Городской романс

Мы с тобой, дорога, квиты!

Ты вела меня, вела

через черные граниты,

где и вьюга не мела.

Через луг осеребренный,

через радугу-дугу,

лишь у пропасти бездонной

ты сказала:

— Не могу!

И тоскою человечьей

душу мне ты потрясла.

Я взяла тебя на плечи

и над бездной пронесла:

Не от ножа или удушья,

обидней было бы всего

мне умереть

от равнодушья

иль отчужденья твоего!

Светла межгорная долина.

В руке твоей —

моя рука…

Но надпись грозную:

«Л А В И Н А»

не разглядишь издалека.

Прозрачны дали.

И ветра спокойны.

От ржавых мин очищена земля.

Но, отступая, оставляют войны

воспоминаний минные поля.

В людских сердцах лежат они незримо.

Их не найдет искуснейший минер.

В них скрыта боль о близких и любимых,

о муках,

не забытых до сих пор.

Как много нужно приложить стараний,

как надо нам друг другом дорожить,

чтоб обезболить боль воспоминаний

и память о погибших сохранить!

В моем краю стояло лето,

Ложился в копны сенокос,

Тянулся в поле за рассветом

Дегтярный запах от колес.

Волы сопели и качались,

Дымилось поле от росы.

Тринадцать лет мне.

Обучаюсь

Мужскому делу — класть возы.

О, первый воз — судьбы начало.

Ходила кругом голова.

Мне сено снизу подавала

Тридцатилетняя вдова.

В моей работе непосильной,

Стремясь угнаться за людьми,

Навильник с шуткой подносила:

— «Подарок» Гитлера прими…

Вдова, она меня жалела.

Как не жалеть!

Ведь знали все,

Что был навильник тяжелее,

Чем я в штанах и картузе…

Ровнял углы я с интересом,

И на глазах мой рос успех…

Но только под зайчиным весом

Пушился воз,

Как первый снег.

Вдова подбадривала лестно:

— Ну, молодец!

Вот это зять…

Потом на дроги грузно лезла,

Чтоб сено намертво примять…

Но с каждым возом,

В травном шуме,

Я рос

И ширился, как стог.

И приподнял свои раздумья

Развилкой жизненных дорог.

И за любовь к земле

И зрелость

Мне горизонт, утер слезу…

И долго мне в пути виднелось

Другое детство на возу…

Хочу весны и тишины — до звезд.

От долгих верст окреп

И притомился.

В июльский день

Пришел я на погост,

Что за селом

В деревьях притаился.

Березы там — как белая молва

О людях тех,

Что на земле гостили.

А по крестам

Стекает синева

И закипает травами густыми.

И с детских лет я чту,

Как торжество,

Небес с землей извечное слиянье

И ощущаю кровное родство

С могилами,

Где спят мои селяне.

…Была война,

И острием беды

Морозы шли сквозь стены,

Словно гвозди…

В печах горели крыши

И сады,

Но все ж топор не звякнул на погосте…

В моем селе степей и васильков,

Когда война пожаром отметалась,

Не только работящих мужиков —

И деревца в округе не осталось.

В село весна врывалась напролом,

Не спотыкаясь о пеньки у дома…

И лишь погост

Зеленым островком

Летел на вечных крыльях чернозема…

Под окном моим яблоня в белом цвету

Так походит на давнюю детства мечту.

Облетел первый раз с этой яблони цвет,

Оглянулся вокруг я — а детства и нет.

Закипая, цветы снова виснут вразброс…

Не заметил и я, как друзьями оброс.

А когда в черный час вдруг свалился от бед,

Оглянулся на них — ни единого нет!

Только яблоне что? Все цветет да цветет.

И все думалось мне: «Где-то милая ждет».

Но летели в окно белым снегом цветы

Десять весен подряд! Не явилась и ты.

Я другую несу в зрелом сердце мечту.

Нынче яблоня вновь в самом добром цвету.

Может статься и так: будет сыпаться цвет,

Ты посмотришь вокруг — а меня уже нет…

Только яблоне что? Станет белой опять!

И под ней все равно будет кто-то мечтать.

— «Жить, жить хочу! — кричал он. — Жить!»

Как будто жалуясь прохожим,

что он, привязанный на нить,

к ночи совсем замерзнуть может.

Я в руки взял его. Он смолк

и сжался весь, дрожа от страха.

Легонько срезав с лапки шелк,

я сунул пташку под рубаху.

А дома высадил на стол

и дверь закрыл на ключ от кошки,

под воду баночку нашел

и перед ним рассыпал крошки…

Замерз, бедняжка? Клюй же!..

Но

он расплескал небрежно воду

и грудью стукнулся в окно:

— «Жив! Жив!

