Голубой пакет

7

Под вечер прошел небольшой «слепой» дождь, второй за день.

Угасли краски заката. Наступили сумерки.

В подвал, где помещалась котельная, свет и днем проникал слабо. Сейчас здесь было почти темно. Чадившая на верстаке керосиновая лампа с лопнувшим стеклом скудно освещала часть комнаты.

Чернопятов закрыл двери и сидел, задумавшись, на топчане.

Он был доволен прошедшим днем. Утренняя операция удалась, группа благополучно вернулась из леса, и, если бы не гибель Тимофея, все было бы хорошо. Но вот Тимофей…

Чернопятов и его друзья ясно сознавали, что в их борьбе с врагом жертвы неминуемы. Но все же гибель товарища всякий раз казалась неожиданной, нелепой, случайной и оставляла в сердце глубокий, неизгладимый след.

Городское подполье было невелико, но представляло собой сплоченную и хорошо законспирированную организацию. Участники подполья жили в самом городе и для прикрытия своей нелегальной деятельности где-то и кем-то служили и работали. Это давало им самим и их семьям возможность хотя и впроголодь, но все же жить. Оккупанты крепко чувствовали удары патриотов и отлично понимали, что небольшой город, в котором они хотели бы считать себя полными хозяевами, не покорен и оказывает сопротивление.

Подпольщики не распыляли своих сил. Они работали целеустремленно, не хватаясь за то, что казалось более легким и удобным. Связанные по радио с фронтом, они подчиняли его задачам всю свою полную опасности и постоянного риска боевую работу. Это была сильная сторона подполья. Но было одно обстоятельство, осложнявшее дело: в районе города сейчас не имелось партизанской базы. Партизанский отряд под командованием Новожилова, сформированный в лесах Гореловского района, в мае ушел в дальний рейд и действовал сейчас на жизненно важных коммуникациях противника.

Город Горелов стоял в стороне от главных магистралей. До войны в нем насчитывалось не более сорока тысяч жителей. Кроме небольшой мебельной фабрики, железнодорожного депо, электростанции, кирпичного завода и нескольких артелей промкооперации, здесь не имелось никаких других промышленных предприятий. В военном отношении город не мог служить опорным пунктом для гитлеровцев, но зато в нем разместилось много тыловых, хозяйственных и полицейских учреждений оккупантов. Фронт предложил городским подпольщикам сосредоточить внимание именно на этих учреждениях.

Подполье насчитывало теперь двадцать семь человек, разбитых на шесть не зависимых одна от другой групп. Каждая группа возглавлялась старшим, и только старший встречался с Чернопятовым. Остальные могли лишь догадываться, что во главе всей организации кто-то стоит.

Начало подполью в Горелове было заложено горкомом партии еще до оккупации, когда линия фронта приблизилась к городу. Дело это доверили местному старожилу, крепкому, испытанному человеку Калюжному. А тот в свою очередь в помощь себе привлек комсомольца парикмахера Заболотного.

История же появления в городе Чернопятова такова. Он был кадровым офицером Советской Армии и перед войной командовал стрелковым батальоном одной из частей, входивших в Н-скую армию. Эта армия в числе первых приняла на себя удары гитлеровских полчищ в начале войны. Отрезанная от фронта, она в течение двух месяцев дралась в тылах врага, упорно пробиваясь на восток.

Она громила гитлеровские гарнизоны, автоколонны на шоссейных дорогах, аэродромы и базы оккупантов, поднимала на воздух мосты и склады противника, пускала под откос железнодорожные эшелоны. Она шла через дремучие леса Белоруссии, через топкие болота Полесья, форсировала многочисленные водные преграды и, где бы ни встречала врага, навязывала ему бой. Однако ряды армии редели. Настало время, когда из нее с трудом можно было сколотить только полк. От батальона Чернопятова уцелело шесть человек.

Остатки армии расположились на отдых в лесу, в четырех километрах от Горелова, находившегося в руках гитлеровцев. Ночью командование связалось по рации со штабом фронта. Был получен приказ: обойдя Горелов, пробиваться дальше на восток, выйти на Н-ский участок фронта. Начальнику разведывательного отдела армии подполковнику Бакланову было предписано направить в Горелов толкового офицера разведчика, который, связавшись с Калюжным, должен был наладить сбор и передачу разведывательных сведений для штаба армии и фронта.

