Город Желтой Черепахи

— И что же ты теперь собираешься делать? — поинтересовался Эхуань, когда я закончил свое повествование.

— Не знаю, — откровенно признался я. Действительно, я как-то не задумывался о том, что буду делать, встретившись с людьми: устроюсь на службу к восточному купцу, вернусь ли к Эрфу или отправлюсь посмотреть, что же представляет собой Лабиринт. — Мне все здесь одинаково чуждо.

— Угу, — удовлетворенно кивнул Эхуань и, переглянувшись с остальными и, видимо, получив их согласие, продолжал: — В таком случае нам по пути. Мы идем к рыбакам и остаемся у них жить. Если хочешь, присоединяйся к нам.

— К рыбакам? Честно говоря, после разговора с Чанси у меня сложилось на их счет не слишком лестное впечатление, — с сомнением сказал я.

— Конечно, а с чего бы вдруг Чанси стал говорить о них что-то хорошее! Эти люди не чета купцам — они не мародерствуют в развалинах Города, не алчут богатства умерших, не бегут в Лабиринт и не развлекаются самоубийствами. Они просто живут, — неожиданно горячо заговорила Шун. — Быть может, их жизнь слишком проста, быть может, она даже сурова, но это жизнь людей, а не крыс-трупоедов. Это нормальная человеческая жизнь, и купцам, развращенным богатством мертвецов, страхом перед Лабиринтом и ожиданием грядущих почестей на родине, она не может нравиться. А нам такая жизнь кажется единственно достойной. Или ты не согласен?

— Я почти ничего не знаю о рыбаках. Слышал только, что они поклоняются солнцу.

— Чего же тут плохого? Лучше молиться Огненной Черепахе, чем Желтой, лучше поклоняться солнцу, власти и богатству, лучше хоть во что-нибудь верить, чем идти в Лабиринт.

— Я гляжу, Лабиринт вам прямо-таки омерзителен!

— А тебе, когда ты на шапу смотришь, тошно не становится? — вопросом на вопрос ответила Шун.

— По-моему, шуаны довольны своим существованием.

— Скотским существованием, во-первых, а во-вторых, шуаны — это лишь переходная ступень к шапу. Не многим удается на ней удержаться. Однажды побывавший в Лабиринте непременно туда вернется. Впрочем, если ты не хочешь идти к рыбакам, уговаривать не будем.

— Нет, отчего же, я с удовольствием, тем более что и на шапу с шуанами, и на купцов я уже насмотрелся. А кстати, отчего это за вами погоня?

Шун на мгновение опустила глаза, потом, гордо вскинув голову, ответила:

— Ты вправе задать этот вопрос. Мы бежали от господина Анью. Он хотел сделать меня своей наложницей, но мои друзья, — она благодарно взглянула на Эхуаня и Итсу, — не допустили этого. Теперь он мертв, и купеческая община выслала погоню, чтобы отомстить нам. По их расчетам, слуги, убивая нас, должны вспомнить, что Закон еще существует и каждого, кто нарушит его, ждет возмездие.

— Это так, — почти в один голос подтвердили юноши, не сводя с Шун влюбленных глаз.

— Так ты идешь с нами?

— Иду.

— Устали, — сказал Эхуань, прислушиваясь к мерному дыханию уснувших товарищей.

— Давно в бегах?

— Сутки. Несколько часов удалось подремать вполглаза, но разве это отдых? Зато теперь до леса рукой подать, а там уж не найдут.

— Думаешь, рыбаки вас примут? У них ведь торговля с купцами, могут не захотеть отношения портить.

— Примут. У них, я слышал, много людей в океане гибнет. Да и в торговле больше купцы заинтересованы: рыбаки им и мясо, и рыбу поставляют. А ведь если захотят, могут и оружие, и посуду, и прочее, что необходимо, сами в Городе взять. Это раньше у купцов охрана была, а теперь по десятку слуг осталось: кто хочешь в Город входи — не остановят.

— А табу?

— Табу? Хм… Сегодня табу есть, а завтра и отменить могут. У нас вот тоже раньше запрет на черепах был, а теперь едим и нахваливаем. — Эхуань громко зевнул.

Я уже предлагал свои услуги в качестве караульщика, но по недоверчивым взглядам понял, что еще не заслужил этой чести, и потому напрашиваться не стал.

— Хорошо бы нам пересидеть здесь этот день, потом ночку, а там с утра пораньше и в лес двинуть. Вот только воды у нас нет. Нету воды… А без воды плохо ждать… — Эхуань говорил медленно, с трудом ворочая языком. Видно было, что его одолевает сон и только разговором он и спасается. — Плохо без воды. А до озера идти — как раз заметят. Уж около озера-то они наверняка двух-трех человек поставили. К вечеру хоть тени появятся, а сейчас в этом каменном капкане, как в печи… Жарко… — Голова юноши стала бессильно клониться на грудь.

— А что, купец ваш и правда дрянь был? — спросил я, чтобы вывести его из оцепенения.

— Анью-то? Да нет, купец как купец. То есть дрянь, конечно, но в общем не хуже других. Пока сюда не приплыли, вовсе нормальным был, иначе я бы к нему и наниматься не стал, — продолжал бормотать Эхуань, не открывая глаз. — А тут силу почувствовал. Мол, кто слово поперек, тому места на корабле не будет. Мол, плакала тогда твоя добыча, сиди в Городе всю жизнь, а о доме и не мечтай. Но он чудак был. Может, у меня и дома-то нету… Некуда, может, мне возвращаться-то…

Несколько минут Эхуань сидел молча, потом дернулся, открыл глаза, тряхнул головой:

— О, Красный дракон и Белый паук! Никак заснул?! — Он рывком вскочил на ноги. — Пойду погляжу, что там за стенами.

Я кивнул, любуясь его загорелым мускулистым телом. Посмотрел, как он ловко, бесшумно скользнул в лаз, и перевел взгляд на спящих.

Шун спала на плаще Эхуаня, закрывшись руками от палящих лучей солнца. Она лежала, свернувшись, как еж, так что видна была только грива волос и маленькие ступни — ступни человека, всю жизнь привыкшего ходить босиком. Итсу спал лежа ничком, широко раскинув руки и ноги, — в позе упавшего с большой высоты. Красивые ребята, подумал я с завистью и попытался вспомнить, сколько же мне лет. Тридцать, сорок, пятьдесят? Я чувствовал себя молодым и все же сам себе казался значительно старше моих случайных товарищей.

Кто я? Как меня зовут? Почему я здесь оказался? Огненная черепаха — солнце — застыло прямо надо мной, каменные стены сияли, словно золотые. Странное, наверно, зрелище: сидит человек в золотом кольце и не знает, кто он, откуда, зачем?

— Дигуан, внимание! Шун, Итсу, проснитесь! — внезапно услышал я громкий шепот появившегося Эхуаня. — Погоня близко, они уже обшаривают ближайшие здания. Если поторопимся, успеем улизнуть. Дигуан, с мечом обращаться умеешь? Не знаешь? Значит, не умеешь. Бери сверток и мой плащ, пойдешь вторым. Не медли, за мной.

Прогоняя дремоту, я успел заметить, как стремительно вскочил на ноги Итсу, как ловко Шун вырвала из ножен прямой блестящий меч, и, подхватив плащ, на котором она спала, и холщовый сверток с едой, бросился вслед за Эхуанем, исчезавшим в проеме лаза.

Он показал себя отличным бойцом, этот юноша с девичьим именем! Впрочем, он дрался за свою возлюбленную, а это, как известно исстари, удесятеряет силы бойца.

Я едва добрался до первых ступеней лестницы, когда он был уже внизу, поэтому мне не удалось рассмотреть драку во всех подробностях. Да, собственно, драки как таковой и не было. Мускулистое тело Эхуаня на моих глазах превратилось в некое подобие громадного пушечного ядра, которое, подскочив на последних ступенях лестницы, ударило в грудь мужчину, собравшегося подняться наверх. Потом «ядро» мгновенно распрямилось, и у него появились руки, сжимавшие копье. Второй мужчина, не успев понять, что случилось с первым, был оглушен ударом древка. Багровый рубец перечеркнул его лицо по диагонали от виска до скулы, и он безвольно осел на каменную площадку у основания лестницы.

Слыша за спиной недовольное ворчание Итсу, я кубарем скатился вниз и обнаружил, что путь свободен. Подхватив копье одного из поверженных противников, я припустил за Эхуанем, который, не оглядываясь, бежал к какому-то приземистому зданию с многогранной башенкой. За мной следовала Шун, а чуть левее, рыча и поминая двухвостую гадюку, продирался сквозь колючий кустарник Итсу.

Отчетливо помню, что, обогнув дом с башенкой, мы пробежали сквозь узкие увитые лианами ворота, затем, помогая друг другу, перелезли высокую ограду, на мощных столбах которой были установлены вазоны в виде чуть приплюснутых черепов, взобрались по лестнице с обколотыми ступенями и наконец увидели в просветах между зданиями спасительную зелень леса. Правда, как мы скоро убедились, это был еще не настоящий лес: тут и там сквозь наплывы папоротника, кустарника и молодых деревьев можно было разглядеть остатки зданий и заборов, угадать направление улиц.

Несколько раз я слышал, как громко перекликались между собой наши преследователи. По счастью, они нас не заметили, но количество поисковых групп не на шутку меня встревожило. Я почти не сомневался, что у самого леса мы наткнемся на хорошо замаскированную засаду, и отчаянно сжимал древко копья, — присоединившись к беглецам, я как бы принял на себя часть их вины, связав тем самым свою судьбу с судьбой этих людей.

Опасения мои оказались, однако, напрасными — никто не караулил нас в заросших деревьями, увитых лианами домах. Мы благополучно миновали захваченную лесом часть города и, не сбавляя шага, устремились под сень высоких желто-коричневых деревьев с серебристой листвой.

Шагая след в след за Эхуанем, я, казалось бы, должен был радоваться, что нам удалось так легко отделаться от погони, но на душе у меня было смутно. Я покинул Город, и значит, исчезла последняя надежда встретиться с Се; кроме того, было в нашем чересчур удачном бегстве что-то неестественное. Странно, что, определив направление побега, преследователи не попытались преградить нам путь, как сделал бы я на их месте, а продолжали обшаривать дома. Они вели себя так, словно не могли и мысли допустить, что кто-то может уйти из Города в лес. Но почему?

На привале я поделился своими сомнениями с остальными. Они выслушали меня молча, и по их помрачневшим лицам я понял, что затронул неприятную тему.

— Вот видите, даже Дигуан сообразил, что тут что-то нечисто, — после длительного молчания сказал Итсу. — Я предупреждал, что кратчайший путь будет не самым безопасным.

— Зато нам удалось уйти от погони, — легкомысленно пожал плечами Эхуань.

— Но от цилиней нам так легко уйти не удастся.

Видя, что я ничего не понимаю, Шун отложила сушеные фрукты и повернулась ко мне:

— Дело в том, что до становища Трех Лун, как называют свою деревню рыбаки, можно добраться двумя путями: через лес, как мы и идем, и вдоль берега океана. Идти через лес надо двое-трое суток, по берегу — в два раза дольше. Однако считается, что дорога по побережью безопаснее, в то время как в лесу, особенно ночами, хозяйничают цилини. Ты, наверно, слышал об этих жутких тварях, порожденных Лабиринтом, — именно из-за них жители Города перестали пользоваться лесной дорогой. Мы решили идти кратчайшим путем — лес велик, отыскать в нем наши следы будет трудно, да и вряд ли кто рискнет углубиться в эту его часть — она пользуется особенно дурной славой. Этот путь опасен, но лучше быть растерзанными цилинем, чем попасть в руки жаждущих мести купцов. А схватить нас на побережье значительно проще, я уверена, что туда уже послан отряд для нашей поимки.

— Значит, преследователи уверены, что вы не пойдете этой дорогой?

— Да, скорее всего они думали, что мы попытаемся отсидеться в городе, а потом, когда поиски прекратятся, пойдем на службу к западным купцам, в надежде вернуться на родину кружным путем.

— Они даже не пытались преградить нам дорогу в лес, считая, что это верная гибель. И думаю, они были правы, — пробормотал Итсу.

Шун улыбнулась:

— Почему из твоего сердца ушла смелость? Или нет у тебя в руках оружия, а рядом верных друзей?

Не поднимая глаз на девушку, Итсу продолжал скрести плоским камнем по наконечнику копья. Потом положил камень в мешочек, висящий у пояса, и сумрачно произнес:

— Робость поселилась в моем сердце с тех пор, как мои глаза увидели тебя. И все же я ничего не боюсь. Просто помню мудрость, гласящую, что если враг не препятствует твоему бегству — можешь быть уверен: ты бежишь в огонь. Это знают даже дети, а ты забыла. Даже Дигуан это почувствовал, хотя он плохо знает наши нравы и обычаи.

Шун кивнула и, задумавшись, принялась чертить невидимые узоры на мшистой земле.

— Довольно спорить, все равно выхода у нас нет, — сказал Эхуань, поднимаясь. — Мы уже выбрали путь и сделали по нему первые шаги. Теперь остается пройти его до конца.

— Ты прав. — Итсу мельком посмотрел на меня, задержал взгляд на Шун и тоже поднялся с земли. — Я пойду впереди. Теперь моя очередь.

— Виктор, слышь, Виктор! Вычислили нашу мумию! Работники Аэрофлота вычислили. Луцкий его зовут, Тимофей Иванович Луцкий. Из Хачинска он прибыл. Уже и запрос туда послали, глядь, и приедут родственники — болезного своего навестить.

— Здорово!

— А то как же! Я и то думаю, что за оказия: самолетом человек прилетел — там же и с паспортов все списывают, с фотографиями сверяют — и вдруг личность установить не могут. Ан нет, установили-таки.

— Сколько же ему лет-то? Кто по профессии?

— Да разве я знаю? Вот погоди, родственнички приедут, все расскажут.

— Родственники приедут… Наверно, не ожидали такого поворота, когда провожали…

— Это точно. Кто ж такое ожидать может? Узнают — убиваться будут.

— Думаешь, не жилец?

— Что с того, что я думаю? Видел, как врачи на него смотрят? Да и Вера твоя тоже.

— Почему это моя?

— Ну уж это-то ты уж брось, что я, слепой, что ли?

— А мне скоро ходить можно будет. Ирина Петровна вчера говорила.

— Это дело. Надоело небось в палате-то тухнуть?

— Надоело.

— Ничего, мумии нашей хуже. Не видит ничего, не слышит, словно живого в гроб положили.

— Может, он вообще в сознание не приходит, зря, что ли, его всякой дрянью колют?

