Горизонты техники для детей, 1971 №10

История одного совместного изобретения

— Вы хотите, чтобы такой живой мальчуган был священником? — не скрывая удивления, спросил каноник Мартин.

Господин Ньепс с любовью смотрел на своего младшего сына.

— Он обучается в монашеском ордене ораторианов и, по всей вероятности, останется в нём. Члены ордена — просвещённые люди, а Нисефор охотно учится.

— Нисефор, какие предметы тебя интересуют больше всего?

— Физика, — бойко ответил девятилетний мальчик. — А ещё химия. И математика. А вообще-то я люблю все предметы за исключением рисования.

— Действительно, у него совсем нет способностей к рисованию, — с улыбкой заметил отец.

— Папа, а знаешь, о чём нам рассказывал на уроке отец Дамиан? Якобы в Париже господин Кюньо построил повозку, приводимую в движение паром. Я тоже мечтаю быть изобретателем. Только какой из меня будет изобретатель, если я не умею рисовать?

— Сомнительно, чтобы у этого парнишки появилось призвание к богослужению, — вздохнул гость.

* * *

— Клаудиус, наконец-то я нашёл тот текст, о котором я тебе говорил столько раз! — заявил брату Нисефор Ньепс, торопливо войдя ранним утром 1816 года в лабораторию. — А главное, это вовсе не новость, почти 20 лет тому назад физик Вентури отыскал эту цитату в рукописях Леонарда да Винчи и опубликовал её. Вот послушай: «Если изображение освещённого предмета через маленькое отверстие попадёт в очень тёмную камеру и если внутри её поместить белую бумагу на некотором расстоянии от отверстия, то на бумаге увидим обратное изображение этого предмета…»

— Значит, если в тёмной коробке вместо листа белой бумаги мы поместим металлическую пластинку, покрытую солями серебра, то на ней должно появиться изображение данного предмета?…

— Несомненно, так как соли серебра обладают чувствительностью к свету.

— Итак, берёмся за работу.

Неразлучные братья разыскали подходящую коробку, оклеили её чёрной бумагой и осторожно вставили в неё металлическую пластинку, покрытую хлористым серебром, после этого поставили коробку на подоконник. Братьев объединяла не только взаимная любовь, их обоих влекли новые открытия. После смерти отца, оставившего им порядочное наследство, они оборудовали лабораторию в своём имении Ле Гра и вот уже несколько лет занимались постройкой двигателя внутреннего сгорания, работающего на керосине. Изготовление многих деталей требовало многочисленных рисунков, поэтому у Нисефора появилось желание найти новый способ печатания рисунков, отличающийся от применяемого до сих пор литографского способа.

После обеда братья вернулись в лабораторию и, соблюдая необходимую осторожность, вынули пластинку из затемнённой коробки. И хотя братья ожидали этого, они не могли прийти в себя от изумления. На пластинке виднелись голубятник, крыша сарая и цветущая груша! Только цветы груши и небо получились тёмными, а ветки и старые доски сарая — светлыми.

— Негативное изображение! — воскликнул Нисефор.

— Каким путём можно получить из него позитивное изображение? Нужно обязательно найти вещество, белеющее от света!

Братья бережно спрятали пластинку в ящик стола, и, несмотря на это, на следующий день изображение исчезло с пластинки. Братьям предстояло решить две задачи: получить позитив и закрепить изображение.

* * *

Известный парижский оптик господин Шевалье сидел в своём магазине и наблюдал за женой, которая вытирала пыль с разных коробочек, стоящих на прилавке. Дела господина Шевалье до сих пор развивались успешно, лишь с недавнего времени его начало что-то беспокоить.

— Я чувствую, что какое-то важное дело, сулящее большие выгоды, проходит мимо. Что за странные клиенты! Один требует, чтобы я изготовил камеру-обскуру с призмой определённых размеров, второй желает купить такую же камеру, но с призмой других размеров, третий… тоже заказывает камеру-обскуру! Я уверен, что эти люди не знают друг друга, просто они работают над одним и тем же вопросом. Я им изготовляю камеры, но что я буду иметь за это? Я предчувствую, что будет сделано важное изобретение, а каждое важное изобретение — это большие деньги.

В этот момент в магазин вошёл новый покупатель.

— Убедительно прошу изготовить камеру-обскуру следующих размеров, — клиент протянул бумажку. — С объективом, снабженным ахроматическим стеклом.

Оптик взглянул на жену и наклонился над бумажкой.

— А зачем вам нужна такая камера? — с мнимым равнодушием спросил господин Шевалье.

— Я желаю получить на пластинке изображение, которое позднее зафиксирую.

— Изображение? А возможно ли это?

