Город у моста (Репортажи из Англии)

При этой системе оказывается длительное, комбинированное воздействие на психику человека. Его голову заключают в светонепроницаемый колпак. Используются специальные шумовые раздражители. Узнику не дают спать, его оставляют без воды и пищи. Его заставляют стоять в наклонном положении, упершись руками в стену. Такое истязание вызывает болезненные галлюцинации и обмороки, потерю чувства времени и пространства, психические расстройства.

- Я был студентом юридического факультета, слушал лекции о несравненных достоинствах английского права, об идеалах справедливости, о неприкосновенности личности жилища, о том, что любой человек считается невиновным, пока не доказана его вина. И вдруг меня схватили и упрятали за решетку, - с сарказмом рассказывал мне в Белфасте один ирландец. - "Где же прославленная неприкосновенность личности?" - спросил я своего профессора, который навестил меня в концлагере. Пришлось напомнить ему сложенный еще в прошлом веке каламбур: если Британия - бастион демократических свобод, то мы, ирландцы, - узники этого бастиона.

Вести об истязаниях просочились в печать, вызвали многочисленные протесты за рубежом, особенно среди населения Ирландской Республики. Под нажимом общественности Дублин официально возбудил дело против Лондона, направил жалобу Европейской комиссии защиты прав человека.

В итоге расследование, продолжавшегося без малого пять лет, комиссия установила, что Великобритания виновна в нарушении статьи третьей Европейской конвенции о правах человека, запрещающей пытки, бесчеловечное и унизительное обращение с заключенными. Выяснилось также, что указанные методы применялись в Ольстере не по инициативе непосредственных исполнителей, а по решению высших инстанций.

На открытом судебном процессе "Ирландия против Великобритании" Лондон оказался перед международным судом в роли ответчика по делу о правах человека. Ольстерский нарыв, этот болезненный чирей на самовлюбленном челе британской демократии, открылся взорам мировой общественности во всей своей вопиющей неприглядности.

"Британцы с негодованием осуждают притеснение в других частях мира, оставаясь слепыми к его существованию на собственном заднем дворе", - писал американский историк Лебоу в книге "Белая Британия и Черная Ирландия". Судебный процесс в Страсбурге был наглядной иллюстрацией этих слов.

Вздыхая о злосчастной судьбе Ольстера, английский либерал не преминет посетовать, что движение за гражданские права лишь подлило-де масла в огонь, породило тот порочный круг насилия, который теперь никто не может разорвать. Не уместнее ли задуматься: что же породило само движение за гражданские права на территории, которая считается составной частью Соединенного Королевства?

Самовоспетая английская демократия никогда не распространяла себя на Ирландию - ни до, ни после ее расчленения. Молчаливо предполагалось, что с ирландцами можно не церемониться, что в Ольстере нет нужды обременять себя показными атрибутами парламентской демократии, видимостью свободной борьбы политических сил; что для расправы с инакомыслящими там годятся более примитивные средства.

Со времени раздела Ирландии управление Ольстером неизменно основывалось на репрессивных законах. Еще в 1938 году английский комитет по гражданским правам, состоявший из умеренных либералов и служителей церкви, констатировал, что ольстерский режим чрезвычайных законов "не имеет себе равных ни в одной стране, кроме фашистских Италии и Германии".

Итак, под носом у лондонских ревнителей свободы и демократии, в пределах самого Соединенного Королевства более полувека существует колониальный режим с присущими ему методами правления. Но демократическую общественность тревожит и другое. Северная Ирландия стала опытным полем, где разрабатывается новая технология репрессий, предназначенных для применения на всей территории страны.

Полигон для карателей

Завывая полицейской сиреной, мигая голубыми огнями, по улицам Белфаста проносится армейский бронетранспортер. Символичный штрих в портрете Северной Ирландии! Британская армия не просто набирается здесь боевого опыта. Она осваивает новую роль, или, точнее сказать, старую роль в новых условиях.

Лондонское телевидение передало как-то репортаж о занятиях в военной академии Сандхерст на тему об использовании войск "для поддержания внутренней безопасности", а проще говоря, для выполнения жандармских функций.

На специальном полигоне воссоздали макет города, охваченного беспорядками. Не были забыты и соответствующие световые и звуковые эффекты. Разбушевавшаяся "толпа" швыряла камни и строила баррикады (в роли бунтовщиков, разумеется, выступали курсанты).

Но никакая имитация не может, конечно, сравниться с реальной действительностью такого идеального полигона, как Ольстер, где новые средства и методы подавления "подрывной и повстанческой деятельности" могут испытываться и отрабатываться в подлинной боевой обстановке, по существу, в условиях гражданской войны.

В свое время в армиях многих государств были сторонники раздавать на маневрах по одному боевому патрону на тысячу холостых, чтобы заставить солдат относиться к учениям серьезно. В Ольстере такой необходимости нет. Звуковых эффектов здесь меньше, чем на маневрах. Зато каждый выстрел или взрыв предназначен нести смерть.

На улице Белфаста не увидишь солдата с автоматом на ремне; не бывает, чтобы, сидя в машине, он держал его между колен, - всегда только на изготовку, палец на спусковом крючке. У патрульных - новинки полевого снаряжения: пуленепробиваемые жилеты, оптические прицелы "кошачий глаз" для ночной стрельбы, индивидуальная радиосвязь.

- Мы, ирландцы, оказались в роли подопытных животных. На нас испытывают новые методы и средства подавления, которые предназначены отнюдь не для нас одних, - рассказывает Джон Хантер, член исполкома республиканских клубов шести графств (так республиканцы, не признающие раздела Ирландии, называют Ольстер).

Собеседник протягивает мне брошюру "Новая технология репрессий - уроки Северной Ирландии", изданную в Лондоне группой прогрессивных ученых. "В последнее время, - пишут авторы, - Северная Ирландия переняла у бывших колоний роль опытного поля для британской армии при разработке теории и практики подавления внутренних беспорядков и мятежей".

Вмешательство военных в гражданские дела веками было распространенной практикой в заморских владениях империи. Лишь после 1945 года британская армия участвовала в 36 антиповстанческих операциях в Малайе, Кении, Омане, Южном Йемене, на Кипре и в других местах. В конце 60-х годов английские инструктора в Малайе обучали методам карательных операций в джунглях американских, южновьетнамских, таиландских офицеров.

Но именно в Ирландии британской армии впервые приходится вести такого рода войну в условиях развитой капиталистической страны, которая является к тому же составной частью Соединенного Королевства. "Обострение конфликта между трудом и капиталом, - продолжает автор брошюры, - может вести лишь к более непосредственному вовлечению армии в поддержание закона и порядка на территории Британии. Армия, разумеется, быстро осознала это и вовсю использует Ирландию как тренировочное поле".

Мне удалось посетить штаб британской армии в Северной Ирландии, разместившийся за семью оградами в городке Лисберне, на изрядном отдалении от неспокойного Белфаста.

Полковник Ян Грэм рассказал, что "школу Ольстера" поочередно проходят все строевые части.

По словам полковника, формы взаимодействия армии и полиции в Ольстере постоянно совершенствуются. Используются новые методы сбора, обобщения и использования разведывательных данных, которыми армия делится с другими силами безопасности.

Слова полковника волей-неволей пришли на память, когда на обратном пути из Лисберна в Белфаст нас вместе с шофером такси задержал патруль. Пока один парашютист ощупывал меня с ног до головы, а другой неотрывно держал под прицелом автомата, третий страницу за страницей диктовал по радио содержание всех моих документов.

- Таковы уж наши будни! Зато теперь вы, как каждый второй житель Ольстера, попали на компьютер армейской разведки и можете считать, что внесли свою лепту в осуществление теории генерала Китсона, - с горькой иронией говорили потом мои собеседники в совете профсоюзов Северной Ирландии, куда я добрался лишь с опозданием.

Имя генерала Фрэнка Китсона, который в свое время командовал бригадой в Северной Ирландии, а еще раньше служил в колониальных войсках, связано с доктриной тотальной слежки.

В Кении Китсон создал наблюдательные посты, которые фиксировали, кто и когда выходил за пределы поселка, чтобы выявить связи населения с повстанцами. Эта же система с использованием электронно-вычислительного центра в Лисбсрне перенесена теперь на улицы Белфаста и Дерри.

В своей книге "Операции низкой интенсивности" генерал Китсон предсказывает, что падение уровня жизни в Великобритании может вызвать массовое недовольство в таких масштабах, что полиции окажется не под силу справиться с беспорядками. На авансцену придется выйти армии.

По мнению Китсона, армия должна играть активную роль на всех стадиях развития кризиса - от "подготовки подрывных действий" к "ненасильственному протесту" и дальше, вплоть до "мятежа".

В одной из глав книги рассматривается вопрос о том, как "армия может участвовать в пресечении ненасильственной подрывной деятельности". Что же именно имеется при этом в виду? Стачки, пикетирование, бойкот, занятие заводов рабочими - словом, распространенные формы забастовочной борьбы британских профсоюзов. Вот, стало быть, куда нацеливает генерал острие карательного штыка!

Итак, Ольстер вернул британской армии карательные функции, но теперь уже не в условиях далеких заморских колоний, а на самих Британских островах.

Параллельно с этим идет разработка новых видов военной техники, специально предназначенной для различных стадий борьбы против "подрывной и повстанческой деятельности". Именно в Ольстере, подчеркивает Ассоциация борьбы за гражданские права, было впервые испытано в полевых условиях более трехсот технических новинок в постоянно обогащающемся арсенале репрессий.

Так, например, водяные пушки, примененные при разгоне первой демонстрации борцов за гражданские права в Дерри, были в последующем дважды усовершенствованы. К водяной струе стали добавлять несмываемый краситель, чтобы "метить" демонстрантов, а затем раствор газа "си-ар", позволяющий создавать заграждения из ядовитой пены.

Значительно больше, чем с "си-ар", знакома Северная Ирландия с его предшественником - газом "си-эс", который, в свою очередь, был предварительно опробован в Адене.

Когда его стали поставлять американцам для применения во Вьетнаме, Лондон заверил англичан, что подобное средство никогда не будет пущено в ход против гражданского населения Европы. Но жители католических кварталов Дерри скоро все-таки познакомились с газом "си-эс".

Тогда кто-то подбросил контейнер с этим газом в палату общин, чтобы британские парламентарии на себе ощутили, что представляет собой подобный инструмент демократии.

В сообщениях из Северной Ирландии нередко упоминаются каучуковые и пластиковые пули, нейлоновые сетки для выхватывания "зачинщиков" из толпы, полицейские дубинки с электрическим разрядом...

Наконец, помимо своей роли полигона для обучения войск и испытания новинок карательной техники, Ольстер служит для Лондона лабораторией репрессивных законов.

Под предлогом борьбы с терроризмом армия, полиция и суды выработали целый комплекс жестких репрессивных мер, которые дают правящим кругам новое оружие для подавления политической оппозиции.

"Закон о предотвращении терроризма", действующий на всей территории Великобритании, позволяет держать семь суток под арестом любого подозреваемого. А нередки случаи, когда в ожидании суда человек по нескольку месяцев находится под стражей.

Именно в Ольстере положено начало новым методам судебного разбирательства - на закрытых заседаниях, без присяжных, без выслушивания свидетелей обвинения в присутствии подсудимого.

Более века назад, в 1870 году, Карл Маркс в одном из своих писем предостерегал, что ирландский конфликт дает британскому правительству повод содержать армию, которая при необходимости может быть использована против английских рабочих после того, как пройдет военную подготовку в Ирландии.

Эти пророческие слова нельзя не вспомнить, читая доклад "Роль вооруженных сил в операциях по умиротворению" на семинаре Королевского института вооруженных сил.

"То, что происходит в Дерри, - говорится в этом документе, - имеет прямое отношение к тому, что может произойти в Лондоне. И если мы потеряем Белфаст, нам, возможно, придется вести бой в Бирмингеме"... Вот и пришла пора прощаться с Белфастом. Меня снова обыскивают и ощупывают по дороге и в самом аэропорту.

Час полета - и внизу посадочные огни Лондона. Стюардесса объявляет:

- Приготовьте, пожалуйста, водительские права или другой документ.

Ну что же, права так права. Тем более, что они у меня лондонские, с указанием здешнего адреса. Вручаю их двум бдительным стражам. (Разумеется, уже в штатском и без оружия - тут ведь Лондон, а не Белфаст.)

- А что это у вас за фамилия? Кто вы?

- Я советский журналист.

- Боюсь, что придется вас несколько задержать.

- Что значит "несколько" и на каком основании?

- На основании "закона о предотвращении терроризма", о котором вы, полагаю, знаете. Нам нужно запросить о вас Белфаст.

Впрочем, не прошло и часа, как отпустили. Уже известный мне компьютер сработал без осечки и подтвердил мою личность. Так на себе убедился, что экспорт репрессивных законов из Ольстера в Британию, о чем мне говорили в Белфасте, действительно имеет место.

"Беда англичан в том, что они не умеют помнить; беда ирландцев в том, что они не умеют забывать" - эта распространенная в Ольстере пословица может служить эпиграфом для любого повествования о современных событиях в Северной Ирландии.

