Город, где стреляли дома

Произведен в предатели

На допросе в гестапо Газов жаловался графу фон Винтеру:

— Меня избивают. Защитите, умоляю… Я же помогал вам.

Фон Винтер внушал ему:

— Из тебя комсомольскую дурь вышибают.

— Ну, был комсомольцем, был. По ошибке. По глупости. А теперь-то вам служу. Делом доказал…

— Я подозреваю, что ты предал своих друзей для того, чтобы войти к нам в доверие и опять работать на большевиков.

— Что вы! — замахал руками Газов.

— Тогда подпиши вот это, — он протянул Газову узкий желтый листок. — Будешь признанным агентом.

Как кролик на удава, глядел Газов на вербовочный бланк и лихорадочно обдумывал предложение фон Винтера. Одно дело предавать втихую, когда никто об этом не знает, другое — открыто работать на фашистов.

— Может, иное что… — проскулил Газов.

Фон Винтер неожиданно исчез за дверью. В комнату ворвался солдат, выволок Газова на улицу и втолкнул в машину.

Через полчаса Газов сидел в тюремной камере.

— Что с тобой, браток? — спросил один из арестованных.

Газов отвернулся. Он не хотел никого ни видеть, ни слышать. Он хотел одного — жить, где угодно, как угодно, но жить!

Прошло несколько дней. Газов с отвращением и жадностью глотал вонючую свекольную бурду. Когда в коридоре раздавались шаркающие шаги надзирателя, он чуть не выл от страха. И вот приговор: «С вещами во двор!»

Двенадцати арестованным всунули в руки кирки и погнали вверх по Советской улице. В овраге их ждал переводчик Отто Кунст. Носком сапога он начертил на снегу огромный круг и приказал:

— Копайте!

Арестованные слабо запротестовали. Кто-то крикнул:

— Не будем себе могилу копать. Стреляйте сразу, гады!

Охранники обрушили на заключенных удары прикладов. Те принялись долбить промерзшую землю.

— Слишком роскошно — такую могилищу на двенадцать душ, — горько пошутил стоявший рядом с Газовым парень в рваной кожанке.

Выкопав яму, они начали прощаться друг с другом.

— Ну‑с, — сказал переводчик, — поразмыслили?

— Да, — крикнул сосед Газова. — Предателями мы не будем!

Кунст сделал знак, и арестованных повели. Возле огромной воронки велели остановиться.

— Перетащите их в овраг.

Кого это — их? Газов заглянул в яму и, как ошпаренный, отскочил. На него глядели трупы.

Охранник ударил Газова прикладом.

— Баба, трус! — выругался Кунст.

Ослабевшие от голода арестованные с трудом таскали трупы. Крестьяне в лаптях, обнаженные девушки, парни в солдатских шинелях… В одном из замученных Газов узнал Александра Кондрашова, на которого писал донос. На груди выжжена рана. Предатель не выдержал, грузно осел в снег. Чья-то рука приподняла его:

— Держись!

Скоро Газов привык к этим негнущимся телам и даже с любопытством рассматривал лица: может, еще найдутся знакомые.

Кунст торопил.

— Быстрее! Быстрее! Да укладывайте поплотнее, чтобы и вам места хватило.

Когда последний труп был перенесен, Кунст повернулся к арестованным:

— Еще раз спрашиваю: кто хочет жить… два шага вперед.

Газов с трепетной надеждой поглядел по сторонам. Но люди стояли суровые, немного торжественные. Взгляд устремлен вдаль, поверх немецких автоматов. Газов судорожно подался вперед, его схватила чья-то крепкая рука:

— Не слюнтявь!

Раздался залп. Газов зажмурился, хотел крикнуть, но голоса не было. В тупом отчаянии, обхватив голову руками, он ждал конца.

Стало тихо. Газов приоткрыл глаза и увидел, что стоит над трупами расстрелянных, одежда его в чужой крови.

Кунст с презрением спросил:

— В штаны не наложил?

Через десять минут они уже были в СД. Газов едва поднимался по лестнице. Кружилась голова, подступала тошнота.

Его встретили Бунте и фон Винтер.

