Голубые люди розовой земли

Глава двадцать вторая
ОТМЕННЫЕ РЕШЕНИЯ

Космонавты проснулись на заре. Ослепительной, удивительно красной и необыкновенно красивой. Все вокруг было залито призрачным, быстро и неуловимо меняющимся в оттенках красным светом: и высокие травы степи, и огромные, похожие на рощи деревья, и небо, и даже, кажется, сам воздух.

За последнее время космонавты никогда еще не чувствовали себя так хорошо, уверенно и легко. Тело было ловким и сильным, думалось легко и остро. Все время хотелось не то чтобы смеяться, но хотя бы улыбаться и что-нибудь делать.

Да, это было великолепно — не ощущать ни угнетающих сил повышенной гравитации, ни рыбьей невесомости. Все было на своих местах, все работало на полную мощность и с предельной четкостью.

— Космос — это отлично! — воскликнул Квач. — Но земля… земля… Одним словом — земля.

Вот тут-то Юрий и понял своих друзей окончательно. Понял и навсегда простил их коллективную ошибку — высадку на его родной Голубой земле и, уж конечно, на этой планете.

Человеку нужно хотя бы время от времени ощущать под собой твердую землю, не испытывать ни перегрузок, ни недогрузок. Человек есть человек. И он может перенести многое. Но ему все-таки нужно то, к чему он привык, что является его естественным состоянием.

Впервые за все время путешествия космонавты сделали зарядку по всем правилам, приняли душ и опять-таки впервые поели с аппетитом. Отдуваясь, вышли из-за стола.

— Будем готовиться к высадке! — распорядился Квач.

Теперь он опять становился главным на корабле. И это безмолвно признали все. Вероятно, это было правильно, потому что Квач, по сравнению с другими, обладал одним замечательным качеством — он был решителен.

— Зет — обеспечить скафандры, Тэн — приготовить оружие! — командовал он. — Миро — и проверить системы оповещения и связи! Юра — со мной, в вездеход!

Выполнять такие команды — решительные, бодрые — было сущим удовольствием, и все поначалу бросились к указанным местам, но в это время по кораблю прокатился истошный рев. Как будто в порт входил огромный океанский корабль, и оповещал всех встречных и поперечных о своем долгожданном приходе, и предупреждал, что им следует посторониться. Иначе гигант может не по злому умыслу, а просто ненароком доставить неприятности.

Исполнение команд было приостановлено. Сомнений ни у кого не было — ревел Шарик. И он не мог не реветь — это понимал каждый. Ведь в своем приподнятом, почти праздничном настроении все начисто забыли о собаке. А собака не забыла о них. И всем стало стыдно. Не стыдиться своей забывчивости они не могли — ведь хорошему человеку, какого бы цвета кожи он ни был, бывает стыдно даже перед собакой.

Наверное, каждый в эту минуту думал по-своему, но все прекрасно понимали, что Шарик задал очень трудную задачу. Он так разросся за последнее время, что продвинуться в коридорах и переходах корабля уже не мог. Кроме того, выпускать его из корабля тоже невозможно — ведь он покрыт шерстью, в которую может набиться столько вредных микробов и вирусов, что их потом никакой дезинфекцией не вышибешь. А скафандров для собак, да еще такой невероятной величины, ученые Розовой земли не предусмотрели.

Словом, как ни крути, что ни думай, а Шарика, вплоть до выяснения обстоятельств и получения телеграмм с Розовой земли, выпускать из корабля нельзя. И не потому, что делать этого не хочется, — всем сразу очень захотелось, чтобы Шарик немного погулял и размялся, — а потому, что это было неразумно.

И в то же время каждый понимал, что такие его действия или, вернее, бездействие — настоящее предательство страдающего товарища. Пусть собаки, но — товарища. Да притом еще и думающего товарища. Согласиться с этим тоже было невозможно.

И тут вовсю проявилась решительность Квача. Он нахмурился, выпрямился, как какой-нибудь командарм прошлого перед принятием ответственного решения, и не то что сказал, а сразу приказал:

— Команды отставить. Даю следующие. Тэн — работа с химическими анализаторами и преобразователями. Цель — изготовление скафандра для Шарика. Миро — работа с внутренними роботами. Цель — расширить переходы и, главное, выход из корабля до таких размеров, чтобы Шарик мог протолкнуться и выйти на планету Красных зорь. Юрий и Зет — к собаке: немедленно установить переговорное устройство! За мной — общее руководство… — Квач подумал и решил: — Мне прежде всего послать серию телеграмм на Розовую землю. Пусть поторапливаются и сообщают рецепты веществ, прекращающих действие биостимуляторов. Возражения есть?

