Горных богатств Хозяйка

Глава 1

По руке кто-то полз… Алёнка открыла глаза спросонья, но увидела только густую темноту… Наверное, фонарь у подъезда наконец-то выбили… Чувствительность постепенно возвращалась в тело. В спину больно упиралось что-то твердое. Надо перевернуться на другой бок…

Думалось вяло… «Интересно, что может ползти по моей руке?..»

«Ползти?!!»

Девушка резко вскочила на ноги, замахала руками, стряхивая нечто с запястья и заодно удерживая равновесие — что-то было не правильно. Она вставала с постели, а такое ощущение, будто бы поднималась с пола. Она спала на полу? Как такое возможно? Голову клонило вниз и в стороны, а тело чувствовалось, как пьяное. Чтобы удержаться на ногах она широко шагнула в сторону, и под ногой хрустнула ветка…

Или толстый сухой стебель… А подошвами ног она сейчас ощущала колкие сухие листья или траву, но точно не домашний линолеум.

«Что происходит?..»

Глаза начали привыкать темноте. Апенка оглядывалась по сторонам и сама себе не верила — вокруг был лес… Ночной лес… И, судя по запаху, хвойный.

«Наверное, это сон…»

Головокружение уходило. Девушка начала осматриваться по сторонам. Деревьям конца и края нет. Причем стояли они густо. Толстые-претолстые и высоченные. Она попятилась и спиной наткнулась на шершавый ствол. Того самого дерева, под которым проснулась. Если во сне вообще можно просыпаться. Девушка прикоснулась к коре твердой, шершавой, с глубокими впадинками. Она ощущалась так явственно. Так реалистично… По пальцу прополз кто-то маленький, Алёнка аж подпрыгнула от брезгливости и стряхнула назойливое насекомое.

Подул ветерок, девушка зябко поежилась и только тут поняла, что стоит не просто босая, а вообще голая. Руки коснулись длинных волос до талии. Только ими она и могла прикрыться.

«Точно сон».

Только во сне можно оказаться неизвестно где и быть при этом полностью голой. А ещё, когда идешь, то с места не двигаешься.

Апенка сделала несколько шагов и ощутимо отдалилась от дерева. Значит, передвигаться она может. Надо только понять куда. Со всех сторон на неё смотрели тёмные прогалы между деревьев, одинаково опасные неизвестностью, таящейся в темноте. Но сидеть под деревом и позволять всяким букашкам ползать по собственному телу — тоже не вариант.

Девушка посмотрела в небо. Сквозь густую листву пробивались тонкие лучики лунного света, но самой луны видно не было.

Выйти бы на полянку.

Она медленно пошла, осторожно наступая на землю. Это было неприятно. Ступни то обо что-то кололись, то наступали на мокрое. Брррр…

Странный сон. Поскорее бы закончился. Тогда она сможет вернуться к себе домой. В однокомнатную квартиру, где сейчас крепко спит ее сыночек Артёмка. Её смышленый мальчик, который в свои 4 года знает почти всё об окружающем мире и считает себя взрослым. Иногда его суждения удивляют, иногда вызывают улыбку.

Недавно он поставил её в ступор:

— Мама, а это правда, что ты мне скоро нового папу найдешь?

В свое время Алёнка решила ничего от сына не скрывать. И когда тот вошел в возраст бесконечных «почему», и начал спрашивать о папе, она честно всё рассказала. Что папа у него есть, но с ними не живет. Потому что ушёл, когда Артём был ещё маленький. Потому что обиделся на неё — маму Алёну. И она не знает, как его вернуть. Да и не хочет, если честно. Потому что папа, уходя, сказал много плохих слов. И теперь уже она сама на него обижена.

Может быть, все эти выкладки были не правильными с точки зрения психологии. И рановато было говорить такое сыну. Алёнка не знала, потому что статьи в интернете и форумы только запутывали в этом вопросе. А сын всё спрашивал. И она решила, что лучше пусть узнает от матери, а не от «добрых людей», которыми «мир полнится».

— Ма-ам.

— Что, мой хороший?

— Правда, что ты ищешь мне нового папу? — Артёмка не отступался.

— Солнышко, я даже не знаю, как тебе ответить, — она погладила светлую макушку своего малыша.

Правда-то заключалась в обратном. Алёна настолько погрузилась в воспитание сына и добывание денег, что о личной жизни вспоминала очень редко. В основном тогда, когда сердобольные коллеги интересовались, нашла ли она уже свое женское счастье?

А когда ей было поисками заниматься, если в будние дни она пропадала на двух работах? Даже сына из детского сада забирала всегда последним. А на выходных изо всех сил старалась наверстать упущенные моменты общения с ним.

На все подобные вопросы от коллег она неизменно отвечала, что и так счастлива. И старалась не замечать недоверчивые взгляды и качающиеся головы.

— А ты бы хотел, нового папу?

— Хотел бы.

— А почему? — Алёнка тянула время и соображала, откуда вообще в маленькой головке могли взяться подобные мысли.

— Потому что у всех детей должны быть мамы и папы.

— Я с тобой согласна…

— Ну, так что? Ищешь?

— Ищу, — врала Алёна, надеясь, что это — ложь во благо.

— И никого еще не нашла?

— Никого пока… Ой, смотри какой котенок! — Алёнка с энтузиазмом тыкала пальцем в рыжего кота, который прятался в зеленых зарослях клумбы, вероятно, выслеживая воробьев.

— Вот это кот! Рыжий в полосочку! — подхватил с восторгом Артёмка. — Мама, он охотится?

— Кажется, да…

«Фухх, кажется, отвлекла», — подумала она тогда.

Лес не кончался. Какой длинный сон…

Когда она проснется, то заварит себе кофе и поджарит омлет. Потом примет душ, наденет платье, позавтракает теплой едой — не любила она горячее. Потом сделает макияж дешевой косметикой. Пудру тонким слоем, а то ляжет неровно. Тушь на ресницы, гель на брови и блеск на губы малиновый. А чтобы волосы на ветру к накрашенным губам не прилипали, придется их в косу заплести.

А ведь было время, когда она могла позволить себе качественную косметику. Но те времена ушли вместе с мужем. И вот уже два года Алёнку в глаза и за глаза называлась матерью одиночкой. Работала в банке и уборщицей по вечерам, и всё равно считала каждый рубль. Потому что лучше платить ипотеку за однокомнатную квартиру, чем мотаться с сыном по съемному жилью. А к дешевой косметике так и не привыкла. Но ничего. Всё еще будет.

После макияжа она проверит, всё ли лежит в сумке? И только после этого разбудит сына, поможет ему умыться и одеться. И поведёт в детский сад.

Детский сад находился недалеко от дома. На этом его преимущества, по мнению Алены, заканчивались. Она бы вообще отказалась от этого обшарпанного дошкольного учреждения — Артёмке там не нравилось. Зато он очень любил оставаться дома вместе с мамой. В выходные они просто не отлипали друг от друга. Вместе готовили еду, прибирали квартиру, кушали, гуляли и играли.

Но обстоятельства были сильнее материнской привязанности.

— Уг-гу!

— А!!! — Вскрикнула Алёнка и инстинктивно задрала голову наверх.

Сердце бешено заколотилось, а глаза начали судорожно искать источник громкого звука. И нашли. Высоко на ветке сидела сова. Или филин. Аленка не разбиралась в птицах. А та смотрела на неё поблескивающими глазищами и переминалась с ноги на ногу. Или с лапы на лапу — что там у птиц?

И вроде бы это всего лишь птица была, но Алёнке вдруг стало невыносимо жутко. Голое тело покрылось гусиной кожей, зубы застучали, и впервые захотелось расплакаться.

Девушка сделала ещё несколько шагов, прежде чем услышала женский шепот: — Чу… слышь, Демид?

— Что? — ответил женщине мужской шепот.

— Криком кричат.

— Птица это, Малаша.

Аленка замерла на месте. Голоса раздавались спереди справа. Но в темноте никого не было видно. Через какое-то время послышалось шуршание листвы и тихий всхлип. Аленка сначала обрадовалась, что нашла людей, и даже хотела крикнуть им. Но мысль о том, что эти люди могут нести опасность, сковала.

Некоторое время она раздумывала. И всё же любопытство взяло верх. Девушка начала тихо-тихо подкрадываться к кустам, которые проявились из темноты, и в которых слышалась возня.

— Демид, постой, — жарко прошептала Малаша. — Бродит кто-то по лесу…

— Блазнится тебе… Перекрестись, чтоль?

— Не кажется ей. — Во весь голос сказала Аленка, поняв, что это просто влюбленная парочка. — Ребята, у вас фонарика нет? А то темно, как у негра в одном месте.

Из кустов, шагах в десяти от Алёнки, поднялись двое. В сумраке не было видно лиц, угадывались только очертания парня в светлой рубахе и штанах и девушки в блузе и сарафане с собранными на затылке волосами.

— Ты, девка, из каких будешь?.. Беглая что ли? — Подала голос осмелевшая Малаша.

Демид же, напротив, сначала будто в ступор впал. Он слегка толкнул локтем свою подружку и зашептал ей:

— Малашка, ты поглянь-ка… Никак, Сама…

— Сама?.. Да с чего ты взял-то?

Алёнка приближалась к парочке. Что за «сама» такая, она не понимала, но чувствовала какой-то спепсис со стороны Малаши. Демид же принялся доказывать:

— Сказывают же, что Сама — девка каменная красоты неописуемой. Коса у ней черная до пояса, глаза большие, брови вразлет. А как станет говорить что, так вроде всё русскими словами, а не разберёшь…

— Это да… — Малашка почесала нос. — Да только у Самой-то платье царское из шёлкового малахита. Не ходит она по лесу в сраме одном. Да и девка она, с косой, с лентами. А это — баба простоволосая.

Аленка решительно не понимала, о чем это они. Она только ёжилась не то от прохладного ветерка, не то от слов Малашкиных. Конечно, это всё — сон. Но даже во сне почему-то было стыдно стоять перед незнакомыми людьми голой. Да и в животе вдруг заурчало.

— Ребята, потерялась я. Помогите выбраться, пожалуйста. И скажите, в какой стороне Екатеринбург? Далеко ли я от него? Вы сами, наверное — туристы?

— Видишь, Малашка, не разумею я девку. А что в сраме одном, так это известно — Хозяйка — от нечистого порождение. А им — духам лесным да горным божий стыд не ведом.

Алёнке уже начало надоедать это говорливое бездействие, и она обратилась напрямую к парню:

— Гкм… Уважаемый Демид, я не знаю, за кого вы меня принимаете, но я — обычный человек. Зовут Алёна. Живу в городе Екатеринбурге. И хочу поскорее домой. А ещё я надеюсь, что вы не бросите меня одну в лесу ночью раздетую и голодную, и поможете. А деньги я верну. Скажете номер карты, я как до дома доберусь, перекину вам, а?

— Понял? Голодная она. А погань всякая еды человеческой не ест. — И обращаясь к Алёнке, подала ей какую-то серую холстину. — На вот, закутайся. И пойдем к костру, погреешься, да поешь маленько.

— Спасибо, Малаша. — Аленка взяла широкий кусок холста длиной с пару метров и укуталась в него, как в банное полотенце. — А про карту, это я серьёзно.

Но молодые люди ничего не ответили насчёт вознаграждения, и повели ее куда-то в темноту. Алёнка почти ничего не видела, кроме светлеющих спин, зато влюбленные по каким-то приметам дорогу знали. То повернут, то обойдут что-то. Потом вышли на тропинку.

— Ты на меня-то не серчай, — сказала по дороге Малаша. — Тут у нас просто всякие бегают. Всё мужики… Разбойничают, бывают… А вот бабу никогда-то я не видела.

— И я не видал, — добавил Демид.

И все замолчали. А Алёнка всё думала, про что это ей Малаша говорит? Какие еще беглые? И говор у них нарочито деревенский. Но в какой деревне молодежь так говорит, если в школе все нормальный русский язык учат? Да и телевизоры с книгами сейчас в каждом доме имеются. И одежда на них слишком деревенская, даже дореволюционная — Аленка похожую в музее видела. Холсты толстые, к телу не льнут, тканями их назвать язык не поворачивается. Всё покрыто вышивкой, даже штаны у Демида по низу. И ходят тоже босиком, в темноте пятки так и сверкают.

Через несколько минут девушка увидела сквозь деревья огонек, который постепенно становился всё больше. Начали слышаться голоса, сначала отдельные крики и звонкий смех, потом отдельные фразы. На поляне, к которой они приближались, горел высокий костер, а вокруг него, судя по теням на деревьях, прыгали и бегали молодые люди. Играли две дудочки. Звук был с разных сторон. То по очереди, то вместе, переплетаясь в простую мелодию.

Наконец, Малаша и Демид подвели Аленку к краю полянки, но девушка преградила Алёнке путь рукой.

— Я тут подумала дорогой, не надо тебе к костру. Ты постой пока в стороне. Людям не кажись. Они, вишь, разные бывают. Как бы худо тебе не вышло. Демид, посторожи ее. А я Танюшку заберу, да проводим тебя до Полевского. — Малаша ушла на поляну и скрылась за спинами веселящихся.

Глава 2

Когда Аленка была маленькая, родители отдавали её на разные кружки. Каких-то особых талантов в дочке не проявилось. Зато было чем заняться после школы. Так, пару лет она проходила на рисование, потом еще год на современные танцы. Оттуда вслед за новой подругой ушла в спортивную гимнастику, и занималась три года до тех пор, пока не схлопотала растяжение.

Из-за травмы она не попала на городские соревнования. А подруга участвовала и получила призовое место. Жизнь продолжалась, Алёнка ходила в школу, а по вечерам бежала на гимнастику. Занятия ей нравились. В нежно-розовом купальнике и тонкой юбочке из фатина она исполняла номера с лентами и мячами, умела садиться на шпагат и даже научилась не ронять булавы себе на ноги.

Вот только подруга после успеха на конкурсе примкнула к девочкам, которые подавали большие надежды, и начала избегать Алёнку. С тех пор всякое желание ходить на гимнастику пропало. Она отзанималась ещё пару недель, а потом чётко поняла, что не хочет больше ходить в зал. Чувство одиночества и шепотки за спиной оказались непосильной ношей для некрепкой подростковой психики. И Алёнка ушла из секции.

После многих лет она жалела, что бросила заниматься. Может быть, перетерпела бы, и удовольствие от занятий вернулось. Но в подростковом возрасте негативные эмоции перевесили радости от собственных достижений.

К следующему учебному году Алёнку определили в кружок русской народной песни. Танцы там тоже были, но в основном хороводные. Ещё она научилась играть на ложках и на трещотках. Это было несложно — чувством ритма она обладала хорошим, в отличие от музыкального слуха. Их коллектив часто выступал на сцене города. Ездили они с концертами и по городам Свердловской области.

«Так вот, куда меня занесло», — думала Аленка, стоя вместе с Демидом в кустах орешника. От Полевского до Екатеринбурга по самой короткой дороге километров 55. На машине это час. Теперь главное найти машину, которая сможет её подвезти.

— Демид, а ты с машиной?

— Что? — на лице парня отразилось такое удивление, будто Аленка у него про летающую тарелку спросила.

— Ну, вы как сюда приехали? На машине своей или автобусом?..

— Чур меня, чур… — зашептал и закрестился Демид, отвернувшись от Аленки.

— Кто из нас блажной ещё, — обиженно буркнула девушка и решила больше ни о чём его не спрашивать.

Из укрытия хорошо просматривалась поляна. Парни и девушки, одетые в русские народные костюмы, играли в какие-то подвижные игры. Из-за этого было сложно посчитать их точное количество. Кого-то ловили, как в салочках: «Держи! Держи её!.. Ох, и шустрая наша Любушка!» Кто-то прыгал через костёр по одному и парами. Много молодых людей стояло по периметру полянки, в тени, и это так же затрудняло подсчет.

Двенадцать девушек водили хоровод вокруг низкой березки, украшенной лентами, и пели протяжную песню:

Ой, на Ивана, на Купалу,

Я березу наряжала,

Я суженого загадала,

Да венок себе сплетала.

Ой, на Ивана, на Купалу,

Я с парнями-то играла, Суженого я узнала,

Да чрез костер с ним пробегала.

Ой, да руки развелись — То не суженый мой был,

Да не миленький дружок,

Знать, снимать мне свой венок.

Ой, на Ивана, на Купалу,

До утра на реку ходила,

Венок на воду пустила,

Про суженого говорила.

Ты плыви, плыви венок,

Да в далекие края,

Да в широкие моря,

Суженого мне найди,

Да на двор мой приведи.

Алёнка как завороженная смотрела на эти игрища. Такая доскональная реконструкция празднования Ивана Купалы была удивительна. Особенно поражали наряды: сарафаны и рубашки были пошиты из натуральных тканей, окрашенных явно не фабричным способом. Об этом говорили их цвета — разные оттенки красного и желтого. Но даже в неверном свете костра было видно, что краска кое-где легла неровно, подтеками.

Девушка помнила концертные сарафаны из ярких синтетических тканей, расшитых блестками и кружевами. На голову артистки надевали богато украшенные кокошники. Хотя художница по костюмам спорила с руководителем ансамбля, что исконно русский наряд не предполагает на девицах высоких корон. Кокошник девушки впервые надевали на собственной свадьбе, а потом носили только по большим праздникам.

Девушки на полянке все сплошь были одеты правильно и с лентами на головах — узкими и широкими полосками из бересты, обтянутыми тканью и расшитыми тусклыми бусинками и нитками. Художнице бы понравилось. И у всех девиц за спиной болтались длинные толстые косы до пояса и ниже. «Накладные, наверное», — подумала Аленка. Ну правда, где в наше время можно набрать столько статисток с натуральными косами густыми и о-очень длинными?

Происходящее действительно очень напоминало киносъёмку. Только почему-то вокруг не было, ни съемочной группы с оборудованием, ни автобусов и фургонов, которые обычно перевозят технику, костюмы и массовку.

«Может быть, это — ролевики?..» — Алёнка всё не оставляла попыток понять происходящее. Её единственная подруга Ленка, которая уехала жить во Владивосток, как-то по скайпу рассказывала, что у них в Приморье каждое лето проводится славянский фестиваль, где так же танцуют и поют у костра, и для большей достоверности запрещено пользоваться мобильными телефонами, пластиковой посудой и прочими анахронизмами для старых времён. Но тоже не до абсурда. Например, девушкам можно надевать кожаные сандалии, а парням — ботинки. Ткани тоже вполне современные, хоть из них и сшиты туники, рубашки и короткие сарафаны. И уж конечно никто не заставит смывать с лица макияж, снимать пирсинг или срочно перекрашивать бирюзовые волосы в природный цвет. А тут прям полное попадание в старорусскую моду — ни одной выщипанной брови, короткой стрижки или глазика, жирно подведенного карандашом.

«Всё-таки сон», — успокоила себя Алёнка.

Вскоре вернулась Малаша с Танюшкой под руку, посмотрела в сторону кустов и знаком показала, чтобы партизаны следовали за ней.

Дорогой Алёнка наблюдала за девушками. Танюшка была копией Малаши, только чуть меньше ростом и гораздо тоньше.

— Малаша, ну, Малаша… — хныкала девочка.

— Что тебе?

— Позволь мне до рассвета остаться? Очень я хочу на реку пойти, посмотреть, как на воду венки опускают. А?

— Не могу я тебя оставить. Обещала мамке приглядывать, но дело появилось. Приходится тебя домой раньше времени вести.

— А что за дело такое?

— Не твоего детского разума. И помни, сказывать об этом никому нельзя. А то человеку худо будет. Поняла?

— Поняла… — понуро ответила Танюшка.

Из дальнейшего разговора стало ясно, что девушки — родные сестры. Удивляла покорность младшей. Знакомые Апенкины подростки в подобной ситуации не отступились бы так просто. Не обошлось бы без крика, обвинений и даже матов. Но видимо, у Малаши с сестрой были очень хорошие отношения.

Дорога шла под гору по широкой тропинке. Изредка по сторонам виднелись ещё полянки с кострами и, судя по голосам, люди на них были среднего и старшего возраста. Они тоже пели и водили хороводы, но шумных игр с беготней и прыжками в этих компаниях не замечалось. Рядом с одной из таких полянок Малаша остановилась:

— Демид, сходи, позови Варвару Васильеву.

Парень, не прекословя, побежал к полянке и вскоре вернулся с худой женщиной лет сорока в синем сарафане. В темноте ярко выделялся ее белый платок, повязанный сзади на шее.

— Мгм, — многозначительно поприветствовала она ребят и кинула на Аленку цепкий взгляд. — Маланья, Демид, до дому Танюшку сведите и огородами ко мне в баню. Там я беглянку и укрою. А мы с вами договоримся, что приказчику сказывать, чтобы едино выходило.

— Спасибо за схорон, Варвара Степановна, — Малаша как будто даже поклонилась женщине.

— Что же я, русского человека в беде брошу? Тем более, бабу. — И, показав куда-то в сторону, добавила, — берите левее, там девки тропку новую протоптали за ягодой, вам до дому так ближе. А мы своим ходом.

С этими словами Варвара припустила сначала сквозь кусты, а потом по еле заметной тропинке, Алёнка только и успевала за ней. Какое-то время они шли по лесу, который постепенно редел и становился ниже. С краю от тропинки то и дело попадались большие камни, некоторые высотой с человеческий рост. Дорогой женщина почти ничего не говорила, кроме:

— Ничего, скоро придём уже.

И правда, вскоре показалась избушка с темными окнами. Пахнуло навозом. Внутри избы громко закукарекал петух, рядом, проснувшись, замычала корова.

— Вторые петухи только. Хорошо — поспать чуток успеешь, — шепнула Варвара, открывая двери в ещё одну постройку.

В ней тоже было темно, пахло травами, мокрым деревом и влажной землей. Варвара прошла внутрь первая, брякнула чем-то твёрдым по дереву, потом вышла и сказала:

— Проходи. Я сейчас двери прикрою, не пужайся. Садись на полок и жди меня. Я скоро обернусь.

Аленка прошла в баню и какое-то время просто стояла, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Но они не привыкали. Скорее всего, Варвара закрыла окно, поэтому сюда не проникал даже свет скудной луны. Но зачем создавать дополнительную темноту?

А ещё, судя по однократному скрипу двери, предбанника не было. Интересно, почему? Аленке доводилось бывать летом в деревне, и в банях она мылась много раз. Раздевалась всегда в предбаннике и в нём же брала сушеный березовый веник. Обычно они хранились тут же.

За окном послышались торопливые шаги. Варвара зашла в баню длинной горящей щепкой в руке и большим свертком подмышкой. Лучину она воткнула в торчащее из стены приспособление, и сразу стало светло. Аленка увидела, что единственное окошко наглухо закрыто ставнем. Видимо, чтобы свет из бани не проникал наружу. Почему-то было важно, чтобы пребывание Аленки оставалось в секрете. Но от кого её прятали?

Тем временем Варвара развернула сверток, в котором оказалась серая рубаха и простой сарафан непонятного цвета. Аленка надела на себя выданную одежду. Рубаха оказалась длиной чуть ниже колен, с рукавами, закрывающими пальцы рук.

— А сарафан подошел тебе, как, — приговаривала Варвара, закатывая рукава рубахи на Апенке до локтей. — Будто на тебя шили. Вон и косточки не торчат.

Одежда была чистая, но складывалась такое впечатление, что её уже неоднократно носили. И всё, чтобы было надето на Варваре, тоже выглядело поношенным. Если это и была какая-то реконструкция русского быта, то очень и очень убедительная.

— Поешь немного, — Варвара указала руками на полок, на котором расстелила небольшой холст.

На ткань женщина положила большой отломленный кусок хлеба и глиняную кружку без ручки. Кружка оказалась тяжелой и наполовину наполненной молоком. Алёнка не любила коровье молоко, но выбирать не приходилось. Она села на полок взяла кусок хлеба и принялась жевать его. Хлеб оказался на удивление вкусным, а молоко — сладковатым. Алёнка даже зажмурилась от удовольствия.

— Тебя как звать-то?

— Алёна, — ответила девушка с набитым ртом.

— А по батюшке?

— Дмитриевна.

— Их мраморских Дмитриевых что ли?

— Нет, я из Екатеринбурга.

— Никак от господ сбежала? — всплеснула Варвара руками.

— Да не бежала я ни от кого. Почему вы так решили?

— Это не я… — ответила Варвара и сочувственно посмотрела на Алёнку. — Это ты сама себя порешила. Сбежать из города на заводы, где каждый наперечет — это ж удумать ещё надо было! — Лицо Варвары сделалось совсем печальным.

Алёнка начала истерично посмеиваться, этот спектакль уже начинал ей надоедать:

— Послушайте, ни от кого я не сбегала, — упрямо с широкой улыбкой ответила она.

— Долго, поди, по лесу бродила, без еды, без одёжи. Натерпелась, — продолжала Варвара, будто не слушая Апёнкиных доводов.

— Ладно, — примирительно сказала девушка, понимая, что спорить бесполезно. — Утро вечера мудренее.

Тихий стук и голос Малаши за дверью заставил Варвару подскочить с полка. Женщина бросилась открывать двери. Демид и Малаша хотели зайти в баню, но Варвара их вытолкнула обратно со словами:

— Пойдемте в избу потолкуем. А ты, Алёнушка, поспи маленько, тебе надо сил набираться, — и, глянув на неё, будто с опаской, вышла за дверь.

Это было странно.

Всё было странно…

Алёнка взглядом скользнула по потолку, и какая-то тревожная мысль вспыхнула и сразу погасла в её голове.

Однако действовать надо было быстро. Девушка тихо открыла дверь, чтобы та не заскрипела, и на цыпочках направилась к избе, темнеющей на фоне синего звёздного неба. Её расчеты оказались верны, ближайшее к входу в избу окно оставили открытым. Внутри ровным светом горела лучина или свеча, и слышались голоса:

— Ия говорю, блажная она какая-то, — глухо, но с чувством прошептал Демид.

— Блажная — не блажная, а всё — русский человек, — твердо отвечала Варвара. — Помочь надо. Пускай у меня до времени поживет. Авось, поправится, и в память придёт. А там видно будет.

— А приказчику что сказывать? — с беспокойством спросил Демид.

— Приказчику я скажу, что из Екатеринбурга ко мне сродственница пожаловала из вольных. Что осиротела при пожаре — по весне-то сгорело у них на окраине сколько-то изб. Помыкалась-помыкалась по вольным работам, да где девке без приданого устроиться? Вот и пришла ко мне пешим ходом.

— Ладно придумала, Варвара Степановна, — поддержала Малаша и зевнула. — Ну, мы пойдем, а то скоро третьи петухи, спать уже хочется.

— А венок как же? На реку не пойдешь что ли отпускать? — лукаво спросила Варвара.

— Да зачем мне это баловство, коли я за Демида просватана? — радостно ответила девушка.

И Алёнка поняла, что серьёзные разговоры окончены, а значит надо быстро возвращаться в баню. Девушка потопала в темноте, стараясь не шуметь, и только-только успела войти в своё укрытие, как скрипнула дверь в избу. Демид и Малаша шёпотом попрощались с Варварой, и ушли со двора.

Алёнка глубоко вздохнула, отпуская накопившееся напряжение. Потом зевнула и потянулась всем телом. Голова её отяжелела, и нестерпимо захотелось смежить веки. Девушки легла на полок и тут же заснула глубоким сном.

Глава 3.

Апёнка открыла обшарпанную железную калитку, давным-давно покрашенную желтой краской, и быстрым шагом пересекла двор детского сада. Не успела она войти в прохладное помещение, как её окрикнули:

— Елена? Уф., не помню, как вас по батюшке. — По направлению к ней, отфыркиваясь от жары, почти бежала полная заведующая в летнем платье.

— Добрый день, Алла Ивановна. — Внутри Аленки дрогнуло.

Эта встреча не сулила ничего хорошего. Заведующая наконец-то настигла девушку и с ходу начала о главном:

— Вы почему на ремонт не сдали? Я вашу тысячу рублей уже три месяца жду. И выловить вас никак не получается. — Лицо заведующей было красное, не то от бега по жаре, не от злости.

Алёнка мысленно хлопнула себя по лбу. Она уже столько денег пожертвовала на нужды этого дошкольного учреждения, что нормальный человек просто сбился бы со счета. Но по части денежных трат Алёнка себя нормальной не считала, так как дотошно записывала каждый рубль и отчетливо помнила, что 4 месяца назад тысячу на ремонт она сдала!

— Алла Ивановна, я сдавала. Лично в руки воспитателю отдала.

— Ко-огда? — гаркнула заведующая, и даже цветочки на ее платье, кажется, дернулись.

— В-в марте.

— В марте. Ты б ещё прошлый год вспомнила. — Алла Ивановна сама не заметила, как перешла «на ты» в одностороннем порядке. — То за прошлый ремонт было, а в апреле мы уже на новый собирали.

— Эээ… Простите, — голос Аленки начал подрагивать, но этот вопрос она мысленно репетировала последние несколько месяцев. — А в рамках прошлого ремонта, вы что отремонтировали?

— Почему это мы? Бригада ремонтная работала. Родители же сейчас все — лодыри. Своими руками ничего не делают. Вот, я помню, когда у меня Наташка в сад ходила, так мы сами всё красили и белили. Да ещё и шестидневку трубили.

Алёнка поняла, что заведующая в наглую ушла от вопроса, и развернутого ответа не даст. И не такие стеснительные требовали отчетов о расходах дополнительно собираемых средств, но заведующая всегда как-то умудрялась выкручиваться.

Понимая бесполезность беседы, Алёнка украдкой попыталась рассмотреть время на экране мобильного заведующей, который ты держала в руках. Но у неё не получилось.

— Извините, не подскажите, который час? Я за Артёмкой бегу, а то уложат его спать. А других деток будить не хочется.

— Ты мне не увиливай. Когда тысячу принесёшь?

«Блин!» — Алёнка чувствовала, что опаздывает, но заведующая вцепилась в нее, как бульдог. И, похоже, был единственный способ отвязаться.

— Сейчас, — ответила она, и дрожащим руками полезла в сумку за кошельком.

Но вдруг вспомнила, что в прошлом году вот также в коридоре сдала деньги на новогодний подарок сыну воспитателю. Не получив, естественно, никакой квитанции и даже не увидев, что её вклад вписали в особую тетрадь. В итоге сын остался без подарка. Воспитательница, конечно, потом извинялась, но утренник был безвозвратно испорчен. И никакие объяснения не могли успокоить заходившегося плачем Артёмку. Деньги ей, впрочем, тоже почему-то не вернули. А сама она не стала требовать, так как больше всего на свете не любила выяснять отношения.

Эта её неприязнь к конфликтам дорого стоила. Даже в деньгах. Но и положительную сторону имела. Родители когда-то считали её неподготовленной к жизни. А муж ушёл, обозвав её тюхой, которая рохлю вырастит. Зато коллеги почти все любили Алёнку за незлобный характер и за то, что она всегда была готова прийти на помощь.

— Алла Ивановна, расписку хотя бы дайте, что деньги взяли.

— Иди за ребенком, опаздываешь уже. Квитанцию в кабинку положу.

Не дождавшись от заведующей никаких гарантий, девушка попрощалась и наконец-то открыла дверь в здание детского сада. Внутри, кажется, навеки поселился запах подгоревшей каши и компота. На стены повесили новые детские рисунки, но времени на их рассматривание не было.

Но когда Алёнка открыла заветную белую дверь в группу, за ней не оказалось раздевалки с цветными кабинками. Внутри был ночной тёмный лес…

Она вошла под сень высоких хвойных деревьев и начала осматриваться по сторонам. Что-то изменилось. Молодая мамочка резко повернулась назад, и не обнаружила двери назад.

— Кук-кур-рек-ку!!! — прокричало резко над ухом.

Алёнка вздрогнула всем телом и проснулась…

Она лежала в сумраке бани на полке.

И это ей точно не снилось.

Тело затекло за ночь, и все его мышцы ныли. Почему-то она знала, что за окном, закрытым деревянным ставнем, ярко сияет солнце. Воздух в бане прогрелся и пах чем-то сухим и горьковатым. Преодолевая ломоту в теле, девушка поднялась с полка и подошла к окну. Ставень убрался с подоконника легко, оказалось, что Варвара его просто прислонила. Стекол в окошке не было. Аленка поставила деревяху на пол и выглянула наружу.

За окном обнаружился дворик, поросший разнотравьем. Чернели тропинки к двери избы и вокруг неё. А дом Варвары и был именно избой — с крышей, покрытой соломой, а не черепицей, без лестницы и веранды. Алёнка не удивилась бы, если б пол внутри оказался земляной.

Апёнка осознала, что действительно находится в пригороде Полевского, в 50 км от родного города.

Внутри что-то горячо сжалось и слёзы хлынули из глаз сами собой. Где-то там, в городе остался её сыночек, Артёмка. Один! Совершенно один — бабушки с дедушками давно умерли. А родной отец не выходил на связь вот уже два года. И вероятность того, что он решил вдруг вчера забрать сына из садика, не дозвонившись до Алёнки, стремится к нулю. Она обещала забрать Артёмку до сна, но этого уже не случилось!

Ноги подкосились, и Алёнка рухнула на деревянный пол бани.

Что они с ним сделали? Где он ночевал? Что вообще делают с детками, за которыми никто не пришел в детский сад? Слёзы так и сыпались из глаз, а всхлипывания с самого дна груди не прекращались — она сама того не желая, осуществила самый страшный кошмар в жизни сына!

Сколько времени прошло за глухими рыданиями, она не знала.

— Ладно, хватит реветь. Это глупо, тем более, что времени и так в обрез, — в стрессовых ситуациях Алёнка начинала говорить сама с собой. — Надо выбираться отсюда. Ещё есть шанс, что я успею добраться до города вовремя. Пойду в детский сад и узнаю, что стало с Артёмушкой… Скорее всего, им органы опеки занялись. Ну да ничего, знакомых юристов — целая фирма. Годами буду им бесплатно полы мыть, а сына верну! — Алёнка принялась вытирать слёзы и глубоко дышать, чтобы успокоиться.

Надо было просто подумать… Она в Полевском. Вот только где именно? Полевской, в общем-то — вполне себе современный город. Алёнка бывала тут в детстве с гастролями своего хора. Конечно, они не осматривали город подробно, но нигде на выездах и въездах она не видела районов с такими бедными домами. Какая же это окраина!

Алёнка глянула на девственно чистый потолок и вспомнила ещё одну вчерашнюю мысль: не было там ползущего со стены провода, на конце которого в банях обычно висела электрическая лампочка.

На этот раз она не ограничилась выглядыванием в окно, а вышла наружу в жаркое солнечное утро. Посмотрела по сторонам. Столбов с висящими на них проводами тоже не увидела. Во дворе не было ни жестяных бочек, ни пластиковых ведер, ни эмалированных тазов, которые часто используются в деревнях во дворах.

Странное место.

Староверское какое-то.

Может быть, это какая-то религиозная секта? Она про такие по телевизору смотрела. Передачи конечно сомнительные, и рассказывают в них жуткое. Но какие ещё есть варианты?

Надо срочно отсюда выбираться.

Алёнка снова осмотрелась и прислушалась. Не услышав голосов и каких-либо звуков, выдающих наличие людей рядом, она быстро пересекла двор, не огороженный даже забором, а только ягодными кустами, посаженными то тут, то там по периметру.

Дальше тропинка вела в гору.

Но вдруг послышались женские голоса. Алёнке пришлось остановиться и пригнуться. Голоса приближались, и она быстро засеменила к ближайшему кусту и укрылась за ним.

— Совсем извелась Анисья, — сетовала Варвара Степановна, — видела, чай у колодца?

— Как ей не горевать, тёть Варь? Дочка единственная, любимая ночью пропала, — резонно ответила Малаша.

— Отойдет ещё, — продолжала Варвара, — им троих сыновей поднимать… Наведаюсь сегодня к ней к вечеру. Сбор у меня есть особый для сна спокойного.

— Так может, к вечеру найдут Аринку-то? Она ж — подружка Филькина, а ейный отец всех мужиков с работ отпросил, на поиски в лес отправил.

Ответа Варвары, Алёнка не услышала — женщины прошли в избу. И как только за ними захлопнулась дверь, беглянка припустила по тропинке в горку, пригнувшись и по возможности пробегая за кустами. Потому что теперь это был единственный шанс успеть убежать, пока её не хватились.

Тропинка уводила Алёнку всё выше, в редкий смешанный лес. Бежать босиком и в длинном сарафане оказалось сложно. Помня каждое мгновение о том, что она без обуви, девушка во все глаза смотрела под ноги, чтобы не наступить на разбитые стекла, которые остаются в лесу от недобросовестных туристов. Но дорога оставалась относительно чистой — ни стекол, ни ржавых консервных банок. А вот различные камушки и веточки кололи ноги нещадно.

Как только деревья участились, Алёнка распрямилась и бодро пошла по тропинке, не таясь. Беглянка уже отошла от дома на приличное расстояние, когда поняла, что выскочила со двора поспешно, даже не попытавшись заглянуть внутрь основного дома. Вдруг там был проводной телефон? Может быть, даже какая-то еда на столе или бутылка с водой. Хотя, если это секта последователей старо-русской культуры и быта, то какой там мог быть пластик и водопровод? Но можно ведь было найти какой-нибудь сосуд с водой? Хотя бы просто попить на дорожку! Жарко же!

«Только чтобы это сделать, надо было просыпаться раньше и не тратить время на рёв», — злилась Алёнка на саму себя. Она уже вышла к краю полянки, трава на которой была изрядно вытоптана, а в центре чернело место от вчерашнего костра.

— Аааа! Аааа!!! — закричали вдруг звонкие голоса.

Алёнка вскинула голову и впилась глазами в стайку девушек в сарафанах и с корзинками в руках на другом конце поляны.

— Сама идёт! Гневается! Девки, беги кто куда! — И девчонки заполошно бросились в разные стороны, продираясь сквозь кусты в лес.

«Меня испугались», — подумала Алёнка. Только не понимала, радоваться этому или грустить. Она подошла к месту, в котором только что стояло человек с пять девушек, и увидела кусты смородины. Вот почему, она не услышала их на подходе, девушки не столько собирали ягоды, сколько торопились их съесть.

И всё-таки ей повезло. Одна из девчонок, убегая, бросила маленькую корзинку с высокими бортами на треть наполненную ягодой. С горсть ягод просыпалась в траву, но большая часть собранного осталась на дне корзинки. Недолго думая, Аленка схватила эту корзинку и потопала дальше.

Кисло-сладкая ягода утоляла сейчас и голод, и жажду. Алёнка жевала черную смородину горстями и думала.

Самый простой способ добраться до Екатеринбурга — поймать машину на трассе Полевской — Екатеринбург. Денег и мобильного у неё при себе нет. Остаётся рассчитывать на помощь людей. Нормальных людей. С банковскими картами и водой в пластиковых бутылках.

Но как понять, где находится Полевской, если спросить не у кого? Ничего лучше, чем подняться ещё выше, на самую вершину горы, по которой она сейчас шла, Алёнка не придумала. Поэтому остервенело, ругаясь от боли в пятках, продолжила штурмовать высоту.

Дорогой вспомнились испуганные девушки. Да, сейчас она выглядела не лучшим образом — немытая, не чёсанная и одета в лохмотья. Алёнка на ходу рассматривала свой сарафан. При свете дня выяснилось, что он был окрашен в синий цвет, правда, краска местами сошла или выцвела, да и нанесена была неровно, разводами. Из-за этого издалека можно было подумать, что цвет сарафана не синий, а темно-бирюзовый, как малахит.

«Хосспади, дикие люди», — с какой-то злой насмешкой подумала Аленка, догадавшись наконец-то, за кого её приняли. Вот и Демид вчера говорил про Саму

— горных богатств Хозяйку — женщину с черной косой и в малахитовом платье. Но у Алёнки во внешности ничего от Хозяйки не было! Разве что темные длинные волосы, распущенные сейчас по спине и большие зеленоватые глаза. И одета она была явно не в царский наряд. Но, поистине, у страха глаза велики, раз издалека её сине-зеленые тряпки показались кому-то малахитовым платьем. А вот лицо у неё и впрямь сердитое. Ну так есть, отчего!

Она до сих пор не понимала, кто и за что мог с ней проделать такую злую шутку!

Полянка осталась далеко позади, и теперь она шла по лесу. Смородина закончилась, и Алёнка повесила пустую корзинку на ветку. Вдруг кто найдет — не пропадать же добру?

Деревья поредели. Впереди показалась россыпь камней — скалистая вершина горы с расстояния выглядела неприступной. Сквозь камни вела тропинка, и Аленка решила пройти по ней, чтобы подняться максимально высоко. Люди же ходили, вероятно, тоже хотели подняться на самую вершину, значит и она сможет. Тропинка петляла среди огромных вывороченных из земли булыжников. Алёнка шла осторожно — мелкие камушки прямо-таки впивались в нежные ступни. Вдруг справа среди камней что-то блеснуло, а потом показалось ярко-зеленое пятно. Приглядевшись, она увидела, что это кусок малахита величиной с кокос.

И это было странно. Гумёшевское месторождение считалось выработанным, поэтому его давным-давно закрыли. Но факт оставался фактом — на земле валялся необработанный каменюка изумрудного цвета с прожилками и завитушками. Малахит блестел на солнце и как будто просился в руки. Алёнка подошла поближе. Краем глаза она заметила ящерку, но та мгновенно исчезла среди камней.

Девушка подняла камень и погладила его гладкую поверхность, неровную, будто оплавленную. Малахит был красивый и тяжелый. Взять его с собой она не могла — нести в руках такую тяжесть было бы неудобно, а корзинку она оставила далеко. «И вообще камень принадлежит государству», — Алёнка бережно положила его обратно и пошла дальше.

Наконец она поднялась на самый верх — каменную площадку под небольшим наклоном — и осмотрелась. Но Полевского нигде не увидела. Вокруг простирался бескрайний лес. Пологие сопки и гора вдалеке, напоминающая силуэтом Азов.

А с чего она вообще решила, что поднимается на Думную? Память услужливо подкинула фразу Малаши о том, что они с Думной спускаются. Да только та гора внутри города Полевского расположена, и вокруг неё и на ней самой много жилья и дорог. Как минимум, столбы с электропроводами должны быть. Но просек с ЛЭП вокруг тоже не наблюдалось! «Глушь какая-то», — подумала Алёнка, и страх смешанный с отчаянием медленно и противно пополз по спине.

Задача добраться до родного города усложнялась в разы. Алёнка понятия не имела, где находится! В какой стороне от Екатеринбурга? Как далеко?

А время идёт и работает против неё. Если объявиться после нескольких дней отсутствия, шансы, что органы опеки легко вернут ребенка нерадивой мамаше, будут ещё меньше. Слёзы снова застелили глаза. Всплакнув, Алёнка заставила себя успокоиться и сосредоточиться.

Надо дойти до ближайшего населенного пункта. Не важно, какого. Главное, чтобы там жили обычные, нормальные люди.

Впрочем, ближайшее человеческое жильё находилось прямо под горой. В той стороне, откуда она поднималась, стоял поселок, огороженный сплошной стеной из высоченных столбов, заостренных сверху. Поселение располагалось по обеим сторонам реки. А река вытекала из небольшого озера слева от горы, на которой сейчас стояла Алёнка. Причём на ближайшем берегу стояло больше деревянных домов, чем на другой стороне. Внутри ограждения виднелись ещё какие-то строения с высокими трубами и церковь с деревянными куполами.

Апёнка знала, что многие секты берут за основу христианскую доктрину. Вот только используют её извращенно, сбивая с толку людей. Она и сама была ярым поборником экологии и нравственности. Но разве секта — это вариант? Жить в лесу, не используя блага цивилизации, и не предоставляя людям права выбора? Вон как они развернулись — целый поселок отгрохали домов на 100 — точного количества Алёнка так и не узнала — сбилась со счета. «А молодежи у них сколько…» Девушка вспомнила вчерашний праздник Ивана Купалы: «Хороши сектанты — и церковь построили, и языческие обряды соблюдают».

Надо, надо было выбираться из этой глухомани. И чем скорее, тем лучше!

«Сначала до реки дойду… вон она поблескивает внизу… потом, кажется, в длинный пруд впадает… или озеро. А рядом с водой рано или поздно найдётся дорога или просека с ЛЭП. И уже по ним можно будет добраться до ближайшего цивилизованного населенного пункта».

Алёнка начала спуск с горы. Народ на её пути больше не попадался. И к лучшему. На случай если кто-то встретится, особенно одетый в старорусский наряд, беглянка решила прятаться в кусты.

Вообще сопротивления со стороны местных она не ощутила. Малаша с Демидом даже хотели ей помочь, да и Варвара Степановна не запирала двери в баню, хотя, скорее всего, могла. Но они явно — пешки. Простодушные и ничего не решающие. А что бы сказал лидер секты, узнай, что к ним пришла женщина, и теперь она хочет вернуться в цивилизацию?