— Ты, однако, впечатлительный, — Винтер усмехнулся. — Но пойми же, отсюда есть только два выхода: к нам или на тот свет. И это последний разговор. — Он опять вытащил вербовочный лист. — Мы уходим, у тебя есть час на размышление.

В комнате остались часовой и Газов. Через минуту немец вытащил огромные карманные часы:

— Шнель!

И Газова прорвало. Лихорадочно, будто истекала последняя секунда, он обеими руками схватил бланк.

Вернувшиеся Бунте и фон Винтер похлопали его по плечу. Солдат принес новый синий костюм, пальто и ботинки. Газов оделся, и фон Винтер пригласил его в машину.

— Поедем в Корюк.

В большой комнате Газов увидел Жуковского. Винтер сказал:

— Будешь работать вместе. Зачисляем тебя в секретную школу, специализируйся… на партизана. Но учти, стипендия у нас… зарабатывается.

Жуковский и Газов недоверчиво, как незнакомые псы, принюхивались друг к другу.

Из-под земли

Радистка Женя Чибисова — свояченица Дуки, очень красивая, светловолосая, похожая на снегурочку девушка — каждый радиосеанс начинала с запроса: «Как здоровье Сафроновой?» Партизаны с нетерпением и тревогой ждали ответа. Валя была всеобщей любимицей, живым заветом Дмитрия Ефимовича Кравцова. Без нее в лесу казалось тускло и неуютно, как в давно нетопленном и плохо освещенном доме. И когда однажды пришло сообщение, что кризис миновал и раненая начала поправляться, радовались все, как за родную.

Лечение в госпитале, однако, затянулось. Радиотелеграмма известила, что Валю выпишут не раньше, чем к середине лета. Дуку это страшно огорчило, борьба в подполье обострялась, и Валя нужна была как никогда раньше.

Дука вызвал к себе партизана-разведчика Васю. Состоялся малоприятный разговор.

— Мне не нравится, как работает наш агент в Корюке.

— Брылева старается, — возразил Вася. — Только что получена от нее интересная информация. При секретной части №532 капитан фон Крюгер открыл школу гестапо.

Дука нахмурился. Опять вспомнилась Валя. Та могла не только разведать, но и предложить планы «освоения» сведений. А этих шилом не разогреешь. Всегда всем довольны.

— Брылева достает отрывочные, случайные сведения, — Дука подчеркнул предпоследнее слово. — Там нужен еще один человек, желательно девушка изящная, красивая, умная. Найди такую!

— Где же я ее возьму? — развел руками Вася.

— Хоть из-под земли, — жестко выговорил Дука. — Это приказ. И чуть смягчая свою суровость, добавил: — Иди к Богатыревой, с ней и решите — кого? Мы должны знать замыслы немецкого штаба.

…Вася брел по городу и в который раз восстанавливал в памяти подробности разговора с командиром. Кого же? Кого? — мучил его безответный вопрос. Мысленно перебрал более десяти подпольщиц, но ни на одной не мог остановить свой выбор. Шура Дулепова? Ее немцы никогда не возьмут в штаб: комсомолка, общественница. Машу Мамеко — тоже. Более подходит Галина Губина. Ее отец в 1937 году был репрессирован, гитлеровцы могут на это клюнуть. Но Галя слишком разговорчива…

Вдоль улиц, залитых апрельским солнцем, прохаживались солдаты с пистолетами и ручными гранатами на поясах. С грохотом проносились военные грузовики. На перекрестках стояли патрули, они подозрительно заглядывали в лица прохожих. Такая тревожная атмосфера бывает накануне взрыва.

Богатыревой дома не оказалось. За столом сидели дочка Лиля со своей подружкой Хотынцевой и квартирант — немецкий врач.

— Мама в госпитале, на работе, — почти не разжимая губ, процедила Лиля. — Будете ее ждать?

— Нет, зайду позже, — неуверенно ответил Вася.

Немец удалился. Он, видимо, решил, что юноша ухаживает за одной из девчонок.

— Кушать хотите?

— Пожалуй, заморю червячка, — отозвался Вася.

Мимо окон протарахтела коляска, запряженная резвым рысаком. Седок показался Васе знакомым.

— Кто это?

