Город Воров

Глава 1

Дождь начался без предупреждения. За час до него стемнело, так что тучи собрались уже под покровом ночи. И зарядил-то он не на шутку, повергнув в уныние всех жителей Вераржана.

Пробарабанив минут сорок — а было это во вторник 4 апреля 1931 года, около восьми вечера, — дождик сначала чуть поутих, а потом ливанул с новой силой на всю ночь.

Новый тембр дождя не заглушал других звуков. Пекарь, собираясь уже отправиться на боковую, услышал плеск воды у себя в подвале. Откинув засов, он спустился вниз и обнаружил настоящий потоп чуть ли не по колено глубиной. Вода потоком стекала по фасадной стене.

Пекарь в ужасе бросился наверх звать жену. Та, сбежав по лестнице, увидела все собственными глазами, а пекарь уже спешил к вешалке в прихожей за своим черным дождевиком. Такое уже случалось раньше. Видно, опять чем-то забило придорожный ливневый сток, и вода, изменив направление, устремилась по дорожке к их дому, прямиком в подвал. Ну ничего, завтра он задаст в мэрии кому следует!

Жена поднялась из подвала, а пекарь уже вышел за порог под дождь. От сильного ветра капюшон лип ко лбу, сползал чуть ли не на самые глаза. Ссутулив плечи и опустив голову, пекарь заспешил по утоптанной земляной дорожке, уже размокшей от многочисленных ручейков. Придется теперь полночи выгребать воду из подвала, а ведь полчетвертого ему уже надо быть на ногах, чтобы выпекать хлеб. Ничего-ничего, будет завтра с мэром разговор!

Добежав до проезжей части, он огляделся, ища глазами канализационный сток. Уличные фонари были потушены, но он разглядел лежащее прямо на сточном отверстии тело. Видимо, какая-то пьянь!

— Эй! — прокричал пекарь, приближаясь к человеку, лежащему лицом вниз. Голос его терялся в шуме дождя, и он снова окликнул: — Эй, ты!.. — И пнул лежащего в ногу.

Никакой реакции. На улице ни души. Темные окна в домах, наглухо закрытые ставни. Пекарь еще раз пнул лежащего и выругался. Дождевая вода бурным потоком продолжала нестись к его дому.

Он стоял в растерянности, представляя себе свой завтрашний, не менее бурный денек, как вдруг заметил, что лицо пьяницы погружено в бурлящую воду, и только тогда у пекаря в голове впервые промелькнула паническая мысль.

Он опустился на колени, отчего сразу же намокли брюки. Дождь колючими иглами колотил сверху по плечам. Преодолевая чувство брезгливости, пекарь взял пьяницу за плечи и перевернул лицом вверх. Голова пьяницы безвольно откинулась в сторону. Глаза открыты, лицо распухшее. Дождь пьяницу не тревожил.

Пекарь инстинктивно отшатнулся, в голове промелькнуло: «Да этот парень мертвый!» Он прямо оцепенел от этой мысли, и сердце бешено застучало почти у самого горла. Поднявшись с колен, пекарь побежал к дому.

Жена, ежась от холода, поджидала его на пороге.

— Ну? Расчистил?

— Звони в полицию! — сказал ей пекарь.

Жена направилась к телефонному аппарату, висевшему на стене в прихожей, буркнув по дороге:

— Ты плащ-то сними! Гляди, как на пол льет с него!

— Звони в полицию! — твердил пекарь, ничего ей не объясняя. — Звони в полицию, звони в полицию…

Жена поднесла к уху трубку.

— Гудков нет. Похоже, бурей повредило линию.

Пекарь снова повернулся к двери, взявшись за ручку.

— Ты куда? Там в подвале же…

— Там на улице мертвый человек.

Пекарь жил в десяти минутах ходьбы от мэрии, где также располагался полицейский участок. Проходя мимо покойника, он старался не смотреть в его сторону. Дождь продолжал лить нещадно, а в голове крутились мысли: «Мертвец… В подвале потоп… Вставать завтра ни свет ни заря… Мертвец…»

В полицейском участке он обнаружил, что даже исправная телефонная линия не изменила бы дела. Из трех дежурных офицеров двое выехали на автомобильную аварию еще до поломки телефонной линии.

— Во время дождя дороги становятся опасными, — объяснил ему оставшийся офицер. — Людям не следует выходить из дома в такую погоду.

— Но там на дороге мертвец! — продолжал твердить пекарь, сбитый с толку тем, что его слова не вызвали никакого всплеска активности.

— Ничего, мы подождем Мартена и Арно.

Пекарь присел на один из трех деревянных стульев, стоявших вдоль стены между дверью и конторкой дежурного офицера. С башмаков его на кафельную плитку пола натекли лужицы воды. Полицейский уже записал его имя и причину обращения в участок и теперь просто сидел, коротая время. Но пекарю было трудно сосредоточиться хоть на какой мысли. Он изнемогал от усталости.

Через двадцать минут явились Мартен и Арно — в перепачканных грязью дождевиках. Мельком взглянув на пекаря и проигнорировав его присутствие, они продолжали говорить о чем-то своем, пока дежурный офицер за стойкой не прервал их разговор и не растолковал им, зачем пришел пекарь.

Потом решили так: Мартен сопроводит пекаря до дома, а Арно тем временем сгоняет на полицейской машине в больницу и вызовет медицинскую помощь.

Снова очутившись под дождем, Мартен с пекарем умолкли. Улицы по-прежнему были пустынны. Даже самые поздние ночные бары и кафе в центре города были закрыты. Мартен с пекарем, добравшись до дома, нашли тело все в том же неподвижном состоянии. Оно по-прежнему загораживало канализационный сток, направляя потоки воды в сторону дома пекаря. Они молча стояли в нескольких футах от него, не вынимая рук из карманов дождевиков и ссутулив плечи.

Прождать им пришлось не больше минуты, после чего к дому подкатила полицейская машина в сопровождении кареты скорой помощи. Из нее выпрыгнули медики, достали из задней дверцы носилки. Арно подошел к Мартену и пекарю.

— Мы завтра свяжемся с вами, если понадобится, — сказал Мартен.

Пекарь наблюдал, как медики грузили тело в «скорую». Потом, когда перед глазами уже не было мертвеца и мысли чуть прояснились, он сказал:

— Но кто-то же должен прочистить канализационный сток.

— Это вы утром скажете коммунальщикам.

— Мне вставать ни свет ни заря, а у меня в подвале воды по колено.

Но полицейских это, похоже, не волновало.

Да и у самого пекаря мысли были заняты совсем другим.

«Скорая помощь» укатила, и один из офицеров сказал:

— Мы дадим вам знать.

Правда, не уточнил, о чем они дадут ему знать. Потом они сели в свою полицейскую машину и тоже укатили, оставив пекаря одного на пустынной дороге.

Дождевой поток теперь, как он заметил, снова вернулся в правильное русло и сливался в канализационный сток. Тогда, повернувшись, пекарь побрел к своему дому, где ему предстояло всю ночь вычерпывать воду из подвала.

Жена спустилась к нему навстречу.

— Ну что там?

Пекарь стянул с себя мокрый дождевик и принялся закатывать рукава рубашки.

— Да пьяницу какого-то сбили.

Такие вот новости сообщил старшему инспектору Центрального управления Пеллетеру начальник полиции Вераржана Летро на следующее утро за завтраком. Пеллетер приехал в Вераржан, чтобы выслушать показания убийцы, содержавшегося в заключении в близлежащей тюрьме Мальниво. Убийцу этого, некоего Мауссье, Пеллетер лично арестовал несколько лет назад за многочисленные убийства детей, которых тот держал в клетках в своем подвале, устраивая между ними бойцовские схватки на выживание. Ранее Мауссье уже дважды требовал встречи с Пеллетером, утверждая, что у него есть для того ценная информация. Пеллетер ненавидел такие вот встречи с осужденными преступниками, но Мауссье отказывался говорить с кем бы то ни было еще, а его информация оба раза оказывалась как нельзя более точной и полезной. За время двух прошлых визитов в Вераржан Пеллетер и начальник местной полиции Летро подружились.

Пока они ели свой завтрак, дождь лупил не переставая, и городская площадь за мокрым оконным стеклом выглядела расплывчатым невнятным пятном.

Кроме них в кафе не было других посетителей. Хозяин скучал за стойкой, скрестив на груди руки и наблюдая за потоками низвергающейся с небес воды. Две электрические люстры были включены из уважения к разбушевавшейся непогоде.

Через площадь, словно неуклюжий зверь, промчался автомобиль и скрылся из виду, натужно жужжа мотором.

Людей на пустынных улицах Вераржана почти не было — за исключением тех, кого гнала за дверь суровая необходимость. А вчера вечером погода была и того хуже. И с какой стати пьянице тащиться под дождь, когда можно посидеть в баре?

— Расскажи мне про этого найденного покойника, — сказал Пеллетер.

— Ну… мы пока не знаем, кто это такой. Никто из моих ребят его раньше не видел, а ведь в таком маленьком городишке люди каждую сову в лицо знают. Документов при нем не было. Ни бумажника, ни денег. Видно, просто бродяга. Мы отправили его отпечатки пальцев на проверку — может, найдется соответствие.

— А у вас тут что, много бродяг?

— Да нет.

Пеллетер откинулся на спинку стула и достал из внутреннего кармана пиджака сигару, закурил ее и выдохнул внушительный клуб дыма.

— Сходишь со мной к пекарю? — спросил Летро.

Пеллетер задумчиво жевал кончик сигары. Увидев, что Пеллетер закурил, хозяин подошел к ним забрать грязные тарелки. Они подождали, когда он уйдет.

— Мне вообще-то надо попасть в Мальниво. И мадам Пеллетер ждет меня дома.

— Да там разговоров на минуту, не больше. Подумаешь, какое дело — пьяница захлебнулся в луже. Просто если я приду туда с тобой, инспектором из центра, то нам удастся узнать больше. Этот Бенуа от испуга просто не сможет что-либо утаить.

За окном продолжал лить дождь.

— Да и с какой стати ему что-то утаивать? Просто я хочу соблюсти все формальности.

— А расскажи мне про этого пекаря.

— Про Бенуа? Ну что про него рассказать… Например, он выпек вот этот хлеб, который мы с тобой только что ели. До него здешним пекарем был его отец, но старик умер уже давно. Работает он семь дней в неделю, из дома и из пекарни выходит редко. У себя дома он такой, знаешь ли, прямо командир, а встретишь его где-нибудь еще — ну на рынке там или в кино — такой будет незаметный человечек. Мои ребята говорят, он сидел вчера вечером в участке будто ученик, которого вызвали на взбучку к школьному директору. А ведь он на пятнадцать лет старше моего самого взрослого офицера! Жена помогает ему в пекарне.

Пеллетер махнул было хозяину, чтобы расплатиться, но Летро сказал, что уже позаботился об этом.

— У меня здесь свои расклады, — объяснил он, вставая из-за стола.

Пеллетер убедился, что сигара его потухла, и убрал ее в карман. С вешалки у двери он снял свой дождевик и шляпу.

Летро попрощался с хозяином, ответившим ему словно спросонок. Надевая плащ, Летро пробурчал:

— Ой, как же не хочется тащиться под дождь!

С этими словами он открыл дверь, и в помещение ворвался шум непогоды — будто кто-то включил радио.

На улице было более людно, чем им казалось из кафе, но все спешили деловито, ссутулив плечи, опустив голову, лишь изредка встречался неторопливый прохожий с зонтиком.

В центре площади бронзовая статуя на трехметровом бетонном постаменте невозмутимо обозревала витрины магазинчиков, расположенных по северной стороне.

На улице было промозгло и холодно.

Они молча шагали плечо к плечу — даже и не поймешь, кто кому показывает дорогу. Пересекли площадь и направились по одной из западных улиц, мимо жилых домов и различных заведений. Пекарня располагалась на первом этаже двухэтажного кирпичного здания, за пять домов от площади. На стеклянной табличке красовалась выведенная зеленой и золотой краской надпись: «Бенуа и сын».

В магазине несколько женщин выстроились в очередь за свежими булками, но, завидев полицейских, Бенуа сразу вышел к ним из-за прилавка, оставив своих покупательниц.

— Месье Летро! Как я рад, что вы пришли! Вчера из-за этой жуткой истории моя жена так расстроилась! Уснуть все никак не могла, а ведь нам вставать ни свет ни заря. Хлеб же надо выпекать. Почти глаз не сомкнули.

Несмотря на эти бурные приветствия, пекарь выглядел измученным, что подтверждали темные припухшие круги у него под глазами. Левая щека осталась не до конца выбрита.

— А подвал у меня весь размыло. Когда-нибудь дом мой просто рухнет, вот увидите! Городские власти должны что-то с этим сделать. Каждый раз, когда засоряется этот канализационный сток, я потом два дня кряду выгребаю из-под дома воду! У меня уже черви из-под стен лезут!

Мадам Бенуа, подменив мужа, взялась отпускать хлеб покупательницам, по-видимому, привыкшим к многоречивым тирадам пекаря. Они по одной выходили из булочной, и каждый раз звон дверного колокольчика сливался с шумом дождя за порогом.

— Вот познакомьтесь, это старший инспектор Пеллетер. Он прибыл узнать, в чем тут дело, — сказал Летро.

У Пеллетера такая рекомендация вызвала раздражение. Он чувствовал, что все больше и больше увязает в этом расследовании. Гораздо больше, чем ему бы этого хотелось. Он пошевелил губами, хотя было не вполне ясно, что означало это выражение.

Бенуа сделал еще несколько шагов навстречу гостям.

— Что, неужели все так серьезно?

Он помолчал и внезапно оживился:

— Или вы приехали с инспекцией наших водосточных канав, чтобы наконец разрешить эту проблему раз и навсегда? Тогда пожалте ко мне в дом. Жена сама тут справится. А я покажу вам подвал, вы посмотрите, сколько там до сих пор воды!

— Я из Центрального полицейского управления, — сказал Пеллетер.

Бенуа снова помрачнел.

— А что такое?

— Да ничего, насколько нам известно, — сказал Летро. — Просто хотели еще раз послушать, что вы скажете о вчерашнем происшествии.

Дверь открылась, звякнув колокольчиком и выпустив последнюю покупательницу. Мадам Бенуа из-за стойки наблюдала за тремя мужчинами.

— Я уже собирался идти спать, когда вдруг решил пойти проверить подвал. Как я уже говорил, во время таких гроз нас часто заливает. Когда увидел этот потоп, я сразу бросился на улицу и обнаружил там валяющегося на земле пьяницу. Мы хотели вызвать полицию, но телефон не работал, поэтому я сам пошел в участок. А он все лежал там, и из-за этого воды у меня в подвале набралось, наверное, вдвое больше.

— Наши люди сказали, что он лежал лицом вверх, когда они нашли его.

— Сначала он лежал лицом вниз. Это я перевернул его — хотел посмотреть, что с ним. Перевернул и увидел, что он мертвый…

— А вы что-нибудь слышали? Или, может быть, видели?

Бенуа теребил правой рукой левую, потирая костяшки пальцев. Голос его стал тихим и каким-то затравленным, он посмотрел на жену, потом снова на Пеллетера.

— А что там можно было услышать? Только дождь… Только дождь…

Бенуа повернулся к жене и спросил:

— Ты вчера вечером что-нибудь слышала?

Поджав губы, она мотнула головой.

Летро с Пеллетером переглянулись, и Пеллетер кивнул.

— Ладно, Бенуа, спасибо, — сказал Летро.

— А… — Бенуа снова посмотрел на жену. — А… что-то все-таки случилось? Или этот человек просто был мертвецки пьян?

— Ну да. Насколько нам известно.

У Бенуа на лице отобразилось некоторое облегчение. Ему явно хватило вчерашнего и теперь было не до новых потрясений.

— Ой, затереть надо лужи, — засуетился он, посмотрев на пол. — Затереть надо…

Дверь открылась, и на пороге появилась новая покупательница, и за ней еще одна. Они обсуждали скверную погоду.

Бенуа вопросительно посмотрел на полицейских, как бы испрашивая разрешения вернуться к работе, и Летро сказал ему:

— Спасибо. Мы дадим вам знать, если что-то понадобится.

Бенуа с выражением заметного облегчения на лице убежал обратно за прилавок и первым делом бросился к стоявшей в углу швабре.

— Вы зайдите ко мне домой, и я покажу вам, какой потоп у меня в подвале. Вода аж вот где. — И он отметил на ноге место чуть пониже колена.

Пеллетер с Летро вышли на крыльцо.

— Ну? Что думаешь?

— Да тут нечего думать.

— Нет, ну я просто хотел сам все это выслушать.

Пеллетер одобрительно кивнул. С полей его шляпы ручейками стекала вода.

Они направились обратно к площади.

— Пошли в участок. Я отвезу тебя в Мальниво на машине.

Они подождали, когда по улице проедет машина, и перешли на другую сторону. Дождь к тому времени заметно поутих, но сеял не переставая. Во многих окнах горел свет. Это пасмурное утро можно было принять за сумерки.

Они вошли в здание полицейского участка через боковой вход мэрии. Участок представлял собой просторное помещение, разделенное на две части дежурной конторкой. Перед конторкой — маленькая приемная с несколькими стульями. За конторкой — три тесно поставленных друг к другу письменных стола. По левой стене — двери в другие помещения. Летро нужны были ключи от одной из полицейских машин.

— Инспектор, тут для вас послание, — сказал молодой человек за дежурной конторкой, потом посмотрел на Пеллетера и снова перевел взгляд на своего начальника.

Пеллетер видел парня впервые, но было совершенно очевидно, что молодой офицер знал, кто сейчас находится перед ним.

— Это офицер Мартен, — представил парня Летро. — Это он вчера ходил домой к пекарю. — И, обращаясь к Мартену, спросил: — Мертвый бродяга опознан?

— Нет еще, — ответил молодой полицейский. — Зато из больницы сообщили вот это.

Летро обернулся.

Мартен взял со стола листок, на котором записал сообщение, но даже заглядывать в него не стал, а выпалил по памяти:

— Причиной смерти послужили множественные колотые раны в области груди и живота. Вода в легких не обнаружена.

Пеллетер с Летро переглянулись. Летро побледнел. Сбитый на дороге бездомный пьянчужка в одночасье превратился в криминальный труп. А отсутствие воды в легких означало, что этот человек был мертв еще до того, как оказался в придорожной канаве.

Молодой полицейский вопросительно посмотрел на начальника и нервно сглотнул.

— Что-нибудь еще? — рявкнул Летро.

— У него на одежде нет никаких дырок, — сказал Мартен. — Кто-то забил его ножом до смерти, а потом переодел.

Глава 2

В помещении полицейского участка повисла тишина, ставшая еще более неловкой, когда из одного из кабинетов вышли двое полицейских, весело хохочущих над какой-то своей шуткой.

Но они сразу умолкли, уловив всеобщую мрачную атмосферу.

Летро подошел к конторке дежурного и взял у младшего офицера листок с сообщением.

— Мне надо позвонить в больницу, — сказал он и скрылся в своем кабинете, громко хлопнув дверью.

Пеллетер почувствовал на себе вопросительный взгляд Мартена и отвернулся, не желая вступать в назидательный разговор. Он достал из кармана сигару, прикурил ее и опустился на стул, на котором вчера вечером сидел пекарь.

В дальнем конце помещения за конторкой двое полицейских продолжали обмениваться шутками.

Пеллетер наслаждался сигарой. Он распахнул плащ, с которого на пол капала вода.

Если Летро намерен копаться долго, то он просто возьмет такси. Часы посещения в тюрьме заканчиваются рано. Охранники там, помнится, были не очень-то склонны к поблажкам — визиты Пеллетера их раздражали. Он чувствовал, что они ведут себя непрофессионально и почему-то считают поблажкой для заключенных его посещения. И его собственное отвращение к этим визитам никак не могло их смягчить.

Но пока он просто сидел и ждал, слушая, как тихо переговариваются между собой трое полицейских за столами. Убийство в этом маленьком городишке считалось большим событием.

Попыхивая сигарой, Пеллетер поглядывал на ее кончик. Больше половины уж выкурено.

Дверь кабинета Летро открылась, офицеры притихли, но он даже не обратил на них внимания, когда прошел через все помещение к сидевшему на стуле Пеллетеру.

— Пошли! — сквозь зубы процедил он.

Пеллетер встал. Летро был явно расстроен.

— Я могу вызвать такси.

— Нет. Какое еще такси? Пошли!

Они снова вышли под дождь и направились к одной из полицейских машин. Дверцы ее не были заперты. Летро сел за руль, а Пеллетер устроился рядом на пассажирском сиденье.

Летро завел двигатель, включил дворники и сразу рванул с места, направляя машину к восточному выезду из города.

— Какие-то новости? — поинтересовался Пеллетер.

— Только то, что ты слышал.

Следующие полчаса езды они провели в молчании.

Когда город кончился, по обе стороны дороги потянулись поля, обнесенные проволочной оградой. Иногда встречались фермы или одинокие амбары. На выгонах паслись коровы с перепачканными грязью боками. Даже здесь, в сельской местности, все краски были не яркими, а какими-то смазанными и приглушенными, и все, казалось, было пригнуто к земле буйными весенними ветрами. И над этой унылой картиной нависало безбрежное хмурое небо.

Вскоре вдалеке показалась тюрьма, и через десять минут они уже были на месте. Угрюмое, неказистое строение, выделявшееся на фоне окрестностей темным пятном, выглядело как осиротелый остаток былых времен.

Навстречу им из будки вышел охранник, махнул и пошел открывать тяжелые чугунные ворота.

— Вот жизнь у него, не позавидуешь, — заметил Летро.

Охранник открыл ворота, и полицейские въехали на территорию тюрьмы.

На небольшой замощенной булыжником площадке перед главным входом стояли другие транспортные средства: грузовик, две полицейские машины и три гражданские. В здании имелся также внутренний двор, куда заключенных выводили на прогулку. Узенькие окошки камер глядели с каменных стен словно мертвые, незрячие глаза.

— По-моему, не очень удачная была идея устроить здесь тюрьму, — сказал Летро, паркуясь на площадке. — Сюда свозят преступников из самых разных далеких мест. И получается, что о них в стране больше никто не помнит. Только наш город. Он к этой тюрьме ближе всех. Все, кто здесь работает, живут в Вераржане. И они могут понабраться здесь нехорошего. А у нас городок тихий, мирный — только мелкие кражи да изредка пьяные дебоши.

Пеллетер не стал напоминать Летро, что прошлым вечером в его тихом мирном городке произошло убийство, — в конце концов, Летро был прав.

— И место это выглядит так же мрачно даже в самый погожий день. Я ненавижу ездить сюда.

На входной двери заскрежетал металлический засов, и их пропустили вовнутрь. Сумрачное помещение освещали только две голые электрические лампочки на стене под самым потолком.

— Давайте мне свои дождевики, господа, — сказал охранник.

— Ну как ты тут, Реми? — спросил его Летро.

— Да жив пока, — ответил охранник, вешая плащи на крючки возле двери.

— Ну это как водится.

Пеллетер тем временем прошел в административное помещение. За два года, прошедшие с его последнего визита, здесь ничто не изменилось. Все та же огромная комната с двумя рядами письменных столов в середине. Все те же шкафы вдоль стен, и за столами все те же люди. Все те же унылые коричневатые стены с бликами от тусклых электрических лампочек на потолке.

Начальник тюрьмы, кряжистый седовласый дядька, должно быть, уже был осведомлен о приезде Пеллетера, поскольку уже поджидал его с нетерпением. Свое раздражение он умудрился использовать так, чтобы придать себе еще большую важность.

— Инспектор Пеллетер, наконец-то! Рад видеть вас. Еще пять минут, и мы бы с вами разминулись. Я обещал жене свозить ее в большой город на несколько дней, она уже час как меня ждет.

За спиной начальника тюрьмы стоял, скрестив руки на груди, аккуратный угловатый человек.

— Позвольте представить вам месье Фурнье. Полагаю, вы еще не знакомы. Фурнье теперь работает у нас заместителем начальника тюрьмы. Выполняет всю работу, к которой у меня сердце не лежит.

Фурнье пожал Пеллетеру руку.

— Он шутит.

Никто из них не улыбнулся.

— В мое отсутствие Фурнье останется за главного и окажет всю помощь, какая вам потребуется. Хотя вам и помощь-то вряд ли нужна, вы же у нас человек опытный. — Начальник тюрьмы произнес эти слова с улыбкой, но в лице его сквозила недоброжелательность. — Вы вполне могли бы и сами привести на допрос заключенного.

Он огляделся. Люди за письменными столами пытались сосредоточиться на своих бумажках, но явно чувствовали себя неуютно.

— Нет, мне действительно нужно ехать. — Он глянул на наручные часы, потом на настенные. — Не надо было даже дожидаться вас. Фурнье, у вас же есть все, что нужно?

— Да, господин директор.

Начальник тюрьмы направился было в свой кабинет, но обернулся, когда дверь открылась и на пороге показался Летро.

— О, инспектор Летро? — Он бросил недовольно-вопросительный взгляд на Фурнье. — Надеюсь, ничего ужасного?

Летро, застигнутый этим вопросом врасплох, помедлил в дверях. Он посмотрел на Пеллетера, но лицо у того было непроницаемым.

— Вот, пока жив еще, как говорит Реми.

— Ну это как водится, — ответил начальник тюрьмы с усмешкой.

Летро прошел в комнату и поздоровался со всеми присутствующими, включая Фурнье.

Начальник тюрьмы, извинившись, удалился в свой кабинет.

— Прошу вас, старший инспектор, следуйте за мной, — сказал Фурнье.

Они вышли из административного помещения и направились по длинному узкому коридору. Фурнье держался с ледяной аккуратностью.

— Как я понял, вы здесь уже бывали?

— Да, это мой третий визит.

— Начальник тюрьмы считает, что вы оказываете этому человеку слишком большое доверие и даете ему возможность почувствовать свою значимость. А наша работа как раз заключается в том, чтобы не дать этим людям почувствовать своей важности. Они же преступники.

Пеллетер ничего не ответил. Достав из кармана свою наполовину выкуренную сигару, он вставил ее в рот, не прикуривая.

— Несомненно, некоторые из них очень даже умны, и совершаемые ими преступления требуют большой смелости. Возможно, родись они в другое время, не были бы преступниками. Но сейчас они просто преступники. Их нужно наказывать, а не аплодировать им. А внушать им какие бы то ни было мысли о значительности их персоны и вовсе опасно.

Они оказались перед дверью одной из комнат для свиданий, при необходимости служивших также и комнатами для допросов.

— Так начальник тюрьмы говорит?

— Нет, это я так говорю, — сказал Фурнье, и выражение лица его при этом ничуть не изменилось. Он отпер дверь ключом, прикрепленным к большой связке. — Подождите здесь.

Пеллетер хотел спросить у Фурнье, знает ли тот, что совершил Мауссье, но передумал. Ведь заместитель начальника тюрьмы не видел собственными глазами тех замученных изувеченных детей. Человек, способный на такое, в любом случае испытывает чувство собственной исключительности.

Пеллетер прошел в комнату. Дверь за ним захлопнулась с лязгом — его даже чуть передернуло от этого звука. В комнате не за что было зацепиться глазу: каменный пол, каменный потолок, каменные стены. Ни один звук не проникал сюда. Разве одно это уже не наказание для преступника?

Вскоре дверь снова открылась, и двое надзирателей ввели Мауссье — лысого старикашку с морщинистым лбом и крючковатым носом. Руки, скованные наручниками, он держал впереди, на ногах тоже были кандалы, соединенные с наручниками металлической цепью. Надзиратели усадили Мауссье на стул напротив Пеллетера.

В комнату также пришел Фурнье и с ним еще трое.

— Мы будем находиться прямо за дверью, так что, если он попытается…

— У нас все будет в порядке, — перебил его Пеллетер.

— Но если он…

— Все будет в порядке.

У Фурнье раздулись ноздри — впервые за все время он позволил себе выказать какие-то эмоции.

— Мы со старшим инспектором никуда не денемся, — невозмутимо, почти умиротворяюще проговорил Мауссье, сверля Фурнье пристальным, настойчивым взглядом.

Фурнье кивнул надзирателям, и те вышли вместе с ним, закрыв за собой дверь и повернув в замке ключ.

— Как поживает мадам Пеллетер? — осведомился Мауссье.

Пеллетер жевал сигару, перемещая ее из одного уголка рта в другой, — только так он мог отогнать возникавшие перед глазами образы тех замученных детей.

Мауссье, похоже, понимал это.

— Деток пока так и не подарила вам? — Мауссье улыбнулся. — Хотя, конечно… Кораблик уже уплыл. Поздновато о детках думать. А жаль. Ведь только благодаря детям в этом мире и стоит жить. — Он насупил брови, и губы его сложились в трагическую театральную складку. — Ну а здесь, конечно, детей никогда не бывает. — Выражение его лица сделалось холодным. — Зато дождей много.

Пеллетер продолжал жевать сигару, понимая, что, видимо, скоро прикурит ее, чтобы не задохнуться от ярости.

— Впрочем, это только для мадам Пеллетер поздновато, а для вас пока еще нет. Должность старшего инспектора! А девочек молоденьких сколько вокруг! Кто-нибудь из них мог бы позаботиться о вас, когда придет старость. Вы подумайте об этом!

Мауссье, охваченный своими фантазиями и довольный собственными шутками, буквально ликовал. Железные цепи ему нисколько не мешали. Он в упор смотрел на Пеллетера.

— Ну так как поживает мадам Пеллетер? Хорошо, надо понимать?

Пеллетер терпеливо ждал. Торопить Мауссье было бессмысленно — любая реакция со стороны Пеллетера сделала бы этот словесный поток бесконечным.

— А как вам эта камера? Так себе, да?.. Нет, и они все равно загоняют вас сюда. У меня почти такая же, но там хотя бы окошко есть. — Он поднял правую руку, а из-за наручников вместе с ней и левую, и пальцем начертил в воздухе квадратик. — Малюсенькое такое, но все-таки окошко. И я должен поблагодарить вас. Спасибо вам! Спасибо огромное!.. Я каждый раз так радуюсь вашему приходу! Так и передайте начальнику тюрьмы. Или Фурнье. Хотя нет, ему не надо, а то он еще подумает, что вы мне приглянулись. Он же не так умен, как вы, откуда ему знать, что вы — не в моем вкусе.

Он снова в упор посмотрел на Пеллетера, и морщины еще глубже прорезали его лоб.

Пеллетер все-таки решил закурить. Медленно достал из кармана одну-единственную спичку, чиркнул ею об стол и раскурил сигару. Мауссье молча наблюдал за ним.

— Ладно, я понял. — Лицо его сделалось серьезным. — В самом-то деле, Фурнье не даст мне сидеть тут вечно. Правила есть правила… А с вами тут мне как-то даже спокойнее, чем там… У вас была не одна возможность убить меня, а я вот все-таки здесь. — Он постучал себя по груди, звякнув цепями.

— Все когда-нибудь бывает в первый раз, — сказал Пеллетер, выпустив клуб сигарного дыма.

— Ой, как хорошо сказано! Прямо в самую точку! Вот поэтому я могу говорить только с вами. Ваша жена просто счастливая женщина… И до сих пор нет деток? — Он удивленно вскинул брови, потом, не получив никакого ответа, пожал плечами. — А дело-то, собственно, вот в чем: наши ряды редеют. Сначала одного, потом другого, третьего, четвертого… — Он снова театрально нахмурился. — Вот Гламье, например, убили. Тоже ваш был подопечный, так ведь? Глотку ему перерезали. И еще несколько смертей было.

— А я-то тут при чем? В тюрьмах постоянно людей убивают.

— Ну не постоянно… Не постоянно… А только иногда. Не так уж и часто на самом деле. Не так много сразу за один месяц. Не так много и не так безнаказанно, когда ничего не предпринимается и даже не говорится об этом… Не то что снаружи, а даже здесь.

— А что начальник тюрьмы говорит?

— А что он говорит?

Они внимательно наблюдали друг за другом, сохраняя спокойствие каждый на свой манер. Пеллетер курил. Мауссье улыбался.

— Нам нужен кто-то сторонний. Кто-то, кому мы могли бы доверять… Кто-то вроде вас. Какое-то расследование хоть провели бы, что ли.

— Расследование? Ради нескольких убитых заключенных?

— Ну, они тоже люди. — Театральные гримасы Мауссье не позволяли определить по его лицу истинных чувств. Они, как всегда, оставляли жутковатое ощущение.

Пеллетер наклонился вперед.

— Так ты хочешь, чтобы провели расследование? — Он встал. — Пожалуйста. Давай проведем. Фурнье вон, за дверью. Он заместитель начальника тюрьмы. Он все выяснит, во всем разберется. — Пеллетер подошел к двери и занес руку, собираясь постучать. — Я расспрошу его про все эти смерти заключенных. Он вашего брата, похоже, не больно-то жалует, но если кто-то убивает вас одного за другим, — он сделал вид, что собирается постучать в дверь, — то давай проведем расследование.

— Пожалуйста, не делайте этого, — попросил Мауссье. Голос его был по-прежнему тихим и невозмутимым и поэтому прозвучал как команда, а не как просьба.

Пеллетер опустил руку.

— Значит, расследовать нечего?

— Нет, просто это должны сделать нормальные люди.

Они продолжали изучать друг друга взглядом. Мауссье сохранял на лице самоуверенность, Пеллетер — стальную непроницаемость. Последний раз, когда Пеллетер приходил сюда, Мауссье обеспечил его информацией, необходимой для поимки одной женщины-убийцы, чье уголовное дело к тому времени уже почти три года как считалось глухим «висяком».

Пеллетер ждал, когда Мауссье скажет что-нибудь еще, но арестант смотрел на него молча, с притворной невинностью тараща глаза, отчего морщины у него на лбу делались еще глубже. Похоже, он просто устроил себе небольшое развлечение, но задать несколько вопросов в таких случаях никогда не бывает лишним. В конце концов, Пеллетер всегда мог передать это дело в центральную комиссию по исправительным учреждениям.

Пеллетер подождал еще немного, потом постучал в дверь. В замке заворочался ключ.

— Передавайте от меня привет мадам Пеллетер! — крикнул ему вдогонку Мауссье.

Дверь открылась, и Пеллетер вышел.

Провожая Пеллетера обратно в административное крыло, Фурнье не поинтересовался, что сказал ему Мауссье. Причем трудно было понять, из каких соображений — то ли из профессионализма, то ли из презрения, то ли и впрямь из-за отсутствия интереса. Этот человек старательно соблюдал непроницаемость, и трудно было прочесть, что у него на душе.

Летро поднялся им навстречу, когда они вошли.

— Ну что, готово дело?

— Да.

— Пожалуйста, дайте мне знать, если вам понадобится что-то еще, — сказал Фурнье.

— Непременно. И еще раз передавайте от меня привет своему начальнику.

— Обязательно передам. Я уверен, он сожалеет, что не смог остаться. Его супруга иногда бывает очень настойчивой.

Они пожали Фурнье руку и пошли забирать свои дождевики у Реми.

— Ну что там? — спросил Летро, натягивая плащ.

— Да надо бы разобраться, — сказал Пеллетер и спросил у Реми: — Много арестантов у вас умерло за последнее время?

Реми задумался, помогая инспектору надеть плащ.

— Ну умер один пару месяцев назад.

— От болезни?

— Нет, зарезали. — И, пожав плечами, он прибавил: — Люди везде умирают, и в тюрьме тоже.

— А еще смерти были?

Реми покачал головой.

— Не знаю. Ну были еще случаи, если вас это интересует. А что такого-то? Всякое случается.

Пеллетер плотно стиснул губы. Понять, о чем он думает, не было никакой возможности.

На улице дождь по-прежнему лупил все с той же силой. Летро с Пеллетером поспешили сесть в машину. Там было душно и сыро, что лишь усугубляло общее чувство дискомфорта.

— Тебе что-нибудь известно о смертях арестантов?

— Нет, — сказал Летро, заводя машину. — Но это просто могло пройти мимо меня. Это же вообще-то не наше дело.

— А где их обычно хоронят?

— Наверное, зависит от того, откуда они сюда поступили.

— А ты не слышал, чтобы какие-то тела отправляли отсюда железной дорогой?

Летро покачал головой.

— Нет. Но это же ни о чем не говорит.

— Ну да, это ни о чем не говорит. — Пеллетер задумчиво смотрел в окно.

— И что, Мауссье тебя за этим сюда вызвал?

— Да.

— И ты думаешь, за этим что-то кроется?

— Не знаю.

Остаток пути они молчали, но на этот раз Пеллетер не видел за окошком дождливых пейзажей — не видел ни амбаров, ни коров, даже не заметил, когда снова начался город.

Когда они подъехали к участку, дождь стих, и они смогли добраться от машины до дверей, не сутулясь и не пригибаясь.

— Ты сегодня возвращаешься в город? — спросил Летро.

— Не знаю.

— Ну смотри, если останешься, то моя жена и слышать не захочет, чтобы ты ужинал где-то еще.

— Спасибо.

Летро помедлил на пороге, потом зашел внутрь. Пеллетер последовал за ним.

В участке за конторкой дежурного сидел все тот же молодой офицер Мартен. Завидев начальника, он поспешил доложить:

— Еще одно сообщение для вас, шеф.

Летро взял у него листок с записью, а Мартен тут же прибавил:

— Дела обстоят все хуже и хуже.

Пеллетер подошел и заглянул в листок через плечо Летро.

Оказалось, что отпечатки пальцев вчерашнего покойника нашлись в общей базе. Имя — Марсель Меранже. Опытный взломщик сейфов, работавший на многочисленные преступные синдикаты по всей стране.

Это означало, что многие могли хотеть убрать его.

Проблема заключалась только в одном — в последней записи, сделанной витиеватым почерком Мартена.

Марсель Меранже был арестован тринадцать лет назад и приговорен к сорока годам тюрьмы.

Тюрьмы Мальниво.

Глава 3

Летро убежал в свой кабинет, оставив Пеллетера стоять с бумажкой в руках. В кабинете он первым делом схватился за телефонную трубку и рявкнул в нее:

— Здравствуйте… Дайте мне Фурнье!..

Пеллетер подошел к молодому офицеру за конторкой и кивнул на телефон.

— Можно?

Тот, удивленный, что у него вообще спрашивают разрешения, кивнул, растерянно выдавив из себя:

— Ну конечно!..

Пеллетер поговорил с оператором и повесил трубку.

Слышно было, как Летро в своем кабинете кричал:

— Да, это проблема, и это ваша проблема!..

— Из Мальниво когда-нибудь убегали арестанты? — спросил Пеллетер у молодого офицера, отчего тот опять растерялся, так как был занят тем, что старался подслушать, что говорит в своем кабинете начальник.

— На моем веку ни разу, а я прожил здесь всю свою жизнь, — ответил молодой офицер. — Но когда мы были детьми, тут ходили слухи о трех крупных побегах, случившихся со времен основания тюрьмы.

— О трех?

Офицер кивнул.

— В 1820-е один заключенный симулировал чахотку. Кашлял и кашлял целыми днями. Потом расцарапал пальцы о камни и этой кровью испачкал себе на груди робу — чтобы выглядело так, будто у него уже горлом идет кровь… Конечно, начальник тюрьмы побоялся, что зараза распространится на всех заключенных, и распорядился отвезти этого арестанта в город и там поместить на карантин в старый сарай… Арестант сбежал сразу же, как только его привезли в город. Поезда здесь тогда еще не ходили, а попросить кого-нибудь подвезти он не рискнул, поэтому шел пешком и далеко уйти не успел, потому что его быстро схватили… На весь остаток дней его заключили в одиночную камеру.

В открытую дверь было видно, как Летро расхаживал по своему кабинету с телефонной трубкой в руках, телефонным шнуром приводя в беспорядок бумаги на столе.

— А другие два побега?

— Ну второй даже, в общем-то, не считается побегом. Один из арестантов, работавших в прачечной, спрятался среди простыней, списанных на выброс. Довольно распространенная идея. Разумеется, списанное белье стали проверять перед вывозом, и умника обнаружили, так что он даже не успел оказаться за тюремными стенами.

Летро в своем кабинете уже орал во весь голос:

— Послушайте, Фурнье! Вы бы лучше поскорее разыскали своего шефа, потому что ему грозит скандал, из-за которого он может лишиться места!

Молодой офицер не обращал внимания на этот шум, явно польщенный вниманием, оказанным ему старшим инспектором, приехавшим из центра.

— А последний побег случился во время войны. Тогда арестантам уже были разрешены прогулки во внутреннем дворе. Вот трое сговорились и запланировали побег… Придумали встать перед прогулкой последними в строю и, как только вышли на воздух, втроем набросились на замыкавшего строй надзирателя, отобрали у него оружие и, прикрываясь им как заложником, прорвались обратно в здание. Они добрались до главных ворот, но, к счастью, начальник тюрьмы как раз в тот момент вздумал сменить караул. Двоих пристрелили сразу, а третий сдался и стал утверждать, что они просто хотели сбежать на войну, чтобы помочь родине. Его отправили в окопы, там он и погиб. В общем, пуля ждала его в любом случае.

— То есть ни один из побегов в действительности так и не удался?

— Так точно, ни один.

— А как по-вашему, сейчас кто-то может убежать оттуда?

— Без помощи со стороны нет.

— Вот и я так думаю.

Пеллетер задумчиво прикрыл рот рукой.

— Старший инспектор?

Пеллетер оторвался от своих мыслей.

— А вот вы ходили в тюрьму к Мауссье… Ну, то есть это же вы его поймали… Вы знаете его. Это каким же человеком надо быть, чтобы…

Офицер Мартен вдруг осекся на полуслове, потому что взгляд Пеллетера, как тот сам вдруг осознал, был, видимо, свирепым.

Мартен сглотнул ком в горле, но, к своей чести, взгляда не отвел.

— Да нет, я просто думал, может, расскажете.

Пеллетер постарался согнать с себя этот грозный вид. Дело Мауссье действительно было нашумевшим в свое время и долго не забывалось, чего порой так хотелось Пеллетеру. События эти в свое время явно не прошли мимо юного Мартена, а возможно, даже и подтолкнули его к решению стать полицейским. И вот теперь он видит перед своими глазами самого Пеллетера, которому предстоит раскрыть новое загадочное убийство.

— Да как тут расскажешь?.. Такие вещи, они же не поддаются ни постижению, ни объяснению, — покачал головой Пеллетер. И, подумав, прибавил: — Люди способны на все что угодно.

Эти слова расстроили Мартена.

— Нет, но я имел в виду то, что творил Мауссье…

Пеллетер положил руку парню на плечо, надеясь как-то облегчить его переживания.

— Просто я хотел бы быть готов к встречам с такими людьми, — объяснил Мартен.

— Не беспокойся, такого ты сразу определишь, — уверил его Пеллетер.

Мартена эти слова удовлетворили, а Пеллетер с усмешкой подумал о том, какую власть Мауссье взял над умами людей только благодаря тому, что его деяния стали предметом гласности. Он попытался припомнить свой первый допрос Мауссье, когда тот был еще просто подозреваемым. Сам-то он раскусил ли его тогда? Честно говоря, он даже сейчас затруднялся ответить на этот вопрос с уверенностью.

Летро в своем кабинете шумно брякнул трубку на рычажки. Он тяжело дышал, пытаясь совладать с собой.

На конторке дежурного зазвонил телефон, и Пеллетер сам снял трубку.

— Да… Старший инспектор Пеллетер… Мне нужно, чтобы вы достали папку с делом Марселя Меранже… Меня интересует все — семья, друзья, сообщники, враги, в общем, все-все… Сколько времени у вас это займет?.. Хорошо, я подожду…

Летро вышел из своего кабинета. Он был все еще красный от возбуждения, но, похоже, уже взял себя в руки. Он ждал, когда Пеллетер поговорит по телефону:

— Постойте, я сейчас дам вам другого офицера, и вы передадите информацию ему… Он подождет на телефоне… Спасибо. — Пеллетер передал трубку Мартену. — Запишите все, что там скажут.

Когда Пеллетер повернулся к Летро, тот, все еще багровый от гнева, поспешил доложить:

— Фурнье сказал, что попробует разобраться!

— Понятно.

— Да я мог бы…

Пеллетер подошел к Летро и, взяв под руку, увел в его кабинет. Закрыв за собой дверь, он стал наблюдать, как Летро снова принялся выхаживать взад-вперед, напряженно думая.

Потом Летро остановился и посмотрел на своего друга.

— Ты меня извини, просто у нас тут нераскрытых убийств уже тридцать лет не было.

— Да их у вас и сейчас пока нет.

— Фурнье сказал, что выяснит, не пропал ли у них кто из арестантов. Хотя говорит, он уже знал бы, если бы кто-то исчез за последние сутки.

— Ну да, наверняка знал бы. Ты сказал ему, что мы собираемся приехать?

— По его словам, в этом пока нет необходимости. Сам он сейчас будет занят разбирательством, а начальника тюрьмы нет на месте, так что нам лучше приехать завтра. Я посоветовал ему все-таки поставить в известность начальника тюрьмы, но он говорит, с ним нет никакой возможности сейчас связаться. Обещал, правда, что все будет держать под контролем, и что если мы хотим приехать, то лучше это сделать завтра.

По невозмутимому лицу Пеллетера трудно было прочесть его мысли, хотя он испытывал те же чувства, что и Летро.

— Меня этот Фурнье бесит! Ведет себя, будто ничего не произошло. Такой спокойный. Это же ненормально, — сказал Летро.

Пеллетер уже ловил себя на той же мысли сегодня. Фурнье вел себя так, словно ничто на свете не могло его поразить. Да еще начальника тюрьмы почему-то, как назло, не было в городе.

Летро сказал:

— Знаешь, а я хочу снова наведаться к Бенуа. Хочу взглянуть на его подвал.

— Это к пекарю?

— Ну да. Мне же надо хоть с чего-то начать! — Летро снова побагровел. — Мы ведь не знали еще об убийстве, когда разговаривали с ним сегодня утром. Может, что-то пропустили.

Летро направился к вешалке за дверью за своим плащом. Потом открыл дверь. Перед конторкой дежурного стояла старушка с мокрой собачонкой на руках — собачонку она держала, словно сумочку. Рядом с ней стоял молодой человек в шляпе. Оба они что-то торопливо объясняли двум полицейским офицерам, из-за чего в комнате стоял просто невообразимый гвалт. Мартен по-прежнему прижимал к уху телефонную трубку, прикрыв другое ухо свободной рукой.

Не обращая внимания на эту шумную картину, Летро направился к выходу. У самой двери он обернулся и сказал Пеллетеру:

— Ты со мной?

— Нет, езжай один.

Летро ушел, а Пеллетер сел и стал от скуки наблюдать за происходящим — ему пока оставалось только ждать.

Офицеры как-то умудрились уговорить посетителей излагать свои жалобы по очереди, и вскоре выяснилось, что молодой человек чуть не задавил старушкину собачку, когда парковался на площади. Молодой человек утверждал, что собачонка болталась на улице без присмотра. Никто, впрочем, не пострадал.

Пеллетер, слушая все это, попытался себе представить, каково это — быть полицейским в таком маленьком городке. Дождливая погода, похоже, всех взвинтила до предела.

— Старший инспектор! — позвал Пеллетера Мартен из-за конторки.

Пеллетер подошел.

— Ну? Есть что-нибудь?

Молодой офицер протянул ему листок, исписанный уже знакомым почерком.

— Вот, здесь список. Длинный. — Гордясь проделанной работой, он с готовностью ждал, когда Пеллетер просмотрит записи.

На плотно исписанном листке было около сотни фамилий. Некоторые из них были знакомы Пеллетеру по уголовным делам прошлых лет, но большинство имен ни о чем не говорило. Скорее всего, многие из этих людей тоже отбывали заключение или умерли.

Мартен встал и перегнулся через конторку.

— А знаете, инспектор, мне, кажется, знакома вот эта фамилия.

Имя, на которое он указал — Клотильда-ма-Флёр Меранже, — было помечено как дочь найденного на улице покойника.

— Такое необычное, редкое имя. Я даже попросил того человека на телефоне посмотреть, выходила ли мадемуазель Меранже замуж, и оказалось, что выходила. Она сейчас замужем за неким Шемом Розенкранцем, американским писателем. Ее теперь зовут Клотильда-ма-Флёр Розенкранц.

Старушка с собачкой вроде бы немного успокоилась, и разговор в комнате теперь шел в более сдержанных интонациях.

Мартен, ожидая от Пеллетера какой-либо реакции, прибавил:

— Они живут здесь, в городе.

— Где именно? — спросил Пеллетер.

Розенкранцы жили на западной окраине города, на улице Принсипаль, где дома стояли достаточно далеко друг от друга и постепенно переходили в сельскую местность. Их небольшой двухэтажный особняк с белыми ставнями был выкрашен в оливково-зеленый цвет. Низенькая изгородь, окружавшая владения, носила скорее декоративный характер.

Дождь на улице шел не переставая, но Пеллетер все же решил отказаться от машины и пройтись пешком. Дом пекаря, где вчера было найдено мертвое тело, находился в другой части города, на севере, но это ровным счетом ничего не означало, так как сам городок был не очень велик. Меранже мог идти к дочери или же уже побывал у нее. И еще важно было выяснить, кто помог ему бежать из тюрьмы.

Пеллетер прошел через ворота. Дом выглядел ухоженным и веселым даже в такую дождливую погоду. С козырька над входной дверью ручьями лила вода. В глубине дома горел свет. Пеллетер постучал.

Пока он ждал, по улице в сторону центра промчалась машина.

Пеллетеру никто не открывал, и он, озираясь по сторонам, постучал еще раз.

Конечно, Розенкранцы могли и уйти куда-нибудь, но в такой-то дождь вряд ли. И вряд ли они оставили бы включенным свет.

Ютясь под козырьком, он постучал громче, даже дверной косяк немного сотрясся.

В глубине дома показалась фигура, заслонившая собою свет, видневшийся в стекле дверного окошка. Быстрые шаги приблизились к двери, она распахнулась, и мужчина на пороге недовольно спросил:

— Что вам нужно?

Он был примерно одного с Пеллетером возраста. По-французски говорил почти без акцента, и все же что-то выдавало в нем иностранца. Возможно, манера держаться.

Пеллетер показал ему свои документы.

— Мадам Розенкранц дома?

— Нет. А в чем дело?

— Я хотел бы поговорить с ней лично.

— Ее здесь нет. А я работаю, так что извините. — Он не пошевелился, но всем своим видом дал понять, что собирается закрыть дверь.

— Я насчет ее отца. И думаю, она хотела бы поговорить со мной.

Мужчина сделал шаг вперед, преградив Пеллетеру путь.

— Если вы насчет ее отца, то она точно не захочет с вами говорить. Она порвала с ним навсегда. И ненавидит его.

— Но это никак не избавляет меня от необходимости поговорить с ней.

Мужчина переминался с ноги на ногу, словно готовясь дать отпор. Как и Пеллетер, он был крепок сложением и нисколько не обрюзг из-за возраста и сидячей писательской работы.

— Моя жена не разговаривает со своим отцом уже тринадцать лет. Поэтому все, что она может сказать, я могу сообщить вам прямо сейчас. А именно — ничего! Вам это понятно?

Пеллетер промолчал.

— Мне надо работать, — сказал месье Розенкранц и попятился, чтобы закрыть дверь.

Пеллетер, собираясь уйти, повернулся, но, когда дверь уже почти затворилась, спохватился.

— Еще только один вопрос! Если ваша жена давно не разговаривает с отцом, тогда почему она предпочла жить в городе рядом с его тюрьмой?

Розенкранц снова распахнул дверь, готовый уже чуть ли не лезть в драку. Но драться он, конечно, не стал, молча захлопнул дверь у Пеллетера перед носом, и в глубине дома послышались его удаляющиеся сердитые шаги.

Пеллетер нашел в кармане окурок сигары и вставил его в рот. Раскуривать под дождем новую сигару не хотелось.

Ступив из-под козырька под дождь, он направился по дорожке к воротам.

Из-за непогоды рано темнело. Во многих окнах уже горел свет. Пекарня Бенуа была закрыта. В кафе, где они с Летро завтракали, был вечерний наплыв посетителей. По булыжной мостовой к сточным люкам неслись многочисленные ручьи.

Пеллетер мог бы вернуться в участок, но у них, скорее всего, пока не было для него информации, как, впрочем, и у него для них. К тому же в участке ему сложнее было бы отказаться от предложенного Летро семейного ужина. Пеллетеру сейчас совсем не хотелось ни разговоров, ни домашнего уюта. Поэтому он отправился в свой отель, «Вераржан», располагавшийся на северной стороне площади.

Он сказал дежурному портье, что спустится к ужину через час, и попросил принести ему в номер пунша.

В номере он первым делом снял с себя мокрый плащ и шляпу, раскурил свежую сигару и взялся за телефонную трубку.

— Свяжите меня с полицейским участком, — распорядился он и, повесив трубку, стал ждать.

Сидя на краю постели, он курил, когда раздался телефонный звонок. Это был Летро.

— Да… Нет, ничего… Ее там не оказалось… Да я, в общем-то, и не особо рассчитывал на это… Нет, я переночую в отеле. Ты уж меня извини… Утром встретимся в кафе и потом поедем в тюрьму… Да, хорошо… Спокойной ночи. Ты звони, если что.

Он повесил трубку. За окном непроницаемой черной пеленой стояла ночь, ее прорезал только шум дождя и проносящихся изредка автомобилей.

У Пеллетера из головы не шли слова Мауссье о том, что кто-то убивает в тюрьме арестантов, и найденный потом на улице мертвец как раз и оказался тюремным арестантом.

И этот писатель американец вел себя как-то излишне агрессивно. Хотя, как знать, что чувствуют люди, когда тесть у них сидит в тюрьме. Ведь, в конце концов, все реагируют на полицию по-разному.

Девушка принесла ему пунш, и он, попивая его, стал переодеваться к ужину. После теплого напитка, сигары и сухой одежды он словно родился заново и вдруг понял, что жутко голоден. Отложив пока в сторону все насущные вопросы, спустился к ужину в самом что ни на есть оптимистичном настроении.

Внизу за конторкой портье девушка, принесшая ему пунш, читала журнал. Небольшой тускло освещенный обеденный зал сразу за вестибюлем вмещал в себя лишь шесть круглых столиков. В дальнем углу сидел всего один посетитель. Пеллетер выбрал себе место у окна поближе к настенному светильнику. От окна тянуло сквозняком.

Из подсобного помещения в зал вышел хозяин отеля и, хлопнув в ладоши, громко обратился через всю комнату к Пеллетеру:

— Инспектор! Ваш ужин уже готов, его сейчас подадут.

Другой посетитель оторвался от своей еды при виде этой театральной сцены. Они с Пеллетером смущенно переглянулись, и посетитель возобновил свою трапезу.

А хозяин уже стоял возле столика Пеллетера.

— Ой, ну расскажите мне все об этом деле, — сказал он. — Неужели у нас в Вераржане начали убивать людей на улицах? Нет. Нет, нет, нет, ни за что не поверю! — И, причмокнув, он покачал головой.

Хорошее настроение у Пеллетера тотчас же улетучилось. В таком маленьком городишке пересуды, конечно, были неизбежны, но для Пеллетера нежелательны.

— Да нам ничего пока не известно, — сказал он.

— Как это неизвестно? Ведь Бенуа нашел его прямо на улице, этого бедолагу!

Девушка принесла Пеллетеру его ужин — цыпленка в винном соусе с гарниром из тушеной спаржи. Поставив перед ним дымящуюся тарелку, она отступила назад и встала за спиной у хозяина.

— О-о-о, вот и ваш ужин. Ешьте на здоровье. Вам понравится. Приятного аппетита! — И он шепотом сказал девушке: — Оставь господина инспектора одного. Иди!..

Он снова повернулся к Пеллетеру — как раз в тот момент, когда тот положил себе в рот первый кусочек. Но тут же сообразив, что сам он, по-видимому, тоже мешает инспектору, еще раз пожелал ему приятного аппетита и повернулся, чтобы уйти, остановившись только по дороге ненадолго у столика другого посетителя.

Еда была вкусной, но Пеллетер ел автоматически, без удовольствия. Хозяин отеля своими вопросами вернул его к мыслям об этом таинственном деле. Кто вытащил Меранже из тюрьмы и когда его убили — в стенах тюрьмы или за ее пределами?

Он съел уже половину порции, когда на пороге обеденного зала появилась молодая женщина. Очень миловидная, в дорогом платье, подчеркивавшем ее изящные формы, но она явно чувствовала себя в нем неуютно, так как обернулась сверху шалью. С порога она всматривалась в зал, нервно крутя на пальце обручальное колечко.

Пеллетер немного подождал и махнул ей.

Она сразу же направилась к его столику.

— Инспектор, простите, что беспокою вас.

Посетитель за другим столиком, оживившись, обернулся на ее голос. В маленьком городке, как всегда, нельзя ни от кого укрыться. Только при этом почему-то никто ничего не видел и не слышал вчера вечером, когда был убит Меранже.

Пеллетер пригласил незнакомку сесть напротив, и она, отодвинув стул подальше, присела на самый краешек, тем самым подчеркивая, что не собирается пробыть здесь долго.

— Я — мадам Розенкранц, — представилась она и смущенно опустила глаза.

Она оказалась моложе, чем Пеллетер ожидал, — лет девятнадцати, не больше. И было ясно, почему Розенкранц женился на ней, — она была невероятно хороша собой.

Робко подняв глаза, она проговорила:

— Муж сказал, что вы приходили, хотели поговорить со мной.

— И он отпустил вас из дома в такую поздноту и в такую погоду?

— Он не хотел отпускать, но всегда в конечном счете делает то, что я ему говорю. — И она снова опустила глаза, смутившись от этого признания.

Пеллетер попытался представить себе писателя-американца, исполняющего любую волю жены, и понял, что в ее случае такое вполне возможно.

— А я, признаться, удивлен, что он вообще сообщил вам о моем приходе. Он явно не был рад видеть меня.

— Это потому, что вы застали его за работой. Он, когда пишет, совсем другим человеком становится. Поэтому я часто просто ухожу.

— Куда?

— Просто ухожу из дома, — сказала она, не пожелав развивать эту тему. Она теперь смотрела на него в упор, и от ее смущения почти не осталось следа. — Он сказал, вы приходили насчет моего отца.

— Да.

Она помолчала и, не дождавшись от него разъяснений, сказала:

— Он мертв, так ведь?

— Да.

Женщина снова опустила глаза, и по движению ее рук Пеллетер догадался, что она опять крутит на пальце обручальное колечко. Он ждал, что выражение лица ее как-то изменится, но этого не произошло — ни слез, ни удивления.

— Его убили? — спросила она голосом тихим, но нисколько не дрогнувшим.

— Откуда вам это известно? — уточнил Пеллетер, насторожившись.

— Ну… его пекарь нашел, а потом приходите вы… — Она подняла на него глаза. — Что же еще может быть? — произнесла она с нервной усмешкой, скрывшей на ее лице все другие чувства.

— Ваш муж сказал, что вы ненавидели отца. Что вы не разговаривали с ним с тех пор, как он угодил за решетку. Ваш муж подчеркнул это неоднократно.

— Вы ешьте, ешьте, пожалуйста, — сказала она, кивнув на его тарелку. — Я же помешала вам ужинать.

— Почему вы ненавидели отца?

— Ничего подобного. Никакой ненависти не было.

— Но вы, как видно, не очень-то расстроены из-за его смерти.

— Для меня он был уже мертвым. Но ненависти к нему я не испытывала. Все-таки отец есть отец. — Она пожала плечами. — Он убил мою мать.

Пеллетер удивился.

— Такой записи нет в его деле.

— Но он убил ее. — Она поджала губы. — Не в прямом смысле слова, конечно. Он подверг ее опасности, и ее убили. Он задолжал деньги и сбежал. — Она снова пожала плечами. — Так всегда бывает.

Пеллетер внимательно изучал ее. Он вдруг понял сейчас, что первоначальная робость была, скорее всего, результатом выпавшей на ее долю неожиданной удачи — состоятельный муж, семейное счастье. Она, несомненно, была знакома и с более суровой жизнью, а сейчас просто предпочитала скромно держаться в тени. Что наверняка было непросто, учитывая ее очаровательную внешность.

— Муж, должно быть, заменил вам отца.

— Это вы из-за возраста так подумали? Нет. Вовсе нет. Мы с ним…

— А зачем кому-то могло понадобиться убивать вашего отца?

— Он был плохим человеком, — сказала она.

— А какая-нибудь более конкретная причина вам на ум не приходит? Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы желать смерти вашему отцу?

Она покачала головой, смущенная его настойчивостью.

— Нет… Не знаю… У меня с отцом не было ничего общего. Пеллетер продолжал наседать.

— Но вы ходили повидаться с ним.

Она снова потупилась и тихо призналась:

— Да.

— И ваш муж об этом не знал.

— Нет, не знал… наверное.

— А почему вы не говорили ему об этом?

Она не ответила.

— Если это приходилось скрывать, зачем вообще было встречаться с отцом?

Она вдруг смело посмотрела ему в лицо.

— Потому что он — мой отец.

— Когда вы последний раз виделись с ним?

— Не скажу точно. Где-то месяц назад. Может, больше… Я не регулярно ходила к нему. Иногда могла год не ходить и даже больше…

— Он говорил что-нибудь? Может, боялся чего? Не упоминал ли, что скоро выйдет из тюрьмы?

— Нет, ничего такого. Мы не разговаривали подолгу. Тогда как раз кого-то убили в тюрьме, но это же случается. Я не придала этому значения… Я вообще всегда ненадолго к нему приходила. А когда приходила, сама не могла понять, зачем это сделала.

Пеллетер наблюдал за ней. Она беспокойно теребила руки на коленях, время от времени с вызовом поглядывая на него. Ему вспомнился американский писатель, его вспышка гнева.

— А все-таки расскажите мне, — вдруг сказал он.

Она испугалась.

— Да мне нечего рассказывать!

— Нет, расскажите! — Он хлопнул по столу, зазвенев посудой.

— Мне нечего рассказывать! Мой отец мертв, я просто хотела убедиться в этом. Вот и все!

Они смотрели друг на друга в упор, не отводя взгляда.

— Да, он мертв, — произнес наконец Пеллетер и, взяв вилку, продолжил есть. Еда уже остыла, но ему было безразлично.

Мадам Розенкранц собралась с духом и встала. Постояв немного над ним, она сказала:

— Вы собираетесь что-то делать с этим?

Он внимательно посмотрел на нее, потом спросил:

— А вам это важно?

Он надеялся увидеть хоть какую-то реакцию на ее лице, но реакции не последовало, она просто сказала:

— Да.

— Собираюсь, — сказал он, возобновляя еду.

Она направилась к выходу демонстративно решительным шагом, но, уже выйдя в вестибюль, замешкалась, сразу снова превратившись в растерянное юное созданье.

В обеденном зале стояла тишина. Даже дождь за окном прекратился.

На этаже в коридоре возвращавшегося с ужина Пеллетера подкараулил тот самый другой посетитель обеденного зала. Стоя на пороге противоположного номера, он изобразил на лице благодушную улыбку и протянул Пеллетеру руку для рукопожатия.

— Инспектор Пеллетер!

Преградив Пеллетеру путь, он пожал ему руку почти насильно.

— Я не хотел фамильярничать, но ничего не мог с собой поделать, потому что частично слышал ваш разговор внизу. А встретить знаменитость — это такая радость!

Пеллетер высвободил руку и попытался обойти незнакомца стороной.

— Очень рад, — сухо сказал он.

— Можно задать вам несколько вопросов? Не хочу навязываться, но вы же читали газеты, а из них никогда нельзя понять, насколько правдиво там все изложено. Как, например, в случае с нашей местной знаменитостью Мауссье.

Незнакомец стоял посреди коридора, перегородив Пеллетеру дорогу, и, чтобы обойти его, нужно было применить силу.

— А правда, что он держал детей в клетках?

Пеллетер изнемогал от усталости. Неужели людям не хватает всего того горя и страданий, что творятся в мире? Неужели обязательно вытаскивать на поверхность еще какие-то страшные подробности?

— Я, помнится, читал, что вы нашли ребенка в клетке и что там рядом были еще другие клетки… И что он вырыл у себя в подвале колодец, где натравливал детей друг на друга, устраивал между ними жестокие бои на выживание… Эти чудовищные образы так или иначе ассоциируются у меня с вами, я до сих пор вижу по ночам кошмары. После этих жутких историй в газетах. Это правда? То, что там было написано.

— Простите… — Пеллетер снова попытался прорваться через заслон.

— Я просто не понимаю, как можно было сделать такое, как такое вообще может прийти в голову! Похищать детей, морить их голодом и заставлять… — Он испытующе смотрел на Пеллетера. — И у него в клетках уже сидели двое оголодавших детей, которых он демонстрировал другим в качестве примера. Я ведь правильно понял?

Пеллетер был поражен — столько лет прошло, а люди до сих пор говорят об этом. Об этом чудовище, которое следовало бы забыть, а не прославлять.

Незнакомец продолжал:

— Да. И эти дети дрались друг с другом насмерть, а победителю разрешалось обглодать их кости, а потом ждать в клетке до следующей бойни. Потрясающе!

— Откуда у вас такой интерес к этому? — сухо поинтересовался Пеллетер, стараясь ничем не выдать своих эмоций.

— Ой, да просто любопытство. Я, знаете ли, питаю любительский интерес ко всяким криминальным тайнам.

Пеллетер почувствовал, что начинает злиться.

— Извините, — сказал он.

— Ой, конечно, я понимаю, уже поздно. Вы только скажите мне: это правда? Ведь газеты наверняка все преувеличили. Разве будет кто-то так издеваться над детьми ради собственного удовольствия?

— Мне нечего вам сказать по этому поводу. Это было очень давно.

— Тогда, может быть, скажете что-нибудь по поводу нашего местного убийцы? Подозреваемые у вас уже имеются?

Пеллетер сделал шаг вперед, пытаясь прорваться.

Но незнакомец не посторонился и упрямо заглядывал Пеллетеру прямо в лицо.

— Я не верю, что кому-то такое могло бы сойти с рук. Ну то, что сделал Мауссье. Я просто не могу поверить, что все это происходило на самом деле! Ну скажите!

Незнакомец, похоже, ждал от Пеллетера хоть какой-то реакции, так и эдак пытался добиться ее.

— Там найдены были кости с отметинами детских зубов! Так ведь? Если так, то это вообще в голове не укладывается!..

Взяв незнакомца за плечо, Пеллетер грубо отстранил его. Тот стукнулся о стену и подпрыгнул, чтобы удержать равновесие.

— Мне нечего вам сказать, — сказал Пеллетер, обходя его.

Незнакомец крикнул ему вдогонку:

— Значит, это все правда? И вы все это видели собственными глазами! Почему же вы не убили его прямо на месте?

Повернувшись, Пеллетер подскочил к нему и рявкнул:

— Потому что это не по закону!

— Да? А куда же смотрит закон, когда людей убивают прямо на улицах Вераржана?

Пеллетер еле сдерживался, сверкая глазами. Да, он мог, конечно, рассказать сейчас этому человеку о шрамах, оставшихся на том выжившем мальчике — шрамах, свидетельствовавших о его победах в тех жестоких звериных схватках. Мог рассказать, что те отметины от зубов на костях свидетельствовали о том, что этот мальчик за свою короткую жизнь убил по меньшей мере шестерых других детей и что его до сих пор содержали на привязи взаперти. Только это скрывалось от газетчиков ради самого же мальчика.

Но он просто сказал: «Спокойной ночи» — и пошел прочь.

— Да я не подразумевал ничего такого… Просто спросил… — крикнул ему вслед незнакомец.

Пеллетер отпер дверь своего номера.

— А вы… — начал было незнакомец, но тут же умолк еще до того, как Пеллетер переступил порог и закрыл за собой дверь.

Пеллетер был взбешен. Ведь Мауссье это всего только один случай, а он мог бы рассказать этому приставучему человеку о множестве других уголовных дел, оставшихся без внимания прессы. И чем один такой случай страшнее другого, если и там и там погибают люди?

А люди продолжают погибать, и Мауссье опять почему-то рядом. И даже если Мауссье никак в этом не замешан, Пеллетеру от этого все равно не легче.

Набрав полную грудь воздуха, он медленно выдохнул, стараясь успокоиться. Ну попался тебе какой-то бестактный, назойливый человек. Зачем же так кипятиться? Ведь ты сам сказал сегодня офицеру Мартену: люди способны на все что угодно. От них всего можно ожидать. Сейчас важно другое.

Как тело Меранже оказалось на улице?

И зачем им понадобилось переодевать Меранже из тюремной робы, скрывая, что он арестант?

Пеллетер снял пиджак и сел на постель.

Он пытался сосредоточить мысли на сегодняшнем разговоре с мадам Розенкранц. Но перед глазами почему-то так и стоял тот несчастный мальчик в клетке в подвале у Мауссье. И от этих воспоминаний мгновенно закипал гнев на постояльца из комнаты напротив, и Пеллетер, скрипя зубами, в ярости сжимал кулаки.

Конечно, газеты сделали свое дело. Разнесли вонь. Такую же вонь, какая стояла тогда в подвале Мауссье. Пеллетер в тот день даже выбросил на помойку пиджак — чтобы избавиться от этого жуткого запаха.

И эти воспоминания он упорно гнал от себя, когда видел перед собой клоунскую ухмылку на лице Мауссье, беседуя с ним сегодня в комнате для допросов в Мальниво. Ему это удалось — удалось сосредоточиться на деле. А сейчас вот какой-то приставучий зануда умудрился застать его врасплох и вывести из себя.

Пеллетер сидел на постели и смотрел на телефонный аппарат на ночном столике, потом глянул на часы.

Звонить мадам Пеллетер поздновато — только разволнуется понапрасну.

Глава 4

На следующий день Летро с Пеллетером отправились в тюрьму Мальниво. День выдался на удивление погожим. На асфальте впереди то и дело попадались парные полоски от шин, проехавших по грязным проселкам.

Фурнье лично встречал их у главного входа. Он был одет в приталенный серый костюм, выглядевший так, словно его только что погладили. В руке он держал папочку с зажимом и начал говорить, когда Реми даже еще не успел запереть дверь.

— Меранже присутствовал на перекличке позавчера вечером, четвертого апреля… Надзиратель, проводивший перекличку вчера утром, отметил его как присутствующего… Прогулку вчера отменили из-за дождя, а следующая перекличка должна была быть вечером, но вы связались со мной раньше.

— Где этот надзиратель, допустивший ошибку? — спросил Пеллетер.

— Он уже получил выговор.

— Все равно я хочу поговорить с ним.

— Это больше не повторится… Я уже давно предлагал начальнику тюрьмы усовершенствовать процедуру переклички. — Все это он говорил резким, распорядительным тоном, давая понять, что не позволит собой командовать.

Летро с Пеллетером переглянулись. Фурнье был невыносим.

Летро сказал:

— У нас с вами общая проблема.

Фурнье открыл дверь в административное помещение.

— Папка с делом Меранже…

— Я бы хотел осмотреть камеру Меранже, — сказал Пеллетер.

Придерживая ручку двери, Фурнье посмотрел на него и сказал:

— Камеру мы уже осмотрели. Там нечего больше осматривать.

Пеллетер резко подступил к нему почти вплотную — так что полы пиджаков почти соприкоснулись.

— Значит, так. Я выполняю свою работу. Ваша задача — помогать мне в этом. Меня не волнует, сделали ли вы выговор вашему надзирателю и обыскали ли вы камеру. И если вы считаете, что у вас все под контролем, то меня это тоже не волнует. Я хочу, чтобы вы помогали мне, когда я скажу, а в противном случае попрошу вас отойти с дороги и не мешать.

Фурнье выслушал эту речь с бесстрастным лицом, но, когда Пеллетер закончил, сразу отвел взгляд в сторону.

— Хорошо. Его камера в блоке Д-Д. Это на втором этаже.

Фурнье повел их по коридору, мимо камеры, где Пеллетер вчера беседовал с Мауссье, к какой-то двери, за которой начиналась лестница. На холодной лестнице пахло сыростью и плесенью.

Фурнье, похоже, оправился после полученной только что взбучки и теперь решил воспользоваться возможностью оказать содействие.

— Дверь эта сразу запирается, когда мы сюда проходим, так что если кто-то окажется на этом отрезке без ключа, ему придется ждать, когда пойдут следующие… Разумеется, побег при такой системе невозможен, да и попыток таких не было со времен войны.

— До этого дня, — заметил Пеллетер.

— Ну не знаю, посмотрим.

— Что вы имеете в виду?

— Этот арестант был мертв.

Они поднялись на второй этаж, и Фурнье стал искать на связке нужный ключ.

— Сейчас будет две двери. Левая ведет в коридор с камерами, а правая, — он шагнул вправо, — выходит на внешнюю галерею с видом на внутренний двор. — Фурнье наконец подобрал ключ к наружной двери. — Вам наверное захочется взглянуть на это… Вчера заключенных не выводили на прогулку из-за дождя, так что сегодня им уже не терпелось.

Он открыл дверь, и в лицо им дохнул холодный ветер. Они вышли на галерею — узкий чугунный мостик, рассчитанный всего на одного человека. Впереди шагах в десяти стоял надзиратель с винтовкой.

Внизу прогуливались арестанты. Многие ежились от холода, скрестив на груди руки. Они напоминали разрозненную толпу на барахолке в базарный день.

— Надзиратели внизу не носят при себе огнестрельного оружия, — сказал Фурнье. — А здесь, наверху, у всех надзирателей винтовки… Арестанты, которым полагается прогулка, гуляют здесь по часу утром и днем.

— Арестанту Меранже полагались прогулки?

— Да. Он был примерным заключенным. Давно уже тут содержался.

Пеллетер смотрел на топчущихся во дворе людей.

Вдруг в дальнем углу двора раздался крик. Все обернулись на звук, и заключенные сразу же бросились туда.

Вместе с ними побежали и надзиратели.

Фурнье бросился обратно к двери, ища на связке ключ. Движения его были торопливы, но точны. Он выскочил за дверь, оставив Пеллетера и Летро запертыми на галерее с вооруженными надзирателями.

Надзиратели внизу ворвались в гущу толпы и отогнали заключенных. Один остался лежать на земле, руками хватаясь за что-то на груди.

— Его ножом пырнули, — сказал Летро.

Рот раненого человека судорожно открывался в агонии.

Внизу появился Фурнье. Он несся через двор, крича на ходу на заключенных.

Надзиратели на верхней галерее, прицелившись в толпу, приготовились стрелять.

Из какой-то двери выбежали двое с носилками. Заключенные расступились, чтобы пропустить их, и притихли, так что наверху даже были слышны стоны раненого.

Фурнье, стоя в самой гуще толпы, орал на заключенных, потом схватил одного за грудки и оттолкнул.

Раненого уложили на носилки и унесли в здание.

Фурнье, не переставая орать на заключенных, ушел следом за носилками.

Дожидаясь, пока их выпустят с галереи, Летро с Пеллетером продрогли насквозь. Надзиратель, провожавший их в лазарет, от возбуждения болтал без умолку.

— Нет, ну вот как тут что разглядишь?.. Стоишь на одном месте по многу часов напролет… Такая тоска, такая тягомотина… Ну и забываешь иной раз, что это опасные преступники. Теряешь бдительность, а потом хлоп!.. Мы же тут как на пороховой бочке! И никогда не знаешь, стрелять тебе или нет.

Каждая дверь, через которую они проходили, требовала набора из двух ключей. В каждом основном отсеке имелись боксы охраны. Свою винтовку надзиратель сдал в арсенал, где ее тотчас же запер в специальную металлическую стойку оружейный смотритель.

— И часто у вас тут такое бывает?

— Да не очень. Месяцами может ничего не происходить. Я когда сюда поступил на работу, так сначала целый год ничего такого не происходило. Я даже не верил старшим ребятам, когда они говорили другое. Но в этом месяце! Ой!.. Прямо какая-то война преступных кланов. Все, пришли.

Пеллетер остановил его перед дверью в лазарет.

— А сколько всего?

Надзиратель обернулся, покачиваясь от возбуждения.

— Не знаю, четверо или пятеро. Надзиратели не всегда все могут выявить.

— А мертвые есть?

— Насколько я знаю, нет.

Пеллетер кивнул, словно ожидал такого ответа, и прошел в лазарет.

В тесной белой комнатке стояло шесть коек — по три по обе стороны прохода. Раненый ножом человек лежал на самой дальней койке справа. Окровавленную робу с него срезали, и двое надзирателей и санитар держали его, пока врач накладывал швы на раны на груди и животе. Но бедолага, похоже, и не пытался дергаться.

— Ему дали морфин, — сказал Фурнье, стоявший возле самой двери и делавший какие-то записи у себя в папке с прищепкой. — Всего лишь резаная рана, так что жить будет.

— Мы можем поговорить с ним?

— Он не знает, кто это сделал. Говорит, просто прогуливался, а потом вдруг оказался на земле, корчась от боли. Это мог сделать любой из тех, кто находился рядом. Но он даже вспомнить не может, кто с ним рядом находился.

— Враги у него были? Может, дрался с кем?

— Нет. Ничего такого не было. Я спрашивал его, — сказал Фурнье, энергично водя карандашом по листку в папке.

— А он прямо так и признается вам.

У Фурнье раздулись ноздри, и движения у него были заметно резче, чем обычно, что свидетельствовало о потере им душевного равновесия.

— Послушайте, инспектор, если мы все тут занимаемся одним делом, то вам придется доверять мне. Он сказал, что не видел ничего и не знает, кто это сделал. Вот и все.

Больной на койке застонал. Доктор принялся успокаивать его. Он почти уже закончил процедуру накладывания швов.

— А сейчас, если вы все еще хотите осмотреть камеру Меранже, то пойдемте со мной, да побыстрее! У меня полно работы. Нам еще предстоит обыскать всех заключенных и все камеры. Не обязательно, что мы что-нибудь найдем, но это должно быть сделано.

Пеллетер, конечно, предпочел бы допросить заключенного лично, но он видел инцидент собственными глазами, и пострадавший, вполне возможно, и впрямь ничего не знал. В любом случае, с этим можно было подождать.

— Хорошо, пойдемте, — сказал Пеллетер и посторонился, чтобы пропустить Фурнье вперед, но потом остановил его. — А что начальник тюрьмы говорит обо всех этих случаях поножовщины?

— Обо всех?

— Надзиратель сказал, что таких случаев было за этот месяц по меньшей мере четыре.

Фурнье нахмурил лоб и прищурился.

— Если вы посчитали и Меранже, то этот случай третий из мне известных. К тому же Меранже, как нам известно, зарезали за пределами тюрьмы.

Летро хотел вмешаться в разговор, но Пеллетер остановил его жестом.

— Но вы, разумеется, свяжетесь по телефону с начальником тюрьмы и доложите ему о происшествии? — сказал Пеллетер.

— Начальник тюрьмы оставил меня здесь за главного, поскольку я полностью способен его заменить. Он будет обо всем проинформирован, когда вернется в понедельник. Я не вижу причины портить ему его маленький отпуск.

— Ну да, конечно.

На это Фурнье ответил коротким кивком и вышел за дверь.

Летро подступил к Пеллетеру вплотную и тихо спросил:

— Что здесь происходит?

— Заключенного пырнули ножом.

— Я знаю, что заключенного пырнули ножом, но…

— Тогда, значит, ты знаешь то же, что и я.

Фурнье уже ушел вперед и поджидал их у следующей двери. Серые каменные стены тюрьмы хранили угрюмую бесстрастность.

Камера Меранже выходила узеньким окошком на близлежащие поля. В ней хватало места только для железной койки и стального унитаза. Фурнье нетерпеливо ждал в коридоре, листая свою папку, Летро с порога наблюдал, как Пеллетер осматривает комнату.

Малочисленные вещи Меранже так и лежали в коробке на постели с тех пор, как Фурнье проводил здесь осмотр. Три книги — Библия и два детективных романа, походный шахматный набор, какие-то камешки причудливых форм, скорее всего подобранные с земли внизу во дворе, засушенный цветок и тоненькая пачка писем, перевязанных бечевкой.

Письма все были написаны одним и тем же женским почерком, с годами становившимся все более уверенным. Писем было в общей сложности четыре. Последнее — двухмесячной давности:

«Отец!

Это нечестно с твоей стороны быть таким требовательным. Ты даже не представляешь, чего мне стоит совершать эти визиты или даже просто писать эти письма. Каждый раз я твержу себе, что это будет в последний раз, что я больше не могу этого выносить. Я напоминаю себе о том, что ты сделал, и о том, что я имею все причины ненавидеть тебя, а потому должна наконец переменить свое решение. Но я по-прежнему тебя боюсь и все так же хочу сделать тебе приятное, поэтому каждый раз только корю себя, и все остается по-прежнему.

Но ты поверь, что мой муж пришел бы в ярость, если бы узнал, что мы с тобой общаемся. Он относится ко мне трепетно, но может быть и опрометчивым в поступках.

Я не обещаю нового посещения или даже письма, но ты должен знать, что всегда живешь в моих мыслях. И я буду здесь, в Вераржане, пока ты находишься по другую сторону. Вот посмотришь. Как ты правильно сказал, твоя девчушка уже полностью выросла.

Клотильда-ма-Флёр».

Остальные письма были выдержаны примерно в том же духе. В одно из них была вложена фотография супружеской четы с маленькой девочкой. Женщина на фотографии была очень похожа на мадам Розенкранц, и Пеллетер догадался, что это мать Клотильды-ма-Флёр.

Просмотрев письма, он сложил их и убрал обратно в коробку. Потом заглянул под койку, за унитаз, прощупал стены.

— Да, все как вы и сказали, — сказал он, выйдя из камеры.

Фурнье оторвался от своей папки.

— Ну разумеется.

Летро вопросительно смотрел на Пеллетера, но тот, напустив на себя вид человека, напрасно тратящего время, дал понять, что здесь ему больше делать нечего.

Фурнье повел их обратно, но они не прошли и двух шагов, как голос из соседней камеры окликнул:

— Здравствуйте, Пеллетер! — В дверное окошечко виднелось улыбающееся лицо. — Как поживает мадам Пеллетер?

Это был сосед Меранже — Мауссье.

В машине, перед тем как включить зажигание, Летро спросил у Пеллетера:

— Ты можешь мне объяснить, что происходит?

Пеллетер задумчиво смотрел на высившиеся перед ними стены тюрьмы. Даже они выглядели теперь как-то веселее с появлением на небе солнца, уничтожавшего последние следы дождя.

— У Меранже были резаные раны или колотые? — уточнил Пеллетер.

— Колотые. Множественные колотые раны.

Летро ждал, но инспектор по-прежнему хранил загадочное молчание.

— Пеллетер, может, все-таки поговоришь со мной? Я ценю твое желание помочь, но это все-таки мое расследование.

— Заводи машину. Поедем в город. Пора поесть.

Летро со вздохом завел мотор. Асфальт на дороге подсох и посветлел, но в полях еще сверкали на солнце дождевые лужицы.

Пеллетер достал из кармана дешевенький блокнот в клеенчатом переплете и принялся его листать.

— Вот что нам известно… «Во вторник четвертого апреля, в восемь с небольшим вечера месье Бенуа нашел в сточной канаве возле своего дома мертвое тело. Сначала решили, что это захлебнувшийся в луже пьяница, но позже на теле были обнаружены множественные колотые раны, а также установлен тот факт, что убитого переодели, чтобы скрыть эти раны».

— Или чтобы скрыть, что он был арестантом. Для чего и сняли с него тюремную робу, — вставил Летро.

Пеллетер продолжал:

— «В среду утром некто Мауссье, отбывающий срок за убийство, заявил, что в Мальниво систематически убивают арестантов и что из-за этого он не может чувствовать себя в безопасности».

— Подожди секундочку…

— «Убитым оказался некто Марсель Меранже, арестант тюрьмы Мальниво.

— Да подожди ты секундочку! Это тебе Мауссье сказал? Тогда не думаешь ли ты, что убийство этого Меранже как-то связано с чем-то более серьезным?

— Я ничего пока не думаю. Просто перечисляю все, что нам известно. «В среду вечером дочь Меранже мадам Розенкранц сказала, что ничего не знает об убийстве ее отца. Сначала она заявила, что вообще не знается с отцом, но потом призналась, что навещает его в тюрьме время от времени. В камере Меранже были найдены ее письма к нему. В четверг утром в тюрьме был ранен ножом еще один арестант… Все опрошенные расходятся в показаниях относительно числа заключенных, раненых и убитых за последний месяц». — Пеллетер закрыл блокнот и убрал его в карман. — Вот все, что мы имеем. То есть ничего. — Он произнес это с горечью человека, не справившегося с элементарной задачей.

— Кто-то вытащил Меранже из тюрьмы живым или уже мертвым. Если бы нам удалось установить, кто это сделал, то мы смогли бы узнать больше.

На это Пеллетер ничего не ответил, а только достал из кармана сигару и стал курить ее в неуютной тишине, без всякого удовольствия. Потом вдруг сказал:

— А что ты думаешь о Фурнье?

Летро поерзал на своем сиденье.

— Ты знаешь, что я думаю о Фурнье. Я бы ему шею свернул. Хотя до сегодняшнего дня я не знал о нем ровным счетом ничего. Здесь он всего четыре месяца. Перевелся сюда из другой тюрьмы, и говорят, прекрасно справляется со своими обязанностями… Но не знаю. Тюрьма это же такой замкнутый обособленный организм.

— А ты же говорил, что все, кто там работает, живут в городе, — напомнил Пеллетер.

— Да, но эта дорога между тюрьмой и городом как будто стеной молчания окружена. Иной раз только прорвется через нее словечко-другое… — Он пожал плечами. — Если еще начальник тюрьмы хоть был бы на месте. А то этот Фурнье, сдается мне, чинит нам препоны на каждом шагу.

— А начальник тюрьмы? Про него что думаешь?

— Ну, это такой властный мужлан. Вышел из самых низов, поэтому управление, возможно, не самая сильная его сторона. Но он здесь осел надолго и как-то справляется.

Пеллетер задумчиво кивнул.

— Так ты что же, думаешь, тюремный персонал как-то замешан во всем этом? Эти неоднократные случаи поножовщины. Да это вообще было бы не наше дело, если бы труп не обнаружили в городе.

— Я вообще ничего не думаю, пока просто пытаюсь понять. А что ты можешь сказать мне об этом американском писателе? Как считаешь, мог он убить своего тестя?

— Розенкранц? Ну что… Держится он все больше особняком. Поэтому, насколько я понимаю, и перебрался к нам сюда. До этого много лет жил в городе на такой, знаешь ли, американский манер — пьянствовал в барах до рассвета, фотографировался. Каждый год-два выпускает по книжке, в Америке они, похоже, хорошо продаются. С виду он может показаться эдаким шумным-горластым, но я всегда считал, это из-за того, что он американец. С Клотильдой он стал заметно тише. Она для него все, он в ней души не чает.

— Достаточный повод для убийства.

— Да ну, не думаю.

— Почему?

— Ну он, знаешь, из тех, кто только лает, да не кусает.

— Тогда мы пока опять остаемся ни с чем.

— Ну да. Знаем только, что у нас есть труп. И на этом все, — сказал Летро.

— Вот именно, и на этом все, — с досадой повторил за ним Пеллетер.

Набухшие от дождя грязные поля придавали окрестностям ненарядный, неряшливый вид.

Летро посмотрел на Пеллетера, но тот опять погрузился в собственные мысли. Задумчивая усмешка застыла на его лице.

На солнышке городок заметно повеселел. На улицах стало оживленно, люди спешили от магазина к магазину, сидели в центре площади, облепив подножие мемориального памятника жертвам войны. В кафе, куда Пеллетер пришел пообедать, не было ни одного свободного столика, поэтому ему пришлось удовольствоваться высоким табуретом перед стойкой бара.

Летро вернулся в полицейский участок, где его ждали рутинные дела.

Пеллетер ел, сидя спиной к залу. Время от времени среди гула голосов он улавливал имя Бенуа и понимал, что город обсуждает произошедшее убийство, но общий тон оставлял ощущение скорее праздных сплетен, нежели подлинной обеспокоенности преступлением.

Рядом с ним какой-то человек отставил в сторону свою тарелку и встал, его место тотчас же занял другой.

— Инспектор Пеллетер? — сказал этот новый сосед. Он сидел боком к стойке и держал в руках блокнот и карандаш. — Позвольте представиться: Филипп Сервьер, репортер «Вераржан веритэ». Могу я задать вам несколько вопросов относительно убийства Меранже?

— Нет, — отрезал Пеллетер, даже не глянув в его сторону.

— А как насчет вашего приезда в наш город? Ведь вы прибыли сюда еще до обнаружения тела. Вы здесь расследуете еще какое-то другое дело?

Пеллетер отпил из своего стакана и отодвинул тарелку в сторону.

— Мне известно, что вы с начальником полиции Летро уже дважды наведывались в тюрьму и что начальник тюрьмы в настоящий момент отсутствует в городе. Выходит, тут есть какая-то более значительная проблема, нежели наш маленький Вераржан? Ведь Мальниво — это тюрьма общегосударственного масштаба. Люди имеют право знать.

Пеллетер встал, повернулся наконец к репортеру и опешил. Он узнал человека, пристававшего к нему вчера в коридоре гостиницы.

— Вы?..

Репортер вздрогнул, как если бы инспектор собрался ударить его.

— Но я же должен был попробовать, — сказал он.

— Попробовать что? — рявкнул Пеллетер.

— Выудить из вас какую-нибудь информацию. Если бы вы проявили желание, пусть даже из гнева, поговорить о старом деле, то, вполне возможно, были бы склонны поговорить также и о новом.

Этот репортеришка из крохотного городка был скорее не профессионалом, а любителем, и, видимо, поэтому и Пеллетера принял за любителя.

— Я понимаю, что вы выполняете свою работу, но все-таки лучше будет, если вы дадите мне выполнять мою.

Пеллетер подозвал к стойке хозяина и расплатился.

Репортер тоже поднялся.

— Но я в любом случае напишу материал для вечернего спецвыпуска. А вы имеете возможность внести свой вклад.

Пеллетер смерил его последним убийственным взглядом и вышел на улицу.

Он направился через площадь. Повсюду деловито сновали люди. Правильно подметил Летро: городок, похоже, и не подозревал, что в двадцати милях отсюда в маленьком тюремном сообществе сегодня утром чуть не зарезали человека. Газетчик ни словом не обмолвился об этом покушении.

Пеллетер завернул за угол и направился к зданию мэрии, где располагался полицейский участок. Вдруг из-за полицейской машины, припаркованной на обочине, выскочила какая-то фигура и бросилась к Пеллетеру.

Пеллетер повернулся, готовый отразить удар. Хорошо, что не успел выхватить оружие, потому что разглядел и узнал человека.

— Черт возьми, я же предупреждал вас! — заорал месье Розенкранц, приперев Пеллетера к стене. Лицо его было багровым, и он угрожающе нависал над Пеллетером, выпятив грудь.

Пеллетер невозмутимо наблюдал за американцем, пытаясь оценить степень его взбешенности. Ему вспомнились слова Летро: лает, да не кусает.

— Я же сказал вам держаться от нее подальше! Сказал, что она ничего не знает!

— Она сама ко мне пришла, — заметил Пеллетер.

— Я говорил вам! — Розенкранц навис совсем близко, а потом вдруг отступил, завертелся на месте и принялся сотрясать кулаками воздух. — Черт! — крикнул он по-английски, потом повернулся к Пеллетеру и сказал уже по-французски: — Вчера вечером Клотильда не вернулась домой. Она пропала.

Глава 5

Пеллетер наблюдал за американцем, беспокойно вышагивавшим перед ним по тротуару. Пеллетер был все время наготове, но постепенно понял, что эта ярость, как и вчера на пороге дома Розенкранца, всего лишь безвредный шумовой эффект. Розенкранц не был опасен.

— Давайте-ка пройдем в участок, — сказал Пеллетер.

Розенкранц покачал головой.

— Нет, я искал именно вас. В участке мне не дадут написать заявление, потому что слишком рано еще.

— А она раньше когда-нибудь уходила из дома?

Розенкранц снова набычился.

— Нет, не уходила! — Но он тут же смягчился. — Она вчера отправилась за покупками, когда вернулась, я сообщил ей, что приходили вы… Она захотела пойти встретиться с вами, настаивала. Она была в панике, была убеждена, что ее отец мертв.

Пеллетер кивнул.

— Сейчас-то я знаю, что он мертв, но тогда… Вы понимаете, я ненавидел его за все, что он сделал Клотильде, когда она была девочкой, за то, что он сделал ее матери. Он заслуживал смерти, так ему и надо! Я надеюсь, его смерть была мучительной… Но вчера вечером я уговаривал Клотильду не вмешиваться… остаться дома, никуда не ходить, потому что это только расстроило бы ее… Да еще дождь такой сильный шел… Но она все равно пошла.

— Я виделся с ней.

— Да? Она была расстроена?

— Я бы так не сказал.

Розенкранц покачал головой.

— Да, Клотильда такая. По ней никогда ничего не скажешь.

— А не могла она остаться ночевать у каких-нибудь друзей или в отеле?

— Нет, я проверял. Никто ее не видел.

Они смотрели друг на друга, не высказывая вслух мысли, посетившие обоих, хотя про себя каждый из них подумал, что Клотильда могла просто сесть в поезд и сейчас быть уже где-нибудь далеко-далеко.

— А как вы считаете, она ненавидела отца? — спросил Пеллетер.

— Если вы намекаете на то, что Клотильда могла убить его, то забудьте об этом. Она не способна убить даже муху.

— А например, из злости или из страха перед какой-то опасностью?..

— Нет, — сказал Розенкранц, качая головой и хмурясь. — Вы же видели ее. Она такая маленькая, такая нежная, такая тихая. По ней, как я уже сказал, никогда даже нельзя определить, что она чувствует, потому что она все держит в себе… — Глаза американца наполнились теплой нежностью. — Да она же еще почти дитя. И никогда раньше не уходила из дома…

Пеллетер кивнул.

— Я поставлю вас в известность, если что-нибудь узнаю.

Глаза Розенкранца опять сверкнули, кулаки сжались, гнев вернулся к нему.

— Послушайте, вы!.. — Но, сделав глубокий вдох, он тут же подавил в себе эту новую вспышку ярости и сказал: — Спасибо.

Пеллетер повернулся, намереваясь зайти в здание полицейского участка, но Розенкранц схватил его за руку. Пеллетер сердито обернулся, но на этот раз писатель-американец выглядел просто печальным и испуганным. Он отпустил рукав Пеллетера, и тот скрылся за дверью полицейского участка.

В приемной сидела какая-то деревенская женщина, взгляд у нее был молящий и беспомощный, какой обычно бывает у всех просителей.

Пеллетер прошел за стойку дежурного в кабинет Летро.

— Здесь только что был Розенкранц, — сообщил Летро, проведя рукой по волосам, отчего те только еще больше взъерошились.

— Да, я встретил его у подъезда.

— Теперь девушка пропала.

Пеллетер сел.

— Не нравится мне все это. Слишком уж быстро разворачиваются события. А до этого сюда заявился репортер. Из наших, местных. «Веритэ» вообще-то выходит раз в неделю, но сейчас они собираются выпустить специальный номер, посвященный этому делу. Ребята мои, конечно, научены не давать никаких комментариев, но кто знает… Ты как считаешь, надо нам беспокоиться по этому поводу?

— Газеты — это все ерунда.

— Нет, по поводу пропавшей девушки.

— Ну ты, конечно, можешь беспокоиться, но что это изменит?

— Да, думаю, от этого ничего не изменится.

— А где твой дежурный офицер?

— Мартен? Я послал его в Мальниво. Твои вопросы насчет того, насколько много мы знаем, все не давали мне покоя. Нам нужно держать там своего человека, раз уж вся эта история началась именно там… Я велел ему потребовать папки с делами и все хорошенько изучить, попытаться откопать хоть что-нибудь.

Пеллетер одобрительно кивнул, озабоченное выражение почти сошло с его лица.

— Отлично. Это просто отлично.

— А вот это он оставил для тебя, — Летро протянул ему листок бумаги. — Только, правду сказать, от этой бумажки, к сожалению, не много толку.

На бумажке были записаны все известные сообщники Меранже. Мартен также тщательно отметил нынешнее местонахождение всех людей из списка. Внизу даже дал ключ к расшифровке — крестик означал, что человека уже нет в живых, кружок — что человек находится за решеткой, а напротив остальных фамилий карандашом были приписаны адреса. Ни одного адреса близ Вераржана. Ни одного арестанта из Мальниво.

— Хорошо, — сказал Пеллетер, изучая список. — Отличная работа.

— Да, но мы по-прежнему остаемся все на том же месте. То есть не знаем ничего.

— Может быть.

— Что?

— Что не знаем ничего.

В открытую дверь постучали, на пороге стоял один из младших офицеров.

— Чего тебе? — раздраженно спросил Летро.

— Шеф, Марион все еще ждет вас…

— Да, да, я знаю, что Марион ждет меня. Она разве не знает, что я здесь вообще-то делом занят? — Вставая, он стукнулся бедром об угол стола. — Вот черт!..

С кислой миной на лице он наклонился и стал растирать рукой ушибленное место.

Пеллетер сочувственно наблюдал за другом. Это убийство совсем выбило Летро из колеи.

— И… — начал было офицер.

— Ну что там еще?

Молодой человек испуганно понизил голос:

— Нам только что позвонил один фермер из пригорода. Он, кажется, нашел у себя на поле какой-то ящик.

— И что? — раздраженно отозвался Летро, распрямившись и сделав глубокий вдох.

— Ну… Он говорит, что ящик этот вроде бы похож на гроб. Просит, чтобы мы приехали и посмотрели.

Сокрушенно качая головой, Летро повернулся к Пеллетеру.

— Нет, ну ты смотри, дела обстоят все хуже и хуже! — Он снова повернулся к молодому офицеру: — Ну так и поезжай туда!

— Есть, шеф! — отчеканил тот.

— Мне еще надо узнать, чего хочет Марион. Она ждет уже целое утро, — сказал Летро.

— А ну подожди-ка, — сказал Пеллетер вдогонку офицеру, уже повернувшемуся, чтобы уйти. — Где нашли этот ящик?

— В десяти милях от города по восточному шоссе.

Пеллетер и Летро переглянулись.

— И примерно в десяти милях от тюрьмы, — заключил Пеллетер и снова обратился к офицеру: — Я поеду с вами.

Когда Пеллетер с полицейскими прибыли на ферму, фермер с сыном уже откопали так называемый гроб.

Раскопанное место было всего шагах в десяти от дороги, ровно на полпути между городом и тюрьмой. Полицейские припарковались на обочине рядом с ржавым грузовиком и каким-то другим автомобилем.

Группа из четырех мужчин и паренька столпилась вокруг раскопанной могилы, поджидая приближающихся полицейских. Из-за высокой кучи выкопанной земли казалось, что около могилы ждут не пятеро, а шестеро. Солнце уже выжгло всю утреннюю прохладу, и на открытом поле было жарко.

Когда полицейские подошли к яме, один из них сразу сказал:

— Да это и впрямь гроб.

Продолговатый ящик был неумело сколочен из неоструганной сосновой доски.

— Это место сначала просто размыло дождем, — сообщил фермер, усатый мужчина лет сорока. — Сын пахал землю, заметил виднеющиеся из-под земли доски и сразу прибежал ко мне.

— То есть вы об этом ящике ничего не знаете? — уточнил Пеллетер.

— У меня около дома есть своя делянка… А здесь очень хорошая земля. Зачем же мне хоронить тело там, где я собрался сеять?

— Да еще так неглубоко, — вмешался в разговор один из деревенских.

Пеллетер внимательно посмотрел на него.

— Я сосед. Просто проезжал мимо на своем грузовике. Могу помочь отвезти гроб в город, если понадобится.

Пеллетер ему не ответил, а двум офицерам сказал:

— Откройте ящик.

Те растерянно смотрели на него.

— Открывайте ящик! — повторил Пеллетер. — Мы должны увидеть, есть ли там тело и во что оно одето.

— Вот что оно одето? — удивился кто-то.

Офицеры приблизились к краю ямы, но фермер и его сосед их опередили и, схватившись за лопаты, поддели с двух сторон крышку ящика.

Пеллетер тем временем прохаживался вдоль ямы, обследуя землю.

Скрипнули доски, кто-то сказал: «Осторожнее!», потом раздался треск.

По шоссе в сторону города проехала машина. Поравнявшись с автомобилями у обочины, она замедлила ход и потом снова набрала скорость.

— О боже!.. — раздался чей-то возглас.

Пеллетер обернулся, и люди расступились, чтобы пропустить его к краю ямы.

В гробу действительно лежало мертвое тело. Оно лежало там, должно быть, уже несколько недель, потому что лицо распухло и исказилось, превратившись в страшную призрачную маску, а само тело осело и скукожилось. На животе у мертвеца запеклось огромное кровавое пятно, но самое главное, что на убитом была серая тюремная роба, какие носили арестанты Мальниво.

Сладковато-удушливый запах тлена заставил всех зажать себе ладонью рот.

Пеллетер присел на корточки и потянул за робу, чтобы посмотреть номер на груди. Достал свой клеенчатый блокнот, записал в него номер, потом встал и, махнув рукой в сторону тела, распорядился:

— Закройте ящик и уносите. Вот этот господин отвезет его в город. — Он кивком указал на владельца грузовика, предложившего свои услуги.

Полицейские, устыдившись своей медлительности при открывании гроба, бросились исправлять оплошность. Забрав крышку гроба из рук у фермера, сказали ему:

— Предоставьте это сделать полиции.

Пеллетер снова принялся, осторожно ступая, обследовать землю вокруг ямы, потом подозвал парнишку.

— Скажи, а что ты увидел, когда нашел ящик?

— Там доски белели. Просто краешек.

— Тогда давай-ка помоги мне осматривать. Может, что-нибудь найдешь. Я здесь, а ты с той стороны ямы.

Парнишка обежал яму и тоже принялся изучать землю. Фермер и его соседи, по примеру Пеллетера и парнишки, занялись поисками.

Полицейские тем временем вытаскивали из ямы гроб.

Вдруг раздался крик:

— Сюда! Сюда!

Все обернулись на голос кричавшего, судя по всему, владельца легковушки на обочине. Он находился в нескольких шагах западнее ямы, на полпути к дороге и, глядя на Пеллетера, отчаянно махал ему. Потом опустился на колени.

Бросив поиски, все прибежали к нему, и он указал на свою находку — какой-то подозрительно утрамбованный пласт земли. Стоя на коленях, он принялся раскапывать руками землю, и вскоре из-под нее показался краешек еще одного гроба.

Пеллетеру даже не пришлось ничего говорить, все сразу взялись за дело. Принесли две лопаты, и фермер с мужчиной, сделавшим эту находку, стали копать. Тем временем хозяин грузовика помог полицейским поместить в кузов гроб, а Пеллетер с парнишкой и четвертым человеком продолжали обследовать землю вокруг.

Работали молча, дружно. Пеллетер тоже было взялся за лопату, но быстро выдохся, и его снова сменили другие. Он уже выкурил целую сигару и забрел достаточно далеко в поле, так как решил не пропустить ни одного зарытого гроба, если таковые существовали. Еще один был обнаружен почти в двадцати шагах от первого.

По дороге в обоих направлениях проезжали грузовики и легковушки, но никто не останавливался.

Когда был найден пятый ящик, хозяин грузовика сказал:

— Надеюсь, это последний. А то в мой грузовик больше не поместится.

Пеллетер велел полицейским закапывать уже освобожденные от ящиков ямы, а сам с парнишкой продолжал наугад тыкать лопатами землю, проверяя, не наткнутся ли они снова на деревяшку.

Солнце теперь уже клонилось к горизонту, и в полях повеяло прохладой. Двое помощников, приехавших на машине, попрощались и уехали. Полицейские погрузили в кузов последний гроб.

У Пеллетера в блокноте теперь имелось уже пять арестантских номеров, но в одном из них даже не было надобности. Гламье Пеллетер и так узнал сразу. Как и говорил Мауссье, у него было перерезано горло.

— Ну все, хватит! — крикнул Пеллетер.

Парнишка, копавший поодаль, застыл на месте с лопатой, остальные тоже обернулись.

— Закапывайте быстренько, и уезжаем! Нет смысла работать в темноте.

К Пеллетеру подошел обеспокоенный фермер.

— А что если там в земле еще есть гробы, и мы наткнемся на них плугом? Я бы не хотел осквернить захоронение.

— Вам и не придется.

— Ну а вдруг мы обнаружим еще один?..

— Тогда сообщите в полицию, как в прошлый раз. Но я думаю, мы их все уже выкопали. В любом случае, скоро все выяснится.

— Это как же?

— Потому что мы опросим тех, кто должен это знать.

И Пеллетер пошел прочь, не дожидаясь новых вопросов.

Грузовик с гробами был уже в пути. Ямы были почти все уже закопаны, чтобы завтра утром сын фермера смог продолжить пахоту.

— Дадите нам знать, если что, — сказал Пеллетер, садясь в полицейскую машину.

Полицейский за рулем завел двигатель и включил фары, осветившие дорогу впереди.

Городскую площадь Вераржана было почти невозможно узнать. Она напоминала опустевшую сцену, с которой разошлись актеры. У подножия мемориала собрались какие-то серьезные угрюмые люди, вышедшие на проезжую часть и перекрывшие дорожное движение. В свете керосиновых ламп и факелов эта толпа, отбрасывавшая мечущиеся тени, напоминала один огромный безымянный организм. Такое впечатление, что здесь собрался весь Вераржан. А если и не весь, то достаточно большая толпа, способная поднять и разнести панику.

Офицер за рулем вел машину черепашьим шагом сквозь эту людскую гущу, то и дело давя на клаксон. Но собравшимся на площади людям не было никакого дела до полицейской машины.

Впереди так же медленно двигался грузовик с гробами, хотя он выехал с поля гораздо раньше машины Пеллетера.

— Что это такое? — спросил молодой жандарм, сидевший за рулем.

Пеллетер заметил в толпе у подножия памятника Летро с Мартеном и молоденьким усатым офицером. Ежась от вечернего апрельского холода, Летро стоял, засунув руки в карманы.

Машина дернулась вперед и снова застряла.

— Ну-ка выпусти меня, — сказал Пеллетер и открыл дверцу. В машину сразу ворвался холодный воздух.

Треск факелов заглушал людской гомон. Некоторые люди держали в руках электрические фонарики. Пеллетер стал пробираться сквозь толпу к Летро.

— Вот ведь вовремя вы подгадали с приездом в Вераржан, — раздался голос где-то рядом с Пеллетером.

Это был Сервьер. Лицо его сияло радостным возбуждением.

— Если дела так пойдут, то нам придется сделать номера «Веритэ» ежедневными.

— Ну вам это как раз подошло бы.

Они уже почти добрались до Летро, но Летро и его люди были теперь разделены толпой.

Пеллетер не стал спрашивать у репортера, что происходит, — скоро ему и так предстояло узнать это.

— Вы сегодняшний вечерний выпуск видели? — спросил Сервьер и помахал перед носом у Пеллетера газетным номером. Огромный заголовок на первой странице гласил:

«БЕГЛЫЙ АРЕСТАНТ УБИТ НА УЛИЦЕ»

Пеллетер не хотел брать газету, но Сервьер буквально всучил ее ему.

— Вот, пожалуйста… Пожалуйста, возьмите!

Пеллетер сложил газету и сунул ее в карман пальто.

Они пробирались сквозь толпу к Летро, но тот теперь стоял на нижней ступеньке постамента и, перекрикивая всеобщий гул, взывал к собравшимся:

— Господа!.. Господа!..

Толпа немного притихла, но все равно роптала, недовольно ожидая, что ее сейчас начнут призывать к порядку.

— Господа!..

Волнующееся людское море отхлынуло назад к краю площади. Множество глаз было устремлено на начальника полиции.

— Господа, я хочу поблагодарить всех вас за то, что вы вышли из своих домов и пришли сюда!

Толпа отозвалась новой волной ропота, и Летро поднял вверх руку, призывая к тишине и вниманию.

— Я точно знаю, что мы все хотели бы одного, если бы это оказались наши дети.

«Дети? — подумал Пеллетер. — Значит, это не связано с Меранже?»

— Как вы все слышали, двое маленьких сыновей Марион Перро, Жорж и Альбер, пропали. Последний раз их видели во вторник днем в кондитерской лавке месье Марка, и они собирались идти домой на ферму Перро, чтобы поспеть к ужину.

Летро говорил спокойно, уверенно и властно — совсем иначе, нежели недавно в своем кабинете. Его ближайшей задачей теперь была организация поисков, а расследование убийства отходило на второй план.

— Вам надлежит разбиться на группы по три человека и начинать поиски прямо с этого места, расходясь в разные стороны. Если кто-то из вас найдет пропавших мальчиков, то пусть приведет их сюда немедленно. Если дети ранены и не могут идти, то пусть двое останутся с ними, а третий бежит за подмогой. Каждый из вас должен обязательно вернуться сюда к рассвету и доложить о результатах своих поисков, независимо от того, успешными они окажутся или нет. Какие-то вопросы есть?

В образовавшейся на миг тишине снова зародился гул.

— Хорошо, тогда давайте приступим к поискам.

Толпа с нестройным гулом потекла в разные стороны.

Пеллетер наконец смог подойти к Летро — тот, опираясь на плечо одного из полицейских, сошел с постамента. Сервьер, не отстававший от Пеллетера, болтался рядом, но Пеллетер не обращал на него внимания.

Пеллетер первым делом сообщил Летро:

— В нашем деле появились осложнения.

Пеллетер не хотел углубляться в подробности о пяти мертвых телах в присутствии Сервьера, хотя тот наверняка не упустил из виду груженный доверху грузовик, продиравшийся через толпу по направлению к местной больнице.

— Я сейчас не могу этим заниматься, — сказал Летро. — Меранже все равно мертв, а мальчики, возможно, еще живы. Ты или присоединяйся к поискам, или давай встретимся завтра утром.

Пеллетер понимающе кивнул. Летро был прав — поиски мальчиков были сейчас важнее.

— Я присоединюсь к поискам.

Летро кивнул и тут же отвернулся к своим офицерам.

Площадь опустела, приобретя свой обычный спокойно-сонный вид. Только доносившиеся время от времени за квартал, за два громкие голоса свидетельствовали о том, что город не спит.

— Я пойду с вами, — вызвался Сервьер.

Пеллетер посмотрел на него и вдруг, неожиданно для себя, сказал:

— Отлично.

— А кто у нас будет третьим?

Пеллетер огляделся по сторонам.

— Вот вы! — позвал он офицера Мартена.

Мартен тоже огляделся по сторонам, не уверенный, что позвали именно его, потом подскочил к Пеллетеру.

— Инспектор?

— Вы уже получили задание?

— Нет, господин инспектор.

— Тогда пойдете с нами. Покажете дорогу к дому Бенуа. Я хочу увидеть место, где вы нашли тело Меранже.

Глава 6

Они направились к дому Бенуа. Мартен шел на полшага впереди, показывая дорогу, Пеллетер и Сервьер следовали за ним. Пеллетер шел, опустив голову, с неприкуренной половинкой сигары в зубах, погруженный в раздумья. Сервьер молча наблюдал за ним.

Сырость и промозглый ветер пробирались под одежду.

Крики «Жорж! Альбер!..» время от времени гулким эхом разносились по улицам.

— Может, нам тоже здесь поискать? — сказал Сервьер.

Им уже встретились две поисковые группы, прочесывающие переулки в сторону центра.

— Если мальчиков и найдут, то не в двух кварталах от главной городской площади, — ответил Пеллетер.

Сервьер промолчал.

Они теперь шли по типичному «спальному» району, по тихой улочке на городской окраине, где двухэтажные дома стояли совсем тесно друг к другу. Здесь даже не было уличных фонарей, а малочисленные горящие окна почти не освещали дороги.

Мартен вдруг остановился, разглядывая под ногами землю, потом посмотрел на ближайший дом.

— Вот оно, это место, — сказал он.

Место полностью совпадало с описаниями, которые получил Пеллетер, и с деталями, которые он домыслил уже сам, — с такими, например, как поломанные цветочные шпалеры перед дверью. Если здесь и оставались какие-то следы, то их давно уже смыло дождем. Только на мощеной дорожке к дому оставалась еще грязь, принесенная сюда дождевым потоком с улицы.

— Давайте разойдемся в разные стороны, поищем вокруг, — предложил Пеллетер.

Мартен направился на противоположную сторону улицы.

— А что мы ищем? — спросил Сервьер.

— Детей.

То, что сказал Пеллетер, касалось даже этого «спального» района. Здесь не было таких мест, где можно было бы спрятать детей надолго. Между домами только узкие проулки, а за ними уже дома, принадлежащие другой улице.

Пеллетер особенно внимательно осматривал все спуски в подвалы с уличной стороны, но почти на всех дверцах висели замки.

Сервьер с Мартеном начали выкрикивать имена мальчиков:

— Жорж!.. Альбер!..

В ту волнительную ночь в Вераржане вряд ли кто мог уснуть.

Пеллетер уже отдалился от пекарни на три дома. В одном из проулков он нашел незапертый подвал и, задрав голову, оглядел сам дом. Ни одно из окон в доме не светилось. Он постучался в дверь на заднем крыльце, подождал и, когда к нему никто не вышел, открыл крышку подвального люка и положил ее на землю.

— Эй!.. — позвал он.

В подвале была кромешная темень, сильно несло сыростью и плесенью. И никаких детских голосов.

Он спустился вниз на несколько шагов и, наклонившись, просунул голову в тесное помещение, ступив ногами на мягкий земляной пол.

Когда глаза привыкли к темноте, он понял, почему подвал не был заперт. Даже в этом кромешном мраке было видно, что подвал абсолютно пуст. Чтобы получше в этом удостовериться, он чиркнул спичкой и даже прикурил свою сигару. Ничего. Ни ящика с углем, ни винной стойки.

Он потушил спичку и постоял немного в темноте, с удовольствием вдыхая сигарный дым. Наверное такой же подвал, как у Бенуа, только здесь совсем нечего обследовать. Пропавших детей здесь явно нет, зато ему нужно срочно вызывать судебного медика для осмотра найденных тел. Ему нужно обязательно побеседовать с арестантом, которого чуть не зарезали сегодня утром. Ему нужно выяснить, как Меранже оказался за стенами Мальниво. Но ведь если он сейчас пойдет в отель, чтобы выспаться для завтрашнего дня, то Сервьер радостно напечатает завтра в «Веритэ», что инспектор Пеллетер не проявил интереса к спасению пропавших мальчиков.

Он отгонял от себя инстинктивное желание связать исчезновение детей с этими мертвыми телами, найденными в поле.

Исчезнувших людей набиралось что-то подозрительно много — и начальник тюрьмы куда-то делся, и мадам Розенкранц… Интересно, кто следующий?

С такими мыслями Пеллетер вернулся к сточной канаве, где нашли Меранже. Пока не было Сервьера, он присел на корточки с намерением попробовать, пусть даже при таком скудном освещении, найти что-нибудь, возможно, ускользнувшее от глаз сыщиков при прошлом осмотре. Он так и передвигался, не вставая, но под ногами была только земля и камешки.

Потом вернулся Мартен.

— Детей нигде нет, шеф.

Пеллетер ему не ответил.

— Что-нибудь нашли?

Пеллетер поднялся и потянулся, растягивая спину.

— Я не больно-то ожидаю найти тут что-нибудь, но все же надеюсь.

— Тогда дождь шел сильный, — напомнил Мартен. — Он прямо в луже лежал вот здесь. — Молодой офицер указал на место. Он явно хотел убедиться, что не пропустил в прошлый раз ничего важного, что не допустил какой-нибудь непростительной ошибки.

— Да ты не переживай. Здесь нет ничего, — успокоил его Пеллетер.

Вскоре показался Сервьер, еще издали он крикнул на бегу:

— Ну? Что мы теперь делаем?

— Продолжаем двигаться дальше.

С этими словами Пеллетер, не мешкая и не давая Сервьеру осмотреться, повел их дальше, все больше удаляясь от центра города.

Собственно говоря, Бенуа жил почти на самой окраине. Уже через несколько домов от пекарни мощеная дорога сменилась проселочной, и по обочинам потянулись поля. Звезды на небе освещали им путь.

— А чем мы все-таки занимаемся? Ищем детей Перро, или вы просто продолжаете расследовать то убийство? — спросил Сервьер.

Проигнорировав его вопрос, Пеллетер сказал Мартену:

— Держись вдоль этой стороны дороги. Обследуй землю под ногами и вокруг, но от дороги не отклоняйся.

— Нет, просто мне показалось, что вас очень заинтересовал тот пятачок земли, хотя никаких детей там явно не было.

Пеллетер повернулся к Сервьеру.

— А вы держитесь вдоль этой обочины.

Сервьер переключил свое внимание на выполнение команды, но уже через секунду снова спросил громко:

— Нет, а что мы все-таки делаем?

— Ищем.

Поля по обе стороны дороги заросли сухим бурьяном, местами достигавшим человеческого роста. Вдалеке порой виднелись островки деревьев. Их тоже предстояло прочесать потом, если мальчики не найдутся к утру. Дети запросто могли спрятаться в таком вот лесочке, если их занесло так далеко от города.

— Жорж!.. Альбер!.. — выкрикивал периодически Мартен, и его голос каждый раз растворялся в ночном безмолвии.

— Ох уж достанется этим мальчишкам, когда их найдут, — сказал Сервьер.

— Если только… — начал было Пеллетер.

— Если только что? — нетерпеливо перебил Сервьер, в темноте сверля инспектора взглядом.

Пеллетер промолчал. Кончик его сигары вспыхнул оранжевым огоньком и потух.

— Ой, ну да, — спохватился Сервьер. — Жорж и Альбер пропали во вторник вечером…

Сервьер достал свой блокнот и поднес его ближе к глазам.

— В тот же вечер, когда был найден Меранже, — вступил в разговор Мартен, явно оживившись.

— Ага, значит, мы все-таки искали детей, — сказал Сервьер, что-то записывая в блокнот. — Потому что, если они ви дели что-то, например, как некто избавлялся от тела Меранже…

— Вы смотрите на дорогу, не отвлекайтесь, — напомнил ему Пеллетер.

Сервьер хотел что-то записать, потом передумал. В сущности, он был и не такой уж противный малый — просто, похоже, очень любил свою работу.

Неловкая пауза перешла в деловитое молчание. Где-то далеко-далеко позади тоже слышались крики: «Альбер!» Луна взошла уже высоко, значит, было около полуночи.

— В ту ночь был жуткий ливень, — произнес Мартен, словно бы разговаривая сам с собою. Потом громко позвал: — Жорж! Альбер! Жорж!.. Альбер!.. Ваша мать волнуется за вас! Откликнитесь, если слышите меня! Это офицер Мартен!..

Никакого ответа не последовало.

Промозглая сырость, казалось, пробиралась под одежду, Пеллетер все больше и больше ежился от холода.

— Вы, наверное, считаете, что занимаетесь сейчас не своим делом, — сказал Сервьер. — В вашем большом городе у вас, должно быть, целая команда подчиненных, которые обычно выполняют такую работу. А еще я где-то читал, что вы одно дело раскрыли исключительно благодаря жене, что она тогда нашла вам подозреваемых.

Пеллетер ничего не ответил.

— Двойное убийство раскрыла ваша жена.

— Принятием решения в ходе расследования всегда занимается начальник полиции, — поспешил вставить Мартен, бросившись на выручку Пеллетеру.

— Да, я вчера подошел к начальнику полиции с вопросом о принятых решениях, так он на меня знаете как разозлился!

— Ох уж эти репортеры!.. — со вздохом воскликнул Мартен, как будто репортеры докучали ему всю его жизнь.

— А что вы делали в Вераржане еще до того, как Меранже был убит? — вдруг спросил у Пеллетера Сервьер, причем тем же жестким тоном, каким разговаривал с ним недавно в кафе. — Здесь явно что-то происходит, и вы явно знали об этом еще раньше других.

— Ну что вы, это, должно быть, просто совпадение, — сказал Пеллетер.

— Ничего подобного, никакое это не совпадение. Вы ездили в тюрьму к Мауссье. Да, ездили, я точно знаю. И также знаю о двух других ваших визитах к нему и о двух раскрытых преступлениях — ограблении банка и убийстве женщины. Так что, как видите, я не такой уж и провинциал, я много чего знаю.

Мартен с интересом наблюдал за ними — увлекшись разговором, они больше не изучали обочину вдоль дороги.

— Что сказал вам Мауссье?

Пеллетер не любил, когда ему задавали вопросы, особенно когда их задавали репортеры. Это он, в силу своих должностных обязанностей, привык задавать людям вопросы, а никак не наоборот.

— Ну расскажите! Я же все равно это выясню.

Пеллетер резко повернулся к Сервьеру.

— Смотрите на обочину! — И, вскинув голову, громко крикнул: — Жорж! Альбер!

И зашагал дальше по дороге.

Его спутники снова принялись обследовать мокрую траву вдоль обочин.

— А что… — Мартен хотел задать вопрос, но покачал головой, передумав.

Но Серьвер все еще переживал:

— Напрасно вы так со мной. Я же принес свои извинения за вчерашний вечер.

— А что произошло вчера вечером? — оживился Мартен, уже забыв, что не хотел вмешиваться.

— Да я притворился постояльцем отеля и задал инспектору несколько вопросов о Мауссье. О том, как там все было на самом деле.

Мартен не ответил ему, видимо, смутившись тем, что и сам вчера приставал к Пеллетеру с этими вопросами, но любопытство продолжало мучить его.

— История эта в свое время нашумела здесь, — заметил Сервьер. — Она вообще-то везде нашумела, и мы, как и другие газеты, следили за ее развитием, но когда стало ясно, что Мауссье могут определить к нам в Мальниво… Мы внимательно следили за этой историей, даже когда остальные уже забыли о ней… Местных все это злило. Конечно, все вроде бы понимают, что это тюрьма государственного значения, что в ней содержатся отпетые преступники, но люди просто не могут выбросить это из головы. Такие вещи не забываются и не оставляют в покое. И это, в общем, правильно.

