Горящие сердца

1. УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВОЙ

Весна выдалась холодная, и река, берущая свое начало в древних ледниках, еще не наполнилась. Обмелевшая и непривычно спокойная, она медленно текла меж крутых берегов, лениво облизывая промерзшие каменные глыбы. Но вот солнце начало щедрей сыпать свои огненные стрелы на землю, и река стала полнеть, надуваться; снова запела она свою старую, громкую песню.

Зазеленела трава на горных пастбищах, и для чабанов наступила горячая пора. На душе у Адемея радостно и тревожно: в отаре начался окот. С первой весенней травкой появляются и первые новорожденные ягнята — так повелось от века, и ничто не в силах нарушить заведенный порядок. Как заботливые молодые мамаши, хлопочут Адемей с Салихом вокруг новорожденных, ревниво оберегая их от малейшей опасности. Даже друг другу доверять перестали — как ни старателен Салих, все равно Адемей не успокоится, пока не осмотрит и не проверит все сам. Отхода пока нет, все ягнята здоровенькие, бодрые, есть и двойняшки.

Азамат и Кичибатыр приезжают сюда каждый день, поочередно. Батыр Османович тоже почти ежедневно справляется по телефону о том, как идут дела. Опыт колхозных животноводов его очень волнует. Если надежды оправдаются, можно будет повсеместно проводить скрещивание горных овец с баранами-кроссбред. А если надежды рухнут, ох, не простит ему этого обком! Да и сам себе он не простит... Надо, пожалуй, съездить своими глазами посмотреть, что у них там получается. Может, пригласить с собой Таулуева? Нет, не стоит. Решив так, секретарь райкома однажды в послеобеденную пору поехал на пастбище.

Дорога из райцентра в горы весной еще живописнее, чем летом. Склоны покрыты густой растительностью. Издали кажется, будто здесь никогда не ступала нога человека. Скоро зацветут дикие яблони и груши, и тогда на темном фоне леса особенно белыми и пушистыми покажутся их кроны.

А дорога все вьется и вьется, медленно подымаясь вверх. Вот уже и в ущелье въехали, потемнело вокруг. «А что если между этими двумя утесами построить канатную дорогу? — подумал Батыр Османович. — Она привлекла бы в наш край туристов... Сиди себе в кресле и любуйся естественной панорамой, слушай неумолчный говор реки. А с того утеса, наверное, открывается вид на Баксанское ущелье... Не такая уж это несбыточная мечта в наше время — канатная дорога. А может, лучше протянуть ее над озером Ариу на вершину Эменли... Тоже здорово!»

В таких размышлениях Баразов незаметно доехал до поворота и, не заезжая в аул, решил отправиться прямиком в чабанскую бригаду.

Нелегко Борису вести машину по каменистым подъемам. Если бы нужно было, Борис, кажется, свой пиджак бросил бы под колеса, да разве этим поможешь делу. Мотор перегрелся, из радиатора валит пар, как из котелка с кипящей картошкой. Борис сидит хмурый, сосредоточенный, будто сам испытывает те же муки, что и машина.

За перевалом стало полегче. Ровное горное плато расстилается вокруг. Говорят, на этой Хуламской поляне прежде устраивали скачки. А где-то еще раньше — Адемей рассказывал об этом Батыру — аулы насмерть дрались за право владения плодородными пастбищами. Потом они как-то помирились и согласились отвести поляну под скачки.

— Не люблю я эти скачки, — сказал тогда Адемей Батыру.

— Почему же?

— Да за что их любить? Несправедливое дело. Побеждает на скачках конь. Правда? А почести и награды достаются наезднику.

— А ты, Адемей, оказывается философ. В самом деле — несправедливое распределение благ... Мне раньше и в голову не приходило, — улыбнулся Батыр Османович.

Теперь, вспоминая этот разговор, он тоже улыбается. Занятный старик Адемей, и о многом, видимо, успел подумать, пася своих овец...

Собаки издали услыхали шум машины и с громким лаем выбежали навстречу. Вдалеке, на зеленой поляне, пасутся овцы, на краю ее возвышается статная фигура Адемея. В извечной библейской позе всех пастухов стоит он, опираясь на герлыгу, посреди своей паствы... Салих окриком призвал собак к спокойствию и поспешил к машине.

— Как дела, джигит? — приветствует Батыр молодого чабана, крепко пожимая ему руку.

— Неплохо, совсем неплохо, даже хорошо, — смущаясь, отвечает Салих и ведет секретаря на дальний край поляны, где Адемей с Жамалом помогают появиться на свет новому ягненку. Старик тщательно обтирает травой маленький мокрый комочек живой плоти... По поляне прыгают ягнята, родившиеся раньше и уже немного подросшие. Овцы с тревожным блеянием бегают за ними. А совсем молодые мамаши не отходят от новорожденных, поглядывая по сторонам испуганными глазами.

На вопрос секретаря о том, как идут дела, старый Адемей тоже отвечает, что дела идут совсем неплохо, можно сказать, даже хорошо.

— Что вы словно сговорились: хорошо да хорошо. Будто не знаете других слов, — шутит Баразов.

— А ты погляди вокруг, — степенно отвечает Адемей. — Если найдешь другое слово, то вот тебе моя папаха. — И старик сдергивает с головы свою старую широкополую шляпу.

— Как же ты собираешься проспорить мне то, чего у тебя нет? — смеется Батыр, глядя на головной убор пастуха. Смеется и Адемей: его видавшую виды шляпу папахой и вправду не назовешь...

— А у тебя и такой шляпы нет, — поддразнивает Адемей, радуясь доброму настроению гостя.

Все вместе осматривают молодых ягнят. Какие они славные, точно игрушечные. И все, кажется, одинаковые, будто их смастерил один и тот же умелый мастер.

Овцы потянулись к овчарне. Она — открытая, просторная, залитая солнцем. Длинные узкие корыта наполнены водой, в кормушках — сытное месиво, рядом и корыта, в которые насыпана соль. Крепкие ворота замыкают ограду, чтобы по ночам овцы не разбредались.

— Молодцы! — радуется Баразов. — Только бы никто не сглазил ваших питомцев.

— А мы привяжем им на шеи разноцветные тряпочки, — откликается Жамал, — говорят, помогает от дурного глаза.

— Лучше уж пусть Адемей поколдует над ними, — добавляет рассудительный Салих.

— Как умею, так и колдую, — улыбается старик.

— Однако, шутки шутками, — сразу посерьезнел Баразов, — а как стукнет нас по затылку — будет не до шуток. Большое дело вы сделаете, товарищи, если сохраните весь приплод без потерь. Основная работа у вас еще впереди. Если эксперимент удастся, — а я на это очень надеюсь, — можно будет распространить ваш опыт на все хозяйства района. Надо подождать до осени.

— Правда твоя, Батыр, — медленно говорит Адемей. — Ягнята — полдела. Посмотрим, как они будут чувствовать себя летом. Мы ведь не собираемся их содержать в закрытых, теплых помещениях. Будут в горах и дожди, и сырость. Земля каменистая...

— Салих больше всего беспокоился о состоянии копыт, — говорит секретарь, глядя на молодого чабана.

— Да, это меня больше всего тревожит. Как увижу хромую овцу — сердце переворачивается.

— Что ж, посмотрим, — говорит Баразов, заканчивая разговор. — Посмотрим, как ваши подопечные будут переносить горные условия, сколько дадут шерсти, мяса. Осень и зима покажут. Специалисты все проверят, а уж тогда будем решать...

И Батыр Османович стал прощаться.

— Не положено гостю уезжать из коша, не отведав нашей еды, — удержал его Адемей.

— Чашку айрана, я, пожалуй, выпью, — ответил ему секретарь, отказываясь от приглашения зайти в кош. — Я спешу, не обессудьте.

Жамал выносит ему кружку пенящегося айрана. Батыр Османович осмотрел кружку со всех сторон, отхлебнул прохладный напиток и сказал:

— Айран-то хорош, спасибо, а вот кружка к нему не подходит.

Адемей мигом понял его и, быстро зайдя в кош, возвратился оттуда с деревянным обрубком в руках:

— А это пойдет? — спросил он у секретаря.