— Да нет, что-то он чувствует. Иногда и смотрит осмысленно. Помнишь, про портфель свой спрашивал? Беспокоит его, видать, что-то.

— Да. Да разве может такое быть, чтобы человека ничего не беспокоило? Это уж тогда и не человек вовсе будет.

— Точно. Ну ладно, отдыхай. Пойду ребят из третьего отделения в козла сделаю, появился там один мастак.

— Берегись! — крикнул Эхуань, бронзовым изваянием застыв посреди тропы. Я отшатнулся, выставив перед собой копье и отчаянно вертя головой в разные стороны в поисках опасности.

— Что случилось? — выглянула из-за моей спины Шун. В руках ее блеснул обнаженный клинок.

— Не знаю, — сказал я, постепенно успокаиваясь. Эхуань стоял по-прежнему неподвижно, и, значит, тревога оказалась ложной.

Итсу тенью скользнул мимо нас. Копье его мелькнуло в воздухе и исчезло. Секундой позже Эхуань ничком рухнул на тропинку.

Мы с Шун бросились к упавшему, но меня остановил крик Итсу:

— Дигуан, копье!

Я протянул ему оружие, он принял его левой рукой и тут же отпустил:

— Не надо, я уже его прикончил!

Шун склонилась над Эхуанем, а я последовал за Итсу, выскочившим на тропинку и разглядывавшим что-то у своих ног.

— Что это было?

— Цилинь Гуая — Убивающий крылом. — Итсу указал на толстую двухметровую змею, из спины которой торчало копье. Тварь была еще жива — желтовато-серое чешуйчатое тело вяло извивалось, челюсти с мелкими треугольными зубами судорожно щелкали, но глаза уже прикрыли кожаные щитки.

— Убивающий крылом? Где же у него крыло?

Итсу рванул копье, гадина дернулась и затихла.

Юноша склонился над ней, что-то подцепил копьем, и тотчас веером за головой чудища раскрылись два небольших крылышка, внутренняя сторона которых была покрыта ярким черно-белым узором.

— Да…

— Пойдем посмотрим, что там с Эхуанем, — предложил Итсу, равнодушно взглянув на отвратительную тварь у своих ног.

Перевернув Эхуаня на спину, Шун массировала ему виски. Итсу опустился рядом и начал помогать ей, выискивая на голове пострадавшего какие-то лишь ему известные точки.

— Все в порядке, — наконец произнес он, поднимаясь с колен, и действительно — через несколько мгновений Эхуань открыл глаза.

— Цилинь Гуая? — спросил он слабым голосом.

Итсу кивнул.

— Я не успел бросить копье.

— Да, но ты успел предупредить нас, прежде чем он заворожил тебя.

— А как он завораживает? — не утерпел я.

— Быстро-быстро машет своими крыльями, — а человек, глядя на них, забывает себя, и тогда змей пожирает его, — объяснил Итсу.

— Гипнотизирует крыльями… Так вот почему на них такой странный рисунок… А летать он не может?

Шун хихикнула.

Итсу покачал головой.

— К счастью, ни один цилинь не умеет летать.

— Да откуда вообще эта дрянь здесь взялась, неужели тоже из Лабиринта?

— Говорят, Лабиринт не только меняет облик людей, но некоторых из них превращает в цилиней и бифэней, — сказала Шун, помогая Эхуаню подняться на ноги.

— Людей — в таких чудовищ?! Не может быть!

— Так говорят. Кто проверит, правда ли это? Раньше, до того как гора Черепахи стала Лабиринтом, этих тварей здесь не водилось.

— И зная это, люди идут в Лабиринт? И не боятся превратиться в губителей кораблей и лесных чудовищ?

— Чего же бояться? Наверно, многие даже мечтают о таком превращении. Из жалкого человечка стать Льюно-сие — Сжигающим взглядом, или Зрящей Плотью — Ночным Ужасом. Это ли не исполнение мечты о всепобеждающем бессмертии?

— Тс-с! Не называй имен! — шепотом попросил Итсу.

— Зло притягательно, а торжествующее, безнаказанное зло привлекательно вдвойне.

Я прикрыл глаза. Неужели это возможно? Неужели Лабиринт, Утешитель печальных, Исцелитель горюющих — это одновременно Истребитель людей и Прародитель чудовищ? Горе мне, горе! Прав был Александр Виллер — горе и радость неразделимы, грусть и печаль — родные сестры, сиамские близнецы и друг без друга не живут!

Разве мог я предположить, что среди десяти молящих о спасении их разрывающихся от горя сердец, среди сотни пришедших с тем, чтобы я отер слезы их печали, найдется один, который потребует убить в себе жалость, и другой, которому не нужен стыд, и третий, для которого совесть стала непосильным грузом. А они найдутся. Мы не можем радоваться жизни, скажут они, помоги нам! И я не смогу отказать, потому что если можно лечить одних от памяти, от печали по родным и близким, от горя, то почему бы не освободить других от осложняющего жизнь стыда, милосердия, от совести?

«Убить человека можно разными способами, но ты придумал самый изуверский. Отрава у тебя упакована в столь красивую обертку, что отказаться от нее будет трудно даже знающим, как она ядовита» — так сказал Сашка Виллер, и ни наша старинная, еще со студенческой скамьи, дружба, ни перспективы получения высокого оклада и ведомственной жилплощади не заставили его дать согласие на разработку моей темы. Ведь я не предлагал ему заниматься сигма-блоками, а просил только разобраться в проблеме П-волновой модуляции. Как же мог он предвидеть, что из всего этого вырастет Лабиринт?..

— Дигуан! Дигуан, очнись, пора в путь!

Я открыл глаза. Сумрачный лес шумел над моей головой. Еле различимая тропинка терялась среди мшистых холмов, ее перегораживал отвратительный труп цилиня Гуая, бывшего некогда человеком. Веерообразные крылышки за его спиной были раскрыты и напоминали листы бумаги, испещренные диковинными формулами. Теми самыми формулами, которые я, мучаясь от бессонницы и одиночества, выводил в глухой тишине своей холостяцкой квартиры.

Несмотря на мрачные пророчества Итсу, ночь прошла спокойно. Мне, правда, еще не доводилось спать на деревьях, и выспался я скверно, однако был благодарен судьбе за то, что избежал встречи с ночными цилинями, которые, по уверениям моих спутников, были наиболее опасными и практически неуязвимыми для нашего оружия.

Лес изменился: вместо мшистых прогалин нам все чаще попадались светлые поляны, поросшие густой темно-зеленой травой. К середине дня стали встречаться и фруктовые деревья, казавшиеся кустиками рядом с гигантскими давадарами, покрытыми мягкими длинными иголками. По сравнению с неохватными стволами этих никогда не виданных мною исполинов, напоминавших колонны циклопического храма, даже самые крупные фруктовые деревья выглядели карликами. Мы приветствовали их радостными возгласами — ведь остатки съестных припасов, предусмотрительно заготовленных Эхуанем на случай побега, были доедены нами вчера на дневном привале.

Утоляя голод малиновыми бананами, я чувствовал себя почти счастливым. У меня были товарищи, я видел пути достижения ближайшей цели, и если бы не воспоминания о Се… Боже мой, конечно же, она меня не любила, и все же… Ведь если разобраться, из-за бдительной опеки полоумной женщины эта девушка видела в своей жизни разве что шуанов и шапу, нормальных людей до меня она, может, и не встречала… И потом, не столь уж важно, как назвать ее чувство, — главное, что она была мне нужна… Впрочем, думать о ней было бесполезно, скорее всего она сдержала обещание и отправилась в Лабиринт, что сделало бесполезными мои дальнейшие поиски.

Я постарался прогнать печальные мысли, однако стоило мне запретить себе думать о Се, как из глубины моей памяти всплыло имя: Александр Виллер. Кто он такой и какое отношение имеет ко мне, я вспомнить не мог, и это особенно мучило. Казалось, вчера, при виде цилиня Гуая, что-то в моем мозгу сдвинулось, шторка забвения, прикрывающая прошлую жизнь, на мгновение отдернулась, и я увидел все, что мне было нужно, чтобы ответить на вопросы, кто я, как мое настоящее имя, кем я был раньше и как здесь очутился, — но только казалось. Так бывает во сне: борьба, погоня позади, и ты уже зажал в руках вожделенный предмет, он твой, но стоит открыть глаза — и вместе с забытьем исчезает добыча, и опустевшую душу щемит от тоски по несбывшемуся. На миг я действительно вспомнил все, что было со мной в настоящей, той жизни, осознал себя прежним, и тут же все пропало — осталось лишь странно знакомое имя, занозой засевшее в мозгу.

Задумавшись, я очищал очередной банан, как вдруг внимание мое привлек уродливый нарост на стволе фруктового дерева. Было в его форме что-то несуразное, и я почти не удивился, когда он стал медленно отделяться от ствола. Движения его были настолько плавными и неспешными, что я опомнился, только когда вслед за красно-коричневой суставчатой лапой, по всей длине покрытой загнутыми шипами, из-за листвы на уровне моего лица высунулась безобразная костистая морда с прозрачными, похожими на теннисные шарики глазами, в глубине которых тлели красные угольки.

От ужаса волосы у меня на голове встали дыбом, я издал душераздирающий вопль и отпрянул от дерева. Чудовище тотчас выбросило лапу вперед, и она, со свистом рассекая воздух, едва не полоснула меня по лицу. Я издал повторный вопль, попятился, зацепился за что-то ногой и, упав, на четвереньках засеменил прочь от жуткого монстра.

Несколько мгновений было тихо, я оглянулся в надежде, что весь этот кошмар мне только привиделся, но тут листва затрепетала, раздалась, и на полянку выпрыгнуло странное существо, напоминающее огромного богомола. Передвигалось оно на согнутых в коленях ногах, опираясь на закрученный в спираль хвост и прижав к груди, словно сложенные в несколько раз, лапы, которые оканчивались торчащими вперед изогнутыми зазубренными косами.

Чудовищное насекомое сделало несколько коротких скачков по направлению ко мне, и я, чувствуя, что вот-вот лишусь сознания, вскочил и, не разбирая дороги, ринулся прочь, но сразу же споткнулся и снова упал.

Из оцепенения меня вывел воинственный клич, раздавшийся за моей спиной. Невольно повернув голову, я увидел, что путь чудовищу преградили Итсу и Эхуань. Нацелив на него свои копья, они готовились к драке.

Богомола, казалось, обескуражило такое обилие противников. Несколько секунд он медлил, прислушиваясь и присматриваясь, словно оценивая свои шансы в предстоящей схватке, а потом двинулся вперед. Я знал, что должен немедленно присоединиться к товарищам, но не мог заставить себя подняться. Хватило меня лишь на то, чтобы сесть, поджав ноги, и, не отрывая глаз, следить за происходящим.

Шевеля пупырчатыми, покрытыми зеленой пузырящейся слюной жвалами и выкатив шарообразные глаза, богомол все ближе и ближе подступал к прикрывавшим меня юношам. Теперь, рассмотрев его подробнее, я понял, какой это грозный противник. Кроме лап со страшными косами на концах и мощных челюстей, служивших ему орудием нападения, он имел прочный, как броня, хитиновый покров, надежно защищавший его голову, туловище и конечности, — и я вовсе не был уверен, что такой панцирь можно пробить копьем. Вероятно, этого опасались и юноши.

Видя, как мужественно ведут себя мои товарищи, я ощутил одновременно прилив нежности к ним и стыд за себя. Пытаясь сообразить, где могло остаться мое копье, я уже стал подниматься, когда богомол начал атаку. Совершив большой прыжок, он на лету выкинул вперед лапы, которые, описав полукруг, будто две половинки колоссальных ножниц, соединились на том месте, где только что стояли юноши. Страшный удар отбросил Итсу в сторону, и плащ его сразу окрасился кровью. Эхуань успел упасть на землю, и смертоносная коса пронеслась над его головой, не причинив вреда. Богомол подтянул лапы для следующего броска, и в этот момент Эхуань, поняв, что до ближнего боя дело не дойдет, привстал и метнул свое копье. Позиция у него была неважная, и оружие, скользнув по треугольному туловищу, упало.

Кажется, нам конец, подумал я и тут же вспомнил о копье Итсу. Наверно, отчаяние было той неведомой силой, которая внезапно подняла и бросила меня вперед. Уже падая рядом с копьем Итсу, я почувствовал, как воздушной волной приподняло волосы на моей голове. Справа раздался стон, а богомол снова подтягивал к груди свои лапы.

Сейчас добьет, с тоской подумал я, сжимая в руках бесполезное копье, ставшее вдруг тяжелым и неуклюжим. Если уж удар Эхуаня, с детства обученного владеть оружием, не причинил богомолу никакого вреда, то мои шансы и вовсе невелики.

Зажмурив глаза, я приготовился к смерти, как вдруг послышался громкий хруст. Богомол вздрогнул и мгновенно развернул туловище чуть не на все сто восемьдесят градусов.

— Вперед! — рявкнул справа от меня Эхуань, приподнимаясь на локте, и я, не сознавая, что делаю, бросился вперед, видя перед собой только сужающуюся книзу хитиновую спину противника.

Я вложил в удар всю свою силу, смутно понимая, что от того, сумею ли пробить панцирь этого гада, зависит моя жизнь. И панцирь треснул, острие копья глубоко ушло под крапчато-бурую скорлупу. С разбегу я не смог остановиться и ткнулся головой в спину богомола, в лицо мне брызнула смрадная зеленовато-коричневая кровь. Я содрогнулся от отвращения и почувствовал, что куда-то лечу.

— Дешево отделались, — сказал Итсу, помогая мне сесть. Я помотал головой, отгоняя прыгающие перед глазами пятна.

Постепенно мелькание в глазах прекратилось, и я смог осмотреться. Товарищи, которых я считал безвозвратно погибшими, стояли рядом, однако, глядя на них, нельзя было сказать, что отделались они дешево. Эхуань с бледным от боли лицом баюкал перебинтованную руку, склонившийся надо мной Итсу был, словно мумия, перепеленут в обрывки плаща, измазанные черной запекшейся кровью. И только Шун, стоящая чуть поодаль, была цела и невредима.

— Очухался? Здорово тебе удалось пропороть Длиннорукого. Если бы не ты, мы бы все еще до ночи ушли во владения Желтой Черепахи, — ухмыльнулся Эхуань и подмигнул мне.

— Он сам подставил спину, а ты бы своим криком и мертвого поднял.

Лицо Эхуаня расплылось в довольной улыбке.

— Хвалите, хвалите друг друга! Не будь с нами Шун, много стоили бы ваши крики и беготня, — хмуро усмехнулся Итсу. — Ну-ка, крикун, помоги поставить героя на ноги.

