Кит Ломер Гонка планет

1

Солнце было теплым. Через закрытые веки он ощущал его горячее оранжевое дыхание. Оно было похоже на рассветную дымку на планете Фламм. Как давно это было! И Дульчия, первая Дульчия шла к нему, улыбаясь, сквозь клочья тумана.

Что-то коснулось его щеки, он отмахнулся. Чертовы цветомухи. Придется возбуждать отталкивающее поле, хоть он его чертовски не любил. Кости от него гудели, как от тяжелой работы.

Свет его памяти померк. Мрачная, едва уловимая нота тревоги зазвучала во сне. Существовало что-то, что он пытался выудить из своего мозга…

Он вновь почувствовал прикосновение. Сон растаял. Глаза открылись, и, скосив их, он увидел стройную длинноногую молодую блондинку в открытом розовом купальнике с каким-то длинным лохматым стебельком в руке. Она склонилась над его креслом.

— Черт возьми, Дульчи, ты уже слишком взрослая, чтобы ходить в таком виде, — проворчал он.

— Еще нет, дедушка! Я еще только взрослею. Жаль, что ты не видел лицо сенатора Бартоломью, когда я подошла к двери…

— Этот дурак опять здесь?

Капитан Генри закрыл глаза. Внезапно возросло чувство тревоги. Толстый Бартоломью, ныне сенатор Бартоломью, был совсем не дурак. Или по крайней мере он не был дураком сорок лет назад, когда был молодым. Генри, который в то время уже входил в зрелый возраст, почти любил его временами.

Теперь, конечно, он стал сенатором и усвоил современную чопорную манеру двигаться и говорить, неотделимую от политического имиджа. И все же… чувство тревоги стало сильным, как никогда прежде.

— Отправь его обратно, девочка моя, — ответил Генри. — Ты знаешь, что прерывать мой сон…

— Он говорит, это очень важно, дедушка.

— Важно для него, а не для меня! Я ему уже говорил, что я думаю о его политике, его методах, его мозгах и его вкусах в области выпивки…

Послышался звук притворного покашливания. Генри оглянулся. За девушкой стоял высокий с огромным животом мужчина, кожа его лица обвисла, но черные брови были так же сердито сдвинуты, как сорок лет назад.

— Я подумал, что лучше не скрывать своего присутствия, капитан, — произнес сенатор.

— Ты не услышал бы ничего такого, что я не сказал бы тебе в лицо, Бартоломью, — парировал Генри. — Что на этот раз? Ты с тем же предложением?

Сенатор хмыкнул и сел на стул, предложенный Дульчией. На какой-то миг девушка оказалась между Генри и солнцем, и он снова окунулся в сон, в котором ее прабабушка брела сквозь светившийся туман планеты Фламм. Девушка ушла со света, и Генри опять очутился лицом к лицу с тяжелой действительностью и сэром Бартоломью.

Капитан посмотрел на этого средних лет человека с нескрываемой неприязнью. Бартоломью вспотел в своем модном узком из блестящей зеленой ткани пиджаке с короткими рукавами, открывавшими замысловатые манжеты, на которых красовались большие запонки с драгоценными камнями. Трехдюймовый значок с лозунгом предвыборной кампании «Голосуйте за среднестатистического человека!», приколотый к нагрудному карману, сразу бросался в глаза. Агрессивно выпятив нижнюю губу, сенатор посмотрел на старика.

— Я надеялся, что ты передумал, капитан Генри. Так как ты не ответил на мой звонок…

— Если бы хотел сказать что-либо новое, я бы как-нибудь доковылял до телефона… Я пока еще не прикован к постели!

Бартоломью стянул с головы темно-бордовый берет и помахал им как веером.

— Это дело всепланетной важности, капитан! Коразон — перспективный мир. Конечно, ты не позволишь себе из-за соображений личного характера…

— Черта с два! — прорычал капитан Генри. — Я Пограничным мирам свое отдал. Сто пятьдесят лет! Всего лишь десять лет в отставке, и тут ты начинаешь докучать мне…

— «Докучать» — неверное слово, капитан. Я предлагаю тебе замечательную возможность. У тебя будет лучшее оборудование…

— Я предпочитаю солнечный свет. Я знаю, что ты соорудил крышу над своим городом, чтобы не пускать в него свежий воздух, но мне он нравится.

— Я прошу всего лишь об одном: пройди курс омоложения еще раз, за мой счет.

Генри взглянул на толстяка.

— Ага, за твой счет. Я прошел три курса. Мне сто тридцать пять лет, и я ощущаю каждый прожитый месяц. Ты знаешь, к чему приведет четвертое омоложение.

— Но я видел последний медицинский отчет о твоем здоровье. Ты в отличной форме для своего возраста. Лечение не сделает тебя снова юношей, но оно полностью восстановит твои силы…

— Я буду казаться молодым, несколько месяцев. Через год я завяну, как вчерашняя гардения, а через три буду дряхлой развалиной. И тогда мне будет все равно, протяну я еще год или нет. — Он откинулся на спинку и закрыл глаза. — Вот так-то, сенатор. Тебе придется поискать другого мальчика для поручений.

— Ты рассматриваешь все это поверхностно, капитан! Новый мир, который будет открыт для переселенцев, — первый за шестьдесят лет! Это поручение, как ты его называешь, займет только несколько месяцев твоего времени, после чего ты не только будешь испытывать удовлетворение от того, что внес ценный вклад в развитие Пограничья, но и станешь обладателем славного состояния!

Генри открыл один глаз.

— Почему бы тебе не послать одного из среднестатистических кандидатов? Если он достаточно хорош для того, чтобы быть представителем планеты в Совете, он, наверняка, в состоянии справиться с таким ерундовым заданием, как это.

— Ты слишком легковесно говоришь об очень серьезных делах. Наш кандидат, будучи представителем средних слоев общества Алдорадо, без сомнения, подходящая кандидатура, воплощение высочайших принципов демократического правления…

— Опустим предвыборную речь, я не голосую за среднего человека.

Покрытый сеткой жил нос сенатора потемнел. Бартоломью глубоко вдохнул через раздувавшиеся ноздри.

— Что касается обсуждаемого дела… — трезво проговорил он, — высокая оценка твоих… ну… специальных знаний перевесила все другие соображения.

