Гордость

Глава седьмая

Уже у самого парка Дженайя говорит:

– Тут в паре кварталов по Никербокер убили Кармине Галанте.

Только этой подробностью из истории Бушвика она и делится с братьями Дарси, пока мы идем к парку. Дженайя потребовала, чтобы я пошла с ней вместе на свидание с Эйнсли, но я понятия не имела, на что нарываюсь: что и Дарий пойдет тоже.

Выйдя из своего особняка вслед за Эйнсли, он объявил, что желает «экскурсию по окрестностям».

Только я не экскурсовод. Уж тем более для него.

Дженайя и Эйнсли идут и кокетничают – в основном треплются о какой-то чепухе: типа мальчишников на кампусе и какие придурки их белые однокурсники – ходят зимой в шортах и худи.

– Кем там он был, Зи? – громко спрашивает Дженайя. Я от нее отстала шагов на десять.

– Отцом семьи Бонанно, – отвечаю я. Дженайя всегда пропускала мимо ушей папулины рассказы про старый Бушвик. Это я все записывала, а потом перекладывала в стихи.

– Кем-кем? – переспрашивает Дарий. Он от меня отстал на пару шагов.

– Итальянским мафиози. Они тогда всем заправляли в этом районе: наркотики, азартные игры, шантаж… чего только не.

– Класс. Похоже, ты неплохо покопалась в этом дерьме.

– Верно, – отвечаю я, не замедляя шага.

Эйнсли и Дарий озираются так, будто никогда не видели таких домов, как у нас: стоящих в ряд, с крикливыми вывесками, на которых написано «Такерия», «Ботаника», «Иглезия пентекосталь». А потом мы переходим Миртл-авеню, и Бушвик становится не похож на Бушвик.

Дарий фотографирует граффити на стенах – оно больше похоже на картинки для туристов, чем на работу подростков, которые хотят заявить о себе или похвастаться крутизной перед другими районами.

У парка Дженайя достает из сумки плед и вручает его мне. А потом они с Эйнсли куда-то отчаливают, а меня оставляют в няньках при Дарии, потому что он тут похож на рыбу, выброшенную на берег. Или это я рыба, выброшенная на берег, потому что мне никто заранее не сказал, что мы попремся на какой-то там фестиваль музыкального искусства для белых.

Я оглядываюсь и соображаю, что почти все сидят на пледах, – чего мы никогда не делали, когда приходили сюда раньше, очень давно. В те времена тут не устраивали пикников. Мы сидели на скамейках и смотрели в оба – вдруг на нас что свалится. Что-нибудь обязательно сваливалось. Впрочем, стоять я устала, поэтому расстелила плед на высохшей траве в полной уверенности, что ради всех этих белых кто-то заранее убрал крысиный помет и битое стекло.

– Парк Марии Эрнандес теперь, пожалуй, правильнее называть парком Мэри Эрнан, – говорю я Дарию: он уселся со мной рядом, запустив руки в карманы слишком тесных шорт-хаки.

– Ты это о чем? С какой радости нужно поменять название парка? – спрашивает Дарий, поднимая брови.

Какая-то белая поднимается с пледа и без всякой причины начинает танцевать. Еще даже музыка не заиграла. Собственно, она и не танцует, а без всякого ритма качает попой.

– Просто все эти белые без понятия, кто такая Мария Эрнандес, – отвечаю я. – В парке ничего не осталось от «Марии» и от «ес».

– Дай-ка угадаю. А ты знаешь, кто она такая. Вы что, родственники?

Я поворачиваюсь к нему всем телом, он слегка сдвигается, чтобы посмотреть мне в лицо.

– Мой отец, когда был маленьким, играл здесь с ее детьми. Ее убили прямо в ее квартире: она пыталась помешать наркоторговцам толкать свой товар в этом парке.

– А, – говорит он. – Здорово.

– Что именно здорово? – уточняю я.

Он пожимает плечами, рубашка натягивается на плечах.

– Чего в этом здорового? Может, правильнее сказать: «Это жесть»?

Он откидывается на плед подальше от меня, приподнимается на локте.

– Ладно. Это жесть, – произносит он. – Но здорово, что парк назвали ее именем. И – да, ни в коем случае нельзя менять название на Мэри Эрнан только потому, что сюда явились белые. Оно будет неправильно.

– Понятно, что неправильно. Я в саркастическом смысле, – отвечаю я, глядя на него косо. – Если бы ты знал этот парк, как его знаю я, то понял бы, что это все неправильно.

– Что такое сарказм, я знаю. – Он умолкает и вытягивает ноги. Мне приходится сдвинуться, чтобы освободить ему место. – А ты к чему клонишь, Зури Бенитес?

– К чему я клоню? А к тому, что ты развалился на весь плед. К тому, что я сюда хожу всю мою жизнь. И знаю парней, которые приходят сюда поиграть в футбол и оттянуться, и они с виду один в один как ты. – Я потираю тыльную часть ладони, чтобы он понял, о чем речь. – К тому я клоню, что говорят и одеваются они не так, как ты. И уж всяко не живут в домах вроде вашего. А к чему клонишь ты, Дарий Дарси?