— Береза, что ли? — удивился Батыр. — Откуда она здесь?

— Выпросил у приезжих ребят. К следующему твоему посещению сделаю тебе хорошую кружку для айрана. А пока, может, отведаешь мяса молодого ягненка?

— Адемей, это же грех — трогать их сейчас.

— Мы трудились, как видишь, не покладая рук, — неужели не можем себе позволить поесть свежего мяса?

— Всему свое время. Мы еще у вас попируем, поверь мне. — И секретарь прощается со всеми уже окончательно.

Газик легко катится под гору, но водитель еще крепче, чем прежде, сжимает руль.

— Что, Борис, после дождя сюда на машине, верно, не добраться?

— Да, дорога трудная. На лошади добраться можно.

Выехали на широкую дорогу, напряжение спало, и Батыр Османович погрузился в воспоминания. Вспомнил он почему-то одного незнакомого человека, который однажды зашел к нему в кабинет и назвался его родственником.

— Что ж, я очень люблю и почитаю своих родственников, — ответил ему Батыр. — Пойди, пожалуйста, ко мне домой, я скоро закончу работу, и мы с тобой хорошо побеседуем.

Однако новоявленный родственник от приглашения отказался и стал вдруг просить Баразова, чтобы он похлопотал за него и помог ему получить тепленькое местечко ночного сторожа в колхозном саду. Очень тогда рассердился и огорчился Батыр Османович. Помнится, ответил он так:

— Вот что, брат мой, чем просить меня о протекции, ты бы лучше подумал о том, что скажет обо мне народ, если я на тепленькие места буду назначать своих родственников. Ты что думаешь, направляя на работу в этот район, меня так напутствовали: «Езжай, Батыр, там твоим родственникам плохо живется»... Так, что ли? Поверь, не затем меня послали сюда. Если ты считаешь себя моим родственником и уважаешь меня, — неужели тебе приятно, чтобы я краснел за тебя? Ступай, брат, к себе домой и берись за ту работу, которую поручают...

Обескураженный посетитель ушел, не промолвил и слова. Несколько лет Батыр о нем ничего не слышал. А недавно произошла новая и весьма любопытная встреча с «родственником». Баразов присутствовал на отчетно-выборном собрании горного колхоза. Сидел, как водится, в президиуме. Вдруг с задней скамьи поднялся какой-то человек и попросил слова. Батыр с удивлением узнал в нем «родственника» и шепотом спросил у председателя, кто это.

— Наш знатный кузнец, — ответил председатель, — когда-то был у вас в райкоме и просил, чтобы вы направили его на самый трудный участок работы, вот мы и назначили его в кузницу... Отличный работник, скажу я вам...

А «родственничек» Баразова тем временем уже взобрался на трибуну и оттуда во всеуслышание стал рассказывать о том, какой конфузный разговор произошел у него когда-то с секретарем райкома...

— Народ! — сказал кузнец. — В своей оплошности я уже однажды повинился. Вы знаете — работаю я, не жалея сил, и техника отремонтирована у нас как будто неплохо... Но сегодня я хочу еще раз попросить прощения у вас и у товарища Баразова. Человек, который дал мне тогда совет пойти к нему и попросить его о легкой работе, сидит сейчас среди нас. Я его не буду называть, но пусть он знает, что я ему не прощаю его грех, и аллах, надеюсь, тоже не простит. Вот и все. Сейчас я чувствую себя так, будто сбросил с души большой груз. — С этими словами кузнец сошел с трибуны.

Батыр Османович улыбнулся своим воспоминаниям: неожиданными путями приходят они в голову.

До райцентра было уже недалеко. По дороге заехал в школу-интернат, расположенную в пригожем лесистом уголке. Побеседовав с директором, педагогами и воспитателями, Баразов посоветовал нм завести своих коров и обещал похлопотать, чтобы колхозы выделили интернату по одной корове — колхозам будет ненакладно, а школе — прямая выгода...

Приближаясь к дому, Батыр Османович рисовал себе приятные картины: как детишки получили уже колхозных коров, как старательно они ухаживают за ними, наделяют их ласковыми кличками, спорят о том, чей теленок лучше... Не забыть бы завтра распорядиться...

Батыр Османович не заметил, как подъехал к дому.

Солнце печет вовсю. Только подумать: еще недавно было по-весеннему холодно, а сейчас... Воды в реке сильно поприбавилось. Она уже не походит на спящую красавицу, а скорей, напоминает необъезженного коня, скачущего по утесам. И шум ее изменился: вместо монотонных всплесков, не умолкая ни днем, ни ночью, звучит в ушах гортанная песня. Такие громкие, воинственные песни певали когда-то в старых саклях, притаившихся в самом сердце гор. Густой туман расползается от реки по всей равнине. Нынче перед рассветом неожиданно разразился сильный и долгий ливень, и река просто разбухла от воды.

Множество людей собралось на берегу, смотрят, сокрушенно покачивают головами. Старикам не нравится быстрый, неукротимый бег потока, по их приметам, следует ждать беды...

Башир со своими ребятами — тоже на берегу. Они не на шутку встревожены. Того и гляди, течением снесет перемычку недостроенной плотины. К полудню воды в реке стало еще больше; она уже затопила высокие прибрежные камни, и стало ясно, что перемычка не выдержит. Малкаров с Сокуровым уже здесь. Нужно что-то предпринять, но что? Башир предлагает часть воды отвести в канал, но прораб категорически против:

— Как вы не можете понять — пустить воду по трубам нельзя! Зальет машинный зал, а он еще не забетонирован. И отводной канал, как назло, еще не начали строить.

— Что будем делать? — кричит Асхат. — Перемычка не выдержит!

Прораб принимает мгновенное решение отводить реку в искусственное русло и посылает Асхата, как самого проворного и решительного, за бульдозером и экскаватором.

А река бесится все пуще и пуще. В ее шум вплетаются новые звуки: то бьются друг о друга подхваченные потоком камни. Будто насмерть дерутся старые туры, ударяя друг друга рогами. Но вот на вздыбленной поверхности реки появляются вырванные с корнем деревья, старые доски и бревна — остатки сорванных в верховьях мостов. Положение становится еще более угрожающим: под ударами этих таранов плотина не устоит. Они еще страшнее, чем бушующая вода.

Вскоре подоспел Асхат, пригнавший технику. Прораб сам забрался в кабину экскаватора и, не медля ни минуты, приступил к выемке грунта; бульдозер выравнивал дно. Ребята тоже были тут с лопатами и кетменями, но толку от них немного.

— Эх, рвануть бы динамитом! — предлагает Башир и мчится на машине к дорожникам за взрывчаткой.

Работа кипит, рев экскаватора сливается с шумом прибывающей воды. Со стороны кажется, будто вода и машина соревнуются друг с другом — кто кого.

Вода прибывает неумолимо. Люди, всю зиму тосковавшие по солнцу, торопившие лето, сейчас отдали бы все на свете, лишь бы солнце поскорее скрылось за горным хребтом. Но светило как будто заупрямилось — оно светит все ярче, греет все жарче, растапливая ледники на вершинах.

Вернулся Башир с дорожным мастером, оба они принялись за подготовку к взрыву. С противоположного берега реки хорошо видно, как горит подожженный запальный шнур, как он с каждым мгновением укорачивается, подбираясь к скважине... Грохот взрыва потряс окрестности и мощным эхом отозвался в горах. Освобожденная река ринулась в новое русло, огибая плотину и сметая все на своем пути. Деревья, кусты, камни, несутся в мутном потоке. Уровень воды в реке заметно снижается.

Радоваться, однако, еще рано: вырванные с корнями деревья сгрудились у плотины, грозя разнести ее. Необходимо во что бы то ни стало выловить их. Асхат, Башир и Хусей взялись за это небезопасное дело. В ход пошли привезенные цепи и канаты. Стоя на покачивающихся, скользких стволах, ребята пытаются привязать их к концу цепи, другой ее конец крепко держат их товарищи на берегу. В любую минуту тебя может смыть в воду, затянуть под бревна или сбить проплывающими корягами...

— Осторожней, осторожней! — беспрестанно повторяет Жунус, сжимая в руках конец цепи, которую Хусей пытается привязать к дереву.