Свобода ненавидеть

Фильм сделан так, чтобы с первых же кадров внушать тревогу. Человеческие толпы, сжатые телеобъективом, создают ощущение предельной перенаселенности.

"Это Брэдфорд, английский город. Но тут есть улицы, где почти не увидишь белых лиц", - вещает голос за кадром.

Затем камера долго шарит по замусоренным задворкам ветхих строений.

"Так выглядят районы с азиатским населением. Эти люди нечистоплотны. Живут чуть ли не по десяти человек в комнате. У всех уйма детей. Сколько же их будет через десять лет при такой рождаемости?"

На экране - негодующее лицо женщины:

"Пока наших парней шлют проливать кровь в Северной Ирландии, сама Англия подвергается вторжению..."

И снова массовая сцена: невозмутимо-беспристрастные полицейские сопровождают уличное шествие с плакатами: "Сохраним Британию белой!"

Под таким девизом в Англии ведется политическая кампания, от имени которой и создан данный телефильм.

Фанатическим проповедником "крестового похода" за расовую чистоту выступает Энок Пауэлл. По его словам, наблюдать приток цветных иммигрантов на Британские острова - все равно что смотреть на нацию, которая насыпает собственный могильный курган.

Английским городам, стращает Пауэлл, грозит перспектива стать на одну треть цветными. Расовые конфликты в них неизбежны, и положить им конец может-де лишь репатриация цветного населения с Британских островов. На такую программу массовой репатриации одного миллиона иммигрантов, утверждает Пауэлл, не жаль потратить миллиарда фунтов стерлингов из государственной казны.

Расистские призывы Пауэлла не остаются без отклика. Причем их взяли на вооружение не только такие правоэкстремистские организации, как "национальный фронт". Лозунгу "Сохраним Британию белой!" молчаливо благоволят и вполне респектабельные консервативные круги.

Даже те либеральные джентльмены, которых коробит откровенно фашистская программа "национального фронта", с пеной у рта доказывают, что запретить марш расистов по улицам Лондона значило бы ущемить демократические свободы. Провокационное шествие молодчиков из "национального фронта" по улицам Льюишэма (на правом берегу Темзы) превратилось в самое крупное уличное побоище, какие только знал Лондон.

"Было бы преувеличением считать, что расовые отношения в Британии стали такими же плохими, как в США или тем более в ЮАР. Но бесспорной истиной является то, что в них произошел перелом к худшему. Впервые после войны в стране ведется политическая кампания, основанная на расовой ненависти", констатирует газета "Файнэншл тайме".

На фоне нагнетания расистской пропаганды участились случаи кровавых столкновений. Причем выходки расистов волей-неволей толкают цветное население к идее создания местных отрядов самообороны.

- Раз полиция не в состоянии оградить нас от произвола, каждой цветной общине придется подумать, как самой защитить себя, - говорят обитатели иммигрантских гетто.

Надо ли говорить, какую неконтролируемую цепную реакцию способна вызвать эта вынужденная самооборона!

"Такие отряды, - пишет газета "Дейли миррор", - могут привести к насилию, подобному безумию убийств, охватившему Северную Ирландию. То, что сегодня происходит в Белфасте, повторится в Саут-холле или Брэдфорде. Трагедия Северной Ирландии может перехлестнуться на тихие улицы английских городов".

Итак, в дополнение к кровоточащей ране Ольстера страна становится еще и ареной расовых конфликтов. Как и почему это произошло?

Подобно многим другим недугам современной Британии, расовая проблема в немалой степени связана с имперским прошлым. После второй мировой войны и распада империи английские предприниматели, привыкшие наживаться на дешевизне заморской рабочей силы, принялись вербовать в бывших колониях людей, готовых за бесценок выполнять в Англии черную работу, от которой отвернулись белые.

Первую волну цветных иммигрантов составили вест-индские негры из стран Карибского бассейна - Ямайки, Тринидада, Гайаны - потомки чернокожих африканцев, которых английские работорговцы продали в свое время плантаторам Нового Света.

Обострение религиозной розни в бывшей Британской Индии и особенно болезненный раздел Бенгалии и Пенджаба послужили толчком для второй волны иммигрантов с индо-пакистанского субконтинента,

И наконец, третьей волной стали переселенцы азиатского происхождения из бывших британских колоний в Африке. Когда Кения, Уганда и другие государства обрели независимость, многие жившие там индийские и пакистанские торговцы, ремесленники, служащие предпочли взять не местное, а британское гражданство. Однако решение это оказалось для них впоследствии роковой ошибкой.

"Закон о британском гражданстве" 1948 года давал право беспрепятственного въезда в Англию любому уроженцу бывших британских колоний. С 1962 года для подданных распавшейся империи были введены ограничения, которые стали еще жестче по "закону об иммигрантах из Содружества", действующему с 1971 года.

По этому закону право жительства в Англии имеет тот, кто родился или получил британское гражданство в этой стране или же у кого там родился и получил гражданство хотя бы один из родителей или родителей его родителей.

Это нарочито запутанная формулировка имеет беззастенчиво расистский подтекст. Она отрезает дорогу цветным обладателям британских паспортов (раз они получили гражданство не в метрополии, а в бывших колониях), оставляя дверь открытой для белых иммигрантов из Канады или Австралии и, главное, из ЮАР, если того потребует подъем освободительной борьбы в Африке. Ведь почти у каждого из таких переселенцев то ли отец, то ли дед были когда-то выходцами с Британских островов!

Чтобы не навлекать на себя обвинение в расизме, лондонские политики даже изобрели и пустили в обиход особый термин: "Новое содружество". Им обозначаются бывшие британские колонии с цветным населением в отличие от "белых" доминионов. Въезд из "Нового содружества" ограничен ежегодной квотой в 5 тысяч обладателей британских паспортов. Чтобы попасть в их число, порой приходится ждать не то что годами, а десятилетиями.

Какова же в действительности прослойка цветных переселенцев, из-за которых, как утверждают расисты, англичанам стало трудно найти работу, не хватает жилищ, переполнены школьные классы? По официальным данным министерства внутренних дел, в Британии проживает около двух миллионов выходцев из "Нового содружества". Причем почти половина из них родились на английской земле, так что их, строго говоря, следует рассматривать уже не как иммигрантов, а как нацменьшинство.

Таким образом, небелое население составляет лишь три с лишним процента общего числа жителей Великобритании. Кроме того, число въезжающих (даже включая членов семей тех, кто поселился до закона 1971 года) из года в год значительно уступает числу англичан, выезжающих в другие страны. Стало быть, разглагольствования о "вторжении бессчетных темнокожих орд на перенаселенные острова" нельзя назвать иначе как спекуляцией.

Наконец, хотя цветное население прозябает где-то на задворках общества, нельзя забывать о его трудовом вкладе в жизнь страны. Уборка мусора, погрузо-разгрузочные работы, общественный транспорт, железные дороги, круглосуточная работа у конвейеров автомобильных заводов Средней Англии, в цехах текстильных и пищевых предприятий Ланкашира и Йоркшира - самый тяжелый, самый непривлекательный, самый монотонный труд или труд в так называемые несоциальные часы, то есть вечерами, ночами, по воскресеньям, чаще всего удел рук с темной кожей.

Именно благодаря цветным специалистам Англия меньше страдает от последствия "утечки мозгов". Не кто иной, как Энок Пауэлл, будучи в начале 60-х годов министром здравоохранения, занимался привлечением врачей из Индии и Пакистана, медсестер из Есст-Индки и говорил о них как о "существенном и ценном пополнении персонала больниц, помогающих поддерживать марку британской медицины".

И вот теперь тот же самый Пауэлл добивается, чтобы дети иммигрантов, появившиеся на свет в Англии, получали иной статус, чем коренное население. В этом случае, иронизирует газета "Дейли миррор", английский престол йог бы остаться без наследника, ибо принца Уэльского пришлось бы классифицировать как сына иммигранта греческого происхождения...

Впрочем, стержень расовой проблемы, ее самое болезненное острие касается в Англии не принцев, а нищих. Когда ездишь по Лондону, всегда поражаешься, насколько рубежи цветных гетто совпадают с границами богатства и бедности. Брикстон или Льюишэм на южном берегу Темзы поразительно напоминают нью-йоркский Гарлем не только лицами людей, но и печатью упадка, безысходности, а также какой-то тягостно-тревожной предгрозовой атмосферой.

В Британии выросло целое поколение цветной молодежи, которое живет как бы на ничейной земле. Многие из них прозябают в трущобах, чувствуют себя отвергнутыми обществом.

Словно порочный круг довлеет над их судьбами. Бремя нужды не дает им возможности получить образование, квалификацию. А малоквалифицированные труженики прежде всего становятся жертвами увольнений. Доля безработных среди иммигрантов вдвое выше средней по стране цифры. Удивительно ли, что именно в расовых гетто зреют гроздья классового гнева, все чаще прорывающегося наружу.

Всякий раз, когда капиталистическая система переживает кризис, предпринимаются попытки отвлечь внимание народа от его подлинных причин, отыскать неких козлов отпущения - то ли евреев, то ли ирландцев, то ли еще кого, пишет газета "Морнинг стар". Не будь на сей раз цветных, чтобы объявлять их повинными в росте безработицы, стали бы требовать отмены равных прав на труд для женщин.

Снова встают перед глазами кадры телефильма, созданного запевалами кампании "Сохраним Британию белой!". Женщина рассуждает перед камерой:

"Я, например, предпочитаю бекон, а не колбасу. Почему же я должна любить цветных так же, как белых? Я англичанка, и мне больше нравятся англичане. По какому же праву меня хотят лишить свободы выбора?"

И в следующем кадре - уличное шествие под лозунгом: "Дискриминация означает не ненависть, а выбор".

Итак, вот она, изнанка буржуазных свобод, которыми так любит кичиться родина парламентаризма. Раз человек наделен правом выбора, за ним, мол, остается и свобода эксплуатировать, и свобода ненавидеть. И расовая дискриминация, стало быть, лишь право выбора, право травить тех, кто пришелся не по душе.

Деннис и Эльза

Пологие зеленые холмы. Овцы на пастбищах, разделенных живыми изгородями. Из листвы вековых вязов выглядывают аккуратные белые домики, шпиль колокольни.

В тихом поселке, затерявшемся среди сельских просторов Северного Уэльса, нахожу, наконец, нужную мне дверь. Здесь живет семья Денниса Уоррена - строительного рабочего, коммуниста, приговоренного к тюремному заключению за участие в "летучих пикетах".

Мне открывает высокая миловидная женщина - та самая Эльза, которую по праву считают душой кампании за освобождение Денниса; жена политического заключенного, которую столько раз доводилось видеть в колоннах демонстрантов рука об руку с пятью детьми или на трибунах митингов солидарности с жертвами классовой расправы.

И все-таки, пожалуй, лишь здесь, среди домашних забот, удалось целиком осознать и силу духа этой женщины, и меру тяжких испытаний, выпавших на ее долю.

Эльза лишь накануне вернулась домой после свидания с мужем и была в подавленном настроении.

Денниса в семнадцатый раз перевели из одной тюрьмы в другую. Чтобы навестить его, пришлось делать с детьми восемь пересадок.

Но главное, конечно, не в этом. Тревожит пошатнувшееся здоровье Денниса. Сказываются многократно проведенные им голодовки, неоправдавшиеся надежды на апелляции, сознание своей невиновности, несправедливости приговора, наконец, забота о семье, оставшейся без кормильца.

Ведь все это мучительно тянется уже почти три года. Эльза ездит из города в город, ночует с детьми в незнакомых семьях, шагает во главе маршей протеста, выступает на профсоюзных конференциях, распространяет листовки.

Людям куда меньше видна другая сторона жизни этой женщины, непомерное бремя моральных и материальных тягот, легших на ее плечи. Согласись Эльза принять хоть десятую долю пожертвований, поступающих от рабочих в поддержку Денниса, семья осужденного пикетчика не знала бы нужды. Но все до единого пенса идет в профсоюзный фонд: ведь каждая листовка или плакат, каждое снятое для митинга помещение стоит денег.

Так что жене узника приходится жить с пятью детьми лишь на более чем скромное пособие от профсоюза строителей.

Как тут выберешься из долгов, которые растут, словно снежный ком! Не на что купить детям к лету хоть что-нибудь из одежды. Не на что устроить Диану в лечебный интернат (школьнице требуется постоянное наблюдение врачей). А тут еще на днях пришли с телефонной станции и вместо обычного аппарата установили такой же, как в уличных будках: чтобы позвонить, нужно каждый раз бросать монету.

- Меня предупредили, что, если не уплачу по счету, телефон отключат вовсе. Страшно подумать! - дрогнувшим голосом говорит Эльза. - Ведь это единственное, что связывает меня сейчас с внешним миром, дает возможность бороться за Денниса...

"Воздадим должное этой женщине. Ведь трудно сказать, кому приходится тяжелее: Деннису в тюремной камере или Эльзе без него с пятью детьми на руках", - говорил на съезде Компартии Великобритании ее Генеральный секретарь Гордон Макленнан.