— А что Шун? — спросил я, пытаясь утвердиться на непослушных ногах.

— Так это же она кинула меч в Длиннорукого. Только потому он и повернулся к тебе спиной.

— Ну?! — Я с удивлением взглянул на девушку.

— Мой меч только отвлек его. — Она слегка повела плечами, будто отказываясь от незаслуженной похвалы. — Тебе лучше? Можешь продолжать путь?

— Могу, — кивнул я, хотя был уверен в обратном.

— Вот твое копье. — Шун протянула мне оружие, я тут же оперся на него и почувствовал себя увереннее.

— А от моего только половина осталась. — Здоровой рукой Эхуань поднял с земли обломок своего копья и критически покачал головой. — Едва ли его можно использовать даже как меч. Впрочем, каков боец, таково и оружие.

— Сильно рука болит?

— Терпимо. Итсу хуже пришлось.

Шун завязала холстину, в которую успела собрать множество малиновых бананов.

— Тронемся в дорогу или мужчины хотят посмотреть на дело своих рук? — Она указала на рощицу фруктовых деревьев, где остался лежать труп поверженного богомола.

— Это не то дело, на которое приятно смотреть, — ответил за всех Итсу. — В путь.

Сумерки опустились на лес. Редкие здесь птицы затихли в гнездах, и тревожная тишина, не нарушаемая даже слабым шелестом ветерка в кронах деревьев, обступила нашу поляну. Тишина и полумрак — костер мы решили не разводить, чтобы свет его не привлек ночных цилиней, — не располагали к беседе. Поужинав фруктами, мы некоторое время пытались поддерживать общий разговор, но получалось это явно через силу, и даже Шун, высчитав, что завтра к середине дня мы доберемся до деревни Трех Лун, и начав расписывать, как хорошо нам будет там жить, внезапно остановилась на полуслове и замолкла.

У меня слегка кружилась голова, и все тело ныло, будто сплошной синяк. Длиннорукий в предсмертной агонии успел отшвырнуть меня метров на десять, и от удара о землю что-то во мне, видимо, разладилось. Судя по гримасам боли, застывшим на лицах юношей, полученные ими в схватке раны тоже отчаянно болели.

— Ложитесь спать, я покараулю, — предложила Шун.

Весь день она изображала счастливого, жизнерадостного человека, но я замечал, что тень страдания ложилась на ее лицо всякий раз, когда взгляд ее падал на кое-как перевязанные раны друзей. Мне еще вчера стало ясно, что оба юноши влюблены в Шун, однако до сих пор я не мог понять, кто из них больше ей по душе. Скорее всего она к обоим относилась как к хорошим друзьям, и мысль о том, сколько они для нее сделали и продолжают делать, не могла не смущать ее. Потому что чем, кроме любви, могла она вознаградить их и что могла поделать, если ни к одному не испытывала любви?

— Разбуди меня, я отстою вторую половину ночи.

— Хорошо.

Никто не стал возражать, за мной признали право охранять сон товарищей и, значит, окончательно приняли в свою компанию.

Поблизости не было подходящих для ночлега деревьев, и, выбирая это место для привала, мы решили, что ночь проведем на земле. В лесу было душно, и все же я чувствовал, что зябну, и поплотнее заворачивался в плащ, устраиваясь между корней могучего давадара.

Было, наверно, уже за полночь, когда я ощутил, что кто-то трясет меня за плечо, и услышал шепот Шун:

— Дигуан, проснись. По-моему, кто-то бродит вокруг нашей поляны.

Каждая мышца избитого тела молила о пощаде, меня качало от слабости, и все же я мгновенно оказался на ногах — страх перед нападением ночных цилиней был сильнее усталости.

— Где?

— Прислушайся. — Шун прижала палец к губам.

Сначала я услышал только легкий шелест в высоте — над лесом поднялся ветер, потом где-то в отдалении пронзительно зацокала ночная птица и тут же умолкла. И лишь когда я собирался было успокоить Шун, сказав, что таинственный враг, наверно, ей померещился, до меня донесся негромкий шорох.

— Вот он. Мне кажется, он громадный, но нас пока не чует.

Я изо всех сил таращился в темноту, но под деревьями, обступившими поляну, царил непроницаемый мрак. Впрочем, и не видя зверя, было ясно, что он большой, и я покрепче сжал копье.

— Буди остальных. Если он пройдет мимо — наше счастье, но надо быть готовыми ко всему.

Поколебавшись, Шун кивнула. Ей жалко было прерывать сон намаявшихся за день товарищей, но она не хуже меня понимала, что выбора у нас нет.

Шорох между тем приближался. Похоже, невидимый во мраке цилинь брел по спирали вокруг нашей поляны, и раз за разом круги его становились все уже и уже. Иногда он замирал, то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь, и снова продолжал свое неспешное шествие.

У меня, в отличие от Шун, не было сомнений в том, что враг знает о нашем присутствии, и присоединившийся ко мне Итсу тут же с этим согласился:

— Да. Он идет к нам.

Лицо его, голубоватое в лунном свете, оставалось спокойным, но было в этом спокойствии что-то жуткое, от чего я внутренне содрогнулся. Юноша стоял неподвижно, опершись на копье, и казался воплощением мужества обреченного. Он словно оцепенел от безысходности, лишенный силы и веры магическими кругами, описываемыми вокруг нас цилинем.

— Чего же мы ждем?! Надо что-то делать! — воззвал я, надеясь вывести его из транса.

— Что с тобой? — тревожно спросила Шун.

— Попытаемся залезть на дерево или будем прорываться? — спросил Эхуань, одинаково готовый и к немедленной битве, и к поспешному отступлению.

— Бесполезно. Зрящая Плоть пришла за своей жертвой.

— О чем ты говоришь?!

— Драться с ней бесполезно. А без жертвы она не уйдет.

— Тогда бежим!

— Догонит. Я знаю. Я чувствую. Мы убили детей Желтой Черепахи, ее самых уродливых и потому самых любимых детей, и должны теперь расплатиться за это.

На Итсу было страшно смотреть, и мы с Эхуанем, не сговариваясь, подхватили его под руки и повлекли к лесу, в сторону, противоположную той, откуда слышался шорох. Шун, обнажив меч, следовала за нами.

К нашему удивлению, юноша не сопротивлялся. Сделав несколько шагов, он стряхнул наши руки:

— Не надо меня вести. Я пойду сам. Лучше берегите Шун.

Шорох сзади усилился — цилинь торопился поскорее завершить круг и встретиться с нами. Мы ускорили шаг, потом перешли на бег и, обгоняя невидимое чудовище, бросились в лес.

Почва под ногами была ровная, деревья росли довольно редко и не имели нижних ветвей, так что бежать было легко, и в первые минуты мне показалось, что мы без труда сумеем скрыться от ночного цилиня. Мы мчались, не чуя под собой ног, и вскоре я перестал слышать преследователя. Я успел еще удивиться, что неведомая и, судя по всему, неуклюжая тварь сумела до такой степени напугать Итсу. Разумеется, он лучше всех нас знал предания и легенды, которые местные жители слагали о лесных цилинях, но он же первым и показал, как надо их убивать.

— Осторожно! — услышал я задыхающийся крик Шун, бежавшей чуть позади справа, и тут же прямо передо мной из-за деревьев вынырнула плотная темная масса. Я едва успел притормозить и свернуть влево, но неразличимое существо — ком черноты — снова оказалось на моем пути. Я кинулся вправо, услышал где-то сзади вскрик Эхуаня и выскочил на залитую лунным светом дорогу.

Несколько минут я стоял, тяжело переводя дыхание и вглядываясь в темноту, но цилинь, внезапно возникший из мрака и так же внезапно исчезнувший, больше не появился. Лес, совсем недавно наполненный шорохами, вскриками и топотом ног, стих словно по волшебству. Я стоял один на пустынной заброшенной дороге, и на миг мне показалось, что не было никогда в моей жизни ни Шун, ни Итсу с Эхуанем, да и сам Город Желтой Черепахи не более чем плод моего воображения. Мне представилось, что стою я не в диковинном, а в самом обыкновенном лесу, под Хачинском, около вымирающей деревни Шишовичи, куда не раз выбирался с друзьями за грибами, и окружают меня не исполинские давадары — и название-то какое идиотское, — а обычные сосны. И вот-вот на дорогу выйдет Сашка Виллер с пустой корзинкой в руках и начнет гундеть, что зря он с нами связался: и грибов тут нет, и место это слишком близко от города, да и год нынче неурожайный. И я, чтобы поскорее увидеть этого разгильдяя, прижал копье к груди и, приложив рупором ладони ко рту, крикнул:

— Ау-у-у!

Из леса, словно дожидавшаяся моего крика, выскочила Шун, за ней Эхуань, а затем Итсу.

— Дорога! Я не надеялась, что мы к ней выйдем. Теперь до рыбаков путь прямой.

— Да, от цилиней мы ушли…

— От этого не уйдешь.

Голос Итсу зловеще прозвучал в ночной тишине. И, словно в ответ на его слова, позади нас послышался шорох, на дорогу выкатилось нечто бесформенное и двинулось по направлению к нам.

— Бежим! — крикнул Эхуань.

— Бежим, — эхом отозвался Итсу, и мы побежали по дороге.

Существо, прозванное Ночным Ужасом или Зрящей Плотью, скорее удивило, чем испугало меня. Больше всего оно напоминало раздувшуюся трехметровую говяжью почку. Слепленное из нескольких матово поблескивающих кожаных мешков, оно казалось крайне нелепым, может быть противным, но совсем не страшным. Не было у него ни рогов, ни шипов, ни зубастых челюстей, ни клешней или когтистых лап — словом, никаких внушающих ужас атрибутов.

Долго бежали мы по лесной дороге, но каждый раз, когда мне казалось, что уж теперь-то нелепое создание наверняка отстало, и я оборачивался, чтобы удостовериться в этом, оказывалось, что оно следует за нами на прежней дистанции. Я не мог понять, как оно передвигается — катится или переливается, однако постепенно у меня создалось впечатление, что это неуклюжее на первый взгляд существо может развить и большую скорость и сейчас, как и тогда на поляне, вовсе не стремится поскорее нас схватить, а выполняет некий ритуал.

Невольно мне вспомнилось, что когда-то одним из любимых блюд корейцев была собачатина, причем убивать собак полагалось палками и обязательно долго, чтобы те перед смертью помучились. Якобы тогда кровь их насыщается адреналином и мясо становится особенно нежным. Не этим ли объясняется поведение Зрящей Плоти? Может быть, она тоже гурман и все еще не слопала нас исключительно из гастрономических соображений? От подобных предположений ноги мои сами собой стали двигаться быстрее, хотя прежней уверенности, что нам удастся избежать стычки со Зрящей Плотью, у меня уже не было.

Первым начал замедлять бег Итсу — ноги его заплетались, несколько раз он запинался на ровном месте и, если бы мы не поддержали его, наверняка бы упал. С бледного лица юноши струился пот, сквозь повязки на теле проступили кровяные пятна. Он бежал все тише и тише и наконец остановился и прохрипел:

— Бегите, я попытаюсь задержать цилиня.

— Нет уж. Дигуан, дай мне твое копье. — Эхуань протянул мне свой обломок и принял мое копье в здоровую руку. — Вы с Шун держитесь сзади — вашим оружием много не навоюешь. А еще лучше — бегите вперед. Мы вас догоним.

— Зрящей Плоти не нужны все. Ей хватит одного, — словно в забытьи пробормотал Итсу. — Отходите. Дигуан, береги Шун.

Цилинь ни на секунду не замедлил своего движения, он катился прямо на нас: безглазый, безрукий, молчаливый и, казалось, ко всему равнодушный. Мы с Шун невольно попятились.

Когда до Зрящей Плоти оставалось всего десятка полтора шагов, Эхуань откинулся назад и изо всех сил метнул копье. Оно врезалось прямо в складки между кожаными мешками и исчезло, словно растворилось. Цилинь как ни в чем не бывало продолжал приближаться. Я растерянно вскрикнул. Эхуань, оставшийся безоружным, сделал шаг назад, а Итсу, выставив копье, ринулся на противника.

Все произошло мгновенно. Кожаные мешки раздвинулись, словно принимая Итсу в свои объятия, и тотчас снова сдвинулись, поглотив юношу. Словно ничего не заметив, цилинь прокатился еще несколько метров и замер.

Мы, не двигаясь, смотрели на безмолвную безликую коричневую массу, в которой только что исчез наш товарищ, и даже крик ужаса не мог разомкнуть наших уст. Лицо Шун исказилось: казалось, еще минута — и она в голос разрыдается, но девушка не издала ни звука, и в глазах ее не было слез.

Солнце было уже низко, когда мы подошли к деревне Трех Лун и остановились, разглядывая крытые тростником хижины и суетящихся возле них людей.

— Жареной рыбой пахнет, — сказал я, чувствуя, что рот наполняется слюной.

— Дошли, — вздохнула Шун и попыталась привести в порядок свое сильно изодранное платье. После гибели Итсу она едва ли произнесла больше десятка фраз.

— Не будем задерживаться. Как бы нас не заметили здесь и не приняли за соглядатаев, — хмуро бросил Эхуань и двинулся к деревне. Чем ближе подходили мы к цели нашего путешествия, тем мрачнее он становился, а на мои вопросы лишь отмалчивался.

Опираясь на обломок копья, как на трость, я медленно похромал за товарищами. Несколько часов назад при переходе через овраг я подвернул ногу, и теперь она вспухла и отчаянно болела. Остаток пути показался мне бесконечно затянувшимся кошмаром, однако я хромал из последних сил, не желая подводить товарищей, надеявшихся еще засветло попасть к рыбакам. Теперь можно было не спешить, я значительно отстал от них и вошел в деревню, когда вокруг Шун и Эхуаня уже начала собираться толпа.

Рыбаки даже внешне сильно отличались от жителей Города Желтой Черепахи. Все они, даже высокие, производили впечатление приземистых крепышей, были ширококостными и загорелыми почти до черноты. Темные, наполовину прикрытые тяжелыми веками глаза их казались маленькими на круглых, скуластых, обожженных солнцем и задубевших от ветра лицах. Они смотрели на нас с любопытством, которое у одних смешивалось с симпатией, у других — с удивлением, у третьих — с явной неприязнью. Обрывки грубого холста едва прикрывали их коричневые тела, дети же, составлявшие чуть не треть народа, собравшегося на круглой деревенской площади, бегали вовсе нагишом.