— Асхат, вылезай, скорей! — кричит с берега промокший до нитки Башир. — Давай я сам... — Бригадир уверен, что у него дело пойдет успешнее, к тому же он сильно беспокоится за Асхата, зная его склонность к простуде. Но комсорг и слышать не хочет о замене.

— Отпусти немного, не тяни так сильно, — кричит он Баширу, привязывая цепь к ветвям полузатонувшего дерева.

И Хусей уцепил наконец свою корягу. Парни вылезли из воды, и бульдозер начал потихоньку подтягивать деревья к берегу. В этот момент одна из цепей оборвалась, и конец ее пролетел в нескольких сантиметрах от того места, где стоял Асхат. Цепь с грохотом ударилась о бетонную стойку, и на бетоне остался глубокий след. Плохо пришлось бы Асхату, окажись он чуть правее.

Несколько стволов уже удалось вытащить на берег. Но одно упрямое дерево — то самое, с которого сорвалась цепь, все еще не поддается усилиям людей. Видимо, зацепилось за что-то корнями. Особой опасности оно уже не представляет, но Хусей не может успокоиться и просит опустить его на веревках с плотины, посмотреть, в чем там дело, и постараться все же оттащить это проклятое дерево. Вначале все идет гладко: Хусей опускается на полузатонувший ствол и, медленно переступая, подвигается по нему от кроны к корням. Ребята, затаив дыхание, наблюдают за ним сверху, готовые прийти на помощь. Но в эту минуту проплывающее мимо еще одно дерево ударило Хусея сучком. Парень покачнулся — вот-вот свалится в воду. Осторожно натягивая веревку, втаскивают его наверх.

— Ушибся? Больно? Что с тобой? — сыплются вопросы. Хусей отвечает, что ничего у него не болит, но вдруг бледнеет и начинает дрожать.

— Простыл, наверное, — шепчет он непослушными губами, — опять лихорадка...

Сокуров усаживает его в машину и с провожатым отправляет в поселок — нужно как можно скорее доставить парня в медпункт. Шофер гонит вовсю, но тут случается досадная авария — спускает скат, напоролись на покореженный арматурный прут. Вот проклятое невезение! Водитель заменяет скат и, наконец, довозит ослабевшего Хусея до медпункта. Из машины его выносят на руках. Врач определяет перелом двух ребер. Травма серьезная, придется нашему герою на некоторое время забыть о работе.

У плотины снова тревога: прибежали взволнованные люди и объявили, что серьезная опасность угрожает Верхнему мосту — затор из деревьев вот-вот снесет его. Асхат и еще несколько человек погнали туда бульдозер, и все началось сначала. Опять пришлось обвязывать деревья цепями и тащить их из воды. И здесь не обошлось без происшествий — сорвалась наспех привязанная цепь и концом переломила руку стоявшему на берегу старику. Раненый бледно улыбается: хорошо, что руку, а не голову. Его тоже отправляют на медпункт. Но вот самые толстые стволы вытащены на берег. Особенно хорошо потрудился здесь Ахман. С радостью смотрит он, как оседает река, устремляясь в освобожденный проход под мостом.

Уже вечереет, но люди на берегу все не расходятся.

— Если бы это буйство приключилось ночью, — говорит шустрый старикашка с козлиной бородкой, указывая на реку своей кизиловой палкой, — не миновать бы нам беды. С нашей речкой шутки плохи, не одно поколение горцев плакало от ее капризов горькими слезами. Слава аллаху, строители оказались под боком, помогли. Что бы мы стали без них делать? Хорошо еще, что без человеческих жертв обошлось, хотя пострадавшие все же имеются.

Только теперь ребята поняли, как они устали. Промокшая насквозь одежда прилипла к телу, стало холодно. И очень хотелось есть. Попрощавшись с местными жителями, они сели в машину и что есть духу погнали ее к поселку строителей. По дороге, однако, Асхату пришла мысль навестить Хусея. Как были, грязные и промокшие, комсорг с Баширом ввалились в медпункт и, набросив халаты, прошли в маленькую боковую комнатку, где лежал Хусей. Лариса, пригорюнившись, сидела у его кровати. У Хусея лицо горело — начался жар. У Ларисы красные глаза.

— Ты-то чего плачешь? Ведь ты, кажется, не пострадала? — Это Башир, пытается шутить.

— Не могу я видеть его мучения, — тихо отвечает девушка.

— Перестань, сестренка, — говорит Асхат. — Пойдем с нами. Вместо того чтобы подбодрить его, ты сама раскисла...

Хусей попытался повернуть голову к товарищам, но не сумел этого сделать и тихо застонал.

— Крепись, браток, — растерянно говорит Асхат, обращаясь к больному. — Доктор уверяет, что серьезной опасности нет. Все заживет.

— Да я ничего, — с усилием произносит Хусей, — только дышать трудно... Как там, на плотине?

— Полный порядок! — бодро откликается Асхат. — Вода убывает, и Верхний мост мы тоже отстояли.

— Почему не взяли меня с собой на плотину? — с укором говорит Лариса. — Думали, помешаю?

— Нет, просто очень торопились! — отвечает Асхат и, быстро поворачиваясь к Баширу, говорит: — Ну, пошли!

— Да, идите скорей, — гонит их Лариса, — вы ведь промокли до нитки.

— Если ты обещаешь не плакать больше, мы уйдем, — отвечает Башир.

Лариса не знает, что сказать. «Он, наверно, думает, что я буду здесь ночевать, — мелькает у нее в голове. — А может быть, мне действительно нужно остаться здесь на ночь? Но спросить неловко...»

— Нет, Башир, пускай и Лариса идет домой. Ей здесь нечего делать, — говорит Асхат.

— Да, иди... — тихо произносит Хусей, — тут сестра есть, мне ничего не нужно...

Лариса снова наклоняется и кладет руку на его пылающий лоб. «Странно, — думает она, — почему он опять побледнел? Губы белей щек... Нет, никуда я не уйду...»

В эту минуту в комнату входит рассерженный врач:

— Собирайтесь, товарищи! Я вас пустил на три минуты, а вы сколько сидите! Больному это вредно.

— Простите, доктор, мы уже уходим. А Лариса, если можно, пусть еще немного побудет, — смиренным тоном произносит Асхат и, обращаясь к Хусею, добавляет: — Спокойной ночи, друг, не вешай голову.

По пути в общежитие Асхат подумал, что напрасно он все же оставил девушку у постели Хусея. Она еле на ногах держится от волнения.

Башир шагает молча, и думы его о тех, кого он оставил в маленькой комнатке медпункта. «Послушай, Башир, — корит он себя с новой силой, — ты оказался полным идиотом! Ведь только слепой не заметит, что они любят друг друга... А ты? Ловко ты пошутил: ты-то чего плачешь, ведь тебе не больно... Ох, какой я дурак! Приятно, нечего сказать, было Хусею слышать такие слова. Как говорят умные люди: прежде подумай, а потом шути. Не то, смотри, как бы пущенный тобой камень не попал в твою же голову... Слушай, а ведь эта девушка нравится тебе самому! И давно уже. Ерунда какая-то... Уехать, что ли, отсюда? Да как уедешь, когда сердцем прикипел к стройке, к друзьям. Нет, с собой он совладает, все это пройдет, пройдет! Соперничать с Хусеем он не намерен, да и Лариса... Ведь она любит не его, Башира, а Хусея...»

Так шли они, думая каждый о своем, когда из-за угла на них налетел вдребезги пьяный Шамиль. Размахивая руками и не замечая никого вокруг, он изрыгал громкие проклятья:

— Дайте мне ее сюда, эту девку. Я ей косы повыдергаю и брошу под ноги...

Ребята сразу поняли, что речь идет о Ларисе. Башир рванулся было к хулигану, но Асхат удержал.

А Шамиль уже стучит в освещенные окна женского общежития, продолжая ругаться на чем свет стоит.

— Ты что здесь забыл? — еле сдерживая себя, спрашивает у него подбежавший Асхат.

— А тебе что здесь надо?