Свободу мне, свободу!»

Здравствуй, здравствуй,

Здравствуй, Света —

Светло-русая краса!

Дремлет солнечное лето

Не в твоих ли волосах?

Ты не бойся, я хороший!

И виной тому не я,

Что средь жизненных дорожек

Повстречалась мне твоя.

Повстречалась, да не просто —

Прямо по сердцу прошла…

Будь я чуть повыше ростом,

Лучше б парня не нашла.

Я с такой братвою дружен —

Не сшибешь любой пургой!

Может, я тебе не нужен?

Может, нравится другой?

Может, зря все это?

Что же…

И такое может стать,

Среди жизненных дорожек

Очень просто заплутать.

В людях проще заблудиться…

Но, судьбу свою кляня, —

Если плохо будет житься —

Вспомнишь, Светка, про меня!

Не вместе мы с тобою и не врозь.

Не вместе, как бы сильно ни любили.

Не врозь, хотя нам не уйти из гнезд,

Что мы с другими в молодости свили.

Мое окно осенний дождь сечет,

Твое — заносит снежною крупою,

Две дольки яблока еще не плод.

А только дольки, как и мы с тобою.

И лишь мечты обманчивая вязь

Сведет пути у одного порога,

Высоким светом увлекая нас,

Одна любовь идет по двум дорогам

Перевод А. Турусовой

Золотая моя!

Шесть твоих сорванцов

В шесть сторон по стране разлетелись.

У любви твоей шесть согревались птенцов,

Шесть сердец от нее загорелись.

Мы — цветы твои, мама.

И в каждом из нас

Мед добра — все твое сбереженье.

Белый домик твой, мама, светлей каждый час,

Все сильнее его притяженье.

Перевод М. Аввакумовой

Это красное на синем

Ни о чем не говорит.

Просто кажется осинам,

Что листва на них горит.

Ветер яблоками сладко

Подышал из-за дерев.

Растворился без осадка

Пьяный, в кущах задурев.

Капли, время понимая,

Застучали не к добру.

Дождь, который снился маю,

Не приснился сентябрю.

От луны осталась долька,

Вот и дольки нет уже.

От тебя осталась только

Осень тихая в душе.

…Возмешь, бывало этот пик,

Чуть схожий с обелиском, —

Тебе покажется на миг:

До неба близко-близко!

Поднимешь руку — облака

Упругие повиснут

Сожмешь кулак — из кулака

В лицо дождинки брызнут.

А в тихий час, когда закат

Восходом станет где-то,

Дурачась, шалый звездопад

Зажжет в тебе поэта.

Туда, где мир шумлив и прост,

Сойдешь крылатым будто,

Неся в глазах соцветье звезд,

Чтоб подарить кому-то.

Здесь, у воды, такая тишина,

Такая глушь, безмолвие такое,

Что, кажется, воочию видна

Во всем перенасыщенность покоя.

Затянут белым поясом берез,

Синеет пруд глубинами прохлады.

А мы с тобой взволнованы до слез,

А мы с тобою несказанно рады.

Уставшие от города вдвойне,

Отвыкшие от запаха и цвета…

Сидим в траве, запоминая лето

Подробно, как разведчик на войне.

Стремит куда-то, хороводит

озер гулливая волна.

Зовет меня, опять уводит

в рассвет родная сторона,

туда,

где птичий щелк не рвется

и в чащах сумрак голубой.

Где не болотца и колодцы,

а родники с живой водой.

И хорошо, что есть дорога,

отвага.

И мечта жива…

Что в тишине дремучей лога

растет волшебная трава.

«ИЛ» громыхнул над куполами,

И вздрогнула голубизна.

За вековечными валами

Молитвенная тишина.

И златоглавье храмов русских —

Души непостижимый взлет —

Из тьмы нашествий ханских, прусских

Нетленной чистотой встает.

И кажется, что снова рати

Идут на приступ. Кони ржут.

Но только Божьей благодати

На стенах русичи не ждут.

Пожары долы озарили,

Из-под копыт клубится мгла…

И вещие заговорили

На звонницах колокола.

Уж конников скуластых лица

Мелькают у ворот святых…

Сверкнули темные бойницы

Очами пращуров моих.

От снега на земле белым-бело.

Следы твои пургою замело.

Пускай сковал мороз окошко льдом,

Пусть непогожий день в разлуке прожит —

Я знаю: ты опять придешь в мой дом.

Следы твои напомнят вновь о том,

Что счастье невидимкой быть не может.

Какие были дни! Какие ночи!

Неважно — в шалаше ли, в терему.

Там были не глаза — там были очи,

Сияющие мне лишь одному.