— Соотс. Бургомистр Брянска-первого. Порядочная сволочь, — зло проговорила Лиля.

— Разве он здесь живет?

— Недавно переселился. Теперь наш сосед. А он что, знакомый?

— Да. — И не скрывая волнения, спросил: — Дочь его, Ира, тоже здесь?

Лиля с презрением отвернулась:

— Принцесса она и задавака!

…Они учились в одной школе, дружили, хотя Ирина была на год старше. Изящная, кокетливая, она пренебрежительно относилась к своим бесчисленным поклонникам. Но Васю уважала…

— Я, Лиля, забегу к вам потом, — Вася поспешно вышел из-за стола.

Дверь у Соотсов открыла Константиновна, мать Ирины.

— Жив, Васенька! А мама где?

— В Казани.

— А ты один, как сирота. — Константиновна всплакнула.

— Где Ира?

— Шляется где-то, — раздраженно ответила Константиновна и вдруг, обняв Васю, горько зарыдала: — Худо мне. Нет у меня ни дочери, ни мужа. Нет! Не мои они оба. Ради сына, Юры своего, живу. Ради него только… — Вася не верил ушам своим. Оказывается, когда на улицах Брянска появились флаги со свастикой, тихий и незаметный Альфонс Иванович, сторож дровяного склада, объявил, что по материнской линии в его жилах течет настоящая арийская кровь, и немецкий язык им, слава богу, не забыт. Соотс предложил свои услуги фашистским властям и был незамедлительно назначен бургомистром Брянска-первого. Дочери это льстило. Теперь возле нее увивалась целая свита немецких офицеров…

Вася выслушал Константиновну и, растерянный, вышел во двор. Присел возле сарая на узенькой скамеечке. Сколько сидел так — не помнит. Очнулся, когда подошла Ирина, красивая, нарядная.

— Ну, здравствуй. Я тебя вспоминала.

«Конечно же, она только заигрывает с немцами, — подумал он, не выпуская теплую нежную руку Ирины. — Не могла же она продаться им за роскошь и деньги…»

— Я как узнал, что ты в городе, сразу прискакал.

— Откуда же ты «прискакал»? — Ирина села рядом.

— От Женьки Игнатьева я. Живу у него, — соврал Вася. — Помнишь, мы с ним купались зимой, папанинцами хотели стать…

На улице раздались одиночные выстрелы, потом донесся душераздирающий вопль. Кто-то прокричал: «Облава!» Ирина схватила Васю за руку и втолкнула в сарай.

На крыльцо вбежали два солдата и забарабанили в дверь.

— Мы ищем русская парашютистка, — объявил солдат.

— Убирайтесь вон! — прикрикнула Ирина. — Это дом бургомистра Соотса.

Солдаты, приложив руки к пилоткам, поспешно удалились.

Вася вышел из своего убежища, восторженно посмотрел на Ирину — здорово она расправилась с ними! Что, если ее направить в Корюк? Она, конечно, наша. Иначе с какой стати стала бы прятать меня от немцев?

Беспечно болтая, они долго еще сидели на скамейке, вспоминая школьных друзей. Ирина вдруг спросила:

— Ты работаешь?

— Нет, — замялся Вася.

— Кто же тебя кормит?

— Друзья.

— Странные у тебя друзья. По нашим временам нахлебников не держат.

С минуту молчали.

— Если люди, Ира… люди, которые против фашистов… Если они попросят тебя помочь… — сбивчиво начал Вася.

— Я пошлю их к черту или в гестапо, — отрезала Ирина.

Она говорила то, что думала. Вася это понял, и смешанное чувство горечи, обиды и ненависти к ней охватило его.

— Я пойду.

— Иди, — холодно и враждебно произнесла Ира. — Если тебя сцапает патруль, мы не знакомы.

К Богатыревым Вася уже не зашел: хотелось скорее и подальше уйти от ставшего ненавистным дома Соотса.

В тот день разведчик побывал на четырех явочных квартирах. Вечером по Петровской горе направился к Якову Андреевичу — на него возлагалась последняя надежда. Патруль издали знаком подзывал к себе Васю. Но он сделал вид, что не понял, шагал дальше.

