Городомля: Немецкие исследователи ракет в России

ГОРОДОМЛЯ — МОСКВА — ГОРОДОМЛЯ

Каждый из нас, пассажиров поезда, думал, что целью нашего длинного железнодорожного путешествия была Москва. Однако, ко всеобщему удивлению, приглашения покинуть поезд не последовало. Нас продолжали обслуживать в поезде, и вечером мы снова легли спать на наши полки. Наше любопытство, возбужденное надеждами на пребывание в Москве, должно было удовлетвориться рассматриванием желтеющих лиственных лесов и темных жилых домов сельского типа, проглядывающих за железнодорожным полотном. О близости большого города говорили пролетающие мимо электрички и проносившиеся по проложенному через лес шоссе автомобили, огни которых были видны нам в темноте. День за днем проходили в мучительном неведении и полной пассивности.

Высокое начальство исчезло вскоре после нашего прибытия, и рядом с нами не осталось никого из тех, кто мог бы дать хоть какие-то разъяснения. В разговорах о том, что нас ожидает, было много домыслов, и при этом, естественно, так получалось, что осторожным предположениям одного верил другой, он передавал слух третьему, и все это расползалось дальше и дальше. Нас одолевали все новые и новые фантазии, одни невероятнее других, но все они быстро забывались. Один из слухов, однако, держался упорно: «Часть из нас должна ехать дальше».

Наконец, однажды утром появился человек со списком фамилий, и приехало много грузовиков, вставших возле платформы. Названные начали радостно паковать свои чемоданы и перегружать мебель из товарных вагонов в грузовики. Наших фамилий названо не было. Быстро выяснилось, что все сошедшие с поезда относятся к трем техническим группам. Это были, во-первых, инженеры-технологи, во-вторых, специалисты по автоматическому управлению, среди них наши знакомые Магнус и Хох, и, наконец, коллеги, специализирующиеся по приводам и экспериментам на стендах. Высадка и выгрузка закончились, оставив нас в полном разочаровании. Нам оставалось только рассматривать тех, кто остался. Это были сотрудники всех научных отделов, конструкторы, а несколько позже к нам добавились также специалисты по летным испытаниям.

Прошел слух, что всех оставшихся повезут на остров. Я был разочарован и глубоко угнетен тем, что должен работать и жить где-то далеко от Москвы. За время нашей долгой поездки мы достаточно нагляделись на контрасты между городом и сельской местностью в этой стране. Только теперь я отчетливо ощутил, насколько худшим, чем даже смертный приговор, наказанием была для афинян в древние времена ссылка из столицы в провинцию.

Через несколько дней к поезду подъехали полковники Королев и Победоносцев. «Остров, на который Вы поедете, находится на озере Селигер, на севере», — объяснил один из них. «Только два часа полета до Москвы», — добавил другой. Для меня проглянула слабая надежда добиться места работы в столице. «Вам будет хорошо работаться на острове», — сказал полковник Победоносцев. «Есть ли там лаборатории и библиотека?» — спросил я. Оба улыбнулись отрицательно. «Но Вам для работы нужны только бумага и карандаш», — услышал я в ответ. Я возражаю очень темпераментно, я пытаюсь добиться разрешения остаться в Москве. Мой аргумент «Я не могу долгое время работать без аэродинамических труб и библиотеки», — поддерживает подошедший господин Греттруп. Он живет и работает в Москве. Но все мои протесты остаются без внимания. Спорить бессмысленно: все уже решено и изменению не подлежит. Высшее начальство вскоре опять исчезает. Меня утешает говорящая по-немецки девушка-постовой, с которой я изредка разговаривал в дни нашего ожидания. Когда она услышала о моем разочаровании, она воскликнула: «Остров очень красивый, я была там однажды в отпуске». И блондинка приветливо улыбнулась мне.

Наконец после многих дней ожидания в поезде на запасном пути, раздался толчок, лязгом отозвавшийся на всех вагонах, и мы поняли, что к нашему составу подсоединили локомотив. И скоро поезд уже покатил по окрестностям Москвы, а затем повернул на север. Перед отъездом нам в первый раз выплатили русские деньги. Я в качестве компенсации за поездку получил 5000 рублей. В зале ожидания на вокзале в Калинине за сорок рублей я купил дочке плитку шоколада.