Эльза работала стюардессой в небольшой авиакомпании, оказалась зачинщицей стачки, после чего фирма постаралась от нее избавиться. Потом поступила в туристский отель, где как-то до позднего вечера вела жаркий спор с нанимателем об условиях труда.

- Смотри, Эльза! Попадешь за свой нрав в черный список и тогда хоть выходи замуж за какого-нибудь коммуниста! - сказала полушутя одна из подруг, когда они потом усаживались в такси.

- Попасть в черный список не так уж трудно, - неожиданно обернулся к ним шофер. - А вот быть женой коммуниста - это действительно может не каждая.

Было в этих словах нечто такое, что побудило Эльзу разговориться с человеком за рулем. Она узнала, что он по профессии арматурщик, но по специальности не работает. Попал в черный список как коммунист. В такси пошел ради вечерних смен, так как бывшая жена оставила его с тремя детьми и, пока девятилетний сын не вернется из школы, не с кем оставить малышей.

Эльза сказала, что ей хотелось бы повидать его детей. А через три недели после этой встречи стала женой Денниса, матерью для Ника, Дианы, Эндрю. А вскоре умерла сестра Эльзы, и Деннис предложил усыновить ее детей Кэти и Кристофера. Достаточно познакомиться с этой семьей, чтобы понять, что в нее никак не вписывается образ злодея-заговорщика, каким кое-кто пытается изобразить коммуниста Уоррена.

Почему же против забастовщиков применили столь суровые репрессии? Почему Деннис Уоррен, приговоренный к трем годам тюрьмы при консерваторах, оставался за решеткой и позже, при лейбористах? Почему упрямо отклонялись апелляции и требования, общественности о его освобождении?

Подлинный политический смысл судебного процесса в Шрусбери можно понять лишь на фоне отчаянных попыток правящего класса подорвать растущую мощь, боевитость и стойкость рабочего класса Британии. Особенно острыми классовыми столкновениями ознаменовались семидесятые и восьмидесятые годы.

Более всего тревожили консерваторов новые формы стачечной борьбы, к которым прибегли горняки, начав пикетировать не только свои шахты, но и угольные склады, а также электростанции. Такие "летучие пикеты" стали новым полем проявления пролетарской солидарности. Труженики других профессий помогали размещать приезжих горняков на ночлег, налаживать для них питание, нередко и сами вставали в ряды пикетчиков.

Пресловутый "закон об отношениях в промышленности" был нацелен против наиболее эффективных форм стачечной борьбы. Но первая же попытка применить его против пикетчиков окончилась для консерваторов провалом.

Арест пяти лондонских докеров вызвал такую бурю негодования, что страна оказалась на пороге всеобщей забастовки, и докеры были освобождены.

Итак, не сумев сломить ни шахтеров, ни докеров, правящие круги переместили острие удара против более слабого звена профсоюзного фронта строительных рабочих.

Поводом для судебного процесса в Шрусбери были избраны события, связанные с общенациональной забастовкой строителей. Положение в строительной промышленности убедительно характеризовалось тогда двумя рекордами: она была первой отраслью по числу несчастных случаев и первой же по числу банкротств.

Борьбу за улучшение условий труда, а также техники безопасности профсоюзу строителей приходилось вести в сложных условиях. Из-за многочисленности и разбросанности строек, особенно в сельской местности, нанимателям нередко удавалось возобновлять работы, вербуя так называемых "ковбоев", то есть, говоря по-нашему, шабашников, жадных до заработка и неразборчивых в его источниках.

"Летучие пикеты" пытались взывать к совести штрейкбрехеров. Иногда это удавалось, иногда дело кончалось лишь перебранкой. Так было и в тот день, когда около 200 пикетчиков объехали на автобусах восемь строительных площадок. Полиция, сопровождавшая их, не сделала ни единого ареста.

Массированная полицейская операция последовала лишь много позже, уже после того, как забастовка строителей завершилась достаточно крупной победой трудящихся.

Характерно, что местом для этой операции был избран не район, где между пикетчиками и штрейкбрехерами произошло больше всего столкновений, а район, где профсоюз строителей был наиболее слабым, - он объединял лишь 10 процентов рабочих данной профессии.

Восемьсот человек были подвергнуты длительным допросам, из их числа были тщательно отобраны 195 свидетелей, после чего начались аресты. 24 участника "летучих пикетов" были взяты под стражу, 6 из них преданы суду, трое приговорены к различным срокам тюремного заключения.

Подчеркнем, что никому из осужденных не ставились в вину какие-либо акты насилия. Впервые применив к участникам забастовки стародавний закон 1875 года, судебные власти сформулировали обвинение как "сговор с целью запугивания: незаконное сборище; нарушение общественного порядка".

- Существовал ли сговор? - заявил в своем последнем слове на суде Деннис Уоррен. - Да, существовал. Но не между пикетчиками. Сговор существовал между министерством внутренних дел, нанимателями и полицией.

Почему же приговор, жертвами которого стали "трое из Шрусбери", не вызвал в британском рабочем движении столь решительного отпора, как арест пяти докеров?

Причин тут несколько. Лондонских докеров отправили за решетку на основании "закона об отношениях в промышленности". Профсоюзы его не признавали и в конце концов похоронили. К тому же протесты вспыхнули сразу по горячим следам событий: прекратилась работа в портах, примеру докеров были готовы последовать труженики других профессий, так что до суда дело не дошло.

Учтя эти горькие для себя уроки, консерваторы готовили судебный процесс в Шрусбери более года, применили против строителей уголовное законодательство, а вынесение приговора приурочили к кануну рождества, когда работа на стройках по традиции прекращается до нового года и профсоюзу было трудно собрать людей для каких-либо манифестаций. Сменила тактику и большая пресса: в отличие от сенсационной шумихи по поводу ареста пяти докеров газеты встретили приговор в Шрусбери заговором молчания.

Словом, кампания протеста началась с изрядным опозданием, когда общественность уже была поставлена перед свершившимся фактом и можно было спекулировать на законопослушности британского обывателя.

Хотя резолюции с требованием освободить пикетчиков из Шрусбери не раз принимались на съезде Британского конгресса тред-юнионов, коммунист Деннис Уоррен отсидел в тюрьме весь свой трехлетний срок. Апелляционный суд отказался пересмотреть приговор.

Судьба Денниса Уоррена - трагический эпизод в британском рабочем движении, которое знает и радость побед, и горечь поражений. Вместе с тем это нарядный пример, показывающий, чего стоят разглагольствования о демократии и свободе для трудящихся в странах капитала. "Усилиями правящего класса, - подчеркивает Компартия Великобритании, - создан миф, будто в Британии нет политических заключенных и политических судов. Судьба пикетчиков из Шрусбери помогает развеять эту иллюзию".

Право на расправу

Захолустная улочка Чэптер-роуд на северной окраине Лондона изо дня в день становилась местом бурных столкновений полиции с бастующими фотопроявочной фабрики "Гранвик".

Всякий раз, когда купленный фабрикантом двухэтажный автобус пытался, словно танк, пробиться сквозь толпу, чтобы доставить на осажденное предприятие штрейкбрехеров, вокруг него вскипала яростная борьба. После очередной схватки полицейские со сбитыми шлемами тащили по улице и заталкивали в фургоны с решетками новые партии арестованных. Самая длительная в 70-х годах стачка. И самая жестокая расправа полиции с участниками массовых пикетов - таковы главные координаты событий, происходивших у ворот фабрики "Гранвик".

Хотя Великобритания имеет давние традиции тред-юнионизма, почти две трети тружеников страны все еще не объединены в профсоюзы.

Именно к этой категории относится и коллектив фабрики "Гранвик" среднего по размеру предприятия с четырьмястами рабочих.

Затянувшаяся на целый год стачка на заштатной фотопроявочной фабрике потому и обрела общенациональный резонанс, потому и всколыхнула снизу доверху все слои британского общества, что задела самую сердцевину классовых противоречий между трудом и капиталом. Она поставила ребром принципиальный вопрос, который мало кого мог оставить равнодушным: либо право трудящихся сообща отстаивать свои интересы; либо право нанимателя чинить расправу над всяким, кто вздумает ограничить его произвол силой рабочего единства; либо свобода профсоюзной деятельности, включая забастовочную борьбу; либо свобода нанимателя увольнять рабочих за участие в стачке.

Поводом для конфликта на фабрике "Гранвик" послужил уже третий по счету случай расправы над теми, кто пытался создать на предприятии профсоюз.

Пользуясь отсутствием профсоюза, фабрикант Джордж Уорд творил что хотел и особенно беззастенчиво наживался на низкооплачиваемой части коллектива женщинах из местной иммигрантской общины.

Дело началось с того, что сын одной из работниц, студент Сунил Десаи, приехавший в Лондон проведать мать, а заодно подзаработать во время летних каникул, был досрочно уволен с фабрики под предлогом "недостаточного усердия", а фактически за то, что призывал рабочих объединиться.

Это и послужило искрой для взрыва накопившегося недовольства. Треть коллектива, 137 тружеников, заявила, что в знак протеста прекращает работу до тех пор, пока репрессивная мера не будет отменена.

В первые же дни стачки ее участники вступили в отраслевой профсоюз (АПЕКС). Однако владелец фабрики объявил всех их уволенными. Под этим предлогом он отказался признать существование профсоюза на предприятии и его право вести переговоры от имени бастующих. Даже когда расследованием конфликта занялась государственная арбитражная комиссия, Джордж Уорд отказался допустить ее в цехи или предоставить в ее распоряжение имена и адреса рабочих, не участвующих в стачке, так что необходимые опросы удалось провести лишь среди бастующих. А когда в итоге расследования владельцу фабрики было предписано признать профсоюз, Уорд возбудил против государственной арбитражной комиссии судебное дело и сумел выиграть его во второй инстанции.

"У меня не антипрофсоюзная, а просто беспрофсоюзная фирма. Я сторонник свободы выбора", - разглагольствовал он.

Несмотря на изнурительное круглосуточное пикетирование, участникам стачки не удалось остановить работу в цехах. Помочь им согласился профсоюз почтовиков. Он стал бойкотировать доставку бандеролей, в которых пленки поступают для обработки.

Однако, используя своих хорошо оплачиваемых юристов, фабрикант пригрозил возбудить против профсоюза почтовиков судебный процесс. По его утверждению, бойкот фабрики явился бы "уголовным преступлением" на основании стародавнего закона, принятого еще во времена, когда разбойники с большой дороги совершали нападения на почтовые кареты.

Хотя руководство профсоюза сочло разумным не тягаться с судьями в париках по части толкования старинных законов, местные почтовые отделения на свой риск продолжали бойкот "Гранвика". Они не забирали исходящую почту с завода, а почту входящую держали без движения в сортировочном зале.

Подобный бойкот, по существу, сводил на нет старания предпринимателя и полиции ежедневно проталкивать сквозь стенку пикетов автобус со штрейкбрехерами - фабрика все равно не могла выполнять заказы.

Оказавшись под угрозой судебного преследования, национальное руководство профсоюза почтовиков заявило, что не может больше поддерживать бойкот фабрики "Гранвик", и призвало почтовое отделение Криклвуд прекратить его. Однако 130 рядовых тружеников ответили отказом. Не помог и нажим по административной линии: предупреждение министерства, что всякий, кто не прекратит бойкот, будет отстранен от должности с потерей зарплаты.

Выйдя однажды утром на смену, почтовики обнаружили, что сортировочный зал заперт, ключи от автофургонов изъяты, почтовые ящики опечатаны. За солидарность с бастующими фабрики "Гранвик" штат почтового отделения Криклвуд, стало быть, подвергли локауту.

История британского рабочего движения свидетельствует, что провокации против стачечников чаще всего совершаются в тех случаях, когда на помощь одному бастующему коллективу приходят труженики других предприятий, других профсоюзов, других городов. Все настойчивее предпринимаются попытки поставить под вопрос законность массового пикетирования, участие в нем кого-либо, кроме самих бастующих.

Гранвик и Криклвуд - эти два слова стоят рядом в летописи британского рабочего движения, и само их соседство говорит о многом. Гранвик - это символ пробуждающегося классового сознания тех, кто олицетворяет собой в глазах эксплуататоров дешевую рабочую силу, которую они пытаются держать разобщенной и изолированной.

Криклвуд - это воплощение пролетарской солидарности, готовность идти во имя ее на любые жертвы и одновременно свидетельство того, что попытки сеять рознь между "белыми" и "цветными", между тред-юнионистами и неорганизованными тружениками, к чести британского рабочего движения, терпят провал.

Гранвик и Криклвуд. Эти слова, ставшие в Британии нарицательными понятиями, звучат как знамение времени: ободряющие для эксплуатируемых, грозные для эксплуататоров.

Магна карта и мультикартотека

На пути от Виндзорского замка к дворцу Хэмптон-корт экскурсионные автобусы обычно сворачивают к Темзе, чтобы показать иностранным туристам пойменный луг, где в 1215 году английские бароны заставили короля Иоанна скрепить своей печатью Великую хартию вольностей - ту самую Магна карту, от которой, как говорится в здешних путеводителях, ведет свою родословную британская демократия.