Однако, увидев подоспевшего Башира, Шамиль счел на благо повернуть вспять и, бормоча себе под нос какие-то несвязные слова, пошел прочь.

— Ну, этот уже никогда не станет человеком, — говорит Асхат, глядя ему вслед.

— Да, — откликается Башир, — а Ахман, по-моему, стал выправляться, после того как его разлучили с Шамилем. Правда? Ты заметил, как он здорово сегодня работал?

— Да, я тоже обратил на это внимание.

Наконец, Башир с Асхатом добрались до общежития. Простившись друг с другом, разошлись по своим комнатам. Асхат, переодевшись в сухое, сразу завалился в постель и скоро уже спал сном праведника, а Башир еще долго ворочался на своей койке, беспокойно перемалывая в мозгу тяжелые, неотвязные мысли. Что ж, как у нас говорят, у девушки может быть тысяча женихов, но замуж она выходит лишь за одного из них. Он, Башир, и виду не подавал, что она ему мила. По доброй воле выбрала она Хусея. Красивая она, умная и умеет вести себя. Ее все любят и уважают... Этот болван Шамиль, конечно, не в счет. Надо будет поутру, когда он проспится, приструнить его как следует, чтоб и думать забыл о Ларисе... А сколько есть на свете легкомысленных женщин, не уважающих ни себя, ни других! Зачем далеко ходить — дружок его, Саша, женился на одной такой вдовушке. Ну и вдовушка! Чем только она понравилась тихому, скромному парню? Видно, такие женщины умеют нравиться, умеют заставить полюбить себя... До сих пор не может Башир забыть первого посещения молодоженов. Как она тогда на него уставилась, своими круглыми навыкате глазами. И сразу же начала с ним заигрывать. А вино пила наравне с мужчинами... Изменяет, должно быть, Сашке. Когда ни придешь к ним — ее дома нет. Тьфу! Срам вспомнить...

Нет, Лариса не такая... Рядом с этой вдовушкой она как безвинная овечка. Грешно даже сравнивать их... Ах, Лариса, Лариса...

Заснул Башир лишь на рассвете.

Вот и закончен весенний сев в районе. Осталось засеять последние участки кукурузы; идет посадка картофеля. И тут, как по заказу, пошли дожди. Люди довольны: весенний дождь — предвестник урожая, его встречают, как самый радостный праздник.

Азамат по пути с терского участка, под аулом Арабан, попал под живительный ливень. Истомленный жарой и духотой, он с радостью подставляет голову под прохладные струи. Промок насквозь, но как хорошо дышится — и на душе легко. В приподнятом настроении он зашел в райком партии, где на втором этаже носом к носу столкнулся с Батыром Османовичем.

— С приездом, Азамат! — приветствует он старика.

— Спасибо. Слушай, ты, я вижу, куда-то сильно торопишься?

— Да, прости, и, если у тебя нет ко мне спешного дела, я действительно потороплюсь, меня ждут.

— Спешного у меня к тебе ничего нет. Ехал снизу — дай, думаю, зайду, навещу старого друга.

— Ты, я вижу, здорово промок. Что, внизу тоже дождь?

— Нет, до Арабана дождя не было, но теперь, может, он уже дошел и туда.

— Мы ему крепко наказывали, чтоб дошел, — шутит Батыр Османович, — ты домой?

— Домой.

— Ну, тогда прощай. Позвони мне завтра, пожалуйста. Понимаешь, приехал гость из Москвы, ждет меня у Голубого озера — опаздываю...

— Езжай, езжай, счастливого тебе пути, — напутствует секретаря Азамат.

Сели по машинам и поехали. Впереди Баразов, за ним — Азамат. Проезжая мимо объединения «Сельхозтехника», старик, как приученный конь, решил заехать туда, похлопотать насчет запасных частей к тракторам. Вдруг привезли! Можно ли упускать такой случай?

Машина секретаря райкома, во все стороны разбрызгивая грязь, скрылась за поворотом.

Дождь прекратился. Многоцветная радуга легким, воздушным мостом соединила Тогай-Баши с Чегет-Сыртом. Блестит, сверкает в солнечных лучах... Батыр Османович любуется причудливыми переливами красок. Существует, думает он, старое поверье: если бесплодная женщина пройдет под радужным мостом, у нее непременно родится мальчик. Кто это придумал? И почему именно мальчик? А вдруг девочка?.. Как хорошо, что прошел дождь! Нее мы, кажется, научились предусматривать и планировать, только дождик не закажешь по графику. Жаль впрочем, что гость пожаловал в такую погоду. Если он хоть немного знаком с сельским хозяйством, то, наверное, порадуется вместе с нами. А если приехал любоваться красотами природы, к чему ему ливень? Но разве сейчас не красиво кругом? Блестит на солнце мокрая трава, промытый дождем воздух чист и прозрачен... Интересно, бывает ли в Москве радуга? Вроде бы я ее там никогда не видел... Наверное, и там бывает, но за громадами домов ее не видно... То ли дело у нас! Эх, в таких местах жить бы человеку до ста лет, а еще лучше — до двухсот... Непременно до двухсот...

2. ВСТРЕЧА

Ждать да догонять — что может быть хуже? Кто сам не испытал мук долгого и томительного ожидания, не поймет этого.

Медленно текут мгновения для путника, который в знойный день с трудом добрался до первого дома селения и ждет не дождется, пока хозяин вынесет ему воды. Что же говорить о тех, кто ждет встречи с любимым человеком не час, не день и даже не месяц, а целую долгую зиму? «Правда, — думает Назир, — письма дают известное утешение, создают иллюзию общения, но ненадолго, а потом — снова тоска, жажда встречи...»

В эту зиму Назир так и не решился приехать в Москву, хотя Валентина усиленно приглашала его. Может быть, Ариубат и могла бы подтолкнуть его и помочь ему преодолеть нерешительность. Да, видно, счастливые люди слишком заняты своим счастьем: слишком быстро забывают они о том, с каким нетерпением прежде сами ждали свидания с любимыми. Одно ее слово — и он бы полетел к Вале без оглядки. Но Ариубат не сказала этого слова, а сам Назир не сумел побороть свою робость.

Правда, они с Валей все время обмениваются письмами, а и последнее время — и по телефону часто беседуют: то он позвонит ей, то она вызовет его. Уже все телефонистки в райцентре узнают его голос. Раньше он и в Нальчик-то редко звонил, а теперь, извольте видеть, Москву ему подавай...

Время, оставшееся до приезда любимой, Назир измеряет теперь уже не днями, а часами. Об их отношениях с Валей, кроме Ариубат, по-прежнему никто не знает. Даже Асхату она ничего не сказала. Назир очень просил ее об этом.

На днях Ариубат не удержалась и здорово подшутила над Назиром. Дело было так: влюбленный почтальон по заведенному обычаю сидел вечером на почте и ждал Валиного звонка, а Ариубат из своей комнатки в Совете позвонила ему и измененным голосом сообщила, что его вызывает Москва. Долго, посмеиваясь, слушала она, как Назир, надрываясь, кричал: «Алло, алло, Москва, Валя, ты меня слышишь?..» А потом тихонько повесила трубку. Тогда Назир стал звонить на междугородную станцию и бранить телефонистку за то, что прервали его разговор с Москвой. А та, искренне негодуя, спрашивала его, не с луны ли он свалился. Тут только Назир догадался, что эта была проделка Ариубат и позвонил ей:

— Неплохо ты меня разыграла...

— Ничего, стерпишь. Ты тоже не раз подшучивал надо мной. Времена меняются, и я плачу тебе той же монетой. Сильно скучаешь? Когда приезжает невеста?

— Тише ты, услышат! — шипит в трубку Назир.

— Что, испугался? Вспомни, как ты со мной поступал, негодник!

— Я всегда восхищался тобой.

— Что ты сказал? Повтори, пожалуйста.

— Я говорю, что всегда восхищался тобой...

— То-то! Ну а все же, когда она приезжает?

— Жду вот звонка, сегодня должна сообщить.

— Хочешь, поедем встречать вместе?

— Не стоит, пожалуй. Валя будет чувствовать себя неловко.

— Она ведь знает, что мне все известно о ваших отношениях, — сама дала мне понять это во время нашей встречи. Я в глазах ее тогда все прочитала...