Бегающие глаза сенатора остановились на Генри.

Капитан отвел глаза в сторону. Некоторое время он смотрел на свое собственное лицо, отраженное в спинке стула. Оно было похоже на побитое временем изваяние из древнего дуба.

— Ну и какие специальные знания ты имеешь в виду?

Рот Бартоломью искривился в напоминавшей улыбку гримасе.

— Капитан, ты ведь старый волк, тебе известны все космические переулки, своеобразные нравы далеких миров. Ты бы не спасовал перед бандитами, которых можно встретить на Коразоне, выпутался бы из самой сложной ситуации и взял, что хотел. Думаю, ты бы знал, что делать дальше,

— добавил он, разглядывая носок своего туфля.

— Ну ты-то знаешь, не так ли? — Генри изучал лицо своего собеседника.

— Мне осталось двадцать лет на то, чтобы нюхать цветочки. Интересно, что могло бы заставить меня бросить это занятие и искать гибели у черта на куличках?

— Тебя интересует окись алюминия? — как бы между прочим спросил Бартоломью.

Внезапно чувство тревоги вернулось. Пожалуй даже, это была не просто тревога. Словно ледяные тиски сжали внутренности..

— В форме, известной под названием корунд, — добавил сенатор.

— К чему ты клонишь? — резко спросил Генри.

Теперь настала очередь Бартоломью помолчать. Его взгляд остановился на девушке, загоравшей у бассейна в нескольких ярдах от них.

— Дульчи, пора завтракать, — крикнул капитан.

Она подняла голову, взглянула в лицо Бартоломью, затем встала и пошла через лужайку.

— Ну? — произнес Генри ровным голосом, обращаясь к сенатору.

Тот подвинул стул вперед, вытащил наркотическую палочку, потом, как бы вспомнив о чем-то, предложил такую же Генри. Капитан махнул рукой, отказываясь.

— Со времени своего открытия более века назад Коразон был закрытой планетой, — посетитель выдохнул в сторону капитана ароматный дым. — Под очень строгим карантином. Но ты ведь был там однажды…

— Конечно. Во время независимого разведывательного полета — еще до того, как Карантинная Служба услышала об этом мире. А что?

— Ну… — глаза Бартоломью остановились на тлеющем кончике наркотической палочки. — Только то твое путешествие было возможно закончено, а, возможно, и нет… Ты провел на планете несколько месяцев.

— Ну и…

— И кое-что нашел.

— Ты рассказываешь или спрашиваешь?

— Рассказываю, капитан, — ответил Бартоломью спокойно. — Я тебе еще кое-что расскажу. Корунд имеет различное применение. Его можно использовать в производстве в качестве отличного шлифовального материала. Но он может принимать и более привлекательные формы, известные нам как рубин, изумруд, сапфир, восточный топаз, аметист и так далее, — голос Бартоломью теперь напоминал мурлыканье. — Рынок сбыта натуральных камней, таких, как я однажды видел на твоей внучке, когда мой Лэрри пригласил ее на выпускной бал, неограничен.

Он сделал паузу. Генри наблюдал за ним без какого бы то ни было выражения. В голосе Бартоломью послышались хриплые нотки.

— Я знаю о твоей карьере, капитан, фактически все. Последние несколько недель только этим и занимался, — он выпустил дым, наслаждаясь сложившейся ситуацией.

Генри молча наблюдал за ним.

Ты всегда жил скромно… — Бартоломью обвел рукой сад, бассейн, старомодную стеклянную теплицу. — Но однажды ты был богатым человеком. «Однажды» — вот главное слово.

— Неужели?

— Именно так, — подтвердил Бартоломью. — Ты жил согласно принципам, а не соображениям выгоды. Капитан, любой бизнесмен скажет тебе, что это неправильно. И теперь у тебя остались только этот дом и доход, едва достаточный для того, чтобы ты, старик, мог посидеть на солнышке, да еще кредит, предоставляемый тебе благодаря тем камням, что ты так неосторожно позволил надеть своей внучке. Я с точностью до пенни знаю, во сколько тебе оценили эти камни.

— Какое отношение имеет одно к другому? — прорычал Генри.

— Эти камни являются наследством Дульчии, — ответил Бартоломью.

— А тебе что с этого? Я их получил честным путем.

— Что ты говоришь? Согласен, что ты никому не должен ни цента, я бы знал об этом. Но ты владеешь камнями… — его глаза сузились и почти исчезли в складках жира. — Случайно я узнал, что ты был на Коразоне по крайней мере дважды уже после того, как было объявлено, что планета под карантином.

Генри не шевелился, его губы искривились в холодной улыбке.

— Это было очень давно, если вообще было. Более ста лет назад.

— Закон о давности срока не распространяется на случаи контрабанды. Речь ведь идет о последнем путешествии. Сто четыре года тому назад, если быть точным, не так ли? Ты опоздал сюда на неделю, твоя жена умерла без тебя.

Генри резко подался вперед. Его взгляд скрестился со взглядом сенатора.

— Оставь в покое мою жену, — проревел он.

— В чем дело, капитан? — Бартоломью развел в стороны свои белые толстые руки. — Ты ведь не мог не знать о том, что ты ей необходим. Или все же не знал? Конечно, жаль, что ты слишком поздно вернулся сюда с камнями, которые помогли бы оплатить спасительную для нее операцию. Опоздал всего на неделю. Но твоя совесть не должна тебя мучить… хотя, думаю, тебе тяжело, учитывая, что рядом твоя правнучка — точная копия той, кому ты позволил умереть…

Генри шевельнулся. Совсем чуть-чуть. Просто слегка перенес вес на левый локоть и правый кулак, лежавшие на подлокотниках кресла. Но Бартоломью внезапно замолчал. Его обвисшее лицо напряглось.

— Полегче, капитан, — пробормотал он.

— Никогда не говори о моей жене, — повторил Генри бесцветным голосом.

— Да-да, конечно, — Бартоломью облизал губы.

Генри медленно вернулся в прежнее положение. Сенатор глубоко вздохнул, его голос окреп.