— Но теперь-то это уже забылось?

— Да, до тех пор, пока вы не появились.

— Да бросьте, с какой стати людям интересоваться, когда и зачем я здесь появился?

— Люди имеют право знать.

— Вы намерены опять разворошить эту историю?

Сервьер не ответил. Он старательно рыскал глазами вдоль обочины в поисках следов пропавших детей.

Пеллетер смягчил тон и попробовал применить другую тактику.

— Стало быть, вам не безразлично, что происходит в тюрьме? Просто мне показалось, что между городом и тюрьмой нет такой уж большой связи.

— Да, наша газета не реагирует на каждый маленький инцидент, происходящий там, если вы об этом. «Веритэ» посвящает половину своих материалов школьным футбольным матчам и благотворительным распродажам выпечки в пользу церкви.

— И проблеме строительства вокзала, — вставил Мартен.

— Вокзала здесь никогда не будет.

— Да, городским властям нравится, когда вы, репортеры, такое говорите.

Пеллетер выдохнул густой клуб дыма, облаком завихрившийся в ночном воздухе.

— Так Фурнье…

— Заместитель начальника тюрьмы? — сказал Сервьер, пытаясь разгадать выражение лица Пеллетера. — А что Фурнье?

Пеллетер театрально пожал плечами.

— Да. А что Фурнье?..

— Фурнье держится обособленно и замкнуто. Он практически живет в тюрьме. Мы изучили его биографию, когда он только приехал сюда, но это был всего лишь кратенький сухой список. Он получил степень здесь. Работал сначала в транспортной конторе, потом в этой тюрьме. Ничего интересного. И он с самого начала не предпринимал никаких попыток познакомиться с кем-то из здешних жителей поближе. Похоже, он прирожденный администратор и не более того.

Пеллетер кивнул, так как его собственное мнение об этом человеке вполне совпадало с описанием, которое он только что получил от Сервьера. В общем-то вполне банальный типаж, даже независимо от того, насколько сильна была в Фурнье эта его административная жилка. Это его управленческая страсть. Ведь даже самая сильная страсть не всегда доводит до крайности. И все же Пеллетеру не нравилось, что заместитель начальника тюрьмы не дал ему допросить раненого арестанта и вообще что всю необходимую Пеллетеру информацию он держал под своим контролем.

— А ты что думаешь? — спросил он, повернувшись к Мартену.

Мартен заметно оживился, даже перестал смотреть на обочину.

— О заместителе начальника тюрьмы? Ну он, похоже, хорошо знает свою работу. Четко видит разницу между тем, что должно быть сделано, и тем, что делается на самом деле.

Да, только не знал почему-то, что пятеро его арестантов оказались мертвы и зарыты где-то в поле. А может, знал, только не счел необходимым упомянуть об этом?

— Он всегда злится, но тем не менее дает мне посмотреть то, что надо, — продолжал Мартен.

Кончик сигары у Пеллетера снова вспыхнул оранжевым огоньком. Сигара уже заметно укоротилась, и ее огонек, освещая напряженное от раздумий лицо Пеллетера, придавал его чертам зловещести.

— Нет, ну пустые это поиски!.. — воскликнул Сервьер, всплеснув руками.

Издалека сзади донесся рев мотора. Мартен с Сервьером обернулись — черную ночь пронзали только светящиеся точки двух одиноких фар да городских огней.

Пеллетер попыхивал окурком сигары. Сделал последнюю затяжку и выбросил окурок в лужу.

— А что вы скажете о Розенкранце? Его персона тоже понаделала здесь шуму? Он тоже здесь знаменитость, как и Мауссье?

Сервьер повернулся и снова принялся изучать обочину. Звук приближающегося автомобиля нарастал, но пока еще был далеко.

— Нет, людям он не интересен, будь он американец или писатель. К тому же его книги никто не переводит на французский. Вот жена его — это да, красотка. Даже скандал в свое время был. Ведь он взял ее в жены почти девочкой, ей восемнадцать едва исполнилось. Он ради нее от прежней жены ушел. Но она научилась держаться как взрослая женщина.

— То есть вы не считаете, что он мог бы убить своего тестя?

— Нет, не считаю! А это что-то означает?

— Да нет, ничего.

— Ну и правильно.

Пеллетеру начинал нравиться этот Сервьер. Он даже простил ему это его вчерашнее актерское выступление — ради дела он и сам, наверное, мог бы предпринять что-либо подобное.

— Я понимаю, почему вы интересуетесь Розенкранцем, но я бы не ждал чего-то особенного от этой версии. Он, кстати, общается с Фурнье, когда они с ним ездят покутить в большой город.

— И когда такое было последний раз?

— Месяца четыре или пять назад.

Звук автомобиля на дороге приближался, и Пеллетер даже оглянулся, а потом перешел ближе к обочине и зашагал рядом с Мартеном.

— Может, дадите мне все-таки что-нибудь по Мауссье для газеты? Люди здесь его ненавидят, но они на самом деле даже представить себе не могут, каково это — найти такой вот подвал с клетками.

— Да, и с живым мальчиком в одной из них, — напомнил Пеллетер.

— Тем более, — согласился Сервьер.

— Когда Мауссье привезли сюда, моя мать неделю не разрешала мне выходить из дома, — сказал Мартен. — А мне тогда было тринадцать!

Приближавшаяся машина оказалась грузовиком. Сервьер в последнюю секунду перебежал на их сторону дороги, тенью метнувшись прямо перед самыми фарами.

— Вы думаете, Мауссье как-то… — начал было Мартен, но Сервьер перебил его:

— Два мальчика пропали!

— Нам, наверное, следовало бы вернуться, — предложил Мартен. — Может, шеф Летро не догадался проверить тюрьму?

Грузовик остановился, и водитель опустил стекло. Рядом с ним сидели еще двое, хотя лиц их было не видно.

— Ну, нашли что-нибудь?

— Нет, Жан, — ответил Мартен. — Но…

Пеллетер остановил его, тронув за плечо, и посмотрел на Сервьера, но за того можно было не беспокоиться. Уж кто-кто, а Сервьер хорошо знал, как преждевременная информация может возбудить общество и какой ценной она может оказаться, если ее выпустить вовремя.

— Они там в городе тоже ничего не нашли. Я вызвался выехать подальше, чтобы расширить зону поисков, и за мной там еще люди собираются подтянуться.

— Мы прочешем еще несколько сотен метров, — сказал Пеллетер. — А вы поезжайте вперед и начинайте оттуда.

— Ночью все равно ничего не найдем, — подал голос один из мужчин с пассажирского сиденья.

— Мадам Перро в истерике, — напомнил Жан. — Ей вроде бы дали успокоительное, а Летро пообещал, что мы будем искать всю ночь, если понадобится.

— Спасибо, Жан, — поблагодарил его Мартен, словно он представлял здесь всю полицию Вераржана.

Жан кивнул, поднял стекло, и машина тронулась с места.

Когда задние фары грузовика были уже далеко впереди, Пеллетер сказал:

— Я собственными глазами видел Мауссье в тюрьме сегодня утром. Он в этом не замешан.

— Но два мальчика пропали, и это когда мы только-только узнали, что из Мальниво исчез арестант…

— Это не так! — рявкнул Пеллетер.

Мартен умолк и отвернулся.

Сервьер побледнел, хотя, возможно, это только показалось Пеллетеру в темноте.

— Это не так, — проговорил он уже спокойнее, хотя сам только и думал об этом с самого того момента, как услышал об исчезновении детей. Ведь действительно, какие еще мысли могли прийти в голову, если пропали два маленьких мальчика, когда поблизости находился Мауссье?..

Оторвавшись от своих мыслей, Пеллетер предложил:

— Давайте-ка поменяемся. Теперь я пойду по той стороне, а вы, месье Сервьер, идите вместе с Мартеном. Нам немного уже осталось.

Он указал на мигавшие далеко впереди габаритные фары грузовика, расстояние до которого им предстояло покрыть.

Они возобновили поиски, на этот раз молча. Время от времени ветер доносил до них голоса, но слов было не разобрать. Сухой бурьян на ветру напоминал звук помех в плохо настроенном радиоприемнике.

Чем больше они искали, тем больше Пеллетер был склонен согласиться с человеком в грузовике, понимая, что ночью они ничего не найдут.

Мартен с Сервьером тихонько переговаривались на другой стороне дороги, но о чем — Пеллетер не мог разобрать. Он вроде бы услышал имя Мауссье, хотя это могло ему только показаться, поскольку он по-прежнему был погружен в свои мысли.

Жорж и Альбер Перро. А вот имени того мальчика, найденного в клетке в подвале у Мауссье, им так и не удалось установить.

Внезапно налетевший ветер почти сбивал с ног, сухой бурьян сердито шуршал в поле. Пеллетер постоянно ежился от холода, отчего немели шея и плечи. Пора было возвращаться, но они продолжали двигаться вперед.

Сервьер рассмеялся, и за ним следом Мартен.

Дрожа от холода, Пеллетер продолжал размышлять. Если Мауссье как-то замешан в этом, то мальчиков без толку пытаться найти здесь — их надо искать в городе по подвалам. Один подвал Пеллетер осмотрел, но остальные были заперты на замки. Значит, все подвалы придется отпереть.

Он подумал о клетках… об этих маленьких тюрьмах…

— Сервьер!.. — окликнул он репортера.

Его спутники по другую сторону дороги разом умолкли и обернулись на его голос.

— Надумали дать интервью по Мауссье?

Сервьер мгновенно посерьезнел и хлопнул себя по груди, нащупывая в кармане блокнот. Он еще не успел достать его, как инспектор Пеллетер начал:

— Это был сущий кошмар…

Глава 7

Утренний Вераржан купался в солнечных лучах, но даже из окна гостиничного номера, по скованному виду прохожих, не вынимающих рук из карманов и прижимающих локти к бокам, Пеллетер чувствовал, что в воздухе еще присутствовал ночной морозец.

Пеллетер вышел из отеля в хмурой задумчивости, надевая на ходу пальто. Сунув руки в карманы, он обнаружил в одном из них сложенную газету. Ту самую, что всучил ему вчера Сервьер. С кричащим заголовком:

«БЕГЛЫЙ АРЕСТАНТ УБИТ НА УЛИЦЕ»

После вчерашних безуспешных ночных поисков эта новость казалась устаревшей. Но для такого маленького городка, как Вераржан, подобное событие считалось крупным, и «Веритэ» отнеслась к нему с должной серьезностью, посвятив этому материалу всю первую полосу и две следующих. Автором публикации был Филипп Сервьер.

Состояла она из одних домыслов и предположений, хотя в перечисленных фактах не было никаких неточностей. Серьвер поместил в статье свое интервью с пекарем и биографию Меранже. Упомянул супружескую чету Розенкранцев, хотя об исчезновении Клотильды на тот момент пока еще не было известно. Но Пеллетер догадывался, что сегодня редакции наверняка придется выслушать сварливые вопли месье Розенкранца. Впрочем, к ним, должно быть, все уже давно привыкли.

Там были также мнения простых горожан и кратко изложенная история трех предыдущих попыток побега из Мальниво в точно таком же виде, в каком о них услышал Пеллетер в первый день своего расследования.

Пеллетер сложил газету и убрал ее обратно в карман. Как эта публикация могла бы поспособствовать его расследованию, он не представлял, знал только совершенно точно, что она ему не нравится. Ну какая может быть польза от этих газетчиков? От этих цепких, как пиявки, охотников за сенсациями.

У дверей полицейского участка топтались, молча покуривая, усталые люди. Это были все, кто остался от ночных поисковых партий — те, кто мог позволить себе отложить на день свою работу или не имел таковой вовсе.

В дежурном помещении по ту сторону конторки собрался весь персонал полицейского участка. Офицер Мартен пытливо заглянул в лицо Пеллетеру, но тот прошел мимо, сразу направившись в кабинет Летро.

Летро, присев на корточки, утешал заплаканную женщину. Пеллетер сразу узнал мадам Перро. Неужели он видел ее здесь только вчера? Так много с тех пор всего произошло, такой стремительный калейдоскоп событий, и при этом никаких ответов ни на один из вопросов.

Пеллетер молча прикурил сигару и встал в уголочке, прислонясь к шкафу.

— Мы обязательно разыщем их, найдем несмотря ни на что, — твердил Летро несчастной женщине, в исступленном горе только качавшей головой. — Мы обязательно найдем их, но вы должны сейчас отпустить меня, чтобы я мог дать распоряжения своим людям.

Мадам Перро, в состоянии истерики, продолжала качать головой. По щекам ее катились слезы. Летро поднялся, угрюмо посмотрел на Пеллетера и направился к двери.

Пеллетер подошел к нему и положил руку на плечо.

— Вы должны обыскать подвалы.

— Какие еще подвалы?

— Все подвалы в городе.

— А я собрался предпринять новый круг поисков, взяв за отправную точку ферму Перро. Ведь дети из кондитерской лавки шли именно туда, а значит, искать их надо где-то там.

Пеллетер кивнул, так как с этим трудно было поспорить. К тому же, как он сам вчера говорил Мартену и Сервьеру, Мауссье находился в тюрьме и вряд ли имел отношение к исчезновению детей. Хотя подвалы все равно следовало обыскать.

— Тогда выдели на прочесывание подвалов хотя бы двух или трех человек. Ну в общем, сколько сможешь.

— А у тебя какие соображения?

Пеллетер посмотрел на измученную горем мадам Перро и вывел Летро из кабинета.

— Ты понимаешь, если они просто потерялись, то да, ты прав, их надо искать где-то ближе к дому. Но если их кто-то захватил…

— Ты думаешь, это похищение?

— Я думаю, что нам нужно вести поиски повсюду.

— Хорошо. Я дам тебе четырех человек.

Пеллетер покачал головой.

— Нет, я еду в Мальниво.

Летро вышел из себя.

— Послушай, Пеллетер, у меня на данный момент имеется шесть трупов заключенных и двое пропавших детей! Я тебе уже говорил, что ценю твою помощь, но только почему-то не вижу, чтобы ты помогал!

Ничуть не задетый этой вспышкой гнева, Пеллетер невозмутимо продолжал:

— Я беру такси и еду в тюрьму. А вы обыщите подвалы.

Раздувая щеки, Летро свирепо вращал глазами. Но Пеллетер хорошо знал эту его привычку кипятиться. Как знал и то, что Летро в конечном счете все равно прислушается к его совету, подозревая, что Пеллетер может оказаться прав.

Выходя из полицейского участка, Пеллетер слышал, как Летро раздает распоряжения офицерам.

Единственное в Вераржане такси стояло перед кафе на противоположной стороне площади. Таксист вышел из кафе, поправляя кепку, как раз когда Пеллетер взялся за ручку дверцы.

— В тюрьму Мальниво!

Пеллетер нырнул на заднее сиденье, с облегчением отметив про себя, что ему попался на редкость сообразительный для провинциальных городков водитель, умевший отличить молчаливого пассажира от любителя поболтать.

Достав свой клеенчатый блокнот, Пеллетер сделал в нем записи, на которые у него не хватило сил вчера ночью после изнурительных поисков.

До этого последней у него была такая запись:

«В четверг утром в тюрьме был ранен ножом еще один арестант… Все опрошенные расходятся в показаниях относительно числа заключенных, раненых и убитых за последний месяц».

Он сделал в этой записи поправку: «В четверг, 6 апреля, прибл. в 10.00 утра». Теперь, когда всевозможные события нагромождались одно на другое с невероятной скоростью, важна была точность. Сделав это исправление, он продолжал:

«Приблизительно в 13.00 в поле на полпути от Вераржана до тюрьмы Мальниво был обнаружен зарытый в землю гроб. В результате дальнейшего осмотра примыкающей территории были обнаружены еще гробы, общим числом пять штук, с содержащимися в них телами убитых арестантов».

Пеллетер глянул на мелькающие за окошком поля. Все они выглядели так однообразно, что как-то сам собою напрашивался вопрос: как тот, кто зарывал те гробы, мог каждый раз находить место захоронения? Если только он не закопал все пять трупов в один прием. Ну, это Пеллетер как раз надеялся выяснить в ближайшее время, когда судебный медик произведет осмотр и вскрытие.

«Во вторник, 4 апреля, прибл. в 17 часов пропали дети — Жорж Перро (шести лет) и Альбер Перро (пяти лет). Последний раз их видели в кондитерской лавке месье Марка».

С месье Марком Летро беседовал лично, и он уверял Пеллетера, что месье Марк никоим образом не имеет отношения к исчезновению детей. Да и с какой стати ему быть замешанным в таких делах? Ведь в крохотном городке, как Вераржан, владелец магазинчика сладостей не может позволить себе иметь дурную репутацию в отношении детей.

Пеллетер вернулся к своим прежним записям, прибавив на полях напротив визита мадам Розенкранц в отель следующие слова:

«Последний раз, когда мадам Розенкранц видели».

Такую же пометку он сделал относительно начальника тюрьмы, напротив записи, где говорилось об утверждении Мауссье, заявлявшего, что в тюрьме систематически убивают арестантов.

Просмотрев еще раз свои записи, он опять почувствовал прилив гнева. Пора было переходить в наступление. Ведь уже столько всего произошло, а они до сих пор лишь отвечали на события. Только реагировали на них, не старались их опередить или предупредить. Даже эти вчерашние поиски детей были всего лишь ответной реакцией. Но сегодня он, по крайней мере, попробует выяснить, что обо всем этом известно Мауссье.

Желая как-то успокоиться, Пеллетер еще раз прокрутил в голове все события с самого начала, но это не помогло. В большинстве случаев ему было известно только то, что произошло, но он не знал, почему это произошло и каким образом. А следовательно, не было никакой возможности определить, кто это сделал. Иными словами, Пеллетер не знал пока ничего.

Впереди показалось здание тюрьмы. Такси подъехало к самым воротам, Пеллетер вышел и велел таксисту возвращаться через два часа и, если понадобится, даже подождать его. Предъявив документы охраннику у ворот, инспектор Пеллетер прошел через автомобильную стоянку и потом еще раз показал документы часовому у входа.

— Я слышал, в городе вчера вечером большое волнение было, — сказал ему Реми.

— А здесь не было?

— Ой, да здесь волнение всегда.

— Я так и думал.

Пеллетер прошел в административное помещение. Молодая женщина за самым первым столом, глянув на него, сразу же потянулась к телефонной трубке. Это была невзрачная девушка, которая могла бы выглядеть миловиднее, если бы подстригла волосы покороче или, наоборот, отрастила их подлиннее. Но у нее на голове было некое невразумительное подобие короткой дамской стрижки.

Прикрыв рот ладошкой, она что-то шепотом проговорила в трубку.

В остальном помещении царила атмосфера летаргии, возможно, вызванная вчерашними надрывными поисками детей, но Пеллетер за свою жизнь повидал достаточное количество полицейских участков, судов и тюрем и знал, что в таких заведениях всегда царит сонное уныние.

Он отыскал глазами заваленный папками стол в дальнем конце комнаты. Без сомнения, это и было временное рабочее место офицера Мартена. Здешние служащие, видимо, не были уверены, можно ли уже убрать все это со стола. Пеллетер поставил себе на заметку как можно скорее отозвать отсюда офицера Мартена. Находясь у Пеллетера под рукой, тот приносил больше пользы, чем роясь в этих папках.

Девушка положила трубку на рычаг и чопорно распрямилась. Поджав губки, она сообщила Пеллетеру:

— Месье Фурнье в настоящий момент занят и не знает, когда освободится, чтобы помочь вам. Он предлагает вам приехать в другой раз.

Она проговорила это так, словно сдавала сейчас экзамен по декламации.

Пеллетер, глядя на нее, не мог сдержать улыбки, и девушка заметно сникла, чувствуя, что провалила экзамен.

— Ничего страшного, — сказал Пеллетер. — Я же сюда не к Фурнье приехал. Могу и сам разобраться со своими вопросами. — И он повернулся к двери.

— Но…

— Не стоит беспокоиться. Я иду в лазарет и дорогу уже знаю.

Девушка беспомощно смотрела на своих коллег, но те сидели за столами, потупившись и уткнувшись в бумаги, довольные тем, что это не им приходится выкручиваться из неловкого положения.

Девушка поднялась из-за стола, но не сделала ни шагу. Пеллетер снова повернулся к ней.

— Вы могли бы оказать мне одну услугу, — произнес Пеллетер так, словно эта мысль только что пришла ему в голову. — Мне необходимо снова увидеться с Мауссье. Пожалуйста, распорядитесь, чтобы его привели вниз.

И, не дожидаясь ответа, он вышел из комнаты, краем глаза только заметив, что к ней уже торопливо подскочил один из сотрудников.

— Открой-ка мне эту дверь, Реми. Я в лазарет.

Пеллетер пытался припомнить, будет ли на отрезке до лазарета еще одна дверь, но решил не забивать себе голову лишними проблемами, а решать их по мере поступления. Если девица из канцелярии пришла в себя после пережитого шока, то, несомненно, уже названивает Фурнье, а значит, через каких-нибудь пару-тройку минут заместитель начальника тюрьмы уже примчится сюда.

Когда Реми отпер для него дверь, Пеллетер сказал:

— Ты не мог бы проконтролировать, чтобы Мауссье привели в комнату для допросов? В канцелярии эта моя просьба почему-то повергла всех в смущение.

— Да понятно почему, — сказал Реми, улыбаясь. — Здесь же шагу нельзя сделать просто так, на все нужна официальная бумажка, и упаси бог, если у тебя такой бумажки нет. — И Реми посторонился, чтобы пропустить инспектора.

В коридоре сразу же распахнулась ближайшая дверь, и к инспектору подскочил еще один служащий. Стараясь не выдать своего волнения и растерянности, он сказал:

— Пожалуйста, сюда, месье Пеллетер.

По-видимому, они все-таки решили для надежности приставить к Пеллетеру провожатого, раз уж он вздумал самостоятельно прокладывать себе путь по лабиринтам тюрьмы. Или даже проследить за тем, что он станет делать. Как бы то ни было, но молодой человек пошел впереди Пеллетера по коридору, ведущему в лазарет.

— Со вчерашнего дня были какие-нибудь еще инциденты? — спросил Пеллетер у своего нервозного провожатого, шагая сзади.

— Инциденты?.. — отозвался тот, не оборачиваясь.

— Как ваша фамилия?

— Месье Витье.

— Ну так вот, Витье, я имею в виду драки, поножовщину, убийства. Словом, какие-либо инциденты.

— Мне кажется, я не могу ответить на этот вопрос.

— Мне тоже так кажется.

Они подошли к стальному боксу с дверцей, разделявшей коридор на две равные части. Витье достал из кармана связку ключей на металлическом кольце. То есть на отрезке до лазарета все-таки оказалась еще одна дверь, и Пеллетер теперь был рад, что к нему приставили провожатого.

Витье отпер дверь, но на этот раз Пеллетер шагнул за порог первым. В спертом воздухе пахло аммиачными парами из лазарета.

Идя по коридору, Пеллетер даже и не знал, сопровождает ли его до сих пор Витье. Дверь в лазарет была открыта — по-видимому, здесь считалось, что раненым арестантам не до побега.

В лазарете по сравнению со вчерашним днем было тихо. У двери сидел на стуле надзиратель. Пациент был здесь всего один — вчерашний заключенный, получивший ножевые ранения. Казалось, что этот щупленький, бледный, осунувшийся человечек провел на больничной койке не двадцать четыре часа, а несколько недель.

Пеллетер подошел к нему и присел на соседнюю койку. Он заметил, что больной наручником прикован к кровати.

В лазарет вошел Витье и встал в изножье постели больного.

Пеллетер поднес к лицу больного свои документы, но арестант, шныряя глазами то на Пеллетера, то на Витье, не проявил ни малейшего намерения взглянуть на них.

— Я старший инспектор Пеллетер из Центрального управления. Приехал разобраться в том, что у вас тут происходит. Надеюсь, вы сможете рассказать мне о том, что случилось вчера.

Заключенный продолжал стрелять глазами то на Пеллетера, то на Витье, лицо его при этом оставалось неподвижным. Слова Пеллетера его не впечатлили.

— Вы знаете, кто напал на вас с ножом?

Арестант, болезненно поморщившись, отвернулся.

Пеллетер пересел поудобнее — чтобы металлический каркас койки не врезался в ляжки.

— Витье!

Молодой человек, засмотревшийся в задумчивости на раненого, вытянулся в струнку. Вид у него теперь был такой, словно он ожидал собственного приговора. То ли сама атмосфера здесь была такой гнетущей, то ли все они тут просто боялись Фурнье, державшего в постоянном напряжении и заключенных, и персонал.

— Оставьте нас на минуточку, — сказал ему Пеллетер, кивнув на дверь.

Витье отошел к двери и встал рядом с сидевшим на стуле надзирателем. Они не перемолвились ни словом.

Пеллетер, облокотившись на колени, наклонился к больному и, понизив голос, спросил:

— Вы можете мне сказать, кто напал на вас с ножом?

Казалось, что заключенный опять сделает вид, будто не слышал вопроса, но вдруг, не поворачивая головы, он громким шепотом произнес:

— Не знаю.

— А вы знаете, почему на вас напали?

Заключенный закрыл глаза и покачал головой. Он видимо уже думал об этом, но ответа так и не нашел.

— А как насчет тех, кого убили? Люди здесь что-нибудь говорят об этом?

Последовала длительная пауза, и Пеллетер уже начал опасаться, что ему придется начинать сначала, но раненый наконец выдавил из себя:

— Никто тут ни о чем не говорит.

— Если вы сообщите что-нибудь, если поделитесь со мной тем, что знаете, то я, возможно, смогу помочь, — сказал Пеллетер, наклонившись к нему еще ближе и даже съехав на самый краешек койки.

Но никакой реакции опять не последовало.

— Да вы не бойтесь, никто не узнает, о чем я с вами разговаривал. Я и с другими заключенными тоже побеседую.

Раненый арестант вдруг повернул голову к Пеллетеру, глаза его были расширены.

— Я ничего не знаю! Там во дворе было полно народу. Пырнуть меня мог кто угодно, но у меня жалоб нет. И я не знаю больше ничего!

— Ладно, — не стал настаивать Пеллетер.

Зрачки у заключенного были увеличены, ноздри раздувались, и он походил на человека, снедаемого страхом, болью и отчаянием.

— Ладно. — Пеллетер встал, не сводя пристального взгляда с раненого арестанта. — Но это у нас с вами, скорее всего, была последняя возможность поговорить в отсутствие заместителя начальника тюрьмы.

Реакции снова не последовало. На лице арестанта читалось все то же выражение боли и негодования. Упоминание имени Фурнье не изменило ничего.

Старший инспектор смотрел на лежащего арестанта, расстроенный тем, что так ничего и не сумел из него выудить. С каждым новым событием Пеллетер, казалось, узнавал все меньше и меньше, и даже жертвы этих безобразий предпочитали оставаться равнодушными. По опыту Пеллетер знал, что иногда подобная беспомощность была всего лишь вопросом времени, но только не в этом случае. Слишком много всего уже произошло, и кто-то знал, почему. Оставалось только найти нужного человека и задать ему правильные вопросы.

Пеллетер отвернулся от раненого арестанта и направился к двери.

— Витье, — сказал он, — проводите меня к Мауссье.

Мауссье уже ждал его в комнате для допросов, как и в прошлый раз, скованный по рукам и ногам цепями. К удивлению Пеллетера, Фурнье пока так и не появился. Оставив Витье с надзирателем снаружи, Пеллетер вошел и сел за спиной у Мауссье.

— Зачем вы порезали ножом человека в тюремном дворе? — спросил Пеллетер.

Мауссье даже не предпринял попытки обернуться.

— Ба, инспектор, да вы меня удивляете! Вы же прекрасно знаете, что вчера такой привилегии, как прогулка во дворе, мне оказано не было. Иногда она полагается мне, а иногда нет. Это решает месье Фурнье. Для моего же собственного блага. Тут, знаете ли, некоторые из парней меня не слишком-то любят. Не знаю, правда, почему.

В голосе Мауссье слышалась веселость. Его, похоже, ничуть не вывело из себя то, что Пеллетер уселся сзади. Но Пеллетеру сегодня было не до его игрищ. Стараясь придать голосу невозмутимость, он сказал:

— А как вы получаете еду? Вам разрешено питаться за общим столом?

— Нет, еду мне приносят в камеру, причем заместитель начальника тюрьмы следит за тем, чтобы это делали по возможности разные люди. А что такое? Почему вы у него сами не спросите? Или он не склонен оказывать вам содействие?

Но этими язвительными замечаниями ему не удалось задеть Пеллетера. Тогда, придав голосу озабоченности, Мауссье спросил:

— А тех двух маленьких мальчиков уже нашли? Я так беспокоился за них.

— А откуда вам известно о пропаже детей?

— Да, кстати, а как там поживает мадам Пеллетер? Нет, я верю, что хорошо. С чего бы ей поживать плохо?

Пеллетер схватил Мауссье за плечи и швырнул его на пол, так что тот треснулся головой о каменные плитки, а следом за ним с грохотом упал и опрокинутый стул. Руки и ноги Мауссье были скованны одной цепью, и он лежал скрючившись, не в силах самостоятельно подняться.

Пеллетер пнул стул, и тот отлетел в угол.

Мерзкий старикашка сотрясался от беззвучного смеха.

Пеллетер обошел стол и нарочно встал подальше, чтобы не поддаться соблазну и не начать пинать Мауссье. Ему вспомнились слова Сервьера в день самой первой их встречи, когда Сервьер спросил его, как он мог тогда находиться в одном помещении с этим монстром и не убить его. Мысль эта охладила его гнев. Решительный шаг был сделан, оставалось только посмотреть, приведет ли он к результатам.

Он сделал еще несколько шагов и встал так, чтобы видеть лицо Мауссье. Тот продолжал смеяться, силясь разглядеть пол вокруг себя, потом сказал:

— Очень хорошо. У меня кровь пошла. — Он лизнул каменный пол и зловеще ухмыльнулся. — Кровь!.. Отлично! — И Мауссье расхохотался.

Тогда, присев перед Мауссье на корточки, Пеллетер сказал ему одну фразу, которой надеялся вытянуть из него наконец какой-нибудь ответ:

— Я отбываю сегодня с вечерним поездом. Все, я больше не участвую в этом.

— Ну, это как посмотреть, — возразил Мауссье. — Ваше участие в этом… оно будет зависеть от того, что скажет пресса, и от того, что скажут в Центральном управлении по поводу того, что скажет пресса, когда господин мэр, и господин Летро, и господин начальник тюрьмы решат, что было бы неплохо повесить все свои ошибки с раскрытием этих убийств арестантов и пропажей детей на приезжего детектива. А я тут, по правде говоря, совершенно ни при чем. — Мауссье, похоже, решил, что ему удалось задеть Пеллетера за живое, и одна только эта мысль возмущала детектива. — Но вы же знаете эти крошечные провинциальные городишки… Тут отродясь никто ни за что не отвечает и люди подолгу не задерживаются на своих местах.

— Ишь как заговорил! Ты у нас что же, политическим активистом заделался? Или социальным реформатором?

— Нет. Обеспокоенным гражданином. Такое название мне больше нравится. — Мауссье продолжал злобно ухмыляться. — Мне вообще нравится слово «озабоченный»… Такое… толковое слово.

У Пеллетера начали затекать ноги, он поднялся с корточек и сел за стол. Тот самый стол, за которым сидел два дня назад. Отсюда ему не было видно Мауссье — только стену напротив. Ее грубо отесанные камни представляли собой целый географический мир, в котором запросто мог заблудиться муравей. Вот и он сам сейчас чувствовал себя таким же заблудившимся муравьем.

Тишину нарушил Мауссье. Желание поговорить было его единственной слабостью, не изменявшей ему ни при каких обстоятельствах.

— Я ничего не знаю про этих пропавших ребятишек. Они не имеют никакого отношения ко всему этому.

— Но если тебе что-то известно обо всем остальном, то, может быть, проще было бы рассказать мне?

— Я ничего не знаю и обо всем остальном.

— Тогда о чем ты знаешь?

— О мертвых арестантах.

— О них я тоже знаю.

— О-о, вот видите, каких успехов вы уже добились, господин инспектор! Меня прямо завидки берут!

Сейчас, когда Пеллетер не мог видеть его, а только слышал его голос из-под стола, разговаривать стало легче.

— И кто же вывез тела? — спросил Мауссье.

Вместо ответа Пеллетер задал ему свой вопрос:

— Кто убил этих людей?

— Ну… Если вы ответите на мой вопрос, то я, возможно, отвечу на ваш! — В голосе Мауссье снова звучали нотки наслаждения.

— А ты не боишься, что тебя примут за стукача?

Мауссье эти слова разозлили.

— Послушайте, детектив, я уже говорил вам, что давно привык к оскорблениям! Когда тебя оскорбляют, это не так уж и плохо.

Пеллетеру это утверждение показалось сомнительным, зато Мауссье задал очень правильный и очень насущный вопрос. Как мертвые тела арестантов оказались за пределами Мальниво? Кто вывез их?

Пеллетер задумчиво смотрел в стену, а Мауссье вдруг принялся мычать какой-то мотивчик. Как оказалось, мотивчик детской песенки. Песенки про то, как дети пошли в гости к бабушке.

Пеллетер резко встал, скрежетом стула по полу прервав сольное выступление Мауссье.

Вот опять он не узнал ровным счетом ничего. Все те же туманные намеки, все те же попытки поклепа на заместителя начальника тюрьмы… Эта очередная встреча, похоже, опять послужила для Мауссье поводом поразвлечься, и Пеллетер чувствовал себя клоуном в цирке.

Он подошел к двери, собираясь постучать. Из-под стола послышалось звяканье цепи, но Пеллетеру было не видно, что Мауссье там делает.

— Мауссье! — рявкнул Пеллетер.

Мауссье затих.

— Если эти дети не найдутся в скором времени живыми, то ежедневные прогулки в тюремном дворе тебе, считай, обеспечены. И тогда я не ручаюсь за твою жизнь.

Ответа не последовало.

— Или в следующий раз, когда я запущу сюда надзирателей, мне понадобится только понаблюдать за тем, кто и как будет вывозить твое тело из Мальниво.

С этими словами Пеллетер постучал по металлической двери, давая понять тем, кто за нею находился, что он готов выйти.

Глава 8

На улице заметно потеплело, и Пеллетер запарился в такси — был весь взмокший, когда наконец вылез из машины все там же у кафе. Парило явно к дождю. Небо по большей части расчистилось, но на востоке угрожающе громоздились серые тучи.

Главная площадь Вераржана была пустынной, город погрузился в послеобеденные дела. Прохожих не было — только старики, рассевшиеся в рядок у подножия памятника.

В кафе тоже было безлюдно. Пеллетер заказал себе пива и бутербродов с ветчиной и сыром навынос. Он собирался вернуться в полицейский участок — узнать, не пришло ли каких вестей о пропавших детях. А еще он намеревался отправить Мартена обратно в тюрьму изучать папки с делами и позвонить в Центральное управление Ламберу.

В дверях подсобки появилась официантка, и хозяин кафе поторопил ее с заказом для инспектора.

Пеллетер глянул на часы. Час дня. Трое суток уже прошло с тех пор, как было найдено первое тело. Вообще всегда самый трудный момент в расследовании, малодоступный пониманию обычных людей, это… ожидание.

Хозяин кафе любезно улыбался Пеллетеру.

— А мальчишек все-таки нашли, — сказал он, качая головой. — Да они вообще-то уже большие, чтобы потеряться в поле. — Он презрительно фыркнул. — Я в их возрасте ходил пешком за много миль, чтобы подоить коров.

Пеллетер ничего не ответил, но испытал внутреннее облегчение. Его вообще-то даже и не удивило, что мальчики нашлись. Этим конечно же и объяснялась такая тишина в городе. Он потянулся в карман за сигарой, но тут же вспомнил, что заказал обед.

— Это же надо устроить такой переполох! — не унимался хозяин кафе. — Надеюсь, они получат хорошую взбучку.

Официантка принесла Пеллетеру его бутерброды, завернутые, как он с удовлетворением заметил, во вчерашний номер «Веритэ».

— Ну а как они вообще? С ними все в порядке? И как обстоят дела со всем другим — с этими мертвецами-арестантами и с пропавшей девушкой?

Пеллетер проигнорировал его вопросы и, поблагодарив официантку, забрал у нее свой обед.

На улице он с удовольствием глотнул из горлышка холодного пива. Бутерброд тоже был отличный. Бенуа, даже несмотря на нервные потрясения последних дней, выпекал прекрасный хлеб с твердой хрустящей корочкой. Пеллетер жевал бутерброды на ходу, чувствуя, как по спине снова начал струиться пот. Он был несказанно рад, что ребятишки нашлись, но остальные вопросы пока продолжали висеть в воздухе. Он никак не мог избавиться от ощущения, будто постоянно упускает какую-то очень простую вещь, способную привести его к ответам на эти самые вопросы. Слишком много отвлекающих событий случалось за последнее время. Слишком много для такого маленького городка.

На ступеньках полицейского участка стоял какой-то человек. Пеллетер узнал его, только когда тот его окликнул:

— Поздравляю, месье Пеллетер, с удачным исходом!

— Сервьер!

— Мы уже готовим к сегодняшнему вечеру новый спецвыпуск. И заголовок такой красивый… — Он картинно всплеснул руками. — «НАЙДЕНЫ!»

— Да вы и впрямь уже становитесь ежедневной газетой, — не переставая жевать, заметил Пеллетер.

— Возможно, это мой шанс продвинуться в моем деле и уйти на более крупный газетный рынок.

— А кто же тогда будет писать для «Веритэ»?

— Ой, инспектор, я рад, что вы тоже в хорошем расположении духа. Ну я же в «Веритэ» не единственный репортер.

Пеллетер доел свой бутерброд и картинно отфутболил скомканную в шарик обертку, сделанную из упомянутой газеты. Но Сервьер не заметил этой шутки.

— А как все было?

Сервьер достал свой блокнот, тем самым напомнив Пеллетеру его самого, отчего тот снова испытал нечто вроде симпатии к молодому репортеру.

— «Во вторник 4 апреля, приблизительно в пять часов дня, Жорж и Альбер Перро вышли из кондитерской лавки месье Марка и направились по улице Принсипаль домой, на ферму Перро. Жорж предложил срезать путь через поле, но мальчики быстро потерялись в высоком бурьяне и сильно перепугались».

— Вы так и собираетесь написать?

— Я еще точно не решил. Продолжаю. «Стемнело, пошел дождь, и мальчики застряли в диком поле. Утром выяснилось, что Альбер заболел и не был способен продолжать путь. Жорж побоялся оставить брата одного. Мадам Перро, решив, что ее дети из-за плохой погоды остались в городе у тетки, не обращалась в полицию до четверга, 6 апреля. Начальник полиции Летро организовал поиски, продолжавшиеся всю ночь и все утро, после чего мальчики были обнаружены в поле к западу от города, теперь уже оба с сильным жаром. Они были доставлены в больницу, и я надеюсь услышать рассказ о происшедшем от них самих, а также от людей, которые их нашли, и от полицейских».

— Тогда чего вы ждете здесь?

— Да месье Розенкранц сейчас в участке, и я решил на всякий случай не попадаться ему на глаза, поскольку его, похоже, расстроило то, что я упомянул его жену во вчерашнем материале.

Пеллетер не смог сдержать улыбки, уже начав подниматься по ступенькам.

— Инспектор, подождите!

Пеллетер остановился и обернулся.

— У вас есть что-нибудь новое по убийству Меранже?

Улыбка исчезла с лица Пеллетера.

— Или, возможно, вы смогли бы как-то прокомментировать это происшествие с пятью мертвыми телами арестантов, найденными вчера? Или прокомментировать исчезновение мадам Розенкранц.

Окончательно помрачнев, Пеллетер недовольно заметил:

— Я думал, Сервьер, вас сегодня интересуют только хорошие новости!

— Хорошие новости это те, что позволяют газете расходиться с лотков.

— И все-таки лучше пишите про найденных детей, — посоветовал Пеллетер и повернулся, но тут же, замешкавшись, остановился.

— Что-то еще? — оживился Сервьер.

Пеллетер не ответил. Ему вспомнилось его сегодняшнее утреннее ощущение, будто он постоянно что-то упускает и от этого не знает, как действовать дальше. И вспомнились мысли о том, что он пока только реагирует на события, а не предвосхищает их. Тогда, может, стоит спровоцировать какие-нибудь новые события? Он повернулся к Сервьеру.

— Запишите-ка вот это. Инспектор Пеллетер крайне ободрен ходом расследования убийств в тюрьме Мальниво. У него имеются многообещающие зацепки, и он надеется раскрыть это дело к завтрашнему утру, когда выйдет эта газета.

Сервьер лихорадочно строчил в своем блокноте. Закончив, он устремил на Пеллетера восхищенный взгляд, глаза его блестели от возбуждения.

— Это правда?

— Завтра узнаем. — Пеллетеру вспомнилась симпатичная молодая женщина, робко переминавшаяся на пороге обеденного зала в отеле Вераржана. Конечно, ее имя не стоило трепать в газетах. — И, пожалуйста, оставьте в покое тему исчезновения мадам Розенкранц, — прибавил Пеллетер.

— Но все уже и так знают…

— Нет, оставьте эту тему, — повторил Пеллетер настоятельным тоном, поднимаясь на последнюю ступеньку. — Я и так дал вам много информации. — И он взялся за ручку двери в полицейский участок со стороны мэрии.

В участке было так же малолюдно, как и во всем городе, но так же шумно, как и всегда.

— Вы, сволочи, ищете день и ночь каких-то там пропавших мальчишек, а на молодую женщину вам наплевать! — орал месье Розенкранц, стоя перед стойкой дежурного офицера.

Двое полицейских, пока еще незнакомых Пеллетеру, молча и невозмутимо наблюдали за разъяренным месье Розенкранцем. Больше в помещении никого не было. Должно быть, Летро отпустил всех остальных пораньше после утомительных ночных поисков.

Розенкранц от возбуждения перешел на английский, и Пеллетер даже смог разобрать некоторые слова, которым его во время войны научил один американский солдат взамен того, что Пеллетер научил его их французским эквивалентам.

Подойдя к рослому американцу сзади, Пеллетер аккуратно взял его под руку.

Розенкранц от неожиданности дернулся, но у Пеллетера была крепкая хватка.

— Чем тут вообще полиция занимается? — продолжал возмущаться Розенкранц, снова перейдя на французский. — Никто ничего не делает! Целую ночь и целый день искали каких-то мальчишек! А моя жена пропала вот уже как полтора суток! Из-за этих двух сопляков мне даже не дали написать заявление!

— Пожалуйста… — Пеллетер кивнул на стулья в приемной, продолжая сжимать локоть американца. — Я вас охотно выслушаю.

— Вы намерены помочь мне разыскать жену?

— Давайте сначала поговорим об этом.

Розенкранц уставился на Пеллетера. Они были одного роста, но Розенкранц умудрялся смотреть на Пеллетера сверху вниз.

— Хорошо, давайте поговорим, — сказал он, выдернув у Пеллетера руку, поправил на себе пиджак, но на предложенный стул не сел.

Пеллетер подошел к стойке и спросил у все еще насупленных офицеров:

— А где шеф Летро?

— В больнице с мадам Перро.

— Инспектор!.. — нетерпеливо окликнул из приемной Розенкранц.

Пеллетер поднял руку, давая ему знак подождать, и вновь обратился к офицеру:

— А все остальные где?

— До завтрашнего утра только минимальный состав. Нам же не хотят платить нормально за сверхурочную работу.

Второй офицер хлопнул своего коллегу по плечу, и тот понял, что сболтнул лишнее.

— Ну… я хотел сказать…

— Да я знаю, что ты хотел сказать. — Пеллетер повернулся, намереваясь вернуться к Розенкранцу.

— Господин инспектор, вы оставите какое-то сообщение? — спросил второй офицер.

— Нет.

— Инспектор!..

Пеллетер вернулся к Розенкранцу и сказал:

— Пошли!

— Куда? — удивился американец.

— Поговорить, — сказал Пеллетер, доставая сигару и прикуривая ее.

Розенкранц наблюдал за этим священнодействием, после чего сказал кратко:

— Хорошо. Идемте.

С этими словами он вышел за дверь полицейского участка, и Пеллетер последовал за ним.

На улице Пеллетер порадовался тому, что чутье не изменило Сервьеру и побудило его вовремя смыться. Не исключено, что он сейчас был уже на пути в больницу, где наверняка надеялся взять у кого-нибудь интервью. Или побежал печатать на машинке то, что надиктовал ему Пеллетер.

Розенкранц повел инспектора от площади в жилую часть города. Шагал он быстро, размашисто, гнев его еще не прошел, просто весь ушел сейчас в ходьбу. В каком-то узеньком переулочке он наконец остановился. Окна первого этажа здесь все были закрыты ставнями. Над головой на веревках не висело белья.

Крутая, почти вертикальная каменная лесенка вела в подвал. Розенкранц начал спускаться по ней, держась за стены, потом, нагнувшись под низким дверным косяком, переступил через порог.

Последовав за ним, Пеллетер обнаружил, что Розенкранц привел его в пивнушку. Крошечную, замызганную пивнушку, где стойкой бара служила просто широкая доска на столбиках и где вообще не было столиков. В тесном помещении воняло застарелым табачным дымом и дешевым пивом. Ботинки прилипали к полу, Пеллетеру приходилось с усилием отрывать их, пока он шел к стойке.

Других посетителей здесь не было. Дряхлый старик-бармен спал на своем стуле, прислонившись затылком к стене, но вскочил, сонно протирая глаза, как только Розенкранц постучал перед ним по стойке. Не дожидаясь от посетителей заказа, старик сразу выставил перед ними две пинты пива.

Розенкранц мгновенно присосался к своей кружке и пил стоя. Старик-бармен ушел обратно спать на свой стул.

Пеллетер присел на высокий табурет и, не прикасаясь к своему пиву и попыхивая сигарой, стал ждать, когда Розенкранц заговорит. Ему вспомнилось, что рассказывал Сервьер о пьяных загулах Розенкранца.

Выдув сразу полпинты и так и не отрываясь от кружки, Розенкранц наконец сказал:

— С какой стати ей уходить от меня?

— Об этом вы мне как раз и поведаете.

Розенкранц повернулся к Пеллетеру. На лице его было написано неподдельное горе.

— Нет, она не ушла бы от меня, — сказал он, качая головой.

Розенкранц залпом допил свое пиво и собрался растормошить бармена, но Пеллетер кивнул ему на свою кружку, предложив:

— Пейте мое.

Розенкранц взял кружку в руки, но пить не спешил.

— До тех пор пока вы не заявились к нам домой, я понятия не имел, что ее отец находится в Мальниво. Нет, я, конечно, знал, что он сидит в тюрьме, но мне даже в голову не приходило, что именно в нашей.

— Она навещала его там.

— А вы откуда знаете?

— Она сама мне сказала.

Розенкранц опять присосался к кружке. Выдув все пиво, он поставил пустую кружку и сказал:

— Нет, я понимаю, что староват для нее. Что иногда, должно быть, выгляжу скорее как ее отец, нежели как муж. Но вы не представляете, как я обожаю ее! Я люблю ее больше всего на свете, больше родины, даже больше своей работы!

Он постучал по стойке бара, и встрепенувшийся старик, шаркая, пошел наливать им новые порции пива.

— Нет, я понимаю, что люди могут иметь друг от друга свои секреты, я и сам так живу, вру частенько по мелочи, как и все остальные. Но зачем ей было скрывать такое про своего отца?! И зачем исчезать, не сказав ни слова? Она же знает, что это просто убьет меня!

Он взялся за новую кружку.

— Значит, вы никогда и никаким образом не общались с Меранже?

— Никогда. Я ненавидел его, даже не будучи с ним знаком.

— А с кем-нибудь еще из этой тюрьмы?

Розенкранц повел рукой, держа в ней кружку.

— Ну здесь, в городе… Может быть. Но только шапочно. На самом деле, я не знаю здесь толком никого, кроме Клотильды. И поэтому эти сволочи из полицейского участка не хотят помочь мне! — Он свирепо вытаращил глаза. — И поэтому помочь мне должны вы! Вы должны найти ее! И доказать…

— Доказать что?

— Что все, написанное о ней в газетах, — ложь!

— В газетах просто написали, что убитый был ее отцом.

— Этого уже более чем достаточно.

— Ну, это вам лучше обсудить с Филиппом Сервьером.

Розенкранц уже прикончил новую пинту и, даже не спросив разрешения, принялся за кружку Пеллетера. Он уже нетвердо держался на ногах — возможно, ничего не ел со времени исчезновения мадам Розенкранц и поэтому пьянел быстро.

Бармен заметил, в каком состоянии находится писатель-американец, и понял, что подремать ему больше не удастся.

Розенкранц начал уже горланить, рассказывать, как он познакомился с Клотильдой и как бросил ради нее жену-американку и сына, до сих пор получающих половину его писательских заработков в Соединенных Штатах.

Пять пинт… шесть… А ведь Пеллетер еще даже не успел и сигары выкурить.

Розенкранц рассказывал, как они решили поселиться здесь, в Вераржане, вопреки всем воплям в Голливуде, и как он любил эту уединенную жизнь, где находилось место только для работы и для любимой жены.

Старик-бармен подошел снова наполнить Розенкранцу кружку, но Пеллетер покачал головой, давая ему понять, что этого делать не нужно.

Шатаясь и уже почти валясь с ног, Розенкранц повернулся к Пеллетеру.

— Как вы считаете, с ней все в порядке? Не мог тот, кто приходил за ее отцом, прийти и за ней?

— Я думаю, у нее все прекрасно, — заверил его Пеллетер. — А вы вот лучше присядьте-ка.

— А то, что про этих других убитых арестантов говорят, правда?

— А что про них говорят?

— Ну, говорят, будто есть и другие убитые арестанты.

— Да, правда.

Розенкранц хотел поднять свою кружку, но заметил, что она пуста.

— Еще пива! — взревел он. — Уснул ты там, что ли? О чем только думаешь?

Старик, насупившись, налил писателю еще пива, боясь поднять глаза на Пеллетера.

Пеллетер снова предложил:

— Да вы все-таки присядьте!..

Семь пинт… восемь… Розенкранц наконец плюхнулся на табурет и сразу же положил голову на стойку бара. Сдавленным голосом он сказал:

— Я просто не знаю, что делать. Мальчишек этих искали повсюду, а до моей жены никому нет дела. Что мне предпринять?..

Пеллетер подозвал старика и спросил у него насчет такси.

— Здесь нет телефона, — объяснил тот.

Пришлось Пеллетеру идти ловить такси на улице. Серые тучи распались на белесые облачка, мелкими клочьями застывшие на сумеречном небе. Близилась ночь, опять неся с собой множество упущенных возможностей. Когда же сам он наконец сможет поехать домой к своей жене?

Такси нашлось на своем обычном месте перед кафе. Как только Пеллетер объяснил, что ему нужно, водитель сразу все понял. Туда его вызывали уже много раз.

Только усилиями всех троих, включая старика-бармена, Розенкранца удалось вывести вверх по ступенькам и затем из тесного переулочка на улицу. Американца усадили на заднее сиденье, Пеллетер сел рядом с водителем, а старик-бармен вернулся в свою пивнушку.

У Розенкранца там был свой счет, так что бармен не остался бы внакладе за сегодняшнее пиво.

До дома Розенкранца они добрались уже затемно. В прошлый раз, даже в ненастную погоду, дом выглядел милым и уютным, но сейчас казался безжизненным и заброшенным.

Пеллетер вышел из машины, и ему показалось, что в конце дорожки мелькнула тень. Не прихлопывая дверцы, он сделал несколько шагов, всматриваясь в темноту. Мелькнувшей тенью мог оказаться всего лишь шевелящийся на ветру куст… Или там все-таки кто-то был? Кто-то следил за ним? Он продолжал осторожно ступать по дорожке, не обращая внимания на нетерпеливого таксиста. Тень снова шевельнулась и слилась с оградой.

— Эй!.. Может, подсобите мне немножко? — крикнул ему сзади таксист.

Но Пеллетер, не оборачиваясь, шел вперед, вглядываясь в ночную мглу. Больше никакого движения он не заметил. А может, это была мадам Розенкранц? Да нет, вряд ли — она бы прошла в дом.

— Инспектор!

Пеллетер замер, напрягая слух, потом крикнул:

— А ну выходи!..

Кусты раскачивались на ветру, и больше ничего. Может, просто сказалось вчерашнее переутомление?

— Инспектор! — снова позвал таксист.

Пеллетер повернул обратно. Если кто-то и следил за ним, то все равно вскоре станет известно, кто это делал и зачем.

Таксист корячился возле задней дверцы, безуспешно пытаясь вытащить из машины инертную тушу Розенкранца.

Вдвоем им все-таки удалось это сделать, причем Пеллетер морщился больше от бившего в нос адского перегара, нежели от натуги.

Они под руки поволокли писателя к дому, при этом таксист все время понукал:

— Ну давай же ты, урод!.. Ну давай же!..

На крыльце Пеллетер принялся обшаривать карманы писателя в поисках ключей, но таксист, тронув ручку, обнаружил, что дверь открыта. Возможно, Розенкранц боялся, что жена, вернувшись, не сможет войти в дом. А возможно, просто от перевозбуждения последних дней забыл запереть дверь. В конце концов, они с женой потому и переехали жить в Вераржан, что здесь можно было позволить себе не запирать дверей.

Пеллетер с таксистом кое-как протолкнули Розенкранца в дверной проем, Пеллетер только обернулся на пороге, стрельнув взглядом туда, где видел тень. Ему опять показалось, что там кто-то есть. Но сначала нужно было разобраться с пьяным писателем, поэтому он тоже протиснулся в прохожую, при этом мысленно спрашивая себя: неужели его недавние открытия стали поводом для преследования?

Когда они вошли, дверь сама медленно захлопнулась за ними. Стукаясь локтями о стены, они потащили пьяного хозяина дома через тесную прихожую.

— Давайте-ка сюда, — предложил таксист, кивнув на первую попавшуюся дверь.

Свет, проникавший в окно с улицы, позволял разглядеть очертания кресла. Они усадили бесчувственного Розенкранца в кресло, и Пеллетер потянулся, растягивая мышцы рук и поясницы. Сердце бешено стучало от физического напряжения.

— Прибавить бы полагается за такое сверх положенной платы, — сказал таксист. Голос его прозвучал в тишине пустынного дома как-то особенно громко.

Пеллетер достал из кармана деньги и протянул их таксисту, не разбираясь в купюрах.

— Да вы-то чего? Он должен платить!

Пеллетер поискал лампу и нашел возле двери газовый светильник, который зажег при помощи своих спичек. Комната оказалась вполне обычной, стандартной гостиной.

— Вы можете ехать. Я тут дальше сам справлюсь.

Таксист только пожал плечами. Он возил инспектора сегодня целый день, но, похоже, не страдал любопытством, и к тому же близилось время ужина. Попрощавшись, он вышел.

Пеллетер подошел к окну. Он знал, что хорошо виден из уличной темноты на фоне освещенной комнаты, но его это вполне устраивало. Это могло дать тому, кто за ним следил, обманчивое ощущение успокоения. Впрочем, единственным, что он мог видеть сейчас за окном, было отъезжающее такси. В свете его фар ни у ограды, ни на улице Пеллетер не увидел ничего. Возможно, тот, кто прятался в тени, уже ушел.

Отойдя от окна, Пеллетер некоторое время задумчиво смотрел на обмякшего в кресле Розенкранца. Сегодня ему стало ясно, что писатель действительно сильно любил Клотильду. А это кое-что значило. Это многое значило.

Пеллетер огляделся. Комнатой, скорее всего, почти не пользовались — это было видно по абсолютно новой мебели и по незатоптанному ковру на полу. Единственным признаком обитания здесь были два встроенных в стены книжных шкафа по обе стороны камина, набитые книгами на французском, английском и испанском. На столике-тележке для напитков в углу не было ни одной бутылки — только покрытые густым слоем пыли бокалы.

Вернувшись в прихожую, Пеллетер обнаружил там сегодняшнюю почту, валявшуюся прямо на полу. Он собрал ее и просмотрел. Оказалось, что почта была не только за сегодня, а за несколько последних дней — счета, письма из Америки, большой конверт с напечатанным на машинке адресом известного журнала. Все это Пеллетер сложил аккуратной стопкой на столике в прихожей.

Напротив по коридору располагалась столовая, ее Пеллетер мог разглядеть прямо из гостиной. Это была крохотная комнатка, и почти все пространство занимал обеденный стол. Через нее он прошел дальше, в кухню, где было так темно, что ему пришлось снова зажечь спичку в поисках лампы. Светильник здесь был всего один — свисал с потолка прямо над кухонным столом. Клотильда содержала свою кухню в чистоте. Нигде — ни на стенах, ни на полу — ни пятнышка. Ящички на всех шкафчиках начищены до блеска, как и кастрюли со сковородками, аккуратно составленные одна в другую. Над керамической раковиной — водопроводный кран. То есть писатель-американец явно старался обеспечить молодую жену роскошью, которую она непременно должна была оценить.

Из кухни еще одна дверь вела в главный коридор. Из него одна дверь выходила на задний двор, а другая в кабинет Розенкранца. Писатель оставил там зажженную настольную лампу, озарявшую тусклым светом бумаги и книги, беспорядочно разбросанные повсюду, даже на полу. На письменном столе в рамочках стояли фотографии Клотильды и какой-то пожилой супружеской четы — должно быть, это были родители писателя.

Судя по всему, Розенкранц и Клотильда жили в согласии и были счастливой парой, каковой они и представлялись окружающим. Во время встречи с Пеллетером Клотильда была озабочена и расстроена смертью отца, даже сбита с толку и растеряна, но она не выглядела тогда испуганной. То есть вроде бы никакой причины для бегства.

Пеллетер подошел к маленькому окошку между двумя книжными шкафами и сквозь щелочки жалюзи глянул во двор. Там он не увидел никого и ничего. Значит, его предполагаемый «хвост», если таковой был, действовал в одиночку, что, в свою очередь, означало, что он не опасен, так как для эффективной слежки всегда требуются два человека. А думать можно было на кого угодно — перед глазами Пеллетера за эти дни проплыло уже достаточно действующих персонажей. Он погасил лампу на письменном столе Розенкранца и вышел из комнаты.

Затем поднялся наверх — так, для порядка, а не потому, что ожидал там что-то найти. Второй этаж представлял собой одну большую комнату с лестницей, ведущей вниз, посередине и перильцами с трех остальных сторон балюстрады. Сюда через окна попадало больше уличного света. Постель была не прибрана, створки платяного шкафа распахнуты, но это было только признаком отсутствия жены, а не поспешного бегства. Искать здесь было нечего.

Пеллетер снова спустился вниз, уже больше не изучая дом.

Розенкранц пребывал все в той же позе, даже не пошевелился за время отсутствия Пеллетера. Грудь его тяжело вздымалась и опускалась. Скорее всего, ему предстояло теперь провести в этом кресле весь остаток ночи.

Пеллетер вышел из дома, прихлопнув за собой дверь на замок. Вечер был чудесный, чистый и ясный, словно предназначенный для удовольствий. На улице Пеллетер прислушался, не раздадутся ли сзади шаги, но вокруг было тихо. У ближайшего закрытого магазина он остановился якобы разглядеть витрину, а сам украдкой глянул назад, но там не было никого. Если раньше кто-то и следил за ним, то сейчас слежку прекратили.

В вестибюле отеля Пеллетер попросил девушку за конторкой связать его с большим городом, с управлением. С этими пропавшими детьми он совсем забыл позвонить Ламберу. Оставалось только надеяться, что потерянное время не обойдется ему слишком дорого.

Девушка на минутку вышла и, вернувшись, сообщила, что его могут соединить с абонентом, когда он пожелает.

Пеллетер попросил у нее газету и сказал, что готов уже поужинать.

Она выдала ему свежий номер «Веритэ» и удалилась в обеденный зал сделать распоряжения.

Но Пеллетер даже не заметил ее ухода, так как взгляд его был прикован к кричащему заголовку:

«НАЙДЕНЫ!»

Конечно, Сервьер не смог преподать эту историю в ее простом виде. Он сделал особый акцент на том факте, что пропавшие дети были найдены не жандармами, а двумя горожанами, и вообще всячески поносил шефа Летро и местное отделение полиции за их малоэффективную работу в этот период неожиданного всплеска преступности. Видимо, он и впрямь нацелился прорваться на крупный газетный рынок и для этого выбрал самую верную тактику — поднять шум.

Пеллетер пролистал газету до конца и остановился на статье, посвященной убийству Меранже. «Веритэ» теперь уже не придерживалась идеи, что убийство Меранже как-то связано с пятью убитыми арестантами, найденными в поле. Прежде всего, потому, что Меранже и эти пятеро были найдены в разных местах и при совершенно разных обстоятельствах. Зато «Веритэ» с удовлетворением отмечала, что находящийся в настоящий момент в Вераржане старший инспектор Центрального управления Пеллетер оптимистично настроен в отношении этого дела и утверждает, что уже нашел многообещающую новую зацепку, проследить которую он намерен незамедлительно.

Об исчезновении мадам Розенкранц в газете не было упомянуто ни словом. Пеллетер надеялся, что месье Розенкранц оценит эти его старания. Порадовало Пеллетера и то, что Сервьер все-таки послушался его совета и пошел на эту маленькую хитрость. Он решил, что утром постарается подкрепить ее новой.

Закончив с газетой и направляясь в обеденный зал, он краем глаза заметил какого-то человека, сидевшего в кресле в углу. А уже через секунду тот окликнул его:

— Инспектор Пеллетер!

Пеллетер обернулся.

Человек сидел в раскованной позе, нога на ногу, и на коленях у него лежал развернутый свежий номер той же газеты. Костюм его, как всегда, имел безукоризненный вид.

— Я думаю, нам надо поговорить, — сказал Фурнье.

Глава 9

Пеллетер догадался, что Фурнье, должно быть, пришел сюда раньше его и наблюдал за ним исподтишка, пока он изучал газету. Пеллетер не сделал ничего недозволенного, и все же у него осталось неприятное ощущение оттого, что его застигли врасплох. Но с этим уже ничего нельзя было поделать.

— Да, давайте поговорим, — сказал он, подчеркнуто учтивым жестом приглашая Фурнье пройти в обеденный зал.

Фурнье сложил газету, аккуратно разгладив ее на каждом сгибе, так что, когда он закончил, она выглядела как новенькая. Он оставил ее на кресле и вместе с Пеллетером направился в обеденный зал.

Пеллетер уселся лицом к входу и расстелил на коленях салфетку, как будто пришел сюда только ради ужина. Он старался ничем не выдать своей заинтересованности, хотя на самом деле внимательно наблюдал за каждым движением Фурнье.

Заместитель начальника тюрьмы сел напротив — на то самое место, где два дня назад сидела Клотильда-ма-Флёр Розенкранц. Лицо его выражало решимость человека, не намеренного больше откладывать важный разговор.

Он как раз собрался начать его, когда сзади подошла девушка, которая дежурила за конторкой. Не заметив ее, Фурнье начал:

— Вы не можете ходить по тюрьме, где вам заблагорассудится. Это просто неприемлемо!

— Господин инспектор!..

Фурнье вздрогнул от неожиданности и, обернувшись, увидел девушку, растерянно разведшую руками.

— Там телефон…

— Ах, ну да!.. — воскликнул Пеллетер, снимая с колен салфетку. — Вы меня извините, месье Фурнье. Я отойду всего на одну минуту. — И, вставая из-за стола, сказал, обращаясь к девушке: — А вы, пожалуйста, сообщите шеф-повару насчет ужина на двоих.

Фурнье, словно испуганный таким поворотом событий, бросил растерянный взгляд на девушку, потом на Пеллетера, потом опять на девушку.

— Нет, я не останусь ужинать.

— Ну конечно же останетесь! — возразил ему Пеллетер. — У вас такие насыщенные утомительные дни были последнее время. А я вернусь через минутку.

Испуг и растерянность Фурнье сменились досадой, но Пеллетер уже вышел из зала и спешил к телефону, чья снятая трубка ждала его на конторке дежурной.

— Алло! Ламбер? Это я… — сказал он в трубку. — Да, мне нужно, чтобы ты нашел мне кое-кого… — Он назвал в трубку имя. — Проверь все отели… Он с женой, поэтому не будет особенно старательно скрываться… Позвони мне, когда отыщешь его. Или в отель, или свяжись со мной через Летро. Только не упускай его из виду! Отлично… Хорошо… Да.

Пеллетер повесил трубку и вернулся в обеденный зал.

Фурнье сидел, как и прежде, спиною к входу. Сидел, вытянувшись в струнку, распрямив плечи. Пеллетер заговорил сразу же, еще находясь у него за спиной, но на этот раз ему не удалось неожиданностью сбить заместителя начальника тюрьмы с толку.

— Еще раз прошу прощения, но телефонные звонки нельзя игнорировать. Ведь никогда не знаешь, вдруг сообщат что-то важное. И никогда нет уверенности, что ты сможешь связаться с этим человеком в другое время, что у вас обоих в тот момент будет под рукой телефон… — Он сел и опять постелил на колени салфетку. Продолжал с беззаботным видом болтать обо всяких пустяках, зная, что это должно еще больше разозлить Фурнье и вынудить его сделать какой-нибудь неверный шаг. — Нет, можно, конечно, пользоваться телеграфом, но с телеграммами хлопот еще больше, чем с телефонными звонками, так что… Позвольте, так о чем вы говорили-то?

Поджав губы, Фурнье выдыхал через нос. Сдавленным голосом он снова начал:

— Вы не можете ходить…

— Ах, ну да, я не могу ходить по тюрьме, где мне заблагорассудится! Согласен, но у меня был сопровождающий, и мне сказали, что вы очень заняты.

— Это не имеет значения. В тюрьме существует незыблемый порядок, и для его соблюдения необходимо следовать неукоснительным правилам.

— Ой, ну да, конечно, — поспешил согласиться с ним Пеллетер все с тем же невозмутимым видом. — А кстати, где вы были сегодня?

— В результате наших поисков мы вскрыли множество проблем, с которыми пришлось разбираться, пусть даже это и не был нож, которым зарезали арестанта. Управление порядком в тюрьме, знаете ли, задача сложная даже и без всяких дополнительных происшествий. Вот, например, вы не можете держать там своего человека. Это также неприемлемо.

— Моего человека?

— Да. Которому вы поручили изучать папки с делами.

— А-а… Так это не мой человек. Это подчиненный Летро. Вот с Летро и разбирайтесь по этому поводу.

Фурнье презрительно хмыкнул.

— Летро? Знаете, здешний начальник полиции, конечно, хорошо справляется со своей работой, но у нас маленький городок, и работы у него, прямо скажем, не много. И все здесь знают, что этим расследованием руководите вы.

— Да, но это Летро послал своего офицера в Мальниво.

Фурнье от досады стиснул зубы. Глаза его горели злостью.

— Знаете, я не намерен…

В этот момент появился хозяин отеля с двумя тарелками горячего дымящегося супа.

— А-а, инспектор!.. И месье Фурнье!.. Рад, рад, очень рад! Вот, пожалуйста, кушайте, вам обязательно понравится. Приятного аппетита!

Поставив перед ними тарелки и умиротворенно сложив руки, он постоял немного, потом, попятившись, удалился.

Пеллетер взялся за столовый прибор.

— А какая проблема с… как вы говорите, «моим» человеком?

— Он отвлекает мой персонал от работы и вообще вмешивается в установленный порядок. Я не могу допустить, чтобы посторонний человек постоянно требовал показать ему все бумажки, которые мы оформили за последние два месяца.

«Молодчина Мартен! — подумал Пеллетер. — Как хорошо, что я определил туда именно его. Такая хватка! Надо будет, кстати, отозвать его оттуда завтра же утром».

— Я вам говорил уже, что если вы настаиваете на сотрудничестве, то вам придется научиться верить мне на слово. Доверять всему, что я скажу.

— Тогда вы, может быть, скажете мне, что вам известно о мертвых телах пятерых арестантов, зарытых на фермерском поле в десяти милях от тюрьмы?

Задав этот вопрос, Пеллетер с невозмутимым видом принялся за трапезу, но глазами продолжал изучать Фурнье.

— Что-о? Вы это серьезно? Я не позволю над собой потешаться!

Все с той же невозмутимостью Пеллетер сказал:

— Нет, я совершенно серьезно.

Он достал из кармана свой блокнот, раскрыл его на страничке с записанными номерами погибших арестантов и пододвинул его к Фурнье.

— Вот об этом вы что-нибудь слышали?

Не прикасаясь к блокноту, Фурнье изучил глазами записи.

— Нет, мне об этом ничего не известно.

Пеллетер продолжал есть свой суп и внимательно наблюдать за Фурнье. Заместитель начальника тюрьмы по-прежнему злился, но теперь уже, кажется, не на Пеллетера. Он растерянно отвел взгляд. Судя по его озадаченному виду, он был откровенно удивлен этим открытием. Он-то считал, что держит все события в тюрьме под контролем, а оказалось, знал далеко не все.

— А когда это было сделано? — спросил он, снова устремляя взгляд на Пеллетера. — Может, это произошло несколько лет назад…

То есть до его назначения, хотел он сказать.

— Нет, это произошло за последние несколько недель.

Фурнье снова отвел взгляд. Когда он опять посмотрел на инспектора, злости на его лице уже не было — только какой-то заговорщицкий вид.

— Вы должны понять… начальник тюрьмы… — Он замялся, вероятно пытаясь решить, настало ли время выступить против начальства. — Вы понимаете, начальник тюрьмы начинал свою карьеру в Мальниво с надзирателя. Годами вышагивал по коридорам, стоял с винтовкой на посту, по многу часов сидел в холодном караульном боксе. Образования у него нет, он даже в школе не учился. Из Вераржана почти никогда не выезжал, разве что изредка выбирался в большой город или на несколько деньков отдохнуть на побережье. Для него заключенные — это враги, которых все время нужно держать под контролем. Враги и больше ничего… И они враги, это действительно так, я не спорю, но с ними нельзя вести себя с позиции одной только силы и демонстрации власти… Я изучал процесс управления. Я работал в частном секторе, занимался грузоперевозками и знаю, что все должно планироваться заранее, все нужно сначала рассчитывать на бумаге. На бумаге! И я всегда именно так и поступал. И все эти расчеты обязательно должны быть адресованы конкретным людям… На судах или в доках… Конкретным людям, понимаете? Конкретным!.. И в тюрьме должен действовать тот же принцип. Потому что арестанты тоже люди. Но они вместе с тем представляют собой нечто вроде груза, который нужно транспортировать, складировать, сохранять, охранять. А это означает большое количество бумажной работы. А также усердие и знание своего дела.

Он сейчас говорил вполне искренне и раскрывался прямо на глазах. Пеллетер молчал, не желая прерывать эту исповедь. Но Фурнье принял его молчание за сочувственное желание выслушать. Все-таки они, в некотором роде, были коллегами.

— А начальник тюрьмы привык действовать только силой, только демонстрацией власти, — продолжал Фурнье. — Ему совсем не свойственна ни тонкость ходов, ни хитрость.

— Вы хотите сказать, что этих людей убил начальник тюрьмы? — огорошил его неожиданным вопросом Пеллетер.

Фурнье смутился.

— Нет конечно… — сказал он, качая головой. — Начальник тюрьмы? Да нет, ну какой из него убийца?!

Пеллетер продолжал есть суп. Почти уже доел его.

— Я просто хочу сказать, что начальник тюрьмы некомпетентен. Вы даже не представляете, какую работу мне приходится проделывать, чтобы сохранять там порядок, и с какими вещами приходится бороться буквально на каждом шагу! Я считаю, для всего, для каждого шага, нужна должностная бумага, а начальник тюрьмы всегда этому противостоит. А потом порядок рушится, трещит по швам, какие-то вещи просто ускользают в эти щели… — Он поднял руку и уронил ее с видом полной сокрушенности.

Пеллетер отодвинул пустую тарелку.

— Ну, например, отсутствующие люди считаются присутствующими.

— Да, например, — усмехнувшись, согласился Фурнье.

Пеллетер молча ждал, когда заместитель начальника тюрьмы скажет что-нибудь еще.

Фурнье снова оживился.

— Вы не можете мною помыкать. Я работал в большом городе и сделал себе карьеру в двух других тюрьмах общегосударственного значения. — Он замолчал и распрямился на своем стуле. К еде он даже не притронулся — он черпал силы, просто рассказывая свою историю. — Отзовите своего человека.

Пеллетер достал из кармана сигару и прикурил ее, выдувая дым, повисающий над столом. Потом тихим голосом как ни в чем не бывало спросил:

— Как Меранже оказался за пределами тюрьмы?

Фурнье, удивленный этим вопросом, буквально взорвался:

— Я не знаю! Я делаю все, чтобы…

— Значит, недостаточно делаете! — рявкнул Пеллетер, в один миг преобразившись, и теперь от добродушного исповедника и разговорчивого простофили не осталось и следа.

Фурнье, сдерживая ярость, спросил:

— Вы меня в чем-то обвиняете? Считаете, я в чем-то замешан?

— Ну, не без этого, — кивнул Пеллетер.

Фурнье посмотрел на свою нетронутую еду, потом в окно, затем обвел глазами пустой обеденный зал, не в силах сосредоточить взгляд. Наконец он опять перевел его на Пеллетера и вдруг взорвался, как пороховая бочка. Его предыдущий гнев не шел ни в какое сравнение с той яростью, которая его сейчас обуяла, которая буквально сотрясала все его тело.

— Да как вы смеете?! — выкрикнул он, почти задыхаясь.

Пеллетер, спокойный и невозмутимый, выдул клуб табачного дыма.

Фурнье вскочил из-за стола, чуть не уронив стул, который не упал только благодаря стулу от стоящего сзади столика. Фурнье поправил оба стула и помчался к выходу. Через минуту с улицы донесся звук заводимого мотора и визг шин — то есть Фурнье еще не совладал со своим гневом.

Пеллетер невозмутимо наслаждался сигарой, над головой его витали клубы табачного дыма. Маленький городок Вераржан с наступлением темноты погрузился в сон.

В своем гостиничном номере, потушив свет, Пеллетер долго лежал и не мог уснуть, несмотря на то, что невероятно устал за день и за вечер.

Он все вспоминал свой разговор с заместителем начальника тюрьмы.

Фурнье был искренне удивлен, когда Пеллетер рассказал ему о пятерых убитых арестантах, найденных в поле. Меранже можно было считать шестым, а заключенного, на которого напали с ножом, — седьмым… Таким образом, напрашивался вывод, что кто-то убивает людей прямо в тюрьме. Но главный и основной вопрос, который Пеллетеру задал Мауссье, а Пеллетер задал его сегодня Фурнье, а сейчас, снова и снова, задавал самому себе, заключался в следующем:

Как эти мертвые тела оказались за пределами тюрьмы и почему при этом никто об этом ничего не знал?

Или вопрос можно было поставить иначе:

Кто вывез мертвые тела из тюрьмы и почему при этом никто об этом ничего не знал?

На самом деле Пеллетер был убежден, что Меранже убили в стенах тюрьмы. И если Фурнье действительно ничего не знал…

Пеллетер попытался припомнить всех, кого он видел за три своих визита в тюрьму, но таких людей было слишком много, и к тому же он там видел далеко не всех. Собственно, в этом и заключалась проблема — он видел далеко не всех.

Он снова и снова прокручивал это в мозгу, спрашивая себя, кто мог вывезти из тюрьмы тело Меранже, и незаметно уснул.

Глава 10

На следующее утро, выйдя из отеля, Пеллетер успел сделать всего пару шагов, как его остановили.

— Инспектор Пеллетер! Вы довольны моей статьей? Как-никак спецвыпуск!..

Это был Филипп Сервьер.

Пеллетер, даже не глянув в сторону репортера, молча развернулся и направился в полицейский участок. Город кипел утренней деловой жизнью. Мужчины спешили на работу, женщины, любительницы походов по магазинам, уже возвращались с покупками. Два пожилых горожанина уселись на привычные места у памятника на площади. Возможно, местные жители относились к последним событиям как к проблеме, касающейся только самой тюрьмы, а никак не их города.

Сервьер сбежал вслед за Пеллетером по ступенькам.

— Мы уже готовим сегодняшний спецвыпуск! Убойные новости! Хотите что-нибудь добавить? Я могу пустить в номер. Как вы думаете, удастся нам вспугнуть убийцу?

Пеллетер шагал не останавливаясь. Он проснулся сегодня с настоятельной потребностью действовать, как-то подкрепить делом свои вчерашние обещания в газете, и эта ходьба сейчас была ему на пользу — наконец-то действие вместо затянувшегося ответного реагирования.

— Мне нужно как-то оживить всю эту историю. Я не могу больше замалчивать исчезновение Розенкранцевой жены! Инспектор!.. Может, скажете что-нибудь? Какие-нибудь комментарии?..

Они уже подходили к зданию мэрии, где на площадке стояла припаркованная полицейская машина. Пеллетер завернул за угол, направляясь к дверям полицейского участка.

— Я думаю, — следуя за ним по пятам, продолжал Сервьер, — что у мадам Розенкранц могла быть только одна причина для бегства — это если она убила своего отца. И вы допускаете большую ошибку, не проявляя интереса к ее розыску.

Пеллетер, уже стоя на ступеньках, резко повернулся к Сервьеру. Тот от неожиданности даже отпрянул.

— Вы так и собираетесь написать в своей газете? — спросил Пеллетер.

— Ну да… — ответил Сервьер, чья самоуверенность заметно поубавилась.

— Я бы на вашем месте дважды подумал, делать ли это. Месье Розенкранцу это очень не понравится.

— Я печатаю свои материалы не для того, чтобы кому-то понравиться. Я печатаю новости.

— Но это же не новость, а всего лишь ваши домыслы. — С этими словами Пеллетер повернулся и скрылся за дверью, оставив растерянного Сервьера одного на лестнице.

Атмосфера, царившая в полицейском участке, являла собой полную противоположность безмятежности нежащегося на солнышке города. Здесь опять бушевали страсти. Все та же старушка с тявкающей собачонкой на руках опять обвиняла очередного водителя в попытке совершения собакоубийства. С обеими возмущенными сторонами безуспешно пытались справиться два офицера. Весь этот гвалт перекрывал зычный голос месье Розенкранца, который, нависая над другим столом, орал на третьего офицера, два дня назад помогавшего Пеллетеру с выкапыванием гробов.

Завидев Пеллетера, Розенкранц, отстав от полицейского, сразу бросился к нему.

— Она так и не появилась, представляете? — сказал он.

— Да я обязательно помогу вам! — крикнул ему офицер.

— Я вижу, сегодня вы крепче на ногах держитесь, — язвительно заметил Пеллетер.

— Да я просто в панике, не нахожу себе места!

— Вот этот офицер примет у вас заявление, — сказал Пеллетер, жестом приглашая Розенкранца вернуться к столу.

— Да эти офицеры должны были принять у меня заявление еще несколько дней назад! У меня жена пропала. Она, может, мертвая где-нибудь лежит, а они тут чем занимаются?! Какими-то шавками, какими-то ребятишками!.. Ее отца убили, могли убить и ее. Могли же ведь? Вырезать целую семью. И этим как раз вы и должны сейчас усиленно заниматься.

— Надо же, это уже вторая версия, которую я слышу за сегодняшний день. А первая была такая, что ваша жена убила своего отца и поэтому сбежала.

— Кто это сказал?

— Вы справлялись в станционной кассе? Она на поезд садилась?

— Я справлялся. Нет, не садилась. А все-таки кто сказал, что она убила своего отца?

— А как насчет машины?

— Машина у меня есть. Но она могла уехать из города, голосуя на дороге. Да и вообще, при чем тут это? Я считаю, что ее могли убить. И все-таки требую, чтобы вы сказали, кто несет эту чушь насчет того, что она убила своего отца!

Офицер, устав ждать Розенкранца, вернулся за свой стол.

— Сервьер. Он собирается напечатать это в «Веритэ». Он, кстати, сейчас снаружи околачивается.

— Да я ему сейчас… — взвился Розенкранц и, не договорив, опрометью бросился к двери.

— Сработало! — удовлетворенно заметил Пеллетер, улыбаясь офицеру за столом.

От истошного тявканья собачонки в ушах стоял звон.

На пороге своего кабинета показался Летро, осунувшийся, как будто не спал всю ночь, какой-то всклокоченный и помятый.

— Что здесь происходит? — устало возмутился он.

Пеллетер подошел к Мартену, доставая из кармана свой клеенчатый блокнот.

Увидев инспектора, Летро тоже подошел к стойке дежурного офицера, но тут собачонка снова зашлась в визгливом лае, и Летро, повернувшись к офицерам, взревел:

— Уберите отсюда эту живность!

Хозяйка собачки мгновенно переключила свою шумную тираду на Летро, и он тут же оказался втянут в разборки.

Пеллетер дал Мартену переписать арестантские номера из своего блокнота. По тому, как старательно молодой полицейский переносил к себе цифры, было видно, что он очень горд тем, что Пеллетер выбрал для этого задания именно его. Закончив, он поднял на инспектора выжидательный взгляд, каким обычно смотрит на уважаемого учителя прилежный ученик.

— Мне надо, чтобы ты опять съездил в тюрьму, — сказал Пеллетер. — Ищи там все, что имеет отношение к этим пяти арестантам. Меранже тоже проверь. Смотри, не найдется ли чего необычного в этих папках.

К ним вернулся Летро, которому наконец удалось отбиться от старушки.

— И вот так целое утро! — посетовал он. — Розенкранц ушел?

— Я натравил его на Сервьера.

Летро смотрел на него вопросительно и как-то растерянно.

Пеллетер похлопал его по плечу.

— Ничего, все будет хорошо. Мы уже на верном пути.

Но Летро только недоверчиво покачал головой.

— Не знаю, о чем ты.

Мартен все еще вопросительно смотрел на Пеллетера, ожидая дальнейших распоряжений.

Пеллетер, кивнув на дверь, сказал ему:

— Давай, действуй!

Мартен с готовностью вскочил, но Пеллетер остановил его.

— И передай Фурнье, что я тоже скоро подъеду. И чтобы он собрал мне там весь персонал. Всех! Даже тех, кто сейчас не в смене. Я хочу видеть всех, кто там работает.

Мартен подождал, не последует ли других распоряжений, и бросился к двери.

— Ничего себе! Ты командуешь моими подчиненными? — сказал Летро.

— Надеюсь, ты не возражаешь? Знаешь, у меня появилась одна идея, и я намерен ее проверить. Мы с тобой скоро тоже поедем в тюрьму.

— Опять?

— Да. Только сначала сходим к дому пекаря.

Летро покачал головой.

— Ну ты даешь! Я с этими трупами и с пропавшими детьми просто совсем покоя лишился, а у тебя вид такой счастливый, словно у ребенка на рождественском празднике.

— Да ладно, счастливый… Обыкновенный вид. Как там дети, кстати?

— Да ничего страшного. Марион… ну, мадам Перро… та даже в худшем состоянии. А у ребятишек только температура высокая. Несколько дней полежат в постели и выздоровеют.

— Ну и хорошо, — сказал Пеллетер с совершенно серьезным видом. — Это очень хорошо.

На улице теперь все настойчивее веяло весной. Вераржан расцветал на глазах, и в нем уже нельзя было узнать того унылого, затянутого дождливой пеленой городишки, в который Пеллетер прибыл несколько дней назад.

Они еще только шли через площадь, когда встретили самого месье Бенуа. Обрадовавшись, он сразу бросился к ним.

— Инспектор! Шеф!.. Вы должны что-то сделать с этим… Всем необходимо услышать, как я нашел труп. У меня в булочной уже целая толпа собралась!

— Так это же хорошо, — сказал Летро.

— Да хорошо-то оно хорошо, только… Пекарь ссутулил плечи и отвел взгляд. — Только знаю я, как все это будет. Если вы не найдете убийцу, то скоро мое имя прочно свяжут с этой историей. Подумают люди про мою булочную и тут же вспомнят про труп. А какой уж тогда бизнес? Тогда бизнесу моему конец!..

Пеллетер поспешил его успокоить:

— Не волнуйтесь. Мы сейчас как раз этим и занимаемся. Вот, идем к вашему дому еще разок взглянуть на место, где было найдено тело. Еще раз говорю вам, не волнуйтесь. Скоро все разрешится.

— Да? — Бенуа посмотрел на Летро.

— Да, — заверил тот. — Так что бегите скорее в свою булочную, пользуйтесь таким наплывом народа. Супруге вашей, наверное, помощь нужна за прилавком?

Бенуа растерянно оглянулся в сторону своего магазина.

— Ага… да… — проговорил он, кивая. — Только вы обязательно найдите этого убийцу! Чтобы мое имя… — Не договорив, он сорвался с места и заспешил обратно в свою булочную.

Летро сокрушенно покачал головой.

— Весь город на ушах стоит.

На это Пеллетер ничего не сказал, и они возобновили путь.

— А я думал, ты уже обшарил улицу возле пекарни, когда искали детишек мадам Перро.

— Обшарил.

— Тогда что ты ожидаешь там найти?

Пеллетер улыбнулся, прикуривая сигару.

— Свежий воздух и приятного спутника.

Они продолжили путь. Задачей Пеллетера сейчас было дать Мартену время добраться до тюрьмы и заставить Фурнье согнать в кучу весь персонал. Просто Пеллетер считал, что после вчерашнего будет честнее на этот раз предупредить Фурнье заранее.

Они добрались до дома Бенуа. Сейчас это опять была тихая улочка в спальном районе. Какой-нибудь приезжий, проходя по этому месту, ни за что бы ни догадался, что всего несколько дней назад здесь в придорожной канаве было найдено мертвое тело.

Попыхивая сигарой, Пеллетер внимательно смотрел под ноги и на окружающие дома — просто на тот случай, если что-то пропустил в прошлый раз. И он еще решил, если его план не сработает, обязательно опросить всех соседей — не видели ли они чего-нибудь в тот вечер. Но план должен был сработать. Вчера Пеллетер, засыпая, все думал о том, как Меранже оказался за пределами тюрьмы, а проснувшись утром, Пеллетер уже твердо знал, что если он сможет найти ответ на этот вопрос, то и дело будет раскрыто.

Он продолжал топтаться вокруг того места, попыхивая сигарой, пока не выкурил ее до конца. Тогда, наконец оторвав взгляд от земли, сказал:

— Хорошо.

— Нашел что-нибудь? — оживился Летро.

Пеллетер удовлетворенно кивнул и, глянув на Летро, сказал:

— А теперь поехали в тюрьму!

Впереди показалось теперь уже хорошо знакомое здание Мальниво. Даже в такой погожий солнечный день оно представало все тем же унылым вместилищем грешных душ, заключенных в его стенах.

Они подождали, пока караульный откроет им ворота.

— Я все-таки не понимаю, зачем мы здесь, — недоумевал Летро. — Мартен ведь вполне способен справиться со всей этой бумажной работой самостоятельно.

— А мы сюда приехали не ради бумажек, — сказал Пеллетер, с нетерпением глядя вперед. — Мы сюда приехали выстроить всех на допрос.

На площадке перед входом сегодня стояло гораздо больше автомобилей, чем в прошлые их визиты, — Летро даже с трудом втиснулся с самого краешка.

— Неужели ты рассчитываешь допросить всех заключенных? — удивился Летро, вылезая из машины.

— Не заключенных, нет.

Разгадав замысел инспектора, Летро усмехнулся, но тут же нахмурился.

— Но Фурнье это точно не понравится.

— Вот поэтому я и дал ему время привыкнуть к этой идее.

Фурнье был совсем не рад видеть их. Он старательно отводил взгляд, но все время забывался и боязливо поглядывал на Пеллетера, прикрываясь, словно щитом, своей папочкой.

Пеллетер объявил свой план:

— Я хочу опросить всех до единого работников тюрьмы. Всех — надзирателей, медперсонал лазарета, служащих канцелярии, работников столовой. Мы будем беседовать с каждым из них по одному. Для этого нам вполне подойдет комната для допросов, где я в среду беседовал с Мауссье. Вы только должны построить их всех в ряд в коридоре.

— Но это оскорбительно для нашего персонала! — попытался возразить Фурнье, не отрывая взгляд от папочки. — И это будет вопиющим нарушением внутреннего распорядка!

— Минимум один из здешних работников имеет отношение к совершенному преступлению. Вывезти мертвые тела из здания возможно только при участии кого-то из персонала.

— Но я все-таки не понимаю, откуда вообще могли взяться здесь мертвые тела, о которых мне ничего не известно!

— Но они же откуда-то взялись. Так что давайте-ка лучше приступим к делу.

— Когда начальник тюрьмы…

Пеллетер только изогнул брови, и Фурнье не стал продолжать. Он лишь выжидательно помолчал немного и отправился отдавать распоряжения.

Надзиратель впустил Пеллетера и Летро в комнату для допросов. Из соседнего помещения принесли еще один стул, поставив его по другую сторону стола, напротив сидящих за ним Летро и Пеллетера. Пеллетер выложил на стол свой блокнот и карандаш, раскрыл блокнот на чистой страничке, но не притронулся к нему, когда начался допрос.

— Пожалуйста, садитесь, — сказал Пеллетер надзирателю, впустившему их сюда.

Надзиратель смутился, оглянулся посмотреть, не стоит ли кто сзади, но понял, что эти слова были адресованы ему.

— Мы вполне можем начать прямо с вас, — сказал Пеллетер, указывая ему на пустующий стул.

Надзиратель вытер вспотевшие ладони о брюки и, тяжело опустившись на стул, уставился куда-то поверх головы инспектора.

Инспектор Пеллетер приступил к допросу.

— Как вас зовут?

— Жан-Клод Демаршелье.

— Как давно вы работаете в тюрьме Мальниво?

— Пришел сюда сразу после окончания школы.

Пеллетер недовольно повел бровью, и надзиратель уточнил:

— Три года.

— Вам здесь нравится?

Надзиратель пожал плечами:

— Ну, работа как работа…

— Но платят вам здесь все-таки недостаточно.

Надзиратель опять пожал плечами.

— Может быть, вы не исключаете возможности немного подзаработать на стороне? Ну, скажем, раздобыть что-нибудь для арестантов. Или помочь что-то спрятать.

Надзиратель теперь смотрел Пеллетеру прямо в глаза, энергично замотав головой.

— Нет. Никогда! Ничего такого! Я просто выполняю свою работу и ухожу домой. И все.

— Ну а если, например, вас просят сделать что-нибудь такое, что идет вразрез с правилами, то вы исполняете просьбу? Например, если об этом попросит кто-то из начальства. Фурнье. Или начальник тюрьмы. Вы же не хотите потерять работу?

— Нет. Я никогда ничего такого не делаю! — Надзиратель беспомощно посмотрел на Летро, словно ища у него подтверждения, но тот только наблюдал с непроницаемым видом. Тогда, все так же беспомощно, надзиратель оглянулся на открытую дверь и снова посмотрел в лицо следователям. — Я выполняю только свою работу. — На лице его было умоляющее выражение. Казалось, он вот-вот расплачется.

— Хорошо. Вы можете идти.

Парень некоторое время продолжал сидеть, словно не расслышал сказанного, потом выдохнул с облегчением и поднялся. Он уже направился к двери, когда Пеллетер остановил его:

— Только запишите еще вот в этом блокноте свое имя.

Парень вернулся к столу записать свое имя. Почерк у него был крупный, как у ученика младших классов.

Когда он вышел из комнаты, Летро повернулся к Пеллетеру.

— Ты и впрямь надеешься что-то выяснить таким вот способом? Он же запросто мог лгать.

— Он не лгал.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

— Мы сейчас, скорее всего, просто теряем время. Может, нам действительно следует искать мадам Розенкранц. Бенуа-то прав — скоро город начнет гудеть.

— Вызывай следующего.

Летро встал, вышел за дверь и вернулся с другим надзирателем. Снова сев за стол рядом с Пеллетером, он шепнул ему на ухо:

— Там очередь до конца коридора!

Допрос проходил так же, как и первый, а за ним следующий, а за тем — все остальные. Пеллетер уже наловчился задавать вопросы в определенном ритме. Имена, записанные в его блокноте, уже занимали две колонки.

Приходил Фурнье. Какое-то время он наблюдал за допросами, стоя за спиной у Пеллетера, но продержался недолго и ушел. А Пеллетер продолжал беседовать с персоналом тюрьмы, которому не было видно конца. В какой-то момент ему даже показалось, будто он наконец что-то нащупал, но выяснилось, что допрашиваемый надзиратель просто поставлял сигареты некоторым заключенным. Одна из работниц столовой призналась, что носила домой еду, чтобы кормить семью и сэкономить на домашних расходах.

Ни один из опрошенных так и не ответил утвердительно на вопрос, приходилось ли ему выполнять какие-нибудь просьбы начальства, идущие вразрез с правилами. И все опрошенные расходились в показаниях относительно количества убитых арестантов.

После четырех часов таких вот бесед Пеллетер наконец поднял руку, объявляя перерыв.

— Я же говорил тебе, это ни к чему не приведет.

— Как это? Очень даже приведет.

— Ты хочешь сказать…

— Сколько там еще за дверью народу?

— Да полно! Человек тридцать минимум.

— Значит, будем продолжать.

Пеллетер закурил сигару и сделал несколько затяжек в молчаливой задумчивости. В его блокноте был уже длинный список имен, написанных разными почерками. Но в этом списке пока не было нужного имени.

Табачный дым, клубясь, поднимался к потолку, где дым от предыдущих сигар висел удушливым сизым маревом. Допросы оказались изматывающим занятием, но Пеллетер не сомневался, что ему удастся что-нибудь откопать. Кто-то из этих людей должен знать о вывозе мертвых тел. А ему просто нужно определить, кто из них это знает.

Он сделал Летро знак запускать следующего. Летро привел из коридора молодого парня, надзирателя, и все трое расселись по своим местам. Парень был лет двадцати двух, не больше, — бородка, которую он пытался отращивать, выглядела пока только как нежный пушок.

Пеллетер приступил к допросу:

— Как вас зовут?

— Жан Ампермон.

Пеллетер нахмурился.

— Вы — тот самый надзиратель, который отметил Меранже как присутствующего на перекличке на следующее утро после его убийства?

Парень опустил глаза, разглядывая руки на коленях.

— Да, — едва слышно проговорил он.

Глава 11

Фурнье утверждал, что надзиратель за свои действия получил выговор, а уж Фурнье, надо полагать, был большим мастером устраивать взбучки, в этом Пеллетер не сомневался. Поэтому он решил смягчить тон.

— Как давно вы здесь работаете?

Парень медлил с ответом, поначалу им даже показалось, что он не станет отвечать вовсе. Наконец, все так же смущенно разглядывая руки на коленях, он проговорил:

— В следующем месяце будет год.

— А до этого?

— До этого ничего… Пробовал поступить в университет, не получилось… Помогал отцу малярить, потом вот сюда пришел.

За все это время парень ни разу не оторвал глаз от колен, ни разу не посмотрел в лицо Пеллетеру и Летро. Перед ними сидел человек, хорошо знакомый с неудачами. Человек, который за свою короткую жизнь пробовал себя в разных областях, но ни в одной из них ему, похоже, не сопутствовало везение. И сейчас он наверняка предчувствовал, что эта новая неудача приведет его к увольнению — для этого Фурнье только должен дождаться возвращения начальника тюрьмы — и что ему опять придется начинать все сначала где-то в другом месте.

Пеллетер, оживившись, даже подался вперед, но при этом сохранял мягкость тона.

— Вы можете рассказать, что произошло в среду утром?

— Да ничего не произошло! — выпалил парень и тут же заметно смутился, по-видимому, испугавшись, что таким эмоциональным выплеском только еще больше навредил себе. — Ничего не произошло, — повторил он уже спокойнее и с мольбой в глазах. Набрав в грудь воздуха, он пояснил: — Каждый надзиратель отвечает за перекличку в своем блоке. Но по утрам это всего лишь формальность, потому что… Ну а куда денутся за ночь заключенные?.. Ну могут, конечно, умереть…

Он вдруг умолк, сообразив, что сказал не то.

Летро заерзал на своем стуле, но Пеллетер, сохраняя невозмутимость, внимательно наблюдал за парнем, а тот продолжал:

— Мы ведь даже не выводим их на перекличку. Надзиратель просто идет по своему блоку вдоль камер и выкрикивает имена, а заключенные отзываются. И надзиратель отмечает, что все присутствуют. Нам, конечно, положено заглядывать в камеры в дверное оконце, но никто этого не делает. Я шел в то утро по блоку, выкликнул имя Меранже, мне отозвались: «Здесь!», и я отметил его как присутствующего.

— А откликнулись откуда? Из самой камеры?

— Мне показалось, да. — Он беспомощно уронил руки и покачал головой. — А вообще не знаю…

— А кто велел вам отметить его как присутствующего?

— Никто.

— Фурнье?

Парень, еще больше смутившись, качал головой.

— Нет, никто. Никто мне ничего не велел! Просто я услышал, как откликнулись: «Здесь!» Точно так же, как и всегда.

— Ну кто все-таки? Начальник тюрьмы?

Летро громко кашлянул и заерзал на своем стуле.

— Нет. — Парень таращил глаза от страха. — Нет, никто! Просто он сказал: «Здесь!», ну я и отметил его как присутствующего.

— Хорошо, — сказал Пеллетер, откинувшись на спинку стула.

Он вставил в рот сигару, но обнаружил, что та уже погасла. Тогда он стряхнул пепел с ее кончика на пол.

— Это все? — спросил парень.

— Да. Только запишите свое имя вот в этой тетради и позовите там следующего, — сказал Пеллетер, вновь прикуривая сигару.

Парень потянулся к блокноту так, словно ожидал наткнуться там на капкан. Чтобы успокоить его, Пеллетер даже нарочно отвернулся, словно и забыл про его существование. Парень написал свое имя и на цыпочках вышел.

— Слушай, Пеллетер… — начал было Летро, но в комнату уже вошел следующий надзиратель.

Это был крепкий, рослый человек, гораздо старше всех, кого они успели допросить, примерно того же возраста, что и сам инспектор, и на висках его уже серебрилась седина. Он уселся на стул уверенно, выпятив широкую грудь и круглый живот, и смело посмотрел Пеллетеру в глаза.

— Мне вообще-то нечего рассказывать, — сразу заявил он.

Летро заметил, что Пеллетера как будто подменили. Движения его стали медленными и плавными, а веки наполовину прикрылись.

— Ну, имя-то свое вы нам назовете?

Дюжий надзиратель всосал в себя нижнюю губу и заерзал на стуле.

— Пассемье.

— Как давно вы здесь работаете?

— Тридцать два года.

Пеллетер изогнул брови и кивнул.

— Внушительный срок.

— Да. Я здесь работаю дольше остальных.

— Но не дольше начальника тюрьмы, — заметил Пеллетер. — Он тоже ведь начинал свою карьеру здесь.

— Да, мы вместе начинали.

— И как же получилось, что вы не стали начальником тюрьмы, а он стал?

Пассемье опять заерзал, на этот раз поджав губы. Он задумался перед тем, как ответить, явно соизмеряя то, что уже успел сказать, и то, что только собирался.

— Ну, место только одно. Мы же не можем все стать начальником тюрьмы. А он… хороший человек. И отличный друг.

Пеллетер перевернул блокнот к себе лицом — что-то там его вдруг заинтересовало даже больше, чем допрос.

Пассемье ничего не говорил — ждал.

— А вот об этом вам, значит, ничего не известно? — сказал Пеллетер, не отрывая глаз от блокнота, хотя пока не прочел там ни строчки, так как исподтишка внимательно наблюдал за надзирателем.

— О чем «об этом»?

— Ну вот об этом. — Пеллетер перевернул блокнот и пододвинул его к надзирателю.

— О Меранже, что ли? — сказал тот, скосив взгляд на записи, и поднес руку к подбородку.

Пеллетер сделал рукой жест, но что тот означал, трудно было сказать.

Пассемье снова принял самоуверенную воинственную позу.

— Ничего мне о нем не известно.

— Ладно, — сказал Пеллетер и, взяв блокнот, раскрыл его на пустой страничке. — Вы не могли бы написать вот здесь свое имя?

Надзиратель удивился:

— Это все, что ли? — Он, по-видимому, ожидал допроса с пристрастием и теперь смотрел на Пеллетера и Летро в некоторой растерянности.

— Ну да. Мы же видим, вам нечего сказать. Вам ничего не известно обо всем этом. Вы здесь старый, заслуженный работник. Так что мне больше не о чем у вас спрашивать.

Пассемье пожал плечами и как-то сразу расслабился, даже его округлое пузо размякло и выпятилось. Он стал записывать свою фамилию, причем держа блокнот не на столе, а взяв его в руки. Закончив, он отложил блокнот в сторону, шумно выдохнул, посмотрел на следователей и встал, хлопнув себя по ляжкам.

Когда он был уже в дверях, Пеллетер вдруг сказал:

— Еще только один последний вопрос… А сколько нападений с ножом произошло в тюрьме за этот месяц?

— Семь, — ответил Пассемье, уже взявшись за дверную ручку.

— Так много?

Пассемье повел плечами.

— Такое здесь и раньше случалось, но только не так часто.

— Спасибо. Больше никто не смог назвать нам точную цифру.

Пассемье кивнул и вышел.

— Думаешь, он знает что-то? — спросил Летро, как только они остались одни.

— Не думаю, а уверен, — ответил Пеллетер, снова закуривая свою сигару. — Он назвал цифру «семь», а другие называли не больше четверки.

— Ну, так и что теперь?

— Как что? Продолжаем.

Но оставшихся работников тюрьмы Пеллетер допрашивал уже без интереса — ему словно теперь уже не терпелось поскорее закончить. Некоторых он даже поручил допрашивать Летро. Летро вел допрос тем же методом, и Пеллетер только иногда вмешивался, когда ему казалось, что Летро что-то упустил. Впрочем, никто больше не вызвал у него заинтересованности.

В канцелярии Пеллетер прямиком направился к Мартену, который и впрямь занимал угловой стол, замеченный Пеллетером накануне. Стол был завален папками с личными делами заключенных.

— Ну как? — поинтересовался Пеллетер.

Мартен молча протянул ему стопку из шести папок. Верхняя заключала в себе личное дело Меранже. Последней в деле была запись о переводе Меранже в государственную тюрьму в Сегре.

Пеллетер пролистал пять остальных дел. Это были личные дела пятерых арестантов, найденных зарытыми в поле. Все они тоже были переведены в тюрьму в Сегре.

— Та-ак, хорошо… — сказал Пеллетер, протягивая папки Летро, чтобы тот тоже мог посмотреть.

— В Сегре нет никакой тюрьмы, — сказал Мартен, не вставая из-за стола и глядя на инспектора.

— Я знаю.

— Бог ты мой!.. — воскликнул Летро.

Пеллетер подошел к одному из столов и взялся за телефонную трубку. Пока он ждал соединения, пришел Фурнье.

— Ну? Вы довольны теперь, когда запугали весь мой персонал?

Повернувшись к нему спиной, Пеллетер стал говорить по телефону.

Задетый таким пренебрежением, Фурнье спросил у Летро:

— Кому он звонит?

— Не знаю, — ответил тот.

Повесив трубку, Пеллетер сказал:

— Так, хорошо. А как там поживает наш вчерашний раненый?

Этот вопрос, похоже, сбил Фурнье с толку. Он ожидал чего-то другого.

— Да у него все хорошо.

— Ладно. С вами, я надеюсь, мы увидимся чуть позже.

— Секундочку! Подождите! А что происходит?

Пеллетер повернулся к Мартену, показал ему свой блокнот и сказал:

— Отделите вот эти два дела. Потом просмотрите все записи отдела кадров. Я хочу знать, кто еще устроился сюда в то же время и до сих пор числится в штате. — Он помолчал и прибавил: — Или числился до недавнего времени.

Мартен вышел.

— Я требую, чтобы вы объяснили мне, что здесь происходит! — взорвался Фурнье.

Пеллетер улыбнулся, но это, похоже, только еще больше разозлило Фурнье.

— Скоро все узнаете, — пообещал Пеллетер. — Как только прибудет первый утренний поезд. Мы уже почти закончили.

С этими словами Пеллетер повернулся к Летро и направился к выходу. Летро последовал за ним.

— Подождите! — крикнул им вдогонку Фурнье.

— Мы поставим вас в известность, — на ходу ответил ему Пеллетер.

Вскоре они с Летро уже шли к своей машине, ожидавшей их на залитой солнцем стоянке.

Глава 12

Они прибыли в Вераржан, когда на улице уже смеркалось. Вечерний город, как всегда, казался призрачной тенью самого себя дневного. Сквер в центре площади опустел, и только редкие огни в окнах не давали принять эту картину за какую-то огромную застывшую сценическую декорацию.

— Ужинаешь ты сегодня у нас, — решительно заявил Летро, захлопнув дверцу машины. — Моя жена в ужас пришла от того, что из-за всех этих чертовых событий я заставляю тебя ужинать в одиночестве.

Пеллетер подошел к нему, обойдя машину спереди.

— Я еще ни разу тут не ел в одиночестве. Люди как-то вычисляют мой маршрут и ходят за мной по пятам.

Летро покачал головой. Вид у него был изнуренный, складки на лбу стали глубже, щеки опали, уголки глаз опустились.

— А ты правда считаешь, что скоро все это разрешится? Потому что я, например, этого пока не вижу.

— Думаю, отчасти да. Утром узнаем, прав ли я.

Летро пытался безуспешно что-нибудь угадать по лицу Пеллетера, потом со вздохом положил руку ему на плечо.

— Ну так как насчет ужина?

— Нет, спасибо. Тебе и твоей жене. Но я сейчас хочу немножко пройтись.

Летро покачал головой.

— Только прибавляешь мне проблем. — Он рассмеялся, но смех получился натужный. Понимающе кивнув, он убрал руку с плеча Пеллетера и замялся, словно хотел сказать что-то еще, потом снова молча кивнул и поднялся по ступенькам. Уже на пороге полицейского участка он обернулся. — Ну тогда с нетерпением буду ждать утра! — И он скрылся за дверью.

Перед тем как вернуться в отель, Пеллетеру нужно было кое-что проверить. Он побрел по улице, удаляясь от площади.

Темные дома сонно подмигивали огнями светящихся окон. Казалось, ничто не могло нарушить безмятежного покоя Вераржана. Яркий фонарь над входом в городскую больницу даже казался лишним и каким-то неуместным.

Больница располагалась в одноэтажном здании, выстроенном когда-то на самой окраине, давным-давно уже ставшей полноправной частью города. По простой и очень функциональной наружности здания сразу становилось ясно, что в нем находится учреждение.

Дежурная медсестра за столом у входа читала свежий спецвыпуск «Вераржан Веритэ». В глаза бросался крупный заголовок на первой странице: «УБИЙСТВО!», и это означало, что Розенкранц был, должно быть, более чем убедителен, когда увещевал Сервьера не упоминать имени его жены на страницах газеты.

— Чем могу помочь? — спросила у Пеллетера медсестра, отрываясь от газеты.

— Я — инспектор Пеллетер. Хочу заглянуть к вам в морг.

— У нас нет морга как такового. Только склад общего назначения в дальнем конце здания. Но на этой неделе он действительно прямо забит мертвыми телами… Вот, пожалуйста, пройдите в ту дверь… Там мужская палата… В конце ее будет дверь в коридор… А в коридоре самая первая дверь — это и есть склад.

В палате стояли двенадцать коек, разделенных проходом — по шесть вдоль каждой продольной стены. Наружную стену занимали окна, а противоположная стена служила перегородкой, отделявшей мужскую палату от женской. Перегородка эта даже не доходила до потолка.

Из двенадцати коек заняты были только восемь, на двух спали дети. Пеллетер остановился и посмотрел на мальчиков мадам Перро. Ему показалось забавным, как два таких маленьких карапуза сумели поставить на уши весь город. И еще инспектор невольно поймал себя на мысли о том, какая участь могла ждать этих ребятишек, если бы его недавние опасения подтвердились и они действительно угодили бы в лапы Мауссье. Он в задумчивости отвернулся. По проходу другая медсестра катила тележку с ужином для пациентов. Пеллетер вышел из палаты через нужную ему дверь и оказался в коридоре.

Здесь он взялся за дверную ручку импровизированного морга, и первым, что он увидел с порога, было заплаканное испуганное лицо, глаза, глядевшие на него поверх укрытого простыней мертвого тела на каталке.

— Надеюсь, вы ели что-нибудь с тех пор, как мы с вами последний раз виделись? — спросил Пеллетер у мадам Розенкранц.

Она опустила голову, снова приняв позу, в которой, несомненно, провела последние три дня — сгорбленные плечи, руки, молитвенно сложенные на коленях. Поза искренней, неподдельной скорби.

— Да. Медсестры кормят меня.

Пеллетер взял себе другой стул и, поставив его возле порога, сел на него верхом, положив локти на спинку. В сторонке стояли составленные друг на друга в два штабеля пять гробов, наполнявшие комнату запахом разложения.

— Ваш муж очень переживает из-за вашего исчезновения.

— Но вы же знали, где я? — проговорила она, не поднимая головы.

— Да.

— И не сказали ему?

Пеллетер промолчал.

— Ребенком я предпочитала говорить людям, что мои родители умерли… Это было легче, чем признаваться, что мой отец сидит в тюрьме… Я не виделась с ним и не хотела иметь ничего общего, поэтому для меня он считался как бы мертвым, и я постепенно привыкла к этой мысли, забыв, что это неправда. А вспоминая об этом иногда, я сама будто бы даже поражалась тому, что он на самом деле жив. Я начинала думать об этом, твердить себе, что мой отец живой, но мне в это почему-то не верилось. Потому что я уже сама поверила в свою ложь.

Она произносила слова как будто автоматически. В них не слышалось ни той самоуверенности, ни той кротости, ни тех эмоций, ни тех конфликтующих в ее душе настроений, свидетелями коих Пеллетер был за ужином три дня назад. Лицо ее было бледным, а голос заунывно-ровным и безжизненным.

— Я даже не рассказывала мужу правды до нашего переезда в Вераржан, а мы к тому моменту были знакомы уже больше года. Переехать в Вераржан была его идея. Городок маленький, тихий, спокойный, есть железнодорожное сообщение, но больше ничего, никаких людских толп, вот муж и решил, что это будет идеальное место для жизни и здесь ему никто не помешает работать. И я пошла на это, поскольку не сильно ощущала свое родство с отцом. Мне тогда казалось: какая разница, буду я от него за двадцать миль или за сто? Поэтому я ни о чем таком не говорила мужу, пока мы не купили здесь дом. Но даже тогда я только сказала ему, что мой отец отбывает тюремный срок, но не уточняла, что он сидит в Мальниво.

Она сейчас произносила эти слова, сидя над мертвым телом отца, словно говорила о ком-то другом.

— Как уже сказала вам, я считаю, что мой отец убил мою мать, и это чистая правда. И я не питала к нему ненависти. И это тоже чистая правда… Когда я была маленькая, он учил меня разбирать и собирать его наручные часы. Мать говорила ему, что это занятие для мальчиков, а не для девочек, но он заявлял, что ему плевать и его дочь может заниматься чем хочет. Он клал часы на стол, доставал свои инструменты и показывал мне, винтик за винтиком, пружинка за пружинкой, из чего они состоят. Доставал из бронзового корпуса все эти крошечные детальки и складывал их в кучку на скатерть. А я не понимала, как эти крохотные металлические штучки могут целыми днями отсчитывать секунды. Я думала, что они и содержат в себе время, но, когда они были разобраны, время шло так же, а потом, когда они были собраны, оно тоже шло своим чередом. И я не видела разницы. Нет, видела ее только в те моменты, когда он закручивал все винтики до последнего и заводил часы. Секундная стрелка начинала бежать, и тогда мне казалось, что мы с ним только что запустили бег целого мира заново… Он так терпеливо возился со мной в те времена. А ведь он совсем не был терпеливым человеком. Был скор на руку, матери тумаки и оплеухи раздавал, чуть что не так…

Пеллетер полез во внутренний карман за сигарой, но не обнаружил ее там. Все сигары он выкурил за день.

— Других приятных воспоминаний об отце у меня нет. Он редко бывал дома, а когда бывал, нагонял на меня страх. Он мог смеяться вместе с матерью, а потом вдруг неожиданно начать орать или даже бить ее. Я старалась не попадаться ему на глаза. Вот интересно, как другие люди воспринимают своих родителей? Считают ли они себя частичкой двух этих, казалось бы, чужих взрослых людей? Говорят ли они: «Вот это у меня от матери, а это от отца»? Говорят ли они это при жизни родителей? И чувствуют ли они себя после смерти родителей их продолжением? Или вместе с родителями какая-то часть тебя тоже умирает?

Она вопросительно смотрела на Пеллетера, словно ждала от него ответа, и он убедился сейчас в том, как она еще, в сущности, молода.

— Не знаю, — сказал он.

Она посмотрела на лежащее перед ней тело, накрытое простыней.

— И я не знаю. Но я не хочу быть продолжением своего отца. Он был плохим человеком. Я это точно знаю, даже если и не испытываю к нему плохих чувств… Когда мою мать убили, меня забрала к себе тетка, и я жила в ее семье. Отец тогда куда-то пропал… Потом он нашелся и угодил в тюрьму, но я к тому времени уже стала говорить всем, что оба моих родителя умерли… Я казалась самой себе каким-то недоразумением, по несчастливой случайности родившимся из ничего. Возможно, я сама была плохим человеком, поэтому и была так одинока.

— Я не считаю вас плохим человеком, — сказал Пеллетер. — Никто из нас не виноват в том, что совершили наши родители.

— Тогда почему я лгала все эти годы?

— Это не делает вас плохим человеком. К тому же это была не совсем ложь, а своего рода правда.

— Нет, — возразила она, качая головой. Потом протянула руку, словно хотела коснуться простыни, и тут же отдернула ее. — Это была неправда. Сейчас я уже могу вам рассказать. Большая разница, когда отец просто отсутствовал и когда теперь он умер. Потому что, когда отсутствовал, он все равно находился в этом мире, как-то влиял на него. Даже в тюрьме, где на него повариха готовила еще одну порцию еды, а надзиратель должен был выкликать его по имени. И я, даже не зная, какой была его жизнь и каким он сам был на самом деле, воспринимала и его самого, и его жизнь как нечто постороннее. Но теперь, когда умер, он находится только у меня в голове. В тюрьме для других людей он был никем. Ничем. Просто еще одним арестантом. Который просто умер. Но здесь… — Она замолчала, прищурив глаза и пытаясь, видимо, как-то сформулировать для себя самой свои мысли и чувства. — Сейчас осталось только это собирание и разбирание часовых винтиков, а… — Она покачала головой, словно гоня от себя эти мысли.

Пеллетер увидел сейчас, какая душевная боль терзала ее. Ему захотелось подойти и обнять ее за плечи, но он сдержался, понимая, что не имеет на это права.

— Я даже не поднимала эту простыню, — сказала она. — Даже не смотрела на него… Да мне и не надо…

— Почему вы не идете домой? Ваш муж очень волнуется.

Она кивнула, не отрывая взгляда от мертвого тела отца. За время этой исповеди она не проронила ни слезинки, но выглядела измученной и опустошенной.

— Он любит вас. Он считает вас не просто хорошим человеком, а самым лучшим человеком на свете. Он готов для вас на все.

— Я знаю, — проговорила она еле слышно, почти шепотом.

— А я уже почти раскрыл это дело.

Она подняла на него пустой безжизненный взгляд.

— Мне это безразлично.

— Я понимаю, но мы все же должны это сделать. Ради живых.

— Но мне все равно безразлично. Мне девятнадцать лет, а я уже сирота. Вот это мне теперь не безразлично…

Пеллетер поднялся со своего стула. Тошнотворный запах мертвечины был невыносим. Он словно обволакивал их обоих, пытаясь затянуть в свой потусторонний мир. Пеллетер подошел к девушке и, твердо взяв ее за локоть, помог ей встать.

В этот момент из коридора донесся скрип резиновых подошв. Пеллетер прислушался украдкой, не желая пугать мадам Розенкранц. Что это? За ним опять следят? Но звук больше не повторялся, и Пеллетер повел мадам Розенкранц к двери.

В коридоре он успел увидеть, как захлопнулась дверь в мужскую палату, но, войдя в нее, они увидели там только все ту же медсестру, уже забиравшую пустые подносы со столиков больных.

Медсестра сердито хмурилась.

— Здесь кто-нибудь сейчас проходил? — спросил у нее Пеллетер.

— Да вы тут шастаете туда-сюда, а, между прочим, сейчас не приемные часы! Дежурная на входе получит у меня взбучку!

Резко развернувшись, Пеллетер повел мадам Розенкранц обратно.

В коридоре стояла тишина — даже радио в одной из комнат смолкло.

— А что происходит? — спросила мадам Розенкранц, словно очнувшись от забытья.

— Пока ничего.

Пеллетер соображал, как поступить, потом оставил мадам Розенкранц ждать у стены, а сам направился к двери в морг.

В морге все было так же, как и прежде — одни мертвецы.

Пеллетер вернулся к мадам Розенкранц и снова взял ее под руку. Он тянул ее за собой по коридору, словно багаж. Она торопливо семенила ногами, чтобы не отставать от него, но не жаловалась и не задавала вопросов.

Через дверь в конце коридора они вышли на улицу, в переулок с тыльной стороны здания.

В конце переулка Пеллетер увидел силуэт какого-то человека, из-за угла наблюдавшего за главным входом. Заслышав их шаги, человек обернулся, а потом выбежал из переулка на улицу и быстро исчез из виду.

Пеллетер затолкал мадам Розенкранц обратно в здание больницы со словами: «Ждите здесь!» и бросился догонять неизвестного, начавшего петлять по переулкам между домами.

Пеллетер старался не отставать, хотя задыхался от учащенного сердцебиения. Лица убегавшего человека он не видел, зато видел его размеры. Это был здоровяк.

Они сейчас бежали по темному переулку. Во всяком случае, бежал Пеллетер, едва не подвернувший ногу на булыжной мостовой в этой погоне не пойми за кем. Миновав несколько подворотен, он остановился в растерянности, гадая, куда мог скрыться беглец, и пытаясь сквозь шум собственного дыхания расслышать шаги убегающих ног. Беготня по темным переулкам больше подходила для молодых, а Пеллетер уже не был молод.

Он стоял, прислушиваясь и озираясь.

Глаза его остановились на табличке с названием — «Улица Виктора Гюго». Эта провинциальность вызвала у Пеллетера улыбку. Какой-то задрипанный переулок назвать именем великого писателя — это и впрямь смешно. И очень провинциально.

Он прислушивался еще какое-то время, потом повернул назад.

И в этот момент какая-то тень метнулась к нему из темной подворотни, от удара по затылку инспектор Пеллетер рухнул на колени. Боль от коленных чашечек пронзила желудок, готовый вывернуться наизнанку.

Человек ударил снова, двумя кулаками, и от этого удара в скулу инспектор распластался по земле. Он пытался разглядеть нападавшего, но в переулке было темно. Нападавший отступил назад, приготовившись пнуть Пеллетера под ребра, и Пеллетер, съежившись, инстинктивно прикрыл голову руками.

Но удара не последовало — только удаляющиеся шаги.

Перекатившись на спину, Пеллетер смотрел в темное небо и пытался отдышаться.

Стараясь отвлечься от боли, он обвел взглядом окружающие дома. Во всех окнах свет был погашен, значит, никто не видел этого нападения. Только на уличном указателе мигал отблеск какого-то лучика.

Конечно, Пеллетеру случалось получать побои, но это было очень давно, и он сейчас не помнил, о чем думает человек в такие моменты. Может быть, как раз об уличном указателе с именем Виктора Гюго. Ведь такая улица найдется в каждом городе.

Немного отдышавшись, Пеллетер наконец встал, одной рукой держась за стену дома.

В вертикальном положении ему снова пришлось привыкать к боли, хорошо еще, что нападавший воздержался от того последнего удара.

Интересно, кого же так разозлил Пеллетер? Или, быть может, поставить этот вопрос иначе: кого он так напугал? Кто-то из той очереди на допрос явно разволновался, если вздумал следить за Пеллетером и даже напасть на него. Но опознать его по такому скудному описанию вряд ли удастся — среди тюремных надзирателей было много рослых мужчин крепкого сложения. До сих пор Пеллетеру казалось, что он уже нащупал того, кто знает ответы на многие вопросы, но теперь у него возникло ощущение, будто он что-то упустил.

Оторвавшись от стены и морщась от боли, он медленно побрел обратно к больнице.

Дежурная медсестра, сидевшая за конторкой, встала ему навстречу. При скудном ночном освещении больница выглядела пустынно и даже немного зловеще.

— Я сейчас сбегаю за врачом, — сказала она.

— Нет, не надо, я в порядке, — успокоил ее Пеллетер.

Мадам Розенкранц сидела на одном из стульев в вестибюле все с тем же отрешенным выражением лица. Разбитая скула Пеллетера не вызвала у нее никаких эмоций. Когда Пеллетер протянул ей руку, она просто встала и пошла за ним к выходу.

Медсестра смотрела им вслед, качая головой то ли недоуменно, то ли неодобрительно.

На улице мадам Розенкранц продолжала молчать, даже не спросила, куда они идут. Держа ее под руку, Пеллетер отвел ее на центральную площадь и, усадив там в такси, отвез к дому Розенкранцев.

У ворот она остановилась и заупрямилась, и тогда только Пеллетер отпустил ее локоть.

Она наконец подняла на него глаза. Лицо ее порозовело от ходьбы, и взгляд казался уже более осмысленным, но по-прежнему оставалось выражение душевной боли.

— Кончится это когда-нибудь? — проговорила она.

— Ну, вы уже почти дома, — сказал он.

Она покачала головой, так как услышала от него совсем не то, что хотела.

— Обязательно кончится, — пообещал Пеллетер, хотя не был уверен в своих словах, а от кивка у него только еще больше затрещало в затылке.

— Я думала, он всегда сможет оказаться рядом, если я буду по-настоящему нуждаться в нем.

— А вы нуждались в нем?

— Нет.