И вот опять мы едем ночью. Ранним утром, когда солнце поднялось на почти безоблачное ноябрьское небо, мы увидели вдали светлую гладь большого озера. По большой дуге железнодорожного полотна поезд быстро подъезжал к городу, стоящему на берегу. Это был Осташков. Из пушистых осенних лесных массивов виднелись светлые башни, башенки и дома с бледно-розовыми черепичными крышами. Этот город с населением примерно двадцать тысяч жителей издали представлялся куда более значительным, чем он оказался вблизи. Когда мы приехали и высадились, то пошли по широкой, по большей части не асфальтированной улице, вдоль которой стояли лиственные деревья в осенних тонах. Остававшиеся кое-где зеленые, желтые и красные листья сияли в свете утра. За деревьями виднелись маленькие, в основном одноэтажные дома. Заметные издалека и очень красившие город монастырские постройки, с их причудливыми башнями, были сильно разрушены.

После долгих дней пути мы, наконец, добрались до конечного пункта нашей поездки — неогражденной речной пристани. На берегу — простые крепления из досок и свай. У берега стоит под паром маленький пароход. Сзади него большая баржа. Рядом еще несколько рыбачьих лодок. Опять солдаты помогают нам грузить имущество, на этот раз — на буксир. При этом никакой спешки. Мы, немцы, уже стали спокойнее и расслабились. К чему добиваться, чтобы твою мебель погрузили раньше имущества другого? Кроме того, у нас в душе — затаенная радость. Наконец-то долгая поездка подходит к концу. Но это светлое чувство вскоре опять омрачается неизвестностью: что-то ждет нас на острове? Все разговоры стоящих на пристани кружатся вокруг этой темы.

Примерно к полудню каждый из нас занимает свое место на пароходе. Вся мебель и ящики погружены на баржу. Пароход, кряхтя и выпуская облака черного дыма, отходит от берега. В ритме машины дрожит палуба. Гребной винт вспучивает пену. Песчаный берег остается позади. Наш караван встречает возвращающиеся домой лодки рыбаков, которые от набегающей от нас волны начинают качаться. Безветренно. В спокойной воде отражаются легкие облака. Это широкое и спокойное большое озеро. Скоро все его берега остаются вдали, превращаясь в тонкую голубую линию. Дети устали. Самые маленькие спят на руках родителей. Становится прохладно. Пароход медленно продолжает свой путь. Только в сумерках перед нами появляется остров. Он выступает из воды длинным и плоским куском суши, покрытым сплошным лесным массивом из тесно стоящих елей и сосен. При приближении они не становятся более отчетливыми, так как солнце уже зашло, и на землю опускаются сумерки. Когда пароход своим широким бортом мягко пришвартовался к освещенному несколькими тусклыми лампами северному пирсу, была уже глубокая ночь. Матросы быстро обмотали канат вокруг свай, бросили трап. Пассажиры начали выходить. Мы спустились на берег, где уже стоял встречающий нас администратор. Он проверил по списку наши фамилии, и вот уже по узкой тропинке через низкий лес мы идем к домам, в которых для нас приготовлены квартиры. Лидди получает отдельную комнату в отдельном доме. Пожилой русский в черном пальто и меховой шапке, представившийся как Сибилев, ведет семью Альбрингов в небольшую трехкомнатную квартиру с кухней. Это квартира номер 9 на первом этаже дома 9. Уже протоплено. Большая печь излучает приятное тепло. На той же площадке, напротив, живет доктор Цайзе, термодинамик, а над нами семья дрезденского профессора Фризера.