— В принципе, это не имеет значения, — сказал он. — Я хочу вспомнить о том, что произошло после того, как ты вернулся. Речь идет о Коразоне и о твоем незаконном путешествии. Капитан, ты по-прежнему герой, по-прежнему первый и величайший из старых открывателей Пограничья. Лично тебе Карантинная Служба ничего не сделает. Но камни конфискует, если вдруг кто-нибудь шепнет им на ухо, что неплохо бы сравнить их с другими образцами минералов, добытыми на Коразоне.

Он замолчал и взглянул в глаза Генри. Тот ответил на взгляд, губы его презрительно искривились.

— И этим человеком будешь ты. Ты это хочешь сказать?

Сенатор не ответил, но его молчание было красноречивее всяких слов.

— Не пойму тебя. Ты можешь нанять целую армию головорезов для похода на Коразон.

Бартоломью сухо кивнул.

— Но тебе нужен я, старый потрепанный космический волк, и только потому, что ты думаешь, будто мне кое-что известно?

— Я отлично знаю, что тебе кое-что известно! — разозлился Бартоломью.

— Господи, да ведь на этом деле можно сделать состояние. Я дам все, что тебе необходимо. Если я буду поддерживать твое вступление во владение недвижимостью, ты сможешь успешно застолбить участок и на законном основании владеть теми камнями, которые нашел более ста лет назад!

Вдруг Генри засмеялся безрадостным смехом, от которого глаза у сенатора полезли на лоб.

— Понятно, — произнес капитан. — И как ты собираешься делиться?

— Учитывая риск и большие стартовые расходы…

— Сколько?

— …И принимая во внимание то, что мне известно твое прошлое, — девяносто процентов мне, а десять тебе. — Бартоломью улыбнулся обворожительной улыбкой и глубоко затянулся дымом наркотической палочки.

Генри схватился за подлокотники узловатыми руками и рывком встал.

— Вон! — крикнул он.

Обвисшие щеки сенатора побледнели. Уронив наркотическую палочку, он тяжело встал.

— Не смей разговаривать со мной подобным образом… — начал было он.

Генри сделал шаг вперед. Его горло жгло, словно вокруг бушевал огонь, перед глазами стал сгущаться непрозрачный туман. Кровь в висках стучала, словно били там-тамы.

Бартоломью отступил назад, еще, еще… и остановился. Его расплывшееся лицо окаменело. В молодые годы он отличался немалым ростом — хотя и тогда был на полголовы ниже высоченного Генри и на целую треть его легче.

— Ты бы убил меня, если бы счел это необходимым, не так ли, капитан?

— произнес он тихо.

Стоя рядом с ним, Генри изо всех сил сдерживал себя, подавляя рвавшуюся наружу ярость.

— Не дразни меня, Бартоломью, — хрипло ответил он.

— Я тебе доверяю, — сенатор громко засмеялся. — Так как мы здесь одни, я тебе кое-что скажу. Я тоже могу убить, если до этого дойдет. Я ухожу! — поспешно добавил он, когда Генри сделал шаг вперед. — Но подумай над моим предложением, я все-таки знаю кое-что о тебе, камнях и Коразоне. Время, оставшееся до отправки корабля, неумолимо тает. Подумай о своей правнучке. Что ее ждет, если она останется без гроша и без надежды на то, что она с детства ждала. Ну разве что выгодный брак…

— Например, с твоим щенком Лэрри! — проревел Генри, бросаясь вперед.

Бартоломью повернулся и побежал. Генри сделал несколько шагов, вслед за ним, но остановился, тяжело дыша. Затем заковылял к бассейну, посмотрел сквозь прозрачную воду вниз на разноцветный грот, из которого бил источник минеральной воды, наполнявший бассейн.

— Драгоценные камни! — пробормотал он, затем позвал: — Дульчия!

…И даже он не мог сказать наверняка, была ли подошедшая девушка той, которая покинула его всего несколько минут назад, или его давно ушедшей из жизни любовью.

— Жаль, что ты не видел сенатора, дядя Амос, — сказала Дульчия.

Она налила кофе Генри и передала бутылку бренди маленькому с индюшиной шеей человеку, который быстро осушил стакан, шумно вздохнул и налил еще.

— Хм! Действительно жалко, что меня здесь не было! — он подмигнул девушке и потянул себя за кончик уса. — Сенатор привык получать то, чего добивается. Думаю, что впервые он получил отпор.

Капитан Генри хмыкнул, взял старинную сигару из тяжелой серебряной коробки на столе. Девушка поднесла ему зажигалку. Аромат табака смешался с запахом горевшего в камине дерева.

— Этот чертов человек — настоящий дурак, — пробормотал он смущенно. — Гладит меня против шерсти, щебечет, словно птичка во время линьки, и говорит все не то, что надо.

Девушка наполнила свою чашку и села.

— Дедушка, а почему Бартоломью хочет, чтобы ты отправился на Коразон?

Амос хихикнул.

— Потому что он отлично знает, что твой прадедушка — единственный человек в Алдорадо, который может открыто ступить на Коразон и вернуться назад с головой на плечах, не говоря уже о том, чтобы отхватить славный участок.

Генри выпустил облако дыма, откинулся назад, положив длинные ноги на стульчик, вырезанный из редкого дерева и обшитый серой шкурой какого-то зверя. Хотя поза его была расслабленной, в сузившихся глазах и в развороте плеч чувствовалось напряжение.

— С Пограничьем покончено. Коразон — последний вздох умирающего. Это суровый мир: скалы, лед и тундра. Там нет места, где бы мог жить человек.

— Но ты как-то сказал, что для человека, имеющего страсть к авантюрам, это последняя возможность.

— Конечно, если бы он был хоть немного пригоден для жизни, его давным-давно бы заселили.

— Не знаю… Я слышал, Карантинная Служба набрела там на какой-то забавный минерал, поэтому-то они и закрыли его на сто лет.

Темные птичьи глаза Амоса неожиданно впились в Генри пристальным взглядом.

Генри спокойно встретил взгляд своего друга, его собственные глаза были невыразительными, как слова казенной бумаги.

— Я припоминаю, — сухо проговорил он, — времена, когда здесь, в Секторе, были новые зеленые миры. В чем беда сегодняшнего человека — так это в среднестатистической чепухе. Нет новых границ, куда можно было бы отправиться повоевать.

— Если только, — мягко вмешался Амос, — ты не учитываешь Коразон.

