Город, который сошел с ума

ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ

Васильев зарыдал и проснулся от этих рыданий. Проснулся, и когда сообразил, что он не на площади имени Вождя, а в своей кровати, то обрадовался. Только напрасно он это делал. Потому что нависала над ним пахучей плотью Валентина из кулинарии. И из всей одежды была на этой Валентине одна кружевная наколка на голове.

– А вот, золотой ты мой, мы сейчас пивка. – сладко запела Валентина, протягивая Васильеву банку чешского пива. – Мы пивка глотнём и всё у нас пройдёт, как и не было.

Валентина щебетала и умилялась, как старая дева над коляской с чужим ребёнком.

– Как Вы тут? – прохрипел Васильев, но банку с пивом взял. – Кто Вы?

Ну, это Васильев лукавил, скажем откровенно. Потому что прекрасно он узнал вчерашнюю кулинарную работницу Валентину. А вот почему он к ней не признался – пусть это лежит на Васильевской совести мрачным чернильным пятном, или, того хуже, тяжким грузом.

– Где я? – продолжал хитрить Васильев и играть наивняка.

– Дома, котик! – просюсюкала Валентина. – В своей постельке. Не надо бояться, миленький – я тебя в обиду не дам.

– А Вы, собственно… – усомнился Васильев в правомочности присутствия этой случайной знакомой в своей квартире. – Да… собственно… как Вы тут оказались?

– Очень просто. – вздохнула Валентина и начала одеваться. – Иду с работы – смотрю у подъезда мужичок валяется. Вроде ничейный. Присмотрелась – это же утренний клиент! Не могла же я тебя на асфальте бросить, как окурок какой? Ключи у тебя в кармане были. Вот принесла. Уложила. Ох, и страстный же ты мужчина! – Валентина почмокала губами, изображая восхищение. – Раньше я думала такие только в кино бывают.

– Какая страсть! – возмутился Васильев – у меня даже обувь не снята… И носки тоже.

– Глупый! – ненатурально восхитилась Валентина. – Это дело не ногами делают. Можно носки и не снимать. Это дело вполне и в валенках можно.

Потом Валентина обулась и посерьёзнела:

– Сейчас, маленький, я на работу пойду. А завтра мы с тобой в ЗАГС двинем заявление подавать. Так что собирайся с духом. Я уже отгул взяла.

Васильев остолбенел. Но довольно быстро пришёл в себя:

– В какой это такой ЗАГС, интересно мне? Я что, предложение Вам делал? И ваще я женат. Причём, дважды.

Валентина только рассмеялась:

– Как же! Дождёшься от вас, кобелюк, предложения! Вас надо хватать за яйцы и в ЗАГС волочь, пока не опомнились. А что ты думал, донжуан хренов? Попользовался девушкой и в кусты? Нееет! Не на такую напал. А насчёт жён своих – не надо сказок. У меня в руках документ. Называется паспорт. Понял? А там нет ни одной отметочки о законном браке.

Валентина достала из сумочки Васильевский паспорт и торжествующе потрясла им.

Только зря это она делала. Потому что из стенки высунулась косматая лапа выхватила паспорт и снова исчезла в стене.

– Константин! – радостно ёкнуло у Васильева внутри.

А Валентина растерянно осматривалась вокруг себя. Ей казалось, что она уронила на пол такой важный для неё документ. Но паспорт, как будто испарился. Тогда Валентина так строго и беспощадно посмотрела на Васильева, что он понял – вот это и есть его последние минуты жизни на этой грешной земле.

– Где? – коротко и хрипло спросила Валентина. И подойдя к Васильеву поближе, добавила:

– Куда дел, фокусник херов? Я же тебя, стручок, вот этими руками задавлю, если не скажешь.

Васильев покрылся холодным потом, но Константина не выдал.

– Ты сообрази, падла. – продолжила Валентина. – Ты сообрази, что выхода у тебя нету. Я же с родителями живу. У нас в двухкомнатной квартире четыре семьи. Ты понял, женишок? Не понял? Счас поймёшь!

И Валентина размахнулась.

– Это всё! – промелькнуло в голове у Васильева. – Это пиздец!

Васильев закрыл глаза и стал ждать неминуемую плюху. Но вместо плюхи раздалось мелодичное:

– Уйди, сучка! А то глаза выцарапаю!

Рядом с Валентиной стояла на задних лапах чёрная пантера и замахивалась на невезучую невесту правой передней.

Валентина охнула, подхватила сумочку и выбежала, на ходу обещая написать куда следует.

– Закури, женишок. Очухайся. – кошка Милка протянула Васильеву пачку сигарет.

– Спасибо. – пробормотал Васильев. Сел на край кровати и вынул трясущимися руками сигарету.