— И это весь поселок? — тихонько спросил я Эхуаня, с каменным выражением лица стоявшего рядом с Шун. — Я думал…

— Нет, это только одна из трех деревень. Так называемая Северная Луна, — едва шевеля губами, ответил Эхуань, и я почему-то подумал, что от общения с рыбаками он не ждет ничего хорошего.

Толпа молча разглядывала нас, видимо, не зная, как отнестись к нашему появлению, и только дети носились и верещали вокруг, радуясь событию, нарушившему монотонную жизнь деревни. Мальчик лет пяти, тощий и чумазый, осмелился даже, подкравшись сзади, дернуть меня за обломок копья, за что, правда, тут же получил затрещину от своей мамаши.

Неожиданно откуда-то из-за наших спин раздалась барабанная дробь, и, обернувшись, мы увидели движущуюся к нам процессию: шестерых мужчин с копьями, двоих с барабанами и какого-то широкоплечего в длинном рыжем плаще — то ли местного вождя, то ли жреца. Толпа расступилась перед представителями власти, и они, приблизившись к нам, образовали полукруг, в середине которого оказался предводитель. Он имел чрезвычайно кривые ноги, короткую шею, украшенную ожерельем из длинных клыков, крохотные глазки под жирным складчатым лбом, волосы с которого были зачесаны назад и убраны в прическу «конский хвост». Внимательно осмотрев нас, он поднял правую руку в знак того, что хочет говорить. Шепот в толпе рыбаков стих.

— Кто вы, гости из леса, и с какой целью пришли в деревню Трех Лун? — глухим голосом спросил предводитель. Слова он произносил правильно, но с каким-то едва уловимым неприятным акцентом.

Чем больше рассматривал я убогие хижины и куцые наряды рыбаков, их большей частью угрюмые лица, грязные свалявшиеся волосы и покрытые шрамами и рубцами тела, тем меньше нравилось мне место, в котором мы оказались. Незаметно было, чтобы свободный труд сделал этих людей счастливыми. Рассказы Шун о рыбаках оказались наивными сказками о жителях земли обетованной, никакого отношения к действительности не имевшими. То же самое, вероятно, подумала и она сама, потому что отвечать на вопрос вождя не торопилась, предоставив эту честь Эхуаню.

— Мы пришли из Города Желтой Черепахи, чтобы просить у вас позволения остаться здесь жить, — медленно и очень внятно произнес юноша, не спуская глаз с лица вождя.

— Пришли к нам, чтобы здесь жить? Разве мы звали вас? — Вождь недоуменно повел плечами. — И вы шли через лес?

— Да. Мы убили цилиней Гуая и Длиннорукого, но Зрящая Плоть пожрала нашего товарища.

При упоминании имени ночного чудовища по толпе пробежал ропот, тут же, впрочем, и смолкший под взглядом вождя.

— Вы мужественные люди. Мы не любим жителей Города, но на определенных условиях можем разрешить вам остаться, — раздумчиво произнес вождь. — Нам нужны сильные люди. Кроме того, роду Огненной Черепахи, последними представителями которого мы являемся, нужна новая кровь.

— Какие же будут условия?

— Все мы поклоняемся Огненной Черепахе, чтим ее и приносим ей жертвы…

— Пусть Огненная Черепаха станет нашей матерью. — Эхуань приложил здоровую руку к сердцу.

— Пусть, — согласился вождь. — Мы посвятим вас в таинства обрядов и научим исполнять ваш сыновний долг. Но вы обязаны помнить, что все мы живем единой семьей, и если Огненная Черепаха станет вашей матерью, то отцом будет Мугао. — Он ударил себя кулаком в грудь.

Эхуань наклонил голову в знак согласия.

— Что ж, тогда живите с нами. Торжественное посвящение мы устроим через три дня. — Мугао обернулся к своим соплеменникам и поднял руку. — Правильно ли я сказал, жители Северной Луны? На ваш огонь вышли чужаки, вам и решать их судьбу!

— Правильно! Верно! Пусть становятся детьми Огненной Черепахи! Парни крепкие, подойдут! — недружно, но решительно ответили рыбаки.

— Хорошо, быть посему. Пусть вдовы выберут себе мужчин и назначат свою цену. Женщина пойдет в мою хижину. — Мугао сделал Шун жест следовать за собой, но она не шелохнулась. Вождь удивленно поднял брови, и морщины на его лбу сложились гармошкой.

Из толпы между тем выскочили четыре или пять женщин и принялись с видом покупателей разглядывать меня и Эхуаня.

— Три циновки за безрукого! — громко воскликнула одна, указывая на Эхуаня и поднимая над головой три пальца.

— Четыре! — тут же завопила визгливым голосом другая.

— Пять!

— Семь!

— Четыре за хромого! — подошла ко мне старообразная дама с отвисшими щеками.

Мы с Эхуанем переглянулись.

Мугао снова поднял руку, и окружившие нас вдовы затихли.

— Женщина, я жду тебя в моей хижине!

— Нет! Я не могу пойти к тебе, потому что это мой муж. — Шун повернулась и положила ладонь на грудь Эхуаня.

— Ты отказываешься? — Мугао прищурился, и мясистые губы его сжались в тонкую полоску.

— Но он мой муж!

— Сменив веру, женщина должна сменить и мужа. Таков обычай.

— Но я не хочу!

— Ты пришла к нам по своей воле, — пожал плечами Мугао и махнул рукой копьеносцам. Они двинулись к Шун, но мы преградили им дорогу. Я выставил вперед обломок копья, Шун обнажила меч, а Эхуань затравленно оглянулся в поисках оружия и угрожающе поднял над головой сжатый кулак.

Мугао улыбнулся, оскалив крупные, как клыки, зубы:

— Так вот как они чтят сыновний долг! Народ мой! — Он вскинул вверх обе руки, и плащ его полыхнул огнем в лучах закатного солнца. Ударили барабаны.

И тут же вся толпа: копьеносцы, мужчины, женщины, дети — бросилась на нас. Успев ткнуть обломком копья в пустоту, я был сбит наземь. Несколько минут меня старательно топтали босыми ногами, поднявшаяся пыль запорошила мне глаза и ноздри, набилась в глотку. Прикрывая голову и живот руками, я подумал, что цилини не самое страшное из того, с чем мне довелось столкнуться на острове, и возблагодарил Бога за то, что рыбаки еще не изобрели кирзовые сапоги.

Если бы не грозный окрик Мугао, меня, вероятно, затоптали бы насмерть — толпа вошла во вкус, — но вождь по каким-то причинам испортил ей удовольствие. Дюжие парни подняли меня, похлопав для бодрости мозолистыми ладонями по лицу.

Первое, что я увидел, открыв глаза, был Эхуань, висящий на чьих-то руках в нескольких метрах от меня. Голова его была запрокинута, и закатившиеся глаза смотрели прямо в зенит. Кажется, он был без сознания. Я снова зажмурился. В ушах беспрерывно шумело и стрекотало, и, если бы меня не трясли, я, вероятно, сумел бы провалиться в спасительное небытие. Однако толчки и тычки не прекращались, я приоткрыл правый глаз — левый начал заплывать — и увидел Шун.

Прислонившись спиной к тотемному столбу, врытому около одной из хижин, она яростно отбивалась от наседавших на нее копьеносцев. Каким-то чудом ей удалось вырваться из толпы рыбаков, и теперь, на открытом месте, она могла показать, на что способна.

Шун владела мечом виртуозно, и уже не один телохранитель вождя с визгом отскакивал прочь, зажимая рану, из которой хлестала кровь. Разумеется, если бы ее хотели убить, сделать это было бы нетрудно, но свита Мугао, очевидно получив приказ взять девушку живьем, не пускала в ход оружие.

Жители деревни, замерев, смотрели на этот неравный безнадежный бой: женщины, дети, мужчины, державшие меня и Эхуаня, и даже Мугао, присев на барабан, следил за происходящим с застывшей на губах усталой усмешкой.

Шун сражалась великолепно, хотя ясно было, что она обречена. Исход боя был предрешен, и развязку ускорил парнишка, все время вертевшийся за спинами нападавших. Выбрав удобный момент, он бросил на Шун свернутую в комок рыболовную сеть. Девушка не успела увернуться и, тут же запутавшись в крепких веревках, потеряла маневренность. Отчаянным усилием она попыталась высвободиться, чтобы вонзить меч себе в грудь, но какой-то особенно ловкий и бесстрашный телохранитель вождя повис у нее на руке.

В считанные секунды все было кончено: кто-то вырвал из рук Шун меч, кто-то дернул ее за ноги и повалил в пыль. Исчерпав последние силы, девушка не сопротивлялась, когда копьеносцы, сняв с нее сеть, скрутили ей веревками руки, накинули на шею аркан и потащили с площади. Один раз она, правда, попыталась остановиться, обернулась, но затянувшаяся на горле веревка не позволила ей разглядеть Эхуаня в толпе рыбаков.

— Виктор, не надо…

— Вера…

— Ну не надо, ну я прошу!

— Вера… У тебя кожа яблоками пахнет…

— Дурачок, это яблочный шампунь. Ну не надо. Вдруг кто-нибудь войдет… Ну не расстегивай…

— Кто может войти?

— Петрович. Ну не надо. Фу, какой колючий!

— Петрович на третьем отделении «козла» забивает.

— На третьем отделении нет козлов. Ну Виктор! Виктор… Витя… Ну пожалуйста… А вдруг войдет старшая сестра?

— Да ну тебя, ей-Богу! При чем тут старшая сестра? Что ей, больше делать нечего, как по палатам ходить?

— А врачи?

— Так утренний обход ведь уже был.

— Витя, а этот… мумия?..

— А мумия сны видит, вскрикивает. Не прибыли еще его родные?

— Нет. Витя… Ну не надо, ну хватит… Ты бы хоть бороду сбрил!

— Не могу, у меня, как у Черномора, вся сила в бороде.

— Ну если ты как Черномор, тогда бояться нечего.

— Это почему?

— Классику знать надо. Пушкина читать, а не Агату Кристи. Ну отстань, Витя, ну я пошутила… Витя… Ну пожалуйста…

Странные сны снились мне в тростниковой хижине.

Снился мне Североград и североградский аэропорт. Снился черный мокрый асфальт и серый «Москвич», на крутом повороте вылетающий с шоссе на обочину. Снился Хачинск, хапы, расчищающие засыпанные снегом улицы, и бетонное здание института, мрачным великаном нависшее над одноэтажными деревенскими домиками с трогательными резными наличниками и допотопными крылечками, на которых так славно сидеть теплым летним вечером. Снился Сашка Виллер, возвращавший мне желтую папку со словами: «Я бы на твоем месте этот труд уничтожил». Чудак! Уничтожить то, во что вложена жизнь! Да лучше самому умереть!

И снова я видел черный мокрый асфальт североградского шоссе и мчащийся по нему серый «Москвич». Но теперь я уже не смотрел на него со стороны, а сам сидел в нем. И водитель — элегантно одетый мужчина с широкими, словно налепленными черными усами — смеялся: «Разве это скорость? Не было бы дождя, я бы показал настоящий класс!» Я пытался его остановить и образумить, но он не слушал меня: «Подумаешь, разобьемся! Подумаешь, больница! А что ваши папки, кому они нужны? Может, и лучше, если они сгорят в машине? Разработки-то ваши — это же, согласитесь, отменная мерзость! Или еще не насмотрелись на Лабиринт?» И голос его был удивительно похож на голос Сашки, единственного человека, знающего, что теоретическая часть моей работы закончена, а монтаж установки может быть завершен через месяц-два…

Где-то рядом мерно гудело море, и я никак не мог взять в толк, откуда оно взялось в Северограде? И почему никак не наступит утро, когда я смогу наконец сделать на конференции доклад и обнародовать мои исследования. Я шарил рукой в поисках портфеля, где лежали два экземпляра моего труда, но каждый раз натыкался на кувшин. Тяжелый, глиняный вероятно, кувшин с грубыми, шероховатыми, как наждак, стенками. Открывал глаза и видел тростниковые стены хижины, конусом сходящиеся надо мной.

— Меня зовут Тайши, — сказала женщина, сидящая у меня в изголовье. — Я купила тебя за девять циновок, и теперь ты мой муж.

Круглое скуластое лицо ее было бронзового цвета. Густые черные брови и черные глаза придавали ему выразительность, и только толстые потрескавшиеся губы нарушали гармонию, казались взятыми от другого человека. От женщины душно пахло дымом.

— Ты понимаешь меня? — Она склонилась ко мне, и я увидел ее ухо, украшенное вместо сережки маленькой ракушкой.

— Да.

— Скоро ты сможешь встать. У тебя где-нибудь болит? Ты чего-нибудь хочешь?

— Что с Эхуанем, где Шун?

— Девушка стала женой Мугао, а твой друг умер.

— Эхуань умер?

— В драке он получил удар копьем в живот. Он все равно скончался бы через несколько дней, и Мугао, вместе с Советом старейших, чтобы сократить мучения раненого, решил принести его в жертву Огненной Черепахе.

— Давно я здесь?

— Ночной серп успел превратиться в Серебряную Черепаху.

— А как Шун?

— Я не встречала ее в деревне, но другие жены Мугао говорят, что ей поручено чинить сети и она справляется с работой.

— Ты знаешь, что я Пришедший?

— Да. Во сне ты говорил, что тебя зовут Дигуан. Это так?

Я кивнул и попробовал сесть. Тайши поддержала меня. Я окинул взглядом скудное убранство хижины, напомнившее мне жилище старика Лэя.

— Ты здесь живешь?

— Я и двое моих сыновей. Сейчас они помогают выгружать улов, но скоро придут сюда. Они не мешают тебе?

— Нет. А где твой прежний муж?

— Три года назад он погиб на осеннем промысле. Бифэнь Цуй-Цао тогда только появился в наших водах.

— Дай мне пить, Тайши. Ты любила его?

— Он подарил мне сыновей.

Женщина поднесла к моим губам глиняную миску, помогла напиться и улыбнулась:

— Я могу родить еще много сыновей, а этим нужен отец. Да и что за дом без мужчины? Замужние женщины смеются надо мной.

— Понятно.

— Пошли с нами, Дигуан. Мы покажем тебе Рыбачью гавань. — Дэй почесал одну шелушащуюся от загара ногу о другую.

— Пойдем, ты ведь там еще не был? — Няо тянул меня из хижины, ухватив за палец.

— Не был, — согласился я и взглянул на Тайши. Она кивнула.

— Сходи. Пора тебе здесь обживаться. Через день-два Мугао все равно пошлет тебя на промысел.

Я поднялся с циновки и пошел вслед за ребятами. Хромать я перестал, но все же старался двигаться как можно меньше. В груди что-то нет-нет да и екало, и после малейшего усилия мне приходилось замирать на несколько мгновений, чтобы переждать вспышку боли.