Перед подполковником Баклановым встал вопрос: кого послать? Почти все офицеры разведчики или погибли, или заменили погибших в строю солдат.

Выбор пал на Чернопятова. Надо сказать, что многим выбор этот показался неудачным. Среди уцелевших офицеров были люди значительно моложе его, более энергичные и сами горевшие желанием остаться на нелегальной работе в тылу противника.

Чернопятов сносно объяснялся по-немецки, но некоторые из офицеров владели языком лучше. Чернопятову был немного знаком город Горелов: в двадцать пятом и двадцать шестом годах он работал там инструктором допризывной подготовки. Но в политотделе армии был офицер, родившийся в Горелове и проживший там пятнадцать лет.

В характере комбата проглядывали черты, которые можно было бы отнести к отрицательным: он отличался медлительностью, из-за чего у него не раз возникали стычки с командиром полка; он любил по всякому поводу и даже без повода побрюзжать, вызывая этим раздражение у товарищей; на партбюро возникал разговор о его не совсем безразличном отношении к спиртному.

– Что же вы нашли в нем? – спросили подполковника Бакланова.

– Я знаю этого человека с восемнадцатого года.

– И все?

– Пожалуй, все.

– И вы уверены в нем?

– Как в самом себе.

– Но ведь он не согласится…

– Согласится, – ответил Бакланов.

И он был прав: Чернопятов согласился и в дождливый ноябрьский вечер тысяча девятьсот сорок первого года в обычной гражданской одежде, имея в памяти явку на квартиру Калюжного, появился на улицах Горелова.

Горелов был наводнен оккупантами. Здесь стояли пехотинцы и кавалеристы, летчики и танкисты, артиллеристы и саперы. Шло укомплектование новых частей и пополнение старых, потрепанных в боях. Формировались в спешном порядке и отправлялись на фронт маршевые батальоны. Повсюду были понатыканы пулеметы, пушки, минометы, улицы были запружены танками, бронемашинами, тяжелыми грузовиками.

С первых же шагов Чернопятову не повезло. Пробираясь на квартиру к Калюжному, он напоролся на ночной патруль и был обстрелян. Несмотря на ранение, ему удалось уйти. Истекая кровью, он метался по незнакомым дворам, перебегал улицы, перелезал через изгороди и заборы и лишь в каком-то маленьком садочке повалился на землю. Силы покинули его…

Чернопятов пришел в себя утром на чьем-то чердаке. Нога его оказалась перевязанной. Скоро на чердак заявился вихрастый, курносый паренек лет шестнадцати, назвавший себя Костей.

Рана была не очень опасная, но Чернопятов чувствовал себя плохо. Поднялась температура, появилась хрипота. Мать Кости поняла, что у раненого воспаление легких. Трудно сказать, выдержал ли бы его организм в жестокой схватке со смертью, если бы не этот паренек Костя и его мать.

Только перед новым, сорок вторым годом капитан Чернопятов почувствовал себя окончательно выздоровевшим и встал на ноги. Костя помог Чернопятову разыскать Калюжного, а уже потом, через Калюжного, капитан связался и с Заболотным.

В начале сорок второго года Калюжный устроил Чернопятова истопником в баню. Когда-то, в юношеские годы, Чернопятов работал истопником в Тамбове у частного владельца городской бани. Теперь это неожиданно пригодилось.

Минул год. Чего только не пришлось испытать за это время! Вначале успехи были невелики, а горя людского повидали много. Силы подполья приходилось собирать по крохам, осторожно, обдумывая и проверяя каждый свой шаг. Постепенно группа крепла, удары по врагу становились все более смелыми. Часто в тиши и мраке ночи, согреваясь собственным дыханием под грубым одеялом, Чернопятов пытался мысленно представить себе день, когда выйдет из вагона поезда на тамбовском вокзале и с вещевым мешком за плечами придет на знакомую улицу.

Он не будет предупреждать о своем приезде ни письмом, ни телеграммой, появится неожиданно, тихо подойдет к заветному и уже ветхому домику, построенному еще руками отца, откроет ключом, и сейчас хранящимся в его кармане, знакомую до мельчайшей щелки дверь и скажет:

– Вот я и пришел!.. Живой и здоровый!..