Путь шёл под горку, временами довольно-таки крутую. Алёнка старалась идти по тонкой тропинке, которая часто меняла направление. Иногда просто пропадала. А потом появлялась, но уводила в сторону от зарослей кустов или слишком крутых обрывов. К тому моменту, когда спуск с псевдо-думной горы закончился, она знала точно только то, что сектантский поселок остался где-то слева, но как далеко, сложно было сказать.

Дальше тропинка пролегала через смешанный лес. Хвойных деревьев в нём было много, но солнечный день совершенно изменил окружающие запахи. Вместо смолы и сырости ветерок носил пряные ароматы цветущих трав и кустарников. «Свежим воздухом подышу», — пыталась найти плюсы своего положения путница.

На тёмной поверхности тропинки показалось что-то зелёное. Алёнка присмотрелась к камушку, величиной с грецкий орех, и узнала в нём малахитовый самородок. Второй за день. Этот легко можно было унести с собой, но она бросила его на тропинку — зачем брать?

А ведь именно с малахита всё и началось…

Точнее, с ошибки курьера.

Глава 4.

Апёнка торопилась. Накрасилась она еще с утра, быстро и по минимуму — с дешёвой косметикой полный макияж на жаре превратился бы в маску. А вот с ногтями пришлось повозиться — маникюр облупился, пришлось снимать, ибо лучше голые ногти, чем бордовое безобразие. Да и коса никак не хотела вычесываться, но времени на распутывание не было. Кое-как собрав волосы в низкий пучок, Аленка побежала в прихожую обувать сандалии.

На ходу она глянула на себя в зеркало. Бирюзовое платье с короткими рукавами оттеняло несуществующий загар.

— Хороша необыкновенно. Только ноги синие.

Ноги у Алёнки никогда не загорали, и до самого сентября так и отливали голубизной. В бытность замужней женщиной она ходила в солярий. Вадим, хоть и был скупым человеком, платил за это удовольствие, потому что ему очень нравились стройные ножки жены, покрытые ровным загаром.

Сейчас же Алёнка весь световой день проводила в банке, где трудилась в отделе кредитования малого бизнеса. А по вечерам мыла полы в офисах соседней юридической фирмы.

В дверь постучали.

Она никого не ждала, поэтому, сначала посмотрела в глазок. На пороге стоял парень в желтой курьерской форме с кепкой на голове. Это было странно — Алёнка давно ничего не заказывала в интернет-магазинах. И ждать посылок было просто неоткуда — близких родственников у неё не имелось, а с дальними она не поддерживала связи.

Но так как всё равно нужно было выходить, Алёнка повесила на плечо сумочку и открыла двери.

— Васильева Елена Дмитриевна?

— Да.

— Вам посылка, распишитесь, пожалуйста. — Курьер держал большую квадратную коробку, на которой сверху лежала накладная и гелевая ручка.

— Это какая-то ошибка, я не жду никаких посылок.

— ул. Хрустальная 51–36 ваш адрес?

— Д-да, но…

— Тогда распишитесь, пожалуйста.

— Я не могу. Объясняю же вам, это не моя посылка.

— Елена Дмитриевна, это ваша посылка, поверьте. Распишитесь, пожалуйста, и я пойду, — настаивал курьер.

Алёна закрывала дверь в квартиру на ключ:

— Я тоже очень спешу, меня в саду ребенок ждет! А посылка эта не моя.

— А чья же? В Екатеринбурге нет другой улицы Хрустальной. Ошибки быть не может.

— Не знаю. Разбирайтесь там у себя сами! До свидания. — Она попыталась обойти курьера, но он преградил ей путь, держа перед собой коробку.

— Девушка, пожалуйста… Ну войдите в положение. — Парень смотрел на неё заискивающе. — Примите посылку.

— А дальше что?

— Откроете вечером, посмотрите. Если что-то будет не так, принесете обратно в офис нашей компании. Адрес проштампован на упаковке.

Аленка решила уступить. Даже если в фирме что-то напутали, курьер тут явно не виноват. Быстро расписавшись в накладной, она взяла в руки посылку и охнула — та оказалась очень тяжелой.

— Спасибо, хорошего дня! — торопливо попрощался парень и побежал по лестнице вниз.

А ей пришлось открывать квартиру и перетаскивать коробку внутрь — не оставлять же такое добро в подъезде?

По дороге в сад она забыла о случившемся — мысли занимал подсчет денег на грядущий месяц. Три дня назад банк отправил её в отпуск, и выплатил отпускные по среднему заработку, который оказался ниже её обычной зарплаты.

К этому приложилось ещё одно неприятное обстоятельство. Зная, что пойдет в отпуск по основному месту работы, Алёна сходила в отдел кадров юридической фирмы, чтобы договориться насчет смены времени её половых подвигов. С тем, чтобы она приходила мыть в 9 утра, кадровики со скрипом согласились. Хотя это было не удобно ни сотрудникам, ни самой Алёне. Зато к обеду девушка успевала вернуться домой, наскоро перекусить и сбегать в детский сад, чтобы забрать Артемку до сна. Раз уж у неё отпуск, следовало сполна использовать его преимущества.

А вот к новости о понижении зарплаты уборщицы на треть она была не готова. И без того низкий дополнительный доход становился и вовсе ничтожным. Но требовать чего-то она не могла — на это место претендовала очередь трудовых мигранток из Азии. А другую такую подработку найти было сложно.

Следовало затянуть ремни, хотя куда ещё их затягивать. Алёна и так экономила, на чем только могла. Но ребенок рос, одежда пачкалась, рвалась и быстро становилась не по размеру. А хотелось ещё радовать сына хотя бы время от времени новой игрушкой или книжкой с красивыми картинками. И канцелярию для домашних занятий тоже на что-то покупать. Да ещё и тысячу эту заведующей пришлось отдать внепланово.

Алёнка глубоко вздохнула. Мысль о «новом папе» уже не казалась бредовой. Возможно, это — выход. Конечно, при условии, что и сама она, и Артём его полюбят.

Остаток дня Алёнка провела с сыном, подумывая время от времени, как внедрить в своё обычное расписание поиски нового мужа. Выгуливать сына и строить глазки по сторонам? Так, некому строить, всюду мамочки с детьми. Или папочки — все сплошь женатые мужики, шашни с которыми для Алёнки — табу. За пол дня она даже теоретически не смогла победить эту задачу. И решила спросить совета у коллег, когда выйдет снова на работу. Этим и успокоилась.

Всякий раз перед сном Алёнка рассказывала сыну сказку. Иногда это была хорошо знакомая история. А иногда Артёмка просил рассказать что-нибудь новенькое. Тогда она подходила к особой полке и вытаскивала книжку наугад. Ошибиться не могла — здесь стояли только детские книги: несколько потрепанных и почерканных цветными карандашами родом из её детства и много ярких глянцевых изданий, которые были куплены для Артёмки.

Сегодняшняя оказалась сказкой «Серебряное копытце» Павла Бажова. И хотя это была зимняя сказка, а Артёмка больше любил летние, всё же он, как завороженный слушал про сироту Подарёнку, которую приютил дедушка Ваня. И даже спросил:

— Мама, а ты никогда не умрёшь?

— Нет. А что?

— Я не хочу, чтобы меня в чужой дом отдавали.

Алёнка опешила и не сразу нашлась с ответом, а сын деловито продолжал:

— Деда Ваня меня к себе не заберет из чужого дома. У него ведь уже Подарёнка есть.

— Солнышко, тебя не отдадут! Милый! Я всегда-всегда буду с тобой, — и она крепко обняла своего малыша. — Слушай, что было дальше…

Когда сказка закончилась, Артёмка уже и думать забыл о сиротской доле. Он зевнул и сказал мечтательно:

— Наверное, это красиво, когда балаган блестящими камушками обсыпан. Я бы посмотрел.

— И я бы посмотрела, — задумчиво сказала Алёнка, и шёпотом добавила, — а ты чего не спишь ещё? Давай я тебе про Машу и медведя расскажу?

— Давай.

Артёмка был уже очень сонный, и под знакомую сказку вскоре засопел.

Когда сын заснул, Алёнка, наконец, могла спокойно заняться посылкой. Не то, чтобы Артёмка был шумным и лез к ней по поводу и без. Но мало ли что могло быть в коробке, отправленной по ошибке. Возможно, ребёнку не стоило это видеть.

Она подхватила посылку с тумбочки в прихожей и отнесла в кухню на стол. Там она внимательно осмотрела упаковку. Не разрезав скотч по сгибам, вскрыть коробку было невозможно.

— Ну что ж, не разбив яйца, не сделать яичницы. — Алёнка чикнула ножницами скотч в нескольких местах и раскрыла картонные створки.

В коробке вместо традиционных наполнителей, сохраняющих целостность груза, типа пузырчатой пленки или пенопластовых шариков, лежало сено. Самая настоящая сухая трава. Запахло летом, деревней… Травинки были разные, будто их вручную с поля собирали. Попадались маленькие сухие цветочки, белые и голубые. И было удивительно, как только не раскрошился при перевозке столь нежный гербарий.

«Наверное, там косметика из эко сегмента или нишевая парфюмерия», — пронеслось в голове, и стало жаль, что всё это предназначено не ей. Очень уж соскучилась девушка по дорогим баночкам, с ароматным содержимым, созданным для сохранения и проявления женской красоты.

Алёнка разгребла сухую траву в стороны, пальцы коснулись чего-то гладкого. А потом она увидела малахитовый бок, и вытащила из травяного гнезда ящичек, величиной примерно 20*20 см и высотой со стакан.

Это была шкатулка, выполненная из натурального малахита. А то, что камень настоящий, Алёнка поняла с первого взгляда. Она всю жизнь прожила на Урале рядом со старейшими месторождениями малахита, меди и прочих ископаемых, про которые даже сказы есть, и на всю страну они известны. В детстве она несколько раз видела малахит в музее, да и в школе им показывали.

У самой Алёнки тоже была шкатулка из малахита. Фальшивого. Досталась она от мамы, а той — от бабушки. Алёнка считала шкатулку красивой и хранила в ней мамины «драгоценности» — обручальные кольца родителей и мамину тонкую цепочку, которая постоянно спутывалась в тугие узелки. А ещё всю ту бижутерию, которую папа привозил когда-то из командировок по союзу. Алёнкина мама шкатулку берегла, но когда говорила о ней, всегда упоминала, что материал этот — имитация, настоящий камень гораздо тяжелее, в руках долго не согревается и цветовые переливы у него богаче. А для Алёнки сама по себе мамина шкатулка была сокровищем, потому что хранила память о родителях.

Присланная шкатулка оказалась не то, что с богатыми переливами. Это был шедевр от матушки природы. Завитушки и полосы создавали вместе красивейший узор. Не симметричный, но такой, что глаз не отвести. Алёнка со всех сторон рассматривала гладкие стенки шкатулки. Удивляло, что природные линии и закругления рисунка камня нигде не были срезаны или склеены.

— Боже, какая красота…

Создавалось впечатление, что рисунок цельный для всей поверхности драгоценной шкатулки и даже начинает двигаться, как будто перетекать с места на место, если смотреть на него боковым зрением.

От прикосновения Алёнкиных рук камень как будто стал тёплым, даже мелькнула надежда на то, что это всё-таки подделка, и оставить шкатулку себе будет не так совестно. Но нет, малахит под её пальцами был самым что ни на есть настоящим.

Насмотревшись на шкатулку, Алёнка решилась наконец-то её открыть. Какого-то замочка или крепления не было. Крышка шкатулки просто легко поддалась, как только Аленка подумала заглянуть внутрь.

То, что она увидела, поразило её настолько, что несколько минут девушка просто обездвижено сидела и смотрела на эту какую-то нечеловеческую красоту.

В шкатулке лежали драгоценности.

Алёнка начала их вынимать по одной и крутить в руках. Все вещицы были выполнены тонко и со вкусом. В оправах из светлого металла, может быть, серебра, а может и белого золота, сидели драгоценные камни. Разных цветов и размеров. Огранка у них тоже различалась. В одном изделии могли быть камушки разные по форме, но смотрелось это органично. На некоторых украшениях металл инкрустировал камушки тонкими завитками, а где-то, наоборот, служил только оправой-ободком, позволяя свету пронизывать самоцвет насквозь, преломляться и будто зажигать внутри звезды. Несмотря на тусклое освещение энергосберегающей лампы, камни порой вспыхивали так ярко, что Алёнка жмурилась.

Всего она насчитала одну пару длинных массивных сережек, шесть колец, два широких браслета и целых двенадцать ниток бус разной длины. Под бусами нашлась невысокая диадема и некая конструкция из цепочек и камней, напоминающая головной убор с подвесками.

Все вещицы были настолько уникальны, что Алёнка не сразу сообразила, что на них могут быть гравировки, указывающие пробу и, возможно, производителя. Но когда вспомнила об этом, никаких гравировок и проб не нашла, и это было странно.

Особой симметрии в украшениях, как и в узоре на шкатулке, тоже не наблюдалось. Но, несмотря на некоторую эклектичность, украшения однозначно представляли собой набор, и носить их следовало одновременно.

И в этом тоже была странность. Каждая вещь, если рассматривать ее отдельно от других, смотрелась вполне современно. Но весь набор вместе диадемой, подвесками и множеством бус напоминал Алёнке убранство цариц допетровской России.

Девушка сложила украшения обратно в шкатулку и поднялась из-за стола, чтобы налить себе кружку крепкого чая. В том, что посылка пришла ей ошибочно, она была уверена на все сто. И однозначно, следовало вернуть коробку в фирму доставки, чтобы они нашли истинного получателя столь драгоценного груза.

Отпивая горячий напиток, она начала представлять в деталях весь завтрашний день. Коробка сама по себе большая и увесистая, так что все передвижения стоило продумать заранее.

Утром она отведет Артёмку в садик и поедет на работу. Брать с утра посылку бессмысленно — тащить тяжело, хранить на работе негде.

Значит, после работы она вернется домой, вызовет такси и поедет в офис фирмы доставки с комфортом. На такси можно подъехать к самому зданию, в котором расположена нужная фирма. А расположена она… Аленка осмотрела коробку и нашла штамп с адресом. На удивление, фирма сидела в торговом центре рядом с её банком.

И вдруг план поменялся. Лучше она сразу же после своей поломойной работы зайдет в службу доставки, объяснит ситуацию, попросит поднять документы. Возможно, придется разговаривать с высшим менеджментом, и она понимала, что дело это небыстрое. А потом, когда всё прояснится, она смотается домой за коробкой. А ещё лучше предъявит фирме-доставщику свой моральный ущерб, и пусть они сами заезжают за грузом-потеряшкой и таскают тяжести с пятого этажа без лифта. Точно!

Аленка сложила шкатулку в коробку, взбила сверху благоухающее сено с цветочками и, закрыв створки, заклеила их скотчем. На всякий случай ещё сделала несколько фото коробки и положила в сумочку, приготовленную на завтра, квитанцию приема.

С чувством выполненного долга девушка отправилась спать.

Да только уснуть не удалось. До полуночи Алёнка проворочалась в постели, а когда наконец уснула, ей приснился очень странный сон.

Во сне она шла по подземному коридору. Каменные стены и потолок слабо светились зеленоватым светом. И странное дело, в жизни она очень боялась темноты и замкнутых пространств, а тут, несмотря на отсутствие фонарика, страха не было.

Впереди показался женский силуэт в длинном платье. Алёнка понимала, что ей зачем-то нужно догнать идущую впереди, и она ускорила шаг. А потом и вовсе побежала. Но, как это бывает только во сне, расстояние между ней и женщиной с косой до пят никак не сокращалось. Алёнка бежала до тех пор, пока в боку не закололо. Дыхание сбилось. Она закричала. От отчаяния. Не надеясь, что будет услышана равнодушной женщиной. Но та вдруг остановилась и медленно начала оборачиваться на крик. Алёнка попробовала вдохнуть и не смогла, схватилась за горло и повалилась на сырой каменный пол, так и не увидев лица женщины.

Проснулась она резко, вся мокрая от пота и с болью в груди. Повинуясь инстинкту, Алёнка вдохнула раз, другой. Постепенно дыхание начало выравниваться. И только тут она вспомнила про сон. Стало так жутко, что девушка вздрогнула, несмотря на духоту в комнате. Приснится же такое: пещера, дыхание, которое просто закончилось…

Но это был только сон. Солнце уже вовсю светило сквозь закрытые занавески. Почему-то вспомнилось, что недавно было летнее солнцестояние, и сейчас рассвет наступает в 4 утра.

Алёнка посмотрела на часы, спать оставалось всего полчаса, так что ложиться не имело смысла. Артёмка за ночь отпинал одеяло к пяткам, и теперь лежал раскрытым. Заботливая мать укрыла сына по подбородок, установила створку окна в режим проветривания и потопала в ванную. Впереди её ждали утренние сборы.

Глава 5.

С появлением сотового носить наручные часы Алёнка перестала, но сейчас готова была спорить, что идет по лесу уже часа три, не меньше. Пить не хотелось — она уже давно шла по левому берегу какой-то речушки. А вот голод мучил нестерпимо.

— Интересно, долго ещё идти?..

В школе на природоведении их учили ориентироваться в лесу. Из всего урока Алёнка запомнила только то, что мох растет с северной стороны деревьев. И что, потерявшись, надо искать дороги, просеки или реки, потому что они быстрее всего могут привести к человеку. Судя по мху, речка вела её на северо-восток. Но так как Алёнка в принципе не знала свою отправную точку, то даже представить себе не могла, к какому поселению выйдет. А о том, как действовать дальше без денег и сотового телефона, она вообще боялась думать. Надеялась только на помощь добрых людей.

Человека в серой рубашке, темных штанах и кожаных сапогах она заметила издалека. И сразу стало понятно, что он из этих, староверов — волосы серые, длинные и не чёсаные, стриженные «под горшок», одежда как у парней на ночном гулянии и шапка странная из мешковины. Подкравшись поближе, Алёнка поняла, что он — совсем старик. Но голос у дедушки был спокойный, добрый:

— Попей, Снежка, ехать далече, — приговаривал он, поглаживая бок грязной белой лошади, запряженной в повозку.

Алёнка решилась показаться старику. Она устала ходить, и была голодной. И вообще, с чего она взяла, что сектанты её не отпустят и не помогут? Раньше они жестокости не проявляли.

— Добрый день, дедушка, — поприветствовала она старичка.

— Добрый день, девица, — улыбнулся ей дед. — Куда путь держишь? Али по ягоды пошла, да заблудилась?

— А мне, дедушка, в город надо, в Екатеринбург. Далеко ли он?

— Далеко. Да на лошади за три часа доедем. Мы со Снежкой тоже в крепость путь держим.

— В какую крепость? — искренне не поняла Алёнка.

— Известно, какую, — улыбнулся старик, — Екатерининскую.

— Ладно, — ответила девушка.

А про себя подумала: «Хоть горшком назови, а до дома довези». И представила, как она будет со стороны смотреться — на трассе в город, в телеге, которую тащит лошадь и с колоритным дедушкой в качестве кучера.

— Как звать-величать тебя, девица? — спросил старик, переставляя в повозке узлы и короба.

— Алёнка. А вас как?

— Дедом Михеем кличут, — старик уселся на облучок повозки. — Садись в возок, да поедем, чтоб засветло успеть.

Алёнку долго упрашивать не пришлось. Взобравшись в довольно-таки высокую телегу, она уселась прямо на деревянное дно, среди плетеных коробов и мешков. Конечно, это был — не автомобиль, но всё лучше, чем пешком топать.

Лошадка с тропинки, ведущей от реки, выехала на протоптанную прямо в лесу однополосную дорогу. Кое-где виднелись следы копыт и узких колес, но ни одного отпечатка автомобильных шин Алёнка не видела. Возможно, ей не так уж и повезло, как она подумала вначале — по этой дороге явно ездил только гужевой транспорт. Однако путь лежал не в знакомое поселение, а куда-то вглубь леса, так что ещё оставался шанс добраться до цивилизации.

Через полчаса голод снова дал о себе знать, и был настолько сильным, что Алёнка решилась и спросила:

— Дедушка Михей, не найдется ли у вас чего-нибудь перекусить?

— Отчего ж не найдется? У тебя аккурат за спиной узел лежит, в нем хлеба кусок.

Алёнка обернулась и действительно нашла связанный в узел серый рушник. Внутри обнаружилась круглая буханка серого хлеба. Девушка набросилась на еду и уже с набитым ртом поблагодарила дедушку за доброту. Старичок только ухмыльнулся в бороду. А через какое-то время спросил:

— А ты из какого посёлка будешь? Не Полевская ты, я там всех знаю.

— Я в Екатеринбурге родилась, дедушка.

— Отец, стало быть, на заводе робит?

— Отца у меня нет. — Алёнка помолчала и добавила, — мамы — тоже.

— Сирота значит, горькая, — сочувственно покачал головой старик.

— Ага, не сладкая, — попыталась пошутить Алёнка.

Дальше ехали молча. Дорогой девушка смотрела по сторонам, пытаясь отыскать признаки прогресса. Для себя она решила, что если старец в течение пары часов не вывезет её на нормальную асфальтовую или хотя бы грунтовую дорогу, то она сбежит от него в ближайшую же просеку, если таковая встретится. Догонять он, скорее всего, не будет — баба с возу, как говориться… План этот был сырой и явно нуждался в доработке. Но иметь в запасе странный план было лучше, чем не иметь его вовсе.

Так она и ехала в повозке. Мерно плыли мимо стволы деревьев. Стучали по утоптанной дороге копыта Снежки. Припекало солнышко. Снова вспомнился вчерашний злополучный день.

…Из офиса юридической фирмы Аленка вышла в 11-том часу дня. И сразу же бодрым шагом направилась в соседнее здание с намерением наконец-то разобраться с ошибочной доставкой. Зеркальная дверь отразила стройную девушку в голубом хлопковом платье, решительно идущую вперед. У входа она остановилась, чтобы найти жёлтую вывеску с надписью «Деливери плюс», но на фасаде здания её не было. Внутри, впрочем, тоже. Алёнка увидела за стойкой охранника и подошла к нему:

— Добрый день, помогите мне, пожалуйста.

— Здравствуйте, что случилось? — Формально ответил немолодой уже мужчина.

— Я ищу офис службы доставки «Деливери плюс», у них ещё логотип такой жёлтый с красными буквами… Что-то вывески не вижу и указателей. А если буду искать по этажам, это же вам — лишнее беспокойство, — протараторила Алёнка и изобразила улыбку.

— Жёлтая вывеска… Были такие… — Охранник что-то старательно вспоминал. — О, Лёха с утра рассказывал, что вчера фирма доставки выехала. Точно, это они и были.

— Куда выехала?

— В смысле, совсем выехала. — Охранник развел руками. — Так у нас бывает. Перестали площадь арендовать, погрузили вещи и компьютеры по фургонам и переехали на новое место.

— Ой… — Такой поворот был неожиданным. — А куда они переехали, вы не знаете?

— А вам зачем? Посылку вашу потеряли?

— Да нет, нашли. — Растерянно ответила девушка, пытаясь сообразить, как ей теперь искать пропавшую фирму. — Там путаница произошла, долго объяснять, — попыталась она сгладить впечатление от своего ответа, который по запоздалому разумению сочла хамоватым.

Вдруг её осенило:

— А вы не подскажете, где они раньше сидели? Может они на двери объявление повесили для клиентов с информацией о новом месте?

— Подскажу… — С важным видом охранник открыл большую тетрадь и принялся что-то искать в ней. — 3-й этаж, офис 24.

— Спасибо огромное! — Аленка улыбнулась, оглянулась по сторонам в поисках лестницы и быстрым шагом направилась на поиски офиса номер 24.

Офис нашелся быстро. На 3-м этаже находилось единственное пустое помещение с прозрачной стеной со стороны коридора. И только обрывки желтой упаковочной бумаги и куски смятого скотча, разбросанные по полу, напоминали о том, что когда-то здесь размещалась служба доставки. И никакого объявления. Ни на дверях, ни на стенах офиса, которые Алёнка рассматривала сквозь прозрачную перегородку.

Оставался ещё один универсальный вариант поиска — интернет. Но мать-одиночка экономила, поэтому решила ехать домой, к безлимитному вай-фаю.

А дома её ждал новый поисковой тупик. Вездесущий и всезнающий интернет не нашел ничего, что могло касаться службы доставки «Деливери плюс». Даже прошлого адреса. Аленка разочарованно откинулась на спинку стула.

— Ну и что мне теперь с тобой делать?.. — Она обратилась к коробке, которая стояла тут же у стола, но та оставалась безмолвной.

В животе заурчало. Следовало пообедать, а через час идти за сыном в сад.

Через пару минут голодная Алёнка ела густой борщ и думала о шкатулке и о драгоценностях.

Её одновременно одолевали противоположные чувства.

То захлестывала радость от возможности обладания несметными богатствами. И тогда она мысленно гасила ипотеку, клала деньги на банковский счет и уходила с работы, чтобы жить вместе с сыном на проценты. Ещё она путешествовала, делала макияж люксовой косметикой, покупала Артемке дорогие игрушки, а самое главное — забрала его из детского сада. Совсем.

С другой стороны, Алёнка понимала, что присвоение чужого добра, а в том, что шкатулка чужая, сомневаться не приходилось, каралось и законом, и жизнью. А чаще всего, преступными элементами. Кроме того, продажа даже одного камня представляла собой колоссальную проблему. Ведь у Апёнки не было знакомых оценщиков, которые могли бы выкупить камни по достойной цене, не обманув. И хуже того, информация об её неожиданном богатстве рано или поздно просочится в преступные слои, о которых пока она знала только из криминальной хроники по телевизору. А ведь если придут по её душу, то и ломиться долго не будут — дверь не стальная. Никакая полиция не успеет. И Артёмка… От этих мыслей Алёнка похолодела…

Можно ещё сдать коробку в полицию. Но поверят ли они, что посылку служба доставки принесла? С учетом того, что даже в сети никакой информации об этом доставочном сервисе нет. И была ли она вообще — эта служба доставки?

Так вот, откуда у простой матери-одиночки, могли взяться столь редкие ценности? Алёнка представила, как дает в отделении свои нелепые показания, как следователь смотрит на неё цепким взглядом, а потом в зале суда её обвиняют в воровстве. Правда, у кого она украла? Могут ли осудить, если хозяин не найдется? А если найдется? Дело-то выйдет резонансное, во все местные СМИ попадет.

Аппетит пропал. Так и не решив, что делать с опасной шкатулкой, Алёнка глотнула из кружки чай, ставший безвкусным, протерла стол от крошек и снова поставила на него коробку с украшениями.

И вдруг простая мысль пришла ей в голову: самый простой способ решить эту проблему — ничего не делать. В самом деле, если какие-то преступники придут к ней домой за шкатулкой, можно просто отдать им её со словами: «Вот… ваше нечаянно принесли. Забирайте и уходите, пожалуйста. Мы вас не видели — вы нас не знаете». Что же они — не люди, в самом деле? Заберут своё и уйдут.

Ну а если не объявятся… за полгода, например… Можно будет взять пару колец или вытащить из диадемы несколько камушков и съездить с ними в Москву, чтобы продать. Гравировки на них нет, номера, кстати, надо будет проверить с лупой, их на камни иногда лазером наносят — это Аленка знала из криминальных сериалов. Но это — дело времени, а пока… Захотелось вдруг снова взглянуть на украшения.

Апёнка быстро срезала скотч, и достала шкатулку из травяной подушки.

Черт возьми, она была прекрасна…

И снова будто стала чуть теплее от прикосновения рук. Внутри зашептали, закружились чьи-то голоса «Надень… надень… время ещё есть…» Стряхивая наваждение, Алёнка глянула на часы в телефоне и, убедившись, что за Артемкой идти только через полчаса, подхватила шкатулку и понесла в комнату. Как под гипнозом, девушка поставила малахитовое чудо на свой туалетный столик из Икеи и открыла крышку.

Первым делом надела серьги с сапфирами. Потом по очереди все шесть колец. Сначала она хотела ограничиться одним-двумя, но что-то будто толкало её под руку, мол: «Наденешь всё — узнаешь, как выглядят царицы». И странное дело — Алёнка будто знала, на какой палец, какое кольцо лучше надевать. Браслеты легко застегнулись на запястьях. А бусы, вопреки ожиданиям, ни разу не запутались. Пришла очередь головного убора из цепочек с подвесками, но и его Алёнка легко закрепила на голове. Последней она надела диадему… И, наконец, подняла глаза на свое отражение.

Из зеркала на Алёнку смотрела совершенно незнакомая ей женщина. Властная, мудрая, красивая… В огромных глазах горели зеленые огоньки. Женщина хищно облизнула полноватые раскрасневшиеся губы и улыбнулась, снисходительно, оценивающе.

Алёнка по-настоящему испугалась. Даже руки пошли гусиной кожей. Она тронула руками диадему, подвески. И поняла, что показалось ей. В зеркале отражалась она

— Алёнка, испуганная и с тушью, осыпавшейся под глазами. Она смочила ватный диск мицеллярной водой и удалила остатки макияжа. Голое лицо, обрамленное богатыми украшениями, смотрелось несуразно. Но так, вероятно и выглядели русские царицы. Даже, скорее, царевны — у замужних цариц голова всегда была покрыта. А вот девушкам разрешалось ходить с косами, как сейчас у Алёнки.

И всё-таки, в этом царском уборе она была хороша.

В голове снова закружились шепотки, сложившие фразу, которая теперь пульсировала в голове: «Хочу стать настоящей царевной — горных богатств Хозяйкой». Фраза так и просилась на язык, Алёнка даже рот открыла. Но была она честной девушкой, поэтому глядя в зеркало искренне, от всей души произнесла:

— Не моё это всё. И никогда моим не будет… А на хозяйку горных богатств посмотреть бы хотелось.

В этот момент украшения стали обжигающе горячими и засияли так ярко, что всё вокруг побелело от вырвавшихся из камней лучей света. Апенка попыталась сорвать с себя хотя бы бусы, но не успела — голова закружилась, она упала со стула куда-то вперёд и в бок, а попутно сильно ударилась головой об угол столика.

Последнее, что пронеслось в голове: «А падать в обморок, оказывается, очень больно».

Глава 6

Громкое ржание прямо над самым ухом разбудило задремавшую в повозке Алёнку. Она открыла глаза, и какое-то время еще лежала просто так, уставившись в голубое небо, покрытое прозрачными легкими облачками.

Так это и произошло: она надела украшения из шкатулки, а пришла в себя только в лесу, ночью. Алёнка потрогала на голове место удара об угол стола и нащупала шишку, которая немного болела, но только от прикосновения.

Вероятно, она просчиталась, и эти самые криминальные элементы нашли её гораздо раньше, чем она предполагала. Это была самая правдоподобная версия.

Тихо открыть хлипкий замок отмычкой не составит труда опытному вору. А дальше дело техники — ударить по голове. Да так, чтобы звёзды из глаз посыпались. Снять украшения, забрать шкатулку. А её проучить — бросить в багажник, отвезти в глушь, раздеть догола. Будет знать, как в чужие шкатулки лезть.

Может, еще и изнасиловали…

Алёнка даже не знала плакать ей или смеяться от этой мысли. Первый секс за два года, и вот так… Нелепо… Мерзко…

Она глубоко вздохнула, и этим выдала своё пробуждение.

— Вот и приехали почти, — с улыбкой произнес дед Михей.

Алёнка приподнялась на локтях, а потом и вовсе села. Она осматривалась по сторонам и не верила глазам. Огромная крепость, огороженная высоченным забором из заостренных сверху бревен, точно не была Екатеринбургом!

По широкой грунтовой дороге они въезжали в достаточно большое поселение. Поселок, городок. Но никак не блестящий небоскрёбами и золотыми куполами город-миллионник Екатеринбург!

А самым ужасным было то, что они сейчас ехали по улице какого-то староверского города! И по размеру он сильно превосходил посёлок, из которого сбежала Аленка. По обеим сторонам дороги и дальше, куда хватало глаз стояли деревянные дома со дворами. Редко попадались каменные строения, с застеклёнными окнами.

Все люди, которые встречались им по пути, были одеты в русские, староверские, как их назвала Аленка, наряды — женщины в сарафанах и блузах, мужчины в рубашках и штанах. Большая часть народа ходила босиком, некоторые мужики — в лаптях и кожаных сапогах. Девушка пошевелила пальцами ног, покрытыми пылью. Что ж, этим она ничуть не отличалась от местных женщин. Сарафан у неё, кстати, тоже соответствовал уличной моде. Со смехом она вспомнила инстаграм с фотками стрит-стайла и свою зависть к стильным европейским девушкам. Жизнь показала, что бывает и хуже. Го-ораздо хуже!

Впрочем, спасительная ирония скоро иссякла. Алёнка всё ещё была в недоумении по поводу происходящего. Где в России может затеряться целый старорусский город? А самое главное, где ещё может быть ландшафт, настолько похожий на долину реки Исети, в которой раскинулся её родной Екатеринбург? Сейчас они ехали мимо места на берегу широкой реки, где, как она помнила, должна быть обустроенная набережная в центре города. Алёнка уже набрала воздуха в грудь, чтобы спросить, как называется эта река, но передумала. Странно было бы для деда Михея услышать от уроженки города такой вопрос.

Догадка о попаданстве шевельнулась в груди Алёнки, но она откинула эту мысль, как бредовую.

— Дедушка Михей, а вы куда именно едете?

— Я, Аленка, везу малахитовые бляшки сдавать. А на обратном пути старухе своей полотна купить, да кой чего по хозяйству.

— А можно на малахит посмотреть?

— Отчего ж, нельзя? Смотри. В коробе поделка моя лежат…А ты что, малахита не видела?

— Видела, — ответила Аленка, открывая короб, в котором, сквозь сено поблескивали отполированные каменные кругляши.

Она вытащила одну бляшку — камень в её руке был натуральнее некуда. Вот только откуда? И тут же внутренний голос ответил, что на самом деле, она знает, откуда. Просто боится признаться самой себе.

— Красивые у вас поделки, — только и смогла она выдавить из себя и положила бляшку на место.

Снова над ухом раздалось ржание — мимо них рысью проехала лошадь, запряжённая в более добротную повозку, чем у деда Михея. Правил повозкой мужчина в красной рубашке средних лет с русой окладистой бородой и очень серьёзным лицом. Позади него сидела дородная молодая женщина в светлом платке и желтом сарафане. Она прижимала к себе свертки из ткани и смотрела вокруг надменно.

Дед Михей пропел в бороду что-то типа частушки:

— Парень девице басявой жменьку бусинок принёс. А купец свою купчиху да на ярмарку повёз.

«Понятно, купцы это — вот и одеты поприличней», — мимоходом отметила Алёнка. — «Хотя какие, к чёрту купцы, Алёна? Проникаешься ты уже местным духом».

По мере продвижения к деловому центру городка, жилых домов становилось всё меньше. Улицы становились всё более оживленными. Мимо них постоянно проезжали лошади с повозками, пахло навозом и не засохшей кое-где грязью. На главную улицу глазами окон смотрели двухэтажные здания конторского типа с корявыми вывесками. Продираясь сквозь лес твёрдых знаков и «i», Алёнка разобрала «Канцелярии главного правления Сибирских и Казанских заводов», по соседству расположилась «Аптека».

Дед Михей остановил Снежку у деревянного здания с вывеской «Поделки из самоцветных камней. Купец Зырянов» и слез с облучка. К нему подбежал мальчик и поздоровался, старичок ответила на приветствие, отдал ему поводья и сказал:

— Погодь, Тихон. — А сам тем временем достал короб с бляшками из повозки и обратился к Алёнке. — Я тут схожу ненадолго, поделку сдать. Потом на рынок поеду. Коли тебе туда надо, подожди маленько. А коли нет — прощай.

Апёнка поняла, что больше дед Михей ей ничем помочь не сможет. А, кроме того, возникла у неё одна идея, но просить в очередной раз об извозе незнакомого, в сущности, ей человека она постеснялась. Поэтому слезла с телеги и сказала:

— Спасибо вам за помощь, дедушка, Михей. Прощайте. И всего вам хорошего.

Старичок улыбнулся и даже приподнял шапку с головы, и только потом вошёл в контору купца Зырянова. Мальчик Тихон тем временем повел Снежку куда-то на задний двор. А Алёнка побежала по обочине дороги к единственному знакомому ей архитектурному объекту, который виднелся вдалеке — шпилю колокольни Храма Святой Екатерины.

Это сейчас была её единственная надежда на то, что она не сошла с ума и ей всё это не снится.

Дорогой она вспоминала всё, что когда-либо слышала об этом храме на уроках истории и читала в газетах.

Построили его в 18 веке, при Екатерине II, и был этот храм первой церковью города. В течение двух веков храм достраивали: добавили пару этажей, пристроили портики с колоннами. Но колокольня оставалась неизменной. В 30-е годы 20 века большевики церковь взорвали и разобрали уцелевшие кирпичи для новых строек советской власти. А освободившееся место закатали асфальтом, назвали площадью Труда и впоследствии разбили там сквер с красивым фонтаном. В 90-е годы, когда в стране возродилось православие, на месте алтаря бывшего храма построили часовню. Но уже в 2010 году городские власти подняли вопрос о полной реконструкции первой церкви города. И вот тут про Екатерининский храм не узнал только ленивый.

Алёнка помнила, как весной на площади Труда собрался огромный митинг против строительства храма в центре города. Сама она тогда училась на втором курсе экономического и в перерыве между парами смотрела из окна в коридоре на толпы идущих с митинга. Смотрела и думала, что эти люди — везунчики. Потому что им не надо сейчас стоять под дверью аудитории и зубрить конспект по ценообразованию перед семинаром. А ей надо. Её, кстати тогда к доске так и не вызвали.

Митингующих она поняла позднее, когда стала мамой. Екатеринбург и так слишком плотно застроен, и в нём мало хороших мест для отдыха простых горожан. А озеленённых уголков — ещё меньше. После митинга споры властей, народа и церковной верхушки ещё долго муссировались в СМИ.

Прошли годы, а информационный стенд с двумя изображениями Храма Святой Екатерины так и остался на площади, мимо которой Алёнка каждый день ходила на работу. Она и сейчас помнила очертания остроконечной колокольни с фотографии, сделанной в 1930 году, и такую же башенку, нарисованную с помощью компьютерной программы для проекта так и не начавшейся стройки.

И вот теперь эта башенка вживую стояла перед её глазами, возвышаясь над всем городом. Без двух верхних этажей. Без портиков. Та самая — церковь Святой Екатерины…

Через какое-то время оцепенение, овладевшее девушкой, прошло. Шестерёнки в голове медленно восстанавливали свой бег. И она не придумала ничего лучше, как поймать за рукав вальяжно шествовавшего по обочине мужчину лет 30–40, одежда которого отличалась от большинства наличием мятой шляпы и жилета, надетого поверх светлой рубашки.

— Скажите, пожалуйста, уважаемый, а какой сейчас год?

На лице горожанина, видимо, тоже купца, отразилось недоумение и раздражение от того, что к нему на улице пристала девка явно низшего сословия. Однако, приглядевшись, он сменил суровое выражение лица на более дружелюбное. «Красоту что ли мою неземную разглядел?» — подумала Алёнка, но промолчала. А купец, бесстыдно рассматривая её с головы до ног, спросил:

— Ты откель такая, грамотная?

— Местная я.

— Чья будешь? — Купец погладил рыжеватую бороду.

— Ничья, — насупилась Алёнка. — Год скажете?

— А ты что ли учёная? В школу ходишь? — не унимался явно заигрывающий купец. — Так там только парней обучают.

Алёнка с досадой махнула рукой и пошла прочь от ухмыляющегося мужика, топая от злости ногами. В итоге она со всей дури угодила в подсыхающую лужу и ещё больше взбесилась, когда поняла, что испачкалась по колено в жидкой грязи. Купец захохотал. Алёнка сжала зубы от злости и досады. Больше всего было жаль сарафана — запасного-то ей не выдали.

Но сказанные вслед слова купца надолго отодвинули мысли о собственном внешнем виде.

— Тысяча семьсот шестьдесят шестой год от рождества Христова.

Шокированная Алёнка инстинктивно обернулась, но купца не увидела. Она вообще уже ничего видела — ни людей, ни построек, — а только стояла столбом и пыталась осмыслить услышанное.

«1766… Мать моя-женщина… Что ж делать-то теперь?..»

Глава 7

Апёнка шла, куда глаза глядят по улицам крепости Екатеринбург 1766 года. С юридической точки зрения это поселение тогда ещё и городом не было. Как патриотка, Апёнка знала, что этот статус Екатеринбургу присвоили только в 1781. Больше она не помнила ничего. Ни-че-го. Ну, кроме того, что правила тогда Екатерина II.

А в её мире, в её родном слое реальности или пространственно-временном континууме — Апенка просто не знала, как назвать отдельные части расслоившегося для неё бытия — остался самый любимый, самый важный для неё человечек. СынАртёмка! Возможно, навсегда…

И Алёнка захотела снова грохнуться в обморок. Или устроить истерику, лечь на землю и ничего не делать. Закрыть глаза и постараться просто исчезнуть! Перестать существовать! Во всех, чёрт бы их побрал, измерениях!!! Только чтобы забыть, не помнить постоянно, каждую секунду! О том, что положение её — безвыходное! О том, что хочется, очень-очень хочется, до покалывания в пальцах, оказаться сейчас в родном мире, в своем времени, в собственной квартире! И хрен с ними — с ипотекой, двумя работами и заведующей детского сада! Алёнка хотела домой!!! И она сама себя чувствовала маленьким ребенком… Который потерялся во времени ли, в пространстве и хочет к маме…

Она вдруг осознала, что рыдает прямо на улице, растирая по лицу слезы и пыль, и выглядит со стороны, наверняка, просто страшно. Но ей было абсолютно наплевать на всех этих людей, которые шли мимо неё по своим делам. И которым несказанно повезло жить и просто быть в своём времени и на своём месте. А они — гады — вообще не понимают своего счастья! Топчут землю, едят, пьют… матерятся…

Что?..

Со двора, мимо которого она шла, раздавался отборный мат в адрес какого-то Еськи.

«Ишь ты, ничто человеческое вам не чуждо…» — всхлипывая, подумала Алёнка и даже истерично хохотнула. Потом глубоко вздохнула и поняла, что, кажется, начала успокаиваться…

Всё же она была оптимисткой. Язвительной, в глубине души, но в целом доброй и отзывчивой женщиной.

А ещё она была сильной.

И это не в первый раз с ней — когда земля вдруг ушла из-под ног, и надо как-то жить. Выживать. Одной. Ни на кого, не рассчитывая.

Хотя, следует признать, что в прошлый раз было хуже. Когда муж ушёл от них с сыном, Апенке помимо себя ещё нужно было заботиться о двухлетнем ребенке. А сейчас Артёмки рядом нет. И как бы цинично это не звучало, отсутствие сына немного облегчало задачу.

Зато очень усложнял её 1766 год.

До отмены крепостного права почти 100 лет. «До изобретения сотового с интернетом и того больше», — вздохнула она с тоской.

Стали понятны вопросы Варвары Степановны, насчет того, от кого она сбежала. Беглые в те времена всегда были крепостными. А крепостной — это раб. Без права решать, что бы то ни было. Без возможности передвижения.

Стало вдруг не по себе — Алёнка осознала, что её могут в любую минуту отловить прямо на улице и принять за какую-нибудь крестьянку. А еще хуже — беглянку. Таких вообще жестоко наказывали.

«Спокойно, Алёна. Паника ещё никому не помогла», — пыталась она успокоить саму себя. — «Варвара же придумала какую-то легенду… Ещё бы вспомнить, какую… Что именно она сказала тогда Малаше с Демидом? Тогда мне эта информация просто была не нужна, вот и не запомнилась… Но что-то там было про погорельцев и её родственницу».

В любом случае, первым делом следовало покинуть ставшую опасной для неё крепость Екатеринбург и вернуться в… Полевской. Потому что, тот сектантский поселок и был, оказывается, первоначальным Полевским, из которого потом целый город образовался.

А уже там нужно будет снова найти Варвару Степановну, поклониться ей в ноги и просить помощи и совета. Ведь без знакомых в новом мире Алёнке просто не выжить. Точнее, не сохранить свою единственную на сегодняшний день ценность — свободу.

Хорошо, что Варвара живёт за стенами крепости — в башнях у ворот стоят солдаты. Видимо, потому что все люди и вправду наперечёт.

Алёнка посмотрела на небо. Судя по солнцу, времени было около трёх или четырёх часов дня.

И тут она спохватилась. А кто сказал, что на выходе из Екатеринбурга у неё не спросят документы? Или что тут в ходу для подтверждения статуса вольного человека?

Хотя… Когда она въезжала с дедом Михеем, ничего у них не спрашивали. Может, и не проверяют? А солдаты стоят на случай пугачёвского восстания? Которое было… Или ещё будет?.. Дату восстания Апенка в упор не помнила. И снова вздохнула по всезнающему интернету…

Точно. Надо найти деда Михея. Тогда она убьёт двух зайцев: и крепость покинет, и до Полевского с ветерком доберется. Хотя, про ветерок, это она, конечно, загнула — михеевская кляча еле перебирала ногами.

После конторы купца Зырянова дед Михей планировал ехать на рынок. Значит, надо попасть туда.