— Хальт! — крикнул немец. Вася толкнул церковную калитку и вбежал во двор, до смерти напугав двух нищенок. Церковь оказалась закрытой, а топот солдатских сапог приближался. Отыскав склеп, он в два прыжка очутился у этого уходившего под землю сооружения. Рванул дверцу и скатился вниз в сырую тишину.

Остыв, зябко повел плечами. В отдаленном углу склепа что-то зашуршало, послышался вздох. Васю охватил ужас. «Кто здесь?» — хотел спросить он, но язык прилип к небу. Тьма молчала.

Прошло несколько минут, прежде чем он собрался с силами и спросил:

— Кто здесь?

Опять что-то зашуршало и помертвевший от страха Вася почувствовал на себе горячее дыхание.

— Вас преследуют немцы? Я догадалась, когда услышала выстрелы.

— Не… не… — стучал зубами Вася.

— Я тоже… прячусь, — девичий голос звучал мягко, доверительно.

— Как вы попали сюда?

— Случайно, — объяснил голос из тьмы. — Вчера попала в облаву, испугалась, что немцы в Германию погонят, и сюда, к церкви. Тут старичок подвернулся: не то сторож, не то дьячок. Спрятал. Здесь, говорит, ты как у господа бога за пазухой. И тряпья подбросил, чтоб не замерзла.

— На какой вы улице живете? — поинтересовался Вася.

— На… На Советской.

«Она, наверное, не брянская», — подумал Вася. И тут вспомнил, что немцы разыскивали парашютистку. Мелькнула догадка, что это она парашютистка и есть.

— Вы не здешняя? Да не бойтесь, я свой.

Познакомились, сели рядом, разговорились. Она с Поволжья, из города Энгельса. Зовут Лизой. Лизой Браудер. Когда началась война, пошла на курсы радисток. Хорошо владеет немецким.

— Теперь я Лиза Быкова. Фамилию пришлось сменить.

Они говорили долго, до рассвета.

— Ну, а теперь пошли отсюда, — сказал Вася.

Через четверть часа они уже были на улице Третьего июля. Анастасия Антоновна сразу увела Лизу на кухню умываться. Вася тем временем рассказал Якову Андреевичу о случайной встрече с девушкой.

— Считаешь, что знакомство ваше не подстроено немцами?

— Провокация здесь исключена.

— Тогда пусть живет у меня, — предложил Яков Андреевич.

— И еще у меня к вам есть просьба, — Вася с надеждой посмотрел на Якова Андреевича. — Кого бы в Корюк продвинуть. Девушка нужна. Приказ Дуки.

Яков Андреевич легонько щелкнул Васю в лоб:

— Э‑э‑э, голова садовая, привел нужного человека и голову морочишь.

Провокация

В театр заявились Газов и Нина Круковская, агенты абвера. По приметам определили парня, который с независимым видом прошагал на улице мимо Жуковского и был им заподозрен. Отозвали в сторону и, разыгрывая на лицах испуг, сообщили:

— Мы партизаны. Гестапо идет по нашим следам. Ради бога, спрячьте…

Егоров растерялся. Шла репетиция, в театре все знают друг друга в лицо. Как же помочь товарищам? А вдруг это провокация?

— Право, я не знаю… — сбивчиво проговорил он.

Газов подошел вплотную к Егорову:

— Вот мой партбилет.

Егоров взглянул на фотокарточку и на лицо Газова. Похож.

— Нам только бы оторваться от них. Мы сразу уйдем в лес, вас не обременим, — с мольбой просила девушка, вытирая платочком слезы.

— Она ж не выдержит пыток! — с отчаянием сказал Газов. — Погибнут люди…

На улице послышался шум. Газов схватил за руку Круковскую, и они заметались по фойе.

Нервы Егорова не выдержали. Он забыл про осторожность. Спрятал «партизан» за ширму. Когда шум, устроенный тем же Жуковским, стих, Газов и Круковская выбрались из своего убежища. Егоров попросил их не спешить.

— Кончится репетиция, я сам вас выведу из города.

