Горячий осколок

13

Была половина шестого, когда они принялись заводить «крокодил». Потемнели и как бы погустели озими. Солнце зависло над чётко обозначившимся горизонтом, за которым скрылись танки и автомашины. Вероятно, они ушли далеко, не встречая сопротивления? порывистый западный ветер не доносил ни выстрелов, ни шума моторов. В степной тишине одиноко стучала и скрипела заводная рукоятка, которую долго и безрезультатно крутил Якушин. Туго проворачиваясь, она часто срывалась. Алексей, согнувшись, напрягался, пыжился, но не показывал виду, что устал. Бюрке, сидя в кабине, регулировал зажигание, нажимал на стартер.

Наконец-то ухнул, зафыркал и заурчал двигатель, задрожал своим пятнистым телом мощный «крокодил». Алексей рукавом ватника вытер пот с лица и с улыбкой посмотрел через ветровое стекло на Бюрке. Но тот держался как-то странно. Повернувшись всем телом, он высунулся в боковое окошко кабины.

Якушин проследил за его застывшим взглядом.

По степи, без дороги, шло пять человек.

За километр-полтора невозможно было определять, во что они одеты и есть ли у них оружие, но Алексея сразу же охватил тревожный трепет. Фашисты!

Заглох двигатель. Взвизгнула дверца. Распахнув её, Бюрке спрыгнул на землю.

Якушин заставил себя думать об этих людях спокойно. Кто они? Почему непременно фашисты? Идут с востока. Может, наши? Например, разведка, высланная пехотой вслед за танками.

Вряд ли. Пехота ещё очень далеко, скорее всего за десятки километров. Так, во всяком случае, говорил на марше взводный.

Напрягая зрение, Алексей всматривался в идущих, Удалось заметить, что одеты они по-разному. Правый был в чём-то чёрном и блестящем. Наверное, в плаще, который носили фашистские офицеры.

— Немцы? — спросил Алексей неподвижного Бюрке.

— Йа, йа, — затряс головой пленный. — Они идут сюда. Это ведь немецкая машина.

Значит, гитлеровцы! Конечно, их немало в степи. Танковый клин рассёк и разбросал фашистские подразделения, разрозненные группы остались в наших тылах. Когда-то прихватит гитлеровцев наша пехота, а пока, как голодные волки, они рыщут по полям и дорогам.

Теперь было видно, что немцы разомкнулись в короткую цепь. В руках автоматы. То ли осторожны, то ли поняли, что машина у русских.

Алексей остро ощутил, как не хватает ему сейчас рассудительного, никогда не теряющегося лейтенанта, доброго и участливого Карнаухова, находчивого Сляднева. Даже вредный и жадный Курочкин мог бы пригодиться: всё-таки свой.

Ещё трудно было представить, что будет через минуту-другую. Алексей только неожиданно вспомнил бабушкино присловье — «глаза боятся, руки делают» — и, сбросив мешавший ему ватник, заскочил в распахнутую кабину, схватил предусмотрительно оставленный и даже раскупоренный взводным патронный цинк, гранату-лимонку. «Ничего, продержимся».

У приборной доски стоял в зажимах трофейный автомат. Это оружие принёс, сдаваясь в плен, Клаус Бюрке. «А что если Клаусу доверить автомат? Вроде назад ему пути нет?.. Ладно, посмотрим, подождём…»

Опустившись на землю у массивного катка «крокодила», Якушин положил справа карабин и коробку с патронами, слева — автомат. Стало как-то спокойнее.

Правду говорил Бутузов: «За оружие держишься — на душе легче».

«Чего теряться? — подбадривал себя Алексей. — Я ведь здорово стреляю. Недаром получил „Ворошиловского стрелка“! Да и в шофёрской школе на стрельбах не мазал».

Возбуждённый, он крикнул Бюрке по-русски (немецкие слова как-то забылись):

— Пусть только сунутся!

Бюрке молчал.

Немцы вскинули автоматы.