Однако проще оказалось придумать, чем сделать. Люди шарахались от грязной простоволосой девки, которая к тому же «чудно балакала». А те, что не шарахались, на вопросы о рынке отвечали пространно и путано. Алёнка не сразу догадалась сначала вернуться в центр города, и уже там спрашивать, в какой стороне ближайшая торговая площадь, куда мог бы поехать полевской мастер по камню.

Когда она дошла до нужного рынка, оказалось, что торговая площадь просто огромная. Легче было найти иголку в стоге сена, чем пожилого человека с белой лошадью. Да и солнце уже клонилось к западу. А дед Михей говорил, что хочет вернуться домой засветло.

Значит, придётся топать до Полевского самой.

Алёнка снова посмотрела на солнце. Навскидку времени было около пяти или шести вечера. При расстоянии до Полевского в 55 километров и скорости пешехода 5 км/час, время я её пути равнялось 11 часам. Хех… А светового дня оставалось… примерно 6 часов.

«Ну что ж», — подумала она, заплетая волосы в кривую косу, — «значит, придется заночевать в лесу… А ещё можно выйти на дорогу и попробовать поймать какую-нибудь повозку».

С этими мыслями она сначала бодро пошла по той же дороге, по которой приехала в город. Но потом вспомнила про местный «паспортный контроль» и поняла, что нужно искать прореху в стенах крепости.

Она прошла ещё несколько десятков метров, не понимая, как лучше это сделать — обходить город по периметру, учитывая предстоящий долгий путь, очень не хотелось.

И вдруг ей повезло — из-за домов на обочину дороги высыпала орава мальчишек лет от шести до десяти. Судя по разговору, они шли на реку рыбачить. Аленка обратилась сразу ко всей толпе и по существу:

— Ребята, а ребята, помогите доброй тётеньке найти дырку в крепостной стене. — Лицо её при этом было настолько шкодным, что мальчишки с радостью и наперебой начали рассказывать, как найти лаз, да не один, и как потом выбраться на дорогу до Полевского, про которую Аленка тоже упомянула, активно участвуя в детских дебатах.

Когда она поняла, что путей много и все они изрядно извилисты, то попросила мальчишек, проводить её.

— А то заблудиться могу, — подытожила она.

— Ага, и к волкам на обед угодить, — пошутил светловолосый мальчуган, и вся орава дружно засмеялась.

Тем не менее, двое вызвались проводить тётю до самой дороги на Полевской.

Примерно через час петляний по переулкам, двух переходов неглубокой речки вброд и ползания на коленках сквозь густой кустарник, который прикрывал дырку в стене, Аленка наконец-то оказалась, по мнению пацанят, в версте от стен крепости на нужной ей дороге. Она от всей души поблагодарила своих помощников и потопала по обочине.

День клонился к вечеру. Путь предстоял нелёгкий. Поначалу Алёнка даже попробовала бежать, но быстро поняла, что ноги так и не привыкли к ходьбе босиком. И она по-прежнему ойкала каждый раз, когда наступала на острый камушек.

Но всё это было неважно. В голове её тупыми ударами бился только один вопрос — как такое вообще возможно! Она и в России 18 века. Задачка для яйцеголовых физиков. Или изотериков…

А перенесли её однозначно украшения из шкатулки. То, что они стали горячими, как утюг, и яркий свет, будто от тысячи лампочек, не было обморочным бредом.

И всё-таки, как?..

Зачем она здесь? А самое главное — как вернуться обратно?

У самой Алёнки не то, что ответов — догадок не было. Поэтому она решила убивать вопросы по мере их поступления. И сначала собрать как можно больше информации об этом мире и о своём месте в нём. А уж потом искать какие-то выходы.

Она всё ждала, когда кто-нибудь проедет мимо. Но дорога оставалась пустой. Видимо, все старались успеть домой засветло. В лесу что-то заухало. От неожиданности Алёнка дёрнулась, а сердце учащённо застучало. Должно быть, филины начали просыпаться, или ещё какие-то звери. Она горестно вздохнула — идея заночевать в лесу перестала казаться удачной. Это был не тот полупустой, напуганный наступающей урбанизацией, лес, который остался в её времени. В дикой чаще таилось неизвестное. И этим неизвестным, Алёнка совсем не хотела встречаться.

Ещё около часа она шла по пустой дороге без приключений, хотя и боролась со своими страхами изо всех сил. А потом её догнала повозка, которой правил мужик лет пятидесяти. В повозке спиной к дороге сидела немолодая женщина в темносинем сарафане. Алёнка обрадовалась, заулыбалась и замахала руками. Мужик приостановил рыжую лошадь и обратился первым:

— Куда путь держишь, девица?

Алёнка, сияя глазами, ответила:

— Добрый вечер… — дальше она хотела сказать «дедушка», но осеклась — какой он ей, в самом деле, дедушка? — До Полевского не подвезёте? — Вопрос прозвучал, будто от заправской автостопщицы.

Алёнка тут же мысленно себя одернула — в 18 веке люди так не разговаривали! И если она не хочет привлекать к себе лишнее внимание, то следует вести себя, как местная. Спасибо остаткам школьных знаний по истории и славянскому фентези — кое-что из старорусской речи и традициях, она всё же знала. Но говорить по-старорусски было ужасно непривычно!

Женщина в телеге сделала недовольное лицо.

«Ну, вот, Алёна, теперь эта тётка тоже думает, что ты странно балакаешь».

— Мы до Мраморского путь держим. До поворота поедешь? — спросил мужик.

— Я согласна, — ответила Аленка и начала взбираться в повозку.

«Выбирать всё равно не из чего», — но эту мысль она оставила при себе. Дальнейший разговор Алёнка вела со спиной мужика — тётка хоть и сидела напротив, не проронила ни слова. Только смотрела неприветливо. «Мне бы тоже не понравилось, если бы муж подобрал на дороге молодую деваху», — Алёнка женщине сочувствовала, но помочь ничем не могла.

— А от Мраморского до Полевского какое расстояние?

— Чего-чего?.. Какое стояние?.. — мужик задумчиво погладил бороду.

А Алёнка снова мысленно хлопнула себя по лбу рукой.

— Сколько вёрст? — уточнила девушка.

— Вёрст десять с лишком будет, — ответил мужик и замолчал.

А Алёнка решила, что десять километров она может пройти за два часа и успокоилась.

Ехать молча было скучно, но пара попалась не особо разговорчивая. Сначала Алёнка рассматривала содержимое повозки, состоящее из мешков, коробов и свертков ткани. «С рынка едут,» — заключила она. А потом взгляд скользнул по женщине в повозке. Было ей лет сорок. Не молодая, но и не старуха. Не худая, но и не толстая. Широкие рукава серой блузы, присборенные у горловины, подчеркивали мощные плечи. Женщины в те времена работали так же тяжело, как и мужчины. Блуза была украшена тесьмой с простой вышивкой, как и сарафан, ткань которого была окрашена не в пример ровнее, чем у Алёнки.

Но по-настоящему попаданке понравилась вышивка на платке. Толстоватыми зелеными нитками искусно и как-то воздушно была вышита широкая мережка с растительными мотивами. Между листочками распустились синие цветы с серединками, украшенными грязно-желтыми мелкими бусинками. Орнамент был очень симпатичным и немного освежал суровое загорелое лицо тётки.

— Красивый у вас узор на платке, — обратилась Алёнка к женщине, чтобы как-то разрядить обстановку, но та только губы поджала.

А ответил, как ни странно, мужик:

— Матрёна до сих пор на сестру свою в обиде, за то, что та вышивать мастерица. И не носила бы энтот платок. Да только охота ведь в городе щегольнуть… Эх, бабы…

— с усмешкой закончил он.

Матрёна ещё больше надулась. И Алёна в который раз себя мысленно выругала за умение ляпнуть вовремя. Дорогой она размышляла о том, что вот вроде бы и время другое — 18 век — а люди те же. И зависти у них, и обиды. Но хороших ей, всё же, больше встретилось. Может, просто пока везло?

К повороту на Мраморское они подъехали засветло, но солнце уже вовсю касалось верхушек деревьев.

— Может, у нас переночуешь, девица? — предложил вдруг мужик.

Алёнка хотела было согласиться, но Матрёна с такой злостью на неё посмотрела, что девушка всерьёз начала опасаться за свою жизнь. Кто его знает, чего можно ожидать от суровой обидчивой бабы? Такая во сне удавит и не поморщится. А судов со следственными отделениями, насколько Алёнка помнила по историческим фильмам и книгам, тут для простого народа не было.

— Я лучше пойду поскорее, — ответила она, спрыгивая с повозки, а когда обернулась, впервые увидела на лице Матрёны надменную улыбку.

— Да куда ж ты пойдешь? — удивленно спросил мужик. — Давеча девка у них в лесу пропала. Камнерез Михей это на рынке сказывал. Полдня всем поселком искали. Даже костей не нашли. Всё на волков думают. А я так скажу: у волка летом другой еды много. Человека они по осени таскать начинают, когда им голодно… — и прошептал, округлив глаза, — нечистая сила это по лесам бродит!.. Подумай, девка,

— уговаривал он Алёнку.

— Не держи её разговорами, — подала голос Матрёна, — поехали уж.

— Всего вам хорошего, — сказала Аленка и улыбнулась персонально хозяину повозки.

Она быстро пошла по дороге и не видела, как мужик снял шапку и с тихой коротенькой молитвой перекрестил её вслед. Впрочем, довести знак креста до конца у него не получилось. Маленькая зеленая змейка прыгнула из травы под ноги лошади, от чего та заржала, высоко подняла передние копыта и понесла повозку, с охающими в ней мужиком и бабой. Алёнка повернула голову на шум, но увидела только, как мужик сумел совладать с лошадью, и повозка галопом помчалась по узкой дороге на Мраморское.

Глава 8

Сколько времени прошло с того момента, когда солнце окончательно скрылось в огромном прогале между сопками, Алёнка не знала. Ей казалось, что три-четыре часа. Но Полевской всё не показывался. «Да если и доберусь, придется обходить его лесом в поисках избушки Варвары Степановны. И сделать это надо будет так, чтобы солдаты на башнях меня не заметили».

Было не по себе — темнота будто давила, подгоняла. Кусочек тающей луны и яркие звезды подсвечивали дорогу бледным светом, и Алёнка не боялась заблудиться. Боялась она не дойти… Будто материализуясь в ответ на её страхи, где-то вдали завыл волк. Тонко, протяжно… Собаки так не умеют… Руки покрылись гусиной кожей, и шаг ускорился сам собой. Она была вымотана событиями дня и долгими переходами, но бежать всё равно не смогла бы — пятки болели, и, кажется, она где-то поранила левую ступню.

Подкрадывающихся волков Алёнка услышала не сразу. К шороху травы и редкому хрусту веток она привыкла за время пешей прогулки и уже не обращала на это внимания, погруженная в свои мысли. Время от времени, издалека раздавался протяжный вой. Алёнка молилась, чтобы это был один старый волк, который вот-вот убежит вглубь леса и перестанет нервировать её своими серенадами.

И вдруг всё изменилось. Серые взвыли на несколько голосов. Прямо в десятках метров от неё. И, что характерно, слева и справа от дороги…

Стая…

И дикий страх выморозил изнутри…

«Я только пришла в этот мир! Мне ещё рано умирать!»

Мозг судорожно искал выход, вспоминая, что волки боятся огня, которого у неё не было. И что от них можно спастись, если влезть на дерево. Главное, ночь продержаться, а днём кто-нибудь обязательно проедет мимо и спасет её. Ну, или волки сами разбегутся.

Алёнка подбежала к ближайшему дубу, но его нижние ветки начинались слишком высоко. Тогда девушка попробовала, задрав сарафан, обхватить ствол руками и ногами и таким образом подняться. Но дерево было слишком толстым, и она, с трудом преодолев полтора метра, не удержалась и сползла вниз вдоль шершавого ствола, ободрав ноги и пребольно ударившись пятой точкой об корень.

Соседние деревья были похожими — толстыми и с высокими ветками. Запахло кровью от ссадин. Почему-то вспомнились акулы, которые чувствуют каплю крови за три километра. И тут Алёнка поняла, что ей ни за что не спастись.

А серые, судя по шелесту травы, подбирались всё ближе…

Вот так и умрёт она, не сумев вернуться к Артёмке… Перед глазами возникла его милая рожица с удивленными голубыми глазами. Судорожный всхлип комком застрял в горле.

И вдруг слева от неё в паре десятков метров зажглись два огня. Раздумывать Алёнка не стала — побежала прямо в лес и остановилась между источниками яркого света.

Теперь она могла рассмотреть их. Огни были странные — конусообразные, высотой ей по пояс, синеватые внутри и оранжевые к краю. Они не дрожали на воздухе, как пламя костра, и больше всего напоминали гигантское пламя паяльных ламп. Хотя жара от них не было. Впрочем, трогать неизвестную субстанцию Алёнка не стала. Зато с облегчением заметила, что волки отбежали подальше от непонятных костров.

Но радоваться пришлось недолго — огни погасли. А через пару секунд зажглись снова подальше. Алёнка опять побежала к их свету, но не успела догнать, как они возникли ещё дальше. А потом ещё и ещё…

Алёнка мчалась вслед за огнями, не разбирая дороги и молясь только о том, чтобы они не привели ещё к какому-нибудь обрыву или болоту. Но земля под ногами была твердая, и обрывы не попадались.

Сколько это продолжалось, она не знала. Дыхание начало сбиваться и в боку закололо. Тело потеряло чувствительность. Было ощущение, что у неё вместо ног одноколесный велосипед, и что она уже просто катится вперед на бешеной скорости, не разбирая пути.

В какой-то момент она заметила, что путь идёт под гору. А потом огни исчезли. Совсем. Она пробежала по инерции ещё несколько метров и рухнула на землю без сил. Прислушалась. Волков слышно не было.

— Уг-гу! — будто подтверждая её догадки, крикнул филин.

Или сова? Было не важно. Всё было неважно, кроме неба и крупных звезд, подмигивающих изредка…

Вопреки ожиданиям, Аленка не заснула тут же. Это было бы глупо — убежать от волков, чтобы попасться местным… Кстати, кому? Служащим, наверное. Тем, которые ведут учет крепостных и заводских.

Надо было двигаться дальше, но тело отказывалось. Усилием воли Алёнка заставила себя подняться на разъезжающихся, как у оленёнка, ногах и осмотрелась. Впереди под уклоном мелькали огоньки Полевского.

Через 10–15 минут медленного спуска по Думной горе показался тусклый свет в окошке избушки, стоящей на отшибе. Это значило только одно — Варвара Степановна была дома.

Алёнка кралась к дому своей спасительницы, как тать в ночи. В голове крутились фразы, с которых лучше начать разговор, но все они казались какими-то неудачными. Беглянка задержалась немного на пороге, прежде чем постучаться и открыть скрипучую дверь. И услышала тихие голоса из окна. «Стоп, Алёна. Надо послушать, кто там у Варвары сидит. Вдруг лучше подождать, когда гости уйдут?» — и она прокралась поближе к открытому окну.

— А я ей и говорю, дурочка, ты Танюшка — никогда-то Авдей в твою сторону не взглянет. Дитя ты для него неразумное, — с усмешечкой в голосе говорила Малаша.

— Умгу, — вторила Варвара Степановна. — А она что?

— А она заладила: вон Фильке, мол, шестнадцатый годок всего, а поди уже, сам барин к ней посватался.

— Видела Фильку в поле. Радостная. — Но почему-то после этих слов Варвара тягостно вздохнула.

— И я ей говорю, Филька расцвела не по годам. Мужики на неё давно запоглядывают. Аты, Танюшка, — жердинка ещё.

— Мм… А она?

— Плачет в сенях тайком, а того и не знает, что глаза потом красные всем видать… Жалко мне ее, Варвара Степановна… Может, зелье какое есть? Отворотное.

Варвара не отвечала, думала. Потом вздохнула и сказала:

— Не бывает такого зелья, Маланьюшка… Иэ-эх, девки… Всё-то вы замуж торопитесь. А того и не знаете, что мужняя баба, всё одно подневольная.

— Ну, Демидушка-то во мне души не чает, — мечтательно ответила Малаша.

Выжидать чего-то ещё смысла не было. Тем более что голод снова закопошился в желудке. Алёнка толкнула двери и вошла, вопреки ожиданию, в темную маленькую веранду. В ней пахло сухими травами и овечьим тулупом. В своё время у её дедушки был такой, сшитый из настоящих овечьих шкур. Запах у него был специфический, и Алёнка почему-то хорошо его запомнила.

За второй дверью оказалась освещенная лучиной комната. В глаза бросился дальний правый угол, в котором и был прикреплен источник света. А вверху на угловой полочке стояла маленькая иконка, украшенная рушником с желтой вышивкой. Лик святого Алёнка не рассмотрела — взгляд упал на стол, стоящий в этом же углу.

За столом на скамейках друг против друга сидели Варвара Степановна и Малаша. Рядом с ними стояли глиняные кружки, а посредине стола двумя кучками была насыпана какая-то крупа. Видимо, женщины перебирали её от соринок. Обе прервали своё занятие. Лицо Малаши при этом было такое, будто она покойника увидела. Зато Варвара Степановна выглядела так, будто ничего не произошло.

Алёнка стояла на месте и осматривалась. В ближайшем левом углу комнаты виднелся побеленный бок нетопленной печи. Вдоль левой стены стояла скамейка. В дальнем левом углу — пара сундуков и прялка. В правой стене было вырублено небольшое окно без стекол и без рам, а под окном стояла вторая скамья.

Варвара Степановна произнесла:

— Проходи, Алёнушка, что в дверях стоишь? Заждалась я тебя.

И тут беглянка поняла, что все заготовленные слова просто застряли в горле. А надо бы вообще-то поздороваться.

— Добрый вечер… Варвара Степановна… Малаша, — Алёнка кивнула в сторону открывшей рот русоволосой девушки и прошла за стол.

Лавка слегка шатнулась под ней — это была не продукция мебельного завода, точная до миллиметра.

— Ты поешь, Алёнушка, — женщина налила молока из кувшина в третью пустую кружку и пододвинула её поближе.

Потом она откинула светлое вышитое зелеными нитками полотенце, под которым стояла высокая плошка с красными и черными ягодами и краюха хлеба.

Алёнка, буркнув «спасибо», принялась за еду. Малаша пришла в себя и строго спросила:

— Ты зачем убегала-то? Мы поутру в баню зашли, а тебя и след простыл. А я тебе еды приносила.

Алёнка почувствовала себя виноватой. Она хотела ответить, но её перебила Варвара Степановна:

— Пусть поест человек, Малаша. Вишь, она запалошная какая? Отойдет и сама всё расскажет. И я ей кое-что сказать хочу.

Это было очень кстати. Потому что Алёнка поняла, что просто не знает, как объяснить случившееся. Варвара Степановна тем временем поднялась, затворила единственное окно ставнями и, усевшись на свое место, принялась дальше перебирать крупу.

— То, что я тебе скажу, Алёнушка, никому не выдавай — подведешь под плети и меня, и Демида с Малашей, — спокойно говорила женщина. — Нам ты можешь повериться. Не выдадим, потому как русский ты человек, а тем более — баба. И коль сумела вырваться из неволи, то и мы мешать твоему счастью не станем. И откуда ты взялась, пытать не будем. Живи у меня. Мне помощница нужна. Приказчику я сказала, что ко мне сродственница из крепости пришла. Звать Алёной Васильевой.

— А откуда вы мою фамилию знаете? — удивилась Алёнка.

Она вспомнила, что вчера Варвара, услышав её отчество — Дмитриевна — предположила родство с некими Дмитриевыми из Мраморского. А вот фамилию свою Алёнка никому не называла.

Варвара так пристально посмотрела на неё, что стало не по себе.

— И откуда ж ты такая учёная взялась?.. Но да, раз обещала не допытываться, не буду.

— Просто хочу разобраться. — В Алёнке заговорил дотошный бухгалтер. — У меня фамилия — Васильева, а отчество — Дмитриевна…

— Вот и будешь Васильевой.

— Хорошо, — согласилась Алёнка, — поняв, что внутренний бухгалтер проснулся как-то не к месту.

Она усиленно жевала хлеб, запивая молоком, и думала. Ей так много хотелось рассказать этим добрым женщинам! И о стольком спросить. Ведь всё в этом мире для неё было новым и непонятным. Но она не могла. Варвара с Малашей ни за что не поняли бы её правильно!

Как объяснить им, что она из будущего? И что не знает толком ни их быта, ни традиций. Какие тут деньги? Что едят и пьют и когда? Какова местная структура власти? А самое главное, что интересовало её, как обычного сознательного гражданина, какими правами и обязанностями наделены представители различных сословий? И какой лично у неё здесь социальный статус?

Сейчас её назвали «учёной», а ведь доспрашивается — скажут, что сумасшедшая. Или как это здесь называется… юродивая! Тогда она точно долго не проживет. Юродивые собирали милостыню. А какая милостыня с бедняков? Крестьяне и рабочие во все времена жили небогато.

Алёнка смотрела на женщин, будто пытаясь понять, о чем они думают. А женщины молча размазывали крупу из одной кучки тонким слоем по столу, выбирали сор и шелуху, а потом сдвигали чистые зернышки в другую кучку.

Малаша первая прервала затянувшееся молчание:

— Аринку так и не нашли, тёть Варь.

— И не найдут, Малаша, — ответила Варвара Степановна.

— Тоже думаете, что волки её съели? И ни костей, ни одёжи не оставили?

Алёнка только хотела рассказать про волков в лесу, даже рот открыла, но поняла, что прилично сначала прожевать большой кусь хлеба. Да и странная это была история — с холодными огнями. Вдруг не поймут? И тут её опередила Варвара Степановна:

— Есть у меня догадка, куда Аринка делась, да оставлю её при себе.

— Ой, тёть Варь, расскажи, сделай милость, — с энтузиазмом попросила Малаша, и даже, как будто на месте подпрыгнула от нетерпения.

Варвара в ответ только лукаво взглянула на Малашу, вздохнула и продолжила выбирать соринки.

— Алёнка, ну скажи ей. Попроси! Она столько историй знает. Страсть, как интересно послушать! Да и узнать любопытно про Аринку-то.

— Расскажите, Варвара Васильевна. Мне тоже интересно послушать, куда девушка исчезла, — сказала Алёнка.

Сказки она любила. Да и отвлечься хотелось.

— Ладно, девицы. Только, чур, языками об том не трепать.

Алёнка и Малаша согласно закивали, и женщина начала размеренно рассказывать:

— Давно это было. Я тогда в Соликамске жила. Рассказывала мне о том бабка моя — травница, а ей — её бабка… Пропала у них в деревне девка. Как раз в ночь на Ивана Купалу. Искали её днями и ночами. Не нашли ни костей, ни лоскутка. А одежа у неё приметная была. Потому как была она вышивать мастерица. И пригожая, и нравом веселая. Через сколько-то дней сама она пришла. На полянку покосную из лесу вышла. С лица бела и смурна, будто черная туча. Рассказала, будто на игрищах стояла с краю поляны, на костёр глядела, да о любимом грезила. И увидела в лесу парня статного. Будто парень тот не местный был, а издалека. И одет не по-нашенски. Рубаха и штаны на нем черные, а пояс как есть, золотой. И сам чернявый, волосы так и вьются. А глаза золотыми огнями в темноте горят. Говорил он с ней ласково. Всю-то ночь до рассвета по лесу водил, рассказывал диво дивное, да клады свои с золотом показывал. А к рассвету руки попросил. Она и поверила. Он ей за ночь шибко полюбился. Тогда он к камню подошёл и сказал слова заветные. Откатился камень, а за ним лаз в гору. Спустились они, а в горе у него пещеры каменные, с богатым убранством. Много там камней самоцветных, а золота всё одно больше. И тогда поняла она, что из горы той на свет божий не уже покажется. А если и выйдет, то не свидится ни с матушкой, ни с батюшкой, ни с братьями малыми, ни с подруженьками верными. Потому как не признают её они, за нечистую силу примут. Ибо станет она сама нечистой. Потому что жених её — ни кто иной, как Золотой Полоз. Живёт он под землёй, золотом ведает. А кому явится, загадку загадывает. Коль ответит человек по правде, то откроет ему Полоз, где в земле золотые пески, да самородки спрятаны. А кто неверно скажет, тому век золота не видать.

— И что? Как она от Полоза-то сбежала? — перебила Алёнка, чем заслужила Малашино шиканье.

— Кто сбежал? — спросила Варвара Степановна.

— Ну, девушка та, которая на покосы вышла.

— Не сбегала она. Сам он её на волю отпустил. Шибко горевала она под землей, к родителям просилась… — Варвара глубоко вздохнула. — Только толку с того немного вышло. Она, вишь, красавица была. Женихи и раньше гурьбой сватались, и после того, как вернулась, всё одно, ходили. А она у окна сидела, никого-то ей не надобно было. Всё Полоза своего вспоминала. По осени ушла в лес и с концами сгинула. Мать с отцом погоревали, да успокоились. В народе поговаривали, что в подоле она принесла. И чтобы позора не терпеть, в речку ледяную бросилась и утопла. Только сказывала моя бабка, что к Полозу она ушла — не стерпела разлуки с любым. С той поры годков двадцать прошло. В соседней деревне на Ивана Купалу снова девка пропала. И тоже, ни следа от неё не осталось. На волков тогда думали. И тоже она пригожая была, и в семье — старшая сестра среди меньших братьев. Потом сколько-то годков тоже тихо было. Про Полозовых девок больше никто в Соликамской стороне не вспоминал и не сказывал.

— А почему тогда вы решили, что и в этот раз Полоз виноват? — не утерпела и спросила Алёнка.

— Почему ж виноват? — деловито спросила Варвара Степановна. — Он хоть и нечистая сила, да всё, видать, без жены ему безрадостно… А про Полоза вспомнила, потому как двадцать лет назад и здесь похожее вышло. Я тогда молодая была. По весне в Полевской приехала, дом этот ещё правили, вот и жила, у кого придется. Барин-то наш в ту пору год как Турчаниновские богатства к рукам прибрал. Из Соликамска в Полевской перебрался, потому, как дела у него торговые тут пошли. Ну да не про барина речь… А только в ночь на Ивана Купалу Нютка куда-то ушла, да и не вернулась. И приметы те же — ладная девица, да пригожая, старшая сестра у трёх братьев. Хоть и помнила я бабкины сказы про Полоза, да смолчала. Всё одно — не поверят. А только заметила, что Анисья шибко тосковать стала после Нюткиной пропажи. А после и вовсе заболела. Шёл ей тогда 16 годочек. Подружки они были, даром, что Нютка старше чуток. Приходила я Анисью лечить, дневала у её изголовья и ночевала. Лихорадило её шибко. А во сне поговаривала она про парня любого, с кудрями чёрными, да огнями золотыми в глазах. И вот опять повторилося… С дочкой Анисьиной. Так-то девоньки, — закончила свой рассказ Варвара Степановна.

Девушки переглянулись. Малаша, похоже, поверила каждому слову Варвары. Но Апёнку одолевали сомнения. Она закинула в рот последнюю горсть ягод из плошки и принялась жевать, оставив при себе, что русский фольклор богат на разную нечисть. Да и совпадения возможны. А то, что не совпало, Варвара могла придумать. Ну, или бабка её. Там придумка, сям придумка — вот и готова красочная легенда. Алёнка была уверена, что Арина попалась волкам. И хотя ей было жаль незнакомую девушку, она не оставляла надежды — её саму несколько часов назад чуть не сожрала огромная стая! Алёнка вздрогнула от воспоминаний о волчьем вое.

— Так вот он какой — Золотой Полоз, — серьёзно протянула Малаша. — Дедко тоже нам, ребятне про него сказывал. Мол, что золотом он ведает и хорошему человеку богатство открыть может. А он, ишь ты, девок соблазняет, да с божьего света в свою нору тащит… Гад! Ползучий, — злобно припечатала Малаша.

Алёнка решила сменить тему:

— Варвара Степановна…

— Тёть Варей зови, — поправила её женщина.

— Хорошо… Тёть Варя… Значит, завтра приказчик придёт?

— Придёт-придёт.

— А зачем?

— Приписать тебя к заводу, а как же? Туточки каждая душа наперечёт. Расскажешь ему, что жила в крепости Екатерининой, да сгорел дом родительский. У них по весне пожар был в мыловаренной слободке. Так и скажешь, что все погорели, одна ты осталася, сиротинушка горькая. Помыкалась по работам, да и к тётке своим ходом пришла. Да разжалобь его, ирода. Он хоть и немец, а всё — человек.

— Тётка Варвара дело говорит, — подтвердила Малаша. Она уже закончила перебирать свою кучку крупы, встала из-за стола и широко зевнула. — Пойду я до дому, а то в сон клонит.

— Иди, Малаша, ночь давно, — зевнула в ответ Варвара Степановна.

Когда за девушкой закрылась дверь, Варвара Степановна указала Алёнке на скамейку, стоящую вдоль стены с печкой, и сказала укладываться на ней.

По ширине скамья была гораздо уже обычной кровати, и Алёнка подумала, что может легко свалиться во сне. А, кроме того, никакого матраса и подушки на твердом ложе, не было — только овечья шкура. Но выбирать не приходилось, поэтому Алёнка сняла пыльный сарафан и улеглась на скамью. Со своего места она наблюдала, как Варвара Степановна приоткрыла ставень и задула лучину. Теперь комнатку освещал только слабенький лунный свет.

Из окна в комнату влился прохладный ночной воздух, и стало зябко. Вскоре Алёнка не выдержала и спросила Варвару, устраивающуюся где-то на печи, нет у неё одеяла? Женщина, охая, слезла с печи, вышла на веранду и принесла оттуда большой жилет из овчины.

«Вот вам и сервис», — подумала девушка, а вслух поблагодарила Варвару, которая снова взобралась на печь. Вскоре хозяйка дома засопела. Некоторое время Алёнка ещё ворочалась на жёстком. Снова заболели ссадины и ранки на ногах. Алёнка вспомнила про волков и таинственные огни в лесу, которые почему-то её спасли, а Аринку — нет. Может, ей просто повезло столкнуться с неизвестным природным явлением? Как бы то ни было, вопросов было гораздо больше, чем ответов.

Мысли об Артёмке ворвались в голову внезапно раскалённой волной. Думать о том, что, возможно, его сегодня чужие люди оформляли в детский дом, было невыносимо. Слёзы залили лицо и овчину под головой. Измученная физически и морально, через минуту Алёнка просто отключилась.

Глава 9

— Вставай, лежебока, — трясла Алёнку за плечо Варвара Степановна.

— Мммм… — только и смогла промычать новоявленная крестьянка.

«Что я здесь делаю?» — мысленно спросила она сама себя и вдруг внутренне сжалась от собственных воспоминаний о вчерашнем дне. Осознание невозможного выжигалось по новой в едва проснувшихся мозгах. Перед глазами встал сын — такой недосягаемый, такой родной. Захотелось плакать, а ещё больше — обнимать и целовать Артёмку. Но…

Надо было жить дальше.

Лёжа на кровати она точно не найдёт путь назад.

Однако подняться с «кровати» оказалось не так-то просто. Ночь на жесткой лавке была малым злом — вчерашний забег до Екатеринбурга и обратно отдавался в каждой мышце тела горячей ноющей болью. Алёнка буквально соскребла себя со скамейки, натянула грязный сарафан на немытое липкое тело, пригладила пятернёй растрепанную вчерашнюю косу и на пошатывающихся ногах побрела к столу завтракать.

— Куда уселась? — деловито спросила Варвара Степановна. — Мне помощница нужна, а не нахлебница. Пойдем, со скотиной поможешь.

Так и началась новая Алёнкина жизнь в качестве русской сельской жительницы 18 века. Первый день стал для неё кошмаром. Через пару часов она поняла, что ноющее тело — самая маленькая из проблем. Алёнкина голова просто лопалась от сыпавшихся указаний и критики от Варвары Степановны.

Хозяйство травницы было небольшим и состояло из одной коровы и шести кур с петухом. Сарай, в котором жила скотина, был пристроен прямо к избе. Более того, узенькая и невысокая дверца соединяла жилую комнату с хлевом, но открывалась она только «по первым холодам». Летом же, чтобы попасть к животным, нужно было выйти из избы, обойти её и зайти с обратной стороны.

Внутри хлев условно был разделен на две части. В передней слева жила корова, справа — куры. Поэтому слева слой соломы был гораздо толще, и в паре метров от стены стояло длинное корыто-поилка, как бы отгораживая корову от кур. Впрочем, куры всё равно ходили, где хотели, одна даже вскарабкалась на спину лежащей бурёнке черно-белой расцветки. Справа к стене была приделана широкая полка на уровне груди, а ещё выше — жердь, на которой сидело несколько кур и петух.

В задней части хлева хранилось зерно, сено и, как потом узнала Алёнка, лопата, вилы и грабли с серпом.

Было ещё раннее утро, а женщины уже подоили корову, насыпали курам пшено и выгнали рогатую скотину на дорогу из Полевского, где она вошла в огромное стадо, которое мальчик-пастух вёл к полям. Потом они вернулись, но пошли не в дом, а к курам, чтобы выпустить их во двор.

В основном, всю работу делала Варвара Степановна. Алёнка же хоть и старалась помочь, но только всё путала и мешалась. Доить корову она не умела. Более того, огромное бодающееся животное наводило на неё страх. Боялась девушка и кур — те так и норовили клюнуть за руку. А петух вообще налетел на неё с насеста, чем напугал до истошных воплей.

Когда недовольные куры, наконец, были выгнаны на улицу, тётка Варвара поручила Апёнке самое лёгкое — найти яйца и сложить их в корзинку. А сама принялась вычищать лопатой из хлева грязную солому и класть чистую. Однако «легкое дело» оказалось самым сложным. По идее куры должны были нестись на специально отведенной для этого полке, но по факту делали это, где хотели. В итоге Алёнка нашла всего два яйца, одно из которых разбила, да ещё и в помёте измазалась. Ругнулась тихонько, понимая, что ни салфеток, ни крана с водой ей не дадут, и вытерлась соломой. Варвара Степановна отыскала ещё два яйца и скомандовала выходить.

Во дворе женщины вымыли руки водой из высокой кадки и только после этого вошли в избу, чтобы позавтракать парным молоком и хлебом.

На очереди был огород. Точнее, прополка грядок с морковкой, луком, чесноком и капустой. С этим Алёнка справлялась неплохо, но очень медленно — спина просто разламывалась, а каждое движение рук и ног давалось через боль перетренированных вчера мышц. Дискомфорта добавляли и утренние комары, редкие, но меткие. После прополки следовало собрать созревшие огурцы и горох. Урожай не радовал Варвару Степановну:

— Иэ-эх… Дождя давно не было. После дождичка огурцов много бывает.

А Алёнка вдруг с горечью подумала, что без зонтов и резиновых сапог в дождь тут должно быть противно. Вопрос одежды вообще был насущным.

— Тёть Варя, а у вас запасного сарафана нет? И рубашку бы. А то я свою одежду уже уделала.

— Чего-чего ты наделала? — не поняла женщина Алёнкиной мысли.

— Сарафан, говорю, у меня уже грязный. И рубашка вся потная, — сконфузилась Алёнка, — у вас есть запасная одежда?

— Экая барыня тут у меня завелась, — встала в позу «руки в боки» Варвара Степановна. — Рубашку дам, а сарафан новый сама себе пошьешь. — И, будто сжалившись, добавила. — Негоже девке молодой в синем старушечьем ходить, да выбирать не приходится.

«А я ещё считала, что у меня дома мало одежды», — подумала Алёнка.

Солнце начало припекать, когда женщины вернулись в избу. Варвара Степановна принялась варить на обед кашу и щи. А «племяннице» поручила мести пол. Руки дрожали, а живот сводило от голода, но девушка упорно старалась наводить чистоту в доме.

Вскоре запахло кашей, и как только Алёнка подумала, что жизнь налаживается… Раздался настолько громкий стук в дверь, что казалось, от него затряслись даже стены. Через мгновение в комнату, топая тяжелыми сапогами, ввалилось два вполне себе русских мужика.

— Хозяйка, встречай гостей! — прогремел темноволосый с узкой бородой и маленькими глазами.

— Ой, проходите, гости дорогие, — сказала Варвара Степановна и согнулась в низком поклоне. — Фрол Лукич, Никифор Семёныч, садитесь за стол, отобедайте, чем бог послал.

Женщина начала суетливо накрывать на стол. Мужики уселись и первым делом выпили по кружке квасу, которые им с поклоном поднесла хозяйка.

Алёнка не понимала, если Варвара Степановна — вольная женщина, откуда такое подобострастие? Хотя, она и сама сейчас робела перед сильными и, судя по всему, облеченными властью мужчинами.

Исподлобья она рассматривала сидящих за столом. Оба были высокого роста и широкие в плечах. Фрол Лукич — кряжистый и более говорливый, тот самый смуглый брюнет. Никифор Семёнович — чуть светлее кожей, шатен, но с серыми строгими глазами. Борода у него была боле пышная, курчавая и окладистая. А когда он вошел, Алёнка заметила на его плече холщовую сумку с чем-то прямоугольным внутри.

Тем временем Варвара Степановна поставила на стол два горшка с кашей и выдала гостям по большой деревянной ложке. Мужики с охотой съели всю кашу, закусили огурцами и хлебом и запили обед новой порцией кваса. И только после этого начали говорить о деле:

— Значит, эта — твоя племянница? — спросил Фрол Лукич, кивая в сторону Алёнки.

— Ага, она самая, — ответила тётка Варвара.

— Значит, пиши Никифор… — скомандовал черноволосый сероглазому, пока тот раскрывал на столе толстую книгу, открывал чернильницу и смачивал серое перо. — Как звать?

— Алёна, — подала было голос племянница.

Но тут же услышала:

— Молчи, дура, — сказанное тёткой шёпотом.

— Пиши, Алёна Васильева, женского роду, годов… скольки от роду?

— 16-ти, батюшка, — зачем-то солгала Варвара Степановна.

Убавила она ровно 10 лет, но благодаря генам и привычке ухаживать за собой Алёнка действительно очень молодо выглядела.

— 16-ти, говоришь? — с сомнением уточнил Фрол Лукич. — Смотрится, как будто старше. Самый возраст замуж идти.

Алёнка внутренне содрогнулась — как замуж?! Зато стала ясна причина столь откровенного вранья.

— Помилуй, батюшка, рано ей невеститься! — запричитала тётка Варвара, теребя подол сарафана. — А что смотрится старше, так ведь сиротская доля такая, кого хочешь, ухайдакает да в щепку высушит. Намаялась моя кровиночка по людям злым да работам тяжелым. Но ничего, я её откормлю, приодену, травному делу своему обучу, вот и станет невеста краше прежнего.

— Ну, Варвара, головой за девку отвечаешь! — прогремел Фрол Лукич. — А то смотри, я б и сам взял себе такую глазастую, да женат уже, — и сальная ухмылка сделала симпатичное лицо мужчины отталкивающим.

Никифор Семёнович закончил царапать в своей книге и принялся усердно дуть на свежую запись, видимо, чтобы чернила скорее просохли.

— А что же сам Себастьян Федорович не пожаловал?

— Дела у него. Недосуг, — ответил Никифор Семёнович тихим, но каким-то одновременно жестким голосом.

— Обвал в дальнем забое случился, — пояснил более болтливый Фрол Лукич. — Не ждали такого исхода — порода там твёрдая, и сухо было. А тут начала вода ручьем литься. Стали откачивать, да видят — трещины пошла. Ну, народ и дал дёру к главной штольне. А двоих всё одно придавило.

Варвара Степановна сначала ахнула, а потом как-то внутренне собралась и спросила:

— Кого придавило-то?

— Архипку Хромого, да Потапа Чипигу. Архипку насмерть, а Потапка ещё трепыхается.

От этих слов у Алёнки желудок будто провалился до пят. Она вдруг осознала, где находится, и что несчастного Потапа не увезли в скорой помощи умелые хирурги и не вкололи ему сразу же спасительный наркоз. Заболело сердце и закружилась голова. Алёнка буквально расползалась по стене в состоянии полуобморока и не слышала, как гости покинули дом Варвары Степановны, как она подошла к ней, потрогала запястье и уложила на скамью, а сама, прихватив узелок, спешно куда-то выбежала.

Через час или два Варвара снова разбудила Алёнку. На это раз специально для того, чтобы она наконец-то пообедала. Алёнка нехотя добрела до стола, эгоистично дождалась, пока Варвара накроет на стол и буквально засунула в себя всю порцию каши, которая была в плошке. Есть с деревянной ложки было неудобно, но Алёнка уже не обращала внимания на такие мелочи.

Она жила в этом мире меньше двух суток, а жизнь уже нещадно отхлестала её от и до. И теперь вот добила нокаутом осознания собственной беспомощности и незащищённости в случае серьезной травмы или увечья. Алёнка и в своём мире, полном врачей, ужасно переживала, когда кто-то в её присутствии получал раны или, удары. А тут такое…

Вспомнилось, как однажды в старших классах мальчишки дрались за школой из-за какой-то ерунды. Во всяком случае, причину драки Алёнка уже давно забыла. Зато хорошо помнила, как её тошнило, и как кружилась голова. И это она ещё малодушно сбежала, не досмотрев драку до конца. Побежала в школу искать взрослых, чтобы разняли, а потом сразу домой. Но те крики и летящие в воздухе капли крови до сих пор вызывали трусливую дрожь по всему телу и тяжесть в желудке.

— Варвара Степановна, вы к нему ходили, да? К раненому? — упавшим голосом спросила Алёнка.

— К нему, к нему, дочка…

— Как он?

— Да лучше б умер…

Алёнка просто не находила, что сказать в ответ. Цинизм ситуации потрясал и выворачивал наизнанку. Но самым поганым было то, что, похоже, Варвара Степановна была права. Травница задумчиво цедила квас, а потом деловито скомандовала:

— На покос надо. Помой споро посуду, да пойдём.

Алёнка подскочила со скамейки. Ноющая боль снова проснулась во всем теле, но она сжав зубы, подошла к кадушке у печки и начала серой тряпкой отмывать и споласкивать глиняную и деревянную посуду.

А потом около часа топала по жаре и духоте с граблями и корзиной, в которой лежал хлеб и пустая кружка. Яркое солнце слепило глаза. На небе не было даже намёка на облака. Воздух рассекали крупные оводы. Единственное, что ей нравилось в пути — запах трав, одновременно и свежий, и пряный. Да время от времени ветерок приносил сладкий аромат полевых цветов.

Когда крестьянки пришли на полянку, которую полевская управа закрепила за Варварой Степановной, Алёнке было поручено косить траву. Сама же Варвара углубилась в лес и вскоре пропала за деревьями.

Алёнка осмотрелась и прислушалась. С левого края покоса слышался плеск воды. Вероятно, поляну огибал ручей, так что жажды можно было не бояться. Она взялась за косу и принялась работать, хотя раньше ей никогда не приходилось заниматься ничем подобным. Коса оказалась не самым удобным инструментом. Почему-то, в фильмах всё выглядело гораздо проще. В жизни же Алёнка пару раз чуть не порезала себе ногу. Но помятуя об упреке стать нахлебницей, она очень старалась накосить хоть сколько-нибудь травы.

В самом деле, денег у Варвары Степановны, судя по всему, не было. Магазинов в округе тоже не водилось. Очевидно, что все предметы обихода были сделаны вручную, либо выменяны на какие-то услуги. Скорее всего, лекарские — и Варвара, и Малаша не раз упоминали об этом в разговорах.

То же касалось продуктов питания. Внутренний бухгалтер, как крот, подсчитывал, сколько еды может потребоваться тётке Варваре для прокорма себя и незваной гости, которая, вполне возможно, застряла здесь на годы. Алёнка пообещала себе разобраться с этим: узнать количество запасов, возможный урожай, ну и свои нужды посчитать. Хотя бы веточкой на земле во дворе, ясно было, что бумага, перо и чернила — предметы роскоши для бедной крестьянки Варвары Степановны, у которой даже зеркала в доме не водилось.

Кстати, про зеркала, ткани и прочее шитье, наверное, лучше было спрашивать у Малаши. Ну и вообще, быть с Маланьей поприветливей — всё же это она нашла Алёнку и свела с надежной Варварой. А могла ведь и начальству сдать от греха подальше.

Вспомнила Алёнка и о своих прошлых претензиях к качеству косметики: «Пудра, гель для бровей… Да через пару месяцев без пинцета у меня такие брови будут! Соболиные!» — девушка дёргано рассмеялась. Она продолжала упорно косить траву. Прошла ряд косой, прошла другой. Потом собрала деревянными граблями подвялившуюся траву в кучку. И снова за косу.

А вот мысли о сыне старалась отгонять. Хотя, это было похоже на ментальный трюк с белой обезьяной, о которой невозможно было не думать. И мутная пелена слез периодически застилала глаза.

Солнце клонилось к закату, когда Варвара Степановна, наконец, вернулась на полянку с корзинкой, полной каких-то трав и цветов.

— Немного ты наработала, — ворчливо сказала она, глядя на несколько невысоких кучек скошенной травы. — Ладно, пошли до дому. Дел ещё невпроворот.

