Определение лидерства как процесса «растягивания ограничений» (англ. stretching constraints) см. у Уоррена Илчмана и Нормана Апхоффа [Ilchman, Uphoff 1969].
См. также [Richter 1994; Anderson 1993]. Рихтер и Андерсон в своих исследованиях применили мою концепцию к внешней политике при Хрущеве и Брежневе и обнаружили, что модели, которые я выделил во внутренней политике, в равной мере наблюдаются и в политике внешней. Кроме того, Андерсон разработал и обогатил эту концепцию, синтезировав теорию принятия решений новым способом и тем самым подкрепив наши выводы с помощью дедуктивной логики. Уильям Томпсон опубликовал политическую биографию Хрущева, где он использовал архивные источники, ставшие доступными благодаря гласности [Tompson 1995]. В книге Томпсона не ставилась цель проверить какую-либо теорию или хотя бы увязать закономерности и результаты изысканий с существующей западной литературой о Хрущеве. Тем не менее его периодизация правления Хрущева хорошо согласуется с моими выводами, равно как и его защита политики Хрущева. С. Н. Хрущев [Хрущев 2003] в своем солидном исследовании-мемуаре сосредоточен на внешней политике; его книга – ценный источник информации о приоритетах внешней политики Н. С. Хрущева, его миропонимании и чувствах. В то же время она не дает глубокого понимания сути и эволюции политических стратегий и представлений Хрущева, возможно потому, что, как автор отмечал в своей более ранней книге, отец нечасто доверял членам семьи сведения о кремлевской политике [Khrushchev 1990: 186–187].
Напр., [Selznick 1957; Tichy, Devanna 1986].
Это не стандартное словарное определение «власти» (англ, authority); скорее оно соответствует формулировке Амитая Этциони [Etzioni 1968: 360], который определяет это понятие как «легитимная власть».
Об этом неплохо сказано у Михаила Хеллера и Александра Некрича [Heller, Nekrich 1986], а также у Мартина Малиа [Malia 1994].
Чрезвычайная важность подведения подо все идеологической базы в коммунистических режимах – главная причина, по которой мы уделяем так много внимания публичным заявлениям лидеров при изучении политики этих режимов. Из-за канонизации Сталиным мыслей и слов Ленина слова лидеров в этих обществах стали играть ключевую роль в актах политической коммуникации и координации. Это было известно всем чиновникам и большинству граждан. Поэтому чиновники, в частности, очень внимательно вчитывались в слова лидеров на предмет мелких вариаций в значении и тексте. Они разбирали различные нюансы фраз для постижения более глубокого смысла. Когда западные кремленологи использовали туже технику для подтверждения изменений в курсе и политике, над ними на Западе нередко насмехались, ошибочно полагая, что речи лидеров коммунистических режимов можно читать, по существу, так же, как речи лидеров либеральных демократий. Фактически кремленологи относились к этим выступлениям так же, как и коммунистические партработники. Поразительно, сколько мемуаров, опубликованных за последние десятилетия, относят речи и газетные статьи к ключевым моментам советской политики.
Термин придуман Джеком Снайдером [Snyder 1987/88: 103].
Некоторые утверждают (походя, без уточнения или документального подтверждения), будто Хрущев не считал, что в 1960–1964 годах он занимал в политике оборонительную позицию и что изменения, которые он вносил в этот период, были попытками спасти его программу, а не политический авторитет [Lebow, Stein 1994: 403–104, fn. 57]. По этому поводу мне также писал один из читателей. Это же возражение лежит в основе всех публикаций, в которых советский генсек рассматривается как пользующийся непререкаемым авторитетом (см., напр., [Volkogonov 1998]). Оно глубоко задевает мой подход к изучению политики, и его стоит опровергнуть. Такое толкование не объясняет, почему Хрущев был так предан своей программе (чистый идеализм?), и неправдоподобно звучит предположение, будто у него было достаточно власти, чтобы не обращать внимания на то, что его ошибки и недостатки в перспективе могут быть незамедлительно поставлены ему в вину другими в руководстве – предположение, особенно неправдоподобное в условиях режима, при котором политическая борьба была столь интенсивной и столь дорого стоила проигравшим. Напротив, я рассматриваю лидеров в политически конкурентных режимах как субъектов, видящих как в сохранении власти, так и в поддержании ее предварительные условия для реализации своих программ и живущих в постоянной неопределенности относительно состояния своей власти, авторитета и доверия. Они могут столкнуться или нет с оформленной фракционной оппозицией: меня убеждают свидетельства того, что ни Хрущев, ни Брежнев не сталкивались с такой открытой, устойчивой оппозицией. Но они должны были постоянно следить за возможными реакциями соратников, способными подорвать их политическую безопасность. Следовательно, даже если они не заявляли публично: «Я занимаю политическую оборону!» (что не было бы разумно в политике), защитная риторика и переход в контрнаступление, когда их программы дают сбой, – хороший индикатор усилий лидеров по повторному овладению политической инициативой, когда амбициозные программы, которые они продвигали, уже дискредитированы. Они обладали огромной властью, позволяющей определять политику даже на третьем этапе их правления. Но их вероятный уровень политической незащищенности рос по мере того, как снижалось доверие к их программам и обещаниям. В конечном счете мои утверждения, возможно, следует рассматривать как предположение, высказанное в рамках этого исследования, а не как полностью задокументированный тезис, поскольку личные представления и опасения лидеров – что бы они ни говорили открыто на заседаниях Политбюро, протоколы которых сейчас хранятся в архивах, – это то, что они испытывали, но предпочитали держать при себе.