До вечера было далеко, и огонь в очагах перед хижинами женщины еще не разводили. Взрослое население поселка словно вымерло: здоровые мужчины на промысле, остальные отправились в лес за фруктами и съедобными кореньями или занимаются хозяйством в хижинах — только трое чумазых малышей возились в центре пыльной площади.

— Не отставай! — позвал меня Дэй. — А то как раз к возвращению кораблей придем.

Чтобы попасть в Рыбачью гавань, нам пришлось пересечь всю деревню, состоящую, как и говорил Эхуань, из трех поселков, протянувшихся вдоль побережья и укрытых от океанских ветров узкой грядой невысоких скал. Из рассказов ребят я знал, что в хорошую погоду мальчишки, не достигшие совершеннолетия и не имеющие права выходить на промысел, ловили рыбу прямо с них. Дэй не раз приносил оттуда съедобные ракушки и водоросли, хотя Тайши, опасаясь бифэней, запрещала ему ходить к океану без взрослых.

Безопасной для купания и ловли рыбы с берега считалась только Рыбачья гавань, устье которой было перегорожено вбитыми в дно сваями. Впрочем, небольшим бифэням удавалось проникать и туда, а осенние штормы, случалось, заносили в бухту и смертельно опасную нечисть. Кроме того, морские гады время от времени проламывали заграждения, так что полной безопасности Рыбачья гавань не гарантировала, и одного-двух детей океан ежегодно отнимал у деревни. Объяснялось это, разумеется, как и все происходящее, волей Огненной Черепахи. Потому-то двенадцатилетний Дэй и его сверстники не слишком слушались матерей — если Огненная Черепаха захочет призвать кого-нибудь из них к себе, то сделает это в любом месте, в любой час дня и ночи. Улов же со скал всегда богаче, чем в гавани, да и какой интерес рыбачить там, где разрешено?

На площади поселка Средней Луны Дэй остановился, чтобы показать мне дом Мугао и хижину Совета, в которой собирались старейшины деревни, чтобы решить свои вопросы. Поселки Средней и Южной Лун были устроены так же, как и наш, — полтора десятка хижин окружали площадь, на которой от рассвета до заката играли малыши, ровесники Няо, а в торжественные дни взрослые устраивали ритуальные танцы и жертвоприношения. На первый взгляд дом Мугао и дом Совета мало чем отличались от остальных хижин, однако, присмотревшись, легко было обнаружить, что они раза в три больше любой из них. Это были уже как бы не хижины, а длинные сараи, выходящие за границу круга, образованного обычными домами. Перед жилищем Мугао в землю было воткнуто несколько копий с пестрыми тряпками около наконечников, по всей видимости изображавшими флаги. Около входа в дом Совета стояло пять тотемных столбов, покрытых грубыми изображениями Солнца-Черепахи, людей и диковинных монстров — цилиней и бифэней, ставших с недавнего времени объектами поклонения рыбаков.

— Вот здесь твой друг был принесен в жертву Огненной Черепахе, — понизив голос, сказал Дэй. — Но ведь это лучше, чем просто умереть от ран, правда? Принесенного в жертву Огненная Черепаха наверняка возьмет к себе и станет его матерью на небе.

— А как… Как его отправили к Огненной Черепахе?

— На рассвете его привязали к столбу Предков, и, когда на небе появилась Огненная Черепаха, Мугао обнажил сердце твоего друга. Оно билось совсем недолго — наверное, он был хороший человек, если сразу понравился Матери-Черепахе.

Я кивнул. Как странно: ради Шун оба моих товарища отказались от сытой жизни и от надежды вернуться на родину. Они не питали иллюзий относительно того, что их здесь ждет, и все же вызвались идти за ней. И вот оба погибли, а девушка досталась Мугао. Как-то живется ей у этой кривоногой обезьяны? Неужели она действительно стала одной из его жен?

— Дэй, а нельзя ли мне повидать Шун? Тайши говорила, она живет в доме Мугао. Что если я туда зайду?

— Нет-нет, что ты! В дом Мугао входить нельзя! Туда никто не может входить без зова, а ты тем более.

— Но тогда, может быть, удастся вызвать сюда Шун?

— Нет, лучше этого не делать. Во всяком случае не сейчас. — Мальчик оглянулся по сторонам — не подслушивает ли нас кто-нибудь. — Если ты хочешь, я узнаю, как она живет, и помогу вам увидеться.

— Хорошо, сделай это. — Я еще раз посмотрел на дом Мугао, в котором можно было при желании разместить человек двадцать, и прибавил шагу, чтобы догнать умчавшегося вперед Няо.

С тех пор как я пришел в сознание, сыновья Тайши почти не отходили от меня. Поначалу они немного дичились, но постепенно любопытство пересилило их недоверие к незнакомому мужчине. Они замучили меня расспросами о Западной гавани и Городе Желтой Черепахи. Раз десять пришлось мне рассказывать им о том, как мы ушли от погони, как пробирались через лес и сражались с цилинями. Няо, которому недавно исполнилось шесть лет, уцепившись за мой палец и жмурясь от ужаса, требовал все новых и новых подробностей. Дэй держался более сдержанно, но в глазах его я, без сомнения, выглядел героем. Судя по репликам, он жалел, что его не было с нами в лесу, где он мог в полной мере проявить свою удаль и сноровку.

Словом, у нас установился полный контакт, и ребята не только охотно слушали меня, но и сами кое-что рассказывали о нравах и обычаях рыбаков. Наверно, их привязанность ко мне объяснялась отсутствием мужчины в доме, я же за несколько дней успел полюбить их вовсе без всякой причины. Сложись моя жизнь иначе, у меня могли бы быть такие же сыновья…

— Гляди, отсюда уже видна Рыбачья гавань, — прервал мои размышления Дэй, а Няо восторженно засвистел.

Этот свисток я сделал ему, когда еще не мог вставать, и игрушка пришлась по вкусу не только Няо, но и его товарищам. Я сделал их еще с десяток, прежде чем сообразил обучить этой премудрости Дэя, что сильно повысило его авторитет среди сверстников и расположило ко мне детвору поселка. Впрочем, это была не единственная польза от моей поделки: вырезая свисток, я вспомнил, как в далеком детстве отец делал мне такие же свистки из ивовых прутьев. Вспомнил его большие, покрытые темным пушком руки, ловко орудующие складным ножом. Вспомнил его лицо и лицо матери… И, словно пружина, начала раскручиваться передо мной моя жизнь, год за годом, за годом год… И уже без всякого усилия я вспомнил, кто я, что я, и лишь одно осталось скрытым — каким образом попал я на этот остров.

Воспоминания, правда, не доставили мне особого удовольствия. Ранний уход отца из семьи, второе, столь же неудачное, как и первое, замужество матери, школа с ее зубрежкой, серым однообразием, скучными вопросами и скучными ответами. Служба в армии, со всеми ее унижениями и издевательствами, неожиданное для меня самого поступление в институт, вечное безденежье, встреча с Настей… Наверное, было в жизни и счастье, и радость, неудержимая, как хлещущее из бутылки шампанское, и светлое состояние покоя, и удовлетворение от хорошо сделанной работы… Конечно, все это было, но вспоминались почему-то именно разочарования и огорчения. Отец, мать, Настя, друзья, которые слишком часто обо мне забывали. Была, конечно, работа… Я любил ее и верил, что она сможет вылечить мою изъязвленную обидами душу неудачника. Вылечить в прямом и переносном смысле. О, я не был эгоистом, лекарство изготовлялось мною не только для себя самого. Ведь если вдуматься, посмотреть по сторонам — много ли на свете счастливых людей? Людей, которым нечего забывать, которым не надо блокировать свою память приказом: «Об этом думать нельзя!»? Я мечтал помочь себе, помочь им — разочарованным, обиженным, наконец, просто больным. Не только мечтал, но и трудился ради этой мечты не покладая рук. И какой же результат? Установка, делающая из людей шуанов и шапу?..

— Дигуан, о чем ты задумался? Тебе разве не интересно? Ведь мы уже в гавани! — Няо уцепился за полу моего плаща и старательно дергал ее.

— Конечно, интересно.

— Смотри, вот навесы для кораблей — их затаскивают туда во время затяжных штормов, а здесь мы сгружаем улов. А во-он, на камнях, видишь, мальчики ловят рыбу? Это ребята из Южной Луны. Они ловят синежаберников. У этих синежаберников на спинном гребне ядовитые колючки, но если их срезать и варить синежаберников вместе с брюханами, уха получается, как из креветочника, — захлебываясь, давал пояснения Дэй. — А вон там, в самом узком месте бухты, из воды торчат бревна, видишь? Это заграждения против бифэней — я тебе о них рассказывал. Сейчас во время отлива их хорошо видно, и даже калитку. А там, за большим камнем — старики говорят, что по форме он похож на Зрящую Плоть, — Дэй сделал пальцами охранительный знак, — стоит старый корабль. Он почти развалился, но по нему здорово лазать. Тебе, наверно, интересно на него посмотреть — ты ведь еще не видел наших кораблей?

— Не доводилось.

— Нет, давай сначала крабьи ловушки проверим! — запищал Няо.

— Цыц! Пусть Дигуан взглянет на корабль, потом мы посмотрим ловушки, а к тому времени наши начнут возвращаться с промысла, и мы поможем разгружать улов. Так я говорю? — обратился ко мне Дэй.

— Так. Веди к кораблю.

Обходя крупные камни, мы, шагая по плоской, изъеденной морской водой белой известняковой террасе, двинулись к тростниковым навесам, служившим укрытием для кораблей.

Я понимал гордость Дэя и его стремление показать мне старый корабль и Рыбачью гавань. Его жизнь, так же как и жизнь других обитателей деревни, была неразрывно связана с океаном. Разумеется, не только рыба, водоросли и моллюски были их пищей, женщины приносили из леса съедобные коренья и фрукты, но и то и другое было лишь украшением стола, поскольку сами рыбаки выращивать злаки не умели, земледелие, как я понял, вообще было на острове не в почете, а фруктовых деревьев здесь росло мало. Океан был главным кормильцем жителей деревни, причем кормильцем щедрым. Рыбы с избытком хватало рыбакам и их семьям, а остаток улова позволял не голодать тем, кто остался без добытчика в доме. Им доставалась сорная рыба и рыбья мелочь, и все же без этого Тайши и другим вдовам постоянно грозил бы голод. Первое время я удивлялся, что рыбачий поселок возник так далеко от богато плодоносящих участков леса, но со временем понял, что на это были свои причины…

— Вот он, гляди. Сейчас у нас на плаву четыре таких корабля. — Дэй указал на почерневший, растрескавшийся остов большой лодки.

Пока мы шли мимо эллингов, я уже понял по их размерам, что называть посудины здешних рыбаков кораблями было несколько нескромно, и все же представшие моим глазам останки сильно меня разочаровали. Я ожидал увидеть хоть маленький, но корабль, и, гладя на остов лодки, невольно вспомнил судно, затонувшее в Западной гавани. Оно было раза в три больше этого и все же погибло почти мгновенно. Как же решаются рыбаки выходить в океан на таких скорлупках? Малейший ветерок в состоянии перевернуть эту почти плоскодонную посудину, не говоря уже о бифэнях, которым хватит одного — много двух — ударов, чтобы пустить ее ко дну.

— И на такой лодке ваши мужчины выходят в океан? — Я с недоверием взглянул на Дэя и снова повернулся к так называемому кораблю.

Длиной он был метров десять-двенадцать и, судя по оставленным в бортах отверстиям для весел, вмещал человек двадцать. Судно лежало кверху днищем, однако и так можно было сообразить, что никаких надстроек на палубе не было, да и самой палубы как таковой не существовало. В центре, вероятно, крепилась съемная мачта, на носу и на корме были устроены площадки для работы с сетью и установлены ящики для рыбы, сами рыбаки размещались на поперечных скамьях у весел, по двое на каждой. Осадка у лодки была маленькая, и при малейшем волнении она, вероятно, раскачивалась на волнах, как пустой гамак на ветру.

— Тебе этот корабль кажется недостаточно прочным? — удивился Дэй, он, видимо, ожидал восторженных отзывов и слегка обиделся. — Я слышал, у заморских купцов корабли значительно больше, но они ведь и плывут через океан, а не рыбачат у берега, как мы.

— Н-да… — Я потер заросший подбородок. — Это верно…

— Ты же понимаешь, этот совсем сгнил, а на самом деле у нас такие корабли… Да ты сам скоро увидишь. Быстрые, верткие, и на берег их легко затаскивать.

— Это верно, но я видел, как в Западной гавани потерпел крушение корабль значительно больший, чем этот. Бифэню, который пожирал спасавшихся матросов, ничего не стоит разнести в щепки такое хрупкое суденышко.

— Ха! Если бы заморские купцы были настоящими моряками, они бы на своих парусниках никаких бифэней не боялись. А посадить на рифы можно любой корабль, тут размеры ни при чем. — Дэй снисходительно улыбнулся. — Видел ты такие штуки на их кораблях? Думаешь, это просто дыры в днище? — Он указал на небольшие круглые отверстия, расположенные ровными рядами вдоль всего корпуса на расстоянии примерно семидесяти сантиметров друг от друга.

— А что же это?

— Отверстия для металлических игл, которые предохраняют корабль от бифэней. Вооруженный корабль напоминает ежа, выставившего колючки. Не каждый бифэнь, отведав их, рискнет повторить нападение. С этого корабля они сняты — ты знаешь, как мы бережем металл.

— Но ведь такие шипы, наверно, мешают кораблю?

— Не сильно. Если тебе интересно, как их делают, мы можем зайти к Жушу.

Из рассказов Дэя я понял, что он помогает кузнецу и очень этим гордится.

Я кивнул:

— Обязательно зайду посмотреть, когда Жушу будет работать. Но неужели игл, приделанных к днищу корабля, достаточно, чтобы предотвратить нападение бифэней?

— Нет, конечно. Бывает, что и шипы не помогают. Хотя туда, где мы рыбачим, бифэни заплывают не так уж часто. Рыбаки разбрасывают там гуди-гуди.

— Гуди-гуди?

— Ну да. Ты разве не слышал? Это такая штука… — И Дэй начал рассказывать об очередной придумке здешних изобретателей.

Принцип гуди-гуди идентичен смертоносной приманке, изготовлявшейся эскимосами для охоты на волков. Они свертывали тонкие, заостренные с обоих концов полоски китового уса в спираль, обмазывали салом и, заморозив, бросали на волчьих тропах. Привлеченный их запахом волк проглатывал шарик из сала, а когда тот таял у него в желудке, освобожденный китовый ус распрямлялся и прокалывал волка насквозь. Вместо китового уса местные жители использовали иглы хвостокола, а сало заменяли молоками брюхана, издающими такой сильный запах, что ни одна рыба не рисковала подплывать к ним близко, зато бифэни чувствовали на большом расстоянии.