— Оставим автомобиль, — робко предложил Бюрке. — Отойдём.

— Шиш! Этого не хочешь? — Алексей яростно ткнул немцу фигу.

Теперь враги были отчётливо видны. Правый, в лоснящемся чёрном плаще, то и дело поворачивался к другим, видимо, командовал. По знаку «чёрного» они разомкнулись ещё шире и ускорили шаг. Матёрые, по-звериному ловкие, готовые на все. И с ними придётся сражаться ему, Лешке Якушину, почти не обстрелянному солдату, вчерашнему школьнику.

Он решился:

— Бюрке. Нимм. Бери. Бери автомат. Иначе и тебе и мне — капут.

Подвинув локтем оружие, повторил:

— Нимм. Бери!

Немец нерешительно притянул к себе автомат.

— Выстрелю — стреляй и ты. Понял?

— Йа, йа, — ответил немец дрожащим голосом.

Якушин прицелился в «чёрного», несомненно, самого главного. У этого немца наверняка хищный нос и короткие гитлеровские усики.

Выловив в прицеле трепещущую мушку, уже готовый выстрелить, он скорее почувствовал, чем услышал какое-то движение слева.

Повернул голову и увидел, как поднявшийся во весь рост Бюрке вышагнул из-за тягача. Тряся контуженной головой, размахивая автоматом, пленный что-то пронзительно кричал.

Ошеломлённый Якушин улавливал лишь отдельные слова:

— Нихт шиссен… Камраден. Нах хаузе… Капут… Нихт шиссен… Вег…

Что это? Неужели он уговаривает их сдаться или уйти? Дурак!

«Та-та-та» — ударил автомат.

«Теньк… теньк… теньк» — пропели пули.

Бюрке схватился за живот. Скрючившись, присел, как для прыжка, и повалился набок.

«Своего убили, немца. Сволочи, звери, гады паршивые!» — От ярости Алексей заскрипел зубами. Ещё в руках «чёрного» бился автомат, когда Якушин, успокоив прыгающую в прицеле мушку, нажал на спуск.

Плащ осел, надулся колоколом и, смятый, упал.

«Попал, попал, попал!»

Передёргивая затвор и поводя стволом карабина, Якушин искал оставшихся фашистов и не мог найти. Мельтешили стебельки пшеницы, головки цветов, темнели бугорки и воронки, а немцев не было. Он не сразу понял, что они залегли.

Ожидая ответного удара, Якушин отполз влево, вдоль гусеницы, и правильно сделал, потому что на прежнюю его позицию в тот же миг шквалом обрушились автоматные очереди.

Теперь Алексей был совсем близко от Бюрке. Маленький немец, сжавшись, лежал на правом боку. Над ремнём, на пыльном мундире, расплывалось тёмное пятно. К нему прижималась, ощупывая, ладонь левой руки, а правая, неестественно длинная, судорожно вцепилась в ремень автомата. Казалось, Бгорке тянулся к оружию и не мог дотянуться.

«Стрелял бы, а не уговаривал, — с горечью и досадой подумал Алексей. — Им наплевать, что ты немец, они же добьют тебя, вот сейчас добьют».

Противясь этой мысли, он подлез под корму «крокодила», рывком выдвинулся из-за укрытия, обеими руками ухватил Бюрке за полы мундира и потянул на себя. Тощенькое тело словно бы упиралось, стало тяжёлым и неподатливым. Сбивая коленки, натужно выгибаясь, Алексей поволок раненого, за которым тащился автомат. Но, поворачиваясь, чтобы приподнять Бюрке и прислонить к борту машины, он вдруг почувствовал хлёсткий, как железным прутом, удар по ноге и на миг замер.

Удар погас. Ещё не понимая, что произошло, Алексей усадил хрипевшего Бюрке, подобрал автомат, стёр со ствола пыль, положил рядом, и только тогда ногу наскозь прошила слепящая боль.

Алексей подавил крик — сквозь боль остро и отчётливо пробивалось в сознании: услышат немцы и догадаются о беспомощности.