Возражений, естественно, не было. Хотя каждый и подумал о том, что задача ему выпала не из легких. Нужно было сделать то, что на корабле никогда не делалось и даже не предусматривалось.

Вот почему, когда Зет и Юра, подойдя к кухне, встретились взглядами с Шариком, они прежде всего тяжело вздохнули — поставленная Квачом задача им показалась невыполнимой.

Шарик был огромен, прекрасен и пугающ. Поначалу он попытался подняться на все четыре лапы, но сделать это не смог. Задняя часть туловища уперлась в притолоку кухонной двери. Поэтому его передние лапы подогнулись и слегка дрожали. Голова Шарика — косматая, огромная — упиралась в потолок коридора.

Юрий и Зет были чуть выше подрагивающих колен Шарика. Если бы они захотели, они могли бы свободно ходить под его брюхом, даже не касаясь головами о свешивающиеся толстенные шерстинки. И тут только стало совершенно понятно, как катастрофически выросла собака, как несерьезны были решения Квача.

— Ах, Шарик, Шарик! — горестно сказал Юрий. — Что же ты наделал…

В эту минуту он начисто забыл, что собака понимает язык голубых людей, а Юрий уже так привык к нему, что произнес эти слова именно на этом языке. Шарик посмотрел вниз, на крохотных по сравнению с ним космонавтов, и заскулил.

— Ну ладно, ладно, — пожалел его Зет и похлопал по огромной, как дерево, ноге. — Ложись-ка на живот, мы тебе сейчас приделаем аппарат и тогда поговорим.

Пока Шарик осторожно ложился на пол, пока вытягивал лапы и устраивал на них голову, он жалобно и обиженно скулил, а Зет приговаривал над ним, как над маленьким:

— Ну ничего, Шарик, ничего… Все обойдется… Вот получим рецепт, и опять ты станешь нормальной собакой…

Он долго лазил по собачьей шее, пристраивая на мохнатой голове переговорный аппарат, вздыхал и пришептывал, как добрая бабушка над заболевшим внуком. А как только аппарат был включен, в разговор вмешался Шарик.

— Эх вы, люди, люди! — взмолился он. — Я вам так верил, я на вас так надеялся, а вы меня бросили.

— Ну, что же мы можем сделать! — возмутился Юрий. — Мы же тебя не заставляли пить биостимулятор.

— Да-а, не заставляли… — скулил Шарик. — Если бы ты меня кормил как следует, а не только одной земляникой, если бы ты разрешил мне напиться как следует, разве я бы полез за этим проклятым биостимулятором. Очень он нужен! Да еще такой горький, противный!

— Но ты ведь и сам не маленький…

— «Не маленький»! А откуда я знал? Если бы меня учили…

— Ну, не скули, собачка, не скули, — стал опять пришептывать Зет. — Никто тебя не заставлял пить стимулятор. Мог бы и за столом как следует поесть и попить.

— Да-а… А если я стеснялся… Первый раз на корабле… Вот и стеснялся.

— Ну ладно, ладно… В следующий раз ты будешь умнее.

Шарик дернулся и подскочил. Зет кубарем скатился с его шеи.

— Ты что?! — закричал Юрий. — Не понимаешь, что ли? Ведь так можно и убить…

— Я ничего… Ничего… Но неужели?… Неужели мне еще раз дадут этот самый стимулятор?

— При чем здесь стимулятор?

— Да-а. Вот Зет говорит, что в следующий раз… Так мне что — опять нужно будет расти? Да? Опять расти?

— Ты не так понял, — уже не шептал, а, кажется, выпевал Зет, потирая ушибленный при падении бок. — Просто ты не так понял, мой милый Шарик. Больше ты не вырастешь, если, конечно, опять не будешь есть, как… как не знаю что…

— А если мне все время хочется есть?

— Нужно потерпеть… Ты же сознательная собака? Ведь верно? А? Сознательная?

— Я не знаю… Я есть хочу. А расти больше не хочу. Мне уже надоело.

— Так и нам надоело, вот потому мы тебя и просим честью: перестань есть. Если ты научишься сдерживаться, может быть, действие биостимулятора пройдет и ты перестанешь расти.

— А если не пройдет?

— Что ты заладил: «Если, если»! — разозлился Юрий. — Раз сказано, что нужно потерпеть, — значит, нужно терпеть.

— А если не могу…

— Ну вот что… Здесь тебе не наша… Голубая земля. Здесь космос. И здесь нужна дисциплина.

— Дисциплиной сыт не будешь, — философски ответил Шарик и облизнулся.

Вот тут стало страшно: Шарик, оказывается, может быть опасным зверем.