— Значит, таким способом вам удалось почти полностью избавиться от морских чудовищ?

Дэй замялся.

— Полностью не удалось, но больше их, во всяком случае, не становится. А это уже кое-что. Ну а на случай встречи с бифэнями, плавающими на поверхности, каждый корабль вооружен большим арбалетом. Ты их увидишь, когда наши будут возвращаться.

— Удивительно, что ваши способы борьбы с бифэнями не применяют в других гаванях.

— Ничего удивительного. Кроме рыбаков, их никто не знает.

— Вы скрываете их от купцов? Но почему? Я думаю, они щедро заплатили бы вам за поставку гуди-гуди в Западную гавань. Ведь гибель каждого корабля — это не только смерть многих людей, это еще и большой убыток для них.

— Но не для нас. Да и что нам за дело до заморских купцов?

— Там умирают люди! Множество людей. На корабле, который затонул на моих глазах, погибло…

— Это не наши люди, пусть умирают. Никто не звал их на остров Благоденствия! Жушу говорил, что купцам, живущим в Западной гавани, даже выгодно, когда гибнут чужие корабли. И нам выгодно. Шуаны собирают вещи с погибших в бухте кораблей и обменивают у нас на рыбу.

— Почему же вам в таком случае самим не собирать то, что волны выносят на берег?

— Нельзя. Нам нельзя бывать ни в Западной гавани, ни в Городе.

— Но почему?

— Это не нравится Огненной Черепахе. Если мы ослушаемся, она нашлет мор на нашу деревню.

— А может, старейшины просто боятся, что кто-то уйдет в Лабиринт? Ты слышал о Лабиринте?

Дэй не ответил и отвернулся от меня.

— А были случаи, чтобы кто-нибудь из рыбаков уходил в Лабиринт?

— Уйти из деревни нельзя, — нехотя отозвался Дэй, не оборачиваясь. — На побережье всегда стоит дозор копьеносцев Мугао. Они убивают не только бежавшего, но и всех его родственников.

— Но можно ведь бежать через лес!

— Кто же пойдет на верную смерть? Это вам удалось, да и то…

— Как же вы тогда меняетесь с шуанами? Значит, кто-то ходит к Западной гавани?

— Нет. В условленные дни мы доставляем рыбу старику Лэю, за ней приходят люди западных купцов и приносят необходимые нам вещи. Они сами обменивают рыбу у шуанов.

— Ясно… — Я задумался. Все получалось складно. В таком случае Эрфу и остальным западным купцам действительно выгодно не очищать гавань от бифэней. Наверно, что-нибудь подобное имеет место и в Восточной гавани.

— А почему Пришедших рыбаки доставляют к Лэю?

Разговор явно тяготил Дэя, и, хотя он наконец повернулся ко мне лицом, голос его звучал напряженно:

— Так угодно Огненной Черепахе. — Помолчав, он добавил: — Раньше каждого Пришедшего мы обменивали у купцов Западной бухты на полезные в хозяйстве предметы.

— А теперь?

— Теперь им Пришедшие не нужны, и мы привозим их к Лэю просто так — ведь это угодно Огненной Черепахе.

— Могли бы оставлять их в деревне, тем более Мугао говорил, что вам нужна новая кровь.

Дэй хмуро посмотрел на меня, и я поразился, как мало в нем было в этот момент мальчишеского. На меня смотрел разумный взрослый человек, который многое знает и еще о большем догадывается. Впрочем, через два года он будет считаться, по здешним понятиям, совершеннолетним — мужчиной, кормильцем.

— Пытались оставлять, но они все равно убегают. Пойдем проверим крабьи ловушки, а то скоро уже придут корабли и будет не до того. Няо! Няо, вылезай, где ты спрятался!

За разговором мы не заметили, что шустрый малыш куда-то исчез.

— Няо! Вылезай немедленно, мы уходим! — снова позвал Дэй, но на его крик никто не ответил. Ребята, игравшие у эллингов, издалека показали нам знаками, что Няо с ними нет. Дэй на мгновение задумался, потом улыбнулся:

— Он, наверно, пошел на кладбище лодок. Надо его позвать, а то он изревется, если мы проверим ловушки без него.

Обойдя черную тушу корабля, Дэй зашагал по еле заметной на каменистой почве тропинке в глубь острова. Я направился за ним.

Обогнув гигантский валун, похожий на сидящего человека, мы поднялись на небольшой холм, и глазам моим представилось удивительное зрелище. В небольшой, заканчивающейся редким леском долине стояло десятка два длинных, потемневших от времени хижин с провалившимися крышами, а перед ними лежали ряды перевернутых кверху дном лодок. Часть из них давно сгнила, другие выглядели еще пригодными для плавания. Я вспомнил слова Дэя и подумал, что долина действительно напоминает какое-то жуткое кладбище, уставленное гробами диковинной формы. Среди них, нисколько не смущаясь унынием этого места, с хозяйским видом бродил Няо, иногда нагибаясь и заглядывая под лодки. Поодаль я заметил еще двух мальчишек и девчонку, тоже выискивающих что-то под лодками.

— Круглоголовиков ловят, — непонятно пояснил Дэй и крикнул: — Няо! Няо, быстро сюда, мы тебя ждем!

Услышав брата, Няо со всех ног бросился к нам, а Дэй сказал:

— Вообще-то здесь находиться нельзя, но взрослые редко сюда заглядывают, а в это время года круглоголовиков только тут и встретишь.

— Откуда здесь столько лодок? И хижины…

— Здесь раньше был летний рыбачий поселок. Когда еще наши предки в Городе жили. Он тогда Городом Огненной Черепахи назывался.

— Значит?..

— Угу. Это они потом из Города ушли, когда там стали истинную веру забывать… А потом появился Лабиринт, и мы совсем порвали с городскими — пускай одни вымирают.

— А лодки? И почему этот поселок так далеко от океана?

— Раньше, говорят, Гавань как раз за этим холмом находилась, а потом океан отступил, но Огненная Черепаха не велела переносить поселок.

— А лодки почему остались?

— С тех пор как бифэни появились, плавать на них стало опасно. И уничтожать нельзя — тогда удачи ни в чем не будет; лодки — они ведь как люди — в них океанские души живут. Вот их здесь на покой и сложили. А за хижинами раньше коптильни стояли, но в них молния ударила — вчистую все сгорело, мне отец рассказывал. — Дэй замолчал, понурив голову, и начал ковырять ногой землю.

— Ну что, наболтались? Пошли ловушки проверять, — затараторил, подбежав, Няо. — А я вот такого круглоголовика упустил. Прямо из-под носа ушел. — Он растопырил руки, показывая, каких размеров была ускользнувшая добыча.

— Врешь ты все, таких и не бывает, — пожал плечами Дэй. — Ну, пошли.

— Как не бывает? Я же сам видел! Вон и Юги спроси — она рядом была!

— Ладно-ладно, пошли!

Я еще раз взглянул на ряды лодок и невольно поежился — неуютная картина. Можно сказать, мрачная. И дети ее не оживляют — боязно за них становится.

Повинуясь точным движениям гребцов, лодки начали сходиться, и сеть, натянувшись, образовала мешок.

— Весла убрать, приготовились! Цино, не зевай! Дигуан — рукавицы! — рявкнул Паоси, старший в нашей лодке.

Гребцы левого борта мгновенно опустили весла на воду, потом, приняв весла у соседей справа, втянули их в лодку, освобождая место для сети, которую тут же начали выбирать рыбаки, сидящие на корме и на носу.

Я поспешно вставил руки в негнущиеся рукавицы, сшитые из невероятно прочной кожи неизвестного мне животного, и уцепился за появившийся из воды поводок. Руки мои за неделю рыбачьей жизни покрылись гноящимися царапинами и болели так, словно я их обварил. Работать в рукавицах считалось позорным — ими пользовались только новички и мальчики, которых иногда брали на промысел для замены выбывших на время рыбаков, — и я поначалу стеснялся их надевать, тем более что отличить смертельно ядовитые и особо кусачие виды рыб было нетрудно — Паоси научил меня этому еще до выхода в океан. Однако и остальные местные твари, которых мои соседи вынимали из сети голыми руками, отличались весьма коварным нравом и почти все без исключения были снабжены незаметными шипами и колючками. Вчера, например, одна похожая на угря рыбина вывернулась из моих рук и впилась мне в бороду. Соседи по лодке ужасно хохотали, но, отсмеявшись, очень серьезно сообщили, что вцепись эта тварь мне в лицо — лежать бы мне месяц недвижимым.

Сеть метр за метром выползала из асфальтово-серых волн, и вот уже раз или два блеснули в глубине крутые рыбьи бока. Послышался крик с кормы — первая рыба попала на острогу, и рыбак, громко поблагодарив Огненную Черепаху за помощь и заботу, выбросил добычу в океан — в жертву морским духам, покровителям рыбаков и мореходов.

Сеть пошла заметно тяжелее, все чаще стали вспыхивать по правому борту разноцветные блестки, и наконец грудой золотых и серебряных слитков засияла между лодками поднятая из глуби океана рыба. Зацепив поводок за деревянную чеку, я вооружился острогой и склонился над водой. Мои соседи уже быстро и сноровисто выхватывали рыбу, подцепляя пальцами за жабры, накалывая особо опасных на остроги, а самых крупных выгребая из сети специально предназначенными для этого баграми. Больше всего в этот раз было брюханов — круглых золотистых рыб с удивленными глазами, каждая, наверно, килограмма на три. Попадались синежаберники, уйти-су — рыбы-цветы с розово-красными плавниками и хвостом, быстро бледнеющими на воздухе. Несколько раз мелькнули ножеобразные морды иглоносов и широколобые головы щитоспинов — удивительных рыб, которые сутками могут жить без воды.

— Дигуан, за работу!

Я вздрогнул от неожиданного окрика и торопливо насадил на острогу ближайшего брюхана. Собственно, это едва ли не единственная совершенно безобидная рыба, и ее-то как раз можно брать голыми руками, подумал я с раскаянием и перекинул брюхана в желоб для рыбы, разделяющий лодку по всей длине и не дающий добыче улизнуть обратно в воду. Именно такое расположение его, как я понял, способствует равномерному размещению груза, не нарушающему равновесия лодки.

Разгрузка сети близилась к концу, когда Паоси, главной задачей которого в таких случаях было наблюдать за океаном, неожиданно обратился к старшему другой лодки:

— Идо, посмотри, не кажется ли тебе, что нас почтил вниманием Янгунь?

Услышав эти сказанные спокойным голосом слова, рыбаки заработали быстрее, рыбьи тела так и замелькали в воздухе. В считанные минуты сеть была опустошена, и Идо, убрав руку от глаз, сказал:

— Ты прав — это Янгунь.

— Помоги нам, Огненная Черепаха! — пробормотал мой сосед слева и сложил пальцы щепотью.

— Кто такой Янгунь? — обратился я к нему, пытаясь подавить тревогу.

Он вздрогнул, взглянул на меня исподлобья и промолчал.

— У твоего корабля груз больше. Ставь сеть и уходи, — произнес Паоси и добавил, обращаясь к нам: — Отцепите сеть. Достаньте большой арбалет. Цино, Кунь, ставьте парус.

Едва он успел закончить, как все в лодке пришло в движение. Сеть была отцеплена, весла правого борта легли на воду, свернутый косой парус, распрямившись, взвился над нашими головами, а из-под носового настила показались части большого арбалета.

— Курс — три локтя правее мачты, — скомандовал Паоси рулевому, и мы, обходя соседнюю лодку, устремились к далекому берегу.

Работая тяжелыми веслами, я до рези в глазах всматривался в даль, но не мог обнаружить на поверхности океана ничего тревожного, однако беспокойство рыбаков передалось и мне. Неужели Паоси заметил бифэня? Но почему тогда мы не спасаемся от него бегством? Зачем нам нападать на этого таинственного Янгуня? Это же чистое безумие! Разумеется, шипы, которыми утыкана наша лодка, — вещь серьезная, но едва ли они остановят бифэня, способного потопить настоящий корабль.

— Кто такой этот Янгунь? — снова обратился я к своему соседу.

По тому, как побледнело его лицо, я понял, что он отчаянно боится, и все же ему удалось взять себя в руки, и ответ его прозвучал почти равнодушно:

— Бифэнь. Прыгающая Камбала.

Самые скверные мои подозрения подтвердились.

— А он как, хуже других бифэней или ничего?

— Хуже? — Мой собеседник слабо улыбнулся. — Все они друг друга стоят. Но против таких хотя бы годится большой арбалет.

— А против других?

— Против подводных нельзя. Они всегда нападают снизу, так что обнаружить их удается лишь после первого удара. Часто, правда, он бывает и последним.

— Но ведь этого Паоси заметил, и мы успели бы уйти?..

— Заметил, потому что ему время от времени надо подниматься на поверхность, чтобы подышать воздухом. Этот снизу не ударит, а будет на нас напрыгивать. И горе нам, если мы не сумеем его остановить… А уйти от него нельзя — догонит. — Он замолчал и отвернулся.

Господи! Прыгающий бифэнь — этого мне только не хватало!

— Не тряситесь раньше времени. Нийо, не пугай новичка. Слава Огненной Черепахе, Паоси стреляет из большого арбалета так, что может попасть в глаз морской мухе. Главное, слушать его команды и точно и быстро их исполнять, — обернулся к нам гребец, сидящий впереди. — Выше голову! На счету Паоси больше убитых бифэней, чем у меня пальцев на руках!

— Да, конечно, — без всякого энтузиазма согласился мой сосед слева и опять сложил пальцы щепотью.

Между тем на носу лодки шла напряженная работа — Паоси готовил большой арбалет к бою. Меня как новичка посадили в центре лодки, и мне плохо было видно, как собирают это грозное оружие; однако отдельные его части я видел и раньше, когда помогал разгружать лодки, а действие хорошо представлял по рассказам Дэя. Насколько я понял, местная конструкция мало отличалась от средневековых арбалетов и игрушек, которые мы с ребятами изготовляли в детстве, если не считать того, что стреляла она тяжелой, чуть не полутораметровой стрелой.

— Один локоть правее от мачты. Еще правее! Зарядить арбалет, — скомандовал Паоси, и в тот же миг я увидел бифэня. То есть увидел я только гигантское тело неопределенной формы, вылетевшее из воды и тут же вновь скрывшееся. Янгунь был еще далеко, но зрелище впечатляло даже на расстоянии.