— Нет, нет! И что скажет Асхат?

— Да перестань ты, наконец, скрытничать. Скажем Асхату все как есть и возьмем его с собой.

— Даже не заикайся! Я сам скажу, когда будет нужно.

— Ладно, тебя не переспоришь. Сообщи хоть время приезда Вали.

— Ладно. Спокойной ночи!

— Спи спокойно.

— Благодарю. В следующий раз, красавица, ты меня не обманешь, — тихонько говорит Назир и кладет трубку.

Ранним утром Назир подошел к сельсовету и, подсунув под дверь записку для Ариубат: «Я уехал», поспешил к автобусной остановке. А машина почему-то все не подходит. Что за чудеса? И почту не привезли. Назир сразу сообразил, что прошедшие дожди где-то размыли дорогу, и надеяться на автобус не приходится. Позвонил в райцентр, оттуда ответили, что автобус вышел в положенное время, а что с ним приключилось в пути, — они не знают... Назир кинулся искать лошадь. Однако и тут ему не повезло: не только бригадира он не застал дома, но даже и бригадирова жена на сей раз отсутствовала. Обычно-то она целыми днями сидела на своем крыльце у дороги и поносила всех проходящих мимо, независимо от их возраста, пола и общественного положения. Бросился Назир в правление колхоза — и там, как назло, никого нет. Что будешь делать? Вспомнил о своем давнем друге — стороже колхозного сада Каитмырзе. Этот славный старик, в отличие от других сторожей, был известен своей любовью к детям. Назир привязался к нему еще со школьных лет. Однако и Каитмырзы с его лошадью не оказалось на месте — с утра поехал на ферму к сыну с каким-то поручением от своей старухи, которая и сообщила об этом обескураженному Назиру.

Совсем приуныл почтальон и решил уж было идти пешком до развилки дорог, но тут он услышал дробный перестук копыт, доносящийся с верхнего конца аула. Вмиг направился он в ту сторону. Но, к счастью, сообразил, что и лошадь не стоит на месте, а движется со своим всадником к центру. Быстро переменив направление, Назир поспешил навстречу всаднику.

Всадник, оказавшийся знатным чабаном Салихом, сразу же согласился на время уступить Назиру своего коня. Какой же истинный горец не поделится конем с другим горцем? Особенно если тот торопится по неотложному делу. А уж на лице у нашего Назира все было написано, за километр видно: огонь нетерпения сжигает его душу.

— Пожалуйста, дорогой, — ласково сказал Салих и, спешившись, помог Назиру вдеть ногу в стремя. Доброе лицо Салиха засветилось улыбкой.

Назир тут же отправился в путь, даже забыл поблагодарить Салиха, но, отъехав немного, вспомнил и обернулся:

— Спасибо!

— Да постой же, плетку возьми! — в свою очередь крикнул Салих, подбегая к нему.

Назир еще раз поблагодарил товарища и, хлестнув плеткой ни в чем не повинного коня, во весь опор пустился вниз по дороге — навстречу своей судьбе. Судьба эта, конечно же, рисуется ему сейчас в образе светловолосой красавицы, которая, стоя у окна вагона, радостно устремляет свои голубые очи навстречу горам. Полетел бы к ней соколом, да приходится ехать шагом, пропуская мимо стада коров и отары овец, которых перегоняют на летние пастбища. А время идет, вот уже и лес впереди, недалеко и до ущелья. Занятый своими мыслями, Назир не успел спросить у встречных пастухов, что случилось с дорогой, не размыло ли ее дождем. Но вот путь освободился, и Назир снова погнал коня вперед. Конь устал, весь в мыле, тяжело дышит. Парень пожалел его — весна, откуда животному взять сил? Немного проехали шагом, а потом Назир снова погнал коня вскачь.

А вот и ущелье, и, конечно, в самом узком месте — обвал. «Так и есть, — подумал Назир. — Однако и по другую сторону поврежденного участка машины не видно. Значит, где-то еще размыло дорогу». Медленно переведя коня через опасное место, Назир поехал дальше. Обвалов больше не встречалось. «Экие лодыри, — сетует Назир, — доехали до половины пути и повернули обратно... Здесь двоим-то на час работы... Ладно, возвращаться не буду, поеду дальше и, если возле моста найду кого-нибудь, отправлю лошадь назад, а сам попрошусь на попутную машину...»

От спины коня валит пар. Устал, бедняга... Жалея его, Назир спешился и некоторое время шел по гладкой, смытой дождями дороге. Умное животное будто читает его мысли, послушно идет следом, благодарно дышит ему в затылок, даже уздечку натягивать не надо. Не доезжая до моста, Назир снова сел верхом и не спеша поехал дальше. У моста никого не было. Назир посмотрел вниз на дорогу, оттуда тоже никто не подымался. Парень спешился, отпустил подпругу и привязал коня к дереву. Потом, когда он немного отдохнул и отдышался, Назир спутал его и пустил пастись. Проголодавшееся и усталое животное жадно набросилось на сочный корм. Видно, приучен конь к трудным, далеким дорогам и за свою долгую жизнь не раз пересчитал все камни на этом пути. Знает, должно быть, все полянки по обочинам и где какая растет трава... Привык послушно следовать за своим хозяином...

Со стороны Красивых озер спускается машина, но Назир не останавливает ее. Лошадь-то оставить не на кого. Приходится только завидовать пассажирам и терпеливо дожидаться встречных людей. «Вот досчитаю в уме до ста, — решает Назир, — и, если никто не появится, доеду до колхоза и оставлю там лошадь, а завтра вечером, на обратном пути, заберу...» Считает он медленно, не спеша... Ближе к ста — еще медленней. На дороге никого. Снова начал считать; время близилось к вечеру. «В такую пору кто ж отправится со скотом в горы?» — подумал Назир и стал распутывать коня. В это время со стороны школы-интерната послышались мычание и рев скота. Назир прислушался: колхозное стадо или гулевой скот? На сей раз парню действительно повезло. Пастухи гнали стадо в сторону его аула, и он упросил их довести коня до места и вручить хозяину. Сам же остановил попутную машину и помчался на ней в Нальчик. Наконец-то! Может, на легковой было бы побыстрей, но сойдет и грузовик.

Ночь он провел в гостинице, а утром чуть свет поспешил на вокзал. Сейчас весна, рассветает рано. Будь это зимой, можно было подумать, что уже поздно... На улицах ни души, и до прихода поезда еще много времени. Но Назиру все равно — утро или полночь... Большими шагами меряет он перрон, мучительно размышляя над тем, что он скажет Борису Петровичу, если тот спросит, откуда он, Назир, узнал об их приезде. «Может, сказать, что узнал от Вали? А если она что-нибудь другое придумала? Досадно, что не успел условиться с ней позавчера, когда говорил по телефону...»

Вдалеке послышалось пыхтение паровоза. Сердце у Назира застучало так быстро, будто он только что пробежал стометровку.

«Валя говорила, их вагон — пятый, где он остановится, хотел бы я знать?» — думает Назир, бросаясь то в один, то в другой конец платформы. Но вот в окне вагона он увидел знакомое смеющееся личико... Поезд остановился, а Назир все не знает, как ему поступить: бежать ли навстречу или стоять на месте. Из вагона вышел улыбающийся Борис Петрович.

— А, мой друг Назир! Какой молодец, что приехал нас встретить! — И старик сердечно расцеловал смущенного парня.

В дверях вагона показалась Валя. Назир поспешил к ней и подхватил ее вещи.

— С приездом, Валя! — только и нашелся он ей сказать.

— Спасибо, Назир! Ой, как ты поправился! — Валентина тоже явно не знает, о чем и как ей говорить с Назиром в присутствии Бориса Петровича.

— Зимой, кроме еды, других забот у нас нет, — в тон ей ответил Назир. — А где же Николай?

— Приедет через день-два.

Назир заботливо усадил приезжих в такси, сам устроился рядом с водителем. По приезде в гостиницу он помог им отнести вещи в номера и, усевшись в холле, стал дожидаться, пока они приведут себя в порядок. Вскоре на лестнице показалась сияющая, нарядная Валя. Села рядом с ним на диван, но... говорить им по-прежнему было не о чем. Казалось, сбылись все их мечты — они снова вместе после долгой разлуки, им никто не мешает... Наконец Валя и Назир громко рассмеялись, и лед молчания был сломан.