В рассеянном свете коридора влажно блеснули его огромные молочно-белые клыки. Они были почти как бивни. Такие грозные и могучие.

Но Юрий не испугался этих клыков. Он резко… нет, не то что крикнул — кричать нельзя, — скорее, он резко подумал, этак стремительно и отрывисто:

— Прекрати болтать! — И хотя Шарик тоже не болтал, а только думал, это не смутило Юрия. — Думать как следует нужно. Голова вон какая огромная выросла, как у слона. Или даже как у мамонта, а думать не научился. Что у тебя, мозгов нет, что ли?…

И как это ни странно, но огромный Шарик испугался совсем так, как пугался на далекой теперь Голубой земле, когда рассерженный Юрий покрикивал на него. От страха он даже начал колотить хвостом по стенам кухни, и Юрий вынужден был опять мысленно закричать на него:

— Не болтай хвостом! Ты же там все расколотишь! Тебе сказано — не ешь, значит, не ешь.

— Ах, люди, люди!.. — опять заныл Шарик. — Чего вы от меня хотите? Зачем вы меня мучаете? Разве я просился в космос? Привезли меня в космос и мучают. Я домой хочу. Я косточек хочу… Са-ахарных…

На его огромные, как тарелки, глаза навернулись слезы, и Зет не мог не пожалеть собаку:

— Ну ладно, ладно, собачка. Успокойся. Ешь, только немного. А то ведь тебе хуже будет.

Шарик еще скулил и плакал килограммовыми слезами, и ни Юрий, ни Зет не знали, что им делать. Шарик просился домой, чтобы погрызть сахарных косточек из борща.

И как раз в этот критический момент внутренняя связь донесла голос роботов — противно-металлический, ровный и потому показавшийся особенно властным:

«Получена телеграмма Центрального Совета Космических Исследований. Слушайте текст. Слушайте текст. «Центральный Совет Космических Исследований крайне недоволен самовольством экипажа корабля. Его посадка на планету с неуточненной цивилизацией не вызывалась необходимостью. Единственное оправдание космонавтов — их возраст, но…»»

Тут у роботов-доносчиков что-то не сработало: внутренняя связь зашипела и передача прервалась.

Юрий взглянул на Зета и стал бледнеть: таким серым стал Зет. Он чуть приоткрыл рот и неотрывно смотрел в угол, откуда, кажется, и доносился металлический голос роботов. Даже Шарик перестал визжать и скулить и со страхом посмотрел на Зета.

Зет молчал, но ведь он думал. А раз думал, то все слышали его мысли. И мысли эти были не то что невеселые, а прямо-таки панические.

— Вернут, обязательно вернут!.. А за что? Что мы такого сделали? Запустили нас в космос, и получается, что мы не имеем права действовать как хотим. Как подопытные животные какие-то… Ничего не имеем права!

Так можно было выразить одну часть панических, скачущих мыслей Зета. А вперемежку с ними шла еще и вторая половина. Она звучала примерно так:

— Ну и правильно, что нам нет оправдания. Великая цель требует великой дисциплины. Мало ли кто что хочет, а если он решил подчиняться, он обязан это сделать. Иначе он не человек. Только человек и умеет сам подчиняться. По своей воле. По своему разумению. А если он сам себе не может подчиниться — значит, он не человек, а тряпка. У него нет воли.

Потом в дело вступала первая часть, и Зет начинал скулить, как скулил только что Шарик. А потом эти мелкие прыгающие мыслишки сменялись суровыми и честными словами осуждения… Одним словом, самокритикой.

Но, как ни странно, ни первая часть мыслей Зета, ни вторая не приносили облегчения ни ему, ни другим. Все равно было ужасно неприятно, даже противно. Потому что, как ни оправдывайся и ни набивайся на чужую жалость, как ни критикуй самого себя, все равно признавать себя виноватым очень и очень неприятно. Хоть на любой планете, хоть в космосе. Хоть в низшей, хоть в высшей цивилизации.

И Юрий великодушно сказал:

— Брось, Зет. Не переживай так сильно. Ведь…

Но не успел он договорить, потому что роботы исправили поломку и заговорили вновь:

«Ввиду провала в космической связи повторяем последние слова. «…Единственным оправданием космонавтов является их возраст, но Центральный Совет считает, что высокая сознательность и дисциплина должны присутствовать в каждом космонавте, независимо от его возраста. Иначе он не сможет быть космонавтом и принимать решения, необходимые для выполнения поставленной цели»».

— Вернут… Вернут… — лепетал Зет, и ему вторили остальные голубые космонавты:

— Может быть, и правильно, что вернут: провинились. Но ведь в другой раз не пустят.