Уверившись, что противник перед нами, а лодка движется в нужном направлении и «поймала» ветер, Паоси велел гребцам на время оставить весла и собраться с силами, а сам с тремя помощниками продолжал возиться у большого арбалета. Теперь я мог привстать и хорошо его рассмотреть — оружие внушало уважение, хотя в голову мне пришла мысль, что если первая стрела не достигнет цели, то времени, чтобы пустить вторую, у Паоси скорее всего не будет.

Наша лодка, беззастенчиво величаемая кораблем, стремительно неслась по длинным пологим волнам, рассекая их и обгоняя. Вместе с нами и тускло светящимися серыми волнами к далекому берегу, к встрече с бифэнем, казалось, рвались и птицы, и ветер, и даже затянувшие небо грязно-желтые облака, подсвеченные невидимым солнцем. И может быть, потому, что мы двигались в том же направлении, что и весь окружающий нас мир, на душе у меня стало спокойнее. В конце концов, именно мы, люди, — представители, если не сказать вершина, магистральной линии развития природы, и победа должна достаться нам. Шапу, шуаны, цилини, бифэни — это все результат заблуждения, неудачного эксперимента…

— Вон опять появился. Здоровый, дьявол! — Рыбак, сидящий впереди, вытянул руку, указывая на бифэня, совершившего очередной прыжок над водой. На этот раз значительно ближе к нам.

— А что, у этих тварей и правда сохраняется человеческий разум?

— У них? — Рыбак снова ткнул рукой вперед. — Откуда же у них разум может взяться?

— От людей, которыми они были до посещения Лабиринта.

— Что? Это они-то были людьми? Ну ты даешь! — Он обернулся ко мне и, вспомнив, с кем имеет дело, кивнул: — Ну да, понятно, в это все горожане верят. Но это ерунда. Бифэни никогда людьми не были, да и цилини тоже. Это же обычные животные, такими они становятся после того, как случайно побывают в Лабиринте. Да что ты на меня так смотришь? Верно я тебе говорю! Если бы они разумными были, разве бы мы с ними справились? Да хоть на рыб взгляни — ты, Пришедший, разве такую мерзость где-нибудь видел? Это раньше, старики рассказывали, были у нас рыбы как рыбы.

— Вот это да! — У меня словно пелена с глаз упала. — Ну ясно, так оно и было! Вот только как звери и рыбы в Лабиринт попадают?

— Хо! Так что такое Лабиринт? Это же скала! Просто большая скала, здоровенный этакий утес — нас как-то штормом к нему принесло, — стоит в северной части острова и одним краем уходит в океан. Мало ли в такой скале расщелин, нор, дыр, пещер разных может быть, и каждая — ход в Лабиринт. Кто же дурной живности вход туда закажет, если даже люди в него табунами идут? А потом разбегается, расползается, расплывается всякая нечисть по всей округе, и нету от нее никакой жизни. Во, снова показался. Ну погоди, допрыгаешься! — Мой собеседник погрозил океану кулаком.

— Дела… — протянул я растерянно. — Постой, а почему же тогда из Лабиринта не выходят трехногие люди? Я слышал, он может сменить облик и даже пол человека, ну, приделать ему вторую голову, например?

— Вот чудак! Да разве ж я знаю почему? Наверно, потому, что человек — он и есть человек. И не в силах из него Лабиринт овцу сделать. Вот скажи, почему он из рыб не делает птиц? Не знаешь? А я так даже и не интересуюсь! По мне, так лучше человеку третью ногу приделать — мужчине, конечно, — чем душу из него вынимать. Видал небось шуанов и шапу? Я бы вторую голову предпочел получить, чем таким стать. Хотя, говорят…

— Внимание!

— Слушай, последний вопрос. А почему та лодка вместе с нами не пошла? Вместе мы бы с этим прыгающим гадом легче управились.

— Это ты о корабле Идо? А сеть кто поставит? Сегодня сеть не поставишь — завтра полдеревни без рыбы останется. Ну, тихо, сейчас начнется.

— А если мы не вернемся?

— Придется ребятам завтра потрудиться — одним сеть выбирать. Но ты не бойся: надводного бифэня для Паоси прикончить — это тьфу, проще, чем хоботника раздавить.

Я усмехнулся: хоботником рыбаки называют местного гнуса, который отличается от комаров, водящихся в пригородах Хачинска, только ярко-алой окраской.

— Да поможет нам Огненная Черепаха!

— Она поможет, верь, — кивнул рыбак и ободряюще улыбнулся, обнажив щербатые зубы.

— Парус убрать, весла левого борта на воду!

Бессильно трепыхаясь, промасленное полотнище паруса поползло вверх, к поперечине, укрепленной на вершине мачты, плеснули весла левого борта. Паоси склонился к ложу большого арбалета и, повернув какой-то рычаг, направил стрелу в хмурое небо. В ровный плеск волн вторгся громкий всплеск и длинный шорох — Прыгающая Камбала плавно вошла в воду в сотне метров от лодки.

— Готовьтесь! — крикнул Паоси.

Руки вкогтились в весло, ноги слились с подставкой, тело превратилось в сжатую пружину, готовую мгновенно распрямиться, чтобы уберечь лодку от падающего бифэня. На спине моего недавнего собеседника буграми вспухли мышцы, не мускулы — опухоли толщиной с руку.

— Пошел! — выдохнул кто-то со стоном.

Послышалось громкое чмоканье, и из зловещесерых волн навстречу лодке вырвалось белесое извивающееся тело — словно носовой платок с черной окантовкой. То ли колоссальная манта, то ли скат, то ли ромб детского змея. Плоский, он совершал волнообразные движения, будто пытался пролезть в узкую щель между тучами.

Раздалось густое, басовитое пение тетивы, лодку резко толкнуло назад, обдав нас дождем брызг, и голос Паоси рявкнул:

— Левый борт!

— Хэх! — разом гаркнули гребцы левого ряда, уводя лодку в сторону, следом за ними и мы взрезали веслами упругую воду.

Необходимости в этом уже не было, мы выполняли маневр автоматически, внутренне смеясь и рыдая от счастья. Мы спаслись. Более того, мы победили!

Радостный крик Паоси возвестил о том, что он не промахнулся — стрела достигла цели. Казалось, это вовсе не длинная стрела из тяжелого темного дерева, с зазубренным кованым наконечником, а тонкая соломинка, еле различимая на фоне туч иголка ткнулась в неудержимо мчащийся на нас ковер и остановила его. Плоское тело бифэня дернулось, словно его свело судорогой, он метнулся в сторону и стал падать.

Оглушительный шлепок многотонной туши о воду, фонтан брызг и волна, качнувшая лодку, заставили нас бросить весла.

— Паоси! — нестройный, но искренний рев только что улизнувших от лютой смерти людей вырвался из двух десятков глоток и разогнал сгустившиеся над лодкой тучи. — Паоси!

Кто-то заорал псалом Огненной Черепахи, уберегшей своих детей, кто-то, покинув скамью, бросился обнимать Паоси, кто-то, сорвав с шеи амулет, швырнул его в океан: морские духи и на этот раз защитили — пусть примут дань любви и уважения от спасенных людей.

Сидящий впереди рыбак обернулся ко мне, на лице его блуждала сумасшедшая улыбка.

— Говорил я?! Говорил?! Живем, друг! — Он с размаху хлопнул меня по плечу.

Я ответил ему тем же, вложив в удар всю силу своего чувства:

— Живем!

— Дигуан! — еле слышно прошелестело над моим ухом. Я открыл глаза и увидел Дэя, сидящего на корточках и настороженно вглядывавшегося в темноту хижины.

— Пошли. Пока все спят, ты сможешь поговорить с Шун.

Я накинул плащ и вслед за Дэем вышел из хижины.

— Она знает, что я приду?

— Юги говорила ей, но я ведь тебя предупреждал, она немного не в себе… Ты куда, на площадь? Задами пойдем, а то копьеносцы увидят. — Он свернул за угол хижины. Луна огромным фонарем сияла на звездном небе, и незнакомые созвездия тревожно мигали, напоминая, как далеко занесло меня от дома, от привычной жизни.

Поселок спал глубоким усталым сном. Нигде не видно огоньков, не слышно звуков человеческого голоса. Спят намаявшиеся за день рыбаки, их жены и дети. Дремлют где-то в укромных уголках копьеносцы — что им охранять в деревне, где нет воров и нет убийц? Они тоже за день наработались, им тоже нужен отдых.

Обогнув наш поселок, мы крадучись подошли к хижинам Средней Луны, и Дэй сделал мне знак, призывающий остановиться и прислушаться. Заметить с центральной площади нас не могли, но если ночные караульщики надумают совершить обход деревни…

— Кажется, никого. Пошли.

Медленно и неслышно пробирались мы в тени хижин, пригибаясь, перебегали полосы лунного света, и вот наконец перед нами темным утесом возник длинный дом Мугао. Дэй тихонько защелкал языком, подождал и, услышав ответный сигнал, удовлетворенно хмыкнул.

— Иди. Юги не спит. В случае тревоги кто-нибудь из нас предупредит тебя.

Я благодарно сжал его худое оцарапанное плечо и, обойдя дом, вышел к торцу, обращенному к лесу. Отодвинул прикрывающую вход циновку и шагнул вперед.

Сначала я ничего не увидел, но постепенно глаза мои привыкли к сумраку. Наверно, я попал в нежилое помещение — вдоль стен стояли грубые, вылепленные местными мастерицами глиняные кувшины и высокие плетеные корзины, в которых здешние хозяйки хранят коренья, сушеные фрукты, вяленую рыбу и другие припасы.

Пробираясь в глубь комнаты, я едва не свалил массивную ступу, наступил на ворох тростника и споткнулся о стопку циновок.

Стараясь не шуметь, я обшарил дальние углы комнаты, но Шун нигде не было. Наверно, ребята напутали или что-то в последний момент помешало ей выйти ко мне. На всякий случай я тихонько позвал ее, но, не получив ответа, уже собрался было уходить, как вдруг внимание мое привлекла груда ветоши слева от входа. Нагнувшись, я разглядел торчащую из-под грязных тряпок руку и услышал прерывистое, всхлипывающее дыхание спящего человека. Раскидав обрывки истертой, засаленной дерюги, я обнаружил девушку, — вздрогнув, она распахнула ресницы и отшатнулась от меня. В глазах ее стоял такой цепенящий, смертельный ужас и отвращение, что мне захотелось немедленно исчезнуть из этой пропахшей болью и страданием комнаты.

Несколько мгновений Шун смотрела на меня как на мерзкого гада, потом узнала, и лицо ее искривила гримаса боли. Она закусила нижнюю губу, закрыла глаза, и из-под крепко сомкнутых век закапали слезы. Или в темноте мне это только показалось?

— Что с тобой? — Я осторожно тронул ее за плечо, но она отодвинулась и прикрыла лицо ладонями.

— Выйдем отсюда, нам надо поговорить, а здесь могут услышать. — Я протянул ей руку.

Неожиданно Шун отняла ладони от лица, в глазах ее полыхнула ненависть.

— Зачем ты пришел? — как ругательство, сорвался с распухших губ хриплый шепот, и я не узнал ее голоса. — Зачем ты пришел, я спрашиваю?!

— Я… Я хотел узнать, как ты живешь… Навестить… Я хотел тебя увидеть…

— Видеть? — Шун дернулась, будто коснулась оголенного электрического провода, и расхохоталась кашляющим смехом. — Пожалуйста! — Она скинула укрывавшие ее лохмотья и начала подниматься. — Ты это хотел видеть? Тебе интересно, что сделал со мной этот зверь? Смотри! — Она повернулась передо мной, словно демонстрируя новое, только что приобретенное по баснословной цене платье, хотя на самом деле была совершенно голой.

Я отшатнулся и вскочил на ноги. Красная пульсирующая пелена наползла на глаза и пропала. Вся спина и плечи девушки казались покрытыми замысловатым геометрическим узором — так густо они были исчерчены темными рубцами и запекшейся кровью. На груди и ногах расплывались кляксы синяков.

— Тебе интересно, как я живу? Отлично! Может, ты еще хочешь знать, что именно выделывало со мной это животное, пока ты ловил для него рыбу? Я расскажу! — Она сделала шаг вперед и, приблизив свое лицо к моему, захихикала. — Я расскажу. Я знаю, мужчинам это должно быть интересно!

Сошла с ума, пронеслось у меня в голове. Дэй предупреждал. Но что же они с ней сделали, если она стала такой?!

— Тихо! Слушай меня и пытайся понять. Мы можем убежать отсюда. Здесь есть один человек, он нам поможет. Мы возьмем старую лодку — тут их много, и за ними никто не следит — и поплывем к западным купцам. Эрфу нас примет. Будь готова в одну из ночей, Юги скажет тебе…

— Кха-кха-кха! — Шун со стоном рассмеялась. — Я и так готова. Утром, вечером, каждую ночь… Но зачем мне бежать? — Она говорила свистящим шепотом, а мне казалось, что голос ее гремит, как набат. — Я попала в ска-зоч-ну-ю страну! О, мне здесь очень нравится! — Глаза ее смотрели куда-то мимо меня. — Тебе бы тоже понравилось, если бы ты знал… — Она подавилась смехом.

Только тут до меня наконец дошло, что прежней Шун больше нет. Веселую и бесстрашную девушку убили в этом грязном вонючем логове. Вместо нее осталась тень человека, карикатура на него, осталась дикая сумасшедшая кукла. Черные тени под ввалившимися глазами, искусанные губы, хриплый голос, бормочущий абракадабру, горящий безумием взгляд, и главное — застывшее на лице выражение отвращения, боли и скорби… Все это были черты другого человека. Спазма сжала мне горло.

— Шун! Шун, ты узнаешь меня? Я Дигуан, я вместе с Итсу и Эхуанем шел с тобой через лес! Ты помнишь меня?! — Я вцепился в плечи девушки. — Посмотри, ты должна вспомнить меня!

Бессмысленный смех Шун внезапно прервался.

— Дигуан? Дигуан… Нет, я не помню такого имени, но тебя я знаю. Ты шел с нами через лес. Но это не важно. У тебя есть огниво? Ну, что-нибудь, из чего можно добыть огонь? Нет? У, дрянь, негодяй, мерзавец, зачем же ты тогда пришел? — Голос ее, до этого словно придушенный, стал громче и звонче. — Уходи или достань огня. Достань мне огня! Этот дом достоин огненного погребения. Пусть все, все, все, кто живет в этом доме, сгорят в огне! Живьем! Достань мне огня! — Она потянулась ко мне, скрюченные пальцы застыли возле моего лица. Я попятился, с трудом отводя взгляд от горящих глаз Шун.