А иногда казалось, что он никогда уже не вернется. Никогда не увидит сына, дочь, жену. Тогда уходил прочь сон, и Чернопятов поднимался утром с мешками под глазами, усталый, разбитый, с горьким осадком на душе…

Маленькая разведывательная группа выросла, и Чернопятов стал руководителем подпольной организации, насчитывающей шесть самостоятельных групп.

Да, подполковник Бакланов знал что делал. Он увидел в Чернопятове не только недостатки, присущие в той или иной мере каждому человеку, но и то, чего не могли уловить другие. Была в Чернопятове эта самая «закваска», как выражался Бакланов. И когда его спрашивали, что надо понимать под «закваской», подполковник неопределенно пожимал плечами. Трудно было это объяснить. Видимо, подразумевалось что-то особенное в характере человека, скрытое от чужих глаз…

…Чернопятов пососал цигарку и сплюнул. Она давно уже погасла. Он хотел было подойти к лампе и прикурить, но услышал за спиной едва уловимый шорох и прислушался. Шорох приближался.

Это не смутило Чернопятова. Он встал, отодвинул топчан и снял со стены старый, измызганный ковер, державшийся петлями на гвоздиках.

Только очень зоркий и внимательный глаз мог различить на сырой, почерневшей стене очертания узкой и невысокой (примерно по грудь человека) дверцы. Она вела в соседнее, такое же, как и котельная, подвальное помещение, где когда-то до войны размещался засолочный пункт горторга. Отсюда можно было проникнуть в развалины трехэтажного дома, рухнувшего от прямого попадания бомбы.

Руины дома – сплетение искореженных взрывной волной перекрытий, груды спаянного цементом кирпича и обломки железа – давно уже поросли травой. В них очень удачно скрывался почти незаметный, подобный щели, пролом под рухнувшей лестничной клеткой, который вел в подвальные помещения.

Этот ход, сооруженный Чернопятовым с помощью друзей, часто выручал подпольщиков.

Шорохи не прекращались. Кто-то шарил в потемках, пробираясь на ощупь через скрюченные велосипедные рамы, изуродованные колесные ободья, старые обожженные духовки, через различный хлам и лом, которым было забито соседнее помещение.

Но вот стало тихо, и через несколько секунд послышался условный стук.

Чернопятов извлек из кармана массивный медный ключ с узорчатой бородкой, сдвинул хорошо пригнанную к двери планочку, вставил ключ в замочное отверстие и повернул его раз, другой, третий. Дверь открылась бесшумно.

– Шагай, Митрофан Федорович! – бросил Чернопятов в темноту.

Низко пригнувшись, едва касаясь руками пола, в мастерскую влез Калюжный. Он выпрямился в углу у верстака и стал щупать голову.

– Везет тебе, старина! – улыбнулся Чернопятов.

– Не говори… – отозвался Калюжный. – Опять черт угораздил стукнуться башкой об эту перекладину!

Калюжный был старше Чернопятова лет на пять. В организации он стал правой рукой Чернопятова и его первым советчиком. В годы Гражданской войны Митрофан Федорович партизанил на Урале, а в Горелове обосновался с двадцать третьего года. Жил он с женой, тремя дочерьми и сыном-подростком.

Калюжный отличался сердитым, крутым характером, любил, чтобы его понимали с полуслова. Он руководил самой большой группой подпольщиков и, как считал сам, держал ребят в ежовых рукавицах.

Страдая различными недугами, свойственными человеку в его возрасте, Калюжный, тем не менее, был, как никто иной, вынослив. В ходьбе, например, с ним трудно было тягаться. Он был узок в плечах, невысок, свои негустые седоватые волосы неизменно расчесывал на аккуратный пробор. Калюжный не считал себя стариком и сердился, когда Чернопятов называл его «стариной». Но Чернопятов уловил эту слабость и частенько подтрунивал над другом.

Сейчас Калюжный стоял у верстака и, нахмурившись, поводил по сторонам строгими глазами.

– Садись, старина, – пригласил его Чернопятов.

Глазки Калюжного сердито блеснули. Присаживаясь, он недовольно буркнул:

– Далось тебе «старина»! – и тут же спросил: – Разобрался в бумагах? Есть что-нибудь дельное?

– Хе-хе!.. – усмехнулся Чернопятов и весело посмотрел на Калюжного. – Ну, ладно… Беру слова обратно.