Первую ночь мы с одним из моих коллег провели на пирсе. Мы охраняли нашу мебель, которая еще находилась на барже. Когда, наконец, утреннее солнце осветило нашу «Тегга incognita», я увидел, что нахожусь в живописнейшем месте нашей земли. Вокруг вода, вдали другие острова, поросшие лесом. На одном из соседних островов блестят белые здания, самое большое из них, с куполом, напоминает восточную мечеть. На нашем острове мы обнаружили десять двухэтажных, в основном деревянных домов, далеко отстоящих друг от друга. Несколько административных зданий, столовая, магазин.

Господин Вольф, живший от нас неподалеку, с собой в Россию взял много книг, в том числе энциклопедию Брокгауза. И мы нашли в ней наше озеро. Оно располагается на Валдайской возвышенности, площадь его 260 квадратных километров. На нем много островов. Из него вытекает река Селижаровка, которая впадает в Верхнюю Волгу. Впоследствии после изучения русских краеведческих книг мы узнали, что первый город в районе озера Селигер был основан на соседнем с нами острове Кличен, но уже в 1393 году он был разрушен. Название теперешнего районного центра происходит от имени Евстахиус (Eustachius), или по-русски Евстафий, в народе прозванного Евсташкой и превратившемся впоследствии в Осташку. То, что мы приняли за мечеть на соседнем острове, оказалось монастырем Ниловой Пустынью. До 1528 года остров был безлюден. Позднее там поселился святой отшельник Нил, проживший в уединении 28 лет. В 1594 году он основал монастырь, который вскоре стал местом паломничества.

Наш остров примерно четыре километра длиной и два шириной. Высокие могучие сосны и ели в борах кажутся столетними. Из лиственных пород изредка виднеются белоствольные березы. Дуб и бук здесь представляют собой кустарник. Остров расположен на той же географической широте, что и северная оконечность полуострова Ютландия в Дании. На нашем острове мы обнаружили небольшое окруженное лесом озеро. И на нем поросший деревьями маленький островок. Несмотря на то, что наше место обитания невелико, к радости поклонников зимнего спорта оно оказалось холмистым. Лыжники уже облюбовали для себя склон для спуска к озеру.

Мы начали заниматься обустройством нашей трехкомнатной квартиры. Мы поженились во время войны, когда не было возможности купить мебель. Поэтому пришлось добавить к нашей скромной обстановке кровати и небольшие шкафы со склада на острове. Семьи, которые взяли с собой много мебели, могли сдать ее на хранение.

Между тем, пока мы обживались на новом месте, пришла поздняя осень. Низкое небо с тяжелыми облаками давило на наш маленький мир. Ветер уже давно сорвал с тополей и кустарников перед домами все листья. Я думаю, что тот, кто хотел бы написать картину нашего поселка, должен был бы взять карандаши, а не краски. Все вокруг воспринималось в серых и коричневых тонах. Большое озеро лежало бледное и нахмуренное. Беспокойные волны разбивались о плоский берег. Далекая земля тонула в тумане.

В какой же далекой и бесконечно недостижимой теперь для нас Германии остались мои родители, мои братья и сестры! Мы чувствовали себя отрезанными от всего мира, оставленными в одиночестве на маленьком пространстве острова.

Такие мысли нередко угнетали меня во время моих первых одиноких прогулок по острову. Но как только я оказывался в семье или среди своих коллег, уныние уходило. К тому же у меня было много повседневных бытовых обязанностей, не привычных для городского жителя. Чтобы их хорошо выполнять, тоже нужен был оптимизм.

Мы научились заготавливать в лесу дрова. Организованной доставки топлива в первую зиму еще не было. Сначала мы рубили совсем тонкие деревца диаметром примерно в десять сантиметров. Но это было неэффективно. Продукт долгого труда сгорал моментально. Поэтому уже в начале зимы я, Гертруд и Лидди осмелились заготавливать большие деревья, диаметром до полуметра. Мы валили их с помощью большой пилы. Сначала мы высматривали слегка наклоненное или кривое дерево. Нужно было, чтобы наклон приходился на свободное место, тогда при падении дерево не застряло в соседних стволах. С противоположной направлению падения стороны мы делали горизонтальный надрез, примерно до середины ствола, затем немного выше второй — под углом 45 градусов так, чтобы в конце концов он сошелся с горизонтальным надрезом в середине ствола. Незадолго до этого места, дерево начинало трещать и наклоняться, ветер свистел в падающей кроне, ствол глухо падал на землю. Наша работа продолжалась. Мы отделяли топором сучки и ветки и распиливали ствол на чурки длиной от 60 до 80 сантиметров. Дрова складывали в сани и везли их по глубокому снегу домой. Там, на каменной площадке перед домом колуном кололи их на поленья, но только после того, как они несколько дней лежали на морозе, и вся влага в них превращалась в лед. Так колоть легче. Дерево, сваленное за один день и расколотое за несколько вечеров на поленья, давало нам тепло на две недели. В последующие зимы дрова нам стали подвозить централизованно.