— Над чем ты смеешься?

— Над нами обоими. Так ждали встречи — и молчим... а ты?

— Просто мне радостно смотреть на тебя. Если бы ты знала, как я соскучился... Посиди вот так, молча, а я буду смотреть на тебя. — И Назир взял девушку за руку.

— Что-то задержался Борис Петрович! Пойду узнаю, что с ним, — шепчет Валя.

— Погоди, я сам пойду, — тоже шепотом отвечает Назир и, быстро поднявшись, взбегает по лестнице.

Валя смотрит ему вслед и вспоминает горного тура, которым любовалась прошлой осенью перед отъездом. Таким же стремительным и легким был его шаг.

Назир возвращается быстро.

— Ну что, идет?

— Нет, говорит, что хочет немного отдохнуть с дороги. Велел не ждать его и еще велел, чтобы я показал тебе наш парк.

— Что ж, пошли. Я нисколько не устала, — говорит Валя и сама берет Назира за руку.

Так, по-детски держась за руки, они и вошли в главную аллею парка. Идут молча, вбирая в себя неизъяснимую прелесть весеннего утра. Воздух чист и прозрачен, в небе ни облачка. Восходящее солнце начинает свой дневной путь: сначала позолотило вершины гор, потом спустило свои лучи в предгорья, поросшие темным лесом, а вот они дошли и до нашего парка, высветлили песок на дорожках, заиграли в буйной зелени деревьев...

— Господи, как хорошо! — прерывает молчание девушка.

В парке пусто — гуляющих пока нет. Солнышко поднялось повыше, сейчас его лучи добрались уже до лощин и распадков, прогоняют тени из их последних убежищ. Птичий хор, как бы приветствуя наступление нового дня, заводит свою извечную многоголосую песню. Валя чутко прислушивается к птичьим голосам. В них явно намечается какой-то лад и порядок. Каждая певунья вступает в общий хор в свое время, потом замолкает, потом опять в нужный момент начинает сольную партию. Трели, щелканье, свист, сливаются в единую удивительную симфонию — ликующую, нежную, неповторимую.

Щеки у Вали разрумянились, голубые, в цвет неба глаза блестят. Много ли нужно человеку для счастья? Только такое вот ясное утро, да пенье птиц, да зелень деревьев, да рука Назира в твоей руке — вот и все...

— И осенью здесь, наверное, чудесно, — говорит Валя. — Жаль, что в прошлом году, когда мы с тобой так бестолково разыскивали друг друга, не успели побывать здесь перед разлукой.

— Да, это все по моей вине, но сейчас мы наверстаем упущенное. Правда?

В ответ Валя молча сжала его руку...

Так дошли они до «третьей скамейки», любимой скамейки Назира. Розы, правда, еще не цветут, но все равно здесь хорошо — и мимо пройти никак нельзя. Назир останавливается:

— Может, посидим немного?

— Ты устал?

— Нет. Посидим просто так. Это мое любимое местечко...

Валя охотно усаживается рядом с Назиром на «третьей скамейке». Широким жестом он показывает ей на высокие, стройные сосны, что стоят чуть поодаль дороги.

— Посмотри, я называю их княжнами.

— А ты их видел когда-нибудь, княжен-то? — смеется Валя.

— Нет, сроду не видал, — честно признается Назир, — но я представляю их себе по песням и сказкам, они, наверное, были такими же стройными, гордыми и величавыми.

— Да ты поэт, — снова смеется девушка.

— Тут любой станет поэтом, право. А знаешь, сколько здесь всяких цветов будет летом и осенью — море!

— Да, Николай мне рассказывал о том, как ты тогда водил их по парку... В тот день, когда мы с тобой искали друг друга и не нашли...

— В тот день, — улыбается Назир, — мы долго сидели с ним и Борисом Петровичем на этой скамейке...

— В тот день... — тихо повторяет Валя и придвигается ближе к Назиру. Он крепко прижал ее к себе, и она не оттолкнула его.

— Валя!

— Что?

— Я соскучился по тебе...

— И я...

Так сидели они довольно долго. Потом Назир рассказал, с какими приключениями добирался он вчера до Нальчика.

— Значит, мы не сможем добраться до места!

— Ну, теперь-то дорогу, наверняка, починили. Да, Валюша, ты до сих пор не сказала мне, где вы собираетесь работать в этом году.

— Борис Петрович наметил Чегемское ущелье. Это так далеко от вашего аула... — И девушка неожиданно заплакала, припав головой к груди Назира.

Он растерялся: ему еще не приходилось иметь дело с плачущими женщинами.

— Перестань, Валюша, перестань, — твердит он, поглаживая ее по волосам, — сегодня у нас такой радостный день, не плачь, прошу тебя...

— Я не плачу, — отвечает Валя, и начинает плакать уже по настоящему, всхлипывая и вздрагивая.

Назир крепче прижимает ее голову к своей груди.

— Назир, — шепчет она сквозь слезы, — почему так бьется у тебя сердце?

— Оно горит, понимаешь, горит... У меня пожар сердца, Валюша... Помнишь, как у Маяковского... Я люблю тебя...

Валя обвивает руками шею Назира.

Как хорошо, что вокруг никого нет... Лишь вдалеке, на Комсомольской аллее, маячат фигуры отдыхающих. У каждого возраста свои заботы. Пожилые люди, пытаясь вернуть ускользающую молодость, степенно совершают свою утреннюю прогулку или бегают по аллее мелкой трусцой. Какое дело Вале и Назиру до них, а им — до молодых влюбленных, застывших в тесном объятье на тенистой садовой скамейке!

Парень целует девушку, она вырывается из его рук, но не бранит его, а только говорит:

— Пошли... Засиделись... Покажи мне парк.

— Ладно, — Назир неохотно поднимается со скамьи. — Сегодня до вечера — я в твоей власти. Приказывай.

— Ты что, собираешься сегодня уехать?

— Работа, Валюша. Что делать? Но до вечера еще далеко.

— А потом что — Чегемское ущелье?

— Забудем о нем сегодня. Все же это не Москва, правда? Найдем какой-нибудь выход.

Так, смеясь, грустя и по временам останавливаясь, чтобы потеснее прижаться друг к другу, дошли они наконец до канатной дороги. Перед ними расстилалась озерная гладь.

— Что, дорогой мой, дорога сегодня работает? — Валя слегка краснеет: она впервые назвала его дорогим.

— А как же! Вчера вечером я специально приходил сюда и просил, чтобы сегодня ее непременно пустили — ради приезда моей Валечки. Только сейчас еще рано: солнце еще не согрело Кизиловку, не высушило росу — у тебя ножки промокнут.

— За такую заботу — спасибо тебе, мой рыцарь.

— Служу моей даме...

Озеро лежит тихое, не шелохнется. Четко, как в зеркале, отражаются в нем растущие на его берегах деревья. Линия канатной дороги, отражаясь в воде, напоминает нитку, а кресла, висящие на канате, — перстни. Но вот на блестящей поверхности озера промелькнула тень большой птицы. Валя подняла голову — над озером кружил орел.

— Милый, молчи, мы вспугнем его, — шепчет девушка.

— Но он высоко, и ему до нас нет никакого дела.

— Молчи, прошу...

Долго стояли они, обнявшись, наблюдали полет двух орлов, одного в небе, другого — в зеркале озера... Потом, будто не желая мешать им, огромная птица улетела в сторону Долинска.

Медленно кружа по парку, Назир и Валя прошли мимо аттракционов и направились к курзалу. Теперь отдыхающие стали чаще попадаться на их пути. Валя с Назиром не обращали на них ровно никакого внимания. Для обоих сейчас ничего на свете не существовало, кроме их самих да этого неповторимо прекрасного, наполненного солнцем и птичьим щебетом утра.

— Не устала?

— Что ты! Мне кажется, я могу сейчас пешком дойти до Дыхтау. Только бы с тобой вместе...

— Не проголодалась?