Там было не лицо, а Лик Любимой,

В котором Богоматери черты,

С пещерных дней

В душе мужчин хранимый

И украшавший храмы и щиты.

Не теряю ни чувства, ни веры,

Но усмешки сдержать не могу:

Зачастили с тобой на премьеры,

Будто мы у театра в долгу.

Ты степенному обществу рада,

И шепчу я тебе невпопад

Про аллею тенистого сада

За ажурностью строгих оград.

Хорошо до рассвета, бывало,

И мечталось и пелось одним.

Не туда ли из этого зала

Мы сегодня в бинокли глядим?

Не теряю ни чувства, ни веры.

Только кажется мне иногда:

Юность — лучшая в жизни премьера,

Но когда это было?.. Когда?

Опять становится прохладно.

Легко одетый, я продрог.

Пожухли травы. Ну и ладно,

Всему, я думаю, свой срок.

Ручьям, и радугам, и росам,

Утиным выводкам, стогам,

К земле склонившимся колосьям,

Листу, упавшему к ногам.

Потешной бабушкиной сказке,

Армейской юности крутой,

Веселой свадьбе, женской ласке,

И — расставанию с мечтой!

Пошла по травам без дорожки,

Минуя взгорки и ложки,

Две беленькие босоножки

Держа в руках за ремешки.

И клевера дышали сладко,

Звенели солнечно шмели.

И были розовые пятки

В дорожной чуточку пыли…

Загадку отгадай, спеки пирог

и победи трехглавого дракона —

и приходи к царевне на порог,

стань мужем по любви и по закону.

А я еще к царевне не ходил,

и царской свадьбы я не ожидаю.

Пирог испек. Дракона победил.

А вот загадку все не отгадаю.

Напились из луж воробей с воробьихой.

Задул теплячок — южный ветер-кочевник.

Прогнали морозы Авдотья-плющиха,

Василий-капельник, Герасим-грачевник.

Уже и прошел Алексей-с-гор-потоки.

И галки галдят, и стрекочут сороки!

С заморья на север торопятся птицы.

Подснежник на горке расправился в рост.

Илюха-пророк прогремит в колеснице,

И брызнет над пашнею дождь-вербохлест!

Опять зима забушевала.

Кругом пустынно и бело.

И снова мне в горах Урала

метелью сердце замело.

Снег пролетает и клубится,

как море возится у ног.

Поземкой быстрою дымится

и убегает как дымок.

Войду ль в тепло, приду ли к другу —

метель не тише, не слабей.

Опять заносит в сердце вьюгу

улыбка юности твоей.

На голову свою дурную

любовь накликал молодую.

Не знаю, что и делать с ней…

Или влюбиться — как разбиться?

Иль жарким лбом к снегам припасть?

Опять в метели раствориться,

как в океане, в ней пропасть?

Еще я трогаю кого-то,

кому-то что-то говорю…

Пишу автограф свой в блокноты

и книги с надписью дарю.

И странно даже мне немного:

вокруг — и шум, и толкотня,

как на стареющего Бога,

студентки смотрят на меня.

Плати, судьба, хоть эту плату,

хотя бы в этом не покинь

и дай мне двигаться к закату

в сопровождении богинь.

Я нес букет — и пчелы за букетом

(откуда только в городе взялись?)

неслись, не отставая, следом —

от площади до набережной вниз,

они в трамвай влетели за цветами,

на остановке вылетели с нами,

и вот букет попал к тебе на стол,

еще не отряхнувшийся от пчел.

Конечно, лучше б, если бы мне —

двадцать,

Когда и ты настолько молода.

Но мне не двадцать. И куда деваться?

Куда девать прожитые года?

Конечно, лучше б, если бы — без

прошлого

(когда ты вся — без прошлого. Без лжи.),

без всякого — плохого и хорошего.

А если есть, куда его? — скажи.

Куда поставить прожитые годы

и добрые и злые времена,

падения, ошибки, непогоды

и добрые и злые имена?

Куда девать все это мне, о память,

и в переплет какой переплести?

Иль снова это прошлое опламить,

под полное сжиганье подвести,

в высоком жаре жизни переплавить,

как жаркий сплав тебе преподнести?

И может, лучше, что приду — со сплавом.

Как бы со слитком золота к тебе —

не робким, начинающим, не слабым —

испытанным в страданьях и борьбе?

И если б вплавить

молодость и зрелость

в двух лицах —

в жизнь одну нам удалось —

как дальше бы и пелось и горелось!

И до твоих

седых волос

жилось.

Улыбаясь светло и молодо,

Солнце в мае

из года в год

Полновесные слитки золота

Рощам весело раздает.

Но как только повеет холодом

Резкий ветер из-за реки,

Разменяют березки золото

На осенние медяки.