В этот день, как на грех, Филину понадобился Егоров. Он вступил в подпольную организацию недавно. И пока выполнял одно-единственное поручение — вместе с Егоровым и Марковым выводил в лес военнопленных. Как электромонтер, он имел пропуск и мог появляться, где угодно и когда угодно. Филин ожидал Егорова у театра. И вот он появился. Но что это? Егоров вышел в компании потаскушки Круковской и незнакомого парня. О чем говорят? О зеленом хозяйстве, Федюшиной. «Провокаторы!» — мелькнуло у Филина.

— Егоров, беги!.. Беги, Егоров! — закричал он.

— Ловите его! — заорал Газов, указывая на Филина.

Агенты бросились за Филиным, но тот исчез.

Взбешенный неудачей, Газов велел увести Егорова в тюрьму. А сам поплелся к Жуковскому, ожидая хорошей нахлобучки.

— Дурак! — ругал его Жуковский. — У меня чутье! Я сразу понял, что в театре клубок, — хвалился он. — А ты, растяпа…

Но услышав про зеленое хозяйство и Федюшину, простил Газову оплошность в театре.

Жуковскому же страсть как хотелось перед Крюгером выслужиться. Он быстро переоделся, загримировался, приклеил черные усики, сунул в карман брюк пистолет. Приехав в зеленое хозяйство, он вызвал Федюшину. Вышла миловидная девушка, почти подросток. Жуковский решил идти напролом. Он показал ей партизанское удостоверение.

— Я послан к вам из отряда для связи.

— Это не ко мне, а к сестре, — ответила девушка. — Она сегодня дома.

— Какой адрес?

— Улица Ляпидевского, 18.

Разговор сестры Федюшиной с Жуковским подслушал бухгалтер зеленого хозяйства и, решив заслужить похвалу новых властей, позвонил начальнику уголовной полиции Пиотровскому. Тот, разумеется, тоже захотел показать, что уголовная полиция может хватать не одних только воров, но и коммунистов.

…Едва Жуковский переступил порог дома на улице Ляпидевского, как удар кулака сшиб его. «Партизанская засада», — мелькнула у Жуковского мысль. Дрожащей рукой он выдернул из кармана пистолет. Полицейские, завидев оружие, озверели. Они топтали его сапогами, били по голове.

Тем временем Пиотровский сообщил фон Крюгеру, что пойман опаснейший диверсант.

— Немедленно доставить ко мне! — приказал капитан.

Когда подъехали к Корюку, Жуковский очнулся, но сразу не сообразил, что с ним происходит. Шатающегося, обезображенного побоями, его ввели к фон Крюгеру. Наметанный взгляд капитана сразу опознал своего помощника. Резким движением фон Крюгер сорвал с Жуковского фальшивые усы.

— Комедианты! — фон Крюгер затопал ногами. — Прочь!

Досталось всем: и Пиотровскому, и агентам, но особенно Жуковскому — из кабинета фон Крюгера его унесли на носилках.

В каждом русском — Сафронова

Капитан фон Крюгер собирался выехать на Брянск-первый, чтобы по случаю дня рождения фюрера кутнуть в ресторане вокзала. Надел парадный мундир с орденами, подошел к зеркалу, потрогал складки сухой кожи у рта. Капитана пугала надвигающаяся старость. В пятьдесят пять лет он не имел ни кола, ни двора. Жил будущим. Надеялся, что Гитлер присовокупит к дворянскому званию дворянское поместье. А пока он старательно набивал домашний сейф золотыми вещами и с нетерпением ожидал конца войны.

В дверь постучали. Вошел адъютант Бернгардта:

— Вас срочно требует господин генерал.

Капитан проворно выскочил на улицу. «Ужин, наверное, пропадет, генерал опять устроит обедню», — уныло подумал он.

Бернгардт встретил своего помощника с подчеркнуто недовольным видом. Фон Крюгер быстро пробежал написанный по-русски текст:

— Поразительная осведомленность у русских! — Бернгардт выдавил из себя улыбку. — Наш агент достал этот документ, когда коммунистическая контрразведка уже расстреляла Солодова. Кто же им донес? — Глаза генерала нацелились на капитана. — Может быть, вы продаете наши секреты?

Фон Крюгер почувствовал, как от страха задрожали колени.

— Моя верность фюреру не раз отмечалась… — пробормотал он.