Не говоря ни слова, девушка положила на плечо грабли и взяла в руки корзинку с травами и пустой кружкой. Она понимала, что работница из неё так себе. И пообещала, что научится делать всё хорошо. Вон, Малаша, на что младше её, а справляется.

На закате Малаша по старой привычке привела им корову и загнала в хлев. После этого девушка вошла в избу, поздоровалась, взяла мешочек с крупой откуда-то с полки для кухонной посуды и рассыпала его по столу, чтобы перебрать от мусора. Варвара Степановна взяла кадку с веревочной ручкой и пошла в хлев — доить корову.

— Малаша, я сказать тебе хотела, — робко начала Алёнка. — Спасибо тебе большое… За всё.

Малаша подмигнула и улыбнулась белозубой улыбкой:

— А ты не робей, Алёнка. Спрашивай, если что.

Ободрённая Алёнка подсела к девушке за стол и тоже начала перебирать крупу:

— А у меня, и правда, много к тебе вопросов…

Глава 10

Дни пошли один за другим.

Все они были наполнены тяжёлым физическим трудом настолько, что времени скучать по прежнему образу жизни, просто не было.

На второй день Алёнка получила в подарок от Малаши гребень, который по её просьбе изготовил какой-то мастер Авдей.

На третий — перестала чувствовать постоянные мышечные боли и боли от ссадин и ранок на ногах. И даже сама выпнула петуха с утра из хлева, за что выслушала его негодующее кудахтанье. Только ей было начихать на мнение пернатого.

На четвертый к вечеру пошёл долгожданный дождь. Но скошенное сено, слава богу, успели вывезти на взятой у кого-то телеге и кобыле. В повозке путь до покоса и обратно показался совсем близким. И Алёнка даже начала задумываться о приобретении собственной кобылы в далёкой перспективе.

Малаша приходила каждый вечер. Даже дождь её не пугал. Девушки садились за работу, которую им выдавала Варвара Степановна, и начинали болтать о том, о сём. Говорила в основном Малаша. Рассказывала, как день прошёл, что в Полевском у колодца говорят. Алёнка слушала во все уши, чтобы постичь местный быт до тонкостей.

Зеркало, кстати, у Малаши было, но дома. А туда мать чужих пускать не велит. Так что Алёнка довольствовалась своим отражением в кадке с водой во дворе. Гребнем, который Авдей изготовил по Малашиному образцу, можно было хорошо прочесать косу, но времени на это уходило очень много. И Алёнка даже как-то спросила у Варвары Степановны, нет ли у неё ножниц — косу отрезать. На что женщина замахала руками, потому что это было немыслимо!

— Кто ж тебя без косы-то возьмёт? Так до старости со мной и прокукуешь!

Алёнка злобно подумала, что до старости дожить тут — ещё ухитриться надо. Но отрезать косу передумала.

Нет, она вовсе не собиралась строить здесь счастье в личной жизни. Это шло вразрез с её планами. А в планах было найти хоть какой-то способ выбраться из этого времени в своё родное. Но способ не находился. Тётка Варвара в упор не понимала Алёнкиных вопросов о путешествиях по времени. А выходить «в люди», чтобы собрать хоть какую-то информацию, Алёнка была ещё не готова.

Про замужество своё гипотетическое она однажды всё-таки спросила на посиделках. Варвара сразу ойкнула, подскочила с лавки, зажгла лучину от угольков в печи и закрыла оранжевый закат в окне ставнем.

— От свадьбы твоей им одна выгода — работников народишь. На заводах-то больше вольные робят. И мастерами тоже. Барин наш, Полевским, Северским и Сысертью годков восемь всего, как владеет. А сразу понял, что вольные на совесть делают, а не за страх. — Варвара вздохнула. — Вольных здесь сначала мало было… Так он с помощниками всю Россию матушку объездил, приписных людишек искал, да на заводы сманивал. Пару годков так-то народ собирал. Здесь тоже многих повыкупал. А работников на все его думки всё одно не хватает. Так что, попадешься ещё, не ровен час, выдадут замуж, и тебя не спросят.

— Как не спросят, если я — вольная? — испугалась Алёнка.

— Вольная — не вольная… Как начальство скажет, так и сделаешь. А не то в крепостные мигом разжалуют.

— Это же незаконно…

— Иэ-эх… — Варвара Степановна хрипло рассмеялась. — А то ты не знаешь, что закон только для господ и есть? Ну и приближённым их справедливости немножко перепадает.

— Вот не зря мне этот Фрол Лукич не понравился, — подытожила Алёнка. — Если случится что-то, я лучше к счетоводу этому сероглазому жаловаться побегу. Он ведь тоже — начальство, я правильно поняла?

— Правильно, да не совсем. Фрол Лукич-то у нас помощником приказчика значится. И мужики случись, что, к нему бегут. Тот хоть и смотрит грозно, да на деле только трепаться горазд. А вот Никифора Семёновича взаправду бояться надо. Тот даром, что ученый, а верным глазом бог обделил. Вот и злится он на мастеров, да на люд простой. И помехи на ровном месте чинит. Не ходи к нему, Алёна. Душа его — чёрная. Да и с женой не свезло.

Алёнка вздохнула. Выходит, что никаких особых прав у неё в местном обществе не было. А если кто-то совершит над ней «преступное деяние», то никакого дотошного следствия и наказания для преступника не последует. Полицейские участки, насколько она помнила из истории, были впервые заведены в России Петром I и только в крупных городах. И никому-то она здесь была не нужна. Кроме тётки Варвары и Малаши — женщин без права голоса.

Шёл второй месяц Алёнкиного житья у Варвары Степановны. Постепенно Алёна привыкла и к физической нагрузке, и к чувству лёгкого голода, которое появлялось уже через час после еды. Мясо она ела однажды, когда курица повредила ногу, и пришлось рубить её на суп. В основном женщины готовили каши, постные щи, Варвара пекла вкусный хлеб. Ну и то, что в огороде выросло и не подлежало хранению на зиму, тоже попадало на стол.

С каждым днём Алёнкино тело становилось выносливее. Несмотря на усталость, она больше не проваливалась в сон так же быстро, как в первую неделю, от одного только прикосновения головы к скамейке. Вместо этого она начинала истязать себя воспоминаниями, чувством вины и злостью, за то, что не ищет выхода, застряла здесь намертво, погрязла в тяжелом быту. Но никаких дельных мыслей о том, как его вообще искать — этот выход, в голову почему-то не приходило.

Ночами она думала о сыне и тихо плакала в овчину. Обнимала себя крепко руками, понимая, что это не заменит его теплых рук, и вспоминала… Вот маленькие пальчики собирают конструктор… А вот на мокром песке пропадают следы от его пяточек… Пере глазами мелькала его улыбка во всё лицо и светлая макушка… Снился ли ей детский смех и то, как вела его за руку из детского сада? Или это были просто воспоминания в дрёме?..

Это было похоже на пытку — просыпаться со словами сказки на губах. Значит, снова читала ему на ночь во сне… А он слушал внимательно… И просил ещё. И она хотела бы ещё — упасть на скамью, закрыть глаза и вернуться в свой сон…

Но мычала корова в хлеву, и кудахтали куры. «Приснись мне, Артёмка, приснись сегодня ночью, пожалуйста… Я буду ждать…» Загоревшей ладонью она стирала слёзы из глаз и шла работать под хмурым взглядом Варвары Степановны.

Днём она порой забывала о своей тоске. Дел и забот было так много, что Алёнка только и успевала поворачиваться. Она теперь сама доила корову, выгоняла её утром к стаду, идущему на выпас, а вечером забирала из стада, идущего по дороге в Полевской. Искать куриные яйца она по-прежнему ненавидела, особенно после того, как пару раз нечаянно наступила на них, когда одна курица вздумала нестись под полкой. Варвара Степановна каждый день находила, что покритиковать в Алёнкиной работе. Но та уже привыкла к тёткиному ворчанию и старательно продолжала начатое дело.

За полтора месяца банный день устраивали всего два раза. Воду Варвара Степановна натаскивала сама из колодца, который находился за стенами крепости. До реки Полевой или Верхнего пруда идти было гораздо дальше. Алёнка предлагала свою помощь, но коромысло было всего одно, а чистых деревянных ведер — два. И вообще её благодетельница почему-то была против того, чтобы Алёнка «почём зря» ходила в крепость и просила «обождать до времени». «Наверное, начальство понаехало,» — гадала Алёнка и признавалась самой себе, что побаивается входить в высокие ворота. Замуж поневоле очень уж не хотелось.

В обе банные оказии Алёнка стирала единственный сарафан, и в ожидании, пока он высохнет, ходила в доме и по двору в одной рубашке. Варвара Степановна только качала головой — у них так было не принято. Но Алёнка ничего не могла поделать. Да и прохожие редко ходили мимо домика травницы, потому что стоял он в стороне от дороги.

Рубах у девушки было всего две. Стирала их Алёнка по очереди, как только выдавалась такая возможность. И часто без мыла, которое стоило дефицитных денег — медных монет с профилями Екатерины II — поэтому жутко экономилось. В банный день женщины стирали весь домашний текстиль, которого, в общем, было немного.

Например, простыня была всего одна, и та на печном ложе Варвары Степановны. Вообще, ткани травнице дарили в благодарность за излечение. Можно было и соткать, но станка в доме не имелось. Да и времени тоже — чтобы прокормиться зимой, следовало бросить все силы на выращивание продовольствия и корма для скота. И то, по Алёнкиным подсчетам, им стоило немного ужаться, есть поменьше крупы и больше овощей и ягод, пока лето даёт такую возможность.

Иногда по вечерам женщины ходили за грибами. После случая с Аринкой, Малашу в лес всегда сопровождал Демид. Алёна плохо ориентировалась и старалась держаться поближе к сладкой парочке. Зато Варвара Степановна бегала по сопкам, как горная коза, и кроме грибов всегда приносила ещё какие-то травки, ягоды и корешки.

Демид, кстати, «приблудшей девки» сторонился. Но у Алёнки было мало точек соприкосновения с Малашиным женихом. Поэтому эти нейтрально-настороженные отношения вполне её устраивали.

В середине августа, или «жнивня» по-местному, Варвара Степановна удачно приняла роды в одной зажиточной семье и получила в дар отрез холста охрового цвета. Малаша обрадовалась, а Алёнка даже сразу и не поняла, что эту ткань решили пустить ей на новый сарафан. Под руководством местной модницы — Малаши, девушки за несколько вечеров сшили Алёнке обновку. Края и лямки отделали толстой зеленой тесьмой из сундука Варвары Степановны. Алёнка крутилась по избе, глядя на то, как распускается жёлтым цветком подол сарафана, а Варвара Степановна сказала:

— Ну, всё, сарафан тебе по возрасту справили, теперь будешь сама за водой ходить. Хоть продохну — спина-то не казённая.

— А что с моим прежним сарафаном было не так?

— А в твоей стороне, чтоль пристало девке в старом платье ходить? — съязвила тётка Варвара.

— Не пристало, — признала Алёнка. — А ничего, что меня замуж могут отдать?

— Даст бог, не отдадут, — философски заключила женщина.

Утром Алёнка надела обновку, тщательно вычесала волосы, а в косу заплела остатки от зеленой тесьмы. К корове пошла Варвара Степановна, а девушка взвалила на плечи коромысло с пустыми вёдрами и отправилась в крепость.

При проходе через ворота Алёнку окликнул старый солдат на вышке. Отчитываясь, кто такая, Алёнка с интересом человека из 21 столетия рассматривала солдатский мундир. Точнее, нечто заношенное зеленого цвета, надетое поверх крестьянской рубашки и штанов. Больше всего принадлежность к военным выдавало ружьё. Но в оружии Алёнка не разбиралась. «Ружьё и ружьё. Главное, чтоб в меня не целился». Солдат меж тем крякнул:

— Васильева Алёна? Слышали, знаем. Ну, проходь, девка.

И Алёнка потопала к колодцу, который оказался недалеко от ворот и весь был облеплен местными бабами.

Ещё подходя, она заметила характерные для сплетниц всех мастей выражения лиц и жесты. Ясно было, что вытоптанная полянка вокруг колодца была местом сбора слухов о каждом отличившемся жителе посёлка.

Наконец новенькую заметили, и оживленные разговоры стихли. Как бывший бухгалтер с пятилетним опытом работы, Алёнка поняла, что обсуждали отсутствующую. Возможно, Варвару Степановну. У них на работе тоже так было. Вроде бы все друг к другу хорошо относились, но кости мыли почему-то только тем, кто в отпуске. Догадку эту подтвердила молодая женщина, которая стояла спиной и по инерции с жаром рассказывала что:

— Она это Потапа отравила! Больше некому. Он же на поправку пошёл, только лежмя лежал, а тут раз и помер. Да гляди-ко с улыбкой по утру нашли. Легко отошёл, царствие ему небес… — в этот момент женщина поняла, почему все молчат, оглянулась на подходившую «пришлую» и осеклась.

Алёнка же, поздоровалась дежурным «добрым утречком», и встала в очередь, разглядывая от скуки наряды полевчанок. А посмотреть было на что. Казалось бы что там? Сарафан да рубашка. А между тем верхние платья синего, зеленого, желтого и красного оттенков и сшиты, и скроены были по-разному. У кого-то подпоясаны, у кого-то — нет. Кокошники и ленты на головах тоже отличались формами и степенью расшитости бусинками и толстыми нитками. В ушах у некоторых болтались крупные тяжелые серьги. Многие носили бусы.

Какой-то единой моды в Полевском не было. И Алёнке было понятно, почему. Если десятки вольных семей приехали сюда меньше 8-ми лет назад, они и традиции свои привезли, и собственные понятия о прекрасном.

Вскоре Алёнка заметила, что многие, даже набрав вёдра, не спешат уходить. «Ждут, пока все соберутся!» — сообразила она. Ведь тогда можно будет услышать побольше новостей и сплетен. И правда, весь день эти тётки будут хлопотать дома по хозяйству без телевизоров с ток-шоу и сериалами. В гости тут, конечно, ходят, но к близким и редко. Застолья — только по праздникам. А развлечься-то хочется.

Малаша не приходила, но несколько женщин очень на неё походили. Родственницы из её дома? Или внешнее сходство случайно? Разговоры начали понемногу возобновляться и вскоре потекли широкой рекой новостей. У тех дядька из солдат вернулся, у тех корова в лес сбежала, никак волки расшалились. Вспомнили и про Арину, пропавшую летом, но как-то тихо и оглядываясь. Вероятно, несчастная мать

— Анисья ещё не пришла, но вот-вот могла появиться…Филимоновы баню строят, а у Растычихи самогон поспел, как раз к свадьбе чьих-то соседей. Алёнка тоже невольно навострила уши.

— Так ты, значит, и есть — Варвары племянница? — обратилась к ней женщина лет пятидесяти в рогатом низком кокошнике с платком, повязанным сзади на шее, и кажется, все женщины снова обернулись на новенькую.

— Ага, — попыталась ответить Алёнка максимально дружелюбно, но вышло как-то дурашливо.

— Как звать-то тебя?

— Алёнка. А вас как?

— Смотрите-ка, бабоньки, бойкая какая, — сказала женщина, будто с насмешкой.

Или показалось?

— Отстань ты от девки, Алевтина, — вступилась за Алёнку женщина постарше. — Сирота она горемычная. Да и Варвара её в обиду не даст.

Значит, не показалось. Голубоглазая и, видимо, привлекательная в юности Алевтина, смотрела на Алёнку то ли с вызовом, то ли прицениваясь.

— Не да-аст, — протянула она задумчиво, и будто волна с неё какая-то схлынула. — А приходи-ка, Алёнка, завра вечером на плотину хороводы водить, — весело предложила она.

«Ага, значит, хороводы ещё водят по вечерам». Да только после такого приёма вливаться в местное общество как-то расхотелось. Тем не менее, Алёнка выдавила улыбку и постаралась ответить нейтрально:

— Спасибо огромное за приглашение, но у меня много работы. Вечером и корову доить, и зерно разбирать.

— Чудная ты, девка… Там женихи со всего околотка соберутся, — попробовала переубедить её тётка.

«Хорошо, что отказалась!» — мысленно перекрестилась Алёнка. — «Наверное, у этой Алевтины сыновья холостые и не терпится невесткой-помощницей обзавестись. А вот фиг им!» — думала Алёнка, а сама продолжала улыбаться.

Стоящие в очереди поняли, что кроме блажной улыбки они больше ничего от пришлой не добьются, и продолжили свои разговоры.

Про Потапа Алёнка запомнила. Но Варваре Степановне почему-то рассказывать не стала. Передала все прочие слухи, пока переодевала нарядный сарафан, и побежала хлопотать по дому.

Новость о смерти Варвариного пациента принесла в тот же вечер Малаша. И видно было, что девушка что-то не договаривает, а Варвара почему-то не стала расспрашивать.

— Может, и к лучшему, — грустно подытожила Малаша. — А то и сам мучился, и родные, на него глядючи, извелись.

Варвара ни слова не сказала. Молчала и Алёнка. Она не хотела вдаваться в подробности состояния этого мужчины, но чётко знала одно — ни анестезии, ни каких-то вариантов жизни для калеки, тут нет. И даже если травница ускорила его смерть, возможно, это был милосердный поступок. А в том, что она могла, Алёнка почему-то не сомневалась.

Иногда женщина рассказывала о действии того или иного растения, которое собирала или готовила к сушке. И были это не просто сборы от кашля, которые Алёнка покупала себе и сыну в аптеке. Из всей этой травы Варвара готовила снотворные и успокоительные жидкости, ранозаживляющие и обеззараживающие мази. И даже какие-то притирки для сохранения женской красоты, про которые только и сказала, что Алёнке ещё рано таким баловаться.

После случая с Потапом Алёнка прониклась к Варваре Степановне большим уважением. В конце концов, именно эта женщина видела самую тяжелую сторону жизни полевских рабочих и крестьян. Если с кем-то случалась беда или была нужна помощь, посылали за Варварой. И она делала всё, что могла, невзирая на вопли и слёзы страха болезных.

Алёнка однажды попросилась пойти с ней, но та, окинув взглядом избу, дала понять, что её помощь нужнее в доме. И это оказалось правдой. Порой Варвара Степановна уходила на день или на всю ночь. А потом возвращалась уставшая и ложилась спать. В такие дни всё хозяйство ложилось на Алёнкины плечи. Но самым тяжелым было то, что никогда невозможно было понятно, удалось ли Варваре вылечить человека или хотя бы облегчить его состояние, или нет. А спрашивать Алёнка побаивалась.

К колодцу она теперь ходила сама. И вскоре все в Полевском узнали, что у Варвары-травницы живёт сирота-племянница из Екатеринбурга. Что девка она глупая, и худосочная. Но глазастая, значит, сглазить может. По поводу хозяйственных качеств слухи разнились. Одни говорили, что больно работящая — от зари до зари без дела не присядет. Другие, ссылаясь на Варвару, считали её неумехой и распустёхой.

Алёнка над слухами хихикала, но исправлять свою репутацию не спешила. Заводить крепкую дружбу с местной колодезной тусовкой она не планировала. На гуляния, хотя звали не раз, не ходила. Малашиного общества ей вполне хватало.

Счастливой она себя не ощущала. Напротив, чем лучше справлялась, тем чаще работала на автомате и могла думать о постороннем. А думы эти были тягостными. Языком психологов, Алёнка впадала в обыкновенную депрессию, которую усугублял монотонный каждодневный ручной труд. Она и впрямь работала, не покладая рук, стараясь не стать нахлебницей. Но в целом дни её были какими-то серыми. Немного скрашивали их вечерние посиделки с Малашей.

Но однажды Малаша вечером не пришла. А на Алёнкин вопрос Варвара ответила:

— Известно, же. Свадьба у неё на днях. Вот и доделывает всё, что нужно.

Глава 11

До свадьбы Малаша пришла к Варваре Степановне только однажды, ещё до вечера. Тётка Варвара поручила девушкам вылущить фасоль. Бобы сложить в чистый полотняный мешок, а сухие створки — закопать в яму с перегноем. Сама она ушла в лес за какой-то особенной травой.

Уже вовсю дул сентябрьский ветер, и берёзы наполовину покрылись яркими жёлтыми листьями, но дни стояли тёплые, солнечные. Девушки сидели во дворе на низкой старой скамеечке и щурились от солнца за монотонной работой. Болтала в основном Малаша. Впрочем, как всегда. Грядущая свадьба, наряд и обычаи этого дня целиком поглощали её. И Алёнка прекрасно понимала состояние своей подружки.

Сама же она под звуки Малашиного смешливого монолога и щёлканье сухих створок фасоли погрузилась в какое-то странное состояние, сродни медитативному. Может быть, впервые за несколько месяцев она ни о чём не тревожилась. И смогла наконец-то сосредоточиться на чём-то ином, кроме мыслей о выживании.

Алёнка во всех подробностях вспоминала тот день, когда получила шкатулку. И следующий, когда надела украшения. И тот момент, когда очнулась в 18 веке, ночью в лесу, абсолютно нагая и беспомощная.

Она допускала, что знает о мироздании не так много, как средний учёный-физик. Но никакими физическими явлениями подобное путешествие во времени она объяснить не могла. «Это не могло быть совпадением… Всё это: шкатулка, 18 век… было явно спланировано и организовано заранее… Но кем?»

— Ну, Алёнка! — Малаша пихнула её в бок. — Ты что оглохла совсем?

— А?

— Точно оглохла, — крестьянка насупилась. — А тебя спросить хотела, как в вашем краю свадьбы гуляют?

— Свадьбы? — Алёнка, сбитая с мысли, судорожно собирала в кучку ту информацию о свадьбах 20 века, которую можно было выдать Малаше. — Нуу… С утра невесту одевают в красивое белое платье… Делают причёску. На голову цепляют фату. На ноги она обувает белые… э-э… туфли. Такие, наверное, ваши барыни носят… Потом приезжает жених со своим родственниками и начинает выкупать невесту.

— Калым, что ли платить? Так ты из башкир?! — глаза у Малаши округлились.

Башкиры считались врагами, хотя с последнего нападения, про которое рассказывала Варвара, когда были сожжены новые заводы, рудники и дома, прошло почти сорок лет.

— Нет, я — не башкирка. Просто моя сторона далеко находится. Очень-очень далеко. И многое у нас по-другому. Но венчание и пир горой, наверное так же проходят, как и у вас.

— Мм… Значит, тухли носят и вино пьют… — мечтательно подытожила Малаша. — Стало быть, ты по-барски жила в своём краю?.. То-то я и смотрю, за скотиной ходить не умеешь, по хозяйству — путаешь. Чего сбежала-то?

— А я, Малаша, и не сбегала… Меня к вам колдовством перенесло, — проговорилась Алёнка, будучи на волне собственных недавних размышлений, и тут же пожалела.

Последовало молчание. На лице Малаши читалась смесь страха и неверия.

— Чур, меня, чур! — отмерла, наконец, девушка и перекрестилась. — Алёнка, что ж ты страсти-то такие рассказываешь?!

— А ты сама подумай, Малаша, — быстро зашептала попаданка. — Когда вы меня нашли, руки у меня были белые и пятки мягкие. А теперь посмотри — Алёнка вытянула вперед конечности, состояние которых могло вызвать только шок у мастеров маникюра и педикюра. — Разве были бы они такие, если бы я плутала по лесу неделями?

— А и то, правда. Была ты тогда белая, будто барыня… — всматривалась Малаша в Алёнку так, будто впервые увидела. — Значит, правду Демид сказывает? Нечистая сила тебя к нам принесла?

— Ещё какая нечистая… Руки бы поотрывала тому колдуну проклятому, который это сделал! — слёзы брызнули сами собой.

А Алёнка только сейчас поняла, что в её перемещении мог быть виновен Кто-то. Или Что-то… Но сама по себе эта догадка мало, что давала.

— Малаша… — Алёнка подняла на девушку заплаканные глаза. — Скажи, а у вас тут нечисть водится?

— А как же… Про Полоза ты уже слышала… Про змейку голубую ещё сказывают, про бабку Синюшку… Ну и про горных богатств Хозяйку…

— И что говорят? — Про Хозяйку Алёнка с детства читала в книгах, но то был вымысел.

Или нет?

— Да, брешут, по-моему. Вот если была бы она — Хозяйка горная, да за справедливостью смотрела, разве робили бы мужики в горе? Разве не отдала бы она богатства свои по просьбе единой? Она ж каменная. Ей зачем столько-то?

— И вправду, зачем? — эхом повторила Алёнка.

— Дядька мой в горе робил. В штольне надорвался, и всё… земля ему пухом, — Малаша снова перекрестилась.

— А причем тут Хозяйка-то?

— Дедко говорил, что живёт она под землей и следит за богатствами горными. А ещё простому люду помогает. Из забоев воду отводит, и стены крепит, чтобы не засыпало кого. И вот ещё. Она приказчиков наказать может, если кто народ заобижать станет.

— Так ведь был обвал летом, — Алёнке сразу вспомнился Потап Чилига, и стало не по себе до мурашек.

— Ага, был. И в забоях сырость одна. И приказчиковы надзиратели народ порют, только шум стоит. За любую провинность малую. А Хозяйка что? Нету её, стало быть.

— Согласна… Но почему тогда ты говоришь, что есть нечисть?

— Так, домовые-то есть. В каждом доме имеются. А в лесу — лешии, и русалки опять же в реках студёных, да в озёрах глубоких.

— Ты их видела? — Алёнка шмыгнула носом.

— Нет… Да только кто девкам косы ночью путает? А?.. Кто скотину пугает? А кто болота с места на место переносит?

— Как переносит?

— А так, было болото, а прошло с десяток годков и высохло. Зато в другом месте проявилось. Водяные это балуют, — обосновала Малаша со значимостью в голосе.

— А-а… — Пересказывать Малаше школьный курс природоведения Алёнка не видела смысла.

Она даже с улыбкой вдруг подумала, что Маланья, наверняка, и землю считает плоской — о физике и анатомии местные жители знали ничтожно мало, по сравнению с обывателями 21 века.

Разговор плавно вернулся к предсвадебным хлопотам подружки. А Алёнка раздумывала как бы ей побольше об этой самой Хозяйке разузнать? У кого спросить? Да так, чтобы этот интерес подозрений в безбожности не вызвал?

Выпытывать у Варвары оказалось плохим вариантом. Она с удовольствием рассказывала байки о Золотом Полозе на ночь глядя, поддерживала Малашину веру в домовых и водяных с русалками. Но о прочих видах нечисти Урала, который здесь, кстати, пока ещё именовали просто «горами» или «Каменным поясом», отзывалась почему-то пренебрежительно.

— Дедкины сказки, бабкины подсказки, Алёнка. А ты, как дитя малое, на веру их принимаешь.

— Не принимаю я, Варвара Степановна. Я и слышала-то про Хозяйку в пол уха. Оттого ведь и интересно.

— Забудь, девонька. О таких знаний мно-ого печалей, — травница вздохнула. — А тебе ещё жить-поживать.

«Радикулит наживать,» — жалобы на жизнь Алёнка традиционно оставляла при себе. «Вот грянут холода, а у меня ни тулупа, ни валенок».

Свадебный пир запомнился Алёнке, как нечто шумное, душное и тесное. В углу, где она притаилась, сохранялся сумрак, несмотря на две ярко горящие лучины.

На улице к вечеру похолодало, поэтому застолье организовали в родительской избе Демида. Пахло мясными пирогами, брагой и луком. И то, и другое в изобилии стояло на столах.

Сидячего места Алёнке, как и многим, не досталось, но она даже рада была возможности затеряться в толпе. Слишком устала за день от назойливых взглядов мужской половины посёлка, которая, не таясь, рассматривала «пришлую».

Алёнка снова мысленно представила, как выглядит со стороны. Наряд её не был самым ярким и привлекательным. Охровый сарафан, серая блуза с зеленой вышивкой, красная лента — тот самый головной убор из бересты, обтянутый тканью.

Ленту шириной с запястье ей принесла Варвара Степановна — одолжила у какой-то знакомой. Ношенный, но чистый головной убор скромно вышили бусинками, из каких-то не особо драгоценных камней. Длинные завязки ленты Варвара аккуратно вплела в Алёнкину черную косу. На этом весь наряд и заканчивался. Хотя, нет, в честь праздника накануне травница устроила банный день. Но босые ноги всё равно за день знатно угваздались в пыли.

Впрочем, босыми ногами Алёнка сильно не выделялась. Лишь редкие девушки из зажиточных семей пришли обутыми в лапти и сапожки. Семьи Малаши и Демида не отличались достатком. Из крепостных их Турчанинов выкупил всего лет семь как, и за это время отцы семейств не успели нажить большого богатства. Дружили они, по большей части, с такими же бывшими крепостными. Поэтому и зажиточных гостей на свадьбу пришло немного.

Как уже знала Алёнка, Малаша и Демид жили по-соседству, практически через забор.

Родители их — в прошлом крепостные — привезены были из разных уездов для работы на казённых тогда ещё заводах. Приехали они в юном возрасте со своими родителями. Юношей вскоре по стопам отцов определили на Гумешки. В забое и подружились. А матери познакомились у колодца.

Потом они вместе на летних гуляниях хороводы водили, да в игры играли. Поженились в одну осень, выбрали для житья казенные срубы по соседству и уже до холодов вели соседние хозяйства.

Первенцы в двух дружных семействах родились в один год, и как по заказу: мальчик и девочка. Всё детство Демид и Малаша держались вместе по примеру родителей. И когда Демидовы сваты постучали в двери Малашиной семьи, никто особо не удивился. И рядиться долго не стали. Весной сговорились — на осень свадьбу наметили.

Из-за утренней работы и сборов Алёнка слегка опоздала. Дома жениха и невесты выделялись скоплением людей во дворах и у заборов. Особенно умиляли ребятишки, оседлавшие эти самые заборы, чтобы ничего не пропустить.

Избы жителей Полевского в целом были похожи одна на другую, так как строили их за казённые деньги массово специально для работников рудников и заводов. Гораздо больше домика Варвары Степановны, они, как правило, имели внутри две комнаты, а снаружи — несколько хозяйственных пристроек, просторные сени и высокие чердаки.

В передней горнице за столом и на лавках сидели родители Малаши и её старшие родственники. Алёнка низко поклонилась, как учили, поздоровалась и прошла во вторую комнату, где подружки собирали невесту на венчание.

Малаша, вымытая с утра в бане, сидела в дальней светелке на деревянном табурете. Две молодки в нарядных красных сарафанах расчесывали ей волосы, а остальной десяток подружек расселся на лавках вдоль стен. Под заунывные песнопения девушки неспешно чесали светло-русые пряди длиной ниже пояса, чтобы потом заплести их в косу.

Варвара Степановна сразу сказала Алёнке, чтобы не боялась, а усаживалась на лавке и смотрела во все глаза. Понадобится помощь — позовут. Алёнка так и сделала, но место всё равно выбрала поближе к самому тёмному углу.

Малаша сидела чуть ссутулившись. В выбеленной рубашке, украшенной красной вышивкой по широким рукавам, горловине и длинному подолу, она была чудо как хороша. И немного печальна. Ещё бы — венчальные песни оказались одна другой мрачнее. Про любимого, который подарил колечко, а сам в походе военном сгинул. Или ушёл к другой. Или просто уехал и ни слуху, ни духу. А героиню песни выдали замуж без любви. И она слёзно прочила батюшку не отдавать её в мужний дом. А потом и вовсе от тоски померла. Жуть!

Однако Алёнка не могла не признать, что пели очень красиво даже без какого-то музыкального сопровождения.

Все песни исполнялись практически на один мотив. А после лирической истории, в которой говорилось, что Малаша почему-то должна попрощаться со своей красотой, плей-лист повторили заново.

Алёнка снова погрузилась в состояние покоя. Мысли плавно перетекали одна в другую, и всё больше о малашиных подружках. Выходила там престранная история.

Глава 12.

Впервые Алёнка увидела подружек невесты в вечер перед самым венчанием.

— Без вечёрки и свадьба — не свадьба.

Утром Малаша выловила Алёнку у колодца и пригласила на девичьи посиделки.

— Батюшка с матушкой в гости уйдут. Так что, приходи в нашу избу. Не боись, не заскучаем. Сестрица своих подружек уже позвала.

Алёнка вообще-то никогда не скучала рядом с трынделкой-Малашей. Но если положено…

— Посмотришь заодно на Фильку — невесту барина, — продолжала подруга. — Она хоть нос и задирает, но девка хорошая, весёлая.

«Не сомневаюсь. Да кто у Малаши плохой?»

Вечером накрыли в передней горнице со столом. Танюша пришла с тремя подружками. Одна из них — девушка с голубыми глазками чуть навыкат и толстой косой из кудрявых волос цвета молочного шоколада — и была той самой Филькой.

По шоколаду Алёнка скучала.

Как и по кофе.

Но травяной отвар, заваренный в горшке на печке, оказался ни чуть не хуже по богатству вкуса и сложности аромата. К питью полагалось угощение. Малаша сама напекла блинов и достала из погреба крыжовенное варенье, припасённое для особых случаев. Девушки болтали, смеялись, сражались с блинами и падающими с них ягодками в сиропе — в общем, весело проводили время.

Стук в ставни раздался неожиданно. Все замолчали и прислушались. Малаша довольно улыбнулась. И когда постучали во второй раз в двери, бросилась открывать. Дверцу в сени девушка притворила за собой, и новый гость пока оставался загадкой для Алёнки. Вернулась невеста одна, сияющая и с узлом из вышитого рушника в руках.

— Демид с дружкой угощение принесли, — Малаша заботливо раскладывала по столу рушник, в котором оказались пряники и орешки лещины.

«Дружка» — это, наверное «друг» на местном диалекте», — подумала Алёнка.

Девушки обрадовались, а Филька заметила:

— Ох, и крепко тебя Демид любит! Смотри, Малашечка, сколько орехов да пряников принёс! — девчонки радостно подхватили эту мысль.

От звонкого смеха и громких разговоров стало шумно, и Алёнка не сразу услышала, что в двери снова стучат.

— Чу! Девочки, слышите? — привлекла она внимание к стуку в дверь, за которой слышались женские голоса и смех.

— Кто это? Демидушка уже был. — Малаша посмурнела, но отправилась открывать.

Двери в сени на этот раз она не закрыла. И из горницы было видно, что на пороге стоит большая компания девушек, и все они просятся войти.

— Входите, подруженьки разлюбезные, коли зла не желаете, — строго ответила Малаша.

— Что ты, Малаша!

— Мы мириться пришли!

— Встречай гостей!

— Что это за вечёрка без подружек невестиных?

Подружки и правда, как-то ритуально попросили прощения, после того, как зашли гурьбой. Потом перетащили лавки к столу, расселись. И принялись поглощать сладости, не дожидаясь, пока Малаша заварит новый горшок отвара.

Эта компания оказалась ещё более шумной и смешливой. И у Алёнки вскоре загудела голова. А когда девушки принялись петь, Алёнка, которая и без того чувствовала себя лишней, тихонечко попрощалась с Малашей, и ушла домой.

В день свадьбы Малашины подружки пришли на утренние сборы так, будто и не было ссоры, длиной в полгода. Как поняла Алёнка, роль незамужних подружек заключалась в том, что они сидели по лавкам и пели песни, пока молодки в последний раз заплетали Малаше одну косу и одевали её в свадебный наряд.

Из раскрытого сундука молодки по очереди доставали и неспешно надевали на Малашу тонкий поясок под грудь, аккуратно сложенный красный сарафан и красную же душегрею, богато расшитые бисером. «И это Малаша сама два года шила… умеют же люди», — с уважением думала Алёнка.

В рядах Танюшкиной компании захихикали. Разница в возрасте у сестёр была небольшая — всего-то года полтора. Но младшие подружки всё равно больше ребячились, чем подпевали. И даже среди своих подруг почти шестнадцатилетняя Танюшка выделялась какой-то угловатостью. А ещё она явно была не против оказаться на месте сестры-невесты. Но к ней пока не то, что сваты, даже потенциальные женихи на гуляниях не подходили.

Наконец, на Малашу надели роскошный кокошник, с фатой из светлого шёлка. Фату, как уже знала Алёнка, подарила Филька. И был тонкий шёлк настолько прекрасен, что невеста не смогла отказаться от столь дорогого дара. А Филька, когда принесла его, посмеивалась, что скоро у неё этого шёлку столько будет, что она себе всё из него пошьёт!

Наконец, невеста была готова.

Красивая и счастливая. Такой Малашу Алёнка ещё не видела. И очень жалела, что у неё нет сейчас фотоаппарата, чтобы запечатлеть самый важный день в жизни подруги. День, когда всё для неё. И, наверное, единственный день, кроме родов, когда молодую женщину совсем освобождают от всякого труда.

Девушки поднялись с лавок и начали водить хоровод, напевая новую песню. Чуть оптимистичней, чем прежние. В ней невеста навсегда прощалась с матушкой и батюшкой, и с родным домом, но, по крайней мере, никто не умирал.

Когда песня была окончена, девушки снова расселись по лавкам. А конопатая подружка подала кому-то знак в окошко. «Дружка идёт! Сейчас Авдей к нам пожалует!»- зашушукались девушки.

И когда двери открылись, Алёнка во все глаза уставилась на вошедшего. Дружка вошёл с поклоном. Мелькнула светлая макушка вьющихся волос. А когда парень распрямился, то оказалось, что он очень высокий, плечистый и с бородкой. Через плечо его был перекинут и закреплен веревочным поясом длинный рушник с красной вышивкой. В руках друг жениха держал что-то объёмное, завёрнутое в холстину.

— Здравствуйте, девушки, здравствуйте красавицы, — широко улыбался дружка.

— Здравствуй, дружка, — ответили хором довольные девицы.

— Я подарочек принёс для невесты. Подарок тот жених передал, сам его выбирал, сам покупал.

Зарумянившаяся Танюшка подошла к Авдею и приняла сверток из его рук. Видимо, по сценарию, она должна была что-то сказать, но засмущалась, чем вызвала новую волну шепотков. Она молча передала свёрток одной из молодок и поспешила сесть обратно на скамейку. Малаша, стараясь приободрить покрасневшую до пятен на шее Танюшку, подмигнула ей, но та не увидела, потому что смотрела в одну точку на земляном полу.

Авдей же напротив, не выглядел смущенным. Он стоял, по-щегольски отставив в сторону ногу в черном сапоге, и улыбался с видом человека, который точно знает, что он нравится всем присутствующим в комнате.

Алёнка украдкой его рассматривала из своего угла, и когда их глаза встретились, подумала: «Будто васильки распустились». Теперь она смотрела на него в упор, но не как на мужчину, о которых давно уже и не помышляла, а как на нечто, что притягивает взгляд. Точно так же Алёнка рассматривала узоры на чужих сарафанах или резьбу по дереву на чужих избах. Не заметила она только одного — мужчина тоже долго не сводил с неё глаз, и нагловатая улыбка тихо сползла с его приятного лица.

Молодка тем временем развернула свёрток. В нём лежала пара черных женских сапожек. Малаша заулыбалась, когда увидела, что передал ей Демид. А молодка ответила Авдею:

— Спасибо, тебе, дружка за подарочек.

Две женщины помогли Малаше обуться, и на этом сборы невесты закончились.

— А от меня тебе, невестушка, обереги разные.

Молодки подвели невесту к дружке. Авдей достал что-то из кармана и принялся рассказывать:

— Вот мыла кусок, чтобы нечисть чистоты сторонилась, — с этими словами Авдей положил маленький кусочек мыла в рукав малашиной рубашки, который был присборен на запястье и стянут тонкими завязками.

— Вот сети крепкие. Если нечисть какая и сунется, так они её опутают, окрутят, и ничего-то тебе не сделается. — Лоскут сети с ладонь уместился во второй рукав.

Алёнка следила за ловкими руками Авдея, а от мягкого голоса дружки внутри её будто стало теплее… Комочек шерсти, монетка. Все эти вещи, оказывается, обладали защитными свойствами, и прятались то в голенище невестиного сапога, то под поясом

— А вот… — Авдей вынул из кармана малюсенький узелок, развернул его на ладони и показал всем горстку разноцветного бисера. — Это вам, чтоб супружество было сдетное. Сколько бусинок в руке, столько и деток пусть народится! И это… Малашка…

— Что? — прыснула смущенная невеста.

— Сыновей рожай поболе, чтоб хозяйство ваше крепчало и множилось, — подмигнул Авдей и, подхватив Малашу под руку, повёл из горницы.

Толпа подружек двинулась следом. Войдя последней в переднюю горницу, Алёнка увидела из-за голов, как родители Малаши и все её старшие родственники поднялись с мест и присоединились к толпе.

Наконец все вышли во двор, где прямо на улице стоял стол с едой, накрытой до поры огромным рушником. Во двор зашёл Демид со своими родственниками. Все обменялись приветствиями, спели ещё пару величальных песен, смысл которых на этот раз сводился к тому, что у родителей Малаши вырос во саду цветок, который надо поливать, холить и лелеять. На что родственники Демида спели в ответ про своего соколика — жениха с лица чистого, статного да хозяйственного.

После песен Малашина мама Марфа сняла со стола рушник и начала угощать гостей, а в первую очередь родителей жениха и молодых, «выгонным пирогом», в начинку которого, судя по запаху, положили какую-то рыбу.

В общей суматохе Алёнке пирога не досталось, но она не очень-то и хотела, потому что ели руками, и начинка у гостей, то и дело падала на землю и на одежду. В шуме и гаме Авдей, который, по сути, исполнял обязанности свидетеля или шафера, громко скомандовал, что молодым пора садиться по саням и ехать в церкву.

За воротами на дороге уже стояли две повозки, украшенные к свадьбе расшитыми холстами. Внутри на полочках для сидения настелили шкур овечьих и ещё каких-то. Алёнка не была уверена, но шкуры были похожи на волчьи. В первую повозку сел Демид и часть его родственников, преимущественно сильно возрастных. Малашину повозку укомплектовали по сходному принципу, только правил ею Авдей. Алёнка вместе с большинством гостей отправилась в церковь пешком. По дороге процессию догнала Варвара Степановна.

— Ну что, Алёнушка, понравилось, как Малашу к свадьбе собирают?

— Понравилось, тётя Варвара.

— А мы тебя ещё лучше соберём.

Алёнка так и подскочила на месте, а Варвара Степановна толкнула её локтём и взглядом указала в бок на идущего в толпе гостей Никифора Семёновича — того самого сероглазого, который записывал пришлую племянницу в список граждан Полевского. Алёнка понимающе вздохнула, а Варвара продолжила причитать.

— Вот денюжку ско-опим, тканей наку-упим, потом вышива-ать засядешь. Через сколько-то годков справишь себе приданое… Эх… старое-то всё погорело. А куды девку без приданного отдавать? Чай, засмеют.

— Ваша правда, тётя Варвара. Хочется по-людски свадьбу справить, — подыграла Алёнка.

И невольно заозиралась по сторонам. Как на грех, окружали её одни парни и молодые мужики. Местные женщины и так каждый день видели её колодца. А вот для большинства работающих мужчин Алёнка всё ещё была диковинкой.

Служба в церкви продолжалась несколько часов, и всё это время женщины и мужчины стояли по разным сторонам от прохода вразрез с Алёнкиными ожиданиями. Она-то думала, что будет, как в фильмах: слева родственники жениха, справа — невесты.

Травница Варвара так же усердно, как и все, крестилась и кланялась, когда это было нужно. И Алёнка не могла понять, как укладываются в голове этой женщины и церковное рвение, и стойкая вера в существование нечисти.

Алёнка стояла в дальних рядах, но близко к проходу и вскоре заметила Авдея, который сначала был где-то в толпе, а потом тоже протиснулся поближе к выходу. Теперь их разделял только метр свободного пространства. Боковым зрением она видела, как дружка жениха то и дело поворачивается в её сторону и кидает взгляды.

Интерес молодого человека вызвал у Алёнки неоднозначную реакцию. Авдей, похоже, относился к той породе парней, на которых Алёнка тайком засматривалась ещё со школы. Но при этом она никогда не ожидала от них какого-то интереса или ухаживаний. Впрочем, всеобщие любимцы тоже никогда не обращали внимания на серьёзную брюнетку. Они были заняты — флирт с хорошенькими девушками отнимал много времени и сил. Как бы то ни было, в любом месте — в классе ли, в институте или на работе — такие парни всегда смотрели, будто сквозь Алёнку. А она старалась смотреть сквозь них. Впрочем, долго любоваться сытыми нагловатыми лицами всё равно не получалось. Пробивалась какая-то неприязнь.

Здесь же местный красавчик, напротив, сверлил её глазами. Такое внимание Алёнке было в новинку и поначалу даже приятно. До тех пор, пока она чётко не осознала: «Просто я — новенькая». Флёр очарования тут же, как рукой сняло. А на место симпатии пришла привычная неприязнь.