Гиды не преминут пояснить, что ее основы - свобода личности, неприкосновенность частной жизни, терпимость к инакомыслию - священны и незыблемы.

Возле конной статуи Карла I на Трафальгарской площади они напомнят о назидательной судьбе этого короля, который был обезглавлен за то, что вопреки Магна карте своевольничал с парламентом.

Иностранцам расскажут, что и сама Трафальгарская площадь служит как бы символом британской демократии, ибо здесь вправе проводить свои митинги представители любых политических течений.

В пору спросить экскурсовода: с какой же целью на крышах зданий, обрамляющих эту "отдушину свободомыслия", установлены полицейские телекамеры? И как совместить свободу личности, неприкосновенность частной жизни, политическую терпимость с негласной слежкой, с подслушиванием телефонных разговоров и вскрытием писем, с составлением черных списков, на основе которых граждане подвергаются репрессиям не только в своей общественной, но даже и в трудовой деятельности?

О Магна карте средний англичанин знает куда больше, чем о мультикартотеке, где на него заведено досье, в которое непрошеные биографы тайно заносят факты о его взглядах и поведении.

Что и говорить, наивная уверенность обывателя в том, что родина парламентаризма не может иметь ничего общего с полицейским государством, немаловажное завоевание британских правящих кругов.

Разветвленный аппарат слежки и подавления тщательно скрыт от посторонних глаз. Лишь иногда на поверхность случайно всплывают отдельные факты о его деятельности.

Среди множества предприятий, входящих в государственный металлургический концерн "Бритиш стил", есть фирма по производству арматуры, расположенная в юго-восточном предместье Лондона, близ Гринвича. Администрация фабрики уволила шесть профсоюзных активистов, а когда коллектив ответил стачкой протеста, попыталась вовсе закрыть предприятие. Чтобы не допустить этого, забастовщики оккупировали фабрику. Вот тут-то в руки рабочих и попала секретная переписка, которую их наниматели просто не успели как следует припрятать.

Бумаги эти документально свидетельствуют, что за многими тружениками фабрики ведется негласная слежка, что особый отдел Скотланд-Ярда и так называемая "Экономическая лига" снабжают администрацию данными своих секретных архивов о политически неблагонадежных лицах и что для ряда уволенных профсоюзных активистов поводом для внесения в черный список послужило не что иное, как участие в политических демонстрациях.

Другой пример. Членам профсоюза машиностроительного завода близ Саутгемптона удалось узнать номер телефона, по которому дирекция наводила справки о рабочих.

Набрав этот номер и назвав условный код, они сделали запрос об одном из своих товарищей, которому было отказано в продвижении по службе. Буквально тут же они получили ответ, что данный сотрудник был кандидатом от коммунистической партии на муниципальных выборах, а также часто выступает в газете "Морнинг стар".

Редактор профсоюзной газеты йоркширских горняков Морис Джонс, арестованный при пикетировании фабрики "Гранвик", был поражен, что в полицейском участке, куда его доставили на допрос, уже лежало наготове заведенное на него пухлое досье. Следователи то и дело листали и цитировали его, дабы показать, что знают не только об общественной, но и личной жизни арестованного решительно все (как выразился Морис Джонс, "вплоть до того, когда и где я прошлый раз покупал себе пару носков").

Как-то в печати промелькнуло сообщение о том, что служба контрразведки "МИ-5" при содействии особого отдела Скотланд-Ярда регулярно представляет правительству доклады о деятельности видных деятелей рабочего движения, включая руководителей крупнейших профсоюзов. В центральном регистре особого отдела ведется досье на три с лишним миллиона "политически неблагонадежных" лиц.

Подобные факты, ставшие достоянием гласности, объясняют большой интерес читательских кругов к книге прогрессивного журналиста Тони Баньяна "Политическая полиция в Британии".

В тщательно документированном исследовании приводится обширный фактический материал о роли полиции в британской политической жизни, о расширении ее сотрудничества с армией и секретными разведывательными службами, о компьютеризации полицейских архивов, позволяющий особому отделу вести досье на 36 миллионов имен.

Автор подробно показывает роль особого отдела Скотланд-Ярда как политического органа полиции, ведущего постоянное наблюдение за составом и деятельностью общественных организаций и профсоюзов. Он напоминает о неблаговидной деятельности "МИ-5" при чистках государственных служащих з разгар "холодной войны". Родившееся в 50-х годах движение протеста британской общественности (оно называлось "кампания за ограничение власти тайной полиции") предало гласности много примеров дискриминации и репрессии, которым были подвергнуты люди левых взглядов даже вне государственного аппарата.

Политическую слежку за британскими гражданами, пишет Баньян, ведут не только полиция и спецслужбы, но и тесно взаимодействующий с ними частный сыскной аппарат большого бизнеса. Такие организации, как "Экономическая лига", составляют черные списки неблагонадежных лиц, словом, всех тех, кто так или иначе может причинить хлопоты нанимателям. Уволенный как "смутьян", профсоюзный активист оказывается в черном списке, который действует во всей отрасли.

Как же реагировала на разоблачение неприглядных сторон британской демократии правая пресса? Прямо скажем, своеобразно: объявив их "маккартизмом наизнанку".

"Маккартизм не умер вместе с покойным сенатором, давшим ему имя. Однако теперь он взят на вооружение не правыми, а левыми и нацелен не против коммунистов, а против разведывательных служб Запада", - писала "Дейли телеграф".

Выходит, что любые попытки проанализировать и предать гласности действия секретных спецслужб - это новый вариант "охоты за ведьмами".

Что же сказать тогда о другой книге - очень близкой по теме к исследованию Баньяна, хотя и написанной с диаметрально противоположных позиций, - о книге генерала Китсона "Кулак из пяти"? Командир бронетанковой дивизии в Рейнской армии, участник карательных операций в колониях рассказывает о своем опыте в Кении, Малайе, Омане и на Кипре, а в пятом разделе книги, который, как большой палец, замыкает в кулак первые четыре, обобщает свои взгляды относительно способов борьбы против "подрывной и повстанческой деятельности".

Китсон проводит мысль о том, что с потерей империи функции аппарата подавления Великобритании перемещаются в метрополию, ибо то, что "произошло в Малайе вчера и происходит в Ольстере сегодня, может произойти в Англии завтра".

В борьбе против подрывной деятельности и повстанческого движения, утверждает генерал-каратель, лучше знать хотя бы немногое о многих, чем многое о немногих. Скрупулезное накопление самых, казалось бы, обыденных фактов позволяет судить о характере поведения сотен тысяч людей.

"Для успешного проведения антиповстанческой кампании правительство должно прежде всего создать для нее прочную основу, - заключает генерал. Под этим имеется в виду механизм для руководства такой кампанией на всех уровнях; средства, которые не дали бы повстанцам выиграть бой за умы людей; эффективный разведывательный аппарат; и, наконец, судебная система, отвечающая нуждам момента".

"Все, кто прочитал книгу Баньяна, - пишет еженедельник "Трибюн", должны будут признать, что если мы еще не полицейское государство, то механизм для этого уже создан и может быть приведен в действие в любой день".

Как ни парадоксально, та же оценка целиком может быть отнесена и к книге генерала Китсона. Обе они (в одном случае по воле, в другом - против воли автора) пробили брешь в покрытом позолотой традиций и пылью веков либеральном фасаде Великобритании.

Они показали, что на родине Магна карты плодятся мультикартотеки слежки и что арсенал средств подавления, который вчера применялся "к востоку от Суэца", при необходимости может быть применен завтра на берегах Темзы.

Консерваторы в роли реформаторов

Как всегда, серый ноябрьский день служит фоном для самой красочной и пышной из ежегодных лондонских церемоний - торжественного открытия парламента. Как всегда, сверкают шлемы и кирасы конногвардейцев, сопровождающих карету королевы. Как всегда, алые мантии пэров, пышные епископские облачения контрастируют с прозаическими визитками членов палаты общин, которые слушают речь королевы, толпясь у входа в палату лордов.

Отработанный до мелочей ритуал призван внушать мысль о незыблемости устоев. Внешне в Вестминстерском дворце действительно ничего не меняется. Но так ли обстоит дело по существу?

На политической авансцене Лондона зазвучали голоса о том, что освященные вековыми традициями атрибуты британской государственности неписаная конституция, права парламента, ведущие свою родословную от Великой хартии вольностей, избирательная система, благоприятствующая чередованию у власти двух главных политических партий, - во многом изжили себя и нуждаются в серьезной корректировке.

О том, что отлаженный столетиями британский государственный механизм с его скрытыми пружинами и рычагами власти, предохранительными клапанами для разрядки опасного накала страстей и мерным раскачиванием маятника двухпартийной системы, этот механизм, превозносимый либеральными интеллигентами Запада как некий идеал буржуазной демократии, устарел, износился и уже не отвечает требованиям современности, на берегах Темзы говорят не впервые.

Примечательно, что критика традиционных устоев исходит на сей раз не от радикальных, а от консервативных кругов, то есть от тех, кто эти устои олицетворяет.

Зачем же понадобилось правоверным тори посягать на святые традиции, в незыблемости которых они привыкли убеждать себя и других?

И что конкретно имеют они в виду, говоря о настоятельной необходимости "подновить" механизм государственной власти, который, подобно знаменитым часам на башне Вестминстерского дворца, начал нет-нет да пошаливать?

Пропагандистская артподготовка, для которой консерваторы выдвинули самые крупные калибры своего политического арсенала, началась сразу на двух направлениях. Под огнем оказались, во-первых, права парламента и, во-вторых, двухпартийная система.

На первом из этих направлений огонь открыл лорд Хэйлшем, слывущий среди консерваторов знатоком государственного права.

Лорд Хэйлшем предложил ввести вместо древней, неписаной, новую писаную конституцию, которая "ограничила бы права парламента и обеспечила осуществление этих ограничений как политическими, так и юридическими средствами".

Для Вестминстерского дворца это означает ломку незыблемых устоев.

Ведь, как любят подчеркивать под его сводами, суверенитет парламента превышает власть закона. Палата общин юридически может принять любое решение: казнить человека без суда или объявить мужчину женщиной.

Замысел лорда Хэйлшема состоит в том, чтобы британский парламент стал, подобно конгрессу США, подконтролен верховному суду.

Судебные органы стали бы тогда не только толкователями актов парламента, но и обрели бы право объявлять их не соответствующими конституции, то есть лишенными силы.

Налицо стремление использовать судебную систему как дополнительный тормоз социальных перемен. Это ставка на элиту в париках и мантиях, не подотчетную избирателям. (Ведь 20 процентов английских судей происходят из семей титулованной аристократии, почти 90 процентов учились в закрытых частных школах, 80 процентов составляют выпускники Оксфорда или Кембриджа.)

"Британский парламент действительно давно пора реформировать. Но дело вовсе не в том, что у него чересчур много прав, а в том, что права эти используются не в интересах трудового народа, - писала "Морнинг стар". - За идеями лорда Хэйлшема, которые разделяются многими в правых кругах, продолжала газета, - кроется страх, что левые силы могут оказаться в парламенте в большинстве и повести наступление на богатство, власть и привилегии капиталистов".

Почти одновременно огонь по двухпартийной системе повел бывший премьер-министр Макмиллан. Тот самый лидер британских тори, который в свое время адресовал своим соотечественникам крылатую фразу: "Вам никогда еще не жилось так хорошо", нарушил многолетнее молчание, возвестив, что дела в стране никогда еще не шли так плохо.

По словам Макмиллана, экономическое положение Великобритании столь серьезно, что ни одна из политических партий - ни консерваторы, ни лейбористы, - не способна сегодня эффективно управлять государством в одиночку.

Макмиллан призвал к созданию так называемого "правительства национального единства", которое состояло бы из представителей различных политических партий, исключая, как он уточнил, "экстремистов", и опиралось бы на поддержку "умеренных" профсоюзных руководителей.

Макмиллан не делал секрета из того, что главным преимуществом такого правительства была бы, на его взгляд, способность пойти на самые крутые, в том числе на самые непопулярные, меры, к которым не решилось бы прибегнуть правительство однопартийное.

Если правление консерваторов, по словам Макмиллана, обычно ведет к опасной конфронтации с профсоюзами, то правление лейбористов - к обострению отношений между правительством и рядовыми членами партии, способствует растущему влиянию ее левого крыла.

Став правящей партией, то есть завоевав большинство в палате общин, консерваторы тут же забыли о своих проектах. Однако сопоставляя реформаторские почины Хэйлшема и Макмиллана, нельзя не видеть, что они имеют общий повод и общую направленность: страх перед нарастанием левых тенденций в британской политической жизни, лихорадочные поиски средств, которые задержали бы этот процесс.

Но можно ли предотвратить рост боевитости профсоюзов, порожденный объективными историческими причинами? Прошли времена, когда, владея империей, можно было ублажать подачками верхушку рабочего класса. Истощилась почва для классового соглашательства. А организованные труженики, познавшие силу собственного единства, вовсе не хотят умерять свои требования лишь потому, что мошна у их нанимателей изрядно опустела.