Что-то звякнуло под ногами, я опустил голову и увидел на левой щиколотке Шун узкое металлическое кольцо, прикрепленное цепью к одному из столбов, поддерживающих крышу дома.

Шун дернула цепь и от бессилия скрипнула зубами, потом снова вперила в меня темные, лихорадочно блестящие глаза.

— Ты знал Итсу, ты знал Эхуаня — их именами заклинаю тебя, достань мне огня! Я прошу, я требую — достань! — Последние слова она выкрикнула визгливым, истошным голосом.

Ее крик еще звучал в моих ушах, когда в дверном проеме показалась голова Дэя.

— В доме тревога, бежим!

— Достань мне огня, человек!

— Сегодня ночью она умерла, — сказал Дэй, прикрепляя к остроге наконечник кожаным ремешком.

Я промолчал. Этого и следовало ожидать — на что Мугао сумасшедшая в доме? Значит, я опять опоздал.

— Кто умер? — спросила Тайши, входя в хижину.

— Да нет, это мы просто так, — пробормотал я. Тело у меня после эпопеи с промыслом тупо болело и ныло — врать не хватало сил.

— Просто так? — переспросила Тайши, выразительно посмотрев на Дэя, после чего тот поспешно выскочил на улицу.

Не взглянув на женщину, я отвернулся к тростниковой стене и натянул на плечи кусок холста, заменявший мне одеяло. Последние лучи солнца, льющиеся через дверной проем, падали на стену, образуя рельефный рисунок. Вчера его очертания напоминали летящего над морем дракона, сегодня тень на золотистом фоне была похожа на всадника, мчащегося на горячем коне. Я прикрыл глаза.

Тайши тихо шуршала за моей спиной — стряпала на завтрашнее утро. В последнее время я мало видел мою официальную жену: лодки уходили на промысел чуть свет, и, хотя возвращались мы не поздно, у меня после непривычной работы едва хватало сил доплестись до дому и, наскоро поев, завалиться спать. Тайши, обычно молчаливая, не допекала меня разговорами, кажется, она была вполне довольна тем, какое место я занял в доме. Если возникала необходимость, я помогал ей по хозяйству, с удовольствием играл с ее мальчиками, стараясь заменить им отца и передать кое-какие знания, полученные мною в прежней жизни и способные сослужить им здесь добрую службу. Ну и разумеется, я был благодарен ей за заботу, за то, что она выхаживала меня, когда жизнь едва теплилась во мне, и поставила на ноги.

В общем, мне здесь было хорошо, и, если бы не Шун, если бы не Лабиринт, продолжавший калечить людей и плодить смертоносных монстров, бороться с которыми становилось с каждым годом все труднее, я бы, наверно, отказался от мысли о побеге, посетившей меня, едва я пришел в сознание в хижине Тайши. Действительно, другого такого дома мне уже не найти, это был мой дом — ребята меня любили, Тайши была хорошей хозяйкой и не требовала больше того, что я охотно давал ей по доброй воле. Однако Лабиринт продолжал творить зло, и, сколько бы я ни говорил себе, что меня это не касается, согласиться с этим было невозможно.

Три года назад, когда погиб муж Тайши, рыбаки имели пять лодок. Раньше их было еще больше. Судьба Дэя, Няо, Юги и других деревенских детей была очевидна. Несмотря на все ухищрения местных умельцев — гуди-гуди, шипы на лодках и большие арбалеты, — бифэней становится все больше, и недалек тот час, когда от деревни не останется и следа. Но что ждет рыбаков, если они уйдут в глубь острова? Я был в Городе и знаю, что распад купеческих колоний — дело ближайших лет. Кому-нибудь из нынешних рыбаков, может, и удастся покинуть остров и обрести за океаном вторую родину, но остальных ждет Лабиринт: в лесах им не укрыться, — я вспомнил Зрящую Плоть и поежился.

Пока существует Лабиринт, у островитян не будет будущего, но они этого не понимают. То есть купцы-то понимают, но что им до будущего? Они не собираются связывать свою жизнь с этой выморочной землей. А рыбаки верят в милость Огненной Черепахи. Может, и есть среди них зрячие — в Совете старейшин, например, — но обращаться к ним после того, что сделали с Шун… Не они сделали, но раз они зрячие — значит, видели, а если видели и молчали…

Я не знал, что можно предпринять в такой ситуации, но ясно было одно: предвидеть гибель людей на острове — пусть слепых, пусть заблуждающихся — и продолжать жить как ни в чем не бывало я не смогу. Надо пробираться к Эрфу — может быть, он знает что-нибудь о Лабиринте? Ведь была же какая-то причина его появления, есть же у него начало, а раз есть начало — значит, должен быть и конец, и надо его найти. И кто может сделать это, если не я, ведь мое изобретение — это тоже своего рода Лабиринт…

Казалось бы, совесть не должна меня мучить — папки с расчетами сгорели в сереньком «Москвиче», — однако чувство вины не проходило. Хуже того, оно преследовало меня, как запах едких духов, и становилось все сильнее и сильнее. Вероятно, этому способствовало все то, чему я был свидетелем на острове: корабль, потерпевший крушение в Западной гавани, ушедшая в Лабиринт Се, самоубийство Чанси, гибель Итсу и Эхуаня, смерть Шун. Ведь не для того же мне дано было все это пережить, чтобы мирно доживать свои дни в хижине Тайши?

Я должен бежать из деревни — это очевидно, но как быть с Дэем? Втайне от всех он чинит старую лодку, которую мы уволокли из заброшенного поселка в укромное место. Мальчишка утверждает, что скоро работа будет закончена, и у меня нет оснований ему не верить. Сам я без колебаний рискну отправиться на ней к западным купцам, несмотря на свое неумение управлять лодкой, капризы океана, бифэней, ждущих свою жертву за оградой Рыбачьей гавани. Но ведь Дэй непременно увяжется за мной — это видно по его глазам. Не имея четкого представления о своих дальнейших действиях, я — в ответ на вопрос, зачем мне нужна лодка, — путано и невнятно объяснил ему, что влечет меня в Западную гавань, и, кажется, он понял мои слова слишком хорошо. Я не могу взять его с собой, переход связан с риском, да что там, это смертельно опасное дело, шансов уцелеть почти нет, но, с другой стороны, он разумен не по годам и вполне подготовлен для того, чтобы самому выбирать свою судьбу. Кроме того, он видел Шун… Он все равно уйдет из деревни, даже если я не возьму его с собой, и, возможно, для него это будет лучший выход. Потому что Дэй не забудет ни Эхуаня, ни Шун. Не забудет и не простит. А что ждет мальчика за убийство главы Совета старейшин — известно…

Я проснулся от яркого солнечного света, проникавшего сквозь щели в стене хижины. Время близилось к полудню, и первым моим чувством было удивление: почему Тайши не разбудила меня — лодки давно уже ушли. Может быть, старейшины решили, что сегодня неподходящий день для промысла? Такое уже случалось на моей памяти.

Лениво улыбаясь и радуясь свободному дню, я все еще лежал на своей циновке, когда в хижину вошла Тайши. Минуту-две она молча стояла на пороге — так, что был хорошо виден ее силуэт. Несмотря на рождение двух детей и, в общем-то, тяжелый каждодневный труд, у нее сохранилась фигура юной девушки. Хотя надо отметить, что большинство женщин деревни выглядели привлекательными даже на пороге старости. Пожалуй, ноги у Тайши были чуточку толстоваты, но и это не портило общего впечатления.

— Проснулся?

— Да. Почему ты меня не разбудила?

— Я сказала Мугао, что ты нездоров.

— Зачем?

— Зачем ты встречался с Шун?

— Я… Ну, мне хотелось знать, довольна ли она своим новым положением. Все же мы вместе шли через лес…

— Ты предложил ей бежать из деревни?

— Видишь ли…

— Она сама это рассказала. Огненная Черепаха отняла у нее разум, и она не знала, что можно говорить, а что нельзя. У тебя тоже Черепаха отняла разум? Разве ты не знаешь, что за побег Совет старейшин приговаривает к смерти всю семью беглеца? Ты желаешь смерти мне и моим детям? За что?

— Но ведь я не настоящий твой муж и не отец твоих детей!

— Кто объяснит это Совету, когда тебя здесь не будет? И какое им дело до того, спал ты со мной или нет? Тебя назвали сыном Огненной Черепахи — и значит, для всех ты мой муж.

Я привстал со своего ложа, но Тайши жестом остановила меня.

— Чему ты учишь моих мальчиков? Почему Дэй стал прятать от меня глаза?

— Я не учу их плохому.

— Возможно. Но Мугао уже косо на них смотрит.

— Что же он не возьмется за меня? Наверно, Огненной Черепахе будет угодна такая жертва — человеческая кровь лучше рыбы и фруктов.

— Думаю, что лучше. Это я умолила Мугао не трогать тебя.

— Для чего ты это сделала? Если бы меня принесли в жертву, ни тебе, ни детям ничего бы не угрожало.

— Нет. Но Дэй… Он любит тебя. Впрочем, это не главное. — Тайши шагнула вперед и присела на корточки возле меня. — Дигуан, я ведь женщина! Или ты этого не видишь? Мой муж уже давно ушел к Огненной Черепахе, и мне грустно спать одной. — Она не мигая смотрела на меня темными матовыми глазами.

— Да, но… — промямлил я, уже зная, чем все это кончится.

Любовь… Это ведь еще и тревога за будущее, страх одиночества, привычка и желание иметь опору, а может быть, и божка, на которого можно молиться.

— Если ты убежишь, тебя скорее всего поймают и убьют. Меня и мальчиков убьют наверняка. — Она помолчала, давая мне возможность осмыслить ее слова. — Если ты останешься и через год у нас не будет ребенка, ты предстанешь перед Советом старейшин. А наказание у нас, ты знаешь, одно за все проступки. Деревне нужны дети. Нашему роду нужна свежая кровь. Так говорит Мугао, — жестко закончила Тайши.

— А…

Не тратя слов, она сорвала прикрывавшую меня холстину и положила мне на живот горячую тяжелую ладонь. От женщины пахло дымом и веяло жаром, как от раскаленного куска железа. Во всяком случае, когда она склонилась к моему лицу, меня словно обдало огненным ветром.

— Я хочу, чтобы ты жил. Я хочу, чтобы по поселку бегало много ребят, похожих на тебя, — сказала она, и мне показалось, что этих слов я ждал всю жизнь.

— Тебе же темно здесь читать!

— Нормально.

— Прекрати портить глаза, не люблю очкастых!

— Вера…

— Витя, не надо… Ты так никогда не поправишься. Погоди, вот разрешат тебе вставать…

— Чего годить-то! Я и так живее всех живых!

— Отстань, говорю! Мне полудохлых поклонников не надо.

— Ну уж, сразу и полудохлых.

— Извини. А знаешь, к мумии друг из Хачинска приехал.

— Какой такой друг?

— Виллер какой-то. Александр Дмитриевич. Сидит сейчас внизу, в холле, ждет приемного часа.

— А родственники?

— Нету у него родственников. Слушай, а почему от тебя жена ушла?

— Жена? А ты откуда знаешь?

— Кто хочет, тот узнает. В медкарту посмотрела, да и приятель твой говорил.

— Что еще за приятель такой болтливый сыскался?

— Не знаю. В пятницу приходил. Носатый, с раздвоенным подбородком.

— Генка? Приставал, что ли?

— Почему обязательно приставал? Просто мы на лестнице разговорились.

— И со многими ты так разговариваешь?

— Как?

— Ну как со мной.

— Зачем ты так? Ты ведь знаешь.

— Прости, Вера…

— Витя…

— А Генку гони в шею, он тот еще фрукт!

— Ты тоже.

— Вера…

Волна с силой ударила в борт, окатив нас потоками холодной воды.

— Поворот налево! Возвращаемся в деревню. Сегодня молений Огненной Черепахе не будет! — хрипло прокричал Паоси, не обращая внимания на двух стариков, повисших на его руках и что-то вдохновенно шамкающих беззубыми ртами.

Киви — гребец, сидящий передо мной, — обернулся и буркнул:

— Ты хотел видеть Лабиринт — смотри, а то поздно будет.

Лодка начала разворачиваться, а я не мог оторвать глаз от гигантской двурогой скалы, вздымавшейся из океана справа от меня. Кое-где на склонах ее теснились рощицы невысоких деревьев, на пологих площадках зеленела сочная трава, и даже на расстоянии можно было различить темные отверстия пещер, испятнавшие белый камень. Так вот он какой, Лабиринт, — белый двузубец на фоне темно-фиолетовых туч и черных волн!

— Весла правого борта на воду! Цино, убавь парус!

Мы налегли на весла, лодка, раскачиваясь и скрипя под ударами волн, закончила поворот.

— И за что напасть такая! Все сидят себе дома, а ты тут мокни! — пробормотал Нийо, мой сосед слева.

Я повернулся и задал давно интересовавший меня вопрос:

— А почему, собственно, сюда послали именно наш корабль?

Из-за надвигающейся непогоды три лодки не вышли сегодня на промысел, нашу же отправили для совершения торжественных молений. Одному из местных пророков приснился вещий сон, смысл которого заключался в том, что, если принести Лабиринту щедрые жертвы, он перестанет насылать на рыбаков бифэней. Невзирая на риск и явную несуразность затеи, экстренно собравшийся Совет старейшин санкционировал нашу экспедицию, хотя океан вокруг Лабиринта, по понятным причинам, считался местом проклятым, и моления здесь совершались всего пять или шесть раз за все время существования деревни Трех Лун.

— А кого же еще посылать? — мрачно удивился Нийо. — Каждый из кораблей принадлежит своему поселку, а на нашем — команда смешанная. Кого же и посылать, как не нас. Во-первых, тогда будет считаться, что в жертвоприношении приняла участие вся деревня, а во-вторых, если мы потонем или нас бифэни сожрут, не так жалко будет. Ты думаешь, почему Паоси тогда вызвался с Янгунем сразиться? Рыбы-то в обоих кораблях одинаково было.

— Так почему же?

— А потому, что так заведено. Совет всегда нас на опасное дело определит. Да ты не знаешь, что ли, что у нас команда в основном из штрафников состоит?

Ответить я не успел — длинная волна с грозным урчанием накрыла лодку. Вал с шипением обрушился на нас и схлынул, лодка, подобно поплавку, выскочила на поверхность.

— Эй, на руле! Спишь?! Потопить нас хочешь?! — проревел Паоси, мощным голосом перекрывая гул разгневанного океана.