От сделанного усилия захолонуло сердце, на лбу выступила испарина.

Это продолжалось секунды, а потом наступило облегчение и с ним неожиданная радость: «Да, ранили, да, да, а я держусь, и мне не страшно: я и сам не знал, какой я сильный, крепкий, упорный человек!»

Он прислушался к рваным, коротким очередям автоматов, к звяканью о металл, вжиканью и посвисту пуль, Подумал, что надо бы перевязать рану, но гораздо важней отстреляться, показать немцам, что действует и не даст им сделать ни шагу. Уперев автомат магазином в гусеницу, Алексей из-за кормы, не целясь, выпалил очередь.

Его охватила неуёмная жажда деятельности. Оставив оружие, волоча ногу, он перебрался к двигателю. Прихватил карабин, приладил его меж фарой и радиатором и дважды подряд опять выстрелил.

У него две огневые точки. «Крокодил» — его дот, его крепость, он ещё повоюет!

Задержавшись на коротком пути к автомату, надёжно прикрытый кузовом и катками, он сорвал ремень и стал туго перепоясывать им ногу у самого паха. И вдруг услышал за спиной топот. Обернулся. В сотне метров два фашистских солдата короткими перебежками огибали тягач. Что делать? До автомата не успеть дотянуться, опередят, откроют огонь. А если гранатой? Лимонка в кармане. Выхватив её, Алексей мигом выдернул чеку. Осталось размахнуться и бросить, как вдруг судорога пронзила руку острой болью.

Ладонь окаменела, пальцы намертво сжали лимонку с выдернутой чекой.

Неожиданная беда поразила своей неотвратимостью. Спазм длился секунды, но эти мгновения беспомощности казались бесконечными.

Алексей стал мысленно приказывать себе: «Не сдавайся. Ты держишь в руке смерть. Но ты можешь, ты должен заставить своё тело слушаться. Только спокойно. Ну, глубже вздохни, ну, повернись, взгляни, что делают фрицы… Они перебегают, все ближе…»

Алексей почувствовал: спазм ослабевает. Пальцы свободнее ощущают ребристый металл и прижатую к нему спусковую пружину. Превозмогая боль, развернулся и сплеча, что было сил, швырнул лимонку в бегущих врагов.

Грянул взрыв, пронеслись свистящие осколки.

Якушин поднял голову. В трех десятках метров от него, распластавшись, неподвижно лежали оба немецких солдата.

Оставались ещё двое.

Повернувшись к машине, Алексей посмотрел на Бюрке. Безмолвный, пепельно-серый, тот широко открытыми глазами следил за ним, Алексеем. Живыми в глазах были только зрачки.

Сузившиеся, точечные огоньки, они плавали как догорающие фитильки в парафиновых плошках, угасая и вспыхивая.

Со щемящей жалостью Алексей кивнул Бюрке, через силу улыбнулся и пополз к автомату, торчащему над гусеницей.

Он стал и командиром, и гарнизоном крохотной железной крепости. Мысленно приказывая, сам же выполнял приказания. Ни на секунду не останавливаясь, маневрировал, метался вдоль стены — металлического бока «крокодила» — от бойницы к бойнице. Черпал из цинка патроны, набивал обойму, вталкивал в карабин и стрелял. Сменив магазин, полосовал из автомата.

Дважды или трижды он схватил фигуры немцев, распластавшихся на озими, бил в них, но не понял ещё, попал или нет.

Он проползал свой путь все хладнокровней, расчётливей и спокойней вёл огонь. Когда в ответ забил единственный автомат, он понял, что одним противником стало меньше.

Якушин ещё долго держал оборону, изнемогая от усталости и боли, глотая пропитанный запахом солярки, крови и пороховой гари воздух. Он не заметил, как, вспыхнув в последний раз, померкли огоньки в глазах Клауса Бюрке. Не услышал, как по степной дороге, с востока, нарастая, поплыл гулкий, с перезвоном стук моторов.

Он стрелял и стрелял.