Отсюда поспешные призывы ограничить права парламента, пока он не оказался в руках левых сил. Отсюда призывы создать под вывеской правительства национального единства правоцентристскую коалицию, способную изолировать и расколоть левое крыло лейбористской партии, взнуздать непокорные профсоюзы.

Современная история уже множество раз свидетельствовала, что эксплуататоры без колебаний обрушиваются на лицемерно превозносимые ими принципы и атрибуты буржуазной демократии, как только возникает возможность использования их в интересах других классов. И коль уж британские консерваторы начинают выступать в роли реформаторов, можно не сомневаться, что они радеют отнюдь не о развитии демократических начал, а о сохранении своего классового господства.

Дом на Пэрси-сёркус

Типичные для старого Лондона слегка изогнутые дугой фасады четырехэтажных кирпичных домов с белыми наличниками образуют маленькую круглую площадь со сквером посредине. Два расходящихся под углом переулка отделяют от остальных домов как раз тот, на котором привлекает внимание темно-голубой круг мемориальной доски, какими в Лондоне принято отмечать исторические памятники.

Лаконичная надпись гласит: "Владимир Ильич Ульянов-Ленин (1870-1924), основатель СССР, жил в 1905 году на Пэрси-сёркус в доме 16, который стоял на этом месте".

...Они приехали сюда с Надеждой Константиновной в апрельский день, как и три года назад, когда впервые попали в Лондон. Но теперь они уже чувствовали себя в английской столице старожилами, особенно в этих знакомых им местах. Ведь буквально по соседству, в каких-нибудь двух минутах ходьбы, им довелось больше года прожить в том самом доме, адрес которого Владимир Ильич указал в заявлении на имя директора Британского музея:

Сэр! Обращаюсь к Вам с просьбой о выдаче мне билета на право входа в читальный зал Британского музея. Я прибыл из России для изучения аграрного вопроса. Прилагаю рекомендательное письмо м-ра Митчелла.

С глубоким уважением к Вам, сэр, Якоб Рихтер.

30, Холфорд-сквер,

Пентонвилл; W. С. 21 апреля 1902 года.

До библиотеки Британского музея отсюда было легко добираться на велосипеде, а еще ближе было до старого, похожего на помещичью усадьбу двухэтажного дома с фронтоном на Клэркенуэлл-грин, 37а.

Там, в тесной комнатке с косым чердачным потолком, где в ненастье было слышно, как барабанит по крыше дождь, Ленин редактировал с 22-го по 38-й номера "Искры", которые набирались и печатались тут же, в помещении английской социал-демократической газеты "Джастис".

И вот апрель 1905-го. После двух лет жизни в Женеве Ильич снова в Лондоне, куда съехались представители двадцати большевистских комитетов. Это делегаты III съезда РСДРП, созванного вопреки противодействию меньшевиков, чтобы обсудить вопросы организации и тактики, выдвинутые гигантским подъемом революционного движения в России. Многие сторонники Ленина, работавшие в русском подполье, впервые встретились с Владимиром Ильичем лишь на съезде.

Вот как рассказывает об этом делегат В. Н. Лосев: "В пивнушке, в отдельной комнатке, где собрались мы, у окна за столом сидел невысокого роста плотный человек с высоким, переходящим в лысину лбом. У него были живые и очень веселые глаза - даже как будто огонек какой-то хитрецы, как говорится, "себе на уме", играл в них, особенно когда он их прищуривал".

Проводить собрания в верхних этажах английских пабов, то есть пивных, до сих пор в традициях здешних профсоюзов и политических кружков. Такие помещения - их было легко то и дело менять - использовались и для заседаний III съезда РСДРП, работа которого продолжалась две недели.

"Не очень большая, длинная и узкая комната, - пишет в своих воспоминаниях В. Н. Лосев, - вполне вмещала те 40 - 50 человек, которые вместе с гостями и членами с совещательными голосами составляли съезд. В одном конце комнаты, по узкой ее стороне, размещались за столом президиум и секретари-протоколисты, которые выбирались на каждое заседание для записывания докладов и прений. Остальное пространство, где стоял длинный узкий стол, было занято делегатами".

Возвращаясь по вечерам на Пэрси-сёркус, 16, Владимир Ильич допоздна засиживался за работой. Он был председателем съезда и тщательно готовил каждое из двадцати с лишним его заседаний.

С трибуны большевистского съезда Ленин убедительно доказал несостоятельность оппортунистических взглядов и действий меньшевиков. Его искусством оратора и полемиста здесь же, в Лондоне, восхищался Горький, когда два года спустя тоже в апрельские дни слушал Ленина на V съезде РСДРП.

"Первый раз слышал я, что о сложнейших вопросах политики можно говорить так просто. Этот не пытался сочинять красивые фразы, а подавал каждое слово на ладони, изумительно легко обнажая его точный смысл. Очень трудно передать необычное впечатление, которое он вызывал.

Его рука, протянутая вперед и немного поднятая вверх, ладонь, которая как бы взвешивала каждое слово, отсеивая фразы противников, заменяя их вескими положениями, доказательствами права и долга рабочего класса идти своим путем, а не сзади и даже не рядом с либеральной буржуазией, - все это было необыкновенно и говорилось им, Лениным, как-то не от себя, а действительно по воле истории. Слитность, законченность, прямота и сила его речи, весь он на кафедре - точно произведение классического искусства: все есть, и ничего лишнего, никаких украшений, а если они были - их не видно, они так же естественно необходимы, как два глаза на лице, пять пальцев на руке".

Решения III съезда прозвучали как присяга верности большевиков марксизму. И глубоко символично, что перед тем, как разъехаться из Лондона, все делегаты во главе с Лениным отправились к могиле Маркса на Хайгейтском кладбище.

"У ворот кладбища, - вспоминает старый участник съезда Миха Цхакая, стоял директор в высоком цилиндре. Кладбище представляло собой огромный парк с узкими аллеями, с массой капитальных, дорогих монументов, вплоть до изваяния любимой собачки какого-то лорда или леди. Но могилу великого мыслителя XIX века, творца научного коммунизма и основателя I Интернационала нельзя было найти без помощи работавших на кладбище каменщиков, которые, убедившись, что мы из России, тотчас же догадались, что мы непременно ищем могилу Карла Маркса, и показали ее. Мы долго стояли вокруг могилы, потом сели, не спеша уходить. Ильич иронически напомнил о директоре, который, вероятно, волнуется, что мы так долго здесь, у какой-то могилы незнакомого ему человека.

- Несчастный буржуа не догадывается, что все нетленное, все бессмертное Маркса и Энгельса мы несем с собой и воплощаем даже в отсталой царской России, к ужасу буржуев всех стран".

Прошло несколько десятилетий, и пророческие слова о способности научного коммунизма преобразить отсталую царскую Россию доказали свою правоту. Основанная Лениным Страна Советов оказалась единственной силой, способной преградить дорогу расползшейся по Европе коричневой чуме.

22 апреля 1942 года, в день рождения Владимира Ильича Ленина, несколько тысяч лондонцев собрались на Холфорд-сквер перед разрушенным фашистской бомбой домом, где когда-то жил Ленин. По инициативе местного населения здесь был торжественно открыт памятник основателю СССР - бронзовый бюст на постаменте из гранита.

Друзьям Советского Союза - особенно в годы "холодной войны" - не раз доводилось вставать на защиту ленинских мест в Лондоне. Многое удалось отстоять, но кое-что все же не сохранилось. В 50-х годах при реконструкции Холфорд-сквера на месте памятника и поврежденных бомбами домов был построен восьмиэтажный многоквартирный корпус. Бюст Ленина перенесли в здание муниципалитета округа Излингтон.

В конце 60-х годов дом на Пэрси-сёркус был за одну ночь снесен коммерческой фирмой, которая приобрела весь прилегающий участок, чтобы возвести на нем крупный отель.

Лишь в результате энергичной кампании протеста, которую развернули общественные организации, профсоюзы, прогрессивные историки и архитекторы, местные власти добились, чтобы часть здания, выходящая на площадь, была полностью восстановлена в прежнем виде и на его фасаде была вновь открыта мемориальная доска.

С Лондоном связаны многие знаменательные страницы в истории ленинской партии. И люди никогда не забудут о них. Ибо главным памятником ленинскому гению служит сам Октябрь, рожденная им Страна Советов.

"Руки прочь от России!"

Роту построили на плацу, объявив, что с солдатами будет говорить майор из генштаба. О чем пойдет речь, все уже знали. С тех пор, как месяц назад 11 ноября 1918 года - на европейских фронтах вступило в силу перемирие, в казармах было только и разговоров, что о демобилизации: попасть бы в приказ до рождества, чтобы встретить новый, 1919 год дома с родными. Но для британской армии война, оказывается, не кончилась: в частях набирали людей для отправки в Архангельск.

Усатый майор, сверкая пуговицами и нашивками безукоризненного мундира, изрекал:

- Большевики предали Антанту, заключили мир с немцами. Мы обязаны помочь нашим верным союзникам, у которых красные силой отобрали власть, спасти Россию от анархии и террора... - Майор сделал многозначительную паузу и добавил доверительно: - Вы сейчас получаете пятнадцать шиллингов в неделю. Тому, кто вступит в ряды экспедиционного корпуса добровольно, будут платить двадцать пять шиллингов в день. Повторяю: двадцать пять, и не в неделю, а в день. Итак, - майор снова перешел на патетический тон, - кто готов выполнить наш великий исторический долг в России, - два шага вперед!

Рота не шелохнулась. Эндрю смотрел из второй шеренги на побагровевшее лицо майора и ликовал. Двадцатилетний капрал, призванный в армию полтора года назад со студенческой скамьи, накануне произнес в казарме первую в своей жизни политическую речь. И, судя по поведению роты, выиграл заочный диспут с вербовщиком из генштаба.

Эндрю изучал в Оксфорде историю, был членом Британской социалистической партии и хорошо понимал подлинные цели интервенции.

До погрузки на борт транспорта дело так и не дошло. В середине января 1919 года во все воинские части, расположенные на территории Англии, неожиданно поступил приказ о массовой демобилизации.

Если Эндрю узнал об Октябрьской революции будучи солдатом, то Робина весть о ней застала в тюрьме. Как и другие противники империалистической бойни, приверженцы Базельской резолюции II Интернационала, он был арестован и осужден за "антивоенную пропаганду".

После ноябрьского перемирия Робина выпустили на поруки, и он вновь почувствовал себя в водовороте событий, вернувшись в "Лейбор рисерч" (отдел изучения трудовых отношений). Созданный группой энтузиастов во главе с Бернардом Шоу, "Лейбор рисерч" занимался не только и не столько научными исследованиями, сколько оказанием практической помощи британскому профсоюзному движению.

В январские дни 1919 года, кроме цеховых старост, туда за советом и помощью стали часто наведываться солдаты. Робин был поражен размахом волнений в войсках: 50 солдатских бунтов за один лишь месяц! Фронтовики требовали немедленной демобилизации, прекращения военных действий против Советской России.

Ведь если высадка десанта в Мурманске весной 1918 года мотивировалась "защитой севера от угрозы германского вторжения", то чем можно было оправдать насильственный и вероломный захват Архангельска в августе? Или появление интервентов в Баку и Владивостоке?

Военная цензура, которую словно забыли отменить, не пропускала в газеты вести о солдатских волнениях, скрывала их даже от членов парламента. Но однажды, как раз во время заседания кабинета министров, встревоженный секретарь доложил: свыше 200 солдат без офицеров собрались на Даунинг-стрит и митингуют прямо под окнами главы правительства.

Как все это было угрожающе не похоже на добрую старую Англию! Правительство было напугано не только волнениями в воинских частях (отсюда внезапный приказ о демобилизации на территории метрополии), но и тем, что они совпали с грозным подъемом рабочего движения.

Надвигалась стачка шахтеров и железнодорожников. Вышли на улицы судостроители Глазго, их вожак Уильям Галлахер был арестован при столкновении демонстрантов с полицией.

В те бурные дни комитет цеховых старост Лондона положил начало политической кампании, которая с поразительной быстротой распространилась по стране: 18 января 1919 года в английской столице был образован комитет "Руки прочь от России!". Его первая листовка, которую Робин прочел в Лондоне, а Эндрю - в Оксфорде, называлась "Британскому рабочему - от британского рабочего".

"Сейчас много говорят о России. Газеты кричат о большевистской анархии, о красном терроре. Но вдумайся, друг: Россия - первая страна в мире, где рабочие стали сами решать свои дела. Британский народ не хочет воевать с Россией. Только богачи, капиталисты жаждут уничтожить свободу в этой стране, боясь, как бы мы не захотели, как и русские рабочие, стать хозяевами собственной судьбы. Друг! Если мы позволим нашим правителям-богачам посылать войска в Россию, наши сыновья и братья будут гибнуть за то, чтобы русские рабочие лишились свободы, а богачи богатели. Помни - британские капиталисты ненавидят Россию потому, что они ненавидят свободу; а свободу капиталисты ненавидят потому, что она мешает им богатеть!"