— Идите домой, там вас ждет муж.

Она взялась за дверную створку, а Пеллетер повернулся и пошел обратно в сторону города. Пройдя несколько шагов, он услышал, как ворота у него за спиной захлопнулись.

В отеле он поужинал в одиночестве и перед сном позвонил жене — просто чтобы пожелать ей спокойной ночи.

Наутро Пеллетер проснулся в прекрасном расположении духа, даже несмотря на ломоту во всем теле после вчерашнего приключения. Когда он приехал в Вераржан, у него была только одна задача — взять свидетельские показания у заключенного в тюрьме. То есть поездка всего на день, не больше. Теперь же, спустя пять дней, он имел шесть трупов, плюс еще одно покушение, плюс целое здание тюрьмы подозреваемых. Но в это воскресное утро он почему-то был уверен, что скоро получит ответы на все свои вопросы и сможет наконец поехать домой.

В вестибюле отеля его ждал офицер Мартен — спал в том самом кресле на «львиных» ножках, в котором поджидал Пеллетера в пятницу вечером Фурнье. Помятая полицейская форма и суточная щетина на подбородке придавали Мартену неряшливый вид. К груди он прижимал стопку папок с делами.

Пеллетер подозвал парня, который дежурил за конторкой, и спросил у него:

— Как давно он здесь?

— Я заступил в семь, и он уже здесь был.

На часах было около восьми, первый поезд прибывал в Вераржан в девять сорок, и Пеллетер хотел успеть туда к этому времени, чтобы встретить Ламбера с его заключенным.

Ему было жаль будить Мартена, проработавшего всю ночь, но делать было нечего. К тому же Летро вряд ли понравилось бы то, что одного из его офицеров видели с отвисшей во сне челюстью в вестибюле отеля. Поэтому Пеллетер подошел к Мартену и потормошил его за плечо.

Мартен встрепенулся, поморщился и с забавным выражением лица повращал глазами по сторонам.

— О, инспектор… — сказал он, потягиваясь в кресле, потом выпрямился, переложив папки с груди на колени.

Мартен потер рукой сонное лицо, и до него вдруг дошло, что старший офицер застукал его спящим. Он сделал движение, чтобы встать с кресла.

— Простите, инспектор, я, должно быть, уснул… Просто хотел доставить это вам лично в руки.

Он начал перебирать папки, лежавшие у него на коленях.

Пеллетер, потрясенный рвением молодого человека, поспешил успокоить его:

— Да ты не спеши! И не нужно вставать. Во сколько ты пришел?

— Часов в пять. А сейчас сколько?

— Сейчас восемь.

Мартен, сложив папки ровной стопочкой, посмотрел на инспектора и только сейчас заметил на его лице следы побоев.

— Что случилось? — спросил он, удивленно вытаращив глаза.

— Кто-то явно считает, что дело близко к раскрытию. Когда ты покажешь мне эти папки, думаю, мы узнаем, кто это.

Мартен протянул три папки Пеллетеру. Это были очень толстые подшивки исписанных вручную листов разного формата и цвета, некоторые даже пожелтели от времени.

Пеллетер открыл первую папку. Это было личное дело Пассемье — надзирателя, которому нечего было сказать на допросе. Он был как раз крупного телосложения и вполне мог оказаться вчерашним нападавшим, если бы не его слишком самоуверенный вид.

— И Фурнье дал тебе вынести это из тюрьмы?

Мартен слегка покраснел.

— Фурнье там не было, и я подумал, наверное, никто не станет возражать…

Пеллетер раскрыл вторую папку, которая оказалась личным делом начальника тюрьмы. Из записей следовало, что тот начал свою работу в 1899 году — тогда же, когда и Пассемье, простым надзирателем в блоке «Д».

Пока Пеллетер просматривал записи, Мартен говорил:

— Вы были правы. Эти трое начинали свою работу в Мальниво с простых надзирателей примерно в одно и то же время, с разницей в несколько лет.

Третья папка была личным делом некоего Сольдо, начавшего работать в тюрьме в 1896 году, тоже в блоке «Д». На обложке папки стоял штамп: «Вышел на пенсию».

— А если вы почитаете их дела подробнее…

— Все трое в начале своей карьеры работали в одном блоке. Этот Сольдо до сих пор живет в городе?

— Да.

Пеллетер улыбнулся, кивнув, и задумчиво уставился вдаль. Казалось, он сейчас запоет от радости. Он совсем не удивился бы, если бы узнал, что этот Сольдо тоже очень рослый и крупный мужчина.

Мартену было удивительно видеть инспектора таким довольным. Встав с кресла, он протянул Пеллетеру еще одну папку и встал рядом так, чтобы тоже в нее заглянуть.

— Вот посмотрите… У тех убитых заключенных стояли пометки о переводе в другую тюрьму, и я подумал, что надо нам посмотреть, как выглядят дела убитых заключенных, только оформленные должным образом…

Эта папка была такая же старая и такая же толстая. В ней находилось личное дело заключенного по имени Рено Леклерк. Он был направлен в Мальниво в 1894 году по обвинению в участии в политическом заговоре анархистов и в осуществлении серии взрывов, в результате которых несколько человек получили увечья, хотя никто и не погиб.

Мартен, обрадованный своим открытием, возбужденно тараторил:

— Леклерк был убит два месяца назад, по меньшей мере за месяц до того, как были убиты те зарытые в поле арестанты. Из родных у него уже никого не осталось, поэтому его похоронили здесь, в Вераржане, почему мы, собственно, ничего и не знали об этом. Полиция получает подобную информацию, только если тело транспортируют поездом.

— Молодчина, отличная работа! — похвалил Мартена Пеллетер, продолжая изучать личное дело Леклерка.

Мартен просиял, отчего его помятый, всклокоченный вид показался Пеллетеру еще более забавным. Парень действительно подавал большие надежды и имел хорошую детективную хватку.

Закрыв папку, Пеллетер посмотрел Мартену в лицо.

— Послушай, мы уже почти раскрыли дело. Ты сейчас сделай вот что… Пойди домой к этому Сольдо и приведи его в мэрию. Только сначала зайди в участок и возьми напарника. Не исключено, что этот Сольдо не пожелает пойти с тобой, а я не хочу, чтобы он удрал… И есть у меня подозрение, что он крепкий малый… Не то что подозрение, а я даже уверен в этом… Потом то же самое проделаешь с Пассемье… В общем приведешь этих двоих… А мы с шефом Летро пока встретим поезд, который прибывает в девять сорок… Как думаешь, справишься ты с этим заданием?

— Да.

— Только не рискуй понапрасну.

Мартен внимательно смотрел на инспектора, ожидая, что тот скажет что-то еще, но Пеллетер стоял, устремив взгляд вдаль, и на губах его играла улыбка.

— Да… — проговорил он себе под нос и улыбнулся еще шире, потом увидел, что Мартен все еще ждет. — Давай, иди. Мне надо, чтобы все были в сборе, самое позднее, в половине одиннадцатого.

Мартен повернулся и почти бегом направился к выходу. Пеллетер вышел за ним следом.

Погода соответствовала настроению инспектора — никаких следов недавних дождей, словно их и не было все эти дни в Вераржане.

— Инспектор! — окликнул кто-то Пеллетера, когда тот повернул к зданию полицейского участка.

Пеллетер обернулся. Это был Сервьер.

Не останавливаясь, Пеллетер крикнул ему:

— Приходите в участок около десяти. Тогда и узнаете целиком интересующую вас историю.

Сервьер, сбитый с толку таким радушным приглашением, даже остановился, а Пеллетер продолжил путь.

Железнодорожная платформа Вераржана представляла собой широкую площадку утоптанной земли рядом с рельсами сразу за выездом из города. Стоявший здесь крытый полупавильон, продуваемый с двух сторон, был ничем иным, как мишенью для надругательства местных хулиганов. В крыше зияла громадная дыра, а обе стены были исписаны вдоль и поперек всевозможными непристойностями.

Пеллетер и Летро стояли возле павильона под вывеской «Вераржан». День выдался теплым, и Пеллетер даже снял пиджак и, сложив его, перекинул через руку. Весело насвистывая, он вглядывался в уходящие вдаль рельсы.

Летро нетерпеливо расхаживал туда-сюда по платформе. Он выглядел не таким взвинченным, как накануне, но умиротворения в нем тоже не было.

— Я надеюсь, ты хоть знаешь, что делаешь, — сказал он, произнося эти слова уже не в первый раз. Он расспросил Пеллетера о следах вчерашних побоев на лице и был не очень доволен, когда не получил от него никаких вразумительных ответов.

— Очень скоро мы все узнаем, — отозвался Пеллетер и продолжил насвистывать.

— Нет, тебе-то что, а мне здесь еще жить. Нам тут совсем не нужно каких-то проблем с тюрьмой. Нам лучше бы вообще забыть о том, что она здесь есть. Я за эту неделю провел там больше времени, чем за всю предыдущую жизнь.

Вдали показался дымок локомотива.

— Нет, я надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Теперь, когда приближающийся поезд показался на горизонте, Летро перестал выхаживать туда-сюда и встал рядом с Пеллетером. Пеллетер снова надел пиджак и сунул руки в карманы. Он сейчас с удовольствием выкурил бы сигару, но, к сожалению, не успел вчера пополнить свои запасы.

— И ты надеешься уехать сегодня вечером? — спросил Летро.

— Ну да, планирую.

— То есть дело будет полностью раскрыто?

— Ну, может, ты не получишь все ответы на интересующие тебя вопросы, но на самые главные получишь точно.

— Моя жена никогда не простит тебе, что ты так ни разу и не зашел к нам поужинать.

Рельсы загудели под тяжестью приближающегося поезда. Свисток, клубы шипящего пара, потом колеса замедлили вращение, и поезд остановился.

Кондуктор в круглой шляпке спрыгнул из первого вагона на платформу и громко выкрикнул: «Вераржан!» За ним показался Ламбер.

Завидев своего старого друга и коллегу, Пеллетер улыбнулся, но рук из карманов не вынул.

— Ой, ну хлопот с тобой!.. — крикнул ему Ламбер, сходя на платформу.

За его спиной показалось бледное, насупленное лицо, в руках у этого пожилого мужчины были два кожаных чемодана.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — проговорил Летро, снова произнеся эти уже потерявшие всякий смысл слова.

Пожилой мужчина тоже сошел на платформу. Начальник тюрьмы Мальниво наконец-то прибыл в родной город.

Глава 13

Эскорт в виде полицейского инспектора из центра подействовал на начальника тюрьмы усмиряюще. Вид у него был такой, будто его вот-вот уволят.

Впрочем, его супруга компенсировала это смирение.

— Нет, что вы себе думали, когда запихнули нас в этот поезд против нашей воли и притом во время законного отпуска?! Да вы знаете, что мой муж очень важный человек? С чего вы взяли, что можете помыкать им?

Не обращая внимания на шумные возмущения супруги, начальник тюрьмы направился прямиком к ожидавшей в стороне от платформы полицейской машине.

Летро попытался переглянуться с Пеллетером, но, когда это не удалось, последовал за начальником тюрьмы.

— Мы для того и держим заместителя начальника тюрьмы, чтобы таких вот случаев не происходило! — продолжала кипятиться жена начальника тюрьмы, насыщая воздух едким запахом духов. — Эта работа одному человеку не по силам, во всяком случае, теперь, когда мой муж уже не так молод. Так что разбирайтесь с Фурнье, а мы вообще должны были вернуться только завтра!

— Простите, мадам, что прервал ваш отпуск, — сказал Пеллетер и улыбнулся Ламберу у нее за спиной.

Жена начальника тюрьмы подошла к машине и села на заднее сиденье вместе с мужем.

— Тяжело было с ними? — спросил Пеллетер у Ламбера.

— Да поначалу они оба так же вот протестовали, а потом я провел с ним беседу, и он присмирел. С тех пор такой вот тихий.

— Ты уж извини, что я сорвал тебя с места. Вечером вместе домой поедем.

— Да ничего страшного. После целого дня с этой парочкой мне очень интересно, как все будет происходить дальше.

Пеллетер подошел к дверце пассажирского сиденья и открыл ее. Жена начальника тюрьмы все еще продолжала возмущаться.

— Мне тоже интересно, — сказал Пеллетер и сел в машину.

Атмосфера в полицейском участке Вераржана показалась Пеллетеру на удивление деловой. Офицеры за столами изучали какие-то бумаги, а один стоял у стены и, раскрыв папку с личным делом, читал ее, словно пассажир газету на автобусной остановке. Должно быть, сюда долетел слушок, что инспектор Пеллетер везет подозреваемых. Все глаза устремились на них, когда они вошли.

— Нет, месье Летро, вы все-таки скажите мне, что происходит? Никто со мной не разговаривает, ничего не объясняют, а я им всем говорю: свяжитесь с месье Фурнье, и он прояснит все вопросы, касающиеся тюрьмы. Но эти ваши полицейские, они же обращаются с нами так, словно нами можно помыкать…

Супруга начальника тюрьмы все никак не унималась и продолжала возмущаться, толком не отдавая себе отчета, где находится.

— Мари! — одернул ее начальник тюрьмы, и это было первое слово, которое он произнес с тех пор, как сошел с поезда. Схватив жену под руку, он привлек ее к себе и что-то зашептал ей на ухо.

Она скривилась и напрягла руку, но не высвободила ее.

В углу Филипп Сервьер что-то возбужденно строчил в блокноте. Радостно лыбясь, он помахал им Пеллетеру, выражая благодарность. Пеллетер не ответил ему.

— Мартен уже вернулся с задержанными? — поинтересовался Пеллетер у полицейского за передним столом.

Тот смущенно пробормотал:

— Э-э… я не… Мартен?.. Мартен с Арно еще на выезде.

— Дайте мне знать, когда он появится, — распорядился Пеллетер и, повернувшись к Летро, сказал: — Ну что, в твой кабинет?

— Ну да.

Пеллетер переглянулся с Ламбером и кивком указал ему на начальника тюрьмы.

Ламбер, шагнув к начальнику тюрьмы, встал между ним и его супругой, которая тотчас же снова принялась возмущаться.

— Нет, так дело не пойдет! Это неслыханно!..

Не обращая внимания на ее протесты, Летро, Пеллетер и начальник тюрьмы проследовали в кабинет Летро, где Пеллетер предложил начальнику тюрьмы стул, а Летро тем временем закрыл дверь.

Пеллетер сложил папки, привезенные Мартеном из тюрьмы Мальниво, аккуратной стопочкой на краю стола. Он сунул руку в карман за сигарой, но вспомнил, что ей там пока неоткуда было взяться. Ему очень хотелось курить.

Начальник тюрьмы стрельнул глазами на папки, потом на Пеллетера.

Скрестив руки на груди и кивнув на папки, Пеллетер спросил:

— Знаете, что это такое?

Летро сзади шумно прислонился спиной к двери, и начальник тюрьмы нервно оглянулся на него, даже чуть приподнявшись на подлокотниках стула, потом вновь повернувшись к Пеллетеру, шумно выдохнул и покачал головой.

Пеллетер усмехнулся.

— И даже не догадываетесь?

— Может быть, мне следует пригласить своего адвоката? — сказал начальник тюрьмы, вдруг напустив на себя важный вид.

— Ну, я думаю, нам не стоит все усложнять, — сказал Пеллетер, переглянувшись с Летро. — Мы просто попробуем выяснить правду, причем постараемся сделать это быстро, и таким образом все проблемы разрешатся.

На это начальник тюрьмы ничего не ответил.

— В этих папках, — Пеллетер постучал пальцами по верхней, — находится ваше личное дело, а также личные дела надзирателей Пассемье и Сольдо и заключенного по имени Рено Леклерк.

Начальник тюрьмы мгновенно сник и как-то обмяк в своем кресле.

— Не могли бы вы рассказать нам о заключенном Рено Леклерке?

— Ну… — начал было начальник тюрьмы, потом нервно прокашлялся и снова уселся в кресле ровно, положив руки на подлокотники. — Тогда я сначала хотел бы взглянуть на его личное дело…

— А я думал, вы знакомы с делом вашего последнего убитого арестанта. Быть может, нам все же следовало прислушаться к совету вашей жены и обратиться по этому вопросу к месье Фурнье?

Начальник тюрьмы вздохнул и снова нервно оглянулся на Летро, уже начавшего проявлять признаки нетерпения. Потом, поерзав в кресле, он сказал:

— Леклерк был анархистом, когда эти анархисты повсюду взрывали бомбы… Он тоже взрывал, его поймали и отправили за решетку. Сюда. Это было где-то в начале 1890-х. А потом, сколько-то лет спустя, он убил другого заключенного, и ему надбавили срок. После этого он вел себя как примерный арестант, пока его самого не убили два месяца назад.

— А кому могло понадобиться убивать Леклерка?

— Я не знаю.

— Но он стал первой жертвой в этой серии убийств арестантов?

Начальник тюрьмы не ответил.

— А как по-вашему, месье директор, Леклерк на самом деле убил того заключенного? Вы только подумайте хорошенько, прежде чем ответить! — сказал Пеллетер.

Начальник тюрьмы уже открыл было рот, но потом посмотрел на Летро и на кипу папок с личными делами на его столе.

Пеллетер тотчас же зацепился за это.

— Вам, наверное, интересно, что мы можем узнать из этих папок? Боитесь сказать больше, чем там содержится? Что еще можем мы узнать, кроме того, что Сольдо и Пассемье в 1899 году тоже были надзирателями в блоке «Д»? Из личного дела Леклерка, определенно, должно следовать, что он действительно убил того арестанта, в чьем убийстве был обвинен.

— Разве вы сами не сказали, что в тюрьме были и другие убийства? — проговорил начальник тюрьмы, вновь напустив на себя напыщенный вид. — И какое же отношение они могут иметь к такому старому делу?

Он снова устремил вопросительный взгляд на Летро, и на этот раз на лице шефа полиции Вераржана отобразился тот же вопрос.

Но Пеллетер, не обращая внимания на реакцию обоих и нависая над столом и сверля начальника тюрьмы взглядом, продолжал:

— А на самом деле вам следовало бы спросить себя, как много Сольдо и Пассемье уже поведали нам.

Сказав это, Пеллетер откинулся на спинку стула и снова скрестил руки на груди.

Начальник тюрьмы обвел глазами комнату и, остановив взгляд на Пеллетере, жалобно проговорил:

— Я бы хотел пригласить сюда своего адвоката.

Пеллетер и Летро молчали.

Начальник тюрьмы нервно провел рукой по волосам и, отводя взгляд в сторону, начал:

— Это было тридцать два года назад… Я тогда только начал работать в Мальниво. Я был молод и, по молодости лет, груб и жесток. Я окончил школу, и участвовать в уличных потасовках мне было уже как-то не к лицу. Но я не знал, чем еще можно заняться, поэтому пошел работать в тюрьму. Мне нравилось чувство превосходства над заключенными… Пассемье пришел туда в одно время со мной. В школе мы не были друзьями, но состояли в одних и тех же компаниях… Сольдо работал старшим надзирателем, хотя и был старше нас всего на несколько лет… Он нам был как старший брат.

Начальник тюрьмы, пожав плечами и покачав головой, улыбнулся иронически при этом воспоминании.

— В те времена можно было многое позволять себе с заключенными и делать это безнаказанно. Иногда в ночную смену, если нам было скучно, мы брали кого-нибудь из заключенных и устраивали ему… небо в алмазах.

Начальник тюрьмы посмотрел на Пеллетера и тотчас же отвел глаза в сторону, снова нервно проведя рукой по волосам.

— Однажды ночью мы перегнули палку, и арестант умер… По правде сказать, меня не было в том помещении, когда это случилось… И я не знаю, кто нанес тот роковой удар — Сольдо или Пассемье.

— Не было, говорите?

— Да. Вы поймите, мы были тогда, по сути дела, детьми и просто дурачились так. А тот человек оказался слабым и не выдержал…

— О боже! — воскликнул за спиной начальника тюрьмы Летро.

— Мы, конечно, испугались. Нам совсем не хотелось самим превратиться в заключенных. На том человеке были множественные следы побоев, и мы не могли заявить, что он умер от естественных причин… Поэтому свалили все на его сокамерника Леклерка… Мы побили его слегка, чтобы он попал в лазарет и чтобы все выглядело так, будто эти двое подрались. Когда Леклерк на следующий день пришел в себя, мы сообщили ему, что на нем теперь висит убийство, и пообещали приглядывать за ним, чтобы никто из арестантов его не тронул.

— Ну да, ведь для него это было лучше, чем «несчастный случай», который произошел бы с ним, начни он рассказывать другую версию.

На это начальник тюрьмы ничего не ответил.

— Но кто-то же добрался до него в конечном счете.

Опустив глаза, начальник тюрьмы пожал плечами:

— В конечном счете да. Но я теперь начальник тюрьмы и редко бываю с обходом в блоках. Сольдо на пенсии, а Пассемье работал тогда в другую смену. Мы не могли ограждать его от опасности постоянно.

— Ну да, а он себя и подавно не мог оградить.

Тут в разговор вмешался Летро. Шумно прочистив горло, он сказал:

— Инспектор, сделанное вами разоблачение, конечно, ценно, но какое отношение оно имеет к чему-либо? — Шефу полиции Вераржана нужно было раскрыть текущее убийство, а не какое-то там убийство многолетней давности.

Но Пеллетер, жестом попросив его потерпеть, продолжал наседать на начальника тюрьмы:

— Итак, когда Леклерк был убит…

— Это было ужасно.

— Но в то же время это стало для вас облегчением, не правда ли? Это сняло вас с крючка, на котором вы висели. Наконец-то.

Начальник тюрьмы не ответил. Летро у него за спиной топтался у двери, все больше и больше проявляя признаки нетерпения.

Пеллетер продолжал:

— А потом убили еще одного заключенного…

— Знаете, когда арестант погибает от ножа один раз, это еще куда ни шло. Такое случается. Но второй случай подряд… мог бы вызвать вопросы. Могли даже снова открыть старое дело. Я не хотел рисковать своим местом начальника тюрьмы.

— Особенно сейчас, когда вам и Пассемье осталось всего три года до пенсии. — Пеллетер переглянулся с Летро и по его лицу понял, что тот наконец уловил его идею — теперь, когда начальника тюрьмы наконец удалось разговорить, его нельзя было останавливать. И Пеллетер продолжал подстегивать его: — К вам даже уже прислали Фурнье, чтобы он присматривал за вами. Вы, конечно, надеялись, что он просто сменит вас, когда вы уйдете на пенсию, но у вас не было уверенности, что он не прислан сюда, чтобы сместить вас…

— Не только у меня. Пассемье и Сольдо еще больше тряслись за свою пенсию. Я твердил им, что прошло тридцать лет и что такое старое дело никак не сможет выплыть наружу, и все же… Благодаря нежелательным вопросам могли вскрыться нежелательные ответы, касающиеся Леклерка… Поэтому Сольдо сколотил ящик, и мы воспользовались его грузовиком. Мы, конечно, уже давно не молоды, но найти выход из положения сумели.

— Поэтому, когда убили третьего арестанта, а потом четвертого…

— Все верно, да. Мы просто продолжали.

— Ну и сколько их всего?

— После Леклерка? Пятеро, плюс Меранже. То есть шестеро.

— А если бы родственники этих арестантов стали их искать?

— У кого-то не было родственников и даже кого-либо, с кем бы они поддерживали связь. А тем, у кого они были, мы подделали записи в личных делах — написали, что их перевели в другие тюрьмы. Если бы это вскрылось, у нас было бы время или удрать из страны, или придумать этому какое-то объяснение.

— Да, тюрьма большая, и у вас получалось держать в секрете такое число жертв…

— Люди могли знать что-то, но никто не мог знать всего.

— А как насчет Меранже? — неожиданно вмешался в разговор Летро, не очень довольный тем, что Пеллетер так долго тянет с тем, чтобы подойти к вопросу вплотную.

Пеллетер сунул руку в карман, но тут же вспомнил, что сигар там нет.

— В день убийства Меранже вечером шел дождь. Слишком сильный дождь, чтобы закапывать тело в поле. Поэтому им пришлось избавляться от тела другим способом. Я правильно говорю?

— Да, — сказал начальник тюрьмы.

— Они переодели Меранже в обычную одежду и бросили его в городе на дороге. С тем расчетом, что все решат, будто он совершил побег, а потом был убит своими сообщниками.

— Да, обычное дело, так всегда бывает, — сказал Летро, качая головой.

— Но ливень, помешавший им закопать Меранже в поле, сделал им и еще одну пакость — размыл место захоронения других арестантов.

Начальник тюрьмы только и мог делать, что качать головой в недоумении.

— Подумать только, тридцать два года… — сокрушенно проговорил он.

Гвалт за дверью тем временем достиг апогея, и Летро с озадаченным выражением на лице отошел подальше от двери.

Пеллетер встал и кивнул шефу полиции, чтобы тот открыл дверь.

В приемном помещении полицейского участка происходила потасовка. Мартен, Арно и Ламбер возле стойки дежурного офицера боролись со здоровенным мужиком лет шестидесяти. Руки у него за спиной были скованы наручниками. На заднем плане маячил изумленный Розенкранц, на всякий случай бережно прикрывающий рукой свою жену.

Начальник тюрьмы встал, и Пеллетер взял его под локоть, хотя не беспокоился насчет того, что тот может броситься бежать.

Летро метнулся к дерущимся и подоспел как раз, когда Ламбер скрутил задержанного надзирателя, ткнув его «мордой об стол».

Пеллетер с удовольствием отметил про себя, что оказался прав. Дядька был под два метра ростом, весил явно больше ста килограммов и, несмотря на седину в волосах, вел себя как трансформаторная будка.

Когда Пеллетер вывел начальника тюрьмы из кабинета Летро, задержанный заорал:

— Сволочь!.. На нас все решил свалить?!

— Спасибо, месье Сольдо, что почтили нас своим визитом, — проговорил Пеллетер. — Рад снова с вами встретиться и хоть разглядеть вас получше.

Верзила, пытаясь вырваться, двигал плечами:

— Я никогда вас не видел и не хотел бы видеть сейчас.

Пеллетер потрогал разбитую скулу и задумчиво посмотрел на арестованного. Жена начальника тюрьмы стояла в сторонке, потеряв дар речи от происходящего. Сервьер в углу лихорадочно все записывал в своем блокноте.

— А где Пассемье? — вдруг спросил Пеллетер.

— Его не было дома.

Пеллетер повернулся к начальнику тюрьмы.

— У него есть машина?

— Нет.

Тут вперед выступил Летро и громко распорядился:

— Поместите задержанных в камеру! И вообще хватит уже этих спектаклей! Вам всем что, нечем заняться?

Полицейские офицеры вернулись к своим делам. Задержанных увели, и Летро ушел с ними. А Ламбер подошел к Пеллетеру, который первым делом сказал:

— Нам необходимо разыскать второго надзирателя. Это он напал на меня вчера вечером.

— Ах вот оно что, а я-то гадал, что у тебя с лицом? Думал, ты поскользнулся, когда брился, и упал.

Пеллетер улыбнулся шутке и поморщился от криков, доносившихся из дальнего конца коридора. Это жена начальника тюрьмы донимала двух офицеров, требуя объяснить, куда увели ее мужа.

— Инспектор! — Это уже был Розенкранц.

Подняв вверх палец, Пеллетер сделал ему знак не мешать и продолжал говорить с Ламбером.

— Попробуй выцепить Летро. Скажи ему, что надо срочно объявить план перехвата. Железнодорожная станция, все дороги и выезды из города. Если Пассемье еще здесь, мы не должны дать ему улизнуть.

Ламбер уже побежал, но обернулся на ходу, когда Пеллетер сказал ему вдогонку:

— И нам понадобится ордер! Я хочу провести обыск у него в доме.

— Инспектор, я хотел поблагодарить вас…

Пеллетер повернулся к Розенкранцу, крепко прижимавшему к себе Клотильду.

— Инспектор, я просто хотел сказать вам спасибо… Вы даже не представляете, как я благодарен вам за все, что вы сделали!..

Интонация, с какой были произнесены эти слова, подразумевала нечто большее, нежели просто благодарность за то, что его жена нашлась. Интересно, подумал Пеллетер, рассказал он Клотильде о своей позавчерашней пьянке? Скорее всего, нет.

— Рано вы благодарите меня, — сказал Пеллетер. — Еще ведь ничего не кончилось.

Глава 14

В Вераржане поиски пропавших детей могли быть объявлены любой инстанцией. Но операция по перехвату беглого преступника с перекрытием всех дорожных направлений, включая железную дорогу, и получением ордера на обыск жилья беглеца требовала одобрения городского магистрата.

Пеллетер шагал по солидным коридорам мэрии. Где-то здесь, за одной из дверей, Летро сейчас добивался полномочий у городских властей, должно быть, сам удивляясь тому, как нерешительно он действовал все эти дни. Ламбера Пеллетер отправил на станцию — перехватить дневной поезд. За Ламбером увязался и Сервьер, уверенный, что самое интересное произойдет именно там.

Пеллетер остановился перед дверью городского магистрата, желая, чтобы она поскорее открылась. Ребята Летро сейчас прочесывали город и все выезды из него, и можно было не волноваться, что они сделают все как надо. И все же что-то беспокоило Пеллетера. Если Пассемье запланировал удрать из города, то слежка за Пеллетером и нападение на него как-то не вязались с этим планом. Пеллетера вообще беспокоило именно это нападение. Люди принимают опрометчивые решения, когда оказываются загнанными в угол. А Пассемье был жестоким убийцей и уже успел продемонстрировать, как его способна вывести из себя даже такая простая процедура, как неформальный допрос. Если сейчас полиция отрежет ему пути к отступлению, каков будет его следующий шаг?

Пеллетер потрогал разбитую скулу — она все так же болела. Мадам Пеллетер сейчас поругала бы его за то, что он без конца трогает болячки.

Дверь магистрата открылась, и в коридор вышел Летро с бумажками в руках.

— Пошли, — сказал он.

В открытую дверь Пеллетер заметил только секретаршу за столом — начальство обитало где-то в глубинах мэрии, многочисленными стенами огражденное от города, которым оно управляло.

Запутанным лабиринтом коридоров Летро с Пеллетером вернулись в полицейский участок.

— Ну и куда мы сейчас? — спросил Пеллетер и не удивился, когда Летро ответил:

— На улицу Виктора Гюго.

При свете дня улица Виктора Гюго уже не казалась тесным узеньким переулочком вроде того, где Розенкранц недавно пьянствовал в пивнушке. Здесь даже был мощеный булыжником тротуар с бордюром для пешеходов. Хотя продуман он был, видимо, не совсем правильно, потому что весь был покрыт лужами, так никуда и не исчезнувшими за пять дней, прошедших после дождя. Сейчас Пеллетер увидел, что ему просто повезло, что он не подвернул тут себе ногу в прошлый раз.

Консьержка из дома Пассемье жила через два дома по той же улице, на углу переулка, не удостоенного никаким названием. Эта измученная, осунувшаяся женщина средних лет стирала на крыльце белье в огромном жестяном корыте с ребристыми стенками.

— Вы еще не были там? — спросила она, не отрываясь от стирки.

— Один из наших офицеров заходил туда раньше, но ему никто не ответил, — объяснил Летро. — Вот смотрите, у нас есть ордер на обыск, нам просто надо, чтобы вы нас впустили.

Но эти слова ее не убедили.

— Не знаю я ничего ни про какие ордера!.. Я работаю консьержкой в том доме, и еще вон в том… — она кивком указала на соседний дом, — уже семь лет и не видала никаких ордеров. Месье Пассемье сам работает в тюрьме надзирателем.

Летро, раздув щеки, уже было открыл рот, собираясь ей что-то сказать, но Пеллетер, выступив вперед, оттеснил его.

— Мадам, я ценю вашу бдительность. Если бы все консьержи были такими ответственными, как вы, у нас, полицейских, значительно поубавилось бы работы.

Тетка недоверчиво прищурилась, пытаясь сообразить, что это было — комплимент или насмешка.

А Пеллетер попытался определить, как далеко от этого места было совершено вчерашнее нападение на него. Эта консьержка могла что-то видеть.

— Да нет, мы не думаем, что у месье Пассемье дома творится что-то неладное, мы просто хотели бы задать месье Пассемье несколько вопросов и надеялись найти в его квартире какие-нибудь указания на то, где он мог бы сейчас находиться.

Консьержка, сдув со лба прилипшую прядь, продолжала сверлить Пеллетера недоверчивым взглядом, потом посмотрела на Летро, державшего в руках ордер.

— Я так понимаю, эта бумажка означает, что у меня нет выбора?

Пеллетер изобразил добродушную улыбку и кивнул с виноватым видом.

Продолжая жмакать в корыте белье, консьержка кивнула в сторону открытой двери у нее за спиной.

— Все ключи на связке висят в прихожей. На них и номера есть.

Летро сходил за ключом, и Пеллетер поблагодарил консьержку, после чего они с Летро направились к дому Пассемье. Консьержка смотрела им вслед.

Дверь квартиры Пассемье, располагавшейся в полуподвальном этаже, выходила прямо на улицу и оказалась приоткрытой.

— Выходит, ключ был не нужен, — сказал Пеллетер.

Летро выглядел озадаченным.

— Вот черт! Что делать-то?

Мартен ничего не упоминал о том, чтобы дверь была открыта, поэтому либо Пассемье, вспугнутый Мартеном, удрал из дома в спешке и забыл запереть дверь, либо находился сейчас дома, только собираясь покинуть его.

Пеллетер с Летро достали пистолеты и зашли в квартиру.

— Эй!.. — позвал Летро.

В полуподвальном помещении царил полумрак. «Такое жилье, наверное, заливает во время дождей», — подумал Пеллетер.

— Да, видно, не больно-то разживешься на зарплату тюремного надзирателя, — заметил Летро, глядя по сторонам.

— Или он просто не хотел тратить деньги, — сказал Пеллетер.

Обстановка в квартире была скудная — стол, несколько стульев, полка с книгами. И никакого беспорядка — поскольку разбрасывать было нечего.

Из холла два дверных проема вели в другие помещения. Пеллетер кивнул Летро на левый проем, а сам направился к правому.

За дверным проемом он обнаружил две комнатушки. Одна была превращена в нечто вроде кладовки. Хозяин дома, по-видимому, любил хранить разное барахло и держал его здесь, старательно упаковывая в коробки. Пеллетер открыл одну из ближайших коробок и обнаружил в ней пачки старых газет. В другой коробке хранились дешевые книжонки.

Следующая комната оказалась спальней. Обстановка здесь была такая же скудная, как и во всей квартире. Оставленные открытыми ящики комода пустовали. Покрывало на постели было сбито — как если бы Пассемье достал что-то из-под кровати. Вполне вероятно, что чемодан, с которым он и удрал, когда почуял неладное или когда его каким-то образом предупредил Сольдо.

Пеллетер вернулся в гостиную и обнаружил там Летро, держащего на руках серого кота с белым пятнышком возле носа.

— Смотри, кого я нашел! Лакал молоко из блюдечка на кухне.

Пеллетер заглянул в кухню, где хватало места только для плиты и холодильника и все было покрыто застарелым слоем кухонной копоти. На стенном крючке висела единственная сковородка, на полу сиротливо стояло блюдечко с молоком. Почти полное. То есть Пассемье, видимо, совсем недавно покинул дом. Поэтому и дверь оставил открытой — чтобы кот мог выйти на улицу.

— Начальник тюрьмы сказал, что у Пассемье нет машины, — сказал Пеллетер, возвращаясь в гостиную. — Как же он тогда добирался до работы?

— Может, его подвозил кто из коллег.

— Тогда нам нужно получить список всех надзирателей, имеющих машины, и начать проверять их. Он явно пустился в бега.

Сказав это, Пеллетер записал что-то в своем блокноте, вырвал листок и направился к двери.

— Пошли отсюда.

Выйдя за порог, он закрыл и запер дверь, оставив в ней вырванный листок с запиской. Вдалеке прозвучал гудок прибывающего дневного поезда. Пеллетер с Летро молча обменялись взглядами.

На обратном пути они заглянули к консьержке, чтобы вернуть ключ. Женщина все еще была занята своей стиркой. На веревке у нее над головой прибавилось развешенного белья, хотя времени прошло совсем мало.

— Вот вам ключ, и вот вам друг, — сказал Летро, занеся к ней в прихожую ключ и кота.

— Вы с ума сошли?! Мне не нужна кошка!

— Скажите, вы видели Пассемье в последние полчаса? — спросил Пеллетер.

— Нет. Но вы же говорили, его нет дома.

— Если он вернется, сообщите в полицию. О том, что его кот у вас, он узнает. Мы оставили ему записку.

— Он что, опасен? — поинтересовалась консьержка, впервые за все время проявляя беспокойство.

Ничего не ответив, Пеллетер и Летро повернулись и пошли прочь.

— А что мне делать с этой кошкой, если он не вернется? — крикнула им вдогонку женщина.

Летро распорядился, чтобы его люди докладывали ему о положении дел ежечасно. Когда они с Пеллетером вернулись в участок, еще не было никаких новостей. Ламбер доложил, что дневной поезд отправился дальше по расписанию без каких-либо происшествий. Летро пошел в камеру к начальнику тюрьмы узнать у него, кто из надзирателей имеет машины и кому из них Пассемье мог бы больше всего доверять.

Пеллетер остался ждать его в участке, присев на один из стульев для посетителей. Он все щупал свою разбитую скулу и постоянно чувствовал на себе взгляды присутствующих. Но ему не было до них особого дела, а беспокоила его мысль о том, что они с Летро взяли неверный след, что Пассемье, будучи жестоким злодеем, не был дураком и не стал бы доверять в такой ситуации никому из своих коллег-надзирателей. Ведь надзиратели тоже не дураки, и никто из них не захотел бы преступить закон ради того, чтобы пойти на выручку приятелю.

Уткнувшись взглядом в пол, Пеллетер погрузился в раздумья. Ему вспоминалось кошачье блюдечко с молоком. Пассемье не был сентиментальным человеком — об этом говорила скудная, неуютная обстановка в его доме, — но он был человеком ответственным. Возможно, как раз по этой причине он и оставался дома до последней минуты — хотел знать, как будут развиваться события.

Когда они с Летро пришли в квартиру Пассемье, блюдечко с молоком было еще полным. То есть Пассемье не успел уйти далеко. Он был где-то совсем близко, а, стало быть, им следовало сейчас заниматься не списком владельцев машин, а выяснять, куда он мог податься.

Пеллетер пошевелил плечами и болезненно поморщился — ушиб на спине даже и не думал проходить. Он чувствовал на себе взгляды полицейских и представлял себе, что те думают. Дескать, вот, настоящий полицейский — пострадал при выполнении служебного долга, а все равно не сдается и продолжает работать. Ага, не сдается, а что ему еще остается делать?..

Пеллетер то и дело поглядывал в коридор в сторону камеры предварительного заключения. Ну где же Летро?

Пеллетер снова погрузился в раздумья, стал перебирать в голове все предпринятые ими действия — дорожные блокпосты на выездах и на железнодорожной станции. Мальчишек Перро нашли в поле, так не мог ли Пассемье просто обойти полями дорожные посты и потом поймать какую-нибудь машину на шоссе?

Вскоре вернулся Летро со списком в руках.

— Их всего десять, и двое сейчас на работе. Я только что звонил в тюрьму.

— Хорошо, — сказал Пеллетер. — Пусть кто-то из твоих людей этим займется, а остальных направь на поиски. Нам нужно начать поиски, как с теми детьми, причем срочно.

— Точно! — поддержал Летро.

— Он был в городе еще час назад.

Летро разочарованно посмотрел на список, который держал в руках, потом крикнул: «Арно!» и направился к своим офицерам.

После того как были сделаны телефонные звонки, к полицейскому участку стали стекаться люди, желавшие принять участие в поисковой операции. В отличие от прошлого раза, когда искали детей, эта поисковая партия состояла в основном из молодых крепких мужчин и парней, настроенных весьма решительно. У некоторых были ружья. У одного — пистолет в кобуре. Они смеялись, дымили папиросами, и в полицейском участке на этот раз атмосфера не была угнетающей и, скорее, походила на собрание болельщиков перед футбольным матчем.

Между тем поступавшие доклады все как один были неутешительными. Пеллетер все отчетливее понимал, что они попросту теряют время.

Летро еще раз допросил начальника тюрьмы и Сольдо, чтобы выяснить, где чаще всего бывал Пассемье, но оказалось, что тот вел совсем примитивную жизнь и бывал только на работе и дома… да еще вот иногда закапывал трупы.

Наконец Летро принес огромную карту Вераржана и расстелил ее на конторке дежурного офицера.

— А теперь тихо! — гаркнул он, перекрикивая гул голосов.

Пеллетер подошел к карте и встал рядом с Летро.

— Пожалуйста, угомонитесь все.

В толпе сначала раздавались шуточки и смешки, но потом все присмирели и приготовились слушать. В прокуренном помещении воцарилась тишина.

Летро прокашлялся и начал:

— Во-первых, спасибо вам всем, что пришли. — Он посмотрел на Пеллетера, как бы ожидая от него поддержки, но тот молчал, и шеф полиции продолжил: — Значит, так. Мы ищем человека по фамилии Пассемье. Рост — метр восемьдесят пять, вес — сто десять килограммов, возраст — пятьдесят один год, волосы темные с проседью на висках. Предположительно, вооружен и поэтому может быть опасен. Примерно два часа назад он находился в квартире на улице Виктора Гюго и сейчас, скорее всего, пытается покинуть город.

Летро поднял повыше карту и показал на ней, где находится дом Пассемье.

— Нам предстоит досконально прочесать дом за домом, квартал за кварталом, от этого места и до самых окраин города, так что, если понадобится, будем вести поиски даже ночью. Если он еще в городе, мы своими действиями рано или поздно вспугнем его.

— И что же, мы можем так вот прямо врываться к людям в дома? — спросил кто-то из передних рядов.

— С вами будут полицейские. Объясните людям ситуацию, а если кто будет возражать, то подзовете полицейского, и он сам разберется.

Образовалась неловкая пауза. Люди в толпе переминались с ноги на ногу.

— Еще вопросы есть?

Все молчали. Тогда Летро обратился к своим офицерам:

— Разбейте людей на группы и приступайте к делу. И постоянно докладывайте мне о ходе поисков.

Люди опять загалдели и вереницей потянулись к выходу.

— Как думаешь, поймаем мы его? — спросил Летро у Пеллетера.

— Может быть, не сегодня, но в конце концов поймаем.

Летро разложил перед собой карту и разгладил ее обеими руками.

— Я тоже так думаю, — сказал он, хитровато ухмыльнувшись. — А эти двое… начальник тюрьмы и второй надзиратель… — О чем-то задумавшись, он кивнул самому себе. — Но сегодня-то от ужина ты, конечно, не откажешься?

Толпа постепенно просачивалась за дверь, и вскоре полицейский участок опустел.

— Меня вообще-то мадам Пеллетер ждет, — сказал инспектор, но тут же поймал себя на мысли, что, кажется, упустил что-то важное относительно местонахождения Пассемье. Ему все-таки хотелось дождаться конца поисков. Иначе он не смог бы чувствовать себя спокойно.

— А с мадам Летро что прикажешь делать? Она же тоже ждет! — Летро похлопал инспектора по плечу.

Шеф полиции Вераржана явно был в прекрасном расположении духа. Шесть жертв убийства и пропажа двух мальчишек сделали эту неделю, возможно, самой тяжелой в его полицейской жизни, но по делу об откопанных в поле трупах у него под арестом сидели уже двое подозреваемых (даже если не убийцы, то участники преступлений), а детишки благополучно нашлись.

— Давай сначала посмотрим, чем кончится этот день, — сказал Пеллетер.

— Ладно. Я скажу ей, что ты придешь. — И Летро ушел в свой кабинет.

Полицейский участок казался совсем опустевшим из-за беспорядка, оставшегося тут после ухода всех этих людей. На столах ворохи бумаг, брошенные раскрытыми папки с делами, отодвинутые стулья, распахнутый шкаф — и над всем этим синее облако табачного дыма.

Только одного человека оставили отвечать на звонки. Плечом прижимая телефонную трубку к уху, он лихорадочно записывал.

Пеллетеру опять оставалось одно — ждать. А хотелось, чтобы дело сдвинулось.

И еще очень хотелось курить. Вспомнив про табачный магазинчик в переулке за площадью, он вышел на улицу.

Погода была почти идеальная, но Пеллетер не замечал ничего вокруг — все возвращался мыслями к тому, как вел себя Пассемье на допросе сотрудников в тюрьме. Как сначала взорвался, потом смешался, потом напустил на себя высокомерный вид. Придерживается ли Пассемье той же тактики сейчас? Два вечера подряд он тайком ходил за Пеллетером по пятам. На второй вечер он напал на Пеллетера. А что написано на его лице сейчас, когда он находится в бегах, — смятение или высокомерие?

Проходя мимо стариков, как всегда, сидевших у подножия памятника, Пеллетер поприветствовал их кивком, коснувшись полей шляпы. Покачал головой, словно отвечая на их вопрос, и зашагал дальше.

В табачной лавке он с удовольствием вдохнул табачный аромат. Купил себе три дешевые сигары — чтобы хватило до конца дня.

— Какой хороший день сегодня! — сказал продавец.

— Что верно, то верно, — согласился Пеллетер и прибавил: — Если к вам сюда заглянет здоровяк с чемоданом, сообщите в полицию.

Табачник удивленно наморщил лоб, а Пеллетер, не дожидаясь вопросов, поспешил к выходу.

Выйдя на улицу, Пеллетер автоматически, по старой полицейской привычке, пробежал глазами по площади, но не заметил ничего необычного или подозрительного. Он закурил сигару, и все мышцы сразу приятно расслабились. Пошевелил плечами — ушибленная спина еще болела. Ему вспомнился Фурнье — знает ли он уже об аресте начальника тюрьмы? А Мауссье? Этот-то почему-то вечно в курсе всех дел.

Попыхивая сигарой, Пеллетер все больше погружался в раздумья. Да, ничего, возможно, еще не закончилось, как бы там ни радовался Летро.

Гоня от себя мысли о Мауссье, он снова пересек площадь и снова поприветствовал кивком стариков у подножия памятника.

Пеллетер потом весь день жалел, что купил дешевые сигары. И жалел, что купил их всего три штуки.

Донесения то и дело приходили отовсюду — от поисковых групп, от заградительных постов на дорогах, от Ламбера с железнодорожной станции. Но никаких новостей в этих донесениях не было.

Глава 15

— Ну что, пошли? — сказал Летро, выйдя из кабинета и на ходу натягивая пальто.

Пеллетер задумчиво кивнул и поднялся.

Длиннющий бесплодный день испортил впечатление от полного событиями утра. Пеллетера не покидало ощущение, что он что-то упустил и поэтому Пассемье удалось ускользнуть, но он уже раз десять изучал записи в своем блокноте, так и не найдя не то что ответа, но даже хотя бы зацепки.

Перед уходом Летро отдал распоряжение своим офицерам:

— Жена начальника тюрьмы принесет ему и Сольдо ужин. Она может побыть с ними, пока они едят, но потом должна уйти. Смотрите, чтобы с ней тут не было хлопот.

Летро дружески хлопнул Пеллетера по плечу, и тот поморщился от боли. Но шеф полиции этого не заметил, так как уже направился к двери.

Пеллетер, обернувшись, сказал дежурному офицеру за конторкой:

— Когда позвонит мой человек, передайте ему, чтобы оставался на месте. Я скоро там буду.

Солнце уже укатилось за горизонт, но смеркаться еще не начинало. Летро вел Пеллетера к себе домой в самом радужном настроении. К нему вернулась былая уверенность, которой ему не хватало все эти дни, когда он был словно выбит из колеи. Сам Пеллетер никогда не возвращался после работы домой в таком приподнятом расположении духа, его, наоборот, всегда одолевало чувство беспомощности в этой нескончаемой борьбе с преступностью большого города, и у него нередко оставалось ощущение, что он строит соломенные ворота, дабы отгородиться от нашествия варваров. Но в таком крохотном городишке, как Вераржан, обычно не случалось ничего серьезнее, чем мелкие кражи и хулиганства, поэтому Летро и его команда вполне справлялись со своей работой.

В дверях собственного дома Летро столкнулся с какой-то девушкой.

— О-о, это кто у нас тут?! — обрадованно воскликнул Летро, обняв ее за плечи. — И куда же это мы идем?

Девушка ласково прильнула к нему.

— Да вот, дядя, пришла попросить немного соли.

— А на ужин с нами останешься? — спросил ее Летро. — У нас сегодня важный гость из города.

Девушка, чувствуя на себе взгляд Пеллетера, смущенно потупилась и оправила на себе платье.

— Спасибо, дядюшка, но мы уже начали дома готовить ужин.

Девушка улыбнулась дядюшке и Пеллетеру и ушла.

— Дочка сестры моей жены, — пояснил Летро, переступая через порог.

Пеллетер посмотрел девушке вслед, проследил глазами, как она, пройдя по улице, зашла в один из домов. Она напомнила Пеллетеру Клотильду Розенкранц, и мысли его тотчас же вернулись к Пассемье. Пеллетер никак не мог понять, что его так смущало, почему он не испытывал той же успокоенности, что и Летро. Ведь Пассемье ищут и обязательно найдут.

Вслед за Летро он шагнул через порог. В доме витал аппетитный аромат цыпленка с розмарином.

Летро сразу направился в кухню, Пеллетер последовал за ним.

— Ой, как хорошо, что вы уже пришли! — обрадовалась жена Летро, снимая с плиты сковороду при помощи двух прихваток. — У меня уже все готово. Можете садиться за стол.

Сморщенная старушка, шамкая беззубым ртом, улыбнулась Пеллетеру.

— А это моя теща, — представил старушку Летро. — Она глухая.

— Может, усадишь ее за стол? — сказала мадам Летро. — Она все время порывается помогать мне, но на самом деле только мешает. А к нам только что Алис заходила.

— Да, я встретился с ней.

Теперь, услышав имя, Пеллетер вспомнил Алис: он видел ее в один из своих предыдущих приездов в Вераржан, но она тогда была еще совсем юной, почти девочкой. И Летро тогда так же обожал ее. Ничего не изменилось с тех пор.

— Инспектор Пеллетер, наконец-то вы решили поесть по-человечески! А то ужинали все время где-то там…

— Мадам Летро, но это было никоим образом не по вине вашего мужа, уверяю вас.

Они начали рассаживаться за круглый столик в углу кухни. Из четырех плетеных стульев у двух было порвано плетение в нескольких местах, и мадам Летро поставила их себе и мужу. Аппетитный ужин, состоявший из жареного цыпленка и гарнира из отварной свеклы и картофеля, снова напомнил Пеллетеру, как давно он не был дома.

— Значит, вы арестовали начальника тюрьмы и одного из надзирателей, — сказала мадам Летро, еще не успевшая сесть за стол и удобнее устраивающая мать.

Летро, сконфуженный тем, что его супруга была уже, оказывается, в курсе всех дел, продолжал тем не менее с удовольствием уминать овощной гарнир.

— Да, и похоже, мы должны сказать спасибо инспектору Пеллетеру за то, что не дал этому делу выйти из-под контроля.

Сидевшая напротив Пеллетера старенькая мать мадам Летро улыбалась ему, явно не понимая, о чем идет разговор.

— Ну что ж, это очень хорошая новость, — сказала мадам Летро, продолжая суетиться вокруг матери, потом сказала ей: — Кушай, мама!.. Кушай! — И когда старушка взяла в руку вилку, наконец тоже села.

— Мы до сих пор не знаем, кто убил всех этих людей, — заметил Пеллетер, не разделявший воодушевления Летро.

— А это не важно, — сказал Летро, приступая к цыпленку. — Что касается меня, то я расследую конкретное преступление, которое квалифицируется как незаконное захоронение человеческих останков. По этому делу у меня уже задержаны подозреваемые, и очень скоро к ним прибавится еще один, последний. А если Фурнье, или кто там у них в тюрьме сейчас вместо начальника, считает нужным заняться расследованием этих смертей, то карты ему в руки.

Пеллетер понимал, о чем идет речь. Он же помнил слова мадам Розенкранц, сказавшей, что ей безразлично, найдут убийцу ее отца или нет. Что от этого все равно ничего не изменится.

— А разве Мауссье не сказал вам, что знает, кто убил этих заключенных? — спросила мадам Летро.

— Да этого Мауссье очень трудно понять, когда он что-либо говорит.

— Я уж точно чего-то не понимаю, — посетовала мадам Летро.

Некоторое время они ели молча. У старушки большая часть еды падала обратно на тарелку. Радужное настроение Летро заметно поблекло, а Пеллетер стал еще более задумчивым и угрюмым.

— Вы отправитесь домой сегодня? — спросила мадам Летро, когда молчание стало совсем тягостным.

— Или завтра.

— О-о, вот как?.. — Положив вилку, Летро удивленно посмотрел на Пеллетера.

Пеллетер не стал вдаваться в объяснения и продолжал наслаждаться жареной курочкой. Еда была очень вкусной, и он сказал об этом мадам Летро.

— Кто он такой? — наклонившись вперед, вдруг громко спросила старушка.

— Полицейский из другого города, — крикнула ей мадам Летро.

Летро улыбнулся, но было видно, что он стесняется своей старенькой тещи.

— Значит, ты остаешься до завтра? Ой, я так рад! Даже не знаю, как тебя благодарить за то, что ты сделал.

Пеллетер отпил вина из своего бокала.

— Мне кажется, я что-то упустил.

— Ой, да ладно, у меня такое ощущение возникает постоянно, — признался Летро.

Пеллетер поспешил отправить в рот новый кусок, чтобы скрыть усмешку.

Все снова замолчали. Старушка не отрываясь смотрела на Пеллетера, и тот вдруг вспомнил про синяк у себя на лице. Он невольно потрогал его рукой.

Старушка кивнула и улыбнулась беззубым проваленным ртом.

— Как ты думаешь, найдем мы этого парня? — Летро повторил вопрос, который уже задавал Пеллетеру на вокзале. Но было видно, что он сказал это только для того, чтобы скрасить неловкое молчание.

— Конечно найдем. Это просто вопрос времени.

— А знаешь, я вообще-то не верю, что он до сих пор в городе, — продолжал Летро.

— А он опасен? — спросила мадам Летро.

— Ну… как тебе сказать… — начал было Летро, но, посмотрев на Пеллетера, осекся.

— Да, он опасен, — подтвердил Пеллетер. Он уже готов был идти, но ужин еще не закончился. Каждый пока съел только половину своей порции, и все не выпили даже первого бокала. Но у Пеллетера уже возникло ощущение, что он попусту тратит время. Летро считал, что Пассемье сбежал из города, и, возможно, Летро был прав, но у Пеллетера на этот счет были сомнения.

С улицы доносился какой-то шум — отдаленные крики и лай собаки.

Оба полицейских заерзали на стульях, и царившее за столом молчание тоже сменило тональность — вместо неловкости теперь чувствовалось ожидание. Только старушка не слышала доносившихся с улицы звуков и продолжала благодушно улыбаться.

Наконец Летро не выдержал и, с шумом отодвинув свой стул, встал. Старушка смотрела на него, улыбаясь, а мадам Летро, как ни в чем ни бывало, продолжала есть.

Пеллетер понял, что сегодня вечером он домой не поедет.

Шум на улице нарастал, и выглянувший с порога Летро тоже что-то крикнул.

Пеллетер встал и выбежал из кухни, не сказав ни единого слова обеим женщинам.

Летро стоял возле крыльца с молодым полицейским, вокруг которого топталась группа парней весьма агрессивного вида, утром вызвавшихся подключиться к поискам.

Где-то в толпе лаяла собака, но ее не было видно. Сумерки уже сгустились, и было почти темно.

— Я прошу прощения, шеф, — сказал молодой офицер.

— Да нет, все правильно ты делаешь.

— Но в этом же нет необходимости…

— Нет, я настаиваю!.. — сказал Летро, посторонившись, чтобы пропустить его в дом. Увидев Пеллетера, он объяснил: — Они обыскивают сейчас наш квартал. Каждый дом. И хотят обыскать также и мой — чтобы исполнить мой же приказ без исключений. А я ему говорю, что это правильно!

Молодой офицер растерянно стоял на пороге, не отваживаясь приступить к обыску.

— Заходи! — приказал ему Летро.

Офицер и с ним двое парней с ружьями прошли в дом. Они рассредоточились по дому в уже отработанном за день порядке — один направился прямиком к лестнице, другой в кухню и заднюю часть дома, а офицер остался стоять в дверях.

Офицер, видимо, нервничал, потому что все время вытирал вспотевшие ладони о брюки.

— Мне правда очень жаль, шеф…

— Да все правильно ты делаешь, — успокоил его Летро, хотя теперь, когда в доме у него шел обыск, он уже не выглядел таким веселым и беззаботным. — Я сам-то еще наверху не был, а ведь там какое отличное местечко, чтобы спрятаться!..

Парни на улице смеялись. Собака не переставала лаять. Кто-то прикрикнул на нее: «Заткнись!»

Слышно было, как наверху ходил человек, со стуком распахивая все двери.

— Извините, дамы, — донесся из кухни голос другого парня.

Летро стоял напряженный, вытянувшись в струнку.

Пеллетеру обыск тоже был неприятен. Их совместный ужин, даже с этим периодическим неловким молчанием, был их частным пространством, которое теперь было нарушено вторгшимися сюда чужими людьми. Сам Пеллетер сейчас смотрел на дом не как гость, а как полицейский. Гостиная казалась ему маленькой и тесной из-за того, что в ней стояли три человека. В глаза бросались потертости на диванчике и креслах, фотографии в рамочках на стене висели косо, в углу под потолком темнело коричневатое вздувшееся пятно от протечки.

Парень, обыскивавший кухню, вернулся, а наверху пока еще слышался стук и грохот.

— Ну как, удачно? — сострил Летро.

— Нет, месье.

— Ну и хорошо.

Другой парень наконец спустился сверху, он так спешил, что чуть ли не кубарем катился по ступенькам.

— А ничего себе у вас домик, шеф, — сказал он, не вынимая дымящейся папиросы изо рта.

Летро промолчал, и парень вышел на улицу. Там он, видимо, что-то сказал своим приятелям, и те дружно заржали. Их веселье напоминало скорее дружескую попойку, нежели поиски беглого преступника.

Офицер смущенно улыбнулся, пожелал шефу доброй ночи, повернулся и вышел.

Поисковая группа направилась дальше по улице в сторону дома Алис. Летро провожал их глазами с порога, возможно, думая о том, что они сейчас наведаются с обыском и к ней, и наверняка напоминал себе о том, что все должны быть равны перед законом.

Наконец Летро закрыл дверь и с накалом в голосе проговорил:

— Да, шмонают они профессионально…

Он на секунду остановился у лестницы, словно раздумывая, не подняться ли наверх и не посмотреть, не остался ли там беспорядок и не пропало ли что-нибудь. Но потом передумал и направился в кухню, где жена и теща доедали свой ужин.

За столом он теперь молчал и, сердито сопя, уничтожал то, что осталось на тарелке. От его прежней веселости не осталось и следа. Жена и теща не реагировали на его мрачный настрой. Доев свою порцию, мадам Летро встала и пошла к раковине мыть освободившиеся тарелки. А Пеллетер, стараясь жевать пищу на той стороне, где на лице не было ушиба, думал о том, каким типичным выглядит этот ужин в домашнем кругу.

Это был промозглый апрельский вечер, настойчиво предлагавший считать всякие надежды на приход весны преждевременными и необоснованными. Холод казался еще более ощутимым после прекрасного солнечного дня.

Ламбер ждал Пеллетера возле железнодорожных путей — стоял с поднятым воротником, скрестив на груди руки и спрятав ладони под мышки. Рядом с Ламбером, безразличный к суровой погоде, стоял Арно.

Пеллетер понял, что его друг просто сгущает краски для пущего эффекта.

— А где же твоя дорожная сумка? — поинтересовался Ламбер.

— Я не еду домой сегодня.

— И почему меня это совсем не удивляет?

— Мне нужно еще раз съездить в тюрьму, чтобы повидаться с Мауссье. Мауссье… — Пеллетер осекся на полуслове и глянул на стоявшего в сторонке Арно. Тот либо не слушал, о чем говорят Пеллетер с Ламбером, либо делал вид, что не слушает. — Официальное расследование здесь закончено. Они рано или поздно разыщут Пассемье, развесят на столбах его фото и описание внешности. А до убийств им нет дела. Тут начальник тюрьмы был прав — никому нет дела до нескольких убитых арестантов.

— И зачем тебе встречаться с Мауссье?

— Да он сказал одну вещь… И вообще с него все это началось. — Пеллетер посмотрел вдаль на рельсы, не приближается ли поезд, и прибавил: — Ты бы только знал, как он мне омерзителен.

— Господи, какой же холод!.. — со вздохом проговорил Ламбер.

— Да ну, это разве холод? — возразил Арно.

— Не знаю, как ты тут продержишься-то, — вздохнул Пеллетер.

— Торчать ночью на холоде в сельской местности как раз была моя мечта, — ответил ему Ламбер.

— А как действовать будем, ты уже знаешь?

— Когда поезд прибудет, Арно пойдет вдоль вагонов с той стороны, а я с этой. Не знаю, правда, удастся ли нам что увидеть в такой темнотище.

— Я помогу.

— Думаешь, что-то будет видно?

— Нет, не думаю.

— Думаешь, он уже сбежал из города?

Пеллетер помедлил с ответом, потом сказал:

— Нет, я не думаю, что он уже сбежал.

Ламбер хорошо знал Пеллетера и поэтому промолчал, чтобы не мешать шефу думать. Так они и стояли втроем на холоде, как будто не ждали чего-то, а собирались стоять там вечно.

Наконец рельсы загудели, и вдалеке показался свет приближающегося поезда. Арно поспешил перейти на другую сторону колеи.

Огонек, рассекая ночную мглу, приближался, уже можно было разглядеть вагоны и паровозный дымок. Стук колес нарастал.

Ламбер по знаку Пеллетера прошел вперед, к месту остановки головных вагонов.

Пеллетер, озираясь, вглядывался в темноту, но ни в окрестных кустах, ни вокруг зданий не заметил никакого движения.

Поезд замедлил ход, чеканный стук колес сменился натужным пыхтением.

Пеллетер вспомнил, что сегодня утром уже видел такую картину, и мысленно постарался себя утешить, что торчит в Вераржане пока еще меньше недели.

Наконец поезд остановился.

Пеллетер, подойдя к краю перрона, стал пристально вглядываться в темноту за спиной у Ламбера, идущего ему навстречу.

С поезда сошли какие-то люди, оживленно разговаривающие между собой.

Ламбер, продолжая двигаться навстречу Пеллетеру, отрицательно мотнул головой.

Пеллетер тоже не заметил ничего подозрительного. Среди прибывших пассажиров он узнал двух репортеров из города. Там, видимо, все-таки сочли вераржанские события достойными освещения. Или их просто заинтересовал арест начальника тюрьмы общегосударственного значения. Пеллетеру оставалось только порадоваться, что они с ходу не приступили к работе и ему сейчас не надо было уворачиваться от просьб дать интервью. Но он точно знал, что завтра они не дадут ему прохода.

— Ничего нового, шеф, — сказал подошедший Ламбер. — Парень, скорее всего, утек. Вы уверены, что нам надо торчать здесь до завтра?

Пеллетер кивнул.

К ним присоединился Арно.

— Ну что? — спросил Пеллетер.

— Ничего, шеф.

Кондуктор смотрел на них из окошка первого вагона, и Пеллетер дал ему отмашку. Кондуктор в окошке исчез, и поезд, тронувшись с места, начал набирать ход.

— Ладно, на ночь можем разойтись, — разрешил Пеллетер. — Пойдем немного отдохнем, но к утреннему поезду вернемся.

Они дружно развернулись и направились в сторону города. Прибывшие репортеры уже ушли.

Они шагали молча, каждый мечтал об уютной теплой постели, и Пеллетер пообещал себе, что завтра все-таки уедет этим вечерним поездом.

Проснувшись, Пеллетер встал не сразу, а полежал еще немного в постели. На него это было не похоже — обычно, просыпаясь, он тут же вскакивал и начинал одеваться. Вчера вечером ему все никак не удавалось заснуть — он подсознательно ждал телефонного звонка с новостями, параллельно размышляя о том, что упустил что-то и Пассемье по-прежнему находится в городе. Теперь же, когда солнечные лучи стали пробиваться сквозь занавески на окнах, при мысли о предстоящей поездке в тюрьму Мальниво Пеллетер почувствовал себя старым и разбитым.

Мысли о Пассемье не давали ему покоя. В пятницу вечером Пассемье проследил за ним до дома Розенкранца и отстал сразу, как только Пеллетер заметил слежку. В субботу Пеллетер выстроил весь персонал тюрьмы на допрос, и Пассемье на том допросе вел себя агрессивно и вызывающе. В тот же вечер, почувствовав себя загнанным в угол, Пассемье опять следил за Пеллетером. А в воскресенье, собрав чемодан, пустился в бега.

Все эти факты по-прежнему ни о чем не говорили Пеллетеру.

Внизу, в вестибюле отеля, образовался настоящий журналистский салон. К четырем репортерам, сошедшим вчера с поезда, присоединились еще трое, по-видимому, приехавшие на машинах, и в центре этой компании громче всех вещал Филипп Сервьер.

— Инспектор Пеллетер! — обрадованно воскликнул один из приезжих репортеров. — Вы готовы ответить на вопросы?

Остальные журналисты мгновенно притихли и, устремив на Пеллетера выжидающие взгляды, поспешили достать из карманов карандаши и блокноты.

— Это ж надо, какой дальний путь вы проделали! — на ходу бросил им Пеллетер, не замедляя шага.

— Что вы можете сказать о деле Ришар-Ленуаров?

Пеллетер остановился перед репортером, задавшим этот вопрос.

— О чем это вы?

— Как? Вы не слышали?!

— Ой, да вы просто отстали от жизни! — прибавил другой.

— Графиня Ришар-Ленуар застрелила трех своих детей, мужа и покончила с собой на своей яхте в Ницце. Вряд ли несколько здешних сгнивших трупов смогут соперничать с таким громким делом.

— Я держал все газеты в курсе относительно здешних событий, — пояснил Сервьер.

Кое-кто из репортеров не смог сдержать усмешки.

— Теперь, когда выяснилось, что тут замешан и начальник тюрьмы…

Пеллетер окинул всю компанию неприязненным взглядом и, повернувшись, собрался продолжить путь.

— Инспектор Пеллетер, подождите!..

— А какое отношение ко всему этому имеет Мауссье?

— Кто совершил эти убийства? Начальник тюрьмы?

Пеллетер резко развернулся, и репортеры, ринувшиеся было вслед за ним к выходу, остановились, натыкаясь друг на друга.

— Если вам нужен сюжет, то идите в город и разыщите пропавшего тюремного надзирателя. — С этими словами Пеллетер повернулся и вышел из вестибюля на улицу.

Утро было погожее, но ночной холод еще давал о себе знать. Городская площадь кипела привычной деловой жизнью, магазины открылись, женщины с корзинками шли за покупками. Несколько мужчин из поисковой партии курили у подножия памятника, прислонив ружья к постаменту. Вид у них был усталый и понурый, им явно уже было не до шуток и смеха.

Пеллетер первым делом направился к табачной лавке, зная, что не продержится весь день без курева.

Табачник не стал комментировать события вчерашнего дня, просто молча продал Пеллетеру сигары, и тот закурил одну сразу же, прямо в лавке.

Людей с ружьями у памятника прибавлялось. Прохожие с любопытством поглядывали на них. Почему они здесь собираются? Может, Летро объявил продолжение поисков?

Пеллетер вернулся к своим прежним мыслям. Мальчишки Перро заблудились в полях. То есть Пассемье мог прятаться где угодно, и, если его до сих пор не нашли, то теперь уже вряд ли найдут.

Попыхивая сигарой, Пеллетер наблюдал за жизнью площади, пока еще не готовый начать рабочий день.

В маленьком кафе Розенкранц пил за стойкой кофе. Пеллетера удивило, что американский писатель после нескольких дней разлуки с женой мог сейчас находиться не рядом с нею. Он только лишний раз убедился в том, как все-таки трудно иногда бывает постичь чужую душу.

К памятнику, вокруг которого собиралось все больше людей, шел через площадь Летро. Подтягивались туда и любопытые. Пеллетер узнал в толпе пекаря Бенуа в белом переднике и с волосами, припорошенными мукой. Не иначе как пришел послушать свежие новости.

Пассемье не шел у Пеллетера из головы. Ноздри его раздулись от злости, когда он в очередной раз подумал о том, что попросту упустил Пассемье.

Сердито выдувая табачный дым, он наблюдал издалека, как Летро раздает новые приказы.

А из головы все никак не шел Пассемье. Зачем он вообще следил за Пеллетером? Какой смысл был в этом? К тому же это было для него рискованно.

Взгляд Пеллетера снова вернулся к Розенкранцу. Тот теперь стоял на пороге кафе, и вокруг него вился один из репортеров. Посетители, все как один повернув к нему голову, слушали их разговор и ждали, когда можно будет вставить словечко.

Пеллетер направился к кафе.

Ему вспомнился вечер, когда он доставлял пьяного Розенкранца домой. Он привез американца на такси. Если Пассемье ходил по городу пешком, то как он мог проследить за ним?

Пеллетер ускорил шаг.

Он изначально исходил из того, что надзиратель следил за ним, но что, если Пассемье уже поджидал у Розенкранца дома?

Репортер перешагнул порог кафе и стоял теперь за стойкой рядом с Розенкранцем.

А тогда в больнице… С Пеллетером была мадам Розенкранц, когда Пассемье следил за ним, а потом убежал и напал на него в переулке.

Розенкранц теперь уже орал на репортера, угрожающе размахивая руками.

Если Пассемье был в один из вечеров у Розенкранца дома, а потом в больнице, где мадам Розенкранц провела несколько дней кряду, то…

Пеллетер уже не шел, а бежал — мимо кафе, по направлению к дому писателя.

Начальник тюрьмы и два его подельника рассчитывали, что убитых арестантов не будут разыскивать родные. Но когда Пассемье обнаружил, что дочь Меранже живет здесь же в городке, он, должно быть, решил сделать так, чтобы никаких вопросов о Меранже не могло возникнуть. А это означало, что Клотильда сейчас находилась в опасности.

Кто-то на площади заметил его, и теперь ему в спину неслись крики, но инспектор Пеллетер бежал не оборачиваясь.

И пока он бежал, мысли продолжали лихорадочно крутиться у него в голове. Все это время он считал, что Пассемье следил за ним. Но что, если это было не так? Что, если Пассемье следил не за ним, а за Клотильдой, а он просто оказался тогда в том же месте?

Он бежал, зажав в пальцах погасший окурок сигары.

Теперь он понял, что был не самонадеян, а просто слеп! И он надеялся, что еще не слишком поздно и он успеет. Потому что Клотильда сейчас одна дома. И у нее есть машина, в которой сейчас так нуждается Пассемье. И дом ее стоит на самой окраине города.

И пока муж ее в кафе препирается с каким-то заезжим репортером… она, бедняжка, дома совершенно одна!..

Глава 16

Клотильду-ма-Флёр беспокоил солнечный свет. В это утро он был особенно ярким и заливал весь дом.

От такого жизнерадостного солнца ликовала душа.

Когда позавчера вечером она вернулась домой, муж упал перед ней на колени. Он стоял, обхватив ее руками и уткнувшись лбом ей в живот, и по его судорожно переводимому дыханию она поняла, что он плачет. А потом он встал, подхватил ее на руки и отнес вверх по лестнице в их спальню. Она тогда даже испугалась, что он надорвется.

На следующее утро он то и дело улыбался ей за завтраком в залитой солнцем столовой и весь день осыпал ее нежностями и обожающими взглядами. А она от смущения все время отводила глаза. Поэтому сегодня утром спровадила его из дома, сказав, что собирается хорошенько прибраться после нескольких дней отсутствия, хотя на самом деле просто стремилась побыть одна и прийти в себя после всего случившегося.

Она действительно затеяла уборку. Сначала в кухне, где перемыла всю посуду, оттерла столики и раковину и вымыла пол, вспотев от усердия. Работа отвлекала ее, но мысль о том, что ее отец мертв, то и дело возвращалась к ней, и у нее опускались руки. Печаль окутывала ее нахлынувшей волной, потом она находила в себе силы снова взяться за работу, а затем все повторялось снова.

Клотильда уже перебралась в спальню и меняла там постельное белье, мыча себе под нос какой-то невнятный мотивчик.

Она застилала кровать чистой простыней, когда услышала внизу какой-то шум. Решив, что это хлопнула входная дверь, она хотела было крикнуть, что находится наверху, но в последний момент передумала, так как поняла, что не готова еще распрощаться со своим драгоценным одиночеством.

Она обошла постель, чтобы заправить простыню с другой стороны кровати. В этот момент раздался какой-то грохот — словно кто-то громко захлопнул выдвижной ящик комода или что-то уронил с высоты. Она настороженно посмотрела в сторону лестницы, прислушиваясь.

— Шем!.. — позвала она.

Ответа не последовало.

Она подошла к окошку в покатой стене второго этажа и выглянула на улицу. На дорожке перед домом стояла только машина мужа, так как он не взял ее сегодня утром. И больше никого и ничего.

Потом Клотильде показалось, что она снова услышала грохот задвигаемого ящика. Она подошла к краю лестницы, взялась рукой за перила и, спустившись на одну ступеньку, крикнула вниз:

— Шем!..

В ответ донесся только звук шагов, и ей стало интересно, почему он не откликается.

Тогда она спустилась еще на несколько ступенек и обмерла, прижав свободную руку к груди.

На полу возле приоткрытой входной двери стоял незнакомый ей чужой чемодан.

Затаив дыхание, она силилась вспомнить, не оставляла ли дверь приоткрытой, но это обстоятельство никак не воспроизводилось в ее памяти. А этот чемодан у входа? Что это?

Она спустилась еще ниже по лестнице и позвала:

— Шем! Ты где?

Старательно глядя себе под ноги, чтобы не упасть, она снова крикнула:

— Любовь моя!..

Спустившись по лестнице и собираясь заглянуть в кабинет мужа, она услышала за спиной шаги и, еще не успев повернуться, сказала:

— Ты так напугал меня…

Тут сильные руки схватили ее за плечи, и краем глаза она увидела мелькнувшее лезвие ножа. Голова ее пошла кругом, а в горле встал ком.

— Ну здравствуйте, мадам Розенкранц, — проговорил голос ей в самое ухо, обдав кожу жаром горячего дыхания. — Ну-ка скажите мне, где вы держите ключи от машины?

Первым, что заметил Пеллетер, был автомобиль Розенкранца, стоявший на дорожке перед домом. Сейчас Пеллетер пожалел, что не взял с собой Ламбера или даже Мартена, но бежать за ними теперь уже не было времени.

Запыхавшись, он остановился возле ограды, силясь рассмотреть что-нибудь в открытую входную дверь. Никого. И никаких звуков из дома. Проще всего было подойти прямо к двери — как ни в чем не бывало, будто он просто пришел с визитом. Но ему не хотелось предоставлять преимущество преступнику, если тот в доме, а Пеллетер был уверен, что он находился там сейчас. И как только он мог подумать, что Пассемье выберет для бегства окружной путь, пытаясь обойти стороной дорожные блокпосты? Ему следовало догадаться, что такой человек, как Пассемье, — человек, способный напасть на офицера полиции, — предпочтет захватить заложника и, прикрываясь им, пробиваться через заслоны. Так что теперь самой главной задачей было вызволить мадам Розенкранц из лап Пассемье невредимой.

Достав пистолет, Пеллетер стал красться вдоль забора к задней калитке, поглядывая на окна, но в них ему ничего не удалось разглядеть.

На задворках дома тоже было пустынно.

Участники поисковой группы видели, как он бежал сюда, поэтому Пеллетер надеялся на скорую подмогу. А пока его задачей было по возможности оценить ситуацию и постараться не дать Пассемье удрать.

Он подкрался к задней двери и встал, прислонившись спиной к стене дома. В верхней части двери имелось небольшое полукруглое окошко, Пеллетер осторожно заглянул в него.

Темный холл немного освещался за счет света из открытой противоположной двери. Пеллетер сумел только разглядеть, что холл пуст.

Взявшись за дверную ручку, он обнаружил, что дверь не заперта. И дверные петли, благо, не скрипели.

Держа наготове пистолет, он вошел в дом. После яркого уличного света глаза не сразу привыкли к сумраку.

Возле передней входной двери стоял чемодан, скорее всего, принадлежавший Пассемье. Вряд ли это был чемодан Розенкранцев, ведь они не собирались никуда уезжать. Месье Розенкранц вообще, похоже, не спешил домой, чудесно проводя время в кафе на площади. Замерев, Пеллетер напряг слух, но ему удалось уловить только тихие скрипы и шорохи старого дома.

Дверь в кабинет была закрыта. Он взялся за дверную ручку и повернул ее, продолжая держать под прицелом входную дверь. Пустой кабинет находился в том же беспорядке, что и два дня назад.

Оставив кабинет открытым, он подкрался к кухонной двери и прислушался.

Ничего. Никаких звуков. Тогда он прошел в кухню, где в нос ему сразу ударил сильный едкий запах хозяйственного мыла. В кухне тоже было пусто.

Вдруг наверху скрипнула половица. Пеллетер бросился к двери, ведущей из кухни в столовую, но не успел распахнуть ее, как услышал на лестнице беспорядочный топот ног, потом тихий вскрик и мужской голос.

Держа пистолет обеими руками, Пеллетер приготовился.

Вдруг раздался крик: «Клотильда!», и хлопнула входная дверь.

Пеллетер ворвался в столовую, пробежал несколько шагов и застыл на месте, когда перед глазами его, словно фотография в рамке, возникла сцена, происходившая за окном.

На лужайке спиной к Пеллетеру стоял Пассемье, в одной руке его был чемодан, а другой он держал за шею Клотильду. Розенкранц, обращаясь к Пассемье с какими-то словами, осторожно приближался к нему, почти уже поравнявшись с передней дверцей автомобиля. По его замедленным движениям Пеллетер понял, что Пассемье вооружен.

Пассемье начал двигаться к машине, толкая перед собой Клотильду.

Пеллетер быстро сообразил, что не может выскочить через переднюю дверь — ведь тогда или пострадает Клотильда, или им придется дать Пассемье уйти.

И Пеллетер бросился через кухню к заднему выходу. Его единственной надеждой было подкрасться к Пассемье сзади незамеченным. Пока обегал дом, он услышал гудок автомобильного клаксона. Один… два… три гудка. Молодчина Розенкранц!

Пеллетер старался ступать бесшумно, боясь выдать себя даже при этих звуках клаксона.

Пассемье орал Розенкранцу:

— А ну перестань сигналить! Перестань, иначе я убью ее!..

Крадясь сзади, Пеллетер уже мог разглядеть напряженные мышцы шеи Пассемье и нож, зажатый у него в руке.

Розенкранц перестал сигналить и, вскинув руки кверху, сказал:

— Хорошо, перестал.

— Я убью ее! — снова пригрозил Пассемье.

В этот момент Пеллетер ударил его сзади под колено и схватил за руку, в которой был зажат нож. Пассемье зашатался и выпустил из рук Клотильду. Он резко потянул к себе руку с ножом, потащив за собой Пеллетера, но тот не сопротивлялся, а наоборот, поддался и умудрился дать Пассемье коленом под дых, отчего тот согнулся и расслабил хватку.

Пеллетер ударил надзирателя рукояткой пистолета по запястью, и тот выронил нож, но при этом резко дернулся, отчего Пеллетер потерял равновесие и отлетел к автомобилю, упав спиной на капот.

Пассемье не растерялся и бросился бежать, Пеллетер последовал за ним, но чета Розенкранцев стала помехой на его пути. Розенкранц поспешил утащить Клотильду в сторону, и Пеллетер промчался мимо, не натолкнувшись на них.

Пассемье бежал в сторону города. Пеллетер еще не успел выскочить на дорогу, когда надзиратель понял свою ошибку, сообразил, что между редко стоящих домов ему негде спрятаться, и, резко развернувшись, побежал в обратную сторону.

— Стой! — крикнул ему Пеллетер.

Верзила-надзиратель, все еще шатаясь после удара, полученного под дых, продолжал бежать не оглядываясь. Он не мог не видеть впереди дорожного блокпоста, расположенного метрах в ста от него на самом краю города, за которым начинались поля. Понимая, что Пассемье может махануть через поле, Пеллетер выстрелил в воздух.

Пассемье оглянулся на звук и, потеряв равновесие, чуть не упал.

Полицейские на блокпосту услышали выстрел и побежали навстречу Пассемье и Пеллетеру.

Сообразив, что попал в окружение, Пассемье предпочел развернуться и пошел на Пеллетера.

Пеллетер остановился и прицелился. Но полицейские подбежали уже слишком близко, и он побоялся попасть в кого-нибудь из ребят Летро. Тогда, убрав пистолет в кобуру, он бросился под ноги подбежавшему Пассемье.

Полицейские были уже почти близко и кричали:

— Стой!.. Полиция!.. Стой!

Но Пассемье несся вперед прямо на Пеллетера. Пеллетер предпринял обманный прием, сделав резкий шаг в сторону, но Пассемье предугадал его ход и встретил Пеллетера мощным ударом в грудь, от которого у инспектора потемнело в глазах. Он с трудом устоял на ногах. А Пассемье побежал дальше в сторону города.

Мимо Пеллетера пронеслись и ребята Летро.

Пеллетер достал из кобуры пистолет и сделал предупредительный выстрел в воздух.

Полицейские обернулись, а Пеллетер уже целился. Полицейские, пригнувшись, упали на землю. Пеллетер выстрелил.

Пассемье зашатался и… продолжил бег. Но теперь это был уже не бег, а ковылянье вприпрыжку.

Один из полицейских вскочил первым и бросился на Пассемье, но тот встретил его мощным ударом.

Подбежавший к ним Пеллетер сразу увидел, что выстрел его попал в цель — штанина у Пассемье в области лодыжки пропиталась кровью. Пеллетер пнул Пассемье по раненой ноге, и тот упал.

Коленом придавив надзирателя к земле, Пеллетер приставил к его голове дуло пистолета.

— Твои дружки ждут тебя не дождутся, — сказал он.

Свободной рукой он достал из кармана наручники и сковал руки Пассемье за спиной.

Пассемье теперь даже и не думал сопротивляться, так как знал, что это только навредит ему.

Пеллетер поднял глаза — перед ним стоял Мартен.

— Отличная работа, парень, — сказал ему Пеллетер.

Мартен попытался сохранить суровое лицо, но, не сумев сдержать улыбки, сказал:

— Спасибо, шеф.

Вдалеке перед своим домом стояли, обнявшись, Розенкранцы. У месье Розенкранца был вид побежденного, а не победителя. Они с супругой надеялись найти в Вераржане спокойное местечко для жизни, но этот городок не оправдал их ожиданий.

Летро сиял от счастья.

— Ну наконец-то мы покончили с этим делом. И все благодаря тебе! Ты просто спас меня!

Пеллетер рассмеялся.

— Ничего, у тебя еще будет возможность отплатить мне тем же, когда приедешь ко мне в гости.

Ламбер картинно закатил глаза, но Пеллетер одернул его суровым взглядом.

Летро выдвинул верхний ящик своего стола и достал оттуда три сигары. У Пеллетера учащенно забилось сердце — ведь у него без курева уже голова начала болеть.

— Вот если бы еще кто-нибудь сказал мне, кто убил всех этих арестантов… — сказал Летро, продолжая улыбаться. — Но это, друзья мои, уже проблема тюрьмы… А мы свое дело сделали — выяснили, кто занимался незаконным захоронением останков. И вдобавок к этому еще раскрыли старое убийство.

Пеллетер жадно втягивал табачный дым. Сигара, конечно, была не так хороша, как те, к которым он привык, вкус ее был несколько вялым и блеклым, но сейчас он был рад и такой.

Летро выдул несколько ломаных табачных колец, поерзав, удобнее уселся на своем стуле и сказал:

— Нет, я, правда, даже и не знаю, как вас благодарить.

Пеллетер кивнул, а Летро продолжал:

— Вообще это дело… — Он покачал головой.

— Но мне все-таки понадобится еще разок съездить в тюрьму, хотя и ужасно не хочется, — сказал Пеллетер.

Летро небрежно махнул рукой.

— Над этим пусть Фурнье ломает голову. Это его проблема.

Пеллетер нахмурился, пытаясь убедить себя, что это действительно так. Ну а в самом деле, с какой стати это должно быть его проблемой?

— Только не удивляйтесь, если Фурнье в итоге ничего не расследует, — сказал он.

В этот момент в открытую дверь кабинета Летро постучали, и все трое обернулись на стук.

Офицер с порога доложил:

— Шеф, вам звонит начальник тюрьмы Фурнье.

— Начальник тюрьмы! — сказал Летро. — Быстро он продвигается по служебной лестнице!

— Прошу прощения, заместитель начальника тюрьмы, — поправился офицер.

Летро потянулся к аппарату на своем столе и сказал в трубку:

— Вы слышали наши хорошие новости? — Но тут брови его вскинулись, и он воскликнул: — Что-о?! Когда?

Ламбер посмотрел на Пеллетера, но тот, с наслаждением затягиваясь сигарой, только пожал плечами.

— Мы выезжаем! — сказал Летро и повесил трубку, после чего объяснил Пеллетеру и Ламберу: — У них еще одного человека зарезали. Мауссье.

Глава 17

Лазарет наконец опустел после того, как целый день там, помимо врачей и медсестер, толклись всевозможные люди. Пеллетер попросил у Фурнье разрешения на посещение раненого арестанта, и Фурнье дал согласие, выставив перед дверью лазарета одного из надзирателей и Ламбера.

Арестант, получивший ножевые ранения четыре дня назад, пока еще находился в лазарете. Нормальный цвет лица уже вернулся к нему, и он уже сам сидел в постели. Его вообще должны были выписать в тот день и отправить обратно в камеру, но всем стало не до него из-за этого нового покушения.

Пеллетер подошел к Мауссье и присел на соседнюю койку.

— Как там поживает мадам Пеллетер? — сказал Мауссье.

Голос у него был слабый, но Пеллетер знал от доктора, что раны у Мауссье всего лишь поверхностные. То есть эта слабость была очередным его спектаклем.

Пеллетер никак не отреагировал на этот его коронный вопрос.

— Я слышал, наш начальник тюрьмы уже больше не начальник.

— А вы рады этому?

Мауссье пожал плечами.

— Мы не можем знать заранее, что преподнесет нам жизнь. Мы должны принимать жизнь такой, какая она есть.

Пеллетер, прищурившись, молчал, пытаясь найти какой-то способ приблизиться к интересующей его теме. С Мауссье всегда было так — из него никогда нельзя было выудить правду до тех пор, пока он не решал сам выложить ее вам.

— Ну теперь начальником тюрьмы, вне всякого сомнения, станет Фурнье, — наконец проговорил Пеллетер.

— Жаль, — сказал Мауссье с безразличным видом.

— А этот вот, судя по всему, будет жить, — сказал Пеллетер, кивком указав на другого обитателя лазарета.

— О нет, инспектор, этот умрет. Мы все умрем. Мы уже сейчас умираем, когда говорим.

Пеллетер помрачнел. Он уже выяснил многое из того, что намеревался. Но у него не было ни сил, ни терпения философствовать в компании этого закоренелого убийцы, поэтому он спросил напрямик:

— Это вы убили этих людей?

— Каких людей? — сказал Мауссье, удивленно изогнув брови.

— Этих арестантов.

Мауссье криво усмехнулся.

— Не в моем вкусе.

— Ну или сделали так, что они были убиты. Вашей целью был Фурнье, и вы решили, что многочисленные трупы, обнаружившиеся сразу вскоре после его появления здесь, испортят ему жизнь. Но вы не ожидали, что эти трупы будут найдены совсем не теми людьми и совсем по другой причине, и когда все пошло не так, как вам хотелось, вы вызвали меня, чтобы всколыхнуть это болото.

— Вы любите сочинять истории, я знаю, — сказал Мауссье. — Я слышал, вы много их сочинили за последние несколько дней.

На эту дешевую наживку Пеллетер не клюнул и, конечно, не стал спрашивать у Мауссье, откуда он опять так хорошо проинформирован, а продолжал:

— Это вы должны были выкрикнуть в строю «Здесь!», когда Меранже был уже мертв. И ваши камеры были рядом. Вы просто хотели еще больше замутить воду в болоте.

Мауссье зажмурился, словно от внезапного приступа боли, но по блеску в его глазах Пеллетер понял, что это очередной спектакль.

— Вы промазали мимо цели. Вы добились смещения начальника тюрьмы, но на его место получили ненавистного вам человека.

Мауссье пожал плечами.

— Ну это уж как получилось.

Пеллетер, не сдержавшись, порывисто подался вперед, намереваясь надавить на раны на животе Мауссье. Тот, видя это, даже не шелохнулся, и Пеллетер, хоть с трудом, но остановился.

— Вы порезали себя ножом, чтобы отвести от себя подозрение. Но что будет, если убийства теперь прекратятся? Фурнье же не станет от этого мягче. Даже когда я уеду.

— А кто сказал, что убийства прекратятся?

— Ну, я думаю, они прекратятся. Вы уже сделали достаточно.

— Возможно.

Пеллетер прищурился. Что это было? Признание? Нет, вряд ли. Он просто сказал, что убийства могли бы прекратиться. Стиснув зубы, Пеллетер процедил:

— Почему?

Мауссье злорадно улыбался.

— А почему бы и нет?

— Семь человек! — не сдержавшись, крикнул Пеллетер.

Он почувствовал, как побагровел от гнева, и заставил себя сделать глубокий вдох. Он не мог допустить, чтобы Мауссье вывел его из себя. И сам он ничего не мог сделать этому мерзавцу — тот и так уже был посажен за решетку до конца своих дней.

Никак не отреагировав на гневную вспышку Пеллетера, Мауссье сказал:

— Так как там поживает мадам Пеллетер? И действительно, какая жалость, что вы с ней так и не народили детишек!

Пеллетер поднялся.

— Даже не надейтесь, что я приеду в следующий раз, когда вы вздумаете вызвать меня.

С этими словами он повернулся и направился к двери, а Мауссье сказал ему вдогонку:

— К тому времени, инспектор, мы все уже можем быть мертвы.

В голосе убийцы звучало злорадство.

Пеллетер вышел в коридор и, ни словом не обмолвившись с Ламбером и Фурнье, направился к выходу. Семь человек убиты! И почему? Только из-за того, что «почему бы и нет»? Так все просто? И кто в действительности орудовал во всех этих случаях ножом, может так и остаться неизвестным.

Фурнье обогнал инспектора Пеллетера, чтобы отпереть перед ними железные двери и снова запереть их потом.

Пеллетер шагал по коридору и думал об американском писателе — придет ли ему в голову включить какие-то из этих событий в свою следующую книгу? Просто все случившееся казалось ему слишком уж невероятным.

У самого выхода он потянулся в карман за сигарой.

— Спасибо! — крикнул ему вдогонку Фурнье.

Но Пеллетер не стал ничего отвечать. Ему хотелось поскорее вырваться из Мальниво. Поскорее вырваться на свободу за эти железные решетки и двери.

Глава 1

Студия «Мертон Стейн Продакшнз» представляла собой территорию из двенадцати нарезанных квадратами кварталов, обнесенных трехметровой каменной стеной с заостренными гранитными столбами через каждые три метра. Длиннющая вереница машин тянулась от центрального входа до боковой дорожки бульвара Кабарелло. Примерно каждые пять минут в конец этой очереди становилась новая подъехавшая машина. Если у вас было на студии срочное дело, то вам, разумеется, рекомендовали припарковаться где-нибудь у другого входа. Меня направили к центральному, из чего я заключил, что мое дело не было срочным.

Стоял погожий июльский полдень, который не назвал бы знойным тот, кому не противно, когда небо у него становится шершавым, как наждак. Я закурил сигарету и решил опустить откидной верх моего «паккарда», чтобы впустить в салон солнышко. Будет ли в машине менее душно с откинутым верхом, это еще, конечно, вопрос. Я так и не сумел ответить на него к тому времени, когда подошла моя очередь на въезд.

Худющий парень в синей униформе охранника шагнул к моему открытому окошку, не отрывая глаз от своего планшета. Вид у него был еще совсем подростковый, хотя он и нагонял на себя важности за счет этой униформы, но одежкой никого не проведешь, и он сам это, похоже, понимал.

— Имя, — сказал он.

— Денис Фостер, — сказал я. — Вам нужно, чтобы я это удостоверил?

Он наконец оторвался от своего планшета и вскинул на меня глаза.

— Вас нет в списке.

— Я приехал сюда встретиться с Элом Ноксом.

Он почему-то оглянулся, потом обвел глазами улицу и снова уставился в свой планшет.

— Вас нет в списке, — повторил он.

Пока он думал, что со мной делать, рядом раздался голос:

— А ну-ка отвали в сторонку…

Оттеснив парня, перед дверцей моей машины возник Эл Нокс — в такой же синей униформе, только на несколько размеров больше. На груди его красовалась металлическая звезда и нашивка с именем и должностью «начальника охраны». Он сунул в мое окошко руку, и я пожал ее, когда он сказал:

— Денис. Как поживаешь?

— Кручусь. А ты как? Как оно — работать в частной охранной структуре?

— Лучше, чем в государственной. Подожди секундочку, я с тобой!..

Он отошел от окошка, сказал тощему парню: «Открой ворота, Джерри, этот обаяшка со мной», и, обойдя машину спереди, открыл дверцу и плюхнулся на переднее пассажирское сиденье. Когда он захлопнул дверцу, по салону распространился кисловатый запах пота. Кивнув, он ткнул пальцем в лобовое стекло.

— Давай на Мэйн-стрит.

Джерри открыл шлагбаум, и я поехал по двухрядке, обставленной с обеих сторон двухэтажными розовыми домиками, соединенными наружной галереей вдоль всего второго этажа. По обе стороны дороги оживленно передвигались люди — мужчины в костюмах и смокингах, даже в каких-то гусарских мундирах, и женщины в узких, гладеньких юбочках, с яркой помадой на губах. Трое парней в рабочих комбинезонах разгружали фургон с костюмами. Вокруг интендантской конторы толпились работяги и грузчики. Нокс указал мне на третий перекресток, где красовался знак «Мэдисон-авеню». Нынешние молодые не узнали бы этого места. Мы свернули влево, проехали квартал, мимо здания, размерами напоминавшего самолетный ангар, потом еще раз свернули налево, на бульвар, утыканный посередине пальмами в кадках. Вдоль обочин высились уже четырехэтажные здания, совсем не похожие на районную среднюю школу. Я там заметил две вывески киностудий — «Олд Глори» и «Мертон Стейн». Мы проехали мимо овальной вывески «Олд Глори» и припарковались на стоянке «Мертон Стейн».

Мы оказались перед дверью, на которой красивыми черно-золотыми буквами было написано — «Служба охраны». Буквы эти явно выводили в былые времена какие-то деды, для нашей вящей убедительности привесившие над дверью еще и табличку с надписью: «Офис охраны». Нокс вышел из машины и направился к двери, когда где-то рядом женский голос проговорил что-то совершенно не женское. Мы посмотрели в ту сторону и успели только заметить, как белокурая женская прическа скрылась среди машин.

Нокс подтянул штаны и решительно направился в ту сторону. Согнувшись вдвое с распростертыми в стороны руками, блондинка изображала вопросительный знак, эффект этой позы подчеркивало ее черное платье без рукавов, оставлявшее за своими пределами грудь и ноги. На ней были черные туфли на каблуках с фальшиво-бриллиантовыми пряжками, бриллиантовые сережки и золотое колье с бриллиантами на белоснежной груди. Бриллианты в ушах и на шее сразу же внушили мне мысль, что пряжки на туфлях тоже бриллиантовые. Склонялась блондинка над открытой дверцей заднего сиденья «Кадиллака-41». На асфальт свешивались мужские ноги в помятых брюках. Блондинка то и дело произносила одно и то же неприличное слово, каждый раз взывая: «Томми!»

— Вам нужна помощь, мисс Мертон? — поинтересовался Нокс.

Дамочка распрямилась. На ее худом, остреньком личике не было ни малейшего следа смущения — только досада и расстройство. Откинув рукой волосы с лица, она сказала:

— Ой, Эл! Не поможешь мне запихнуть Томми обратно в машину? Он вырубился, а одной мне с ним не справиться — тяжелый такой.

Нокс направился к машине, и мисс Мертон посторонилась, чтобы пропустить его. Она посмотрела на меня и заговорщицки мне улыбнулась.

— Привет, — сказала она мне, но я ничего не ответил.

Она улыбнулась шире, и мне это не понравилось.

Пыхтя и бормоча что-то себе под нос, Нокс запихнул ноги Томми в машину и захлопнул дверцу.

— Ну вот, готово, мисс Мертон.

Она повернулась к нему и с недовольным видом проговорила:

— Неужели Томми думает, я буду вечно носиться с ним, подтирать за ним повсюду?

— Нет, ну что вы, мэм… — сказал Нокс.

Мисс Мертон снова посмотрела на меня, одарила новой улыбкой, потом открыла переднюю дверцу и уселась за руль. Нокс смотрел на меня и молчал, пока «кадиллак» заводился и трогался с места. Только когда машина исчезла из виду, он проговорил тихо-тихо, почти себе под нос:

— Вера Мертон. Дочка Дэниэла Мертона. Всегда первым делом едет сюда, когда влипает в какие-нибудь неприятности. А сынуля обычно даже до конца не дотягивает. Вот и вчера, видать, тоже где-то нарезался до бессознательного состояния. — И, картинно закатив глаза, прибавил, качая головой: — Начальство… Да?

— Да. Начальство, — сказал я.

Он весело хохотнул и похлопал меня по спине.

— Я тебе так скажу: это место просто кишит чокнутыми. Ну ладно, пошли ко мне в кабинет, я введу тебя в курс дела.

Глава 2

В обшитой деревянными панелями приемной службы охраны стоял металлический канцелярский стол с двумя телефонными аппаратами, настольной лампой с зеленым абажуром, настольными часами, чернильным прибором, перекидным календарем и отрывным блокнотом для записей. Перед столом вдоль стены выстроились три оранжевых кресла, по-видимому, когда-то служивших киносъемочным реквизитом. Сидевший за столом темноволосый мужчина с холеными усами только мельком глянул на нас и сразу снова уткнулся в свои бумаги, а Нокс направился дальше, к двери с табличкой «Посторонним вход воспрещен». Дверь эта вела в коридор, в который выходили еще три помещения. Комната для инструктажа с четырьмя столами, двумя диванчиками и черной доской на стене. Второе помещение представляло собой что-то вроде кухни с огромным столом посередине и по меньшей мере тремя кофеварочными машинами. Нокс проследовал в третью комнату, отличавшуюся от первой только наличием фотографий Нокса на стене. На этих фото Нокс был заснят с разными кинозвездами, а также еще во времена, когда мы с ним оба служили в полиции, и во времена, когда Нокс работал в окружной прокуратуре и выглядел тогда более стройным и поджарым, чем сейчас.

— Закрой дверь, — сказал он, садясь за стол.

Я закрыл дверь и сел на стул перед ним.

— Ты уж извини за этого парнишку на проходной. У нас такая тут текучесть кадров, и работают либо копы на пенсии, либо такие вот мальчишки зеленые. Старичье духоты в будке не выдерживает, поэтому ставим туда молодых. Здесь большую часть работы мои ребята делают.

Я сказал, что на парнишку не обижаюсь, и Нокс, кивнув и попыхтев через верхнюю губу, сразу приступил к делу.

— Хочу сразу предупредить: работенка, которую я тебе предлагаю, вообще убогая. Убогая, зато платят хорошо, и никаких особых хлопот. И мне нужен именно такой человек, которому я могу доверять.

— Я возьму сколько обычно, не больше.

Он покачал головой:

— Нет, я положу тебе пятьдесят в день. Ну и компенсация затрат, конечно. Это кинобизнес, и здесь принято брать столько, сколько дают.

— Ну ладно, оставим эту тему, — сказал я. — А что за работа?

Снова попыхтев через верхнюю губу, он покачался на своем стуле, потирая пальцами раскрытый блокнот, словно ища на нем шероховатости. Ему не хотелось говорить. Говорить означало раскрыть подробности, еще не получив согласия. Наконец, шлепнув ладонью по столу, он сказал:

— Ну, ты уже видел, с какого рода вещами мне тут приходится иметь дело. Эти киношники живут совсем в другом мире, чем такие парни, как мы с тобой.

— А, то есть не так, как пишут о них в «Лайф»? Ты ж видел эти публикации? Богги собственными руками построил себе крыльцо, а Гарбо сама шьет себе наряды. — Эти мои слова вызвали у Нокса усмешку, и я прибавил: — Но они любят, ненавидят и умирают так же, как и все остальные. Разве нет?

— Это, конечно, так, только они делают это под звуки скрипочек и с дико помпезным видом. — Он снова шлепнул ладонью по столу. — Если у тебя после службы в полиции еще осталось какое-то чувство собственного достоинства, то здесь его выколотят из тебя в два счета. Тебе что-нибудь известно о Хлое Роуз?

— Видел ее картины, — сказал я.

— Так вот она умудряется в жизни изображать такую же капризную красавицу, как и в своих картинах. А теперь мы и вовсе стали думать, что она умом тронулась.

— А что она сделала?

— Да ничего особенно нового. Все те же слезные истерики и какие-то совершенно сумасшедшие требования, и отказ от работы — ну, в общем, все, что мы обычно получаем тут от женщин-кинозвезд, включая тех, кто приносит киностудии гораздо меньше денег, чем Хлоя Роуз. Но она теперь вообразила, что ее кто-то преследует. Все время нервничает из-за этого, так что это стало сказываться на съемочном процессе. У студии с ней контракт подписан на пять лет, и закончится он только через три года, так что люди тут обеспокоены не на шутку.

— Обеспокоены чем? Что ее на самом деле кто-то преследует или что она думает, что ее кто-то преследует?

— Думает. — Он побарабанил пальцами по столу. — Может, ее и правда кто-то преследует, я не знаю. Но я склонен в этом сомневаться. Они же тут все параноики. Это у них от самомнения. Но я все равно провел с ней беседу и умудрился как-то убедить ее, что все держу под контролем и что здесь нет посторонних людей. Хотя, по правде сказать, посторонних у нас тут пруд пруди. Только поспеваем выводить за проходную.

— Ну а я-то что должен буду делать?

— Просто последи за ней, когда она не на съемках. Подежурь ночью возле ее дома.

— Так тебе нужен телохранитель. Я не телохранитель.

— Нет, не телохранитель, это другая работа. Я же сказал, она просто думает, что ее кто-то преследует. Поэтому тебе надо просто сделать так, чтобы она успокоилась. Ради съемочного процесса.

— То есть я должен устроить за ней слежку, чтобы она успокоилась насчет того, что кто-то устраивает за ней слежку?

Откинувшись на спинку кресла, Нокс развел руками:

— Ну, брат, это шоу-бизнес.

— Ладно, давай вернемся к таинственному преследователю мисс Роуз. Это ведь мужчина, не так ли?

— Она утверждает, что мужчина.

— Ты сказал, будто тебе удалось убедить ее, что на территории киностудии не бывает посторонних. Но как знать? Может, ее преследователь как раз не из посторонних.

— Может быть. Но ей ты об этом не говори. Она, похоже, об этом еще не думала.

— А как он выглядит?

— Как всякий обычный человек, если верить ее описаниям. Среднего роста, темные волосы, среднее телосложение. Ну, это ты у нее сам спросишь, она тебя просветит.

— И она видела его на киностудии?

— На киностудии и за ее пределами. — Он подался вперед. — Но это если верить ей. Я же говорил тебе, здесь ее никто не преследует. У нее просто крыша поехала. Несколько раз закатывала такие истерики!.. А ее личная жизнь хуже, чем в дешевом бабском романе.

Я вопросительно изогнул брови.

Он набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул.

— Ее муж — Шем Розенкранц. — Лет десять-пятнадцать назад его книги пользовались в Нью-Йорке большой популярностью, но последние несколько лет он ошивается здесь, правда, без особого толка. Без особого толка — потому что он больше трется вокруг актрисулек и даже не удосуживается скрывать это от своей жены. Картина, над которой они работают сейчас, снимается по его сценарию, но только потому, что там снимается его жена. И при этом он все равно крутит роман с молоденькой актрисой Мэнди Эрхардт. А режиссер Стёрджен имеет виды на Роуз, ну, то есть на миссис Розенкранц. У них даже могло бы что-то выйти, если бы она тоже захотела, только…

— Ты уверен, что он непричастен к этому делу?

— Кто? Стёрджен? Да ну, нет. Стёрджен ведет себя безупречно. И у него для этого есть основания. У него последние три фильма развалились в процессе съемок, так что если он не докажет, что способен хоть что-нибудь в своей жизни довести до конца, то просто умоется и все.

Я молчал, переваривая полученную информацию, потом спросил:

— Это все?

— А этого недостаточно?

— Ну а какие-то бывшие ухажеры могут ходить за ней по пятам?

— Да никто не ходит за ней по пятам! — процедил сквозь зубы Нокс.

— Не, ну, я так просто спросил. Для создания общей картины.

Нокс расхохотался.

— А ты ни чуточки не изменился. По-прежнему относишься к каждой работе как к настоящему расследованию.

— Ну а как еще относиться, если мне сказали, что за работу заплатят?

— Это киностудия, парень. Нам всем здесь платят за создание видимости работы.

— Во, а я-то, дурак, пытаюсь делать все как положено.

— Ты так ничему и не научился, когда тебя выгнали из полиции?

— Ну почему, я, например, понял, что закон — это та штука, о которой пишут в книгах.

Он вскинул руки ладонями наружу.

— Ладно, ладно, я же не прошу тебя идти на сделку с совестью. Я только хочу, чтобы ты посидел, поговорил с нашей кинозвездой, выслушал ее версию, записал все обстоятельно, а потом объяснил, что ей не о чем беспокоиться. И ты свободен, гуляй на все четыре стороны. Это всего на несколько дней, пока не закончатся съемки.

— Ох, не нравится мне это. Не нравится, что тебе нужен телохранитель, а ты почему-то обратился ко мне. Мне не нравится работа, которую и работой-то нельзя считать, — выслеживать человека, которого, может, и не существует вовсе, только чтобы какая-то там актриса успокоилась. Отправь ее к доктору.

На лице его появились признаки надвигающейся бури.

— Нет, я уже выложил тебе тут все наше грязное белье! — сказал он, хлопнув руками по столу. — Рассказал больше, чем положено!

— Ты не рассказал мне ничего такого, чего я не нашел бы в гламурных журналах.

— Ну ладно тебе, Фостер, давай соглашайся! Что с тобой такое? Это же легкие деньги! Где еще ты найдешь такое место, где бы платили по пятьдесят долларов в день? С каких это пор ты стал отказываться от таких предложений?

— Я не сказал, что отказываюсь, я только сказал, что мне это не нравится.

Я заметил, как мускулы его лица расслабились. Он улыбнулся и кивнул. Бедный Нокс, ему приходилось постоянно быть настороже, в напряжении. А с такой жизнью в любой момент из-за какой-нибудь мелочи может хватить удар.

Он встал, и его стул на колесиках, освободившись от тяжести, немного откатился назад.

— Я раскрыл тебе несколько фактов, о которых не говорят в этих гламурных журналах. Остальное, я уверен, ты выяснишь сам. Если б я не знал, как ты всегда осмотрителен и осторожен…

Да, уж кто-кто, а Нокс действительно знал. В нашу с ним бытность полицейскими он далеко не раз мог лишиться работы, если б не моя осмотрительность и осторожность.

— Ну, тогда пошли, познакомишься со своей клиенткой, — сказал он.

Я тоже поднялся и пропустил его к двери первым, сказав:

— Эл, мой клиент — ты.

Он открыл дверь.

— Ну хотя бы сделай вид, изобрази восторг от того, что тебя знакомят с кинозвездой.

Глава 3

Первый раз я увидел ее «живьем» издалека, и она была верхом. Худенькая, насколько мне удалось разглядеть; такое впечатление, что весила меньше седла, на котором сидела. Одета в кожаную ковбойскую курточку с бахромой поверх клетчатого синего платья, чей подол никоим образом не скрывал черных туфель с перепонками, которые, как я подозреваю, киношники потом просто вырезали из кадра. Ее знаменитые роскошные темные волосы были большей частью скрыты под ковбойской шляпой. Она сидела в седле боком, но поводья держала как заправский наездник. Лица ее издали было почти не разглядеть, с таким же успехом на ее месте могла быть любая неизвестная актрисулька в том же костюме. Но, приблизившись, я понял, что она выглядит в точности так, как на всех своих плакатах, афишах и журнальных фотографиях. Не как женщина, а как звезда. Как Хлоя Роуз.

Припарковав гольф-карт на пригородной улочке, мы пошли пешком в сторону «Олд-Уэст». По обочинам грязной дороги отрезком длиной в футбольное поле тянулись декорации. Разношерстные деревянные фасады. Раскрашенные и нераскрашенные. С разнообразными вывесками — «Салун», «Аптека», «Тюрьма». Неплохие, в общем-то, фасады, если закрыть глаза и подключить воображение.

Около декораций нам встретилось порядка пятнадцати человек — тренер по верховой езде, режиссер, помощник режиссера, гример, электрик и какие-то люди, не пойми чем занятые. Еще одна девушка в ковбойском наряде и мужчина в мятом костюме орали друг на друга, стоя под козырьком бакалейной лавки. Рядом с отсутствующим видом топтался ребенок лет одиннадцати-двенадцати.

— Ты бы не забывалась! — кричал мужчина. — Вспомнила бы лучше, кто тебя сделал!

— Ой, это кто у нас тут говорит? Пьянь забулдыжная, живущая за счет жены!

— Да ты-то лучше, что ли? Сама живешь за счет моей жены! — Так я понял, что вижу перед собой того самого Шема Розенкранца. — Мы все тут живем за счет Клотильды, так что не надо. Я прошу тебя всего лишь об одном маленьком одолжении — чтобы ты приглядела за ребенком всего несколько часов. Потому что мне надо работать!

Девушка яростно сжала кулачки за спиной.

— Только и слышу каждый раз: Мэнди, сделай то, Мэнди, сделай это! Да я с тобой уже с лихвой расплатилась! Или тебя не удовлетворили мои услуги?

В этот момент подъехавшая Хлоя Роуз, чуть не сбив с ног режиссера, резко осадила лошадь и направила ее легким галопом в сторону ссорящейся парочки. Те притихли и уставились на нее. Мальчик отступил назад.

— Неужели ты не можешь хотя бы здесь не выставлять этого напоказ? — проговорила она с французским акцентом.

Розенкранц начал мямлить что-то в ответ, но Хлоя Роуз, развернув лошадь, пустила ее почти галопом, так и не сбавив скорости до самого конца декораций «Олд Уэст». Розенкранц побежал за ней в облаке пыли, вздымаемой лошадиными копытами. Когда он пробегал мимо Стёрджена, тот посмотрел на него с укоризной и досадой, чуть ли не со слезами в глазах. Розенкранц на бегу сделал ему успокаивающий жест.

Повернувшись ко мне, Нокс сказал:

— Подожди здесь. Возможно, сейчас не самый лучший момент.

— Думаешь? — спросил я.

Нокс направился к помощнику режиссера, который, энергично мотая головой, что-то втолковывал оператору.

Я остался стоять рядом с девушкой и мальчиком и от скуки принялся ее разглядывать. Ее рыжевато-каштановые волнистые волосы были слишком идеальными для натуральных. Худое угловатое лицо было миловидным только при взгляде анфас, но никак не в профиль. Когда она злилась, как это было в ту минуту, лицо ее как-то неприятно сморщивалось. Нокс заранее предупредил меня, чтобы я не задавал на съемочной площадке никаких вопросов, но мне не удалось справиться со старой привычкой, и я сказал ей:

— Мисс Эрхардт? Я — Денис Фостер. Меня интересуют любые свидетельства каких-либо необычных происшествий на территории киностудии. Вы не видели каких-нибудь посторонних людей? Кого-нибудь, кому не положено находиться здесь. Или, допустим, положено, но на киностудии, а не на самой съемочной площадке.

Пока я говорил все это, она даже не обернулась в мою сторону — так и продолжала стоять, сердито подбоченясь.

— Да здесь столько народу толчется, как тут узнаешь, кто из них кто? — ответила она.

— То есть вы не замечали ничего подозрительного?

— Послушайте, обратитесь к кому-нибудь другому. Я работаю!

— Я это вижу.

Только тут она удостоила меня взглядом.

— Это что, шутка была сейчас? Тогда сказали бы хоть, когда я должна рассмеяться.

— Ну вот сейчас можете рассмеяться.

Она презрительно фыркнула:

— Эй, поосторожнее, мистер, не то я позову охрану.

Я кивнул на Эла Нокса, разговаривавшего с помощником режиссера.

— Вот это начальник охраны. Я пришел вместе с ним. Или вы и этого не заметили?

— Да плевать мне, с кем вы пришли!

— То есть вы никого вообще не замечаете? Так?

— Почему, замечаю. Сегодня здесь был почтальон, молочник, мороженщик, священник, репортер из газеты и какая-то говорящая корова.

Последние ее слова вызвали у стоявшего рядом мальчика изумленный возглас.

Я посмотрел на него, потом снова на нее.

— Понятно, — сказал я. — То есть ничего особенного, о чем вы хотели бы поговорить. Ну, во всяком случае, поговорить со мной.

— Послушайте, вам что, платят за то, что вы вот так умничаете?

— Платят, но недостаточно.

— А кстати, зачем все это? Это из-за Хлои, что ли?

Я промолчал.

— Да эта Хлоя боится собственной тени. Вы только посмотрите, сколько времени мы здесь тратим впустую только из-за того, что нечто омрачает ее нежную натуру.

— Интересно, что бы это такое могло быть?

— А вы не знаете? Да идите вы на… вместе со своей Хлоей!

— Ой, ну что уж вы так-то, при детях, — сказал я.

Она скрестила руки на груди и демонстративно повернулась ко мне спиной. Я заметил, что мальчик смотрит на меня, и улыбнулся ему, но лицо его осталось бесстрастно-невыразительным.

— А ты не видел здесь каких-нибудь посторонних людей? — спросил я у него.

— Вот вас вижу, — сказал он.

Я кивнул, сообразив, что сам нарвался на такой ответ, и оглянулся, ища глазами Нокса.

Тот уже шел ко мне. Встретившись со мной взглядом, он поджал губы и безнадежно махнул рукой.

— Не выпала фишка. Они еще будут снимать сейчас. Стёрджен взял лошадь строго на время, еще два часа работы.

— Ну тогда я позже с ней встречусь.

— Просто я хотел представить вас друг другу, — сказал он. — Ну а раз так, давай тогда сам тут шуруй.

— Попробую, — согласился я. Мы к тому времени уже вернулись к гольф-карту.

— Только помни об осторожности. Мы эту историю не разглашаем, — предупредил он, забираясь на водительское сиденье.

— Ага, я заметил, как вы не разглашаете. Эта Мэнди, похоже, уже в курсе. Говорит, что у Хлои паранойя.

— Ты зачем разговаривал с Мэнди? Я же просил тебя воздержаться от вопросов.

Эту его реплику я проигнорировал и спросил:

— А ребенок что, так и ходит за Розенкранцем?

— Да. Он у него от первой жены, как я понял. Приехал с востока погостить к папе.

— И как к этому относится Хлоя?

Он собрался ответить, но в этот момент кто-то крикнул: «Тишина на площадке!», и он умолк, жестом призвав меня сделать то же самое. На съемочной площадке все заняли свои места, стараясь не шаркать ногами и даже не кашлянуть, режиссер встал позади оператора, и Хлоя Роуз снова красиво проскакала в седле на фоне декораций, после чего все снова ожили и зашевелились.

— У меня до сих пор не укладывается в голове, как эти маленькие декорации выглядят потом такими большими на экране, — сказал Нокс.

Тут мы увидели, что в нашу сторону несется как ужаленная Мэнди Эрхардт, а за ней по пятам мальчишка.

— Может, они уже закончили? — сказал Нокс и высунулся из гольф-карта. — Эй, Мэнди! Ну что они там, заканчивают?

— Нет, — бросила на бегу Мэнди. — Просто мне, видите ли, надо купить мальчику леденец, потому что, кроме меня, этим больше некому заняться!

— Можешь и мне тоже купить одну штучку! — крикнул ей вдогонку Нокс.

Она, не оборачиваясь, выставила вверх палец. Мальчишка старался не отставать от нее.

— Ну вот, убежала. А ведь мы могли подвезти ее, — сказал Нокс, заводя гольф-карт.

Развернувшись, мы покатили по Мэйн-стрит и ярдов через пятьдесят выехали на Чикаго-стрит, а потом на какую-то земляную дорогу, огибавшую «средневековый» замок.

— Послушай, Нокс, а что же здесь все-таки происходит на самом деле? Может, как-то прояснишь ситуацию?

На его лице сложилась оскорбленная гримаса.

— То есть почему бы мне не быть с тобою откровенным?

— Ну, не знаю. Просто интересно, зачем студии понадобилось нанимать частного «перца», когда у нее есть собственная служба безопасности?

— «Служба»? Ой, да не смеши! Я, два отставных копа и парочка парнишек, которые еще даже не бреются. Вот тебе и вся служба. И наша задача обеспечивать безопасность на территории студии, а не круглосуточную охрану отдельно взятой актрисы.

— Подожди, так мне предлагается обеспечивать ее охрану или только душевное спокойствие? Напомни, я что-то запутался.

— Ой, да ладно тебе. Деньги же получишь, радоваться надо.

— Нет, хорошо, если ты прав, и Роуз просто напугалась безо всякой причины. А вдруг ее правда преследуют и с ней что-то случится во время моей вахты?

Нокс только отмахнулся, давая понять, что ничего случиться не может.

Я сам не мог понять, почему так упираюсь, почему начал наседать на него с этими вопросами. Ведь нанимает не кто-нибудь, а киностудия. И другие клиенты мне тоже частенько врали и далеко не все выкладывали начистоту. Наверное, больше всего раздражало то, что меня пытается обманывать мой старый друг.

Мы ехали по территории киностудии, и шум сновавшего здесь всевозможного транспорта сливался с шумом бульвара за оградой.

Какое-то время мы молчали, потом Нокс, не отрывая глаз от дороги, сказал:

— Просто приди сегодня вечером домой к Розенкранцам. Я покажу тебе на карте, где это находится. Она будет ждать тебя.

Я молча кивнул.

Через некоторое время Нокс сам продолжил разговор.

— А эта Мэнди вроде злая была, да? — сказал он, пытливо глянув на меня и усмехнувшись. Он спешил дать мне понять, что мы снова друзья и что он не имел в виду «ничего личного». — Ругалась там с Розенкранцем прямо при его жене?

— Ну ты же знаешь, какие они, эти творческие люди. Они творческие во всем.

— А Стёрджен тоже дал волю своим шаловливым ручонкам, когда сажал Роуз на лошадь.

Мы подрулили к зданию офиса службы безопасности, и я сказал, вылезая из гольф-карта:

— Да ладно тебе, хватит сплетничать.

Гольф-карт слегка подпрыгнул, освободившись от тяжести, когда Нокс тоже выпрыгнул на асфальт. Он полез в карман и протянул мне пять двадцатидолларовых купюр — мою зарплату.

Я взял деньги, потом спросил:

— А кто у них там в главной мужской роли? Я что-то никого из актеров-мужчин не видел на съемочной площадке.

— Джон Старк. Он сегодня не участвует в сценах. Наверное, на яхте своей торчит. А почему ты спрашиваешь?

— Ну так, на всякий случай. Подумал, что и его не стоит упускать из поля зрения в связи с происходящим.

Складки на лбу Нокса снова угрожающе сдвинулись.

— Значит, так: никаких вопросов не задавать! Понял? Запомни: это не расследование, а спектакль. Просто старайся выглядеть мило перед камерой.

— Хорошо, — поспешил успокоить его я.

Но мои слова, кажется, не развеяли его тревог.

— Я ведь могу на тебя положиться, да, Фостер?

Я кивнул, улыбнулся и тоже соврал:

— Да. Конечно можешь.

Глава 4

В моем распоряжении было несколько свободных часов, поэтому я вернулся в свою машину и поехал на запад, в сторону Соммерсет. Я опустил стекла, и в лицо сразу ударил ветер, от которого рубашка на мне стала хлопать, а галстук приплясывать. Когда дома поредели и между ними потянулись поля, я свернул к югу, на Монтгомери, откуда начинался спуск в район Сан-Анджелинос, именуемый в просторечии Сосо, а у риелторов получивший название «Безнадега». Несмотря на противоречивость названия, это была вполне симпатичная местность с добротными большими домами в викторианском стиле, где любило селиться в начале своей карьеры предыдущее поколение голливудских кинозвезд. Удивляло только, что Хлоя Роуз со своим мужем-писателем так и не переехала никуда отсюда за все те годы уже после того, как шампанское перестало считаться у нее лучшим французским импортным товаром в Америке.

Я свернул на Хайлон-Драйв. Розенкранцы жили на углу Монтгомери и Хайлон в домике средней величины. Со стороны Монтгомери владение было огорожено живой изгородью высотою в два этажа, что создавало ощущение уединенности, хотя открытая лужайка перед домом просто выходила на улицу. Проехав мимо до конца квартала, я развернулся, проехал немного назад, припарковался в трех домах от Розенкранцев и, сунув руки в карманы, направился к их дому пешком.

Их построенный в викторианском стиле домик пурпурного цвета с обилием контрастно-белых витиеватых завитушек выглядел совсем не в духе Западного побережья. Широченные белые колонны главного входа выглядели внушительно и вполне могли бросить вызов самому Самсону. На открытой веранде — плетеная мебель с промокшими от дождя подушками, которой явно давно никто не пользовался. По-видимому, обитатели дома, если и принимали солнечные ванны, то на заднем крыльце, подальше от постороннего глаза.