Комнатная печь была каменной. Утром мы протапливали ее примерно в течение часа. Кирпичи печки впитывали тепло и в течение дня отдавали его комнате. Вскоре после того, как огонь гас, в печь закладывали охапку дров, чтобы до следующей топки они могли как следует просохнуть. Для проветривания в холодное время года использовалась оконная заслонка, шириной в ладонь, называемая по-русски «форточка».

Уже в первые дни нашего пребывания на острове для немцев был организован обед. По русскому обычаю обедали после 16 часов. Дни стали короткими, и после обеда мы шли домой в темноте. Маленькая трехлетняя Катрин удивлялась и спрашивала: «Мама, когда же здесь послеобеденное время?»

В один из первых дней, когда мы уже расставили всю мебель, распаковали все ящики и привели нашу квартиру в жилой вид, на острове рано утром в сопровождении жены и полковника Победоносцева появился живший в Москве господин Греттруп. Все руководители отделов были приглашены к нему на заседание. Господин Греттруп сидел за длинным столом из красного дерева. Справа от него сидел полковник Победоносцев. Первым вопросом Греттрупа к полковнику было: «Как называется этот остров?» Только теперь мы узнали его название: «Городомля». В повестке дня стояли преимущественно вопросы о бытовых потребностях жителей острова, поскольку обеспечение продуктами, дровами и электроэнергией зачастую представляло серьезную проблему.

Полковник Победоносцев рассмеялся от всего сердца, когда узнал, что нашего термодинамика, который, как все теоретики, был не особенно расположен к решению практических проблем, мы в силу его профессиональной компетентности назначили ответственным за топливное обеспечение наших домов.

Разумеется, был потребован немедленный ответ на вопрос о государственно-правовом положении нас и наших семей. К большому нашему сожалению мы вскоре заметили, что поврежденные места в натянутой вокруг острова колючей проволоке были срочно заделаны. Для нас это означало, что мы не имеем права покидать остров, пока нам не выдадут паспорта. Но их нам так и не выдали. Не только для редких командировок в Москву, но даже для поездок за продуктами в Осташков у нас была лишь простая бумага с фотографией и фамилией. На документе стоял штамп русского руководства острова. Это было временное удостоверение, но отнюдь не паспорт.

Полковник Победоносцев не забыл о моем высказанном в Москве настоятельном пожелании о контакте с исследователями и библиотеками. Он пригласил меня на одну неделю поехать в Москву. «Я проведу Вас в ЦАГИ и Библиотеку имени Ленина», — пообещал он. ЦАГИ — это Центральный Аэрогидродинамический Институт. И я вместе с полковником, четой Греттрупов и моей женой, которой понадобилось проконсультироваться с врачом, поехал в Москву. Невестка Лидди переселилась к нам в квартиру, чтобы ухаживать за нашей дочкой.

В Москве я в конце концов смирился с тем, что, несмотря на мое упорное стремление, никто не собирался провести меня ни в ЦАГИ, ни в Библиотеку Ленина. Наше пребывание в Москве, планировавшееся сроком на одну неделю, растянулось на целых три недели. Мне все время сообщали о новых сроках посещения, которые потом регулярно сдвигались, пока я наконец не понял, что из этого вообще ничего не выйдет. Я предполагаю, что в 1946 году доступ немцам в эти учреждения был еще закрыт.