Вернувшись в Оксфорд после демобилизации, Эндрю быстро сблизился с группой прогрессивно настроенных студентов, вместе с ними установил связи с активистами местных профсоюзов: железнодорожниками, транспортниками, почтовиками.

Инициатива цеховых старост Лондона нашла у них горячий отклик, и в университетском городе вскоре был создан местный комитет "Руки прочь от России!", одним из активистов которого стал Эндрю.

Как раз в ту пору Робин по поручению "Лейбор рисерч" помогал наладить после четырехлетнего перерыва, вызванного войной, ежедневный выход газеты "Дейли геральд".

Возрожденная газета с этого времени стала не только профсоюзной трибуной, но и рупором левого движения.

В то время как ротационные машины Флит-стрит обрушивали на читателя мутные водопады лжи о Стране Советов, "Дейли геральд" изо дня в день печатала радиотелеграфные сводки Красной Армии. Помещая репортажи о митингах против интервенции, публикуя их резолюции, снабжая участников кампании "Руки прочь от России!" агитационными материалами, "Дейли геральд" во многом способствовала тому, что движение это обрело общенациональный характер.

Из-за бойкота оптовиков рабочим пришлось взять распространение газеты в свои руки. Причем популярность ее была так велика, что, когда один прораб пригрозил каменщику увольнением за то, что он продавал "Дейли геральд" в рабочее время, все строители Лондона разом бросили работу.

Как Робин, так и Эндрю до сих пор хранят листовку, которую вручали каждому входящему в гигантскую, многоярусную чашу "Альберт-холла" 8 февраля 1919 года.

На ней напечатаны слова "Интернационала" и текст резолюции, встреченный громовыми рукоплесканиями зала: "Митинг осуждает интервенцию в России, видя в ней нарушение права народов на самоопределение - как политическое, так и экономическое - и продолжение войны в интересах финансового капитала, задавшегося целью сокрушить Российскую социалистическую республику. Митинг призывает рабочий класс Великобритании подкрепить требование "Руки прочь от России!" всем своим политическим и экономическим влиянием".

Призыв этот нашел отклик. Объединенная конференция Британского конгресса тред-юнионов и лейбористской партии в апреле 1919 года поддержала кампанию "Руки прочь от России!", а руководители трех наиболее боевых отраслевых профсоюзов (горняки, железнодорожники, транспортники) добились встречи с премьер-министром и пригрозили парализовать экономику, если эти требования не будут выполнены.

Под нажимом нарастающих протестов премьер-министру, а им был Ллойд Джордж, пришлось принять решение о выводе экспедиционного корпуса из Архангельска и Мурманска.

Однако Лондон по-прежнему поддерживал контрреволюцию на юге и западе России, британский флот не прекращал враждебных действий в Черном и Балтийском морях, оставалась в силе блокада.

"Западная цивилизация перед лицом большевистской угрозы - более зловещей, чем вторжение орд Чингисхана" - этот заголовок лондонской газеты "Дейли кроникл" дает представление о яростной антибольшевистской кампании в прессе и в парламенте, которой сопровождалась военная интервенция в Архангельске. И вот в левом еженедельнике "Геральд" появилась статья "Британия и Россия". Ее автор Дуглас Янг, уточнялось в примечании, был британским консулом в Архангельске до его военной оккупации.

"Британское правительство, - с отнюдь не свойственной дипломатическим чиновникам прямотой писал Янг, - ведет грязную, двойную игру против Советского правительства России. Сначала оно дало торжественное заверение, которое было опубликовано в печати Архангельска от моего имени, что не имеет намерений каких-либо аннексий и не будет вмешиваться во внутренние дела России. Для меня, как и для всякого, кто читал эти слова, - продолжал Янг, это означало, что британское правительство не собирается предпринимать военных акций против Советского правительства. Однако вскоре же оно нанесло Советской власти удар в спину, настояв на высадке союзных войск в Архангельске.

Совершенно не сумев понять причин и значения революции в Россини, идеалы и цели Советского правительства, - говорилось далее в статье, - в Лондоне принялись скрывать все сообщения и высказывания, которые не совпадали с предвзятыми представлениями; более того, были превратно истолкованы и очернены действия Советского правительства".

Публичное осуждение правительственной политики государственным служащим, непосредственно причастным к событиям, о которых идет речь, случай беспрецедентный в истории британского МИДа. Дуглас Янг покинул Архангельск на первом же судне, вышедшем оттуда после оккупации города, и был первым британским официальным лицом, прибывшим в Лондон из Советской России после начала военной интервенции против нее.

Как честный идеалист, он был убежден, что вероломная акция на севере России представляет собой трагическую ошибку, и считал долгом проинформировать правительство об истинном положении вещей. Однако министр иностранных дел лорд Керзон уклонился от встречи с ним. Глава департамента даже отказался принять его письменный доклад.

На свою беду, Дуглас Янг не знал в ту пору о меморандуме Бальфура, который был принят военным кабинетом как генеральный план антисоветской интервенции и помощи всем контрреволюционным силам в России.

Секретный меморандум, разосланный британским посольствам, гласил: "Союзные правительства твердо решили сделать все, чтобы свергнуть Советское правительство в России в возможно кратчайший срок". Руководство борьбой против Советов предлагалось сосредоточить в Лондоне. Для этого был создан "Русский комитет", во главе которого встал военный министр Черчилль, неизменно призывавший "задушить коммунизм в колыбели".

Британский империализм искал лишь удобного момента, чтобы нанести по Стране Советов новый удар, предпочтительно чужими руками. Такой повод представился летом 1920 года, когда правящие круги Лондона и Парижа вознамерились примкнуть к новому антисоветскому походу на стороне белопо-ляков.

На сей раз застрельщиками новой, еще более мощной волны протестов стали рабочие лондонских доков и верфей, где тогда трудился молодой котельщик Гарри Поллит. Портовики блокировали транспорт "Джолли Джордж", обнаружив среди его грузов военные материалы, предназначенные для белополяков. Действия докеров получили широкую поддержку.

"Тот факт, что британское правительство отказывает ирландскому народу в избранной им форме правления и помогает Польше в ее вероломном нападении на Советскую Россию, является предательством принципов свободы и демократии", заявила федерация шахтеров.

Август 1920 года стал наивысшей точкой кампании "Руки прочь от России!". В тридцати с лишним промышленных городах появились "советы действия" - нечто совсем новое в британской общественной жизни. Робин занимался тогда пропагандистской работой в национальном совете действия, который возглавлял из Лондона подготовку к всеобщей стачке против антисоветской интервенции.

И вновь, как и в январе 1919-го, британские правящие круги вынуждены были пойти на попятный и отказаться от соучастия в походе белополяков. В. И. Ленин резюмировал это кратко: "Англия струсила всеобщей стачки..."

Как раз накануне бурных событий августа 1920 года в жизни Робина и Эндрю произошло событие, которое навсегда связало их судьбы, как и судьбы многих других активистов движения "Руки прочь от России!". Оба они стали делегатами учредительного съезда Коммунистической партии Великобритании, и оба они имели основание подписаться под словами члена исполкома КПВ Джона Кэмпбелла: "Если британское империалистическое правительство было самым лютым врагом Советской страны на международной арене, то рабочий класс, прогрессивные силы Англии принадлежат к числу самых стойких ее защитников".

Не приходится удивляться, что Октябрь вызвал наибольшую ненависть и страх у тех, кто боялся потерять империю. Естественно и то, что именно в стране с давними традициями интернационализма в профсоюзном движении пролетарская солидарность с родиной Октября проявилась наиболее внушительно.

Когда оглядываешься на годы, прошедшие со времени британской интервенции в Архангельске, когда видишь, как схожи кликушества о "скором крахе Советов" или "советской угрозе" с современными измышлениями в прессе и эфире, думаешь о том, что слепая ненависть к Стране Советов и впрямь порождена страхом. С точки зрения мировой реакции победоносный Октябрь действительно являл собой угрозу для господства угнетателей и поработителей. Государство рабочих и крестьян, которое покончило с эксплуатацией, избавилось от безработицы, гарантировало права человека, - это государство, рожденное Октябрем, выступило на международной арене как противник насилия и произвола, агрессивных войн и колониальных захватов.

- Ослепление злобой рождает опасную близорукость, - говорит Эндрю. - В отношении британских правящих кругов к процессу революционного обновления мира есть общая, неизменная черта: упрямое нежелание слышать правду о происходящем, склонность верить лишь тому, во что хотелось бы верить. Именно эта политическая близорукость привела в свое время к краху архангельской авантюры. Именно подобная же близорукость подчас мешает ныне Британии полнее приобщиться к магистральным тенденциям современной международной жизни.

Как горный обвал меняет русла рек, так и Октябрь дал новое стремительное течение потокам, которые преобразили лицо земли, изменили карту мира. Да и само по себе движение "Руки прочь от России!" оставило глубокий след в общественно-политическом развитии Великобритании, способствовав консолидации демократических сил, рождению коммунистической партии.

Мы постарались взглянуть на события января 1919-го - августа 1920-го глазами очевидцев, точнее, участников. Робин Пейдж Арнот - ветеран профсоюзного движения, автор серии монографий по истории британских тред-юнионов, а также книги "Влияние русской революции на Англию". Эндрю Рот-штейн - президент Общества англо-советской дружбы, автор многих трудов о Стране Советов. В жизненном пути этих людей воплотилась частица интернационалистского подвига целого поколения.

Наш народ помнит о том, что в первые, самые трудные годы существования Советского государства английский пролетариат выступил против империалистического вмешательства в дела нашей страны, провозгласив лозунг "Руки прочь от России!"

Девять дней мая

Между Букингемским дворцом и Трафальгарской площадью, где по розоватому асфальту гарцуют конногвардейцы в сверкающих кирасах, здесь, в самом центре державного Лондона, меньше всего ожидаешь увидеть афишу, возле которой по вечерам толпится молодежь: "Девять дней и ворота Солтли. Пьеса о всеобщей стачке 1926 года и шахтерских сражениях наших дней".

Реплики актеров звучат и с подмостков и из зала. Так что по замыслу спектакля зрители становятся не только свидетелями, но и участниками исторического события: собрания профсоюзных руководителей 1 мая 1926 года, решившего вопрос о первой в истории Британии всеобщей забастовке.

- От имени миллиона горняков я призываю вас, братья, сообща отбить наступление на британский рабочий класс. Сегодня главный удар капитал наносит нам. Шахтовладельцы поставили цель: урезать зарплату, удлинить рабочий день, лишить нас права сообща отстаивать свои интересы. Если сегодня они одолеют нас, завтра наступит черед железнодорожников, докеров, металлургов, строителей. Вспомним, что проповедует Болдуин: "Все рабочие Британии должны пойти на снижение своей зарплаты, чтобы помочь индустрии стать на ноги". Сколько раз пролетариат уже слышал такие увещевания. А сколько раз еще их услышит...

Аудитория буквально взрывается аплодисментами. Злободневность - вот зажигательная сила спектакля, который после огромного успеха в шахтерских клубах Южного Уэльса, Шотландии и Йоркшира был показан в Лондоне.

Рассказ о всеобщей стачке 1926-го обрамлен сценами о победоносных горняцких забастовках 70-х - 80-х годов. Какой простор для сопоставлений и выводов дает такая перекличка эпох!

Как неузнаваемо изменился мир, и все же как много сходного сохранила в своем арсенале каждая из сторон! У капиталистов - это лицемерная маска ревнителей демократических свобод, проповедь классового соглашательства, оголтелый антисоветизм. У рабочих - это вера в свое испытанное оружие, в силу собственного единства, братской солидарности пролетариата.

В 1926 году именно правящие классы Британии стремились обострить обстановку до фронтального столкновения.

Правое крыло консервативного правительства - Болдуин, Черчилль планировали безжалостный упреждающий удар, чтобы подрезать крылья рабочему движению и не допустить "большевизации тред-юнионов".

Первым объектом для атаки были избраны шахтеры, во-первых, как наиболее многочисленный отряд рабочего класса, насчитывавший в ту пору один миллион человек, и, во-вторых, потому, что шахтовладельцы не очень-то опасались прекращения добычи: повсюду высились горы непроданного угля.

Федерации горняков были предъявлены требования: согласиться на увеличение рабочего дня с 7 до 8 часов не только без увеличения, но даже при снижении зарплаты.

Шахтеры обратились за поддержкой к генсовету Британского конгресса тред-юнионов. Они подчеркивали, что налицо начало общего наступления на рабочий класс.

Мысль о совместном выступлении в поддержку горняков уже обсуждалась рабочими, когда редакторы газеты "Дейли мейл" подготовили для ее первомайского номера передовую статью "За короля и отечество". Это был истерический призыв к крестовому походу против профсоюзов, чтобы раз и навсегда покончить с "гидрой анархии".

Когда текст статьи поступил в типографию, печатники наотрез отказались его набирать и заявили, что если статья не будет изъята из номера, они остановят газету.