После венчания в церкви празднование продолжилось в доме родителей Демида. Дом этот теперь должен был стать родным и для Малаши. Своего у них пока не было. Построить новую избу для молодых местные мужики, конечно, могли. Да только с работ их никто бы не отпустил. Поэтому в Полевском ждали, когда ближе к февралю, который местные называли «лютень», приедет специальная строительная бригада, нанятая барином для расширения посёлка. Но и тут не было гарантии, что Малаша и Демид получат свой дом в течение года — молодых семей навенчалось много, и все они также ютились в домах родителей в ожидании своего жилья.

Впрочем, Малаша не унывала, когда рассказывала об этом. Испокон веку молодые семьи заводили хозяйство в домах у свёкров, вместе спали и ели, вместе работали. Мечтать об уединении времени не было. Как-то выкручивались, приспосабливались. Хозяйством ведала большуха, и это снимало часть ответственности с молодой невестки.

Тем временем застолье шло своим чередом, перемежаясь с обрядами и играми, которые объявлял и вёл Авдей. Наступило время передачи обязанностей большухи и большака. Когда речь зашла о старшем поколении, Авдея на месте тамады сменили крёстные родители Малаши и Демида.

Так как Малаша была старшим ребенком, то именно во время её свадьбы большухой, наконец-то должна была стать её мать. У самого Демида в семье родители стали большаками, когда весной выдали замуж младшую Демидову сестру. Поэтому «под раздачу» попали только родные Малаши.

Пока сваты заводили песню про тяжелую трудовую жизнь большухи, Марфа со свекровью вынесли на середину стола новый рыбный пирог.

— Пирог-то этот они вместе делали, в четыре руки тесто месили, — поясняла на ухо Алёнке Варвара Степановна.

Женщины вместе отрезали от пирога по маленькому куску и ритуально съели их. Затем они нарезали оставшееся, и принялись угощать гостей. Теперь свекровь передавала Марфе все дела по дому и становилась бабушкой. Больше она не будет командовать женской работой в поле и заниматься тяжелым трудом во дворе. На её плечах останутся мелкие дела по дому — поесть приготовить, пол вымести, огород прополоть, рукоделие всякое. А когда пойдут внуки, именно бабушка станет им няней. Потому что у самой Малаши с появлением детей бытовых хлопот прибавится.

— Ну, уважила старших, теперь и до дому пойду, — с чувством выполненного долга прошептала Варвара. — С коровой да курами я управлюсь, Алёнушка. А ты погуляй с молодыми, скоро плясать начнут.

Алёнка даже не успела толком возразить. Оставаться в людной избе среди запахов перегара и лишнего внимания ей не хотелось. С Малашей она с самого утра не перемолвилась ни словечком, так как та была вся во власти свадебного церемониала.

Но Варвара уже юркнула в толпе к выходу и тихонько затворила за собой дверь.

Глава 13

— Так это тебе я гребень вырезал?

Пляски ещё не начались в полную силу, но обязательные свадебные сценки уже отыграли, и народ какое-то время толкался у стен и сменял друг друга за длинным столом.

— Ну-у, если ты — мастер Авдей, то мне, — ответила Алёнка.

Для себя она решила динамить всех местных, которые не дай бог сунуться к ней со своими ухаживаниями. При этом следовало взвешивать слова. «Охолонишь» парня

— а он справедливо решит, что заигрываешь. Чем дольше девушка посмеивалась над ухажером, тем более настойчивым и изобретательным он становился. Отвадить парня нужно было ещё ухитриться.

Однако долго отшивать Авдея не пришлось. Освободившегося от своих шаферских обязанностей дружку, окружили незамужние девчонки с просьбами: «И мне, и мне гребень нужен! Авдеюшка, сделай новый — старый-то совсем раскололся». Девушки прыгали вокруг мастера, будто козы и хохотали так звонко, что уши закладывало.

«Напала на кота сметана», — усмехнулась Алёнка. — «Какие же они все одинаковые…»

Непонятная горечь захлестнула и поднялась к горлу. На рыжего парня, который, было, двинулся в сторону пришлой, чтобы завести разговор, она зыркнула так, что конопатый резко остановился, заломил холщовую шапку и будто примёрз к полу.

Алёнка начала аккуратно проталкиваться к выходу. Танцевать она не любила, а по-местному и вовсе не умела. «Значит, празднику конец. Дорога до дому не длинная. А шататься по темноте и девок насильничать тут не принято. Дойду». Без страха она шагнула в темноту улицы и потопала домой босиком по холодной земле, жалея, что не прихватила с собой шерстяную шаль.

— Ну и как тебе гребешок? — дохнул в спину запыхавшийся Авдей.

— Чешет. — Алёнка ускорила шаг.

— Прости, что узора никакого не выжег. Малаша сказала, что гребень скоро нужен, не до узоров.

— А ты значит, мастер — узоры выжигать?

— Я по камню мастер. По малахиту, — гордо ответил Авдей. — А тому, кто с камнем сладил, дерево на один зуб.

— Все вы тут — мастера, — Алёнка хотела добавить «девчонкам головы дурить», но не успела.

— Все — да не все. У Михея только я и Демид в учениках ходим. Остальные парни в рудники пошли, да на заводы.

— Так ты деда Михея знаешь? У него ещё лошадь Снежкой зовут.

— А то.

— Передай ему, что Алёнка — что из Екатеринбурга, здоровья ему желает.

— Здоровье-то ему пригодится. Приболел снова.

— Я Варваре Степановне скажу.

— Не говори. Зря это.

— Почему? Варвара много травок знает от всяких болезней.

— Потому, что у Михея своя жена — травница. А ещё у Агафьи нрав такой… С Варварой они только лаются да кусаются.

— Понятно, женская конкуренция.

— Чего?

Алёнка снова вспомнила про Штирлица и парашют.

— Авдеюшка, а ты на плотину ходишь на хороводы? — спросила она первое, чем по её мнению, мог интересоваться парень, чтобы отвлечь его от своих речевых странностей.

— Не хожу, Алёнушка, уроков много.

— Ээ… так ты в школе учишься?

— Нет, у Михея. Да и не учусь я уже. И так учёный. Мастером, говорю ж, работаю. Это Демид-ко у нас молодой, его учат. А мне приказчик уроки даёт, я и делаю. То деталь по чертежу, то вазу, то шкатулку. А недавно для барыни какой-то ненашенской для подарка заготовки вырезал. Ювелиры в крепости потом заготовки эти в серьги вставляли, да в кольца. Говорят, самоцветы наши в моду вошли в Петербурхе.

— Мм… Значит, ты Демида хорошо знаешь.

— А то. Поди, года два, как кажный день в мастеровой избе толкёмся.

— Угу… А хороший он парень?

— Рукастый. Учится справно.

— Нет… я имела ввиду… какой он человек? Добрый? Я за Малашу беспокоюсь. У вас тут жена — собственность мужа. Выходит, что Малаша теперь в Демидовой власти. А мне он неприветливым показался.

— Ну, Малашу Демид не обидит. С ней-то он поприветливей будет. Они ж с детства — не разлей вода. С того у Малаши ссора с подругами и вышла.

— Не понимаю.

— Чего не понимаешь?

— Если с детства они уже были парой, чего подруги к ним полезли?

— Так они ж не просватаны были.

— Ну и что?

— А то. Не просватанные на хороводах со всеми играют, а Демид с Малашкой только вместе, да ещё и друг дружке поддавались… Сватовство долго не делали. И так было ясно, что вместе будут, вот родня и не гоношилась раньше времени. А на пасху подружка одна сболтнула Малаше, что Демид на неё засматривается. Потому, мол, и сваты не идут.

— А ты говоришь — человек хороший, — Алёнка надулась.

Терпеть не могла таких вот, которые женатые уже почти, а всё на сторонних баб засматриваются.

— Да я ж говорю, выдумала это девка глупая! А Малашу так раззадорило… Она, вишь, добрая. Никогда никого не задирала. А тут, как прорвало. Громко кричала, да ногами топала. И никто из подруг за неё не вступился. Видать, всех их зависть точила. Демид только сгрёб и домой увёл. И сватов на следующий вечер отправил. А на сходки они больше по одному не приходили, только вместе и то в стороне.

— И откуда ты всё это знаешь, если сам никуда не ходишь?

— Демид одно сказывал, дед Михей — другое, а бабка Агафья пришла — третьего принесла.

— Ясно, — усмехнулась Апёнка. — Вот так у вас картина мира и складывается.

— Мудрёно ты как сказала. Сама, нешто учёная?

— Учёная.

— И где это у нас баб учат?

— Пришли мы, Авдей, — с облегчением вздохнула Алёнка, длинный день подошёл к концу, и ей совсем не хотелось подбирать слова для этого незнакомого парня, чтобы как-то объяснить свою инаковость. — Пойду я, Варвара Степановна ждёт.

— Алёнка, на вот. — Авдей протянул тканевой сверток.

— Что это?

— Пряник печатный, хоть поешь за день.

— Откуда ты… — Алёнка и вправду, еле держалась на ногах, потому что за весь день, кроме завтрака, ей удалось перехватить всего один кусок мясного пирога, и тот ей добыла Варвара Степановна ещё в начале долгого застолья.

— Примечал… Приходи к деду Михею в гости. Он завсегда знакомцам рад.

— Приду, наверное… — Алёнка растерялась и толком не знала, что сказать.

— Ну, свидимся, Алёнушка, — Авдей слегка поклонился.

— И тебе не хворать, — ответила она так, как обычно прощалась с людьми Варвара, и побежала к дому.

Свидеться с Авдеем Алёнке удалось только через несколько недель.

С вечера свадьбы кроме обычных уже мыслей о сыне, по которому она очень скучала, нет-нет да и возникали думки о том, чем сейчас мастер занят? Какой поделкой? Или местной красавицей? И как там её знакомый — дедушка Михей?

Авдеева забота оказалась для неё чем-то новым.

Да, муж ухаживал за ней в своё время. Дарил цветы, приносил конфеты к чаю, когда родители ещё были живы. Пару раз они ходили в кино. Но всё произошло как-то очень быстро. Через пару конфетно-букетных месяцев высокий балагур — любитель спортзалов и боевиков Вадим — сделал ей предложение. Алёнка ещё порадовалась, что долго не стал тянуть. Но, по сути, после свадьбы, всякое проявление нежных чувств закончилось. Свадьба — шумный, скомканный день в неудобном белом платье — поделил жизнь Алёнки на «до» и «после».

С работы она теперь бежала бегом, чтобы успеть приготовить что-нибудь свежее на ужин — подогретое муж не уважал, и сразу сказал, что это о ней, как о плохой хозяйке говорит. А плохой Алёнка быть не хотела. Вот и старалась.

Сейчас, вспоминая замужество, она не помнила ничего, кроме разбросанных носков, недовольного лица Вадима и выходных, которые она часто проводила одна.

— Тебе с нами скучно будет в этой бане. Представь, одни мужики и пиво с футболом,

— ласково убеждал её муж в начале отношений.

— Вон, Ирка беременная сама ремонт сделала, — упрекал он её перед родами, когда Алёнка не могла принесли много продуктов из магазина.

После рождения сына терпение Вадима, как он сказал «просто лопнуло». А Алёнка, захлебнувшись в бытовом водовороте, перестала вообще чувствовать что-то по отношению к мужу. Когда он не приходил днями, она втайне радовалась. Потому что не надо было убирать и подавать ещё и ему. Родителей её к тому времени уже не было. Выдав дочь замуж, они через год попали в аварию. Тогда ещё рядом с Вадимом казалось, что всё преодолимо. Что она не одна.

Одна она осталась через два года после рождения Артёмки. Всё к этому шло. Муж почти не ночевал дома. Сначала придумывал странные отмазки, а потом и придумывать стало лень. Алёнка не скандалила — не умела. И даже не жаловалась

— Вадим подкидывал жене с сыном деньги, за это всегда мог рассчитывать на горячую домашнюю еду, чистую одежду и вечер с пивом у телевизора. Так проходили месяцы.

Вадим собирался регистрировать новый более успешный бизнес. Это всё и решило.

Однажды он просто пришёл домой и сказал, что надо обсудить условия развода.

Выяснилось, что квартиру Апёнкиных родителей, в которую они переехали со съёмной через несколько месяцев после аварии, надо продавать согласно закону о разделе имущества. Этого бы не случилось, если ещё на заре их брака Вадим не предложил фиктивно купить жильё тестей, чтобы получить внушительный бонус от иностранной фирмы, в которой тогда работал. Сделку оформили, бонус проели за год. А после развода Алёнка осталась в однокомнатной квартире, купленной в ипотеку.

Впрочем, жить было можно. Правда, на двух работах. Вот она и жила. Об алиментах не мечтала. Выйдя из ЗАГСа, Вадим бесследно исчез с радаров. Судиться с ним за просрочки было попросту некогда. Да и опыт коллеги по работе доказывал, что даже судебные приставы не могли порой добиться выплат от нерадивых папаш.

Первые месяцы по ночам она крутила в голове, что нужно было сделать и как сказать, чтобы вернуть ситуацию назад или хотя бы исправить. Мечтала даже о машине времени. Это была ещё та задачка, ведь по всему выходило, что без Вадима не было бы в её жизни Артёмки.

Домечталась. «Бойтесь ваших желаний», как говорится…

Из глубин 18 века Алёнка по-новому взглянула на отношения с бывшим мужем. Не с позиции упреков и обиды — злиться она устала. А как женщина, цветок в саду из величальной свадебной песни для Малаши. За цветами надо ухаживать. За женщинами — тоже. Только об Алёнке никто не заботился. Это всегда была её обязанность — следить за тем, сыт ли муж? Доволен ли? Есть ли в холодильнике пиво? Ей никогда не подавали руку при выходе из транспорта, и никогда не открывали перед ней двери. Никогда Вадим не грел ужин, если ей случалось задержаться на работе, напротив, в такие дни дома ждал скандал за то, что он голодный сидит и ждёт. Даже подарки через год муж дарить перестал, говоря: «Сама себе купи, что хочешь». И денег, что странно, не давал. «То, что ты зарабатываешь, и я — наше общее. Купи себе колечко. Я разрешаю». И Алёнка молчала.

Нет, она обижалась, но тихо, чтобы не ссориться лишний раз. Они и так слишком часто ругались. По инициативе Влада, как она сейчас вспоминала.

Это было странно понимать, что здесь в 18 веке, баба почти ничего не решает, зато Алёнка — хочет и пока ещё может жить сама для себя. А тогда в веке 21 всё было наоборот — знакомые женщины крутили мужьями, как хотели, а она по собственному желанию фактически стала подневольной.

Забота Авдея не ограничилась пряником. Через пару дней у колодца к Алёнке подошла маленькая пожилая женщина с темными глазками:

— Агафья я. А тебе от Авдея подарок, — с этими словами старушка протянула Алёнке две пары лаптей на веревочках. — Велел сказать, чтоб носила уже. Хмурень уж, вечерами землю-то подмораживает.

— Спасибо вам, Агафья и Авдею спасибо, — Алёнка была приятно удивлена, но поклониться не забыла.

Бабы в очереди зашептались, кто-то тихонько посмеивался — похоже, Алёнка снова стала новостным поводом. Тем не менее, она привязала лапти за шнурки к поясу, который с недавних пор начала носить поверх сарафана для удобства, набрала воды и потопала к избушке Варвары Степановны.

Вопрос обуви стоял остро. Лапти у Варвары были и много. Плели их зимой, лыко заготавливали с лета. Снашивалась такая обувь быстро — порой за неделю, если стояла сырость и грязь, не даром предстоящий октябрь здесь звали грязником. Однако размер Варвариной ноги оказался гораздо больше Алёнкиной. Поэтому лапти по ноге были весьма кстати.

— И как угадал с размером? — удивлялась она, показывая обновку Варваре.

— Известно же — мастер, — отвечала женщина, выдергивая с грядок оставшуюся морковку.

И Алёнка начала понимать, почему мастеров уважали, и почему это не всякому было дано — без природного глазомера нечего было и пытаться.

Вечером Варвара Степановна достала из сундука онучи и показала Алёнке, как их обматывать вокруг ног и как лучше закреплять шнурками, прикреплёнными к заднику лыковой обувки. Серый шерстяной платок, который завязывали накрест за спиной, прихватывая уголок, и носили вместо свитера, Варвара ей уже выделила. На этом Алёнкина экипировка к холодам и заканчивалась. К зиме предстояло ещё разжиться валенками и тулупом. Но как это сделать — она не представляла.

Глава 14

Морозы ударили резко и весь уклад сразу поменялся. Тулуп в доме был один, как и пара валенок. Поэтому носили их женщины по очереди. Для ухода за скотиной открыли дверь из избы в хлев. Выгонять коров на пастбище уже перестали. До первой травы корове предстояло жить в хлеву, кушать сено и давать немножко молока. Впрочем, убирать за ней приходилось всё так же регулярно. Но Алёнка научилась быть благодарной. Всё-таки корова — кормилица. И без неё стало бы совсем туго. Подружилась она и с курами, хотя те вскоре должны были перестать нестись.

С запасами вообще была беда. Алёнка фанатично пересчитывала мешки с мукой и крупами, связки лука, горшки с маслом и вываренными ягодами, тыквы, капустные кочаны и кучи моркови и репы на толстых соломенных подложках в подполе. И всегда радовалась, когда Варвара ещё в тёплые дни объявляла поход за грибами и брусникой, хотя и ненавидела вылазки в лес, а болота вообще вселяли в неё священный ужас. Но пища с добавлением сушённых грибов становилась более сытной, а мочёная брусника хорошо хранилась до самой весны, поэтому чем больше связок с сухими белыми появлялось в сенях и чем больше кадушек с ягодой — в подполе, тем более оптимистично смотрела Алёнка в будущее.

Малаша совсем перестала приходить по вечерам, и теперь девушки иногда виделись у колодца. Авдей приходил несколько раз и то, чтобы помочь по хозяйству. Помощь его была действительно неоценима.

Так, через неделю после свадебных гуляний, он зашёл вечером с пустой корзиной. Замерил окно тесемкой и попросил Варвару принести слюду для окна. Когда женщина принесла из сеней увесистый узел, Авдей перехватил его и сгрузил в корзину. Через пару дней мастер явился с оконной рамой, внутри которой были сложены и закреплены полосками металла кусочки слюды разной величины и прозрачности. Раму Авдей установил в окно, чем-то прибил и замазал щели пахучей субстанцией, которая вскоре застыла и прочно удерживала слюдяной витраж от порывов ветра.

— Ай да, Авдей, ай да затейник, — радовалась Варвара Степановна. — В старом-то окне кусочки побитые были.

— Я заменил, тётя Варвара. От наших окошек слюда осталась.

Варвара в благодарность всучила Авдею пару банных березовых веников со словами:

— Бери-бери, я травы вплела особые, от которых сном после баньки сразу сморит. А то знаю я вашу породу мастеровую, до полуночи уснуть не можете — всё о работе думаете.

Авдей поклонился и ушёл. Алёнка тоже обрадовалась такому аналогу стекла. Без него в холодные дни ставень попросту не открывали, и лучину приходилось зажигать прямо с утра.

В следующий раз мастер появился к концу грязника. Принёс ещё несколько пар лаптей и большой чурбан, который с помощью Варвары Степановны замочил в кадке. Внутри Алёнки, будто что-то натянулось, когда парень ушёл, и неясно было, когда вернется снова.

На следующий день Авдей явился вечером, в то время, когда вся еда была приготовлена, и дрова в печи отдавали последнее тепло. Парень достал чурбан из кадки с водой, доложил дров в печку, плотно закрыл заслонку и поставил сушиться мокрую чурку прямо в печную загнетку. В третий раз он пришёл утром, достал чурку и оставил на лавке, на которой спала Алёнка. Той было любопытно, что парень собирается делать с чурбаном, но она не спрашивала. Балагур Авдей ходил со смурным лицом, Варвара тоже в последнее время была чем-то обеспокоена.

Вечером травница затеяла пирог с капустой и грибами, что было странно, ведь пироги пекли обычно по поводу, а такого вроде не намечалось. Пришёл Авдей, забрал чурку на улицу и начал топором отсекать от неё тоненькие длинные щепочки. Алёнка как раз возвращалась из бани, в которой стирала одежду. Она спешила в тепло избы, чтобы развесить сырые вещи, как обычно, за печкой. Поэтому пробежала мимо, глянув искоса. Присутствие этого мужчины в её доме, в её дворе приятно будоражило.

Через час Авдей зашёл в дом с толстенной связкой новенькой лучины — для чего и возился с чурбаном.

Варвара Степановна в благодарность пригласила его за стол, и Авдей остался на ужин. Алёнка обрадовалась. Всё же мастер внушал ей симпатию. И она, судя по всему, тоже ему нравилась. Но показывал он это делами.

Пирог у Варвары получился на редкость вкусным. Никак добавила она в начинку секретных травок. Или Алёнка просто устала от каш и похлёбок? Горячий травяной отвар согревал изнутри. Разговор неспешно шёл о новостях с рудников и заводов, и о работе Авдея, который закончил шкатулку по сложному чертежу, и на диво, без единого скола вышло.

Алёнка по большей части молчала. Она гнала от себя мысли о чувствах к синеглазому мужчине. Хотя и восхищалась его талантами и тем, с каким жаром он говорил в своей работе. Но надо оставаться на дружеской волне. Заводить здесь романтическую связь было бы не правильно — она всё ещё хотела вернуться к сыну. Да и Танюшка в Авдея влюблена. И вообще, его намерения по меркам здешнего общества оставались не ясны, до тех пор, пока он не посватался.

«Неужели я про сватовство думаю?» — удивлялась самой себе Алёнка. — «Ничему-то меня жизнь не учит! Хватит мечтать о несбыточном! Может он всей деревне лапти носит, окна чинит, да лучину колет, а я губу раскатала», — думала она, не сводя глаз с волнистых прядей, красиво обрамляющих загорелый с лета лоб Авдея.

— Варвара! Помоги! — крики с улицы раздались одновременно с сильными стуками в ставень.

Варвара, глотнув остатки отвара, пошла открывать двери. На пороге стоял худой мужчина средних лет, напуганный и в распоясанном тулупе.

— Заходь, Ганя, да сказывай, что стряслось, — скомандовала Варвара Степановна.

— Падка моя занеможила… — глухим голосом ответил мужик.

— Падка… — повторила Варвара, шарясь на полке с мешочками готовых травяных сборов, — занеможила… говорила я ей, чтоб поостереглась. С поясницей не шутят.

— Наконец, Варвара нашла то, что искала, и вышла в сени, чтобы надеть тулуп, подхватить холщовую суму и выйти вслед за мужиком.

— Ия пойду, — откланялся Авдей.

— Доброй ноченьки, — проводила его Алёнка.

В своём мире она бы попросила его остаться подольше. Просто так. С ним было интересно и как-то радостно. Но здесь холостому парню оставаться наедине с незамужней девкой, без особой на то причины, считалось верхом неприличия.

— Занеможила… и надо сразу к Варваре бежать, беспокоить её на ночь глядя, — ворчала вслух Алёнка, убирая со стола. — А ведь та наверняка давала отвар действенный. Просто женщина эта, Лада, кажется… Да. Поленилась отвар курсом пропить. И вот. Закономерный результат.

Тогда ещё Алёнка не знала, что у Лады хронически болели почки. Что накануне она долго стирала на реке, стоя по колено в ледяной воде. Что у неё случилось обострение, которое вкупе с банальной простудой и отсутствием антибиотиков просто убило женщину за ночь. И что у неё осталась пятилетняя дочка.

Про девочку, которая сидит дома, пока отец уходит на рудник, Алёнка узнала у колодца. Выходило, что пятилетний ребёнок с утра до вечера коротает время в тёмной остывающей избе, без еды и какой бы то ни было компании — родственников у приезжих родителей Стеши не было, а у местных баб и так забот хватало со своими детьми и немощными стариками. И забирать к себе на благотворительных началах маленькую нахлебницу никто не спешил поговаривали, что девочка драчливая и неласковая.

Алёнка ворвалась в избу вихрем и сразу же вывалила Варваре свои соображения на этот счёт.

— Супротив слова не скажу, Алёнушка, — ответила тётка Варвара. — Только смотри, места у нас мало, а тулуп один — на целый день ты уйти всё одно не сможешь. Сейчас по холодам то и дело зовут. То жар у ребёночка, то ещё что. Рудничное дело тоже народ косит — робят в забоях ногами в воде, а она студёная шибко. Да и камнерезы весь год пылью дышат, к зиме кашлем заходятся. Дед Михей-то у нас — долгожитель.

— Я попробую, тётя Варвара.

Быстро переделав все домашние дела, Алёнка принялась варить щи с запасом. А когда обед и ужин приготовились, отлила щей в небольшой горшок, закрыла его крышкой, обмотала холстиной, оделась и потопала в Полевской, в дом Стеши.

Открыла ей Стеша сразу. Была она, как и все девочки пяти лет, хрупкой, большеглазой и любознательной. Только заплаканной. Алёнка первым делом обняла маленькую затворницу, сказала, что всё будет хорошо, и позвала за стол обедать. Пока малышка справлялась с большой ложкой и тёплыми щами, Алёнка подбросила в печь дров, отправила внутрь горшок с крупой, водой и щепотью дорогой соли и принялась наводить порядок на полках и на полу.

Девочка поначалу неразговорчивая, отвечала на Алёнкины вопросы односложно. Но Алёнка не сдавалась. Её сыну шёл пятый год, и общаться с детьми она умела. Стеша, видя, что тётя не ругается, будто оттаяла, стала рассказывать про соседского гуся, про ребят на улице, которые её обижали. В какой-то момент Алёнка поймала себя на мысли, что сейчас расплачется. Ей жаль было девочку, но чем дольше она находилась в обществе маленького человечка, тем явственней перед глазами вставал Артёмка, а комок в горле делался просто невыносимым.

— А что у вас в подполе хранится, Стеша?

— Ой, тятя сказал в подпол одной не ходить. Там бабайка живёт, он за ногу схватит.

— Значит, схожу бабайку проведаю. Ему, наверное, тоже скучно одному. — Алёнка подняла тяжелую деревянную крышку и отставила её в сторону.

Темнота в подполе означала, что маленького окошка под потолком не было или его закрыли от холода. Пришлось зажечь вторую лучину. Когда Алёнка спустилась вниз по шаткой лестнице, первым делом она дала волю слезам. Невыплаканные, они бы осели на душе мутным слоем, а ночью вылились бы в очередной кошмар о детдомовском Артёмкином житье. Подобные сны мучили её периодически, но Алёнка считала их платой за свою устроенную жизнь здесь и за собственную тупость, благодаря которой она до сих пор не могла даже представить, где искать выход домой. Плакать старалась тихо, без всхлипов и стонов. Но нос всё равно шмыгал сам собой от заливающих его тёплых слёз.

— Тётя, а ты заболела? — спросила маленькая растрёпанная головка, свесившаяся в подпол.

— Нет, с чего ты взяла? — спросила Алёнка, вытирая мокрые щёки рукавом рубахи.

— Просто ты так же носом делаешь, как тятя. А он болеет. И тоже в подпол ходит, бабайку проведать. А мне тут скучно. Выходи, а? Расскажи ещё сказку.

Алёнка осмотрелась высыхающими глазами. Запасы Стешиного папы напоминали Варварины, и пришла мысль о том, что прошлым летом их делала мать семейства. А в новом году огородные дела лягут на плечи шестилетнего ребёнка, и никуда ей от этого не деться. В очередном горшке нашлось топлёное масло, Алёнка подхватила его и начала выбираться наверх.

Примерно через час каша в печи сварилась. Алёнка положила Стеше плошку еды, сдобрила кашу маслом и закончила сказку о царевне-лягушке.

Пришло время идти домой, хотя оставлять ребёнка одного очень не хотелось.

— Тётя, а зачем тебе уходить?

— Я у Варвары-травницы живу, ей тулуп нужен. Вдруг кому помощь нужна будет?

— A-а… а ты возьми мамин, ей он уже без надобности.

Алёнка опешила. То, с каким спокойствием пятилетняя девочка говорила о матери, которой не стало с неделю как, не укладывалось в голове. «А что я вообще знаю о детской психике? Ничего… Человек ко всему привыкает. Может быть, детский мозг в этом плане более приспосабливаемый?» Как бы то ни было, Алёнка обещала Варваре Степановне, что вернется через пару часов.

— Ну и возьми, — спокойно ответила Варвара, когда Алёнка рассказала о предложении девочки. — Пока Стежка дорастет, неношеный тулуп в конец испортится. Да и новенький ей захочется.

— Не знаю я… Никогда чужие вещи не донашивала.

— Ой ли?.. Ты сюда голышом явилась, али позабыла?

— Правду говорите, Варвара Степановна, — переосмысления давались Алёнке с трудом.

И какой избалованной она была в прошлой жизни, Алёнка поняла именно здесь.

Вечером она снова пришла в гости к Стеше, заодно и поговорила с её отцом. Про Раню Варвара сказывала, что он мужик добрый и сговорчивый. Мужчина выслушал Алёнку и принёс из сеней тулуп Лады, пахнущий чем-то кисловатым и новые валенки. Всё это он протянул Алёнке. Потом открыл сундук жены, посмотрел с грустью и сказал:

— Тут ещё одёжи осталось… Вдруг чего глянется.

Алёнка подошла к сундуку, в котором были аккуратно сложены выбеленные рубахи и цветные сарафаны с вышивкой. И всё же, как ни велик был соблазн, она ответила:

— Спасибо тебе, Ганя, но не возьму. Я и тулуп-то беру от нужды. И то на время. Разживусь своим, и принесу обратно. А из сарафанов мы Стеше что-нибудь пошьем, к лету-то вытянется.

— Это тебе спасибо, Алёна. Только не знаю теперь, как ещё расплатиться с тобой за заботу.

— А мне только в радость… У меня сыночек такого же возраста… — Алёнка запнулась, не договорив. Про сына она не рассказывала даже Варваре с Малашей, опасаясь последствий. — Давайте к столу, я там накашеварила, что нашла… А что Стеша больше всего кушать любит?.. — попыталась она перевести тему.

Алёнка усадила отца с дочкой за ужин, а сама, подхватив второй тулуп, попрощалась и пошла быстрым шагом домой. В вечерней темноте кружились первые снежинки. «Снег в этом году поздно начался — через пару дней уже полузимник — ноябрь по-нашему». Вокруг было тихо, тепло и пахло дымком. Сонные собаки побрехивали на припозднившуюся Алёнку. В иных домах уже и лучины погасили.

А про сына это она зря проговорилась. В местном обществе изображать из себя девку на выданье было гораздо почётнее и безопаснее, чем слыть незнамо чьей женой, с сыном, который делся невесть куда. Оставалось надеяться, что Ганя — не болтун или просто не понял, к чему это она про сына.

Глава 15

Так и повелось, что утром и вечером Алёнка занималась хозяйством в Варвариной избе, а середину дня проводила в компании Стеши. Готовила для неё, делала уборку, рассказывала сказки, и даже сшила несколько тряпичных кукол.

Вскоре к Стеше в гости зачастила подружка Маня — девочка чуть старше Стеши, тёмненькая и смешливая. Приходила она тоже сказки послушать да в куклы поиграть. Потом Маня привела младшего брата. А потом к Алёнке у колодца подошли бабы и сказали, что Стешка — не одна такая почти сиротка. Есть ещё детки, постарше, но не подлетки ещё, и тоже днями остаются сами по себе, пока отцы на работах. Да и многим бабам было бы в помощь, если б Алёнка и за их детьми приглядела. Ну а они уж в долгу не останутся.

Так и появился в Полевском переносной детский сад. Почему переносной, потому что малые дети сами топить избы не умели. А за день они выстужались. И чтобы никому не было обидно, Алёнка дежурила в домах полусироток по очереди. Сегодня у одного всех соберёт, печку натопит, щей наварит, всех накормит да сказок понарассказывает. Завтра — у другого, послезавтра — у третьего. Был ещё момент с продуктами. Ведь, у кого сидят, у того и запасы подъедают. А всего таких избушек шесть оказалось. Так и кочевали. Отцы детей были не против. Кто ж откажется от приходящей домработницы?

И бабы действительно не обидели. Если приводили своих деток, то продукты приносили или холсты на полотенца, или посуду. А кто-то и игрушки самодельные. К кому приводить, Алёнка утром у колодца говорила и сама туда детей по всему посёлку собирала — благо посёлок невелик — домов девяносто всего.

Само название — «детский сад», у колодца вызвало споры. Некоторые бабы всерьёз доказывали, что называть такие дома надо «детскими домами», от чего у Алёнки начинался дёргаться глаз, или «детскими огородами», что вызывало у неё бурные приступы смеха.

— Давайте так решим, бабоньки, — ответила однажды Алёнка, отсмеявшись. — Вот когда сами начнёте деток собирать, тогда и называйте, как хотите. А нам сподручнее звать сие собрание «детским садом».

— Ну, ты-то у нас в Европах училася, тебе видней, — съязвила Алевтина. — Хрен с тобой, Алёнка, зови хоть теплицей, хоть яслями.

«И вы даже не представляете, насколько правы насчёт яслей», — привычка говорить мысленно прочно вошла в Алёнкину жизнь. Но споры на том и закончились.

Дети к новой няне так и льнули. Она знала много диковинных сказок и никогда не ругалась. Насчёт последнего Алёнка не была уверена, но её знания по детской психологии всё равно были обширнее, чем у большинства здешних взрослых. Поэтому конфликты она старалась решать миром. Ну, или просто иногда давала ребёнку выплакаться, хотя здесь это не особо поощрялось.

Иногда приходил Авдей, приносил деткам гостинцев из города. Как-то принёс пару дудочек и учил мальчишек играть. Но приходил он всегда ненадолго — работа не ждала. Уроками, как на грех, прямо-таки закидали, даром, что день световой уменьшился.

Услышав, что Авдей в детский сад заглядывает, зачастила и Танюшка с подружками. Алёнке их помощь была только на руку. А в ситуации назревающего любовного треугольника молодая женщина решила временно снять с себя всю ответственность за чужие решения. Сама она Авдея не привечала, общаться с ним старалась ровно и по-дружески. Флиртовать и раньше не умела, и теперь практиковаться не собиралась.

И всё же Алёнка не могла не замечать поступков Авдея, которые её только радовали. Парень тоже не флиртовал, просто делал всё, что мог для неё и ребятишек. А Танюшкиного интереса будто и не замечал.

Слух об Алёнкиной затее быстро распространился по Полевскому, и однажды в начале снежника на огонёк зашёл Никифор Семёнович. Расшалившиеся было дети, сразу притихли. Было что-то такое в сером взгляде счетовода, от чего внутри цепенело.

— Ага… — только и сказал бородач, когда зашёл в избу Гани, чья очередь была принимать у себя детский сад.

— Доброго дня, Никифор Семёнович, — подала Алёнка хороший пример детям.

— Холодно… шёл мимо. Не найдется ли у тебя, хозяйка, выпить чего?

— Отвар липовый с обеда остался. Будете? Тёплый ещё. В горшках всё подъели, а на ужин ещё не готовила.

— Отвар — дело хорошее… — Никифор принял из Алёнкиных рук кружку и начал пить, не торопясь, осматривая домашнее убранство и детей. — И дело ты хорошее затеяла… Мы тут только и можем, что сироток по чужим семьям царским велением пристраивать. А если какая баба сдетной вдовой осталась, так сама себе мужика быстро ищет. Не то сразу ноги протянет… — хохотнул мужчина. — Изба-то, если не выкуплена, в казну отходит, а с ней и огород. А выкупить их единицы смогли. У остальных, может, дети хозяевами станут… Если повезёт… Да-а… такие дела… А ты вот… с отцовскими детьми возишься… Никак грехи свои искупить хочешь… — серые радужки впились в Алёнкино лицо, а самой ей стало не по себе.

«На что это он намекает?.. Что ему надо?.. Да ещё и при детях разговор завёл…»

— Молчишь? — повёл бровью Никифор Семёнович. — Молчи-и… да слушай внимательно… — угрожающе, но тихо прохрипел бородатый мужчина. — Был я давеча в крепости Екатерининской… по делам… не суть… В мыловаренную слободку заглядывал… После пожара там мало кто из старых доживает. Дак, я упёртый, нашёл… И знаешь, что местные старожилы говорят?..

Апёнкино сердце заухало в грудной клетке, как отбойный молоток. Она поняла, к чему ведёт Никифор. Варвара Степановна сама до сих пор боялась такого поворота. На одно они надеялись, что свидетелей не осталось.

— А говорят они вот что… При пожаре-то вся семья Васильевых погорела. Из-под угольев потом пять тел выволокли. Были у них две девки — племянницы Варвары. Были… Груша да Луша… Чуешь, чем пахнет?.. — Никифор мерзенько захихикал. — Приказчику нашему недосуг разбираться. А вот барину интере-есно будет… Барин наш завсегда готов новую девку в услужение взять… Сперва-то поучит плетьми. Лично. Чтоб не сбегала, да за вольную себя не выдавала. А потом и того…

Чего, «того», Алёнка уточнять не стала. Она сидела на лавке, едва справляясь с тошнотой и не зная, что сказать Никифору, чтобы не сделать ситуацию ещё хуже.

За что её невзлюбил этот совершенно чужой человек? Ведь он специально выискивал! Зачем?..

Никифор встал и тяжелыми шагами пошёл к выходу. У самой двери он обернулся:

— А сбежать отсюда не получится, даже не думай… Лучше плети и барский сапог, чем волчьи зубы… Подумай… — дверь, размахнувшись, хлопнула, а Алёнка вздрогнула всем телом.

Остаток дня она досидела с детьми, будто тяжелым придавленная.

И сказки на ум не шли — мысли путались.

Вечером Варвара выслушала Алёнку и подтвердила, что племяшек её и вправду звали Лукерья и Агриппина.

— Знала я, что Никифор это дело так не оставит и начнёт выведывать. — Женщина помолилась иконе, пока Алёнка нервно толкла в ступе куски каменой соли. — Ты одно запомни: в обиду тебя не дам. И найду, что барину ответить, коли разбирать он это дело станет.

— А на уровне приказчика возможно расследование? — уточнила Алёнка.

— Ну, Никифор — не дурак. Не даром же он тебя барином стращает. Приказчик наш — немец — человек просвещенный. И крепостное право осуждает. В таком споре он мог бы стать нам помощником. Да только — бумажный волокита. И записям верит больше, чем людям. А вот с бумажками у нас беда… Одного Никифор забыл. Есть у меня против барина слово заветное.

Однако, как не успокаивала Алёнку травница, та всё равно дрожала, как осиновый лист. Ну, правда, что Варваре сказать против барина?

С этих пор Алёнка снова начала плакать ночами.

И всё же, человек ко всему привыкает. Привыкла и самовольница жить с дамокловым мечом над головой.

Барин был в отъезде. Да не в столице, а поговаривали, что за границу отправился — тамошний заводской опыт перенимать. По словам Варвары Степановны, разменял он уже шесть десятков. И Алёнка, глядя на счастливую Фильку, предвкушающую замужество за старика, приходила к выводу, что ничегошеньки в этой жизни не понимает.

Приближался Сочельник — день перед рождественской ночью, и один из самых любимых праздников полевчан. Несмотря на то, что день этот сделали выходным, и отцы Алёнкиных подопечных собирались провести праздники с детьми, Алёнка предложила собраться вечером.

Днём по традиции, все должны были пойти в церковь на праздничную службу. Но так как всё население Полевского церковь вместить не могла, то ходили на службу в основном пожилые люди да церковные активисты. До первой звезды все должны будут соблюдать строгий пост. А после можно и застолье собирать.

Праздничный ужин с играми, песнями и сказками Алёнка предложила устроить в самой просторной избе — Ганиной. Пригласила она на праздник и помощников своих — Авдея, Танюшку с подружками и несколько стариков и старушек, которые тоже повадились приходить в детский сад, просто так, от скуки. Алёнка всем была рада. И баб у колодца позвала, кому сподручно и охота к застолью присоединиться.

В итоге народу в избе собралось — не продохнуть. Зато было весело, как-то дружно и по-домашнему. Пришли и дед Михей с Агафьей к несказанной Алёнкиной радости, ведь в последний раз старичка она видела ещё летом, когда он довёз её до Екатеринбурга. Варвара с Агафьей не разговаривали, переглянулись только. Но споров в честь праздника мудрые женщины решили не затевать.

Алёнка со Стешей и бабы, которые пришли помочь, весь день варили кутью, пекли расстегаи с мясом и ватрушки с вареньем. Поставили на стол и моченые яблоки, и солёные огурцы. Варвара принесла свой фирменный пирог с капустой. Огромный горшок с фруктовым взваром ей помог дотащить Авдей. Кто-то принёс кусок жареного порося. Собрали всем миром посуду и рушники.

Темнело рано, поэтому за стол сели сразу же, как только Авдей зашёл в дом с вестью, что первая звезда уже зажглась. В избу поставили три стола, один из которых мужики приволокли от соседей — родителей, Мани, которые пришли на праздник всей семьей. Место нашлось для всех.

Но самое интересное началось после ужина. Дети играли в игры, старики пели песни-былины. А взрослые вспоминали сказки, кто какие знал. Пришлось и Алёнке рассказать на бис «Кота в сапогах» и «Золушку».

Через несколько часов начали расходиться. Детям нужно было спать. Стеша с соседскими детьми — Маней и её братиком — засопели на полатях. Соседи, пользуясь случаем, тихонько ушли домой под ручку. Убрали с двух столов. А за третьим, который был у самой печки, остались Алёнка, Ганя, Варвара, Авдей со своими стариками, Таня с подружками, пара баб да прочие старики. Варвара достала откуда-то бутыль бражки «выпить маленько», и разговоры пошли на взрослые темы. Сказы тоже рассказывали, но уже не для детских ушей, про волшбу запретную, да нечисть лесную и горную.

Апёнка крепко задумалась под мерный голос деда Михей, который травил байки о своём мастеровом деле и о происшествиях, которые у них на Гумешках случались.

— Гляжу под ноги, а там малахитовый камень, во-от такой. Ага… На распил рисунок вышел, будто дерево в лесу стоит, а на нём птаха… И такая… Живая! Будто взлететь собирается…

«Хорошо-то как…» — думала Алёна, — «Если оставшуюся жизнь придётся прожить крепостной, чьей-то вещью, за которую всё решают, то… Надо наслаждаться свободой… Ценить каждую секунду… И сегодняшний день был счастливым…»

Её взгляд скользил по профилю Авдея, который сидел напротив, но смотрел сейчас на деда Михея. Широковатый нос с небольшой горбинкой, незаметной спереди. Пальцы, потемневшие у ногтей, рвут кусок сладкого пирога — за неимением перчаток и аппаратов, мастера всё делали руками, и каменная пыль смолоду въедалась в кожу.

— …Прислонилась к стене малахитовой и загадала дома оказаться. И в тот же миг, растворилась Забавушка, только её царицыны прислужники и видели. А украшения, те самые, из шкатулки, какое-то время на стене висели. Народ, как отмер, давай их со стены отковыривать. А они, будто лёд цветной, капельками истаяли.

«…что?» — и сонливость с Алёнки будто рукой сняло.

Глава 16

— А куда потом эта Забава делась? — любопытство так и распирало Апёнку.

— С тех пор её никто не видел из нашенских… — ответил дед Михей, приглаживая бороду. — А вот мраморские сказывали, будто объявилась Забава у них. Прямо в уборе царском. И то странно, что видели, как она наряженная по лесу шастает. Потом, значит, вышла на дорогу. И приметил её заезжий купец. Он-то Забаву замуж и забрал. Шибко по сердцу ему пришлась красавица нашенская… Правда это или нет — не ведаю. Одно точно: шкатулку потом с нарочным матери Забавы к дому привезли. Она мне её приносила, спрашивала, сколько стоить может такое богатство. Видно, продать хотела. Избу-то муж выкупил, да одной одинёшенькой жить тяжко.

Варвара Степановна на эти слова даже крякнула, но ничего не сказала. Только бражки себе из бутыля долила.

— Так вы видели её… — у Алёнки дыхание перехватило. — Шкатулку…

— Видел, Алёнка. Со старых глаз показалось, что узор по ней будто ходуном ходит.

«Вот оно!» — ходуном зашлось сердце попаданки! Да с такой амплитудой, что её заметно начало потряхивать. Надо было ещё что-нибудь спросить, но мысли путались.

— Что, Алёнушка? — дед Михей заметил, что его сказ переполошил девку не на шутку.

— Мм… Так шкатулка эта чудесная и сейчас в Полевском находится?

— Кто его знает, дочка? Может, и в Полевском.

Домой Алёнка не шла — летела.

«Шкатулка в Полевском! Вот он — выход! Сомнений быть не может — девушка надела украшения и перенеслась. Правда, не прямо домой, а в Мраморское, да ещё и в лес, хотя мать её жила здесь. То есть, сбой какой-то имел место быть. И ещё нестыковочка — меня-то сразу перенесло, а в книге, если этот сказ по Забавиной истории написан, в книге она сама до столицы добралась, пришла в зал и… Она осмелилась дерзить царице! Значит, была уверена, что перенесут её камни! И значит, есть какой-то способ управлять их свойствами. Но какой? Загадать желание? Так я не загадывала. Или…»

— Алёна, рассеянная ты какая-то… — провожающий девушку Авдей перебил ход мысли.