— Это не для педерастов Партии Среднего Человека…

— Вот он, мир, который можно занять, — Амос подбросил полено в огонь, вернулся на свое место, потирая руки. — При помощи новых технологий они переделают его. Тридцать миллионов квадратных миль территории: фермы, шахты, порты, земля, на которой через несколько лет вырастут города, открытая тундра, где можно выпасать миллионы голов северного скота, горы и водопады, речные и морские пляжи… И все это, ничье, ждет того, кто придет и приберет все это к рукам. Да ради такой ставки любой игрок, пират, охотник за удачей и мошенник на сорок парсеков вокруг продаст свою надежду на то, что ему удастся избежать ада…

— И мистер Бартоломью хочет, чтобы дедушка отправился туда?

— Конечно, я помню первый поход, в котором мы с ним были вместе, — это было на Адобе, — Амос повернулся к девушке. — Мы заявили свои права на наши законные сто квадратных миль — кусок выжженной пустыни, такой крутой с одной стороны, что ни один человек не смог бы туда взобраться. Девять дней я ставил его на кон в заведении Честного Мака на Петраке и выиграл почти полконтинента… а потом проиграл все Маку.

Глаза Дульчии загорелись.

— Это на вас похоже. А дедушка принимал участие в каких-либо еще походах?

Амос кивнул своей лысой веснушчатой головой.

— Ага, последний раз здесь, на Алдорадо. К этому времени он уже поумнел, захватил славный кусочек земли, прикрытый горами, с лесом, с видом на море и с естественной бухтой, которая может принять любой лайнер.

— Ну, дядя Амос, вы говорите об этом самом месте, бухте Тиволи и Молле.

— Именно так, — кивнул он.

Девушка повернулась к своему прадеду.

— Но в таком случае ведь город должен быть твоим.

Амос покачал головой.

— Нет. В то время Генри был молодым. Это было еще до его второго омоложения. Здесь было полно людей, которые остались ни с чем, без денег, без земли, дети кричат и все такое. Твоему деду земля была не нужна, для него все это было всего лишь забавой. И он отдал ее им. Единственное, о чем он попросил, — это маленький кусочек земли, дом и сад, чтобы было где обосноваться, когда ему захочется покоя.

— Ты хочешь сказать, что все эти люди, сенатор Бартоломью и все остальные обязаны целым городом и всем этим тебе, дедушка? И после всего они… — она замолчала.

— В основном их прадедушки, девочка моя, — сказал Генри. — Эти люди мне ничего не должны. Я получил то, что хотел.

— И все они пыхтят изо всех сил, чтобы выбрать делегатом своего глупого статистического среднего человека. Почему бы им не избрать тебя, дедушка? Ты для них сделал так много, как никто другой!

— С чего бы мне вдруг захотелось стать делегатом, Дульчи? Я хочу сидеть на солнышке и греть свои старые кости…

Он искоса взглянул на нее. Темные большие глаза… О боже, как сейчас в свете камина она была похожа на свою прабабушку!

— Ты думаешь о вечной жизни, — сказал он. — Забудь об этом…

— Почему я должна об этом забыть! Ты сможешь снова быть молодым и оставаться таким много-много лет — никто не знает сколько! Если бы только подобное лечение существовало тогда, когда ты открывал Пограничье, ты бы получил право на него. За исключительные заслуги перед расой, как сейчас получают исследователи и ученые.

— Ну, — улыбнулся Генри. — Значит, я упустил свой шанс…

— Но ты еще можешь получить его! Все делегаты получают такое лечение. А тебе достаточно пошевелить пальцем — и тебя выберут. Здешние люди помнят…

— Я не политик, Дульчи. И не хочу им быть. И не хочу жить вечно. Я прожил свою жизнь. Более чем достаточно. Я видел, как уходили мои друзья,

— все, кроме Амоса. Они погибли, умерли от старости или просто исчезли. Вселенная уже не такая, какой она была в дни моей юности. Наступили дни статистически среднего…

— Перестань, дедушка!

— Нет-нет, девочка моя. Им я нужен такой, каким был, а не такой, как сейчас, старая развалина.

— Старая развалина! — воскликнула Дульчи сердито. — Ты по-прежнему любого из них за пояс заткнешь.

— Мягко говоря, дорогая, — вмешался Амос, — в молодые годы он был самым беспринципным, самым диким, самым сильным дьяволом в космической службе. Много раз я пытался обойти его. Но так и не смог. Он оказывал на меня слишком большое влияние.

— Это было давным-давно, — улыбнулся капитан Генри. — Мы жили одной жизнью и ни о чем не жалели. А сейчас у нас есть кресло у камина. Пусть все так и останется.

Амос налил себе еще, привычным жестом опрокинул стакан и уставился на огонь.

— В то время шла война. Твой прадедушка как раз заплатил за чудесный маленький пятидесятитонный грузовой катер, всегда уходивший от таможенного патруля. Ну вот, Генри подписал контракт на продолжение службы во время войны. Его назначили лейтенантом запаса, через два года он был уже капитаном действующей армии, а его суденышко — обгоревшей развалиной.

— Дедушка! Ты мне никогда не рассказывал о том, что принимал участие в войне…

— Попроси, пусть Амос как-нибудь тебе покажет свои медали. Он забыл упомянуть о том, что я находился в той самой развалине, когда ее подбили. Он меня вытащил…

— Ой, дедушка, как было бы замечательно, если бы ты прошел еще один курс омоложения и показал бы им всем…

Генри посмотрел на тлевший кончик сигары.

— Ты что, хочешь, чтобы я принял предложение Бартоломью?

— Нет, конечно, не хочу! Я хочу, чтобы ты остался здесь и жил долго-долго. Я просто хотела сказать, что…

— Ну ладно, я слегка преувеличил. Если я пройду еще один курс, может, у меня и будет добрых пять лет… — он замолчал, посмотрел на часы на стене — память о старом Марсе. — Уже поздно. Как там насчет того грандиозного бала, на который ты собиралась с молодым Бартоломью?

— Я не пойду, — коротко ответила она.

— Что? Сегодня утром ты так спешила в Молл за платьем, что даже завтрак не доела…

— Я не хочу идти.