Покупатель вынул из кармана пластинку с изображением накрытого стола, букета цветов и высокой бутылки вина. Удивленный Шевалье широко открыл глаза и наклонился над пластинкой, но покупатель тут же спрятал её в карман, как будто пожалев, что показал пластинку оптику.

— На какую фамилию выписать заказ? — спросила госпожа Шевалье, не растерявшись.

— Моя фамилия Ньепс. Я загляну через неделю.

После того, как покупатель вышел из магазина, супруги недоуменно переглянулись и пожали плечами.

— Несомненно, можно нажить состояние на этом деле, — пробормотал муж.

— Но ты не справишься — трезво возразила жена. — Мне кажется, что весь секрет заключается не в ящике, а в пластинке. Какова эта загадочная пластинка? Ты должен поискать компаньона, разбирающегося в подобных штучках.

— Жёнушка, а господин Дагерр? — предложил оптик, немного подумав.

Госпожа Шевалье размышляла о предложенной кандидатуре.

— Дагерр… А знаешь, это неплохая мысль! Действительно, он знаком с такими оптическими чудесами. Немедленно пошли гонца с письмом!

В кругу знакомых господина Шевалье Людвик Дагерр был необыкновенной личностью. Сын провинциального швейцара, он совсем маленьким мальчиком убежал из дома. Многие годы работал в Парижском оперном театре, сначала гонцом, позднее художником декораций и, наконец, выступал в балете. В настоящее время господин Дагерр был владельцем панорамы. В Париже работало несколько заведений такого типа, очень модных в последнее время. Собственно, господин Дагерр назвал свою панораму в отличие от других диорамой. И, может быть, именно поэтому его диорама пользовалась таким большим успехом. Зрителям особенно нравилась одна картина, написанная на полотне. На ней была запечатлена рождественская месса[1] в переполненном костёле. Картина с объёмным первым планом была соответствующим образом освещена, а её некоторые места были умело затемнены. Горели свечи, играла музыка. Всё способствовало тому, что у зрителей, посещающих диораму, создавалось впечатление, будто бы они действительно находились в костёле.

Получив письмо, Людвик Дагерр вскоре явился в оптический магазин.

Господин Дагерр был высокого роста, довольно полный, в его внешности не было ничего запоминающегося, разве только бросались в глаза обильно напомаженные вьющиеся светлые волосы. Он отличался манерами человека, которому в жизни везёт.

— Ну, и что нового, господин Шевалье? — зычным голосом спросил вошедший, бросив тросточку на прилавок.

Посмотрев на него с хитрецой, оптик позвал его к себе пальцем и, нагнувшись над столом, произнёс вполголоса, хотя в магазине никого не было:

— Слышали ли вы, господин Дагерр, о получении зафиксированных изображений с помощью камеры-обскуры? Что вы думаете об этом?

Лицо гостя тут же приняло серьёзный вид.

— Значит, и вы уже слышали эту новость? — заметил Дагерр, измерив оптика внимательным взглядом.

— А возможно ли это?

— Якобы, возможно… Но пока ещё не удалось получить таких изображений. Я знаю, что над этим вопросом работает некий господин Ньепс…

— Ньепс!? — воскликнул возбужденный оптик. — Он был у меня!.. Послушайте, господин Дагерр…

* * *

К учёному, выходящему из Академии наук, подошла дама среднего возраста.

— Простите, имею ли я честь разговаривать с профессором химии, господином Дюма?

— Вы не ошиблись, — не скрывая удивления, ответил профессор и пристально посмотрел на незнакомую, лицо которой прикрывала широкополая шляпа, украшенная множеством ярких цветов.

— Прощу прощения за свой поступок, но у меня не было другой возможности встретиться с глубокоуважаемым профессором. Моя фамилия — Дагерр, Луиза Дагерр. Я — жена владельца диорамы.

— Вот как! Весь Париж восхищается вашей диорамой, я очень много слышал о ней.

— Мы будем очень рады, если господин профессор посетит наше заведение.

Оно открыто ежедневно, даже в воскресенье и праздничные дни, с 11 утра до 6 вечера. Но цель моей встречи с вами — совсем другая. Простите, что я занимаю у вас драгоценные минуты. Я весьма обеспокоена тем, что мой муж страшно изменился в последнее время.

— Неужели? — вежливо спросил химик

— Раньше я занималась домом, а муж — диорамой. Сейчас все дела свалились на мою голову. Муж заперся в комнате, он не спит и не ест, а в голове у него — какое-то изобретение. К несчастью, оптик Шевалье подзадоривает мужа, внушает ему, что удастся сделать изобретение. А, может быть, мой муж напрасно трудится? Реально ли такое изобретение? Кажется, они совсем сошли с ума.

— Простите, о каком изобретении вы говорите?