Клумбы были такими же безвкусными, как и сам дом, хотя садовник, разбивший их, возможно, так не считал. Крокусы, лилии, нарциссы и еще какие-то цветы, чьих названий я не знал, росли на закругленных в форме почек клумбах по обе стороны дорожки. Стоявший в сторонке гараж был, судя по всему, более поздней пристройкой. Выкрашен он был также в пурпурный и белый цвета, но больше смахивал на сарай. Сквозь открытую дверь виднелась темно-бордовая «ла саль» и свободное место для второй машины.

С заднего двора дом выглядел почти так же, как с фасада, только клумбы здесь были выложены в форме крыльев бабочки. На лужайке работал вращающийся разбрызгиватель. Дождевика у меня с собой не было, поэтому я решил пока не соваться на задний двор, а осмотреть сначала гараж. Он был установлен на залитой цементом площадке, выглядевшей безукоризненно чистой — на пустовавшем месте для второй машины я не заметил ни одного масляного пятнышка. На стенных крючках висели всевозможные инструменты. На верстаке в дальнем углу стояли в рядок банки с гвоздями, шурупами, болтами, петлями и прочим скобяным товаром. Я подошел к машине и открыл дверцу. Машина была зарегистрирована на Клотильду-ма-Флёр Розенкранц, и я как раз задумался над тем, почему она предпочла воспользоваться своим сценическим именем, когда услышал сзади мужской голос:

— Может, хватит уже?

Я вылез из машины, оставив дверцу открытой. На пороге гаража стоял низенький коренастый мексиканец. Красная бархатная курточка была ему великовата в плечах, но штаны с отворотами внизу были впору. Волосы зачесаны назад и набриолинены. Он был молод, но достаточно взрослый — настолько, что вполне мог врезать вам хорошенько, однако не настолько, чтобы отделать вас в пух и прах. В общем, обычный мексиканец среднего возраста. «Люгер» в его правой руке также давал ему чуточку больше шансов.

Я сделал так, чтобы ему было видно мои руки, и сказал:

— А ты знаешь, что опасно направлять такую штуку на человека?

— Ты кто? — спросил он практически без акцента.

— Спокойно! Меня зовут Деннис Фостер, и я работаю на мисс Роуз.

— На Розенкранцев работаю только я, а тебя что-то не знаю.

— Меня только сегодня наняли, на студии, — объяснил я.

Продолжая наставлять на меня дуло пистолета, он сказал:

— Да? Попробуй соврать что-нибудь получше.

— Да мне незачем врать, это правда! А ты не мог бы отвести пистолет куда-нибудь в другую сторону? У меня в костюме есть все необходимые отверстия, и других, знаешь ли, не нужно.

— А ну отойди от машины! Захлопни дверцу и вали отсюда, пока я не вызвал полицию!

— Да понял я, понял! У тебя пистолет, и я буду делать, что ты скажешь. Но если ты в меня выстрелишь, как думаешь, на чьей стороне будет полиция?

Его смуглое лицо омрачилось.

— Послушай, мы с тобой работаем на одних и тех же людей, так зачем нам ссориться?

— Я действую по инструкции, — сказал он. — Мисс Роуз мне четко разъяснила: я должен следить за тем, чтобы сюда не проник никто посторонний. И вот я вижу тебя в ее машине. Как это, по-твоему, выглядит?

— Нормально выглядит. Меня на студии для того же наняли. Следить за тем, чтобы сюда не проник никто посторонний. Я частный детектив.

Эти мои слова его не убедили.

— Не знаю, мне никто не говорил, что сюда припрется какой-то хрен…

— Ну, может, ты просто не в курсе, может, тебя не во все посвящают? И вообще, может, это мне следует спросить, кто ты такой? Откуда я знаю, работаешь ты на Розенкранцев или нет?

Это ему не понравилось, и он воскликнул:

— А ну проваливай отсюда! — Увидев, что я не шелохнулся, он повторил, повысив голос: — Я сказал, вали отсюда!

— Ну да, конечно, если у них есть ты, то зачем им нанимать еще какого-то хрена? Ты же явно крут, независимо от того, с какой ноги встал.

— Хватит болтать! — Он помотал пистолетом в воздухе, напомнив мне о его существовании.

— Слушай, хочешь, я покажу тебе свою лицензию? Вот, смотри: я лезу за бумажником.

Когда я полез в карман, он напрягся еще больше, а я, достав лицензию, выставил ее фотографией вперед.

Он приблизился на несколько шагов и, держа пистолет подальше от меня, взял у меня лицензию. Потом вернулся на свое первоначальное место и уже там стал разглядывать мои документы.

— Это ничего не доказывает. Ты мог взять эту бляху где угодно, но даже если она твоя, в ней все равно не сказано, на кого ты работаешь.

В знак полного поражения я поднял руки.

— Ты прав. Откуда ж мне было знать, что вы, мексиканцы, бываете такими умными? Я думал, вы можете только песни петь да за стойкой бара работать.

— По-твоему, это смешно? — Теперь, когда он разозлился, появился и акцент.

— Да чего уж тут смешного! — сказал я. — Слушай, если ты уберешь свою пукалку и отдашь мне мои документы, я уберусь восвояси. Мы можем все уладить потом, когда твой хозяин будет дома.

Он немного отвел в сторону пистолет, но не опустил его.

— А мои документы?

Он швырнул мне мою лицензию, я поймал ее и убрал в карман.

— Убирайся, — приказал он.

С задранными над головой руками, оставив дверцу «ла саль» открытой, я протиснулся к выходу. Он наблюдал за мной, наведя на меня пистолет. То есть так и не расслабился.

Когда я снова оказался на ярком солнце, мексиканец словно растворился в сумраке гаража. Но я подозревал, что он все еще держит меня на прицеле. Я гадал, каковы могут быть его обязанности в доме. Не водитель отсутствующей машины и, судя по одежде, не садовник. А вот сторожевой пес из него получался отличный. Я даже удивился, зачем им понадобился еще и я.

Орошатель лужайки перестал работать, и теперь вокруг дома воцарилась тишина, лишь изредка нарушаемая обычными звуками улицы. Вообще это был милый район — спокойный и «ненавороченный». Я не спеша шагал по дорожке, предоставляя мексиканцу возможность перекинуть свой гнев на что-нибудь еще. Я слышал, как захлопнулась дверца машины и как потом закрылась дверь гаража. Когда я вышел на улицу, там не было ни души. Весь район казался застывшей декорацией. Я направился к своей машине, сел в нее и завел мотор.

Глава 5

На холмах к северу от Соммерсет жили те, кто побогаче. В каждом третьем дворе здесь работали бригады ландшафтных дизайнеров в парусиновых комбинезонах и банданах — и это только в тех дворах, что были видны с улицы. А так в половине здешних домов за высокими стенами или живой изгородью наверняка трудились садовники. Это были «зимние дворцы» голливудской элиты — громадные особняки в испанском стиле, чье время постройки восходило к эпохе тишины, и солидные дома в южном плантаторском стиле почти вперемешку с вычурными хоромами нуворишей. Наверное, здешние обитатели как-то соревновались между собой в роскоши, но стороннему глазу весь квартал представал как жилье тех, у кого есть деньги. Хотя самим богатеям их хоромы наверняка казались слишком тонкой гранью, отгораживающей их от простых народных масс.

Проехав в глубь квартала, я остановился на обочине в тени живой изгороди, не выключая мотора. Не прошло и пяти минут, как на дороге появился экскурсионный автобус с открытым верхом, экскурсовод в мегафон указывал туристам на дома кинозвезд. Я пристроился впереди автобуса, чтобы слышать бодрый голос экскурсовода, потчующего завороженных слушателей сплетнями месячной давности, обычно вызывающими оживленный интерес у приезжих. Автобус медленно катил по узкой извилистой улочке, намереваясь не упустить ни дюйма мостовой, освященной магией сказочного киномира. Когда экскурсовод наконец упомянул имя Джона Старка, я нажал на тормоз и пропустил автобус вперед. Я был рад избавиться от него — денек и без того выдался изматывающий.

Дом Старка был хорошо виден с улицы. Просторная зеленая лужайка тянулась к нему от улицы вверх по склону. Круговая подъездная дорожка с улицы была не видна, отчего создавалось впечатление, что лужайка подступает к самым дверям дома. По обе стороны от главного входа архитектор водрузил две белые колонны, по-видимому, сочтя, что они придадут фронтону античности, на самом же деле выглядело это как фон на пятидолларовой купюре. Сам дом из-за этих колонн казался каким-то совсем уж маленьким. Он был выкрашен в белый цвет, а декоративные крылатые наличники на окнах — в черный. Такому дому очень подошла бы горящая свечка в каждом окне на Рождество и огромный венок на входной двери. Это было скромное жилище — комнат на тридцать.

Я подъехал к самому входу. Единственная ступенька вела на крыльцо из монолитной плиты. Я позвонил в дверь и услы шал, как внутри звякнул колокольчик. Яркий свет фонаря над входной дверью лупил прямо в лицо, и мне пришлось отворачиваться, пока я ждал, когда ко мне кто-нибудь вый дет.

Я уже снова потянулся к кнопке звонка, когда дверь открылась. На пороге стоял красивый парень с роскошной шевелюрой и идеальным, прямо-таки бронзовым загаром. Взрослый подбородок, взрослые глаза, и все же в его облике было что-то мальчишеское. То ли слишком чистая свежая кожа и намек на юношеский пушок на щеках, то ли гибкое, тонкое тело. На нем были голубые костюмные брюки, но ни пиджака, ни галстука. И было трудно вообще понять, кто он — гость или кто-то из прислуги. На лице его отобразилось легкое раздражение, когда он сказал:

— Да? Я вас слушаю.

— Я — Деннис Фостер. — Я протянул ему свою визитную карточку, но он ее не взял. — Меня наняли на студии по вопросам безопасности, и я хотел бы задать мистеру Старку кое-какие вопросы.

Выражение лица его сменилось на скучающее, и он, не проронив ни слова, закрыл перед моим носом дверь.

Поначалу опешив, я стал раздумывать над тем, не позвонить ли снова. Парень ведь так и не сказал, дома Старк или нет. Потом я обернулся и посмотрел назад на лужайку. Там не было никогошеньки.

Пока я размышлял над тем, как мне поступить, дверь снова открылась. На пороге стоял все тот же парень, только теперь скуку выражало не только его лицо, но и все тело, поэтому я решил, что он не может быть кем-то из прислуги. Посторонившись, он поманил меня рукой и сказал:

— Давайте, проходите.

Я переступил через порог, и он закрыл за мной дверь. Потолок в холле высоким сводом уходил под самую крышу. Пол был выложен серым мрамором, от которого исходило ощущение прохлады. Холл был просторным — можно собаку выгулять, не выходя из дома. По бокам — два огромных арочных проема, и почти от самого входа — массивная мраморная лестница, после первого марша расходящаяся направо и налево. Аккуратно обойдя меня, он направился к дальнему из арочных проемов. Шаги его эхом отдавались под сводами.

— А вы тут, я смотрю, не больно-то озабочены безопасностью, — заметил я.

— Да кому надо сюда соваться?

— А прислуга что же? Проблемы с ней?

Проигнорировав этот вопрос, он повел меня через желто-белую гостиную, через музыкальный зал с деревянными жалюзи на двух стенах от пола до потолка и потом через небольшую дверку вывел меня на крохотную верандочку.

— Вот, к тебе пришли, Джонни. — Молодой человек небрежно махнул рукой в мою сторону. Он прислонился к одной из белых колонн и скрестил на груди руки. Нет, этот парень, определенно, не был здесь прислугой.

Джонни Старк, любимец миллионов, в бермудах и лимонно-желтой рубашке, отдыхал в белом плетеном кресле, положив ноги на такой же точно белый плетеный диванчик. Рядом на полу аккуратно стояли кожаные сандалии. Его темные волосы, мужественный подбородок и белоснежные зубы были так же идеальны, как на экране. Он даже не казался меньше, чем на экране. На коленях его лежала раскрытая рукопись сценария. В стакане на журнальном столике был то ли холодный чай с лимонным соком, то ли холодный чай с водкой — со своего места мне было трудно разглядеть. Одарив меня широкой улыбкой, он вопросительно вскинул брови.

— Ваш человек доложил вам, зачем я здесь? — спросил я.

Мои слова возмутили молодого человека, стоявшего возле колонны. Боевито подбоченившись, он выпалил:

— Это как вообще понимать?!

— Грег!.. — Старк жестом предложил ему успокоиться, и по этому жесту я все понял.

— Значит, вы все-таки работаете здесь? — спросил я.

Грег негодующе всплеснул руками.

— Джонни!..

— Тише! — одернул его Старк.

Грег снова скрестил руки на груди и постарался изобразить на лице недовольное выражение. А Старк снова одарил меня неотразимой улыбкой, сводящей с ума мужчин и женщин по всей планете.

— Да, мистер Фостер, Грег здесь работает. На кухне. Но вся прислуга сегодня отпущена после обеда. Может, хотите чего-нибудь выпить? У нас обычно не бывает незваных посетителей…

— Даже при отсутствии ворот на въезде?

— Мистер Фостер, ворота у нас есть, только они невидимы и находятся гораздо дальше пределов моей подъездной дорожки.

— Большое спасибо, но я обойдусь без выпивки.

Он безразлично пожал плечами.

— Видите ли, мистер Старк, меня наняли на студии понаблюдать за Хлоей Роуз. Судя по всему, ее кто-то преследует, и она опасается за свою безопасность. Вот я и пытаюсь выяснить, не видел ли кто-нибудь человека, который ее преследует. Вот вы, например, случайно не видели никого постороннего на студии?

— Ну, в киносъемочном процессе так много людей участвует…

— Я имею в виду того, кто работает на студии, но не участвует в съемках вашей картины, или кого-то из вашей съемочной группы, кто мог бы по какой-то причине заставить мисс Роуз нервничать.

Он улыбнулся и посмотрел на Грега, который уже перестал выражать негодование, но по-прежнему стоял, скрестив на груди руки.

— Я сказал что-то смешное?

— А вы с Хлоей уже встречались? — не отвечая на мой вопрос, спросил он.

— Эл Нокс пытался нас познакомить сегодня днем, но не получилось.

На этот раз он рассмеялся, продемонстрировав свои белые зубы.

— Простите, мистер Фостер, просто для того чтобы заставить мисс Роуз нервничать, много не нужно.

— У нее есть причины нервничать?

— Разумеется. Как и у всех нас. У всех у нас есть причины. И у вас, и у меня. Но это не означает, что я нервничаю. А вы?

— Мне бы хотелось, чтобы вы ответили на мой вопрос.

При этих моих словах Грег цокнул языком, дернулся и снова скрестил на груди руки.

Картинно закатив глаза, Старк сказал:

— Нет, я не замечал никого такого на съемочной площадке. Я знаю, что Хлоя считает, что кто-то такой есть, но она никого мне не называла конкретно.

— То есть вы считаете, она все это придумала?

— Она может ошибаться, — дипломатично ответил он, потом перевел дыхание и продолжил: — Вот мне точно угрожали, и меня преследовали. Это цена славы. Но это все-таки случается довольно редко и на самом деле не так страшно. Хлоя просто страдает от излишних страхов.

— Хотите сказать, от нездоровой мнительности?

— У актрис свои тараканы в голове, — сказал он. — А можно спросить, почему на студии решили нанять для защиты Хлои частного детектива, вместо того чтобы просто привлечь собственные силы службы безопасности?

— Это вы спросите на студии, и если получите ответ, то заодно и мне расскажите.

— Вот видишь, Грег, мы уже друзья, — усмехнулся он.

Грег попытался избавиться от мрачной мины на лице, но у него не получилось.

— Что-нибудь еще, мистер Фостер? Или вы только хотели узнать, не видел ли я каких-нибудь подозрительных личностей на съемочной площадке?

— Нет, только это.

— А почему вы не хотите наняться к самой Хлое и, как сделал бы каждый разумный человек, брать деньги с нее?

— Спасибо за совет. — Я наклонился и положил свою визитную карточку на столик рядом с его бокалом. — Уверен, мы еще увидимся. Выход я смогу найти сам.

Я не стал дожидаться, когда кто-либо из них двинется с места, и, выйдя с веранды, направился к выходу. Только слышал, как за спиной у меня Грег запричитал визгливым голоском. Конечно, мне хотелось по дороге быстренько обыскать дом, но в таких больших хоромах личных комнат бывает обычно две-три, не больше, и чтобы найти их, нужно много времени. Поэтому я просто пошел к своей машине и, не нажимая на газ, выкатился по дорожке на улицу.

Глава 6

К семи часам я вернулся к дому Розенкранцев. Вечером дом выглядел так же, как и днем, разве что освещения больше. Не только верхнее освещение, но и подсветка внизу — грибовидные фонарики вдоль дорожки и два мощных прожектора, направленные на лужайку перед домом. С крыши на подъездную дорожку светил еще один прожектор. То есть если бы вы собрались подкрасться к дому Розенкранцев незамеченными, то вам не стоило бы одеваться в черный наряд ночного грабителя.

На этот раз я направился в дом с переднего крыльца. На мне был темно-синий костюм, безукоризненно отглаженная белая рубашка, галстук в красно-голубую полоску, красный носовой платок в нагрудном кармашке и начищенные до блеска кожаные туфли-мокасины. Перед тем, как облачиться во все это, я принял душ и побрился. Было пять минут восьмого, когда дверь открылась передо мной сама — даже звонить не пришлось. На пороге стоял мой утренний знакомый, только на этот раз без пистолета.

— О-о, тебя тоже впустили? Подумать только, я и не знал, что в этом доме так заведено, — сказал я.

— Мистер Фостер, — учтиво отозвался он и посторонился, чтобы пропустить меня.

Я вошел и снял шляпу.

— А с черного хода, надеюсь, выставили артиллерию? Так-то оно надежнее.

Он закрыл за мной дверь.

— На этот раз мисс Роуз сообщила мне о вашем приходе. — Он замялся на минуту. — Прошу прощения за…

— Да ничего, все нормально. Я люблю, когда люди направляют на меня ствол, — это напоминает мне о том, что я пока еще жив.

Он ответил мне легким кивком и, не проронив ни слова, скрылся в левом арочном проеме.

Давно не чищенная бронзовая люстра освещала тусклым светом холл. По бокам от главного входа расходились в разные стороны две лестницы, по которым можно было подняться на узенькую галерею. В галерею выходили три двери и еще одна застекленная французская дверь, ведшая в верхний холл. Полы были устланы персидскими коврами с длинными залысинами протоптанных ногами дорожек. Кое-где из-под ковров виднелся темно-бордовый плиточный пол. Стенные выступы в глубине холла были уставлены книгами и фарфоровыми фигурками.

Из одной из верхних комнат доносился мужской гогот, свидетельствовавший о наличии за столом алкоголя.

Вернувшийся мексиканец доложил:

— Мисс Роуз… Сегодня не очень хорошо себя чувствует.

— Я сожалею по этому поводу.

— Она не сможет сегодня с вами встретиться. — Он улыбнулся. — Может быть, завтра.

— Конечно. Как ей будет угодно.

Я принялся снова надевать шляпу, когда параллельно в нескольких комнатах зазвонил телефон. Посмотрев на меня пристально, мексиканец извинился и снова скрылся в арочном проеме, из которого появился.

Трезвон прекратился, и появившийся на пороге одной из комнат Шем Розенкранц зычно крикнул:

— Клотильда!..

Он был в одной рубашке без пиджака и в мешковатых брюках на подтяжках. Красное от выпивки лицо, сизый пупырчатый нос пьяницы. Соломенные волосы расчесаны на прямой пробор. Одним словом, он выглядел как типичный знаменитый американский писатель, каковым он, собственно, и был.

— Клотильда!.. Тебе опять звонит этот человек насчет лошади! — Тут он увидел меня и удивленно застыл на месте. — А вы кто такой, черт побери?

Я поприветствовал его, приподняв шляпу.

— Меня наняли в помощь.

— А, ну тогда скажите моей жене, чтобы подошла к телефону. — И он удалился обратно в комнату.

Я несколько мгновений колебался, но распоряжение Розенкранца перевесило слова мексиканца о нездоровье Хлои Роуз. Направившись следом за ним, я оказался в столовой, откуда услышал его голос, крикнувший в какую-то дальнюю комнату:

— Вас к телефону, мисс!

Я остановился, прислушиваясь к ее голосу, но не смог разобрать, что она ответила. Оглядевшись, заметил на боковом столике телефонный аппарат, подошел к нему и снял трубку, прикрыв ее рукой.

— Я же сказала вам: Комфорт не продается! — говорил в трубке голос Хлои Роуз.

Я взял со столика карандаш и на лежавшем рядом блокноте торопливо записал: «Комфорт».

— Он даст вам взамен три лошади. Отличные лошади! И он сказал, что вы сможете еще поторговаться насчет условий контракта, — проговорили в трубке.

— Да мне безразлично, что он там сказал! Между прочим, мог бы и сам позвонить! И мой ответ — «нет»! Ты меня понял… — она секунду колебалась, потом прибавила: — засранец?

— Подождите, мисс Роуз, мы же все работаем на одного человека!

— Да, работаем, но не являемся его собственностью. Всего доброго.

И она положила трубку, но я свою не положил и все еще слышал в ней дыхание человека на другом конце провода. Может быть, и он слышал мое дыхание, не знаю. Потом я осторожно положил трубку на рычаг, вырвал из блокнота верхний листок с записью, убрал его в карман и с непринужденным видом вернулся в холл. Через минуту ко мне снова вышел мексиканец — не иначе, как он держал для недомогающей Хлои Роуз телефонную трубку, чтобы она не тратила силы.

— Симпатичная лепнина, — сказал я, держа руки в карманах и делая вид, что любуюсь украшениями на потолке, потом кивнул в сторону арки и прибавил: — И вон там еще тоже очень красиво. — Помявшись немного, я сообщил ему: — Я буду у себя в машине на улице. — И, не дожидаясь ответа, вышел.

По дорожке с грибовидными фонариками я вышел на проезжую часть, где на обочине стояла моя машина. Жара была такая же, как днем. Торчать всю ночь в машине в такую духотищу — это занятие для хладнокровных. Я сел на водительское сиденье и, опустив оба стекла, подумал, не нарушить ли мне первое правило наружного наблюдения и не закурить ли. Ну и что, если меня засекут, все равно уже работа моя с самого начала пошла наперекосяк. Для наружного наблюдения и слежки всегда требуются два человека, если вам надо, чтобы работа была сделана должным образом. А меня даже не допустили к моей клиентке, несмотря на все уверения Нокса. С учетом этого, напрашивался единственный вывод — не усадили ли меня здесь просто ради декорации? В моем деле уже имелся таинственный человек на съемочной площадке, таинственный человек в телефонной трубке, таинственный человек, для которого человек из телефонной трубки старался заключить сделку, и таинственный человек, который пил и гоготал сейчас наверху с Шемом Розенкранцем. Четыре таинственных человека — не многовато ли для одного меня? У меня было ощущение, будто я опоздал на званый ужин и меня посадили не за тот столик.

Я достал спичку, прикрыл ее рукой и, закурив, некоторое время разглядывал оранжевый огонек на конце сигареты. Я все думал о том телефонном разговоре и не знал, как к нему отнестись — и стоило ли вообще к нему как-то относиться. Обычный телефонный разговор. И тон для кинозвезды вполне обычный. Кинозвезды часто так разговаривают, они черпают силы в собственных капризах.

Попыхивая сигаретой, я наблюдал за тем, как один за другим гасли огни в окрестных домах. При свете уличных фонарей квартал стал выглядеть зловеще. В девять из дома вышел мексиканец и направился в сторону Монтгомери. Скорее всего, он шел к остановке третьего автобуса на Сомерсет. В одиннадцать тридцать проехала полицейская патрульная машина. Полицейские остановились, проверили у меня документы, поржали над моими грубоватыми шуточками и укатили. Я, должно быть, выкурил еще три сигареты, не знаю точно, не считал. Пересохший рот был словно набит ватой, и я бы не отказался хоть чем-нибудь промочить горло.

Наконец в окнах первого этажа погас свет. За ним погасла люстра в холле. Я ждал, наблюдая за окнами второго этажа. По идее, гостю пора было уходить, или же он остался с ночевкой. Если вообще гость имел место, и это не было просто включенное радио.

Потом я услышал, как за домом завелся двигатель. Сквозь заросли соседской живой изгороди я увидел фары выезжающей задним ходом машины. Это была не «ла саль», которую я видел раньше, а коричневый «бьюик»-седан. Он выкатился на улицу прямо навстречу мне, благодаря чему я смог хорошо разглядеть водителя. Это был Шем Розенкранц — судя по выражению лица, пьяный. Рядом на пассажирском сиденье был еще кто-то, и, когда их машина проехала под уличным фонарем, я разглядел лицо пассажира. Это был Хьюб Гилплейн, владелец ночного клуба, управляющий казино, издатель порнолитературы — той ее разновидности, где больше слов, чем картинок, если это как-то меняет суть. Я знал его в лицо только потому, что он часто помещал свое фото в газетах, когда совершал очередное благотворительное пожертвование. Он сидел напряженный и скованный, и на лице его был написан откровенный страх за свою жизнь, подвергавшуюся сейчас опасности с таким водителем, как Розенкранц.

Проревев мотором и осветив меня фарами, «бьюик» укатил. Обернувшись, я только успел увидеть, как он свернул налево на следующем перекрестке. Судя по всему, они намеревались выехать на одну из главных артерий — Вудшир или Сомерсет. Я посмотрел на дом — все его окна наверху теперь были темными. Хлоя Роуз была дома, а вот Шем Розенкранц уехал куда-то на ночь глядя с известным порнографом. И он был сейчас не в состоянии вести машину, так что остальным водителям на дороге следовало быть внимательнее. Я завел двигатель и, развернувшись, поехал следом за ними.

Глава 7

Я догнал их как раз, когда они свернули к востоку, на Вудшир. Даже в этот поздний час на бульваре было оживленное движение, позволявшее мне прятаться от них за другими машинами. С Вудшира, пролегавшего по тихим престижным кварталам Холмов, они выехали на шумную и оживленную Майл. Когда светофоры меняли цвет с красного на зеленый, Розенкранц дергался с места так, что даже самые невозмутимые регулировщики начинали дуть в свой свисток. Магазины были закрыты, и вместо тех, кто днем ходит за покупками, по тротуарам прогуливались женщины в блестящих платьях под ручку с мужчинами в костюмах и шляпах — парочки эти возвращались с боксерских боев или, наоборот, только спешили в клуб или в какое другое место развлечений. И всем этим пешеходам не было никакого дела до того, что вытворял на проезжей части Розенкранц, периодически вынуждавший меня вцепляться в руль так, что даже костяшки пальцев белели.

Мы как-то умудрились без аварий добраться до относительно спокойного участка дороги в Лос-Болканес, а потом долго тащились до выезда на Асеведа-рут, 6. Шестое шоссе вывело нас к северу, из Сан-Анжело в Сан-Габриэль-Маунтинс. К тому времени я уже понял, что мы направляемся в Аркуцию, но обгонов не предпринимал и продолжал следовать за их машиной. Хьюб Гилплэйн держал клуб в Голливуде — ради тамошней публики, щедрой на хорошие чаевые. Вдобавок к повышающим настроение «спайсам» там еще имелись швейцары в смокингах, фонтан посреди танцпола, отличное меню и чудесный джазовый оркестр. Сфоткаться на фоне такого интерьера считалось престижным. Но, если вы хотели провести время по-настоящему хорошо, то вы ехали в «Морковку» — казино в Аркуции, неподалеку от ипподрома в Санта-Тереза. Оба места одинаково хорошо подходили тем, кто может себе позволить прокутить немного денег.

Розенкранц все ехал и ехал, и я не отставал от него. В горах было заметно прохладнее. Дорога то ныряла, то выныривала, повторяя все изгибы ландшафта. Пригородные застройки сменялись домами солиднее, окруженными с обеих сторон дороги обширными земельными угодьями. Здесь даже встречались коровьи стада и сады, скорее всего яблоневые, так как почва была не для цитрусовых, и на лужайках за оградами паслись какие-то животные. Я старался держаться от машины Розенкранца на расстоянии полумили, хотя предпринимал это только для видимости, так как уже понял, что они засекли меня. Просто притворялся, что тоже еду по этой дороге и все.

После нескольких пустынных миль шоссейка обогнула скалистый выступ, за которым показались разбросанные внизу по долине огни. Это были дома респектабельных граждан Аркуции, поначалу выступавших против легализации лошадиных скачек, но потом поддержавших Гилплэйна, когда ипподром был уже построен. И то правда — если уж ты впустил немного греха в свою жизнь, то почему бы немножко не увеличить количество этого греха? Дорожные знаки на обочине стали предлагать нам снизить скорость, и вскоре вдоль дороги замелькали бунгало с усыпанными гравием дорожками и аккуратными лужайками. Быстро проскочив центр, мы устремлялись к богатым жилым окраинам. Дома здесь были солиднее, настоящие особняки, окруженные лесом. А потом «бьюик» нырнул на какую-то неприметную боковую дорожку, выезд на которую был почти неразличим в ночной лесной тьме и напоминал вход в черную пещеру из сказок братьев Гримм.

Я тоже нырнул в эту черную темень. Дорогу впереди освещал только свет моих фар, и я не отрывал глаз от красных подфарников Розенкранца. Клочья тумана окутывали дорогу, и казалось, будто лес наступает со всех сторон. Потом, ослепив меня фарами, мимо, не замедляя скорости, пронесся встречный автомобиль — ему-то, наверное, светили оставшиеся у меня за спиной огни города.

Замедлив скорость, «бьюик» свернул на другую проселочную дорогу. Здесь ощущение оторванности от мира хоть как-то скрадывали пробивавшиеся сквозь лес огни города. Здесь чувствовалась близость цивилизации. Конечно, для богатеньких клиентов в этой оторванности имелась своя прелесть, здесь они, наверное, должны были чувствовать себя какими-то особенными людьми. Даже вход, возможно, был по какому-то тайному паролю. И слова значили что-то другое, чем то, что обычно, — такие слова, как «чай» и «лошадь», например. И полицию это наверняка тоже устраивало. И у меня было предчувствие, что меня здесь встретят без особой любви.

Вскоре показалась усыпанная гравием площадка, на которой рядами было припарковано около тридцати машин. Я пристроился на первом же пустом месте, а «бьюик» подъехал к самому входу, и Розенкранц с Гилплэйном оставили свою машину швейцару, чтобы тот позаботился о ней. Я подождал, когда они скроются за дверью, и только тогда вышел из машины.

Клуб «Морковка» был изначально построен как гостевой загородный домик для нефтяного магната-нувориша, впоследствии потерявшего свое состояние и собственность. Гилплэйн купил домик по дешевке на аукционе. Это был двухэтажный дом с покатой крышей из некрашеной дранки и верандой во весь фасад, на которой стояли два кресла-качалки. Два окна по обе стороны двери, и еще три наверху, все наглухо зашторенные, отчего парковочная стоянка перед домом была погружена в кромешную тьму, если не считать узенькой полоски желтого света из открытой входной двери.

Парковщик, уже успевший пристроить «бьюик», снова стоял на своем месте у входа. А мне преградил путь темноволосый верзила в смокинге — постукав меня по кобуре, он сказал:

— Никакого оружия.

— Да это разве оружие? Я ношу его так, по привычке. Это все равно как бумажник.

Улыбнувшись, «смокинг» протянул мне руку.

— Давай его сюда, я за ним пригляжу.

— Ага, знаю я, как ты за ним приглядишь, — сказал я и отошел от двери.

Я пошел к своей машине, снял пиджак, отстегнул кобуру и засунул ее вместе с пистолетом под пассажирское сиденье. Когда я вернулся, ни швейцар, ни «смокинг» даже не глянули на меня, и я спокойно прошел внутрь.

Холл представлял собой просторное помещение размером с небольшой танцевальный зал, с открытыми поперечными балками на потолке и лестницей посередине, ведущей на второй этаж. Вдоль одной стены тянулась стойка бара красного дерева, ее зеркала отражали четыре ряда бутылок. Хоть продажа алкоголя и была теперь бизнесом вполне легальным, затертая и порядком обшарпанная стойка свидетельствовала о том, что она не скучала и во времена запрета. Медная окантовка стойки явно нуждалась в полировке. Правда, это никак не помешало примерно половине высоких табуретов разместить на себе мужчин в темных костюмах и женщин в коктейльных платьях, пытающихся услышать друг друга сквозь всеобщий шум.

На другой половине зала происходило само действо. Три картежных стола, два стола для игры в кости и рулетка. Крупье в красных жилетах с медными пуговицами и черных галстуках-бабочках. Вокруг игорных столов толпились шумные стайки зрителей-болельщиков. Звук шарика, крутящегося в рулетке, был слышен даже сквозь всеобщий возбужденный гомон. Оркестра не было вообще. Зная, что его вряд ли кто стал бы слушать, Гилплэйн, видимо, хоть на этом решил сэкономить.

Я сначала подошел к стойке бара. И тут же ко мне присоседился какой-то чемпион в тяжелом весе в плохо сидящем костюме. А что, место свободное, почему бы ему его и не занять?

Поймав взгляд бармена, я заказал себе скотч. Пока он наливал, я изучал зал. Ни Розенкранца, ни Гилплэйна я нигде не увидел. Я попробовал свой виски. Для меня явно дороговат, но студия оплачивает расходы. Расплатившись, я направился к ближайшему из картежных столов. Мой сосед по стойке громадной тенью двинулся за мной, со всей изящностью белого костюма на похоронах. Я понаблюдал несколько раздач, и он, насколько я понял, тоже. Тогда я решил наведаться к другим столам и посмотреть, последует ли за мной новый друг. За игрой в кости он стоял так близко, что я затылком чувствовал его дыхание. Резко развернувшись, я посмотрел на него в упор, но он только улыбнулся, не показывая зубов. Зато я показал ему свои во всей красе и снова отвернулся к игорному столу.

Когда все это окончательно мне надоело, я перешел на другую сторону стола, обогнул рулеточного крупье, протиснулся между парочкой, стоявшей у стены, и направился к лестнице на второй этаж. Уже на середине лестницы я обнаружил, что мой тяжеловес опять следует за мной, как нитка за иголкой. Опять резко развернувшись, я посмотрел на него в упор сверху вниз.

— Мне что, леденец на спину кто-то прилепил? — сказал я.

Он опять улыбнулся.

— Я думал, мама в детстве научила тебя золотому правилу.

— Я знаю несколько золотых правил. Ты о каком говоришь?

— Обращайся с людьми так, как тебе хотелось бы, чтобы обращались с тобой.

— Да, слышал о таком правиле, — сказал я. — Но только там ничего не говорилось о том, что такой, как ты, будет таскаться за мной по пятам.

На этот раз он предоставил мне возможность обнаружить, что во рту у него недостает нескольких зубов.

— Ну ладно, — сказал я. — Раз так, то давай поменяемся местами. Ты пойдешь впереди и покажешь мне, где находится кабинет Гилплэйна.

Тяжеловес обиженно вскинул подбородок.

— Сам найдешь. Это вторая дверь слева. А я пойду сзади — на случай, если ты в штаны наложишь от страха.

Я хотел было сказать в ответ что-нибудь сногсшибательно умное, но, вспомнив, что ума у меня кот наплакал, просто повернулся и пошел дальше по лестнице.

Глава 8

Кабинет Гилплэйна больше походил на кладовку со столом посередине. Вдоль трех стен громоздились картонные коробки с накарябанными от руки заголовками бульварных романов: «Любовь Лесли», «Я вышла за педика», «Всегда мало» и тому подобных. В комнате стоял затхлый дух лежалой дешевой бумаги — нечто среднее между запахом библиотеки и кладовки. Вдоль четвертой стены стояли диван, тоже наполовину заваленный коробками, и три высоких зеленых шкафа с выдвижными ящичками, занимавшие довольно много пространства. Розенкранц, одетый по-домашнему, уместился на свободном краешке дивана.

Гилплэйн сидел за своим рабочим столом на крутящемся стуле, натужно скрипевшем под его весом. У него была большая голова и резкие черты лица. Особенно резко выступал на лице нос — длинный крупный нос, не внушавший доверия к его честности. Темные глазки-буравчики могли впиваться взглядом только во что-нибудь одно. На нем был армейского зеленого цвета костюм-тройка с золотой цепочкой, тянувшейся от кармашка на жилете к часам, которые он держал в руке. Глянув на циферблат и запомнив время, он положил часы на стол перед собой и спросил:

— Что вам нужно?

— Подожди-ка, а я его знаю, — подал голос Розенкранц. Езда за рулем, должно быть, протрезвила его, потому что употребленный алкоголь больше не сказывался на его речи.

— Знаешь? — переспросил Гилплэйн, глядя мне прямо в глаза.

— Он приходил к нам домой.

— Ага. А потом поехал следом за нами.

— Нет, он прямо домой к нам заходил. Он тот самый детектив, которого наняли для Клотильды.

— Ах вот оно что. Мистер?..

Я протянул ему свою визитку, и он глянул на нее.

— Ну что ж, мистер Фостер, я вижу, вы не больно-то старательно выполняете свою работу по охране мисс Роуз.

— Из чего вы это заключили? — спросил я.

— Ну, из того, например, что сейчас вы находитесь не рядом с ней, а здесь с нами.

— Возможно, от вас я и должен ее охранять.

Он бросил взгляд на часы и снова уставился на меня.

— Хьюб, да вышвырни ты его отсюда и все, — предложил Розенкранц.

Гилплэйн скривил рот, словно попробовал какой-то кислятины.

— Мои люди сказали, что вы пытались пронести в клуб оружие.

— Думал, оно может мне пригодиться, — сказал я, пожав плечами.

— А сейчас вы что думаете по этому поводу?

— Думаю, что я был прав.

— А вы уверены, мистер Фостер, что хотите иметь такого врага, как я?

— Нет. Но вот в чем я уверен, так это в том, что вы нечестный человек. Нечестный, грязный человечек, который делает грязные деньги на грязных вещах, предназначенных для грязных людишек. И я уверен, что мисс Роуз нуждается в том, чтобы ее ограждали от таких людей.

Глаза Гилплэйна прищурились. Амбал у меня за спиной зашевелился, скрипя половицами.

— Ха! Я должен это записать, — Розенкранц похлопал себя по карманам в поисках чего-нибудь пригодного для записи.

Гилплэйн продолжал изучать меня пристальным взглядом мамаши, встретившей на пороге ребеночка, вернувшегося из школы в свой самый первый в жизни учебный день. Потом напряжение спало с его лица, и он быстро-быстро затараторил:

— С мистером Розенкранцем нас связывают деловые отношения. Мистер Розенкранц писатель, а я — издатель. Мы обсуждаем его будущую книгу, и наша встреча не имеет никакого отношения к его супруге. Такое объяснение вас удовлетворит?

Я пожал плечами.

— Вообще-то это не ваше дело, но я предпочитаю прояснить этот момент прямо сейчас, в надежде, что вы не станете досаждать мне своим присутствием впредь. — Гилплэйн снова глянул на часы и захлопнул крышечку. — Послушайте, мистер Фостер, я не люблю копов, которые считают себя умными, когда это совсем не так. И я не люблю копов, которые считают себя чистыми, когда это совсем не так. И я не люблю копов, которые лезут ко мне с разговорами.

— Ну уж коль у нас пошел такой честный разговор, то, может, поделитесь со мной какими-нибудь идеями относительно того, кто бы мог преследовать мисс Роуз? — сказал я.

Розенкранц тем временем уже нашел у себя в кармане блокнот и строчил что-то в нем химическим карандашом.

— Да откуда же у меня могут быть какие-то идеи по этому поводу? — сказал Гилплэйн. — Я далек от кинопроизводства, хотя иногда и имею дело с людьми, в нем участвующими. Откуда мне знать, кто может ее преследовать?

— Да никто ее не преследует, Хьюб! Клотильда все это нафантазировала, — вмешался в разговор Розенкранц, потом обратился ко мне: — Вы напрасно так суетитесь. Если уж так хочется, то садитесь в свою машину и наблюдайте за домом, а потом спокойно получите свои деньги.

— Да, мне другие тоже так говорят, — сказал я.

— Не знаю, у меня нет никакой информации по этому поводу. — Гилплэйн взял со стола свои часы и убрал их в карман. — И вы уже израсходовали то время, которое я вам любезно отвел.

С этими словами он развернул свой скрипучий стул к Розенкранцу.

— Так на чем мы остановились, Шем?

За спиной у меня опять скрипнула половица, и я, не дожидаясь, когда Хьюбов тяжеловес выпроводит меня, сказал:

— Не надо утруждаться, я сам выйду. Меня так мама научила.

Он усмехнулся, и эта кривая усмешка могла означать, что он нашел меня забавным, или просто что он неоднократно в своей жизни получал по башке, отчего у него теперь и дергался лицевой нерв. Он открыл передо мной дверь, и я вышел в коридор. Я понимал, что Гилплэйн был прав, когда сказал, что я трачу время впустую. Гилплэйн был издателем, а Розенкранц писателем, и их вполне могли связывать деловые отношения.

Выйдя на улицу, я направился к своей машине и сел за руль, не включая зажигания. В конце концов, меня наняли, чтобы сидеть в машине, как напомнил мне Розенкранц, и автостоянка перед клубом Гилплэйна была ничем не хуже других мест. К тому же нам с Розенкранцем все равно предстояло возвращаться в один конец. Клуб «Морковка» не имел точных часов работы, но когда-то же он должен был закрыться. Закурив сигарету, я стал слушать пение цикад. Слабый ветерок приносил отдохновение после зноя долины. Тягучий аромат деревьев был для меня с непривычки слишком удушливым, и хотелось поскорее попасть обратно в город.

Из клуба то и дело выходили группы и парочки, и я наблюдал за парковщиком, порхавшим от машины к машине. Машины то и дело отъезжали со стоянки, прорезая светом фар ночную мглу. Через час на стоянке осталась примерно половина машин. «Бьюик» пока стоял в нескольких автомобилях от меня. Ночной ветерок усилился, и я уже начал поеживаться от холода. И меня стали глодать мысли, а не происходит ли в доме, который я так поспешно оставил, нечто такое, что я мог пропустить. Я уже собрался завести двигатель, когда на пороге появился Розенкранц и вручил парковщику свою парковочную карточку. Розенкранц был один. Парковщик убежал за машиной, и Розенкранц от скуки беседовал со швейцаром. Было без десяти минут три.

Я завелся и вырулил на дорожку впереди «бьюика» — я надеялся, что если поеду впереди, то он не заметит слежки. Той же дорогой мы возвращались обратно — мимо высившегося стеной темного леса, мимо городка, через горы и по шестому шоссе, и в конце концов снова ехали по городу, по Вудшир. Я решил не светиться и не ехать прямиком к дому, поэтому проскочил мимо поворота на Монтгомери и свернул у следующего квартала. Но, сделав это, я заметил, что «бьюик» продолжает следовать за мной.

Обогнув квартал, я встал на светофоре. И «бьюик» тоже. Если Розенкранц и заметил слежку, то не подал виду и не предпринял никаких мер, чтобы избавиться от меня. После светофора он взял курс на Харбор-Сити — скромный район, где жили люди скромного достатка. Дома здесь были все погружены во тьму, за исключением нескольких одиноких окон, где какие-нибудь «совы» спешно делали надомную работу, которую надлежало закончить к утру. Розенкранц свернул на дорожку к небольшому двухэтажному домику. В таких типовых домиках я бывал, поэтому знал, что там есть четыре комнаты на первом этаже и одна маленькая комната наверху. Перед домом стоял старенький «форд». Все окна были темные. Я медленно проехал мимо и остановился у обочины почти в конце квартала.

В зеркало заднего вида я наблюдал за Розенкранцем, когда он вышел из машины, обошел ее сзади и направился по дорожке к дому. Он открыл сетку и… отпер дверь собственным ключом. Может, этот домик принадлежит ему или он снимает его, чтобы работать здесь по ночам в тишине и покое, будучи под крепким спиртным градусом? Так подумал я, решив, что дам ему еще несколько минут и потом все-таки отправлюсь к дому, за которым меня наняли приглядывать. А сюда я всегда могу вернуться и как следует изучить этот дом при свете дня.

Но не прошло и минуты, как Розенкранц буквально вылетел из дома и стремглав помчался к своей машине. Дверная сетка сама захлопнулась за ним. Я слышал, как он завел двигатель и, визжа шинами, рванул с места. Я выждал еще минуту, прислушиваясь, не заметил ли кто-нибудь шум, но соседние дома были погружены в безмолвие.

Тогда я вылез из машины и направился к дому, по дороге осветив карманным фонариком лобовое стекло «форда» в поисках водительской лицензии, но так и не увидел ее там. Поднявшись на крыльцо, я позвонил в дверь. Мне было слышно, как звонок жужжал внутри. Розенкранц оставил входную дверь распахнутой, и через закрытую сетку мне был смутно виден небольшой холл и лестница на второй этаж. Ко мне никто не выходил, тогда я открыл дверную сетку и зашел вовнутрь.

Прислушался — никаких звуков. Закрыв за собой дверь, я нащупал на стене выключатель и зажег свет. Первое, что бросилось в глаза, — старая, потертая, хотя и добротная, мебель. Я прошел в гостиную и включил там настольную лампу на боковом столике. Золотистая краска на абажуре лампы местами стерлась, и из-под нее выглядывала белая керамическая основа. В комнате стоял диван с рыжевато-коричневой обивкой и два стула разных оттенков синего. На полу — плюшевый ковер, по-видимому, призванный изображать предмет роскоши.

Из гостиной я прошел в задний холл, откуда открытая дверь вела в спальню. Запах ударил в нос прямо с порога. Выключателя на стене я не нащупал, поэтому снова достал фонарик и поводил лучом света по комнате. На постели лежала женщина — перерезанное горло и низ живота в крови. Я заставил себя подойти к ночному столику, включил лампу и сразу узнал это лицо, которое уже видел сегодня днем. Это была Мэнди Эрхардт. Тоненькое шерстяное одеялко было откинуто в ноги и свисало на пол. Убитая истекла кровью, которой пропиталась простыня. То есть убийство произошло ну никак не в последние пять минут, что освобождало от подозрений Розенкранца. В комнате был беспорядок — одежда на полу, целая гора туфель возле кровати, не задвинутые до конца ящички комода. Но это был беспорядок неряшливой хозяйки комнаты. Никаких следов борьбы. И никаких следов обыска.

Я заглянул в тумбочку возле кровати. Там лежали расческа и щетка для волос — обе с застрявшими в них волосами, зеленая шкатулочка с несколькими недорогими украшениями, пудреница и набор косметики для лица. Я осмотрел туалетный столик и платяной шкаф — ничего, кроме одежды. То есть мисс Эрхардт, хоть и снималась в картинах, но не вела жизнь кинозвезды. Осмотрев комнату, я оставил там все как было и погасил свет. Через гостиную, а потом через холл, я прошел в столовую. Там на столе я обнаружил целый ворох киношных журналов, использованных билетов в кинотеатры, грязных тарелок, стакан с темной помадой на ободке, платежные счета и всевозможные приглашения. Здесь же лежала ее дамская сумочка, но в ней, так же как и на тумбочке в спальне, не было ничего интересного. Примерно то же самое я обнаружил в кухне.

Я поднялся наверх. В комнате стоял затхлый дух. Кровать с пологом. Какие-то коробки, наставленные одна на другую так, что нижние прогибались под тяжестью верхних. Небольшой столик на колесиках и плетеное кресло. Свет здесь не включался. Я снова спустился вниз и погасил свет. Уже в прихожей я задумался над тем, какой причиной мог бы объяснить свое присутствие здесь. Причин таких не нашлось, кроме правды. Если я расскажу все как есть, то это будет для Розенкранца алиби и, возможно, это удастся как-то скрыть от его жены. Если же я сделаю анонимный звонок в полицию, то мое имя все равно, скорее всего, потом выплывет наружу, и полиция обязательно захочет узнать, почему я скрыл свое имя. Таких анонимных деятелей в полиции очень не любят. И Ноксу это тоже не понравится. В общем, я теперь проклинал себя за любопытство. Ведь я же мог спокойно дремать сейчас в своей машине. Вздохнув, я подошел к телефонному аппарату, снял трубку и набрал номер полиции.

Глава 9

На мой вызов приехал детектив из отдела расследования убийств Харбор-Сити по фамилии Сэмьюэлс. Я такого детектива не знал, но он поверил мне на слово, и я полюбил его за это. Это был рыжеволосый голубоглазый веснушчатый ирландец, пиджак висел на нем как на вешалке, но, когда он двигался, чувствовалось, что под пиджаком есть мышечная сила. Он курил дешевые сигары, обернутые поштучно в целлофан, который он срезал перочинным ножичком и убирал в карман. И за это тоже я проникся к нему симпатией. Мы с ним топтались в столовой, пока судмедэксперт и криминалисты-фотографы занимались телом. Говорил он тихо, но убедительно.

— Эти голливудские расследования — сплошной фарс. Студия замнет эту историю, как только она выйдет на поверхность завтра. То есть сегодня.

— Но до утра есть еще несколько часов, — заметил я. — И потом, это же убийство, его не так-то просто скрыть.

— Ну да, кого убили и кто убил, этого уж точно не скроешь.

— Неужели студия может диктовать вам, ребята, такие вещи? Я думал, закон в этом городе равен для всех.

— Ха-ха! Конечно, студии не могут приказывать нам прекратить расследование, но начальство умудряется отодвигать эти дела на второй план.

— Начальство?

— Да, начальство. — Он попыхивал сигарой, когда в холл со своим саквояжем вышел судмедэксперт — молодой человек со слишком серьезным для его возраста выражением лица. — У вас есть что-нибудь для меня, доктор? — спросил его Сэмьюэлс.

— Она мертва, — сказал судмед, берясь за задвижку дверной сетки.

— Это ваше профессиональное мнение?

Губы доктора вытянулись в строгую линию.

— Уже шесть-восемь часов как мертва. Очень глубокие и грубые порезы.

— То есть чувак пользовался ножом неумело? — заключил Сэмьюэл.

— Нет, больше похоже, что он не был уверен в своей силе. Полосовал, но как-то слишком уж осторожно.

Сэмьюэлс кивнул, выдув изо рта клуб табачного дыма.

— Остальное скажу после вскрытия, — сказал судмедэксперт и вышел на улицу.

Небо там заметно посветлело, или мне только так показалось.

— У нее родственники-то есть? — спросил я.

— Тетя и дядя в Вичите, — ответил Сэмьюэлс.

— Вечно эта Вичита, да?

— Ну да. — Он помолчал, потом спросил: — У вас какие-нибудь соображения имеются?

— Да, у меня есть соображение — принять душ и лечь в постель. Вот, может быть, только сначала хлопнуть где-нибудь рюмашечку — если удастся найти заведение, открытое в столь ранний час.

— О постели пока забудьте, лучше отвечайте на вопрос.

Я вздохнул и покачал головой.

— Да я в общем-то знаю об этом не больше вашего. Обнаружил случайно, в связи с моей работой.

— И в связи с работой вы следили за Розенкранцем?

— Да.

— И работа эта, должно быть, связана с разводом?

Я улыбнулся, но ничего не ответил.

— Вы уверены, что не хотите сказать?

— До тех пор, пока вы не объясните мне, какое отношение это имеет к данному убийству.

— Да как же я могу это объяснить, если не знаю, в чем заключается ваша работа?

— То есть не можете. Понятно.

Он скосил глаза на меня, потом на кончик своей сигары.

— Криминалисты уже взяли у вас отпечатки?

— У вас они есть в базе.

Он кивнул.

— Тогда можете идти. Только не покидайте город. Ну… в общем, сами понимаете…

— Я буду всегда доступен.

— Вот и хорошо. Спокойной ночи.

— Скорее, доброе утро, детектив. — Мы обменялись рукопожатиями, и я вышел на крыльцо, на утреннюю прохладу.

Небо уже багровело на востоке, и я мог бы полюбоваться восходом, если бы нашел для этого занятия какое-нибудь хорошее местечко.

В моей машине стоял кондовый запах невыветренного табака. Я опустил стекла, чтобы проветрить салон, пользуясь утренней свежестью, и завел двигатель. Это ж надо — меня наняли посторожить одержимую паранойей примадонну, а кончилось тем, что я нашел мертвую женщину, искромсанную чуть ли не на куски. По какой-то причине у меня возникло ощущение, что я выполнил свою работу из рук вон плохо.

Но я мог попробовать как-то исправить это положение. Съехав с обочины, я направился не в сторону Голливуда, а в сторону Монтгомери.

Глава 10

Со стороны дом Розенкранца выглядел безмятежным. Я припарковался на том же месте, где и прошлым вечером, и заглушил двигатель. Полицейские, по моим подсчетам, тоже должны были заглянуть сюда позже, чтобы взять показания у Розенкранца, но пока их здесь не было. Я вылез из машины и направился к дому. В конце дорожки в раскрытые двери гаража виднелись коричневатый «бьюик» и темно-бордовая «ла саль». Можно было, конечно, проверить дом на предмет незаконного вторжения, но я не видел такой необходимости. Это был просто спящий дом в спящем квартале. Я вернулся к своей машине и, прислонившись к капоту, закурил. Три раза чиркал спичкой, пока удалось закурить.

Около семи пешком пришел мексиканец в своем плохо сидящем «камзоле». Увидев меня, подошел.

— Ну, как прошла ночь? — поинтересовался он.

— Весело.

— Моя тоже.

Мы молчали какое-то время, потом он сказал:

— Меня, кстати, зовут Мигель. — И, кивнув на дом, добавил: — Я заступаю в дневную смену, так что ты можешь идти.

— Ладно, только докурю, — сказал я и затянулся.

Он перешел через улицу и направился к своему маленькому замку, где ему предстояло охранять свою принцессу и где на каждом углу его подкарауливали проблемы. Глядя ему вслед, я дождался, когда он скроется за домом, потом выждал еще минут десять — чтобы убедиться, что он не выбежит сообщить мне о какой-нибудь новой трагедии. Он не выбежал. Полиция пока тоже не появилась. Я докурил свою сигарету, сел в машину и уехал.

В Голливуде, в Олмстеде, я не стал загонять машину в гараж. Квартирка моя состояла всего из одной большой комнаты, раздельного санузла и крохотной кухоньки. Я постарался сделать так, чтобы каждый уголок моего пространства служил своим целям. Здесь был обеденный стол с двумя хромированными стульями — прямо на границе с кухонькой, и двуспальная кровать с торшером и тумбочкой — прямо на границе с ванной. Еще было здесь мое любимое старое доброе кресло-качалка с еще одним торшером и стопкой книг на полу — все это занимало третий угол комнаты. Единственное окно находилось в ванной, и сделано оно было из пузырчатого толстого стекла.

Перед тем как принять душ, я хлопнул три стопочки бурбона, и еще три после душа. Глянув на часы, я понял, что мне пора уже было проголодаться, поэтому снова вышел из дома и направился в свою любимую забегаловку, где заказал себе яичницу с беконом и румяным тостом и кофе. Но, поедая все это, я беспрерывно думал только о молодой женщине с перерезанным горлом и вспоротым животом. Съев только половину своего завтрака, я оставил на столе щедрые чаевые и вышел на улицу, где купил себе сразу несколько газет, но ни в одной из них ни словом не упоминалось об убийстве Эрхардт. Видимо, новость эта еще не просочилась в прессу.

В вестибюле Блэкстоун Билдинг было пустынно. На лифте я поднялся на третий этаж. Коридоры здесь тоже были пустынны, и я надеялся, что в моем незапертом офисе меня ждет такое же безлюдье. Но я ошибался — внутри оказалось полно народу.

Навстречу мне сразу же поднялся Бенни Стёрджен, словно щитом прикрывавший живот шляпой. Он был высок ростом, но не выше меня. Седые пряди в его волосах не старили его, а придавали ему «нестандартный» вид. Он был в очках в круглой оправе, каких я что-то не видел на нем на съемочной площадке. В рубашке без пиджака и в жилете. Глубокие складки на лбу и по углам рта.

Эл Нокс тоже был здесь — расхаживал из угла в угол с зажженной сигаретой. Тяжелые припухшие веки, ссутуленные плечи — словом, вид человека, которого спозаранок подняли из постели дурной новостью. Но в битком набитой пепельнице я заметил всего один свежий окурок — значит, Эл торчит здесь недавно.

— Итак, мистер Фостер… — начал было Стёрджен.

— Деннис, — бросился ко мне Нокс.

— Мистер Фостер, я настаиваю, чтобы со мной вы поговорили первым, — снова вставил Стёрджен. Говорил он с убедительностью человека, привыкшего отдавать распоряжения, которые всегда исполняются. Только шляпа, прижимаемая к животу, портила эффект. — Я пришел к вам по делу безотлагательной важности. Нам нужно срочно поговорить.

Я успокоил его имевшимся в моей обойме специальным для таких случаев взглядом и сказал:

— Сначала Эл, потом вы.

Я прошел к двери моего личного кабинета, отпер ее и впустил Эла. Я сел за свой рабочий стол, а Эл на один из стульев с прямыми спинками по другую сторону.

— Ты знаешь, что ты скотина? — сказал он, морща губу.

Я всплеснул руками.

— Эл, я действовал в рамках закона…

— Ага. А они теперь хотят повесить это на Роуз.

— Что-о?! — Я почувствовал себя так, словно кто-то перерезал кабель в лифте, в котором я ехал.

— Да. Они хотят повесить на Хлою Роуз убийство Мэнди Эрхардт.

— Кто хочет?

— Кто-кто… Полиция!

Я импульсивно подался вперед.

— Послушай, Эл, я видел место преступления, этого не могла совершить женщина! Во всяком случае, женщина с комплекцией Хлои Роуз. Может студия как-то заявить об этом официально?

Эл устало провел рукой по лицу.

— У нее был мотив. Эрхардт спала с ее мужем. А благодаря тебе, у нее нет алиби, зато у ее мужа есть. Мэру не нравится, когда пресса трезвонит, что полицейское управление склонно закрывать глаза, когда речь заходит о киношниках. В Харбор-Сити это тоже никому не нравится, поэтому они намерены выставить этот случай как пример. Когда бы они еще смогли выставить перед судом женщину с внешностью и известностью Роуз? Тем более что у нее даже нет гражданства. А теперь вот смогут, и пресса пройдется по ней со всей безжалостностью. И всем будет удобно.

— Ага, всем. Кроме Мэнди Эрхардт, чей настоящий убийца уйдет безнаказанным.

— Да, и кроме Хлои Роуз, чья карьера будет загублена. И кроме банковского счета студии.

Я откинулся на спинку стула и закурил.

— А как это у нее нет гражданства? Она же замужем за Розенкранцем, разве не так?

— Только вид на жительство. Они познакомились, когда он со своей первой женой жил во Франции. Ты в курсе, сколько лет ей тогда было?

— Сколько?

— По официальным данным, восемнадцать. А по неофициальным — даже меньше семнадцати, чуть ли не пятнадцать.

— Ну и что? Сейчас-то ей уже больше восемнадцати.

— А то, что все это теперь выплывет наружу — сколько ей было тогда лет или сколько не было… и вся эта ее история с каким-то там тюремным надзирателем…

— Каким еще тюремным надзирателем?

Нокс раздраженно отмахнулся.

— Да не знаю я, слухи это все, но слухи неприятные!.. А когда они смешаются с судебным разбирательством здесь, то представь себе, что получится. Говорю же тебе, газеты будут трезвонить без умолку неделями, а может, и месяцами.

Я покачал головой, пытаясь как-то соотнести эту хрупкую миловидную женщину, которую я видел вчера, с жестоким кровавым убийством.

— Но против нее же нет прямых улик, только косвенные.

— А им большего и не надо. Ее же не собираются за это повесить. Просто устроят шумиху с ее арестом, а то, что, может, и до приговора-то не дойдет, так кого это волнует? Волнует только нас. Вот нас это очень сильно волнует.

Я снова покачал головой.

— Я вижу, ты расстроился, — сказал Нокс.

— А ты пришел только для того, чтобы рассказать мне все это лично?

— Да, это и еще то, что ты уволен. — Он сунул руку в карман пиджака и, достав оттуда конверт, бросил его на стол. Но я даже не потянулся за ним.

Он печально покачал головой.

— Прости, Деннис, я знаю, что нехорошо так вот отматывать назад, но…

— Через старого друга иногда можно и перепрыгнуть. Я уже слышал это вчера. Мне это тогда не понравилось, а сейчас нравится еще меньше.

— Ну и отлично. Тогда просто возьми деньги и радуйся, что ты не вляпался глубже, чем уже вляпался. — Он затушил сигарету в моей пепельнице и встал. Потом, кивнув на дверь, сказал: — А если Стёрджен попытается втянуть тебя…

— Ой, не беспокойся. Я уже вне игры.

Потом, держась за дверную ручку, Нокс сказал мне:

— Мы же уже не на государственной службе, Фостер. Мы уже не народные слуги.

— Все мы кому-нибудь да служим, — сказал я.

— Вот хотелось бы мне знать, кому, по-твоему, ты служил сегодня ночью, — сказал он.

С этими словами он вышел, оставив мою дверь открытой и потом громко хлопнув дверью приемной.

Глава 11

Мне, конечно, хотелось как-то собраться с мыслями, прежде чем иметь дело со Стёрдженом, но он уже стоял на пороге. Шляпу он больше не прижимал к животу, а просто держал ее в опущенной руке. Выпятив грудь и вскинув подбородок, он изо всех сил старался изобразить нечто вроде гордого вызова, но получалось у него плохо, потому что он явно переигрывал. Тон его был сухим и строгим, когда он заговорил:

— Мистер Фостер, у меня есть для вас работа.

Я жестом предложил ему присесть, и он занял стул, соседний с тем, на котором только что сидел Нокс.

— Полагаю, мистер Нокс уже сообщил вам, что они подозревают Хлою в… — он перевел дыхание, — в том, что случилось с Мэнди.

Я затянулся своей наполовину недокуренной сигаретой.

— Да, сообщил. И это как-то сказалось на съемочном процессе? Вы сегодня не снимаете? — спросил я.

Он наблюдал за тем, как я курю, но по выражению его лица трудно было понять, что это было — отвращение к табачному дыму или желание тоже закурить. Я не стал предлагать ему сигарету.

— Из-за смерти Мэнди и из-за этих разбирательств полиции с Хлоей… мне пришлось утром отложить съемки. Но днем я должен буду отснять одну бобину пленки.

— То есть фильм не закроют, и съемки все-таки продолжатся?

— Эпизоды с Мэнди почти все уже отсняты. Мы просто попросим Шема переписать несколько финальных сцен, и все будет отлично.

— Вы имеете в виду мистера Розенкранца? Человека, чью любовницу убили сегодня ночью и чью жену подозревают в этом убийстве? Ой, ну я не сомневаюсь, что он охотно засядет за пишущую машинку.

На лице Стёрджена выразилось недовольство.

— Да, я имею в виду Шема Розенкранца. Но к чему сейчас подобные вопросы? Я пришел предложить вам работу. Не хотите узнать какую?

Не ответив, я продолжал:

— Для вас, наверное, было большим облегчением узнать, что съемки картины продолжатся? Вам ведь нужна эта картина, не так ли? От нее зависит ваша карьера. Или меня неверно проинформировали?

— Подождите, а что вы предлагаете?

— Я? Я не предлагаю ничего. Я только предполагаю, что у вас есть все основания не желать, чтобы на Хлою Роуз повесили убийство мисс Эрхардт. Тем более что с мисс Эрхардт вы уже распрощались навсегда.

Он встал.

— Ваши намеки возмутительны!

— Какие это мои намеки? Я, наверное, что-то пропустил? — сказал я и одарил его лучезарной улыбкой.

Он неохотно опять сел на стул.

— Но вы не намерены хотя бы выслушать мое предложение насчет работы?

— Вы хотите, чтобы я доказал, что Хлоя Роуз не убивала Мэнди Эрхардт.

— Совершенно верно, — ответил он с кратким кивком.

— Вы меня извините, но я не могу принять ваше предложение, — сказал я.

— Не можете? Но как же так, мистер Фостер?! Ведь эти неприятности возникли у нее отчасти и по вашей милости, так неужели вы не хотите помочь ей выпутаться из них?

— Я только что пообещал вашему начальнику безопасности держаться в стороне от этого дела. К тому же я и сам не хочу за него браться.

— Нокс взял с вас обещание не браться за мое дело?

— Нокс не брал с меня никаких обещаний, — произнес я, вставая. — Вся эта история была непривлекательной с самого начала. У вас, киношников, принято обращаться друг с другом как с декорациями, но я — не декорация. Я просто честный парень, пытающийся заработать на жизнь. Честно заработать. И такие истории мне не нужны. Так что в вашем сценарии нет для меня роли.

— Послушайте, но вы же не можете допустить, чтобы у Хлои разрушилась карьера, вся жизнь!..

— Ой, да бросьте вы! Вы прекрасно закончите свою картину, и она даже принесет вам больше денег, чем вы думали, потому что в ней снималась актриса, которую убили. Так что не надо лить тут крокодиловы слезы. Мой ответ — «нет». И позвольте закончить на этом разговор.

Он попытался опять выпятить грудь, но гордой позы не получилось, потому что я возвышался над ним. Тогда он тоже встал.

— Нет, я не готов закончить этот разговор. Я собирался заплатить вам хорошенькую сумму. — С этими словами он полез в карман, достал оттуда дорогой кожаный бумажник и вынул из него пачечку купюр.

Я жестом отмахнулся от предложенных денег и сказал ему:

— Если вы это не уберете сейчас, то я могу сделать что-нибудь такое, о чем мы оба пожалеем.

Он сначала стоял с деньгами в руке, видимо, чувствуя всю глупость своего положения, потом торопливо сунул их обратно в бумажник.

Взяв со стола конверт, оставленный Ноксом, я направился с ним к сейфу и по дороге, чтобы как-то разбавить неловкую тишину, спросил:

— А мисс Эрхардт вообще много снималась?

— Нет, это была ее первая картина, если не считать ролей, где она числилась дублером.

Я кивнул с таким видом, словно это что-то означало для меня, убрал конверт в сейф и запер его, после чего подошел к двери и жестом предложил моему гостю освободить помещение.

— Вот, пожалуйста, у нас там приемная, а мне нужно работать.

Он посмотрел на меня с таким видом, словно из него выкачали весь воздух, потом осторожно обогнул меня, словно я был какой-то свежевыкрашенной поверхностью, о которую он боялся испачкать одежду, и вышел. Я закрыл за ним дверь и запер ее.

Я еще постоял возле двери, прислушиваясь к его шагам сначала в приемной, потом в коридоре, и к звуку лифта.

Потом я растерянно огляделся. Делать мне было абсолютно нечего. Если бы я посидел в своем кабинете подольше, то, может быть, дождался бы какого-нибудь клиента. Какую-нибудь богатую толстуху-вдовушку, у которой «похитили» собачку, или какую-нибудь юную бедняжку-сестру, разыскивающую своего пропавшего брата.

Что делать с чеком в сейфе, я тоже пока еще не решил. Деньги эти казались мне грязными. Все-таки студии обычно не нанимают частных сыщиков следить за своими звездами. Сами звезды да, могут нанять сыщика, но не студии. А если еще прибавить сюда это убийство, то вся история в целом казалась мне какой-то подставой. Но кому устроили эту подставу? Ответ вертелся где-то рядом, но я никак не мог ухватить его. Никто не мог знать, что я окажусь вчера ночью в Харбор-Сити. Что-то здесь было не то, но я при этом не собирался выяснять, что именно.

Так я вышагивал по кабинету от стола к сейфу и обратно. Вышагивал и твердил себе: «Это не твое дело, Фостер! Тебе заплатили, чтобы ты бросил это дело». Но все эти самоувещевания не помогали, костюмчик, так сказать, не подходил, воротник слишком уж туго сдавливал шею. К тому же я пока еще не обналичил чек, так что, считай, мне пока не заплатили.

«Дурак ты, Фостер, и больше никто!» — продолжал твердить я себе.

На это мне тоже ответить было нечего. В моей профессии вообще работают люди, которые способны признать, что они дураки, и люди, которые не способны этого признать. Я был способен это признать, но от этого ничего не менялось.

Я собрался отпереть дверь, но не успел, потому что на столе зазвонил телефон. Несколько мгновений я колебался, не зная, стоит ли прибавлять новую головную боль к той, что я уже получил за последние пять часов. Но телефон продолжал трезвонить, и его настойчивость трудно было игнорировать. Поэтому я все-таки снял трубку.

— Фостер.

— Мистер Фостер, здравствуйте. Мы встречались вчера. — Голос в трубке был низкий и приятный, и его обладатель умело им владел. — Вы знаете, кто я?

— Я со многими людьми вчера встречался, — сказал я. — Некоторых из них сегодня даже уже нет в живых.

— Ой, то, что случилось с Мэнди, это просто ужасно, — сказал голос, и я поймал себя на том, что он звучал вполне искренне. Но кто я, в конце концов, чтобы судить? Может быть, он действительно был потрясен случившимся. Может быть, он проплакал все утро.

— Да, и я сейчас занят отчасти по этой причине. Что вы хотели, мистер Старк?

— Вы меня узнали?! Хотя, что это я? Это же часть вашей работы — помнить людей. — Он сделал нарочитую паузу, давая мне возможность ответить, но я этого делать не стал — все-таки немногие способны забыть такую вещь, как личная встреча с Джоном Старком. Поэтому он продолжал: — Я звоню вам вот почему — Грег Тэйлор пропал! Грег Тэйлор, мой помощник по хозяйству. Он вчера вам дверь открывал.

— Да, я его тоже помню…

— Ну вот я и звоню, чтобы спросить — не могли бы вы разыскать его? Правда, вы говорите, что заняты…

— Как давно он пропал? Вчера днем он был на месте.

— Вскоре после того, как вы ушли. Вообще-то у нас с ним случилась драка. Ему не понравилось, как вы обращались с ним, и он считал, что я должен был вступиться за него. Или это был просто предлог для драки. Последний раз мы с ним ссорились больше двух месяцев назад. Так что это должно было случиться рано или поздно. В общем, в итоге он ушел и пропадал где-то всю ночь. Он так и раньше делал, но всегда возвращался утром. А после того, что случилось с Мэнди… ну, в общем, я очень беспокоюсь.

На этот раз его беспокойство звучало действительно искренним.

— Почему же вы не обращаетесь в полицию? Я уверен, на вас двадцатичетырехчасовой срок не распространится. У них же целые масштабные операции предусмотрены для таких случаев.

— Вы понимаете, Грег, когда вот так удирает из дома, совершает массу поступков, абсолютно незаконных… Если он и сейчас занимается чем-то таким, то я не хочу, чтобы полиция, найдя его, узнала об этом…

Я задумался. Нокс просил меня устраниться от дела Роуз Эрхардт, но это не означало, что я должен теперь сидеть без работы и лапу сосать. У меня и так дела давно шли неважно, и я не мог позволить себе отказаться от работы.

Не слыша от меня никакой реакции, Старк проговорил в пустоту:

— Вообще я бы не хотел вдаваться в дальнейшие подробности по телефону.

— А я вам этого и не предлагаю. Я так понимаю, вы не можете подъехать ко мне в офис?

— Я надеялся, что вы ко мне приедете.

— Хорошо.

— Вас встретят в дверях, — сказал он и повесил трубку.

В общем, все хотели привлечь меня к этому киношному делу. Все, кроме человека, который привлек меня к нему в самом начале. Отперев наконец дверь, я не стал ждать лифта и рванул вниз по лестнице.

Глава 12

На этот раз меня впустил в дом Старка самый настоящий дворецкий. Залысина в виде подковы, тоненькие усики-карандаш и фрак с белыми перчатками. Он провел меня через мраморный холл, через те же самые комнаты, по которым проходил накануне, на ту же самую веранду, где Старк сидел в той же самой позе. Он читал уже другой сценарий, потому что отогнутых страниц было всего несколько. А может быть, просто перечитывал строчки своей роли.

— Грег пока так и не вернулся, — сказал он и попробовал улыбнуться, но лицо его оставалось натянутым, а в глазах стоял страх. — Но вы ведь найдете его, правда же?

— Моя такса — двадцать пять долларов в день плюс все необходимые расходы, и сто долларов я беру авансом в залог.

С лица его теперь исчезли всякие следы притворства. Он был по-настоящему встревожен.

— Деньги не проблема, не в деньгах дело. И мне даже не обязательно, чтобы он сюда возвращался. Я просто хочу знать, что у него все в порядке.

— Вы говорите, что он и раньше так поступал. Куда он в тех случаях ходил?

— Он никогда не посвящал меня в детали. Это было частью нашего с ним негласного соглашения. Он предавался кутежам время от времени, но мы оба вели себя так, будто ничего не случилось. Я только знаю, что он доходил до самых крайностей.

— Вот как?.. До каких именно?

— Я думаю, морфин. Ну или героин. У него глаза всегда как стеклянные были. А иногда еще были синяки на локтевых сгибах. У него же очень тонкая кожа.

— А друзья, родственники, к которым он мог бы поехать, у него есть?

— Не знаю, не думаю. Родственников у него точно нет. Он же не из Сан-Анжело. Друзья? Может быть. Но я ни с кем из них не знаком. Я знаю, что он все время ходил в «Блэклайт», «Чойсес»… ну, в общем, во все эти роскошные клубы. А когда чувствовал, что ему повезет, то и в «Тип» ходил. Он знал людей оттуда.

— Кого именно?

— Ну меня, например.

Клуб «Тип» принадлежал Гилплэйну. И это уже было похоже на зацепку. Правда, других клубов я и не знал, так как вообще не силен в этой теме.

— Клубы сейчас закрыты. Ему же надо было куда-то пойти спать.

— Я же говорю вам: мы никогда не обсуждали подробности.

— У вас есть его фото?

— Нет.

В дверях раздался шорох, и, обернувшись, я увидел Веру Мертон — она стояла на пороге в алой блузке с восточным орнаментом и красной юбке, едва не прикрывавшей голенищ коричневых кожаных сапожек на высоких каблуках.

— Вот вышла на минуточку и все самое интересное пропустила.

Проходя мимо, она тронула меня за плечо, и я уловил мимолетный аромат корицы и гвоздики. Она обошла кресло Старка и села в соседнее, положив ноги в сапожках на плетеный диванчик.

— Это мистер Фостер, — сказал Старк. — Он здесь по поводу Грега.

— А мы, по-моему, виделись вчера, не так ли? — спросила она с улыбкой.

— Так, — ответил я.

Покусав нижнюю губу, она сказала:

— Ой, такой день ужасный выдался! — С такой интонацией она могла бы посетовать на очень дождливый день.

— Я понимаю, что предоставляю вам не так уж много информации, но это все, чем я располагаю. Я познакомился с Грегом, когда он буквально только сошел с междугородного автобуса, и с тех пор он живет у меня. Из дома он редко выбирался, — сказал Старк.

— И на публике вы вместе с ним никогда не появлялись, — сказал я.

Тут он как-то зажался и разъяснил:

— Не то чтобы никогда, но редко. Я уверен, вы поймете. И поймете, почему это дело должно быть сохранено в тайне. Если вас наняла студия, то я знаю, что вам можно доверять.

— А вот на студии сегодня утром было другое мнение. Ведь это я нашел Мэнди Эрхардт.

Тут мисс Мертон поморщилась — как если бы эта страшная сцена была увидена ею лично и теперь снова всплыла перед глазами.

— Да? А я этого не знал, — нахмурился Старк.

— Да это понятно, откуда же вы могли знать?

— Это было ужасно, да? — сказала мисс Мертон, и лицо ее теперь было бледным, а голос немного дрожал.

— Такие вещи всегда ужасны, — ответил я.

— Эй, Джонни! — вдруг окликнул голос откуда-то из глубин дома, и тут же на пороге возник мужчина. Высокий брюнет в рубашке, не заправленной сзади в брюки. Увидев меня, он немного опешил и провел рукой по волосам. Его я вчера тоже видел.

— Томми, это мистер Фостер, частный детектив. Папа нанял его последить за Хлоей, — сказала мисс Мертон.

— А-а… — протянул Томми.

— Но сейчас я работаю на мистера Старка, — сообщил я.

— На Джона, — поправил меня Старк почти рефлекторно. — Пожалуйста, зовите меня по имени.

— Великолепно, — сказал Томми, дыхнув на меня легким перегаром. — Надеюсь, из этого что-то выйдет. — Он стрельнул в каждого из нас взглядом. — Ну ладно, я пойду… мне нужно встретиться с одним мужиком, поговорить насчет лошади. — И, сопроводив свои слова легким кивком, он направился к двери, но на полпути обернулся и сказал Старку: — Джонни, ты только никуда не уходи. Нам надо поговорить. — И опять скрылся в глубине дома.

— Он по утрам всегда такой? — спросил я.

— Какой «такой»? — уточнила мисс Мертон.

— Вы знаете, о чем я.

— Извините, — вмешался в наш разговор Старк, и мы оба оглянулись на него. — Не могли бы мы вернуться к разговору о Греге? Я боюсь, он мог как-то навредить себе. Наркотиками или еще чем-то… — Он покачал головой, изобразив на лице горькую мину. — Я просто хочу убедиться, что у него все в порядке.

— И вернуть его домой.

— Если он захочет, — сказал Старк. — Но главное — это найти его. По крайней мере, вы хоть видели его лично, и от этого уже можно начинать плясать.

— По правде сказать, Джон, начинать плясать тут не от чего. С вашего позволения, я даже буду более откровенным и скажу, что пока мне известно, что он пристрастившийся к наркотикам чудак, и все. Это, конечно, немного сужает круг поисков, но не более того.

— Ну а зачем ехидничать? — произнес Старк с неподдельно обиженным видом.

— Да я не ехидничаю, просто хочу удостовериться, что правильно понял факты, которые только подразумевались, и я не хочу начинать работу, основываясь на неверно истолкованных намеках.

Старк понимающе кивнул.

— Вы поняли факты верно.

На это я промолчал, а мисс Мертон спросила:

— Итак, с чего же вы собираетесь начать? — Румянец снова вернулся к ней, и лицо ее больше не было бледным.

— Для начала я проверю криминальные сводки, чтобы убедиться, что он не попал в «обезьянник» или в вытрезвитель, ну словом, не влип в какую-нибудь историю, связанную с полицией.

— Как же я сразу об этом не подумал! — сказал Старк.

— А вас бы все равно не допустили к криминальным сводкам, да к тому же вы могли бы оказаться в компрометирующей ситуации. Я же могу позвонить своим знакомым полицейским и не разглашать вашего имени. Если же эти звонки не помогут, то я могу попробовать связаться с Хьюбом Гилплэйном. Мы с ним в последнее время стали друзьями.

Старк удовлетворенно кивнул.

— Мои секретари могут выдать вам чек на выходе.

— Об этом не беспокойтесь. Я знаю, что вы в этих вопросах щепетильны.

Возникла неловкая пауза, во время которой Старк разглядывал лужайку, мисс Мертон — свои сапоги, а я наблюдал за ними обоими.

— Вы уверены, что больше ничего не можете сообщить мне? — сказал я.

Он покачал головой.

— Я позвоню вам, когда у меня будут новости. Но, возможно, не сегодня.

Старк, потрясенный, буквально вскинулся.

— А если он где-то на улице?..

— Ну и что? Сейчас тепло, — сказал я. — Вы же должны понимать, что не дали мне практически ничего, от чего я могу отталкиваться?

Он опять уставился на лужайку, проронив:

— Конечно…

Тут снова заговорила мисс Мертон:

— Мы все просто потрясены смертью Мэнди Эрхардт!..

Может быть, она и была потрясена, а может быть, и нет — не знаю. А вот Старк и в самом деле был потрясен, возможно, даже проплакал все утро — но точно не над Мэнди Эрхардт.

Оставив их предаваться скорби, я вышел. Дворецкий поймал меня в музыкальном зале.

— Вам что-нибудь требуется? — спросил он.

Я не остановился и на ходу спросил:

— А мистер Старк с мисс Мертон и ее братом хорошие друзья?

От этого вопроса он растерялся, я прямо видел, как он лихорадочно соображал, что ответить. Мы в тот момент проходили по холлу, где солнце из окон играло ослепительными бликами на мраморных плитах пола. Повернувшись к нему, я сказал:

— Мистер Старк нанял меня для розысков Грега Тэйлора, и я думаю, он хотел бы, чтобы его персонал оказывал содействие моему расследованию.

Дворецкий по-прежнему колебался, но все же сказал:

— Да, мистер и мисс Мертон — постоянные гости в этом доме. И их отец тоже. А также еще очень многие люди со студии.

— И они все знали мистера Тэйлора?

— Да.

— А вы? Вы хорошо знали мистера Тэйлора?

На лице его появилось презрительное выражение, и он признался:

— Нас едва ли связывали братские чувства.

— Ну, это понятно, — сказал я и направился к выходу.

Глава 13

Я уже садился в машину, когда дверь снова распахнулась.

— Мистер Фостер! — Вера Мертон бежала на цыпочках как балерина, крича мне: — Подождите!

Я подождал, и она подбежала с другой стороны машины. Если она и была расстроена, то не подала виду.

— Мистер Фостер, — произнесла она и потом поняла, что ей не нравится, когда «паккард» разделяет нас. Тогда она перешла на мою сторону машины и встала так, чтобы мне были хорошо видны ее ноги. Ноги были что надо! Такие ножки только в кино снимать. За деньги показывать. Закусив губу и отведя взгляд в сторону, она стояла передо мной, но эта нарочитая нерешительность не шла ей и выглядела неестественной.

— Я должен отгадать, что вы хотите, или все-таки скажете?

— Я не могу перестать думать о Мэнди Эрхардт, — призналась она. — У вас есть какие-то соображения? Насчет того, кто это сделал.

— Ну, меня вообще-то не просили иметь какие-то соображения. Даже, я бы сказал, наоборот.

— Как получилось, что вы… нашли ее? — Она стрельнула на меня глазами и снова отвела взгляд.

— Примерно так же, как я встретился вчера с вами и вашим братом. Просто оказался там в неподходящий момент.

На этот раз она уставилась на меня в упор. Нервозность попыталась прикрыть улыбкой.

— То есть вы не должны были… ну, я не знаю… следить за Мэнди или что-то в этом роде?

— Разве вы только что не слышали, как мистер Старк говорил о том, сколь уважительно я отношусь к частной жизни людей?

— Да, но папа хотел бы, чтобы вы сказали мне. Так что все нормально.

— Если он так хочет, то пусть скажет мне сам.

— Ну хорошо, а что вы делали вчера на студии? — попыталась она продолжить расспросы.

— Вчера я это знал, а сейчас нет.

Она надула губы.

— Как с вами трудно говорить!

Я понимающе усмехнулся.

— Ну извините.

— Я знаю, что папа нанял вас вчера и что вы нашли тело Мэнди. Я просто пытаюсь понять. — Она секунду помолчала и решила, что срочно должна что-то прибавить. — Ой, все это так ужасно!..

— Послушайте, мисс Мертон, меня нанял начальник службы безопасности студии Эл Нокс. Если хотите, можете обсудить с ним это, а мне надо работать. — Для вящей убедительности мне, конечно, следовало бы тут же сесть в машину, но я этого не сделал.

Приблизившись ко мне, она принялась игриво теребить мой галстук.

— Я вам не нравлюсь — в этом все дело?

Мы оба смотрели на ее руку, игравшую с моим галстуком.

— Моих близких вы считаете ужасными людьми.

— Мисс Мертон, я о вашей семье вообще не думаю.

— Даже сейчас? — Она сократила расстояние между нами еще на несколько дюймов. Ее духи отдавали дешевой кухмистерской.

— Я каждую минуту предпринимаю все большие и большие усилия, чтобы забыть о вашей семье.

— Просто я волнуюсь за Томми. И за папу. Им нужна рядом женщина, но у них есть только я, а этого недостаточно.

— Ну почему же, вы настоящая женщина.

Она бодро вскинула голову:

— Я знала, что вы способны сказать приятные слова.

— Я многое способен сказать — не только приятное.

— Зачем папа нанял вас? Это из-за Томми? Вы можете смело сказать мне все.

— Я уже сказал вам, что меня нанял не ваш отец, а Эл Нокс. Если вы считаете, что за этим стоял ваш отец, то и спрашивайте у него. Меня совершенно не касается то, чем занимаетесь вы и ваш брат. Хотя, судя по тому, что я видел, ваш брат явно склонен к перебору.

Она резко отступила, и все ее очарование как рукой сняло.

— Как получилось, что вы обнаружили Мэнди?

— Случайно получилось и никак и ни с чем не связано.

— Это все, что вы можете сказать?

— Я могу сказать больше, но вам это, скорее всего, не понравится.

Вера Мертон хотела сказать что-то еще, но передумала и пошла обратно к дому. Эта девушка слишком уж привыкла получать все, что хотела. Нокс накануне предупреждал меня относительно нее и ее брата, но только сейчас я смог наконец оценить его слова. Бедный папочка! Быть владельцем киностудии — это, конечно, здорово. Ты командуешь людьми, отдаешь распоряжения, но это не означает, что твои дети не будут влипать в разные истории по всему городу. На самом деле, даже наоборот, именно это они и будут делать.

Сев в машину, я поехал прочь. Эта новая работа по поискам пропавшего, в сущности, мало чем отличалась от заказа по наблюдению за Хлоей Роуз. Она могла бы послужить мне рекламой — заплатите мне денежки, но результата я вам не гарантирую.

Глава 14

Дом Розенкранца находился у меня по пути, так что удержаться от визита было трудно. Рассуждал я так, что Хлоя Роуз должна была пожаловать мне свою аудиенцию, в которой мне было отказано вчера. Нокс, вероятно, и считал, что может просто взять и отстранить меня от этого дела, но полиция-то вряд ли отпустит меня так легко. Мое имя уже было замешано в этой истории, поэтому встретиться и поговорить с еще одним ее участником было в моих же интересах. В любом случае, Хлоя Роуз и Старк снимались в одном фильме, так что, возможно, она тоже знала Тэйлора.

На лужайке перед домом Розенкранца вздымалось целое сонмище гейзеров, фонтанов и струй — это разбрызгиватели орошали газоны и клумбы. Изо всех сил стараясь не намокнуть под этим переливающимся радугой душем, я кое-как пробрался к двери.

Оглянувшись, я заметил припаркованную перед домом машину. Без опознавательных знаков, но явно полицейская. А чья же еще?

Как и в прошлый раз, дверь открылась, прежде чем я успел нажать на кнопку звонка. Только на этот раз меня впустил детектив Сэмьюэлс и какой-то еще полицейский в штатском. За их спиной маячил Мигель, нервно теребивший руки, словно старая дева.

— Фостер, вы вообще когда-нибудь спите? — спросил Сэмьюэлс.

— Нет. Я же вампир, разве не говорил вам?

— Вампиры днем не функционируют, — заметил другой коп.

— Ну, я вижу, в этом вы разбираетесь, — съязвил я.

Коп смущенно отвернулся.

— Я так понимаю, вы здесь не по поводу убийства, так? — поинтересовался Сэмьюэлс.

— Вы знаете, я слышал забавную историю, — сообщил я. — О том, что Хлоя Роуз, оказывается, проходит у вас как подозреваемая по этому делу. Скажу вам честно, история эта меня порядком повеселила. — И я картинно рассмеялся, чтобы показать, как она меня повеселила.

Но мои слова не произвели на него никакого впечатления.

— Полиция ведет расследование, — сказал он. — Сегодня ут ром вы вели со мной честную игру, и я признателен вам за это. Но я не хочу, чтобы какие-то частные сыщики ходили за мной по пятам.

— А я сделаю все необходимое, чтобы защитить мою клиентку, — заявил я, как будто она и в самом деле была моей клиенткой.

— Да, только вот вы не сможете обеспечить ей алиби. Вы по-прежнему утверждаете, что были наняты не в связи с разводом?

— Я разводами не занимаюсь.

Сэмьюэлс посмотрел на напарника.

— Пошли, Мак Ивой, нам надо работать.

Они дождались, когда вращающийся разбрызгиватель сместит струю в сторону, и заспешили по мокрой дорожке к своей машине.

Мигель поспешил мне навстречу, словно к родственнику, — разве что не кинулся обниматься.

— Это была полиция, — сказал он.

— Да что ты, а я и не знал. В доме еще есть полицейские?

Он покачал головой.

— Нет, только эти двое были.

— Когда они пришли?

— Ну, примерно час назад, может, чуть больше. Беседовали и с мистером Розенкранцем, и с мисс Роуз.

— О чем?

Мигель отвел взгляд.

— Не знаю. Они наедине разговаривали.

— Ой, оставь это, не трать время. Что они сказали?

Он вскинул голову, чтобы показать, с какой неохотой готов пойти на это, но потом затараторил так, словно только и ждал возможности с кем-нибудь поделиться.

— Они говорили об убийстве. О том, что убили какую-то актрису, снимавшуюся с мисс Роуз в одном фильме. Расспрашивали мистера Розенкранца о его отношениях с этой актрисой, интересовались, когда он виделся с ней последний раз, имела ли она врагов и боялась ли чего-нибудь.

— Ну понятно, это стандартная процедура. А мисс Роуз что?

Мигель покачал головой.

— Они постоянно спрашивали ее, где она была вчера ночью. Потом говорили о разных других вещах и опять принимались расспрашивать про это — дескать, точно ли она была всю ночь здесь, не звонила ли кому-нибудь, и точно ли, что ее никто не видел. Она очень расстроилась. Даже вынуждена была пойти прилечь. А как насчет вас, мистер Фостер? Где вы были прошлой ночью?

— В казино. Где я могу найти мисс Роуз?

Мигель не ответил и ждал. Я собрался обойти его, он хотел остановить меня, но передумал и пошел вперед, показывая мне дорогу. Через прямоугольный арочный проем мы прошли в столовую, обставленную громоздкой обеденной мебелью в стиле барокко, миновав противоположную дверь, вышли в тускло освещенную переднюю, где на стене висел дагерротип с изображением кошки, и оттуда прошли в библиотеку, которая была устроена скорее как гостиная со стульчиками в стиле Людовика XV, расставленными вокруг изящного стола в стиле чиппендейл. Огромный камин, несомненно, был украшением комнаты, но не выглядел так, будто им когда-то пользовались. Встроенные в стену стеллажи пестрели корешками дорогостоящих изданий. Вообще в комнате витал какой-то музейный дух.

Хлоя Роуз сидела на стульчике лицом к входу. Она принадлежала к совершенно иному женскому типу, нежели Вера Мертон. Ее красота вызывала в душе какой-то нервный трепет, от которого хотелось избавиться. На лице ее совсем не было макияжа, и глаза были красные от слез. Одета она была в синюю юбку длиной по щиколотку и в белую блузку с белой вышивкой.

Я снял шляпу и немного подождал, давая ей возможность прийти в себя.

— Ваши коллеги только что были здесь, — сказала она, и ее легкий акцент от меня не скрылся.

— Мисс Роуз, я не полицейский. Я частный детектив, которого вчера наняли защищать вас.

Я достал и протянул ей свою визитную карточку, но она даже не шевельнулась, чтобы взять ее, и я положил карточку на край стола.

— Значит, вы все знаете, — сказала она.

— Да. Это я нашел труп.

На глаза ее опять навернулись слезы, но она сумела сдержать их.

— Они сказали, что вы вроде бы должны были находиться здесь прошлой ночью. Похоже, тот факт, что вас здесь не было, теперь говорит не в мою пользу.

— Да, не в вашу, — согласился я.

— Шем спал с Мэнди. Это ни для кого не было секретом.

— И вас это обстоятельство ничуть не беспокоило?

Она посмотрела на меня, и глаза ее вдруг наполнились негодованием.

— Конечно беспокоило. Оно убивало меня! Но что я могла поделать?

— Вы могли уйти от него.

— О, как это легко со стороны говорить: «Уйди от него!»

— Я не сказал, что вам следовало уйти, я сказал, что вы могли бы уйти от него. И я не говорил, что это легко сделать.

Она снова сникла.

— А какое это имеет значение? Мэнди убита. И зачем сейчас говорить обо всех этих вещах?

— Надеюсь, полиции вы такого не говорили?

Она покачала головой, и в голосе ее снова появились звенящие нотки.

— Нет. Они просто расспрашивали меня, где я была. Снова и снова задавали один и тот же вопрос. Я сказала, что была здесь, но я не могу этого доказать. Поэтому меня теперь подозревают в убийстве. Боже! А я-то думала, что покончила с полицией!.. С полицией, со всеми этими тюрьмами… Я думала, что у меня теперь будет новая жизнь в этом благословенном городе.

Судя по голосу, она была на грани истерики. Мне тотчас же вспомнилась характеристика, которую дал ей Эл Нокс, теперь я и сам заметил в ней эту склонность к панике и слезливой меланхолии. Я сделал шаг в ее сторону, но удержался от того, чтобы положить руку ей на плечо.

— Вас никто не будет арестовывать. Мы просто хотим разобраться в том, что произошло. И как только разберемся, с вас снимут все подозрения.

Она посмотрела на меня так, словно только сейчас увидела меня.

— Мистер Фостер, что вы хотите? Для чего вы пришли?

— Для того чтобы защитить не только вас, но и себя. На студии меня сегодня утром уволили. Я не знаю, кого из нас двоих подозревают, может быть, даже обоих, но я хотел поговорить с вами, перед тем как решить, что делать дальше.

Вид у нее теперь был совсем испуганный.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Да вы не волнуйтесь. Это же моя работа, вам ничего делать не нужно. Не могли бы вы только рассказать мне, что такое вы говорили о полиции и тюрьмах? Это связано с чем-то, что произошло с вами во Франции?

Я думал, она сейчас опять примется пускать слезу, но ее как подменили. Она вдруг сделалась холодно-спокойной, и французский акцент стал резче, чем когда она пыталась контролировать его.

— Мой отец был взломщиком. — Тыльной стороной руки она вытерла сначала левый, потом правый глаз и продолжала: — Его убили в тюрьме много лет назад.

— Полиция расспрашивала вас о его смерти?

Она подняла на меня глаза.

— Это было очень давно.

Я сразу же представил себе, как сказалось бы это косвенное обстоятельство на деле, расследуемом Сэмьюэлсом, если бы ему довелось поинтересоваться у нее относительно этого другого убийства, но вслух я, конечно, ничего такого не сказал и просто спросил:

— У вас есть какие-нибудь документальные подтверждения тому, где вы были прошлой ночью?

— Я спала в своей постели, — сказала она.

— А сын вашего мужа? Он ведь живет в этом доме, не так ли?

— Шем отправил его обратно домой вчера, еще до того, как это все случилось.

— Ну тогда соседи? Может, они подтвердят, что вы не выходили из дома?

— Они смогут подтвердить только то, что моя машина была здесь, но вчера на улице было оживленное движение, и никто не поручится, что я просто не взяла попутку. В любом случае, наши ближайшие соседи вчера были на ночном гала-представлении и не могут подтвердить ничего.

Но все это опять-таки были косвенные обстоятельства. Следствие не располагало ни орудием убийства, ни отпечатками пальцев Хлои Роуз в доме Эрхардт, ни показаниями свидетелей. И все же люди часто попадали за решетку по обвинению, основанному всего лишь на косвенных уликах.

У меня возникла другая идея.

— А давайте-ка вернемся к разговору о человеке, который, по вашим ощущениям, вас преследовал. Мисс Эрхардт тоже присутствовала там всякий раз, когда вы видели его? Вы же сказали Элу, что это всегда случалось на съемочной площадке. Так ведь?

Она снова выглядела испуганной, и голос ее зазвенел.

— Ну какое это имеет значение?

— А такое, что человек, преследовавший вас, мог преследовать и ее.

Она задумчиво нахмурилась, передернув плечами.

— Не знаю, я не могу сказать этого со всей уверенностью. Возможно, да… Возможно, она была там, но… — Она опять передернула плечами несколько раз подряд. — Я про первый случай ничего не помню точно, и, по-моему, меня пару раз кто-то преследовал, когда я ехала на своей машине. Я тогда была одна. — Воспоминания, похоже, еще больше разволновали ее, глаза теперь были расширены от испуга, и она часто-часто качала головой.

— Мисс Роуз! — позвал я.

Она села на своем стульчике ровно.

— Нет, вряд ли он преследовал Мэнди. Он преследует меня.

— Вы только не волнуйтесь так сильно.

— Нет, нет, нет… не может этого быть…

Я протянул к ней руку, чтобы как-то успокоить ее, но в этот момент вошел Мигель с каким-то напитком на подносе.

— Попробуйте выпить вот это, мисс Роуз. Попробуйте выпить.

Он сунул ей в руку стакан, и она поднесла его ко рту, не переставая трясти головой. Она выпила жидкость, содрогнулась и обессиленно откинулась на спинку стула. Мигель поспешил забрать у нее из руки стакан, пока не расплескались остатки. Укоризненно посмотрев на меня, он вышел из комнаты с подносом под мышкой и со стаканом в руке.

— Вы ничего больше не можете прибавить к описанию этого человека? — спросил я, ведя себя словно боксер, добивающий противника, уже находящегося в нокдауне.

Она ничего не ответила.

— Ну хорошо, тогда я удаляюсь, — сказал я.

Это тоже не вызвало у нее никакой реакции. Она сидела без движения, откинувшись на спинку стула, и на ее прекрасном лице было такое страдальческое выражение, какого публика никогда не видела на экране. Застать ее в таком виде было неприятно — это было все равно что видеть череп через кожу.

Я проделал обратный путь до холла, где меня ждал Мигель.

— Теперь вы видите, какое хрупкое создание мисс Роуз?

— Да, вижу. А с полицией она себя так же вела?

— Почти так же.

— Нет, Сэмьюэлса такое не устроит. Если, конечно, он не попытается выставить ее сумасшедшей. — Теперь настала моя очередь исступленно качать головой в недоумении. — Послушай, Мигель, мне так и не представилась возможность задать мисс Роуз один вопрос. У нее с Джоном Старком близкие отношения? Она знает его друзей?

— Нет, не думаю. Мисс Роуз держится обособленно.

Я кивнул.

— Спасибо. — Надев шляпу и направляясь к двери, я прибавил на прощание: — Позови меня, если случится что-то экстренное. А в остальных случаях мое присутствие здесь нежелательно.

— Вообще-то мистер Розенкранц хотел бы с вами поговорить.

Я остановился и пошел обратно.

— А откуда мистер Розенкранц знает, что я здесь?

— Он видел, как вы пришли. — И, указав на лестницу, добавил: — Если позволите, я провожу вас.

Мне, конечно, сразу подумалось, что это вообще-то не мое дело и что слишком скудной информацией я располагаю, чтобы продолжать начатое. Кстати, и студия, и полиция убедительно просили меня держаться от этого дела подальше.

— Да, проводи, — сказал я.

Глава 15

Комната, судя по всему, предназначалась под кабинет, но оформлением ее, похоже, занимался тот же декоратор, что и в офисе Хьюба Гилплэйна. Все обозримые поверхности, кроме узкой дорожки от двери к письменному столу, были завалены книгами и бумагами. Вдоль одной стены громоздился ряд не привинченных еще до конца полок, прогибающихся под тяжестью нагруженных на них книг. Одна полка сорвалась с крепления и упала на нижнюю, та же держалась и не обрушивалась только за счет того, что ее подпирали снизу высоченные стопы книг на полу. Повсюду неряшливыми кипами валялись бумаги с загнутыми помятыми краями. В углу стояло креслице с обивкой из зеленого кожзаменителя, но пробраться к нему через все эти залежи не представлялось возможным. По сравнению с остальной комнатой поверхность стола с возвышающейся на нем пишущей машинкой «Ундервуд» была относительно аккуратной. На столе стояла початая бутылка водки, часть содержимого которой уже познакомилась со стаканом, и уже пустая бутылка стояла на полу возле стула. В комнате присутствовал стойкий запах алкоголя и лежалой бумаги.

Розенкранц повернулся ко мне, когда я вошел. Лицо его было бледно, глаза расширены, но на стуле он сидел ровно. Речь его, когда он заговорил, тоже оказалась на удивление чистой и членораздельной — признак опытного пьяницы.

— Вы следили за мной на обратном пути из «Морковки», — сказал он.

Поскольку ответа не требовалось, я и не стал его давать.

— Вы видели, что они сотворили?..

— Кто и что сотворил? — спросил я.

— Кто, кто… Эта чертова жизнь, этот чертов город, эти чертовы люди…

Для знаменитого писателя он был слишком однообразен в своей зацикленности на одном-единственном слове.

— У нее были враги? — спросил я.

Он посмотрел на меня в упор.

— Вы что, полицейский? Они уже были здесь сегодня.

— Хорошо. Тогда зачем вы хотели видеть меня?

— Они говорят, что это сделала Клотильда.

— Знаю.

Розенкранц удовлетворенно кивнул. То есть мы с ним были железно уверены в том, кто этого не делал. Покачав головой, он взял со стола бутылку и поднес ее к пустому стакану.

— У Мэнди не было врагов. Она ни с кем не воевала, никого не боялась, ни с кем ничего не делила.

— А друзья?

— Я знаю, что она дружила с несколькими девушками из клуба, где раньше работала официанткой. Ну как дружила?.. Ходили вместе куда-нибудь развеяться, повеселиться. Возможно, с какими-то кавалерами. Она же в Сан-Анжело недавно.

— А название клуба?

Розенкранц наклонил голову и посмотрел на меня исподлобья.

— «Морковка»? — предположил я.

— Нет, но очень близко. «Тип». Там я с ней познакомился.

— И вы сказали ей, что можете устроить ее сниматься в кино.

Он пожал плечами и поднял стакан, как бы чокаясь со мной.

— Да, так я и сказал. — И он выпил водку в два глотка.

— Я так понимаю, это и положило начало вашей дружбе, — предположил я.

Он поднял пустой стакан.

— Правильно понимаете.

— А что, очень хороший способ времяпровождения. Правда, на алкоголь все равно приходится раскошеливаться.

— Она была отличной девчонкой, Фостер. Я не любил ее. На самом деле, мы ругались столько же, сколько смеялись. Она могла вклеить тебе по первое число, а потом всегда сама мирилась. Отличная была девчонка.

— Понимаю. Золотое сердце, мухи не обидит — это все про нее.

— Да ну вас, идите к черту, — сказал он, насупившись, и снова взялся за бутылку.

— Может, сказать Мигелю, чтобы принес еще одну бутылку?

— Вы лучше скажите, почему вас не было вчера здесь? Почему вы не выполняли свою работу?

— Нет, я понимаю, что мне лучше не возражать, — сказал я. — Ведь я вряд ли должен спросить у вас, почему вас самого не было рядом с женой или почему вас не оказалось в нужный момент рядом с мисс Эрхардт? Потому что, если мы будем задавать друг другу подобные вопросы, то очень скоро сами и окажемся виновными в случившемся.

— Да, особенно, если это так и есть.

Я кивнул:

— Ну да.

Усмехнувшись, Розенкранц покачал головой.

— Господи, да люди в этом городишке перережут вам горло и скажут, что это они вас брили. Это же не люди вообще! Это ходячие деньги без глаз, без сердца… или же ходячая похоть, прячущаяся за пуленепробиваемым стеклом. Вы можете видеть их, но не можете до них дотронуться. Вы или вписываетесь в эту систему и тоже становитесь ходячими деньгами, или же обнаруживаете, что ваше пуленепробиваемое стекло оказалось не таким уж пуленепробиваемым, как было указано в рекламе. Если в какой-то момент вдруг вспомните, что вы личность, то вам лучше насторожиться и приготовиться, ведь это значит, что вы уже на полпути к автовокзалу, откуда вам дорога обратно в вашу глухомань.

— Знаете, мне неприятно перебивать великого американского писателя в момент проникновенного осмысления действительности, но вам придется меня извинить.

— Вы сейчас поедете поговорить с Хьюбом. Так ведь?

— Я больше не работаю над этим делом.

— Ага, и поэтому вы пришли сюда. Потому что больше не работаете над этим делом.

— Нет, просто хотел увязать кое-какие вопросы.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Когда поедете к Хьюбу, спросите у него про Дженис Стоунмэн. — Он подождал, думая, что я захочу записать имя, но я не стал этого делать. Тогда, снова налив в стакан водки, он одним махом опустошил его и задумчиво уставился на пустой стакан. Потом, оторвав наконец от него взгляд, он заговорил: — В моих книгах персонажи всегда имеют момент реализации — какой-то объект или событие, которое выкристаллизовывает их сущность. Только я имею в виду не эту муть, которую строчу для Гилплэйна, а мои настоящие книги. Но разве в реальности кто-то способен уловить тот момент, когда его жизнь меняется? Я имею в виду, вовремя уловить. Позже — да, но не вовремя. — Он покачал головой и вздохнул. — Я был не прав в том, что говорил вам минуту назад. Если бы вам перерезали горло те самые голливудские сволочи — да, это было бы плохо, но проблема в том, что мы режем себе горло сами. Пока оно не перерезано, оно не перерезано, но как только это сделано… — Он раскрыл ладонь, словно выпуская с нее на волю светлячка или божью коровку.

— Передайте Хьюбу, что я больше не хочу с ним видеться. Никогда! — Он снова взялся за бутылку, но я не стал ждать, когда он нальет, и смотреть, как он выпьет.

Мигеля я внизу не встретил. Должно быть, мисс Роуз снова понадобилась его помощь. Будь я умным человеком, я бы только обрадовался, что моя помощь здесь больше не требуется. Но как сказал один умный человек: ты никогда не узнаешь, что у тебя в руке лезвие, пока не будет уже слишком поздно.

Глава 16

Было чуть позже полудня. В «Тип» подавали ланч, но Гилплэйн скорее всего подруливал туда ближе к концу дня, так как находиться на виду у ночной публики было для него важнее. Поэтому я завернул в буфет отеля напротив Блэкстоун и заказал там себе сэндвич с плавленым сыром и беконом. Кофе у них был из плохо промолотых зерен, но я все равно выпил его. В дневной газете я нашел на последней странице крохотную заметочку об официантке, убитой в Харбор-Сити. Сразу почему-то подумалось: интересно, как отнесется к этому Розенкранц? Ведь они перерезают тебе горло, даже когда оно уже перерезано.

У себя в кабинете первым делом, даже еще не успев сесть за стол, я схватился за телефонную трубку. У меня было полно знакомых полицейских, которые могли бы ознакомить меня с утренними сводками, но, если я собирался снова наведаться в Харбор-Сити, то лучше было не терять добрых отношений со следственной группой. Сэмьюэлс снял трубку после третьего гудка.

— А вы разве не на выезде? — спросил я.

— Кто это?

— Фостер. Хотел спросить, не поделитесь ли вы со мной кое-какой информацией.

— Свяжитесь с оператором. Я занят.

— Вы утренние сводки видели? Они ведь уже вышли, не так ли?

— Вы считаете, у меня есть время на такую ерунду? Я расследую убийство! А вы что делаете? Я же советовал вам умерить свой пыл.

— А я расследую новое дело. Пропажу человека. И хотел избавить вас от беспокойства по поводу моих намерений относительно расследуемого вами убийства.

— Отлично, шутник. У вас есть пять минут. Кого вы ищете?

— Имя Грег Тэйлор. Пол мужской, блондин, гладко выбрит, возраст около двадцати пяти лет, последний раз его видели одетым в голубые брюки и белую рубашку, без пиджака и галстука. Внешность смазливая.

Шурша в трубке бумажками, он полистал криминальные сводки за ночь и через минуту сказал:

— Нет. Ничего. Что-нибудь еще для вас, ваше величество?

— Нет, спасибо. Примерно такого результата я и ожидал. Благодарю вас, Сэмьюэлс, звоните мне, если понадоблюсь.

Он ничего не ответил и повесил трубку. Его наверняка радовала мысль, что я у него теперь в долгу. И мне это было на руку, так как он должен был более охотно делиться со мной информацией. Я глянул на часы — час с маленькими минутками. Для встречи с Гилплэйном в «Тип» еще рановато. Чтобы не изнывать от безделья, я нашел в одном из шкафов тряпку, вытер повсюду пыль и убрал тряпку на место. Поскольку в голову все равно ничего не лезло, я запер свой кабинет и отправился в «Тип». Если Гилплэйна еще нет там, то смогу хотя бы понаблюдать незаметно за его работниками. Может, получу хоть какую-то зацепку.

Ланч в «Тип» как раз подошел к концу. Но все присутствующие повернули ко мне голову, когда я вошел, — чтобы удостовериться, не важная ли это персона. Моя персона не была важной.

Зал оказался меньше, чем выглядел на фото в газетах. Он вмещал около двадцати круглых столиков, сгруппированных вокруг фонтана в центре. Столики были на двоих и на четверых, на каждом по две скатерти — белая до пола, и сверху коротенькая черная, свисавшая треугольниками. Столики стояли довольно тесно, давая мало места для прохода официантов в смокингах. Вдоль двух стен размещались круглые кабинки, а лесенка сразу за распахнутой дверью вела на балкон, где располагались еще три кабинки, откуда просматривался основной зал. В центре зала красовался фонтан — имитация древнеримской мраморной скульптуры Купидона, сидящего у ног Афродиты и пускающего струю воды из своего лука со стрелами в чашу, расположенную ниже. А может быть, это была и не имитация, трудно сказать — я же не знаток древнеримской скульптуры.

Все столики были заняты, и в зале было шумно. Кухня находилась в глубине помещений, и там же сбоку я заметил еще одну дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен».

Метрдотелем был худой дядька лет шестидесяти. Реденькие волосенки он зачесывал набок, чтобы прикрыть лысину. Еще одной глупостью были гитлеровские усики, как и жиденькие волосенки, выкрашенные в радикальный черный цвет. Бережно положив на стол журнал заказов в дорогой кожаной обложке, он смерил меня высокомерным взглядом, источающим чувство превосходства.

— У вас зарезервирован столик, сэр?

— Я здесь не ради обеда.

В глазах его блеснула искорка понимания.

— А, тогда вы, значит, из полиции?

— Частный детектив. Вы давно здесь работаете?

— Всего полгода, сэр. А раньше работал в «Хэвиленд» на Седьмой. Могу я спросить, что вас интересует?

— Вы знаете Мэнди Эрхардт?

— А что, разве должен?

— Послушайте, оставьте это обращение «сэр» и перестаньте отвечать на мои вопросы вопросами. Она работала здесь.

Он сделал вид, что задумался, потом сказал:

— Нет, что-то не припоминаю никого с таким именем. А теперь скажите мне, зачем все эти расспросы, иначе я буду вынужден попросить вас уйти. Это все-таки частное заведение.

— Да, частное, где все могут видеть всех, — сказал я и протянул ему свою визитку. — Я хочу видеть Гилплэйна.

Поджав губы, метрдотель взял мою карточку за края.

— Мистера Гилплэйна нет здесь в данный момент.

Я ожидал, что Гилплэйна здесь не будет, но вдруг понял, что фраза «его нет здесь в данный момент» означала, что его нет «для меня». Тогда я сказал:

— А вы покажите ему мою визитку, и пусть уж он сам решит, здесь он или нет.

Он явно колебался, по-видимому, решая, будет ли ему что-нибудь, если он просто выставит меня отсюда.

— И передайте ему, чтобы вернул мне эту карточку. У него уже есть моя визитка, они все-таки стоят денег.

— Хорошо, сэр, — сказал он.

Повернувшись, метрдотель пересек зал, прошел мимо ряда кабинок и скрылся за дверью с табличкой «Посторонним вход воспрещен». Я ждал, наблюдая, как снуют с кухни и обратно официанты с подносами. Среди общего гула голосов в зале невозможно было разобрать слова и фразы. Фонтанчик-купидон журчал струей.

Минуты через две метрдотель вернулся и с гордым, довольным видом занял свое место за стойкой.

— Мистер Гилплэйн ждет вас в своем кабинете. Пройдите вон в ту дверь рядом с кухней, и вы найдете его кабинет в конце коридора.

— Ой, как хорошо, что мистер Гилплэйн так вовремя появился. Мне просто повезло, — съязвил я.

Не привлекая к себе ничьего внимания, я прошел через указанную дверь в коридор, где по левую сторону находились две двери и впереди в торце еще одна. Эта дверь была открыта. Гилплэйн сидел за столом — точно таким же, как в его кабинете в клубе «Морковка» — но столы-близнецы были единственным, что роднило эти помещения. В этом кабинете все было аккуратно, никаких коробок на полу, и никакого лишнего хлама на столе — только бронзовая сувенирная пепельница из Тихуаны, два черных телефонных аппарата и маленькие настольные часики, развернутые циферблатом к хозяину. В углу стоял еще один стол — поменьше размером и металлический, с пишущей машинкой и двумя аккуратными стопками писчей бумаги на нем. На стенах красовались фотографии Гилплэйна в рамочках, на которых он был запечатлен с кинозвездами. На каждом фото имелись автографы знаменитостей. И еще тут стоял, прислонившись к одной из стен, уже знакомый амбал, улыбавшийся мне как старому другу.

Войдя, я закрыл за собой дверь.

— У вас есть одна минута, чтобы сообщить мне что-то интересное, — сказал Гилплэйн.

— Интересное для кого?

Вместо ответа он развернул настольные часики так, чтобы нам обоим была видна бегущая по кругу тоненькая красная секундная стрелка.

— Я разыскиваю Грега Тэйлора, — сказал я, но реакции на мои слова не последовало. — Мне сказали, он иногда бывает здесь… И я подумал, может быть, вы или кто-то из вашего персонала…

— Я не намерен допускать, чтобы какой-то частный детективишко докучал мне и моему персоналу.

— По-вашему, это называется «докучать»?

— Ваша минута на исходе, Фостер.

— Парню лет двадцать пять, светлые волосы, смазливый. Обыкновенный красавчик, который иногда слетает с тормозов. Любит тусоваться в компании киношников.

Гилплэйн откинулся на спинку стула.

— Какую бы игру вы ни затеяли, вам лучше прекратить ее.

— Это вовсе не игра, я вообще-то называю это работой.

— И какое же отношение это имеет к Хлое Роуз?

— А я не говорил, что это имеет отношение к Хлое Роуз.

— Значит, вы пришли не для того, чтобы расспрашивать меня о смерти Мэнди Эрхардт?

— Я больше не занимаюсь делом Роуз, а Мэнди Эрхардт это вообще нечто другое.

— А, то есть вы просто нашли тело.

На это я ничего не ответил — ведь я же не спрашивал у него, откуда он это узнал. Такие люди, как Гилплэйн, имели много возможностей для получения информации. Дружба с полицейскими, домашние чаепития с ними.

— Эдвардс сказал, вы расспрашивали его о Мэнди, — пояснил он.

— Да, а еще он сказал, что вас здесь нет сейчас. Так что я не верил бы ему на слово. Вы лучше мне верьте.

Он развернул часы обратно циферблатом к себе.

— Ваше время истекло, друг мой.

— Я бы хотел спросить у вашего бармена, был ли Тэйлор здесь вчера вечером или нет.

— Полиция уже отняла у него час рабочего времени. Это то же самое, что отнять час времени у меня.

— Вот как? Здесь была полиция? Вы что же, забыли внести своевременно плату, или их крышевание не распространяется на убийства, совершенные на территории Харбор-Сити?

Он прищелкнул пальцами и сказал:

— Митч!

Амбал оторвался от стены и шагнул ко мне.

Я предусмотрительно отступил назад.

— Хорошо, хорошо, ухожу!

Гилплэйн наблюдал, как я пятился к выходу, уже взявшись рукой за дверную ручку. Выражением лица он сейчас напоминал тигра в зоопарке, испытывающего тоскливое разочарование оттого, что клетка не позволяет ему разорвать вас на мелкие кусочки.

Стоило чуть глубже копнуть с вопросами, и он не дал мне ничего, поэтому возвращаться к тому, с чего я начал, уже стоя одной ногой на пороге, не имело смысла. И я, просто на всякий случай, сказал:

— Просто так, из любопытства — что вы можете сказать мне по поводу Дженис Стоунмэн?

Он прищурился и выставил вперед нижнюю челюсть. То есть моя уловка сработала — я ведь тоже, знаете ли, люблю подкидывать арахисовые орешки в клетку этим тиграм.

— По поводу кого? — спросил он.

— Я подумал, может быть, она тоже работала у вас, как и Мэнди. Я еще пока не расспрашивал у вашего персонала, но если она работала здесь, то люди, я уверен, охотно…

На лице его было теперь задумчивое выражение.

— Как вы сказали? Дженис? — Он подарил мне очаровательную улыбку. — Да, у нас тут работала одна Дженис некоторое время назад. Но я не видел ее уже несколько месяцев, по меньшей мере с декабря. Ей срочно пришлось уехать домой к семье куда-то в Канзас или Оклахому… или куда-то там еще, откуда обычно приезжают все эти девушки. Мы остались ей должны. Хотели как-то передать ей эти деньги, но безуспешно. А это имеет какое-то отношение к вашим поискам Тэйлора? Я бы вообще-то обрадовался возможности передать Дженис ее деньги.

Я не ожидал, что такая моя стрельба наугад в потемках попадет в цель и сделает его таким разговорчивым. И я продолжал ориентироваться на слух:

— Когда, вы говорите, видели ее в последний раз? Дело в том, что с датой ее отъезда возникла некоторая путаница. Одни говорят, что это было в начале декабря, другие — что в начале января. Полиция тоже ничего не знает.

— А с кем в полиции вы разговаривали? — поинтересовался он, улыбаясь, но уже не так широко.

— Вы, конечно же, понимаете, что я не могу вам этого сказать?

— По-моему, это было перед самым Рождеством, — сказал он. — Да, я, кажется, припоминаю, что она поехала домой на праздники. — Он пожал плечами и нахмурился. — И не вернулась.

Я многозначительно кивнул.

— А вы знаете, это выглядит забавно — две женщины работали у вас, и теперь одна из них мертва, а другая исчезла.

И без того натужная улыбка стерлась с его лица.

— А кто сказал, что она исчезла? С чего вы это взяли? Только потому, что я не смог найти ее?

— Я думаю, вы при желании могли бы найти кого угодно.

Он покачал головой.

— Эти крошки здесь долго не задерживаются. Работают несколько недель, месяц и все. Если парочка из них исчезнет, влипнет в какую-то нехорошую ситуацию, ну что ж, значит, так тому и быть. Это же Сан-Анжело.

— Да, это Сан-Анжело, — согласился я. Тема, похоже, была исчерпана, к тому же Митч явно был готов пройти все девять кругов ада. Я повернулся, чтобы уйти.

— А этот Тэйлор… — вдруг проговорил Гилплэйн, медленно, словно только-только вспоминая. — Это тот наркоман, который все время ошивается возле Джона Старка?

Я ничего не ответил.

Улыбка вернулась к нему — на этот раз это была утешительная улыбка Чеширского кота.

— Вы знаете, в моих клубах может происходить многое, но никак не те вещи, о которых вы подумали. Никак не то, что интересовало этого парнишку Тэйлора. Я советую вам проехаться на Маркет-стрит в Харбор-Сити. Может быть, там вам повезет что-нибудь нарыть.

— А я так понял, вы его не знаете.

Он неопределенно покачал головой, одновременно как бы соглашаясь и возражая.

— Я знаю очень многих людей, не всегда всех могу упомнить.

— Ну да, у вас память как у рыбки гуппи.

Я кивнул им обоим и вышел, закрыв за собой дверь.

У стойки метрдотеля я спросил у Эдвардса:

— Вы вчера вечером были здесь?

Он принялся переминаться с ноги на ногу.

— Да вы не волнуйтесь, говорите! Я же ведь могу узнать это и у других.

Он как-то воровато оглянулся, хотя не был ни вором, ни бандитом, а просто расфуфыренным официантом.

— Послушайте, я не шучу, я только что разговаривал с вашим боссом.

— Да, я был здесь вчера.

— А вы не видели здесь молодого человека, блондина, среднего роста, худощавого телосложения, возможно, в состоянии наркотического опьянения?

— Нет, не видел, — ответил он, явно сожалея о том, что говорит это, и не собираясь больше ничего добавить.

— Спасибо, — сказал я и вышел на улицу.

Я не сразу завел машину и какое-то время просто сидел за рулем, размышляя. Гилплэйн откровенно не хотел уделять мне время, когда думал, что я интересуюсь убийством Мэнди Эрхардт, а Тэйлор значил для него еще меньше, хотя он и знал, кто это такой. Но стоило мне упомянуть Дженис Стоунмэн, как он быстренько нашел для меня ответ, который, по его мнению, должен был удовлетворить и увлечь в другом направлении. Я сидел так минут пять или, может быть, десять. По поводу Тэйлора не стоило дергаться раньше того, как на Маркет-стрит начнется ночная жизнь. Придя к такому заключению, я завел двигатель. Отъезжая от обочины, заметил, как за мной пристроился песочного цвета двухместный автомобильчик, стоявший в боковом проулке за клубом. «Привет от Гилплэйна», — подумал я.

Глава 17

Городская публичная библиотека Сан-Анжело располагалась в красивом здании, выстроенном в стиле ар-деко, чей фасад явно претендовал на пышность, а внутреннее убранство походило скорее на складское помещение. Песочный автомобильчик-купе припарковался в половине квартала от меня, но я не слишком озаботился, что приставленный ко мне Гилплэйном чувак сунется в библиотеку.

Я сразу направился в отдел периодики и взял подшивку «Сан-Анжело таймс» за прошлый декабрь. Я вдоль и поперек проштудировал первые три выпуска начиная с 20 декабря, не пропуская даже рекламных объявлений и предложений работы, но не нашел ничего, что могло бы меня заинтересовать. Наконец в выпуске за 23-е число кое-что нашлось на третьей полосе, в самом низу. Они, видимо, не хотели портить людям праздничную рождественскую атмосферу, иначе поместили бы этот материал на первой полосе. В заметке рассказывалось о трупе неизвестной женщины, найденном на пляже в Харбор-Сити. У женщины было перерезано горло и распорот низ живота. Я внимательно изучил выпуски за следующие дни и обнаружил заметку об этом же происшествии на шестой полосе за 24-е число, но после этого о найденном трупе женщины больше не упоминалось нигде. На момент наступления сочельника тело женщины так и не было опознано. И Гилплэйн, конечно же, имел в виду, что это и была Дженис Стоунмэн.