Милка щёлкнула зажигалкой и дала Васильеву огоньку.

– Службу несём, рядовая Милашкина? – съехидничал Васильев, затянувшись. – А где же сержант Константинов?

– Тутока я. Где мне быть? – Константин вышел из стенки и уселся в кресло. – Мы это не по службе, а по дружбе так сказать. Ты же пирожные покупал.

– Заботился иногда. – добавила Милка.

Мы вот… – бормотал Константин. – И мебелишку, значит, вернули… и прочее имущество. Потому что по – человечески… А как же?

– Спасибо, братцы. – расчувствовался Васильев. – Сейчас сижу и думаю, что за всю жизнь ко мне никто и никогда по – человечески не относился. Все как – то…

И Васильеву снова захотелось заплакать. Но он сдержался.

– Ладно уж, Петрович, не горюй. – по – своему поняла Милка Васильевскую чувствительность. – Эту Валентину тоже понять можно. На раскладушке в кухне спит. Никакой половой жизни, не говоря уже о любви. Тут кто хочешь озвереет.

А Константин добавил:

– Ты это, Петрович, того… Там на кухне коньяк есть. Мишка вчера принёс. И закусить конкретно. Только ты не напивайся очень с утра. А то вечно…

Васильев подумал, сказал что очень не напьётся и пошёл в кухню. Там он дрожащей рукой налил рюмку коньяку, выпил, закусил колбаской с начал оживать:

– А вот объясните мне, други мои…

– Нет, Петрович, и не проси! – встрял нахальный Константин. – Мы бы и рады объяснить, да ты не поймёшь.

– Да. – мяукнула Милка.

Она уже стала обычной кошкой и тёрлась Васильеву мордочкой о ноги.

– Вы что? За дебила меня держите, что ли? – возмутился Васильев. – Это значит, вы считаете, что необразованный домовой из – за печки понимает то, что специалист с высшим образованием понять не в силах?

Тут Васильев даже загордился сам собой и приосанился.

– Образование тутока ни при чём. – начал разглагольствовать Константин. – Образование – это, к примеру, когда ничего не было, а потом – раз и образовалось. А в твоём случае, Петрович, образование штука бесполезная, потому что только мешает.

– Вот взял бы и подумал, – вставилась Милка, – А почему это ты из Города уехать не можешь?

– А почему? – тупо спросил Васильев.

– А потому. – доходчиво объяснила Милка.

И Константин продолжил:

– Это, типа, от себя не уйдёшь.

Васильев покурил, аккуратно затоптал окурок в пепельнице и осторожненько спросил:

– Вы что это? Вы намекаете, что Город и я – это одно и тоже?

– Догадливый какой! – восхитилась Милка и от восторга замурлыкала.

– Это значит… – продолжал Васильев гнуть свою линию, – Это значит, что, если Город сошёл с ума, то и я не вполне… – и Васильев замысловато покрутил пальцами возле правого виска.

– А как же! – обрадовался Константин. – А как же! Сам подумай – может ли нормальный человек с домовым разговаривать? Нормальный человек в таком случае пугаться должен и вызывать «скорую помощь» с милицией.

– Правильно. – согласился Васильев и тут же спохватился:

– А что же делать? Должен же быть какой – нибудь выход?

– Ты, Петрович, короче, вот… – разъяснил Константин. – Ты это… зачем в Город приехал? На могилки сходить? Так сходи. А то всё пьянку пьянствуешь.

– И то верно. Согласился Васильев и двинул в ванную.

И уже через полчаса чисто выбритый и в новом галстуке сидел Васильев в трамвае и трясся в сторону Городского коммунального кладбища.

Вагон был пуст, уютно поскрипывал на ходу и можно было сколько угодно любоваться, проплывающим в окне, урбанистическим пейзажем. Вот уже остался позади корпус института, выкрашенный в непонятный цвет, вот густая тень вековых тополей сменилась ярым солнцем эстакады, вот замелькали частные домишки предместья…

Васильев вышел на пустующей остановке и побрёл по улочке под названием «Тихая». На ступеньках похоронного бюро, что располагалось у самых кладбищенских ворот, сидел старинный друг Васильева, гравёр мастерской по производству памятников, Лев Андреевич Борщёв. Он покуривал и неспеша тянул пивко.

– Вот скажи ты мне, Петрович, – обратился Лев Андреевич к Васильеву. – Ты когда свою бабу трахаешь? По – утру или на ночь?

– А разница есть? – улыбнулся Васильев.

– Разница огромная! – серьёзно ответил Борщёв, окупорил о деревянную ступеньку пивную бутылку и протянул эту бутылку Васильеву.

