когда передо мной по крайней мере шесть пятен, то, по-моему, не может быть сомнения в том, что этому человеку часто приходится иметь дело с сальными свечами. Вероятно, он ночью поднимается по лестнице с шляпой в одной руке и оплывающей свечой — в другой. Не может же быть сальных пятен от газового рожка! Ну, вы удовлетворены?

— Что же, все это очень остроумно, — рассмеялся я, — но так как, по вашим же словам, тут никто не совершил преступления и никто не потерпел ущерба, — разве только человек, потерявший гуся, — то все, что вы проделали, кажется мне пустой тратой энергии.

Шерлок Холмс только что открыл рот, чтобы возразить мне, как вдруг распахнулась дверь, и в комнату влетел посыльный Петерсон; его щеки пылали, и он казался совершенно потрясенным.

— Гусь-то, мистер Холмс! Гусь-то! — прохрипел он.

— А что с ним? Ожил и вылетел в окно кухни? — Холмс повернулся на диване, чтобы получше разглядеть возбужденное лицо посыльного.

— Посмотрите, сэр! Посмотрите, что моя жена нашла у него в зобу!

Петерсон протянул руку. На ладони у него лежал ослепительно сверкающий голубой камень величиной чуть поменьше боба, но такой чистоты и блеска, что, казалось, на темной ладони горит электрическая лампочка.

Шерлок Холмс свистнул и присел на край дивана.

— Клянусь Юпитером[1], Петерсон, — сказал он, — вы нашли клад. Надеюсь, вы знаете, что это такое?

— Бриллиант, сэр! Драгоценный камень! Он режет стекло, как масло.

— Это не просто драгоценный камень. Это тот самый драгоценный камень.

— Неужели голубой карбункул графини Моркар? — воскликнул я.

— Вот именно! Как мне не знать его величины и формы, когда я в последнее время каждый день читал, в «Таймсе» объявления о нем! Этот камень не имеет себе равных, стоимость его можно определить только приблизительно, но во всяком случае вознаграждение в тысячу фунтов, назначенное тому, кто найдет его, не составляет и двадцатой части его цены.

— Тысяча фунтов! Милостивый боже! — посыльный повалился в кресло и тупо смотрел то на меня, то на Холмса.

— Таково вознаграждение, но у меня есть все основания предполагать, что у графини есть особые, скрытые причины, в силу которых она охотно рассталась бы с половиной, своего состояния, лишь бы ей вернули этот камень.

— Он пропал, если я не ошибаюсь, в отеле «Космополитэн», — заметил я.

— Совершенно верно. Двадцать второго декабря, ровно шесть дней назад. Паяльщик Джон Хорнер был обвинен в том, что он украл его из футляра. Улики против него столь тяжки, что дело передано в суд. У меня даже, кажется, есть отчет об этом деле.

Он принялся рыться в газетах, Наконец, выудил одну из них, сложил ее вдвое и прочел следующую заметку:

«Кража драгоценностей в отеле „Космополитэн“. Джон Хорнер, 26 лет, паяльщик, обвиняется в том, что 22-го сего месяца он украл из футляра принадлежащий графине Моркар драгоценный камень, известный под названием „голубой карбункул“. Джеймз Райдер, старший слуга в отеле, показал, что в день кражи он привел Хорнера в уборную графини с тем, чтобы тот укрепил расшатавшийся прут железной решетки. Райдер некоторое время пробыл вместе с Хорнером в комнате, но потом его вызвали в другой номер. Вернувшись, он обнаружил, что Хорнера нет, бюро графини взломано, а маленький сафьяновый футляр, в котором графиня, как выяснилось впоследствии, держала камень, лежит пустой на туалетном столе. Райдер немедленно оповестил полицию, и Хорнер был арестован в тот же вечер; однако, камень не был найден ни у него, ни в его квартире. Кэтрин Косэк, горничная графини, показала, что, услышав отчаянный крик, она вбежала в комнату и нашла все в том виде, как описал Райдер, обнаруживший пропажу. Брэдстрит, инспектор округа, сообщает, что при аресте Хорнер отчаянно отбивался и в сильнейших выражениях доказывал полную свою непричастность к краже. Ввиду того, что задержанный, как выяснилось, уже ранее был осуждён за кражу, дело передано в суд присяжных. Хорнер, во время следствия выказавший сильнейшее волнение, выслушав постановление о предании его суду, упал в обморок и был вынесен из камеры следователя».

— Хм! Вот и все, что касается следствия, — задумчиво сказал Холмс, бросая газету. — Теперь нам предстоит проследить всю цепь событий с футляром для драгоценности на одном конце и с зобом гуся, подобранного на улице Тоттенхэм-Корт, — на другом. Вот видите, Ватсон, наши скромные выводы неожиданно приняли гораздо более серьезный и менее невинный вид. Вот камень, камень извлекли из гуся, а гусь принадлежал мистеру Генри Бэкеру, джентльмену в скверном котелке, характеристикой которого я вам так надоел. Мы должны серьезно заняться поисками этого джентльмена и установить, какую роль он играл в таинственном происшествии. Прибегнем сначала к самым простейшим способам. Несомненно, простейший из них — дать объявление во все вечерние газеты.

— Что же вы напишете?

— Дайте мне карандаш и клочок бумаги. Итак: «Найдены на углу улицы Гудж гусь и черный котелок. М-р Генри Бэкер может получить означенные предметы сегодня в 6.30 вечера на улице Бэкер, 221-б». Коротко и ясно.

— Вполне. Но прочтет ли он объявление?

— Он, несомненно, просматривает все газеты, — для бедного человека потеря была довольно чувствительная. Он, очевидно, был так напуган разбитой витриной и приближением Петерсона, что думал в тот момент только о бегстве; но вслед за тем он, должно быть, очень пожалел, что поддался страху и бросил птицу. Кроме того, мы называем его по имени и фамилии, так что любой знакомый обратит его внимание на наше объявление. Ну-ка, Петерсон, сбегайте в бюро объявлений и поместите это в вечерних газетах.

— В каких, сэр?

— Да во всех, какие вам придут на память.

— Слушаюсь, сэр. А как быть с камнем?

— Ах, да! Камень я пока оставлю у себя. Спасибо! И, кстати, Петерсон, купите на обратном пути гуся и принесите его сюда — надо же дать этому джентльмену гуся взамен того, которым в настоящий момент лакомится ваша семья.

Когда посыльный ушел, Холмс взял камень и поднес его к свету.

— Недурная штучка, — сказал он. — Поглядите, как он сверкает и искрится. Разумеется, он притягивает к себе преступников, точно магнит, как и всякий хороший драгоценный камень. У старинных крупных драгоценных камней каждая грань может рассказать о кровавых делах. Этому камню нет еще и двадцати лет. Он найден на отмели реки Амой в Южном Китае и замечателен тем, что обладает всеми свойствами карбункула. Но сверх этого он не кроваво-красного цвета, а голубого. Несмотря на его молодость, он уже имеет мрачную биографию. Из-за этого кусочка кристаллизованного древесного угля весом в сорок гран[2]совершено два убийства, одно самоубийство, несколько грабежей, и кого-то облили серной кислотой. Кто бы мог подумать, что эта хорошенькая игрушка способна приводить людей к виселице и тюрьме? Я запру камешек в несгораемый ящик и напишу графине,…