Придерживая рукой раскрытую подшивку, я огляделся, убедился, что все малочисленные посетители читального зала погружены в чтение и, громко покашляв для прикрытия, вырвал из газеты страницу с интересующей меня заметкой. Вернув подшивку библиотекарю, я направился к выходу, но в последний момент передумал, решив воспользоваться удобным случаем и попытаться еще кое-что выяснить.

Я направился к справочному столу, где меня встретила приветливой улыбкой пухленькая библиотекарша в юбке с узором из лилий и розовой шелковой блузке. Ее преждевременно тронутые сединой волосы были заплетены в косу, уложенную вокруг головы наподобие короны, крепящейся при помощи, наверное, целой коробки шпилек. На шее у нее висели очки на шнурке, но она не воспользовалась ими, выискивая что-то в раскрытом толстом издании, выглядевшем как словарь.

— Могу я помочь вам? — спросила она.

— Да, — сказал я. — Я бы хотел найти какую-нибудь информацию о лошади по кличке… — Я достал из кармана листок, вырванный мною из блокнота в доме Розенкранца, и прочел: — Комфорт.

Библиотекарша нахмурилась.

— Я не одобряю лошадиные бега и на этих выборах голосовала против.

— Я тоже. Лошадиные бега это отвратительная вещь, прибежище для разного рода преступной, порочной публики. Но меня интересуют не сами бега. Просто один мой друг купил эту лошадь, а теперь вот опасается, что его обманули. Он просто хочет выяснить, кто до него был ее владельцем, и убедиться, что сделал правильную покупку.

— Не знаю, мы не держим подобную информацию. Может быть, вам спросить в мэрии? Может, они хранят такие сведения?

— Понятия не имею. Я поэтому и спросил у вас.

— Извините, но я ничего не могу сказать вам по этому поводу. — Она вытянула губы, отчего у нее вокруг рта сразу же образовались мелкие морщинки, тоже преждевременные.

Я разочарованно побарабанил пальцами по стойке.

— Ничего страшного, не огорчайтесь. В любом случае, спасибо вам за помощь.

То есть выведать здесь что-либо о Комфорте мне не удалось.

Я вышел на улицу и направился к ряду телефонных будок, выстроившихся вдоль стены противоположного здания. Возле самой первой будки топтался широкоплечий мужчина в темно-синем костюме, начищенных до блеска ботинках и без шляпы. Но он был здесь явно не по мою душу. В руках он держал сложенную вдвое программку лошадиных бегов — видимо, для того, чтобы не смутить ничью душу своей причастностью к столь непопулярному занятию. Он внимательно оглядел меня, когда я спускался по ступенькам библиотеки, и, поняв, что я не его клиент, снова уткнулся взглядом в свою программку. Я зашел в самую дальнюю от него будку и закрыл за собой дверь. В будке сразу включился свет, и натруженный вентилятор на потолке начал вращаться. Правда, от вентилятора не было никакого толку — в будке по-прежнему стояла духотища.

Я бросил в прорезь монетку и набрал номер. Трубку сняли после первого же гудка.

— «Кроникл».

— Поли Фишера, пожалуйста.

В коммутаторе раздалось гудение, потом щелчок и потом теплый голос Поли в трубке:

— Фишер слушает.

— Это Деннис Фостер.

— Фостер, у тебя есть для меня что-то?

Я приоткрыл дверь будки, чтобы пропустить в щель хоть немного свежего воздуха.

— Может, есть, а может, нет, не знаю пока. Ты помнишь убийство в Харбор-Сити прямо перед Рождеством? Неопознанная женщина с перерезанным горлом и внизу все распорото.

— Ну, может, помню, не знаю. А что?

— Подожди, тебя интересует только то, что пишут в газетах, или реальный материал? — Я вытер вспотевший затылок носовым платком.

— Что? Ты имеешь в виду эту старлетку, которую зарезали вчера?

— Ну, похоже, что их обеих зарезали одинаковым способом.

— Ну а по мне, это похоже на совпадение.

— Ага, а в следующие разы ты тоже будешь утверждать, что это совпадение?

— Да ладно, не может быть. Ты мне голову морочишь?

— Что?

— Ты знаешь, через что мне придется пройти, чтобы это выяснить? Я надеюсь, тебе это нужно хотя бы не на этой неделе?

Я попытался подкинуть ему соблазнительную приманку:

— Мне кажется, я знаю имя той неопознанной женщины.

— Ее никто не искал, так что это не будет интересной новостью.

— А тебе вообще не кажется это странным? Ты же вроде согласился, что перерезанное горло и вспоротый живот представляют собою интересную для читателей газеты новость? Особенно когда жертвой является симпатичная молодая женщина.

— Ну да, согласился.

— Тогда почему же эта новость была зарыта на какой-то там третьей полосе? А история с убийством двухдневной давности? С ней поступили точно так же. — В трубке я слышал сейчас только электрический шорох и тишину. То есть мне удалось привлечь его интерес. И я решил этот интерес углубить: — А что, если это не просто совпадение? Что, если были и другие женщины?

— Ты опять начитался про Джека Потрошителя?

Я молча ждал.

Он вздохнул.

— Хорошо. Но это займет у меня какое-то время.

— Тогда позвони мне в офис. Если меня там не будет, то звони мне домой. И да, Поли, еще одна вещь — тебе что-нибудь известно о лошадке по кличке Комфорт?

— Слушай, я про лошадей знаю столько же, сколько про Эйнштейна.

— Ну ладно, спасибо.

Я повесил трубку и вышел из телефонной будки. И все же на свете точно был один человек, знавший про лошадей больше, чем про Эйнштейна. Этот человек находился там же, где я видел его в последний раз, — топтался на том же месте, сжимая в руках сложенную вчетверо программку скачек. Вдоль ряда телефонных будок я направился к нему.

Завидев мое приближение, он сунул программку под мышку и вытянул ко мне пустые руки ладонями кверху.

— Я просто жду здесь звонка от тетушки, которая расскажет мне, как чувствует себя мой дядя, находящийся в данный момент в больнице.

— А с чем он лежит?

— С аппендицитом, — сказал он, нервозно переминаясь с ноги на ногу.

— В следующий раз говори, что он попал в автомобильную аварию. Звучит более впечатляюще.

Склонив голову, он смотрел на меня с недоверчивым любопытством.

— Успокойся, я не коп, — сказал я и показал ему пятидолларовую бумажку. — Лучше скажи мне, что ты знаешь о лошадке по кличке Комфорт?

— А ты точно не коп?

Я смял бумажку в кулаке.

— Нет. Я частный детектив.

Он потер лицо, точно пытался оценить, не стоит ли ему побриться. Побриться стоило. Возможно, ему имело смысл бриться раза по три на дню.

— Комфорт больше не участвует в заездах. Он выиграл пару призов в прошлом году, а сейчас отправлен на выпас.

— Тебе известно, кто его владелец?

— Он принадлежал конюшням Дэниела Мертона, когда участвовал в заездах, а сейчас — не знаю. А зачем тебе это? Хочешь приобрести лошадку?

— Нет. Твоя лошадка может оказаться аппендицитной.

Я протянул ему купюру, и он торопливо выхватил ее у меня из рук, словно боялся, что передумаю. Убрав купюру в карман, он с важным видом отошел в сторонку, опять прислонился к телефонной будке, но больше не изучал глазами программку, видимо, ожидая, когда я уйду.

Плюхнувшись за руль своего «паккарда», я задумался. Дэниел Мертон был одним из основателей и владельцев студии «Мертон Стейн Продакшнз», а также ее нынешним президентом. Если он владел лошадью до Хлои Роуз, то вполне мог подарить ее ей. Но он также был человеком, на которого она работала, так что вполне могло быть и такое, что таинственный человек в телефонной трубке Хлои мог говорить с ней от его имени. Но зачем бы Мертону выкупать обратно подаренную Хлое лошадь?

Я завел двигатель. Все это в общем-то меня не касалось. У меня был клиент, и этот клиент, наверное, ждал, что я буду отрабатывать свои деньги.

Я глянул на часы — почти пять. Ехать на Маркет-стрит в Харбор-Сити рановато — нужные люди туда еще не подтянулись, а возвращаться в офис и сидеть там — уже поздновато. Поэтому я решил поехать домой и ждать звонка Поли Фишера. Песочного цвета автомобильчик-купе решил составить мне компанию.

Глава 18

Входную дверь квартиры я запирать не стал. Если люди Хьюба захотят войти, то они войдут, другой вопрос — когда я потом смогу найти время починить сломанную дверь?

Заняв такую позицию, чтобы оказаться за дверью, когда она откроется, я стал ждать. Я стоял там, но ничего не происходило, и я чувствовал себя полным дураком. Но за последние тридцать шесть часов со мной уже много чего приключилось: на меня наставляли пистолет, мне пришлось выслушать угрозы как от бандитов, так и от полиции, и меня угораздило найти изуродованное мертвое тело. Так что я ждал.

Вскоре в дверь постучали — три раза, сильно, кулаком. Я замер, прислушиваясь. Потом раздались новые удары, более настойчивые, и голос из-за двери:

— Эй, Фостер, мы знаем, что ты там! Мы просто хотим поговорить. — Это был голос Митча.

Я слышал, как повернулась дверная ручка, а потом дверь распахнулась в мою сторону, правда, стремительней и сильнее, чем я ожидал. Она больно треснула меня по бедру. Я наверное вскрикнул от боли, потому что Митч навалился на дверь всем своим мощным весом, придавив меня дверью к стене. Это была ловушка, я не мог развернуть плечи и вырваться оттуда.

Митч заглянул за дверь, продолжая давить на нее всем телом. Увидев меня, он оторвался от двери, но тут же снова резко навалился на нее, и жуткая боль пронзила мне лопатки.

Рядом с Митчем возник еще один мужик — долговязый и тощий как жердь, в сером костюме и черном жилете. Он ощупал меня на предмет оружия, но оружия у меня не было. Вытащив у меня из кармана сворованную из библиотеки газетную статью, он кивнул Митчу. Тот отпустил наконец дверь, и я вывалился оттуда, шатаясь.

— Что вам надо от меня? — спросил я.

Долговязый развернул газетную статью, пробежал ее глазами и посмотрел на меня.

— Надо же, какие интересные у вас литературные предпочтения! А еще говорите, что не работаете над убийством.

— Да я просто вырвал эту страницу ради кроссворда на обороте.

Он заглянул на обратную сторону листка и не обнаружил там никакого кроссворда.

— Нам было велено пока что проявить благоразумие и дать вам шанс.

— Да я же сказал Гилплэйну открыто и прямо, что занимаюсь сейчас совсем другой работой.

— Тогда как вы объясните это?

Объяснить я не мог. Я не мог даже сказать, почему счел это важным. Я знал только одно — что был полнейшим дураком, когда ввязался в это дело.

— Мистер Гилплэйн находит ваше объяснение неубедительным, — сказал Долговязый и повернулся к Митчу, который притопывал, словно разминаясь перед боем. — Только лицо ему не порть. Так просили.

Я не успел даже дернуться, как Митч снова припер меня к двери и со всей силы врезал мне по почкам. Мне и одного удара было достаточно, но он повторил это еще дважды, так что ноги у меня сделались ватными, а из глаз брызнули слезы. Под ложечкой горело. Убедившись, что теперь я никуда не денусь, он отпустил меня, но напоследок еще разок прижал к двери и вкатил хороший удар под дых. Я согнулся вдвое и наткнулся на Митчев приготовленный кулак. От невыносимой боли я сполз спиной по двери, пытаясь перевести дыхание и не потерять сознания.

Митч отошел от меня на пару шагов.

— А че-то он вроде не очень хорошо выглядит, да?

Долговязый не ответил — видимо, заскучал.

Митч продолжал разговаривать сам с собою:

— Может, вырубить его вообще? — Он принял боевую стойку, приготовил кулак и, поскольку я не двигался, опять запустил этот кулак в мою почку. Я рухнул на колени.

— Он дверь заблокировал.

— Че ты тут разлегся? — сказал Митч, ткнув в меня мыском ботинка. Но я не сопротивлялся, поскольку не имел на это сил.

— Да мы ж вроде нормально ему все объяснили, — ухмыльнулся Долговязый.

Митч еще раз пнул меня ногой в живот, присел на корточки и, дыша мне прямо в самое ухо, сказал:

— Слышь, ты, убогий, мне говорили не портить тебе лицо, но про все остальное мне не говорили!

Я не знаю, как там еще он меня обзывал, потому что я просто не владел собой. Меня больше волновали черные точки, кружившие перед моими глазами, перемежающиеся с белыми вспышками и перешедшие в некое белое полотно, ставшее вдруг черным, после чего я почувствовал, как поплыл над полом, вознесся к самому потолку, а потом куда-то исчез.

Перед глазами у меня то и дело вспыхивало изображение черно-белого киноэкрана, словно какой-то тест на сознание с обратным отсчетом — пять, четыре, три, два, один… На этом экране появилась в каком-то ослепительном сиянии Хлоя Роуз. Потом ее образ сменялся калейдоскопом других изображений — кровавые раны, нож, пистолет и мертвое тело, плавающее в бассейне, наполненном кровью. Потом Хлоя Роуз возвратилась, и она надрывно кричала. И была, как никогда, прекрасна. Потом за спиной у нее возникла какая-то мужская фигура — то ли Джон Старк, то ли Хьюб Гилплэйн. Мужчина этот подошел к зеркалу, и я увидел в его отражении себя. Но при этом я вроде бы сидел в зрительном зале. Но как же я мог быть одновременно и там, на экране? Потом это видение исчезло, и я увидел долговязого брюнета, запихивающего мертвое тело в машину. И видел другое мертвое тело, тоже плавающее в бассейне, полном крови, только здесь кровь была покрыта какой-то белой пеной. А потом был уже не бассейн, а морской берег, и прибой набегал то черной кровавой волной, то белой, то черной, то белой, и эта череда сменилась в конце кровавым перерезанным горлом. Потом раздался выстрел, и все исчезло. Затем были лошади на беговой дорожке, зрительские трибуны и опять Хлоя Роуз. Вновь трибуны, Митч, Долговязый и я пробираемся на них, держа в руках билетики. Лошади бегут по кругу. На трибунах стоят Джон Старк с Грегом Тэйлором и держатся за руки. И тут фотовспышка! Она совсем ослепила меня. Следом завершающий забег и финальный гудок, громкий трезвон в ушах…

Звук оказался телефонным звонком.

Какой-то голос сказал:

— Выключи свет!

Я попробовал глубоко вдохнуть и тут же закашлялся. Эти содрогания отозвались во всем теле жуткой пронзительной болью.

— Очень яркий свет. Выключи его и принеси мне выпить, — сказал голос.

Голосу никто не ответил, и это было хорошо — значит, я был один.

Я повернул голову, на звук телефона, но он уже перестал звонить. Если вообще звонил и если все это мне не померещилось.

Я пощупал рукой стену — стена на месте, это уже хорошо. Чего нельзя было сказать о моем дыхании, вот с ним у меня были проблемы. С огромным трудом я втянул в себя воздух, и выдох вызвал у меня жуткую нестерпимую боль под ребрами.

Держась за стену, я встал на колени и прислонился к ней спиной. Я же говорю, хорошая стена — благодаря ей я даже смог кое-как дотянуться до выключателя.

Погасив свет, я оказался в темноте. Оконце в ванной комнате было темным, и это означало, что я провалялся без сознания по меньшей мере пару часов.

Ну ладно, Фостер, давай как-то передвигайся теперь! Потихоньку, на четвереньках… А может, попробуешь встать на ноги?

Держась за дверную ручку, я кое-как умудрился встать на ноги, шатаясь, доплелся до кресла и плюхнулся на него. На постели валялась вырванная из газеты страница со статьей. Как это было мило с их стороны, что они оставили ее мне. Ну конечно, такие серьезные люди — разве они станут тырить газетный листок у потерявшего сознание человека? Да им просто надо устроиться работать в библиотеку — у таких библиотекарей не будет в читальном зале воровства.

Какое-то время я сидел в кресле, набираясь сил и учась заново дышать. Постепенно у меня это стало получаться. Даже с закрытыми глазами. Отрегулировав дыхание, я понял, что теперь надо выпить. Я встал с кресла, и на этот раз мне не казалось, что я еду на велосипеде, у которого колесо восьмеркой. Я налил себе неразбавленного вискаря и выпил его одним глотком, сразу же почувствовав внутри приятное жжение. Я наливал себе вторую порцию, когда снова зазвонил телефон. А может быть, он только сейчас зазвонил, а в первый раз мне просто показалось. Я посмотрел на телефон, стоявший на тумбочке возле кровати. Скорее всего, это звонил Поли Фишер, но у меня сейчас не было сил выслушивать то, что у него имелось для меня. Ничего, перезвонит завтра утром мне в офис, подумал я.

Со стаканом в руке направился к выключателю, а телефон продолжал названивать. От яркого света я даже зажмурился и выставил вперед руку со стаканом, словно инстинктивно отгораживаясь от удара.

Когда я осушил вторую порцию вискаря, у меня наладилось и зрение. Будильник на тумбочке показывал почти половину девятого. Из библиотеки я вышел около пяти — то есть я провалялся в отключке часа три, если, конечно, это не были уже следующие сутки.

Телефон буквально разрывался. Поли Фишер не мог быть таким настойчивым, но выяснять, кто это, я не хотел. Для Маркет-стрит было еще по-прежнему рановато, но ехать туда все равно надо. Потому что это моя работа, а вот все, что тут происходило, — просто что-то вроде хобби.

Я еще раз пробежал статью, вырванную из газеты. Гилплэйн все-таки сделал мне какое-то странное для него одолжение. Дал понять, что погибшая женщина была важнее, чем я мог подумать. Выглядело это ошибкой, какой человек вроде Гилплэйна никогда не допустил бы. Ну что ж, может быть, когда-нибудь я и узнаю, почему он сделал это.

Я подумал было о третьей порции виски, но оставил пустой стакан на столе и пошел посмотреть, что там с дверью. Дверь все это время простояла открытой, но без проблем для меня. Снаружи никого не было — абсолютно пустынная лестничная площадка. Они добились своего — хотели, чтобы я получил послание, и я его получил. Только совсем не то послание, какое они хотели.

Я запер за собой дверь и прислонился к стене, чтобы перевести дух. Телефон у меня в квартире опять буквально разрывался. Уж больно долго он звонил — не иначе как что-то сверхважное.

Но мне нужно было ехать, и я решил, что, если кому-то так надо, то он и потом перезвонит.

Я спустился на лифте и направился к своей машине как человек, у которого все органы целехоньки и абсолютно здоровы.

Глава 19

Маркет-стрит в Харбор-Сити обозначала отрезок Маркет-стрит между Пятой и Шестой улицами — захудалый квартальчик обшарпанных баров, некогда славившихся своей привлекательностью; правда, никто уже не мог вспомнить, когда это было. Среди «голубых» квартальчик этот назывался просто Маркет. Смазливые парнишки, вышедшие на вечернюю охоту, наведывались сюда в первую очередь. Во времена своего былого процветания Маркет пестрел неоновыми вывесками и яркими огнями, вывески эти дожили и до наших дней и стали теперь символом злачности этого подпольного мира. Но здешние яркие огни только подчеркивали захудалость и обшарпанность соседних кварталов.

Я остановился в трех кварталах от Маркет, на Второй улице, где почти все витрины были завешаны пожелтевшими газетами или забиты фанерными листами. По мере продвижения в сторону Маркет я видел, что магазинчики и бары начинали приобретать более жилой и обитаемый вид. На пороге одного из заведений устроил себе спальню какой-то мужик в заляпанном краской комбинезоне и без рубашки. Расстелив прямо на крыльце сплющенные картонные коробки из-под фруктов, он дрых без задних ног.

«Блэклайт» находился на углу Маркет и Пятой. В пику соседям-конкурентам, фасад его не был освещен вообще. Ни неоновыми, ни простыми огнями. Окна были замалеваны черной краской. Только над самой дверью горела одна-единственная голая лампочка. Такой непримечательный фасад, вкупе с местоположением на задворках, делал «Блэклайт» привлекательным для городских королев, желавших оторваться по полной, но при этом максимально избежать огласки.

Внутри освещение было не лучше. Сразу от порога вдоль стены тянулась стойка бара, выкрашенная красной краской, в некоторых местах обтершейся до белизны. Стойка была окантована черным кожаным подлокотником со стороны сидений для посетителей. На половине бармена имелась дверка со светящимся окошечком-ромбиком, по-видимому, ведущая на кухню. Рядом с неработающим настенным телефоном еще одна дверь — в туалет. Мужской и женский. Напротив барной стойки вдоль стены располагались в рядок кабинки для посетителей с черными кожаными сиденьями, одни из которых были совершенно как новенькие, другие уже имели заплатки, а из третьих торчал желтый поролон. Между баром и кабинками тянулся узкий ряд столиков. Человек десять-двенадцать посетителей находилось в этот момент во всем зале. Я присел на самый ближний к выходу табурет у стойки.

Ко мне вышел бармен в переднике со скрещенными на груди руками. Эти огромные, мощные, покрытые татуировками ручищи вполне соотносились по пропорциям с остальным его обликом. Он был похож на боксера, который уже не выходит на ринг, но находится в форме по той причине, что только этим и умеет заниматься. А может быть, это было только мое впечатление и он просто работал здесь и все. Работал, допустим, с очень давних времен, когда это заведение еще не имело такой репутации. Может, он ненавидел свою работу, но другой найти не мог. Сейчас лоб его пересекала суровая складка — он явно кого-то ненавидел в данный момент.

Я выложил на стойку пятидолларовую бумажку и заказал себе джин с тоником. Он почему-то помрачнел еще больше, но приготовил мне напиток и с хмурым видом поставил его передо мной на бумажной салфетке. До пятидолларовой купюры он даже не дотронулся и, понаблюдав некоторое время за тем, как я цежу мелкими глоточками свой напиток, сказал:

— Нам за этот месяц уже уплачено.

— Я не коп, — сказал я.

— А похож на копа, поэтому на всякий случай предупреждаю: нам уже уплатили.

— Да говорю ж тебе, я не коп. — Я сделал маленький глоточек своего джина с тоником. Маленький-премаленький глоточек — потому что не мог знать, сколько еще алкоголя и в скольких барах мне придется заказать себе, пока я смогу выяснить что-то меня интересующее. — Я ищу Грега Тэйлора. Он появляется здесь?

— Откуда мне знать? — сказал бармен, снова скрестив на груди руки. Я почувствовал за спиной напряженную тишину, но не стал оборачиваться, чтобы посмотреть, наблюдают ли за мной остальные посетители.

— А вы разве не знаете по именам завсегдатаев?

— Нет. У меня плохая память на имена.

Я нагнулся над стойкой, не обращая внимания на боль в ребрах.

— Послушай, я не коп, я частный детектив. Парень пропал, его семья беспокоится. А я просто пытаюсь выяснить, где он и все ли с ним в порядке.

— Я не знаю никакого Грега Тэйлора.

— Ты же сказал, что у тебя плохо с именами, а это имя, я смотрю, прекрасно запомнил.

Он не нашел, что ответить, и просто молча стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Послушай, я не хочу устраивать никакого шума. И мой клиент тоже не хочет. Ты можешь мне просто кивком ответить — «да» или «нет», бывает он здесь или нет? Он такой симпатичный парень, примерно моего роста, смуглый, светловолосый, черты лица тонкие, немного женские, весит килограммов шестьдесят, может, меньше.

Лицо его приобрело еще более отстраненное выражение.

— Не знаю, — проговорил он с подчеркнутой многозначительностью.

Тогда я все-таки обернулся посмотреть на остальных посетителей в зале. Грега Тэйлора среди них не было. И никто из них, как мне показалось, не наблюдал за нашей беседой. Просто люди, проводящие время за кружкой пива. На вид — обычная пьянь. Я снова повернулся к бармену и сказал, на этот раз заметно громче:

— Если что-нибудь узнаешь о Греге Тэйлоре, дай мне знать.

Я оставил недопитый джин с тоником на стойке и положил свою визитную карточку поверх пятидолларовой купюры. Конечно, за деньги откровенности не купить, но ведь никогда не знаешь, в какой момент тебе отольется добром твоя пятерочка. Я обернулся на остальных посетителей, но никто из них, похоже, не отреагировал на мое объявление.

— Да ты не переживай сильно-то, — сказал я бармену.

— А ты лучше не возвращайся, — парировал он.

— Ох, я вижу, ты здоров нарываться, — сказал я, но он ничего не ответил.

Я вышел на улицу. На противоположной стороне в уголочке топтались мужики-проститутки. Завидев меня, они начали приставать со своими предложениями, но потом, разглядев меня получше, отвернулись и сделали вид, что ждут автобуса. Все они выглядели молодо — лет по двадцать пять и даже меньше. Один был разряжен в женское платье — длинное облегающее кимоно и шлепанцы, предназначенные исключительно для дома. Его макияж делал почти непосильной задачу разгадать, кто он — мужчина или женщина. Но повторяю — почти! Другие двое были в брюках, но слишком обтягивающих их тощие ляжки, в белых рубашках с тремя расстегнутыми верхними пуговицами и в давно не чищенных ботинках. Один из них — с впалыми бледными щеками, почему-то поблескивающими в свете уличного фонаря, — показался мне откровенным наркоманом. Ни на одном из них не было шляпы.

— Могу кого-нибудь угостить выпивкой. Хотите? — спросил я.

Все трое сразу же отвернулись, старательно пряча лица в тень.

— У меня просто есть несколько вопросов, а люди в этом квартале что-то не больно приветливы.

— Нам нечего тебе сказать, полицай, — сказал мужик, переодетый бабой, не поворачивая ко мне головы.

— Я не полицейский, — сказал я, подумав, что ответил бы так же, даже будь на самом деле копом. — Я просто разыскиваю одного парня, который, говорят, бывает здесь и за которого сейчас волнуется его семья.

Баба-мужик повернулся ко мне.

— Вынюхиваешь, значит? — сказал он. В голосе его слышался звенящий накал. — Нам не о чем говорить с такими ищейками. Вот если б ты хотел душевно время провести, тогда другое дело.

Молча достав бумажник, я вынул еще одну пятерку и выставил руку вперед на свет.

— Я ищу место, где может находиться этот человек. Вот денежки!

Я подождал немного, но никто из них не протянулся за деньгами. Двое в мужской одежде вообще отвернулись. Они не могли говорить со мной. Большинство их клиентов были семейными людьми и вели в городе добропорядочную жизнь, поэтому этим парням-проституткам с Маркет платили в том числе и за конфиденциальность. Убрав деньги в бумажник, я сказал:

— Ладно, все. — И повернулся, чтобы уйти, но тут один из них заговорил:

— А имя его как? — Голос был какой-то дрожащий, нетрезвый, он явно принадлежал наркоману. Приятели окинули его подозрительным, откровенно презрительным взглядом.

Я повернулся к ним и сказал:

— Грег Тэйлор.

Судя по их реакции, имя это им ни о чем не говорило. Они молчали и нервозно топтались на месте. Мое присутствие заставляло их нервничать.

— Ладно, все, — проговорил я опять и, перейдя на противоположную сторону улицы, направился к соседнему с «Блэклайт» бару под названием «Джиллианз».

Старк упоминал только «Блэклайт» и «Чойсес» — но, скорее всего, лишь потому, что человек его калибра знал только их. Но у меня было ощущение, что Тэйлора могли знать в любом из здешних заведений.

«Джиллианз» ничем не отличался от «Блэклайт». Такая же барная стойка, такие же столики, только освещение здесь было поярче, и еще в углу имелось возвышение для живого оркестра. В остальном — точная копия «Блэклайт». И здесь такие же глаза сверлили меня подозрительными взглядами и так же посетители отворачивались в сторону. Бармен вел себя примерно так же. А когда я огляделся, все сделали вид, что не видят меня в упор. Пока я озирался, из подсобки на сцену вышли три негра и уселись за инструменты. Трубач стал отбивать ритм ногой, и они заиграли, причем так громко, что посетителям пришлось перейти на крик, чтобы продолжать разговор. Оркестр не нуждался в слушателях, он просто наяривал свою музыку. Я распрощался там еще с одной пятеркой. О Греге Тэйлоре ничего не узнал. Вообще ничего не добился, даже не притронулся к своему джину.

Я вышел на улицу. Было уже поздно, и на улицах стало более людно. Изо всех заведений, бухая ударными, неслась музыка. Слабый ночной ветерок отдавал солоноватым привкусом океана, находившегося всего в квартале отсюда, но не приносил прохлады. Люди проходили мимо, не обращая на меня никакого внимания. Им не нравилась моя наружность, а мне не нравились они. На углу теперь топтались только двое пареньков-шлюшек. Я чувствовал, что трачу время понапрасну, но других идей, кроме как пойти домой и зализывать там раны, жалея себя, у меня не рождалось, а жалеть себя я не любил.

В третьем баре, после уже знакомой процедуры общения со светловолосым барменом в слишком уж обтягивающей рубашке, я заметил среди посетителей знакомое лицо. Нарика, топтавшегося некоторое время назад с приятелями на углу. Он то и дело переглядывался с какими-то мужиками с других столиков, но при этом не сводил глаз с двери в туалет. Случайно увидев меня, он сразу отвел глаза, а потом вскочил и быстро направился в туалет. Я сидел и ждал, зажав в ладонях стакан с джином. Бармен, закончив со мной, ушел в другой конец стойки. Прошло минут десять, но нарик так и не вышел из туалета. Тогда я встал и направился к выходу. Если нарик и хотел со мной поговорить, то ему сначала нужно было набраться смелости. Как я понимал, в данный момент он как раз этим и занимался, «двигаясь» в сортире.

Соседним с «Джиллианз» заведением был круглосуточный винный магазин, в котором не было ни одного покупателя. Я увидел это с порога и не стал даже заходить туда, потому что Грег Тэйлор не был похож на человека, покупающего спиртное самому себе. Вряд ли кто-то пойдет на любовное свидание в злачном квартале с бутылкой, купленной в винном магазине.

Следующим баром был «Чойсес». Этот больше походил на танцевальный зал, чем другие. В углу под пальмой в кадке оркестрик из пяти музыкантов выдавал какую-то бравурную мелодию. Танцпол в середине зала освещали потолочные прожекторы. Танцевали несколько пар, и мне оставалось только недоумевать, гадая, как они разбираются, кому вести в танце. Все столики перед танцполом были заняты, зато дальние пустовали. Бар выглядел классически: зеркала в золоченой окантовке на заднем плане, подсвеченные стеклянные полки с бутылками, переливающимися всеми цветами радуги. Я решил не приставать к бармену, пока играет оркестр, и стал наблюдать за танцующими. Танцевали они, кстати, неплохо.

Прошла пара минут, и в бар с улицы вошел мой знакомый нарик-шлюшка. Он заметил меня и сразу же отвернулся. Какой-то мужик из-за соседнего столика позвал его, он подошел, и они взялись за руки, кокетливо пряча друг от друга глаза. Я некоторое время наблюдал за тем, как они милуются — вернее, миловался только мужик за столом, а нарик стоял над ним, не отнимая руки, но с совершенно равнодушным выражением лица. Смотреть на это я уже больше не мог, да и не было никакой необходимости. Поэтому я отвернулся и залпом выпил свой джин с тоником. Алкоголь теплой волной разлился по телу, напомнив мне о том, что жизнь — это просто жизнь, не плохая и не хорошая. Я опять повернулся к ним, и нарик уже сидел за столиком. Я надеялся, что он недолго будет там торчать: мне очень хотелось на свежий воздух. Уж очень душно было в этом заведении.

На улице я жадно выкурил сигарету и сразу же зажег новую. Вдалеке, в конце квартала, под фонарем теперь топтался только один «ночной мотылек» в облегающих брючках и расстегнутой до пупка рубашке. Возможно, его сотоварищ поступил мудрее, нарядившись в кимоно. Я дымил уже третьей сигаретой, когда нарик вывалился из клуба. Увидев меня снова, он застыл на месте.

— Ты, конечно можешь ходить за мной по пятам всю ночь, но так ничего и не добьешься, или мы можем поговорить прямо сейчас, — сказал я.

Он оглянулся на своего приятеля, топтавшегося под фонарем, и я поспешил предложить:

— Хочешь, отойдем куда-нибудь в сторонку.

— Встретимся на набережной, на Шестой, — сказал он, не глядя в мою сторону.

— У тебя есть что мне сообщить?

Он не ответил и удалился по направлению к перекрестку.

Я повернул в противоположную сторону, быстро дошел до конца квартала и свернул направо, на Шестую улицу, к набережной.

Глава 20

Он шел к набережной мимо погруженных в темноту закрытых магазинов. Шел с опущенной головой, время от времени резко оборачиваясь, словно боясь преследования. За три шага до меня он остановился и опять посмотрел назад. Он был моложе, чем мне показалось сначала, — возможно, лет восемнадцати, не больше. Вид у него был болезненный, каждые полминуты его передергивало от озноба, словно на улице стояла не тридцатиградусная жарища, а лютая зима. И он жутко нервничал. Я даже удивлялся, как он вообще мог что-то соображать.

— У тебя есть что мне сообщить? — сказал я, стараясь поймать его взгляд.

— Деньги где?

Я достал бумажник и вынул из него пятидолларовую купюру — ту самую, что показывал им на углу, ну или ее родную сестру. Не торопясь протягивать ему деньги, сказал:

— Но это не просто так. Сначала я должен знать, есть ли у тебя что мне рассказать.

— Я могу рассказать. Давай деньги!

— Как тебя зовут?

Лицо его сделалось подозрительным.

— А тебе зачем?

— Но я же должен как-то к тебе обращаться, так и назови имя. Ну, хотя бы свою уличную кликуху.

— Расти, — проговорил он словно деревенеющим языком.

— Отлично, Расти. — Я протянул ему купюру, и он схватил ее с прытью, какой я от него совсем не ожидал. Купюра просто исчезла у меня на глазах. — И давно ты научился брать деньги вперед? — усмехнулся я.

Он скосил на меня глаза, не поворачивая головы. Я ему явно не нравился. Даже дав деньги. Он снова отвел взгляд.

— Я знаю Грега, — тихо произнес он.

Я ждал, что он прибавит к этому что-нибудь еще, но он молчал, и я спросил:

— И что же?

— Мы у одного и того же барыги паслись. У парня по имени Ренальдо, он работает на мостках. Могу отвести тебя к нему.

— Когда ты последний раз видел его? Я имею в виду Тэйлора.

Он пожал плечами:

— Месяцев шесть назад. Ну может, восемь…

— И ты можешь отвести меня к парню, у которого он брал наркоту восемь месяцев назад?

Нарик энергично закивал.

— Да.

— Да уж, но для меня это уже не пятеркой попахивает.

Он опять стрельнул в меня глазами.

— Послушай, мужик, если кто и имеет информацию о Греге, то это Ренальдо. Только он может тебе что-то рассказать.

Я хорошо знал наркоманов — они вотрут тебе все что угодно, лишь бы выудить из тебя лишний бакс, — но других зацепок у меня не было, поэтому я сказал:

— Хорошо. Пошли к твоему Ренальдо.

Он закивал, качаясь при этом, потом шагнул с тротуара на проезжую часть. Сначала шагнул, и только потом посмотрел по сторонам. Но машин, слава богу, в этот поздний час не было.

Мы прошли с полквартала и уперлись в деревянный настил, кончавшийся тупиком. За ограждавшими настил деревянными перилами чернела пустота. С улицы к настилу вели лесенки. Здесь уже был хорошо слышен шум океанского прибоя, и солоноватый морской дух бил в ноздри. Мы спустились по одной из лесенок на дощатый настил, где нас встретил порывистый прохладный ветерок. На мостках не были ни огней, ни магазинов, ни ларьков или каких других торговых точек. Это был просто деревянный настил с перилами и лесенками, ведущими на песчаный пляж. Здесь были только скамейки, стоявшие через равные интервалы. Почти на всех скамейках видны были силуэты людей, выделявшиеся на фоне темного неба и темного океана.

Расти повернул в северную сторону, я шел рядом, мы оба молчали. При ходьбе он казался не таким нервным и дерганым. Встречный ветер подхватывал мой галстук и отбрасывал его за плечо. Пиджак трепетал на ветру, а шляпу приходилось придерживать рукой. На скамейках тихо шушукались парочки, а с темного пляжа иногда доносились громкие голоса. Издалека ночные огни Харбор-Сити казались миражем, манящим запоздалого путника, пробирающегося в кромешной тьме.

Мы прошли кварталов пять, когда Расти свернул к лесенке. А в общей сложности мы миновали уже кварталов десять — хорошее расстояние, но вполне преодолимое. В общем, далековато забрался Ренальдо, но в клиентах, похоже, не знал недостатка. Мы спустились по деревянным ступенькам, припорошенным скрипевшим под ногами песком. В темном углу под лестницей стоял человек в ярко-голубом костюме, фиолетовой рубашке и фиолетовом галстуке. Несмотря на свое имя, он оказался вовсе не мексиканцем. Бледное одутловатое лицо, глубоко посаженные глаза и застывшая, словно маска, нахальная улыбочка. Дорогая одежда была слишком яркой и выглядела здесь не совсем уместной, но, возможно, как и броское имя, способствовала бизнесу — как то шлюхино кимоно.

— Привет, Ренальдо, — сказал ему Расти.

Не обращая на него внимания, Ренальдо изучающе уставился на меня.

— Могу я чем-то помочь? — спросил он. В голосе его звучала уверенность вооруженного человека — не исключено, что под мышкой у него было припрятано что-нибудь для самозащиты.

— Да. Вот пять долларов, — сказал Расти, голосом выдавая свое нетерпение, и в руке его магическим образом материализовалась моя купюра.

— Я могу вам чем-то помочь? — повторил вопрос Ренальдо, глядя мне прямо в глаза.

— Да, — сказал Расти, наполовину развернувшись ко мне. — Этот чувак типа сыщик. Разыскивает Грега.

— А ко мне чего пришел?

— Да я не знаю, — пожал плечами Расти. — Просто он дал мне пять долларов. Это же хорошие бабки.

Я все-таки решил заговорить сам:

— Меня наняла семья Грега Тэйлора. Они просто хотят знать, все ли с ним в порядке. Ему даже не обязательно возвращаться домой, мне просто нужно поговорить с ним.

— Нет, а ко мне-то чего пришли?

— Ну… потому что он торчок, — сказал я.

Он грубовато рассмеялся. Мои слова его позабавили, и я ему теперь понравился.

— Ладно, ищейка, от меня-то ты чего хочешь?

— Меня совершенно не интересует, чем ты тут занимаешься, я просто хочу, чтоб ты вывел меня на мистера Тэйлора.

— У тебя есть что-то при себе? — Его глаза словно горели в темноте.

Я выставил перед ним руки, показывая, что в них нет оружия.

Он подумал немного, потом подернул плечом.

— Грег был здесь вчера ночью. С каким-то парнем. Высокий красивый парень, не знаю, кто такой.

— По имени он его не называл, не помнишь?

— То ли Джон, то ли Тим, то ли Том. Что-то такое простое.

Я поспешил кивнуть и спросил:

— А в котором часу это было?

— Поздно. Может, часа в три ночи. Они купили дури и поднялись на мостки.

— Они не говорили, куда направляются?

— А чего говорить-то, я и так все слышал из-под моста. Собирались забиться в какую-нибудь дыру и ширнуться. Ну, в общем того…

— Того — это чего?

Он хитро усмехнулся.

— Чего, чего — того! — Расти тем временем уже приплясывал от нетерпения, и Ренальдо закончил: — Это все, что я знаю.

— Они потом здесь, на набережной, остались?

— Не знаю, не видел. Но это ни о чем не говорит. Они могли уйти с набережной в любом другом месте.

Я кивнул.

— А на кого ты, сказал, работаешь-то? У Грега вообще-то нет семьи.

— Мой клиент предпочел бы остаться анонимным.

Это опять повеселило его. Я казался ему забавным.

— А ты мне нравишься, сыскарь.

— Ренальдо! Ну давай же!.. — заныл Расти.

Ренальдо, по-прежнему не видя его в упор, продолжал:

— Надеюсь, ты понимаешь, что все это было не бесплатно?

— Ну да. Ты же сейчас получишь мою пятерку.

— Это его пятерка. И пятерка это вообще-то не ахти какие деньги.

— А с чего ты взял, что эти сведения стоят больше?

— У тебя не было ничего, а теперь есть что-то. И ты дал этому торчку пять баксов только за то, чтобы он привел тебя ко мне.

В его словах был резон. К тому же платил все равно Джон Старк. Я достал бумажник и вынул из него десятку. Он взял ее у меня и повернулся к Расти, чтобы закончить с ним делишки. Со мной он уже закончил. А я еще даже не начинал. У меня по-прежнему не имелось ни одной зацепки. И я не знал, куда мне теперь направить свои стопы. По моей милости невинную женщину теперь подозревали в убийстве, и сейчас еще оказалось, что я подвожу своего последнего и единственного клиента. Нет, такого сыщика я бы лично сам ни за что не нанял. Я поднялся по лестнице на набережную и, пройдя немного вперед, спустился на пляж по другой лестнице. Почему я так сделал, не знаю, но меня туда словно потянуло.

Глава 21

С пляжа карнавальные огни злачного квартала казались безнадежно далекими и какими-то ничтожными на фоне бескрайних темных океанских вод, набегающих на берег кипучей шелестящей волной. Только прибой и был различим с берега, а линия, где сливались океан и небо, терялась в ночной мгле.

Песок проваливался у меня под ногами и забивался в ботинки. Береговой ветер казался прохладным.

Со стороны пляжа под настилом набережной не было никаких оград и перил. Я достал фонарик и осветил пространство между двумя столбами настила. Слабенький лучик пробивал темноту всего дюймов на шесть. Под настилом песок был более ровным и утоптанным, и стоять там можно было, не пригибаясь. Я потихоньку пошел вперед, светя фонариком себе под ноги и иногда обводя лучом балки, чтобы не треснуться о них головой. Не знаю, что я ожидал там найти. Песок был замусорен пустыми жестянками, скомканными газетами, конфетными фантиками, ну и, конечно же, здесь были камешки, ракушки и низенькая редкая растительность. Валялись здесь также пустые бумажные кулечки, использованные шприцы и великое множество окурков, свидетельствовавшие о том, что это место популярно среди клиентов Ренальдо, спешивших сразу после покупки дозы «задвинуться».

Я дошел до решетки, отгораживавшей место под настилом от улицы. На противоположной стороне, привалившись боком к лестнице, стоял Ренальдо, попыхивая папироской. Ее пахучий, тягучий дымок подсказывал мне, что Ренальдо курил не табак, а что-то другое. Я посветил фонариком в другую сторону, но там не было ничего интересного. Вообще эти поиски я затеял только для того, чтобы делать хоть что-нибудь, попробовать убедить самого себя в том, что я еще не окончательно бесполезен. Хотя лучше бы я поехал домой спать. Моя голова не касалась подушки уже почти двое суток. Отключка, в которой я побывал благодаря Митчу, конечно же, не в счет.

Я двинулся обратно в сторону моря. Мусор хрустел под ногами, ботинки увязали в песке. Я, видимо, сильно взял вправо и теперь оказался почти под лестницей. Я собрался вернуться на старый маршрут, когда луч моего фонарика наткнулся на обшарпанную подошву мужского ботинка. Находка не удивила меня — обычный пляжный мусор. Но, посветив чуть дальше, я увидел уже не только ботинок, но и ногу. Ногу в знакомых светло-голубых брюках. Пригибаясь, я продвинулся дальше под лестницу и в свете фонарика разглядел темную неподвижную груду. Конечно, какой-нибудь бродяга вполне мог облюбовать себе такое местечко для ночевки, но он вряд ли стал бы спать, уткнувшись лицом в песок.

Я сразу понял, кто это, но решил удостовериться, поэтому взял его за волосы и повернул голову, чтобы рассмотреть лицо. Это смазливое лицо еще не совсем взрослого мужчины. Мистеру Грегу Тэйлору не суждено было больше подраться со Старком. Ему ни с кем было не суждено больше подраться.

Я разжал пальцы, и голова его снова уткнулась лицом в песок, а я стал с помощью фонарика осматривать тело. В карманах брюк у него не оказалось ничего, а других карманов просто не было. Конечно, его могли ограбить, но, скорее всего, у него в карманах изначально ничего не было. Безымянное тело могло проваляться тут сколько угодно, пока кто-нибудь не нашел бы его случайно и не сообщил в полицию. Потом полиция долго выясняла бы, кто он такой, и в распоряжении убийцы оказалось бы много времени, чтобы замести следы. Ну, это, конечно, в том случае, если вообще имело место убийство, а не обычная смерть наркомана от передозировки. Но даже и в этом случае его спутник — Джон, или Тим, или Том — захотел бы оказаться подальше от этого места на момент, когда это свершилось. Особенно, если этим «Джоном» был Джон Старк, а само это дело — просто тщательно подстроенной хитростью.

Выбравшись из-под настила, я потянулся всем телом, чтобы размять затекшую спину, поднялся по лестнице и спустился на улицу с другой стороны деревянных мостков. Внизу прислонился к ограде, вытряхнул из ботинок песок, прибавив свою порцию к горке, оставленной там другими людьми, после чего направился к Ренальдо. Расти уже давным-давно смылся.

— Ты помнишь еще что-нибудь, кроме шума, который слышал вчера ночью?

— Только шум. А ты чего хотел, сыскарь? — Ренальдо усмехнулся сквозь выдуваемый дым.

Я посмотрел по сторонам. Это был коммерческий район, где все торговые точки закрылись до утра.

— А телефон есть здесь где-нибудь поблизости? — спросил я.

— В конце квартала. А кому ты собрался звонить?

Я посмотрел на него многозначительно.

— Ну, скажем, тебе лучше было бы не ошиваться здесь, когда станет известно, кому я звонил.

Он настороженно распрямился.

— А зачем тебе вообще звонить?

— А ты сходи, глянь, что лежит с той стороны настила, и тогда поймешь.

Словечко, которое у него вырвалось, отражало всю гамму его эмоций на тот момент.

— Я не стану упоминать твоего имени, — сказал я, — но не могу обещать, что ты останешься в стороне. Полицейские все равно поймут, кого я имел в виду.

Он опять в сердцах выругался.

— Вот ненавижу наркош! — И к этому он прибавил крепкое словцо.

— Не беспокойся, полиция, и меня увидев тут, тоже не обрадуется.

Он сочувственно кивнул.

— А-а… у тебя, значит, та же история.

После этого мы развернулись и с полквартала молча прошли вместе. На углу Ренальдо показал мне на телефонную будку, а сам ускорил шаг и скрылся в северном направлении.

Деревянная будка без двери внутри была сплошь искарябана надписями — именами, инициалами, предложениями, жалобами и ругательствами. Сняв трубку с рычажков, я набрал номер. В трубке раздался голос, и я очень удивился тому, что он не был заспанным. Просто здесь на отшибе ночь воспринималась какой-то совсем уж глухой и непреложной.

— Мистера Старка, пожалуйста, — сказал я.

— Мистер Старк сегодня уже не подойдет к телефону, — ответил мне голос в трубке. Это был дворецкий, впустивший меня в дом прошлым утром — как сейчас казалось, целую вечность назад.

— Передайте ему, что звонит Деннис Фостер насчет Грега Тэйлора.

Последовала небольшая заминка, после чего я услышал:

— Пожалуйста, не кладите трубку.

Я, разумеется, не стал класть трубку и ждал. Через несколько минут раздался голос самого Старка:

— Вы нашли его? — По характерному щелчку я понял, что дворецкий повесил трубку на другом аппарате. — Я знал, что вы справитесь! У меня чутье на такие вещи!

— Вы измените свое мнение, когда дослушаете меня до конца.

В его бархатный баритон закрались встревоженные нотки:

— Я слушаю, продолжайте.

— Он мертв.

Старк шумно втянул воздух и еще какое-то время пытался совладать с собой, прежде чем продолжить. Когда он снова заговорил, в его голосе уже не было привычных командных интонаций, но при этом ничто не указывало на глубокое огорчение.

— А что произошло?

Я рассказал ему, не упомянув только о том, что Грега видели с другим мужчиной.

Последовала пауза, и наконец:

— Он мучился перед смертью?

— Не знаю, я же не врач, но вообще не похоже.

— Хорошо, — сказал он.

— Я сейчас нахожусь в Харбор-Сити и собираюсь вызвать полицию, поэтому мне нужно знать, что сказать относительно вас. Они же наверняка спросят, что я там делал.

— Я даже не знаю…

— Хорошо, где вы были прошлой ночью?

— Дома. А почему вы спрашиваете?

— Кто-то находился рядом с вами? Кто-нибудь еще вообще был у вас в доме прошлой ночью?

— Дворецкий. Я попросил его приготовить мне кофе… не знаю, часов в десять вечера, может быть, позже. И горничные тоже были здесь. Они смогут подтвердить, что я был дома. Но почему это так важно? Разве он умер не из-за наркотиков? Мы столько раз ругались и даже дрались с ним из-за этого! Грег неоднократно обещал бросить это дело. — Голос его стал сдавленным и поднялся на пол-октавы. — Черт возьми! Ведь это же была передозировка, разве нет?

— Не знаю.

— То есть вы считаете, что я могу оказаться подозреваемым?

— Я нет, но полиция, скорее всего, так и сочтет. Грег был знаком с Мэнди Эрхардт?

— Ну, они могли видеться пару раз. А к чему этот вопрос? Он имеет какое-то отношение к случившемуся?

— Не знаю, имеет или нет. Я просто ищу способы выгородить вас из этой истории и пока не нахожу.

— Хорошо. Тогда делайте, что положено. Полиция до сих пор была ко мне снисходительна.

— Но это полиция не Сан-Анжело, а Харбор-Сити. Они здесь ни к кому не питают добрых чувств. Вы говорили мне, что Грег находился у вас на содержании. Это правда или выдумка?

— Да, так и было. И он всегда утверждал, что ему жутко не нравится это чувство зависимости. Мне всегда казалось, что эти разговоры добром не кончатся.

— И правильно казалось, потому что теперь это обязательно выплывет наружу. Но хорошо хотя бы то, что люди узнают только официальную часть вашей истории. Правда, за «Парсонс» и «Хоппер» я не ручаюсь.

— На это мне наплевать, — сказал он, немного помедлил и прибавил: — Спасибо вам, что нашли его.

— Я позвоню завтра, если узнаю больше. Полиция скоро будет здесь. Запомните: этого телефонного звонка не было! Они меня и так уже недолюбливают, и я не хочу давать им нового повода. А ваш дворецкий…

— Насчет него не беспокойтесь, — сказал Старк со всей решительностью.

— Хорошо, я позвоню завтра. — Я повесил трубку, потом снова снял ее и набрал номер полиции.

Глава 22

Полицейская патрульная машина подъехала через пять минут. Поскольку я находился в таком злачном квартале, меня это не удивило. Я даже не успел докурить свою первую сигарету, поэтому заставил их подождать. Дверца со стороны переднего пассажирского сиденья распахнулась, и из машины вышел полицейский офицер в форме.

— Это вы вызывали полицию? — крикнул он мне прямо от машины.

— Да, я.

Он заглянул в машину, переговорил с кем-то и снова крикнул мне:

— А где тело?

— Внизу под мостками, — сказал я и пошел показывать им дорогу.

Они завели двигатель и поехали, обогнали меня и остановились в конце квартала, где еще минут десять назад стоял Ренальдо. Я надеялся, что запах его марихуаны уже выветрился на этом пятачке. Тот же коп, что вылезал из машины, подошел ко мне и сказал:

— Стойте здесь и никуда не отходите.

Я остался стоять там, где мне было велено. Его напарник вышел из машины и подошел к деревянной решетке в самом конце улицы. Свет включенных фар доходил туда, и он через дырки решетки стал высматривать, где лежит мертвое тело. Я докурил сигарету и выбросил окурок.

— Да, там действительно труп! — крикнул напарник.

— Не надо орать, приятель! Иди сюда и расскажи спокойно.

Я повернулся к полицейскому и сказал:

— Если не возражаете, я подожду ребят из отдела расследования убийств. Просто ненавижу по нескольку раз повторять одно и то же.

Коп был молодой, еще за тридцатку не перевалило, и его потуги придать себе чванливый важный вид вызывали смех. Он был по-военному коротко подстрижен, отчего фуражка ездила у него на голове. Руку он держал на кобуре, и было видно, что ему очень хочется достать оттуда пистолет.

Подошел его напарник. Этот был старше, плотнее сложен, носил круглые очки в металлической оправе и явно не испытывал потребности придавать себе более солидный вид.

— Как вы обнаружили тело?

— Он не хочет говорить. Сказал, будет ждать ребят из отдела расследования убийств, — объяснил ему младший.

— Да я просто не хочу тратить ни свое, ни ваше время, — пояснил я. — Вы же сами знаете, что через пять минут вас освободят от этого дела.

Полицейский в очках пожал плечами и ушел, направляясь к набережной. Второй остался приглядывать за мной, но отошел в сторонку, крикнув вслед напарнику:

— Картер, я пригляжу за этим парнем! Что он делает здесь среди ночи?

Картер, не оборачиваясь, бросил на ходу:

— Он частный детектив, дурень! Рыскал тут по своим делам.

Молодой коп принялся удивленно изучать меня, а я улыбнулся ему и потянулся за новой сигаретой. Он сразу дернулся за пистолетом, но увидел у меня в руке сигарету и спички.

— Так вы сыщик, что ли? — спросил он, горделиво вскинув подбородок.

— Тебе показать мою лицензию? — сказал я.

— Да, покажите, — кивнул он.

Я достал из кармана лицензию и протянул ему. Он приблизился, прочитал на расстоянии и отошел.

— И что же вы делали здесь?

Я не ответил. В этот момент к нам подкатила машина без каких-либо опознавательных знаков и остановилась рядом с Картером, который поспешно шагнул на тротуар. Низенький дядька в штатском вышел со стороны пассажирского сиденья и направился в нашу сторону, не дожидаясь напарника. На нем была коричневая фетровая шляпа с желтым пером. Лицо его походило на сжатый кулак. В руках он держал блокнот и что-то писал в нем на ходу. Сзади его уже вместе с Картером догонял его напарник, здоровенный широкоплечий детина в голубой рубашке, на которую явно ушло немало ткани, но при этом верхняя пуговичка на воротнике все равно не застегивалась. Галстук его был наполовину развязан и болтался где-то на середине груди. Втроем они прошли мимо нас, даже не глянув в мою сторону и на стоявшего рядом со мной молодого копа. Они направились к лестнице, поднялись на мостки и потом скрылись из виду. Через некоторое время в темноте под лестницей замелькал луч фонарика.

Я курил. Молодой коп наблюдал за мной.

Полицейские вернулись, и Картер сразу ушел в свою машину. Коротышка с напарником-верзилой подошли ко мне, и коротышка сказал сначала напарнику:

— Где Ренальдо? Проследи, чтоб его привели сюда. — И потом, когда тот кивнул, повернулся ко мне: — Я капитан Лэнгстафф, это — детектив Грэм. А вы у нас кто?

— Капитан, это частный детектив из Сан-Анжело, — объяснил молодой коп.

Капитан мельком глянул на него и что-то записал в свой блокнот.

— Грэм, проводи офицера Стивенса до патрульной машины. Может, они с Картером найдут Ренальдо.

Грэм повернулся, и молодой коп попятился, словно испугался, что его сейчас накажут. Потом он сторонкой обошел нас всех и направился к своей машине. Открывая дверцу со стороны пассажирского сиденья, он еще раз оглянулся на нас, словно боялся, что мы нападем на него все вместе. И наконец крикнул:

— Мы найдем Ренальдо! — и забрался в машину.

Грэм вернулся и встал у меня за спиной, чуть сбоку, так что я мог видеть его боковым зрением.

Капитан не отрывал глаз от своего блокнота.

— Частный детектив из Сан-Анжело.

— Совершенно верно. Деннис Фостер. Мне рассказать, что я знаю?

Лэнгстафф хмыкнул и приготовился слушать.

— Я выполняю заказ по розыску пропавшего человека. Он «голубой», поэтому я отправился поспрашивать о нем в Маркет. Разумеется, никто ничего не знал.

— Ну это понятно.

— Но потом какой-то нарик сказал мне, что знает, где интересующий меня парнишка обычно покупает себе дозу. И привел меня сюда.

Лэнгстафф кивнул, продолжая строчить в своем блокноте.

— Вы с Ренальдо говорили?

— Я говорил тут с кем-то, но не знаю, Ренальдо ли это был, я же его имени не спрашивал.

— Это не имеет значения. — Лэнгстафф оторвался от блокнота и посмотрел на меня. — А что тело? Это ваш человек?

Я кивнул.

— Да. Грег Тэйлор.

— На кого вы работаете?

— Я бы предпочел не называть имени.

Складки на его лбу сделались глубже.

— Но я не стану морочить вам голову. У вас всего десять минут займет это выяснить, поэтому называю имя — это Джон Старк.

— Киноактер, что ли?

Я снова кивнул.

Лэнгстафф пробормотал что-то себе под нос. Слов я не разобрал, но смысл был мне более или менее ясен. Потом он кивнул Грэму:

— Проверь у него лицензию и запиши показания. — Он посмотрел на меня в упор. — Вы ни о чем не умолчали?

— Ни о чем, что могло бы относиться к делу.

— Это не вам решать, мистер Фостер, что относится к делу, а что нет. Хотя, по правде сказать, если история со смертью педика от передоза будет благополучно похерена, я не расстроюсь.

Он снова направился в сторону пляжа и начал подниматься по лестнице.

— Вы у него теперь новый любимчик, — сказал Грэм у меня за спиной. — Давайте теперь разберемся с лицензией.

Я снова достал бумажник и протянул ему. Он достал свой блокнот и тщательно записал все мои данные, до последней буквы.

Я выбросил окурок и подождал, когда Грэм закончит. Я уже начал подмерзать — все-таки ночь и близость воды. Грудь у меня отдавалась болью при каждом вдохе, ну и накопленная за последние два дня усталость наконец дала о себе знать. Ноги уже почти подкашивались от упадка сил.

Грэхэм вернул мне бумажник и спросил:

— Вы на машине?

Он был вежливый малый, этот великан Грэм. Хороший, добрый малый. Так что не верьте тому, что обычно говорят о копах, они и в самом деле призваны защищать и служить нам.

— Да, — ответил я.

— Ладно, тогда поезжайте. Мы вас вызовем, если понадобитесь.

На месте патрульной машины теперь припарковалась труповозка. Из нее вышел сухонький морщинистый дядечка с огромным черным кожаным саквояжем и направился к лестнице, ведущей на мостки.

Я откланялся и уехал.

Глава 23

Было почти два часа ночи, когда я вышел из лифта на своем этаже. Побои, полученные от нашего задумчивого друга Митча, слились теперь в единую непрерывную ноющую боль во всем моем теле. Найдя на ходу на связке ключ от квартиры, я шагал к своей двери, и, уже на полпути услышав телефонный трезвон, понял, что это мой телефон. Он надрывался точно так же, как пять часов назад, когда я уходил, — такое впечатление, что этот трезвон не прерывался все это время.

Влетев в квартиру, я сразу, даже не включая света, бросился к аппарату.

— Фостер слушает.

— Я вам весь вечер названиваю! — Усилившийся акцент означал состояние паники.

— Ну вот, Мигель, я наконец подошел. Что случилось?

— Мисс Роуз… ей нехорошо.

— А ей когда-то было хорошо?

— Нет, вы не понимаете. Она хотела покончить с собой. Она вскрыла себе вены.

Я выдохнул с трудом, словно только что получил хороший удар под дых — знакомое, кстати, ощущение.

— Когда это произошло?

— Да я давно уже вам звоню… уже несколько часов. Где-то после ужина примерно.

— А почему ты не вызвал полицию?

— Она не хотела, чтоб я вызывал… — Он растерянно умолк.

Почему она не хотела, мне было понятно — полиция тут не помогла бы, зато сочла эти ее действия признанием вменяемой ей вины. Но кто-то же мог ей помочь! Причем гораздо лучше меня.

— Как она сейчас себя чувствует? — спросил я.

— Она спит. Я дал ей таблетки. Прятал их от нее уже несколько месяцев. Доктор считал, что ей опасно их доверять. Но я не знал, что делать, и дал… — Судя по голосу, он начал немного приходить в себя.

Я лихорадочно соображал, что предпринять. Мне было совершенно не понятно, что происходит и что за всем этим кроется.

— Ты присматривай за ней, я скоро подъеду.

— Спасибо. Я дверь не буду запирать, так что можете не звонить.

Да я вообще-то и не собирался звонить, но говорить ему этого не стал — просто повесил трубку и снова выскочил из квартиры.

На улицах было пустынно в этот поздний час. Неоновые огни светились, отражаясь в зеркально-темных витринах и настенных табличках, но окна во всех домах были темными, отчего казалось, что город покинут людьми, и светофоры на перекрестках мигают ни для кого. Я сделал разворот на Хайлон-Драйв и на этот раз припарковался на дорожке у дома. В отличие от соседних домов, в доме Розенкранца светились все окна.

Мигель открыл мне еще до того, как я успел взяться за дверную ручку.

— Она пока спит. У себя наверху, — первым делом доложил он.

— А где мистер Розенкранц?

Мигель покачал головой.

— Не знаю. Его нет дома с самого утра. К ужину мисс Роуз сильно разволновалась. Я пытался звонить вам. Где вы были?

— Отсутствовал. Рассказывай дальше.

— Она сначала кричала, потом заперлась у себя наверху. Через какое-то время притихла, и я тоже успокоился, но оттуда не доносилось вообще никаких звуков, и я заподозрил неладное… Открыл запасным ключом и вошел.

— Она знала, что у тебя есть ключ?

— Да.

— И что дальше?

— Она лежала на полу в ванной с перерезанными запястьями. Там была кровь, но не так чтобы много. Я перевязал ей руки и отнес в постель, дал таблетки, а потом не переставая названивал вам.

— Когда ты последний раз к ней заглядывал?

— Я проверяю ее каждые десять минут.

Выглядело это довольно правдоподобно. Например, так — капризной своевольной кинозвезде захотелось иметь в своей жизни такую же драму, как в ее фильмах. Нокс говорил мне, что она склонна к истерической перемене настроений, и я сам уже имел возможность в этом убедиться. Но про склонность к самоубийству мне никто не говорил.

— Проводи меня наверх, — сказал я.

Мы поднялись по лестнице, противоположной той, что вела в кабинет Розенкранца, и по тесному коридорчику мимо двух закрытых дверей прошли к приоткрытой двери. Но Мигель все равно постучал перед тем, как войти.

Единственным источником света здесь были два настенных бра, стилизованных под свечи в канделябрах. Они располагались по обе стороны огромной двуспальной кровати. Их свет оставлял желтые пятна на зеленых обоях. На потолке висела люстра, но она только создавала красоту. Открытая дверь сразу за постелью вела в ванную.

Мисс Роуз лежала на постели с ближней к нам стороны, окруженная со всех сторон разнокалиберными подушками, украшенными шнурочками и тесьмой, и только одна из этих подушек была обыкновенной, в наволочке, пригодной для спанья любого человека в любом состоянии. Из-под откинутого одеяла виднелась простыня. На ней безвольно покоилась правая рука мисс Роуз. Запястье было перевязано носовым платком, и я не сомневался, что такой же платок был и на второй руке. В общем, картина была словно скопирована со слезливой киношной мелодрамы.

Мигель приблизился к постели.

— Мисс Роуз… мисс Роуз! Здесь мистер Фостер, он пришел помочь.

Она не шевелилась, и он обратил ко мне полные тревоги и страха глаза. Мне было ясно, что он влюблен в нее. И кстати, зря.

Я тоже подошел, взял ее правую руку, перевернул и развязал платок. То ли она не имела серьезных намерений умереть, то ли просто не знала, как правильно это сделать. На ее запястье были два неровных поперечных, а не продольных пореза, и выглядело это так, словно она в первый раз была не уверена и сделала вторую попытку. Порезы были не так чтобы совсем уж поверхностные, но наложения швов не требовали. Кровь уже запеклась, и на платке оставалось всего лишь небольшое пятнышко. Я нагнулся и взял вторую ее руку — там была та же картина.

Я положил обратно на постель ее левую руку, и в этот момент веки ее дрогнули, и она проговорила что-то по-французски сонливым голосом человека, находящегося под наркотическим воздействием. Она еще что-то пробормотала, потом открыла глаза и, наверное увидев меня, перешла на английский:

— Я не умерла.

— А хотели? — спросил я.

Она закрыла глаза, облизнула губы и проговорила:

— Можно воды?

Мигель побежал в ванную и принес ей оттуда стакан воды. Он вложил его ей в руку, но она просто держала его, поставив на постель и не предпринимая попытки отпить глоточек.

— Если вы хотите вскрыть себе вены, то резать нужно не поперек, а вдоль руки, по направлению к локтевому сгибу, — сказал я. — Только так вы сможете истечь кровью, а порезами поперек запястья ничего не добьетесь.

— А я еще удивилась, почему так мало крови, — сказала она.

— И почему вы хотели покончить с собой? Потому что у вас муж алкоголик, а какие-то полицейские не слишком любезно с вами обошлись?

Мигель у меня за спиной зашевелился, ему явно не нравилась манера, в какой я завел разговор с мисс Роуз. Но он сам вызвал меня, так что ему предстояло вытерпеть от меня все.

Она медленно покачала головой, не поднимая ее с подушки.

— Вы хотите поехать в больницу? — спросил я. — Вы считаете, там вам удастся избавиться от всего этого?

— Я не хочу в больницу, — проговорила она голосом обиженного ребенка. — Я вообще ничего не хочу! Я жить не хочу!

— Вы можете перестать изображать мадам Бовари, — сказал я. — Никто не считает, что вы как-то связаны с этим убийством. Полиции просто нужны заголовки в газетах.

— Это не из-за полиции. — Голос ее немного набрал силу.

— Быть может, когда вы играете такую сцену на съемочной площадке, вас там считают настоящей звездой, но здесь такие фокусы ни к чему не приведут, — сказал я.

— Вы считаете, это была игра?

— Мистер Фостер! — попытался одернуть меня сзади Мигель.

— Да, я так считаю. Вы, видимо, решили, что старлетка, крутившая роман с вашим мужем, задвинула вас на второй план, и решили напомнить всем о своем присутствии в этом мире. Правда, эта ваша выходка привлекла пока только мексиканца и меня.

— Мистер Фостер! — опять возмутился Мигель, на этот раз беря меня за локоть.

— Нет! — воскликнула слабым голосом Хлоя Роуз и отбросила стакан в сторону. Сил у нее хватило отшвырнуть его от постели всего на полметра, не дальше. Расплескавшаяся вода забрызгала мне брюки. А Хлоя Роуз, мотая головой, повторяла: — Нет, нет, нет!.. У меня больше никого нет!.. Ни матери, ни отца… Теперь вот и мужа нет!.. Никого! Никого у меня нет! Никому я не нужна!..

Мигель вышел из комнаты — возможно, побежал к своей таблеточной заначке.

— Как это нет? А как же поклонники вашего таланта? Вот я, например, черт возьми, вы даже не представляете, с каким нетерпением я жду нового фильма с вашим участием!

Но она только продолжала мотать головой.

Вернулся Мигель с еще одним стаканом воды и горсткой таблеток на ладони, но я жестом запретил ему приближаться.

— Хватит с нее таблеток, — сказал я.

Она откинула одеяло и встала с постели, но ноги не держали ее, и она упала мне в объятья, сказав:

— Держите меня!

Я схватил ее за плечи. Наши лица были в дюймах друг от друга. В глазах ее плескалось отчаяние, это был крик о помощи. Но в чем должна была заключаться эта помощь? Может, она хотела, чтобы я поцеловал ее, пока муж отсутствовал, а обожатель-слуга наблюдал?

Отстранив ее от себя и держа за плечи, я сказал:

— Я знаю одно хорошее место. Частная клиника Энока. Я имел с ними дела около года назад, когда разыскивал одного пропавшего человека и потом оказалось, что он… нездоров. В этой клинике очень хорошие, профессиональные доктора, настоящие доктора.

— Вы считаете, мне нужно лечь в больницу?

— А вы считаете, здесь вам будет хорошо?

Она уронила голову мне на грудь.

— Мне нигде не будет хорошо.

— Я сейчас позвоню им. У них там и днем и ночью есть дежурный на телефоне. Ручаюсь, они будут здесь максимум через час.

Она оторвалась от моей груди и посмотрела на меня — в ее глазах был страх.

— Да все будет хорошо, — успокоил ее я, хотя сам был не очень-то в этом уверен.

— Но… то, что случилось с Мэнди…

— Полиция занимается этим. Эти парни могут иногда удивлять вас своими действиями, но они выполняют свою работу.

— Но вы же сказали, что полиции нужны только заголовки в газетах, а не убийцы.

Подумать только, она бросилась в меня моими же собственными словами! Я был, конечно, полным дураком, продолжая с ней этот разговор. Но она так приятно пахла, когда стояла передо мной, вот так совсем близко. На мужчин это всегда действует.

Она разгладила морщинку на моей рубашке, пристально разглядывая ее.

— Если бы этим занималась не полиция, а вы, я бы чувствовала себя гораздо лучше. Ведь все же заняты исключительно своими делами, а я совсем одна, я так напугана!..

— Меня от этого дела отстранили люди, которых я даже не хочу перечислять.

Хлоя Роуз посмотрела на меня. Глаза ее блестели — точно так же, как они всегда блестели в ее фильмах.

— Пожалуйста!.. — прошептала она, выдохнув это слово мне в самые губы.

Я наклонился и прижался губами к ее губам. Делать этого было нельзя, но я все равно сделал, и не могу сказать, что жалею об этом. Когда губы наши разомкнулись, я сказал:

— А зачем Дэниел Мертон хочет купить вашу лошадь?

Лобик ее наморщился, и она отступила на шаг, все еще держа руки на моей груди.

— А какое отношение это имеет?..

— Я не знаю, поэтому и спрашиваю.

Она покачала головой, явно смутившись, и я увидел, как к ней вернулось прежнее истеричное состояние.

Тут подал голос Мигель:

— Мистер Фостер, мне кажется, вы должны уйти.

Мы с Хлоей Роуз словно не слышали этого.

— Когда он подарил вам эту лошадь?

— Четыре месяца назад. Ну, может быть, пять…

— И часто он делает вам такие дорогие подарки?

— Иногда. Например, когда картина прошла успешно. Но он не только мне такие подарки делает, а всем актрисам, так что это ничего не значит.

— А раньше он когда-нибудь просил вас вернуть подарок?

Поджав губы, она покачала головой. На этот раз это могло означать — «нет».

— Я просто не понимаю, почему вы задаете мне такие вопросы?

— Мисс Роуз! — позвал Мигель.

— Да ладно, забудьте, — сказал я, наклонился к ней, и она снова приблизила ко мне губы. Я поцеловал ее, вдыхая исходивший от нее запах цветов и какой-то еще аромат, принадлежавший ей лично.

На этот раз, когда наши губы разомкнулись, заговорила она:

— Обещайте мне, что поможете Мэнди!

— Я постараюсь, — сказал я как последний дурак.

Она обмякла в моих объятиях, и я теперь с трудом удерживал ее. Осторожно усадив ее на постель, я повернулся к Мигелю и сделал ему знак подойти и принять участие. Мигель не заставил себя ждать. Он поддержал ее за руку, потом заботливо помог ей лечь. На тумбочке рядом с постелью стоял телефонный аппарат, и я, сняв трубку, начал звонить в клинику, где лечили не только алкоголиков и наркоманов, но и всевозможные психические расстройства. Я не знал, какие проблемы с психикой имеет Хлоя Роуз помимо артистических выкрутасов, но если она предприняла попытку самоубийства, то ей, на мой взгляд, нужен был не просто мексиканец с пузырьком таблеток и пачкой носовых платков для промокания ее крови. Дежурная сестра в трубке уверила меня, что помощь скоро прибудет.

Мигель, уже успев уложить Хлою Роуз в постель, снова подносил к ее губам очередной стакан с водой. Давал ли он ей опять таблетки, я не видел. Я вышел в прихожую, зная то, что я мог знать, и то, чего мне вроде бы знать совсем не полагалось, и, гадая, как меня угораздило опять вляпаться в эту историю, когда я вроде бы уже не должен был в нее вляпаться. Мигель вскоре догнал меня.

— Ты на меня не злись! — сказал я. — Я если что и говорил, то к тебе это не относится.

— Мы все делаем свою работу, — покорно произнес он.

Я к тому времени слишком утомился, чтобы спорить с ним.

— А вот эти доктора, которым вы звонили?.. Они обратятся в полицию?

— Нет. Они сделают все, чтобы оградить ее от полиции… и вообще оградить ото всех.

Он кивнул, явно удовлетворившись этим ответом. Мы спустились вниз и выкурили по сигаретке — просто молчали и ждали. Потом приехали люди в белых халатах — здравые, шустрые и профессиональные. И мы наблюдали, как Хлоя Роуз была препровождена в белый медицинский фургон с красной надписью «Частная клиника Энока». Фургон уехал и увез с собой мисс Роуз.

— Если Розенкранц вернется, скажи ему, куда ее отправили, — сказал я. — Если надо будет, пусть позвонит мне.

Мигель ничего не ответил, но я не обиделся. Быстро добежал до своей машины, забрался в нее, доехал до своего дома и рухнул в постель прямо в ботинках.

Глава 24

Я пропустил восход и то, что у людей принято называть «утром». Чтобы одеться, мне пришлось сначала раздеться, и ощущения, скажу я вам, были довольно болезненные. Примерно такие, как после того, как вас забодает бык. Я решил, что мне просто необходим полноценный завтрак. Достав почти все, что имелось у меня в холодильнике, я зажарил на масле, пока варился кофе, и сожрал всю эту «солянку» даже за более короткое время, чем то, что ушло на ее приготовление. Было одиннадцать часов утра. В голове моей смутно маячило воспоминание о том, что прошлой ночью я обещал Хлое Роуз обязательно найти убийцу Мэнди Эрхардт. Я также смутно помнил, что от участия в этом деле меня предостерегли, с разной степенью убедительности, по меньшей мере, трое. И я пока еще не знал, какое отношение ко всему этому имеет смерть Грега Тэйлора. Зато знал, что Хлоя Роуз и Старк снимались в одной картине, и душевного облегчения этот факт ну никак не прибавлял. Все эти соображения и воспоминания, вместе взятые, не навевали мне никаких других мыслей, кроме одной — пойти и посмотреть, не облезло ли еще сколько-нибудь краски со стен в моем офисе.

Еще с порога я обнаружил, что моя приемная пуста. В пепельнице — все то же количество окурков, включая Ноксов «бычок», оставленный им днем ранее. Слой пыли на мебели — абсолютно нетронутый. Типичная картина бездействующей конторы, для которой бездействие является нормой.

Закрыв за собой дверь, я слегка остолбенел — на меня смотрело дуло пистолета, и державший его в правой руке Бенни Стёрджен сказал:

— Это уже слишком!

— Мистер Стёрджен, когда прячетесь за дверью, не пользуйтесь перед этим лосьоном для бритья, — изрек я как истинный профи по прятанью за дверью.

Он шагнул мне навстречу, но я даже не шелохнулся, и снова отступил назад.

— Да я вообще-то поговорить пришел, — сообщил он, чем вызвал у меня смех, а мой смех, в свою очередь, вызвал у него на лице какое-то болезненное смятение.

— А пистолет на всякий случай прихватил, — добавил он.

— А, ну это вы собственных фильмов, видимо, насмотрелись. — Я повернулся к нему спиной, собираясь зайти в свой кабинет.

— Это уже слишком, — сказал он.

— Вы это уже говорили, — напомнил я, пока доставал ключ и вставлял в замочную скважину. — И еще знайте: когда собираетесь угрожать кому-то пистолетом, хотя бы снимайте его с предохранителя. Так вы произведете больший эффект.

Он пошевелился у меня за спиной, но меня это не тревожило. Это же Голливуд. Тут артисты-то чокнутые, а уж все остальные тем более. Открыв дверь в свой кабинет, я потянулся к выключателю.

У противоположной стены стоял, скрестив на груди руки, человек. Лицо его было мне знакомо, но я не мог вспомнить, кто это такой.

— Какого черта? Вы кто? — спросил я.

— Это мой напарник Мак Ивой. Вы встречались вчера, — раздался голос у меня за спиной.

— Здравствуйте, — кивнул Мак Ивой.

— Сэмьюэлс, а вы не могли подождать снаружи, как это обычно делают цивилизованные люди? — сказал я, повернувшись к нему. — Обязательно надо было вламываться ко мне в кабинет?

— Ничего подобного, мы закона не нарушали, — сказал детектив Сэмьюэлс. — Имели право сюда войти, потому что вы подозреваетесь в препятствии полицейскому расследованию. — Он оглянулся на вошедшего Стёрджена, все еще державшего в руке пистолет, и сказал ему: — Да уберите вы оружие, Стёрджен.

— Не обращайте внимания, — сказал я. — Это же просто реквизит. У него там и патроны холостые. Правда, Стёрджен?

Рука Стёрджена беспомощно опустилась, и он снова стал похож на того бестолкового человека, который пытался нанять меня на работу позавчера.

— Да, холостые.

— И с предохранителя пистолет не снят, — сказал Сэмьюэлс.

— Да, и с чертова предохранителя не снят! — подтвердил Стёрджен.

Кивнув Сэмьюэлсу, я спросил:

— Вы не возражаете, если я сяду? Что-то совсем забегался в последние дни. — И, сев за свой рабочий стол, я с самым непринужденным видом заложил руки за голову.

Сэмьюэлс, продолжая смотреть на режиссера, спросил у него:

— Что вы здесь делаете?

Стёрджен беспомощно смотрел на нас троих.

— Он приходил сюда вчера, — объяснил я. — Хотел нанять меня для расследования убийства Эрхардт. Ему в голову втемяшилось, что вы хотите повесить это убийство на Хлою Роуз. Тогда я объяснил ему, что меня настоятельно попросили не соваться в это дело, что у меня к тому же есть другая работа и что я не занимаюсь больше чем одним делом одновременно. И вот он, как я понимаю, пришел снова, чтобы заставить меня переменить мнение.

— Да? Я пока не вижу, чтобы он хотя бы рот открыл, — сказал Сэмьюэлс, вызвав сдавленный смешок своего напарника, и, обращаясь к Стёрджену, спросил: — Это так? Вы действительно думали, что, напугав сыщика, заставите его взяться за это дело?

Стёрджен кивнул.

— Да. Мистер Фостер, как всегда, прав.

— А что, полиции вы не доверяете? — поинтересовался Мак Ивой.

— Да, кстати! — поддакнул я.

— А вы, Фостер, пока помолчите, — одернул меня Сэмьюэлс. — Вчера вы мне вообще-то понравились, и я вам скажу, это большая редкость, потому что я недолюбливаю частных сыщиков.

— Вы не один такой.

Проигнорировав эти слова, он продолжал:

— Вы были со мной честны. Ничего от меня не утаили. — Он посмотрел на меня в упор. — Нет? Не утаили?

— Нет, не утаил, — подтвердил я, придвинувшись ближе к столу и положив на него руки.

— Вот, ты слышал? Он ничего не утаил, — сказал Сэмьюэлс Мак Ивою, как если бы они спорили здесь на эту тему, пока меня не было. Сэмьюэлс снова перевел взгляд на меня. — Тогда почему же я узнаю, что вы все-таки работаете над убийством Эрхардт, хотя я просил вас этого не делать?

— А кто говорит, что я работаю?

— Я говорю, — сказал Сэмьюэлс. — И некий информатор, имени которого я не буду упоминать по понятным причинам.

— Ну, вы нашли здесь что хотели, или заставите меня показать вам папки с документами?

— Нет, ты смотри, какой буйный выискался, — ухмыльнулся Мак Ивой.

— А вас вообще не спрашивают, — огрызнулся я.

— Ну хватит! Просто расскажите мне, Фостер, что вам удалось выяснить, и на этом ваше участие в деле будет закончено. Вы меня поняли?

Кивнув на Стёрджена, я спросил:

— Нам нужны сторонние слушатели?

— Стёрджен, подождите снаружи, — распорядился Сэмьюэлс.

Понуро ссутулив плечи, Стёрджен вышел в приемную. Сэмьюэлс закрыл за ним дверь. Я прислушался, но дверь из приемной в коридор не открылась — то есть Стёрджен остался ждать внутри.

— Значит, мой приятель из «Кроникл» все-таки заложил меня? — сказал я, беря сигарету из лежавшей на столе пачки.

— С чего вы взяли?

— А только он был в курсе.

— Ну, думайте что хотите, — пожал плечами Сэмьюэлс.

— Как я понимаю, вам уже известно все, что известно мне. Что в декабре перед самым Рождеством еще одна женщина была убита таким же способом, как Эрхардт. Ее так и не опознанный труп был найден в Харбор-Сити. Это, разумеется, натолкнуло меня на мысль о том, что обе женщины, возможно, были убиты одним и тем же человеком. Вы понимаете, почему мой ход мыслей был таков?

Поджав губы, Сэмьюэлс скосил взгляд в сторону. Все он прекрасно понимал, но, как мне показалось, слышал об этом впервые. Так что, может быть, даже и не Фишер заложил меня, а кто-то другой.

— Ну и кто была эта мертвая женщина? — спросил Сэмьюэлс.

— Ее так и не опознали, — повторил я, нарочно медленно выговаривая слова. — Вы можете найти все, что мне известно, в «Сан-Анжело таймс» за 23 декабря.

— Хорошо. А что там с этим трупом на набережной в Харбор-Сити прошлой ночью? Или вы думали, мне об этом неизвестно?

— Это другое дело, по которому я работаю.

— Но этот убитый связан с другим актером из картины, где снималась Эрхардт, и мне это не нравится.

— Хотите сказать, между их смертями есть связь?

— Я?!

— Только не заставляйте меня говорить вам это, — сказал я.

Сэмьюэлс шумно выдохнул. Лицо его обмякло.

— Послушайте, Фостер, я не хочу доставлять вам неприятностей, но вы же знаете, как оно бывает.

— Да, знаю, — сказал я, сдержав усмешку. Во всяком случае, мне показалось, что я сдержал ее.

— Ох уж эти мне частные сыщики, — сказал Сэмьюэлс и встал.

— Это точно, — поддержал его Мак Ивой, положив тяжелую руку мне на плечо.

— Хочу дать вам маленький совет, Фостер. Не находите больше тел в Харбор-Сити.

Я улыбнулся.

Сэмьюэлс уже открыл дверь в приемную, когда у меня зазвонил телефон. Они с Мак Ивоем обернулись и вопросительно на меня посмотрели. Телефон продолжал звонить.

— Ну, вы трубку-то брать будете? — невозмутимо спросил Сэмьюэлс.

Глава 25

Мы все трое смотрели на телефонный аппарат. Я пропустил еще один звонок и наконец снял трубку.

— Фостер слушает.

— Ну и сволочь же ты, Фостер, от тебя один геморрой, знаешь ты об этом? — Это был Поли Фишер из «Кроникл».

— Знаю, мне тут только что об этом напомнили.

— По этим убийствам у меня для тебя пока ничего нет, но я выяснил, кто зарыл поглубже историю об этой неопознанной мертвой женщине.

— Да, — последовал мой невнятный и уклончивый ответ. Я посмотрел на полицейских — они по-прежнему стояли у меня над душой, и за спиной у них теперь маячил Стёрджен. Небрежным жестом я попытался дать им понять, что это не важный для них разговор и что они могут идти, но реакция, как я и ожидал, получилась обратная. Тогда я отвернулся в сторону на своем стуле, чтобы хотя бы не видеть их лиц. — Продолжай.

— У тебя все в порядке, Фостер? — сказал в трубке голос Фишера. — Ты прямо на себя не похож.

— Да у меня все отлично, — сказал я.

— А-а, ты не один, да? — Фишер понизил голос, как будто люди в моем кабинете могли его услышать.

— Совершенно верно.

— Ладно, я тогда постараюсь покороче, — сказал он. — Эта статья, о которой ты упоминал, была написана Рональдом Дюпри. Я этого парня знаю тысячу лет, поэтому позвонил ему и спросил, почему эту историю замяли. Он сначала зажимался, но я надавил, и он рассказал мне, что замял историю не кто иной, как Дэниел Мертон.

Я отвернулся еще дальше к окну, натянув до последнего телефонный шнур.

— Фостер, ты слушаешь?

— Да. А этот твой друг в курсе, почему?

— Нет. И потом, уже после того, как мне это рассказал, он попытался выставить все так, будто это просто слухи, скорее всего весьма сомнительные. И поэтому я подозреваю, что это правда.

Кто-то у меня за спиной покашлял, и я сказал в трубку:

— Да. Слушай, спасибо, я понял.

— Да ни черта ты не понял, — отрезал Фишер. — Поговорим позже, когда ты сможешь говорить. — И он повесил трубку.

Вот уже второй раз имя Дэниела Мертона выплывало на поверхность — сначала в связи с той лошадью, а теперь вот и в связи с этим делом. Зачем владельцу киностудии, одному из богатейших людей Калифорнии могло понадобиться сохранить в секрете убийство неизвестной женщины в Харбор-Сити?

Я повернулся к своим гостям и положил трубку на рычажки.

— Это из химчистки звонили. Мой второй костюм готов.

— Послушайте, Фостер, кончайте ломать комедию.

— Ладно, хорошо, это был мой приятель из «Кроникл». Я просил его выяснить, не было ли еще подобных убийств, и вот он сейчас звонил, чтобы сказать, что не нашел таковых. — Я посмотрел на Сэмьюэлса в упор. — Я правду говорю. А теперь, ребята, если можно, оставьте меня, потому что мне действительно нужно работать. — И я с деловитым видом выдвинул один из ящиков стола.

— Если я узнаю, что вы усложняете мне работу, то наеду на вас по-настоящему и тогда уж предъявлю все, что у меня имеется, — пригрозил Сэмьюэлс.

— Да, похоже, не больно-то много у вас имеется, если вы тратите время на то, чтобы торчать в кабинете частного сыщика, слушая его телефонные разговоры, — парировал я.

Сэмьюэлс постучал указательным пальцем по моему столу.

— Если приятель что-то сообщит вам, то вы перезвоните мне и обо всем доложите. Иначе даже не смейте соваться в это дело, которое расследую я! — сказал он и вышел из кабинета, оставив дверь открытой.

Мак Ивой попрощался со мной, коснувшись пальцем полей шляпы, кивнул Стёрджену и тоже вышел, закрыв за собой дверь.

Как и Гилплэйн, они сказали мне больше, чем хотели. Они дали мне понять, что не хотят, чтобы это дело раскрыл я или кто-то другой. Они дали мне понять, что за этим делом что-то кроется. Нет, со мной-то не было никаких проблем, меня все эти тайны не интересовали, но оставалась еще сломленная духом кинозвезда и мое обещание ей.

Посмотрев на Стёрджена, я сказал:

— Вы, кстати, тоже шли бы.

Но он вздернул плечи и выкатил грудь колесом.

— Послушайте, Фостер, я готов заплатить вам огромные деньги…

— Ну вот, опять та же песня, — сказал я, вставая. — То нападаете на меня, то пытаетесь подкупить, вы хоть определитесь сначала. — Я взялся за ручку двери, желая выпроводить его. — И потом, вы же слышали, что сказал детектив, — мне не разрешено заниматься этим делом.

— Послушайте, но он же не имеет права…

— И вы тоже не имеете права, — сказал я и аккуратно подтолкнул его к выходу.

Когда он оказался за порогом, я поспешил захлопнуть дверь. Я еще немного постоял там, прислушиваясь, ожидая, когда он уйдет. Сначала никаких звуков не было — он стоял в приемной, по-видимому, пытаясь решить, что делать. Потом я услышал его шаги к двери, и она сначала открылась, потом закрылась. Но я на этом не успокоился и дождался, когда его шаги в коридоре стихнут совсем.

По идее, все должно было на этом закончиться. Вроде бы ничто больше не привязывало меня к этому делу. Вроде бы. И все же кое-что привязывало. Хоть я и твердил себе, что Хлоя Роуз была, мягко говоря, не в своем уме, когда я видел ее в последний раз, и сейчас, наверное, пребывала в тихом забытьи под присмотром добрых докторов, но эти самоувещевания никак не могли усыпить мою совесть. Мое слово было мне дороже всего.

Поэтому я подошел к сейфу, достал из него конверт с чеком, врученный мне Элом Ноксом двумя днями ранее, и положил его в карман, не распечатывая. Потом вышел в приемную и запер за собой дверь кабинета.

Выехав из гаража, я специально объехал вокруг квартала, посматривая в зеркало заднего вида, проверяя, не вздумали ли Сэмьюэлс или Стёрджен увязаться за мной. Никаких машин у меня на хвосте не было, поэтому, объехав круг, я вырулил на Голливудский бульвар и двинулся по направлению к студии Дэниела Мертона.

Глава 26

На проходной на этот раз стоял не Джерри, а другой парень, но вел он себя точно так же.

— Простите, сэр, но вашего имени нет в списке, — сказал он, показывая мне свою папочку. — Вам придется въехать, развернуться и сразу выехать, потому что за вами очередь.

Выбрав из своего арсенала самую очаровательную улыбочку, я сказал:

— Два дня назад меня нанял на работу Эл Нокс. Вы знаете Эла Нокса?

Парень кивнул.

— Да. Он мой начальник.

— Вот и отлично. Тогда, может, позвоните Элу и скажете ему, что я здесь? Деннис Фостер меня зовут. И он распорядится, чтобы вы пропустили меня.

Сзади кто-то нажал на гудок и не отпускал его. Я глянул в зеркальце заднего вида. Следом за мной в очереди стоял черный автомобиль-купе, а за ним грузовик. Сигналил водитель грузовика.

Противный долгий гудок подстегнул парнишку к действиям, и он бросился в свою будку к телефону и вскоре вышел.

— Простите, мистер Фостер, но мистера Нокса нет сейчас в офисе, — сказал он.

— А кого-нибудь другого вы не спросили, знают ли они меня? Я же был здесь буквально позавчера.

Водитель грузовика продолжал сигналить.

— Послушайте, позвоните еще раз в офис, скажите им, что я приехал, и откройте ворота, пока этот грузовик не испортил всю звукозапись, ведущуюся сейчас на студии.

— Я не могу этого сделать, сэр.

— Да можете. Просто вернитесь в будку и попробуйте снова.

Он растерянно заморгал, оглянулся на водителя грузовика и махнул ему рукой.

— Не могли бы вы перестать сигналить?

Но грузовик продолжал отчаянно гудеть, и парнишка, снова повернувшись ко мне и качая головой, сказал:

— Простите, сэр, но вам придется приехать в другой раз.

Он нажал кнопку подъема шлагбаума и встал у меня перед капотом, вынуждая меня развернуться или сбить его. С другой стороны будки он нажал подъем шлагбаума на выезд, и я выехал обратно на бульвар Кабарелло.

Ограда студии тянулась вдоль Кабарелло до следующего перекрестка, где потом уходила направо. Я проехал вдоль ограды до следующих ворот. Эти ворота были поменьше первых и рассчитаны в ширину на въезд всего одного транспортного средства. Через чугунную решетку, запиравшуюся на ночь, просматривалась территория. Сейчас ворота были открыты, но перетянуты цепью с табличкой посередине: «Частная территория. Посторонним въезд запрещен!» Охранником здесь был пожилой дядька с солидным брюшком — не иначе как один из отставных копов, нанятых на службу Ноксом. Я подъехал к воротам сразу за только что отъехавшей машиной.

— Есть у меня сегодня какой-то шанс попасть на территорию? — спросил я.

— Примерно такой же, как и в другие дни, — сказал он.

— Но вообще-то меня там ждут.

— Да знаем мы это «ждут». Сейчас скажете, что у вас назначены кинопробы у Де Милля или Хью или еще у какого режиссера, который работает не на этой студии, а у конкурентов. Или скажете, что вы большие друзья с Четом Гелдингом, или Джоном Старком, или даже с самой Лейлой Карлтон.

— Нет. Меня пару дней назад нанял Эл Нокс для частного расследования. Вот я и пытаюсь сейчас проехать на территорию, чтобы встретиться с ним, но парень у главного входа не пропустил меня и до Нокса не смог дозвониться.

— Господи, и где они только набирают этих несмышленышей!

— Но вы-то хоть можете позвонить Элу?

— Вы кто? Коп?

— Уже нет.

Он кивнул.

— Ваше имя?

— Фостер. И, если вы не дозвонитесь до Нокса, то на всякий случай говорю: я и вправду хожу в друзьях у Джона Старка.

— Это вы рассказывайте своей бабушке. Я дозвонюсь до Нокса. Главное только выяснить, где его сейчас можно застать. Ждите здесь.

Он подошел к небольшой панели сбоку ворот, взял с нее телефонную трубку, что-то сказал в нее, подождал, потом опять что-то сказал, затем положил трубку и закрыл панель. Потом он отстегнул цепь на воротах и освободил для меня въезд, махнув, чтобы я проезжал. Проезжая мимо него, я сказал ему спасибо.

— Да не за что благодарить, я ведь для того тут и стою, — улыбнулся он.

Я въехал на территорию. Все-таки служба безопасности здесь не была такой уж бестолковой, какой описывал ее Нокс. Посторонний, конечно, мог проникнуть на одну из съемочных площадок, но для этого ему все-таки пришлось бы постараться.

Проехав мимо двух павильонов звукозаписи и еще каких-то корпусов, я подрулил к четырехэтажному административному зданию и на стоянке перед ним нашел себе местечко между каким-то армейского вида грузовиком и «роллс-ройсом». Меня не очень беспокоило, найду ли я Нокса, потому что я приехал не к нему. Но здание было его, и я направился в другое его крыло к подъезду, возле которого были припаркованы три гольф-кара службы безопасности.

Дежурный на входе на этот раз оторвался от своего занятия и посмотрел на меня.

— Мистер Нокс только что вернулся в свой кабинет. А за Билли извините, он просто выполняет свою работу.

— Да, конечно, мы же все выполняем свою работу, — сказал я и проследовал к кабинету Нокса.

Нокс говорил по телефону.

— Да нет же, черт возьми! Это не имеет никакого отношения к моему отделу или вообще к кому-либо на студии! Это было просто неприятное, но не имеющее отношения к нам происшествие. — Сжав зубы, он кивнул мне. — Мы выпустим срочное распоряжение не впускать на студию ни одного представителя прессы. И вы больше не посмеете надоедать никому из наших актеров. И вы можете писать там все что угодно, но мы привлечем вас к суду за клевету, если у вас проскочит хотя бы одно словечко лжи. — И он со всей силы хлопнул телефонную трубку на рычажки.

— Деннис, вот чего ты приперся? — сразу набросился он на меня. Щеки его горели, лоб блестел испариной. Он достал носовой платок, вытер рот и убрал платок обратно в карман. — У меня нет времени, мне работать надо. А эта история с Эрхардт и Роуз того и гляди обрушится на наши головы, как ураган.

— Да со мной никаких проблем, — сказал я и, достав из кармана конверт, швырнул ему на стол так же, как он швырнул его мне на стол днем раньше.

Он посмотрел на конверт, взял его и вопросительно посмотрел на меня.

— Это что?

— Это то, что ты оставил в моем кабинете. Вот, возвращаю.

Усмехнувшись, он опять посмотрел на меня.

— А ты знаешь, что оказал Роуз медвежью услугу, отправив ее в «дурку»? Теперь все без исключения считают, что это именно она убила Мэнди.

— Да никто так не считает, — сказал я.

— Ага, не считает. — Он протянул мне конверт. — Вот это ты все же оставь себе. Мне так будет спокойнее.

— Ты мне лучше скажи: кто попросил тебя нанять меня на это дело?

— Никто не просил, я сам тебя нанял. Послушай, у меня нет сейчас времени…

— Если нет времени, то нечего повторять одно и то же. Говори: кто попросил тебя нанять меня? Это же была не твоя идея. И я видел Стёрджена, что называется, в действии, так что это и не его идея. Я хочу знать только одно — кому понадобилось, чтобы я, или какой другой олух типа меня, следил за Хлоей Роуз?

— Послушай, Деннис…

— Меня никто пока не увольнял, мне, наоборот, заплатили, чтобы я работал. Но мне интересно знать, кто мне платит и за что. Меня наняли, чтобы я выполнил работу. Я ее не выполнил. Поэтому и платить мне не за что.

На лице Нокса появилась кислая мина.

— Черт возьми, Фостер, я же просто оказал тебе услугу! Бросил тебе сахарную косточку. Ну вот какого черта ты не мог просто схватить ее и вгрызться в нее зубами?

— Потому что я не карманная шавка, Нокс, понимаешь! Я не приношу палочку, не отзываюсь на команды «сидеть!», «лежать!».

Мы уставились друг на друга как два недвижимых чучела. Нокс только постукивал конвертом по столу. Кто-то в другом помещении офиса что-то громко крикнул, но я не смог разобрать слов. За окном на студии жизнь шла своим чередом — суета, беготня, хлопушки, прожекторы, звукозапись, кинопробы, съемки, контракты, сделки, и все это ежедневно, в бешеном незамедляющемся ритме, и все это для того, чтобы насытить американского зрителя чем-то еще, помимо скучных документальных кинохроник.

Нокс наконец положил конверт.

— Мистер Мертон лично отдал мне это распоряжение. Он велел мне нанять кого-нибудь для этой очень простой работы, и я выбрал тебя. Ну что, теперь ты рад, скотина?

Я кивнул.

— Да, рад.

— И ты нисколько не удивлен?

— Нет, нисколько.

Он смотрел на меня, в это время где-то в конце коридора опять раздался крик. Какой-то радостный вопль.

— Вот, блин, с детьми приходится здесь работать, — посетовал Нокс.

— Ну ладно, я пойду.

Я направился к двери. За спиной услышал звук скрипнувшего кресла и пыхтение Нокса, поднимающегося из-за стола.

— Погоди ты, Фостер! У тебя есть что рассказать мне по этому делу?

— Я же сказал — нет. Ты же сам меня уволил, и я даже успел поработать над другим делом. Опознал один трупик на Западном побережье.

— Фостер, ну вот только не надо так со мной!.. Мы все повели себя в данном случае как дураки. И знаешь, я специально перешел на эту работу, чтобы не видеть больше этих вещей. Знаешь, как я устал от крови!

После этих его слов я, конечно, смягчился и вернулся с порога обратно.

— Полиция тоже просила меня отстраниться от этого дела. Никто не хочет, чтобы я им занимался. Да я сам не хочу им заниматься.

Он подождал и, не дождавшись от меня ничего больше, спросил:

— Тогда зачем ты пришел сюда?

— Встретиться с мистером Мертоном, — сказал я и готов был снова направиться к двери, но он остановил меня за плечо.

— Ты просто так не попадешь на прием к мистеру Мертону. К нему только по предварительной записи.

— А, то есть ты считаешь, что у меня нет шанса?

На этот раз он не стал останавливать меня, когда я направился к двери.

Мертону понадобилось, чтобы кто-то последил за Хлоей Роуз. Мертону понадобилась лошадь Хлои Роуз, ранее принадлежавшая ему. И еще ему зачем-то понадобилось замять историю неопознанной мертвой женщины. А возможно, и историю с убийством Мэнди Эрхардт. И мистер Мертон был человеком, привыкшим получать желаемое. Конечно, мне было интересно узнать, что еще хотел мистер Мертон. И об этом я собирался его расспросить.

На первом этаже я сначала долго шел по просторному коридору, приведшему меня к стеклянным дверям, после которых я очутился в большой приемной. Здесь на обшитой деревянными панелями стене красовался герб студии «Мертон Стейн», и перед ним тянулась конторка, за которой сидели две секретарши такого сурового вида, какого я еще никогда в жизни не встречал. Но я прошел мимо них со свойским видом, кивнув обеим, и направился прямиком к лестнице. Возможно, они и окликнули меня, но я не останавливался, чтобы выслушать их.

На втором этаже я сразу оказался в другой приемной, выглядевшей почти так же, как первая. Здесь мне уже не удалось обойти стороной секретаршу — тетку средних лет с морщинистым лицом гориллы и волосами, затянутыми в тугой пучок.

— Могу я вам чем-то помочь? — поинтересовалась она. Сухой сиплый голос выдавал в ней курильщицу со стажем.

— Мне нужно встретиться с мистером Мертоном, — сказал я и протянул ей заранее приготовленную визитную карточку, но она только взглянула на нее, даже не шевельнувшись, чтобы ее взять. Выражение ее лица при этом ничуть не изменилось.

— Чтобы встретиться с мистером Мертоном, вы должны быть заранее записаны на прием.

— Ну, если вы справитесь у него, то выяснится, что я записан.

— Записи посещений мистера Мертона веду я, — отрезала она. Было совершенно ясно, что я ее раздражал, но все же не настолько, чтобы утруждать движением лицевые мышцы.

— Дело в том, что мистер Мертон нанял меня позавчера на работу. А вчера вечером…

— Я знаю, кто вы такой, — перебила меня секретарша.

— И я знаю, — раздался вдруг другой голос, гораздо более дружелюбный, хотя и не менее суровый.

Я повернулся на голос. Она стояла на пороге массивной двустворчатой двери чуть левее стола секретарши. На ней была голубая блузка с повязанной вокруг воротничка красной ленточкой, и брючки цвета хаки, длиною до середины икр. Открытые мысы коричневых туфель на высоких каблуках позволяли увидеть, что ноготки на пальцах ног выкрашены лаком в тон помаде на ее губах — цвета красной розы. Последний раз, когда я видел ее, она предлагала мне эти губы для поцелуя, а в предыдущий раз заталкивала пьяного мужика на заднее сиденье автомобиля. Да, эта девушка умела сделать чью-то жизнь очень приятной или очень тяжелой, а иногда — и той и другой одновременно.

При ее появлении раздражительность секретарши мгновенно возросла.

— Мисс Мертон, я же просила вас возвратиться домой и ждать вашего отца там. — И, снова переведя взгляд на меня, она проинформировала: — Мистера Мертона сейчас нет здесь. Как вам хорошо известно, мистер Фостер, он сегодня очень занят в связи со сложившейся ситуацией.

— Нет, как это мощно сказано, а, мистер Фостер? — проговорила со своего места мисс Мертон и передразнила: — «Сложившаяся ситуация»!

Секретарша побелела.

А мисс Мертон, кивком приглашая меня зайти, сказала:

— Проходите, мистер Фостер. Мы можем вместе подождать папу.

И она вошла в кабинет, не оглядываясь, чтобы удостовериться, последовал ли я за ней. Насколько я понял, обычно все следовали за ней без возражений. Я одарил секретаршу своей самой обворожительной улыбкой, но она произвела на нее тот же эффект, что и на парня в униформе с главной проходной. Я обошел ее стол и ступил за порог кабинета Дэниела Мертона.

Глава 27

Свет был погашен, шторы задернуты, отчего комната оставляла гнетущее ощущение, будто здесь содержится тяжелобольной. Стол мистера Мертона стоял у окна и занимал примерно столько же места, сколько стол Эла Нокса в его офисе внизу. Рядом с этим огромным столом располагался еще один маленький столик, где стенографистка записывала за мистером Мертоном, когда в этом возникала необходимость. Сбоку к столу мистера Мертона был приставлен длинный стол для заседаний с множеством кожаных офисных кресел с высокими спинками. А в другой стороне на коврике из шкуры зебры стоял стеклянный чайный столик, окруженный аккуратными пухлыми банкеточками цвета бордо.

Вера Мертон присела на одну из них спиной ко мне, так что мне пришлось обойти столик и усесться напротив, чтобы начать разговор. Ноги ее со скрещенными лодыжками были изящно вытянуты под столик, откуда были хорошо видны мне сквозь стекло столешницы. Она привыкла получать все, что хотела, и даже не подозревала о том, что думают по этому поводу люди. Если Хлоя Роуз вызывала у вас желание защитить ее, то эта птичка вызывала у вас надежду, что ее защитит кто-нибудь другой.

— Если хотите выпить, то вон там, в стене, встроенный бар. — Сама она не пила, и вообще непонятно было, что тут делала все это время одна в темноте. — Я узнала, что папа нанял вас, — сказала она, когда я присел на краешек банкетки напротив.

— Да, только я не нанялся, — ответил я, устраиваясь поудобнее и держа в руках шляпу. — А что, ваш папа не оплачивает счета за электричество?

— Нет, просто иногда я люблю посидеть в темноте. Это помогает мне думать, — сказала она.

— И о чем же вы думаете?

Она склонила голову набок.

— Если я не ошибаюсь, это личный вопрос. Да?

— Не знаю. Я во время работы иногда перехожу на личные темы, хотя вроде как мне и не положено. А вы всех, кто здесь бывает, приглашаете поболтать в кабинете вашего отца?

— Только тех, кто работает на моего отца, — сказала она.

— То есть получается, что всех, — заключил я.

— Если вы собрались мне дерзить, то я могу решить, что вы мне не нравитесь.

— Вчера я вам вполне даже понравился.

— Ну, это было вчера.

— Ну тогда вы пока не спешите с выводами, я же не требую ответа прямо сегодня.

Она рассмеялась, но смех этот, по своей искренности, скорее напоминал упражнение по актерскому мастерству.

— Ну вы ведете себя прямо как актер, пришедший на прослушку.

Я улыбнулся, но промолчал.

Она выключила смех, но улыбку оставила. Это была идеальная, безукоризненная улыбка на идеальном, безукоризненном лице — лице юной прелестницы лет девятнадцати-двадцати.

— У вас, похоже, хорошо получается находить трупы, — заметила она.

— Ну, вы же присутствовали, когда Старк обратился ко мне с просьбой разыскать мистера Тэйлора. Я не обещал найти его живым.

Улыбка исчезла с ее лица.

— А вы помните вопрос, который я вам задала? И вы тогда еще посоветовали мне пойти спросить у папы. Вот поэтому я сейчас здесь. Но папы нет, а есть только вы.

— Это просто совпадение. А что за вопрос-то был?

— Вы опять переходите на личные темы.

— Простите. Я постараюсь впредь обходить их. Так какой был вопрос?

— Для чего мой отец нанял вас?

— А если это личное?

— Если это личное, то вы мне все равно скажете.

— Я?!

— Вчера вы бы этого не сделали, а сегодня сделаете. Он нанял вас из-за моего брата, так?

— Не знаю.

— О, я не сомневаюсь, что он велел вам быть осторожным, возможно, даже придумал какую-нибудь историю для прикрытия. Например, что якобы какой-то чудик утверждает, будто мы украли у него сценарий и сделали по нему свой последний фильм, и теперь он угрожает Томми расправой.

Наблюдать за ней было забавно. При всей своей молодости она не была глупа, даже когда в чем-то ошибалась. Мне даже показалось, что она способна нащупать нужное направление.

— Нет, это было совсем не так, — ответил я.

— Нет, это точно из-за моего брата. Только этим можно объяснить, почему папа предпочел сам взяться за такую черную работу, как найм частного детектива. И только так можно объяснить, почему он предпочел нанять кого-то со стороны, а не воспользоваться уже имеющимися кадрами.

— Вы слишком умны для меня, — сказал я. — Вы уже давно все это знали. Знали это даже еще до того, как я был нанят. — И, вопросительно кивнув, я поинтересовался: — А что такое с вашим братом, что ему требуется детектив?

Она заметно сникла, поняв, что, должно быть, сболтнула лишнее. Отвела взгляд в сторону занавешенного окна, потом сказала:

— Да ничего. Он игрок. — И она снова посмотрела мне прямо в глаза, чтобы доказать, что не боится встретиться со мной взглядом. — Азартные игры, женщины, слишком много поводов для шантажа. — Последние слова она произнесла так, словно не ожидала, что я поверю.

Мне стало жаль ее, и я сказал:

— Меня наняли исключительно по делу, касающемуся студии. И нанял вообще-то Эл Нокс, глава службы безопасности. Но он сделал это по распоряжению вашего отца.

Но это объяснение не вызвало у нее облегчения или успокоения, поэтому я поспешил прибавить:

— Это все, что я могу вам рассказать.

— Ну да, я понимаю, — сказала она, вскинув голову и распрямив плечи. — Я стараюсь не вникать в дела моего отца. Знаете, когда ваш отец создает сказку, то вся сказка уходит из жизни, потому что вы видели все трюки, при помощи которых она делается.

— Если только он не изобретет новые.

Она улыбнулась, и на этот раз это была победоносная улыбка.

— Ну да, у него еще есть порох в пороховницах. Так-то, мистер Фостер. Ой, я забыла: или вы говорили, что я могу называть вас просто Деннис?

— Что-то не припомню.

Она небрежно отмахнулась, а я сказал:

— Вам прекрасно известно, зачем меня наняли. А насчет брата вы все выдумали, потому что в вас говорит потребность как-то оградить его от неприятностей.

— Давайте забудем об этом разговоре, пусть он останется в прошлом, — тихо проговорила она.

— Хорошо, мы забудем об этом разговоре, но это не будет означать, что его не было, — сказал я.

Глаза наши встретились, и мы стали мериться, кто дольше выдержит. Кто-то из нас должен был первым отвести взгляд, и в конце концов это сделал я. Мне вообще не хотелось там больше оставаться.

— Желаю приятно посидеть в темноте, — пожелал я, вставая.

И тут она, не поднимая глаз и глядя в одну точку перед собой, проговорила:

— Мой отец сейчас, скорее всего, на ипподроме. Он там почти каждый день торчит с тех пор, как закон прошел. Он же вложил деньги в строительство еще до того, как оно было объявлено законным.

— Вы имеете в виду «Санта-Терезу» или «Голливуд-Парк»?

— «Голливуд-Парк», конечно.

— А кто же тогда руководит делами на студии? — поинтересовался я.

— Его подчиненные, — сказала она и снова отвела взгляд в сторону.

Я надел шляпу и поспешил выйти, пока она не успела пожалеть об этом разговоре.

Глава 28

Секретарша в приемной продолжала строчить на своей пишущей машинке, даже когда я, встав у нее над душой, поинтересовался:

— У вас тут телефон-автомат где-нибудь есть?

— А почему вы не хотите воспользоваться моим? — проговорила она чуть ли не с возмущением.

— Нет, боюсь, это очень личный звонок.

— Тогда внизу, справа от входа.

— Благодарю вас, — сказал я и коснулся полей шляпы в знак прощания, но она даже не оторвалась от своей пишущей машинки.

Я спустился вниз и направился в другой конец вестибюля, где на стене висел телефон. Когда оператор соединил меня с «Кроникл», я попросил подозвать Поли Фишера. Я ждал довольно долго, разглядывая в окно флаги на флагштоках, потом наконец услышал голос Фишера.

— У меня есть для тебя новости, — сказал он.

— Выкладывай.

— Я разговаривал с одним своим другом из полиции Харбор-Сити, это настоящий опытный профессионал. Ну, ты же сам разговаривал с ними там.

— Да, но у меня не сложилось впечатление, что мы теперь друзья.

Фишер усмехнулся:

— Ну так вот, несколько лет назад было еще одно такое дело. То же самое — перерезанное горло, искромсанный низ живота.

У меня зачастил пульс.

— Имя!

— Друсайла Картер. Она на временной основе работала приемщицей в химчистке. Биография неизвестна, семья где-то на Среднем Западе. У них даже ни одного подозреваемого не нашлось.

— А еще что-нибудь есть?

— Ну, этот мой друг из полиции вроде бы припомнил, что дело тогда постарались замять. А ты-то вообще куда гнешь, Деннис? Мне что, теперь еще проверять и другие части города?

— Нет, — сказал я. — Просто хочу знать о том, чего якобы нет.

— Да черта с два нет, ты видишь, что творится?

— Спасибо тебе, Фишер, — сказал я, интонациями давая понять, что склонен закончить разговор, но, пока он не успел повесить трубку, спросил: — Слушай, а тебе известно что-нибудь о детях Мертона?

Я постарался задать этот вопрос как можно более небрежно, но эта моя попытка не ускользнула от него.

— Так это все как-то с ними связано? С детьми Мертона?

— Не знаю. Возможно, — уклончиво ответил я.

— Ну, не могу похвастать, что знаю о них много. Только то, что пишут в колонках светской хроники. Девчонка сногсшибательная красотка, к тому же с мозгами, получила прекрасное образование на Восточном побережье, но у нее есть склонность к уединению, и она любит фотографироваться. Двадцатка? Ну что-то вроде того. Парень на несколько лет старше, но с ним что-то не так, потому что он то по нескольку месяцев торчит у всех на виду, то вдруг на несколько месяцев куда-то пропадает. Я думаю, он нарик. Все эти богатенькие детишки — нарики.

— Ладно, спасибо, — сказал я. — И позвони, если еще что-нибудь узнаешь.

— Ой, ну я чую, это будет отличный материал, — оживился Фишер. — Ты только не делись информацией ни с кем, кроме меня.

Я неопределенно крякнул, и он, судя по всему, истолковал этот звук как позитивный факт, после чего я повесил трубку.

Я направился к выходу, и там у меня произошла неожиданная встреча. Он заходил в здание, открывая наружную дверь, а я выходил, открывая внутреннюю. Ускорив шаг, я подскочил к нему и закатал ему в челюсть со всей мощью своих девяноста килограммов. Это было все равно что бить по мешку с неразведенным цементом. Митч зашатался, держась за дверную ручку, но устоял на ногах, хотя я тут же поправил это положение и добил его ударом в грудь, после чего он все-таки рухнул на пол, а я выскочил на улицу.

На круговой дорожке перед зданием стоял песочного цвета автомобиль-купе с Долговязым на водительском сиденье. Завидев меня, Долговязый газанул, а я побежал вдоль здания обратно к офису службы безопасности, где стояла моя машина. «Паккард» мой завелся мгновенно, и я сумел немного оторваться и только на первом перекрестке увидел в зеркальце заднего вида маячащий сзади купе.

Чтобы не связываться с цепью на воротах на малой проходной, я решил свернуть налево к главному въезду, где мог в случае чего просто протаранить деревянный шлагбаум. Распугивая людей и редкие машины, я мчался по дорожкам студии, а купе преследовал меня, сокращая расстояние между нами.

У шлагбаума я пристроился за синим «линкольном» и успел проскочить под черно-белой перекладиной, когда она уже опускалась. Правда, она успела треснуть меня сзади по багажнику. Выехав за территорию студии, я сразу свернул направо, на Кабарелло.

Пару светофоров я проехал без преследования, но потом купе опять замаячил у меня на хвосте. Почему они так не торопились, я не знаю — то ли не очень-то боялись выпустить меня из поля зрения, то ли были уверены, что догонят позже. Множество машин на дороге, с одной стороны, служило мне неким барьером от моих преследователей, но, с другой стороны, не давало от них оторваться. Я шнырял между машинами, то и дело меняя ряды, и в итоге на Андерхилл резко свернул налево, даже не посигналив другим водителям и вызвав тем самым целый хор возмущенных клаксонов.

Я изо всех сил жал на газ, переключил скорость сначала на третью, потом вообще на четвертую, и гнал слишком уж быстро для такой населенной местности. Купе следовал за мной, не отставая и даже, наоборот, сокращая расстояние. Тогда я нажал на ручной тормоз, резко вывернул руль и неожиданно махнул на жилую улицу, где отпустил тормоз и поддал газу, промчавшись до следующего квартала. На перекрестке я повторил тот же самый маневр, треснувшись задним бампером о телефонный столб и чуть не потеряв управление, но все-таки умудрился опять выровнять машину. Я ехал в южном направлении, параллельно Андерхилл, в сторону ипподрома «Гол ливуд-Парк».

Больше не замечая в зеркальце заднего вида хвоста, я сбросил скорость до двадцати пяти миль в час, но при этом все равно поглядывал в зеркальце чаще, чем на дорогу. Потом, уже свернув на Калифорния-авеню, поехал на той же скорости, что и остальные водители. Только через четыре квартала я опять заметил сзади вдалеке, в двух кварталах от меня, песочного цвета купе. Тогда я снова газанул и свернул на Эмити, которая потом должна была спуститься в Долину и после скалистого отрезка привести к «Голливуд-Парк». Петляющий спуск был, слава богу, свободен от машин, и я продолжал все время наращивать скорость.

Песочного цвета купе снова возник у меня на хвосте, точно так же, как и я, петляя по извилистой дороге, причем расстояние между нами все время сокращалось. Мы проскочили знаменитую Цветочную хижину на обочине, а на следующем после нее повороте слева появилось больше строений. Потом скалистая стена справа кончилась, и мы въехали в населенную местность. Здесь я рассчитывал все-таки оторваться от своих преследователей.

Но из-за резкого надтреснутого хлопка я дернул руль и вывернул на встречную полосу и, глянув назад, увидел догоняющий меня купе уже менее чем в тридцати ярдах. За первым последовал второй хлопок. Митч, высунувшись из окошка со стороны пассажирского сиденья и стараясь выровнять руку, целился в меня из пистолета. Поскольку в стеклах у меня пробоин не было, я понял, что он, скорее всего, целится по шинам. Я резко взял к правой обочине, и мимо меня, отчаянно и возмущенно сигналя, пронеслась встречная машина. Когда она промчалась и мимо купе, Долговязый резко вырулил на встречную полосу и поддал скорости, так что в два счета оказался всего в каких-нибудь нескольких футах от моего заднего бампера. Митч опять выстрелил. Пуля угодила в мою машину и отскочила. А между тем скалистая отвесная стена справа уже совсем кончилась, и впереди показалось жилье. Правое переднее колесо купе поравнялось с левым задним колесом моей машины. Тогда я снял ногу с педали газа и резко вывернул руль влево. От резкого толчка меня подбросило и ударило о руль, боль в моих и без того настрадавшихся ребрах штопором взлетела до самого горла, и я почувствовал во рту привкус блевотины.

Купе снесло влево, и Долговязый изо всех сил старался не потерять управление. Впереди из жилого квартала выруливал на трассу какой-то красный автомобиль — то ли «крайслер», то ли «понтиак». Купе на полной скорости врезался в него, красный автомобиль развернулся от полученного удара на девяносто градусов, а купе, пролетев еще футов сорок вперед и оставив за собой на асфальте длиннющий след жженой резины, остановился. Я же, как-то умудрившись не потерять управление, продолжал гнать свой «паккард» вперед и на протяжении еще двух кварталов поглядывал в зеркальце заднего вида, опасаясь, как бы купе не возобновил погоню. Но мои преследователи остались стоять на месте аварии.

Поначалу я гадал, кто позвонил им и настучал на меня — секретарша Нокса или секретарша Мертона — или я сам не заметил сегодня с самого утра слежки за собой, но в конечном счете решил, что это не важно.

Сзади уже доносились звуки полицейской сирены, и я, от греха подальше, всей мощью своего веса надавил на педаль газа.

До ипподрома оставалось еще минут десять езды.

Глава 29

Ипподром «Голливуд-Парк» располагался на огромном куске земли к югу от Голливуда, где еще пять лет назад были поля. Автомобильная парковка представляла собой земляную площадку перед крытым, выкрашенным в белый цвет трехэтажным зданием ипподрома. Оно белело на калифорнийском солнце и загораживало собой вид со стоянки на сами беговые дорожки. Люди, выступавшие против легализации лошадиных скачек в штате, боялись, что это вызовет рост организованной преступности, а также алкоголизма и зависимости от азартных игр. И эти люди оказались правы — рост этих злокачественных явлений случился. Но главные инвесторы, вложившие капитал в строительство ипподрома, вовсе не были каким-то там бандитами — просто голливудские богатеи. Владельцы почти всех киностудий вложили деньги в ипподром и теперь приезжали сюда посмотреть скачки.

Трибуны ипподрома были забиты людьми, которые не нашли куда еще податься в середине обычного рабочего дня. Они стояли в очередях по десять человек во все двенадцать касс, где кассир брал у них деньги и выдавал взамен бумажку. Использованные бумажки эти, скомканные и смятые, валялись под ногами повсюду. Из огромных окон вестибюля открывался вид на конюшни, где содержались лошади, участницы забегов. Справа от касс висело гигантское табло, наподобие тех, что используются на крупных вокзалах. Оно то и дело шелестело меняющимися кличками лошадей, а также информацией о завершенных забегах и выигранных местах. Взглянув на табло, я узнал, что на сегодня почти все забеги уже закончились. Другое табло рядом предоставляло информацию о предстоящих забегах и ставках. В кассовом зале была выставлена также меловая доска, и какой-то человечек в сером костюме то и дело обновлял на ней записи. Вращающиеся на потолке вентиляторы изо всех сил старались разогнать духоту.

Я сунулся было к кассам, но меня там окатили недовольными взглядами минимум трое завсегдатаев, не готовых допустить, чтобы кто-то оттянул момент их расставания с собственными деньгами. Тогда я повернулся и направился в другую сторону — к огромной арке, ведущей на сами трибуны. Овальное зеленое поле окаймляли утоптанные земляные беговые дорожки. За стартовыми воротами топтались, готовясь к забегу, лошади с седоками в броского цвета одежках. Голос комментатора объявлял в рупор клички лошадей и имена жокеев, подстегивая зрителей на трибунах делать ставки. Трибуны были заполнены примерно наполовину — густо в первых рядах, ближе к беговым дорожкам, и гораздо реже по мере подъема. На самом верху располагалась застекленная трибуна для особо важных гостей. Окинув все это взглядом, я вернулся в вестибюль.

Седой негр-смотритель в синей униформе собирал специальными грабельками бумажки с пола. За собой он катил мусорную корзину на колесиках. Толчея и гвалт ничуть не мешали ему заниматься своим делом, и он не выказал ни малейшего недовольства, когда кто-то прошелся по старательно собранной им кучке бумажек. Достав пятерку, я подошел к негру, но тут какой-то мужик случайно пнул ногой его собранные в кучу бумажки, и я поменял пятерку на десятку. Я показал ему десятку, держа ее на уровне его рук, энергично орудовавших граблями. Он прервал работу и поднял на меня удивленные глаза, отчего на лбу его сразу же образовалось несколько складок.

— Вы же знаете, офицер, что я ставки не принимаю, тогда что вам нужно?