— Что?.. — Алёнка сейчас мечтала поскорее добраться домой, рухнуть на лавку и хорошенько обдумать наметившиеся перспективы, хотя рождающиеся в голове идеи прямо-таки бежали впереди неё.

«…И тогда я вернусь домой. Домой! К Артёмке! Подальше от этого страшного Никифора с его чёртовым крепостным правом… Надо только добраться до шкатулки… Надо выяснить, где живёт мать Забавы. У неё ещё сыновья, но те взрослые, значит, или на работе будут, или живут уже отдельно. А сама мать сидит, значит, дома… Но нет, к колодцу же ходит?.. Ммм… Как сделать, чтобы Варвара утром вместо меня к колодцу пошла?.. Тогда я успею проскочить в дом Забавы незамеченной… Ой, там же собака может быть… Наверняка есть — такое богатство-то охранять надо. Как обезвредить собаку?.. Снотворных таблеток, как у Шурика, здесь не купить, докторской колбасы, кстати, — тоже… И вообще, кто знает, в каком схроне она шкатулку прячет? Вдруг времени, пока она у колодца будет, мне попросту не хватит?»

— Ну, ты согласна? — Авдей, судя по всему, что-то одухотворённо ей объяснял, но что именно, Алёнка в упор не слышала, занятая своими мыслями.

— На что?

— Ты не смотри, что мы оба — сироты. Михею с Агафьей детей бог не дал. Так я им заместо сына. Да и Варварина избушка потом тебе, как приданое, отойдёт. Ну и я заработок имею. Только давай тянуть не будем. Сарафан этот шить. Я тебе, какой хочешь, сарафан к свадьбе купить смогу. Хочешь, как у царицы платье? Шьют такие в Екатеринбурге. И тебе сошьют.

— Вот! — вспомнила вдруг Алёнка и от возбуждения произнесла это вслух. — Хочешь царицей стать? Это она у меня из зеркала спросила! А я ей ответила, что не моё это всё, что…

— Алёна, я тебе про свадьбу… — вклинился в эту блажь мастер.

— Что? К-какую ещё свадьбу?.. Авдей… — Алёнка замотала головой.

Окружающий мир крутанулся вокруг неё.

«А последнюю кружку браги это я зря…» — Алёнка с сожалением вспомнила, что выпивала она впервые за 5 лет, и что дозу горячительного следовало бы подуменьшить для первого раза.

— Всю дорогу замуж тебя зову, — Авдей пытался сохранять весёлость, но через неё всё равно проглядывала растерянность. — А ты будто и не слышишь меня… Про цариц каких-то балакаешь… Алёна, я жениться на тебе хочу. Только сил моих нет ждать, чтобы всё, как положено было, по обычаям. Если люб я тебе, то давай поскорее сладим.

— Авдей… — внутри Алёнки взревел ураган мыслей и эмоций.

За какой-то час всё так усложнилось! И стоило усилий придать себе вид холодный и неприступный, а самое главное, спокойный.

— Сколько тебе лет-то вообще? — раньше она не интересовалась этим вопросом, незачем было.

— Мне-то? 24-й годок пошёл.

«Ага… младше меня на три года».

— Скажешь, стар для тебя?

«А, точно, по легенде здесь мне 16, значит, разница… 7 лет. Нормальная по местным меркам разница. Хотя, что тут норма если…»

— Да ладно тебе, Авдей, Фильке и 16 нет, так весной за барина выходит, которому за 60… Не в этом дело… не в этом… — она старалась подобрать какую-то правдоподобную версию того, почему сейчас должна ответить отказом, на предложение руки и сердца, но на ум ничего не шло. — Я подумаю.

Авдей от такого ответа резко остановился. Где-то вдали гавкнула собака. А Алёнка стояла, моргая, не в силах осознать, что сейчас произошло, и какое решение она сама только что озвучила.

— Подумаешь? — Авдей выглядел ошарашено.

И то правда, вряд ли он ожидал, что ему вообще могут отказать.

Алёнка попрощалась. Она спешила. Не до парней ей сейчас с помятой самооценкой. Ну и что, что это она её помяла… Переживёт… Женится…

Вот только планы по возвращению в 21 век почему-то отступили…

Она лежала на лавке, глядя в темноту, и думала о том, что в Полевском искусный мастер на рынке женихов очень даже котируется. Даже, несмотря на то, что сирота. Видимо, потенциальные тести принимают во внимание и имущество деда Михея, и относительно высокий заработок молодого камнереза. А ещё то, что работа у Авдея с риском не связана. Ну, заболевают тут мастера раньше обычного, заходятся кашлем десятки лет и помирают тихонько, не дожив до 50-ти. Зато жена его может быть уверена, что под завал он не попадёт и от воды насмерть не застудится. Кстати, мастера ещё в город постоянно мотаются — поделку сдавать — значит, гостинцев привезти может. Ну и вообще приятно, когда муж талантливый и народом уважаемый. «Супер-звезда местного разлива… Шкатулка, Алёна, думай про шкатулку», — убеждала она сама себя, но мысли, то и дело соскальзывали на васильковые авдеевы глаза и его уверенные руки…

Всю следующую святочную неделю Алёнка пыталась собрать максимум информации о матери Забавы. Однако действовать, как в шпионских сериалах, оказалось безумно сложно.

Начала она с банальных расспросов.

Правда, дело осложнялось тем, что выяснять всё надо было ненавязчиво, да и круг её общения был ограничен. Неразговорчивая Варвара, дети из сада, которые мало что знают, их отцы, которые не любят сплетничать и Танюшка с подружками, чьи матери до поры стараются ограждать девиц от взрослой жизни. Единственным человеком, у которого можно было узнать про местную жительницу, оставалась Малаша. Но её Алёнка видела только у колодца, вкупе со столькими посторонними ушами, что посекретничать не было никакой возможности.

И всё же удалось выяснить следующее: мать Забавы — Людмила — вдова лет пятидесяти, имеет двух сыновей. Один живёт отдельно и работает на Гумешках рудобоем, другой проживает в доме матери, работает истопником домны на медеплавильном заводе. Сама женщина занимается хозяйством. По двору свободно бегает огромная дворняга. Единственный способ добраться до шкатулки — дождаться поздней весны, когда мать с сыном могут собраться в Екатерининскую крепость за покупками, либо лета, когда они начнут ездить на покос.

А за это время Апёнку загребут в услужение к барину… Но иного способа просто не существовало — быт крестьян зимой был построен таким образом, чтобы поменьше выходить на улицу.

Корову они недавно зарезали, и новую пока не заводили. За водой Людмила приходила поутру, но, как заметила Алёнка, женщина не стояла подолгу. Займёт очередь, наберет пару вёдер и домой. А изба её недалеко от колодца стоит — то есть, форы в случае чего не будет.

Про шкатулку — у вдовы она или нет — достоверно никто не знал.

Варвара рассказала очередную красивую сказку о том, как шкатулка вообще попала к Людмиле. Что по молодости муж её увидел в лесу Хозяйку горных богатств. Что с того случая все и начали про неё рассказывать. И что муж тот влюбился в красивую женщину, но она его полюбить не смогла, потому как каменная. И сердце у неё за века окаменело. Отпустила она женатика восвояси, а на память шкатулку дала с убором, достойным самой царицы. Ту шкатулку вдова ни за какие деньги продавать не хотела. Потому как память это не только о муже, но и о дочери, которая с драгоценностями этими играть любила. А дочка у неё пропала. Ушла по осени в Петербурх и не вернулась.

— Так Михей же что-то про Мраморское говорил. Про купца — жениха, — не поняла логики рассказа Алёнка.

— А ты слушай Михея больше. Тот ещё мастер сказы плести. Как начнёт, бывало, про каменный цветок трепать, только парням головы и дурит, чтобы они, значит, горных мастеров в своём деле превзойти хотели. — Варвара тяжело вздохнула. — Пропала Забава — вот и весь сказ.

— Думаете, полоз утащил? — задумчиво пережёвывая пригорелую корку хлеба, съязвила Алёнка.

— Ну тебя… — махнула рукой Варвара, — волки это. По осени волк знаешь, какой злой?

Вопрос этот остался риторическим, а Алёнке и так было, над чем поразмыслить. Поэтому она допила свой отвар, затушила лучину и улеглась на лавку, укрывшись и тулупом, и жилетом одновременно. Варвара, пыхтя, вскарабкалась на тёплую печь и вскоре засопела. Способность этой женщины практически сразу же засыпать порой поражала Алёнку — сама она так не умела.

Меж тем, снежник сменился на трескун, а вместе с ним пришло и Крещение — церковный праздник и последний день святок, когда девушки гадали на женихов.

Про гадание разговор завела Танюшка. А подружки её поддержали. Очень-очень они просили, чтобы Алёнка замолвила словечко Варваре Степановне в ворожбе искусной. А ещё только она могла предоставить свою баню — прочие родительницы были против святочных гаданий, потому как с недавних пор этого не одобрял церковный батюшка.

Алёнку и саму терзало любопытство о будущем, но она сомневалась. Вот не было уверенности, что Варвара обрадуется стае экзальтированных девиц.

Но Варвара на удивление сразу же согласилась. Да ещё и приплясывала целый день от нетерпения. И Алёнка начала понимать, отчего у травницы — женщины привлекательной в молодости и не растратившей своеобразного очарования даже сейчас — не было и никогда не будет мужа. Потому, что в душе она так и осталась девушкой. Озорной и на выдумки гораздой. А самое главное — свободной. Не могла Алёнка представить себе Варвару Степановну, молчащую в присутствии супруга или послушно выполняющую его указания. Да и подходящего мужа для неё представить не могла. И конечно, травница раболепно встречала и привечала начальство, но то была лишь маска для самосохранения, не более.

В назначенное время в бане установили пару небольших зеркал и две средние лучины по бокам, но так, чтобы обе попадали в отражения. Алёнка думала, что найти зеркала будет трудно, ведь даже у Варвары ни одного кусочка не сохранилось. Но на что только не готовы пойти девчонки, лишь бы узнать наперёд про суженых! Вот и зеркала тайком притащили. А матерям сказали, что друг к дружке в гости с ночевкой пошли.

Алёнка стояла около бани в толпе девиц и от скуки смотрела по сторонам. Колени, прикрытые лишь сарафаном, мёрзли на морозе и заставляли прыгать с ноги на ногу. В ночном черно-синем небе звёзды сияли так же ярко, как и бриллианты в серьгах начальницы отдела кредитования.

Боже, как давно это было…

И как больно резанула по сердцу тоска по сыну…

Ничего, она скоро вернётся в родной 21 век. Надо только сосредоточиться на собственном желании и увидеть ответ в зеркальном коридоре. Это сработает. Должно. Места здесь такие, что всякое волшебство возможно. Алёнка это кожей чувствовала. Правда объяснить толком, откуда взялась такая уверенность, даже самой себе не могла.

Девушки с улицы по очереди заходили в баню, пристально вглядывались в зеркальный коридор и старались увидеть суженого. Глупышки не знали или не замечали того, на что Алёнка давно уже обратила внимание — парней в Полевском гораздо больше, чем девушек. Их сюда специально свозили. Чтобы ни одна девка холостой не осталась. Или вдовушка. Одиноких вдов здесь и вправду почти не было — в этом Никифор душой не покривил.

Скрипнула банная дверь, выпуская с облаком пара Танюшку.

— Авдея увидела, девочки… — счастливая и зарумянившаяся она шептала имя любимого и, кажется, сама не верила своему счастью.

— И что он? Что он делал? К тебе шёл? — закидали её подружки вопросами.

— Работал, кажется… потом голову поднял… и так посмотрел на меня… серьёзно, — Танюшка всё ещё не могла прийти в себя.

«Надо же, какое сильное самовнушение», — скепсис защищал Алёнку от охватывавшего порой чувства вины. «Никто из девушек, что из бани вышли, конкретного парня не разглядел. Даже те, кто видел кого-то, рассказывали про силуэт вдалеке, не более».

— Алёнка, твоя очередь! Иди, Алёнушка, чего стоишь? — подталкивали её к банной двери Танины подружки.

Она вошла внутрь и плотно закрыла за собой дверь. Баня была непривычно ярко освещена, но по углам всё равно оставались зловещие какие-то тени… Что-то шевелилось там… А может, Алёнке показалось? По совету Варвары, она старалась смотреть только в зеркала. Точнее, в коридор из зеркал с множеством отражений огоньков лучины.

— Где шкатулка?.. — твёрдо прошептала попаданка.

Но зеркала молчали.

Изредка щёлкала левая лучина, видимо, отсырела в сенях.

— Покажи мне камни, которые перенесли меня сюда из родного времени, — повторила Алёнка свою просьбу более конкретно.

И вновь тишина…

Алёнку повело. Толи усталость сказалась, толи напряжение последних дней.

Она вглядывалась в зеркальный коридор так, будто от этого зависела её жизнь…

И когда вдалеке показалось какое-то движение, она сначала сама себе не поверила, но продолжала смотреть в середину зеркала. А фигура меж тем постепенно увеличивалась. Внутри зеркального коридора кто-то шёл. Да и сам коридор, выложенный бревнами бани, сменился на узкий проход, вырубленный внутри каменной горы.

Наконец начал просматриваться тёмный мужской силуэт. Алёнка не отводила взгляд. Мужчина, несомненно. Одет не по-местному, во что-то черное и обтягивающее. Алёнка глазам своим не поверила… Она бы не удивилась, увидя подобного персонажа на постере какой-нибудь рок-группы. Чёрная кожа, рельефное тело… Но в Полевском?.. Кудрявый, короткая чёрная бородка…

Апёнка слегка зависла, пытаясь объяснить самой себе необъяснимое. Вот и лицо показалось… И тут её внимание переключилось на то, что этот «Джон Сноу» держал в руках и то, что увидела она не сразу на фоне торса в чёрной рубахе — малахитовую шкатулку! Ту самую, присланную ошибочно курьерской доставкой — сомнений быть не могло!

Наконец мужчина дошёл до маленькой каменной площадки, поставил шкатулку на пол, развернулся и пошёл обратно.

— Вернись!.. Эй!.. Скажи, где ты её оставил?! — закричала Алёнка в спину удаляющемуся, но тот будто и не слышал.

«Опять тупик! Тайны, загадки — сколько можно!»

— Пожалуйста! — навзрыд повторила девушка. — Она мне очень-очень нужна!.. — женские кулачки с бессильной злостью стукнули кулаками по лавке.

Зеркала дрогнули. Мужчина обернулся. Сверкнули в темноте пещеры золотые радужки глаз.

Вокруг Алёнки всё будто помутнело, и она без чувств повалилась на холодный пол бани.

Глава 17

В начале лютеня, как и обещало начальство, прибыла в Полевской строительная бригада. Состояла она из двадцати молодых мужиков, часть из которых, по опыту прошлых лет, так и оседала в посёлке, пополняя ряды женихов и заводских рабочих.

Мужья из них получались завидные, хоть и приезжали они без родителей и прочих сродственников. Зато в тот же год получали избу с огородом и рабочее место на заводе.

Лес для стройки валили зимой, в трескучие морозы, пока внутри стволов не потекли весенние соки, из-за которых древесина могла начать подгнивать. Из заготовленного подсушенного леса избы строили до самой осени. И несмотря на работу без выходных и снующее начальство, поторапливающее стройку, появлялись строители и на хороводах, и на вечерних гуляниях.

Расселяли бригаду по домам местных жителей. По какому расчёту, никто не знал. Но у колодца поговаривали, что если откуп Фролу Лукичу дать, то не подкинут нахлебника, от которого пользы, что от лаптя сношенного. Помогали они только запасы подъедать. И траты эти никто не возмещал. Да и девок приходилось блюсти строго. Запретная любовь — она манкая, за годы в посёлке разное случалось.

Варваре Степановне повезло — никого к ней не подселили. Зато, как удалось выяснить, появился новый житель у вдовы — владелицы малахитовой шкатулки. И хотя Алёнка своими глазами видела, как оставил кудрявый брюнет её в пещере, эту информацию она проверенной не считала. Мало ли, что от усталости примерещится? Да ещё и при гадании. Вон, Танюшке Авдей привиделся. А меж тем он ужом вокруг Апёнки вьётся и никого-то больше не привечает.

Правда, Алёнке было не до Авдея. И хотя, следовало признать, что он давно уже поселился в её сердце, мечты о счастливом будущем в Полевском 18 века попаданка старательно отгоняла воспоминаниями о сыне. И только перед самым сном, когда сил контролировать ход мысли уже не было, окутывали Алёнку сладкие грёзы о мастере по камню, звучал в голове его голос, и видела она во сне длинные светлые ресницы поверх васильковых глаз…

Днём же она разрабатывала план банальной кражи с проникновением. «Не мы такие — жизнь такая». Но чувство стыда всё равно исподволь покусывало.

О том, как выкрасть шкатулку она думала непрестанно. Непреодолимым препятствием была собака. Сама Алёнка никак не смогла бы разминуться с четвероногим охранником. И справиться с ним не смогла бы. Пёс этот славился не столько дурным нравом, сколько очень громким лаем. И даже на прохожих звонко тяфкал так, что весь посёлок слышал. А если кто-то из гостей во двор заходил, то сын Людмилы еле сдерживал рвущегося к чужаку зверя, лающего оглушительно с хрипами и рыком.

Зато спокойно найти шкатулку, хоть в доме, хоть во дворе сможет подселенный строитель, к которому собака привьжнет через какое-то время. Во всяком случае, Алёнка на это надеялась.

Но как сподвигнуть незнакомого человека на кражу? Ведь если его поймают, то сошлют на каторгу без суда и следствия! Да и в случае успеха Алёнке было нечего предложить напарнику — украшения ей нужны все. Разве что шкатулку драгоценную пусть забирает. А вдруг ценности без шкатулки не работают?..

Алёнка долго обдумывала эту задачу, пока не решила начать с малого — познакомиться со строителем. А дальше жизнь могла сама подбросить удобный случай.

Нужного строителя звали Тимохой Косым. Но перемолвиться с ним словечком, не вызывая подозрений было просто не реально. Весь лютень и начало протальника их бригада пропадала в лесу, греясь в перерывах между повалкой деревьев у костров или в зимовьях старателей. В посёлок они возвращались затемно, когда Алёнка в избе Варвары занималась той домашней работой, которую не могла делать днём из-за детского сада.

Она уже хотела было оставить эту идею и попробовать придумать что-то другое. Но тут местные заговорили про масленичную неделю и народные гуляния с играми и кострами в воскресный день.

О том, что начальство закончит заготовку леса одновременно с проводами зимы, известно стало заранее. А так как для рабочих этот день сделали выходным, то Алёнка решила не собирать детский сад. Объявила, что хочет пойти на праздник — давненько, мол, она хороводов не водила.

После обеда большая часть жителей Полевского собралась на той самой поляне у плотины. К Алёнкиному приходу игрища уже были в самом разгаре. По краям поляны горели высокие костры, и все, кто не плясал и не громил снежный городок, грелись на темных проталинах вокруг них.

Алёнка несколько раз прошла гуляющую толпу вдоль и поперёк, прежде чем увидела тимохин красный нос и светлые вихры, торчащие из-под шапки. Судя по всему, пришёл Тимоха недавно и, как и все строители, сразу же ринулся в самую гущу хороводов, ручейков и салок.

Алёнка тоже присоединилась к игре, быстро спаровалась с косоглазым строителем и начала отчаянно ему улыбаться и пытаться заводить разговоры. Вид у неё при этом был кокетливо-неприступный. Потому что именно так местные девушки давали понять, что парень им нравится.

Местные хороводы сильно отличались от графичных, выверенных номеров в секции русских народных танцев, которую Алёнка посещала в школе. Полевчанки меняли движения как-то интуитивно, хаотично. Алёнка никак не могла понять правил и плясала невпопад. Ей повезло — Тимоха тоже не отличался особыми танцевальными умениями. Так что оба от души смеялись, оттаптывая друг другу ноги и нечаянно толкая другие пары.

Полдела было сделано — девичье внимание одновременно и смущало, и радовало парня. Соблазнительница уже мысленно продумывала свои дальнейшие действия. Одно гуляние, конечно, ничего не решит. Надо было придумать, где бы они могли с Тимохой видеться время от времени. Не для каких-то серьёзных амуров — боже упаси! В идеале она должна была стать для него этакой роковой пассией, ради которой он был бы готов на всё! А пока парень краснел, смеялся и поддерживал Алёнкину игру в поддавки.

Девицы Полевского охотно уступали несимпатичного кавалера в играх. Из-за косящего левого глаза за жениха его вовсе не считали. Сам Тимоха с мальства это чуял. Знал, что ни одна девушка по доброй воле за него не пойдет. Вдова какая-нибудь ещё могла бы. Но только тогда, когда он денег накопит или избу себе справит. Потому и в строители пошёл. И на масленицу явился не для того, чтоб зазнобу себе найти, а просто от скуки. Да и любил он праздники — люди в такие дни становились весёлыми, добрыми и как будто бы не замечали его изъяна.

А тут девка… Алёнка… Такая… Глазами зелёными так и сверкает… Неужто, разглядела за косоглазием, что парень он серьёзный? Работящий, старательный. И колотить свою жену не будет. Разве что, если неряхой окажется…

Алёнкины танцы вокруг Косого не остались незамеченными.

Сначала Алёнка увидела бледного Авдея за спинами тех, кто просто пришёл поглазеть на сжигание огромного чучела Масленицы. Выглядел мастер как-то растерянно, и Алёнку кольнуло чувство вины. Но что ещё она могла сделать? Натужно улыбнувшись Тимохе, она вошла с ним внутрь ручейка, который образовали парни и девушки сцепленными вверху руками.

После игры в ручеёк возникла небольшая заминка — девчонки решали, во что играть дальше, но никак не могли договориться.

Алёнку вдруг кто-то крепко схватил за руку и потащил в толпу.

— Авдей, что ты… — возмущённо начала было она отчитывать ревнивца, но когда подняла глаза, то увидела, что тащит её за руку Фрол Лукич. — Куда вы меня?..

— Захлопни хлебало. Разговор есть. В сторонку бы отойти. — Тащил её сквозь толпу темноволосый начальник вовсе не бережно.

Возмущение сменилось страхом, и Алёнка сочла за лучшее отмолчаться. По крайней мере, до тех пор, пока она не узнает суть претензий Фрола.

Наконец, помощник приказчика привёл её к тому краю поляны, рядом с которым начинался лес. Вопреки ожиданиям, мужчина не остановился у костра, у которого грелось несколько прилично одетых мужиков, в том числе и Никифор Семёнович, который провожал их внимательным взглядом, а повёл дальше, в лес, по тропинке, протоптанной строителями. Пройдя метров двадцать, Фрол Лукич остановился. Апёнке показалось, что мужик уже трижды раздел её глазами. Стало до того не по себе, что она начала пятиться назад, даже в сугроб одной ногой провалилась.

— Не боись, не трону, — прохрипел Фрол. — Я те помочь хочу, глазастая.

— Чем помочь? — с недоверием уточнила Алёнка.

— Никифор сдать тебя хочет барину. Говорит, есть за что.

— А вам какой интерес? — девушка чувствовала себя слепым котёнком от того, что никак не могла понять расстановку сил.

— Жаль мне тебя, глазастая.

«И этот глаз положил», — её трясло, к страху примешалось раздражение. — «Да только симпатия такая не надёжная. Сегодня нравлюсь — помогает, завтра разонравлюсь — лично барину на блюде принесёт».

— Есть у меня мыслишка на твой счёт, — продолжил Фрол Лукич. — Если замуж тебя отдать, барину ты без интереса станешь.

— Боюсь даже представить, что там за интересы у вашего барина, — нервно хохотнула Алёнка.

— Смотрю, Косой тебе приглянулся? — оборвал её помощник приказчика.

Вот это в её планы никак не входило! Замуж за Косого?

От возмущения она даже на какое-то время забыла, как разговаривать. Только стояла столбом да глотала ртом холодный воздух.

— Молчишь? Значит, согласная, — ухмыльнулся Фрол. — Ну а мы Тимохе избу первому отстроим. И весне вас обженим честь по чести.

— Да не пойду я за Косого замуж! — вскинулась Алёнка и даже ногой топнула. — Пожалела парня, а вы сразу под венец? А меня спросили?!

— Да кто ж бабу спрашивать станет? Окстись, девка! — захохотал Фрол.

— Не пойду за Косого! — уперев руки в боки, стояла на своём Алёнка.

— Пойдёшь! — похоже, эта игра начала Фролу нравиться.

— А я Варваре пожалуюсь!

— Опальной бабе? Жалуйся…

«Опальной? Вот оно что, оказывается», — Алёнкины мысли метались, как чижики в клетке.

— A-а… Мы к приказчику пойдём!

— С жалобой пойдёшь — неприятностей наживёшь. Приказчик наш любит, чтоб бумажки все справные были. А у тебя нет ни одной.

— Вы же запись сделали… с Варвариных слов… — произнесенный вслух, этот довод прозвучал так жалко, что весь Алёнкин задор мигом рассеялся. — Всё вас раньше устраивало. Так чего теперь-то? За что вы меня несчастной сделать хотите?.. — упавшим голосом пыталась она докопаться до истины.

— Как записали, так и перепишем, чай, мороки немного, — Фрол поглаживал бороду, упиваясь чувством собственного превосходства. — Так что, не ерепенься понапрасну. Пойдёшь за Тимоху и всё тут.

— Ни за какого Тимоху я не пойду! — аргументов у Алёнки больше не было, но и желания обзаводиться мужем — тоже.

— А я сказал: пойдёшь, как миленькая. А вдарим плетью, поперёд повозки в церкву побежишь, — с ослиным упрямством твердил Фрол Лукич, не гнушаясь уже откровенными угрозами.

— Она за меня пойдет, — Авдей вышел из-за деревьев внезапно.

Фрол и Алёнка настолько были вовлечены в спор, что не услышали идущего по сугробам мастера.

— Авдей, да пойми же ты, я не могу… — начала было Алёнка, но тут же поняла, что в присутствии Фрола им этот вопрос не обсудить.

— Беглая она, Авдей, — заявил Фрол таким тоном, что сомнений быть не могло — это не шутка.

— А и пусть! — Авдей шагнул навстречу начальнику, закрывая собой Алёнку.

— Да что ты городишь-то? Одумайся, — Фрол картинно постучал себя пальцем по лбу. — Муж крепостной по указам сам крепостным становится.

— Откуплюсь лет за десять, и Алёну выкуплю. Сам знаешь, Фрол, у меня выйдет, — спокойным голосом ответил Авдей.

Алёнка ошарашено смотрела в спину мастеру и не верила своим ушам…

Этот человек только что согласился пожертвовать ради неё десятком лет своей свободы! А что сделал для неё Влад?..

— Не могу я жить без неё… Режу камень, а перед глазами она стоит, — признался Авдей Фролу. — Ты же помнишь сам. У тебя так же с Оксюткой было.

У Алёнки на глаза навернулись слёзы, а в горле образовался комок. Благодарность, счастье и осознание невозможности это счастье принять и прожить — всё смешалось в мыслях и на сердце…

— Ну, как знаешь, Авдей, — будто сквозь пелену послышался голос Фрола. — А я бы подумал. Оксюткиному отцу я чуть всего докинул, вот и выкупили. А тут… Иэ-эх… — Помощник приказчика махнул рукой и пошёл восвояси.

— Алёна, поговорить надо. — Авдей тронул её за плечо.

— Надо… — тихо повторила она.

Мастер вытер замерзшими пальцами Алёнкины мокрые щёки и взял её под руку.

— Пошли в повозку, я Снежку тут недалеко оставил.

Глава 18

Привезла их Снежка в зимовье. Авдей помог Алёнке слезть с повозки и открыл двери в избушку. Сам он повёл лошадь в смежный хлев, дал ей сено и пододвинул деревянную поилку с подёрнутой ледком водой. Пока Авдей устраивал коняжку, Алёнка сидела внутри на лавке сама не своя, не зная, о чём говорить и что делать.

Судя по кострищу, в зимовье ещё совсем недавно кто-то был. Вокруг очага толстым слоем лежал зелёный лапник, а на полке, прикреплённой к стене, осталось несколько комков сухой мягкой травы для разведения огня. Тут же теснилась разная кухонная утварь, а один горшок был плохо отмыт сбоку от присохшей каши.

Когда Авдей хлопнул дверью, Алёнка вздрогнула.

— Замерзла? Сейчас согреешься, — приговаривал мастер.

С собой он принёс холщовую сумку и котелок, полный снега. Мужчина достал кресало, подтащил охапку нарубленных веток из заготовленных в углу избушки, и начал разводить огонь.

У Алёнки и впрямь зуб на зуб не попадал, но скорее не от холода, а от предстоящего разговора. Ведь после него развеется сказка, и Авдей навсегда исчезнет из её жизни. Потому что так поступил бы любой нормальный человек с развитым инстинктом самосохранения.

Вскоре внутри костра защёлкала пустая сосновая шишка, а от её смолистых боков занялись сухие ветки. Авдей вбил в землю пару рогатин и положил на них жердь с подвешенным котелком. От жара снег начал таять и превращаться в воду.

«Вот к тому, что они тут снег топят и пьют, до сих пор не могу привыкнуть», — пыталась думать Алёнка на отвлечённые темы. — «У нас любые осадки настолько пропитаны вредными выхлопами, что… И всё равно. Я хочу домой… И с Авдеем, кажется, остаться хочу… Ведь правда же… И как разорваться?..»

Авдей будто подслушал её мысли и обернулся к Алёнке:

— Садись рядом со мной, тут теплее. А избушка всё равно не прогреется. Топим-то по чёрному, а у Михея от дыма кашель. Вот и сделали дырку в крыше поболе, — пальцем Авдей показал наверх, куда в специальное отверстие уходил дым, и откуда ветром задувало сухие снежинки.

По большому счёту, это отверстие служило и окном. Полупрозрачная слюда была дорогим материалом, и ставили её только в жилые избы, причём не всем это было по карману. Так что окно здесь с осени наглухо забили.

Алёнка уселась рядом с Авдеем, а тот продолжал потрошить свою сумку. Из маленького мешочка достал горсть сухих листьев и закинул в варево, достал ложку и ещё какую-то посуду, и начал помешивать отвар в котелке. По зимовью поплыл аромат смородинового листа. Такой же часто готовила Варвара Степановна. В руку Алёнке мужчина сунул сложенный треугольником блин.

— Агафья всю неделю пекла, вот и взял в дорогу.

— Так, ты куда-то собирался?

— В Мраморское думал съездить, инструмент тамошнему кузнецу заказать. Он в своём деле такой же мастер, как и я тут по камню.

— Много ты о себе думаешь, — Алёнке почему-то захотелось сбить спесь с камнереза, хотя бы и шуткой.

— Много не много, а об том, что я — первый мастер в округе, все говорят. Так-то Алёна. Жених я завидный, не кривя душой, говорю. Выходи за меня — не пожалеешь… Люба ты мне так, что сон потерял…

Алёнка молчала.

Очень вовремя она вспомнила про блин в руке и принялась его жевать. Без аппетита. Просто, чтобы потянуть время и придумать, с чего начать разговор.

Авдей достал откуда-то пару кружек, зачерпнул отвара и подал Алёнке.

— Зачем Тимохе Косому глазки-то строила? — вопрос этот прозвучал как-то… знакомо.

В своё время Алёнка точно так же у Артёмки спрашивала, зачем он налил воды в кинетический песок? Без критиканства и агрессии. Песок всё равно был испорчен. Это само по себе было наказанием. Хотя потраченных денег она жалела.

— Хорошо, расскажу. Только ты пообещай, что отвезёшь меня обратно в Полевской на лошади. Даже если решишь, что я — самый ужасный человек в мире. Всё равно не бросай тут. Ладно? Не хочу с волками встречаться, — Алёнка вздрогнула от накативших воспоминаний.

— Ладно… — тоном переговорщика с суицидником ответил Авдей. — Я тебя одну не оставлю. Просто расскажи всё по правде.

— Я не беглая, — с ходу начала Алёнка. — И никогда крепостной не была. Просто я из такой страны, которая находится очень далеко отсюда. Очень-очень… До неё не доехать на лошади и не доплыть на корабле… Помнишь сказ Михея про Забаву?

— Как не помнить, коли он его на всяком застолье рассказывает?

— Перенеслась тогда Забава с помощью камней из шкатулки малахитовой. Веришь — нет, но я сюда также попала. Но сначала… — Алёнка тяжело вздохнула. — Я должна рассказать тебе, как жила в своём крае и кто я на самом деле… Меня и вправду зовут Алёна Васильева. Мне 27 лет. Я была замужем за одним мужчиной, который нас бросил…

— Как это бросил? — перебил Авдей.

— Значит, всё остальное тебя не смущает? — улыбнулась Алёнка, тяжело дыша — свою тираду она выдала на одном дыхании. — У нас это часто бывает. Муж может легко развестись с женой.

— Чтобы она ходила и милостыню собирала?

— Нет. У нас там все грамотные. Каждый человек и читать умеет, и считать. И почти все женщины работают с бумажками… Но про это потом. Если захочешь, расскажу,

— Алёнка глотнула горячий отвар. — Самое главное: у меня там остался сын, Артёка, и ему 4 годика, понимаешь?

— Не совсем…

— Тебе нужно время, я знаю. Но я если честно и не рассчитываю, что после всего услышанного ты захочешь со мной… — голос её дрогнул. — Строить какие-то отношения…

— Алён, погоди, я сейчас не словечка не понял. Про какие это ты «ношения» говоришь… Про сына понял.

— А это самое важное! Это причина, по которой я не могу тут остаться, хотя я… полюбила тебя тоже, — прошептала она, опустив вниз глаза.

— Значит, любишь меня? — Авдей облапил Алёнку, одетую в тулуп, и ей стало жарко толи от костра, толи от разлившегося вдруг внутри жара желания…

Последнее надо было срочно притушить…

Ни к чему ей. Да и ему…

— Ты не понимаешь… — Духота раздражала, и она отстранилась от мужчины. — Артём там один остался, и я не знаю, что с ним? Как он живёт? Может быть, в детдоме? А может, его отцу отдали, которому он не нужен? Сын у меня добрый. Слишком. А таких гнобят постоянно… В почёте сильные и злые! — Голос начал срываться на крик. — Успеха добиваются самые горластые или те, кто идёт по головам… Но есть иные пути. Можно быть счастливым! Главное трудиться и любить то, что делаешь. И в мире так много прекрасного. А я не успела ему рассказать! Я ничего с ним не успела! И я хочу к нему, слышишь? Это мой сын! И он там один!

— Тише-тише, Алёнка, не голоси — волки услышат, — Как маленькую, обнимал и успокаивал её Авдей.

Хотелось и плакать, и смеяться. Отвар пролился на тулуп, и женщина поставила кружку на пол.

— Прости, я… В общем, мне нужно домой, и я вернусь… Чего бы это ни стоило. Только способ попасть туда такой же, каким меня сюда забросило. Надо надеть все украшения из малахитовой шкатулки и загадать желание. Наверное, лучше вслух… И, как ты понимаешь, перенесусь тогда я одна. И тебя с собой взять не смогу. Да и не стоит этого делать. Мой мир… Он слишком не похожий на твой… — Алёнка уже не вырывалась.

Она сидела в объятьях мастера с широко раскрытыми зелёными глазами и мысленно представляла родной Екатеринбург. Сияющие высотки, дорожные развязки, суету и многолюдность. И всюду бизнес-бизнес-бизнес, реклама и шумовой фон… Нет, это не место для полевского мастера по камню. Да и где он там малахит найдёт?

— Хорошо. Давай найдём эту твою шкатулку и отправим тебя домой, — прервал Авдей затянувшуюся паузу.

Алёнка глянула на него. Такого ответа она не ожидала. А между тем, представить себе злого Авдея она тоже не могла. И обиженным его не видела. Растерянным слегка — да.

Этот Авдей был почти таким же, каким Алёнка знала его раньше — улыбчивым и уверенным в себе. Вот только печаль на дне глаз залегла. И в лице что-то такое появилось, отчего сердце начинало сжиматься.

Стало совсем жарко. Алёнка всё-таки подалась в сторону, поднялась на ноги, сняла тулуп и два платка, повесила их на крючок в стене у выхода.

— Давай тулуп с шапкой, — протянула она руку к Авдеевой верхней одежде, развесила её по крючкам и вернулась к теплу костра.

— Добрый ты, Авдей.

— Просто тоже без родителей вырос… Матери не видел… Она в родах померла. А отца не стало, когда мне, аккурат, как твоему сыну, года четыре было.

— И как ты жил всё это время? — Алёнка знала, что Авдей — сирота, но как-то не задумывалась до сегодняшнего дня о жизни сирот в России 18 века.

— Как жил?.. А где придётся. Куда приказчик определит, там и кукую. Бывало, в одной семье нажалуются — в тот же день в другую переведут.

— На что жаловались-то?

— Что работник из меня плохонький, зря похлёбку перевожу. Но это, как по правде. А так, приказчику всякое рассказывали, мол, такой и сякой. И в каждой новой семье для начала прутом проучали, чтоб, значит, слушался… Да что там, — махнул рукой Авдей. — Прошло это, быльём поросло.

Алёнке стало грустно.

— А родственников у тебя тут не было?

— Неа. Родители мои — приезжие. Их у барина царь выкупил для работ на казённых заводах. Ну, не сам, конечно. Прислужники его в деревню приехали. Мои как раз повенчались, а на следующий день всех выкупленных собрали и ватагой на завод повели.

— Как повели? — Алёнка округла глаза.

— Повели и всё тут.

— А в повозки усадить нельзя было?

— Так, где ж столько повозок взять?.. — усмехнулся Авдей. — Коней всего с пяток отрядили, на них солдаты ехали с ружьями да кнутами для острастки. Потому как, бежали людишки в леса от конвоя. И отец мой может и сбёг бы, коли с матерью не был повенчан.

— Можно подумать, что если бы он не был женат, то сбежал бы, бросив невесту? Значит, не по любви они поженились?

— Кто его знает, Алёна? Они крепостными были. Может и по любви, а может и по барскому указу.

— Даа… В моём мире людям никто не указывает. Если что и делают против воли, так только за деньги. Или ради иной выгоды. Но жениться никто не заставляет.

— Скучаешь по своему краю? — сочувственно спросил Авдей.

— Стараюсь не думать об этом, чтобы сердце не рвать. До тех пор, пока не услышала от Михея про шкатулку, я выхода отсюда вообще не видела.

— Так что со шкатулкой-то? Думаешь к Людмиле сходить?

— Ага. Прийти и сказать: дайте мне ваши драгоценности погонять! — съязвила Алёнка.

— Куда погонять?..

— Забудь… — махнула она рукой.

— Как забыть, коли я помочь тебе хочу? — не понял Авдей.

— Я имею ввиду, что нельзя просто так прийти к Людмиле и попросить у неё шкатулку с царским убором.

— Почему?

— Потому что украшения эти вместе со мной перенесутся. Ты вспомни, Забаву в них мраморские видели… Значит, Людмила их попросту не отдаст. Они мало того, что стоят дорого, так ещё и память о муже и о дочери хранят.

— Ну, про мраморских мы доподлинно не знаем. Там те ещё сказочники живут. — Авдей почесал подбородок. — А как иначе до камней добраться?

— Украсть, Авдей… Не смотри на меня так… Я ради сына на что угодно готова… Для того и Косой нужен был.

— Так вот ты какая — Алёна Васильева… — Авдей покачал головой.

«Разочаровался… Конечно… Конец лавстори», — сердце упало, и печаль снова придавила душу.

В хлеву за стеной беспокойно заржала Снежка.

— Мне это тоже поперёк совести, — сказала Алёнка не для оправдания, а потому, что так оно и было. — Но иного пути я не вижу.

В горле снова встал комок. Алёнка подняла с пола кружку и принялась допивать свой отвар, чтобы хоть как-то облегчить неприятные ощущения.

— А я всё ж по-людски попытаю, — в упрямстве мастер не уступал горе-попаданке. — Вместе пойдём. И если Людмила откажет, тогда сам для тебя эту шкатулку украду.

Алёнка аж поперхнулась и закашлялась.

— Тебе говорили, что ты самый удивительный мужчина на свете? — сиплым голосом проговорила она и опять закашлялась.

— Ты только что сказала, — обворожительно улыбнулся мужчина.

Волчий вой раздался неожиданно громко, почти у самых стен зимовья.

Сердце девушки бешено заколотилось от панической атаки, а ладошки вспотели. Она машинально глянула вверх на дырку в крыше, в которую уходил дымок от костра. В проёме синело ночное звездное небо. И стало понятно, что засиделись они в избушке до темноты.

— Мне страшно, — простучала зубами Алёнка.

— Ты чего? Волки в зимовье не пролезут. Его же строили по-особому, чтобы от дикого зверя ночью спасаться.

Алёнка на всякий случай оглядела и массивную дверь с тяжёлым засовом, и стены без окон. И постаралась успокоиться. Но от каждой волчьей рулады всё равно становилось зябко. Авдей, видя, что Алёнка дрожит, подкинул в прогорающий костер дров, и пошёл было за тулупом.

— Обними меня лучше, — попросила она тихо.

И Авдей обнял.

— А до Снежки они добраться могут? — Алёнка жалела лошадь, которая вынуждена была бояться в одиночестве и время от времени громко ржала.

— Нет. Там такая же дверь, как у нас. А засовы тяжёлые волки снимать не обучены.

Дальше они сидели молча… Смотрели на пляшущие язычки огня и слушали потрескивание и шипение отсыревших веток.

Алёнка слегка приподняла голову. Щека прикоснулась к щеке. И как-то так получилось, что их губы встретились.

Оба они замерли в каком-то предвкушении…

Взвыли волки. Алёнка инстинктивно крепче прижалась к горячему телу Авдея. Губы проникли в губы… И оба они, не сговариваясь, решили жить здесь и сейчас, и выпить всё счастье, которое им подарила судьба…

Глава 19

Вечером следующего дня Алёнка с Авдеем сидели у Людмилы за столом, слушая, как во дворе заходится лаем собака.

Сына своего вдова отправила к другу, потому что Авдей с порога сказал, что перемолвиться хотелось бы с глазу на глаз. Где в это момент был Тимоха, Алёнка не знала. Но встречаться с ним не хотела.

«Раз она сына попросила уйти, значит, Тимохи в избе тоже нет», — рассуждала про себя Алёнка. — «Вряд ли Людмила позволила бы подслушивать чужаку».

Пока гостеприимная хозяйка накрывала на стол, Алёнка волновалась так, будто сидела в очереди к стоматологу. Не помогали от дрожи в теле ни ладонь Авдея, которая легонько сжимала Алёнкины пальцы, ни улыбка Людмилы, которая явно хотела угодить гостям.

«Надолго ли хватит той доброты, когда она узнает, зачем пришли?»

— А шкатулку, Авдеюшка, я продала давно, — спокойно ответила женщина, выслушав мастера.

И Алёнка ей сразу поверила.

Но не Авдей:

— Это ж память была. О муже. О дочери.

— И всё же, пришлось продать. Вдовий век короток, коль в кошеле не звенит. Как закончились деньги, да золотишко, что от Корнея остались, — тяжело вздохнула Людмила, — так и продала.

— Да кто ж сумел такие сокровища выкупить?

— Не сумел, а сумела, Авдеюшка… С тех пор как императрицы на троне одна другую сменяют, женщины с капиталами очень на многое стали способны… Очень на многое…

И Алёнке показалось, что это Людмила не про покупательницу драгоценностей говорит. И об том обязательно спросить надо. Но позднее.

— И всё-таки, как зовут женщину, что шкатулку купила? — как можно мягче спросила Алёнка.

— А что тут скрывать? Иоганна Этингер.

— Этингер… Что-то знакомое…

— Жена приказчика, — ответила женщина, и поднос с кулебяками величиной с ладонь к ним пододвинула. — Кушайте-кушайте, мои дорогие. Начинила яблоками мочеными. У меня сынок очень такие жалует.

Есть отчего-то не хотелось, но отказ от угощения, как уже знала Алёнка, мог обидеть хозяйку. А это в её планы не входило. Так что, взяв себе кулебяку и сунув вторую Авдею, Алёнка откусила большой кусь и принялась тщательно его пережевывать, запивая горячим отваром.

— Людмила, ты не думай, она мне не для работы нужна, — не сдавался Авдей. — Шкатулка твоя диковинная Алёнке понадобилась… Чтобы домой вернуться.

Женщина скептически подняла бровь и отпила из кружки. «Господи, что она сейчас обо мне думает?» — ситуация на глазах становилась патовой. Но терять Алёнке всё равно было нечего. И всю дрожь, как рукой сняло.

— Мы знаем, что с помощью украшений из шкатулки ваша дочь переместилась из Петербурга прямо в лес у Мраморского, — дожёвывая, напрямки сказала Алёнка. — И… Я тоже с помощью этих украшений перенеслась сюда из своей страны. И… вы, наверно не поверите, но моя страна очень далеко отсюда находится. Так далеко, что за всю жизнь не доехать… Только с помощью колдовства, — произнесла она сакральное слово и пронзила взглядом бесцветную женщину.