Правительство тори тут же классифицировало инцидент с "Дейли мейл" как "нарушение свободы слова, то есть выпад против конституции".

Премьер-министр Болдуин заявил, что прерывает какие-либо переговоры с генсоветом Британского конгресса тред-юнионов до тех пор, пока БКТ не откажется полностью и безоговорочно от самой идеи забастовки солидарности в поддержку горняков.

Шахтовладельцы же получили от правительства благословение объявлять уволенным любой шахтерский коллектив, который откажется капитулировать на условиях администрации. Локаут, охвативший все угольные бассейны страны, вступил в действие 30 апреля.

Обо всем этом знал назавтра весь трудовой Лондон, вышедший солнечным субботним утром на самую многолюдную в истории британской столицы первомайскую демонстрацию. Около ста тысяч человек шагали по лондонским улицам с профсоюзными знаменами. Ведь никогда еще праздник пролетарской солидарности не был столь созвучен самым актуальным событиям дня.

Маршрут одной из первомайских колонн проходил мимо Мемориал-холла, где в те дни сообща заседали исполкомы отраслевых профсоюзов, входящих в БКТ. Остановившись перед зданием, демонстранты услышали, что участники собрания хором поют песню "Красное знамя".

Там, в зале, только что закончилось голосование, выразившее волю организованного рабочего класса страны: именем 3650 тысяч человек (при 50 тысячах против и 350 тысячах воздержавшихся) было принято решение с понедельника 3 мая 1926 года объявить всеобщую забастовку.

Весть об этом мгновенно облетела ряды демонстрантов и вызвала бурю ликования на митинге в Гайд-парке, которым по традиции завершился первомайский праздник.

Утро 4 мая 1926 года было, наверное, самым тихим в Британии со времен промышленной революции. Странное безмолвие нарушилось лишь щебетанием птиц в палисадниках. Обычно переполненные по утрам пригородные поезда пустовали на запасных путях. Автобусы замерли в своих парках. На портовых причалах суетились одни лишь чайки.

Строго говоря, стачка не была всеобщей. По плану генсовета прекратили работу железнодорожники, работники автомобильного транспорта, докеры, металлурги, строители и печатники. Машиностроители и судостроители должны были как "вторая волна" присоединиться к ним позже. Но и этого было достаточно, чтобы парализовать жизнь страны.

Родившиеся в первые же дни стачки Советы действия проявили поистине чудеса организованности и четкости, инициативы и выдержки. Они вели круглосуточное пикетирование вокзалов, автобусных парков, портовых причалов и складов. Они выдавали для санитарных, пожарных машин и других аварийных служб пропуска на право проезда "с разрешения профсоюзов". С помощью жен бастующих они создавали передвижные кухни, которые бесплатно снабжали пикетчиков горячей пищей. Они формировали отряды рабочей самообороны, чтобы давать отпор бандам черносотенцев,

И все же ход всеобщей забастовки показал, что правительство готовилось к такому фронтальному столкновению куда серьезнее, чем лидеры генсовета. Еще в конце 1925 года был втайне создан специальный разветвленный аппарат управления страной в чрезвычайных обстоятельствах.

Британия была поделена на десять округов во главе с гражданскими комиссарами. Для них были оборудованы командные пункты с узлами полевой связи. Одновременно велась вербовка отставных офицеров, чиновников, лавочников и других представителей мелкой буржуазии в "организацию по поддержке снабжения", на случай, если транспорт окажется парализован.

Тогда же, в октябре 1925 года, полиция совершила налет на Кинг-стрит, 16, четырехэтажный серый дом, который и поныне служит штаб-квартирой Коммунистической партии Великобритании. Почти все члены Политбюро были арестованы, подвергнуты суду и приговорены к тюремному заключению по закону 1797 года "О подстрекательстве к мятежу".

Вроде бы неслыханное дело для страны, кичащейся Великой хартией вольностей, свободой выражения любых политических взглядов! Но беззастенчивая попытка дезорганизовать деятельность молодой пролетарской партии явно была составной частью мер против будущей всеобщей стачки.

Хотя правящие классы и стращали обывателя, будто взбунтовавшаяся чернь зальет страну кровью, склонность к насилию проявили отнюдь не участники забастовки. Советы действия самоотверженно брали на себя ответственность за поддержание дисциплины и общественного порядка, всячески старались не поддаваться на враждебные провокации. К насильственным методам подавления прибегла именно капиталистическая государственная машина.

Всеобщая забастовка была объявлена незаконной. Правительство ввело чрезвычайное положение и направило на помощь полиции воинские части. Начались репрессии.

Три тысячи рабочих, в том числе 1200 коммунистов, были арестованы и брошены в тюрьмы. Несмотря на парламентскую неприкосновенность, оказался за решеткой и депутат-коммунист Саклатвала - индиец, избранный в палату общин от одного из пролетарских районов Лондона.

Передо мной листок стачечного бюллетеня, заменявшего в те дни всю рабочую печать. Его размножали на ротаторе (каждую ночь меняя адрес), развозили на мотоциклах в другие города, где дополняли и снова размножали. Так что общий тираж листка, который пикетчики жадно прочитывали и передавали из рук в руки каждое утро, достигал двухсот тысяч экземпляров!

Компартия несла жертвы, но именно в бурные месяцы 1926 года ряды ее выросли в полтора раза: с 8 до 12 тысяч человек.

В великом классовом сражении закалялась и мужала вся пятимиллионная армия участников стачки. Никакие репрессии не могли сломить ее боевого духа, ни одного штрейкбрехера не нашлось в ее рядах. Именно пролетариат проявил в майские дни лучшие черты британского народа: стойкость, хладнокровие, готовность к самопожертвованию во шля долга.

Броневики, которые появились на улицах, чтобы конвоировать доставку грузов, кавалерийские эскадроны, теснившие пикетчиков крупами коней, угрозы властей, что к участникам незаконной стачки будут применяться не только арест, но и конфискация имущества, - все это вызвало страх и смятение не у простых рабочих, а у лидеров БКТ.

После закулисной возни за спиной федерации горняков и без ее согласия генсовет 12 мая объявил об отмене всеобщей стачки. Решение это было столь неожиданным и неоправданным, что трудящиеся просто не хотели ему верить.

В последний день стачки в стране бастовало больше людей, чем в ее начале.

Федерация горняков мужественно отказалась капитулировать на неприемлемых для нее условиях и в течение долгих шести месяцев в одиночку продолжала тяжелый и неравный бой. Вся трудовая Британия стремилась оказать борющимся горнякам посильную помощь. Это было нелегко. Ведь без средств к существованию остался миллион шахтеров, а с семьями - пять миллионов человек, десятая часть населения страны.

"Шесть пенсов, уплаченных за эту брошюру, полностью поступят в фонд помощи женам и детям горняков" - гласит надпись на обложке. Пожелтевшие страницы повествуют о великом интернациональном подвиге того времени: о том, как труженики молодой Страны Советов, которая еще не успела залечить раны гражданской войны, оправиться от голода и разрухи, без колебания протянули руку помощи своим братьям по классу.

С каким волнением и благодарностью относишься к этим строчкам, которые на чужом языке и в чужой стране сохранили память о том, что "призыв ВЦСПС внести в фонд помощи английским шахтерам четверть дневного заработка повсеместно получил отклик в первые же дни; что коллектив дома отдыха в Алупке собрал 37 р. 25 к.; редакция газеты "Известия" - 503 р. 87 к.; начальная школа в Пензе - 24 р. 35 к.; а энский стрелковый батальон Красной Армии решил коллективно бросить курить, чтобы переводить деньги за табачное довольствие бастующим английским горнякам".

- Мы продавали такие брошюры в дни стачки, когда я - сын, внук и правнук шахтера, пятнадцатилетним парнем разъезжал по стране с агитбригадой, которая давала концерты и собирала пожертвования, - рассказывает ветеран рабочего движения Дэй Фрэнсис, до недавних пор возглавлявший союз горняков Южного Уэльса. - Родина Октября была тогда у всех на устах, - продолжает он. - Один миллион 250 тысяч фунтов стерлингов собрали в помощь нам советские люди. И мы сознавали, каких жертв это стоило: ведь нужда была знакома им в ту пору, пожалуй, еще больше, чем нам. А сколько злобной беспардонной клеветы о "золоте Кремля", о "красной угрозе" исторгали тогда антисоветчики, которые и сегодня все еще дуют в ту же самую дуду. Солидарность с трудящимися СССР - наше бесценное достояние, на которое мы никому не позволим посягать!

Солидарность - вот лейтмотив спектакля "Девять дней и ворота Солтли", объединяющего летопись стачки 1926 года с картинами современных классовых схваток. Заключительная сцена спектакля возвращает зрителей к нашим дням. Она воскрешает хронику горняцких стачек 70-х годов, когда 20 тысяч машиностроителей Бирмингема и Ковентри пришли на помощь шахтерским пикетам у ворот угольного склада Солтли и когда правящим классам пришлось уступить.

Не помог консерваторам взятый из арсенала 1926 года лозунг "Кто же в конце концов управляет страной: правительство или профсоюзы?".

Тем не менее буржуазная пропаганда не перестает твердить о том, будто возросшее влияние профсоюзов в политической жизни Британии стало-де "угрозой для парламентской демократии". Сплоченность организованных тружеников страны, солидарность международного пролетариата действительно стали в наши дни столь грозной силой, что эксплуататоры вынуждены считаться с ней и вместо фронтальных столкновений идти на всяческие закулисные маневры и раскольнические приемы.

Девять дней мая оставили глубокий след в сознании британского рабочего класса, помогли ему по достоинству оценить его друзей и недругов. Девять дней всеобщей забастовки, когда организованные труженики страны дружно выступили в поддержку шахтеров, и последовавшие за ними шесть долгих месяцев, когда горнякам пришлось вести тяжелый и неравный бой в одиночку, все эти яркие страницы в истории британского рабочего движения по праву могут быть названы подвигом классовой солидарности - и в национальном и в международном смысле.

Колокола Ковентри

Осенние листья ложатся на каменные плиты, на основания разрушенных колонн, озаряют багрянцем темные, в подпалинах, стены, над которыми вместо стрельчатых сводов раскинулось ноябрьское небо. Сама осень словно возлагает венок на многострадальные камни города Ковентри.

Возрождая город из пепла, люди преднамеренно сохранили эти руины средневекового собора, как предостерегающее напоминание о ноябрьском дне 1940 года. О трагическом для Ковентри дне, когда 449 гитлеровских бомбардировщиков "Юнкерс-88" волна за волной принялись методически уничтожать этот древний английский город.

Из 75 тысяч его домов 62 тысячи были разрушены. Три дня и три ночи над развалинами бушевало море огня. Гитлер похвалялся, что стер Ковентри с лица земли. Геббельсовская пропаганда даже пустила в ход термин "ковентризация" как безжалостное тотальное уничтожение целого города.

Будто пламенем и кровью окрашен яркий ковер, которым каштаны и клены устлали мемориальный парк, высветили длинные шеренги могильных плит с именами пожарников, бойцов гражданской обороны. Да, минувшая война была знакома здешним жителям не только по газетным сводкам!

Шпиль колокольни да остов обгоревших стен - вот все, что осталось с того ноябрьского дня от собора св. Михаила. "Построен в пятнадцатом веке, разрушен в двадцатом" - повествует подчеркнуто лаконичная надпись на его руинах. Сколько поколений путников, направлявшихся в Ковентри, отыскивали глазами этот средневековый шпиль, которому суждено было стать ориентиром для варваров двадцатого века - пилотов фашистского люфтваффе.

Жертвой "ковентризации" стало сердце Англии, и не только в сугубо географическом смысле слова. Уже в средние века Ковентри уступал по своему экономическому значению лишь трем городам в стране: Лондону, Йорку, Бристолю.

А с той поры, как Англия прослыла "мастерской мира", и потом, когда она утратила подобную роль, Ковентри неизменно остается одним из главных претендентов на то, чтобы считаться мастерской Англии.

Город искусных часовщиков получил в прошлом веке известность на мировых рынках как производитель швейных машин, потом велосипедов. В 1896 году компания Даймлер выпустила тут первый английский автомобиль, а еще через несколько лет здесь же, в Ковентри, было положено начало производству прославленных английских мотоциклов.

Избрав мишенью этот старинный город, гитлеровцы направляли удар по средоточию квалифицированнейшей рабочей силы страны.

Но даже бесчеловечная жестокость "ковентризации" оказалась бессильной парализовать производственный потенциал города моторов, который продолжал вносить немалый вклад в борьбу против нацизма во время второй мировой войны.

Город-мученик Ковентри мог в полной мере оценить подвиг города-героя Сталинграда. В полуразрушенных цехах, где не прекращался выпуск танковых и авиационных моторов, рабочие вели добровольный сбор средств на медикаменты для защитников волжской твердыни. По ночам в бомбоубежищах из рук в руки переходила скатерть, на которой рядом с гербом Ковентри женщины вышивали свои имена, чтобы в знак восхищения и солидарности послать этот подарок сталинградцам. Так в тяжелые военные годы сложилась и окрепла дружба двух породненных городов.