Я решил зайти издалека:

— Скажи мне, где тут у вас ВИП-зона… Ну где сидят хозяева ипподрома, владельцы киностудий… Это же где-то наверху, правильно?

Он скосил глаз на купюру в моей руке, но не взял ее, а только кивнул и сказал:

— Лестница вон там. Но это же не стоит десятки? — И он вопросительно посмотрел на меня, ожидая, что я попрошу еще.

— Мне необходимо попасть туда. Мне сказали, что Дэниел Мертон сейчас там, и мне нужно с ним встретиться. Этой суммы достаточно?

Кивнув, он взял у меня деньги и сказал:

— Вам придется отдать еще столько же парню наверху.

Я понимающе кивнул, и он пошел показывать мне дорогу. Новый забег начался, и толпа возле касс рассосалась. Дверь на лестницу находилась прямо под большим табло. Лестница была узенькая, деревянная, крашенная зеленой краской. Жарища скапливалась здесь и поднималась вверх, и я порядком взмок, не поднявшись еще и до половины.

— А ты выигрышный билетик никогда не находил тут среди этих бумажек? — спросил я у своего провожатого.

— Нет, никогда, — ответил он не оборачиваясь.

Наверху была еще одна дверь с торчащей над ней голой электрической лампочкой. Старик прошел вперед и придержал ее для меня. Мы оказались в неком подобии вестибюля с открытым обзором в обе стороны. По звукам громкоговорителя я понял, что забег уже кончился. Мой старик подошел к молодому негру в такой же точно униформе, стоявшему в качестве охранника у двери в ВИП-зону. Они о чем-то поговорили, потом молодой посмотрел на меня и покачал головой. Старик сказал ему еще что-то, но тот снова покачал головой. Я подошел к ним и спросил:

— В чем проблема?

— Да этот дурачок, видать, не знает, где у него рот, если не хочет подзаработать на жратву, — сказал старик.

Парень повернулся ко мне.

— Я могу пропускать в эту дверь только владельцев. А посторонние — только через мой труп. Я же потеряю работу. Ну и какой мне смысл, а, старик?

Тогда я достал из кармана еще одну десятку, визитную карточку и карандаш. На обороте карточки я записал три имени и протянул ее вместе с десяткой молодому негру.

— Передай это Дэниелу Мертону. Скажи ему, что я жду его здесь снаружи, чтобы поговорить. И вот увидишь, он прикажет тебе пропустить меня.

Парень посмотрел на десятку, потом опять на старика и наконец взял деньги вместе с карточкой.

— Никого не пропускайте, — сказал он и исчез за дверью.

— Ох уж эта нынешняя молодежь! — сказал старик и направился обратно к лестнице.

Громкоговоритель продолжал истошно вещать, поднимая накал страстей на трибунах, хотя близились сумерки, и ипподром скоро должен был закрыться. Тогда и проигравшие, и выигравшие должны были, по идее, ринуться опустошать близлежащие бары — кто залить горе, а кто отпраздновать победу.

Наконец дверь открылась, и молодой негр жестом пригласил меня войти.

— Только чур это было в последний раз, — сказал он, посторонившись и пропуская меня, и закрыл за мной дверь.

Я очутился в длинном узком коридоре с множеством выкрашенных зеленой краской дверей, снабженных пронумерованными медными табличками. Трудно было сказать, сколько за этими закрытыми дверями сидело людей, но я предположил, что эти ложи, как и трибуны внизу, были заполнены примерно наполовину. Где-то в середине коридора мне попалась одна некрашеная дверь без номера и таблички — скорее всего, чулан уборщика. Последняя дверь — под номером пятнадцать — была открыта.

Ложа была маленькая — всего на четыре кресла. И из нее хорошо просматривалась вся арена. По обе стороны кресел здесь были два телефона — для сообщения ставок. Мертон сидел в ложе один. Он расположился в самом крайнем кресле слева и даже не обернулся, когда я вошел.

Когда я подошел к нему с правой стороны, он, по-прежнему не глядя на меня, сказал:

— Присаживайтесь.

Я сел через одно кресло от него. В профиль он походил на императора с древнеримской монеты. На нем были темный костюм-тройка и белая накрахмаленная рубашка. Я не мог разглядеть его лучше, потому что в ложе было темновато. Видимо, любовь к сидению в потемках была их семейной чертой.

Он пока не произнес ни слова. Я тоже молчал. Голос комментатора в громкоговорителе объявил о начале последнего забега. Потом прогремел выстрел стартового пистолета, и голос комментатора возвестил о том, что забег начался. Комментатор затарахтел, как машинка дантиста, рассказывая нам то, что мы видели и сами. Мертон, не отрываясь, наблюдал за забегом, но лицо его выражало безразличие, и по нему трудно было сказать, делал он ставки или нет. Лошади унеслись в дальний конец дорожки, превратившись в крохотные фигурки, обогнули круг и снова начали приближаться, звук их копыт был едва различим в общем шуме. Красный и зеленый жокеи заметно выбились вперед, оставив позади остальных участников забега, шедших примерно вровень друг с другом. В последние секунды красный жокей чуть обогнал зеленого, и в таком порядке они пришли к финишу. Третья лошадь отстала от них всего на полкорпуса. Толпа хлынула с трибун к выходу. Выдохшийся комментатор продолжал что-то тараторить.

Наконец Мертон заговорил. Это был ровный и спокойный голос могущественного человека, еще не решившего, стоит ли ему употребить свое могущество.

— Что вы хотите?

— Ваши парни преследовали меня от самой студии, но работу свою они не сделали, не так ли?

— Это парни Хьюба, не мои. А Хьюб у нас иногда страдает повышенной возбудимостью.

— Я уж заметил. Особенно в том случае, когда кто-то проявляет интерес к его делам.

Оставив мое замечание без внимания, он снова спросил:

— Что вы хотите?

— Прежде всего, чтобы меня не держали за дурака.

— Вы не дурак. Тут Эл Нокс ошибся.

— А он считал меня дураком?

— Нет. Насколько мне известно, он вокруг себя дураков не держит.

— О, это вы просто плохо знаете обычных людей. Вам надо попробовать посидеть не в ложе, а на трибунах.

Мертон поднял руку и растопырил пальцы, давая мне знак замолчать.

— Что вы хотите?

— Ну, поскольку я нашел вас там, где мне посоветовала вас искать ваша дочь… — Я сделал паузу и, не добившись результата, продолжал: — …то я думаю, что хотел бы поговорить с вашим сыном.

— Это невозможно.

— А скажите, на кого я работаю — на вас или на студию?

— Это одно и то же.

— Нет, это не одно и то же. Это будет совсем не одно и то же, если я пойду в полицию со всем, что у меня имеется. Кое-что я до сих пор утаивал, но я не смогу делать это до бесконечности, и мне нужно знать, о каких вещах в каком ключе говорить.

— Я вот тут недавно прочел в газете одну историю, — сказал Мертон. — И поначалу загорелся идеей поставить по ней фильм, нечто очень таинственное и захватывающее. — Он мечтательно обвел руками круг в воздухе. — «Великое Неизвестное» — так бы он назывался. — Он помедлил немного и опустил руки. — Но потом я понял, что этот проект будет непривлекательным в коммерческом смысле. Но сюжет запал мне в душу и до сих пор не отпускает меня.

— Знаете, я думаю, было бы лучше, если бы я побеседовал с вашим сыном до того, как стану беседовать с полицией или прессой…

Пропустив мимо ушей мои слова, он продолжал:

— А вы знаете, что в джунглях Южной Америки есть люди, никогда не видевшие белого человека? Они живут в первобытном доисторическом обществе, охотятся, добывают себе пищу. Они почти не имеют одежды. Они живут как наши предки за далекие тысячелетия до нас. И не знают о нашем существовании.

— Откуда же тогда нам известно об их существовании? — спросил я.

— По рассказам других племен. По трудам антропологов, — пояснил Мертон. — Но они существуют, я в этом не сомневаюсь. — Впервые за все время он посмотрел на меня, но мое лицо, по-видимому, тоже было скрыто тенью. — Эти люди никогда не видели кино. Они даже не знают о его существовании. Они не знают о существовании камер и пленки. О существовании искусственного освещения. Они даже вообразить себе не могут всего этого, потому что вообще не знакомы с чем-либо подобным. Ни с оружием, ни с самолетами, ни с машинами. Мы знаем, что эти люди существуют, но для них мы — не существуем! — Он помолчал, впечатленный собственным открытием, а когда потом опять заговорил, то в голосе его прозвучала неподдельная пытливость: — Должны ли мы вступить в контакт с этими людьми? Не лучше ли для них было бы остаться в своем первозданном неведенье и жить, не зная наших войн, наших болезней и наших порочных развлечений?

— Не знаю, как насчет этих людей, но сам я иногда жалею, что этот город существует.

— Если никто не знает о чем-то, то, значит, оно не существует, — сказал он.

Только теперь я понял, куда он гнул.

— Но я-то знаю! Я знаю, что вы хотели повесить на кого-нибудь вину за убийство Хлои Роуз. Только вот убили-то не ее, а Мэнди Эрхардт. Но и за нее я тоже не собираюсь принимать на себя этот удар. Даже ради вашего сына, который и убил ее, а также еще, по меньшей мере, двух девушек, чьи смерти вам удалось скрыть. А теперь, мистер Мертон, я бы все-таки хотел поговорить с вашим сыном.

Голос его был ровным, спокойным, бесстрастным.

— Мы на самом деле не думали, что вам придется принять удар на себя, если Хлоя будет убита. Черт, да мы вообще не хотели, чтобы Хлоя была убита, потому что она приносит студии большой доход. Но если бы это случилось — если бы ваше присутствие не смогло бы предотвратить убийства — тогда вы послужили бы прикрытием. Хотя бы на время.

— Это вы сейчас так говорите. Но если б у вас была более удачная возможность повесить все на меня, вы бы это сделали. На косвенные улики в этом городе смотрят сквозь пальцы, когда нужно отмазать от уголовной ответственности больших людей.

Он изобразил рукой какой-то уклончивый жест.

— Я думаю поехать сейчас в полицию, — сказал я, вставая.

Он заговорил, не сводя глаз с опустевших беговых дорожек:

— Харбор-Сити, Уэст-Маркет-Плэйс, 1313. Слишком много людей было уволено за это, слишком много людей, желающих обезопасить себя. Вы были нужны только для подстраховки.

Я кивнул, хотя в потемках он не мог этого увидеть.

— Отлично. Просто я тоже хочу обезопасить себя. — Я открыл дверь и обернулся на пороге. — А зачем вам понадобилось выкупать обратно лошадь?

— Я люблю эту лошадку, — проговорил он лишенным каких либо эмоций голосом. — Я просто не мог допустить, чтобы она досталась этому идиоту Розенкранцу в случае смерти Хлои.

На это мне нечего было ответить.

— Мой сын не будет с вами разговаривать, — предупредил Мертон.

Я вышел из ложи.

Глава 30

Я остановился у телефонных автоматов и позвонил Сэмьюэлсу в полицейский участок в Харбор-Сити. Я засек время — на часах было шесть тридцать.

Офицер, снявший трубку, держал ее где-то в стороне так долго, что мне пришлось бросить в автомат еще одну монету. Потом он наконец сообщил мне:

— Детектива нет на месте.

— А тогда скажите: он в вечер сегодня заступает или, наоборот, уже ушел? — спросил я.

Он ответил мне со вздохом:

— Я не знаю, кто тут когда заступает. Я даже не знаю, когда сам куда заступаю. Я просто отвечаю на телефонные звонки.

— Вы можете оставить ему сообщение, или этим у вас занимается кто-то другой?

— Вы знаете, сколько лет я учился отвечать на эти звонки? Два года! И это не считая детского сада. А вы знаете, сколько лет мне приходилось отвечать на эти звонки? Пять лет! И это только четверть моего пути до пенсии. Так что или вы скажете мне, что вы там хотели кому передать, или я подожду, когда сюда позвонит другой олух.

— А сколько лет вы учились разговаривать в таком тоне?

— Эй, да пошел ты!..

— Какой у Сэмьюэлса домашний номер? Может быть, я смогу застать его там.

— Я сейчас повешу трубку!

— Нет, подождите, не вешайте! Вот сообщение. Передайте Сэмьюэлсу, что звонил Деннис Фостер. Передайте ему, чтобы он встретился со мной через час на Уэст-Маркет, 1313. — Я еще раз глянул на часы. — Нет, через полтора часа. И скажите ему, что это очень важно. Записали?

— Записал. Через полтора часа на Уэст-Маркет, 1313. Офигеть, какая красотища! Просто поэма какая-то!

— Это не поэма, а важное сообщение, которое надо срочно передать.

— Понял, понял — срочное сообщение. Может быть, когда-нибудь и мне тоже кто-нибудь передаст сообщение.

— Мечтать не вредно, — сказал я.

Он повесил трубку.

Я вернулся в свою машину и уже через минуту снова был в пути. Обратно дорога почти все время шла под гору, и я вынужден был постоянно напоминать себе о необходимости немножко сбавлять газ. Хватало мне этого примерно на минуту, а потом я снова забывался и опять спохватывался. Чем ближе я подъезжал к Уэст-Маркет, тем больше меня беспокоило смутное ощущение, что здесь было что-то не так. Мертон не выглядел как человек, потерпевший поражение, когда называл мне адрес. Значит, я что-то упустил. Выйдя из задумчивости, я опять глянул на спидометр и сбавил скорость.

Жилье вдоль дороги не просилось на журнальные обложки. Убогие домишки, каждый размером чуть больше караульной будки, жались один к другому. Многие были даже не покрашены и поэтому почти неразличимы в темноте. Перед некоторыми имелись палисаднички, обнесенные оградой из цепей. Я старательно вглядывался в нашлепанные трафаретом номера на обочине, выискивая среди них 1313-й. Этот был хотя бы выкрашен. Белой краской. Поэтому выделялся светлым пятном в темноте. Но все окна были темные. Я проехал вперед с полквартала, припарковался на обочине и вернулся к дому пешком. Люди целыми семействами сидели на крылечках, облегченно ловя вечернюю прохладу после дневного зноя. Откуда-то из глубины дворов доносились смех и крики резвящихся детишек. Но я не обводил взглядом окрестности и смотрел только под ноги.

Зато мне сразу бросилась в глаза ветхая крыша домишки номер 1313. Дранка местами осыпалась и кое-где была заменена на новую, но тоже некрашеную. Трава на лужайке была скошена, но неаккуратно, торчала какими-то клочьями. Коса стояла, прислоненная к крыльцу. Я поднялся на три ступеньки и постучал по раме дверной сетки. Никакого ответа. Никаких огней или звуков. Я постучал снова. Дверная сетка задребезжала, и задвижка внутри открылась. Я немного подождал и, не получив ответа, открыл сетку и подергал дверную ручку. Дверь открылась внутрь.

В нос мне сразу шибанул крепкий запах алкоголя. Я закрыл за собой дверь и прислушался. По-прежнему ни звука. Я нащупал на стене у двери выключатель и щелкнул им. Дом представлял собой одну большую комнату с дверью в противоположном конце, ведущей в кухню. Голый пол без ковра, гарнитур из дивана и двух кресел с персикового цвета кожаной обивкой. Мебель явно была дорогая, когда ее покупали, но теперь износилась и потемнела от грязи в самых просиженных местах, а на спинке одного из кресел даже зияла прореха. Другой мебели в комнате не было, и я догадался, что диван, видимо, был раскладной и использовался для спанья. Пол был закидан предметами одежды и всяческим мусором — верный знак того, что хозяин был на редкость неряшливым холостяком.

Сам хозяин сидел в другом кресле лицом к двери. Одет он был отнюдь не неряшливо — в дорогой синий костюм, какие носят только очень состоятельные особы. Правда, пиджак висел на спинке кресла, так что сам мужчина был только в белой рубашке с монограммой и с закатанными по локоть рукавами. Я прочел монограмму: ТОМ. У него были густые темные волосы, зачесанные назад, и, наверное, симпатичное лицо, которого сейчас нельзя было разглядеть, потому что голова его была опущена под каким-то странным, не совсем естественным углом. Его можно было принять за спящего или подумать, что он потерял сознание, например, от слишком большой дозы наркотика, если бы не кровь. Вены у него на запястьях были вскрыты продольными разрезами, и из них, перепачкав подлокотники, длинными тягучими каплями вытекала кровь. Ножа у него в руке не было, зато под ногами валялась пара пустых бутылок. Судя по запаху, большая часть алкоголя вылилась на пол, а не в глотку Томаса Оливера Мертона.

Ни к чему не прикасаясь, я подошел к дивану и заглянул под него и под кресла, в поисках ножа. Ножа не было, зато я нашел два стакана — один закатился за ножку дивана, а другой валялся прямо у ног Мертона. В стакане, что валялся рядом с диванной ножкой, оставалось еще примерно на пару пальцев жидкости, по запаху напоминавшей бурбон. В другом стакане вместо жидкости был шприц. А ножа я так и не нашел.

Неудобная поза на корточках не мешала мне лихорадочно соображать. Полиция, конечно, не поверит в самоубийство, когда рядом не найдено орудие. И правильно — кто же поверит в то, что человек встал и выбросил куда-то орудие самоубийства, а потом принял прежнюю позу и умер? Нет, эту смерть могут счесть как убийством, так и самоубийством — в зависимости от того, какие факты и улики полиция предпочтет проигнорировать. Шприц тоже можно было истолковать по-разному — или он понадобился ему для того, чтобы набраться храбрости для совершения самоубийства, или же им воспользовался кто-то другой, чтобы вырубить Мертона инъекцией, а потом перерезать ему вены. Мертон-старший, разговаривая со мной на ипподроме, судя по всему, знал о том, что его сын мертв, и хотел, чтобы это выглядело как убийство, так как, конечно же, хотел избежать скандала, неизбежного в случаях самоубийства в знаменитой семье. Он опять выставил меня полным идиотом, дав мне этот адрес. То есть опять подставил. Полиция могла нагрянуть сюда в любой момент, в этом я не сомневался. Но вот чего не рассчитал Мертон, так это того, что я сам вызову полицию. В этом случае его затея рушилась, и копам пришлось бы искать другого подозреваемого. И тогда опять самоубийство было лучшим вариантом для всех.

Поднявшись с корточек, я сходил к двери и выключил свет. Огни соседних домов проникали сюда через окно слабым оранжеватым свечением. Когда глаза немного привыкли к такому освещению, я пробрался обратно к дивану, достал из кармана носовой платок и им осторожно взял оба стакана. Пусть полиция думает, что Томми был здесь один, а два стакана все-таки предполагают, что в комнате находился кто-то еще. Я прошел на кухню, выплеснул их содержимое в раковину и оставил их там же, среди остальной немытой посуды. Еще одна пара стаканов никого не должна была удивить — ведь Томми Мертон явно не был чистюлей.

Достав из кармана фонарик, я принялся обследовать содержимое ближнего к двери кухонного шкафчика. Его верхний выдвижной ящик был забит всякой всячиной, мелким барахлом, которое обычно не выбрасывается. Здесь были пуговицы, сломанные пружинки, отвертка с молотком, спичечные коробки и какие-то веревочки. Три нижних ящика были совершенно пусты. То есть этот дом служил Томми временным прибежищем на те случаи, когда он не мог поехать домой или к отцу в офис, или когда его, возможно, туда попросту не пускали. Не исключено, что из столового серебра у него было только то, что лежало сейчас в раковине.

Я перешел к шкафчику с другой стороны раковины — между плитой и холодильником. В верхнем ящике лежали ложки, вилки и столовые ножи, но самым острым из них был ножик для сливочного масла. В ящике пониже лежали разделочные ножи. Я взял в руки один — не очень длинный, но достаточно острый, чтобы порезать человека. Да, он мог быть тем самым ножом. Причин утверждать обратное не имелось. Впрочем, это мог определить только судмедэксперт, но я подозревал, что в данном случае судмедэксперт не проявит должного усердия. Полиция вообще любит «чистенькие» самоубийства, потому что они улучшают отчетность по раскрываемости, а на этот раз наверняка уж найдется кто-нибудь, кто надавит на следствие и заставит копов вспомнить, что дареному коню в зубы смотреть негоже. Я взял нож, обернув его своим носовым платком, и закрыл ящик.

Я не успел ступить оттуда и шагу, как услышал звук входной двери — она сначала открылась и потом с тихим щелчком захлопнулась. Потом я услышал, как включили свет, и его широкий луч высветил квадрат на полу кухни.

Глава 31

Застыв на месте, я стоял и прислушивался. Никакой реакции на труп в комнате я пока не услышал. Полицейские сначала постучали бы, и вообще их должно быть минимум двое, а тут — никакого разговора. Потом я услышал шаги. Они простучали по комнате и стихли где-то рядом с трупом Мертона. Это был звук высоких каблуков.

Я вышел на порог кухни. Вера Мертон стояла перед телом брата. Она была в той же одежде, в которой я уже видел ее сегодня. Наклонив голову, так что волосы скрывали ее лицо, она сунула руку в свою крохотную сумочку и извлекла из нее серебристый пистолет 22-го калибра.

— Вам это не потребуется. Он уже мертв, — сказал я, заходя в комнату.

Вера резко вскинула голову. Глаза у нее были покрасневшие от слез, и этого не мог скрыть даже умелый макияж. Рука с пистолетом тоже дернулась вверх, нацелив дуло мне прямо в грудь.

— Вы тогда хоть бы свет, что ли, погасили. Вас же могут увидеть с улицы в окно.

Она не оглянулась посмотреть, какое именно окно я имел в виду, и, продолжая направлять на меня пистолет, спросила:

— А что это за нож у вас?

Я переложил нож в руке так, чтобы он не выглядел угрожающе.

— Тут рядом с телом не хватает ножа, ну вот я и хотел приложить его для полноты картины. Так все будет выглядеть более правдоподобно. Так что пистолет вам точно не нужен.

Но она не опустила пистолет и снова спросила:

— Что вы здесь делаете?

— Ваш отец меня сюда направил. Полагаю, он хотел, чтобы это повесили на меня.

Лицо ее скривилось в болезненной гримасе, которой не мог скрыть никакой макияж.

— Он позвонил мне и сказал, что собирается вызвать полицию. Я просто хотела увидеть своими глазами… Я знала, что Томми…

— Я позабочусь обо всем, сейчас этим и занимаюсь. Уберите пистолет и погасите свет. У нас мало времени.

Вера опустила пистолет, но так и не двинулась с места. Она снова смотрела на мертвого брата, голова и плечи ее стали содрогаться — она, кажется, плакала.

Тогда я пошел и сам выключил свет.

— Откуда ваш отец узнал о том, что здесь произошло?

— Он заезжал сюда сегодня днем.

— Что-то многовато посетителей у вашего брата после смерти.

Я подошел, тщательно вытер платком нож, вложил его в руку мертвого Мертона, чтобы остались отпечатки пальцев, и потом положил на пол прямо под его свисающей рукой.

— Отец хотел обсудить варианты выбора, которые были у Томми. Как будто у Томми были какие-то варианты, — сказала у меня за спиной Вера.

Я глянул в окно — полиции пока вроде бы не было. Но даже при погашенном свете нас могли увидеть снаружи, поэтому я взял ее за руку и сказал:

— Нам надо уходить. Где вы оставили машину?

Но Вера даже не пошелохнулась.

— У нас будут неприятности, да?

— Ничего такого, чего нельзя было бы поправить небольшими усилиями.

Она посмотрела на меня, но я не мог разглядеть выражения ее глаз в темноте.

— Небольшими усилиями! — В голосе ее звучали истеричные нотки. — Вы знаете, что вытворял Томми? Что мы позволяли ему вытворять снова и снова!

Взяв у нее из рук сумочку и пистолет, я убрал оружие в сумочку.

— Да. Я видел его работу вчера и должен вам сказать, это выглядело гораздо хуже, чем вот эта картина.

Она снова посмотрела на брата.

— У него не было больше выбора.

— Может, не было, а может, был. Следовало вынудить его пойти в полицию и сдаться или оказать ему какую-то помощь. Как-то заставить завязать с этим. Но теперь уже не важно — теперь у него уж точно нет выбора.

— У меня больше нет выбора. И теперь…

— Не говорите сейчас ничего! Ничего больше не говорите! Ваш отец нанял меня, и поэтому я помогаю вам выпутаться из этой истории, но если услышу сейчас некоторые факты, то нам с вами придется впутать сюда представителей закона. Вы это понимаете?

Она кивнула.

Я снова глянул в окно и увидел паркующуюся на противоположной стороне улицы патрульную машину. Снова схватив ее за руку, я сказал:

— Пойдемте! У нас больше нет времени!

Теперь, когда мы услышали, как на улице хлопнули дверцы машины, Вера стала податливей и последовала за мной в кухню, стуча каблуками по деревянному полу. Войдя, полиция должна была найти в доме несчастного неряху, добровольно распрощавшегося с жизнью. Все остальное Мертон мог уладить сам. Все можно было поправить. Кроме смерти Мэнди Эрхардт. Поэтому он счел, что лучше будет, если Томми получит свое.

Мы выскользнули через кухню на задний двор, и я закрыл за нами дверь. Залитый цементом двор был буквально завален пустыми пивными банками. Ограда из цепочки имела проем для выхода в переулок. Один из копов должен был вскоре заглянуть сюда, и я хотел, чтобы мы с Верой убрались до этого.

Увлекая ее за собой за руку по переулку, я опять задал тот же вопрос:

— Где вы оставили свою машину?

— На улице. В квартале отсюда. — В голосе ее больше не звучало плаксивых ноток, и к ней даже частично вернулось самообладание.

Тогда я отпустил ее руку, так как был уверен, что сюрпризов не будет.

— Хорошо. Идите к своей машине и уезжайте отсюда поскорее.

— А вы что будете делать?

— Вам это важно знать?

Она не ответила. Мы были уже в конце переулка, выходившего на соседнюю улицу. Она забрала у меня свою сумочку и ушла, не произнеся больше ни слова. А я направился в противоположную сторону, чтобы сделать круг и вернуться на Уэст-Маркет. Там я перешел на другую сторону к своей машине, чтобы создать видимость, будто только что приехал.

Глава 32

Двое полицейских в форме пока еще топтались на крыльце. А может быть, они уже успели заглянуть на задний двор и вернулись. Они снова постучали в дверь — довольно громко, потому что я слышал их даже с полдороги. Все остальные звуки в квартале почему-то сразу стихли при появлении патрульной машины.

Я хотел дождаться, когда они зайдут в дом, и тогда уже уехать. Но не успел я сесть в свой «паккард», как рядом с патрульной машиной остановилась еще одна — без каких-либо опознавательных знаков. Я помедлил немного и направился к ней. Из машины вышел Сэмьюэлс. Один. Когда я подошел, он спросил:

— Кто вызвал полицию? Вы?

— Нет. Я только вас вызывал.

— А что здесь происходит?

— Думаю, этот парень — ваш клиент. А больше ничего не знаю.

Сэмьюэлс направился к дому. Мы с ним снова были друзьями.

— Офицеры, — обратился он к топтавшимся на крыльце копам. — Я — детектив Сэмьюэлс из отдела расследования убийств и грабежей. В чем здесь дело?

— Да вот, поступил звонок о возможном проникновении. Дома никого нет, никто не отзывается.

Этот «звонок о возможном проникновении» мне особенно понравился.

— А ну-ка посторонитесь, — распорядился Сэмьюэлс и, подойдя к двери, постучал в нее кулаком. Потом, повернувшись ко мне, спросил: — А вы уверены, что это наш клиент?

— Уверен, — кивнул я.

— Ордер мы получим позже, — сказал Сэмьюэлс и, открыв дверную сетку, подергал ручку, отчего дверь точно так же открылась, как и у меня некоторое время назад.

Он зашел вовнутрь, включил свет, патрульные прошли за ним, и я следом за ними. Представшая моим глазам картина поразила меня не меньше, чем в первый раз.

— Вот черт! — выругался Сэмьюэлс и, повернувшись ко мне, сказал: — А ну, сыскарь, подожди-ка минутку. — И он повернулся к офицерам. — Это был ваш вызов. Вы приехали — молодцы. А теперь подождите снаружи, когда приедут криминалисты.

Когда патрульные — один с землистого цвета лицом, а другой рыжий — ушли, Сэмьюэлс снова повернулся ко мне.

— Это сынок Дэниела Мертона. У вас теперь есть что мне рассказать?

— Помните еще один случай, прямо перед самым Рождеством? Мертон тогда замял эту историю. Был и еще один случай — пару лет назад. То убийство, скорее всего, тоже дело рук Мертона-младшего, потому что его тоже замяли. Но стоило мне копнуть и добраться до него, как парочка головорезов Хьюба Гилплэйна сразу же попыталась сделать из меня боксерскую грушу. И сегодня днем они пытались помешать мне встретиться с Мертоном-старшим. Я подозреваю, что Гилплэйн шантажировал старика, но этот шантаж терял всякий смысл, если об этом стало бы известно другим. Я все-таки умудрился встретиться со стариком, и он дал мне этот адрес. Я позвонил вам, остальное вы знаете.

Он посмотрел на меня, прищурившись.

— Не нравится мне все это.

Я только пожал плечами, но промолчал.

— Вы утверждаете, что Томас Мертон убил, по меньшей мере, трех девушек, и что отец покрывал эти его деяния? Вы вообще знаете, кто такой Дэниел Мертон?

— Конечно, — сказал я.

Он снова посмотрел на мертвеца.

— Ох, не нравится мне все это. Но заниматься этим делом придется. А что сказал вам Мертон-старший, когда вы с ним разговаривали?

— Он сказал, что когда его сын убил пару девушек и этого никто не заметил, то с этим еще можно было как-то мириться. Но убийство киноактрисы, как я понял, он считает, не прошло бы незамеченным. Ну и поэтому мы имеем сейчас вот эту картину.

— Он прямо так и сказал вам?

— Ну, не совсем так, немножко другими словами.

— Ладно, не распространяйтесь об этой истории, держите рот на замке, а мы что-нибудь придумаем.

— Не сомневаюсь. Это же ваша работа, детектив.

Он смерил меня подозрительным взглядом, но оставил мою реплику без ответа.

— Есть еще кое-что, — сказал я.

Он покачал головой, глядя перед собой.

— Сейчас вы скажете мне, что тот труп под сходнями на набережной тоже дело рук Мертона-младшего.

— Вы поразительно догадливы.

— О да, я догадлив. Например, догадываюсь, что мог бы сейчас треснуть вас рукояткой пистолета по голове. Вам показать, как я это делаю?

— Вы же сказали, что вам нравится, когда все по-честному.

— Нравится? Да мне все это вообще не нравится! — Он устало вздохнул. — Давайте-ка расскажите мне вкратце, а потом поедем в участок, и там можете распинаться сколько угодно долго.

— Томми и Грег Тэйлор были друзьями. Они шлялись по городу, ища местечко, где можно задвинуться. Думаю, Эрхардт Томми убил по дороге, а когда понял, что Тэйлор мог все видеть, позаботился и о нем тоже.

Он посмотрел на меня и проговорил задумчиво:

— Как изменился мир! Он не был таким, когда мы родились. Раньше человек, если убивал кого, то делал это, глядя ему в глаза, и делал это, только если имел на это основания. Поэтому по ночам все спали спокойно.

— И вы прямо вот верите в это?

— Да ни на секунду, — сказал он и вышел на улицу.

Я вышел следом за ним, оставив дверь открытой.

Глава 33

В полицейском участке я дал показания, но, по совету детектива Сэмьюэлса, о Дэниеле Мертоне упоминать не стал. Потом я поехал домой, позвонил Фишеру и рассказал ему все, что знал, не утаив ничего. А потом рухнул в постель и вырубился. Когда я проснулся, солнце светило вовсю, и я в той же помятой одежде, в которой спал, помчался на улицу за газетой.

На первой полосе о Мертоне не было ни слова — ни об отце, ни о сыне. Я принес газету домой и изучил ее вдоль и поперек, но не обнаружил там ни одной статьи или заметки о Мертонах или об убийстве Эрхардт. Тогда я снова побежал в киоск на углу и притащил домой еще три газеты и в них тоже просмотрел внимательно каждую статью. Ничего. Это, конечно, сильно усложняло дело — получалось, что мне как бы нечем теперь заняться.

Пока решал, стоит ли мне переодеться, я думал над тем, к кому мне наведаться. В итоге вышел из дома, так и не переодевшись. На студии мое имя числилось в списке на проходной. В приемной секретарша, только завидев меня, схватилась за телефонную трубку, но уже успела положить ее на рычажки к тому времени, когда я подошел к ее столу.

— Можете заходить, — сказала она без малейшего намека на какое бы то ни было выражение на лице.

Я прошел в кабинет. Сегодня шторы были раздвинуты, отчего помещение сразу стало просторным и светлым. Мертон сидел за своим рабочим столом над раскрытой папкой, еще три папки лежали чуть в сторонке. И теперь на столе стояло еще два телефонных аппарата. Возможно, он запирал их на ночь куда-нибудь в шкаф.

Мертон оторвался от своей папки и посмотрел на меня. Лицо его было суровым.

— Вы не в трауре? — спросил я.

— Хочешь не хочешь, а жизнь идет своим чередом, — ответил он.

Мы смотрели друг другу в глаза, наверное, с полминуты, потом я счел это занятие бесполезным и отвел взгляд.

— Надеюсь вы понимаете, что у меня не было намерения повесить на вас срок? — сказал он.

— Конечно. Ведь вполне достаточно и самоубийства. И в этом случае даже легче удержать историю в стороне от газет.

— Я могу удержать в стороне от газет все, что пожелаю.

— Это я уже заметил.

Он откинулся на спинку стула, и от бравады не осталось и следа. На меня смотрел усталый старик.

— Это необходимо было пресечь. Он зашел слишком далеко и уже не поддавался контролю.

— У меня нет проблем по поводу того, что вы сделали.

— Это не я.

И тут до меня дошло! Вот почему она сидела тогда в темноте.

— Ну, у вас еще остались близкие, — сказал я.

— По этой истории получился бы отличный фильм. Очень жаль, что не могу поставить. — И он снова склонился над своей раскрытой папкой. — У моего секретаря есть для вас чек. Я вписал туда сумму, но, если она покажется вам неправильной, секретарь может выписать вам другой чек. — И он перевернул страницу в папке, давая мне понять, что наш разговор закончен.

Секретарша молча вручила мне чек на… две с половиной тысячи долларов. Первым моим желанием было разорвать его и просто уйти, но потом я решил, что от этого никому легче не станет. Поэтому спустился вниз и сел в свою машину, чтобы нанести еще один, последний, визит.

Частная клиника Энока размещалась в двух прилегающих друг к другу особняках и еще пяти корпусах, выстроенных неким нефтяным магнатом во времена, когда кинематограф еще не поселился в Южной Калифорнии. Знаки вдоль дорожки, пролегавшей среди лужаек и рощиц, указывали путь на стоянку, расположенную перед восточным главным корпусом. На двери висела табличка с надписью «ПРИЕМНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ».

В вестибюле — высоченные потолки и ряд сводчатых окон с видом на территорию. Это был умиротворяющий пейзаж, навевавший мысли о том, что город находился где-то далеко, или, возможно, что города не существовало вовсе. Такой пейзаж можно было даже любить — до тех пор, пока он не заставил бы вас почувствовать себя чудовищно одиноким и вы не начали бы задыхаться от этого чувства. Стол администратора приемного отделения находился справа, если стоять спиною к окнам. Меня заставили записать свое имя в журнале посещений и попросили подождать в кресле для посетителей. Оно здесь было почему-то одно-единственное. В здании царила давящая тишина — буйных здесь, видимо, держали за семью дверями, чтобы они своими криками не портили бизнес.

Потом за мной пришла медсестра и повела меня по обшитому деревянными панелями коридору, где в промежутках между дверьми висели портреты в золоченых рамах, изображавшие людей в белых халатах. Из этого коридора мы свернули в следующий — точно такой же. Там, прислонившись спиной к дверному косяку и присосавшись ртом к фляге, стоял Шем Розенкранц.

— Вас убить мало, — сказал он.

Испуганная медсестра поспешила удалиться, не произнеся ни слова и даже не подсказав мне, в какой палате искать Хлою Роуз. Мне кажется, я понял почему.

— Врачи говорят, что Клотильда больна. Они не хотят выпустить ее. Утверждают, что у нее нервная конституция. Что она, возможно, никогда отсюда не выйдет. Они говорят, что она сама для себя представляет опасность. Они, видите ли, знают ее лучше, чем я! Лучше, чем она сама себя знает!

— Ну, это частная клиника. Вы можете забрать ее отсюда в любое время.

Он снова поднес ко рту флягу, но промазал. Лицо его скривилось в болезненной гримасе, и у него вырвался сдавленный стон.

— Она хотела умереть! Она хотела оставить меня одного! — проговорил он рыдающим голосом.

— А вы, конечно же, не давали ей никакого повода для этого.

Тут гнев в нем снова взял верх.

— Я был для нее всем, и она всем была для меня!

— Но вы нашли своеобразный способ показать это.

— А вы, я вижу, не унимаетесь. Я до сих пор не вмазал вам только потому, что вы правы. — Он отпил из своей фляги. — Сволочь, вот вы кто! — Глаза его покраснели, и он сказал: — Идите уже.

Я аккуратно обошел его и открыл дверь в палату. Хлоя Роуз сидела в плетеном кресле-качалке возле окна, из которого открывался все тот же прекрасный вид, что и из вестибюля. Когда я вошел, она не обернулась, а продолжала смотреть в окно, ногой, обутой в тапочек, слегка раскачивая кресло.

Я обошел кровать и встал перед ней, но она не повернулась ко мне. Взгляд у нее был абсолютно остекленевший. Я понял, что ее хорошо накачали лекарствами. Еще недавно это была красивая девушка-француженка, которая снималась в кино и жила в мечтах каждого из нас. Теперь же она была оторвана от мира и жила в своих собственных мечтах. А в промежутке между этими мечтами были измены, ложь, душевная боль и смерть. И выход был для жертвы тот же, что и для преступника, только установка обратная — сначала порежь себе вены, а потом унесешься в мир иллюзий.

Не произнеся ни слова, я вышел из палаты. Розенкранц плакал в коридоре, присосавшись к своей фляге. У стола дежурной сестры в вестибюле я попросил ручку, потом достал чек, выданный мне Мертоном, и переписал его на Хлою Роуз. Конечно, у нее наверняка были деньги в банке, но деньги имеют обыкновение заканчиваться. Я вручил чек сестре и попросил ее перевести эти деньги на счет Хлои Роуз и проследить за тем, чтобы ее не выписали из клиники, прежде чем деньги кончатся.

На улице, на ярком солнышке садовник возился с клумбами, срезая засохшие стебли и сорняки. Я немного понаблюдал за его работой, потом пошел к своей потрепанной машине и, сев в нее, все думал о том, что мы, неся в жизни потери, зачастую не можем ощутить всей их полноты. Вот поэтому в таком явлении, как кино, и нет никакого смысла. Просто экран не настолько велик, чтобы вместить в себя нас всех.

Глава 1

Я сидел на кровати в номере отеля и упорно пытался внушить себе, что мне не хочется выпить. Последний раз я выпивал целых три месяца назад (да и то позволил себе всего одну порцию «Джин Рики»), и почти семь месяцев прошло с тех пор, как я последний раз капитально нарезался, но этот аргумент почему-то не имел для меня сейчас убедительной силы. Я пробовал ухватиться и за другой аргумент — что увижу Джо впервые за четыре года. И не только Джо, а еще и адвоката Фрэнка Палмера-старшего, а возможно, еще и тетю Элис, и что на этой встрече я должен быть трезвым. Но выпить-то мне хотелось как раз по этой причине.

Предвкушая свою встречу с сыном, я разглядывал себя в зеркале на двери ванной комнаты и ужасался своему потрепанному виду. Жалкие седоватые волосенки, жеваное помятое лицо, морщинки вокруг глаз, обвисшие щеки и синюшные сосуды по краям носа. Я выглядел сейчас хуже, чем мой отец перед смертью, а ведь он был тогда на десять лет старше меня сегодняшнего.

— Мне не хочется выпить! — объявил я своему отражению в зеркале, потом увидел, как оно тяжко вздохнуло, шумно выпустив воздух через нос, и все мое тело как-то устало обмякло.

Ну вот какого черта я приперся обратно в Мэриленд, обратно в этот Калверт-Сити? — спросил я себя.

Спросить-то спросил, но ответ знал и так. Просто пора было опять платить за частную клинику Клотильды. А я задолжал Хэнку Огеру. И Максу Пирсону. И Хьюбу Гилплэйну. Причем задолжал не какую-то ерунду, а большие суммы, тысячи долларов. И помимо них у меня имелась еще целая компания кредиторов, которые не обрадовались бы, узнав, что я теперь нахожусь за три тысячи миль от Сан-Анжело. А в завещании Куинн я, видимо, был как-то упомянут, иначе Палмер не вызвал бы меня.

В прихожей вдруг хлопнула входная дверь, и в зеркале появилось отражение Ви, окаймленное арочным проемом, разделявшим прихожую и комнату.

— Смотри, нравится? — спросила она.

На ней была соболья шубка длиною до колен с огромным воротником, скрывавшим шею. Все остальное, помимо шубки, тоже выглядело вполне впечатляюще — ярко-рыжие волосы, гладкая белая кожа и ножки. В шубке и на высоченных каблуках она выглядела роскошно.

— Что-то не по погоде одежка, — сказал я.

Она выступила вперед, красуясь.

— Да он давно купил, а подарил только сейчас.

— Надеюсь, одной только шубкой не ограничится?

— Он платит за номер.

Она игриво распахнула шубку, и я заметил, что под ней больше ничего не было надето. Она скользнула на постель позади меня и обняла за плечи. В зеркале я видел ее нежное тело, прятавшееся под мехом шубки.

— А он не поинтересовался, почему ты не осталась с ним?

Она в притворном смущении прикрыла рот рукой.

— Ты что, я же не из таких! — Она похабно расхохоталась и откинулась спиной на постель, протягивая ко мне руки и приглашая меня накрыть собой ее теперь полностью обнажившееся из-под шубки тело.

— Ну, ты же была с ним…

— Да. Но это было нужно для дела. А теперь я хочу тебя.

Так и не повернувшись к ней, но видя ее в зеркале, я покачал головой.

Она уронила руки на постель.

— Что с тобой?

— Выпить хочется, — сказал я.

— Ну так выпей.

— Не могу.

— Да забудь ты, что тебе сказали доктора. — Она начала терять терпение. — Давно бы уж взял и выпил, вместо того чтобы ныть. Давай-ка лучше иди сюда! Я требую ласки!

Я повернулся к ней. Она могла бы быть соблазнительной, если бы не была так вульгарна.

— Мне надо идти, — сказал я и поднялся.

— Черта с два тебе надо идти! — сказала она, садясь на постели. — Неужели ты вот так бросишь меня, скотина?!

— Завещание начнут зачитывать ровно в полдень. Я и так уже опаздываю. А мы ведь сюда приехали именно ради этого, если помнишь.

— Сводник ты и больше никто! Я тебе нужна здесь, только чтобы платить за тебя. Надо было мне остаться с ним наверху. Он хотя бы мужик, а ты — жалкий сводник!

— Если я сводник, то ты тогда кто? Изображаешь хрен знает кого!

Конечно, я мог напомнить ей, что раньше, когда только познакомилась со мной, она думала обо мне иначе, но какой смысл был говорить все это? Поэтому я просто направился к двери.

Она крикнула мне вслед:

— Тебе очень повезет, если я буду здесь, когда ты вернешься!

Выйдя в коридор, я пожалел, что не сделал этого раньше. Вот зачем мне сейчас эти сцены? Я что, не насмотрелся на них? Она такая ненасытная, ей всегда мало. Разве может пожилой мужик удовлетворить такую женщину? Правда, когда познакомился с ней, я не чувствовал себя таким стариком. Наоборот, она тогда как-то оживила меня, заставила почувствовать себя молодым, и уж только потом я понял, что это за штучка. И не был я никаким сводником, просто мне хотелось секса, и из нас двоих пахала всегда она.

Спустившись на лифте, я не вышел на улицу, а направился в бар. Там царил приятный полумрак, и, когда глаза мои к нему немного привыкли, я заметил, что кроме меня там был еще только бармен — облокотившись на стойку, он уныло смотрел на пустые табуреты. Подойдя к стойке, я сказал:

— «Джин Рики».

Бармен оживился и бросился готовить мне напиток, потом поставил его передо мной на специальную салфеточку и, приняв прежнюю позу, стал наблюдать за мной.

Я выпил всю порцию одним глотком, и голова сразу пошла кругом, но это было приятное чувство — былого напряжения как не бывало. Прищелкнув пальцами, я сказал:

— Повторить!

Бармен посмотрел на меня вопросительно.

— 514-й номер, — сказал я, рассудив так — если «милый друг» Ви платит за номер в отеле, то небольшенький счетец в баре его тоже не разорит.

Бармен налил мне вторую порцию.

— Что, не больно-то народ подваливает с утра? — сказал я, беря в руки стакан.

— Да, плохая смена, — вздохнул он.

— И дай-ка угадаю: в ночную смену ты тоже работал?

— До двух ночи.

Я чокнулся с ним в воздухе и выпил. Он смотрел на меня так, словно мы были в пустыне и я только что прикончил наш неприкосновенный запас. Я поставил пустой стакан обратно на салфеточку и спросил:

— Вот скажи, если бы на тебя случайно свалились большие деньги — нет, я имею в виду, по-настоящему большие деньги — то что бы ты с ними сделал?

Он задумчиво потер подбородок, помолчал, потом сказал:

— Я бы купил себе бар.

— Ну нет, это были бы такие большие деньги, что тебе не пришлось бы больше работать. Ты мог бы, например, осесть где-то или, наоборот, не осесть, а путешествовать.

— Ну а ради чего я мог бы покинуть Калверт?

— Ну, например, чтобы начать где-то новую жизнь. Ты же сам сказал, что тебя твоя жизнь не устраивает.

— Я этого не говорил. Я сказал, что у меня плохая смена.

— А что, только эта плохая? Разве не все они плохие?

Он положил руки на стойку и навалился на них всем своим весом.

— Нет, не все. Вы допили? Может, еще?

Я жестом отмахнулся и продолжал:

— Вот в детстве ты наверняка мечтал стать звездой футбола или военным летчиком, почему же сейчас ты не мечтаешь осуществить свои былые мечты?

— Почему, мечтаю. Я хочу стать владельцем бара.

— А, ну тогда хорошо.

Я допил остатки джина, и на меня снизошло некое умиротворение, которого мне должно было хватить для предстоящей встречи с адвокатом, а главное, с Джо.

— Да какие в детском возрасте мечты? Разве дети что-то смыслят? — сказал бармен. — Вот, вы, например, чем занимаетесь?

— Теперь уже ничем. А раньше был писателем.

— Да-а? И я мог слышать о ваших книжках?

— Не знаю. Мог и не слышать, — сказал я.

— Может, еще стаканчик?

Я мотнул головой. В голове у меня слегка жужжало, и мне это нравилось. Такой результат меня устраивал.

— Чаевые запиши на счет, — сказал я. — На свое усмотрение.

— Спасибо, мистер.

Я пожал плечами.

— Да ладно, просто на меня свалились деньги.

— Ну, спасибо, спасибо…

Отмахнувшись от этих его тошнотворных изъявлений благодарности, я вышел из бара, а потом из вестибюля отеля на Чейз-стрит. Добравшись до Джордж и свернув на юг в сторону центра, я уже весь взмок от этой жуткой августовской духотищи. Калверт совсем почти не изменился с тех времен, когда мы с Куинн жили здесь. В каком году это было? В двадцатом? Или в двадцать первом? Высотки «Калверт Сити Бэнк» на Брайт-стрит, подпиравшей сейчас небо, тогда еще не было, и вместо автобусов ходили в основном трамваи, но приземистые низенькие здания в деловом районе остались нетронутыми. А я помню, как они тогда казались высоченными — тогда только-только вышел в свет мой «Энколпий», и я сразу разбогател и смог жениться на Куинн. Теперь Куинн умерла, а «Энколпий» и другие мои книги больше не издаются, и даже из Голливуда меня поперли, и моя жизнь больше никогда не будет такой же радужной, какой была тогда, в Калверте тридцатилетней давности.

А вообще-то я был тогда дураком. Если бы я только знал, что наша супружеская жизнь превратится в сплошную ругань и в нескончаемые попытки превзойти друг друга в связях на стороне, всевозможных излишествах и пьянстве, то с самого начала отказался бы от этой затеи. Ну… надеюсь, что отказался бы. Куинн, зараза, умела на ровном месте довести меня до ревности, ну и я, естественно, начал погуливать в ответ. А потом, после двух выкидышей, Куинн стала притаскивать в постель бутылку и бухала до утра, и я, конечно же, тоже пристрастился. Дошло до того, что я погряз в пьянстве и совсем не мог без спиртного. Мы пробовали лечить меня — в Нью-Мехико и в Нью-Йорке, — но этого лечения хватало ненадолго, а когда переехали в Париж, то там вовсю уже шла война, и нам стало не до моего пьянства.

А потом я встретил Клотильду. Она была полной противоположностью Куинн. И, когда я ради нее начал вести трезвый образ жизни, Куинн ушла от меня. Только уже после развода она сообщила мне, что у меня есть ребенок. Потом мы с Клотильдой поженились и были счастливы какое-то время — по крайней мере, до переезда в Голливуд, хотя, может быть, все это началось еще во Франции… В итоге она стала знаменитой, тысячи мужчин мечтали о ней, а обо мне публика напрочь забыла, и кто отважится упрекнуть меня в том, что я стал искать утешения на стороне? Никто. Но Клотильда в конечном счете попала в психушку, а я совсем раскис и сломался и назанимал денег у всех, у кого только можно было, и вот теперь все, что у меня есть, это Ви.

В таких раздумьях я шагал по улице, и от чувства жалости к самому себе настроение у меня все больше портилось, и даже принятый алкоголь уже не бодрил меня. И с чего я вообще взял, что Куинн после всего этого могла оставить мне какие-то деньги? Может быть, это просто Джо попросил, чтобы я присутствовал на чтении завещания, а связаться со мною лично не отважился. Сразу за зданием железнодорожной компании «C&O» находился офисный центр, туда-то мне и надо было. Подобострастный швейцар бросился вызывать для меня лифт и не забыл при этом поинтересоваться:

— Доброе утро, сэр! Позвольте узнать, куда вы направляетесь?

— «Палмер, Палмер и Крик». Мне нужно встретиться с мистером Фрэнком Палмером-старшим, — сказал я.

— А могу я узнать ваше имя, сэр? — сказал он, нажав на кнопку несколько раз подряд.

— Шем Розенкранц. Неужели я нуждаюсь в представлении?

Взгляд его вдруг метнулся в сторону, он заулыбался и махнул кому-то у меня за спиной.

— Доброе утро, мистер Фелпс!

Мистер Фелпс направлялся к двери, по-видимому, ведущей на лестницу.

— Привет, Сэм! — коротко кивнув, небрежно бросил он на ходу и скрылся за дверью.

Просияв, Сэм продолжал подобострастно улыбаться в сторону уже закрывшейся двери. Немного же надо для счастья человеку, чья работа заключается в том, чтобы нажимать кнопку лифта и лизоблюдствовать. И что самое интересное — такие люди находят в этом удовольствие. Наконец он очнулся и вспомнил обо мне.

— Мистер…

— Шем Розенкранц, — сказал я, изнывая от духоты и с нетерпением ожидая, когда же наконец приедет лифт.

А швейцар тем временем ответил на мой предыдущий вопрос.

— Нет, представляться вам не нужно, просто мне положено знать, кто проходит в здание. Это необходимо для безопасности.

Двери лифта, звякнув, открылись, и из них вышли мужчина и женщина — их Сэм тоже встретил заранее заготовленной лакированной улыбкой.

— Здравствуйте, мистер Китинг. Здравствуйте, Сэлли.

Кивнув, они улыбнулись ему в ответ и поспешили к выходу. Я попытался протиснуться мимо Сэма в лифт. Он суетливо посторонился, пропустил меня, а потом нажал на кнопку восьмого (последнего) этажа. На прощанье он осчастливил меня еще одной улыбкой, за которую мне нестерпимо захотелось двинуть ему в зубы, но я сдержался.

— Восьмой этаж, — сказал он, и двери лифта закрылись.

Глава 2

Выйдя из лифта на восьмом этаже, я сразу очутился в приемной «Палмер, Палмер и Крик». Интерьер изменился с тех пор, как я последний раз был здесь, — панели из темной древесины на стенах, ковер, мягкая мебель с бордовой кожаной обивкой. За высокой стойкой — две секретарши в наушниках. Та, что сидела слева, говорила по связи, а девушка справа встретила меня дежурной улыбкой.

— Могу я вам помочь?

Я подошел к ней ближе, но улыбаться в ответ не стал — это было как-то неуместно, учитывая причину моего визита, да и вообще стоило ли тратить улыбку на офисных девиц, которые, скорее всего, флиртуют с уборщиками?

— Меня зовут Шем Розенкранц. Я пришел на чтение завещания Куинн Розенкранц.

— Да, мистер Розенкранц, мистер Палмер находится сейчас в конференц-зале. Вам нужно пройти вон в ту дверь справа.

Я побарабанил пальцами по ее столу, кивнул и двинулся в указанном направлении. Последний раз я был здесь лет двадцать назад — когда разводился. Сын Палмера тогда еще учился на юридическом, а сейчас он был партнером. А у Крика тогда было в подчинении четверо стряпчих и только половина этого восьмого этажа. В общем, как я посмотрю, одни из нас поднимаются в этой жизни, а другие, наоборот, скатываются вниз.

В конференц-зале было темновато из-за скудного освещения. Стены здесь тоже были обшиты деревянными панелями, на одной из стен — портреты маслом в золоченых рамах с изображениями старших партнеров фирмы, и над каждым портретом своя маленькая лампочка. Вдоль других стен выстроились застекленные книжные шкафы, набитые многотомниками законодательства. Мне, как всегда это бывает, когда я попадаю в библиотеку, захотелось разглядеть корешки, полистать книги, поискать среди них свои. Но я знал, что это всего лишь бездушные книги по юриспруденции, интересные только юристам, впрочем, для кого-то, возможно, более интересные, чем мои.

— Ой, Шем! Рад тебя видеть! — Палмер-старший, теперь почти семидесятипятилетний, но все такой же стройный и бодрый, подошел ко мне и тепло пожал руку. — Жаль, что довелось встретиться при таких обстоятельствах, — сказал он, продолжая жать мне руку и стараясь не принюхиваться к исходящему от меня запаху перегара. А если б принюхался?

— Здравствуйте, мистер Палмер.

Еще раз крепко пожав мою руку, он наконец отпустил ее.

— Фрэнк. Пожалуйста, называй меня просто Фрэнком. А ты отлично выглядишь, — сказал он, откровенно соврав, и указал на стол для заседаний.

Я подошел к столу и взялся за спинку одного из огромных кожаных кресел. В дальнем конце стола сидели рядышком мой Джозеф и какая-то молодая женщина — как я понял, его невеста. Они о чем-то шептались, и Джозеф намеренно игнорировал меня, что меня больно ранило.

Последний раз я разговаривал с ним три года назад, а наша последняя встреча произошла четыре года назад — на его школьном выпускном вечере. Он повзрослел, тощие руки и ноги обросли мясцом, лицо стало шире, и на нем уже был заметен намек на бородку. Если бы я не знал, кто он такой, то мог бы принять его за одного из типичных сердитых юнцов, которые мечтают о недостижимом, но, зная это, дуются потом на весь мир. Они вечно вьются вокруг сытой публики, главным образом у парадных подъездов, или в бильярдных, или в гаражах, но, в отличие от Джо, им не светит два миллиона долларов.

Невеста Джо (я запамятовал в тот момент ее имя, забыл, как она представилась, когда звонила мне две недели назад, чтобы сообщить о предсмертном состоянии Куинн) была аккуратненькой нежной блондиночкой, с какими обычно ведут состоятельную супружескую жизнь. Она отважилась украдкой глянуть на меня, и, когда глаза наши встретились, улыбнулась мне, чем возместила пренебрежение со стороны Джо.

В дальнем углу зала, даже не за столом, а в сторонке, на стульчике сидела Конни, прислуга тети Элис — дородная женщина лет пятидесяти, а то и больше, с громоздким трапециевидной формы ридикюлем на коленях. Поймав мой взгляд, она приветствовала меня учтивым кивком.

Усевшись во главе стола, Палмер обратился к нам с такой речью:

— Я собрал вас всех здесь потому, что вы или те, кого вы представляете, тем или иным образом упомянуты в завещании миссис Розенкранц. — Он достал из серебряного портсигара сигариллу и прикурил ее бумажной спичкой. Задув спичку, бросил ее в медную пепельницу и придвинул к себе лежавшую на столе папку. Когда он открыл папку и собрался зачитывать завещание, я сел.

— Я сейчас зачту вам завещание, но со всеми вопросами прошу подождать до конца чтения. Потом мы сможем еще раз перечесть его, строчку за строчкой — или все вместе, или индивидуально. Я прошу вас всех, независимо от событий, произошедших в прошлом, не впадать в возбуждение и не озвучивать никаких решений. Все это вы можете сделать позже, а сейчас лишь отнимете у нас время. — Он произнес эти слова, глядя на нас исподлобья, как судья, выносящий приговор. — Впрочем, я не думаю, что здесь могут возникнуть какие-то неприятные моменты. Это простое завещание, и, к моей безграничной печали, представителей фамилии Хэдли, как мы с вами видим, осталось совсем мало. — Он взял со стола бумаги и постучал ими о стол, чтобы выровнять стопку.

Джозеф сидел, напряженно ссутулившись на своем стуле, ноздри его раздувались, отчего верхняя губа некрасиво подтянулась к носу, а на щеках обозначились две ямочки. Невеста не сводила с него глаз, придерживала за локоть.

Палмер начал зачитывать завещание:

— «Я, Куинн Розенкранц, урожденная Хэдли, находясь в здравом уме и твердой памяти, торжественно заявляю, что настоящая бумага является моим последним завещанием, подписанным мною в этот четверг, 12 июня 1941 года и содержащим распоряжения относительно распределения моего движимого и недвижимого имущества. Это завещание отменяет юридическую силу всех предыдущих завещаний…»

Палмер зачитал несколько страниц такого монотонно-унылого текста, часть которого была посвящена вопросам опеки над Джозефом в случае смерти Куинн, если бы таковая случилась на момент, когда он был еще несовершеннолетним подростком. Я был упомянут в списке четвертым — после бабушки Куинн Сэлли Хэдли, которая умерла позже, в 45-м году, после тети Элис и после Конни Уилсон, которая заерзала на своем стуле, когда прозвучали касающиеся ее слова завещания, призванные, как, должно быть, ей казалось, явиться для меня болезненным уколом.

Вся наличность, все акции, облигации и страховые полисы и прочие ценные бумаги общей стоимостью примерно в два миллиона долларов — все это отходило Джозефу в случае, если он на момент принятия наследства будет совершеннолетним, а в случае, если еще не будет, — в трастовый фонд под попечительством Палмера и старших дам Хэдли. Дом тоже переходил во владение Джозефа, а вот его содержимое доставалось Джозефу только после того, как тетя Элис заберет оттуда интересующие ее вещи.

Как и сказал Палмер, завещание было очень простым. Если не считать одного пункта. В случае если смерть Джозефа опередила бы смерть Куинн, имущество распределилось бы между наследниками в том же порядке, в каком это было указано, только на месте Джозефа был бы я.

— «…согласно законодательству штата Мэриленд и законодательству Соединенных Штатов Америки. Подписано Куинн Розенкранц в четверг, 12 июня 1941 года, засвидетельствовано Фрэнком Палмером-ст. и Фрэнком Палмером-мл. в четверг, 12 июня 1941 года».

Палмер прочистил горло и вытер рукой рот, потом затянулся своей сигаретой и собрал бумаги в стопку. В комнате повисла неловкая навязчивая тишина. Я был потрясен. Сам факт, что Куинн вообще включила меня в завещание, явился для меня шоком, но то, что я числился там четвертым в очереди на все ее имущество, просто опустошило мой мозг. Впрочем, у Куинн были все основания полагать, что Джозеф все-таки переживет ее, так что назначение меня в наследники второй очереди, скорее всего, было не более чем просто доброжелательным жестом в мой адрес. И ради этого Палмер заставил меня тащиться в такую даль с Западного побережья. Не надо было ему этого делать.

Тягостная тишина продолжалась, все понимали, что первым нарушить ее полагается Джозефу — ведь это он только что получил в наследство громадные деньжищи. Но он сидел все с той же натужной гримасой на лице, вперив застывший отсутствующий взгляд куда-то перед собой, по-видимому, с негодованием переваривая то, что касалось моего места в завещании. Его невеста, я и Конни нетерпеливо ерзали на своих стульях, тогда Палмер снова шумно прочистил горло и встал, держа в одной руке папку, в другой — сигарету. Я тоже встал, так что замороженный взгляд Джозефа теперь приходился куда-то в область моего ремня.

— Мой секретарь уже сегодня сможет выдать вам копии завещания, — сказал Палмер и, подойдя к Джозефу, положил руку ему на плечо, но это не вызвало никакой реакции. Тогда он наклонился, и я расслышал, как он спросил: — Джо, ты в порядке?

Джо ничего не ответил. Ну да, конечно, он же теперь был таким крутым парнем.

— Джо, мы с тобой можем индивидуально обсудить завещание в любое время.

По-прежнему никакой реакции. Палмер перевел вопросительный взгляд на невесту, но та строго покачала головой. Тогда Палмер сказал:

— Если хочешь, Джо, мы можем сделать это прямо сейчас, или назначь время нашей встречи через моего секретаря, но очень важно, чтобы у тебя была копия завещания.

Потом Палмер посмотрел через весь длинный стол на меня, и я, словно очнувшись, направился к выходу. Уже в дверях я услышал, как Джозеф сказал:

— Нет, не сейчас. Наверное, после того, как мы поженимся.

То есть мой собственный сын даже не хотел говорить что-либо в моем присутствии. Не важно, что он думал обо мне и о моих поступках (если уж на то пошло, я сам готов признаться, что они не всегда были хорошими), но не желать даже разговаривать в моем присутствии — это был уже перебор!

— Джо, завещание…

— Когда мы поженимся, — повторил он, а что он сказал дальше, я не знаю, потому что вышел.

Следом за мной вышел и Палмер.

— Шем! — окликнул меня он и, когда я обернулся, сказал: — Я очень сожалею.

— Сожалеете о чем?

— О смерти Куинн. Это не я должен вас хоронить, а вы меня.

— Я позабочусь, чтобы на моих похоронах кто-нибудь напомнил вам об этом.

— Пункт, касавшийся опеки над Джозефом, был недоброжелательным по отношению к тебе. Я советовал ей не делать этого.

— Теперь это спорный пункт.

— Я все-таки хотел, чтобы ты знал мое отношение. Но ведь ты же вряд ли рассчитывал, что это завещание так или иначе поправит твое финансовое положение?

— Не так или иначе, а я вообще на него не рассчитывал.

— До такой степени, чтобы даже не присутствовать на похоронах?

Я улыбнулся, но ничего не сказал, только подумал: «Ага! Так вот ради чего ты заставил меня притащиться в такую даль?»

Он взял меня за руку чуть выше локтя. От меня разило спиртным, и он наверняка унюхал. Ну и что? Может же человек немного выпить?

— А знаешь, она все-таки любила тебя.

— Спасибо, что так думаете.

Он оглянулся на конференц-зал, потом сказал:

— Я буду у себя в кабинете еще час. Подожду, когда подготовят копии завещания. — И, попыхивая сигареткой, удалился.

Потоптавшись на месте, я наконец пришел к решению, что мне обязательно надо сегодня получить свою копию завещания, чтобы Ви не попрекала меня деньгами и не ела меня поедом. В конференц-зале невеста что-то шептала на ухо Джо. Эта картина вызвала у меня легкое чувство зависти — не эта конкретная девушка, а тот факт, что девушка может так вот доверительно и серьезно шептать тебе что-то на ухо. Вот Ви, например, могла бы сделать такое только для того, чтобы, немного пошептав, вдруг резко заорать тебе в самое ухо, надругавшись над твоими барабанными перепонками. Такие своеобразные представления были у нее о шутке.

Конни вышла из конференц-зала и подошла ко мне, все так же прижимая к себе свой ридикюль.

— Здравствуйте, мистер Розенкранц, — учтиво кивнув, сказала она.

Я тут же привел в действие свою коронную обаятельную улыбку — мастерство, которому научился в разгульные времена нашей с Куинн юности, когда обаяние значило больше, чем все остальное.

— Конни, сколько лет, сколько зим! — сказал я и тут же сам за нее ответил: — Ой, Шем, я вас умоляю!..

Ссутулив плечи, она отошла от меня под сень полутораметрового фикуса в кадке.

— Мистер Розенкранц, мисс Хэдли надеется повидаться с вами в этот ваш приезд. Вы нанесете ей визит?

Конечно, меньше всего на свете мне хотелось увидеться с тетей Элис, имевшей привычку тюкать и клевать меня по поводу и без повода.

— Ну, Конни, я не знаю… Если смогу выкроить время, то с удовольствием, — произнес я все с той же обаятельной улыбкой.

— Чай у нас обычно накрывают к двум тридцати.

Я глянул на свои часы — они показывали пока что только час.

— Не знаю, получится ли сегодня.

Конни сразу как-то сникла, как если бы пришла сюда только для того, чтобы пригласить меня на чай, ну а заодно уж послушать завещание.

— Но ты обязательно передай тете Элис привет от меня, — прибавил я.

Она отодвинулась от меня еще дальше и сказала:

— Я сожалею о вашей утрате.

Изобразив скорбный вид, я шумно выдохнул через нос.

— Благодарю, Конни.

Она молчала, не зная, что еще сказать, но в этот момент ко мне подошла невеста Джо — лобик ее был озабоченно наморщен, а губки слегка выпячены. Поблагодарив меня, Конни заторопилась к лифту, нажала на кнопку вызова и стала сосредоточенно наблюдать за меняющимися цифрами этажей на табло.

Я повернулся к невесте, которая выглядела немного растерянной, и поспешил обновить свою обаятельную улыбку.

— Простите, но я не помню вашего имени, — сказал я.

Она еще больше растерялась, словно не ожидала, что я вообще заговорю с ней.

— Мэри О’Брайен. — Она протянула мне руку, и я горячо пожал ее.

— Как Джозефу повезло.

Она посмотрела на свою руку, все еще зажатую в моих ладонях, похоже, не зная, как ее оттуда вызволить.

— О да…

— Я вот думаю, Куинн всегда хотела иметь дочь.

— Она была очень добра ко мне, даже когда уже болела.

Мне было трудно соотнести эти слова «очень добра» с образом Куинн, но я кивнул, словно понимая, что она имела в виду, и сказал:

— Возможно, мы как-то сможем это поправить. Я бы тоже очень хотел иметь дочь.

— Вы знаете, мне кажется, Джо сейчас требуется какое-то время, чтобы побыть наедине с самим собой, — проговорила она. У нее были идеально очерченные скулы и ясные глаза, а эта ее смущенность и наморщенный лобик только прибавляли ей очарования.

— Конечно. Я понимаю.

— Он ужасно переживает. Просто сам не свой.

Я все еще продолжал держать ее руку и чувствовал, как она уже согрелась в моих ладонях.

— Ну конечно, я понимаю.

— А знаете, я читала ваши книги, — поспешила сообщить она.

Я почувствовал, как обаятельная улыбка покинула меня, и ее место заняла кислая мина.

— Спасибо.

— Джо был против, не хотел, чтобы я читала. А мне очень хотелось, и я читала. Ну, вы же понимаете, почему?

Я напряженно пытался понять, что побудило ее на чтение.

— Вы ведь будете моим тестем, хоть даже и… Ну… в общем вы понимаете…

Тут к нам подошел Джо, по-прежнему такой же мрачный и, взяв под локоть будущую супругу, сказал ей:

— Пошли, Мэри.

Словно обжегшись, она отдернула руку, но он все же повел ее к лифту, как бы подталкивая. Движение это было мне хорошо знакомо, я сам пользовался им не раз с его матерью — но никогда с Клотильдой — и знал, что Мэри ждет разговор по дороге домой.

— Джозеф, да я не сказал ничего такого! Просто сказал, что тебе повезло, — принялся оправдываться я, идя за ними по пятам. — И я хочу, чтобы ты дал мне шанс как-то уладить наши отношения.

Он стоял спиной ко мне, уткнувшись глазами в мелькающие цифирки на табло над дверью лифта, даже не допуская возможности, чтобы я попал в поле его зрения. И это мой родной сын! Я чувствовал, как на лице моем появилось жалобное выражение, и даже разозлился на самого себя за это.

Приехал лифт, и я наблюдал, как они вошли в кабину. Перед тем как двери закрылись, они повернулись ко мне лицом, и Джо посмотрел на меня с такой испепеляющей ненавистью, что у меня внутри все похолодело, а ноги словно окаменели.

Глава 3

Получив свою копию завещания, я вернулся в отель. Ви в пеньюаре сидела за туалетным столиком, делая макияж. Когда я вошел, она обернулась. У нее готов был пока только один глаз, поэтому ее правый глаз сейчас смотрел открыто и невинно, а левый — жестко и злобно.

— Ну что там? — сказала она.

Я бросил завещание на туалетный столик перед ней и сел на постель, приняв примерно ту же позу, что и утром.

— Я думал, тебя здесь не будет, когда вернусь.

Она схватила завещание, полистала его, потом сказала:

— Ой, ладно, лучше скажи мне так, а то я не понимаю ничего в этом крючкотворстве. Сколько?

— Нисколько.

— Нисколько?! Что значит, нисколько?

— Ну то и значит — нисколько. Я не получил ничего. Все отошло к моему сыну.

Она швырнула в меня завещанием, оно ударилось о мою руку, отлетело на кровать, а оттуда свалилось на пол.

— Какого черта тогда мы приехали сюда? — Она опять повернулась к зеркалу и продолжила подрисовывать глаз.

— Но я упомянут в завещании. Если бы Джо умер раньше Куинн, то все перешло бы ко мне.

— Да? А толку-то? Кому от этого легче?

Я хотел сказать ей, что от ее злости нам обоим тоже не станет легче, но какой толк был в этих препирательствах?

— Ты лучше приготовься торчать здесь долго, — сказала она, подкрашивая глаз точными уверенными движениями кисточки. — Не думаешь же ты, что я сдеру с Карлтона деньги на твой обратный билет в Сан-Анжело? Вот ты как был неудачником там, в Голливуде, так и здесь им остаешься. И когда только я к этому привыкну?

«Когда мы оба к этому привыкнем?» — подумал я и сказал:

— Ага, но ты так не считала, когда познакомилась со мной. Сама набросилась на меня. Обожала мои книги. Была моей поклонницей. Тебе это льстило.

— А ты все никак не успокоишься. Ну да, я читала кое-какие из твоих книг. Успешный был писатель. Но я же не знала, что ты сломаешься. — Она принялась собирать свои кисточки, карандашики, тюбики и пудренички в косметичку. — А тебя только одно и заботит — чтобы кто-то читал твои книги. Но нет, никто их не читает.

Ви сказала это нарочно, чтобы уколоть меня побольнее. Она часто так делала, и это срабатывало, каждый раз эти обидные слова сдавливали меня, словно клещами, все больнее и больнее.

— Это куда же ты клонишь?

— Карлтон сегодня утром посадил жену на самолет до Палм-Бич. Так что мы с ним несколько дней можем побыть вдвоем. — Она усмехнулась. — Нет, если с тобой, то втроем. — Она встала, прошла в другой конец комнаты и, открыв шкаф, достала черное обегающее платье. Держа плечики перед собой, она придирчиво разглядывала платье.

— Ты на ночь-то вернешься сегодня? — спросил я.

— А тебе прямо неймется это знать? — усмехнулась она, натягивая на себя платье.

В груди у меня все сжалось, и моя злость переросла в тревогу. Только что я ненавидел ее, а уже в следующий момент понял, что не смогу прожить без нее ни дня.

— Ви, пожалуйста, возвращайся обязательно! Я не вынесу тут один!

— А ты и не выноси. — Она облачилась в платье, и оно красиво легло по ее фигуре. — Пойди, прогуляйся. Найди себе какую-нибудь шлюху или бросься с моста, я не знаю, мне все равно. — Она разгладила на себе платье и повернулась ко мне спиной, чтобы я застегнул молнию сзади.

Я встал, подошел к ней и стал осторожно застегивать молнию.

— Я серьезно, Ви. То, что происходиту нас с Джозефом… — В глазах у меня защипало, в горле встал тугой ком. — У меня больше нет никого и ничего, а мой родной сын… даже не хочет со мной разговаривать. Ты просто не знаешь, каково это.

— Да я даже не знаю, где мой ребенок сейчас находится, — парировала Ви, поторапливая меня жестом.

— Ну, это совсем другое. Ты же сама отказалась от него. А Джозеф… Он даже не захотел посмотреть в мою сторону, — посетовал я, закончив с молнией.

— Знаешь что, если ты так переживаешь, то я скажу тебе, что делать. — Она повернулась ко мне. — Убей его. Убьешь, и наследство достанется тебе. Все эти деньжищи будут твоими.

Ее слова меня так поразили, что до меня даже не сразу дошел их смысл.

— Деньжищи?

— Ну да. Те, что заявлены в завещании, — сказала она, теперь уже полностью одетая. — Ну? Как я выгляжу?

— Ты о чем говоришь вообще? Как можно такое даже произносить?!

Ви картинно закатила глаза и покачала головой, потом достала из шкафа маленький ридикюль, расшитый черными блестками, подошла к постели, где лежала красная сумочка, и начала перекладывать из нее в ридикюль разные вещицы, среди которых были бумажник и флакон духов. — Ну ты хоть теперь снова пьешь. Слава богу, хоть что-то изменилось к лучшему. — Она достала из сумочки свой миниатюрный пистолетик с перламутровой рукояткой, подаренный ей Карлтоном.

— А это тебе зачем?

— Карлтон не любит, когда я без него хожу. А где мои ключи?

— Послушай, Ви, Джозеф…

— Да ладно тебе, расслабься, я же пошутила! — Она бросила выпотрошенную сумочку обратно на постель. — Черт, ну где же мои ключи? — Она поискала на туалетном столике, потом покачала головой и захлопнула ридикюль. — Ну и ладно, какая разница, где они. Все равно они мне больше не понадобятся.

Ви продолжала собираться, а у меня все больше и больше сжималось горло. От предложения убить Джозефа мне стало дурно, а при мысли о ее уходе я совсем ослабел и начал придумывать, чего бы такого мне заказать себе в баре внизу, когда она уйдет.

Когда она ураганом пронеслась мимо меня к наружной двери, я крикнул ей вслед:

— Я люблю тебя!

Не оборачиваясь, она бросила на ходу:

— Я тебе уже говорила насчет этих слов. — Я услышал, как дверь открылась. — В них нет правды. — Дверь за ней закрылась, и я остался один, не представляя, что делать дальше, куда пойти и как вообще подняться с постели.

Пойти мне хотелось только в одно место — в бар. Я понимал, что это плохая идея, но мне все равно хотелось лишь одного — «Джин Рики». Я изо всех сил старался не поддаться этой соблазнительной идее, всячески внушал себе, что утром было просто исключение и что мне ни в коем случае нельзя позволить себе сорваться.

Потом я подумал, что мог бы вновь попытаться встретиться с Джозефом. Вдруг он на этот раз захочет поговорить со мной? Эта его девушка Мэри, похоже, умела улаживать отношения между людьми, и она к тому же любила мои книги. Вот мне и пришло в голову: а что, если в присутствии своей дамы он станет снисходительней ко мне? Хотя, конечно, и знал, что этого не случится, не был настолько наивен, чтобы обманывать себя. Джо просто подумал бы, что я пытаюсь примазаться к деньгам Куинн, и, возможно даже, он был бы прав.

Кстати, о деньгах. О деньгах тоже надо было подумать. Мы же все-таки рассчитывали на это наследство. Если Ви бросит меня здесь одного (а она вроде как уже бросила), то мне надо позаботиться о том, на какие деньги жить дальше. Вот помню, раньше мне достаточно было только прийти в какой-нибудь журнал и сказать, что у меня есть готовый роман (не иметь готовый роман, а только сказать, что он есть), и журнал сразу давал мне тысячу долларов аванса, и это во времена Великой депрессии. Но сейчас никто не дал бы мне денег. Потому что все знали: за последние годы я не написал ни строчки. Вот если бы я написал…

Если бы… Ха!

Но если бы я написал… то кто-нибудь из них сейчас дал бы мне денег. Огер или Пирсон, ну… кто-нибудь. Может, попробовать начать? А что, можно. Тогда я бы под это дело получил деньги и дописал бы, и вышел бы у меня новый роман. А потом можно было бы написать следующий и вообще снова взяться за романы. А что, почему бы и нет? Ведь любой издатель обрадуется возможности заполучить нового Шема Розенкранца. Так сказать, его триумфальному возвращению.

Я поискал глазами блокнот, какие всегда имеются в хороших отелях, и нашел его на телефонной тумбочке в гостиной. Я взял его и обнаружил под ним ключ с пластмассовым кружочком, где значилось «номер 12-2». Это был ключ Ви, который она только что пыталась найти. Машинально сунув его в карман, я начал искать карандаш. На телефонной тумбочке карандаша не было, тогда я принялся шарить в ящиках письменного стола и в тумбочках у кровати. Но нигде не было никакого пишущего предмета. Я даже заглядывал в ванную.

Я стоял посреди гостиной, раздраженно притопывая ногой и озираясь. Нет, я, конечно, мог спуститься и попросить карандаш у дежурного портье, но это требовало излишних усилий. И чем дольше я так стоял, тем больше сама эта идея с писаниной меня раздражала. Тем больше я понимал, что все равно не знаю, о чем писать, да в общем-то даже и не хочу вовсе.

Тогда я подошел к телефону, снял трубку и заказал себе междугородный разговор с Калифорнией. Примерно через минуту меня связали с клиникой «Энок Уайт». Связь была отвратительная.

— Алло, это Шем Розенкранц. Я хочу поговорить со своей женой. — В Калифорнии утро было в самом разгаре, и Клотильда могла быть сейчас на прогулке, если погода хорошая. Но уже через пару минут я услышал в трубке ее голос, и даже помехи на линии куда-то пропали.

— Шем, это ты? — спросила она.

Голос ее вызвал у меня тоскливое чувство.

— Клотильда…

— Ты что, пил?

Вот так — всего одно слово произнес, и она сразу меня вычислила.

— От Куинн нам ничего не досталось. У нас нет ничего, — сообщил я.

Пауза. Когда она снова заговорила, ее французский акцент зазвучал явственнее.

— Директор Филипс был к нам очень добр. Я уверена, он и на этот раз войдет в наше положение.

— Не знаю, не уверен, — сказал я, памятуя о своем последнем визите в клинику на прошлой неделе, когда директор высказался предельно ясно на этот счет. У нас оставалось время до конца месяца, а потом они должны были или выписать Клотильду домой, или перевести ее в государственную клинику.

— Но я же Хлоя Роуз! Я… Разве мое имя не делает им рекламы?

— Не знаю, не уверен, что это кого-то теперь интересует.

Голос ее стал напряженным, и я поспешил взять себя в руки, чтобы не казаться пьяным. Я не мог рассчитывать на то, что она когда-либо будет ухаживать за мной, зато я точно знал, что мне за ней точно придется ухаживать.

— Я не могу уехать отсюда, — сказала она и тут же перешла на французский: — Je n’ai pas…

— По-английски, Клотильда! Пожалуйста, говори по-английски! Я французский уже основательно забыл.

— Шем, если я уеду отсюда, это будет небезопасно для меня. Просто небезопасно!..

Я так и не понял в тот момент, что это было — угроза наложить на себя руки в случае, если ее выставят оттуда, или старая паранойя, эта давно уже парализующая ее боязнь, что кто-то нападет на нее.

— Это небезопасно, Шем.

— Знаю, дорогая.

— Может, тебе поговорить с директором Филипсом?

— Хорошо, я поговорю, — вздохнул я.

— Шем, пойми, я не могу отсюда уехать!

— Ой, а в Калверте так мило, — сказал я, стараясь отвлечь ее внимание. — Помнишь, как мы с тобой останавливались там то ли в 36-м, то ли в 37-м, ну, в общем, еще до войны? Тогда еще Джо с собой взяли. Помнишь?

— Шем, не позволяй им увезти меня отсюда!

Я выдавил из себя улыбку, чтобы мои слова звучали убедительнее.

— Не волнуйся, милая. Все будет хорошо.

— Так ты поговоришь с директором Филипсом?

— Да. Давай. Пусть соединят. — Я услышал, как она положила трубку рядом с аппаратом. Теперь ей надо было пойти разыскать медсестру, которая переключила бы звонок на секретаря, а та потом переключила бы меня на кабинет директора. Сама Хлоя не знала, как переключить меня на секретаря. Пока я ждал, слушая тихое шуршание в трубке, размышлял над имевшимися у меня вариантами. Я мог попросить у Джо взаймы. Теперь это уже было ему по карману. Или Ви могла вытянуть из своего богатея Карлтона какую-нибудь нормальную сумму. Но в груди у меня все больно сжималось, когда я перебирал эти варианты, все они неосуществимы, я понимал это.

Потом в трубке послышался голос директора Филипса, как всегда, очень деловитый.

— Я вас слушаю, мистер Розенкранц.

— Директор Филипс, я просто хотел сообщить вам, что я в Калверте, дела здесь потихоньку налаживаются, но нужно еще немного времени, и тогда я смогу оплатить все наши задолженности.

— Это очень хорошая новость. Спасибо, что сообщили.

— Я только хотел убедиться, что вы не предпринимаете никаких приготовлений для выписки или перевода миссис Розенкранц. Мысли об этом расстраивают ее.

— Мистер Розенкранц, мы знаем, как обращаться с нашими пациентами. Поэтому наши услуги и ценятся так высоко. Вы просто переведите деньги на наш счет, как только сможете, и никаких проблем не будет.

— Конечно, я переведу, как только смогу.

— Хорошо. Тогда всего доброго.

— Да. Всего доброго. До свидания.

Я повесил трубку, но еще продолжал держаться за нее. Звонок этот не принес мне облегчения, настроение еще больше испортилось. Теперь мне просто необходимо было выпить. Но сначала стоило попробовать позвонить Огеру или Пирсону. Если я скажу им, что Клотильду грозят вышвырнуть из клиники… Но я уже столько раз звонил им, что секретарши просто узнают меня по голосу и не соединят с начальством. Может быть, послать телеграмму? Ведь я не клянчил у них денег… ну, уже наверное месяца три. Да нет, даже наверное больше. Если я скажу им, что снова взялся за перо, то, может быть, это даже подстегнет меня к тому, чтобы и впрямь снова начать писать? Да, пожалуй, так и надо сделать.

Бросив блокнот на диван, я вышел в коридор и направился к лифту.

Внизу я не успел сделать и двух шагов, как меня кто-то окликнул:

— Мистер Розенкранц!

Я обернулся и увидел молодого человека лет двадцати пяти, может быть, даже немного моложе, примерно возраста Джозефа. Вытянутое худое лицо, на голове фетровая шляпа с красным пером. Очки в тонкой металлической оправе. Приподняв шляпу в знак приветствия, он гарцевал на месте, готовый броситься ко мне в любой момент.

— Я… — Он начал взволнованно похлопывать себя по пиджаку. — Я… Если у вас только найдется минутка… — Хлоп-хлоп-хлоп по пиджаку… — То вот… — Он достал из внутреннего кармана плаща блокнот. — Если бы я мог…

Тут я все понял и поспешил покачать головой. Репортер.

— Меня это не интересует. Никаких комментариев! — решительно заявил я и направился к столу дежурного портье.

Как я и ожидал, он бросился следом за мной.

— Мистер Розенкранц! Сэр… Пожалуйста… Будьте любезны… Я — репортер. Я работаю в «Сан», разделе городских новостей. Но… я сейчас по другому вопросу. Я просто хотел… Ну, в общем, я поклонник вашего таланта… И я тоже пишу!..

Это было еще хуже. Я резко повернулся, намереваясь устроить ему хорошую взбучку. Желание это было просто непреодолимо. Но искреннее выражение на его лице — такого выражения я уже давно не видел — меня обезоружило, и после паузы я спросил:

— А что вы пишете?

— Ну, я пишу для газеты…

Я жестом подстегнул его, чтобы излагал быстрее.

— Мою пьесу поставили в прошлом году в «Эвримэн». «Призрак». Моя первая пьеса. Получила хорошие отзывы.

— И… как же вы нашли меня?

Он смущенно потупился, словно стесняясь того, что проявил репортерскую нахрапистость.

— Я узнал, что будут зачитывать завещание вашей супруги. Ой, простите, вашей бывшей супруги. Я ждал снаружи на улице и, когда вы вышли, узнав вас по фотографиям из газет, пошел за вами, но у меня тогда не хватило духу подойти и обратиться к вам. Да я и сейчас-то едва набрался смелости.

— Так, значит, вы мой поклонник?

— Да, сэр.

— Как ваше имя?

— Тэйлор Монтгомери, сэр.

Я протянул ему руку.

— Приятно познакомиться.

Он пожал мою руку с нескрываемым восхищением. Как это, собственно, и должно было быть. Как это, собственно, и было когда-то. Вот если бы Джо так же встретил меня!.. Мне как отцу был бы приятен такой же точно взгляд, такое же выражение на его лице. А если бы Джо еще и обнял меня по-сыновнему, то я бы вообще оказался на седьмом небе от счастья.

— Может, зайдем выпьем? — предложил я.

— Ой, ну что вы, я и не…

После этих слов парень немного разонравился мне. Меня напрягало в нем отсутствие раскованности. Но это только в первое мгновение, а потом мне все представилось в более радужных тонах. Конечно, Огер вышлет мне денег. Как он может не выслать? Я же его клиент. В свое время он неплохо заработал на моих книгах. Поэтому да, он вышлет мне деньги. Мы с Ви вернемся на запад, и все будет хорошо. Если я хорошенько попрошу, то смогу получать по 400 долларов в неделю.

— Послушайте, — сказал я. — Вы сейчас идите в бар и закажите себе чего-нибудь выпить. А я схожу и отправлю одну телеграмму и подойду туда к вам. Если вас там не будет, я пойму и не обижусь.

— Нет, я буду, буду там! — обрадованно пообещал он. — Благодарю вас, мистер Розенкранц. Ну конечно, я буду ждать вас там! — Он неловко попятился, чуть не сбив кого-то, извинился, улыбнулся с виноватым видом и помчался в сторону бара.

Эх, вот если бы Джозеф оказал мне такой же прием! А ведь, по-хорошему, так оно и должно было бы быть. Я вот, например, своего отца боготворил. Я никогда не поворачивался к нему спиной — даже когда он высказал мне все, что думал по поводу моего новоявленного писательства. И он, кстати, забрал свои слова обратно, когда моя первая книга была успешно распродана. Но Джозеф ведет себя со мной по-другому, мечет в меня острые кинжалы, а этот паренек Монтгомери, кстати, молодец, — проявил такое почтение.

Я направился к конторке дежурного портье. Высокий малый в костюме-тройке сказал мне:

— Могу я вам чем-то помочь, мистер Розенкранц? — Не, ну не прелесть, а? В отелях всегда так. В отелях тебе всегда дают почувствовать себя кем-то важным.

— Мне нужно отправить телеграмму.

— Хорошо. — Он тотчас же выложил передо мной бланк телеграммы. — Вам ручка нужна?

Я жестом поторопил его, и он протянул мне ручку. Я вписал в пробелы наверху имя и адрес Огера и принялся за сам текст:

«НАХОЖУСЬ КАЛВЕРТЕ тчк НУЖДАЮСЬ ДЕНЬГАХ тчк ПОЖАЛУЙСТА ВЫШЛИ 200 ДОЛЛАРОВ ИЛИ СКОЛЬКО СМОЖЕШЬ ОТЕЛЬ СОМЕРСЕТ НОМЕР 514 тчк»

И, помедлив, я еще прибавил:

«Я СНОВА ПИШУ тчк МНЕ КАЖЕТСЯ МЕНЯ УЖЕ ЕСТЬ КОЕ-ЧТО тчк»

Потом я зачеркнул эту последнюю фразу, перечитал все и зачеркнул еще и предыдущую — насчет того, что снова пишу. Я протянул заполненный бланк служащему отеля, деликатно отвернувшемуся, чтобы не мешать мне сосредоточиться, и тот, ожив, взял у меня телеграмму и ручку.

— Сэр, ответ потом принести в номер?

Я улыбнулся:

— Да, пусть принесут в номер.

И тут же поймал себя на мысли, что если Карлтон платит за все это, то надо было тогда послать телеграмму еще и Пирсону. Неужели у издательства не найдется небольшой свободной суммы?

— А знаете что? Дайте-ка мне еще один бланк.

Я переписал тот же текст на другой бланк, только с другим адресом, и вручил обе телеграммы портье, после чего направился прямиком в бар. Для меня это было большое событие, и его следовало отметить. Я был пока еще на коне. Если сегодня утром и тяпнул маленько исключительно для храбрости, то сейчас никто не мог помешать мне выпить за удачу.

Глава 4

Но я шел по вестибюлю, когда во мне снова зашевелилась тревога. Вспомнил, что Пирсон просил меня не слать ему больше телеграмм с просьбой о деньгах. И никогда больше не собирался меня издавать, даже если я напишу что-то новое. А еще вспомнил, что Огер всегда относился ко мне хорошо, но это когда было-то? И Ви шлялась сейчас где-то с другим мужиком, а Куинн просто подразнила меня этим своим завещанием, явно для того, чтобы связать по рукам и ногам, Джозеф же даже не захотел посмотреть мне в глаза.

Я зашел в бар. Монтгомери сидел там — на самом ближнем к входу табурете — и перед ним стояла непочатая пинта пива. Он нервозно постукивал ногой по нижней перекладине табурета. Вот, пожалуйста вам, молодой человек, который прочел все мои книги! Я даже подумал в тот момент, что, может быть, не так все плохо и напрасно я развел панику. Я подошел к нему, правой рукой дружески похлопал его по спине, а левой оперся о стойку бара. Бармен был тот же, что и утром. Поймав мой взгляд, он кивнул и выставил для меня порцию «Джин Рики».

— Значит, вы мой поклонник? — сказал я, основательно приложившись к своему стакану.

Монтгомери робко пожал плечами, но, когда заговорил, в словах его было столько же страсти, сколько когда-то в моих — когда писательство еще было для меня развлечением.

— Я прочел «Жаркая как лето» в четырнадцать. Мне дядя дал, он живет в Западной Вирджинии. Я как только дочитал до конца, сразу начал заново и прочел еще раз.

— Ну роман-то вам понравился? Он не очень хорошо продавался, хотя и получил хорошие отзывы.

— Да, понравился, но моя любимая ваша вещь это «Только до семи». Хотя так, наверное, все считают. Я вообще прочел все ваши книги, и большинство из них — не по одному разу.

Он заметно разошелся, потом, поняв это, смущенно потупился, но мне нравились его речи, и я даже не думал его останавливать. Свой «Джин Рики» я уже успел прикончить, и бармен выставил передо мной новую порцию.

— Так что это за пьеса у вас была? Как, вы говорите, она называется?

— «Призрак».

Изогнув брови, я жестом побудил его продолжать.

— Это история бывшего раба, который живет на Западе в доме, где обитает привидение белого рабовладельца. И они все время беседуют о разных вещах — о рабстве, о свободе, обо всем, обо всем… О том, что такое вообще — быть человеком.

— И все?

— Да, все. — Он посмотрел на свое пиво, к которому до сих пор так и не притронулся. — Но ее надо смотреть, тогда будет понятнее, о чем она.

Наполовину опустошив свой стакан, я снова похлопал его по спине.

— Да вы пейте, пейте. — Он взял свой бокал и сделал робкий пробный глоточек, а я тем временем продолжал: — Значит вы работаете в газете? Надо же, а я вот никогда не мог пойти на такое. Когда-то очень давно поработал с годик в одной крохотной провинциальной газетенке, и мне этого хватило.

— Ну, жить-то чем-то надо.

Понимающе кивнув, я допил свой «Джин Рики».

— Театральными пьесами тоже не заработаешь, если, конечно, их не начнут ставить в Нью-Йорке, но даже и тогда… — вздохнул он.

— Вот как?

— Нет, в Нью-Йорке в театре можно очень даже хорошо заработать. Но только если повезет. Или если ты знаком с нужными людьми.

Я махнул бармену.

— Ну это как сказать. Я, например, знаком с нужными людьми, а вот с везением дело у меня обстоит хуже. — Бармен поставил передо мной третью порцию, и одна моя половина настойчиво мне подсказывала пить медленно и долго, в то время как другой половине было абсолютно чуждо благоразумие. — А знаете, я тоже когда-то написал пьесу.

— «Отдать должное».

Нахмурившись, я кивнул, потрясенный его осведомленностью.

— Да вы и впрямь мой поклонник. Я, признаться, не думал, что меня еще кто-то читает.

— Читают, еще как читают!

— Да? И кто же?

Тут он растерянно умолк.

Улыбнувшись, я покачал головой и дружески обнял его за плечи.

— Да это и не важно. Мне достаточно, что вы меня читаете. Что вы знаете пьесу «Отдать должное».

Мне действительно было очень приятно осознавать, что меня воспринимают так серьезно. Я ведь уже почти забыл, что такое почет и слава. И сейчас мне даже стало немного легче. Хотя, возможно, просто сказывался выпитый алкоголь. Но, в любом случае, я почувствовал себя веселее и, подняв стакан, сказал:

— Даже моя жена, скорее всего, не знает пьесу «Отдать должное».

Он снова посмотрел на свое пиво, вспомнил, что ему вроде бы тоже полагается пить, поэтому взял стакан в руки так, словно это была кружка с горячим какао, и сделал маленький глоточек. Он знал о моих книгах, поэтому наверняка знал и о Клотильде. О Клотильде знали все. Я даже пожалел, что привез ее сюда в свое время.

Я потеребил его за плечо и похлопал по спине.

— Но вы продолжайте. Расскажите мне о своих планах. Новую пьесу собираетесь написать?

Он сразу оживился.

— Да, я работаю сейчас над одной вещью. На самом деле, это пока всего лишь задумка.

— А вот вы сказали, что знаете мою пьесу «Отдать должное». Ну и что вы о ней думаете? Понравилась она вам?

— Конечно. Это великолепная пьеса, я прочел ее с огромным удовольствием. — Он внимательно заглянул мне в глаза, видимо, желая убедиться, не обидел ли меня, и поспешил прибавить: — Ну я не видел ее на сцене, только читал, однако уверен, что на сцене она тоже прекрасна. Я это хотел сказать.

— А ваша новая пьеса, о чем она будет?

Бармен поставил передо мной еще один стаканчик, рядом с недопитым. Как я понял, он принял меня за гуляку и транжиру. Ну и пусть, почему бы и нет? Спасибо Карлтону. Ну, или Ви — уж ей-то точно спасибо. Кивнув на Монтгомери, я сказал бармену:

— Его пиво тоже запиши на мой счет.

— Ой, мистер Розенкранц, благодарю, но разве я могу…

— Можете, можете. Мы же с вами отмечаем знакомство. Мое знакомство с моим единственным поклонником. — Я поднял свой стакан, а он свой. Мы чокнулись и выпили.

— Мистер Розенкранц, а можно мне взять у вас интервью?

— Давай как-нибудь в другой раз, приятель. Главный редактор твоей газеты все равно не согласится его опубликовать. К тому же ты вроде бы сказал, что освещаешь только городские новости.

Он пожал плечами.

— Так о чем будет твоя новая пьеса?

Он взял себе еще пива. Сейчас он держался уже гораздо более раскованно, потому что наконец-то захмелел. И вовремя, кстати, потому что меня, похоже, уже порядком развезло.

— Я назвал ее «Фурии мщения». Это история о фермерской семье. О матери троих детей, от которой сбежал муж, и вот однажды ее маленького сына переехал трактор, раздробив ему ногу. Мать повезла его в больницу, но там принимали других пациентов и не оказали помощи ее сыну. Она отвезла ребенка обратно домой, но рана на ноге у него загнила, и мальчик умер. Тогда женщина с двумя другими детьми вернулась в больницу и перерезала им горло прямо в приемном отделении. При этом она все время повторяла, что это ничем не отличается от того, как они поступили с ее первым ребенком.

— А такое на самом деле было?

— Ну, почти такое. До момента, где она убивает двух других своих детей. Тут я немного присочинил. Но один ребенок на самом деле умер.

Я покачал головой.

— Не-ет… Ты не можешь убить прямо на сцене двоих ребятишек. Никто не станет ходить на такую пьесу. И никто не захочет играть в такой пьесе. А что, если тебе сделать по-другому? Допустим, она не убивает детей, а только собирается, на этом театральное действие останавливается, и под конец на сцену выходят фурии из древнегреческой мифологии. И они…

— И что они делают?

— Ну, не знаю… Допустим, окружают ее и показывают ей, что так поступать нельзя, что это неправильно.

— Это как «Рождественская Кэрол»?

— Не знаю, это же твоя пьеса. Ты автор, и ты не должен прислушиваться к советам никому не нужного старого неудачника.

— Нет, почему, мне понравилось. Фурии выбегают на сцену, окружают героиню и…

— Исаак на горе, — сказал я, прикончив содержимое очередного стакана и уже обливаясь противным липким потом.

Монтгомери смотрел на меня с еще большим обожанием, чем в первый момент нашей встречи.

— А вы не могли бы… ну, если, конечно, задержитесь еще здесь, в городе… Не могли бы вы сесть вместе со мной за написание этой пьесы?

— Нет, сынок, нет. Тебе на самом деле этого не надо.

— Надо! — с жаром возразил он.

Я смотрел на него в раздумье. Молодой, энергичный, жаждущий творить соавтор, возможно, был как раз тем, чего мне сейчас так не хватало, для того чтобы снова взяться за перо. Быть может, рядом с ним я бы возродился как писатель, и тогда мне бы больше не пришлось строчить унизительные телеграммы с просьбой о деньгах. Это и времени отняло бы немного — скорее всего, не больше недели. Да за неделю я сумел бы даже десять пьес насочинять, будь в хорошей рабочей форме.

Я похлопал его по спине, придвинулся поближе и разве что только не взъерошил его волосы — все-таки это было бы чересчур для взрослого парня. Держась за него, чтобы не свалиться с табурета, я сказал:

— А может, нам действительно попробовать? Чем черт не шутит, а? Если не добьемся ничего, то хотя бы посмеемся от души.

Он достал из кармана блокнот и ручку и принялся записывать.

— Итак, они идут на гору к Исааку… — Он остановился и посмотрел на меня вопросительно. — Подождите-ка, а как языческие фурии попали у нас в Ветхий Завет?

— Когда фурии появятся на сцене, публика либо воспримет это, либо нет, поэтому мы вполне можем себе позволить намешать всякой всячины.

Он понял, что я прав, кивнул и снова стал писать. А я продолжал вещать. Причем это получалось у меня так легко — совсем без натуги. Уж не знаю почему, но я воодушевленно сочинял на ходу, и мы то и дело обменивались идеями, отказывались от них, потом возвращались к ним снова, а бармен выставлял нам новую выпивку, и Монтгомери теперь пил наравне со мной. И он тоже перешел на крепкий напиток — на ром с колой — и, насколько я заметил, пить он, оказывается, очень даже умел. Я же порядком уже воспрял духом и достиг уже своего любимого состояния, когда у меня наступал творческий прилив. В этом состоянии полной умственной сосредоточенности мне всегда легко работалось. Все мои лучшие произведения были написаны в этом состоянии. В состоянии алкогольного опьянения. Звучит-то как прекрасно — алкогольное опьянение!

И я работал не один. Монтгомери тоже вовсю творил. Он, вне всякого сомнения, умел работать в паре, умел слышать не только себя. Мне достаточно было предложить сцену, как он тут же развивал ее и направлял движения действующих лиц так, что они выглядели живыми и убедительными. Время от времени я подумывал о том, чтобы остановиться и перестать пить. Мне необходимо было пойти и лечь в постель. Нужно было придумать какой-то способ выбраться отсюда завтра. Но идти в пустой гостиничный номер было выше моих сил, и я знал только одно — что мне никак нельзя было оставаться в одиночестве. Переживания из-за моих проблем с Джозефом просто сожрали, поглотили бы меня, останься я один. Поэтому я не уходил и продолжал общаться с новым знакомым. Ну, и, понятное дело, опрокидывал стаканчики один за другим. В конце-то концов, я же в баре находился, а не где-то еще, так чего же можно было от меня ожидать?

Через некоторое время я заметил, что Монтгомери раскис, как-то побледнел и осунулся и все чаще клонился головой к стойке бара. И то и дело стрелял глазами в сторону часов, висевших на стене за стойкой. Часы спешили на десять минут, но это не сильно меняло положение дел — было уже почти восемь вечера, и проторчали мы с ним там уже почти шесть часов к ряду.

— Сынок, — сказал я, похлопав его по спине. — По-моему, нам пора прерваться. Завтра можем продолжить.

Он попытался замотать головой, но даже это у него не получилось.

— Н-нет!..

— Тебе утром на работу надо?

— На работу? — проговорил он с таким удивлением, словно само понятие работы с утра было для него откровением. Словно он до сих пор и слыхом не слыхивал о том, что такое работа с утра. Словно вообще вся жизнь оказалась предана забвению и осталась за пределами этого бара.

— Давай-ка поднимайся! — Я поставил его на ноги. Сам стоял на ногах твердо, потому что, как уже сказал, находился в неком своем любимом окрыленном состоянии, в котором у меня все получалось легко. Не только работа, а буквально все дела, даже если это было мытье посуды. И такое состояние я не считал вредным для себя, я не считал, что еще один стаканчик может меня убить. В конце концов, я был взрослым человеком, мужчиной, и сам прекрасно знал, что мне вредно, а что полезно.

В общем, как уже сказал, я поставил его на ноги и вывел его на улицу, причем он все время буквально висел на мне, и я чувствовал себя немножко виноватым в том, что довел его до такого состояния. Но только немножко — ведь мы же отлично провели время.

Швейцар подозвал такси и открыл для нас заднюю дверцу. Я затолкал Монтгомери на заднее сиденье и спросил:

— Ты где живешь?

— Где моя записная книжка?

— Я положил ее тебе в карман. Скажи водителю, куда тебя везти. — И я крикнул швейцару: — Такси можно отнести на расходы моего номера?

— Конечно, сэр. Я об этом позабочусь. — Он подошел к окошку водителя, и тот опустил его.

Монтгомери промычал какой-то адрес, вроде бы Тюдор-стрит, и я успокоился, почувствовав, что он доедет нормально, но водителю на всякий случай сказал:

— Если он так и не сможет толком назвать вам адрес, то привезите его обратно.

Таксист кивнул и снова повернулся к швейцару, а я захлопнул дверцу машины и вернулся в отель.

Но от перспективы оказаться в пустом номере мне снова сделалось не по себе. Я даже почувствовал легкий приступ паники (легкий — благодаря алкоголю) из-за этих отправленных телеграмм и из-за бросившей меня Ви. Я твердил себе, что паниковать глупо. Я известный писатель, обожаемый и почитаемый многими. И если даже этот молодой репортер признал во мне знаменитость, то почему бы моему Джозефу не сделать того же? И ответ сразу напрашивался — он сможет! Ему просто требовалось время, чтобы успокоиться. Вот и все. И у него было это время. Весь сегодняшний день — с утра и до вечера. И сейчас было еще не поздно, только восемь, просто детское время.

С такими мыслями я развернулся и снова вышел на улицу.

— Такси, — сказал я швейцару, и тот свистнул, чтобы подогнать машину к подъезду.

Он открыл для меня дверцу и закрыл ее, когда я сел. Таксист, ждал от меня указаний. Я назвал ему адрес Куинн — теперь уже адрес Джозефа, — и мы поехали.

Глава 5

Старинный особняк Хэдли располагался в северной части города, сразу за университетом, в Андервуде. Здешняя земля еще лет шестьдесят-семьдесят назад принадлежала одной семье, которая потом распродала ее по кускам, и семейство Хэдли рискнуло купить себе участок на покатом склоне холма и отстроило на нем четырехэтажный кирпичный домище. Натяжные тенты над окнами первого этажа делали дом похожим на отель. Прямо с земли к главному входу поднималась крутая лестница, а гараж и вход для прислуги находились на задней стороне дома.

Когда мы подъехали, в половине окон дома горел свет. Вый дя из машины, я помедлил перед открытой дверцей, намереваясь попросить водителя подождать, но потом передумал, захлопнул дверцу, и такси укатило. Я стал подниматься по крутой лестнице, и это оказалось гораздо труднее, чем мне казалось. Все-таки я слишком много выпил.

Держась за перила и беспрестанно останавливаясь перевести дух, я уже почти добрался до верха, когда дверь открылась и из дома вышла Мэри О’Брайен, а следом за ней Конни — опустив голову, обе старательно смотрели себе под ноги, собираясь спускаться. Мне захотелось поспешить к ним навстречу, но я уже так устал и запыхался, что решил подождать их на своей ступеньке. Мэри увидела меня первой, сначала опешила, потом произнесла:

— Ой!

Конни тоже подняла голову, но ее темнокожее лицо сливалось с сумерками наступившего вечера, и я не смог разглядеть его выражения.

Мэри стала спускаться мне навстречу.

— Мистер Розенкранц, вы меня так напугали! Что вы здесь делаете в такой поздний час?

Я мог задать ей тот же вопрос, но она была его невестой, и ее сопровождала Конни, по-видимому, в качестве компаньонки, к тому же для нас всех этот день был не простой и волнительный. Ведь сегодня Джо стал миллионером, и ему наверняка было нелегко свыкнуться с этой новой ролью, поэтому, должно быть, было важно, чтобы кто-то находился сейчас с ним рядом.

— Да я думал повидаться с Джо, только вот как-то не заметил, что уже поздновато.

Личико Мэри болезненно наморщилось — должно быть, я дыхнул на нее алкоголем, хотя, говорю вам, я абсолютно нормально держался, только вот она вряд ли знала об этой моей способности.

— Я рада вашему приходу, — сказала она. — Я даже очень надеялась, что у нас будет возможность поговорить.

— Ну вот, я пришел, — сказал я и поздоровался с Конни, попросив ее называть меня просто Шемом.

— Джо сегодня был так расстроен, — сказала Мэри. — Он не хотел… ну… вы наверное понимаете, что я пытаюсь сказать?

— Понимаю… конечно. И так мило с вашей стороны, что вы говорите эти слова, даже если это не совсем правда.

— Ой, ну что вы, это правда! Ну вот спросите хотя бы у Конни. Мы с ней и задержались здесь именно по этой причине. На Джо свалились такие переживания, и я… вернее, мы нужны были ему, чтобы просто побыть рядом, поддержать. Мне даже сейчас не хочется оставлять его наедине с его горем, ведь у него из близких была только мисс Куинн… — И, поняв, что сказала немного не то, она поспешила поправиться: — Нет… конечно, и вы тоже.

— А еще вы, и тетя Элис, и вот Конни… Правда же, Конни? И еще множество людей, но, конечно, я понимаю, о чем вы говорите. Куинн была его матерью, и он сильно переживает. Поэтому я и пришел — чтобы позаботиться о вас, ребятки. Теперь наступила моя очередь о вас заботиться. — И я изобразил на лице бодренькую улыбочку, но, по-моему, спьяну у меня это плохо получилось.

— Ой, ну я не думаю, что сейчас подходящее для этого время. То есть я хочу сказать…

Я не выдержал:

— Мэри! Можно я буду называть вас просто Мэри? Мэри, да бросьте вы все эти ваши «ой, ну я не думаю… то есть я хочу сказать», бросьте и расслабьтесь. Если Джо, по какой-либо причине, не готов принять меня сегодня, то ничего страшного. То есть я, конечно, разочарован, но пойму. Хорошо?

Она с облегчением выдохнула, и на лице ее больше не было того натужного выражения неловкости.

— Джо сказал, что вам всегда недоставало благоразумия, но в сущности… — Тут она повернулась к Конни. — Конни, не могла бы ты спуститься и подождать меня внизу?

— Да, мэм, — ответила Конни и, робко подняв на меня глаза, сказала: — Мисс Элис была очень расстроена, что вы так и не пришли на чаепитие.

— Ну что ж, выходит, список моих провинностей перед тетей Элис пополнился.

Конни болезненно поморщилась, я даже пожалел, что так резко ей ответил. Ведь она всего лишь выполняла свою работу. Просто иногда об этом трудно было помнить, потому что, даже будучи негритянкой, она больше воспринималась как член семьи. И я могу себе представить, как, наверное, трудно ей было уживаться сразу в двух этих образах.

— Послушай, Конни, извини, но ты же знаешь… — начал было я, но тут свет в окне над крыльцом вдруг погас, и вокруг стало еще темнее. Я задрал голову и посмотрел на окна, подумав, не стоит ли где-нибудь у окна Джозеф и не наблюдает ли за нами. Не могу сказать со всей уверенностью, но мне показалось, что он там был.

Мы подождали, когда наши глаза привыкнут к темноте, потом Конни сказала:

— Я обязательно передам ей привет от вас, мистер Розенкранц. — И она стала спускаться по лестнице, с еще большим трудом, чем я только что поднимался, осторожно нащупывая ногами ступеньки впереди.

Мы с Мэри смотрели ей вслед, и, когда она уже достаточно удалилась, Мэри повернулась ко мне.

— Мистер Розенкранц… — Тут мне отчаянно захотелось предложить ей: «Зовите меня папой», но она и так испытывала затруднения в общении со мной, и я не хотел их усугублять. — Я знаю, что у вас с Джозефом в прошлом были определенные нелады.

— «Определенные нелады» — это еще мягко сказано. Во время нашей последней встречи он ударил меня, и это на своем-то выпускном вечере!

— Ой… Да-а?.. — По ее реакции я понял, что Джо не рассказывал ей об этом случае.

— Послушайте, Мэри, я понимаю, что вы пытаетесь мне сказать. Я глупо поступил, что пришел сейчас сюда. Знаете, я вообще-то не пил уже много месяцев. До сегодняшнего дня.

На это она отреагировала удивленной гримаской.

— То, что случилось с Куинн, для всех нас, и для меня… — Я готов был расплакаться в тот момент от чувств, которые мог бы испытывать.

Она уже хотела протянуть ко мне руку, чтобы утешить, но передумала.

— Может быть, нам встретиться завтра? — предложила она. — Я сегодня хотела позвонить вам в отель, но день пролетел как-то незаметно. Я вообще никогда не задерживаюсь здесь до такого позднего часа, и, если бы не Конни, мои родители, наверное, уже подняли бы на ноги полицию. А может быть, уже и подняли. Ну… вы… все мы сделали все, что могли. Могу я позвонить вам завтра?

— Конечно!

— Я просто считаю, что нам лучше поговорить завтра, потому что разговор будет непростой.

— Конечно, конечно, я понимаю. Вы такая очаровательная девушка! Звоните мне в любое время.

Она потупилась, и я понял, что все испортил, назвав ее «очаровательной девушкой». Ведь она, судя по всему, слышала от Джо еще не все истории о моих амурных похождениях на стороне (о них и Куинн-то не всегда знала), а сейчас это прозвучало так, будто я попытался клеиться к ней.

— Ну, скажем, после завтрака в первой половине дня. В отеле. Мы могли бы выпить кофе, — предложил я.

Я к тому времени уже совсем взмок от пота. Духотища и алкоголь проняли меня окончательно, и я был близок к обморочному состоянию. Жаль, если Джо действительно наблюдал сейчас за нами в окно.

— Да, мне это вполне подходит, — сказала Мэри, бросила на меня робкий взгляд, а потом с облегчением вздохнула и даже улыбнулась. Она вообще казалась мне очень обаятельной, и я считал, что Джозефу несказанно повезло.

— Пожалуйста, после вас… — сказал я, учтиво пропуская ее вперед.

Она начала спускаться, а я оглянулся, на ближайшие фасадные окна, но по-прежнему было трудно определить, стоит ли возле одного из них Джо. В остальных окнах дома свет по-прежнему горел.

Добравшись до нижних ступенек, я уже так запыхался и пропотел, что поспешил распрощаться с дамами и сразу свернул в южном направлении, пока они не успели предложить подвезти меня или не принялись расспрашивать о моем самочувствии.

Я дошел до конца квартала, потом свернул в сторонку, и там меня вырвало прямо у ствола какого-то дерева. Меня выворачивало так, что ныли бока. Из зажмуренных глаз сочились слезы. Держась руками за дерево, я прижался лбом к его коре, но она очень скоро стала больно врезаться мне в кожу. Потом меня еще раз вырвало — в носу остался противный едкий привкус блевотины и алкоголя — и, несмотря на льющийся градом пот, стало жутко знобить. Я блевал и блевал, удивляясь нескончаемости содержимого моего желудка и задыхаясь от мерзкой вони. Потом опять прислонился лбом к дереву, только на этот раз подставил руку. Рукав очень быстро промок от пота. Голова у меня кружилась, тело сотрясалось в ознобе. Но рвотные позывы все-таки прекратились, остался только мерзкий привкус во рту.

Я вытер рот платком и оглядел плоды своих «трудов». Ничего так себе плоды. Вот что бы, интересно, сказал сейчас Монтгомери, увидев меня в таком состоянии? Мало того, что я задолжал страшное количество денег огромному числу людей по всей стране и вдобавок пребывал в полной зависимости от взбалмошной шлюхи, так меня еще теперь угораздило облеваться всего в квартале от дома Джо, и это когда я собрался наконец уладить с ним отношения. Да, все-таки прав был я, когда назвал себя жалким неудачником — все это я, конечно, заслужил, но только не вздумайте поймать меня потом на слове!

Вновь ощутив твердость в ногах, я перешел на другую сторону близлежащего темного переулка. Даже в тусклом свете уличного фонаря я сумел заметить, что мыски моих ботинок облеваны. Пришлось остановиться, достать грязный платок и вытереть оба ботинка. Платок я выбросил в придорожную канаву и направился в сторону малонаселенных кварталов близ университета, где рассчитывал поймать такси.

Сначала впереди показались огни, потом газоны по обочинам Юниверсити-авеню кончились, и впереди показался пятиэтажный жилой дом. Вдалеке по улице Святого Петра и до самого центра сияли электрическими огнями небоскребы. По пустынным улицам, мимо вхолостую мигающих светофоров я прошел через университетский городок в Джордж-Виллидж. В свое время мы с Куинн много времени проводили здесь в молодежных тусовках, в обществе ее университетских знакомых. Как я теперь видел, за эти годы здесь мало что изменилось. Утопающие в разросшейся зелени приземистые домишки выглядели заброшенными и убогими.

Я дошел до местного паба, но такси так и не встретил. В пустом животе у меня теперь засвербило от голода — после того как я вывернулся наизнанку возле того дерева. Поэтому я нырнул в прокуренный смрад бара, с удовлетворением про себя отметив, что его атмосфера мне вполне подходит. Студенты сейчас разъехались на каникулы, поэтому публика в баре состояла в основном из местных пропойц-забияк, ну и нескольких старшекурсников, старавшихся держать головы пониже и не слишком привлекать к себе внимание. Я заказал «Джин Рики». Бармен, вздохнув, потянулся к полке с крепкими напитками. В таких заведениях посетители обычно заказывают пиво, и бармены, привыкшие только откручивать крантик, быстро становятся ленивыми. Но он, конечно же, приготовил мне мою порцию.

После первого глотка я почувствовал некоторое умиротворение. Все злоключения этого дня, и разговор с Мэри, и эта рвота в темном переулке — все отодвинулось для меня сейчас на второй план, и моя голова была занята только пьесой, которую мы с Монтгомери сочиняли сегодня днем. В глубине души у меня, как и в былые времена, зашевелилось инстинктивное желание продолжить завтра, и это желание сжимало мое сердце, словно тиски. Но я не хотел. Я не мог. Я не чувствовал в себе таких сил, а ощущал только запах блевотины, застрявший в глотке, от которого меня едва не начинало выворачивать снова. Я решил посоветовать Монтгомери забыть об этом сотрудничестве, сказать ему, что я слишком занят.

Потом вдруг — словно какой-то щелчок. Меня осенила до невозможности простая идея: фурии мщения в нашей совместной пьесе могут умереть! То есть не они кого-то убьют, а их убьют. Тиски, сжимавшие мое сердце, сразу же ослабили хватку, и я на радостях выпил еще одну порцию. Да, иногда так бывает — ты можешь просидеть всю ночь, а под утро неожиданно придет идея и словно окрылит тебя. Теперь у меня, по крайней мере, было с чего начать завтрашнее утро. Да, эта идея мне понравилась, и я уже не так беспокоился о завтрашним дне, а после еще двух порций «Джин Рики» начал подумывать о новом визите к Джо. В отель, в свой пустой номер, мне идти совсем не хотелось. Даже если Джо не пустит меня на порог или набьет мне морду, это будет все равно лучше, чем идти сейчас в отель.

Мне хотелось выпить еще, но, похлопав себя по карманам, я обнаружил, что они пусты, поэтому вышел из бара через черный ход и оказался в темном переулке. Один квартал я почти пробежал бегом, настолько быстро, насколько позволяло мое ноющее тело, а когда выскочил на освещенную улицу, прошел быстрым шагом еще один квартал до Кэролайн-стрит, чтобы снова выйти к университету.

Глава 6

За час моего отсутствия тут ничего не изменилось. После пробежки длиною в целый квартал я окончательно взмок, и мне больше всего на свете хотелось прохлады. Снова поднявшись по крутой лестнице, я нажал на кнопку дверного звонка и, пока ждал, снял пиджак и рукавом рубашки отер пот с лица и шеи. И меня снова начали одолевать сомнения относительно здравости идеи прийти сюда в такой поздний, почти полуночный час. С чего я вообще взял, что он откроет мне дверь? Я еще раз нажал на кнопку, решив, что это будет в последний раз, но дверь вдруг сразу открылась. Джо спросил меня из темноты:

— Что тебе нужно? — Он был еще одет, но уже без галстука, и ворот рубашки был расстегнут.

— Джо, я… — Тут я растерялся, потому что, оказывается, даже не подумал о том, что скажу, если он мне откроет. — Можно я войду?

— Что тебе нужно?

— Можно я сначала войду?

— Что тебе нужно? — повторил он с презрением, но дверь передо мной не закрыл.

— Поговорить, — выпалил я. — Мне нужно поговорить с тобой, Джо. Ну давай, впусти меня! Нам надо наладить отношения, ведь ты же понимаешь, что мы одни остались друг у друга… Ну послушай, можно я сначала войду?

Он шагнул назад, и я, честно говоря, подумал, что он сейчас захлопнет дверь передо мной. Но он сказал:

— Делай что хочешь. — И, оставив дверь открытой, ушел в глубь дома.

Я вошел и закрыл за собой дверь. В этом доме я не был, даже затрудняюсь припомнить, сколько лет. В прихожей убрали персидский ковер, и теперь там была под ногами только черно-белая в шашечку плитка. Исчезли также и дедушкины часы, а на их месте появилась некая медная махина с маятником и без цифр. Джо ушел в дальнюю комнату справа — это была столовая — и стоял там возле стеклянного столика-тележки, наливая в стакан бренди. На обеденном столе стоял другой стакан с остатками какой-то янтарной жидкости и тающими кусочками льда, поэтому я сначала подумал, что он наливает бренди мне, но он поднес стакан ко рту. Тут только я сообразил, что он тоже пьян, причем даже пьянее меня.

— Джо, скажи, как я могу загладить свою вину перед тобой? — обратился я к нему через стол.

— Никак.

— Ну скажи хотя бы, в чем я должен исправиться? Ведь я мог бы что-то объяснить, но как я это сделаю, если не знаю, что объяснять?

— Ты не должен передо мной оправдываться. Я и так все знаю. Я же был здесь, если ты помнишь, и был свидетелем тому, как страдала мама. А ты крутил с этой своей, как там ее… Кстати, я что-то забыл — вы с Хлоей еще женаты? Хотя тебе что женат, что нет — никакой разницы.

— Вот женишься сам, тогда узнаешь, что это такое, — сказал я, теперь уже и сам разозлившись. Наверное оттого, что продолжал изнывать от духоты, от которой почему-то не спасал кондиционер. — А сейчас ты просто не знаешь, что это такое.

— Зато я точно знаю, что никогда не поступлю с Мэри так, как ты поступал с мамой.

— Ты что же, думаешь, я это нарочно делал? Конечно нет, конечно не нарочно.

— Но ты делал это!

— Послушай, ну к чему все это? Тебе двадцать один год…

— Двадцать два.

Я пожалел о том, что такое ляпнул, но продолжал:

— Верно, двадцать два. То есть еще, в сущности, мальчишка. Но ты повзрослеешь и многое поймешь…

— Я уже повзрослел. — Стакан дрожал у него в руках. — Я уже не мальчишка.

— Нет, конечно, ты уже не мальчишка, я просто хотел сказать, что некоторые вещи воспринимаешь по-другому, когда… — Я шумно перевел дыхание. — Видишь ли, я ведь не один себя так вел. Твоя мама тоже.

У него, помимо его воли, задрожали губы.

— Вот не надо говорить этого о мертвой!

Я растерялся, не зная, что еще сказать, и тут меня словно прорвало:

— А вот послушай меня! Просто помолчи и послушай! Все, что ты имеешь в виду, все, чем ты недоволен, все это случилось еще до твоего рождения, поэтому ты вообще ничего не можешь об этом знать! Потому что тебя тогда не было!

Он тоже повысил голос:

— А тебя последние двадцать два года не было здесь, поэтому ты не можешь знать, что здесь было! Ты не можешь знать, как переживала мама… как она страдала… — Дрожащей рукой он снова поднес стакан ко рту.

Я присел на один из стульев.