— Нисколько. Я сыта воздухом. — Валя засмеялась.

— Ошибаешься, дорогая. На нашем воздухе аппетит лишь разгорается...

Валя расспрашивает Назира о старом Ачахмате, об Ариубат, Асхате, Ахмане. Назир подробно рассказывает ей о них. Известие о том, что Ахман сильно пьет, огорчает ее, Назир говорит, что, по слухам, парень начал выправляться. Стали вспоминать день их первого знакомства.

— Помнишь, что ты сказал мне, когда Азамат познакомил нас? — спрашивает Валя.

Назир, разумеется, очень хорошо помнит, но ему приятно услышать это еще раз из Валиных уст.

— А что я сказал тогда?

— Сказал, что писем писать не будешь, а все, что захочешь мне сказать, будешь передавать устно. Ну, почему же ты не выполняешь своего обещания, почему молчишь?

— Я не молчу, а все время повторяю: дороже тебя у меня нет никого на свете.

— А был кто-нибудь раньше?

— Никогда.

— Поклянись.

— Чем же?

— Чем хочешь, иначе не поверю.

— Но ведь клятва — это тоже слова. Неужели, не веря словам любви, ты поверишь словам клятвы?

— Я верю тебе, Назир, верю во всем... Знаешь, это ведь из-за меня Борис Петрович решил ускорить наш приезд на два дня.

— Я бы, наверное, умер от тоски, если б нужно было ждать еще два дня.

— Правду говоришь?

— Клянусь!

— Вот ты уже клянешься. А ведь не хотел... Ты ведь тоже сразу понравился мне. Еще при первой нашей встрече...

— Чем же?

— Не знаю. Может быть, свободной, непринужденной манерой говорить. Может, тем, что ты сразу показался мне иным, не таким, как другие. Я тогда сравнивала тебя с Николаем...

— Все никак не можешь забыть Николая,

— Перестань!

— Ты же сама заговорила о нем.

— Прости.

— Считай, что уже простил, — улыбнулся Назир, — видишь, как быстро я исполняю твои желания. Говори еще, я слушаю...

— Полюбуйтесь-ка на него! Как ему нравится слышать о себе приятное...

— А кому это не нравится?

— Кто вас, парней, знает? Нам, девушкам, это очень даже приятно. Особенно когда нам говорят такие вещи ребята, которые и нам небезразличны.

Так дошли они до курзала в Долинске. По пути фотографировались вдвоем у бродячего фотографа. Тот, видимо, понимал, что имеет дело с влюбленными и все время многозначительно улыбался, стараясь выбрать наилучшее освещение и поворачивая их то в одну, то в другую сторону. Карточки обещал прислать Назиру домой...

Солнце уже припекало.

— А в Москве еще прохладно, — задумчиво сказала Валя, — уж здесь погреюсь как следует...

— Грейся. Мы не жалеем своего солнца.

— Какой ты щедрый.

— Знаешь, два дня тому назад стояла у нас такая жара — и в середине лета не часто бывает. В горах ледники раньше времени начали таять и реки вышли из берегов.

— Хотела бы я посмотреть...

— Зрелище, конечно, красивое, да чуть беды не было: едва не снесло плотину на строительстве...

Валя любуется нарядными зданиями санаториев и домов отдыха, ажурными беседками, белеющими на фоне зелени. Назир рассказывает ей обо всем, мимо чего они проходят, — эти места он знает, как свои пять пальцев. Молодые люди уже изрядно устали, но уходить им не хочется.

Назир предложил зайти в ресторан — немного отдохнуть и подкрепиться. Валя охотно согласилась. По дороге разговаривали об общих друзьях и знакомых,

Назир передал Вале привет от Ариубат. Потом речь зашла о Борисе Петровиче.

— А ты догадываешься, почему он сегодня не пошел с нами? — спрашивает Назир и сам себе отвечает: — Не хочет мешать нам, вот почему.

— Да, — подтверждает Валя. — Я же тебе и в письме писала. Он все понимает, только не показывает вида, чтобы не смущать нас.

— Мне тоже так кажется. В прошлом году, когда я приехал сюда и не нашел тебя, он так переживал, ты бы посмотрела на него.

— Замечательный человек!

— Он чем-то похож на нашего Батыра Османовича.

— Вашего секретаря райкома? Я слышала о нем от Бориса Петровича. Он его очень хвалит.

— Знаешь, какой он, наш Батыр? Диву даешься, откуда у него столько знаний. Начнет говорить — заслушаешься. Но не краснобай какой-нибудь, он очень деловой, обязательный. Никогда не дает пустых обещаний и не откладывает на завтра то, что можно сделать сегодня. Люди вовсе не боятся его — он очень простой. Но любой сделает для него все, что он ни попросит... Любят и уважают его, вот что.

— И Потапов то же говорит. Он хочет непременно встретиться с ним и посоветоваться о дальнейших изысканиях. Хотя Чегемское ущелье находится в другом районе? Правда?

— Да, в другом. Но это не особенно далеко, по другую сторону хребта. Через перевал.

Девушка не может понять, как это все расположено по отношению к Нальчику и — к Назирову аулу... Назир прутиком чертит ей план на песке. Конечно, рассказать легко. Но на самом же деле — путь неблизкий и трудный. Но, как говорят, для влюбленных нет трудных дорог. Не дальше же Москвы, в самом деле!

Оба понимают это, но все же им грустно. Идут молча, думая об одном и том же.

— Я бы запретила автобусам курсировать между Нальчиком и Долинском, — неожиданно произносит Валя.

Назир рад, что она переменила тему разговора, и в душе хвалит ее за это. Ему самому хочется отвлечься от печальных размышлений о предстоящей разлуке.

— Почему? — охотно откликается он.

— Вместо того, чтобы идти пешком по этому сказочному парку и дышать свежим воздухом, люди трясутся в душном автобусе. Глупо же...

— Но ведь многие спешат на работу.

— Пусть встают пораньше...

Отдыхающие группами и поодиночке выходят из помещений. Одни, с мохнатыми полотенцами в руках, торопятся к озеру или на процедуры. Пожилые идут не спеша, беседуют друг с другом. Есть и такие, что тяжело опираются на палочку, но их немного. Общее впечатление от толпы — бодрое, праздничное: безмятежные, отдохнувшие лица, громкий смех, шутки.

— Самое лучшее купание у нас на Белой речке. — Назир вдруг спохватился, что он плохо выполняет свои обязанности гида. — Это как бы окраина курорта, большое селение раскинулось в лесу и на берегу реки. Там тоже очень красиво, и когда-нибудь мы с тобой обязательно там побываем.

— Непременно, Назир, и выкупаемся в Белой речке... Только когда?

На этот вопрос Назир, к своему великому огорчению, не мог ей ответить.

Повернули к озеру. В нем уже было много купающихся.

— Господи, ведь вода-то еще холодная, не согрелась, должно быть! — воскликнула Валя, поеживаясь. — Впрочем, — прибавила она, немного подумав, — есть такие любители, что и зимой купаются, моржи...

Незаметно подошли к ресторану. Он уже открыт, заманчивый запах шашлыка оповещал об этом, не оставляя места сомнениям. Молодые люди сели за столик на открытой веранде, над озером. Назир заказал шашлыки и шампанское. Валя попробовала было возражать и предложила ограничиться кофе с булочками, но Назир настоял на своем:

— Как можно не отметить такой день, Валюша? — И, торжественно подняв полный бокал, Назир пожелал своей любимой столько счастья и радости, сколько она сейчас видит листьев на деревьях и травинок на земле.

— Не слишком ли много? — смеется девушка. — Этого счастья хватило бы всем людям на свете.

— А мы не жадные, мы с ними поделимся! — серьезно отвечает Назир. — Ешь, шашлык нужно есть горячим.

— Вкусно! — искренне восторгается девушка. — Никогда не ела ничего подобного!

— А это потому, что у нас шашлык готовят особым способом, на древесном угле и обязательно — на шампурах.

— А у нас его жарят на сковородке, на газовой плитке. Вот разве на даче можно на костре...

— А у вас есть дача?

— Нет, конечно... — И снова они оба весело смеются.