— Мой муж хочет с помощью черного ящика запечатлеть на бумаге изображения, как он часто повторяет, «нарисованные солнцем». Дело в том, что эти изображения исчезают.

Профессор с любопытством взглянул на взволнованную собеседницу.

— Ваш муж, наверное, химик?

— Ничего подобного. Должна признаться, что он не получил вовремя надлежащего образования. Зато сейчас он днём и ночью читает учебники химии, пишет какие-то формулы, проводит опыты. Не впустую ли он теряет время? Удастся ли ему сделать изобретение? Возможно ли вообще такое изобретение?

— Трудно предвидеть, удастся ли вашему мужу изобретение, но, пожалуй, само изобретение возможно.

* * *

В одном из залов Парижской академии наук ведётся оживлённая беседа. В ней участвуют три известных учёных, члены Академии наук Араго, Био и Дюма. Чаще всего высказывается четвёртый собеседник — тучный блондин в слишком ярком галстуке, потому что ему приходится отвечать на вопросы учёных.

— Вы говорите, что покрывали свои пластинки битумной смолой?

— Совершенно верно, а изображение я закреплял лавандовым маслом и парами керосина. Применять битумную смолу предложил мой компаньон, покойный Ньепс. Вот уже прошло пять лет, как он умер от удара апоплексии. Позднее вместо паров керосина я начал пользоваться двуокисью углерода и нагретым хлоратом калия. В результате продолжительность позирования была сокращена до 30 минут.

— Несомненно, это большое достижение, — заключил академик Био.

— А в прошлом году, господа, — торжественно произнёс довольный изобретатель, — я ввёл последнее усовершенствование: теперь я покрываю пластинки йодистым серебром, а после экспонирования промываю их тёплой солёной водой.

— Правительство готово купить ваше изобретение и сделать его доступным для широких масс, — заявил господин Био. — Как вы хотите назвать изображение, получаемое вашим способом?

— По-моему, оно должно называться дагерротипом, — «скромно» произнёс Дагерр.

18 августа 1839 года большой зал Парижской Академии наук был заполнен до последнего места. Стоящий на кафедре профессор Араго объяснял принцип образования дагерротипа. Его слушатели не были учёными. Сюда пришли все те, до кого дошли слухи о сенсационном изобретении. Присутствующие внимательно слушали лектора, но всё равно многое оставалось для них непонятным. Слушатели горели желанием как можно скорее опробовать новый фантастический аппарат. После окончания лекции все присутствующие, твёрдо уверенные в том, что уже освоили необходимые теоретические сведения, торопливо направились к выходу. Были слышны отдельные возгласы и споры:

— Наверно йодистое серебро, у меня так записано!

— Не йодистое, а сернистое или хлористое!

— Ну, хорошо, а где его можно купить?

— А что такое менисковая линза?

Что же касается самого аппарата, то здесь не было никаких сомнений и вопросов. Во всех журналах появились большие объявления, извещающие о том, что новые аппараты можно приобрести в магазине Фердинанда Шевалье. Владелец фирмы вместе с женой и сыном едва успевали обслуживать покупателей. Предприимчивый оптик поспел вовремя заняться прибыльным делом. Но состояние на нём он нажил только тогда, когда снизил цену аппарата с 620 до 300 франков, а цену пластинки с 20 до 3 франков.

Фотографирование стало очень модным и популярным, оно охватывало всё более широкие круги любителей. На парижских улицах на каждом шагу можно было встретить новоиспеченных фотографов с чёрными ящиками. Они фотографировали буквально всё, что попадётся под руку: соборы, замки, памятники.

Сам процесс фотографирования был исключительно прост. Медную, посеребрённую пластинку опускали в йодистый раствор, затем, оберегая её от света, заряжали ею аппарат. Продолжительность экспонирования составляла 30 минут. После закрепления изображения на пластинке был готов обратный позитивный снимок. Неудобство заключалось в том, что приходилось носить с собой штатив-треногу весом от 15 до 20 кг, а также ведро с йодистым раствором, так как пластинки должны были быть мокрыми.

Кроме фотографирования различных объектов стали делать также портретные снимки. Несмотря на то, что приходилось неподвижно сидеть в течение 30 минут, была масса охотников. Кто пожелал иметь два портрета, должен был два раза позировать. Даже сам король Луи Филипп согласился сделать портрет. После этого наличие собственного портрета стало признаком хорошего тона.

Забытая могила Нисефора Ньепса давно поросла бурьяном, а вот его компаньону повезло. Людвик Дагерр, живший на 18 лет дольше, дождался признания изобретения. Он стал известным богатым человеком.

Дагерротипия — первоначальный способ фотографирования — постепенно завоёвывала мир.

ГАННА КОРАБ