Заглянула в светло-голубые глаза, заметила и бледность кожи, и губы, что вдруг стали ещё светлее. Людмила замерла на какое-то время. А потом тряхнула головой, встала из-за стола и принялась ходить по горнице с беспокойством, как бы решаясь на что-то.

— Вы знаете, на что эти камни способны, — продолжила гнуть свою линию Алёнка. — А я так и не поняла, как ими пользоваться, — усмехнулась она над самой собой. — Я глупая, надела царский убор и села перед зеркалом. И наверное что-то не то сказала. Или подумала… В общем, проснулась здесь. А в моём мире… мм… точнее, стране, у меня сын остался. Маленький. И позаботиться о нём некому, понимаете? Я должна вернуться. Но как это сделать — не знаю. Может, слово, какое заветное есть? Или камушек, на который нажать надо?.. — Алёнка с надеждой глянула на Людмилу влажными глазами, но та упрямо хранила молчание. — Даже если сумею я до шкатулки добраться… Хотя, как это сделать? Ума не приложу… Всё равно нужно знать, как эти камни работают.

— Я не знаю, — тихо ответила женщина.

— Может, дочь ваша знает? Она знает, верно? Неспроста Забава царице дерзкое слово сказала. Понимала, что сможет перенестись… Куда она уехала, Людмила? Вы же мать… Так скажите…

Людмила молчала.

И если бы она только взглядом указала на дверь, Алёнке и Авдею пришлось бы уйти, не солоно хлебавши.

Но, видимо, сегодня им повезло. Или Людмилу задели материнские чувства молодой женщины. Вдова тоже давно не видела дочь. И скучала по ней нестерпимо. И переживала. Ведь отдала, по сути, в незнакомую семью.

Она стояла ещё какое-то время посреди горницы, прижимая руки к груди. Потом подошла к красному углу, завесила рушником иконки и зашептала какой-то наговор, из которого Алёнка уловила лишь: «Не слушай, избушка моя — хороминка… Не тут слово сказано…» А когда закончила, села за стол. Пальцы затеребили вышивку на рушнике, что лежал на столе.

— Тут если сказывать, то с самого сначала надо… — женщина тяжело вздохнула. — Мы с Корнеем тогда только-только поженились. Вольными ещё не были. Он — рудобой пришлый, я — сирота. По чужим избам всё мыкалась. А тут зажили ладно да складно. Не сразу заметила я, что муж мой смурной стал. Всегда балагурил. Один только и мог тоску мою развеять. А тут слова не вытянешь… Зато уроки по камню лучше всех у него пошли. И что диковинно — зашлют в какой забой плохонький, где только вода по колено да шлак один, а он и там ведро малахита за день набьёт. И всё одно — пороли его. Гуторили, мол, шибко приказчику дерзит.

Потом Забавушка родилась. Через какое-то время он шкатулку эту и принёс. Говорит, ударил кайлом, порода осыпалась, а из стенки готовый ларец выпал. Вынул он из мешка заплечного всю посуду с едой, шкатулку тряпками обмотал, да так в мешке и вынес наверх. Тогда ещё их кладь на выходе не обзыркивали. Это сейчас всё по строгости… Отдал мне, значится… Мол, от самой Горных богатств хозяйки это, в подарок за дочку. Я тогда ещё ничего не знала. Обрадовалась. Чудеса-то всякие и раньше у нас в Поясе случались.

А летом в праздники… на Купалу, кажется… Или на троицу, что травницы духовым днём кличут… Не припомню уже… Ушёл Корней ночью в лес и вернулся под утро с полными карманами золотого песка… Повезло, говорит, золотишка намыть. Даже место мужичкам показал. Ходили там потом, тоже мыли, было кое-что, но не сказать, чтоб много… Откупились мы тогда сами и избу выкупили. Зажили вольными. Ещё двоих сыновей народили. И вроде сытно жили. Но не весело как-то. Ушла из Корнея какая-то жилка. Стал он днями всё больше по лесу бродить. Охотиться, вроде как. Кашель ещё одолевать начал. Я к Варваре, трав попросить. Она от кашля дала, а от маяты, сказала, трав не бывает. А какие и есть, от тех вреда больше, чем пользы… Не помогли сборы. Ни забота, ни слова ласковые… Пару лет походил так-то, а потом в лесу его нашли. Мёртвого.

Схоронили мы Корнея и зажили дальше. Забава заневестилась. Всё чаще шкатулку эту открывала, камни примерить. Вроде как от тятеньки памятка. Наденет, и тоска прочь. Я и не препятствовала. Хоть какая-то девчонке радость. Только вот приговаривать она стала, что хочет, мол, барыней стать. А ещё лучше, царицей. И над всеми богатствами, что в Каменном поясе схоронены, владычицей быть. Я смеялась только, речи такие слушая. Оказалось, что зря.

По осени это и случилось. Вечера стали длинные, ветер стылый. По домам всё больше сидели. Я Забаву от трудов берегла всяко. А с подружками у неё не сложилось. Оно и понятно — с ней водиться — своих парней не видать. Вот и дозволяла на досуге с камнями играть… — Людмила смотрела прямо перед собой, будто сквозь незваных гостей. — Сидела Забава так-то, на лавке, да вдруг говорит: интересно мне, маменька, на Горных богатств Хозяйку глянуть, про которую тятя сказывал. Только я от печи отвернулась, чтоб сказать ей, что дурная это затея с Хозяйкой-то… Как истаяла доченька моя! Прямо туманом сизым в воздухе рассеялась… До утра я глаз не сомкнула, думала, что уже не увижу красу мою ненаглядную.

На заре она снова в горнице проявилась. Посредине прямо из воздуха и образовалась. Да одета не по-нашенски. И весь убор из шкатулки на ней. А сама-то, аки царица. Камни так и сияют! Я сначала глазам не поверила, думала, снится мне. Оказалось, не сон это был. Схватила я её за белу рученьку, а она упала на лавку, да так и уснула, слова не сказав. Крепко спала. Долго. А когда от сна отошла, поведала, что была в каменных палатах у самой Хозяйки подгорной. Что красива та не по-человечески. И хитра, что лисица старая. Хотела она чего-то от Забавы, про что заклинала в тайне хранить, а дочка не согласилась. Уговаривала Хозяйка долго. Обещала богатства неслыханные. Даже Петербурх ей показала с царицей всамделишной. И комнату, нашенским малахитом отделанную. А как повелела царица Екатерина схватить мою доченьку, та к стеночке малахитовой прижалась и обратно к хозяйке под гору попала. А оттуда домой попросилась. И отпустила её Хозяйка.

Ещё сколько-то месяцев прошло. Жили мы спокойно, никого не трогали, про шкатулку никому не сказывали. По посёлку Забава лишний раз не шастала. Вот только приехали из Сам-Петербурху начальники наши заводские, верховные. И растрепали, что дочь мою своими глазами в царицином дворце видели. Слухи пошли несусветные. А как же?.. Тут ещё шкатулка эта… Забава-то её в подпол упрятала. Но нет-нет и пожалуется, что зовут её камни проклятые. Будто мошки над ухом жужжат. — Людмила с какой-то досадой отбросила рушник, вздохнула и отпила из кружки. — Беспокоились мы. Чуяли, что скоро всё закончится. А чем? Не ведали… Женихи и раньше к нам ходили. А тут купец заезжий дочь увидал. В тот же вечер самолично посватался. В воскресенье обвенчались они в Екатеринбурхе. Когда при деньгах-то, любое дело скоро ладится. После они в Соликамск укатили. До крепости мы с сыночками её проводили, а потом уж не видали. Только весточки летом по хорошей дороге приходят. Городов-то по России матушке много рассыпано. У зятя моего в них дела всякие торговые имеются. Ездит она с ним. Даром, что деток бог не дал. Может и на сносях уже… Жду весточки по теплу… А где искать её, не ведаю. И томится душа по ней, кровиночке. А всё лучше Забаве от Каменного пояса подальше жить…

Пёс залаял пронзительно, с воем. Алёнка будто от наваждения очнулась. Грохнула передняя дверь, а следом, запуская холод с улицы, в горницу ввалился Тимоха, залепленный снегом по самую шапку.

— Алёна, — блаженно улыбнулся строитель и шмыгнул красным носом.

— И тебе, Тимофей, не хворать, — Алёнка встала, приветственно поклонилась, как учила её Варвара, и плюхнулась на лавку. — А это Авдей — мой жених. Познакомьтесь… Вот…

Авдей нехотя поднялся и тоже слегка наклонился:

— Вечер добрый. Ну, нам пора. Засиделись уж.

«А голос-то строгий и хмурится… ревнует, чтоль?» — кокетливо подумала Алёнка, выходя из-за стола. Им и вправду нужно было уходить. И хотя остались кое-какие вопросы к Людмиле, обсуждать их в присутствии Косого, не представлялось возможным.

— Заходи, Алёна, не стесняйся. Чем смогу, завсегда помогу.

— Спасибо вам за доброту сердечную, — Людмиле Алёнка поклонилась до самого пола.

На такой разговор не всякая бы отважилась. А она рассказала, что знала. Без утайки и без вот этого сказочного налёта.

Авдей провожал Алёнку до избушки Варвары Степановны, и всю дорогу они молчали.

Ныл низ живота. К этим болям Алёнка была привычная, вот только в этом месяце всё гораздо раньше началось. «Знать, не прост тот отвар был, которым с утра меня Варвара напоила. Может оно и к лучшему… Осторожнее надо быть…»

У самого двора травницы мастер прошептал:

— Не сходится что-то со шкатулками.

— Да, Авдей… Многое мы узнали, а что с этим делать — не ясно.

— Ты в какой избе завтра с детьми сидишь?

— У Гани соберёмся. Приходи после обеда, коль сможешь. Там сени просторные, вот и поговорим без лишних глаз.

Они обнялись на прощание, и Алёнка вошла в свою избу.

Ночью ей не спалось. Много думалось и про шкатулку злополучную, и про Горных богатств Хозяйку, которая всё-таки существует!

И это она виновата, что Алёнка сюда попала.

Что-то этой нечисти надобно. Но что именно, Алёнка выяснять не собиралась.

«Всё, что нужно — добраться каким-то образом до украшений, надеть их и сильносильно пожелать оказаться дома. И тогда всё закончится… А в Хозяйкиных играх я участвовать не желаю. И ноги моей в пещерах этих жутких не будет!.. Любопытно, конечно, что такого она Забаве предлагала. Но раз та отказалась — видимо, ничего хорошего».

Глава 20

Ночью Алёнке снова снились подземные переходы. И вот странное дело — во сне страха не было, зато поутру стало жутко так, до испарины.

А в пещерах… Сначала было темно, и Алёнка шла на ощупь по штольне. Стены под пальцами, вопреки ожиданиям, оставались сухими и тёплыми. Глаза привыкали и, наконец, начали различать тусклое зеленоватое свечение. Алёнка присмотрелась и поняла, что это порода прожилками легонько светится.

Каменный ход окончился неожиданно — штольня резко свернула, и впереди показался лес в сумерках. «Неужели выбралась?» — подумалось Алёнке, хотя желания такого у неё не было.

Босая нога ступила на мягкий мох… «Ой, одета я по-летнему… А раньше и не замечала, что босиком иду». Мох пружинил под ногами, будто пуховое одеяло укрытое махровым пледом. Вокруг высились сосны да ели. Между деревьями редко встречались кусты со звёздчатыми цветами. На камнях грелись ящерки. И хотя солнца не было, она откуда-то знала, что ящерки лежат довольные, даже глазки блестящие сщурили.

Алёнка глянула вверх в сумеречное небо. Или вовсе это не небо? Ни закатного лучика, ни розовой зари… Сизая дымка равномерно скрывала потолок огромной пещеры. «Подделка», — догадалась Алёнка. — «И небо. И лес. Да всё тут такое… Без запахов почему-то». Голова закружилась. Она упала на мягкий мох и…

Замычала за стенкой корова.

И Алёнка проснулась в доме Варвары.

День начинался с привычной рутины. Хлев, завтрак, колодец, потом сад у Гани в избе.

Авдей пришёл, как и договаривались, после обеда в сени. У обоих мысли бродили вокруг ожившей подгорной нечисти.

Впрочем, целоваться это не мешало.

И думать, что в Алёнкином времени про такие отношения говорили «всё сложно».

За ту ночь в зимовье Авдей на утро прощения попросил. Потому как не приняты были в Полевском до свадьбы этакие вольности. Тогда Алёнка напомнила, что никакой свадьбы у них не планируется. Поэтому и устои вековые можно рушить без зазрения совести.

Авдею эта мысль претила:

— Зачем делать то, за что всякий осудит, если можно просто пожениться?

— А зачем жениться на той, которая в любую минуту может навсегда исчезнуть? — стояла на своём Алёнка.

К согласию в то утро они так и не пришли. Но оба понимали, что друг без друга им тяжко. Что открыто крутить любовь на глазах у всего посёлка не стоит. И вообще для «вольностей» времени особо нет, а ближайшее укромное место находится в часе езды на лошади.

Поэтому после поцелуев разговор в сенях как-то сразу перетёк в деловое русло.

Оба заметили, что не сходились со шкатулками даты событий.

Получалась такая последовательность… Осенью 1764 года Забава побывала в палатах каменных. Зимой она вышла замуж и уехала восвояси подальше от камней и от их зова. Летом 1765 драгоценности купила жена приказчика. А уже через год шкатулка каким-то мистическим образом оказалась в Екатеринбурге 2018 и перекинула Алёнку в 1766-й.

Значит ли это, что у Иоганны камней больше нет? А может шкатулка, выполнив миссию, вернулась обратно к жене приказчика? Как-то же она осуществила путешествие во времени на 250 с лишним лет? Раз смогла туда, наверное, смогла бы и обратно?

Или вовсе она никуда не исчезала? Просто образовалась временная петля… Шкатулка ведь не живая, ничего ей от времени не делается. Лежит себе у приказчицы в будуаре, глядишь, как-нибудь и сохранится до 21 века. А уж потом… Магнетизмом камни обладают сильным. И внушать людям могут всё, что потребуется. Потому, видимо, и был курьер таким настойчивым. Что угодно и кому угодно всучишь, если приказы об этом мушиной стаей над ухом жужжат.

Но что тогда означало видение из зеркала гадального?

Пещера там была и Золотой Полоз. Про него Алёнка тоже Авдею рассказала. О Полозе мастер слышал, только раньше в него не верил. И людей, которые Полоза видели, лично не знал. Хотя по здравому рассуждению, кто о таком рассказывать станет? За колдовство в Полевском церковники никого показательно не карали, но все эти сказы про нечисть батюшка дюже осуждал. Вот и делились ими вечерами на сходках среди родных и близких. Да и то за сказки считали.

Разговор этот почти ничего не дал. Вопросов только прибавилось. Особенно у Авдея, насчёт временной петли. Но про это Алёнка позднее пообещала рассказать.

Одно они знали наверняка — предстояло выяснить, где шкатулка. У Иоганны или нет? Узнать это было практически нереально. Где чернь, а где немка — монаршая родственница? И потом, в Полевском Иоганна практически не жила, наезжала в местную резиденцию лишь летом, и бывала не долго. А по большей части блистала в светском обществе Екатеринбурга. Вот только туда что Алёнке, что мастеру хода не было.

Алёнка расстроилась.

Авдей шептал, что обязательно что-нибудь придумает.

— А пока думать будем, меня Никифор барину сдаст.

— Вот я и говорю — жениться нам надо. Жену мастера, поди, тронь — дороже станется. Чай, ценит барин своих камнерезов за зоркий глаз да за выдумку.

Алёнка молчала и думала.

— Авдей, а это больно, когда плетьми по спине бьют? — почему-то вырвалось у неё.

— Тебе-то?.. С одного удара сомлеешь, других не почувствуешь, — ответил он деревянным голосом и побледнел так, будто Алёнку прямо тут на его глазах и пороли. — Алёна! — Авдей тряхнул её за плечи. — Ты что говоришь-то такое?!

— Не кричи, милый, услышать могут… — попросила Алёнка, и ладони на грудь его положила. — Мне пора вообще-то. Странно, что дети так долго из-за дверей не выглядывают.

— И мне пора, — перехватил он Алёнкины ладошки. — Завтра в Мраморское поеду, инструмент сточился, всё одно обновить надо. А в следующий выходной в Екатеринбург. С тамошним батюшкой все сговариваются, кто жениться скорее хочет. Пусть назначит день. И месяца не пройдет, будем мы с тобою супруги. — Сказал и обнял крепко-крепко.

— Хорошо, а жить-то нам где? Я Варвару и садик не брошу. На тебе о Михее и Агафье забота, — ответила Алёнка.

— Мои старики новой хозяйке только обрадуются. Но неволить не стану… — и из объятий Алёнку выпустил. — Главное, что у нас бумага о супружестве появится и запись в церковной книге.

У Алёнки вдруг появилась надежда:

— А если в записи той укажут, что я — вольная, это будет потом моим доказательством?

— Нет, Алёна, этого мало. В церкви нам на слово поверят. Потому как не ходят крепостные сами по себе по церквам и не женятся. А вот если Никифор у себя в книгах запись исправит, то церковная окажется по ошибке сделанной. И её тоже со временем перепишут. Беглых много у нас развелось. Потому и верят больше учётным на заводах, которые по каждому человеку случаи дотошно разбирают… Так нас писарь учил.

— Ладно, иди уж, учёный… — вздохнула Алёнка.

И снова прижалась к Авдею. Потом нехотя его отпустила, и двери на улицу притворила.

Дети в горнице на удивление играли дружно и как-то тихо, а Филька с Танюшкой домывали посуду, что от обеда осталась.

К вечеру, когда ушли девушки-помощницы и почти всех детишек по домам разобрали, Стеша взобралась к Алёнке на коленки.

— Я тебе секрет один рассказать хочу, Алёнушка, — таинственно прошептала девочка.

— Да неужели? — улыбнулась Алёнка. — А по-моему, нельзя секреты выбалтывать.

— Нельзя. А я всё равно рассказать хочу. На ушко.

Алёнка подумала, что это какая-то детская игра и с готовностью подставила ухо. Сбивчиво и округляя глаза, Стеша поведала о том, что когда Алёнка вышла с Авдеем поговорить… «Надо же… Не объявлялся Авдей в горнице. Наверное, кричали мы всё-таки громко…»…Танюшка всем приказала мышками сидеть, не то уши мигом надерёт. А сама встала на лавку, расковыряла дырку в стене, что от сучка осталась, тятя её по холодам соломой заделывает. В общем, слушала она долго. А потом тихо за печкой плакала. И когда Алёнка вернулась, Танюшка лицо вытерла и принялась Филе с посудой помогать.

«Вон оно что, а я и не заметила, в свои думы погружённая…»

Дома за вечерним чаем Варвара спросила Алёнку:

— Думу думаешь, по глазам вижу.

— Думаю, Варвара Степановна…

— Можь, совет какой дам?

— Может, и дадите, — вздохнула Алёнка. — Авдей замуж позвал, а Танюшка Малашина про то подслушала. И вот знаю я, что в печалях её не виноватая… А всё одно не по себе. Я ж теперь для неё — разлучница…

— Замуж, говоришь? А что-то сватов я не видала. — Варвара поджала губы. — Ты скажи ему, чтоб честь по чести невесту сватал. Ишь, какой! Пусть не смотрит, что сирота. Вековые обряды не зря соблюдать положено. От нечистых они охраняют. И… что люди-то скажут?

— Так не с людьми нам жить, а друг с другом, — с возмутительным спокойствием ответила Алёнка. — Нам бумага нужна и только. Чтобы барин от меня отстал. Говорят, ему замужние без надобности.

— Много вы про барина знаете, — проворчала Варвара.

А Алёнка продолжала, будто не слышала:

— И с совместным житьём обождём немного. Я ему так и сказала, что ни вас, ни деток своих садовских не брошу.

— Умгу… Вот значит, как… — В Алёнкиных словах был резон, и Варвара это признавала, но старые установки побеждались с трудом.

— А венчание в Екатеринбурге будет. Без всяких праздненств. Да и чем нам гостей кормить? — последний аргумент был ударом ниже пояса.

Но Варвара выдержала. Только крякнула недовольно. Потом вздохнула. А потом продолжали разговор, как ни в чем не бывало:

— Скоро твоих питомцев убавится. Слышала я, что Кондрат и Егорка женятся. Вдов возьмут. И скоро это случится. До весенних работ.

— Надо же… А где это вы слышали, раз к колодцу не ходите?

— Зато по всей деревне шастаю… Вот и считай, что до тепла две избы из сада долой уйдут.

— И трое деток, — дополнила Алёнка. — Нам это лучше даже, если подумать. Главное, чтобы в новых семьях у ребят всё сложилось…

— А про Танюшку ты голову не забивай. Молодое дело — зелёное… Лето придёт с хороводами, парни — её погодки в рост пойдут, вот и выберет себе нового жениха. Да и сама может покорпуснее станет… А как сладится её девичье счастье, так и забудет она про все свои обиды.

От этих слов Алёнка и успокоилась.

Вряд ли Танюшка поняла суть всего разговора. Наверняка только и уловила, что Авдей жениться собрался.

В сад Малашина сестра с тех пор приходила редко и работала спустя рукава. Но Алёнка её не ругала, жалела почему-то.

— Вскоре и ты, Филя, приходить перестанешь, — сказала однажды Алёнка барской невесте.

— Так до свадьбы ж ещё больше месяца, — поправила та косу и продолжила шить тряпичную куклу. — Мне с детишками возиться нравится. Выйду замуж — тогда только своих ждать придётся.

— А разве не надо тебе готовиться? Рубашку жениху вышивать да сарафан свой с кокошником?

Фелициата рассмеялась:

— Рубашку? Алексею Фёдоровичу? У него их, поди, цельный шкап имеется. Шёлковых, тонких. А платье мне в Екатеринбурхе с осени шьют. Белое-белое, как облачко, — мечтательно подняла она кверху круглые глаза. — Говорят, сама царица Екатерина такую моду установила. Чтоб, значится, невесты в белом венчались. Чистые и невинные, как ангелы.

— Значит, ты у нас модная невеста будешь? — не сдержала улыбки Алёнка.

А в глубине души не по себе стало. Вот не нравились ей слухи про барина.

Свадьбу Филькину наметили на травник.

А меж тем начал таять снег, оттепели случались всё чаще, и деревня, и лес начали оживать после долгой зимы. Авдей с Апёнкой встречались днём в садике, а с вечера субботы до заката уезжали в Михеево зимовье.

— А у нас в мае не женятся, — сказала как-то Алёнка Авдею. — Иначе всю жизнь супруги маяться будут.

Про разные названия месяцев Алёнка мастеру уже рассказывала. И про многое другое у него вопросы были. Особенно про механические кареты и самолёты.

— Не волнуйся, Алёна, нас с тобой ещё в середине ручейника обвенчают, — поцеловал её в лобик Авдей.

— Может быть, Иоганна на свадьбу барина в церковь придёт? — риторически вопрошала Алёнка.

И мысленно себе отвечала: «Ну и придёт. А поговорить всё одно не выйдет. Не станет она с нами светские беседы вести. Да и знает ли русский язык эта немка? Аристократия в царской России говорила сплошь на французском…» — все эти вопросы не давали Алёнке покоя.

И забыться, сбежать от всех проблем удавалось лишь изредка в ворохе шкур под жаркими поцелуями любимого.

В следующие недели забот у Алёнки прибавилось. Болели детки по очереди. Она переживала за своих подопечных, таскала из дома бруснику с мёдом и травяные сборы. Даже попросила у Фильки дорогущей соли, чтоб больные горлышки полоскали. С Авдеем они днями видеться стали реже — удлинился световой день, и уроков ему прибавили.

За неделю до венчания с мастером Алёнке приснился сон, будто она — горничная у барыни. Проснулась она воодушевлённая.

«Вот он выход! Не разговаривать с ней надо, а в девки сенные проситься! Уж то, что я толковой прислугой стану — сомнений нет. Знания из 21 века и в 18-том отлично послужат. А там и до шкатулки доберусь».

В тот день Алёнка летала. Работа спорилась, планы громоздились, больные мальчик и девочка, которые заразились последними, пошли на поправку. Алёнка мысленно обнимала Артёмку, по которому ужасно соскучилась…

И вдруг в избу к Ждановым, в которой в тот день сад размещался, вошла Танюшка. Это было странно, так как пришла она уже под вечер. Поздоровалась со всеми, взяла веник и принялась пол выметать. А по ходу работы завела разговор, да и ляпнула:

— А я сейчас закончу и побегу. Сегодня барин наш в Полевской приезжает. Народ к дороге выйдет встречать с хлебом солью да поглазеть на его карету диковинную.

У Алёнки сердце так и упало: «Раньше срока барин приехал…»

Танюшка всё тараторила, что-то про золочёную карету, и как Филька радуется. И что барин, по слухам, надолго приехал со всеми делами разобраться.

И чем бледнее становилась Алёнка, тем шире улыбалась Малашина меньшая сестра.

«Радуется… Надо же… И когда повзрослела да озлобилась?.. Всё она тогда поняла… И знает теперь, что конец мой пришёл… И ничего-то я не успела…»

Глава 21.

Вечер прошёл в тягостном ожидании. И второй день, и третий.

Ничего не происходило. Не являлся Никифор, и за Алёнкой не посылали конвой.

Варвара ходила спокойная, будто так и надо, хотя была в курсе всей ситуации. И только Алёнку всю трясло и раздражала какая-то непричастность травницы.

— Не могу я, Варвара Степановна, — как-то вечером не выдержала она. — Страшно жить, ожидая разбирательства. И плетей боюсь, аж потряхивает.

— Хосспади, успокойся ты уже, Алёнушка. Ничего-то тебе барин не сделает. Как придёт к нам, так и утопает, — женщина бойко вышивала рушник синими цветами, и казалось, напрочь выпала из внешнего мира.

«Что значит, утопает?..» — возмущённо думала Алёнка, и травы, которые ей Варвара поручила молоть в ступке, с двух движений превращались в мелкий порошок. — «Интересно, маразм со скольки лет начинается?.. Варвара на 45 выглядит, но мало ли… Я ж не спрашивала… Вдруг ей 70, просто хорошо сохранилась? Тут же экология…»

Хлопнула дверь в сенях, и Алёнка замерла.

А через секунду в избу, вместо ожидаемой барской свиты во главе с Никифором, ввалилась румяная Малаша.

— Вечер добрый, мои хорошие.

— И тебе не хворать, Маланьюшка. Проходи, похлёбка горячая, — радостно встречала приятельницу Варвара Степановна.

— Мне б водицы, — запыхавшаяся молодуха стянула платок с тулупом, бросила их на лавку и уселась за стол. — Забежала я к вам на минуточку. Новости у меня… Хорошие.

— Не томи, — торопила Алёнка, пока зачерпывала кружкой из кадки.

— А чего тут томить? Никифор насмерть замёрз, — как бы, про между прочим сообщила подруга и жадно приникла к кружке с колодезной водой.

Некоторое время в избе молчали.

Каждый по-своему осмысливал происходящее.

— Ну, раз лечения не требуется, то к Анисье я не пойду, — сообщила травница. — Тем паче, барин с прислужниками в Полевском обретается. Вот они честь по чести покойником и займутся.

У Алёнки сердце мчалось вприпрыжку, хотелось подскочить с лавки и кричать от радости! Теперь она снова могла жить свободно! Дышать свободно! Планировать будущее, хотя в прошлом… Эйфория тут же сменилась чувством вины. И страхом. Что сейчас все подумают, будто бы это Алёнка виновата в смерти учётного. Ведь именно ей он больше всего угрожал.

Или не только ей?

— А как это случилось, Малаша? Что говорят-то? — наконец, подала голос попаданка.

Первая волна радости сменилась жалостью к Никифору. Конечно, для неё этот мужик стал врагом. Но не по Апёнкиной воле. И смерти она не желала даже ему.

— К маменьке Растычиха пришла, и я в ту минуточку к ней заскочила. Вот и услышала. Нашли его охотники около Красной горки. Что он там делал один одинёшенек? Бог его знает. Может Анисья что сказала бы, да она сейчас верно с горя убивается.

— Как же он так умер? Чтоб замёрзнуть, время нужно немалое… А может, его волки загнали? — гадала Алёнка.

— Волки бы только косточки оставили, — Малаша перешла на шёпот. — Дедко мой тоже сказал, что побрезговали серые гнилого Никифора жрать.

— Странно это всё, — Алёнка задумчиво застучала пальцами по столу.

— Я Анисью жалею, — высказалась Малаша. — Летом дочка пропала, теперь вот — муж окоченел. Как теперь она будет с тремя-то детками?

— Время покажет, девоньки, — ответила Варвара Степановна, глядя как будто бы вдаль. — Боженька каждому по заслугам его воздаёт.

— Погодите… Так, Никифор — отец той самой Аринки?

— Нешто не знала? — Малаша поднялась из-за стола и пошла одеваться.

Алёнка хмурила лоб, силясь разобраться в ситуации…

— Вы нашли меня в ту же ночь, помните?.. А всего через пару дней к нам пришли Никифор и Фрол. Записали меня. И знаете… Не похож был Никифор на горюющего родителя.

— От такой он и был шибко скрытный. Побегу я, Демидушка ждёт, — попрощалась Малаша и выскочила из избы.

«Знать, и вправду к мужу торопится…»

— Одно слово — гнилой. Упокой господь его душу, — крестясь, проговорила Варвара. — Аниська за него идти не хотела. Да выбора не было. Женихов она сама не привечала. На гуляния не ходила. Вот и выдали за того, кто все пороги оббил.

— Значит, любил свою жену Никифор?

— Не из любви её к браку принудил. А из упрямства… Подлетком сюда приехал. И сразу в обучение в крепость взяли. Тогда всех подряд хватали. Мастера нашенские очень нужны были — немцам нос утереть. Учили их сколько-то лет на казённом довольствии. Камнерез из Никифора не вышел, зато к грамоте да счёту талант проявился. А как вернулся в Полевской, так его Фрол к себе в помощники и прибрал. — Иголка поблёскивала в Варвариных пальцах, а на рушнике начал просматриваться очередной синий цветок. — Ходил он тут гоголем. С девками заигрывал. Лицом-то пригож был, да нрава обидчивого. Все его привечали. А Анисье не свезло на пути оказаться. Отбрила так, что долго зубами скрипел. Да ещё и прилюдно охолонила. И забыл он дорогу к прежним зазнобушкам. Зато к Анисьиным окнам тропинку протоптал. И вот принято у нас, коль свататься хочешь, подарки разные дарить, сласти там, бусики. А он придёт бирюком, сядет на пригорочке и смотрит в открытые окна, смотрит… Она, бывало, выглянет, да ставнями так и хлопнет. Чтоб, значится, понял, что не рады ему.

— А зачем родители отдали её за того, кого она видеть не желала?

— Тому много причин, Алёнушка, — вздохнула Варвара. — И то, что дочка она в семье четвёртая. И то, что в возраст невестин вошла, а сватов не было. У нас девки старше 20 годков перестарками считаются. Вдовых охотнее замуж берут, чем таких вот бракованных.

— Спихнули, короче, раз уж оказия вышла, — подытожила Алёнка, просеивая травяную труху на чистый холст. — Но если в их браке четверо детей родилось, значит, стерпелись как-то?

— Кто его знает, Алёна? Всякое в чужих избах творится. Сор не метут, и ладно… И она не одна тут такая, — закончила разговор Варвара и нитку от вышивки откусила.

— Прибери и давай на боковую, поздно уже, — Варвара положила вышивание в сундук, стянула синий сарафан и полезла на полати.

Алёнка послушно завязала холст с молотой травой в мешочек. Не просеявшуюся траву ссыпала в мешок побольше и вытерла начисто стол. После этого задула на ночь лучину и улеглась на лавку.

Ощущение свободы от угроз Никифора было непривычным. Алёнка намеренно глубоко вздохнула и попыталась расслабить спину и плечи, которые, оказывается, долгое время находились в зажатом состоянии. Но у неё ничего не вышло.

Что-то мешало… Какая-то мысль тревожила её подспудно, будто стягивала всё внутри. Но сама Алёнка не могла чётко её сформулировать…

Озарение пришло, как это обычно бывает, неожиданно.

— Варвара Степановна, вы не спите? — прошептала Алёнка в темноту.

— У? — донеслось с полатей.

— А у вас тут расследование проводят? Ну-у, когда кто-то умирает при странных обстоятельствах…

— Ты про что это гуторишь, Алёнка?

— Когда у вас тут кого-то убивают, а кто убийца — неизвестно, виновного ищут? Судят потом? На каторгу отправляют?

— A-а, вот ты о чем… — женщина вздохнула. — Пару годков назад Гришка жену свою прибил. И ничего ему не было.

— В смысле, прибил?

— Сказал, гулящая была… Вот он её поленом по башке и стукнул. Чтоб значится проучить.

— И что? Где он теперь?

— В крепость уехал… В домовые приказчики к кому-то из начальства подался.

— А суд, наказание?

— А какое наказание, если он учётному ответствовал, что сама она нечаянно об притолоку в хлеву ушиблась? А то, что мужикам рассказал, так, то к делу не пришьёшь…

Алёнка молчала.

— Говори уже, что думаешь, — попросила Варвара. — А то так до утра и проворочаешься.

— Умер Никифор странно. Сами посудите, отчего здоровому мужику в лесу замёрзнуть? Сердце прихватило? Сомнительно. А вот версия, что пристукнул кто, очень даже вероятная… Там могли и не до смерти ударить, а так, чтобы сознание потерял. Ну а мороз уже дело это закончил…

— Алёна, здоровый он был или нездоровый, ты знать не можешь. Чай, не к тебе он за травами обращался.

— К вам?.. — страшная догадка пришла в голову Алёнке.

«Одно дело — калечного от мучений избавить, а другое — здоровому мужику дать что-то, вызывающее тахикардию, например, или повышенное давление… Варвара ведь знала, что мне угрожает опасность. А если мне, то и ей, и Демиду с Малашей

— про то они все не раз говорили…» От осознания, что Алёнка живёт под одной крышей с убийцей, стало жутко.

— Агафья его пользовала, — задумчиво ответила Варвара, видимо, приходившая к параллельным выводам. — К нам Никифор, сама знаешь, не хаживал… А почему у тебя интерес такой?..

— Потому что выгода от смерти этой только мне и была.

— Ну и Авдею ещё, который за ради тебя всё, что хочешь, сделает…

— Ой… — к такому выверту Алёнка была не готова.

«А ведь и Агафья для мастера моего всё одно, что мать родная…»

Новая угроза замаячила впереди.

«Коли приедет в Полевской следователь, которому для галочки закрыть кого понадобится, так далеко ходить не придётся… Фрол мигом расскажет, что знает. А там… Меня, Авдея, Варвару, Агафью, Малашу, не дай бог…»

— А распутывать это дело не будут, Алёнушка, — уверенным голосом прервала Апёнкины метания травница.

— Почём знаете?

— У барина нынче и без того забот много. А Фрол только для отвода глаз с Никифором дружбу водил. А сам тайком побаивался. Потому как любил счетовод людишек вокруг себя в кулак зажимать. Чтоб боялись и слушались всяко. Так что, на Авдея с Агафьей напрасно не думай. И без них на Никифора многие зуб точили… И потом, поскользнуться он мог. Сомлеть. А там и мороз-батюшка всей деревне помог… Прости, господи, душу мою грешную…

— Хорошо, если так… — возможно, Варвара была и права…

Алёнка понемногу успокаивалась, и наконец, поняла, что спину будто отпустило… Засыпая, она подумала, что венчаться с Авдеем теперь бессмысленно. И что он расстроится ужасно. Но в конечном итоге, так будет лучше. Для всех…

После того вечернего разговора прошло ещё несколько дней. Никифора похоронили, как и предсказывала Варвара, честь по чести, в присутствии своры начальников. Смерть его сочли вполне естественной и никакого расследования чинить не стали. В этом Алёнка уверилась точно, когда Авдей рассказал, что чиновники от тайной канцелярии к барину приехали, но расследовать взялись сплошь заводские дела.

За прошедшие полгода на рудниках и заводах участились смертные случаи, вот и смотрели чиновники, что да как? Царица, конечно, три посёлка промышленных Турчанинову в управление пожаловала, но и отобрать в казённое управление во всякий день могла. Затем и посылала что комиссию многочисленную годом раньше, что служащих государственных по одному-двое.

Полевской жил своей жизнью, заботами и хлопотами. Анисья приходила к колодцу смурная и тихая. А Алёнка обдумывала своё устройство в горничные к жене приказчика Иоганне.

Просто так сорваться и уехать она уже не могла. На кого-то нужно было переложить детский сад. Да ещё и сказать своим близким о возможном переезде в крепость. И попрощаться по-человечески…

Детский сад днями занимал её мысли. Можно было передать всё компании девушек — Филькиных и Танюшкиных подружек. «Только бы согласились… Но даже если откажутся, тёплое время близко, и скоро нетопленная печь будет только за радость. Ну а насчёт еды… Надо с бабами у колодца поговорить, присовестить. Глядишь, и помогут. Раньше-то дети часто до вечера ходили голодными. Негоже это».

Варваре Степановне Алёнка в ноги поклонилась и сказала, что на свадьбе попробует знакомства с кем-то из крепости свести, чтобы на работу какую устроиться.

— А и права ты, Алёнушка, — ответила травница. — Чем тут вековать, попробуй поискать лучшей доли… Может, замуж выйдешь за кого пригожего? С Авдеем что-то у вас не сложилося. А коли не по нраву придётся новая жизнь, возвращайся, всегда тебе рада буду.

Алёнка обрадовалась. Она не ожидала, что Варвара легко отпустит помощницу.

Зато Малаша сначала обиделась. Алёнка выловила её, когда та шла на реку бельё полоскать. Помогая подруге вымачивать рушники и рубахи в ледяной воде, Алёнка рассказала ей о своем плане по возвращению в родной мир.

— И на кого ты тут меня оставляешь, подруженька? — расквасилась вдруг молодуха.

— Малаша, ты знаешь, что домой я хочу пуще всего на свете, — уговаривала её, как маленькую Алёнка, изо всех сил выжимая толстую ткань. — Такой шанс упустить не могу я.

— А я кажется ребёночка жду-у-у… — заголосила Малаша.

— Правда? Малашечка, поздравляю! — Алёнка всплеснула руками и уронила в речку рушник.

— Лови-лови! — Малаша сама поймала ценную тряпочку, а потом снова заревела.

— Понятно. Это гормоны, — констатировала Алёнка тоном знатока.

— Ничего тебе не поня-а-атно… Бросаешь тут с какими-то армо-онами… — давилась словами Малаша.

— Ну, одна ты всё одно не останешься, — успокоила подругу Алёнка. — У тебя и семья рядом, и Демид заботливый. И Варвара Степановна столько родов уже приняла… Да и я может никуда и не денусь.

Малаша перестала всхлипывать и пристально посмотрела на Алёнку.

— Как это не денешься? Ты давай, это… Я только рада буду за твоё счастье… А что плачу, так это для порядка… Жалко же. Подруга на всю жизнь уезжает.

— Вот за что я тебя люблю, Малашечка, так это за твой практичный подход, — захохотала Алёнка… — и обняла подругу мокрыми руками.

Пасху в этом году праздновали в самом конце ручейника, а красная горка выходила уже на травник. Хорошее время, тёплое. И хотя вовсю начались земельные работы, отец Фильки, разбогатевший на золотодобыче, на такие мелочи внимания не обращал. С барином они уговорились на венчание после дочкиного 16-летия, а родилась Филька первого травника.

Свадьбу любимой дочери праздновали с размахом и по-новому. Первую половину вплоть до самого венчания решили играть по обычаям, пращурами завещанным. А после церкви муж забирал молодую жену в свою полевскую резиденцию для банкета и бала по европейскому образцу.

Для деревенских гостей накрывали столы в родительском филькином доме. И управляться с толпой пирующих предстояло матери Фелициаты и всем её старшим родственникам. Отец же удостоился приглашения в дом самого Турчанинова вместе с верхушкой местного общества.

Алёнку Филька пригласила на свадьбу как подружку, из тех, что поют провожальные песни. Малаша же стала одной из молодок, которые помогали одевать невесту.

Довольная Филька сидела на табурете в шёлковой нижней рубахе, сшитой по французской моде, и легкомысленно болтала ногами. Ворот рубахи оказался настолько широким, что оголял практически всё декольте, но будущую барыню это никак не смущало.

Шоколадные волосы Фильки вились от природы и спускались на спину богатым густым водопадом. Прежде чем заплести их в последнюю косу Малаша с другой молодкой долго-долго чесали их гребнями.

Всё это время подружки невесты пели знакомые уже Алёнке песни. Местами она даже подпевала, удивляясь самой себе.

Одна Танюшка не пела. Она сияла, как медный таз и время от времени бросала на Алёнку взгляды, полные презрения.

«И вот не было же у нас открытого конфликта, а поди ж ты, злится девчонка и отношения своего не скрывает».

Малаша днями у колодца обмолвилась:

— Наша-то радуется, что свадьба у вас с Авдеем расстроилась. Про то она только и знала… Поди, выдумала, Алён, а?

— Не выдумала, Малаша. И свадьбы не будет. Но я потом тебе всё расскажу, — Алёнка доверительно взяла подругу за руку и обвела взглядом колодезных сплетниц.

— Ага… — понимающе ответила Малаша, а сама от таких новостей даже глаза шире сделала. — Демидко меня к вам не пущает. Сама знаешь, что он всякое думает. Да и избу нашу совсем скоро достроят. Демид — мастер хороший, для таких поперёд всех дома правят. Зато как своим домом заживём, я почитай весь день одна буду по хозяйству колготиться. Вот и приходи, когда хошь.

— Приду, Малаша, приду обязательно, — отвечала Алёнка для успокоения подруги, понимая, что вряд ли сумеет выполнить своё обещание.

Песня оборвалась на середине, выдавая некое замешательство. Невесте уже заплели широкую косу и открыли огромный сундук с нарядом. Малаша растеряно смотрела внутрь. Потом подняла голову на окружающих, как бы спрашивая, а что с этим делать?

— Там фижмы лежат, сначала их надо на талии закрепить, а потом уж платье поверх, — подсказала Филька.

Малаша достала из сундука диковинное сооружение из хитро связанной лозы. Весь её вид показывал, что она понятия не имеет, каким боком крепить это к человеку. Фелициата захихикала, выдернула из рук помощницы кринолин, уложила его на пол, вступила в середину и скомандовала:

— Поднимайте, — а когда сооружение оказалось на талии, принялась самостоятельно что-то утягивать и завязывать. — Всё. Теперь платье.

«Ни дать, ни взять — барыня», — почему-то с неприязнью подумала Алёнка и сама себе удивилась. — «Наверное, я просто завидую».

— Ой, девочки, сначала корсет! — спохватилась невеста.

Малаша глянула в сундук и поняла, что не знает, что именно из этого вороха кружев и парчи надо достать.

— Малаша… — прошептала Алёнка, — Можно я тебе помогу?

— Помоги, раз умеешь, — ответила востроухая Филька.

И Малаша на шаг отступила. Алёнка подошла к сундуку, покопалась и отыскала-таки на дне корсет. А ещё шёлковые чулки и туфли.

— Давайте с чулков начнём, девочки, — предложила она, и все согласились, предоставив сведущему человеку разбираться с диковинным нарядом.

Когда корсет был затянут, а чулки и туфли надеты на непривычные к ним ноги невесты, пришла очередь платья. Собственно, это не было платьем в Алёнкином понимании.

Нижний «фрепон», как его обозвала Филька, состоял из шёлковых топа с юбкой, вышитых спереди редкими цветочками из серебряной нити.

Верхний слой наряда — «модест» смотрелся гораздо богаче. Распашная юбка, отделанная почти сплошной серебряной вышивкой, спереди завязывалась маленьким атласным бантом. А жакет из той же ткани, что и верхняя юбка, туго застёгивался впереди маленькими пуговичками и имел узкие рукава, с кружевными каскадами на локтях. Поверх каждой из пуговичек следовало повязать атласные банты и сделать это таким образом, чтобы верхние были побольше, а нижние шли на уменьшение.

Когда возня с бантами наконец-то закончилась, Алёнка отступила назад, чтобы полюбоваться невестой. В платье-рококо деревенская Филька смотрелась как фарфоровая статуэтка. Талия стала вполовину тоньше, а грудь — выше. Белый шёлк с серебром выгодно оттенял румянец щёк и губ. Только голова оставалась без высокой прически с буклями.

Алёнка заглянула в сундук, но кроме длинного куска прозрачного шёлка ничего там не обнаружила.

— Ой, фата осталась, — озвучила Филька общую мысль. — Танечка, кликни дружку.

Танюшка не торопясь поднялась и вышла из горницы, чтобы позвать кого-то со двора. Девушки на лавках шептались. По всему выходило, что головной убор будет подарком барина, и принесёт его дружка. Потому что пока фату крепить было не на что. А с непокрытой головой в церковь являться нельзя.