Васильев сделал пару глотков и поставил бутылку рядом с Львом Андреевичем:

– Ты подожди, Андреич! Посиди немножко, а я сейчас приду. Хочу к своим на могилку забежать.

– Это дело. Это правильно. – одобрил Борщёв и закурил.

Васильев скрипнул кованой калиткой и очутился в тени и комарах. Почему на старых кладбищах столько комаров – это, несомненно, загадка природы, но это так, и мало кто с этим будет спорить.

Васильев начал протискиваться по узкой тропинке между могильных оградок и успел несколько раз больно обжечься крапивой пока добрался до своей оградки. Там за немудрёным сооружением, сваренным из металлических труб, стоял бетонный памятник на двоих и, как положено, столик и две скамеечки. На одной из этих скамеечек сидела мама Васильева в траурном чёрном платке.

– Спасибо, Олежка, что пришёл. – сказала она не оборачиваясь. – Сейчас посидим немного и поедем домой. Сегодня же сороковины. Надо помянуть по – человечески. Шура там уже накрыла всё, наверное.

– Боже мой! – ужаснулся Васильев, – Неужели она не видит своей фотографии на памятнике?

Васильев достал из кустиков, посаженных по периметру, ведёрко, принёс воды, полил цветы в нагробниках и только потом сказал:

– Конечно, мама, я приду. Я обязательно приду.

– Вот и хорошо. – улыбнулась мама. – Я поеду домой, а то уже соседи, наверное, собрались.

Она поднялась со скамеечки, одёрнула платье и поплыла, пронизав насквозь массивный памятник чёрного гранита с надписью: «Ивану Филипповичу Странного, корнету 114 гвардейского полка. Спи спокойно, наш дорогой».

Васильев посидел немного, покурил и, поймав себя на мысли, что скорби он не испытывает, пошёл к выходу. В этот раз он пошёл другой дорогой и остался доволен, потому что здесь не было крапивы.

Лев Андреевич сидел всё там же, наслаждаясь тёплым бутылочным пивом. Васильев только присел рядом, как Борщёв продолжил начатую тему:

– И все – таки, Олег, когда ты жену трахаешь? Утром или вечером?

Васильев замялся:

– На ночь, как и все люди. Да это не так уж и важно…

– Ой, как важно, Олежек. Ой, как важно. – не согласился Лев Андреевич. – От этого твоя нервная система страдает. Ты её на ночь трахнул – заспит, зассыт, утром встанет, как тигра ходячая. А если ты её с утра приласкал – весь день будет радостная бегать.

Лев Андреевич собрался было развить эту тему, да из дверей похоронки выбежали две девицы в трауре.

– Наташка! – завизжала одна из них. – Какая же ты счастливая! Квартира, машина, дача – всё твоё! И, вдобавок, профсоюз похороны оплатил!

– Да уж! – гордо подтвердила вторая, и они, скорбя и поддерживая друг – друга, пошли к остановке трамвая.

– Видишь, Олежка. У каждого своё счастье. – начал рассуждать Борщёв. – Кому война, а кому и мать родна.

Но Васильев перебил:

– Андреич! Скажи хоть ты мне – из Города можно уехать или это… А то творится хрень какая – то. Не пойму – то ли я с ума сошёл, то ли все остальные.

Борщёв даже крякнул от удовольствия – так он любил давать советы:

– Конечно, можно. А как же! Ты, Олег, к цыганам сходи. Они к месту не привязаны. Народ свободный. Они знать должны. А все эти заморочки в голову не бери. Ты сколько в Городе не был? Двадцать лет. Конечно, напридумывал себе там, в своей Америке. Что ж ты хочешь?

И снова Васильев трясся в трамвайном вагончике. И снова тупо рассматривал Городские прелести. Хотелось поговорить, а поговорить было не с кем. Только в торце вагона двое подвыпивших мужиков выясняли кто сколько дал на выпивку, и кто при этом выпил на халяву. И так они это вкусно обсуждали, что Васильев, как только вышел из трамвая, забежал в магазинчик на углу и взял бутылку Агдама.

Вооружённый этой бутылкой, которую в народе называли «фауст патрон», он прошёл к реке и устроился в кустиках лозняка на дамбе.

Васильев зубами сорвал пластиковую пробку, выпил глоток и передёрнулся отвращения.

– А ведь пили в молодые годы. – подумал он. – Пили. И как же хорошо шло под разговоры, под гитару, под стихи! А ведь «чернила» эти хуже не стали. Это я стал хуже.

Вот, подумал так Васильев и пригорюнился, глядя на бакен, что покачивался в мутной воде.

И только он успел разгореваться как следует, как на колени Васильеву упал скелетик тополиного листа. Ажурная конструкция прожилок. Тело листа, видимо, давно сгнила, а вот эта арматура осталась.