Я также заметил, что наши немецкие коллеги, жившие в Москве, еще и не начинали экспериментальных работ. Технологи, специалисты по приводам и даже по управлению во главе с Хохом и Магнусом все свое рабочее время проводили за письменным столом. Они проектировали экспериментальные стенды и лаборатории. Там я познакомился с доктором Умпфенбахом, который в Германии был руководителем группы, работающей на экспериментальных стендах в Леестене, недалеко от Блайхероде. Господин Умпфенбах объяснил мне одну очень интересную идею, касавшуюся привода гидравлического насоса, который сжимает топливо в камере сгорания двигателя ракеты. У всех старых двигателей А4 насос приводился в действие турбиной, которая в свою очередь работала на таком топливе, как перекись водорода. Этот приводной агрегат доктор Умпфенбах хотел заменить газовой турбиной, в которую газ подавался бы из камеры сгорания ракеты.

Все наши коллеги со своими семьями жили в красивых дачных домиках в поселке Валентиновка на окраине Москвы. Отсюда заводским автобусом они каждый день ездили на работу. Мы с женой в качестве гостей жили рядом с Хохом и Магнусом и их семьями.

Наш дом был расположен внутри неогороженного парка. Но никто из живущих здесь немцев еще ни разу не видел центра Москвы. Специально для нас, поскольку мы приехали в Москву только на неделю, была организована прогулка по городу. В город мы поехали на электричке, это было очень похоже на берлинский «S-Bahn»[7]. Электричка довезла нас до большой площади, на которой находятся три городских вокзала, поезда с них отправляются в Ленинград, Ярославль и Казань. Там мы спустились в метро. Станции московского метро поражают своим масштабом, красивыми мраморными стенами, лестницами и колоннами. Я ждал встречи с Москвой с большим нетерпением. В последние двадцать лет в Германии о Москве и России писалось очень много противоречивого и негативного.

Все публикации были окрашены политической принадлежностью пишущих или говорящих. Посетить Россию даже в мирное время было непросто.

Теперь я внимательно рассматривал все вокруг, особенно людей в метро, на улице, в ресторане. Это были типичные жители большого города. Рабочие, служащие, представители интеллигенции. На всех центральных улицах, широких и просторных, было много автотранспорта. Я подумал, что если бы западный европеец был бы перенесен сюда с завязанными глазами, и его бы спросили, в каком городе он находится, он бы, наверное, назвал целый ряд различных городов Западной Европы.

В этом городе можно было купить многие вещи. В большом универсальном магазине можно было увидеть все, забытое во время войны, от зубной пасты до обуви, детских игрушек и тканей. Все это было еще довольно дорого, но нам было радостно видеть эти первые предвестники мирной экономики.

Архитектурной жемчужиной выглядел храм Василия Блаженного, стоящий на краю Красной площади, неподалеку от Кремля — московского замка. Возвратившись в Валентиновку, мы могли многое рассказать соотечественникам о городе, в котором они живут и работают.

Для нас это посещение должно было остаться первым и последним, однако это было совсем не в нашем характере. Мы были людьми молодыми, и не задумываясь, жена и я тайно перелезали через забор Валентиновки и одни совершали прогулки по Москве. Тогда мы еще ни слова не говорили по-русски. Однако жители Москвы к нам относились очень дружелюбно и при покупках всегда нам помогали. Для дочки мы купили меховую шубку и маленькие валенки.

По возвращении в Осташков на вокзале нас встретил возчик с большими санями, запряженными двумя маленькими лохматыми лошадками. Да там было уже довольно много снега и уже стало действительно холодно. Мы погрузили наши чемоданы на дно саней, уселись сами, и упряжка поскользила к озеру и там опять по прямой к острову. Озеро крепко замерзло и его совсем занесло снегом.

Дома наша маленькая дочка плакала от радости, опять увидев родителей. Снова очутившись в Городомле, я особенно сильно воспринял разницу в уровне жизни между нами и нашими московскими коллегами. В Москва они жили как современные люди в одном из домов отдыха, а мы в Городомле — как первые поселенцы на новом континенте.