Наконец, Танюшка вернулась в сопровождении молодого человека в треуголке и с внушительным свёртком подмышкой. Алёнка впервые близко увидела мужчину, одетого так, как завещал Пётр I. Волосы до плеч, пышное белое жабо под щетинистым подбородком. Поверх длинного черного жилета был накинут зеленый камзол. А из штанишек по колено торчали жилистые ноги в серых чумазых чулках и разношенных ботинках с пряжкой.

Молодой человек отвесил поклон, сняв при этом треуголку и продемонстрировав сальные волосы, расчёсанные на прямой пробор.

— Дамы. Фелициата Стефановна. Коллежский секретарь Гавриил Воронов. К вашим услугам, — галантно поприветствовал присутствующих чиновник, после чего вернул треуголку на голову. — А это презент. Прекрасной невесте от Алексея Фёдоровича.

Секретарь вытянул вперед руку со свёртком и развернул синее сукно. Девушки в едином порыве ахнули… Алёнка забыла, как дышать…

А Филька всплеснула руками:

— О боже! В жизни не видела такой прелестной малахитовой шкатулки!

Глава 22

Апёнка деревянными пальцами помогала невесте надевать царский убор, который, конечно же, оказался внутри знакомого до боли ларца.

Сердце ныло.

В голове стучало.

От волнения или от того, что желанные, такие знакомые Алёнке камушки никак не хотели расставаться с её руками. А надо было, очень надо надеть их именно на Фильку в день её свадьбы. Потому что принадлежали они теперь этой избалованной девчонке.

И потому что только Алёнка вызвалась помочь с драгоценностями. А Малаша с молодкой-помощницей, заглянув в шкатулку, смутились окончательно и молча уселись на лавку.

Песен не пели, всё больше шушукались. Свадьба и так уже шла «не по-нашему», не по обычаю.

Филька щебетала:

— Мы с портным сначала хотели кокошник сделать. Только не полотном его обтянуть, а шёлком, из которого платье нижнее скроено. Украсить хотели богато серебром да жемчугами. А недавно указание от Алексея Фёдоровича пришло, чтоб убор головной не делали. Потому как он сам мне его пожалует… И то смотрю я, не наших мастеров это работа. Нашими-то побрякушками у матушки ларцы переполнены… Чай из Франции для меня Алексей Фёдорович шкатулку привёз… Ай, Алёнка, чего за волосы дёргаешь?

Алёнка не трогала Филькины волосы… Она застёгивала на белой шейке бусы и всё думала, как такое выйти могло? «Каким ветром занесло шкатулку к барину? Может, выкупил её у немки за хорошую цену? А может, пригрозил и принудил продать? Этингеры ведь подвластны этому горному магнату…»

Как бы то ни было, все колечки и серьги и даже сложный убор на голову с диадемой наконец-то дополнили невестин наряд. Последним штрихом стала шёлковая фата, которую Алёнка легко прицепила к основанию диадемы на специальные крючки, видимо, для этой цели и предназначенные.

Впереди было церковное венчание и заочный свадебный пир в доме Филькиных родителей. А у Алёнки мысли смешались в кашу. Украшения ускользали из её рук, как шустрые ящерицы. Заберёт Фильку барин в Екатеринбург и поминай, как звали. И шкатулки малахитовой Алёнка больше не увидит.

Как во сне она вышла с толпой подруг и родственников из избы, кутаясь в шерстяной платок вместо свитера, и пошла со двора на улицу. От ярких нарядов гостей и жёлтых одуванчиков в траве рябило в глазах.

Сквозь толпу протиснулся Авдей и взял под руку. Стало лучше. Алёнка себя будто устойчивее на земле почувствовала.

— С женихом они в церкви встретятся, вот и величальных с выгонным пирогом не было. Свадьба у них на басурманский манер выходит.

— Авдей, ты украшения на ней видел? — прошептала Алёнка.

Свадебные подробности интересовали её сейчас меньше всего.

— Внимания не обратил, а что?

— А они те самые были. Из шкатулки.

— Понял… — Авдей незаметно начал отводить Алёнку подальше от сутолоки свадебных гостей.

Когда парочка оказалась в безлюдном проулке, Авдей спросил:

— Значит, действовать будешь иначе?

— Иначе. Вот только прощаться сейчас уже надо… — вздохнула Алёнка и взгляд свой печальный на него подняла. — Милый… Любимый… Авдей…

— Почему сейчас? — мастер выглядел ошарашено.

Нет, он знал, что в день свадьбы Алёнка попробует устроиться к Иоганне прислужницей. Но в тайне надеялся, что ничего не получится, и любимой его придётся ещё немного пожить в Полевском, пока они не придумают, как добраться до украшений.

— Потому что в церкви мы по разным сторонам стоять будем… А потом… Сам увидишь, не спрашивай, — Алёнка судорожно вздохнула, закрыла глаза, и две слезинки скитались к подбородку.

Они обнимались и целовались ещё какое-то время. И никто не мешал. Да и кто бы мог, если вся деревня торопилась на венчание?

Алёнка будто прилипла к тёплому Авдееву телу, гладила его спину и до последнего отставать не хотела. И он сжал её в крепких объятьях, и тоже не хотел выпускать. Потому что дороже человека на всей земле для него просто не было…

Солнце пекло, пахло влажной землёй и молодыми берёзовыми листочками. У обоих от сердца расходилось волной какое-то волнение… И в какой-то момент оба поняли, что идти сейчас на чьё-то венчание — последнее, чего они хотят.

— Авдейко! — сосед Митроха, выпучив глаза, мчался к церкви короткими обходными путями, когда увидел в проулке обжимающуюся парочку. — Поторопись в церкву-то! Начальство ясно постановило: чтоб на венчании все были! До единого человечка!

Мужик припустил дальше, а влюблённых будто ушатом воды обдало. Сначала они отстранились друг от друга. Потом снова прижались.

— Авдей… — обречённо шептала Алёнка, — Авдей, Авдей…

— Не пущу, — глухо шептал мужчина и прижимал тонкую фигурку к себе ещё крепче. Это могло длиться бесконечно… Оба они этого хотели.

— Ну почему всё так?.. — Алёнка всхлипнула и тут же принялась вытирать свои мокрые щёки. — Увидят же… Не хочу…

В расстроенных чувствах они плелись по следу Митрохи. И оба молчали. Потому что пророни хоть один из них слово, и агония мучительного прощания снова захлестнула бы с головой.

Венчание длилось целую вечность… Из последних сил Филька держала свечку в руках и молилась не о долгом супружестве, а том, чтоб не сомлеть.

Жал корсет, тёрли туфли для ног непривычные. Даже кольца давили нещадно, хотя сидели свободно на тоненьких пальчиках. Серьги оттягивали уши, под бусами кожа зудела, а от уборов головных эта самая голова так болела, что порой хотелось кричать.

Но нельзя было даже рот раскрыть. Тому с детства её обучали, что жизнь женщины тесно с болями связана. И что много её с замужеством приходит. С мужем ляжешь

— терпи, в родах — тоже терпи. Заболела — терпи. И если муж колотит — терпи.

— Боли что? Они вскоре закончатся, — наставляла матушка, на ночь дочкины косы расчёсывая. — Зато жить будешь сытно и без работы тяжёлой. Будь хорошей женой мужу, Филечка. Будь опорой ему. И он тебя не оставит… И запомни, хорошая жена понапрасну не хнычет, не жалуется, — подытожила мать и, будто нарочно, гребнем в волосах дёрнула, да так, что Филька змейкой зашипела. — И в болезни при муже не корчится.

— Як Параське давеча ходила, — поделилась Филька новостью. — Муж её сызнова поколотил… Скажешь, хорошо это? Даже к колодцу выйти не может…

— Нехорошо. Знать, сестра твоя сама виновата. С малолетства меня не слушала. Вот и женой строптивою стала. Да и зачем ей к колодцу, коли муж ей сиротку-работницу в помощь нанял?

— Она ж дочь твоя, неужели не жалко? — сердцем Филька не принимала матушкиных уговоров.

— А ты не учи мать детей пестовать! — строго прикрикнула не старая ещё, но вечно уставшая женщина. Потом вздохнула и добавила примирительно. — С Параськиным мужем батюшка твой сладит… А вот до Турчанинова, случись что, не дотянется. Так что, брось эти глупости, Фелициата. А коль заест тебя барин, так лучше девок сенных за косы таскай. Глядишь и попустит.

«Не хочу я таскать никого», — упрямо подумала тогда Филька.

Но теперь, стоя перед аналоем и изнемогая от тесного облачения, она, пожалуй, не против была в кого-нибудь бросить тяжёлое…

Меж тем набившийся в церковь народ видел только то, что стояла невестушка прямо и улыбалась сквозь мелкие слёзки.

— Верно, от счастья плачет, — шептались по рядам старушки.

Народ тоже от духоты мучился. А уходить начальством было не велено. И хотя двери на улицу открыли, спасительный сквознячок доставался только дальним рядам прихожан. В эти дальние ряды попали и Алёнка с Авдеем, которые в церковь вошли, когда она уже забилась народом под завязку. Причём все настолько смешались, что влюблённые стояли рядом, держась за руки, и никто не обращал на это внимания.

Всю церемонию они вздыхали друг по другу, крепко держались за руки и передумали столько всего!

К концу венчания Авдеево лицо будто окаменело, а Алёнкины глаза стали сухими и решительными. Они вышли из церкви с первой волной прихожан и заняли удобные места в толпе, чтобы иметь возможность осуществить задуманное.

Пока молодожёны медленно пробирались к коляске, сквозь сгрудившихся вокруг церковного выхода гостей, Алёнка во все глаза смотрела на свежеиспечённого мужа. Видела она его впервые.

Алексей Фёдорович Турчанинов может и разменял 60 годков, но дряхлым стариком не выглядел. Крепкий и статный. Мужчина среднего роста с крупными чертами лица. Его тёмные быстрые глаза, казалось, видели насквозь каждого. Двигался он, вопреки Алёнкиным ожиданиям, не как разленившийся от сытости кот. А как человек деятельный, предприимчивый. Говорил громко, коротко и по делу. И почему-то мало смеялся. Вроде бы свадьба у него, вокруг только и слышатся поздравления. А он будто на подписании делового соглашения. Спешно и по-простому жмёт руки, что друзьям своим и высшим чинам в камзолах, что начальникам мелкого пошиба, в зипунах летних да лаптях.

Парика барин не надел. Так что, когда он приподнял треуголку для очередного приветствия, Алёнка увидела, что голова его покрыта густой шевелюрой цвета соли с перцем. С длинными волосами перевязанными тёмной лентой, Турчанинов смотрелся куда как моложе своего возраста.

Алёнка знала, что в управлении у Алексея Фёдоровича находятся все рудники и заводы Полевского, соседнего Северского и Сысерти. И это знание внушало ей невольное уважение к постороннему, в сущности, для неё человеку. Она даже сначала оробела. Но вовремя вспомнила, что пришла сюда не барина разглядывать.

Фелициату уже усадили в высокую коляску со всеми её фижмами. Турчанинов тоже поднялся на подножку и напоследок раскланивался.

Клюнув Авдея в губы, (а и пусть смотрят) в последний раз, Алёнка вырвала из его руки свою ладошку и бросилась бегом к коляске с молодожёнами.

— Матушка, Фелициата Стефановна! — бросилась она на колени перед барином. — Не вели казнить, вели слово молвить!

— Это ещё что такое? — Турчанинов явно не ожидал такой эскапады.

— Пусть скажет, — повелела Филька, мигом вошедшая в образ барыни, коей она только что стала.

— Фелициата Стефановна, возьми в услужение! — Алёнка осмелилась поднять голову на блистательную пару.

— Алексей Фёдорович, давайте возьмём, — попросила мужа Филька. — Это Алёна. Она-хорошая девушка. Неленивая и…

— Вот ещё. Своей дворни хватает, — сказал, как отрезал барин.

— Я с французским платьем хорошо управляюсь и англицкий язык знаю, — быстро проговорила Алёнка, вдруг почувствовавшая себя будто на собеседовании.

Очень глупо, если честно, чувствуя. Перед барином этим, который завис на подножке открытой кареты, ни туда, ни сюда. И перед всем Полевским в грязи на коленях.

— М?.. — поднял густые брови Турчанинов. — И откуда такие познания?

— Я в Екатеринбурге с детства жила, а там у портнихи немецкой служила и обучалась пока работала, — очень вовремя Алёнка вспомнила, что в России 18 века обреталось множество немцев и французов, а вот с англичанами наши, кажется, не поддерживали плотных отношений.

«Или поддерживали?.. Как сложно жить без гугла!»

— То есть, портниха была немкой, а язык ты заучила англицкий? — скептически отметил барин.

— Она была урожденная англичанка, — на ходу дополнила Алёнка свою легенду. — Англицкий лучше запомнился, а по-немецки я только «хенде хох» и «арбайтн» знаю.

Барин усмехнулся, но брови всё ещё хмурил.

— Зато я корсеты хорошо завязываю и-и… денег мне можете меньше платить, коли захотите. А это экономия… — несла Алёнка чушь от волнения, интуитивно нажимая и на прижимистость барина, и на его заинтересованность в полезных людях.

— По англицки скажи что-нибудь, — приказал Турчанинов.

— Ландан из зе кэпитал оф зе Грейт Британ… Мм… Май нейм из Алёна. Айм сикстин йес олд, — выдала молодая женщина первое, что пришло в голову из школьной программы.

— Сикстин, говоришь… — постучал барин пальцами по деревянной обшивке коляски.

— Значит, тебе такая нужна, Фелициата?

— Нужна-нужна, Алексей Фёдорович, — улыбнулась Филька как-то натужно и тихо добавила. — У меня в вашем доме почитай ни одного знакомого человека нет. А так хоть Алёна будет.

— Хорошо. Только, чур, никаких поблажек прислуге, — тоже тихо предупредил Фильку муж. — И помни: она тебе — не подружка.

Обернувшись кАлёнке, барин громко произнёс куда-то в воздух:

— Воронов, усадите новую горничную Фелициаты Стефановны в свою карету, у вас место имеется. И поехали уже! — молодцевато усаживаясь в коляску, скомандовал Турчанинов.

Глава 23.

Дорогой Алёнка чувствовала себя будто в тумане. Жизнь её стремительно менялась, и она даже предположить не могла, как сложится в новом доме.

А пока на неё давило взаимное чувство неловкости. Коллежский секретарь Воронов и его коллега старательно смотрели в окно, делая вил, что не замечают перепачканный Алёнкин сарафан и весь её вид какой-то растрепанный и чумазый.

Впрочем, ехать было недалеко, поэтому светских бесед не заводили.

Полевская резиденция барина стояла в черте посёлка, хотя и в противоположном конце от обжитых Алёнкой улиц. И скоро уже впереди показалось двухэтажное голубое здание с небольшими застеклёнными окнами и жёлтой дверью.

Филька чувствовала себя неважно. И окружающие это замечали, несмотря на старательные попытки девушки улыбаться и выглядеть счастливой. ДорОгой она отпросилась у барина пройти в свои покои, освежиться перед свадебным ужином. И сойдя с коляски, сразу же потребовала к себе Алёнку.

Невеста в белоснежном платье под руку с простой девкой, одетой в грязный сарафан, представляли собой странную пару. Камердинер Турчанинова в голубой ливрее скривил сухое лицо в морщинках, но лично повёл Фильку с её прислужницей в спальню для гостей — временное пристанище невесты, в котором кроме кровати и столика со стулом больше ничего не было.

— Сарафан новый принесите для моей девушки. И кстати, её Алёна зовут, — уставшим голосом приказала Филька.

— Чего-чего изволите? — то ли из вредности, то ли от глухоты переспросил камердинер скрипучим голосом.

Филька взвилась:

— Сарафан! Новый! Для моей!.. Алёны! — со злым лицом барыня ткнула пальцем в свою помощницу.

— С-слушаюсь, Фелициата Стефановна, — камердинер крутанулся на каблуках и вышел, осторожно притворив за собой дверь.

— Так, Алёна, — Филька села на кровать и стянула с себя туфли. — Ууууф… Мне надо срочно всё это снять, — проговорила она и начала сдёргивать с себя кольца и бусы.

Алёнку обуял ужас: «Только не порви! Только не сломай ничего! Оно мне целое нужно!»

— Погодите, я помогу, — она лёгко расстегнула бусы и помогла снять кольца, которые легко поддались служанке и буквально скатились с опухших рук невесты.

— С головы ещё всё… — Филька всхлипнула. — Давят так, ой…

— А на что тогда фату крепить?

— На пир можно и без фаты… Причёску мне сделай, как у барыни, так и сойдёт.

— Хорошо, — ответила Алёнка, снимая последние украшения и обдумывая, что такого она может сварганить на голове невесты без шпилек, стайлеров и наглядного образца. — Посмотреть бы, что сейчас в моде…

— Как посмотреть? — не понимала Филька.

— Желательно вживую… — Алёнка смотрела будто сквозь барыню, решая насущную проблему причёски.

Филька тоже задумалась:

— Причеши, как умеешь. На пиру все знакомцы будут. А вот через неделю первый бал в честь меня состоится. И туда прическа по самым модам понадобится. Чтоб не хуже светских дам я смотрелася… Мне про бал сам Алексей Фёдорович сказал.

Алёнка распутывала Филькину косу, запоминая и обдумывая полученную информацию.

— Сказал ещё, что учителей мне нанял по танцам, манерам и хранцузскому. До бала они меня поднатаскают маленько… Пир только справим, а утром в Екатеринбург он меня отвезёт. И всё. Буду я теперь там жить. А сюда по случаю приезжать. Но он не советует. Говорит, чтобы родные сами ко мне ездили. И чтобы я поменьше была в крестьянской этой… как её… Короче, чтобы поменьше от них перенимала нашего, народного. А чтобы лучше учителей слушала и на светских барынь во все глаза глядела.

— Понятно, — перебила Филькину болтовню Алёнка. — Филя, а может здесь картина какая имеется? С женщиной по-французски причёсанной? Барынь-то я давно не видела.

«В последний раз на обложке фентези про властного властелина, где он страстно обнимал девушку в пышном платье с корсетом… Только у той волосы были распущенные… Тупик…»

В дверь постучали.

— Войдите, — ответила Алёнка.

Филька промолчала, потому как раньше к ним в горницу попросту никто не стучался.

Камердинер вошёл в комнату, неся перед собой на вытянутых руках голубой сарафан.

— Спасибо, — Алёнка взяла обновку и сделала книксен.

«Из подсознания вырвалось… Надо же… Обстановка, видимо, располагает».

Камердинер удивлённо приподнял лохматую бровь, но было не ясно, от приятного удивления или от того, что Алёнка как-то неправильно присела.

— Скажите, пожалуйста, в этом доме имеются картины с изображением причёсок, приличествующих даме? — рискнула спросить Алёнка. — Хочу причесать Фелициату Стефановну.

— В этом доме, — чопорно отозвался камердинер, — имеется даже парикмахер… Который поможет Фелициате Стефановне привести себя в должный вид. Изволите позвать?

Девушки переглянулись и, не сговариваясь, громко засмеялись. Камердинер тоже не сдержался, прыснул и тотчас исчез за дверью.

За всеми сборам Алёнка как-то забыла про украшения из шкатулки. Чёткого плана с самого начала у неё не было. В новой должности, до удобного случая оказаться наедине со шкатулкой, следовало как можно скорее освоиться. А там и случай этот поторопить. Поэтому, когда в комнату к Фильке вошёл Турчанинов с малахитовой шкатулкой в руках, Алёнка не расстроилась. Она лично собрала все украшения с кровати и уложила в ларец. Барин же, поговорив с Филькой и парикмахером о чём-то пустом, отмахнулся от облаков пудры, которыми щедро посыпали девичью шевелюру с буклями, подхватил шкатулку подмышку и унёс с собой.

«Может, оно и к лучшему. Сохраннее будут», — думала Алёнка, переодеваясь в новый сарафан в соседней комнате. Мысленно она уже надевала на себя камни и загадывала самое сокровенное желание… И представляла себе этот момент почему-то в Филькином будуаре со смежной гардеробной, в которой на полках теснятся ларцы с украшениями и бальные туфли разных цветов. Вот она заходит туда, непременно ночью, открывает шкатулку, и…

— Алёна, иди с Николаем Семёновичем. Он тебе всё покажет. А ко мне перед сном вернёшься, — раздала указания Филька и продолжила о чём-то щебетать с парикмахером.

Как выяснилось, Алёнку отослали помогать на кухню. Барин и вправду оказался прижимистым и требовательным. Поэтому прислуга трудилась у него буквально каждую минуту. Остаток вечера попаданка провела в кухонном угаре, где жарили, парили, резали и много кричали, не успевая подавать кушанья и напитки к свадебному столу.

В Екатеринбург Алёнка ехала в открытой повозке вместе с камердинером Николаем Семёновичем, поваром и пожилой горничной Аграфеной. В дороге прислугу промочил майский ливень, и Николай Семёнович долго ворчал, что барин, мол, крытой повозки для слуг пожалел.

Алёнка не жаловалась. Всю дорогу она старалась помалкивать и внимательно слушать, что говорят приближённые к барину.

Так, выяснилось, что в Екатеринбургском доме главный над всей прислугой — дворецкий. И слушаться надо будет его. Ну и камердинера — тоже. А ещё говорили слуги о том, что Кешка-лакей выпивает, и скоро его погонят. Что конюх завёл шашни с портновой дочкой. И что Алексей Фёдорович — всё ещё не дворянин, но очень старается выслужить у царицы этот статус.

«Правильно, сначала он просто успешным промышленником был… Просто. Ха-ха… Сколько же усилий потребовалось, чтобы из купца с капиталом превратиться в настолько эффективного менеджера, что сама царица отдала ему в управление три посёлка со всеми рудниками и заводами? Титул он после Пугачёвского восстания получил, это я знаю. А вот когда это самое восстание было

— не помню в упор… Но раз про Пугачёва я всё ещё не слышала… Значит, бунт ещё будет… Хоть бы не в ближайшие годы. Не хотелось бы попасть в жернова истории. Я, конечно, собираюсь отсюда исчезнуть, но вдруг не получится?.. И хотя Турчанинов там всех победил… А может, быть, благодаря мне и одержал он эту победу?.. Вдруг я только для того тут и оказалась, чтобы предупредить?.. Да, нет, это бре-ед…» Ехали лесом около трёх часов, и в голове возникали самые невероятные мысли.

— …банный день в пятницу… — уловила Алёнка слова камердинера.

В баню она очень хотела, поэтому снова сосредоточилась на разговорах прислуги…

Прошла неделя со дня переезда в Екатеринбург.

Алёнка осваивалась в большом доме Турчаниновых и привыкала к новым людям и новой работе. Гнуть спину приходилось даже больше, чем у Варвары в хозяйстве. Просыпалась личная горничная барыни раньше господ, а спать укладывалась только после того, как те изволили идти почивать. В середине же дня, пока молодая жена занималась уроками с репетиторами, а муж скрипел пером в кабинете, Алёнка без конца убирала множество комнат и коридоров. Тёрла подсвечники, статуэтки и рамы картин, выгребала золу из каминов и чувствовала себя при этом всамделишной Золушкой.

Алёнка подозревала, что дворецкий свесил на неё часть чьих-то обязанностей, но проверить эту гипотезу никак не могла. Прислуга её сторонилась. Быть с пришлой девкой на короткой ноге считалось «не комильфо». Алёнка терпела. Гладила цельнометаллическим утюгом юбки фрепона, молилась, чтобы этот утюг, который постоянно приходилось нагревать на особой решетке в камине, не перегрелся и не присмолил дорогущую ткань. И мысленно считала дни до воскресного бала.

Бал давали по случаю чествования новой жены Турчанинова. В число приглашённых вошли все сливки Екатеринбургского высшего общества. Но Алёнка не интересовалась всеми этими статусными мужчинами с их затянутыми в корсеты и приличия дамами.

Больше всего её волновал один-единственный вопрос:

— А украшения из шкатулки на завтрашний бал вы наденете? — Всего за неделю между Алёнкой и Фелициатой Стефановной образовалась ментальная пропасть.

Чем больше молодую госпожу учили манерам, тех хуже эти манеры у неё становились. 16-летней барыне прививали высокомерие, требовательность и умение держать спину. И она легко обучалась.

Осторожно вычёсывая перед сном вьющиеся волосы барыни, — за дёрганье гребнем личной горничной уже перепало несколько злобных взглядов и даже угроз — Алёнка с надеждой ждала от Фелициаты ответа.

Шкатулка хранилась, вопреки ожиданиям, не в гардеробной. А в кабинете хозяина дома. И хотя кабинет этот располагался буквально за стенкой, прислуживать в нём дозволялось лишь камердинеру.

— Нет. Не хочу даже видеть эту шкатулку ужасную… Платье надену то же, свадебное. А вот драгоценности придётся от его покойной жены донашивать, — поведала госпожа сдавленным голосом. — Муж мой так и сказал: в запасах Феодосьи Михайловны остался приличный жемчужный комплект… А про то, чтобы новый купить, ни словечком не обмолвился…

У Алёнки сердце упало. Не от сочувствия к барыне. Но она очень рассчитывала, что Фелициата наденет камни на бал. Тогда можно было бы перехватить их после богатого на события вечера. Даже если танцы затянутся до рассвета, она дождалась бы удобного случая. Глядишь, и не хватятся вовремя ценной шкатулки…

Но теперь…

Придётся придумывать, как попасть в кабинет.

«Ключи от него носит сам Турчанинов и Николай Семёнович. И надо бы вызнать, где спит камердинер и связку свою как хранит? А может быть, проще в барский карман залезть? Иногда перед сном он сюртук свой с жилетом в гардеробе жены оставляет…»

Алёнка так расстроилась и сосредоточилась на поисках способа попасть в кабинет Алексея Фёдоровича, что не сразу заметила кое-что странное… «Хм, быть такого не может» — она подняла глаза на картину, висящую на стене, и застыла, не зная, как реагировать…

С холста на неё смотрел шевалье в шляпе с пером. Причём взгляд этот казался донельзя живым. Даже поблескивал в мерцающем свете канделябра.

— Ну что ты там замерла? — недовольно поторопила барыня. — Расчесала? Иди уже. Спать хочу…

Алёнка непроизвольно обернулась на требовательный голосок, а когда снова посмотрела на картину, глаза на ней были самыми обычными, серыми, прорисованными масляными красками.

«Чертовщина какая-то… Или недосып…»

Алёнка прибралась на туалетном столике, пожелала Фелициате Стефановне добрых снов и вышла за дверь, в сени господских покоев, где и спала обычно прямо в одежде на большом сундуке с плоской крышкой.

Глава 24

В день перед балом в господском доме царили шум и суета. Спешно наводился лоск в танцевальной зале и смежных с ней комнатах. На кухне до самого вечера что-то резали, жарили, парили.

Кричал сквозь шкворчание главный повар на поваров.

Кричала ключница на прачек, конюхов и дворника на заднем дворе.

Кричали дворецкий и камердинер на всех, кто попадался им под руку. Но, не смотря на это, прислуга, казалось, пуще господ томилась ожиданием вечера.

Алёнка гладила ненавистное платье белого шёлка, нижняя юбка которого никак не хотела лишаться заломов. И думала о запертом кабинете… Мысли её ходили по кругу. Утюг надо было ставить тихо, чтобы грохот металла об стол не беспокоил дневной сон Фелициаты Стефановны.

В искомом кабинете барин спорил с Вороновым и ещё с кем-то из начальства. Порой разговор вели так громко, что голоса слышались даже в гардеробной.

«Фелициата, наверняка, не спит и злится… Она-то хотела отдохнуть, чтобы предстать перед гостями свежей, как роза. А тут бубнят за стеной… Впрочем, науку лицемерия она освоила подозрительно быстро. Поэтому барину пенять не станет. А вот мне со слугами достанется».

Наконец-то стукнуло семь часов, и приглашённые начали съезжаться к парадному входу. Гости входили в прихожую, из которой дворецкий или лакеи провожали их в бальную залу на первом этаже. За высокими позолоченными дверями открывалась просторная зала с лучшими тканными обоями, огромными вазами со свежими цветами сирени и сотней свечей на люстрах и канделябрах, которые камердинер собирался зажечь на закате.

Именно там галантных кавалеров и разряженных дам встречала чета Турчаниновых с поклонами, книксенами и официальным представлением супруги каждому гостю.

Рядом с монументальным во всех смыслах барином молодая жена смотрелась хрупкой и нежной. Все умилялись. Мужчины делали комплименты. Женщины уверяли в искреннем расположении.

Фелициата оказалась способной ученицей. Она мило улыбалась в ответ и говорила приличествующие случаю вещи. Турчанинов выглядел довольным успехами жены и гордился этим своим приобретением.

В бальную залу Алёнка заглянула всего раз, в девятом часу, когда, помогая поварам, принесла в соседнюю банкетную комнату огромный поднос с закусками.

После дворецкий в праздничной горчичной ливрее, на удивление, отпустил её ужинать в кухню и спать, со словами «утром вы нужна будете мне отдохнувшая — после бала всегда много работы». Проходя по коридору, Алёнка на удачу толкнула дверь в кабинет, но он оказался закрыт. «А чего я ожидала? Дом полон гостей, вот барин и запер ценные вещи. Дворецкий прав, надо поспать». Уставшая, она легла на сундук и сразу же выключилась, хотя до сумерек оставалась ещё как минимум пара часов.

Проснулась Алёнка резко и как будто бы без причины.

Просто открыла глаза в темноте и прислушалась…

Тишину сеней при покоях барыни время от времени нарушали громкие возгласы и дамский смех. Тихо-тихо сквозь толщу стен и пола играли скрипки и флейты. Вдруг музыка стала громче и раздавалась уже из открытого окна спальни господ. Алёнка поёжилась, ощутив прохладу майской ночи. Окно в спальне барыни она открыла ещё часов в пять, когда парикмахер высыпал на модную причёску Фелициаты полкоробки пудры. Потом за суетой перед началом приёма, закрыть его просто забыла, за что поплатилась парой зудящих комариных укусов и ознобом.

Видимо, в зале для танцев тоже открыли проветрить. Алёнка закрыла окно и подкинула дров в камин. Она грелась, смотрела на пламя и вдруг подумала, что камердинер, возможно, тоже прилёг отдохнуть. Тогда можно тайком вытащить ключ от господского кабинета.

Алёнка от волнения расправила складки на сарафане, взяла подсвечник с одной свечой, подожгла её от камина и вышла в темный коридор.

Тишина… Если кто-то и находился сейчас на втором этаже, то люди эти либо спали, либо молчали и не двигались, что было практически невозможно.

Выждав ещё минуту, и не услышав ничего подозрительного, Алёнка пошла по коридору вглубь крыла, где находились покои Николая Семёновича. Она остановилась у его двери и прислушалась. Ничего… И никого. Ни храпа, которым страдал камердинер, ни вздоха, ни шага.

Алёнка толкнула дверь. Та с тихим скрипом открылась. В комнате и вправду, никого не было. А на прикроватном столике лежало одно из колец с ключами. «Наверное, оставил ненужные на балу… Хоть бы среди них был тот самый». Осторожно взяв связку прямо за ключи, чтобы они не звякали, Алёнка торопливо пошла к кабинету.

Следующие минут десять она подбирала нужный ключ.

Делать это приходилось осторожно и тихо. Вдобавок ещё надо было постоянно прислушиваться, не поднимается ли кто по лестнице? Не проснулись ли в комнатах? Алёнка знала, что прислуга могла заснуть, где придётся. И гарантии её уединения не было совсем.

Наконец, о чудо! Предпоследний ключ без труда провернулся в замке.

Алёнка вошла в кабинет и осветила его своей свечой. Внутри он оказался просторным, с массивным столом, шкапом для книг и бумаг, с двумя окнами, обрамлёнными синими бархатными шторами. И даже кровать там стояла в углу, правда, скрытая ширмой от глаз посетителей.

Шкатулку Алёнка увидела не сразу. Но когда заметила её, стоящую на верхней полке шкапа, схватила подмышку и уже намеревалась выйти из кабинета.

Но остановилась. От любопытства. На столе лежал лист бумаги, исписанный наполовину. Рядом стояла чернильница. И всё говорило о том, что документ не окончен. А работа по нему была прервана в связи с необходимостью присутствия на балу — событии городского уровня значимости.

Алёнка склонилась над аутентичным документом 18 века. Писал барин чисто и без помарок. Но завитушки на аккуратном почерке существенно усложняли чтение.

«Сим уведомляю страховое общество… 29 апреля сего 1767 года увидено и заверено мною, А.Ф. Турчаниновым… Бергмейстер на рудниках и обер-гиттенфервалтер на медеплавильном заводе… обрушение твёрдых пород…» — шептала Алёнка, нич-чго не понимая в витиеватых фразах, не подчиняющихся склонениям современного ей русского языка, но не в силах оторваться.

— А, вот вы где?

Девушка чуть не выронила свечу. Хорошо же она смотрелась в глазах вошедшего хозяина кабинета: читающая чужую деловую переписку, да ещё и с драгоценной шкатулкой в руках.

— A-а… я вот зашла прибраться. Пока никого нет, — Алёнка сглотнула от волнения сухим горлом.

— Я понял вас, — отрывисто проговорил барин, снимая синий камзол.

Алёнка поставила шкатулку на стол и начала обходить его, чтобы удалиться из кабинета. О последствиях она не думала, всякую мыслительную активность будто парализовало. Турчанинов повесил камзол на спинку стула для посетителей, снял треуголку и начал расстёгивать шёлковый жилет. Глянув на часы, он сказал:

— У нас ровно час. Раздевайтесь.

— Что?.. — Алёнка тотчас поняла, куда клонит хозяин, и это ошеломило её ещё больше.

Она тоже глянула на часы, интуитивно повторяя его действия. «Почти два часа ночи…» И надо было высказать какой-то протест, найти аргументы против, но в голове бились мысли о том, что она здесь — прислуга, то есть, собственность барина. Собственность барина! И да, они все здесь — наёмные. Но попробуй за минуту изменить менталитет сильного человека, который достиг всего сам, и который привык за долгую жизнь получать всё, что хочет! И единственное его желание сейчас топорщилось ниже пояса.

— А в-ваша жена сейчас?..

— Танцует с очередным молодым и красивым. Не думайте, я не обольщаюсь… Хотя и не позволю ей вести себя непристойно. Она сама себе не позволит… Хорошая девочка… — Было непонятно, кому адресованы последние слова?

Жене? А может хорошенькой служанке с большими зелёными глазами, к которой его непонятным образом тянуло с самой первой встречи у церкви?..

Барин двумя шагами преодолел расстояние между ними, обхватил Апёнкино лицо ладонями и заглянул в испуганные глаза.

«Боже! Что делать? Что делать?!.. Капуша! А всего-то и надо было — камни надеть!.. И зачем только я эту бумагу читать начала?»

Мужчина тем временем спустил свои руки на острые плечики, потом на талию, скользнул ладонями верх, ощупывая грудь. И довольный результатами беглого осмотра, подхватил служанку на руки, чтобы отнести на кровать.

— Подождите! — запростестовала Алёнка.

Но барин будто не слышал. Дойдя до кровати, он кинул её на мягкую перину и склонился сверху.

— Вы что-то хотели сказать?

— Да… — Алёнка начала задыхаться, но надо было говорить, пока не стало слишком поздно. — Я согласна…

— Вот это другое дело, — влажные губы впились в шею, оставляя на коже осклизлый след.

— Ноу меня условие! — перебила его Алёнка.

Барин отпрянул. С подобным сопротивлением он столкнулся впервые. Обычно, женщины, покочевряжившись от стеснения, всё же сдавались на его волю и после бывали довольны. А эта… Ему стало любопытно.

— Диктуйте ваше условие, — она не замечала, а ведь он с нею был на «вы».

— Перед… этим самым, — Алёнка многозначительно окинула взглядом кровать, — я хочу надеть украшения из шкатулки.

Барин от души засмеялся.

— Женщины… Вы такие занятные, когда вступаете в отношения с мужским полом… Каких только историй не случается из-за этого… И на что только не идут мужчины, лишь бы добиться вашего расположения, — продекламировал барин, поднимаясь с кровати. — Алёна… Васильева… — подхватил он шкатулку. — Вы, кстати, моя тёзка, — он подал драгоценную вещь усевшейся на кровати раскрасневшейся молодой женщине.

— Как это, тёзка? — Алёнка открыла шкатулку и начала быстро надевать украшения. — Я — урождённый Васильев. А Турчанинов — фамилия моего тестя.

— А почему же вы его фамилию взяли?

— Это долгая история… Ты обязательно её услышишь… Но сейчас… У нас нет на это времени.

Алёнка надела диадему — последний предмет из шкатулки. Теперь надо было придумать новую отсрочку.

— Алексей Фёдорович, дозвольте на себя в зеркало глянуть. В гардеробной барыни. Это ж, почитай, соседняя дверь, — глаза её сделались умилительно-просительными и, кажется, это подействовало.

Барин усмехнулся:

— Верёвки из меня вьешь… Погоди, ещё не так виться будешь… Иди. Да возвращайся скорее!

Алёнка выскочила из кабинета и помчалась в комнату госпожи, из которой влетела в гардеробную, села перед зеркалом и…

Закрыв глаза и сосредоточившись в тишине она загадала желание… Самое заветное… Самое главное… То, о чём она каждый день вспоминала в течение этих десяти месяцев… «Я хочу оказаться дома, на ул. Хрустальной. И увидеть своего сына Артёмку…»

Тишина обволакивала Алёнку…

Она так и сидела с закрытыми глазами, боясь открыть их и понять, что ничего у неё не вышло.

— Кхм-кхм… И что это вы тут делаете? — раздался за плечом голос барина.

Алёнка распахнула глаза. «Ничего не получилось! Но почему?…»

Оставался один только выход — бежать.

Алёнка подскочила со стула, и опрометью бросилась вон из тесной гардеробной, роняя на ходу обувь и пышные юбки с полок. Это дало ей минутную фору. Барин не ожидал такого фортеля от покорившейся, как ему казалось, служанки. И поначалу впал в ступор. Но ровно до тех пор, пока не понял, что беглянка уносит на себе целое состояние!

Алёнка бежала вниз по лестнице, и сквозь дробный стук своих шагов слышала, как Алексей Фёдорович ругается матом, наступая на каблуки и цепляясь пряжками ботинок за юбки.

Двери в боковые комнаты оказались закрытыми, и только галерея гостевых зал, нанизанных на широкий коридор, будто бусины на нитку, оставалась свободной. И вели эти залы прямо на бал.

Но делать нечего — иного способа выйти из дома, кроме как через парадную дверь, просто не оставалось. На ночь уличные двери в людскую запирались на ключ. И случалось, что зазевавшимся служанкам приходилось спать на конюшне.

Алёнка бежала из комнаты в комнату, не разбирая дороги и не глядя по сторонам. А меж тем её удивлённо провожали взглядами уединившиеся парочки, старички, играющие в вист и любители есть и выпить за длинным банкетным столом. Алёнка голубым вихрем в сверкающих камнях проносилась мимо этих людей, которые только рты открывали и роняли на стол котлеты и карты. Только когда она влетела в танцевальную залу, произошла заминка.

В нос ей ударила смесь резких запахов, которые не могли перебить даже огромные охапки душной сирени, стоящие в вазах. Пот, пудра, одеколонистые парфюмы… Но не пахучесть высшего общества остановила её. Несколько пар лениво кружились под мазурку, и пышные юбки в бантах и оборках создавали такое же препятствие, как стая медуз в море.

Алёнка начала протискиваться сквозь танцующих, стараясь никого не толкнуть. Краем глаза она заметила Фелициату, сидящую на стульчике у стены. Окружённая кавалерами, та мило беседовала с дамами среднего возраста.

До выхода оставалась всего пара метров.

Алёнка уже предвкушала ночной свежий воздух, когда её вдруг пребольно схватили за косу.

Она обернулась.

Кого угодно Алёнка ожидала увидеть — барина, Фелициату, лакея. Но только не эту незнакомую ей блондинку, с перекошенным от злости лицом. Алёнка дёрнула свою косу обратно, но женщина крепко вцепилась в тёмные волосы и не желала отпускать.

— Воровка! Держите её! Она украла! — голос дамочки легко перекрикивал и светский гомон, и даже оркестр.

— Что происходит? — Фелициата пробиралась сквозь парочки, которые вдруг перестали танцевать, а когда увидела в центре скандала свою служанку, изумлённо подняла бровки, — Алёна, что здесь случилось?

— Эта дефка, украла мОи… тувЕли! — от волнения у Иоганны прорезывался немецкий акцент.

Гости рассматривали сенную девку, усыпанную каменьями или «тувелями» по-немецки, и одна Фелициата уставилась на Алёнкины лапти.

— А причём здесь ваши туфли? — недоумённо спросила барыня.

— ТувЕли! Драг… драгоцЭнности! Из малахитовой шкатулки! — нервно обмахиваясь веером, пояснила жена Полевского приказчика.

— Позвольте! — заспорила юная барыня. — Это мои драгоценности! А малахитовую шкатулку мне муж на свадьбу подарил!

Гости ахнули, не ожидая такого поворота, а Иоганна фыркнула, как бык на корриде.

— Спросите сами у Алексея Фёдоровича, коли не верите, — аргументировала Фелициата. — А вот и он идёт.

Все обернулись на запыхавшегося хозяина дома. Волосы его растрепались, а выражение лица было крайне недовольным. Безусловно, Алёнку следовало приструнить, однако и огласки он теперь опасался. Мало ли, какая блажь придёт этой бабе? Вдруг да опозорит его прилюдно. Конечно, общество не осуждало мужчин за интимные связи с прислугой. Но принято было держать подобные шалости в тайне. А тут при всех… Да ещё и на чествовании молодой жены… Нехорошо может выйти…

— Алексей Фёдорович, скажи ей! — Фелициата капризно выпятила губу.

— Фелициата, душенька, что сказать? — даже любезное обращение к супруге получилось сухим и холодным.

Обе женщины вразнобой начали рассказывать каждая свою версию событий, перебивая и оскорбляя друг друга. Алёнка же, воспользовавшись тем, что всё внимание публики переключилось на орущих баб, вырвала косу из рук приказчицы и побежала к выходу.

— Держи её!! — синхронно заверещали Филька и Иоганна.

Но Алёнка, не сбавляя скорости, летела напролом. И теперь она уже не заботилась, толкнёт ли кого? Позади грохали сапогами со шпорами галантные кавалеры, которые тут же пришли на помощь обиженным дамам. Да и дамы, судя по голосам, не отставали!

А в зале для танцев остались Фелициата, барин с оркестром и те гости, которые между телесным комфортом и удовлетворением сиюминутного любопытства выбрали первое.

— Алексей Фёдорович, что же вы?.. — на лице барыни читались растерянность и разочарование.

— Не бросился в погоню? Спина-с. Радикулит-с… Доктор меня за такие бега не похвалит-с. Да и полно там быстрых мужчин. Один Воронов чего стоит. Орёл!

— А если уйдет? — не успокаивалась молоденькая женщина.

— Организуем-с погоню по всем правилам. От нас нынче редко убегают. Но если уж случается подобное, то молодцы мои беглых быстро находят.

Турчанинов не сомневался, что к утру Алёнку доставят в его личные покои. Об одном лишь жалел — что связался с ней слишком рано. Надо было погодить немного. В Полевкой дом с собой взять вместо Грушки. Там бы не отвертелась.

Алёнка же мчалась по коридору и шептала себе под нос:

— Господи, что же делать? — драгоценности в ответ ощутимо кололи кожу.

Это будто отрезвило беглянку. Она с ясностью осознала, что на помощь ей может прийти лишь одно существо на свете — Хозяйка.

В холле Алёнка притормозила у зеркала и быстро проговорила:

— Хочу оказаться рядом с Хозяйкой горных богатств!

И когда ничего не произошло — она не исчезла и не материализовалась тотчас же в пещерах — а преследователи настигали, Алёнка рванула на себя парадную дверь и выскочила на широкую уличную лестницу. Она не обратила внимания на спящего прямо за дверью швейцара. Да и вообще по сторонам не смотрела. Впереди маячили открытые кованные ворота. А за ними — широкие улицы города.

План выстроился простой — бежать как можно скорее внутрь города и затеряться в проулках жилых околотков. А утром направиться в Полевской. Причём идти лучше было лесом и почаще заходить в воду, вдоль ручьёв и речек, чтобы сбить возможную погоню с собаками. И уже в Полевском снова пробовать связаться с Хозяйкой.

Но этому не суждено было сбыться.

Как только Алёнка выскочила за ворота усадьбы, дорогу ей перегородила выросшая, будто из-под земли, коляска с двойкой черных лошадей.

На облучке сидел мужчина, одетый в чёрное.

Он обернулся, и в темноте сверкнули золотом радужки глаз, обрамлённых густыми ресницами.

Алёнка остановилась в нерешительности и глянула назад на бегущую от парадного входа к воротам разряженную толпу, в которой уже поблёскивали первые оголённые шпаги.

— Есть варианты получше? — усмехнулся представитель уральской нечисти.

Не отвечая, девушка запрыгнула на подножку.

Полоз стеганул лошадей, и коляска тронулась в ночь, разгоняясь на широкой дороге до бешеной скорости…

Конец I части