Как однажды написал Кейнс: «Я уверен, что власть корыстных интересов сильно преувеличена по сравнению с постепенным распространением идей» [Keynes 1936: 383].
О марксистско-ленинских элитах и их вере в способность своих систем преодолевать исторические ограничения см. [Hanson 1997].
«Чем ниже стоимость выражения своих убеждений, тем важнее убеждения как фактор, определяющий выбор» [North 1990: 43].
Эта точка зрения изложена в [Richter 1994]. Отсутствие фиксированного срока полномочий также характерно и для парламентских режимов. Однако в режимах ленинизма ощутимая потребность в чрезмерной политической подстраховке усугубляется из-за непривлекательности политической отставки и отсутствия в обществе таких автономных арен, где можно было бы построить альтернативную карьеру или начать процесс возвращения в политику.
Иными словами, политики с большей вероятностью высказывали свое истинное мнение в частных кругах или публично, когда им больше не приходилось бояться расстрела за то, что они оказались не на той стороне в споре или в политической борьбе.
О циклах правления в коммунистических и демократических системах см. [Bunce 1981].
Эту разницу впервые отметил Дмитрий Михеев [Mikheyev 1996: 4].
Такое впечатление сложилось у одного американского журналиста, поговорившего с людьми, которые знали Горбачева в молодости [Smith 1990:41,49]. Арчи Браун более осторожно заявляет, что у Горбачева была «способность ладить с людьми разных взглядов и нравов» [Brown 1996: 37]. Как сообщается, психологи, работавшие в Центральном разведывательном управлении США и наблюдавшие за Горбачевым в течение его пребывания у власти, пришли к выводу, что «у него острая интуиция; он моментально просчитывает ситуацию и прочитывает людей, управляет своими внутренними реакциями, может мгновенно перейти от обаятельности к жесткости, от уступчивости к угрозе» [Sheehy 1990: 10].
Ему удалось произвести на них впечатление как политически надежного, так и умного, динамичного регионального лидера с новыми интересными идеями о том, как улучшить работу системы. Как лаконично резюмирует Д’Агостино, «различные покровители Горбачева могли нередко друг с другом враждовать, но Горбачев как-то умудрялся не заводить врагов, даже среди врагов своих друзей» [D’Agostino 1998: 58].
Впрочем, это понятия условные. С таким же успехом можно сказать, что Горбачев, находясь у власти, был «склонен к риску» в стремлении трансформировать систему, а Ельцин в 1985–1989 годах поступал «безответственно». Различие между такими словами, как «осторожность», «склонность к риску» и «безрассудство», часто зависит от ценностей наблюдателя или его восприятия масштабов сдерживающих изменения барьеров.
Болдин и Лигачев, оба антагонисты Горбачева, в своих воспоминаниях говорят о Горбачеве как трудоголике [Ligachev 1993:148; Болдин 1995: 34]. См. также [Brown 1996: 31–43; Smith 1990: 41, 44ff.]. Шихи цитирует советского посла в США, который после первой встречи с Горбачевым назвал его «человеком – ненасытным ураганом» [Sheehy 1990: 136].
О том же говорят и знавшие его по учебе в МГУ См. [Smith 1990: 46–47].
О Горбачеве как несостоявшемся деспоте, стремившемся укрепить социалистическую систему, а не кардинально ее преобразовать, см. [Murray 1995]; о Горбачеве как о сбитом с толку ленинце, который стремился демократизировать социализм, но понятия не имел, как это сделать, см. [Hough 1997].
В этом Хэнсон и Браун согласны друг с другом [Hanson 1997:183; Brown 1996: 39–41, ch. 3]. Имеются также эпизоды из ранних лет Горбачева, которые говорят о его неприятии тех, кто пользовался незаслуженными привилегиями; см. [DAgostino 1998: 53; Sheehy 1990: 74–75].
Браун указывает на влияние этих раздумий на образ мыслей Горбачева, подпитывающее его амбивалентность [Brown 1996: 40–41]. Кроме того, в Ставрополе Горбачев участвовал в переселении людей, депортированных Сталиным, которым Хрущев разрешил вернуться на свои родные земли [D’Agostino 1998: 53].
Цит. по: [Brown 1996: 81].
Объемное изложение этого тезиса одним из таких внутрисистемных диссидентов можно найти в книге Р. А. Медведева «О социалистической демократии» [Medvedev 1977]. В качестве неплохого источника для понимания реформистского менталитета в Политбюро после прихода к власти Горбачева см. [Черняев 1993].
См. также [Болдин 1995: 132, 133, 293, 378].
Американское издание: New York: Harper & Row, 1988.
В своих воспоминаниях он говорит, что природа «сформировала» его самого и его взгляды [Горбачев 1995: 173, 172].
См. также документацию и обсуждение в [English 2000: 184].
Рыжков, председатель Совета министров при Горбачеве, в своих мемуарах заявляет, что предостерегал Горбачева и Лигачева от назначения Ельцина первым секретарем Московского горкома партии. По словам Рыжкова, он говорил им о Ельцине, что тот «хоть и строитель, но по натуре разрушитель» [Рыжков 1995: 139]. Рыжков много лет работал с Ельциным в Свердловске.
Подробности о работе Ельцина в строительстве см. [Aron 2000, ch. 2].