Прощай тогда, космонавтика!

Прощай, путешествия и открытия новых миров!

Прощай, мечта!

Вот что самое страшное: прощай, мечта!

Так думали все, и, должно быть, от этого весь корабль словно затаился и примолк. Только металлический голос роботов-доносчиков продолжал злорадно передавать текст космической телеграммы.

«Вот почему Центральный Совет Космических Исследований принимает решение и отдает команды по каналам независимой связи на возвращение космического корабля с экипажем в составе Миро, Зета, Квача и Тэна».

Теперь сомнений не было. Приговор прозвучал — ему следовало подчиняться. Потому что приговор этот был передан по независимой связи и роботы-доносчики все рассчитают, все приведут в движение и корабль повезет невезучих и недисциплинированных космонавтов на Розовую планету.

Прощай, мечта!

Это было так понятно и так убийственно ясно, что у космонавтов не нашлось не только слов, но даже мыслей. Корабль молчал, как в трауре. И это в самом деле был траур — траур по убитой мечте.

Наверное, поэтому даже противный металлический голос не удивил никого.

«Команде дается десять минут на сборы: корабль переводится в предполетное состояние. Через десять минут начинаем взлет».

Приговор приводился в исполнение. Деваться уже было некуда. Все рушилось, и это понимали все, кроме… кроме Квача. Он один-единственный, по тем самым странным и умным законам голубых людей сегодня командующий над всеми, первым пришел в себя и первым правильно оценил обстановку.

— Отставить взлет! Отставить предполетное состояние! Миро — немедленно отключить независимое управление!

— Я… я еще не знаю, где оно, — мысленно пролепетал Миро.

— Ищи! Немедленно ищи.

— Да, но… — тоже робко вмешался Тэн, — но ведь дисциплина есть дисциплина. Мы обязаны подчиниться.

— Думать нужно, товарищи! — вдруг обозлился Квач. — Ведь это пришла лишь первая телеграмма — ответ на первое донесение роботов-доносчиков. Тогда Центральный Совет еще не знал, что мы понаделали. Тогда до него не дошли новые телеграммы. Нужно ждать новых ответов и новых команд. А пока продолжать работу!

Нет, как ни неприятен бывал иногда самоуверенный Квач, но сейчас он оказался просто гением. Смелым и решительным гением. И конечно, его можно было бы за одно это провозгласить почетным и потомственным командиром корабля, если бы… если бы в свой черед и в свое время такими же гениями — смелыми и решительными — не бывали бы и другие космонавты. Так что с провозглашением космонавты не спешили. У них было много забот и работы и без этого провозглашения.

— Товарищи, перехват независимых командных связей невозможен, — доложил Миро. — Мы можем только наложить запрет, и тогда роботы-доносчики сообщат, что мы не выполняем команду Центрального Совета. А по кодексу космонавтов это совершенно недопустимо, и Центральный Совет осудит нас за это.

— Центральный Совет теперь уже знает все обстоятельства дела, — сказал Квач. — Да и я сообщил сейчас обо всем. Вот когда он получит все наши телеграммы, тогда он и даст нам окончательную команду. А сейчас он только и будет делать, что отменять собственные команды. Накладывай запрет, Миро! Я отвечаю!

И точно. Едва Миро выполнил команду, как роботы растерянными, как показалось всем, и даже заискивающими голосами сообщили:

«Получена телеграмма Центрального Совета. Команда на возвращение космического корабля в составе экипажа Миро, Зета, Тэна и Квача отменяется. Вместо этого предлагается тому же кораблю возвратиться на место самовольной посадки и, не вступая ни в какие переговоры с местными жителями, что потребовало бы дополнительного времени и отвлекло бы от выполнения основного задания, высадить самовольно взятых на борт корабля пассажиров».

На этот раз Юрий почему-то вздохнул несколько посвободней — возвращаться, конечно, было рановато: он узнал еще слишком мало. Но возвращаться предстояло все-таки на родную Землю. Среди всех неприятностей это сообщение все-таки было приятно. Однако Квач весело и задиристо перебил его мысли:

— И это решение ничего не значит! Вслед за ним идут другие телеграммы. Они отменят и это решение.

И он торжествующе и даже немного издевательски засмеялся.

Получалось и в самом деле несерьезно и, пожалуй, смешно: не успели сесть на планету, как, вместо того чтобы заниматься настоящим делом, только и знают, что либо сами отменяют собственные решения, либо получают отмены решений.

Вот что значит космические расстояния: пока получат сообщение, пока примут решение, пока телеграмма найдет адресата — пройдет очень много времени, и решения могут устареть.