— Джо, ну зачем это все сейчас? Это старая история, давай забудем о ней! Я-то пришел, чтобы наладить наши отношения.

Звякнув льдышкой в стакане, он допил остатки.

— А знаешь, я сегодня познакомился с одним парнем примерно твоего возраста, и ты представляешь, он считает меня эдакой огромной величиной о двух ногах. И я подумал: а почему бы моему сыну не относиться ко мне так же? Почему мой родной сынок не испытывает ко мне таких же чувств? И я подумал: а с чего это я взял, что не испытывает? Может быть, как раз испытывает. У него же нет причин не испытывать таких же чувств ко мне.

Джо поднес к дрожащим губам пустой стакан, рука его тоже тряслась.

— Ты пойми, сынок, я не такой уж плохой.

— То, как ты поступил с мамой…

— Да перестань ты! — снова взорвался я. — Ты не знаешь об этом ровным счетом ничего! Ты же не знаешь, как она гуляла направо и налево, вечно где-то шлялась, оставляя меня в номере отеля одного, или, еще хуже того, притаскивала в наш номер кого-нибудь, даже несмотря на то, что там находился я! Так что не надо делать из нее святую мученицу! Она держала меня на крючке ради алиментов, притом что я не мог выплачивать их и притом что они были ей совсем не нужны. Просто держала меня на крючке и все — чтобы знал, что она в любой момент может засадить меня за решетку.

— Ну а сейчас-то ты, конечно, пришел из-за денег.

— Черт возьми, Джо, ты же сказал, что повзрослел, а ведешь себя как ребенок!

— Да-а? Ты еще скажи, что тебе не нужны деньги! Давай, скажи, что ты сегодня напился в зюзю не из-за того, что тебе ничего не досталось по завещанию!

— Да забудь ты о деньгах! Что ты все о деньгах и о деньгах?! Не о них сейчас речь. Ну вот как я могу тебе это доказать? Вот твою мать да, ее деньги всегда интересовали больше, чем меня.

— Мама страдала. Она… она просто зачахла, растаяла на глазах… У нее даже волос почти не осталось. — По щекам его катились слезы. Еще чуть-чуть, и он готов был разрыдаться в голос. Но сумел совладать с собой и, сглотнув тугой ком в горле, продолжал: — И мне приходилось одному справляться с этим. Мне приходилось самому мыть ее, сидеть у ее больничной койки. Все самому. Одному. И рядом никого не было. И я сделал все, что мог… — И тут он сорвался на рыдания.

— Джо!..

Но он, качая головой, резко повернулся и ушел на кухню. И по-прежнему не изменил своего мнения — я обманывал его насчет Куинн, я хотел ее денег, и я не знал, как она умирала. Я мог сейчас говорить все что угодно, но он был настроен против меня и заранее считал неправым во всем. Понимая это, я все равно последовал за ним на кухню.

Он стоял перед раковиной спиной ко мне, но я мог сказать со всей уверенностью, что он плачет.

— Джо!.. — позвал я.

Он не ответил.

— Я любил твою маму. Я…

Он резко повернулся и запустил в меня стаканом. Тот пролетел мимо и ударился о стену, расколовшись пополам и забрызгав ее водой от растаявшего льда.

Мы оба остолбенели от этого его неожиданного порыва. Джо давился от рыданий, а я впервые в жизни попробовал сосчитать про себя до десяти — в свое время одна девчонка уверяла меня, что это помогает. До десяти я не досчитал, но, когда заговорил, почувствовал себя гораздо спокойнее и уже хотя бы не срывался на крик.

— Я любил Куинн очень сильно. Сильнее, чем кого бы то ни было, ну… за исключением, может быть, Клотильды. Я даже не могу поверить, что ее больше нет. Ее так давно не было в моей жизни…

— Как и тебя в ее жизни, — сказал Джо, уже не предпринимая попыток сдержать рыдания. Сжав кулаки, он уже плакал в открытую, и от этого зрелища у меня на глаза навернулись слезы, и это означало, что я, наверное, любил его. Даже не наверное, а точно любил. Дрожащим от рыданий голосом Джо продолжал: — Ребенком я боготворил тебя. Вот ты встретил в баре какого-то парня и почувствовал свою значимость оттого, что он боготворит тебя как писателя. А я боготворил тебя как отца!

Я не перебивал его, давая возможность выговориться.

— С мамой жить было трудно. С бабушкой и дедушкой тоже. Но я знал, что у меня есть ты, такой знаменитый… — Рыдания снова вырвались наружу. — И каждый раз, когда я летал к тебе в Калифорнию и когда ты даже не находил для меня времени, а все время только пьянствовал, горлопанил и ругался с Хлоей и со всеми подряд, можешь себе представить, каково мне было тогда?

Я только качал головой.

— И с каждым разом это выглядело все ужаснее. Это не сразу произошло, но со временем я понял, что ничего для тебя не значу и что на самом деле никакой ты не великий, а просто ужасный и все.

— Прости, мне очень жаль.

— Да что мне твое «прости»! Ему грош цена.

Я сделал несколько шагов к нему навстречу.

— Прости, сынок. Я действительно раньше был ужасный, когда пил.

Он презрительно усмехнулся.

— Раньше?

— Ну у кого хочешь спроси, тебе все скажут, что я не пил уже много месяцев. А сейчас напился, потому что, говорю же тебе, я любил Куинн. Понимаешь?

— Нет, не понимаю и понимать не хочу, потому что мне наплевать!

— Ну ты же плачешь…

— Ты предал меня!

— Чем предал? Тем, что оказался не таким, каким ты себе меня вообразил? — произнес я, снова повышая голос.

— Да всем! — Он собрался выйти, но пройти к двери он мог только мимо меня, и я загородил ему дорогу. — Хватит! Дай мне выйти!

— Джо, я же твой отец! — сказал я и хотел положить руку ему на плечо.

— Нет!

Он попытался ударить меня, но я выставил перед собой руку. Тогда он оттолкнул меня, повернулся к холодильнику, схватил с кухонной стойки нож для колки льда и, размахивая им, как я надеялся, только для устрашения, пошел на меня.

Я попятился.

— Ты что делаешь?

— Уйди с дороги! — выкрикнул он, задыхаясь от возбуждения. Глаза его были красными от слез, лицо перекошено от злобы.

— Ты же не собираешься… — И я пошел ему навстречу.

Только не спрашивайте меня, что я собирался сделать, я и сам не знаю. Наверное хотел обнять его, хотя это и звучит как слюнявая слезливая глупость. Ведь, проживя столько лет в Голливуде, поневоле становишся сентиментальным и слезливым. В общем, я пошел к нему навстречу, и он… замахнулся на меня.

Нож для колки льда, вскользь пройдя по руке, разорвал мне рукав и обжег острой болью. Наверное, я вскинул руки или попытался нанести защитный удар, но, скорее всего, собирался выбить у него из рук этот нож, но Джо почему-то не устоял на ногах и, упав, ударился затылком о край кухонной стойки, а потом сполз на пол и замер.

Потирая правой рукой порез на левом предплечье, я увидел у себя на пальцах кровь, и только потом, впоследствии, узнал, что эта кровь накапала и на пол.

Джо лежал на полу бездыханный.

— Джо!.. — позвал я.

Он не отвечал.

— Джо, с тобой все в порядке?..

Я легонько потормошил его ногой, но он все равно не двигался. Руки у меня и почему-то подбородок онемели от подкатившего страха. Я наклонился к Джо. Рана на затылке не выглядела особо ужасной, хотя волосы уже и промокли от крови, но голова его склонилась под каким-то странным, неестественным углом.

— Джо!.. — снова позвал я.

Я не стал прикасаться к нему, потому что уже и так все понял. То ли это произошло от удара затылком, то ли от того, что он свернул себе шею. Нож для колки льда валялся на полу в нескольких дюймах от его руки, кончик был в крови. Меня пробила дрожь, и, если бы не вырвало незадолго до этого, то вырвало бы теперь, потому что мое горло уже сжималось в судорожных позывах, а во рту пересохло.

Сердце у меня бешено колотилось. Я захотел крикнуть, но не смог.

Я не знаю, сколько я просидел возле мертвого сына на корточках, но ноги у меня уже затекли и онемели, когда телефонный звонок вывел меня из ступора.

Я встал и, уж не знаю почему — наверное, просто по инерции — подошел к телефону и снял трубку.

Глава 7

— Джо! Ты еще не спишь? — прошептал в трубке голос.

— Кто это? — сказал я.

Голос в трубке стал напряженным и более громким и спросил:

— А это кто?

Это была Мэри. Но разве мог я сейчас с ней говорить? И все-таки пришлось.

— Джо только что ушел в ванную, а потом я уложу его в постель, обещаю вам, — сказал я, и получилось это у меня очень даже натурально.

— Мистер Розенкранц?!

— Да, я все-таки решил дать ему еще одну возможность, и рад, что это сделал, потому что мы замечательно провели время. Я сейчас уже собираюсь уходить. Мне передать ему, чтобы он вам перезвонил, когда выйдет из ванной?

— Нет, нет, не надо, уже поздно, — сказала она. И хорошо, что она так сказала, а иначе что бы я делал, если бы она сказала «да, передайте»? — Я рада, что вы там, что вы сейчас с ним, а то очень за него беспокоилась. Ему нельзя оставаться одному.

— Ну, ему сейчас уже гораздо лучше.

— Это хорошо. Это очень хорошо! Я рада, что у вас все получилось. — Судя по облегчению в голосе, она и впрямь была рада. — Но договоренность насчет нашей встречи завтра утром до сих пор в силе?

— Конечно! — сказал я и даже улыбнулся, несмотря на то, что во рту чудовищно пересохло. Эти улыбки по телефону ведь тоже как-то передаются, чувствуются на расстоянии.

— Тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказал я и повесил трубку.

Потом я снова остался наедине со своим сыном. Вернее, с его мертвым телом. С сыном, которого я только что убил. Но я же не хотел убивать его. Никто не мог бы сказать, что я сделал это намеренно. Он сам напал на меня. У меня вон из руки даже кровь текла. Но, как бы там ни было, а мой сын был теперь мертв. И мне надо было уходить. Мне самому надо было теперь как-то спасаться. Если бы я писал киносценарий, то как бы сейчас действовал у меня убийца? Я не знал, не мог придумать. У меня никогда не было пристрастия к детективным историям. Поэтому никто в Голливуде и не заказывал мне сценариев.

Все это время я старался смотреть куда угодно, только не на его тело, а когда все-таки посмотрел, едва не задохнулся от разросшегося в горле удушливого кома. Вот Ви сейчас не растерялась бы — она быстро придумала бы, что делать.

Мне нужно было срочно выпить. Мне нужно было срочно убираться оттуда. То есть, что делать, я понял. Как только эта мысль посетила меня, я сразу же перешел к действиям. Я побежал в столовую, забрал свой пиджак и, выскочив из дома, понесся вниз, перемахивая сразу через две ступеньки.

Не обращая внимания на жару и духотищу, я пробежал так целую милю или полторы до Джордж-Виллидж. Рука у меня болела, порез до сих пор кровоточил. Я остановился, чтобы надеть пиджак. Это было так больно — особенно мучительно было просовывать порезанную руку в рукав. Потом у Святого Петра на Юниверсити с Кэролайн свернула какая-то машина. По огоньку я понял, что это такси, и, помахав, бросился навстречу, хотя оно и так уже притормаживало. С таксистом мне тоже повезло — он оказался из породы молчунов, и минут за десять мы доехали до отеля.

Кондиционер в моем номере работал на полную мощность, и я, весь распаренный, словно попал в холодильник. Сразу покрылся мурашками, от которых рана на руке разболелась еще больше. Я аккуратно стянул с себя пиджак. Кровотечение прекратилось. Окровавленный рукав присох к коже, и мне пришлось его отдирать. Потом я осмотрел рану — ничего серьезного, просто неглубокий порез. Ну, хоть в этом мне повезло.

Я осмотрел и свой пиджак. Слава богу, он не пропитался насквозь, и, вывернув наизнанку рукав, обнаружил только небольшое темное пятно на подкладке. Я вывернул рукав обратно на лицевую сторону, бросил пиджак на диван, промахнулся, но поднимать не стал, оставив его лежать на полу.

Потом я огляделся. В номере было прибрано, горничная даже пропылесосила ковер, и вообще помещение казалось стерильным из-за отсутствия каких бы то ни было следов человеческого присутствия — ни тебе окурков в пепельнице, ни книг на столике, ни хотя бы включенного света над ночным столиком.

Ну и конечно же в номере не было Ви.

Пот на мне высох, на коже осталась только противная соль, оставлявшая ощущение несвежести. Я почему-то стал кивать. Не знаю, почему я это делал, но кивал и кивал без остановки. Джо больше не было в живых. Это я убил его. Я убил человека, и теперь мне полагалось идти в тюрьму. Интересно, как у них тут, в Мэриленде, существует смертный приговор? Я не мог припомнить, но мне казалось, что существует. То есть мне теперь была прямая дорожка на электрический стул. Или в газовую камеру. А Джо больше нет. Это я убил его. Я убил человека? Все, теперь я сяду в тюрьму… И так по кругу — одни и те же мысли.

Потом я подумал о том, что мне нужно немного поспать. На утро у меня была назначена встреча с невестой Джо, ну и предполагалось, что я встречусь еще и с Монтгомери. Мне необходимо было отдохнуть, как-то восстановиться. Я знаю, что было безумием думать в тот момент о таких вещах, но я посмотрю, о чем вы станете думать, когда убьете человека. Я начал расстегивать рубашку, но успел расстегнуть только две пуговицы, как перед глазами у меня опять возник образ Джо, лежащего у себя на кухне бездыханной грудой, и я бросился бегом в ванную, потому что меня опять стало тошнить. Посидев какое-то время в обнимку с унитазом, я вытошнил совсем немного, а потом, когда от холодного кафельного пола уже начали мерзнуть через штанины колени, встал.

Холод пробудил меня к жизни. Я не хотел в тюрьму. Мне никак нельзя было в тюрьму, потому что кто бы тогда позаботился о Клотильде? Сам я все это время жил на пособие от молодежной христианской организации YMCA, но на Клотильду мне нужны были деньги. Ведь я не мог допустить, чтобы ее перевели в государственную психушку, где по коридорам бродят настоящие психи со слюной, свисающей изо рта, неизлечимые наркоманы и маньяки. Собственно, поэтому я и приехал сюда, в этот город, хватаясь за последнюю соломинку — раздобыть денег на содержание Клотильды в частной клинике. Но, находясь в тюрьме, я бы их раздобыть не смог, поэтому должен был сейчас срочно что-то придумать. Должен был срочно что-то предпринять. Но что? Я понятия не имел, и у меня не было ни одной мысли на этот счет.

А вот у Ви могли бы появиться какие-нибудь здравые идеи. А у ее друга Карлтона уж определенно. Все-таки он был не кем-то там, а гангстером.

Я нащупал в кармане брюк ключ от номера 12-2. Нет, эта парочка наверняка сможет мне как-то помочь. Так что в тюрьму пока собираться рано. Наверняка можно сделать как-то так, что никто ничего не узнает. Просто все подумают, что это был несчастный случай. А это и был несчастный случай. Мне просто нужен был сейчас кто-то, способный подсказать мне, как… как все это уладить.

Выскочив из ванной, я бросился в коридор, совершенно забыв, что на мне рваная окровавленная рубашка. Помчался я не к лифту, а к лестнице, потому что она была ближе, и галопом, задыхаясь и потея, преодолел черт знает сколько ступенек вверх.

На двенадцатом этаже было всего четыре номера — апартаменты-люкс. Ви говорила мне, что Карлтон взял апартаменты 12-2 в пожизненную ренту, и это при том, что у него еще имелся особняк здесь, в городе, и еще один особняк на Восточном побережье. Недели три в году в общей сложности он проводил в этом отеле.

На этаже было тихо и безлюдно, только никогда не гаснущие электрические светильники лупили ярким светом, словно предостерегая посторонних не соваться сюда. Но я же говорю вам, что тогда был совсем не в себе.

Я стоял перед дверью, собираясь с духом. Сердце у меня бешено колотилось, рука болела, а в горле пересохло. Я постучал, но стук получился какой-то тихий и жалкий, поэтому, разумеется, изнутри никто не отозвался. Нервы у меня уже были на пределе. Постучать снова у меня рука не поднималась, но и стоять здесь, в холле перед дорогущими апартаментами, в окровавленной рубашке и с мокрым от пота лбом, тоже было нельзя. Поэтому я вставил в замок все еще зажатый у меня в руке ключ, повернул его и отпер дверь.

Глава 8

В номере горел свет — это было первое, что я увидел. По левую руку от входной двери располагалась крохотная кухонька, а по правую — большой зеркальный шкаф-купе. Свет, который я увидел, был отражением в этом зеркале, а в самой прихожей, кстати, было темно.

Я прошел мимо кухни дальше — в огромную комнату с большим обеденным столом и мягкой мебелью, сосредоточенной вокруг стеклянного чайного столика. В огромные окна открывалась панорама города. В дальнем углу в кресле, возле которого стоял включенный торшер, сидел с открытой книгой на коленях громадных размеров человек — насколько он был громаден, я затруднялся сказать, потому что он сидел. На нем была пижама в сине-белую полосочку и поверх нее лиловый шелковый халат, а на ногах кожаные шлепанцы. Оторвавшись от книги, он посмотрел на меня с откровенным изумлением.

— Ты, черт возьми, кто такой?.. — проговорил он, словно острым топором отсекая каждое слово.

— Простите, я…

Он поднялся с кресла, и теперь, когда встал во весь рост, был похож на гигантскую гориллу.

— Ты кто такой, черт возьми?! — Он выпустил из рук книгу, и она шлепнулась на пол.

— Да я просто… мистер Карлтон…

— Мистер Карлтон?! Мистер Карлтон?! — Он стал надвигаться на меня, и я подумал, что сейчас закричу, а может быть, и впрямь закричал от ужаса. — Ко мне обычно обращаются «мистер Брауни»! — рявкнул он, продолжая сокращать расстояние между нами. — Но это когда обращаются, а ты ничего не говоришь. Если ты сейчас же не начнешь говорить, то потом уже не сможешь.

В коридоре слева появилась Ви в коротеньком халатике.

— Шем! — воскликнула она и потом растерянно прибавила: — Карлтон… мистер Розенкранц, что происходит?

Карлтон, он же мистер Брауни (откуда ж мне было знать, что Карлтон это не фамилия, а имя?) взревел, не поворачиваясь к ней:

— Ты знаешь этого человека, Виктория?

— Нет, — сказала она, таращась на меня в полнейшем шоке. — То есть да. Это мой кузен.

— И что твой «кузен» делает в моем номере в два часа ночи?

Она наконец прошла в комнату, довольно талантливо изобразив на лице искреннее смущение.

— Мы виделись с ним сегодня днем. Я потеряла ключ. Шем, тебе нужно было просто оставить его у дежурного портье с запиской.

Он схватил ее за локоть и притянул к себе.

— О, Карлтон!..

Он, по-видимому, сжал ей руку еще крепче, потому что она поморщилась.

— Карлтон, прошу тебя!..

— Значит, говоришь, кузен? И сколько же ему лет?

— Ой, ну я не знаю… — Она изо всех сил старалась сохранить самообладание. — Шем!..

Я протянул вперед руку и показал ему ключ. С этим парнем, заставляющим своих девушек носить оружие и готовым сейчас сломать Ви руку, лучше было не шутить.

— Простите, — промямлил я, готовый вот-вот разреветься. — Просто я убил его и не знал, что мне делать.

Он направился ко мне, потащив Ви за собой. Она смотрела на меня с ужасом, украдкой от него делая мне знаки молчать.

— Пардон, не понял, — сказал он.

— Ну… Он мертв, — сказал я, протягивая ему ключ.

— Карлтон, пожалуйста, прошу тебя!.. — ныла Ви, но он отшвырнул ее в сторону, и она удержалась на ногах только благодаря тому, что врезалась в стену.

— Вот что я скажу тебе, дружок, — произнес он с улыбкой, от которой мне стало еще страшнее. — Я не хочу портить этот халат, и к тому же утром сделал маникюр, поэтому сейчас пойду в свою комнату и возьму там бейсбольную биту, и, если ты будешь еще здесь, когда я вернусь, покажу тебе, что делать, когда убьешь человека.

Ви шагнула к нему, взмолившись:

— Карлтон!..

Он ударил ее по лицу, так что голова ее резко дернулась вбок, и она, отлетев, упала сначала на стул, а потом свалилась на пол.

— Тебя это тоже касается, — пригрозил он ей и вышел в другую комнату.

Ви сидела на полу и смотрела на меня. На левой стороне ее лица расплывалось красное пятно.

— Придурок, — бросила она и стала подниматься с пола, держась за стул.

— Ви, ну я просто не знал, что мне делать! Я убил Джозефа и…

— Перестань! Заткнись!.. — Поднявшись с пола, она схватилась за меня. — Заткнись, ты что, совсем тупой?

— Слушай, на тебе же только…

Она увела меня в прихожую и потом вытолкала за дверь, прямиком на лестницу, приговаривая:

— Вот придурок! Убить тебя мало!

Мы стали спускаться по лестнице — Ви впереди, а я сзади. Ключ, так и оставшийся у меня в руках, я сунул в карман.

— Я же просто пошутила! — крикнула она мне на ходу, и голос ее эхом разнесся по лестнице. — Кто тебя просил идти и делать это?

Тут я вспомнил, что сегодня утром она предлагала мне убить сына. Так, может быть, я и пошел к нему потому, что эта мысль сидела у меня в голове? Может, я и убил его потому, что на самом деле хотел этого? Ведь теперь наследство должно было перейти ко мне — Джо не успел жениться, не успел написать завещание, а я был его ближайшим родственником. Только сейчас до меня дошло, в какую неприятную историю я вляпался. Ведь теперь никто не поверит, что это был несчастный случай, как бы я ни убеждал их в этом. У меня был слишком весомый мотив. Но я не хотел убивать его! И я не убивал его — это был несчастный случай.

Ви обогнала меня уже на целый лестничный марш и скрылась за дверью на нашем этаже, но ей все равно пришлось там ждать, потому что ключ был только у меня. Она стояла перед дверью нашего номера, скрестив на груди руки и обняв себя за плечи, но не от холода, а потому что теперь, видите ли, изображала оскорбленную невинность. Когда я отпер дверь, она оттолкнула меня и сразу помчалась в комнату к шкафу. Когда я вошел, она уже достала оттуда юбку с блузкой и бросила их на постель.

— Ты правда ненормальный. Ты знаешь об этом? Он же мог убить нас обоих! Меня он, может, даже и убьет теперь. А что? Кто я для него? Просто очередная шлюха. — Она торопливо переодевалась, на этот раз не задумываясь о том, чтобы скрывать наготу. — Он, конечно, не такой дурак, чтобы думать, что он у меня один, но приводить другого мужика в его квартиру — это уж совсем!.. Это уж прям как Самсон и Далила. — Она надела юбку, застегнула ее и перекрутила молнией назад. — Нам надо убираться отсюда.

— Ви… — сказал я, и в голосе моем, наверное, было что-то, заставившее ее остановиться и внимательно посмотреть на меня.

— Что у тебя с рукой? — спросила она.

— Джо ударил меня ножом для колки льда.

Она вдруг стала очень спокойной.

— Ты это серьезно? Так ты правда убил его?

Я только кивал, уже не в силах произнести ни слова.

— Вот мать твою!..

— Это был несчастный случай.

— Тебя кто-нибудь видел?

Я покачал головой:

— Когда?

— Когда, когда! Сейчас, идиот! Кто-нибудь тебя видел? Ты с кем-нибудь разговаривал? Что там вообще произошло? — Она принялась застегивать пуговицы на блузке, но пальцы ее не слушались, и у нее получалось не с первой попытки.

— Нет, никто не мог меня видеть. Это было у него дома. Это был несчастный случай.

— Ага, так тебе все и поверят.

— Я правду говорю! Это был несчастный случай!

— Хорошо. Только не надо на меня орать. Я-то верю, что это был несчастный случай, но другие не поверят! — Она почти застегнула кофточку. На лице у нее наливался синяк.

— Я убежал оттуда. Было темно. Я взял такси и приехал сюда, а дальше не помню. Не помню, как прошел через вестибюль и поднялся в номер.

Она кивком указала на мою рубашку.

— Вот в таком виде шел?

— На мне был пиджак.

Она помолчала, потом спросила:

— Мы можем вернуться в этот дом? Он заперт?

— Не знаю. Не думаю, что заперт. Скорее всего нет. У них никогда дверь не запиралась.

На ходу застегивая последнюю пуговичку, она подошла к телефону и сняла трубку.

— Алло! Вы можете подать машину мистера Брауни к подъезду? — Она помолчала. — Спасибо. Я сейчас спущусь.

— Что ты задумала? — спросил я.

Она сунула мне в руки мой пиджак и стала толкать меня к выходу.

— Ты сейчас спустишься по лестнице и выйдешь через задний вход. И смотри, чтоб тебя никто не видел! Подождешь меня за углом, я подъеду и заберу тебя.

— Что ты собираешься делать?

— Успокойся. Все же получилось, как ты хотел, не так ли?

— Ви, ты вообще нормальная, с тобой все в порядке?

Вид у нее был очень воинственный, мне даже показалось, что она сейчас вцепится в меня. Но она, больше ничего не сказав, направилась к лифту с гордым и уверенным видом.

А я вдруг словно сдулся от чудовищного изнеможения и, обмякнув всем телом, прислонился к стене. У меня не было сил оторваться от этой стены и куда-то там идти. Глаза сами собой закрывались, и я с трудом держал голову. Не давали покоя мысли о Куинн… о Клотильде… Потом мне снова представился Джо с неестественно вывернутой шеей, и к горлу снова подступила тошнота. Но это вернуло меня к жизни, я спустился по лестнице и вышел из здания в душную липкую ночь.

Глава 9

Ви злилась. Вскинув подбородок, она смотрела только на дорогу впереди. Мы оба молчали, лишь время от времени я подсказывал ей направление. Город спал, дороги были пустынны.

— Далеко еще? — спросила Ви, когда мы проезжали мимо вокзала, на площади перед которым ждали прибывающего поезда несколько машин такси.

— Примерно столько же, — ответил я.

— Тогда скажешь заранее. Нам нельзя парковаться близко.

Ви держалась деловито, и у меня было ощущение, что она злилась не столько из-за того, что я убил Джо, сколько из-за досадных хлопот, доставленных этим убийством. И конечно же, она по-настоящему злилась на меня за то, что я поссорил ее с Карлтоном. С Брауни, или как там его?

Возле университета я предупредил ее, что мы подъезжаем, и она через Тридцать четвертую улицу выехала на Кэролайн и развернулась в обратную сторону. Мы припарковались в полуквартале от дома, вышли из машины, и Ви сказала:

— Возьми меня под руку. Мы должны выглядеть как припозднившаяся парочка.

Я повел ее к дому, и теперь пот снова начал лить с меня ручьями. Поначалу для меня было огромным облегчением, что Ви взялась мне помочь — ведь я же именно этого хотел, — но сейчас при одной только мысли о необходимости снова войти в этот дом и увидеть мертвое тело сына мне становилось дурно, и я не был уверен, что вообще справлюсь с этой задачей. Мне знакомо это ощущение. Так бывает, когда ты, например, ходишь в какое-то место чуть ли не каждый день, так часто ходишь, что уже видеть не можешь это место и знаешь его как облупленное, а потом настает время, например, по какой-то причине ты долго не был там… ну, в общем, иногда до боли знакомое место внезапно становится как будто бы совершенно чужим. Вот и сейчас, когда мы шли по темной улице, где не было ни машин, ни людей, и свет во всех окнах был погашен, я испытывал примерно такое же чувство. Меня не оставляло ощущение, будто я никогда раньше не бывал в Андервуде. Да что там в Андервуде, в Калверт-Сити никогда не бывал.

Но я бывал. Бывал почти ежедневно в течение года или больше, и это помимо того времени, когда ухаживал за Куинн и потом, когда мы уже поженились. Но сейчас меня беспокоило не время, а то, что случилось. То, что Джо был мертв. И то, почему он был мертв.

Я, должно быть, споткнулся, потому что Ви вцепилась мне в руку, чтобы поддержать — я почувствовал, как ее острые ноготки впились в меня через пиджак.

— Ну уж нет, тебе придется довести это до конца, — сказала она.

А я и так шел доводить это до конца, потому что у меня не было выхода. Место это казалось мне абсолютно чужим, но я шел уверенно, я точно знал, куда надо идти.

— Нельзя ли нам зайти с заднего двора? Так будет лучше.

Я не ответил и молча повел ее в обход. Дверь там тоже оказалась не заперта.

Внутри царила полная темнота, но нам всего-то нужно было подняться из прихожей по лестнице… Я сразу почувствовал себя в этом доме каким-то потерянным, это ощущение охватило меня здесь даже сильнее, чем на улице. Пространство казалось мне бесконечно расширяющимся и одновременно сжимающимся, хотя не знаю, можете ли вы такое себе представить. Как будто дом был огромным миром, таким огромным, что я не надеялся пройти его и за сто тысяч жизней, но при этом таким тесным, что я чувствовал себя словно в капкане, и мне казалось, что я не могу двигаться, что стены давят и душат меня, сжимают мне горло, плечи, грудь, сердце. Это был не дом Куинн. Не тот дом, где я когда-то расхаживал нагишом, когда мы с Куинн останавливались здесь по пути в Нью-Йорк или из Нью-Йорка в отсутствие ее родителей, укативших в круиз. Не тот дом, где отец Куинн, обняв меня за плечи в своем кабинете, сказал, что совсем не верит мне, но, поскольку его дочь влюблена в меня по уши, не может не дать нам своего благословения. Нет, это был совсем другой дом — дом, где мы с Джо подрались, где я гонялся за ним, и он пытался толкнуть и ударить меня, или я пытался толкнуть его, где он порезал меня ножом для колки льда и где, увы, произошло самое страшное. Нет, это был не тот дом из благостных давних времен.

Ви подтолкнула меня сзади.

— Давай, пошли! У нас мало времени. Чем быстрее управимся, тем лучше. И старайся держаться подальше от окон.

Я пошел вперед, хотя совсем не помню, как я передвигался, и привел Ви в кухню. Там все оставалось по-прежнему — Джо лежал на полу бездыханной грудой с неестественно откинутой головой, и рядом с его рукой валялся нож для колки льда. При виде этой картины я оцепенел. Ви присела на корточки и шепотом позвала:

— Иди сюда!

Я подошел и с этого момента словно отключился, словно перенесся куда-то далеко-далеко, за миллион миль отсюда.

— Тут твоя кровь на полу, — сказала Ви, стоя на четвереньках. — Вытри! — Она приблизилась к мертвому телу. — Надо еще вытереть от крови нож и положить его на место. Давай же, шевелись! — Она оглянулась на меня. — Рукавом своим вытри! Да не пиджаком, а рукавом рубашки, который у тебя уже и так испачкан в крови!

Я снял пиджак и вытер на полу пятнышко, которого бы, признаться, даже не заметил, если б Ви не указала на него. Кровь уже засохла, так что мне пришлось поскрести ее ногтем, а потом вытереть палец о рукав рубашки. Ви протянула мне нож, его я тоже вытер рукавом и при этом думал о том, почему бы просто не вымыть его в раковине. Потом вспомнил, что говорила Ви насчет окон.

Тем временем Ви, оглядев все вокруг, попробовала перевернуть Джо, но тело уже начало коченеть и стало тяжелым, поэтому ей удалось только чуть-чуть сдвинуть его набок. Я стоял как вкопанный и наблюдал за ней.

— Так, ты закончил? Тогда положи нож на место и иди сюда, вытирай стойку и шкафчик! Нельзя оставлять здесь кровь.

Здесь?! А где еще мы собираемся ее вытирать? Я был в ужасе, но подполз на четвереньках к холодильнику, положил нож туда, откуда его взял Джо, и на четвереньках вернулся к Ви. Нет, вы бы только попробовали поползать на четвереньках по помещению, в котором убили человека, — смею вас уверить, оно показалось бы вам совершенно другим помещением!

— А можно мне включить воду? — спросил я.

— Да, только давай пошевеливайся!

Все так же на четвереньках я подполз к раковине, намочил в кране край рукава и стер кровавые пятна со стойки и шкафчика. А Ви тем временем все пыталась тащить мертвое тело. Ботинки Джо заскребли по полу, и это был самый жуткий звук, какой я слышал за всю свою жизнь. Да, я видел мертвые тела и пострашнее, но звук этих ботинок сейчас просто меня убил. Может, я, конечно, был тогда не в себе, это уж думайте, как хотите, но этот звук сразил меня наповал.

— Теперь погаси свет и помогай мне! — скомандовала Ви.

Я пополз к выключателю, но у стены обнаружил осколки разбитого стекла и начал двигаться к ним, решив, что мы должны избавиться и от них.

— Что ты делаешь? — шепотом прикрикнула на меня Ви. — Я тебе сказала погасить свет!

— А как же стекло?..

— Да оставь ты его в покое! Стекло это нормально. Представь себе: он был пьяный, расстроенный… ну и швырнул стаканом в стену. Правильно? Поэтому когда потом окажется, что он умер с зажженной сигаретой в руке, стекло даже сделает картину более правдоподобной.

— Как это с сигаретой в руке? Что ты имеешь в виду?

— Да выключишь ты, наконец, свет? Или сколько, по-твоему, я могу отсутствовать с машиной Карлтона? Ну давай же, шевелись! Выключай!

Я погасил свет. Ви сразу же поднялась с пола и, встав над телом, скомандовала:

— Давай, бери его под мышки, а я — за ноги.

Мы пару раз попробовали сдвинуть тело с места, но ничего не получалось. Тело лежало в очень неудобной позе, и Ви не хватало силенок. Тогда я напрягся и взвалил Джо себе на плечи. От тяжести я зашатался, голова пошла кругом, но я устоял.

— Ты знаешь, какая комната — его?

— Кажется, да, — сказал я.

— Ну хорошо.

И Ви пошла впереди меня. Нет, она еще, наверное, захватила мой пиджак, потому что отдала мне его потом наверху. Сам же я уже не видел, куда мы идем, и даже не думал больше о том, что мы делаем. Просто сосредоточился на том, чтобы передвигать ноги и не рухнуть от натуги, и при этом еще как-то урывками дышать.

Ви шла впереди, гасила свет и все время спрашивала: «Сюда?», «Сюда?», а я все время только молча кивал. Свет в соседних помещениях мы оставили горящим.

Подъем по лестнице был сущим адом. Я чуть не рухнул на первой же ступеньке, завалился на перила и чуть не проломил их. Тогда Ви кое-как протиснулась мимо меня назад и стала толкать сзади, чем, должен вам сказать, очень мне помогала.

На последней ступеньке я опять чуть не уронил свою ношу и с трудом выдавил из себя:

— Я больше не могу его держать!

Я сделал еще несколько заплетающихся шагов вперед и, слава богу, оказался в комнате. Это была комната Джо — я ее сразу узнал, потому что был здесь однажды, когда мы с Клотильдой останавливались в Калверте проездом во Францию.

Шатаясь, я прошел до середины комнаты, а потом Ви у меня за спиной погасила свет, и я уже в темноте дотащил свою ношу до кровати, сгрузил ее и плюхнулся сверху в полном изнеможении. Я с трудом мог дышать, перед глазами мельтешили черно-белые искры, голова была как сундук, шею ломило, а порез на руке снова разболелся.

Ви стала теребить меня и дергать, пытаясь добраться до Джо, и я наконец вдруг осознал, что валяюсь на мертвом теле — на теле своего мертвого сына! Я скатился с него и, лежа на спине, все пытался подняться, но так и не смог.

Тем временем Ви обшаривала его карманы.

— Где он держит сигареты? Давай, помоги мне!

Я стал корячиться, пытаясь подняться с постели и припомнить, курил ли Джо, но Ви уже справилась без меня — нашла сигареты и теперь искала спички, шаря по его телу в потемках.

Потом она принялась шарить в тумбочке, шуршала там и гремела чем-то, а кагда эти звуки прекратились, в темноте вспыхнул огонек, осветивший ее лицо. Это была зажигалка. Огонек вспыхнул и погас. Она достала из пачки одну сигарету, вставила ее себе в рот и опять чиркнула зажигалкой.

Ви стояла, попыхивая сигаретой, чтобы раскурить ее.

— Что ты делаешь? — спросил я, по-прежнему шепотом, хотя шептаться уже было не обязательно.

— Раскуриваю сигарету, — ответила она шепотом. — Так же просто не разгорится.

— Не разгорится?!

И тут до меня наконец дошло, что она задумала. И эта идея не показалась мне безумной — наоборот, очень даже здравой. Ведь тогда получалось как? Что я ушел, а через пару часов Джо швырнул со злости стакан в стену, поднялся наверх, погасив по дороге свет (а в других комнатах свет оставил, потому что был пьян), закурил сигарету и вырубился, а потом его постель занялась огнем. Ведь все мы вечно слышим это предостережение: «Не курите в постели!» и все равно курим, вот я лично курю.

Ви положила горящую сигарету рядом с рукой Джо, потом, для надежности, поднесла зажигалку к одеялу и подержала ее включенной, чтобы одеяло занялось огнем. Одеяло сначала вспыхнуло, потом огонь немного притух, а мы стояли и наблюдали, как оранжевые языки пламени разгораются все ярче, уже начиная распространять вокруг себя жар.

Тогда Ви вытерла зажигалку о постельное белье и, держа ее только ногтями, швырнула на тумбочку, но та отскочила и упала на пол. Ви это вполне устроило и, повернувшись ко мне, она сказала:

— Пошли!

Но я стоял как вкопанный и смотрел на разгорающееся пламя. Ведь я, в сущности, совсем не знал этого человека. Нет, я знал его ребенком или, по крайней мере, думал, что знал, когда видел раз в несколько месяцев, а вернее сказать, раз в год. Но он был прав — я совсем не знал его. Поэтому то, что происходило сейчас, напоминало присутствие на похоронах чужого тебе человека. Когда ты испытываешь только поверхностное сочувствие, но не настоящую скорбь. Когда тебе нет до этого человека особого дела. Хотя неправда, мне было до него дело. Еще как было.

Огонь разгорелся уже вовсю, вокруг уже все затягивало дымом, и Ви заорала:

— Шем! Пошли! Давай быстрее!

Она потащила меня за руку к лестнице и вниз к черному ходу, потом на улицу, за угол и только там, взяв под руку, перешла на спокойный, медленный шаг.

— Все, можешь больше не переживать, — сказала она, и в голосе ее слышалось заметное облегчение. — Теперь все будет отлично.

Я ничего не ответил, а она вдруг хлопнула меня по руке и радостно воскликнула:

— Ишь ты, сволочь! Богатенький ты у нас теперь! Цельных два миллиона долларов!

А я даже не понял — какие два миллиона долларов?

— Тебя вообще-то убить мало! Ты посмотри на мое лицо! Это же все из-за тебя, скотина! Я вообще удивляюсь, как только Карлтон меня не убил! — Она опять хлопнула меня по плечу. — Да он обоих нас мог убить! Ему ведь, знаешь ли, даже не надо поджигать дом, чтобы избавиться от пары трупов. — У Ви так полегчало на душе, что она почти хохотала. — Подумать только — два миллиона долларов! Все-таки не зря я с тобой связалась. Я уж было начала сомневаться, но, оказывается, не зря. Все-таки я очень умная. Вообще-то, я всегда это знала.

Мы шли по Джордж-Виллидж, пересекая территорию университетского городка. По-видимому, разглядев выражение моего лица в свете уличного фонаря, она вдруг остановила меня в тени дерева и встала передо мной.

— Ой, бедный мой малыш!.. — проговорила она и погладила меня по лицу, и я сразу почувствовал, что оно у меня мокрое.

— Да ладно тебе…

Но Ви притянула меня к себе и уложила мою голову себе на плечо. Она гладила меня по затылку, ерошила волосы, и это мне помогло, потому что плечи мои теперь содрогались, а лицо было мокрым из-за того, что я попросту плакал.

Глава 10

Проснулся я утром у себя в номере на широченной двуспальной кровати, с Ви, мирно спящей рядышком, и поначалу не помнил ничего из ночных событий. Голова у меня трещала, во рту пересохло, тело было словно деревянное, порезанная рука болела, но похмелья почти не было, зато оказалось очень приятно найти себя в теплой постели рядом со спящей женщиной. Откинув одеяло, я спустил ноги на пол, и Ви у меня за спиной заворочалась, перевернувшись на спину. Я посмотрел на нее — одна рука вскинута на подушке над головой, волосы разметались, грудь обнажена. И половина лица — как огромная черносливина.

Вот тут-то я и припомнил все, и сразу возникло ощущение, будто из моего тела выкачали весь воздух. Я вспомнил, как Ви подожгла постель Джо, и в ужасе содрогнулся. Встав с постели, я отправился в ванную, на полную катушку выкрутил кран холодной воды и стал пригоршнями плескать себе в лицо водой. Я забрызгал себе всю грудь, так что даже майка промокла насквозь. Плескался я долго, пока пальцы не онемели, потом выключил воду и, опершись о край раковины, стал разглядывать себя в зеркало.

Из зеркала на меня смотрело осунувшееся изможденное лицо с испуганными глазами. Впрочем, во времена былых запоев я часто так выглядел по утрам. Да и сейчас так часто выглядел. Но вот глаза… Я специально вгляделся в них внимательно — посмотреть, где там написано, что я убил человека, убил собственного сына и сжег его тело. В отражении я увидел только страх и небритую щетину.

Я стянул с себя мокрую майку и вытер ею лицо и грудь. Дурнота подступала к горлу удушливой волной, мне надо было срочно выйти куда-нибудь, иначе я просто спекся бы в номере. Ви будить мне не хотелось — она разозлилась бы, что я не дал ей доспать. Я вернулся в спальню, поднял с пола свои брюки — их там вчера оставила Ви, когда меня раздевала — потом в другой комнате в шкафу взял чистую рубашку, надел ее прямо на голое тело, без майки, нашел в своем рюкзаке пару чистых носков, обулся и вышел из номера.

В коридоре горел никогда не гаснущий свет. Мне хотелось кофе. А еще хотелось выпить. Мне хотелось и того и другого. На лифте я спустился вниз, где в вестибюле полным ходом шла жизнь — люди возвращались с завтрака, выписывались у дежурного портье, швейцар за стеклянными дверями на улице помогал какой-то пожилой даме сесть в такси, мужчины читали в креслах утреннюю газету, попыхивая сигарой. Я ощутил себя зрителем какой-то пьесы, не вызывавшей у меня интереса. Мне хотелось крикнуть им всем, что они примитивны и банальны, что жизнь их не продлиться вечно и что в ней нет никакого смысла. Что их жизнь бестолкова и противоестественна, если они сидят в этом тринадцатиэтажном мешке из стекла и бетона, забыв о том, как их предки охотились и рыбачили, добывая себе пропитание. И, конечно же, воевали, убивая друг друга. Но разве смог бы я втолковать им эти прописные истины? Разве смогли бы они это понять?

Впрочем, мне было не до них — мне нужно было прийти в норму. От не очень сильного похмелья вполне спасла бы чашечка кофе. Но мысль о кофе заставила меня подумать о деньгах. Чем я заплачу за кофе? И тут я вспомнил про отправленные вчера телеграммы — неужели это было только вчера? — и подумал, что на них мог прийти ответ.

Я подошел к стойке дежурного портье, и тот приветствовал меня:

— Доброе утро, мистер Розенкранц! — При этом он стрельнул глазами куда-то мне за спину и едва заметно кивнул.

— Доброе утро. На мое имя не приходили никакие телеграммы?

Глаза его опять стрельнули куда-то мне за спину, но он продолжал широко улыбаться и, качая головой, сказал:

— Нет, сэр. Никаких телеграмм на ваше имя не поступало.

Меня раздражало, что он постоянно смотрел куда-то мне за спину, как будто я не был достоин всецело его внимания, но, когда я, повернувшись, увидел сзади двух мужчин в темных костюмах, моему удивлению не было предела.

— Мистер Розенкранц? — сказал тот, что стоял левее — коренастый дядька с брюшком и круглыми щеками и с пучками рыжих волос, торчащими по бокам из-под шляпы.

— Да, — сказал я, оглянувшись на портье, словно ища у него помощи.

— Сэр, вы не могли бы пройти с нами?

У меня внутри все похолодело, сердце бешено заколотилось, и мне стало трудно соображать.

— А в чем дело? — спросил я.

— У нас есть новости, — сказал второй. Он был похож на какого-то киноактера — сильный подбородок, темные брови…

— Мы из полицейского отделения Калверт-Сити, — сказал рыжий-коренастый, и я мог только надеяться, что на лице у меня не было написано того, что испытывало сейчас все мое дрожащее тело.

— Мистер Розенкранц, не могли бы мы с вами отойти в сторонку? Нам нужно поговорить.

«Всего лишь в сторонку! То есть они не забирают меня в полицейское отделение. Значит, это не арест».

— Так в чем все-таки дело, не понимаю? — Мне, конечно, не хотелось отходить от стойки портье, меня больше устраивало, если бы он тоже присутствовал.

— Пожалуйста, мистер Розенкранц, давайте отойдем, — сделав жест рукой, сказал коренастый.

Мне пришлось пойти с ними.

— Ну, вот здесь и поговорим. — Коренастый остановился у каменной колонны, возле которой притулилась кадка с каким-то большим растением.

Когда я приготовился их выслушать, коренастый сказал:

— Сэр, я — детектив Хили, а это — детектив Добрыговски.

Я кивнул обоим и, надеюсь, держался естественно для человека в подобной ситуации.

— Мы вынуждены вам с прискорбием сообщить, что вашего сына больше нет в живых.

— Что? — сказал я, быстро-быстро моргая. — Как это нет в живых? Я виделся с ним вчера!

— Простите, сэр, что вынуждены сообщать вам такое известие.

— Нет, я не понимаю, — проговорил я, словно отказываясь верить, и прозвучало это вполне искренне, потому что одно дело тащить мертвого Джо по лестнице наверх и совсем другое — услышать о его смерти от полицейских. — А что произошло? Как это случилось?

— Это будет выяснено только после вскрытия, — сказал Добрыговски.

«Вскрытие» — это жуткое слово меня покоробило.

В разговор вступил детектив Хили:

— Похоже, он уснул с сигаретой, и постель загорелась.

Говоря это, полицейский внимательно наблюдал за мной, отчего мне стало не по себе, но я все же надеялся, что моя реакция была естественной для таких случаев, хотя это не прогнало моей тревоги. Но план Ви, выходит, все-таки сработал, и это вызывало некоторое облегчение.

— Мы хотели попросить вас восстановить события вчерашнего вечера, — сказал детектив Хили.

Добрыговски достал блокнот для записей, и меня снова внутренне передернуло.

— Но я не…

— Вы же были там вчера вечером. Были в его доме, не так ли?

— Да, был. Но я только подошел к дому, а Мэри… — Я посмотрел ему в глаза, — это невеста Джо, они собираются пожениться… — Губы его чуть дернулись, когда я произнес это «собираются». — Мэри тогда уже уходила и сказала, что Джо не хочет, чтобы его беспокоили.

— Так вы не входили в дом? Не виделись с вашим сыном?

Я покачал головой, этот вопрос вызвал у меня заминку, и я на него так и не ответил. Сердцебиение у меня участилось, боль в голове пульсировала, и вестибюль словно плыл перед глазами.

— Потому что мисс О’Брайен сказала, что звонила вашему сыну около полуночи и трубку сняли вы.

У меня все похолодело внутри. Ведь я совсем забыл об этом телефонном звонке. Я даже не сказал о нем Ви, и, кстати, правильно сделал, иначе она просто заела бы меня.

— Мистер Розенкранц, так это правда? Вы сняли трубку, когда мисс О’Брайен звонила?

Мне не понравилось тон, каким он это произнес — как будто поймал меня на лжи. Но я кивнул, надеясь, что все еще произвожу впечатление человека, потрясенного шокирующей новостью, а не испуганного.

— Да, я снял трубку. Я же потом вернулся. Первый раз я так и не зашел в дом, но потом вернулся, где-то, наверное, через час.

— То есть около полуночи?

— Ну наверное. Я на часы не смотрел. Я был пьян. — И я стыдливо потупился, словно бы стесняясь этого своего признания.

— То есть вы были там около полуночи, а потом ушли?

— Я думаю, пробыл там не больше получаса. Но почему вы спрашиваете? Это так важно? — И тут, к моему собственному удивлению, у меня на глаза набежали слезы.

— Мы просто хотим установить ход событий. Это недолго, займет всего несколько минут. Вы не против?

Слезливо моргая и сглотнув ком в горле, я кивнул.

— Итак, вы пришли повидаться с сыном, но там была мисс О’Брайен, и поэтому вы ушли?

— Нет, она тоже уже уходила. Мы встретились на пороге, она сказала, что он не хочет больше никого видеть, и мы с ней вместе спустились с крыльца. — Сказав это, я достал носовой платок и вытер скатившуюся по щеке слезинку.

— Простите, мистер Розенкранц, что подвергаю вас таким переживаниям, — сказал Хили.

А вот у Добрыговски был отнюдь не сочувственный вид. Он просто стоял, держа карандаш и блокнот наготове.

— Нет, нет, все нормально, я понимаю. Я и сам хочу узнать, что там произошло. Ведь это же мой… Джо… мой единственный сын! — Я надеялся, что это не выглядело как откровенный перебор, и, между прочим, была правда, я действительно испытывал такие чувства.

— Итак, вы вернулись туда около полуночи и…

— Да, я вернулся, мы немного поговорили, выпили. Он был пьяный, я тоже. И я ушел.

Но мой рассказ явно не удовлетворил детективов, поэтому я продолжал:

— Если вы хотите знать правду, то он… ну вроде как выгнал меня. Видите ли, наши отношения не всегда были радужными. Он всегда винил меня в том, что я развелся с его матерью.

— Нет, мы все понимаем. То же самое сказала и мисс О’Брай ен. И мне жаль, что нам приходится беспокоить вас такими вопросами в тяжелый для вас момент. Поверьте, нам очень неприятно это делать.

— Ну что вы, ничего, все нормально.

— Нет, это не нормально, но, к сожалению, необходимо.

Я кивнул.

Тогда Добрыговски задал мне новый вопрос:

— Но тогда почему вы сначала сказали, что вообще не заходили в дом вашего сына?

Тут Хили бросил на него сердитый взгляд, но у меня почему-то осталось ощущение, что этот взгляд был театральным, срежиссированным и что успокаиваться мне пока рано.

— Я не говорил, что не заходил туда вообще. Я сказал, что не заходил туда в первый свой приход. А когда вернулся потом, заходил, и я сказал вам об этом.

— Просто странно, что вы сказали, будто вообще не заходили туда, когда на самом деле заходили.

— Я сказал, что не заходил туда в первый свой приход, — устало повторил я.

— Да ладно тебе, Пит, оставь это. Человек только что потерял сына.

— Ой, конечно, извините. Это у меня профессиональное, — сказал Добрыговски, убирая блокнот и карандаш в карман.

— Но вы же не думаете, что это было… ну… что кто-то… — запинаясь, произнес я.

Мой вопрос, кстати, вызвал у Хили что-то вроде облегчения. Я так понял, что подобные вопросы люди всегда задают в подобных ситуациях.

— Нет, нет, — поспешил заверить Хили. — Даже не думайте об этом, забудьте. И у нас есть еще один, последний, вопрос. Мисс О’Брайен сказала, что вас можно найти здесь, но вы не зарегистрированы в отеле. Вот я и…

— Я нахожусь здесь с… подругой.

— А-а, понятно, а то нам показалось странным, что вы не зарегистрировались.

Тут я позволил себе возмутиться:

— А почему? Что в этом странного? Я известный писатель и часто стараюсь не обнародовать своего местонахождения. Потому что, знаете ли, бывают такие сумасшедшие…

Хили помолчал, прежде чем ответить мне:

— Вы не обязаны нам ничего объяснять. Мы ничего не имели в виду, сказав это.

— Мне просто не понравилось, что ваш коллега задал мне этот вопрос — заходил ли я в дом к своему сыну? — когда я и так сказал, что заходил. И когда я уходил, у Джо все было в порядке. Да, он был пьян, но у него все было в порядке.

Хили протянул ко мне руки, чтобы успокоить меня.

— Да мы вовсе ничего не имели в виду, когда говорили это. И вообще мы понимаем, как вам сейчас тяжело. Просто хотели прояснить кое-какие моменты.

Я понял, что сам запутался, позволив себе выказать гнев, но, наверное, трудно представить, каково это, когда к тебе приходят полицейские и начинают расспрашивать о том, что тебе хотелось бы от них скрыть.

— Знаете, мне не нравятся эти ваши намеки на то, будто бы я в чем-то лгу или что-то от вас скрываю. Я только что узнал о смерти своего единственного сына!

— Мы понимаем, мистер Розенкранц. Простите.

— Ну, и на том спасибо, — сказал я, потирая виски, чтобы прогнать головную боль.

— Насколько я понимаю, вы теперь останетесь в городе из-за похорон? — сказал Добрыговски.

Хили метнул на него уничтожающий взгляд.

— А вы что же, предлагаете, чтобы я… — потирая виски, начал было я, но в этот момент раздался женский голос:

— Мистер Розенкранц!

Мы все трое обернулись. Это была Мэри, и, когда глаза наши встретились, личико ее сморщилось, и она заплакала. Я поспешил ей навстречу, и она упала в мои объятия, сама тоже обнимая меня и плача у меня на груди.

Я посмотрел на детективов поверх ее головы — и даже у Добрыговски был тогда смущенный вид. Полицейские ушли, а я отечески поцеловал Мэри в лоб, стараясь как-то ее утешить.

Глава 11

Мы стояли так, держа друг друга в объятиях, наверное целую минуту, и ее мне хватило, чтобы поймать себя на мысли, что до вчерашнего дня мы с Мэри вообще не знали друг друга и что — о да, тут я почувствовал себя виноватым! — ее хрупкое маленькое тело очень даже хорошо подходило к моему.

— Это были те же полицейские, которые приходили к нам домой сегодня утром, — сказала она, уткнувшись лицом мне в грудь.

— Ну, у них работа такая, — сказал я.

— Мама с папой были просто невыносимы с этими своими утешениями, то и дело подносили мне стакан воды, салфетку и все время переглядывались, как будто думали, что я сейчас упаду в обморок. Мне просто захотелось вырваться оттуда.

Я погладил ее по голове.

— Понимаю, понимаю…

— Я же помню, что мы с вами договаривались встретиться сегодня утром, — произнесла она почти шепотом. — Я хотела как-то помочь вам с Джо уладить отношения. — Рыдания стали снова вырываться наружу, но на этот раз она сумела быстро совладать с собой, хотя и продолжала прижиматься ко мне.

Если бы вы только могли понять, что я испытывал в тот момент, когда держал в своих объятиях эту милую хрупкую девушку, зная при этом, что убил ее возлюбленного!

Она чуть отстранилась и посмотрела мне в глаза, разволновав меня тем самым еще больше.

— Мистер Розенкранц, только не говорите, что я должна вернуться к ним обратно! Я не смогу вынести больше ни одной минуты утешений сегодня. Я просто хочу побыть наедине со своим горем.

— Конечно. Я понимаю. Вы можете побыть со мной, если хотите, пойдемте куда-нибудь.

— Просто я знала, что вы сейчас тоже переживаете. Каждый переживает горе по-своему. — На глаза ее опять навернулись слезы. — А я всю эту неделю пыталась быть рядом с Джо, когда он скорбел о матери. Теперь мне понятно, почему он злился на меня. Возможно, даже ненавидел меня в те моменты.

— Да нет, конечно же. Как он мог вас ненавидеть? Он же собирался жениться на вас.

— Да, я знаю. Просто в те моменты мне казалось, что он больше не хочет на мне жениться. Понимаете? У меня было ощущение, будто я потеряла его навсегда, когда Куинн… когда она умерла. А теперь вот я понимаю, почему.

Я снова прижал ее к себе и легонько похлопал по спине.

— Тшш… Не надо плакать!..

— Простите меня. У вас ведь тоже горе.

— Тшш… успокойтесь… А что вы скажете насчет чашечки кофе? Или, может быть, хотите чего-нибудь поесть?

Она покачала головой, промокнув слезы о мою рубашку на груди.

— А может быть, нам пойти куда-нибудь? Прогуляться на свежем воздухе?

— Нет. Мне бы хотелось сейчас прилечь.

— Ну что ж, тогда мы могли бы подняться ко мне, — сказал я. — Я только сначала сходил бы проверил… все ли там в порядке.

Она вытерла руками слезы на щеках.

— Вы можете подождать меня здесь немного? Побудете тут одна?

Она кивнула.

— Не понимаю, почему Джо так сердился на вас. Я ему говорила, что вы наверняка очень хороший человек и что между вами просто возникло какое-то недопонимание. Я просто с самого начала знала, что вы окажетесь хорошим человеком. Это понятно всем, кто читал ваши книги.

Пока Мэри говорила, я все больше и больше чувствовал себя виноватым, но под конец она сама все испортила, зачем-то сказав о моих книгах. Дело в том, что я никак не соотносил себя с ними. Книги это были книги, а я — это я. Я был совсем другим человеком, когда писал их.

— Я скоро вернусь. Подождите меня здесь, — сказал я.

Мэри снова кивнула, а я направился через вестибюль к лифту и нажал кнопку вызова. Эта встреча с Мэри пробудила во мне мое собственное горе, и мне вдруг стало так тяжело, что даже колени задрожали, и пришлось схватиться рукой за стену, пока я ждал лифта. Мне и раньше доводилось переживать горе. Когда умерли мои родители. Когда убили мою девушку, голливудскую актрису. Мое сердце тогда было разорвано на части этой утратой. И я очень переживал, когда примерно то же самое чуть не произошло с Клотильдой, когда на нее напал какой-то человек в нашем доме во Франции. Я старался никогда не думать об этом, я бы просто не выжил, если бы все время… И конечно же, я переживал смерть Куинн. Но сейчас было другое. Сейчас к горечи утраты примешивалось еще и чувство вины, они сливались в одно неразрывное горе, готовое раздавить меня здесь, перед этим лифтом, и чуть позже, когда я поднимался на свой этаж.

Выйдя из лифта, я направился было к нашему номеру (надеялся, что Ви проявит понимание, если я приведу Мэри, даже если ей это и не понравится), но не успел сделать и двух шагов, как вдруг увидел в коридоре Карлтона Брауни. Он стоял на пороге нашего номера, обернувшись назад, и тут же следом за ним вышла Ви в красном платье и в черных солнечных очках. Я метнулся обратно к лифту, едва успев проскочить в уже закрывающуюся дверь, и, нажав на кнопку первого этажа, поехал вниз.

Сердце у меня заколотилось, пот снова полил градом, и я вдруг понял, что это от страха. Я до смерти боялся этого гангстера Брауни. Я не знал, хватит ли у меня нервов выдержать все это — и Джо, и Брауни, и Ви, и Мэри, и теперь вот еще полицию, и даже тетю Элис, которая, вне всякого сомнения, ждала, что я заеду к ней, причем теперь, после смерти Джо, ждала даже еще больше.

Выйдя из лифта, я сразу бросился к Мэри и повел ее ко второму лифту, надеясь, что мы успеем уехать до того, как Брауни и Ви спустятся на первом.

Но мы не успели. Двери первого лифта открылись, и оттуда вышли Брауни и Ви. Солнечные очки Ви скрывали не только ее синяк (не полностью, но скрывали), но и выражение лица. Увидев меня, Брауни сначала презрительно усмехнулся, а потом рассмеялся и положил руку мне на плечо.

— Смотри-ка, Ви, а вот и твой кузен. — Он глянул на Мэри. — С хорошенькой молоденькой подружкой. Доводишь девушку до слез, а, кузен?

Ви поспешила схватить его под руку.

— Карлтон, прошу тебя! Ты же обещал!

— Да я просто поздоровался, — сказал он и снова окинул Мэри голодным кобелиным взглядом. — Ты сам-то как, приятель? — Он посмотрел на Ви, на ее реакцию и снова рассмеялся. Недобрым смехом. На прощание больно сдавив мне плечо, он направился прочь, и Ви засеменила за ним. На меня она даже не взглянула, и это было хорошо.

Я завел Мэри в лифт и с облегчением выдохнул. Оказывается, все это время я просто задерживал дыхание, и теперь у меня закружилась голова. Двери лифта закрылись, и мы поехали вверх. Мне казалось, что я сейчас не выдержу и расплачусь.

Это, наверное, было заметно по моему лицу, потому что Мэри вдруг коснулась рукой моей щеки и проговорила:

— Это из-за меня у вас нервы сдали.

Стиснув зубы и стараясь не разреветься, я покачал головой. Надо было мне заказать в номер бутылку виски, наплевав на это трезвенничество. В конце концов, у меня сын умер!

Мэри убрала от моего лица руку и стояла растерянная, а потом двери лифта открылись. Я повел ее по коридору к нашему с Ви номеру. Когда мы вошли, я сразу проводил ее в гостиную, усадил на диван и попросил подождать.

Потом я вывесил за дверью табличку «Не беспокоить!» и заглянул в спальню. Постель там была разобрана и помята — не иначе как Ви с Карлтоном кувыркались, но я постарался отогнать от себя эту мысль. Потом я зашел в ванную, налил в стакан холодной воды и отнес его Мэри. Пока она пила, я стоял над ней, словно заботливый родитель над больным ребенком. Она возвратила мне пустой стакан, робко глянув на меня, и я поставил его на поднос на чайном столике.

Потом она полезла в свою маленькую сумочку, которой я до сих пор даже не заметил у нее, и, посмотрев на меня, спросила:

— Ничего, если я закурю?

— Конечно, курите, — сказал я. — Может быть, и выпить чего-нибудь хотите? — И я схватился за телефонную трубку.

Мэри покачала головой, достала из сумочки пачку сигарет и спичечный коробок, вынула из пачки сигарету и поднесла ее к губам.

В телефонной трубке послышался голос, и я сказал:

— Пожалуйста, пришлите мне в номер бутылку виски. Подойдет любой сорт. Спасибо.

Я не сомневался, что они пришлют мне самый дорогой виски — так поступают во всех отелях — но меня это ничуть не беспокоило. Поскольку Ви с Брауни помирились, платить за мой виски предстояло Карлтону. Сам я предпочитал виски дорогих сортов, и сейчас, в предвкушении выпивки, даже как-то сразу расслабился.

Затянувшись сигаретой и выпустив струйку дыма, Мэри сказала:

— Я так обрадовалась вчера вечером, когда вы подошли к телефону дома у Джо и сказали, что помирились.

Я кивнул, пытаясь вспомнить, говорил ли я это.

— А из-за чего вы с ним дрались? Джо не любил говорить об этом и всегда ужасно злился, когда я пыталась выспрашивать.

— Скажите, а почему вы сейчас здесь, с чужим человеком, а не со своими родителями?

— Вы мне не чужой. Вы отец Джо.

— Ну как же, чужой, ведь вы меня совсем не знаете. И я мог бы оказаться как раз таким ужасным, каким меня считал Джо. Ведь мог бы, не так ли? Откуда вам знать. Так почему же вы сейчас со мной, а не с родителями?

— А я вам уже говорила, что мне было просто невыносимо слушать их утешения. — Голос ее был ровным и монотонным, и она нервно затягивалась сигаретой.

— Ну так все-таки почему?

— Ну просто я… Они действовали мне на нервы… О, а нам обязательно сейчас о них говорить?

— Да. Потому что именно по такой же причине Джо ненавидел меня.

— Нет, у него не было к вам ненависти.

— Была. И мне это доставляло боль. Но я привык жить с этой болью. Она мне, представьте, даже нравилась.

— Но вы же с ним вчера вечером помирились, — напомнила она.

— Да, верно. Вчера мы помирились.

Задумчиво глядя перед собой и затягиваясь сигаретой, Мэри продолжала:

— Он был такой заботливый, я таких заботливых людей еще никогда не встречала. — Она покачала головой. — Но при этом имел крутой нрав. Он быстро приходил в ярость, но на мне никогда зло не срывал. Со мной он, наоборот, был очень мягок.

От ее слов внутри у меня все противно сжималось.

— И он был такой преданный. Он жил ради матери. Просто не умел делать дурных вещей. Был просто идеальной парой для любой женщины, но выбрал меня. Когда он сказал мне об этом, сказал, что любит меня, я просто не могла поверить своим ушам. И мне очень захотелось быть такой девушкой, которая бы ему соответствовала.

Ее слова начинали меня раздражать, потому что она сейчас воспевала человека, которого я вообще-то совсем не знал.

— А еще он писал стихи. Наверное он разозлился бы на меня, если бы узнал, что я говорю вам это. Он скрывал от всех. Говорил, что поэзия и проза разные вещи, и очень боялся стать похожим на вас. И, кстати, совсем не пил.

В этот момент в дверь постучали, и я, обрадовавшись возможности прерваться, пошел открывать. Портье принес мне виски — я так и не понял, какой это был сорт. Нашел у себя в кармане четвертак и дал ему чаевые. Парень был хорошо вышколен и не позволил себе выказать какое-либо недовольство по поводу столь мизерной суммы.

Я принес бутылку виски в гостиную и взял со столика стакан, из которого Мэри только что пила воду.

— Это единственный стакан в номере, — объяснил я, откупоривая бутылку.

Налив в стакан виски, я протянул его Мэри, но она, покачав головой, отказалась и только продолжала затягиваться сигаретой. Тогда я залпом выпил сам. Желудок обожгло, но по телу сразу разлилось благодатное тепло, и мне мгновенно стало легче. Я сразу налил себе новую порцию и, откинувшись на спинку дивана, стал пить на этот раз умеренными глоточками. Если бы здесь сейчас не было Мэри, то я наверное вообще не стал бы морочиться с этим стаканом, а пил бы уж просто из горла.

— А это проходит? — спросила она.

— Нет. Но постепенно начинаешь думать об этом меньше. И края становятся какими-то размытыми.

Она покачала головой.

— Я так устала…

Вздохнув, я выпил.

Она смотрела на меня. Лицо ее было очень бледным.

— Я так ужасно устала…

Я выпил еще, потом сказал:

— Значит, вам надо поспать.

Она затушила в пепельнице окурок.

— Нет…

Я встал, указывая рукой на диван.

— Вот, пожалуйста, ложитесь. Поспите. И вам станет лучше.

— Я сегодня всю ночь не спала, волновалась очень. — Голос ее снова дрогнул, и на глаза опять навернулись слезы. — Он… Мы же собирались пожениться… — И она разрыдалась.

Эти ее слова буквально пронзили мою душу. Никакая физическая боль не могла сравниться с тем, что я сейчас испытывал. Я готов был убить себя в тот момент. Вся вина, какую я когда-либо испытывал, не шла ни в какое сравнение с этой виной. Я задумался о подозрениях полицейских, приходивших ко мне сегодня, — были ли это вообще подозрения, или я просто нафантазировал? — и мне захотелось признаться ей, сказать, что это я убил Джо. Что я убил своего сына и должен быть наказан. Но я, конечно же, ничего этого не сказал. Не смог бы сказать никогда. Слишком большим трусом я был.

Я опять налил себе виски, выпил его залпом и сразу же наполнил стакан. Виски мне хоть как-то помогло сейчас.

— Да вы прилягте, — вновь предложил я.

— Нет, — ответила Мэри, но, между тем, прилегла.

Я принес из шкафа одеяло и заботливо ее укрыл.

— Вы с ним так похожи, — сказала она, снизу глядя на меня.

Я улыбнулся.

— Спасибо.

— Ну вот как я теперь буду жить?

Тот же вопрос я мог бы задать и себе, но только сказал:

— Закройте глаза и постарайтесь уснуть.

Она закрыла глаза и почти сразу уснула. А я сидел, не в силах сосредоточиться ни на одной мысли, и только заливал себе в глотку виски. Мне повезло, что Карлтон увидел меня с Мэри и решил, что она моя подружка. Я не знаю, что подумала Ви насчет Мэри, но я надеялся, что она не будет сильно злиться на меня, и был рад, что это произошло в присутствии Карлтона. У нее хотя бы не было возможности устроить мне сцену.

Мне отчего-то вспомнилась Мэнди. Это была голивудская актриса, которую жестоко убили. Мы с ней… ну, будем так говорить, «встречались» уже несколько месяцев, когда это произошло. В постели мы постоянно ссорились, я даже сейчас не помню, из-за чего. А Клотильда знала о наших отношениях и очень злилась. А потом Мэнди убил какой-то сумасшедший, которого так и не нашли. Я сам тогда обнаружил ее тело, все искромсанное, и там было столько крови… Эта жуткая картина долго потом снилась мне в кошмарах. Неужели и нынешний ужас будет так же преследовать меня? Перед моими глазами снова и снова представал Джо, ударяющийся затылком об угол, падающий и бездвижно лежащий, и я понимал, что да, это будет теперь меня преследовать.

Я снова выпил и почувствовал, что мне вроде бы уже хватит, но выпивка помогала сохранять спокойствие. Мэри спала на диване. В этом безмятежном сне было столько доверия, что мне захотелось взять ее на руки и вынести отсюда куда-нибудь и сказать ей, чтобы она держалась от меня подальше, что Джо был прав, и я вовсе никакой не хороший, а очень дрянной и даже ужасный человек, от которого ей следует бежать без оглядки.

Мне вдруг вспомнилось, что Джо вроде бы гостил у меня, когда убили Мэнди. Нет, стоп, разве такое могло быть? Я ведь, когда это случилось, помнится, ушел в такой запой… Как раз тогда Клотильда и попала в клинику. Значит, Джо все-таки уже уехал… Но он был знаком с Мэнди. Еще как был знаком — ведь я же практически повесил его на Мэнди, как будто она была платная нянька. И как только Куинн могла доверять мне ребенка? Я же тогда уже был ненадежный. Да, все-таки Джо правильно делал, что ненавидел меня. Как вообще можно так поступать — пьянствовать беспрерывно, а ребенка оставлять с любовницей? Я же был тогда такой безответственный, я же мог погубить его. Понятно, почему он полез на меня с кулаками на своем выпускном вечере. И вчера тоже… ударил меня ножом. И все же…

Перед глазами опять возник Джо, ударяющийся затылком об угол и падающий замертво.

Мне нужно было срочно что-то предпринять. Виски, конечно, помогал, но я нуждался в каких-то действиях. Нельзя больше было сидеть сложа руки, думать обо всем этом и постепенно сходить с ума. Мэри спала. Что мне было делать? Оставить ее здесь? А куда бы я пошел?

И я даже не знаю, как ко мне пришла эта мысль. Вы не поверите, но я вдруг понял, что мне надо что-то написать, надо засесть за работу. Я не делал этого, даже не могу припомнить, как давно, и сейчас понял, что мне это просто необходимо.

Я достал свой блокнот, а карандаш на этот раз нашел в выдвижном ящике стола — он застрял между ящиком и столешницей и только сейчас выкатился, поэтому я не заметил его в прошлый раз. С карандашом и блокнотом я снова уселся в кресло, поставил стакан на подлокотник и, уставившись на пустую страничку, задумался.

Перед глазами опять возник Джо, ударяющийся затылком и падающий замертво.

И я начал писать. Все подряд. Все, что приходило в голову. Писал, писал, писал, пока не исписал весь блокнот и не опустошил бутылку виски. Вы только не спрашивайте, что я писал, потому что я не знаю. Скорее всего, какую-то чушь, но я все равно это все записывал. И мне кажется, там было что-то про Джо, а что еще — не знаю.

Мэри спала, я писал, а Джо был мертв.

У меня уже онемела рука, и я исписал весь грифель, так что мне пришлось поискать другой карандаш, и я нашел его — в углу около дивана, куда он, видимо, закатился, упав с телефонного столика. И я все строчил и строчил дальше, изливая на бумагу свою злость на жизнь, вышвырнувшую меня за борт, и на людей, способствовавших этому, изливая свой страх за Клотильду, за свое шаткое, неопределенное будущее, за свое сожительство со шлюхой и за все то гадкое, что поселилось в моей душе с тех пор, как от меня увезли Клотильду, а может быть, даже и раньше, может быть, еще с тех пор как у нас с Куинн начались нелады. Да, в душе у меня всегда сидела какая-то гнильца, мне недоставало сил с ней бороться, и я ненавидел сейчас себя за эту слабость. Себя и всех остальных. Всех, всех, всех, до единого человека.

Глава 12

Очнувшись, я понял, что, оказывается, уснул. В спальне кто-то шуровал, гремя выдвижными ящиками и хлопая дверцами — собственно говоря, эти звуки, просочившись в мое сознание, и разбудили меня. Мои часы показывали два часа ночи. Мэри давно уже ушла, укрыв меня тем же одеялом, которым утром укрыл ее я. Блокнот, в котором я писал, так и остался у меня на коленях под одеялом, а вот карандаш пропал.

Я прислушивался к звукам в соседней комнате и все искал в себе силы подняться с кресла. Я знал, что это Ви там грохочет, и догадывался, что она делает, но сейчас я был совершенно не готов к каким бы то ни было препирательствам с ней, особенно после вчерашней ночи. Спина и плечи у меня затекли от долгого сидения в одной и той же позе в кресле, и, поднявшись, я в первое мгновение чуть не потерял сознание.

Я направился к спальне и встал в дверном проеме. Ви собирала чемодан и, судя по резким движениям, была очень зла.

— Ви… — позвал я охрипшим голосом.

Она от испуга взвизгнула и прижала руки к груди.

— Боже, Шем, я чуть не обложилась от страха! Какого черта так пугать?

— Ви, что ты делаешь?

Она вернулась к своему занятию.

— А ты как думаешь, что я делаю?

— Куда ты собралась-то?

Она метнулась к туалетному столику и начала собирать там свою косметику.

— Карлтон хочет, чтобы я жила у него в номере. Собрался приглядывать за мной. Тебе отдельное спасибо за это!

Застегнутая на молнию косметичка полетела в лежавший на постели раскрытый чемодан.

— Ты бы тоже, кстати, собирался, — сказала она. — Потому что ты отшит.

Я сразу обмяк.

— А как же я? Куда мне деваться?

— Мне еще повезло, что он меня не угрохал, — сказала она, доставая из шкафа свои блузки, висевшие там на плечиках. — Лучше бы он меня вообще домой отправил. Не нравится мне здесь.

— Подожди, а мне куда деваться? — повторил я вопрос.

Ви посмотрела на меня.

— Перестань ныть! Будешь ныть, я тебя вообще прибью! Это ж надо было втравить меня в такое! В это убийство… Еще с Карлтоном меня поссорил… — Она запихнула туфли в уже и так битком набитый чемодан и продолжала: — Я вообще не понимаю, как я согласилась помочь тебе, старому придурочному козлу!

Мне сделалось совсем дурно, и я покрылся липким потом.

— Почему ты не собираешься? — прикрикнула на меня она. — Давай пакуй свои вещички и выметайся отсюда!

— Я что-то нехорошо себя чувствую, — сказал я, удивляясь тому, как мог еще сегодня утром с обожанием любоваться этой злобной женщиной, пока она спала.

— Да кому какое дело до того, как ты себя чувствуешь?! — сказала она, навалившись всем весом на чемодан и силясь застегнуть его.

Я машинально достал свой рюкзак и, краем глаза заметив себя в зеркале, не очень-то удивился своему помятому испитому виду.

— Ви… — начал было я, но она перебила меня:

— Ой, вот только не надо сейчас заводить разговоры про любовь! Я тебе про любовь уже все сказала. Любовь это для сопливых девочек. А я не сопливая девочка, и меня этими сантиментами не проберешь! — Она встала, скрестив на груди руки, и личико ее сделалось злобным и каким-то узеньким. — К тому же ты любишь только свою Хлою. Всегда любил и будешь любить только ее! Названиваешь ей каждый день, проверяешь, как она там. И меня заставил тащиться через всю страну, чтобы раздобыть денег на ее дорогостоящую больничку! Скотина ты и паразит, и не смей мне вообще ничего говорить!

Так и не сумев застегнуть чемодан, она пнула его и сказала:

— Ненавижу проклятый гроб!

— Тогда я, наверное, поеду к тете Элис… — проговорил я в полной растерянности.

Сердито топнув ногой, Ви побежала мимо меня в ванную.

— Ви, ну прости меня!.. — крикнул я, вдруг испугавшись, что она бросает меня не из-за этой истории ненадолго, а навсегда, и что я не смогу этого пережить. Я схватил ее за плечо, но она скинула мою руку, но все-таки остановилась. — Пожалуйста… прошу тебя!

Повернувшись ко мне, она сказала:

— Нет, это ты меня будешь сейчас утешать. — И она упала в мои объятия.

— Тшш… — Я погладил ее по затылку, поймав себя на той мысли, что уже второй раз за день держу в объятиях девушку и не знаю при этом, что сказать. Поэтому я просто пообещал: — Все будет хорошо.

— Нет, не будет! Карлтон убьет меня! — сказала Ви.

— Не убьет.

— Да-а? Не убьет?.. — Она чуть отстранилась, чтобы продемонстрировать мне свое разбитое лицо. — А это что такое было? Любовные ласки? — И она снова уткнулась лицом мне в грудь. — Ты бы лучше подумал о наследстве, которое тебе теперь досталось.

Я прямо окаменел.

— Ты с адвокатом уже говорил? — спросила она.

Я отстранил ее и начал доставать свои вещи из шкафа в гостиной.

Она прибежала ко мне.

— Ага! Я вызываю у тебя отвращение? Типа алчная стерва, да?

Я молча продолжал собирать свой рюкзак. Не знаю, почему я так разозлился на нее, когда она завела разговор об этих деньгах. После того как Ви мне помогла, я просто не имел права сердиться на нее.

— Ну так ты ходил к адвокату? — повторила она вопрос.

— Нет.

— Надо сходить.

— Схожу.

— Вот и сходи.

— А я и говорю, что схожу! Вот лучше ты мне скажи: как долго еще намерена встречаться с этим Карлтоном?

— Это не я решаю.

— Черт! Это сколько же еще мы будем тут торчать?

— Ты наследство получил?

— Не знаю.

— Тогда и я не знаю, сколько мы будем тут торчать. Пока я не надоем Карлтону, так надо понимать. То есть четыре-пять дней еще. Но тебе же все равно надо на похороны?

На похороны? Какие похороны? Ах да, похороны Джо — спохватился я и, уронив рюкзак на пол, сказал:

— Думаю, да.

— «Думаю, да!» — передразнила меня она, потом вернулась к своему чемодану и принялась снова воевать с молнией.

Я подошел к ней помочь, она отошла в сторонку, и я сам занялся чемоданом. Когда навалился на него всем весом, молния застегнулась. Правда, мне пришлось изрядно попыхтеть, так что когда я закончил, с меня градом лил пот.

Я хотел вернуться к своему рюкзаку, но Ви остановила меня.

— Я так боюсь… — сказала она.

— Чего?

— Карлтона и что нас поймают.

Я поспешил ее успокоить:

— Я встречусь с адвокатом, и мы уедем отсюда.

— Хорошо бы нам поскорее получить эти деньги.

— Говорю же тебе: я позвоню адвокату.

Она подхватила свой чемодан, зашаталась в первый момент от тяжести и направилась с ним к двери, бросив мне на ходу:

— Нас уже выписали из номера, так что давай, освобождай помещение!

И она вышла. А у меня шею и спину словно сковало, и я попытался как-то расслабить мышцы. Я много раз ссорился с женщинами, но ни одна из них не имела на меня такого компромата. Правда, это я понял чуть позже. А сейчас был просто выброшен на улицу, без денег, и тащиться мне было совершенно некуда, кроме как к тете Элис, и это, доложу я вам, была перспектива, какой я не пожелал бы даже врагу. И мне еще будут говорить, что в плохой ситуации хуже не бывает. Еще как бывает!

Глава 13

Тетя Элис жила в старинном особняке на Вашингтон-Хилл. Здесь даже сохранился с очень давних времен мраморный бордюр, на который ступали знатные господа, выходя из своих экипажей. И еще сохранилась чугунная решеточка для чистки обуви у подножия каменной лестницы, ведущей к главному входу. Сам дом представлял собой трехэтажный коттедж из кокисвильского мрамора, первый этаж — очень высокий, в полтора раза выше второго и третьего, с деревянными колоннами и небольшим портиком над входом. Все четыре окна второго и третьего этажа имели ставни.

Под этими окнами я и остановился, чтобы еще раз приложиться к бутылке (а потом тут же повторить), задаваясь вопросом, когда же прекратится у меня этот запой. Нет, вообще-то все у меня было в порядке, если не считать маленького сбоя, случившегося по воле обстоятельств. Просто алкоголь помогал мне собраться с мыслями и с большей легкостью отнестись к перспективе предстоящей встречи с тетей Элис, и даже попытаться внушить себе, что я буду рад этой встрече, рад буду увидеть это знакомое лицо — лицо человека, считавшего меня своей родней, когда на самом деле я таковой не являлся. Тетя Элис всегда была мне другом, не забывала поздравить с днем рождения и с Рождеством и не стеснялась ругать меня за мою непутевую жизнь. Вот и сейчас она должна была, по всем моим подсчетам, пустить меня к себе в дом, который мог бы оказаться как раз тем местом, где мне удалось бы собрать свои рассеянные мысли в кучу. Я нажал кнопку звонка, и где-то внутри дома заиграла мелодия музыкальной гаммы, очень, кстати, симпатичная.

Мне открыла Конни — в фартуке с рюшечками поверх черной юбки по щиколотку и синей блузки. Она нисколько не удивилась, увидев меня с рюкзаком и с рубашками на плечиках, которые я держал отдельно в руке, и восприняла это все с невозмутимым спокойствием.

— Здравствуйте, мистер Розенкранц. Проходите, пожалуйста.

— Конни, видишь ли, я подумал, а что если… — начал я, переступая порог.

Она закрыла за мной дверь и взяла у меня вещи.

— Мисс Хэдли в оранжерее, — сказала она. — А я пойду накрывать чай и достану еще один прибор.

— Отлично, Конни, отлично, спасибо тебе! — сказал я, одарив ее своей обаятельной коронной улыбкой. — Дорогу я знаю.

Но она уже шла, унося мои вещи в одну из гостевых спален.

В доме пахло моющим средством с лимонной отдушкой. На мраморном столике у стены в медной вазе стояли свежесрезанные цветы, а на голом деревянном полу от передней до кухни играли блики света.

Через малую гостиную, столовую и комнату для рукоделия я через стеклянную дверь прошел в оранжерею, примыкавшую к задней части дома. Тетя Элис сидела в огромном белом плетеном кресле у окна, выходившего в сад. На коленях она держала вертикально огромную раскрытую книгу и очки. Заслышав мои шаги, она положила книгу и посмотрела на меня.

— О, Шем, пришел навестить старушку, какое счастье!

— Здравствуйте, тетя Элис, — сказал я и, наклонившись, поцеловал ее в щечку.

Она нахмурилась:

— Я вижу, ты нетрезв.

— Но и не пьян, — возразил я.

Пожав плечами, она узловатым артритным пальцем указала на круглый стеклянный столик в углу.

— Давай-ка принеси его сюда, Шем. Это бы и Конни сделала, но раз ты здесь, то пусть хоть какой-то от тебя будет прок.

Я принес столик, и она переложила на него книгу, не закрывая ее.

— Да ты садись, — сказала она, указав на другое плетеное кресло. Я придвинул его ближе к ней и сел. — Я надеюсь, ты приготовился поговорить о книгах. Я не откажусь от беседы. Нам с Конни ведь нечего особенно сказать друг другу. И я совсем не могу заставить ее читать. Пытаюсь, пытаюсь, заставляю, но она ни в какую, к книгам вообще не прикасается.

Я самодовольно кивнул, изобразив на лице наиобаятельнейшую улыбку.

— Но сначала, давай-ка об этом ужасе, который произошел с Джозефом. Мне и Куинн хватило, но к ее смерти мы хотя бы были подготовлены. Но Джозеф… Я до сих пор не могу оправиться от этого известия.

Я попытался придать лицу приличествующее моменту выражение, но не знал, каким оно должно быть, и только надеялся, что мне удалось изобразить скорбящего отца.

— Насколько я поняла, ты был последним, кто видел его живым.

Я заерзал в своем плетеном кресле.

— Ну, я не знаю…

— Да, да, — сказала она, кивая. — Мэри сказала мне. Какая хорошая девушка эта Мэри, и такая беда, такая трагедия выпала на ее долю. Она навещает меня раз в неделю, как ты знаешь.

— Нет, я не знал.

— А ты с ней знаком?

— Только-только познакомились.

— О, она прекрасная девушка. Она, кстати, будет сегодня у нас. Такая жалость… Бедняжка… Так ты был последним, кто видел Джозефа?

— Ну, я так понимаю, что да. — Меня раздражало, что она так долго мусолит эту тему. Я не понимал, зачем она это делает, как будто в чем-то меня подозревает.

Она смерила меня проницательным взглядом.

— Меня не проведешь, ты же пьян! А я думала, ты теперь трезвенник.

— Да, я и есть трезвенник. Просто из-за Куинн и Джо…

— Чушь. Это не повод. Ты выглядишь ужасно, — сказала она.

— Ну спасибо.

— Нет, действительно. — Тетя Элис еще раз пристально посмотрела на меня и кивнула. — Так что он сказал в тот последний вечер?

— Кто?

— Джозеф.

В этот момент вошла Конни с подносом, на котором был чай, горячий и со льдом, огуречные сэндвичи, крекеры и паштет. Воспользовавшись моментом, я попробовал собраться с мыслями. Конечно, тетя Элис ни в чем меня не подозревала. С какой стати ей было меня в чем-то подозревать? Просто я сам был охвачен паранойей, а она вела себя как обычно.

— Спасибо, Конни, — сказала тетя Элис. — Поставь это. Шем сам все сделает. — И она повернулась ко мне. — Итак?..

— Не знаю, он был пьян… Очень переживал из-за смерти Куинн и злился на меня, только я не знаю, за что.

— Не надо было тебе разводиться с Куинн.

Я так и знал, что она обязательно заведет этот разговор.

— Вы опять об этом?

— Джозефу нужен был отец. Мальчику всегда нужен мужчина рядом.

— Спасибо, конечно, за комплимент, тетя Элис, но я вряд ли подхожу на роль мужчины.

Она кивнула.

— Заметь, это ты сказал — не я. И у меня ты от разговора не уйдешь. — Она кивнула на поднос. — Давай-ка поухаживай за мной, дорогой. — Я встал и налил ей чаю. — И пожалуйста, ломтик лимона. Да, да, вот этот… — Она взяла у меня чашку с блюдцем, и я снова сел. Сделав один глоточек, тетя Элис сказала: — Вообще все это ужасно. Особенно если учесть, что ты там был. — Она покачала головой, отпила еще глоточек и продолжала: — А что там с твоей супругой, с этой кинозвездой? Ее до сих пор держат в психушке?

Я перестал притворяться, и на моем лице выразились истинные чувства.

— Да.

— А почему?

— У нее были приступы психического расстройства и наблюдалась склонность к суициду.

Она снова покачала головой.

— Тебе не следовало разводиться с Куинн. И тебе нужны деньги, я это вижу.

Я забыл, какой ядовитой и едкой умеет быть наша тетя Элис, но сейчас мне казалось, что я это заслужил.

— Этот вопрос решится.

— Ну, это хорошо, что ты так считаешь. Ведь наша жизнь — это череда светлых и темных полос, и когда у тебя наступает темная полоса, ты просто гордо держишь голову и помнишь, что завтра наступит светлая. А теперь скажи-ка мне, чего ты хотел? Давай, проси, если речь не о деньгах, конечно.

Я провел рукой по своей покрывшейся щетиной щеке и, скрестив ноги, начал:

— Как вы думаете…

— Ты совсем не пьешь чай! Я же не могу съесть все эти сэндвичи одна.

Я нагнулся к столику и взял себе тарелку с закуской.

— Итак? Я тебя слушаю.

— Мне нужно пожить у вас несколько дней. — Я посмотрел на нее, желая узнать, как она отнесется к просьбе, которой я ее огорошил, потом прибавил: — По крайней мере, до похорон. А потом я уеду обратно в Сан-Анжело.

— Ишь ты, эдак ты еще попросишь и за билеты на самолет тебе заплатить.

Я вгрызся зубами в сэндвич — он был вкусный, прохладный и освежающий, благодаря огурчикам.

— Конечно, живи. Живи, сколько нужно. Конни приготовит тебе комнату. Возможно, так будет даже лучше — я хоть пригляжу тут за тобой и не дам тебе вляпаться в новые неприятности. А может даже, сумею заставить тебя взяться за новый роман.

От этих слов я сразу как будто размяк.

Качая головой, тетя Элис продолжала:

— Бедный Джозеф… Бедняжка… И эта его девушка тоже. Жалко ее, ей ведь теперь не достанется ничего, поскольку они не успели пожениться.

Об этом я до сих пор ни разу не подумал, и сейчас снова меня кольнуло чувство вины, но я постарался от него отделаться. В деньгах я нуждался больше, чем Мэри. Она-то найдет себе нового жениха, а у меня это последний шанс разобраться со своими долгами и начать новую жизнь. К тому же это все-таки был несчастный случай. Я не убивал Джо из-за денег. Если уж на то пошло, я вообще не убивал его.

— Ты-то, конечно, не знал его толком, — сказала тетя Элис. — Он был такой чудесный мальчик. Но ты-то не знал его совсем, а теперь уж поздно. Негодник ты вообще, Шем. Не думай, что я когда-то забывала об этом хотя бы на минуту. Но зато какой писатель, черт возьми! Какой писатель!..

— Уж даже и не знаю, что на это ответить.

— А ты ничего не отвечай, только все испортишь. Ты лучше спроси меня, что я сейчас читаю.

Я спросил. И тетя Элис целый час без остановки рассказывала мне. Она совсем не нуждалась в собеседнике. Ей просто нужен был кто-то, перед кем она могла выговориться. И смерть Джозефа не была тому помехой. И я подходил на эту роль, как подошел бы любой другой, каких бы чувств при этом ни испытывал. В этом я, конечно, не мог ее провести — она прекрасно знала, что у меня на душе. И это было своеобразной ценой, которую мне полагалось заплатить. За возможность пожить в ее доме, за частое нежелание поддерживать отношения, за длительный простой в моем писательском труде, за мои вечные проблемы с женами, за все мои промахи, заблуждения и ошибки. Тетя Элис, как всегда, умудрилась на помнить мне обо всем этом, не прибегая к словесной форме. Она была для меня эдаким волшебным зеркальцем правды. Она была тем, что оголяло мою совесть, лишая меня возможности игнорировать ее. Она словно тыкала меня носом в эту совесть, так как сам я, по ее мнению, был на это неспособен, потому что не представал в ее глазах настоящим мужиком, хотя и был гениальным писателем.

После пары часов этих ее словесных излияний подошло время обеда, и тетя Элис сказала, что должна пойти приготовиться, пообещав также заглянуть в мою комнату. Алкоголь у меня к тому времени уже выветрился, и я чувствовал слабость, вялость, апатию и головную боль.

Я поднялся в свою комнату на втором этаже в дальней части дома. Там меня ждали канареечно-желтые обои в тоненькую полосочку, постель с белым пуховым одеялом и желтыми подушками, ночной столик и комод. Мои рубашки и брюки Конни повесила в шкаф, а содержимое рюкзака выпотрошила в комод. При виде постели я сразу понял, как вымотался. Хронический недосып продолжал сказываться, даже несмотря на то, что я все-таки недавно прикорнул в отеле, а от перспективы провести несколько часов за обеденным столом с тетей Элис меня и вовсе покинули последние силы.

Я присел на постель. Рядом на тумбочке стоял телефонный аппарат. Я вспомнил, что обещал Ви позвонить Палмеру насчет завещания, но делать это сейчас было некрасиво, выглядело бы так, словно меня не волнует смерть Джо, а интере суют только деньги. Такой неверный шаг мог бы допустить только кто-нибудь вроде Ви. Мне хватило ума воздержаться от этого звонка. Но трубку я все же снял и набрал номер клиники «Энок Уайт». С бешено колотящимся сердцем, обливаясь потом, я ждал, гадая, доведется ли мне услышать сегодня в трубке голос Клотильды…

На мой звонок ответила сестра Данн — я звонил так часто, что знал уже всех медсестер по голосам.

— Клиника «Энок Уайт».

— Здравствуйте, это мистер Розенкранц. Я бы хотел поговорить со своей женой, если можно.

— У нас сейчас обед, и пациенты не могут принимать телефонные звонки. Телефонные звонки принимаются только с двух до четырех часов дня.

Я посмотрел на часы — они показывали шестнадцать тридцать. Стало быть, в Калифорнии сейчас тринадцать тридцать. Но мне необходимо было поговорить с Клотильдой. Сказать ей мне было, в общем-то, нечего, но мне бы очень полегчало, если бы я услышал сейчас ее голос.

— Но сейчас уже полвторого, всего полчасика осталось, — сказал я.

— Извините, мистер Розенкранц, но это невозможно.

— Хорошо, тогда могу я поговорить с директором Филипсом?

— Он тоже сейчас на обеде. Но вы можете оставить для него сообщение.

Вздохнув, я сказал:

— Да. Я просто хотел сообщить ему, что на соблюдение всех законных процедур уйдет время, но деньги будут. Ему не нужно ничего предпринимать до моего возвращения в Калифорнию.

— Хорошо, я ему передам, — проговорила она. Такие сообщения она передавала от меня уже несметное множество раз. И другие сестры тоже.

— До свидания, — сказал я, не зная, что еще прибавить.

— До свидания, — попрощалась со мной сестра Данн и повесила трубку.

Я сидел на постели, понуро повесив голову. Надеясь как-то расшевелить себя эмоционально, даже попытался снова вызвать у себя перед мысленным взором образ Джо, ударяющегося затылком о кухонную стойку и падающего на пол, но был уже так измучен морально и физически, что эти воспоминания меня больше не трогали. Тетя Элис высосала из меня последние душевные силенки. Я просто упал на постель и продрых весь обед, всю ночь и почти все утро, но даже после этого не почувствовал никакого прилива сил, и мне очень не хотелось вылезать из постели. Но из постели меня вытащила Конни — постучав в дверь и сообщив, что в дом приехала полиция.

Глава 14

Это были уже знакомые мне детектив Хили и детектив Добрыговски, и я, конечно же, не должен объяснять вам, как «обрадовался» такой встрече. Конни крутилась возле них — видимо, боялась, как бы чего не сперли. Они же все время улыбались и пробовали заводить с ней какие-то разговоры. Выйдя к ним, я сначала постоял на верхней ступеньке, собираясь с духом и лихорадочно соображая. Если бы они пришли арестовывать меня, то не любезничали бы сейчас с горничной. Вчера они сказали мне, что считают смерть Джо несчастным случаем, да, кстати, это и был несчастный случай. Так что вряд ли они меня в чем-то подозревали. Натянув на лицо натужную улыбку, я стал спускаться к ним по лестнице.

— Здравствуйте, мистер Розенкранц, — сказал детектив Хили и тут же участливо поинтересовался: — У вас все в порядке?

Ну правильно, не надо было улыбаться.

— Я просто есть очень хочу, вот, спустился.

— Ну, мы вам не помешаем. — При этом они даже не шелохнулись. И я тоже.

Я посмотрел на Конни, они также перевели на нее взгляды, и Конни, засуетившись, побежала на кухню.

Выгнув шею и глядя ей вслед, Хили спросил:

— Нам туда пройти?

— А это надолго?

— Нет, нет, ненадолго, — поспешил уверить меня Хили.

— Мы не хотели бы оказывать на вас какое-то давление, — сказал Добрыговски. — Учитывая то, что вы понесли такую утрату.

Лица их не выражали никаких эмоций, и невозможно было понять, насколько искренним было это их участие. Я решил больше не скрывать своего изнеможения. Как совершенно правильно заметил Добрыговски, я был в трауре, а человек в трауре должен выглядеть изможденным.

— Какой милый дом, — заметил Добрыговски. — Здесь, наверное, гораздо лучше, чем в отеле. — Предполагалось, что это прозвучит как вопрос, но я сейчас не был склонен к «наездам».

— В отеле нам сказали, что вы переехали на этот адрес, — объяснил Хили, снова морща лоб. — Вы уверены, что чувствуете себя хорошо? Вы неважно выглядите, мистер Розенкранц.

А Добрыговски прибавил:

— Тяжелая ночка выдалась? Спали как, нормально?

— Я спал отлично.

— А, ну да, понимаю. Это когда отрубишься и дрыхнешь до упора.

— Но сны-то снятся всегда? — поддержал разговор Добрыговски, глядя мне прямо в глаза.

— Не всегда, — возразил Хили. — Но обычно да, снятся. Обычно. Вам сны снятся, мистер Розенкранц?

Я ничего не ответил. Сам тон их разговора отличался от вчерашнего. Если они пришли сюда повеселиться, то я не собирался их развлекать.

Хили вдруг изобразил виноватое выражение на лице.

— Простите, мистер Розенкранц, я знаю, что вы только что потеряли жену и сына…

— Бывшую жену, — поправил я, сам не зная почему, но мне это показалось важным.

— Ну да, бывшую жену и сына. Вам так сейчас тяжело. Такой крепкий длительный сон очень благотворен. Своего рода защитный механизм организма. Сколько раз в своей жизни я мечтал о таком крепком, здоровом сне!

— А как долго вы спали, кстати? — поинтересовался Добрыговски.

— Вы для этого сюда пришли? Выяснить, сколько я спал? У полиции больше нет других проблем? — резко спросил я.

— Нет, конечно, не для этого. У нас вообще-то имеются вопросы, но, когда мы видим человека в таком измученном состоянии, конечно же, беспокоимся. Мы просто хотели бы помочь. В сущности, это и есть работа полицейских — помогать.

Мы все примолкли, надеясь угадать, поверил ли кто-либо из нас в это, но, похоже, ни один из присутствующих не был так глуп.

— Но в позапрошлую ночь вы вроде бы не очень хорошо выспались? — продолжал Хили. Он полез в карман, достал оттуда блокнот, открыл его и начал листать. — Вы сказали, что около полуночи были в доме своего сына, пробыли там от силы около получаса, а потом поехали обратно в «Сомерсет». То есть спать вы легли не раньше часа или половины второго? — И он посмотрел на меня, сурово сдвинув брови.

— Да, я так сказал. — Все это начинало меня нервировать. Я не понимал, зачем им понадобилось вернуться к моим прежним показаниям. Я чувствовал что-то неладное и боялся, что они все-таки меня в чем-то подозревают. Но думать об этом сейчас было невыносимо.

— Ну, похоже, так оно и было. Портье, дежуривший в ту ночь, показал, что вы вернулись примерно в час пятнадцать.

— Я не понимаю, — сказал я, надеясь, что выгляжу недоумевающим, а не испуганным. — Мы же с вами вчера все это обсудили. Тогда к чему опять все эти вопросы?

— Почему вы съехали из отеля? — спросил Добрыговски.

То есть они все-таки что-то подозревали.

— Тетя Элис предложила мне пожить у нее.

— Вы называете ее «тетей», но ведь она вам не тетя? — уточнил Хили.

— Она — сестра бабушки Куинн, моей бывшей жены. А это для вас так важно? Господа, я вообще не очень понимаю…

— И она вот просто так решила приютить вас? — вставил Добрыговски. Он был еще тот добряк, этот Добрыговски. «Этот парень только что потерял сына, значит надо хорошенько надавить на него» — такая у него была идея.

На это я ничего не ответил. Меня так жутко мутило — то ли от голода, то ли от страха. От спиртного я бы сейчас точно не отказался.

— Нет, мы просто пытаемся прояснить кое-какие моменты, — сказал Хили, явно изображавший доброго полицейского.

— Извините, господа, но Джо убили два дня назад. Я просто больше не могу опять это обсуждать.

— Надо же, как интересно вы выразились — «Джо убили»! — тотчас же уцепился за мои слова Добрыговски. — Ведь если бы это был просто несчастный случай, когда человек уснул с зажженной сигаретой, то вы бы, конечно же, сказали, что он умер, а не что его убили.

— Это просто оборот речи, — растерянно промямлил я.

Хили, вздохнув, посмотрел на Добрыговски, а мне сказал:

— Судмедэксперт утверждает, что ваш сын, похоже, и в самом деле был убит.

То есть они это выяснили. Это было как удар под дых. Лучше бы они сразу надели на меня наручники. Тогда была бы хоть какая-то определенность. Меня чуть не вырвало, но я сдержался, и получилось, что я просто рыгнул, поспешив прикрыть рукой рот, сразу ощутив в нем противный привкус алкогольного перегара.

Добрыговски поспешил заботливо обнять меня рукой, а Хили спросил:

— Вы в порядке?

Я закашлялся, сглотнул мерзкую вонючую слюну и, жестом показав, что со мной все в порядке, попросил лишь минутку на то, чтобы полностью прийти в себя.

— Мне жаль, что я вынужден сообщить вам новые неприятные известия, — сказал Хили, и в этом я мог смело ему верить — сожаление он выражал искренне. И реакция моя, как оказалось, была очень даже верной. Он подумал, что я чуть не задохнулся от отцовского горя, хотя у меня в тот момент был просто заложен нос. Между тем Хили продолжал: — Пока не точно установлено, но у него на черепе обнаружена трещина, возможно, случившаяся в результате падения. Возможно, она и не явилась причиной смерти, потому что он потом все-таки дошел до постели, лег и закурил сигарету. Но выглядит все это подозрительно, так что мы должны будем подробно изучить это обстоятельство.

— То есть поэтому вы решили перепроверить мои предыдущие показания?

— Простите. Нам этого тоже не хочется, но мы должны были сообщить вам эту новость, чтобы посмотреть, как вы ее воспримете.

— А-а, как восприму… — сказал я, уже начиная злиться. Злился я прежде всего на самого себя за то, что так поспешно позволил себе расслабиться. И за то, что, оказывается, был напуган больше, чем даже сам полагал.

— Простите, — повторил Хили.

— Так как же это понимать? Выходит, Джо убили?

— Мы этого не говорили. Мы сказали, что вынуждены будем изучить это обстоятельство.

Значит, они просто решили перепроверить мои предыдущие показания. Меня они ни в чем не подозревали, просто я был последним, кто видел его живым, как обычно выражаются в кинофильмах. Но это не означало, что я убил его. Он же мой сын, как я мог убить его?

— Поверьте, нам очень жаль, что мы испортили вам еще одно утро, — сказал Хили.

— Мне тоже, — я уже не скрывал раздражения.

— Вы свяжетесь с нами, если еще что-нибудь вспомните?

Я усмехнулся.

— Ну, насчет этого можете даже не волноваться.

Этим язвительным замечанием я рассчитывал поддеть Хили, но добился только того, что Добрыговски уставился на меня более пристально.

— Ну тогда еще раз извините. — Хили убрал блокнот в карман. — Мы обязательно сообщим вам, если получим новую информацию.

— Где меня найти, вы знаете, — сказал я, желая тем самым подчеркнуть, что мне нечего скрывать.

Хили открыл дверь, я придержал ее, пропустив их, и закрыл ее за ними. Конни тотчас же выбежала ко мне из кухни.

— Мистера Джо убили?!

— Ну, так они говорят.

— Но они как-то нехорошо с вами говорили. Если б я знала, то сказала им, что вас дома нет. Тоже мне полиция — с самого утра докучают расспросами человеку, который только что потерял сына! Как им только не стыдно! — Ее возмущению не было предела, о чем свидетельствовали упертые в бока кулаки, нахмуренный лоб и вытянутые в трубочку губы. — Ваш завтрак, кстати, готов, так что давайте-ка идите, закиньте чего-нибудь в себя!

На кухне она достала из плиты блюдо и поставила его на столик.

— Вы ведь не возражаете, чтобы покушать здесь, на кухне? Мисс Элис всегда кушает здесь, со мной, а в столовой мы накрываем, только когда бывают гости.

— Ну, конечно, не возражаю, Конни. Все отлично.

Еще бы не отлично — яичница с жареными колбасками и румяными хлебцами, овсяная каша и английский кекс с джемом в маленьком горшочке. Самый что ни на есть подходящий завтрак для человека, которому с самого утра докучает полиция. Я накинулся на еду, а Конни продолжила заниматься своими делами, не приставая ко мне с разговорами. Они с тетей Элис, судя по всему, могли целыми днями обходиться без слов.

С наслаждением уминая завтрак, я очень быстро понял, что меня, оказывается, мучило не столько какое-то недомогание, сколько обычный голод.

Пока ел, я анализировал свой разговор с полицейскими. Конечно, я был сначала вялым, а потом и раздраженным, но все-таки не допустил серьезных ошибок в разговоре с ними. Правда, Добрыговски пару раз слишком уж подозрительно посмотрел на меня, когда я вместо «умер» сказал «убит», но похоже, они все-таки сказали правду, уверив меня, что это всего лишь стандартная проверка показаний в связи с тем, что они перевели дело из разряда «несчастных случаев» в разряд «убийств». И они, кстати, сказали, что не вполне уверены, что это было убийство, — просто намерены изучить это обстоятельство. Нет, у меня все было в порядке. Они ни в чем меня не подозревали. Да и с какой стати им меня подозревать? Я же отец Джо! Еще раз хорошенько все проанализировав, я так и не обнаружил никаких других ошибок со своей стороны. У меня все было в порядке.

Но мне, конечно, хотелось позвонить Ви или увидеться с ней — хотелось сообщить ей, что происходит. Но этого нельзя было делать ни в коем случае, да и она спустила бы на меня всех собак. Это привлекло бы нежелательное внимание к нашим отношениям. Насколько я понял, на тот момент им было неизвестно о Ви, и лучше было оставить это как есть. И все-таки мне очень хотелось бы услышать ее ободряющий голос.

Я закончил завтрак. Конни уже ушла из кухни — должно быть, отправилась проведать тетю Элис. Я понимал, что мне наверное следовало бы сделать то же самое, но, даже хорошенько подкрепившись, я пока не чувствовал в себе сил вынести еще одни длиннющие и скучнейшие посиделки в оранжерее. Позвонить Ви я не мог, и не мог пока позвонить Клотильде — у них на Западном побережье было еще слишком рано. Меня просто не соединили бы с ней в такой ранний час, даже по срочному вопросу. По срочному вопросу тем более. Потому что у них не принято волновать пациентов.

Получалось, что впереди у меня целый длиннющий день, который совершенно нечем занять. Разве только бесконечно думать о Хили и Добрыговски, усиленно копающих под меня. Мысль эта была невыносима. Поэтому, зевнув, я решил пойти обратно в постель, тем более что от сытной еды меня совсем разморило — так разморило, что даже не было сил подняться из-за стола. Но такие силы я в себе все-таки нашел и доплелся до своей спальни, рухнул там на постель и уже через минуту дрых без задних ног.

Глава 15

Следующие несколько дней прошли примерно в том же режиме. Я просыпался около полудня, и Конни кормила меня на кухне. Потом я шел в свою комнату, ложился в постель с какой-нибудь книжечкой из библиотеки тети Элис, через несколько страниц засыпал и дрых до обеда. С тетей Элис я виделся только за столом. И там все разговоры были только о книгах, да и разговором-то я бы это поостерегся назвать, потому что тетя Элис говорила за нас двоих, и это ее, кстати, вполне устраивало. Получалось, что я спал по восемнадцать-двадцать часов в сутки.

Похороны были назначены на четверг — то есть ровно через неделю после смерти Джо. Мне бы, конечно, хотелось, чтобы это произошло как можно раньше — я бы чувствовал себя в большей безопасности, если бы тело поскорее предали земле — но поскольку теперь было установлено, что произошло убийство, труп могли выдать родственникам только через два дня после вскрытия, то есть в воскресенье, что из-за бюрократических проволочек автоматически означало понедельник. Таким образом, сами похороны были возможны, самое раннее, во вторник. Но вторник был неудобен для Мэри, поэтому назначили на четверг. Вообще она держалась как вдова, каковой быть не могла, потому что они с Джо так и не успели пожениться. А я, на самом деле, просто проспал все эти дни и только краем уха слышал, что похороны состоятся в четверг. Они и состоялись в четверг.

За все эти дни я видел Мэри только один раз — в воскресенье. Она приехала в дом тети Элис возбужденная, несчастная, и стала рассказывать мне, как занимается подготовкой похорон — цветы, поминальная служба, надгробная речь, некролог и так далее. Она очень боялась, что вышла за положенные ей рамки, что я рассержусь на нее. Я положил руку ей на плечо и сказал, что она поступает очень правильно, что так оно, на самом деле, и должно быть, и мои слова очень подбодрили ее — это было видно по лицу девушки. И она опять призналась мне, что ей хочется думать обо мне как об отце, и я заверил, что лучшего для себя и придумать не мог бы, и она даже улыбнулась, хотя и болезненно, и отбыла, исполненная решимости вершить свое доброе дело.

А я в минуты бодрствования не переставал думать о случившемся. Меня буквально преследовали воспоминания о падении Джо и этом ударе затылком, о том, как я тащил его мертвое тело вверх по лестнице, о вспышке зажигалки… Даже если это был несчастный случай, то попытка сокрыть его все равно была преступлением. И если на твоих глазах погибает твой ребенок, то ты все равно не можешь не думать о том, что так или иначе был виноват в его смерти. Мэри хотела видеть во мне отца, но вообще-то это мне нужен был родитель. Вот с этой мыслью я в очередной раз поворачивался набок и опять засыпал.

А еще у меня состоялся телефонный разговор с Палмером. Я вступил в права наследования. Поскольку Джо умер, не оставив завещания, его имущество подлежало наследованию — в порядке первой очереди детьми Джо, если бы таковые имелись, или, в порядке второй очереди, его родителями, то бишь мной. Эту новость я воспринял на удивление равнодушно, и мы договорились заняться оформлением после похорон. Мне не терпелось поделиться этой новостью с Ви, но я не знал, что у них там сейчас происходит с Брауни, и выходить на связь было рискованно. От звонка Клотильде я тоже воздерживался — не хотел нарваться на директора Филипса или его заместителей.

Во вторник меня вырвал из моей летаргии настойчивый шквал звонков, и, открыв глаза, я понял, что это был не сон, а звонки в дверь.

Я лежал на постели прямо в брюках и рубашке, уткнувшись лицом в подушку и свесив с кровати руку, и не мог найти в себе сил встать, но в то же время понимал, что уже больше не усну. Потом я услышал шаги Конни по лестнице и стук в дверь.

— Мистер Шем! К вам пришел какой-то человек!

Я лежал и не двигался, безразличный ко всему, меня даже не беспокоило, что это могли быть копы. Пусть бы они забрали меня наконец — за все, что я натворил.

— Мистер Шем! Так мне отказать ему?

— Сейчас я спущусь, Конни! — крикнул я.

Я слышал, как она постояла перед моей дверью и ушла. Я сел на постели, держась за голову, тяжелую, как сундук. Видела бы меня сейчас Ви… Она бы изошлась сарказмом, и, кстати, поделом мне было бы.

Кое-как собравшись с силами, я встал и растер шершавые щетинистые щеки. Когда я последний раз брился, даже припомнить не мог.

Еще с верхней ступеньки лестницы я увидел молодого человека в синем костюме, без галстука и в серой шляпе. Он показался мне знакомым, но я не мог припомнить, кто это такой. У меня сразу мелькнула паническая мысль — что этот человек, наверное, что-то знает о смерти Джо. У меня было ощущение, что он как-то с нею связан.

Увидев меня, он нервно заулыбался и поспешил снять шляпу.

— Мистер Розенкранц!

Заметив, в каком состоянии я нахожусь, он как-то забавно засмущался.

— Прошу прощения, но… — начал я, спустившись с лестницы.

Он сразу же немного сник, хотя и продолжал улыбаться.

— Тэйлор Монтгомери, сэр.

— Кто? — вырвалось у меня. Я что-то не мог припомнить никакого Монтгомери.

Он сник еще больше и растерянно потупился.

— О, простите, мне, наверное, не следовало… — Он бросил на меня торопливый взгляд, чтобы изучить мою реакцию. — Я знал, что мне не следовало приходить.

И тут до меня дошло. Монтгомери! Это же тот парень, с которым мы выпивали в тот день, когда я… Это же из-за него мне приспичило тогда попереться к Джо домой. Такое ощущение, что это было год назад.

— А-а, Монтгомери! Ну конечно, как же, припоминаю.

— Мой визит, наверное, сейчас совсем некстати…

— Нет-нет, все в порядке. Чем я могу помочь вам, Монтгомери?

— Я узнал ваш адрес в отеле. И мне очень неловко было заявиться сюда… ну… из-за того, что случилось с вашим сыном и вообще… Я просто хотел сказать вам, как я вам сочувствую. Я вам так соболезную…

Судя по его виду, говорил он искренне. И говорил с таким почтением, что я даже смутился.

— Спасибо. — Я положил руку ему на плечо.

— Но это ничего, что я пришел?

— Да очень хорошо, что вы пришли. Я ведь чувствовал себя таким одиноким, мне сейчас нелегко, а вы умеете чувствовать, что нужно человеку…

Он еще больше засмущался.

Обняв его за плечи, я сказал: «Пойдемте» и провел его в одну из гостиных, где на боковом столике стояли всевозможные алкогольные напитки, при виде которых я несказанно оживился. Поселившись у тети Элис, я почти стал трезвенником, но сейчас у меня был гость, и я мог себе позволить пропустить стаканчик-другой. Я подошел к столику и изучил стоявшие на нем напитки.

Мой гость поискал себе местечко, где присесть, и скромно примостился на краешке желтого диванчика.

— Это правда ничего, что я пришел?.. — все не мог успокоиться он.

— Ну, конечно, конечно. Что вы будете пить?

— Ой, нет, спасибо, я ничего не буду. Я просто пришел выразить вам сочувствие.

— Не заставляйте меня пить в одиночку. — И я приготовил каждому из нас по порции «Джин Рики», потом подошел к нему, вручил его стакан и сам присел в кресло — жутко неудобное, зато в стиле Людовика XIV.

Держа стакан обеими руками, он просто смотрел на него, но так и не пригубил, потом устремил на меня взгляд, полный почтения и одновременно смущенной озабоченности. Вот этот самый взгляд, помнится, и довел меня тогда до того, что мне приспичило пойти к Джо, а чем все это кончилось, вы уже знаете. При одном только воспоминании об этом сейчас я заерзал в кресле, и он снова потупился.

— Вы, возможно, считаете меня ненормальным, если я явился вот так с визитом, словно имею на это право… Возможно даже, я сам сейчас лишился последнего шанса на совместную работу с вами. Возможно, вы вообще не захотите остаться еще на какое-то время в Калверте.

— Ничего подобного, — сказал я, силясь припомнить, что бы он мог иметь в виду этим упоминанием о «совместной работе».

И тут я вдруг вспомнил, что в тот день мы с ним вместе писали пьесу! Подумать только — я что-то писал вообще!

— Но, даже если нам больше не суждено поработать вместе, то все равно это была большая честь для меня.

Глаза его лучились, и я сразу почувствовал себя самым гадким человеком на планете — из-за того, что он смотрел на меня с таким обожанием и почтением, словно на святого, хотя на самом деле я был мерзким алкоголиком и волокитой, а по совместительству еще сценаристом и убийцей.

— Да, для меня это тоже была большая честь, — сказал я и поспешил приложиться к своему стакану.

Он тоже сделал глоточек и, поискав глазами, куда бы поставить свой стакан, в итоге пристроил его на пол у ног.

— Наверное мне даже не следовало бы заводить этот разговор, но я на всякий случай принес с собой кое-что… Если бы вы взглянули…

Мне, конечно, совсем не хотелось взглянуть на это «кое-что», но обожание, с каким он смотрел на меня, заставило снова почувствовать себя человеком. Не просто человеком, а значимой величиной. Не без некого самодовольства я уже начал думать о том, что на самом деле не так уж плох — просто оказался в неприятной ситуации. И этот парень верил в то, что я хороший. Поэтому, протянув руку за этой его писаниной, я сказал:

— Ну, конечно, а почему бы и нет?

Лицо его просияло, и, достав из внутреннего кармана пиджака блокнот, он принялся листать его.

— Это просто задумка сцены, которой мог бы кончаться первый акт. — Он протянул мне раскрытый блокнот. — Меня тогда поразили ваши слова насчет того, что фурии могут быть смертны, и я подумал, что если одна из них убьет другую, одна фурия убьет другую фурию, это будет как будто одна сестра убила другую сестру, а ведь именно за это фурии в древнегреческой мифологии обычно наказывают людей — за убийство родственников. — Я, должно быть, изменился в лице, потому что он вдруг спросил: — Мистер Розенкранц, с вами все в порядке? Простите, мне, наверное, все-таки не следовало заводить разговор об этой пьесе. Моя мама просто убила бы меня, если б узнала, что я пристаю к вам с такими вещами, когда вы только что потеряли сына.

Но, покачав головой, я остановил его жестом, когда он, как мне показалось, уже собирался встать.

— Все нормально, все в порядке. Я хочу это прочесть, я прочту!..

И чтобы доказать это на деле, я начал читать. При этом все время чувствовал на себе его взгляд; он то отводил его в сторону, то снова устремлял на меня, а я, хмурясь, пытался сосредоточиться на тексте. И текст, кстати, был очень хороший, поэтому, отпив еще из своего стакана, я примостил его на подлокотник и дочитал до конца. Всего лишь четыре написанные от руки странички, но это был действительно хороший текст, поэтому, возвращая ему блокнот, я сказал:

— Мне нравится.

Он так обрадовался.

— Правда? То есть… ну… Вы правда так считаете?

— Да. Это хорошая идея. Очень хорошая задумка, как закончить первый акт.

Он улыбался и буквально лучился счастьем.

— Но я бы только вырезал вот эти сцены с плачем и смехом в конце.

Он сосредоточенно нахмурился и, серьезно кивая, сказал:

— Да, понимаю, конечно.

— Они в данном случае являются вспомогательными действиями и оттягивают на себя внимание от главного. А у вас тут есть убийство, оно должно быть главным. Пусть две оставшиеся в живых сестры просто смотрят в ужасе на тело. Они будут держать зрительный зал, понимаете? Зрители тоже будут в ужасе, тоже будут в шоке. Потому что человек бывает в шоке, когда такое происходит. Он смотрит на это и думает: нет, этого не может быть, этого нет, потому что этого не может быть! — Только сказав это, я сам понял смысл своих слов и встал, чтобы налить себе еще джина.

— Да, я понимаю, что вы имеете в виду, — закивал он, что-то записывая. — Будет гораздо лучше, если сестра-убийца не заходится в исступленном хохоте, а просто смотрит на тело убитой сестры, а потом третья сестра смотрит на нее обвиняюще, их глаза встречаются, и убийца убегает со сцены, и свет в зале гаснет. — Говоря это, он все время строчил в своем блокноте.

Еще не дойдя до своего кресла, я выпил половину новой порции.

— А потом третья сестра жаждет мщения, и у нее есть только один выбор — сделать то же самое и убить сестру, и получается, что она ничем не лучше ее. Потому что на самом деле мы все виноваты, правда же? Не кто-то один виновен, а все. Все виноваты хотя бы тем, что допустили случившееся.

По-моему, тут он уже не очень хорошо понимал, куда я гну. Да я, признаться, и сам-то не понимал, какой смысл вкладывал в эти свои речи.

— Мне нравится, — сказал он. — Я как-то не думал об этом.

— Дайте-ка сюда, — сказал я и потянулся за его блокнотом, чтобы спрятать собственное смущение. — И ручку, пожалуйста…

Я прочел все, что он только что записал, и начал набрасывать диалог:

— Не надо обвинять меня! Не смей обвинять меня! Она сама убила бы меня, будь у нее такой шанс.

— По-твоему, самозащита — это оправдание? А сколько раз мы сами лишали людей жизни, когда речь тоже шла о самозащите?

— Я не дам тебе напасть на меня! Я нападу на тебя первой!

— И это тоже будет считаться самозащитой?

— Да, будет!

— Ну, тогда давай попробуй, напади на меня!

Такой вот диалог получился у меня, он словно вырвался сам собой, я писал как по маслу. Вы читаете его сейчас, и я знаю, что вы думаете — что я пытался найти для себя оправдание. Только тогда я об этом не думал вовсе. Просто сочинял кусок пьесы. И для меня был важен сам факт, что я вообще в кои-то веки пишу. Не какую-то там чепуху, как давеча в отеле, а настоящий диалог для настоящей пьесы. А Монтгомери потом надо было только собрать это все воедино.

Оторвавшись на секундочку от письма, я вдруг заметил, что Монтгомери буквально пожирает меня глазами. Я сразу сбился и потерял нить повествования. Вернув ему блокнот, я снова налил себе джина. А он, прочитав то, что я написал, сразу же начал сам что-то строчить дальше. Я наблюдал за ним со стороны, и было очень приятно видеть его энтузиазм и вдохновение. И я гадал, куда же делось мое собственное вдохновение. Вот будь со мной рядом такой молодой энергичный парень, и я бы, наверное, тогда писал, писал и писал без остановки.

И тут я снова поймал себя на мысли, что хотел бы, чтобы Монтгомери был моим сыном. Я тогда был бы совсем другим человеком, если бы рядом со мной находился такой юноша, взирающий на меня как на правителя вселенной. Имея такого сына, человек и вправду может что-то собой представлять. Когда у человека такой сын, ему просто приходится соответствовать своему образу и все время стараться оправдывать его. Но ведь Джо тоже говорил, что буквально боготворил меня в детстве, и что же я?.. Разве я соответствовал этому образу? Нет, наоборот, я убедил его в том, что я даже хуже, чем на самом деле. И в конце я, похоже, убедил его в этом окончательно.

Но сейчас это уже было не важно. Сейчас важно было то, что я пришел в себя и мой мозг проснулся.

Монтгомери опять начал говорить. Я предложил ему выпить, но он отмахнулся и увлеченно продолжал делиться со мной своими задумками по развитию сюжета, и мы снова принялись сочинять вместе, как в тот день в баре отеля. Все остальное отошло на второй план — мое чувство вины, мои тревоги, моя ненависть к самому себе — все это куда-то улетучилось, испарившись в кипучем творческом процессе.