— Вы слишком долго жили в России, — продолжал иронизировать Бернгардт, — и вполне могли заразиться… Далее, меня коробит ваша жадность к деньгам, жадность, недостойная офицера вермахта. Алчность съедает честь и убеждения… Кстати, поступили ли сведения от агентуры, посланной к Дуке?

— Пока нет, господин генерал.

Бернгардт торжествующе хмыкнул:

— И это наводит на нехорошие мысли. Мне кажется, что Дука уже посвящен в нашу операцию «Брудершафт» и посмеивается над простофилями из Корюка.

— Что вы, господин генерал! — фон Крюгер дернулся, точно ужаленный. — Мы соблюдаем строжайшую секретность.

Генерал причмокнул губами, точно пробовал на вкус слова начальника отдела по борьбе с подпольем.

— Противник слишком хорошо осведомлен о наших замыслах, продвижении войск, уязвимых местах. И я требую ответа: кто информирует его? Кто?! — брызгая во все стороны слюной, орал Бернгардт.

— Мы возьмем партизанских вожаков, и они ответят на ваш вопрос.

— А если не возьмем?

— Я прошу месячный срок, чтобы поставить крест на подполье…

— Или на самом себе! — добавил Бернгардт и отвернулся. Крюгер бесшумно вышел.

В приемной девушка в больших старых галошах старательно скребла грязь. Услышав шаги, она предупредила капитана:

— Простите, здесь лужа…

— Ничего, — пробурчал капитан, опасливо косясь на свои до блеска начищенные сапоги. «Новая уборщица куда опрятнее Прасковьи Брылевой, — подумал фон Крюгер. — Кабинет сверкает чистотой…»

Расстроенный разговором с Бернгардтом, фон Крюгер поехал в ресторан без всякого энтузиазма. Машина быстро проскочила по улицам города. От Десны веяло свежестью и прохладой. Стоял отличный весенний вечер.

На мосту неожиданный вой сирены остановил «Опель». Шофер вопросительно глянул на капитана.

— Гони к обрыву, там переждем.

Над станцией появились самолеты, в небо тотчас взметнулись лучи прожекторов. Забесновались зенитки.

Один самолет спикировал на здание вокзала, где пировали офицеры. Здание запылало, как смоляной факел. И сразу три звена бомбардировщиков послали в море огня град бомб. Чудовищной силы взрывы потрясли землю. Онемели зенитки, ослепли прожектора, пораженные точным попаданием.

От горячей волны у капитана перехватило дыхание. Отчетливо, как на сцене, видел он офицеров, пытавшихся выбраться из здания. Стоны, крики, проклятия — кромешный ад!

Более трехсот человек было схвачено когтями смерти в день рождения фюрера!

Капитан не верил в бога, но сейчас его губы шептали молитву, он благодарил судьбу и генерала, задержавшего его в Корюке.

Самолеты скрылись. К вокзалу мчались автомашины со спасательными командами. Генерал прав: кто-то наводит самолеты… Аэродром, Белые Берега, склады, теперь вокзал.

…Утром на совещании Бернгардт, пытаясь скрыть ярость, говорил:

— Господа! Вчера Сафронова передала вам праздничный привет. Она по вашей милости разгуливала по городу, а теперь на русских аэродромах инструктирует летчиков…

С совещания фон Крюгер зашел в свой кабинет. Остановил взгляд на цветах. Капельки воды сверкали на розовых лепестках.

«Чересчур заботлива эта служанка, — подумал он. — Может, у нее за пазухой камень… Надо присмотреться повнимательней. В каждом русском живет сообщник Сафроновой, ее школы, оставленной в наследство каким-то, видимо, очень умным, учителем…»

Долгожданная весть

Женя Чибисова приняла радиограмму:

На дежурство заступили подрывники Иван Мартынов и Дмитрий Сигутин. Ольга Соболь пошла с ними, хотелось первой встретить подругу.

Подрывник Иван Мартынов

— Иди ты спи, лунатик, — добродушно прогонял ее Мартынов. — И без тебя встретим.