— Погоди, дорогая. Из-за того, что партия Среднего Человека, возглавляемая Бартоломью, не хочет, чтобы я был делегатом, не стоит лишать себя удовольствия…

— Дело не в этом…

— Гм… Какую часть нашего разговора с сенатором ты подслушала сегодня?

— Я слышала, как он сказал, будто ты что-то украл! Ему должно быть стыдно.

— Он назвал Генри вором и ему это сошло? Хотелось бы мне играть с ним в паре, с его-то везеньем…

— Итак, ты думаешь, что, встретившись с этим парнем, ты обидишь старика? — Генри покачал головой и улыбнулся. — Грехи стариков не распространяются на детей. Надевай свое бальное платье и отправляйся на танцы, повеселись…

— Сынок Бартоломью не годится для такой девушки, как Дульчи, — перебил его Амос. — Вечно прилизан, на руках ни царапины…

— Заткнись, Амос. Лэрри не хуже остальных молодых людей, получивших изысканное воспитание… — Генри нахмурился. — Сегодня юношей другого типа не существует…

— Лэрри и такая девушка, как Дульчи! Ты должен…

— Иди, Дульчи. Мы с Амосом хотим немного поговорить, — капитан сделал паузу, чтобы откусить кончик новой сигары и раскурить ее, вдохнул дым и строго взглянул на девушку. — Оставь драку нам, старикам. Думаю, что я смогу справиться со старшим Бартоломью.

Звук турбомобиля Дульчи растаял вдали. Капитан Генри смотрел на огонь, покуривая сигару. Неожиданно он вынул ее изо рта и швырнул в камин.

Амос искоса взглянул на него.

— Какую взятку предлагает сенатор? — спросил он.

Генри засопел.

— Десять процентов от шахты с драгоценными камнями, которую я спрятал у себя в рукаве.

Амос присвистнул.

— С кем он разговаривал?

— Мне самому интересно было бы узнать.

— Итак, сенатор считает, что тебе кое-что известно, — Амос снова присвистнул. — Слушай, а это идея, Генри…

— Ты слишком стар для идей, Амос. Наливай себе, подставь под ноги скамеечку и придвинься к огню — вот и все твои заботы.

— Ты думаешь? В том, что подсовывает сенатор, что-то есть. Эти сегодняшние сосунки… В них нет того, что нужно. Посмотри на сенаторского сынка: играющий в теннис желторотик, с лицом младенца. Он и недели не протянет в походе. А ты и я, Генри… — Амос подался вперед, глаза его заблестели. — Мы могли бы отправиться туда и хорошо поживиться.

— Сколько тебе лет, Амос? — неожиданно спросил Генри.

— Что? Ну, я еще совсем мальчик — сто пятьдесят два.

— А сколько времени прошло после последнего омоложения?

— Сорок пять или сорок шесть… — глаза его по-прежнему горели. — О чем ты говоришь, Генри. Мы не из тех, кто отправляется спать, когда вечеринка еще не кончилась. Осесть и считать дни до похорон — какая чушь! Я хочу рискнуть еще раз, капитан! Ясно, что я долго не протяну, но я хочу снова испытать чувство голода, снова целовать девушек и подраться в каком-нибудь баре…

— Забудь об этом, Амос. Ты слишком стар. Омоложение убьет тебя.

— Забыть! Как бы не так! Слишком стар! — Амос подскочил, как чертик из коробочки, швырнул сигарету через плечо. — Я достаточно молод, чтобы предпринять еще одну попытку.

— Успокойся. Если бы дело было только в силе духа, ты жил бы вечно. Но в действительности все намного сложнее. Омоложение в твоем возрасте не подействует. И этого не изменишь.

— Так ты собираешься сидеть здесь, в то время как горстка безбородых юнцов приберет к рукам Коразон?

— Будь разумным, Амос. Мне не нужно и метра на Коразоне. Я имею достаточно.

— Да, конечно. А как же девушка? Как быть ей?

— С ней все будет в порядке. Она умная девочка.

— Конечно, конечно… Она умная. Выйдет замуж за такого легковеса, как мастер Бартоломью, и проведет остаток дней, стирая его шелковые носки, в то время как он будет организовывать агитацию за статистически среднего человека. Ты этого хочешь?

— Интересно, что привело тебя сюда сегодня, Амос? — Генри взглянул на него, их глаза встретились.

Казалось, почти забытое чувство опасности разбудило сонный воздух сада.

— Я стараюсь быть в курсе дел, капитан, — голос Амоса стал другим — тверже, увереннее… — До меня доходят разные слухи. Я слышал, у сенатора появилась идея-фикс: уговорить тебя на еще одно омоложение, а потом нанять для нового похода.

— И что? — голос Генри был по-прежнему ровным и уверенным.

— А то, что у старика Бартоломью есть секретарь. Он любит выпить. Я угостил его пару раз, и он разболтался…

— А не капнул ли ты пару капель чего-нибудь розового в его стакан, Амос? — Генри не скрывал иронии.

— Мы не о том говорим, — сухо ответил Амос. — Я сказал тебе, этот педик заговорил.

— Что бы он ни сказал, — слова Генри звучали, словно удары молота, — это ничего не меняет!

Их взгляды снова встретились. Амос глубоко вздохнул.

— Генри, что там на Коразоне? — спросил он.

Капитан долго не отвечал. Затем взял еще одну сигару и яростно откусил кончик.

— Иди к черту!

— Вот что, — ответил Амос холодным и ровным голосом. — Если бы речь шла только о тебе, я бы сказал: ну и черт с твоей ненужной старой шкурой. Но этот педик сказал, что это связано с Дульчи…

Генри выдернул сигару изо рта и запустил ее в камин.

— Ты сегодня переводишь слишком много хорошего импортного курева, — заметил Амос. — Ладно, больше ничего не скажу. Только мне помнится, ты раньше умел улаживать дела и находить компромиссные решения. Хотя тебе это, кажется, не приносило пользы до тех пор, пока ты не начал подходить к решению сложных вопросов с позиции выгоды.

Генри пристально посмотрел на собеседника.

— Бартоломью не неуязвим, ты прекрасно это знаешь, — тихо продолжил Амос. — Если он забросил крючок на Дульчи, может, я смогу кое-что разнюхать о его сыночке…

Генри неожиданно выпрямился. Амос резко замолчал, его горящие глаза следили за капитаном.