Все это время я то и дело прикладывался к бутылке и в итоге прикончил ее. А Монтгомери так и сидел с первым стаканом — видимо, ошибка, допущенная в прошлый раз, послужила ему уроком. Он взял на себя роль секретаря, избавив меня от необходимости браться за перо. Почти весь второй акт мы настрочили, наверное, часа за четыре. Точно не знаю, сколько времени у нас на это ушло, но за окном уже стало смеркаться.

В какой-то момент выяснилось, что у Монтгомери закончился блокнот, но у него с собой оказался еще один. То есть он пришел ко мне не только полным надежд и вдохновения, но и подготовленным. Для него я действительно был значимой личностью, даже если весь остальной литературный мир забыл обо мне, даже если моя девушка не хотела со мной встречаться, а полиция, возможно, собиралась меня рано или поздно арестовать. Нет, для него я был прославленный гениальный писатель. И у нас с ним обнаружилось то самое взаимопонимание, которое так необходимо для настоящего творческого процесса. Мне было приятно с ним вместе творить. И, может быть, я уже тоже начинал верить в эту идею — «Фурии», пьеса Шема Розенкранца и Тэйлора Монтгомери. Новый сногсшибательный хит!

В общем мы с ним увлеченно сочиняли, и я забыл обо всем остальном и ни разу не вспомнил ни о Джо, ни о чем-либо другом.

Глава 16

Это был вторник, а похороны были назначены на четверг. Мы с Монтгомери сочиняли пьесу еще и всю среду, и за все это время я оторвался от процесса лишь дважды. Первый раз — чтобы прочесть письмо Ви, предлагавшей мне встретиться с нею в кафе отеля в пятницу утром. Она не знала точно, когда сможет улизнуть от своего гангстера, поэтому мне предлагалось просто прийти туда и ждать, а потом мы с ней должны были решить, что делать дальше и когда мы собираемся уматывать из этого чертова Калверта.

А потом было еще два телефонных звонка, поэтому можно сказать, что от нашей с Монтгомери работы я отрывался трижды. Первый звонок заставил меня совершить пробежку. Когда Конни пришла и объявила, что меня спрашивают по телефону, я, решив, что звонит Ви и мне надо для этого разговора уединиться, бросился наверх в свою комнату. Но, когда снял трубку, услышал очень знакомый мужской голос:

— Шем Розенкранц! Прямо поверить не могу, что это ты!

Я тяжело опустился на постель.

— Привет, Хьюб.

Это был Хьюб Гилплэйн, владелец ночных клубов и порнограф из Сан-Анжело, для которого я раньше крапал похабные книжонки. Мы были друзьями, но эту дружбу испортил я в тот момент, когда занял у него денег. Сейчас он просто выбил меня из колеи. Как он вообще смог найти меня?

— Шем, как давно мы знакомы?

— Да уж тысячу лет.

— Правильно, тысячу лет. И поэтому тебе прекрасно известно, что я ненавижу больше всего.

— Когда кто-то тратит твое время.

— Правильно, когда кто-то тратит мое время. И как, по-твоему, я должен себя чувствовать, когда узнаю, что ты удрал из города, и я теперь должен тратить свое время на то, чтобы тебя разыскать?

— Хьюб, я не удирал из города. Просто Куинн умерла, а потом Джо…

— Нет, как я, по-твоему… — Он перешел на крик, и я понял: это что-то личное. Он никогда не повышал голос.

Я замолчал.

— Ну и?.. — Он подождал моего ответа и, не дождавшись, продолжал: — Мы же старые друзья! Ты что, боишься позвонить мне?

— Я сейчас вступаю в наследство и получу деньги.

— Деньги, деньги!..

Я прямо на расстоянии чувствовал, как он мотает головой, изображая оскорбленное благородство.

— Шем, ты знаешь, сколько времени я потратил, чтобы разыскать тебя? А мы ведь с тобой уже установили, что мое время — это слишком ценная вещь. В общем, мне предложили выкупить у меня твой долг, и я не стал отказываться. Мы же с тобой всегда были честны друг с другом во всем, что касается денег. В общем, это больше не моя проблема. Извини, я умыл руки.

— Ну как ты не понимаешь?! Я же тебе говорю, что сейчас получаю наследство. Собственно, поэтому я и здесь.

— Вот и отлично. Значит, у тебя не будет проблем расплатиться с новыми кредиторами.

На это я не нашел что ответить.

— Собственно, это все, что я хотел тебе сообщить, — сказал он. — Что теперь, Шем, ты должен эти деньги кому-то другому. Кому-то менее терпеливому, чем я.

— Хьюб, но…

— Извини, Шем, я дал тебе много времени, я терпел, сколько мог.

— Это да, конечно, но…

Однако он уже повесил трубку.

Я тоже положил трубку и теперь просто сидел на кровати, не в силах подняться. Всю энергию, которую вкачал в меня Монтгомери за последние тридцать шесть часов, только что за минуту вытянул Гилплэйн этим телефонным разговором. Кого я обманывал сейчас этим написанием пьесы? Я же не мог разобраться со своей собственной жизнью! А жизнь в Америке устроена так — тебе изначально дается всего один шанс, и, если ты им удачно воспользовался, то это хорошо, но, если случилось падение, то подняться вновь даже не мечтай. С таким же успехом ты можешь просто умереть или уехать куда подальше, чтобы не болтаться у остальных под ногами. Да, я сейчас вроде как получил огромные деньги, но и задолжал-то я тоже суммы немалые. И теперь какой-то гангстер выкупил мой долг… Кто знает, сколько он рассчитывает получить от меня? Нет, обманываться было глупо — я продолжал лететь под откос, а не подниматься вверх.

Но от подобных мыслей мне сейчас был один только вред, поэтому я снова снял трубку, набрал номер клиники «Энок Уайт» и попросил подозвать Клотильду. Суровая медсестра на другом конце провода попросила меня подождать, и через некоторое время я услышал в трубке голос, вселивший в меня столько же облегчения, сколько предыдущий вселил в меня страха.

— Шем, ты что-то давно не звонил!

— Знаю, детка. Я здесь просто замотался совсем. Дело в том, что Джо умер.

Клотильда жалобно пискнула: «Нет!», и сердце у меня снова упало — я думал, она будет утешать меня, а теперь получалось, что я должен утешать ее.

— Ну ладно тебе, милая, послушай…

— Шем, ты где вообще?

— Я пока еще в Калверте. Завтра похороны. А потом я поеду домой.

— Ой, я так соскучилась!.. — Она тихонько плакала.

— Я тоже соскучился.

— Я люблю тебя!

— Я тоже тебя люблю. Послушай, детка, все будет хорошо. Я должен получить деньги, я сейчас как раз оформляю наследство. Большое наследство, целое состояние. Так что я теперь смогу заплатить Филипсу. Надолго вперед.

— Ой, Шем, я так рада, — проговорила она, но радости в ее голосе было столько же, сколько и минуту назад.

— Так что теперь все будет в порядке.

— Да? Ну а Джо ведь умер?

— Все в порядке, милая.

— Я очень соскучилась.

Я вздохнул. Это, на самом деле, было даже хуже, чем ситуация с Хьюбом. Он всего лишь натравил на меня какого-то гангстера, а Клотильда… она рвала мне душу, понимаете? Она буквально выхолащивала меня, лишая последних сил. Мне в тот момент больше всего на свете хотелось лечь, и уснуть, и не просыпаться никогда.

— Значит, ты теперь заплатишь директору Филипсу? — Она перестала плакать, но говорила тихо-тихо и робко, как маленькая девочка.

— Да.

— Ой, я так рада, Шем.

— Да…

В таком вот духе разговор продолжался еще какое-то время. Я изначально планировал поговорить и с директором Филипсом и сообщить ему хорошую новость насчет денег, но желание говорить с ним у меня пропало, поэтому при первой же возможности закончить разговор я дал Клотильде повесить трубку. Уж не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы встать с кровати и вернуться в гостиную к Монтгомери, и поначалу я был мрачен, но полторы порции джина вернули меня к жизни, и потом я постепенно разошелся, и мы с Монтгомери писали весь вечер допоздна, и он даже остался у нас на ужин.

На следующий день были похороны. Тот день выдался не по сезону прохладным благодаря прошедшему накануне ночью дождю. Мы все собрались в том же похоронном бюро, где двумя неделями раньше проходила поминальная служба по Куинн. Мэри со своими родителями, тетя Элис и я сидели на передней скамье, за нами сидела Конни, а сзади нее Монтгомери. Присутствовал также Палмер-старший и какие-то знакомые Куинн, которых я не знал. Такое впечатление, что собственных друзей у Джозефа почти не было, а может быть, они просто находились где-то очень далеко и не смогли приехать. Я, грешным делом, ожидал, что Ви тоже заявится на похороны, и не могу сказать, что испытал — облегчение или разочарование, — когда она не пришла. Но я помнил, что у меня с ней на следующий день назначена встреча.

Перед нашей скамьей за деревянными перилами стоял закрытый гроб, и священник вещал с возвышения, цитируя Библию про то, как Господь дарует нам жизнь и отбирает ее у нас, про то, что мы умираем телесно, но душа наша продолжает жить и далее все в том же духе. Он коротко остановился на сюжете об искушении Исаака на горе и стал говорить о том, что Бог искушает нас ежедневно и что одни испытания тяжелее других, но мы никогда не должны терять веры в Бога. Подозреваю, все это он говорил лично для меня — ведь это же я был отцом, потерявшим единственного сына. Мило, конечно, с его стороны, но от этого мне сделалось только пакостнее на душе.

Когда служба закончилась, нам объяснили, как проехать к кладбищу, и даже предложили получить на выходе карты. Потом гроб покатили по проходу к дверям, и мы все встали, чтобы последовать за ним.

Вот тогда-то я и увидел Хили и Добрыговски, стоявших в сторонке у самого входа. Честно говоря, я надеялся, что не увижу их больше никогда, и сейчас покрылся липкой испариной. К счастью, они вышли из помещения первыми, и я не столкнулся с ними в вестибюле, но у меня осталось ощущение, что они явились сюда ради меня, что они знали что-то и хотели заставить меня занервничать и совершить какую-нибудь ошибку потом, когда они будут со мной разговаривать.

По дороге на кладбище я держался от всех в сторонке — даже не разговаривал с Мэри и ее родителями. Я пытался утешить себя мыслью, что копы пришли на похороны только для того, чтобы отдать дань уважения покойному, и ни за чем другим. Что даже полицейские не могут быть такими жестокими, чтобы арестовать человека прямо на похоронах его собственного сына. Что они наверняка уже уехали, потому что у них конечно же полно работы. Что это была с их стороны просто дань приличиям, и мне не о чем беспокоиться.

Я уже почти убедил себя в этом, когда мы въехали на кладбище и когда чуть позже впереди показалась семейная могила Хэдли с надгробием и высившейся рядом горой вырытой земли. И на другой стороне дороги, съехав на траву, стоял черный «линкольн», а рядом с ним Хили и Добрыговски.

Выйдя из машины, я поспешил сразу пристроиться к Мэри и взять ее за руку. Мельком увидев свое отражение в окне машины, я ужаснулся — измученное лицо, сгорбленные плечи, помятый костюм. Я выглядел как человек, на котором висит тяжкое ярмо вины, и мне просто повезло, что это были похороны моего сына, и за маской скорби я мог скрыть свое истинное душевное и физическое состояние.

Я намеренно сосредоточил все свое внимание на Мэри, так что, даже когда Добрыговски кивнул мне с кривой улыбочкой, сделал вид, что не заметил его. Пока мы шли к могиле, я обратил внимание на то, как много было вокруг надгробных камней, датированных 43, 44 и 45-м годами, и родились все эти люди на четверть века позже меня.

Наконец мы пришли к могиле, где перед вырытой ямой было расставлено несколько складных стульев. Мэри висла на моей руке, но я чувствовал себя так, что и сам мог бы повиснуть на Мэри. Я не выпил в то утро ни стаканчика, и поэтому меня трясло.

Я усадил Мэри на стульчик, а сам остался стоять лицом к могиле, чувствуя затылком взгляды Хили и Добрыговски, наблюдавших за мной издалека. Меня все больше тревожила мысль о том, что они просто позволили мне поприсутствовать на похоронах сына, после чего собирались арестовать. От этой мысли у меня пересохло во рту, и в груди словно встал кол, и если я не удрал оттуда, то только из-за слабости и полного физического изнеможения. Ну и к тому же я понимал, что попытка удрать с наверняка оцепленного кладбища была бы с моей стороны просто безумием и только ухудшила бы мое положение.

Тетя Элис, сгорбленная и немощная, поддерживаемая с другой стороны Конни, вцепилась в мой рукав.

— Шем, помоги мне сесть.

Я взял ее под руку и с помощью Конни усадил на один из пустовавших стульев с краю, через два стула от Мэри. На эти два стула сели мы с Конни.

Могильщики в комбинезонах поместили гроб на специальную раму над разверстой могилой, и священник начал говорить речь. Перед церемонией погребения он спросил у меня, не хочу ли я тоже что-нибудь сказать, и я, поблагодарив, отказался. Он пригласил Мэри произнести несколько слов.

Достав из сумочки помятую бумажку, она встала, но не повернулась к людям, а осталась стоять лицом к могиле. Голосок ее дрожал и срывался, и уже после первой фразы она разрыдалась. Но, отмахнувшись от предложенной помощи, сумела взять себя в руки и продолжала, хотя, как мне показалось, уже не по бумажке.

Слушая надгробную речь рыдающей Мэри и остро чувствуя свою вину перед ней, я готов был сам сорваться, но не мог доставить копам такого удовлетворения — увидеть меня плачущим.

Когда она закончила, священник попросил нас подняться. Мы с Конни встали, но тетя Элис осталась сидеть, опираясь руками на свою трость. Могильщики выступили вперед и начали опускать гроб на веревках в могилу, пока священник произносил последние слова «прах к праху…». Опустив гроб в яму, могильщики вытянули веревки и отошли в сторонку. Мэри продолжала плакать, и от этого у меня на душе становилось все тяжелее. У меня никогда не было такого ни на одних похоронах.

Священник закончил речь, и горстка людей, пришедших проститься с покойным, стала расходиться, направляясь к машинам, ждавшим за территорией кладбища. Во время церемонии я стоял ближе всех к могиле, поэтому уходил последним. Палмер ждал меня в сторонке.

— Шем, ну надо же, какой месяц ужасный выдался! Просто страшный месяц.

— Да, — проговорил я, не зная что еще сказать.

— Но нам по-прежнему надо встретиться и поговорить. Ты не мог бы зайти на днях ко мне в контору? Я бы рассказал тебе, что происходит с наследством.

— А что происходит с наследством?

— Ну, здесь не очень подходящее место для такой беседы. Это то, о чем мы говорили по телефону. Но, поскольку Джо умер, не оставив завещания, все будет не так просто, как могло быть. Как ты думаешь, ты мог бы зайти? Это не займет много времени.

— Когда ты хотел бы меня видеть?

— Да в любое время. Просто зайди и все.

— Хорошо.

— Вот и отлично. — Он помолчал и печально прибавил: — Шем, мне очень жаль…

Я ничего не ответил.

— Нет, месяц просто ужасный… — Он похлопал-погладил меня по спине и подтолкнул к выходу.

Хили и Добрыговски стояли у своей машины, наблюдая за мной, и, поймав мой взгляд, Хили едва заметно мне махнул.

Тетя Элис и Конни стояли в конце дорожки на обочине проезжей части.

— Шем, ты обратно со мной поедешь или на похоронном автобусе? — спросила тетя Элис.

Ни один из упомянутых вариантов не давал мне возможности избавиться от назойливых детективов. И автобус, и все машины должны были до поворота тащиться медленной цепочкой, так что я сейчас был как в западне.

Пока я стоял в нерешительности, Палмер прошел мимо меня к своей машине. Мэри тоже уже сидела в машине родителей; я видел, как отец протянул ей фляжку, и вдруг понял, что очень хочу пить.

— Ну так что? — сказала тетя Элис.

Детективы прямо по траве, не сходя с обочины, направились ко мне, и, еще не подойдя, Хили крикнул мне издалека:

— Мистер Розенкранц, можно вас на пару слов?

— Ой, ну все, достаточно, — сказала тетя Элис. — Или ты с нами, или поезжай как знаешь.

Хили и Добрыговски подошли к нам.

— Это не займет много времени, мэм, — сказал Хили, но тетя Элис даже не взглянула в его сторону. Тогда он повернулся ко мне. — Вы меня извините, мистер Розенкранц, я понимаю, что это не совсем подходящее место.

— Да уж, это точно, — согласился я и, подавляя в себе поднимавшийся комком страх, постарался придать своему лицу суровое выражение.

— Это займет всего минуту, не больше. Что вам известно о миссис Абрамс?

— Миссис Абрамс? — переспросил я, и плечи мои сникли, а в коленях появилась слабость. То есть они не собирались арестовывать меня. Сейчас, по крайней мере.

Добрыговски ехидно ухмыльнулся.

— Вы жили с Викторией Абрамс в «Сомерсет», — подсказал Хили.

— Да. С Ви. — И, повернувшись к Добрыговски, я посмотрел ему прямо в глаза. Мне просто необходимо было в тот момент изобразить на лице негодование, в какое пришел бы любой, если бы копы заявились на похороны его сына. — Может быть, вы и помните всех своих друзей по фамилии через пять минут после погребения вашего сына, а я вот нет, знаете ли.

Он виновато всплеснул руками, но вид у него был отнюдь не виноватый.

— Да я ничего такого не имел в виду.

— Он ничего такого не имел в виду, — повторил вслед за ним Хили и, метнув на напарника суровый взгляд, снова повернулся ко мне. — Вы слышали что-нибудь о ней? Давно это было?

Машины вокруг заводились и отъезжали.

— Я давно о ней ничего не слышал, — сказал я, лихорадочно соображая, как мне теперь себя вести. Возможно, мне не следовало отрицать отношения с нею, но отрицать все остальное. — Я что-то беспокоюсь. Почему вы спрашиваете? С ней все в порядке?

— Да, конечно, у нее все хорошо, — заверил Добрыговски. — Даже просто отлично.

— На самом деле, мы не знаем, — уточнил Хили. — Мы разыскиваем ее.

— А в каких отношениях вы состоите с Викторией Абрамс? — спросил Добрыговски.

— Она… моя девушка. Мы с ней… сожительствуем. — И я решил снова изобразить гнев. — А к чему все эти вопросы? Вы заявляетесь на похороны моего сына, докучаете мне расспросами на глазах у родственников и друзей — к чему все это, я не понимаю!

— Ну, у вас на самом деле не так уж и много родственников осталось, — съязвил Добрыговски.

— Послушайте, вы!.. — Я заставил себя угрожающе шагнуть к нему навстречу, в то время как сердце у меня колотилось так, что даже кровь в ушах пульсировала. — С меня хватит уже…

Хили выставил вперед руку, словно желая остановить меня.

— Вы должны простить Добрыговски. У него это случайно вырвалось.

Добрыговски опять ухмыльнулся.

— А вы знали, что она также представляется именами Нэнси Мартин и Мишель Грант? — спросил Хили.

Я резко повернулся к нему.

— Откуда мне это знать? Не знал, конечно. А что, это разве так? — То, что Ви жила под другими именами, меня не особенно удивило, но все же этот факт застиг меня врасплох.

— Мы получили из Кливленда довольно интересные сведения о ее деяниях.

Я настороженно прищурился.

— Мне это нисколько не интересно.

— А вот это напрасно, — сказал Добрыговски. — Вам должно быть это интересно. Когда «Ви» жила под именем Нэнси Адамс, в ее доме случился пожар. Это было в пригороде Кливленда. — И, помолчав, он прибавил: — Там случился пожар, а ее муж был убит.

Глава 17

Они внимательно следили за моей редакцией.

— Ее муж?! — сказал я, не скрывая удивления и смущения.

— А вы не знали, что она раньше была замужем?

— Что значит «раньше»? Я не знал, что она вообще была замужем!

Нам посигналила какая-то машина, и я от неожиданности даже подпрыгнул, схватившись рукой за грудь. Мы все трое отошли в сторонку на траву.

— Послушайте, мне надо ехать, — сказал я. — Я не могу сейчас этим заниматься.

— Конечно, конечно, — согласился Хили. — Еще только несколько вопросов. А потом мы отвезем вас, куда скажете.

Все это мне очень не нравилось, но, возможно, так было даже лучше — поскорее от них отделаться.

Мое молчание они восприняли как согласие.

— Итак, Ви, Нэнси, миссис Абрамс. О том, что у нее был муж, вы не знали.

— Я только что сказал вам, что не знал ни про какую Нэнси или как там ее еще… И вообще я не понимаю, какое отношение все это имеет ко мне.

— Мистер Розенкранц, пожалуйста, не расстраивайтесь так. Я понимаю, что мысли у вас заняты множеством других вещей, и нам жаль, что мы вынуждены загружать вас новой информацией.

— Я не понимаю!.. — повторил я, и тут до меня дошло — Ви еще раз использовала комбинацию «убийство/поджог». Как могла она быть такой дурой?! Поэтому, уже более осторожно, я продолжал: — Так что вы там говорите? Что Ви убила мужа и подожгла дом?

— Ну, некоторые думали именно так, — подтвердил Добрыговски.

Я посмотрел на него, и он ответил мне ледяным взглядом в упор. Тут я понял, что ошибся, приняв его за неотесанного болвана. Если мне и грозило разоблачение, то как раз от него, а не от Хили. Хили умел складно говорить, поэтому в основном и вел все расспросы, но в душе он был добрым парнем. Ему не хотелось этого делать, просто это была его работа. Но Добрыговски… Эту породу я тоже хорошо знал — такие, как он, сразу ухватывают суть, вцепляются мертвой хваткой и уже не отпускают.

— Там была проблема со страховой компанией, — продолжал Хили. — У местной полиции — это был всего лишь маленький пригородный поселок — не имелось полной уверенности, поэтому они не стали отстаивать версию убийства, а просто добились, чтобы страховая компания заплатила. На том все и кончилось.

— А мне-то вы это зачем сейчас рассказываете?

— А затем, что тут налицо презабавнейшее совпадение, — сказал Добрыговски.

— Презабавнейшее?! — возмутился я, ничуть не переживая из-за того, что явно в тот момент переигрывал.

Хили снова выставил вперед руку, чтобы успокоить меня.

— Мистер Розенкранц, он ничего особенного не имел в виду.

— Да, я ничего не имел в виду, — повторил за ним Добрыговски.

Я набрал полную грудь воздуха и попытался мысленно сосчитать до десяти. Ведь, потеряв самообладание, я мог совершить какую-нибудь глупость.

— Вы только что стали очень богаты, — сказал Добрыговски. — Это, должно быть, некоторым образом стало для вас утешением?

— Утешением?!

— Мы беседовали с мистером Палмером, — пояснил Хили. — Он сообщил нам, что ваш сын не оставил завещания. И что вы теперь должны получить огромную сумму. Другие родственники, конечно, могут претендовать на какую-то часть, но все равно это немалые деньги.

Тут мне следовало быть еще более осторожным.

— Я только что потерял сына, а вы мне говорите о каких-то деньгах, — возмутился я.

— Простите, я понимаю, что это грубо и жестоко, но такая уж у нас неприятная работа.

— Я это уже слышал.

— А вы что же, не знали о деньгах?

— Палмер только что сообщил мне. А до этого не знал.

Они снова вернулись к разговору о Ви.

— Итак, вы сожительствовали с Викторией Абрамс? — спросил Добрыговски.

— Я не понимаю, а к чему этот вопрос? — произнес я, прищурившись.

— Мы просто хотим установить, какая у нее могла быть корысть, на что она могла рассчитывать.

То есть они знали и это.

— Да, мы с ней живем вместе. В Сан-Анжело.

— То есть она могла рассчитывать на какие-то деньги, если таковые у вас появятся?

— Могла, но она ничего не получила бы. Ничего не получит.

— Вот как? — усомнился Добрыговски.

Мне сейчас нужно было выглядеть растерянным, смущенным и ничего не понимающим, поэтому я изобразил на лице недоуменную мину.

— А вы знаете, где сейчас находится Виктория Абрамс? — спросил Хили.

— Нет, не знаю. — Чисто номинально это была правда. Они же не спросили меня, куда она поехала после того, как мы выписались из отеля. Просто хотели знать, где она сейчас. — А почему вы спрашиваете? — И, немного помолчав, я сделал вид, будто до меня только-только дошло: — Подождите, так вы думаете, что она убила моего сына и подожгла его дом?

После неприятной и неловкой паузы Хили вновь спросил:

— Так вы не знаете, где она?

А Добрыговски поспешил вставить:

— А вы знали, что у нее есть еще один сожитель — Карлтон Брауни, известный здесь, в Калверте, гангстер?

— Я… Простите… я уже сказал вам все, что мне известно. И, откровенно говоря, совершенно не хочу знать больше ничего из того, что знаете вы.

— А почему вы съехали из «Сомерсета»? — поинтересовался Хили.

Я подошел к краю дороги. Машина тети Элис приближалась и почти уже поравнялась с нами.

— Потому что любовник Ви узнал о моем существовании, — сказал я, не отрывая глаз от вереницы отъезжающих машин.

Хили шагнул вслед за мной к обочине.

— То есть вы думаете, она сейчас с Брауни?

Машина тети Элис поравнялась с нами и притормозила. Обрадовавшись долгожданной возможности отделаться от копов, я поспешил к дверце.

— Вы разве не хотите узнать, что произошло с вашим сыном? — крикнул мне вдогонку Хили.

Дернув на себя переднюю дверцу, я сказал:

— Я знаю, что он мертв. Этого разве не достаточно?

Я захлопнул за собой дверцу, и машина тронулась с места, но я затылком чувствовал на себе провожающий взгляд детективов.

Да, внешне я сохранял каменное спокойствие, но это только внешне, а на самом деле меня всего трясло. Еще несколько дней назад все, казалось, складывалось так, как говорила Ви, а теперь, похоже, выяснялось, что полиции обо всем известно.

Конечно, я разозлился. Ви повторила уже использованный ею когда-то сценарий! Ну почему она ничего не рассказала мне? Как бы я отнесся к этому, если бы она рассказала? Плохо бы отнесся. Очень плохо. Я не стал бы с ней ссориться или драться, но она должна была мне рассказать. И мне было бы ясно, что полиция сумеет сопоставить тот прошлый случай и этот. Честно говоря, я был лучшего мнения о смекалистости Ви и не думал, что она способна совершить такую глупость. А она оказалась способна. Использовала один и тот же сценарий дважды, ну и теперь копы вышли на ее след.

И тут до меня дошло — копы вышли на ее след! То есть они думают, что это совершила она! Ведь если не считать всех этих гнусненьких намеков Добрыговски, они, собственно, спрашивали-то только о ней. И если бы сыщики навели справки в отеле, то они бы знали, что я в ту ночь вернулся раньше того времени, когда мог начаться пожар. И это действительно было так. И, если бы дежурный портье рассказал им это, то он наверняка рассказал бы также и то, что Ви в ту ночь куда-то выезжала. Служащие отеля подгоняли ей машину к подъезду, и работники в гараже наверняка смогли бы припомнить точное время. Но если полиция думает, что это сделала Ви, то значит, план Ви все-таки частично сработал. Сработал в том, что касается меня, а это главное.

Но, возможно, это был всего лишь вопрос времени, и они рано или поздно вышли бы и на меня. И тогда арестовали бы меня. И, думая об этом, я сразу вспоминал о том, что в Мэриленде существует смертная казнь. То есть мне в таком случае суждено умереть здесь, где уже похоронены все остальные Розенкранцы. Хотя нет, оставалась еще Клотильда. Там, на западе. И что тогда будет с ней?

Мне необходимо было срочно предупредить Ви. Пока они не добрались до нее, как добрались до меня. Ведь если ее задержат, она разболтает все, особенно, если будет считать, что это как-то ей поможет.

Дома у тети Элис я сразу же поднялся в свою комнату и первым делом позвонил в «Сомерсет». Трубку там сняли после первого же гудка.

— Отель «Сомерсет». Чем могу вам помочь?

— Я бы хотел связаться с номером люкс 12-2, — сказал я, понимая, что не должен называть Ви по имени.

— Одну минуту, сэр.

В трубке раздался щелчок, потом гудок.

— Алло?

Голос был мужской, но мне трудно было сказать чей — Брауни или чей-то еще. У меня язык сразу словно одеревенел. Если это был Брауни, то ради безопасности Ви ему лучше было не знать, что это звоню я, поэтому мне пришлось, так и не произнеся ни слова, повесить трубку.

Я лежал на кровати и пытался размышлять над этим, но мои мысли ходили по одному и тому же замкнутому кругу. Ви надо было срочно уезжать из Калверта, и как можно дальше, потому что после того случая из ее биографии, когда она совершила поджог, чтобы замаскировать убийство, у нее не оставалось шансов, что на нее не повесят теперь смерть Джо. Как она могла быть такой глупой, чтобы действовать по одной и той же схеме? Нет, ей срочно нужно было убираться из Калверта! Мне необходимо было срочно добраться до нее и предупредить, чтобы поскорее уезжала. Нет, ну как вообще можно было быть такой дурой?!

Когда замкнутый круг моих мыслей стал совсем невыносим, я опять набрал номер отеля. Дважды. И оба раза меня соединяли с люксом Брауни, и там снова отвечал мужской голос, и я снова бросал трубку, и моя тревога все больше и больше росла. После третьего такого звонка я понял, что это мое бросание трубки точно так же навредит Ви, как если бы я признался, что звоню я, поэтому отказался от новых попыток и решил дождаться нашего с ней назначенного на завтра рандеву. Но тревожные мысли после этого не покинули меня и так и продолжали ходить по замкнутому кругу всю ночь.

Глава 18

Следующий день выдался пасмурным. Густые пепельные облака заволокли солнце, при этом никак не повлияв на жару. Наоборот, из-за них повысилась влажность, создававшая невыносимую духоту. Пока я пешком добрался от дома тети Элис до отеля, я весь покрылся испариной, и рубашка на спине липла к телу. Я платком вытер пот со лба и шеи. Нервы у меня после бессонной ночи были напряжены до предела, и от желания заглянуть в бар и опрокинуть там стаканчик меня удерживала только жуткая изжога.

Придя на свидание гораздо раньше условленного времени, я решил для начала справиться у дежурного портье, нет ли для меня какой почты. Вообще-то я просил их направлять все полученные на мое имя сообщения на адрес тети Элис — собственно говоря, полицейские потому и разыскали меня на прошлой неделе, — но мне казался странным тот факт, что за все это время я так и не получил ни одного послания ни от кого вообще. На этот раз за дежурной стойкой был какой-то новый, совершенно незнакомый мне портье. То есть работников, как я понял, у них хватало.

Сообщив ему, что выписался отсюда приблизительно неделю назад, я поинтересовался, нет ли на мое имя каких-нибудь посланий, и прибавил:

— Мое имя — Шем Розенкранц. Я жил в 514-м номере.

— Одну минуту, сэр, — сказал портье и скрылся за дверью позади стойки.

Я нервно огляделся на предмет возможного скрытого наблюдения в вестибюле. Или мы не заслуживали такого уж пристального внимания к себе? Может быть, у полиции имелись еще более важные дела, нежели попытка подкараулить в отеле какую-то женщину, которая могла быть замешана в давнем и не вполне доказанном убийстве? Может быть, во мне просто говорило мое виноватое сознание? Но, как бы там ни было, а я чувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение и очень боялся неосознанно допустить какую-нибудь ошибку или промах. Но наведение мною справок насчет возможной почты, по крайней мере, делало мое присутствие в отеле закономерным.

Вернувшийся портье ответил кратко:

— Никаких сообщений для вас, сэр.

— И даже телеграмм?

— Нет, сэр, извините.

Ни звонков тебе, ни телеграмм… Получив наследство, я теперь уже и не нуждался в этих деньгах, но мне было ужасно обидно, что мои нью-йоркские знакомые совсем забыли меня… Ведь нас соединяло столько лет совместной работы, столько опубликованных вместе книг — ведь я тогда принес их бизнесу немало денег, — и теперь ни одного ответа на полную отчаяния телеграмму с просьбой о финансовой помощи. Я даже готов был получить отказ, но только не глухое молчание в ответ.

Изобразив на лице натужную улыбку, я поблагодарил его и попрощался.

Отвернувшись от стойки, я увидел Брауни. В сопровождении двух амбалов в костюмах он направлялся к выходу. Они не заметили меня, но у меня сразу сердце бешено заколотилось и закружилась голова. Этого Брауни я боялся до смерти. Я даже напомнил себе, что и сам теперь являюсь убийцей, несмотря на то, что это был всего лишь несчастный случай (после проявленного полицией интереса и наличия «мотива» это стало уже не важно). Но даже тогда я все-таки не мог ощущать себя настоящим убийцей и ровней этому гангстеру, шагавшему сейчас в сопровождении телохранителей по вестибюлю отеля.

Сглотнув ком в горле, я заставил себя сдвинуться с места. Я не хотел долго мозолить глаза этому портье, чтобы он потом, при случае, меня легко вспомнил. Направившись в кафе отеля, я не сделал и двух шагов, как меня вдруг осенило, что, если Брауни ушел, то Ви должна сейчас находиться одна в номере, и что нам тогда лучше встретиться там, а не внизу в кафе, где нас могут увидеть вместе и запомнить. Поэтому я поспешил к лифтам, надеясь, что мы с ней не разминемся, катаясь в разных кабинах — она вниз, а я вверх. Я нажал кнопку вызова и стал ждать, следя за быстро меняющимися цифрами на табло, пока наконец после звоночка двери лифта не открылись.

Из лифта вышла стройная молодая мамочка с двумя детишками — мальчиком со значком военно-воздушных сил на рубашке и девочкой в платьице с красивым бантом. У меня сразу мелькнул вопрос — а почему у нас с Клотильдой так и не родились дети? Ведь она была бы такой замечательной матерью. А мой вот сын сейчас…

Я зашел в лифт и, пока ехал, постарался снова собраться с мыслями и подготовиться к разговору с Ви. Я уже сгорал от нетерпения, так что, когда двери лифта раскрылись, я практически побежал к люксу 12-2 и постучал в дверь, озираясь по сторонам в надежде, что успею оказаться внутри никем не замеченный. На мой стук не последовало никакого ответа, я заколотил в дверь уже сильнее и на этот раз кулаком, при этом сам болезненно реагируя на создаваемый мною шум.

Дверь наконец резко распахнулась, и Ви, одетая в слишком скромное для нее платье, и с синяком на лице, уже порядком побледневшим и переливавшимся оттенками зелени, желтизны, пурпура и синевы, сказала:

— Что это вообще за манера… — Увидев меня, она опешила, и у нее вырвалось: — Боже мой, Шем, какого черта ты приперся сюда? Я же сказала — внизу!

— Я видел, как Брауни ушел, и подумал, что нам лучше встретиться здесь, подальше от людских глаз. — Я затолкал ее обратно в номер и закрыл за нами дверь. — У нас проблема.

— Да-а-а? Что ты говоришь?! — Она ушла в спальню и оттуда крикнула: — И какая же у нас проблема?

Я сделал шаг в сторону спальни и остановился — вспомнил, как Брауни бил здесь Ви, и у меня даже во рту пересохло.

— Ну где ты там, идиот? Иди сюда!

Я зашел в спальню. Она сидела на постели, натягивая на обтянутые чулками ноги черно-белые туфельки.

— Это был последний раз, когда я разрешила тебе подложить меня под гангстера. Он чуть не убил меня тогда, ты хоть это понимаешь?

— Вот только не надо все на меня валить. Это не я тебя под него подложил, ты сама!

Пропустив это мимо ушей, она спросила:

— Так ты уже говорил с адвокатом? Когда получишь деньги? Когда я наконец смогу уехать отсюда?

Мне только этого и надо было. Я же за тем и пришел, чтобы поговорить об этих проблемах.

— Тебе нужно отсюда уезжать, — сказал я, но прозвучало это как-то слабо и неубедительно.

— Ага. И ждать тебя как дура где-то там, надеясь, что ты приедешь ко мне с деньгами. Так, что ли? — Она подошла к столу, взяла серебряную сережку-висюльку и, склонив голову, стала вдевать ее ухо.

— Ви, ты знаешь, полиция…

— Что полиция?.. — Она болезненно наморщилась, и в тот момент я особенно остро осознал, что ни в коем случае не должен позволить, чтобы Ви здесь осталась и чтобы ее схватили. Потому что сейчас полиция считала, что Ви сделала это одна, но в случае ареста она сдала бы меня с потрохами. Даже, может быть, сама выкрутилась бы и все повесила на меня. Показала бы им свое разбитое лицо и сказала бы, что я угрозами заставил ее помочь мне скрыть следы убийства. Да, именно так она и поступила бы, и тогда я точно оказался бы на скамье подсудимых. Зато, если бы она сейчас уехала, я бы спокойно сидел тут и дожидался оформления наследства, пока полиция гонялась за Ви по всей стране.

— Шем, ты можешь побыстрее сказать мне, что там полиция?..

— Тебе надо уезжать отсюда. Срочно уезжать!

— Шем…

— Ты замужем была?

Она настороженно прищурилась:

— Что?

— Вчера на похороны Джо приходили полицейские. Они разыскивали тебя, спрашивали, где ты можешь находиться. Сказали, что ты убила мужа и для маскировки подожгла дом.

— Я? Убила мужа? — Она так и осталась стоять с сережкой в одном ухе, а кожа на руках у нее покрылась мурашками.

— Да, в Денвере. Нет, в Кливленде.

— Что еще они говорили?

— Они выяснили, что у Джо был проломлен череп. Сказали, что не уверены, что это убийство, но…

— Но приплели сюда Кливленд. Пола приплели. А это было сто лет назад. — Она сделала несколько шагов, потом остановилась, не зная, куда идет.

— Так ты убила своего мужа? — спросил я.

Этот вопрос словно заставил ее очнуться. Она взяла со стола другую сережку.

— Ты не знаешь, что это был за человек, поэтому даже не начинай! И вообще, какое тебе до этого дело?

То есть она не отрицала самого факта. Но я-то, даже зная, что ответом будет «да», уже начал переживать из-за одной только мысли, что она куда-то уедет, и мы будем разлучены.

— Пол был слепец, — сказала Ви, подошла к шкафу, достала оттуда свою одежду прямо на вешалках и швырнула на постель. — Он держал меня в этом убогом городишке, где вообще нет нормальной жизни и где можно просто свихнуться. И он ничего не хотел слышать!

— Что ты делаешь?

— Что я делаю? Уезжаю! Валю к чертям из этого города! Я же не дура. Если они завели разговоры про Пола, значит, хотят повесить на меня и твоего сыночка тоже, а я не собираюсь сидеть в тюряге за то, к чему не имею никакого отношения.

Услышав, что Ви собирается уезжать, что она намерена сделать то, чего я сам от нее хотел, я почему-то еще больше испугался.

Забросав постель своей одеждой, она достала чемодан.

— А ты бы лучше шел отсюда. Карлтона вроде весь день не должно быть, но кто его знает.

Но эта угроза нисколько не тронула меня, потому что голова моя была занята совсем другим. Я все пытался ухватиться за какую-то неуловимую мысль — за что-то, чего недодумал прошлой бессонной ночью.

— А куда ты поедешь? — спросил я.

— Да куда угодно. Лишь бы не оставаться здесь.

Да, «куда угодно» — в этом была вся Ви. В тот момент я понял то, что уже, наверное, и так знал — даже если она сбежит, они все равно поймают ее.

Она продолжала набивать чемодан.

Да, они поймают ее, потому что, если она сейчас ударится в бега, то тем самым как бы признает свою вину.

— Тебе нельзя бежать, — сказал я.

Ви встала, подбоченившись, и вызывающе посмотрела на меня.

— А кто мне сказал, что я должна срочно уехать?

— Я был неправ. Я не подумал как следует. Если ты сбежишь, они тогда точно решат, что это сделала ты.

— То есть, по-твоему, я должна сидеть и ждать, когда меня сгребут? Это твоя блестящая идея?

Меня вдруг охватило отчаяние.

— Ты не можешь бросить меня! — взмолился я.

— Ой, какие сюси-пуси!.. У меня из-за тебя рожа разбита, и по твоей милости я вляпалась в историю с убийством. Да мне надо было бросить тебя в тот же день, когда я с тобой познакомилась! И зачем я только с тобой связалась? А все потому что книжечка твоя меня прошибла до слез!

— Я получил деньги, — вдруг сказал я.

Это остановило ее. Денег она хотела.

— Что значит — ты получил деньги?

— Ну, я получил деньги. Вступил в права наследства. Два миллиона теперь мои. Потому что Джо умер. — Я знал, что на деньги она клюнет, так же как знал и то, что ее поймают, если она сбежит, и что втянула меня во все это именно она.

— Это точно?

Я кивнул.

Ви быстро-быстро заморгала и покачала головой.

— А когда эти деньги окончательно станут твоими? — Она произносила слова очень осторожно, словно боялась меня спугнуть.

— Не знаю. Я скоро встречусь с адвокатом. Может, даже сегодня встречусь. Для оформления требуется время. Может, неделя или две. Но к концу месяца получу точно.

— К концу месяца?!

— Да нет, думаю раньше. — Вообще-то я понятия не имел, как долго будет тянуться оформление, но точно так же, как я еще недавно хотел, чтобы она уехала, теперь хотел удержать ее.

Выражение лица ее было абсолютно серьезным, когда она вдруг сказала:

— Я хочу, чтобы мы поженились.

Я чуть не расхохотался. Жениться! Да я с трудом поверил, что она до знакомства со мной была замужем! И того своего муженька она убила.

— Жениться я не могу. Я женат на Клотильде.

— Ты можешь с ней развестись. Она же в психушке.

Я покачал головой.

— Нет, разводиться я не буду.

— Ладно. Но я должна быть уверена, что получу свою долю.

— Ты получишь свою долю, — сказал я. По ее глазам я видел, что она клюнула. Теперь я хотя бы мог контролировать ее движения. Меня и так-то чуть не убила смерть Джо, я еще даже не оправился от этого удара, но я не собирался попасть еще и на электрический стул.

— Пятьдесят на пятьдесят.

— Не знаю, посмотрим.

— Пятьдесят на пятьдесят, — повторила она. — Я же собственной шеей сейчас рискую.

И тут я понял то, что вы, возможно, поняли с самого начала. Я понял, что ее сгребут по-любому — останется она или уедет.

— Ладно, хорошо, — сказал я. — Это будет по-честному.

Но она продолжала сверлить меня подозрительным взглядом.

— Ты ведь знаешь, что я тебе сделаю, если ты захочешь надуть меня?

— Я не собираюсь надувать тебя.

С явной неохотой, но она все-таки, видимо, решила, что большего ей с меня содрать не удастся, и начала перекладывать вещи из чемодана обратно в шкаф. Наблюдая за ней, я вдруг почувствовал себя вконец измотанным. Потому что в тот момент я понял, что у меня есть только один способ заставить ее молчать, и когда я это понял, находиться с нею в одной комнате стало для меня просто невыносимо. Во всем теле я вдруг ощутил страшную тяжесть, голова словно отваливалась от шеи, а на веки будто кто-то гири привесил. Мне хотелось лечь и больше никогда не вставать. И это все потому, что я тогда понял, что мне надо убить ее. И эта мысль была даже тяжелее, чем мысль об уже убитом мною Джо.

— Я так устал, — сказал я.

Она обошла кровать и присела на нее рядом с туалетным столиком.

— Ну так поезжай домой и поспи.

Но она проговорила это слишком возбужденно, и я понял, что она до сих пор нервничает из-за полиции, напавшей на ее след в связи с той старой, как она считала, историей. А если нервы у нее такие слабые… В общем я понял, что у меня оставался только один выход — убить ее.

— Все будет хорошо, — сказал я.

— Я знаю, — кивнула она. — С Карлтоном я, возможно, даже в большей безопасности, чем где бы то ни было. Девушку Карлтона копы не тронут. — Она промокнула сложенной салфеткой помаду на губах.

Пока Ви вот это все говорила, у меня на душе становилось все тяжелее и тяжелее. Мог ли Брауни на самом деле оградить ее от обвинения в убийстве? И кто мог оградить ее от самого Брауни? Он же избил ее у меня на глазах. У меня было стойкое чувство, что он не проявит доброты, если узнает, куда она ездила и что мы с ней вместе сделали. Такие люди, как Карлтон Брауни, обычно не допускают, чтобы рядом с ними творились нехорошие делишки.

Закончив макияж, Ви встала и повернулась ко мне.

— Ну? Как я выгляжу?

Синяк на ее лице еще был заметен, но уже не бросался в глаза. И все равно она выглядела на миллион баксов. И знала себе цену. Знала, каким сокровищем располагает и как им пользоваться.

— Как убийца, — сказал я.

Она расхохоталась.

— Иди сюда, я сделаю тебе подарочек!

Но я не шелохнулся. Ви сначала надулась, но потом сама подошла ко мне и поцеловала в щеку. Я сразу же поймал себя на мысли, что, наверное, никогда не смогу сделать то, что хочу.

А она прошептала мне в самое ухо:

— Кто была та девушка, с которой я тебя видела на днях?

Я посмотрел на нее в полном недоумении и вдруг понял, что все-таки смогу убить ее. Еще как смогу.

— Ты расфуфырилась сейчас для другого мужчины и при этом устраиваешь мне тут сцену ревности?

Лицо ее снова стало злым.

— Это моя работа, не более того, и ты прекрасно об этом знаешь. Я должна быть готова по первому свистку Карлтона.

— Это была невеста Джо, — сказал я.

Выражение ее лица заметно смягчилось.

— Так вот почему у тебя такой слезливый был вид тогда. Типа: о, бедная девочка, тебе еще столько страшных вещей придется в жизни узнать! — И она опять вульгарно рассмеялась, а я готов был убить ее прямо сейчас, если бы знал, как это сделать безнаказанно.

— Я лучше пойду.

— Мы должны как-то отпраздновать.

— Отпраздновать?! Что отпраздновать?

— Деньги, — сказала она. — Мы можем пообедать в ресторанном зале отеля. По-моему, это вполне безопасно для нас, как ты считаешь?

— Не знаю.

— Да, безопасно. Только дай мне пару часиков на сборы. Мне тоже надо, знаешь ли, немного разобраться со своими мыслями. Все-таки два миллиона долларов!.. Боже мой, подумать только! А ведь я всегда знала, что заслуживаю такого подарка судьбы. — Ви снова поцеловала меня, а потом опять прозвучал этот жуткий вульгарный смех. Меня от него буквально выворачивало наизнанку. — Ха-а! Два миллиона долларов! Нет, судьба явно начинает благоволить ко мне!

— Да, это точно, — сказал я, подумав: «Если бы ты только знала!..» — Ну тогда давай сегодня днем. Встретимся внизу. А сейчас я пойду.

— Подожди!

Ви подошла ко мне и стерла губную помаду с моей щеки. Таким нежным жестом стерла, от которого мне стало тошно. Потому что, хоть я и убил Джо, но то был несчастный случай, а это… Это, я знал, будет уже не несчастный случай.

— Ну вот, теперь все хорошо, — сказала Ви, отходя назад.

Но все было очень даже нехорошо. Ничего хорошего и не предполагалось.

Глава 19

Когда вообще доходит до убийства… Ну, когда вы задумали убить кого-то… Нет, как бы это сказать?.. По-моему, я уже упоминал, что Джо был не первым из моего круга общения, кто встретил насильственную смерть. В свое время в Голливуде я встречался с девушкой, хотя и довела меня до этого Клотильда — слишком уж сильно натягивала поводья. Девушка эта работала официанткой в ночном клубе, но мечтала стать кинозвездой. Она ничем не отличалась от тысяч таких же девушек, которые ждали своего звездного часа и были убеждены, что в один прекрасный день кто-то остановит их на улице и скажет: «Девушка, хотите сниматься в кино?». Вот и та девушка была точно такая же, стандартная и ничем не примечательная, но я познакомился с ней и начал встречаться, и даже привел ее как-то раз на кинопробы в одну из картин, где снималась Клотильда. Ну а как же, я же тогда был очень успешный малый.

У Клотильды в ту пору как раз начались проблемы с психикой, она стала сторониться людей, шарахаться от любой тени, и ей все время казалось, что на нее кто-то хочет напасть. А я, хоть и встречался с той девушкой, но ни за что не хотел причинить вреда Клотильде. Наоборот, она всегда была счастьем моей жизни, ее смыслом, а с девушкой я встречался только потому, что она могла дать мне то, чего не могла дать Клотильда.

И вот сейчас я вспоминаю, что как раз примерно в то время начал занимать деньги у Хьюба Гилплэйна. Он был владельцем ночного клуба, где я познакомился с той девушкой, и мы с ним подружились… Вот ведь как интересно — живешь и не замечаешь таких деталей, которые как нити сплетаются в одно полотно, а потом когда-нибудь, по воле случая, потянешь за одну такую ниточку, и полотно твоей жизни начинает распускаться. Но сейчас я точно не помню — может быть, начал брать у него взаймы даже еще раньше, когда мы с Куинн еще не развелись.

И вот случилось так, что однажды я приехал домой к той официантке посреди ночи. Я попал в дом, воспользовавшись собственным ключом, прошел в спальню и увидел там ее. Мертвую. Она была вся искромсана ножом, и все вокруг залито кровью. Страшная картина — гораздо страшнее того, что произошло с Джо. Я тогда содрогнулся в ужасе. Да там любой бы содрогнулся, даже самый хладнокровный, самый закоренелый убийца. Ну а я-то, понятное дело, тем более.

В общем, я видел самое страшное, но смерть Джо была для меня не менее страшной только потому, что я сделал это собственными руками. Хотя и случайно. Сейчас же я собирался совершить убийство преднамеренно, и мне надо было хорошенько все обдумать, перебрать в уме всевозможные аспекты, вспомнить все, что по этому поводу рассказывали нам мировые религии, искусство и литература… Когда думаешь о таких вещах, мозг начинает лучше соображать. Так у меня было после того случая, когда я нашел мертвой свою девушку, и так у меня было сейчас, когда я думал о Ви и о том, что мне надо было сделать. Мне надо было убить ее. Для меня это был единственный выход. Но мысли мои все время возвращались к той искромсанной ножом девушке в Сан-Анжело, и я терял всякую способность соображать, хотя и понимал, что должен хорошенько обдумать каждый свой шаг, если не хочу загреметь в тюрьму за убийство Ви.

Весь этот мыслительный процесс, разумеется, происходил у меня в баре отеля, но я, как ни странно, пил мало, а не как обычно, один стаканчик за другим. Я перебирал в мозгу всевозможные сценарии. Например, заманить Ви в питейную часть города и выставить все как обычное уличное убийство с целью ограбления. Но в таком случае полиция могла бы догадаться, что ее убили умышленно, дабы заткнуть ей рот. Столкнуть ее с лестницы? Но и это вызовет подозрение, сразу возникнет вопрос: почему она не воспользовалась лифтом? Про яды и оружие я вообще мало что знал, и к тому же мне надо было, чтобы это выглядело как несчастный случай.

Но все эти мысли сразу же вытесняла из моей головы память о той давней кровавой ночи в Сан-Анжело. Я тогда не стал у полиции подозреваемым только потому, что имел надежное алиби. Но даже если бы я позаботился о хорошем алиби для себя в случае смерти Ви, полиция все равно могла бы вернуться к расследованию смерти Джо, что снова подвергло бы меня большому риску. А мне нужно было, чтобы полиция считала убийцей Джо именно Ви. Эти мысли вертелись у меня в голове, то и дело выстреливая вопросами, и те, словно ударяясь о ка кую-то кирпичную стену и разбиваясь вдребезги, так и не находили ответа, отчего тревога моя только росла.

Для меня это было знакомое чувство. Поток идей, отвергаемых одна за другой, и все сжимающееся кольцо бездействия. Но это касалось писательской работы. А что же убийство? Да то же самое! Такой же творческий процесс. Та же задача — заставить персонажей действовать так, как я считаю нужным, чтобы добиться требующегося мне эффекта. И, несмотря на все мои тревоги, я сейчас находил даже некое удовольствие в привычном творческом процессе. И когда это понял, словно какая-то дверь распахнулась в моем сознании — это не воспримут как несчастный случай, если обставить все как самоубийство!

Но Хили и Добрыговски считали, что она пошла на преступление ради денег. Тогда зачем ей совершать самоубийство? Разве что только, если она запаниковала, узнав, что полицейские вышли на ее след, и особенно, если они собирались притянуть сюда еще и тот старый случай с ее мужем. Я же сам видел, как она насторожилась и занервничала, когда я рассказал ей об этом. Да, это могло бы выглядеть так — она поняла, что ее разоблачили, и покончила с собой.

Тем временем близился полдень и моя назначенная встреча с Ви в ресторанном зале отеля. Мне, конечно, не нравилось, что мы будем сидеть там на людях, но я не мог избежать этого праздничного обеда, так как вызвал бы тем самым у нее подозрение. Еще до ухода из бара я должен был придумать план действий. Если собирался это сделать, то должен был прямо сейчас что-то придумать. Я попросил у бармена телефон, и он принес мне его, после чего вежливо отошел в сторонку.

Я попросил оператора соединить меня с газетой «Сан».

— Тэйлора Монтгомери, пожалуйста.

После щелчка в трубке раздался голос Монтгомери — по телефону он казался грубее, чем в жизни:

— Монтгомери слушает.

— Тэйлор, сынок, это Шем Розенкранц.

Голос его сразу зазвучал заметно теплее, и я узнал в нем того самого молодого человека.

— Мистер Розенкранц! Чем я могу быть вам полезен?

— Скажите, вашу газету мог бы заинтересовать дополнительный материал о смерти Джо? Дело в том, что полиция считает, что это было убийство.

— Ой, что вы говорите! Неужели?.. Это ужасно!.. — Он сокрушался вполне искренне.

Я постарался придать голосу еще больше печали, хотя, по-моему, дальше уже некуда было.

— Они считают, что это сделала моя знакомая. Виктория Абрамс. В свое время она то же самое совершила в Кливленде, только под другим именем. Убила мужа и сожгла дом.

— Абрамс, вы говорите? — Он, по-видимому, записал имя.

— Да. Виктория Абрамс. — И чтобы полиция потом не обвинила меня в разглашении материалов следствия, я поспешил сообщить Монтгомери о своих намерениях: — Если эта женщина и вправду совершила это, то я хочу, чтобы она была наказана. И я не верю, что полиция сможет это сделать, поэтому, если «Сан» напишет об этом, то, может быть, что-нибудь действительно сдвинется с места и справедливость восторжествует.

— Конечно, конечно, — сказал Монтгомери. По его приглушенному голосу я понял, что он зажал трубку между плечом и ухом, а тем временем, видимо, что-то записывал или листал.

— Разрешат они вам это опубликовать? Все-таки это не ахти какая новость.

— Нет, они опубликуют. Обязательно. Вы же по-прежнему знаменитость, и семья Хэдли кое-что значит в этом городе, хотя и вымирает… Ну, то есть я хотел сказать…

— Ничего страшного, я не обиделся.

— Я прослежу, чтобы это опубликовали.

— Отлично. Только проверьте эту информацию о Кливленде.

— Вот как положу трубку, так сразу проверю, — заверил он.

— Вот это, я понимаю, человек! Спасибо, мой дорогой!

И мы оба повесили трубки.

Я знал, что он сделает все, расшибется в лепешку, чтобы опубликовать это на первой полосе раздела городских новостей. Эта новость произведет фурор, и я буду восприниматься всеми как невинная жертва, буду печальным героем и прекрасным человеком. И если Ви объявят виновной в газете, то никого не будет волновать, виновна ли она на самом деле. Полиции тогда придется что-то делать. По крайней мере, Ви будет так считать. И поэтому ее самоубийство покажется закономерным поступком. Такой вот сложный и многоступенчатый у меня был план. На душе у меня немного полегчало, осталось ощущение добросовестно сделанной работы, даже появилась какая-то уверенность, какой-то прилив сил, когда я, выйдя из бара, направился через вестибюль к ресторанному залу.

Мы с Ви подошли к дверям почти одновременно. Она уже опять переоделась, и теперь на ней было темно-синее платье с широченным белым поясом вокруг талии, которого я никогда прежде не видел на ней и которое ей наверняка подарил Брауни. Она старалась выглядеть серьезной и, закусив губу, пыталась спрятать улыбку, но у нее это не получалось. Губы, вопреки всем ее стараниям, сами растягивались в улыбке. Она невольно тянулась ко мне, но тут же, видимо, одергивала себя. Видимо, уже приняла решение бросить Брауни, но пока еще не могла себе позволить совсем уж большой фамильярности на людях с другим мужчиной. Я чувствовал примерно то же самое — мне постоянно казалось, что полицейские ведут за нами скрытое наблюдение.

— Здравствуйте, мистер Розенкранц, — кокетливо произнесла она.

— Ви, ты выглядишь потрясающе, — сказал я.

Ви потупилась от комплимента.

— Я рада, что ты оценил. — Она шагнула ко мне и взяла под руку. — Ну, надеюсь, никто ничего такого не подумает, если я пройдусь под руку со знакомым джентльменом?

Хоть она и висела на мне, я почему-то не испытывал никакого смущения по поводу того, что собирался сделать позже. Как будто та часть моего сознания временно захлопнулась, отгородившись от того, чем я занимался сейчас. Так что с самым невозмутимым видом я повел ее в ресторанный зал.

Нас усадили за столик на четыре персоны в центре зала. Неназойливое приглушенное освещение люстр и свечи на каждом столе создавали атмосферу уюта. Обедали в ресторане, видимо, не только постояльцы отеля, но и жители окрестных кварталов. Официанты в смокингах быстро и бесшумно двигались между столиками. Другие официанты, только в рубашках, приносили и уносили подносы.

Я учтиво отодвинул для Ви стул и сам сел напротив. Она сразу же наклонилась вперед, и лицо ее, подсвеченное мерцанием свечи, выглядело так, словно мы сидели у костра и она собиралась рассказать мне страшную историю.

— Мы теперь все время будем питаться в таких ресторанах. И мне для этого не придется больше спать с какими-то бандитами. Наконец-то заживем по-человечески. — Ви мечтательно улыбнулась.

— Я уже жил по-человечески. Ничего особенного, — пожал я плечами.

Она надула губки.

— Ну, знаете ли, мистер Великий Писатель, не все же из нас имели счастье состоять в браке с кинозвездой и отдыхать на Ривьере.

Возможно, я напрасно выступил с этим замечанием — все-таки она имела право хотя бы немножко помечтать о счастливой жизни. Но мне в тот момент почему-то хотелось быть злым, и я добавил:

— И сейчас имею счастье состоять в браке с кинозвездой, я с ней пока не разводился.

Ви моментально вскипела.

— Теперь я твоя женщина, ты понял это?! И я ничего не хочу слышать о какой-то там жене или о ком-то еще! Мы с тобой вместе влипли в эту историю, и я имею такое же право на эти деньги, какое и ты!

— Да-а? То есть мы с тобой пара? А я думал, ты у нас только за деньги работаешь. Но, если мы с тобой пара, то как ты собираешься отвязаться от своего любовника-гангстера?

— Ах ты, старый сводник! Да ты… — Но она быстро справилась с эмоциями, смекнув, что ни к чему хорошему это не приведет. — Ладно, давай забудем. Сейчас это шанс для нас обоих начать все с нуля.

Глядя на ее старания, я почувствовал себя отпетым мерзавцем. Легонько сжав ее руку на столе, я сказал:

— Конечно. Ты права.

Выражение лица ее стало мягче, и она даже заулыбалась. По этой ее довольной усмешке я понял, что Ви все эти деньги считает своими.

Остановив проходившего мимо официанта, я заказал себе «Джин Рики». А Ви попросила «Манхэттен», и мы молча стали изучать меню. Со стороны мы выглядели вполне естественно — состоятельная пара, обедающая в дорогом ресторане. Подобный образ жизни когда-то даже был для меня нормой, но сейчас, в этот момент, мне просто казалось, что мы оба как будто играем на сцене или съемочной площадке какую-то сцену. И я невольно задался вопросом: буду ли испытывать такое же чувство, когда дело дойдет до осуществления моего плана. Но… об этом я сейчас думать не мог. Я не мог так рисковать. Не мог допустить, чтобы Ви что-то заподозрила.

И тут вдруг с порога обеденного зала до нас донесся громкий голос, и, повернувшись, я увидел направляющегося к нашему столику Карлтона Брауни.

Глава 20

Он решительно шагал к нам, а за ним семенил метрдотель.

— Нет, вы только посмотрите на нее! Сидит тут, прохлаждается со своим «кузеном»! — Слово «кузен» он выделил особой интонацией.

Подскочив ко мне, он схватил меня за руку, как раз то место, куда угодил мне нож для колки льда. Руку пронзила жуткая боль, у меня перехватило дыхание.

— Какой тесный отель-то, а? Все время встречаемся невзначай. Ну? Как поживаешь, «кузен»? — И он со знанием дела еще сильнее стиснул мою больную руку.

Потом, посмотрев на оторопевшего метрдотеля, объявил:

— Я сяду за этот столик. Будьте любезны, бутылочку красного вина, бутылочку белого и скотч для меня. — Он обвел нас взглядом и прибавил: — Нет, скотч для обоих джентльменов. — Он отпустил мою руку, и только тогда я смог выдохнуть.

— Мы уже заказали себе напитки, — сказала Ви.

— Ничего страшного. Выпьете больше, хуже не будет. — Он сел справа от меня и слева от Ви. — К даме поближе. Ей будет приятно.

Ви, потупившись, уставилась на скатерть и нервно теребила пальцами салфетку на коленях.

Я старался не смотреть в сторону Брауни, но у меня плохо получалось. Зато я теперь хоть разглядел его. Он оказался моложе, чем я думал — лет сорока, а может, и меньше. У него уже намечалась лысина, и сам он был крупным во всех отношениях — и рост, и мускулатура, и жир.

Нам принесли напитки, и я залпом выпил половину своей порции.

— Как это мило, что мы сидим тут втроем, — сказал Брауни. Его явно забавляло наше с Ви смущение. — А, Ви? — Он кулаком дотронулся до ее лица, давая понять, что за этим якобы шуточным жестом кроются далеко не шуточные намерения. Потом, повернувшись ко мне, спросил: — Простите, как ваше имя? В прошлый раз я был немного расстроен, так что запамятовал.

— Шем Розенкранц, — сказал я.

Он нахмурился.

— Это еврейское имя, не так ли? Ви, а я и не знал, что ты у нас еврейка.

— Я не еврейка! — с жаром, почти возмущенно, возразила Ви. — Я…

Даже не глядя в ее сторону, он жестом сделал ей знак молчать.

— Конечно, конечно. Да это и не важно. Мы все тут белые люди, так что какая разница. Но все-таки жаль, что я не знал, что ты еврейка, Ви. Тебе следовало признаться мне в этом.

Ви, потупившись, уткнулась взглядом в колени. Люди за столиками вокруг притихли, словно Брауни высосал всю энергию из окружающего пространства.

— Так какая все-таки между вами родственная связь? Я что-то не очень понял, — гнул свое Брауни.

— Карлтон… — начала было Ви, но он грубо одернул ее:

— Я не к тебе обратился! Тебя никто не спрашивает!

Ви притихла и еще больше потупилась, а он продолжал:

— Что ж ты не научил ее уму-разуму, а?

И он схватил ее за руку, так же, как до этого меня, и лицо Ви болезненно скривилось. Я никогда не видел ее такой испуганной, и ее страх пугал меня больше, чем злобная болтовня Брауни. Когда метрдотель принес наш скотч, а официант с подносом вино, я одним махом допил свой «Джин Рики».

— Ага… Значит, говоришь, Шем Розенкранц… — продолжал Брауни, не стесняясь обслуги и по-прежнему держа Ви за руку. — О, погоди-ка, а я вроде что-то читал в газете о твоем сыне. Его вроде бы убили?

— Да, мой сын умер, — сказал я. — Но его не убили.

— О, точно! Я же читал в газете! — И, многозначительно нахмурившись, он прибавил: — Но мне известно кое-что и не из газет. Его убили и пытались сжечь его тело.

Я силился угадать, болтает он просто или действительно что-то знает. Нервно поерзав на стуле, я украдкой бросил взгляд на Ви, надеясь по ее глазам понять, не рассказала ли она ему о нашей тайне, но она сидела, опустив глаза, словно девчонка, получившая нагоняй от родителей.

Вальяжно откинувшись на спинку стула, Брауни поймал за рукав проходившего мимо официанта.

— Я хочу сделать заказ.

— Я сейчас найду вашего официанта, — сказал парень.

— Я не хочу, чтобы ты искал моего официанта, а хочу, чтобы ты ему передал мой заказ. Нам что-нибудь не из меню. Всем троим.

— Хорошо, сэр, — сказал парень, слишком уж усердно кивая.

— Ха! «Сэр»! А еще говорят, что нынешняя молодежь не учится манерам. Молодец, парень, ты далеко пойдешь, если будешь продолжать в том же духе. — Он отпустил рукав официанта, и тот заторопился в сторону кухни.

Брауни взял бутылку вина и наполнил бокал Ви, потом свой.

— Да, с твоим сыном беда, — сказал он мне и покачал головой. — Ведь нет на свете ничего важнее семьи. У меня у самого есть три ангелочка, и они для меня в жизни все. Вон, спроси у Ви, она тебе расскажет. Я же только и говорю о них. Так ведь? — Он выжидательно посмотрел на Ви. — Я спрашиваю: так ведь?

— Да, так. Он все время говорит о них, — подтвердила Ви каким-то совсем уж безжизненным голосом.

— Вот видишь, я все время говорю о них, потому что нет на свете ничего важнее семьи. Ведь так, киска?

Я выдохнул воздух через нос.

— Да, ты сейчас в трауре, я понимаю. Если б с моими ребятишками что-нибудь случилось, я бы убил того, кто это сделал. Собственными руками убил бы ублюдка!

Его слова напомнили мне, что мы все трое по сути являлись убийцами, и я еще собирался повторить этот опыт. Вот до чего докатился.

Я снова приложился к своему стакану, а Брауни тем временем внимательно наблюдал за мной. Он ждал, что я еще скажу. И я сказал:

— У меня такое ощущение, что жизнь для меня кончилась.

И тут я не соврал, у меня действительно было такое ощущение. Я бы, наверное, был рад в тот момент, если бы Брауни встал и пристрелил меня прямо на месте. Но он бы никогда такого не сделал, поэтому и сидел сейчас открыто на людях, как почтенный гражданин, потому что и был почтенным гражданином. На нем лично не висело никаких убийств.

— Да у тебя всегда такое ощущение, — подколола Ви, по-видимому, решив, что лучшей тактикой сейчас будет высмеять меня, что она успешно делала постоянно, несмотря на то, что мы с ней теперь были сообщниками.

— Ну ладно тебе! — рыкнул на нее Брауни. — Он в трауре.

— Нет, ну правда. У него постоянно такое ощущение. Вечно ноет и ноет…

Брауни снова одернул ее:

— Если ты сейчас не заткнешься, я тебя сам заткну. — И он показал ей кулак. Потом повернулся ко мне. — Ну-ка расскажи мне про своего сына. Хочу послушать. Да и тебе сейчас надо выговориться. Я могу себе представить, как это тяжело. Ты же не можешь держать это все в себе. Давай, рассказывай!

Я посмотрел на Ви. Вид у нее был такой, будто ее сейчас вырвет. Обхватив себя за плечи, она потерла их руками, словно очень замерзла.

— Ну что я могу сказать? Я на самом деле почти не знал Джо, — признался я.

Брауни кивнул с понимающим видом.

— Он всю свою жизнь прожил с матерью. Меня даже не было рядом, когда он родился. Ему, наверное, было годика два, когда я увидел его в первый раз. Сейчас это так глупо звучит… Глупо, что я совсем не знал его. Хотя мои родители тоже почти не знали меня, пусть я и жил с ними в одном доме. Они никогда не могли понять моей любви к книгам. Но прочли все, что я написал, и гордились мною, даже если и совсем не понимали моих книг.

— Так ты писатель что ли? И что же ты пишешь?

— Романы, сценарии для фильмов.

— Каких фильмов?

Я покачал головой и пожал плечами.

Но его, похоже, не волновало то, что у меня не нашлось ответа.

— Моя мать живет с нами сейчас, — сказал он. — Я считаю, родные должны жить вместе. — Он протянул руку и похлопал Ви по щеке. Это был собственнический жест. — А у тебя-то, Ви, даже и матери-то нет, так ведь? Ну да, у кого нет матери, те и вырастают вот такими. — Он снова повернулся ко мне. — Пока у человека не родится ребенок, он вообще не знает, что такое любовь. Любовь к женщине — это все не то. Ну вот к брату любовь, это еще куда ни шло, но брат — это опять же семья. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Мы ведь как устроены? Что имеем, не храним, и даже не знаем, что имеем, а когда имеем что-то самое дорогое, то сами и убиваем его. Так ведь?

Я по-прежнему не мог угадать, знает он о нашей с Ви тайне. Мне казалось, что он нарочно заводит эти разговоры о семье, об убийстве самого дорогого — будто хочет прощупать меня и посмотреть, не расколюсь ли я. А может, он просто опасался за себя — как бы в ходе расследования его имя тоже не оказалось замаранным? Но нет, в этом городе он мог ничего не опасаться. Здесь на его имя не могло быть брошено тени. Значит, он просто дразнил меня в наказание за то, что я нарушил его пространство, но это означало, что он знал о наших с Ви истинных отношениях.

Трое официантов принесли нам еду, и с ними даже пришел сам шеф-повар и встал рядом со стулом мистера Брауни, скрестив на груди руки. Он стал в подробностях описывать поданные блюда, но я почти не слышал его, и Брауни с Ви, как мне показалось, тоже. Когда обслуга удалилась, Брауни приступил к еде. И, поскольку во время еды он молчал, у нас с Ви даже в мыслях не было завести какой-либо разговор.

Я прикончил свой скотч и выпил еще несколько бокалов вина. Покончив с едой и вытирая тарелку кусочком хлеба, Брауни с невозмутимым видом сказал:

— Рози, ты спишь с моей любовницей и живешь за мой счет. Причем очень хорошо живешь. — Мы с Ви замерли, словно оцепенели. — Если бы я захотел, то мог бы сделать так, что уже сегодня ночью тебя бы не было в живых, но ты уже получил крепкий удар, и в любой момент тебя ждет следующий.

Вот в тот момент я и понял, что ему все известно, и что мне настал конец.

Пригубив вина, он продолжал:

— А знаешь, Рози, ведь у нас с тобой есть общий друг.

У меня к горлу подступила тошнота.

— Да, да, есть. Один влиятельный парень из Сан-Анжело.

Он еще не успел назвать имя, как я уже понял, о ком он говорит, и теперь знал, кто перекупил мой долг.

— Хьюб Гилплэйн, — сказал он.

Я прямо почувствовал, как мое лицо обвисло и обмякло.

Брауни снова пригубил вина, кивком давая мне понять, что сейчас продолжит говорить.

— Ви сказала мне, что ты получил в наследство кое-какие деньги. Она упоминала о двух миллионах.

Он подождал, не скажу ли я чего-нибудь, но мне не удавалось даже проглотить ком в пересохшем горле.

— Так вот меня на самом деле не волнует, с кем спит Ви. Если бы меня это волновало, я бы уже давно свихнулся. Будь это моя жена, то я бы убил вас обоих, но Ви не жена и даже не что-либо похожее. Ей просто полагается знать, кто ее хозяин. Ты ведь знаешь, кто твой хозяин, детка?

У Ви был такой вид, как будто она сейчас заплачет. Я никогда ее такой не видел. Она была самой сильной, самой требовательной и самой горластой женщиной из всех, что я видел, а я горластых женщин повидал немало. Но сейчас я понял, что и она может быть битой, как в буквальном, так и в переносном смысле, и мое опасение, что она может подвести меня под монастырь в случае, если возьмется за ум, только еще больше укрепилось. Да, она должна была умереть. И то, что она все выболтала этому Брауни, означало, что мы с ней никогда больше не увидим этих денег.

— У меня тоже есть жена, — сказал я.

— Это хорошо. Напомни мне, чтоб я послал ей подарочек.

— Она больна. Она нуждается в клиническом уходе, а это очень дорого.

— Ты знаешь, в глубине души я плачу.

Я вспомнил, как он разглагольствовал про семью и семейные ценности и со слабой надеждой произнес:

— Пожалуйста, прошу вас… Она единственная, кто у меня остался из близких.

— Мы примем это во внимание, — усмехнулся он. — На данный момент ты должен мне пятьсот тысяч долларов.

— Но Хьюбу я должен был только пятнадцать тысяч, — жалобно, чуть ли не хныча, проговорил я.

— А вот давай-ка я тебе объясню, как работает эта схема, — предложил Брауни. — Когда кто-нибудь выкупает твой долг, это все равно что рефинансирование. Выкупающая сторона изменяет условия договора, и ты становишься должен мне пятьсот тысяч долларов.

Я не знал, что сказать.

Он встал из-за стола.

— Я даю тебе немного времени на оформление наследства, но если я не получу свои деньги в тот день, когда оформление закончится, то сумма твоего долга начнет расти на пять тысяч за каждый просроченный день. — Он положил руку Ви на затылок. — То есть у тебя еще останется бабло на оплату клиники твоей жены. Правильно? — Ви поморщилась, и я понял, что он не просто положил руку ей на затылок, а крепко сжал ее шею. — Ну а ты-то, Ви, конечно же, не думала, что получишь сколько-нибудь из этих денег? А, Ви?

Она посмотрела на меня, в глазах ее блестели слезы.

— Нет.

— Конечно нет, — сказал он и, видимо, снова больно сдавил ей шею. — И вот еще что — когда я вернусь, ты должна быть в номере. — Это был приказ. — Вот ключ. — Он бросил на столик ключ, и я вспомнил, что у меня до сих пор остался другой ключ от их номера. То ли он забыл о нем, то ли ему было наплевать. Посмотрев на меня, он сказал: — Останьтесь тут. Попейте кофейку, закажите себе десерт. Все на мой счет. А знаешь, Рози, мне вообще даже приятно иметь с тобой дело. — И он громко, не обращаясь ни к кому конкретно, объявил: — Обед был, как всегда, великолепен! — С этими словами повернулся и, лавируя между столиками, направился к выходу.

Мы с Ви остались сидеть в полном молчании. У меня было такое ощущение, будто меня сбил грузовик. Я был так подавлен, что мне даже хотелось, чтобы меня и в самом деле сбил грузовик. У меня даже промелькнула мысль выбежать на улицу и самому броситься под колеса. Бах! — и конец всем проблемам.

Наконец Ви переложила салфетку с коленей на стол, встала и, не произнеся ни единого слова, вышла.

А я продолжал сидеть и глядеть в пустоту, и моим единственным желанием было умереть.

Глава 21

Я сидел в ресторане долго. Официант уже, кажется, в третий раз подбежал ко мне и предложил кофе, когда я наконец смог посмотреть ему в лицо и покачать головой в знак отказа.

Но ему этого оказалось недостаточно, и он участливо поинтересовался:

— С вами все в порядке, сэр?

Но я, стиснув зубы, только пожимал плечами и разводил руками, готовый разрыдаться.

— Ну хорошо, я подойду позже. — И он удалился.

Мысли в голове моей зациклились и носились по кругу. Мне нужно было срочно уезжать из Калверта. Хили и Добрыговски это не понравилось бы, это выглядело бы в их глазах подозрительно, но я больше не собирался рисковать и оставаться в городе сверх необходимого. Брауни мог легко добраться здесь до меня. Пятьсот тысяч долларов! Что же делать? Палмер сказал, что часть наследства будет деньгами, но я не знал даже примерно, сколько мне полагается. Имелось в виду, что два миллиона, но когда они еще поступят на банковский счет? И завещание могло быть опротестовано другими претендентами… Нет, ну вот как Хьюб мог поступить со мной так? Я собирался все выплатить ему. Ведь мы же с ним были друзьями! И тут мой страх перерос в ярость, и я уже захотел убить и Хьюба. И Брауни убить, и Ви, и вообще всех. Да, я хотел убить их всех!

Но в таком состоянии размышлять о чем-либо было просто бесполезно. Я только все больше и больше запутывался. Я слишком много выпил за обедом, и мне надо было протрезветь.

Я посмотрел по сторонам. Обедающая публика почти вся уже разошлась, и официанты увозили на тележках грязную посуду. Мой официант в ожидании деликатно маячил в сторонке. Я кое-как выдавил из себя улыбку, кивнул ему и, собравшись с силами, поднялся из-за стола.

В вестибюле я некоторое время стоял посередине между лифтами и выходом, решая, куда мне пойти и что делать. Гнев мой остыл, полностью опустошив меня, и в голове вертелась только одна мысль: я должен срочно бежать из города, если хочу жить.

Но что же делать с Ви? Доверять ей я не мог. И не мог взять ее с собой. Это выглядело бы очень подозрительно. Тогда я мысленно вернулся к своему первоначальному плану, к решению, принятому мною еще до этого позорного обеда, когда у меня была ясная голова и не перехлестывала ярость. Ви должна была умереть — хотя бы для того, чтобы нейтрализовать опасность для меня со стороны полицейского расследования. Если бы, до обеда, у меня на этот счет имелись бы какие-то сомнения, я бы сейчас даже не стал останавливаться на этой мысли. Но теперь этот план необходимо было осуществить, да поскорее. Сегодня же ночью. И мне нужно было срочно придумать, как это сделать.

Я стоял посреди вестибюля и ломал себе голову над вопросом, почему Ви должна умереть, когда у меня вдруг возникло ощущение, что за мной наблюдают. Чувство было очень неприятное. Оно напомнило мне паранойю Клотильды и вызывало сомнения относительно моего собственного психического здоровья. Но стряхнуть с себя это чувство мне никак не удавалось. Осторожно оглядевшись, я остановил свое внимание на человеке, сидевшем в одном из кресел напротив стойки дежурного портье. Он положил ногу на ногу и уткнулся в раскрытую на коленях газету. Понаблюдав за ним, я заметил, что он то и дело отрывался от своей газеты и стрелял в мою сторону глазами. Неужели полиция установила за мной слежку? Если так, то это очень плохо.

Резко повернувшись, я быстро вышел из отеля и направился через улицу в здание «Калверт-Сити Банк». Во все кассы тут стояли длиннющие очереди. Я занял наблюдательную позицию у конторки для заполнения требований и стал следить за входом в отель.

Прождал я довольно долго, даже успел заполнить за это время десять никчемных бумажек, но из отеля так никто и не вышел. Это встревожило меня даже больше, чем если бы тот человек сразу последовал за мной. Я стал опасаться, что, как и Клотильда, потихоньку схожу с ума. Ведь того, кто задумал убить другого человека, уже можно считать ненормальным. Но подобные мысли никак не могли помочь мне совершить задуманное, поэтому я решительно отбросил их в сторону и решил подождать еще пять минут и даже засек на часах время.

Но я сумел вытерпеть еще только три минуты, после чего ушел из банка и слонялся по улицам, двигаясь, тем не менее, в сторону дома тети Элис. Где-то на полпути меня осенила еще одна мысль — а что, если в отеле за мной следил не полицейский, а подручный Брауни? Я попытался припомнить лица тех, кого видел с Брауни, но они мне совсем не запомнились. В ресторан Брауни пришел один, и он был без своих телохранителей, когда я заявился к нему в номер. То есть он, похоже, далеко не всегда держал при себе своих людей. Но в общем-то я не был полностью уверен, что человек в вестибюле следил за мной.

Мысли мои сменялись в таком порядке, и я проходил квартал за кварталом, не замечая города вокруг себя. Я блуждал в своих мыслях, как это бывало у меня во времена писательской работы. И за это я мог смело сказать спасибо Тэйлору Монтгомери. Это он вновь пробудил во мне творческую жилку, так долго пребывавшую в бездействии, а сейчас вдруг так пригодившуюся мне для сугубо практических целей. Собственно говоря, Монтгомери даже, в некотором роде, и был виноват в том, что я встал на эту новую для меня стезю преступника. Он даже оказал мне конкретную помощь, согласившись опубликовать статейку о Ви в сегодняшнем вечернем выпуске газеты. И это делало его моим сообщником. Мне даже жалко было расставаться с ним, зная, как важен для него мой интерес к его сочинениям. Ведь такой удар по творческому оптимизму мог надолго отвратить его от писательского занятия. Я даже пообещал себе, что перед отъездом обязательно напишу ему письмо. Перед отъездом… Хм… А когда этот отъезд случится? Когда я закончу одно последнее и очень трудное дело.

Наконец я дошел до дома тети Элис. Меня впустила Конни. Мой вид ее ужаснул. Должно быть, я выглядел даже хуже, чем думал, и мне оставалось только гадать, что же такого ужасного было написано у меня на лице — страх или новая мрачная решимость к предстоящему поступку. Впрочем, это могло быть и просто сегодняшнее очередное пьянство.

— Вы ужинать будете, мистер Шем? — спросила она.

— Даже не знаю, что тебе сказать на этот счет, Конни, — ответил я.

— Миссис Хэдли хочет видеть вас и надеется, что вы поужинаете с ней.

Тетя Элис. Только ее мне еще в тот момент не хватало. Но я жил в ее доме, кормился за ее счет… Так что пришлось закусить удила.

— Я мог бы прямо сейчас увидеться с ней, — сказал я, надеясь, что чем я раньше начну, тем быстрее отвяжусь.

— Сейчас миссис Хэдли отдыхает. Она вообще-то надеялась увидеться с вами за обедом.

Я попытался выдавить из себя улыбку, но у меня не получилось.

— Ладно, я подумаю, — сказал я и, не дожидаясь продолжения разговора, поднялся к себе наверх. В тот момент меня меньше всего волновало, что обо мне подумают тетя Элис и Конни.

У себя в комнате я первым делом достал из-под кровати свой рюкзак и принялся торопливо и беспорядочно запихивать в него вещи. Меньше пяти минут мне понадобилось на эти сборы. А потом еще пять минут, а может быть, и больше, я стоял, придерживая рукой набитый рюкзак, и спрашивал себя, почему бы мне прямо сейчас не подхватить его с постели и не уйти. Часы показывали без двадцати два.

Потом я снял телефонную трубку с намерением позвонить в клинику «Энок Уайт» и поговорить с Клотильдой. Подумав о ней, я вспомнил, зачем я все это делаю. Мне просто хотелось услышать ее голос, он бы очень подбодрил меня. Но вместо звонка в Калифорнию я почему-то стал набирать номер Мэри, невесты Джо.

К телефону подошла горничная. Ну вот почему никогда нельзя поговорить сразу с самим человеком?! Она отложила трубку в сторону, и я услышал ее удаляющиеся шаги и звук закрывшейся двери. А потом в трубке раздался голосок Мэри:

— Все, Луиза, можешь положить там трубку. — И после щелчка: — Мистер Розенкранц, я так рада, что вы позвонили.

Я приготовился говорить и вдруг понял: не знаю, что сказать.

— Мэри, вы меня извините, — выдавил я, но эти слова прозвучали как всхлипывание. По-моему, еще секунда, и меня бы прорвало, но я сумел взять себя в руки и повторил: — Вы меня извините…

— Нет, это вы меня извините, мистер Розенкранц. Извините, что уехала вчера сразу после службы. Мне было так тяжело… — Она неловко рассмеялась. — Папа даже дал мне выпить из своей фляжки.

— Я видел, — сказал я, зажав пальцами нос около переносицы.

— Видели? — виновато переспросила она. — Ну… папа сказал, что при таких обстоятельствах можно.

— Конечно, конечно.

— Значит, вы не обиделись, что я не перемолвилась с вами ни словом?

— Да я сам был подавлен. Если б что-то можно было бы изменить…

— Я себе всю неделю то же самое повторяю, — сказала она уже более бодрым голосом.

— А вот наследство… — начал было я, но она меня перебила:

— Мне это безразлично. Меня это совсем не волнует. Никогда не волновало.

От этих ее слов мне стало легче. Возможно, я и позвонил ей, чтобы как-то сбросить с плеч хотя бы часть глодавшего меня чувства вины. Какой-то слишком совестливый из меня получился убийца.

— Мне так не хватает Джо, я даже не знаю, покинет ли меня когда-нибудь это чувство. — Она помолчала, потом спросила: — А вы по Куинн долго скучали? Я имею в виду, после развода. — И после паузы она поспешила прибавить: — Это ничего, что я задаю такие вопросы?

— С Куинн у нас было все по-другому. Мы друг друга и любили, и ненавидели.

— И с Джо так же, да?

Эти слова меня покоробили. Она это почувствовала и поспешила извиниться.

— Простите, я не хотела…

— Нет, ничего страшного. Это же правда. Да, с Джо у нас тоже так было.

— Так вы считаете, это чувство никогда не пройдет?

Но я сам не знал ответа на этот вопрос. Сам не знал, забуду ли когда-нибудь его смерть, этот удар затылком и тяжесть его тела, когда тащил его наверх в спальню. А я ведь еще собирался убить Ви. И еще Брауни убить собирался. Ради Клотильды. Ведь Ви, когда рассказывала ему про деньги, наверняка проболталась и про убийство. Так что вздохнуть свободно я мог, только убив их обоих. И никак иначе.

— Мистер Розенкранц! — Голос Мэри в трубке вывел меня из раздумий.

— Пройдет, — сказал я, сам надеясь, что именно так и будет. — Вы еще встретите мужчину в своей жизни. Будете вспоминать, конечно, Джо в годовщину смерти, но с возрастом эти вещи становятся менее значимыми. — Была ли это правда? Вот тут я не был уверен.

Но Мэри решительно возразила:

— Нет, это чувство у меня никогда не ослабнет.

— Надеюсь, что вы ошибаетесь, — сказал я.

— Но мы ведь можем с вами переписываться, правда? Вы же не рассердитесь, если я стану писать вам? Это было бы, как если бы я писала… — Она не договорила фразы, и я закончил за нее:

— Как если бы вы писали ему?

— Да.

Тут мне сделалось совсем тошно, и я понял, что совершил ошибку, позвонив ей. Не надо было мне рассчитывать ни на чью моральную помощь. Свою проблему я должен решать сам.

Я понял, что Мэри, видимо, ждет от меня ответа, и поспешил сказать:

— Конечно! Пишите. Пишите мне всегда, когда захотите.

— Спасибо, — сказала она и печально вздохнула, а я, уже мечтая, чтобы этот разговор поскорее закончился, поспешил вставить:

— Ну мне пора.

— Мистер Розенкранц, я так рада, что вы позвонили. И я так рада, что Джо перед смертью помирился с вами. Хотя бы об этом можно не переживать.

— Я буду ждать ваших писем, — сказал я и положил трубку.

После этого разговора я успокоился насчет денег, но относительно всего остального… мне стало только еще более тошно.

Пока говорил с Мэри, я параллельно думал о Брауни, о том, что он должен умереть. И не важно, знал он об убийстве или нет, — я просто не мог допустить даже вероятности шантажа с его стороны. К тому же он убил бы меня, если бы я не заплатил ему долг, и это для меня становилось главной мотивацией. Когда он сегодня сел с нами за стол в ресторане, у меня уже тогда промелькнула мысль, что у нас с ним обязательно дойдет до варианта: или он, или я. Или я убью его, или он меня. А сейчас я окончательно понял, что должен убить их с Ви обоих ради Клотильды.

Звонить сейчас Клотильде было бесполезно. Я должен был как-то сам справляться со своими эмоциями и со своим делом. Присев на постель, я задумался. Понимал, что убить двух человек не так-то просто, особенно если один из них — гангстер. Но разве был у меня выбор? И что я терял? Терять мне все равно было нечего. И тянуть с этим делом тоже было нельзя, потому что Брауни, зная о размерах моего наследства, постарался бы вытянуть из меня все. Даже отложи я решение этого вопроса на время, в итоге мне все равно пришлось бы к нему вернуться.

И сожалеть по поводу них обоих мне было вовсе не обязательно. Брауни просто бандит и сам выбрал себе такую жизнь. А раз выбрал, то должен был понимать, что рано или поздно его самого кто-нибудь угрохает. А Ви чуть получше обычной шлюхи и сама прекрасно знала это. Сожительствуя с гангстерами, поднимавшими на нее руку, она должна была понимать, что играет в русскую рулетку и когда-нибудь доиграется.

И тут меня вдруг осенило. Допустим, Брауни приходит домой и избивает Ви. Черт возьми, допустим! Даже, допустим, душит ее. Но на этот раз, сопротивляясь, Ви умудряется выхватить свой пистолетик (который Брауни сам заставлял ее носить в сумочке), стреляет в него и убивает. Сама она тоже умирает, но успевает убить и его. Да, убить двух человек оказалось легче, потому что я мог сделать так, будто они убили друг друга. И полиция наверняка обрадуется открыть и тут же закрыть дело по убийству в Калверте крупного бандита, так что глубоко копать, скорее всего, никто не станет. Они даже могут повесить на эту парочку и смерть Джо, если статья Монтгомери в газете всколыхнет общественное мнение. Для полиции это был бы настоящий подарок. А я бы спокойно уехал домой. Мне только нужно было теперь проникнуть в номер Брауни с имеющимся у меня ключом, избить Ви до смерти, а потом, дождавшись Брауни, убить его из ее пистолета.

Я еще раз перебрал в голове этот план на предмет каких-нибудь прорех, но он со всех сторон выглядел безукоризненно. Я не думал только об одной вещи — о том, что ни разу в жизни никого не ударил, тем более женщину. Но поступил бы я иначе, если бы принял этот факт во внимание? Когда петля затягивается у тебя на шее, ты не перестаешь дрыгать ногами, хотя от каждого такого движения она сжимает твое горло еще крепче. Петля затягивается, но ты дрыгаешь ногами до самого конца. Вот и я все равно бы сделал это — дрыгал ногами до самого конца.

Глава 22

Мне нужно было подождать несколько часов, прежде чем вернуться в отель. С убийством их обоих следовало уложиться в очень короткий промежуток времени, иначе это не выглядело бы правдоподобно. Судебно-медицинская экспертиза легко определяет время смерти, и даже если бы мой расклад мог понравиться полиции, он мог бы не устроить прессу из-за откровенных несоответствий по времени. За обедом Брауни сказал, что отправляется по делам, это означало, что он, скорее всего, вернется вечером, стало быть, мне имело смысл прийти чуточку раньше. Прийти, и ждать, и надеяться, что мой план сработает.

Я пытался скоротать время за книгой, но никак не мог сосредоточиться на тексте, непрерывно прорабатывая в мозгу мельчайшие детали. Например, брать ли мне с собой рюкзак, на случай, если придется потом срочно бежать? Или — что я буду делать, если Брауни уже окажется в номере, когда я туда приду? В итоге я решил, что рюкзак будет мне помехой, а проверить, вернулся ли Брауни, я могу по телефону. Меня смущало еще несколько десятков всевозможных маленьких моментов и деталей, но, вспомнив о деньгах и о Клотильде, я отодвинул в сторону все сомнения и даже сумел как-то сосредоточиться на книге и прочесть полстранички.

Из дома тети Элис я вышел около шести. Ни с кем не попрощался и не предупредил о своем уходе. Ужинать им предстояло без меня. До отеля «Сомерсет» я добрался пешком. Липкая духота в воздухе не рассеялась, даже когда солнце укатилось за высокие здания в центре города. На улицах было людно, стоял вечерний час пик, но в этой толпе я смотрелся как человек, вышедший прогуляться, и уж конечно не как преступник, отправившийся совершить двойное убийство. Я обливался потом, но никто бы не подумал, что это от волнения, скорее предположили бы, что от жары.

В квартале от отеля я зашел в телефонную будку и набрал номер люкса 12-2. Вытирая платком пот со лба и шеи, я ждал, когда там снимут трубку. Трубку сняла Ви.

— Алло.

— Привет, — сказал я, прикрывая ладонью рот, чтобы изменить голос. — Мистер Брауни там? Это важно.

— Нет, я здесь одна.

— А когда он придет, знаешь? Это правда важно.

— А он мне докладывает? Я, видите ли, должна сидеть тут и ждать вечно.

— Хорошо, — сказал я и повесил трубку.

В изнеможении прислонился спиной к стене телефонной будки. Кровь шумно пульсировала у меня в затылке, и я обливался потом так, что промокла вся майка и рубашка на спине и под мышками. И вовсе не из-за жары.

Вдохнув глубже, я решительно распахнул дверь будки и этим как бы отключил сознание. Теперь я был сосредоточен только на физическом действии.

Я вошел в здание отеля со стороны переулка, как научила меня когда-то Ви, и пешком преодолел подъем в двенадцать этажей. Чуть не сдох, но преодолел, и следующее, что помню, это как я оказался у двери номера 12-2. Голова у меня кружилась, по лицу ручьями тек пот. Вставив ключ в замочную скважину, я повернул его, и дверь открылась.

В номере было тихо — никаких звуков вообще. Я бесшумно закрыл за собой дверь, придержав ручку, чтобы замок не щелкнул громко. В гостиной и столовой было пусто. В столовой на обеденном столе стояла бутылка шампанского. Я не раздумывая схватил ее, сочтя, что она может пригодиться как орудие. Тяжеленькая бутылка в руке вселила в меня больше уверенности.

В коротеньком коридоре, ведшем в спальни, было темно, и в обеих спальнях тоже свет не горел. Поначалу я мог различить только контуры двух широких кроватей с ночным столиком в проходе между ними. По нему я понял, что это спальня Ви, и, стало быть, она сейчас должна находиться в спальне Брауни.

Я тихонько поскреб ногтями по стене, чтобы предупредить о своем приходе. Мне нужно было, чтобы она встала, а не лежала в постели.

Войдя в комнату, я увидел полоску света из приоткрытой двери в ванную. Сама спальня была такая же, как в нашем с Ви недавнем номере внизу — постель, ночной столик, платяной шкаф, трюмо — только эта комната была раза в два больше, и здесь нашлось место для стульев, гостиного диванчика и чайного столика. Ви была в ванной, откуда слышался плеск воды.

Зажав в руке перевернутую вверх донышком бутылку шампанского, я спрятался за дверью ванной и стал ждать.

Выйдя из ванной, Ви сразу направилась к лежавшей на постели сумочке.

Я двинулся за ней, но она меня услышала и обернулась, и я ударил ее с размаху бутылкой по скуле, прямо по тому месту, где у нее еще был синяк, оставленный Брауни. Она зашаталась и хотела удержаться рукой за кровать, но промахнулась, хотя на ногах устояла. Глухой удар бутылки получился точно таким же, как у Джо, когда он ударился затылком о кухонный шкафчик, но этот звук был еще с каким-то металлическим звяканьем. У меня промелькнула мысль, что я убиваю женщину, с которой спал в течение полутора лет, но я обрушил на нее новый удар, сломав ей нос, и она сначала рухнула на постель, а потом соскользнула с нее на пол.

Из горла ее вырывались какие-то булькающие хрипы, похожие на звуки, которые у нас получаются, когда мы допиваем остатки коктейля через соломинку. И я не мог понять, были ли это просто предсмертные хрипы или она силилась что-то сказать. Меня затошнило, и я уронил бутылку на пол. А Ви вдруг зашевелилась, пытаясь встать. Вытянув одну ногу, она как будто пыталась дотянуться ею до чего-то, что-то подцепить. И я понял, что мне придется прикончить ее, пока она не пришла в себя, причем прикончить уже просто голыми руками.

На лице ее была кровь. Я быстро закатал рукава и, схватив ее за горло, начал сжимать его, давя всем своим весом. Она дрыгала ногами и пыталась дотянуться до меня руками, но в таком положении не могла достать даже до моих плеч. Теперь из горла ее вырывались отрывистые кашляющие хрипы. Пальцы мои вдруг почувствовали, как в горле ее что-то обмякло. Она перестала шевелиться, но я продолжал душить ее, не в силах оторвать руки от ее горла. Уже тогда я понял, что совершил ужасную ошибку. Что мне достаточно было и Джо, и незачем было вешать на себя еще одно убийство. К тому же это убийство во много раз хуже. Все это происходило так мучительно долго, и эти звуки, которые она издавала, и эта ее внезапно обмякшая шея… Вынести это было просто невозможно.

Наконец я смог заставить себя разжать руки и стоял, нагнувшись и держась руками за постель, пытаясь привести в норму дыхание. Чудовищная головная боль пульсировала у меня в висках, но я старался не обращать на нее внимания. Потом я схватил сумочку Ви. Она была тяжелая, значит, пистолет там. Я расстегнул молнию и достал из сумочки пистолет. Еще никогда в жизни я не стрелял в живых людей, но меня учили стрелять по мишеням в тире в Голливуде, так что об огнестрельном оружии я все же имел представление. Я прикинул место, где Ви могла бы бросить сумочку, когда якобы сумела достать из нее пистолет, и бросил ее там.

Потом я отошел в сторону, чтобы полоска света из ванной осветила мне картину происходящего. Ви лежала почти в той же позе, в какой лежал тогда Джо. Бутылку шампанского я хорошенько протер со всех сторон на предмет отпечатков пальцев. Кстати, ладони и запястья у меня почти не были запачканы кровью. При одной только мысли о том, что я так хладнокровно об этом думаю, меня чуть не вырвало. Стоять у меня уже не было сил, да это и не требовалось, потому что я должен был застрелить Брауни из того положения, из какого это могла сделать Ви. Вообще с Брауни все должно было быть сложнее, чем с Ви, потому что он должен был увидеть меня до того, как я выстрелю. Увидеть и приблизиться.

Я опустился на пол рядом с Ви, прислонился головой к постели и стал ждать. Уже через пять минут холодный воздух из кондиционера высушил на мне весь пот, оставив ощущение липкости и зябкости. Меня даже знобить начало. Но я сидел с пистолетом в руке и ждал.

Глава 23

Ждал я, казалось, целую вечность, хотя на самом деле всего только час, если не меньше. Плакать я перестал уже минут через десять, и даже оставшаяся в руке мышечная память о бутылке и нанесенном ею ударе начала ослабевать, так что я даже уже не мог точно сказать, осталось у меня это ощущение или мне только мерещится. Зато я отчетливо ощущал пистолет в своей руке — он прямо-таки жег мне руку.

Вы наверное сочтете меня сумасшедшим, если я скажу вам, что начал разговаривать с Ви. Не мысленно, а вслух разговаривать. Я знаю, это выглядит как безумие, но, если вы окажетесь в моем положении, то я на вас посмотрю. В общем начал я ей рассказывать всякие старые истории — как познакомился с Куинн, как мы с ней влюбились друг в друга, как потом у нас дошло до ненависти и даже до драк. Рассказывал я о Клотильде, и мне очень хотелось плакать, однако я сдерживался. Я наобещал Клотильде столько всего и ни одного обещания в общем-то не выполнил. Я по-прежнему любил ее больше всего на свете и, возможно, именно поэтому держался от нее как можно дальше. По крайней мере, так я рассказывал об этом мертвой Ви, хотя и не знаю, было ли это правдой. И себе я то и дело напоминал, что деньги Куинн пойдут на клинику Клотильды и что ради этого все и затевалось. (То есть, как видите, я не был безумен, я очень хорошо понимал, что делаю).

Потом вдруг раздался резкий стук в дверь, и все мои мысли замерли. Потом новый стук, еще более резкий.

Это, должно быть, был Брауни. Он же отдал свой ключ Ви, а второй ключ был у меня. Получалось, что я должен его впустить, но это полностью разрушило бы мой план. Нет, я мог и так повесить на него убийство Ви, он бы сразу стал подозреваемым номер один. Но полиция была у него в кармане, и он наверняка знал, как избавиться от тела, не привлекая к этому полицию. Ради этих денег, необходимых для лечения Клотильды, я должен был убить их обоих.

Он продолжал колотить в дверь и теперь уже кричал:

— Открывай, Ви!

Я поднялся с пола, подошел к двери, держа пистолет в опущенной руке.

— Если ты сейчас же не откроешь, я тебя отметелю так, что ты себя в зеркале не узнаешь!

Эти его крики мне были очень даже на руку. Люди потом могли подтвердить, что он угрожал ей. Я прильнул к двери и посмотрел в глазок.

Лицо Брауни в глазке было выпуклым и напоминало луковицу. Рядом с ним стоял коренастый амбал, почти лысый, если не считать кустистой растительности повыше висков. То есть их было двое — для меня ничего хорошего. Как я должен был с ними справиться — с двумя-то?

Они о чем-то посовещались, и Брауни крикнул уже в последний раз:

— Ну приготовься, стерва, я на тебе живого места не оставлю!

И они ушли.

Я стоял, прильнув к дверному глазку, и лихорадочно соображал, что мне делать — пойти последить за ними, или остаться здесь и переждать, или вообще смыться. Грудь у меня словно сковало, а пистолет я сжимал в руке так крепко, что ногти впились в ладони.

Не успел я принять никакого решения, как эти двое уже вернулись. У Брауни в руке был ключ, и он уже взялся за дверную ручку.

Я бросился в спальню и занял свою прежнюю позицию на полу рядом с телом Ви. Все, что мне оставалось, это придерживаться своего плана и по ходу дела импровизировать.

Дверь в номер с грохотом распахнулась, и Брауни из гостиной крикнул:

— Ви, скажи спасибо, если ты в душе, а иначе… — Он осекся на полуслове. — Так, а где шампанское?

Мне было слышно, как он ходит по номеру. Но звук был отдаленный — наверное доносился с кухни.

— Ви! Давай вылезай! И зря ты выжрала мое шампанское!

Я ждал. От напряжения у меня опять бешено заколотилось сердце, кровь пульсировала в затылке, и от головной боли уже раскалывался череп. Пистолет был снят с предохранителя, и я держал его наготове.

— Я убью тебя!.. — Он осекся на полуслове, когда, нащупав выключатель, зажег в комнате свет. Я сидел в полоске света из ванной, поэтому резко включившийся верхний свет не ослепил меня. — Что за… — Брауни шагнул ко мне, потянувшись к кобуре под мышкой.

Понимая, что второго шанса мне не представится, я выстрелил в него. Выстрелил ему в живот — то есть туда, куда выстрелила бы ему Ви. По рубашке его моментально расплылось кровавое пятно, и я выстрелил снова в то же место, а потом еще раз.

Шатаясь, он еще шел на меня, но пистолета так и не успел вытащить. Я быстро поднялся с пола, приготовившись к нападению другого человека, который вот-вот должен был появиться из гостиной.

Брауни, шатаясь, пролетел мимо меня вперед и рухнул прямо на Ви.

— Какого черта?.. — Он посмотрел на свой раненый живот. Кровь капала на ковер и на ноги Ви. — Вот ублюдок!.. — В голосе его слышалась натуга, и в нем совсем нельзя было узнать того сильного, властного человека, которого я видел днем за обедом или даже еще минуту назад. В комнате стоял противный запах. Не знаю чего — возможно, испражнений или мертвечины, и, конечно же, еще порохового дыма.

Но другой человек почему-то не заходил в комнату. Я вообще не слышал в номере больше никаких звуков.

Я безмолвно наблюдал за Брауни. Мне нужно было убедиться, что он мертв, и потом убираться оттуда. Я пока не знал, куда делся его телохранитель, но боялся, что звуки выстрелов мог услышать кто-нибудь другой.

Наконец я решил действовать — присел на корточки, вытер пистолет о блузку Ви и вложил его ей в руку.

Брауни, бледный, как полотно, наблюдал за моими действиями. Когда я встал, он накренился набок и упал рядом с Ви. Его невидящий взгляд был устремлен в потолок. Кровь из раны на его животе, булькая, вытекала на ковер и уже образовала лужицу. Дыхание его было прерывистым, и эта картина меня удовлетворила.

Не оглядываясь, теперь уже безоружный, я вышел в гостиную. Там никого не было.

Я вышел из номера в коридор и посмотрел в сторону лифтов. Там, где-то посередине между номером и лифтами, стоял тот самый коренастый амбал. На лице его обозначился вопросительный знак, он на секундочку замер, а потом бросился ко мне.

Я метнулся к двери пожарного выхода, слыша за спиной его «Стой!».

Но я несся сломя голову по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек сразу. Я уже был на одиннадцатом этаже, когда на двенадцатом распахнулась дверь пожарного выхода и в спину мне донеслось:

— Эй, ты! Стой!..

Но я продолжал уносить ноги и, только на следующем этаже посмотрев наверх, обнаружил, что меня никто не преследует. Тогда я продолжил бегство, даже не задумываясь над тем, куда делся коренастый амбал.

Наконец я вырвался на улицу, где уже было темно и все так же душно. В груди у меня все горело, в горле пересохло, а дрожащие ноги то и дело пронзала противная жгучая боль. Мне нужно было поскорее убраться от этого места, лучше всего взять такси, которое гарантированно можно было найти на стоянке у главного входа в отель. В тот момент я совсем не думал о таких вещах, как алиби, свидетели и все такое прочее, я просто уносил ноги, спасая свою жизнь.

Выскочив из-за угла, я бросился к швейцару на бегу, но тут же увидел перед подъездом машину Брауни, на которой мы с Ви ездили домой к Джо, где устроили пожар.

— А, все, отлично! Мистер Брауни же сказал, что машина будет подана! — крикнул я швейцару и забрался на водительское сиденье.

Когда я заводил двигатель, из дверей отеля выскочил амбал, по-видимому, решивший обогнать меня на лифте.

— Эй!.. — кричал он. — Стой!..

Двигатель у меня завелся, и я резко рванул с места, завернув сразу за угол и успев перед светофором выскочить на Джордж-стрит.

В центре города в этот час машин почти не было, и я гнал по пустынной улице в сторону Вашингтон-Хилл. Но домой к тете Элис мне соваться было нельзя — там меня бы сразу нашли, — поэтому я проскочил мимо монумента, мимо университета, мимо Андервуда и дома Куинн и Джо, и только уже почти на самом выезде из города я вдруг сообразил, что не могу сейчас просто так уехать. Мне еще надо было встретиться с Палмером и убедиться, что деньги поступили в правильном направлении.

То есть мне надо было как-то продержаться до утра.

Глава 24

Ночь я провел в машине на стоянке перед бензоколонкой, где неизвестная машина не могла вызвать подозрений. Поспал я совсем немного. За мной сейчас гонялась целая преступная группировка Брауни, и от одной только этой мысли сон как-то сразу пропадал.

Когда взошло солнце, я закрылся в телефонной будке рядом с бензоколонкой и нашел в телефонном справочнике номер Палмера-старшего. Голос у него спросонок был громкий.

— Мистер Палмер, это Шем Розенкранц.

— Шем, у тебя все в порядке?

— Мы можем встретиться сегодня утром у вас в офисе?

— Но сегодня же суббота, сынок!

— Мне нужно срочно уезжать из города.

— А до понедельника это не может подождать?

— Нет, сэр. — Я не стал ему ничего объяснять, а он не стал ничего расспрашивать.

Потом была тягостная для меня пауза, я даже подумал, что он повесил трубку, но он наконец сказал:

— Я сейчас выезжаю.

— Спасибо.

Он повесил трубку.

Я приехал туда раньше Палмера. Центр города был на удивление пустынным даже для субботнего дня, и я был там как мозоль на ровном месте, пока ждал Палмера. Это было очень неприятное чувство, и к нему еще примешивалось опасение, что из моей затеи ничего не выйдет. Головорезы Брауни найдут меня где угодно и убьют, а деньги повиснут в воздухе, привязанные к неутвержденному завещанию, и Клотильде придется доживать свой век в государственной больнице. В общем, вся эта история меня так уже утомила…

Я даже не знаю, что бы я в тот момент сотворил, если бы не появился Палмер.

— Доброе утро, — сказал он, уже держа наготове ключ.

Я тоже поздоровался, и мы молча поднялись в его офис.

Палмер включил свет в приемной, где я был вроде бы совсем недавно, но казалось, что целую вечность назад. Потом через темный конференц-зал он провел меня в свой кабинет, где было светло, но он все равно щелкнул выключателем. На огромном письменном столе по краям лежали аккуратные стопки документов, вдоль стен — шкафы с многочисленными фолиантами в кожаных переплетах, точно такие же, какие я видел в конференц-зале, когда зачитывали завещание Куинн.

Он сел за свой рабочий стол, придвинул к себе ближайшую к нему стопку с документами и без труда нашел в ней нужную папку. Махнув ею в сторону кресел по другую сторону стола, предложил мне присесть.

Я сел и стал ждать.

— Как я уже говорил тебе на днях, о завещании Куинн уже не идет речи, — начал он. — Будучи отцом Джо, ты наследуешь за ним, поскольку имущество Куинн перешло к нему и поскольку у него нет детей. Элис, конечно, может проявить недовольство, но я не думаю, что у нас будут с этим какие-то проблемы.

— Сколько времени это займет?

— Поскольку ты до этого не был упомянут ни в каких документах, процедура утверждения завещания займет от четырех до шести месяцев, и часть наследуемого состояния уйдет у тебя на уплату налогов, но в итоге у тебя на руках останется чуть больше полутора миллионов.

Вот оно, значит, как. Полтора миллиона долларов. За это стоило бороться. И я наконец буду свободен. Правда, за мной сейчас охотится целая банда. Медленно выдохнув, я сказал:

— Я хочу составить завещание.

— Поэтому я тебя и приглашал к себе. — Из ящика стола он достал какой-то отпечатанный на машинке документ, состоявший, похоже, из нескольких страниц. — Поскольку ты спешишь…

— Да, извините…

Он жестом отмахнулся.

— Вот тут у меня болванка, образец, мне потом надо будет только вписать туда имена и реквизиты. Все будет напечатано и готово к понедельнику.

— А нотариальное заверение нам нужно? Я не могу ждать до понедельника.

— У тебя все в порядке? — поинтересовался он, по-отечески озабоченно изогнув брови.

Но я только молча поджал губы.

— Это как-то связано с той твоей знакомой женщиной и гангстером, не так ли? Я читал сегодня утром в газете. Там написано, что ее подозревают в убийстве Джо. Все-таки есть на свете божья кара, хотя… избивать вот так вот до смерти… — Он сокрушенно покачал головой.

А я тупо кивал, не в силах произнести хоть слово.

— Прости, сынок, — сказал он. — Деньги в таких случаях не бывают утешением, но все же хоть как-то…

Я снова кивнул.

— А насчет нотариуса не беспокойся. Зачем он нам нужен, если я знаю тебя тысячу лет? Я знаю, что ты это ты, я знаю твою подпись. Учитывая обстоятельства, мы все это заверим у нотариуса и без тебя. Мы должны все делать для удобства наших клиентов. А сейчас…

И он пустился в перечисление деталей. Все мои активы (включая состояние, полученное мною от Джо) должны были перейти к Клотильде в случае моей смерти. Ее имя Палмер собирался вписать в соответствующие строки завещания. К тому же она уже была бенефициаром в моем документе на страхование жизни. Я попросил его также включить в мое завещание еще один пункт — об управлении ее деньгами по доверенности, на случай если ее признают недееспособной — и мы вместе внесли этот пункт в болванку завещания. Я также позаботился о пунктах относительно моих обязательств перед Огером и Пирсоном, мои долги которым должны были быть выплачены из моего состояния, после чего я подписал само завещание и еще целый ворох документов, и Палмер сделал то же самое и сказал, что попросит сына оформить документ в надлежащем виде к утру понедельника. Весь этот процесс занял у нас чуть меньше часа.

Когда мы закончили, он встал вместе со мной и пожал мне руку.

— Очень запутанное получилось дело, — сказал он.

— Да уж…

— Да уж, — эхом повторил он с грустью в голосе и глядя при этом куда-то в сторону. Потом делано улыбнулся, протянул мне руку и сказал:

— Надеюсь, все будет хорошо.

Я пожал его руку и выдавил из себя болезненную улыбку.

— Мистер Палмер…

— Фрэнк, — поправил он меня, все еще держа мою руку.

— Да, Фрэнк. Знаете… я даже стесняюсь спросить… Не могли бы вы ссудить мне некоторую сумму, чтобы я мог добраться обратно в Сан-Анжело? У меня совсем нет сейчас денег, а мне срочно нужно вернуться назад к Клотильде.

Он заморгал немного растерянно, как-то странно ухмыльнулся, но, отпустив мою руку и кивнув, сказал:

— Ну разумеется.

Выдвинув средний ящик стола, он достал оттуда чековую книжку.

— Чеком устроит?

Я сразу подумал, что обналичить чек где-то за городом или, тем более, за пределами штата будет не просто, а рисковать и оставаться в городе дольше я тоже не мог, поэтому попросил:

— А нельзя ли наличными?..

Он опять заморгал, и вид у него был озадаченный. Все это напоминало мне мои подростковые годы, когда я клянчил у папаши пятьдесят центов на то, чтобы сводить девочку в кино и угостить ее лимонадом. И точно так же, как мой папаша, Палмер сейчас полез в карман и достал оттуда деньги. Только это была не горсть монет, а солидная пачка купюр, стянутая резиночкой. Он оттянул резиночку и отделил примерно полпачки. Пересчитал деньги дважды и сделал запись в папке с названием «Авансы». Потом, всего лишь с секундным колебанием, протянул деньги мне.

— Береги себя, Шем.

— Спасибо, Фрэнк. Вы просто спасли мне жизнь. — Чувствуя себя полным дерьмом, я убрал деньги в карман, но теперь испытал еще большее облегчение. — Я обязательно верну…

Он жестом отмахнулся.

— Мы пока не знаем точно, какая будет сумма наследства, но точно знаем, что это будет больше, чем несколько сотен долларов. Мы вычтем эту сумму из твоего будущего состояния, так что в итоге никто никому не будет должен.

Я молча кивнул. Он вывел меня из кабинета и у лифта снова пожал мне руку, а когда двери лифта уже закрывались, помахал мне.

Глава 25

Потом я пустился в бега. Хотя мои шансы удрать от людей Брауни и были невелики. Если он был так близок с Хьюбом Гилплэйном, чтобы перекупить у него мой долг, то мне следовало приготовиться к тому, что за мной будут охотиться их люди по всей стране. Если у них что-то сорвется, то я буду в безопасности, но если они меня разыщут, то… В общем, я пустился в бега.

Первую ночь я провел в маленьком мотеле на обочине Сороковой трассы. Стандартный такой мотелишко, каких миллионы по всей стране, и, кстати, почти пустой. Служащий мотеля, совсем еще мальчишка, лет шестнадцати, не больше, даже не взглянул на вымышленное имя, которое я оставил в журнале регистрации. Придя в свой номер, где, хоть и пахло плесенью, но было довольно чисто, я сразу же плюхнулся на постель прямо в одежде, поскольку переодеться мне было не во что, и долго лежал, уставившись в потолок и предаваясь размышлениям.

О чем я размышлял? Ну, например, о том, что хочу умереть. Смерть была единственным надежным способом избавиться от полнейшего физического и морального измождения, в котором я пребывал. Еще я размышлял о той девушке, моей любовнице, которую зверски убили, и о том, как оказался первым, кто обнаружил ее мертвой. Эта страшная картина, этот запах… А ведь на ее месте могла оказаться Клотильда. И я задумался над тем, почему мне довелось видеть столько мертвых, жестоко убитых людей. Нет, конечно, последние несколько были убиты мною, об этом я не забывал, но все равно мне казалось, что я видел их слишком уж много. И это почему-то не кончалось, и мне приходилось жить с этим.

Я твердил себе, что все наверняка обернулось бы по-другому, если бы со мной была Клотильда. Если бы я не связался со шлюхой, ничего этого не было бы. Во всем была виновата Ви. Особенно в том, что я содеял под конец. Она бы сделала со мной то же самое, если бы я предоставил ей такой шанс. А вот Клотильда уберегла бы меня от всего этого.

Позвонить из номера было нельзя, для этого пришлось бы тащиться к пареньку-дежурному, но мне этого конечно же не хотелось. Тогда я решил написать письмо, вернее даже несколько писем. Но в номере не было никаких писчих принадлежностей — не того разряда заведение.

Пришлось мне плестись к дежурному пареньку. Он выдал мне бумагу и ручку, и я еще попросил у него конверты с марками, для чего ему пришлось встать. Он недовольно закатил глаза, но все же выдал мне и конверты, и марки.

С этой добычей я вернулся в свой номер и накропал три коротеньких письмеца.

Первое было для Клотильды, и в нем говорилось, в сущности, только об одном — что я люблю ее. В общем, больше-то сказать и не о чем, поэтому я оставлю это письмо в стороне.

Второе письмо я адресовал тете Элис. В нем я извинился за то, что не поужинал с ней тогда, хотя она очень хотела о чем-то поговорить со мной. Объяснял сложившимися обстоятельствами необходимость срочно покинуть город, сожалел, что не успел поблагодарить ее за все, и попросил выслать мой рюкзак с вещами в Сан-Анжело, пообещав оплатить почтовые расходы и вскоре написать ей. Перед тетей Элис я искренне чувствовал себя виноватым, но исправить что-либо уже не мог.

Третье письмо далось мне труднее всего. Оно было предназначено Тэйлору Монтгомери. Мне хотелось сказать ему, как мне понравилось с ним работать и как много значили для меня те моменты. Каким окрыленным я себя почувствовал — и не только из-за совместного писательского труда, но и, главным образом, благодаря его пламенной юношеской душе, его искреннему интересу и уважению ко мне — единственной вещи, способной порадовать старика вроде меня. Я чуть было не признался ему, что он стал мне почти сыном, но я все-таки сдержался, потому что это было бы уже слишком, да и как вы напишете такое человеку, с которым знакомы неделю? В общем, письмо получилось ужасно сумбурным, и я исписал целых три листа с обеих сторон, но все же запечатал его в конверт, не перечитывая и не внося никаких исправлений.

Спал я в ту ночь очень плохо, но все-таки как-то сумел отдохнуть.

А потом была неделя бесконечных мотелей, пустынных шоссе, бензоколонок и придорожных столовок. Я шарахался от людей, потому что в каждом из них мне мерещился посланец банды, разыскавший меня, чтобы застрелить. После каждой такой встречи меня трясло, и я по нескольку раз на дню находился в полуобморочном состоянии и в предвкушении нового страха.

Но когда это наконец произошло, я догадался мгновенно.

Я перекусывал в одной забегаловке в Айове. Вообще те места представляли собой бескрайние кукурузные поля и синий простор небес. На стоянке было настоящее столпотворение машин. Внутри все столики и половина мест за стойкой бара были заняты. Среди этой галдящей толпы сновали горластые официантки с кофейниками и подносами.

Я нашел себе место с краешку стойки и заказал кофе с пирогом, но меня так мутило, что все это просто в меня не лезло. Когда очередной вошедший посетитель — мужчина в синем костюме — направился прямиком в туалет, мне показалось это странным, и я загляделся на него, а когда повернулся, то рядом со мной уже сидел другой мужчина в костюме. Я никогда не встречал его раньше, но миллион раз видел этот типаж в кино, ну просто один в один, вплоть до бриллиантовой булавки в галстуке.

Но я почему-то не испугался, меня это даже самого удивило. Примерно то же самое происходило со мной, когда я убил Ви и Брауни и когда в моем мозгу словно опустилась какая-то заслонка, и я целиком и полностью сконцентрировался только на физических действиях.

Я замер, молчал и старался не смотреть в его сторону.

Первый мужчина вышел из туалета, тогда второй соскользнул с табурета за стойкой и тоже направился в туалет, а первый тут же занял его место. Он посмотрел на меня, но так, как смотрят друг на друга случайные соседи по стойке бара. Заказав себе содовой, он опять посмотрел на меня, но на этот раз, как мне показалось, более многозначительно.

Я отхлебнул из своей чашки — кофе мой уже остыл. Потом я соскользнул со своего табурета и направился к выходу. Я был на полпути к двери, когда человек сзади окликнул меня:

— Привет, Шем!

Я помедлил всего лишь секунду, но тут же понял, что этим и выдал себя. Быстрыми шагами я вышел за дверь и бегом бросился к своей машине. Через окно я видел, как тот человек побежал в туалет за своим компаньоном, и я, воспользовавшись моментом, успел завести машину, задним ходом вырулить на трассу и рвануть по ней на полной скорости, пока они не выбежали из кафе.

Минут через пять я увидел в зеркале заднего вида своих преследователей и понял, что мне от них не оторваться. У меня была хорошая машина, и я гнал на полной скорости, но они все равно настигли бы меня — не сейчас, так позже — ведь они знали, где я, и это было для них главное.

Я смотрел в зеркало заднего вида больше, чем на дорогу. Мои преследователи неотрывно маячили сзади.

Наверное я должен был думать тогда о Клотильде, о Джо, обо всем, что я натворил, и о том, как мне было дурно в тот момент, как я измучился и устал от всего этого — ну, словом, обо всем, что может прийти в голову человеку в моем тогдашнем состоянии. Но я об этом не думал. Я не думал вообще ни о чем. Я просто увидел полосу земляной грязи рядом с обочиной и резко вырулил на нее. Я вывернул руль, и машину начало швырять из стороны в сторону и занесло в кукурузные поле. Высокие жесткие стебли с початками хлестали по боковому стеклу. Я крутил руль и переключал передачи и умудрился, описав петлю, вырулить обратно на дорогу в направлении, противоположном тому, в каком до этого двигался.

Машина моих преследователей теперь была ближе ко мне, но нас все еще разделяло несколько сотен ярдов.

Я опять переключил передачу, надавил на педаль газа и поехал навстречу своим преследователям прямо по их полосе.

Не знаю, что они в тот момент подумали по поводу моих действий, но разворачиваться как будто не собирались.

Я словно врос в руль, как будто этим мог увеличить скорость. Я все ниже и ниже пригибался к рулю, и вдруг на моем лице заиграла улыбка. Да, да, моя коронная широченная и на сто процентов неподдельная улыбка. Представляете? Я улыбался и неотрывно следил за своими преследователями, ожидая хотя бы малейшего намека на то, что они намерены свернуть. Потому что, если бы они не выдержали и отвернули в сторону, то я бы тоже отвернул. Насчет этого у меня не было никаких сомнений — я просто шел на таран. Они выследили и догнали меня, но теперь я был готов к этой встрече.

Я гнал на полной скорости и улыбался.