Горелый Порох

10

Нашлись-таки среди лядовцев бдительные заботники, которые донесли «куда надо» о том, как быстро и загадочно, да по такому-то лихому времени, «разбогател» вдруг член лядовской коммуны кузнец Зябрев, от роду — простодыр и голодранец. У Ивана Лукича не успела еще поджить голова от попойки по случаю его удачной сделки, как росным туманным утречком, распугивая встречное стадо, по деревне промчалась рессорная тележка с двумя милиционерами. Промчалась с шумом и звяком, словно махновская тачанка. Коровы с глупой ленцой пялили сонные глазища на этакую небывалость и неохотно уступали дорогу. Проезжая, милиционеры наорали на невинного пастуха. Бабы, недоуменно топчась у калиток и порогов, со всегдашним испугом крестились: что-то будет…

Тележка подкатила к избе Зябрева, словно к давно знакомому месту. Милиционеры, спрыгнув наземь, стали разминать затекшие ноги. Они были в серых от пыли матерчатых касках с двумя козырьками — на лоб и на затылок, в скрипучих сапогах и с револьверами на портупейных подвесах. Бросив под копыта охапку сена и, даже не разнуздав коня, спешно и без стука вошли в избу кузнеца.

У подоконника сидел Вешок и, по-школьному слюнявя огрызок карандаша, на шпалерном обрывке бумаги писал письмо на шахту — закадычному другу. В письме он категорически отказывался теперь от «вербовки» и доверительно сообщал: «Надумал жениться и строить новую избу. Все говорят, что это лучше, чем глотать уголь…»

— Где хозяин? — с ледяной строгостью спросил старший милиционер и для порядка вскинул руку под козырек.

Николай, не соображая, в чем дело, на всякий случай сунул письмо в карман и растерянно забормотал:

— Нету. Где он?.. Ясно где… Отец, что ли?

— Отец, мать, сват, перемать… Я хозяина спрашиваю!

— Батя в кузне, — приподнимаясь с лавки и придя в себя, пояснил Николай, — глядели там?

— Так позови! А то ишь, начальник нашелся — глядели? Сам и погляди.

Николай направился в кузницу. Милиционеры, ушибаясь касками о верх притолоки, вышли за ним.

Иван Лукич, давно заслышав железный дрызг тележки, вышел из кузни и, подойдя к коню, наметанным глазом стал рассматривать тележку, что это в ней так громыхало.

— Чего высматриваешь, как вор на ярмаке? — то ли строго, то ли шутливо спросил милиционер.

— А-а, товарищи приехали! — простодушно приветствовал кузнец гостей, протягивая руку старшому.

Тот сделал вид, что не заметил жеста. Лукич, догадавшись о промашке, совестливо сунул черные руки за опаленный нагрудник фартука.

— Извиняйте! — засмущался он.

— Ты Зябрев?

— Ну, да. Я и есть.

Милиционеры тут же начали допрос.

— Это что у тебя? — милиционер показал карандашом на штабель скованных бревен.

— Как што? Сам видишь…

— Я-то вижу. Я тебя спрашиваю.

— Ну так и есть лес, то исть бревна на сруб, — удивленно развел руки кузнец.

— Это я вижу. А вот где, у кого и за какие барыши ты добыл этот лес? — растяжно продолжал спрашивать старшой, у которого висела кожаная сумка на боку. Он поставил на ступицу колеса запыленный сапог, перекинул сумку на колено и приладился писать.

— Да, да. Где, когда ты купил, самовольно напилил или украл готовые бревна? — встрял в допрос и младший милиционер. — Признавайся дословно и без утайки, иначе «решка» тебе…

Младший с занудистым хладнокровием припугнул кузнеца, подошел к лошади и сапогом подвинул сено поближе к морде. Иван Лукич, не торопясь с ответом, подошел к коню и разнуздал его.

— Оно как сказать… Наглядно, конешно вышло. А потому можно говорить и так и эдак. Вот как ты говоришь: напилил заглазно да и вывез украдкой. А можно и по совести сказать: заслужил, али там заработал — честь-честью, значит.