— Коразон — настоящий ад, Амос, — задумчиво произнес Генри.

— Конечно, — согласился Амос, — все Пограничные миры — это ад, но мы могли бы доставить себе удовольствие, усмирив его хоть чуть-чуть… — на мгновение взгляд Амоса смягчился и стал мечтательным… — Еще одна прогулка перед большой темнотой. Помнишь, капитан, что почувствуешь, когда у тебя под ногами палуба, а ты, несмотря на все преграды, мчишься вперед…

— Черт тебя бери, Амос, — тихо сказал Генри, и в его глазах появился какой-то новый свет; он встал, выпрямил спину. — Может, мне и есть что сказать старому Бартоломью.

Амос вскочил на ноги, громко расхохотался, похлопывая Генри по плечу.

— Вот это мысль, капитан! Пусть он напевает мелодию, слова к ней придумаем мы!

Генри черкнул короткую записку Дульчи, положил ее на стол. Затем приятели вышли через кухню в гараж. Капитан Генри скользнул за руль низкого черного лимузина, запустил двигатель, понесся по дороге. Ночь была ясной, высоко в небе повисла Хоуп — большая луна, а бледный диск маленькой Дрим только показывался над верхушками тополей.

Генри выехал на прибрежную дорогу и помчался по пустому гудронированному шоссе к светящимся башням Молла.

Сенатор Бартоломью в расшитом блестками халате стоял в дверном проеме и переводил глаза с Генри на Амоса.

— Что случилось? — выдохнул он, остановив взгляд на высоком старике с огрубевшим лицом и белыми жесткими коротко подстриженными волосами. — Сейчас полночь…

— Сегодня ты приезжал ко мне, сенатор, и просил сделать для тебя какую-то работу. Я здесь, чтобы ответить на твой вызов.

— Ты… согласен? — сенатор отступил назад, приглашая пришедших войти и нервно приглаживая свои седеющие волосы. — Это просто замечательно! Здорово! Но почему, во имя порядка, ты не сказал об этом днем?..

Генри обвел взглядом слабо освещенную, роскошно обставленную гостиную.

— Я делаю это не во имя порядка. Я делаю это просто, чтобы сделать. Думаю, что я подремал на солнышке достаточно, чтобы продержаться некоторое время, а может, перспектива видеть твою постную физиономию, каждый раз, когда мне что-либо необходимо в Молле, показалось мне слишком мрачной. Какая разница? Я здесь.

— Да… — Бартоломью кивал, потирая руки. — Замечательная новость, капитан. Я был уверен, что ты одумаешься, то есть я знал, что у тебя есть чувство товарищества.

— Да, как в общественной бане! А теперь, прежде чем идти дальше, давай проясним некоторые вещи. Во-первых, все делится пятьдесят на пятьдесят.

Бартоломью подскочил, словно его чем-то кольнули.

— Послушай, разговор шел о…

— Половина моей правнучке, половина твоему сыну, — продолжал Генри.

Тяжелые брови Бартоломью полезли на лоб.

— Лэрри? — У него был ошарашенный вид.

— Мне не нравится идея работать на тебя, сенатор, а твой банковский счет и так перегружен.

Бартоломью тяжело дышал.

— Я с самого начала думал только о будущем мальчика, но почему ты проявляешь интерес… — он неожиданно замолчал, пристально посмотрел на Генри, затем понимающе кивнул. — Ага, думаю, что понимаю. Твоя правнучка и Лэрри.

— Пожалуй, тебе лучше на этом остановиться, — произнес Генри ледяным голосом.

Бартоломью подергал лацканы своего халата.

— Очень хорошо, не будем болтать попусту. Но выгода будет подсчитана после всех расходов, имей в виду!

— Отлично. Значит, соглашение достигнуто.

Бартоломью подергал себя за губу.

— Ты меня удивляешь, капитан. Я и не думал, что ты неравнодушен к моему мальчику.

— Он заслуживает своей доли, сенатор, он ее заработает.

— Эй, Генри! — начал было Амос.

— Заткнись, Амос, это мое дело.

У Бартоломью перехватило дыхание.

— Послушай, — пробормотал он. — Ты ведь не хочешь сказать…

Капитан Генри кивнул.

— Хочу, хочу, сенатор. Ты что думаешь, что я отправлюсь туда один?

— Это что — дурацкая шутка?

Глаза Генри блеснули под белыми бровями.

— Ты хочешь, чтобы я отправился на Коразон. Я отправлюсь, но только в том случае, если твой статистически средний сын отправится со мной.

Бартоломью вытирал лицо огромным расшитым цветочками платком. Швырнув его на пол, он повернулся к капитану.

— Нет. Я тебе уже десять раз повторил. Бери любого другого человека, но не трогай моего мальчика!

Генри повернулся к двери.

— Пошли, Амос. Я еду домой, в кровать, там мое место…

Сенатор бросился ему наперерез. Лицо его было пунцовым. Он поднял палец и помахал им перед носом капитана.

— Ты думаешь, когда на карту поставлено благосостояние планеты, можно устроить себе развлечение, выдвигая фантастические условия? Что за безумные шутки… Ты… Ты…

— Минуту назад ты называл это благородным предприятием, а сейчас говоришь о безумных шутках.

— Я не это имел в виду! Ты перекручиваешь мои слова!

— А ты не перекручивай моих, сенатор. Давай выясним раз и навсегда. Ты рискуешь своим капиталом, я — своей шеей. Я вернусь — твой мальчик тоже

— с добрым куском Коразона, и это сделает нас всех слишком богатыми, чтобы общаться с кем-либо.

— Мне кажется, я понимаю. Тебе нужен заложник! Ты мне не доверяешь!

— Может, дело и в этом, если ты хочешь откровенности.

Бартоломью вытащил новый платок, промокнул лицо, вытер за ушами.

— Мой мальчик не готов к подобным делам, — сказал он. — Он слабый, он устал, работая на своей Территории…

— Знаю-знаю, политик никогда не спит, но он также не дышит свежим воздухом, не чувствует прикосновения прямых солнечных лучей к своей коже, не ест сырого мяса и не спит в носках. Он получит возможность проделать все это во время похода.

— Капитан Генри, ты ставишь под угрозу чудесную возможность из-за мстительности. В этом Секторе уже никогда не будет другого похода. Ближайшие неколонизированные миры в сотнях лет пути от нас!