Бруснично-розовы рассветы,

И лес уже откуковал…

Стоит июль — вершина лета,

Под самым солнцем перевал.

Июль и август, как два склона,

На них с вершины погляди:

Цвет позади —

росно-зеленый,

И знойно-желтый —

впереди.

Повсюду, сколько взгляда хватит, —

Зеленый цвет и желтый цвет…

Не знаю,

кстати иль некстати

Я вспомнил, что мне сорок лет.

Я на вершине перевала,

Июльский зной в моей груди.

Прошла весна,

отбушевала,

И время жатвы — впереди.

В городе Туле в старинном посаде,

не признавая тяжести лет,

ворот рванув, умер добрый мой прадед.

Умер, а я появился на свет.

Скажут о нем — балагур и обманщик.

Скажут и следом забудут про все…

У перекрестка вечный шарманщик

Плачет и крутит свое колесо.

Лебедь летел и кричал ошалело.

Все в этой жизни, знаю, не вдруг.

Видимо, новое горе приспело:

Умер отец, но родился мой внук.

Новые лебеди низко летели.

Острые крылья касались земли.

Матушку белые вьюги отпели,

А по весне внучку в дом принесли.

Что же теперь мне в бессмертье рядиться?

Вечность прекрасная мне не жена.

Если умру я и правнук родится,

Значит, Россия наша жива.

Скажут мне вслед — балагур и обманщик.

Скажут и тут же забудут про все…

У перекрестка вечный шарманщик

Плачет и крутит свое колесо.

Опять сегодня с крыши каплет,

И ветер ходит по куге,

И старый глобус мокрой цаплей

Уснул на тоненькой ноге.

Ему, наверно, снятся тропы,

Стада оленей, облака.

И я боюсь рукою тронуть

Его потертые бока.

Прислушаюсь,

Как с крыши каплет,

Как ветер ходит по куге…

И мир предстанет

Чуткой цаплей,

Уснувшей на одной ноге.

На все века одно лекарство,

один магический кристалл:

Свобода. Равенство и Братство…

Как я от этих слов устал.

Вы повторяете их всуе,

Но час придет держать ответ:

один запьет, другой спасует

и третьего простынет след.

Я с вами был в одной упряжке

и не боялся вещих слов.

Читал призывы по бумажке,

слыл потрясателем основ…

Как упоительна победа.

Ах, тот магический кристалл…

Я меда этого отведал

И сам взошел на пьедестал.

Остались позади все беды —

Я выиграл с собой войну…

Кому нести вино победы,

ответьте, милые, кому?..

Ведь я играл, не зная правил.

И все, что Бог мне в жизни дал:

— Оставь во имя!.. — Я оставил.

— Отдай во имя!.. — Я отдал!..

Много ездил

И не удивился:

Скоростями

Шар земной ужат.

Хорошо родиться,

Где родился,

Умереть,

Где прадеды лежат.

В облаках веселая

Крылатость,

Скачет ветер,

Листьями звеня.

Но опять —

Тоска и виноватость

Неотвязно

Мучают меня!

Рыцарями чести,

Не гостями,

Мы прошли

И суши, и моря.

Все дороги

Кровью и костями

К тишине

Приложены не зря.

Замирают

Ливневые громы,

Шорохов и звуков

Ночь полна.

Потому, наверное,

И к дому

Так зовет

Тревожная луна.

Словно мать,

Она из страшной дали

Вырастает:

Скорбные глаза.

Не звезда по небу,

А по шали

Катится

И катится слеза.

Стозвонных далей розовость,

Баюкающий день.

О светлая березовость

Российских деревень!

Там, где плела Аленушка

Любимому венки,

Выныривает солнышко

Из глубины реки.

И капли громко падают

Со жмурчатых ресниц

На вербу конопатую,

На хороводы птиц.

То перезвон кукушечий,

То щелканье клестов,

То рокотня лягушечья

В болоте у кустов.

Средь городской поспешности,

Асфальтовой пыли

Я очерствел без нежности

Моей родной земли.

То ли лебеди, то ли метели

Над моей головой пролетели.

Как забытые в детстве поверья,

Вдруг посыпались белые перья.

То ли юность моя прокатилась,

То ли просто мне это приснилось,

И в холодном январском рассвете

Взвихрил горе притихшее ветер.

Честно жил я, а глупо ошибся…

И упал, и надолго ушибся.

И теперь, как голодный по хлебу,

Я тоскую по небу, по небу!

Подытожил рубанком труды,

посвистел на верху перекладин.

— Слышишь, Анка, — примерил, — лады?

И наличники к окнам приладил.

Так, штришок… Небольшая деталь,

да и та, по всему, допотопна…

Но смотрите, как светится даль

и смеются от радости окна!