— Ты хвостом не виляй! Говорун выискался, — с нажимом в голосе оборвал кузнеца младший.

— Я заглазно ржавого ухналя с копыта не сдернул, а ты мне ворюгу клепаешь! — вскипел Иван Лукич, не находя, куда девать кулаки, сжавшиеся сами собой от непривычного разговора. — А ну, Николка, слетай-ка за бумагами. Авось товарищи почище нас грамоту знают…

— Тише, тише, гражданин Зябрев. И ты помолчи, Комаров, — старший милиционер стал успокаивать кузнеца и своего напарника. — А можешь ли доложить, — с нарочитой обходительностью спросил он Зябрева, — зачем тебе этот лес?

Выровнял и Лукич свой голос:

— Дык хоть куда он годится: на избу ли, на терем какой и на гроб — тоже. Да што я болобоню. Из этого матеръяла сказку сотворить можно. Так вот. Без земли и лесу нету жизни весу…

— Ну, ну, — опять встрял младший милиционер. — Слова — не похлебка. Хлебай да не захлебывайся. Не к протоколу твои словечки.

— Это он верно говорит, — поддержал тон официальности старший.

Вскоре вернулся Николай с бумагами. Иван Лукич подал договор на подрядный наем в артель извозчиков и «согласительную» бумагу на куплю-продажу леса от этого же «товарищества». Милиционеры молча, с многозначительной чуткостью и недоверчивостью перечитывали бумаги. Дотошно, не раз прикладываясь к солнцу, рассматривали большую заковыристую печатку со звездой и флагом. По тому, как сбавился тон допроса, Иван Лукич уже и сам поверил, что все обойдется миром.

— Что ж, гражданин Зябрев, ошибочка вышла, — сказал старший, возвращая документы. — Напраслина, так сказать… А бумаги береги! Основание, так сказать.

— Как не беречь, — обрадовался и повеселел Иван Лукич, пряча их за пазуху. — По теперешнему времени бумаге веры больше. Язык-то скоро, поди, без надобности будет простому люду — бумагу в зубы — и весь закон.

Милиционеры засмеялись. Старший даже как-то дружески похлопал кузнеца по плечу:

— Ну, ну. Теперь человеку всего много нужно…

От доброты милицейского начальства Иван Лукич так размяк душой, что чуть было не побежал за кисетом с деньгами, чтобы выхвалиться до конца, но вовремя спохватился и с виноватой неловкостью забормотал:

— Да ежели б не бумага да не вы, благодетели наши, — куда бы мужику деваться…

Дед Финоген, до того все слушающий и высматривающий из-за угла своей избы, а теперь видя, что все сладилось добром, вышел из укромки и довольно смело подошел к милиционерам.

— А, служба? Здорово были, молодцы-товарищи! В гости к нам? Вот честь. Вот радость…

— Здорово, здорово, старый лапоть.

— Эт от чего же на рыдване к нам, а не кавалерией, а? Верхами бы ладнее. А то ведь напужали старого лаптя-то: думал, сам Илья-пророк с неба съехал — дребезгу-то от вашей рессорки на полбелосвета. Собаки, и те попрятались.

Кузнец, опасаясь, что Финоген может своей болтовней опять рассердить «службу», перехватил разговор:

— Да, гостюшки дорогие, товарищи хорошие, тележка-то ваша, то есть рессоры значит, рихтовки просят. Листы разошлись, муфты послетали и брякают, как…

Кузнец, не найдя сравнения, принялся распрягать лошадь и готовить бричку к починке.

Пока Иван Лукич рихтовал рессоры, смазывал дегтем колеса, дед Финоген сходил в свой огородишко и нежадно угостил милиционеров молоденькими огурцами.

— Закусочка растет своя, а вот горького напиточку нетути, — хорохорился перед милицией старик, — истинно нетути. Винополка — далеча, а «родную» не гоним, не содержим — не дозволяется. Ушло такое время. Теперича по ефтой части одни строгости остались.

— Так уж одни строгости? — со своим прицелом усомнился младший милиционер.

Но разговор дальше не заладился, и представители власти скоро укатили обратной дорогой. Тележка шла за конем мягким накатом, без дребезга.