Капитан посмотрел на сенатора Бартоломью. Длинное, бледное, обрюзгшее лицо, несколько подбородков, влажные пухлые руки, выпирающее брюшко.

— Твой сын, сенатор, — сказал Генри спокойно, — или я не двинусь с места.

Бартоломью не сводил глаз с капитана, желваки так и играли на его лице.

— Хорошо, — прошептал он. — Мой сын полетит с тобой.

— Ну а теперь, — деловито заговорил Генри, — мне нужен новехонький разведывательный катер — генди, класс инамората, он должен быть доставлен сюда в виде груза, независимо от расходов.

— Но это будет стоить не одну тысячу… — Бартоломью глотнул. — Согласен.

— То же касается его снаряжения. Я составлю список — и не задавать никаких вопросов.

Сенатор кивнул.

— Нечего напускать на себя вид старой девы, соглашающейся лишиться своей девственности, — сказал Генри. — Это ради успеха предприятия. Позови своих адвокатов, и мы подпишем бумаги сейчас же. И свяжись с Клиникой по омоложению, скажи, что я направляюсь туда.

— Да-да, конечно. Это первое, что я сделаю утром. Я позвоню доктору Спренглеру, как только откроется его учреждение…

— К черту завтра! Я уже готов. До завтра я могу умереть.

— Умереть? Ты ведь не болен?..

— Не волнуйся. Ночь я протяну.

— Но уже перевалило за полночь.

— Ну да, — вмешался Амос. — А в Антиподе уже четверть десятого утра. Если капитан хочет что-то сделать, он делает это немедленно!

— Хорошо… — Бартоломью подергал пурпурные лацканы своего халата. — Вы наслаждаетесь ситуацией, но нет причины грубить.

— Есть, — рявкнул Амос. — Мы должны поддерживать репутацию вспыльчивых старых задир. Это одно из немногих удовольствий, которые нам остались.

Сев в машину, Генри перешел на третий уровень и направился в сторону блестящего шпиля Медицинского центра.

— Ну скажи, Генри, — спросил Амос, — что ты затеял с этим сосунком? Для чего нам нужны эти шелковые подштанники?

— Просто мне нужен член команды.

— Что ты хочешь сказать? — голос Амоса охрип от возмущения. — Я что…

— Нет. Ты отлично знаешь, что тебе нельзя проходить еще одно омоложение. И я не уверен на сто процентов, что мне можно.

— Ну подожди хоть секундочку, Генри! Я с самого начала занимался этим…

— Извини, Амос, — более мягко произнес Генри. — Ты знаешь, что ты мне нужен — но факты есть факты… К тому же путешествие может пойти мальчику на пользу.

Какое-то время Амос сидел молча.

— Так вот почему ты вдруг так легко поддался на уговоры, — сказал он наконец. — Полагаешь, что сможешь сделать из мальчика мужчину?

— Возможно. Тщательно изготовленному образцу идеального среднего человека Алдорадо не повредит оказаться за пределами города с искусственным климатом.

— Ты делаешь ошибку. Молодой Бартоломью все свое время тратит на теннис и статистику. Он станет тебе обузой при первой же трудности.

— Надеюсь, что нет. Из-за множества причин.

Образ первой Дульчи задрожал перед ним. Казалось, она взвешивает его мотивы, глядя на него своими ясными серыми глазами.

Под сине-белыми лампами Клиники омоложения капитан Генри наблюдал, как доктор нервно расставляет приборы.

— Это самое нелепое из того, что я когда-либо слышал, — бросил он.

Это был крошечный, похожий на птицу человек с громадными глазами, прикрытыми затененными контактными линзами.

— Человек вашего возраста, среди ночи… Надо пройти десяток проверок, измерений, сдать химические анализы, побыть по крайней мере недели три на специальной диете — а я всего лишь проверил ваш пульс. И вы хотите, чтобы я поместил вас в регенерационную камеру и подверг ваш метаболизм семидесятичасовому глубокому шоку…

— У меня всего три месяца, чтобы добраться до места действий, — сказал Генри. — И мне нужны все мои лошадиные силы, чтобы успеть. У меня нет трех лишних недель.

— Я знаю веские причины для отказа, — Спренглер внимательно посмотрел на Генри. — Речь идет о профессиональной этике.

— Я дал расписку. В конце концов это моя шея.

Доктор сердито схватил шприц, взял Генри за руку.

— Отлично, но, что касается ответственности, я умываю руки. Я вам не гарантирую улучшения даже на двенадцать месяцев, — он выпустил жидкость, швырнул инструмент на стол, нервно вытер руки.

— Ложитесь на стол, капитан, вы почувствуете действие укола мгновенно. Будь что будет. Обратного пути уже нет. — Казалось, его голос раздавался откуда-то издалека. — Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что делаете…


ПОСЛЫШАЛИСЬ ЗВУКИ, КОТОРЫЕ ТО ПРИБЛИЖАЛИСЬ, ТО ИСЧЕЗАЛИ: ГРОХОТ ПУШКИ, КРИКИ, ГОЛОСА ИЗ ПРОШЛОГО. БЫЛИ МОМЕНТЫ ОСТРОЙ БОЛИ, И ОН БОРОЛСЯ, НАПАДАЯ НА ВРАГА, КОТОРЫЙ ВСЕГДА БЫЛ ПЕРЕД НИМ. СВЕТ ОСЛЕПИТЕЛЬНО СИЯЛ, ЗАТЕМ НАСТУПИЛА ТЕМНОТА, ЧЕРЕЗ КОТОРУЮ ОН ПЛЫЛ ОДИН БЕЗ СКАФАНДРА. ПУСТОТА КОСМОСА. А В ЕГО ТЕЛЕ УЖАСНАЯ БОЛЬ, НАКАТЫВАВШАЯСЯ НЕУМОЛИМЫМИ ВОЛНАМИ…

ПОТОМ ЕМУ ПОКАЗАЛОСЬ, ЧТО ОН ПОВИС, ОЩУЩАЯ БОЛЬ КАЖДОЙ КЛЕТОЧКОЙ, СЛОВНО ОГРОМНЫЙ НОЮЩИЙ ЗУБ. ПОД НИМ СГУЩАЛОСЬ ЧТО-ТО ТВЕРДОЕ. НОГИ, РУКИ ПОКАЛЫВАЛО. ОН ПОПЫТАЛСЯ ВСПОМНИТЬ, ЧТО ПРОИЗОШЛО, НО НЕ БЫЛО НИЧЕГО, ТОЛЬКО ГОЛОС, РАЗДРАЖАЮЩИЙ ГОЛОС, КОТОРЫЙ ПРОБИВАЛСЯ, ВРЕЗАЛСЯ, ВЛАМЫВАЛСЯ В ЕГО СОЗНАНИЕ…


— Просыпайтесь! Просыпайтесь!