Но Ольга не ушла спать. Она стояла недалеко от лесной поляны, вглядываясь и вслушиваясь в хмурое небо. Одна за другой гасли звезды. Ухала сова, извещая о близком конце ночи. Но вот донесся приглушенный гул самолета. Дежурные подали сигнал. Первым приземлился Леонид Васильевич, за ним — Валя. Мартынов окинул ее любопытным взглядом.

— Не боялась прыгать?

А Ольга целовала и целовала соленые Валины глаза и губы.

В лагере долгожданных окружила гурьба. Каждый хотел спросить о делах на Большой земле. Дука напустился на партизан.

— Пошли все к дьяволу, дайте людям отдохнуть!

Когда Валя уснула, Леонид Васильевич сказал Ольге:

— Она ведь сбежала из госпиталя. Узнала, что самолет к вам летит — прямо ко мне. Из госпиталя поступила на нее жалоба, требовали вернуть. Но она так умоляла, так просила… Сдались и чекисты. Здоровьем-то еще слаба. Позаботься о ней.

Апрель был на исходе. Весна властно распоряжалась природой.

— Ты что такая грустная? — спросила Ольга. — Уж не влюбилась ли в кого?

— В ушах гудит, — призналась Валя. — Но это пройдет. Лесной воздух для меня лучше всяких докторов.

Показался Дука. С ним Ларичев. Командир что-то доказывал комиссару. Увидев Валю с Ольгой, повернули к ним.

— Поскупились там на награду-то, — сказал Дука. — Тебе бы в пору не Красная, а Золотая звездочка.

— Вы бы, Михаил Ильич, сказали лучше, когда в разведку пошлете.

— Отдохнешь малость и пойдешь…

— Чур, вместе! — вмешалась Ольга, словно речь шла о завтрашнем дне.

— А эту ошибку, — Ларичев показал на орден, — исправят. Не сейчас, так после.

Первого мая девушки отряда собрались вместе. С наслаждением вспоминали довоенные майские дни, друзей, знакомых.

— Мне совсем не нравятся ваши кислые физиономии, — возмутилась Фомина. — Споем, что ли?

И, не дожидаясь согласия, взяла на себя роль заправского конферансье:

— Начинаем концерт! Выступает заслуженная артистка… это я сама.

Голос у Веры звонкий, мелодичный.

Фомина топнула ногой и еще громче запела частушку.

В разгар импровизированного концерта Ольга спохватилась: исчезла Валя. Бросилась разыскивать подругу и вскоре увидела ее на просеке.

— Валя! — крикнула Ольга.

Та услышала, но посмотрела совсем в другую сторону. Ольга окликнула ее еще раз, но Валя почему-то никак не могла понять, откуда доносится голос. «Она не ориентируется на звук», — догадалась Ольга.

Дука, узнав об этом, страшно расстроился.

— Может, пройдет контузия?..

Но кто на это мог ответить?

А Валя каждое утро спрашивала:

— Подросли, девочки, у меня волосы?

— Подросли, еще бы! Скоро можно будет косы заплетать. А там и шрам рассосется, — обнадеживали они Валю.

Вскоре отряд отправился на новую стоянку, к берегам Болвы. Там начинался Дятьковский советский район, образованный в тылу врага. Ольга шагала рядом с Валей и без умолку болтала, пытаясь рассеять тревогу и грусть подруги.

Брянск вызывает Москву

Ранним майским утром Жуков пошел на огород вскапывать землю. Его квартирная хозяйка Анна Андреевна Рыжкова с Галей Губиной перебирали картошку.

— Напрасно мы потеем, — Жуков с силой вогнал в суглинок лопату. — Какая без навоза картошка.

— Навоза не достать!.. — Рыжкова не договорила. К калитке подошли две незнакомые девушки.

— Вам кого?

Та, что постарше, замялась. Зачем-то открыла и закрыла сумочку. Помоложе, тонкая и гибкая, с бойким взглядом, спросила:

— Вы Жуков?

— Я.

— Мой дальний родственник, кажется, живет здесь?

Это был пароль.

— Нет, он выехал, ваш родственник, — отозвался Евгений и пригласил девушек в дом.

Гостьи оказались парашютистками Западного фронта. Старшая назвалась Дусей Лантуховой, а ее подруга — Раей Борзенковой. Они просили сведения о движении эшелонов через узел Брянска-второго.