Васильев взял этот лист за охристый хвостик и тут же лист он покрылся слоем прозрачного льда и наступила зима. И влюблённый Васильев стоял в этой зиме, показывая обледеневшее кружево листа своей сокурснице Оленьке.

Оленька умилилась этой красоте и поцеловала Васильева мягкими губами.

И Васильев так восторженно ответил что оба они упали в сугробик возле самой воды.

Васильев был вне себя. Его распирало и крутило. Он то воспарял, то падал. И дошёл до того, что вскочил, разделся и прыгнул в реку. Вдоль берега шла промоина метров двадцати шириной: течение здесь было такое, что лёд не схватывался.

Васильеву перехватило дыхание холодом и понесло. Он моментально отрезвел и с ужасом подумал, что через полкилометра его просто затянет под лёд. Васильев стал выгребать к берегу, но пугающе медленно выгребать. И вышел, пошатываясь, когда до ледяного покрова оставалось совсем ничего.

Васильев бежал по ледяной кромке берега, резал ступни ледышками, и благодарил Бога, что у него хватило ума раздеться. В одежде он бы не выплыл.

Он добежал до места, кое как оделся и отпил из бутылки. Хорошо отпил. Как надо. Ольги не было. И Васильев пошёл в общагу. Там, вылущивая ледышки из волос, он терпеливо выстоял очередь к телефону – автомату. Трубку взял Ольгин папа и убедительно попросил Васильева больше не звонить.

– Нам в семье только сумасшедших не хватает! – сказал Ольгин отец.

Васильев с ним согласился и пообещал больше с Олей не встречаться.

Мрачный поднялся Васильев в комнату. Там Матвейка с истфака делился своим богатым опытом. Они пили всё тот же поганый Акдам и Матвейка «поливал» за свою семейную жизнь. Он пару месяцев назад женился на даме, которая была старше Матвейкиной мамы лет на десять. И вот теперь рассказывал что к чему:

– Какая любовь, ребята? – пухлая мордочка Матвейки скривилась. – Какая любовь? Где вы её видели, эту любовь? Мне просто удобно. Обо мне заботятся. Я имею бабу когда захочу, а не тогда, когда она соизволит мне дать. У меня гарантированный завтрак и обед. И носки у меня чистые, между прочим.

Васильев переоделся в чистое, подошёл к столу, налил сам себе полстакана «портика», выпил, и влепил Матвейке оплеуху.

Тот свалился со стула и заверещал про милицию. А Васильев не стал ожидать продолжения и ушёл.

– Господи! Какой же я был придурок! – говорил сам себе Васильев, потягивая портвейн. – Боже ты мой! Мне надо было просто оттрахать эту Оленьку и дело с концом. И никаких проблем.

– Оля! Ты знаешь, что я для тебя могу сделать всё, что ты захочешь! – раздался восторженный тенорок.

Васильев раздвинул прутья лозняка и удивлённо посмотрел на владельца тенорка.

На берегу стояла парочка. Ну, дети жалкие, что уж тут говорить! Васильев и умилиться не успел как «Тенорок» разбежался и прыгнул в реку. И сразу стало понятно, что плавать этот мальчонка не умеет, а если умеет, то в ванной.

Помогите! – пискнула девчонка. – Ванечка! Куда же ты? Ты же утонешь!

Васильев вскочил и побежал вдоль берега. Там, впереди река делала поворот и Васильев надеялся, что мальчонку вынесет ближе к берегу. Так оно и вышло. Васильеву оставалось только зайти в воду по пояс, схватить этого Ванечку за шиворот и вытянуть на берег. На берегу Васильев врезал «герою «по морде и скомандовал:

– Бегом, мать твою!

А когда добежали до места, Васильев влил пацану остатки портвейна в рот и спросил у девицы:

– До дома далеко?

– Нет. Не очень. – пискнула она.

– Тогда ноги в руки – и бегом!

И они побежали.

Васильев посмотрел на свои брюки, уже обледеневшие, и пошёл домой.

– Всё это было. – бормотал он на ходу, – Всё было и ничего нового. Нет и не будет.

Стоило ему выйти на центральную улицу, как летний вечер вернулся, и, пока Васильев шаркал по асфальту, одежда почти высохла.

– Ну, вот! Здрасте вам! – заворчал Константин, когда Васильев переодевался. – Опять нажрался где – то. Ну, что с тобой делать, прям, ума не приложу? А ведь завтра тебе работать. «Пророка» читать.

– Не ссы! Прочитаю. – заверил Васильев, устраиваясь в постели. – Читать – это не писать. Так что не переживай.