Он открыл глаза. Над ним плавали расплывчатые очертания лица. Лицо было приятным, похожим на уже виденное в жизни или во сне… Он закрыл глаза, окунувшись в благодатную темноту…

— Он выходит! — теперь голоса звучали резко, они врезались в его нервы, словно пила.

— Уходите, — пробормотал он.

Внезапно он почувствовал, что во рту у него язык. Сухость и мерзкий привкус…

— Воды, — прохрипел он.

Чьи-то руки подняли его, какие-то люди засуетились вокруг его тела. Он почувствовал, как снимают ремни, затем холодное прикосновение шприца. Он уже сидел, голова кружилась, но глаза осматривали маленькую светлую комнату.

— Вы заставили нас волноваться, капитан, — произнес высокий голос.

Капитан попытался сосредоточиться, человек был ему знаком…

— Сто восемь часов, — продолжал голос.

Теперь он вспомнил. С ним был Амос…

— Где Амос? — его вопрос прогремел в ушах.

Генри глубоко вздохнул, почувствовал резкую боль, которая быстро прошла. Он затряс головой.

— Мне нужен Амос…

— Его… его здесь нет, капитан.

— Он не дождался?

— Мистер Эйбл… не перенес.

— Не перенес чего? — У капитана росло чувство крайнего раздражения. — Что вы за человек? Сюда его сейчас же!

— Вы не поняли, капитан. Его организм не смог выдержать нагрузки…

— Где он?.. — Генри, шатаясь, поднялся на ноги. — Подержите меня!

— Он умер, капитан, — произнес худощавый человек. — Омоложение… для него это слишком… Он умер четыре часа назад. Я сделал все, что смог.

— Вы подвергли Амоса омоложению? Зачем, идиот чертов?

— Но он сказал, что вы так приказали, — Спренглер сделал жест в сторону накрытого простыней стола. — У меня даже не было времени…

Генри сделал шаг к столу, пытаясь сохранить равновесие, оттянул простынь. С воскового лица с тонким носом, ввалившимися щеками на него глядели глаза, отрешенные, как у статуи фараона.

— Амос… — капитан Генри растерянно посмотрел на врачей. — Он был моим партнером… с самого начала.

— Он оставил… это для вас.

Доктор протянул белый конверт. Генри вскрыл его.

ЕСЛИ ВСЕ ПРОЙДЕТ ХОРОШО, ТО Я БУДУ ТЕБЕ ЛУЧШИМ ПАРТНЕРОМ, ЧЕМ ШЕСТЕРО ЗЕЛЕНЫХ ЮНЦОВ ВМЕСТЕ ВЗЯТЫХ. А ЕСЛИ НЕТ — ТОГДА УДАЧНОЙ ПОСАДКИ, ГЕНРИ. ЖАЛЬ, ЧТО МЕНЯ С ТОБОЙ НЕ БУДЕТ.

АМОС ЭЙБЛ.

Генри положил руки на плечо Амоса, через кожу и простыни почувствовал кости.

— Ты не дождался. Ты ушел вперед без меня…

Через час капитан Генри стоял под ультрафиолетовыми, отфильтрованными лучами в городе Молл. С одной стороны его поддерживала Дульчия, стройная в своем облегающем светло-зеленом костюме, подчеркивающем золотистый цвет волос; с другой — нервно болтавший доктор Спренглер.

— Отличный результат, капитан. Откровенно говоря, я удивлен. Думаю, что не ошибусь, сказав, что мы достигли индекса старости примерно ноль целых четыре десятых.

— Дедушка, я так волновалась, — девушка чуть не рыдала. — Ты так слаб…

— Он быстро восстановит силы, — Спренглер уверенно закивал. — Через неделю он восстановит старую форму. То есть новую форму.

Доктор засмеялся от собственного каламбура.

К ним подкатила низкая широкая машина, сиявшая светло-серым фарфором и ослепительным хромом. Из нее выскочил высокий стройный юноша с короткими вьющимися волосами, одетый в модный спортивный костюм.

Он подошел к Генри, взял его за локоть.

— Приятно увидеть вас таким бодрым, сэр, — проговорил он. — Дульчия была сама не своя…

— Дедушка, это низко, уехать, а мне оставить только записку! — вмешалась девушка.

Юноша помог Генри сесть в машину, обошел ее и сел на переднее сиденье; когда он обернулся, на его правильном лице была вежливая улыбка.

— Я, конечно же, был рад, когда узнал, что вы согласились взять меня в это путешествие, капитан. Я уверен, что получу от него огромное удовольствие. С нетерпением жду старта.

Генри откинулся назад, чувствуя, как за ухом стекает пот. Он посмотрел на парня тяжелым взглядом.

— Чертовски сомневаюсь в том, что ты наговорил, сынок, — сказал он. — Человек, который был лучше любого из нас, умер во имя этой гонки. Возможно, еще до того, как она закончится, ты пожелаешь себе того же.

Улыбка сползла с лица молодого человека.

— Дедушка! Какие ужасные вещи ты говоришь Лэрри.

— Знаю, — ответил Генри. — Но сейчас не время для бодрящих разговоров о том, как выгодно работать бригадой. У меня не то настроение. Я еду домой и заваливаюсь спать на сорок восемь часов, а затем мы приступим к работе.

— Хорошо, капитан, — сказал молодой Бартоломью. — Я ожидаю, что…

— Боль делает с ним такие вещи, каких не ожидаешь, — оборвал его Генри. — Подтяни потуже пояс, мальчик, у нас впереди шестьдесят тяжелых дней, а потом будет еще тяжелее.

Загрузка...