- Трагическая судьба Ковентри явилась, разумеется, важной, но не единственной причиной зарождения этих уз. Добрые отношения к Стране Советов были традиционными для города со столь высокой концентрацией промышленного пролетариата, - рассказывает Джордж Хочкинсон, бывший мэр Ковентри, с чьим именем связано восстановление города из руин и породнение его с Волгоградом.

В прошлом цеховой староста на автозаводах Даймлера, профсоюзный активист прогрессивных убеждений, Хочкинсон был в дни гитлеровских налетов заместителем председателя чрезвычайного военного комитета города и стал мэром в самое трудное для героического Ковентри время.

- Город машиностроителей, - продолжает Хочкинсон, - еще с довоенных лет знает, что добрые отношения с рабоче-крестьянской Россией не только служат воплощением пролетарской солидарности, но и отвечают жизненным интересам трудящихся Британии. Как раз в годы великого кризиса машиностроительные заводы Ковентри получили ряд заказов для советских новостроек, благодаря чему сотни людей не оказались выброшенными за ворота. И когда сейчас мы слышим, как звучат призывы к разрыву взаимовыгодных торгово-экономических связей с СССР, трудовой Ковентри решительно отвергает их.

Продукция Ковентри издавна занимала заметное место в товарообороте Великобритании и СССР. В нескольких городах Советского Союза уже дают продукцию заводы искусственного волокна, комплектное оборудование для которых создано руками рабочих Ковентри. На автомобильных заводах в Тольятти, Горьком, Москве работают автоматические станки с программным управлением, выпущенные здесь же, в сердце Англии.

Таков Ковентри - город, возродивший себя из пепла войны; город, на многострадальные камни которого английская осень возлагает в ноябрьские дни багряный венок из кленовых и каштановых листьев. Набатно звучит в осеннем воздухе перезвон колоколов. Он разносится от руин средневекового собора до районов новостроек, где на одном из перекрестков алеют высеченные в камне слова:

"Эта площадь названа именем Волгограда, как символ дружбы между Волгоградом и Ковентри, которая родилась в годы военных испытаний и служит ныне делу международного взаимопонимания и мира".

Скалы острова Джерси

Среди обточенных прибоем гранитных скал тут и там виднеется темно-серый бетон фортификационных сооружений. Отчаянно бьются волны. Вторя вою ветра, надрывно кричат чайки. И в этих звуках слышится предсмертный стон украинского или белорусского паренька, пытавшегося вырваться из фашистской неволи.

Угнанный оккупантами из родного села, прошагав под плетьми конвоиров пешком через всю Европу, прежде чем оказаться в темном трюме немецкого транспорта, он мог и не знать, что попал на остров.

И когда колючая проволока концлагеря осталась позади, с надеждой ждал утренней зари, которая подсказала бы ему дорогу на восток, в сторону Родины.

Представляю, что чувствовал он, когда понял, что море со всех сторон преграждает путь беглецам; когда, увидев патруль с овчарками, бросился он со скалы в волны и поплыл от берега, пока автоматная очередь не оборвала его жизнь.

Трудно осознать, что все это происходило здесь, на английской земле. Ведь привычно считать, что англичане не изведали гитлеровской оккупации, лагерей рабского труда, не испытали ночных облав гестапо. А между тем это не так. Еще в первые годы войны фашисты захватили Нормандские острова: Джерси, Гернси, Олдерни, Сарк.

"Острова в проливе", как называют их англичане, лежат в Ла-Манше, ближе к французскому побережью, но входят в состав Великобритании. Сапог фашистского вермахта впервые ступил здесь на английскую землю.

На улицах Сент-Хелиера, главного города Джерси, запестрели, как и всюду, флаги со свастикой, приказы военного коменданта, объявления о казнях: "Луи Берье обвинен в действиях, враждебных Германии, и расстрелян 2 августа 1941 года".

Но война все же бушевала где-то далеко. Местные жители, пожалуй, впервые воочию представили себе меру страданий, которые она принесла народам континента, впервые увидели подлинное лицо гитлеровского "нового порядка", лишь когда по дорогам Джерси потянулись колонны изможденных, оборванных, босых людей со сбитыми в кровь ногами. Это были советские военнопленные и молодежь, угнанная из оккупированных районов.

На острове Джерси есть музей, где выставлена фотокопия личного приказа Гитлера от 20 октября 1941 года о строительстве фортификационных сооружений на Нормандских островах Фюрер намеревался превратить эти гранитные скалы в непотопляемую эскадру у входа в Ла-Манш со стороны Атлантики, между французским и английским побережьем. "Для указанного строительства, говорится в приказе, - надлежит использовать иностранных рабочих преимущественно русских, испанцев, а также французов".

На западном побережье Джерси есть постоялый двор "Золотая сабля". В этом старом двухэтажном здании когда-то помещалась комендатура концлагеря "Химмельман". Никаких других следов от него не осталось. Вокруг темнеет свежая пашня, мирно пасутся коровы на пустошах, желтеют поля нарциссов. А в годы войны здесь тянулись ряды бараков, где за колючей проволокой томились тысячи советских людей.

Они, как и заключенные из соседних лагерей - интернированные во Франции испанские республиканцы, поляки, французы, - возводили среди скал бетонные бункера для береговых батарей (лишь на Джерси гитлеровцы разместили 400 стволов дальнобойной тяжелой артиллерии), вырубали пещеры для подземных складов боеприпасов, долбили кирками гранит и толкали вагонетки на каменоломнях.

Горький комок сжимает горло, когда читаешь список узников, погибших при обвалах, умерших от истощения и эпидемий. Иван Сушин, Степан Бищенко, Николай Татаринов, Василий Павлишин - всем им было по 17 - 18 лет, когда каменистая земля Джерси стала для них братской могилой.

А вот еще одна строка в списке: Петро Бородай, родился 1 марта 1935 года, умер 29 марта 1943 года. Сколько же горя выпало этому украинскому мальчику за всего лишь восемь прожитых им на свете лет!

Но эти далекие острова на краю Европы дороги советским людям не только потому, что здесь страдали и гибли наши соотечественники. Именно этот уголок английской земли знает славные примеры боевого братства, которое связывало наши народы в борьбе против общего врага.

На Джерси, на острове площадью всего в 116 квадратных километров, с немецким гарнизоном численностью почти в половину местного населения, действовала подпольная антифашистская организация. Она помогала советским заключенным совершать побеги из концлагерей, укрывала их в семьях местных жителей, снабжала беглецов одеждой, добывала для них в комендатуре бланки немецких пропусков. Душой подпольной группы были коммунисты.

- Я вступил в компартию в сорок втором году девятнадцатилетним парнем, когда здешняя ячейка возобновила активную деятельность как ядро движения Сопротивления, - рассказывает мне один из руководителей джерсийского подполья, Норман Ле Брок. - Ненависть к фашизму объединяла тогда в наших рядах разных людей. В числе их был известный на острове медик доктор Маккинстри. Художник Блампье так талантливо имитировал фашистские печати на пропусках, что мы в шутку советовали ему после войны вместо картин рисовать банкноты. Школьный учитель Ле Дрюленек смастерил радиоприемник, благодаря которому мы вопреки запрету оккупантов слушали сводки о победах Красной Армии.

Сестра учителя, владелица бакалейной лавки Луиза Гульд, слыла женщиной, далекой от политики. Но ее одной из первых на Джерси постигла личная утрата: погиб на войне старший сын, морской офицер. Ле Дрюленек рассказал сестре, что по соседству арестовали фермера - он три месяца укрывал на сеновале советского пленного, которому удалось спастись. Луиза без колебания сказала:

- Приводи русского ко мне. Что тут раздумывать. Любая русская мать поступила бы так же.

Федор Бурый (англичане звали его "Билл") прожил у Луизы Гульд два года. Быстро освоил разговорную речь. Но для большинства беглецов первые шаги в английском языке давались особенно трудно. К тому же вырвавшиеся из неволи люди не хотели сидеть без дела, просили поручений. Так что преодоление языкового барьера стало неотложной задачей для подпольной организации.

- Они обратились за помощью ко мне, хотя и знали, что до войны я не больно-то лестно отзывалась о большевистской "совдепии", - улыбаясь, говорит мне по-русски Августа Меткаф.

Гимназистка из Архангельска, она в годы интервенции вышла замуж за английского морского офицера, была заброшена судьбой на Джерси и стала во время оккупации активной участницей антифашистского Сопротивления, а затем коммунисткой.

Дом Августы Меткаф стал как бы ускоренной школой английского языка. Было время, когда под ее крышей жило сразу семеро советских людей.

Были в их числе Михаил Крохин, Герман Козлов, которые, как и Федор Бурый, вскоре смогли включиться в работу организации. Они переводили на английский язык услышанные по радио сводки Совинформбюро, помогали готовить к печати тексты листовок (для советских узников им приходилось писать от руки - не было русского шрифта).

Распространять листовки за колючей проволокой среди заключенных помогали испанские республиканцы. Напуганные вспышкой эпидемии тифа, гитлеровцы сформировали из испанцев санитарные команды, которые регулярно посещали лагерь за лагерем. Этим и воспользовались подпольщики.

В начале 1944 года от джерсийцев, мобилизованных на разгрузку германских транспортов, подпольная организация узнала о немце, который, судя по всему, искал контактов с местными жителями. Он часто заговаривал с ними, угощал сигаретами, сочувствовал их невзгодам, вызванным оккупацией. А как-то сказал, что фашизм принес много горя не только другим народам, но и самой Германии. Вспомнил о собственном отце, социал-демократе, который был арестован гестапо и погиб в Дахау, Дал понять, что люди одинаковых взглядов должны помогать друг другу.

Все это весьма походило на провокацию. Но возможность установить связи с антифашистами в немецком гарнизоне была настолько заманчива, что, тщательно взвесив "за" и "против", подпольщики решили пойти на риск.

Знакомство с немцем было поручено Ле Броку. С очередной сменой мобилизованных ему пришлось под чужой фамилией идти на охраняемую территорию порта - уже за одно это грозил расстрел! Пауль Мюлльбах, как звали немца, тоже рисковал. Он сказал, что многое повидал и понял, будучи до ранения на восточном фронте; что хочет распространять среди солдат правду о войне и ищет людей, которые могли бы ему в этом помочь.

При второй встрече, состоявшейся неделю спустя, Мюлльбах уточнил, что речь идет о практической помощи в печатании листовок на немецком языке. По его словам, моральный дух гарнизона после Сталинграда заметно упал, и каждое слово правды способно сделать многое.

Такое содействие было оказано, хотя с максимальными мерами предосторожности.

После высадки союзных войск во Франции и открытия второго фронта на Джерси стали прибывать остатки отрезанных в Бретани немецких гарнизонов. Особенно существенно пополнились ряды местного гестапо. Шел последний год, войны. Было ясно, что дни третьего рейха сочтены. Но именно в ту пору оккупационный режим на острове особенно ужесточился. Гестаповцы напали на след солдатского комитета, расстреляли несколько немецких антифашистов. Мюлльбаху пришлось бежать - его укрыли английские подпольщики.

Тогда же, летом, гестаповцы нагрянули с обыском к Луизе Гульд. Нашли у нее тетрадь с упражнениями по английской грамматике. А под ступенями крыльца - радиоприемник. За содействие советским заключенным Луиза Гульд была заключена в немецкий концлагель Равенсбрюк и погибла там в газовой камере.

Однажды, возвращаясь из школы, пятнадцатилетняя дочь Августы Меткаф Стелла узнала, что ее мать арестована и весь дом перевернут вверх дном. К счастью, облава не застала никого из беглецов и не обнаружила каких-либо улик, хотя Михаил Крохин жил там постоянно.

- Где он теперь? - беспокоилась девушка.

Лишь впоследствии Стелла узнала, что Михаила укрыл в ту пору активный подпольщик, коммунист Норман Перкинс - ее будущий муж, с которым она в годы оккупации даже не была знакома.

Крохин появился несколько недель спустя с куском красной материи за пазухой.

- Фашисты злобствуют, но им капут, - сказал он. - Надо напомнить им, что такое 1 Мая. У тебя есть золотая краска и кисть? Помнишь, мастерили с матерью елочные украшения?

По наброску Крохина Стелла нарисовала на кумаче пятиконечную звезду с серпом и молотом, по бокам обрамленную колосьями, а снизу - лучами восходящего солнца, и крупными русскими буквами вывела по полотнищу надпись: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"

С тех пор прошло несколько десятилетий. Стелла стала коммунисткой, секретарем парторганизации острова, сменив на этом посту Нормана Ле Брока. Но она всегда вспоминает майский день 1945 года как день своего боевого крещения.

Красный флаг, поднятый над оккупированным островом Джерси, когда в Европе еще не смолкли пушки, был олицетворением боевого товарищества. Олицетворением тех чувств, что связывали советских людей, вырвавшихся из неволи, английских патриотов, укрывавших их с риском для жизни, испанских республиканцев, немецких антифашистов, которые боролись рука об руку против общего врага.