– Ты скажи, как пакет? – нетерпеливо повторил Калюжный.

– Быстрый ты человек. До чего же быстрый!.. Сразу тебе вынь да положь! В пакете, брат, оказались такие бумаги, что у меня чуть ум за разум не заскочил…

Калюжный недоверчиво посмотрел на друга.

– Точно! – подтвердил Чернопятов. – Я читал и глазам не верил. А руки тряслись, будто кур воровал. Ох, и куш мы оторвали!

– Что же там? – сгорал от нетерпения Калюжный.

– Сейчас увидишь… – Чернопятов полез под верстак, отодвинул разную железную рухлядь, вынул из стены кирпич и сунул руку в отверстие. Оттуда он вытащил объемистую стопку бумаг.

Усевшись на прежнее место, он со свойственной ему неторопливостью разложил бумаги на коленях, разгладил их и начал перелистывать.

– Я разобрался только в названиях документов, но и этого довольно. Смотри!

Калюжный схватил бумаги, начал их листать.

– Ничего не пойму… Тарабарщина!

– А ты читай заголовки, – сказал ему Чернопятов. – Под каждым из них я написал по-русски.

Торопливо забегали пальцы Калюжного. Он перекидывал страницу за страницей, вглядывался к карандашные надписи, сделанные рукой Чернопятова, шепотом приговаривая:

– Черт возьми!.. Вот это да!..

– Сто семнадцать страниц! – заметил Чернопятов.

– Ужас!.. – проговорил Калюжный. – Просто ужас! – Он задумался и продолжал: – Что же нам делать? Если передавать все это шифром по радио, то уйдет полгода…

– Прежде чем передавать, надо их грамотно перевести, а это тоже время.

– И немалое, – согласился Калюжный.

– Да… А дело срочное, – покачал головой Чернопятов. – И перегружать рацию нельзя. Завалим мы Костю. Запеленгуют нас гестаповцы в один момент. Сейчас Костя передает четыре – пять минут два раза в неделю, а если взяться за это… – Он потряс ворохом бумаг перед носом Калюжного и присвистнул.

Калюжный вздохнул:

– Я же говорю, что полгода уйдет.

– Ну, насчет полугода ты маленько загнул, – поправил его Чернопятов. – Я прикинул. Получается два месяца, если передавать ежедневно и по полчаса. Вот она какая штука!

– Пусть два месяца, – согласился Калюжный. – Но кому тогда будут нужны эти документы? На что годны?

– Хе-хе!.. Ребятам на самокрутки пойдут в самый раз… – заметил Чернопятов. – Положение хуже губернаторского. Купила баба порося!..

Калюжный задумался, поджав свои тонкие губы.

Чернопятов смотрел на него, тая в седых усах улыбку. Он понимал, что как ни быстр в решениях, как ни опытен в делах подполья Калюжный, все равно вдруг, сразу он не предложит ничего.

Лицо Калюжного выдавало его растерянность.

– Вот же задача, – признался он в своей беспомощности. – Ничего не придумаешь…

– А я вот придумал, – проговорил Чернопятов и весело подмигнул товарищу.

Тот насупил брови.

– Да, придумал, – повторил Чернопятов. Сняв с ноги ботинок, он вытащил из-под стельки сложенный в квадратик листок бумаги, развернул его и подал Калюжному. – Читай! По-моему, это единственный выход.

Калюжный взял листок, исписанный мельчайшим, но разборчивым почерком, и стал читать.

– Молодец ты, Григорий Афанасьевич! Ей-богу, молодец! А ведь мне не пришло это в голову.

– Хе-хе!.. А мне пришло перед самым твоим, приходом, – признался Чернопятов. – Согласен?

– Полностью! Только вот что… – Он приложил палец ко лбу и закрыл глаза, пытаясь что-то вспомнить. – Мы какие явки им сообщали?

– Новые. Одну на Готовцева, вторую – на всякий случай – на меня. Это было в начале мая, когда они собирались прислать человека за деньгами…

– А-а… – вспомнил Калюжный. – За этими немецкими фальшивками?

– Вот-вот…

– Тогда все в порядке, – заявил Калюжный и спрятал листок за околыш кепки. – Завтра в двенадцать ночи депеша пойдет.