— Галя, — позвал Жуков Губину, — поухаживай за гостями, я скоро вернусь.

Жуков незаметно скользнул взглядом по улице. Небрежной походкой прошел мимо полицейских, судачивших на лавочке, мимо женщин, шепчущихся о чем-то, и свернул к базару. У входа на базарную площадь, перед деревянным щитом с картой, утыканной флажками, остановился. Несколько зевак, задрав головы, смотрели, как молодой немецкий офицер, весело насвистывая, переставлял флажки за Дон, восточнее Ростова.

— Казак капут. Кавказ капут. Москва капут! — напыщенно объяснял он.

Подошел Иванов, худощавый, на вид совсем юноша.

— А ведь палка о двух концах.

— Тише ты, — шепнул Жуков.

— Голос у меня такой — не гнется. А палкой с двумя концами мы, дровосеки, называем тонкое полено. Им можно ударить любого, хоть и тебя, смотря за какой конец взяться.

Офицер громко захохотал:

— Гут!.. Гут!..

Офицер не заметил, как Жуков перемигнулся с Ивановым. Офицеру не до Жуковых. Он думает, что война скоро кончится.

А она, война-то, и возле самого офицера. Сейчас Жуков и Иванов, потомственные железнодорожники, разойдутся у карты в разные стороны, а через некоторое время опять встретятся.

Жуков сообщит о парашютистках.

— Теперь на два фронта будем работать — на Брянский и Западный.

— На три, — поправил Иванов. — Партизаны — тоже фронт.

Иванов — руководитель пятерки. В пятерке семнадцатилетние ребята Иван Кулик и Миша Батюков, девушки — Дуся Цыпляева и Люба Сафронова. Через Обухова Иванов установил связь с Яковом Андреевичем. Раз в неделю на улицу Третьего июля группа передавала все, что разведывала, добывала. Таких пятерок в Брянске было много. К весне тысяча девятьсот сорок второго года в них действовало более четырехсот подпольщиков. Степанов, Черненко, Васильев и Жуков держали в своих руках нити ко всем патриотическим группам.

«Верховному Командованию нужны точные сведения о движении фашистских войск на юг», — это задание передавалось из уст в уста. В тайники, созданные в разных концах города, доставляли лаконичные записи: «Эшелон с танками проследовал тогда-то, во столько-то часов… Танков 50. Чайка». Это от Алексея Мосина. «Механизированный полк на открытых платформах отправился на Орел. Коля». Работа врача Золотухина. «Ежедневно проходит три состава с горючим, в каждом по сорок цистерн. С девяти до двенадцати часов. Больной». Это постарался Обухов, — определял Жуков.

От Петра Лебедева в тайник поступил график движения эшелонов, добытый Карлом Вернером.

— У диспетчеров потребовали прогонять за сутки сорок поездов, — сказал Иванов. — И большинство — на юг.

Общими усилиями подпольщиков было установлено, что оба брянских железнодорожных узла перекачивают от пяти до двадцати тысяч солдат ежедневно. К тому же много военной техники. Все эти сведения шли в Москву, в штаб партизанского движения, в разведотдел Брянского фронта.

Принес Жуков нужные сведения и парашютисткам, представительницам Западного фронта. Отправилась со сведениями одна разведчица. Другой — бойкой Рае — было приказано остаться для связи в Брянске. Девушке нужна была прописка.

— Попытаемся устроить, — ответил Жуков.

Коллективно придумали Рае легенду о том, что идет она якобы из Калуги к матери в Орел, а в Брянске задерживается у родственника, чтобы помочь обработать огород.

В полицию Рая пошла вместе с Галей Губиной.

— Пусть твой родственник явится сам ко мне, — потребовал начальник полиции.

Жуков пришел к нему в тот же день.

— Где работаешь?

— Я инвалид, — и предъявил справку о болезни, которую выдал Золотухин.

— А почему на партийный учет не встал? — с ехидной усмешкой спросил начальник полиции.

— Я никогда не был коммунистом, — ответил Жуков.

— Ладно, проваливай. Справку выдам тогда, когда наведу о тебе справку.

— Вот подлюга, — думал Жуков, шагая по улице. В сердце зашевелилась тревога.