Назир наполняет бокалы и уговаривает девушку выпить еще. Она решительно отказывается и ему не советует тоже. Он горячо уверяет ее в том, что он вовсе не пьяница, но что сегодня, дескать, такой день. И Вале не остается ничего другого, как согласиться.

— За наше счастье! — глядя ей и глаза, говорит Назир. — Знаешь, по нашим обычаям этот тост должен был бы произнести кто-нибудь другой, но сегодня нам больше никто не нужен, правда?

— Никто другой нам не нужен, — тихо повторяет Валя его слова и выпивает вино до дна.

Все, что связано с Назиром, — хорошо. Валя задумалась, и Назир тотчас забеспокоился:

— Что ты приуныла? Голова разболелась?

— О нет... Ничего у меня не болит. — И Валя сама кладет свою тонкую белую руку на такую широкую, крепкую и надежную руку Назира...

— Погляди, Валюша, — говорит он, показывая ей на противоположный берег озера. — Видишь белые пятна среди зелени — будто снег лежит на деревьях?

— Вижу, а что это? Неужели снег?

— Глупенькая, это цветут в лесу дикие яблони и груши. Правда, красиво? Я их очень люблю. А знаешь, как цветут весной каштаны? Кажется, нет ничего красивее.

— Хочу посмотреть на цветущие каштаны.

— Я и сам мечтал показать тебе их. Но теперь поздно, они отцвели...

— Давай поищем, может, найдем хоть одно дерево с цветами.

— Давай!

Назир расплачивается, и они выходят из ресторана. Валя оборачивается и долго смотрит на приветливую веранду, на озеро, на цветущие деревья вдали. Будто хочет навсегда запомнить все это и унести с собой.

— Слышишь, — говорит она Назиру, — птицы замолкли.

— Завтракают, наверное, — шутит он, — едят свой шашлык и пьют свое вино. Валя, — неожиданно спрашивает Назир, — что говорит твоя мама?

— О чем?

— О твоей поездке.

— Знаешь, раньше она страшно боялась. Представляла себе Кавказ по Лермонтову: будто все кавказцы ходят с длинными кинжалами и похищают девушек без их согласия... Ты бы мог меня похитить, Назир? Ну, пожалуйста, я сама прошу тебя об этом! — Валя засмеялась. — А теперь, после того, как я много рассказывала ей о жизни на Кавказе, она успокоилась... Хотя этой зимой зазвала к нам в гости Бориса Петровича и долго расспрашивала его обо всем — о ваших обычаях, привычках, нравах... Видно, чует ее сердце что-то неладное... Может, все-таки украдешь меня, а?..

Из курортной зоны они уже вышли. Теперь отдыхающие попадались уже не так часто, но народу в парке не убавилось. Сейчас здесь больше всего, пожалуй, детей. Их звонкие голоса, соревнуясь с птичьим щебетом, заполняют все уголки. Оживленные, румяные мордашки высовываются из окошек вагончиков детской железной дороги. А вот ребятишки катят в забавной коляске, в которую впряжены маленькие лошадки-пони с бубенчиками на шее. Малыши под присмотром бабушек деловито копаются в песке.

Валя с Назиром дошли до гостиницы. Нальчикский парк манит их назад, точно раскрывает им свои объятия: «Добро пожаловать!» О, они еще вернутся сюда, непременно вернутся!

...Однако, как сказал некогда мудрый нарт: любое дело имеет не только начало, но и конец. Подходит к концу и этот прекрасный день. Наступает час разлуки. А как не хочется расставаться...

К вечеру Валя с Борисом Петровичем пришли на автовокзал проводить Назира. В глубине души девушка надеялась на то, что дорогу еще не успели починить и поэтому Назир и задержится в городе. Надежды, однако, оказались тщетными. Когда объявили посадку на автобус, Валя чуть не расплакалась. Она низко опустила голову, чтоб никто не заметил ее слабости. Подошел Назир с билетом в руках. Непонятно, почему Борис Петрович именно сейчас направился к киоску за газетой. Видимо, забыл, что краешек свежей газеты выглядывал у него из кармана...

Назир взял Валю за руку.

— Значит, договорились: как прибудете на место, сразу же сообщишь мне, и я приеду.

— Хорошо, — тихо отвечает Валя, не поднимая головы.

Среди пассажиров, как водится, оказалось несколько односельчан Назира, которые, смеясь и пошучивая, начали звать его. Подошел и старый геолог.

— Вот как получается, — говорит он Назиру на прощанье, — сегодня утром ты встречал нас, как дорогих гостей, а сейчас мы выпроваживаем тебя, как негостеприимные хозяева...

Борису Петровичу явно хочется ободрить приунывших молодых людей, но шутка получается невеселой.

— Ничего, — крепится Назир, — я буду рад встретить вас у себя дома. Примите мое самое горячее приглашение.

Борис Петрович и Валя обещают непременно навестить Назира, но их слова уже почти не слышны в шуме мотора.

— Привет Азамату! — кричит Потапов, сложив ладони рупором.

Автобус срывается с места, Назир высовывает голову из окна и долго смотрит на удаляющиеся фигуры своих друзей... Когда-то он теперь снова увидит Валю?

3. ЯБЛОНЯ

Весна не обманула ожиданий: обильные дожди щедро увлажнили почву, и вскоре зазеленели дружные всходы. Немало труда и усилий затратили и люди — внесение в почву минеральных удобрений, культивация, подкормка озимых... Земля всегда отвечает добром на заботу и ласку. Все предвещает хороший урожай.

В эти горячие дни Батыр Османович вместе с главным агрономом района не отходит от механизаторов, днюет и ночует вместе с ними. Сегодня, однако, он решил вырваться на строительство.

Радостные мысли роятся в его голове, пока машина уверенно катит по знакомой дороге: «Похоже, что все идет неплохо, если так будет и дальше, — обязательства мы, безусловно, выполним. Может, и перевыполним даже... Впрочем, луна еще не взошла на небо, а я уже любуюсь ее светом. Как говорят русские, не стоит делить шкуру неубитого медведя. Тем не менее, виды на урожай хорошие...»

Привычное течение мыслей внезапно прервал шум встречной машины, несущейся под уклон. Не успел Батыр Османович подумать: «Не иначе — Тарзан. Когда-нибудь бешеная езда выйдет ему боком!» — как откликнулся и Борис:

— Глядите — Тарзан!

— Да, я тоже узнал, хоть он и пролетел мимо, как молния.

— Он, знаете, и по ровному месту, и в ущелье гонит, как ненормальный.

— Нужно попросить автоинспектора, чтоб остерег его. Этак недолго и угробиться.

— Уже предупреждали. У него на все один ответ: «Тихо ездить я не могу...»

— Что ж, если не может, придется отобрать у него машину и передать другому, — говорит Баразов и пытается снова вернуться к прерванным размышлениям.

Однако «Тарзан» не выходит у него из головы: «Лихой джигит, ничего не скажешь. Только ездить-то у нас в горах нужно осторожно, с умом... А так недалеко и до беды. Он, кажется, коммунист? Что если сделать его начальником гаража? Технику-то он знает и любит. Да где там! Разве такого оторвешь от машины? Быстрая езда — его единственная отрада и гордость... Как это он пошутил однажды в разговоре со мной: пока лодырь искал лошадь, пеший дошел до места... Остряк! Любит, впрочем, наш народ шутку. В сущности, это хороший признак, признак жизнелюбия народа, свидетельство его умения радоваться жизни. Интересно, существует ли на свете народ, начисто лишенный юмора? Едва ли. А может, и есть... Если человек живет в постоянной нужде, в постоянном страхе за завтрашний день, если жизнь постоянно бьет и терзает его — до шуток ли тут...»

Издали послышалась песня. Они подъезжали к строительству. Секретарь посмотрел на часы — половина пятого.

Увидав секретарскую машину, парни и девушки притихли. Баразов узнал среди них Башира.

— Здравствуйте, ребята! Это твоя бригада, Башир? Куда путь держите?

— Здравствуйте, Батыр Османович! — ответил за всех бригадир. — Закончили смену, идем отдыхать.

— А я-то торопился к вам, думал, успею до конца работы.

— Вот мы и поспешили дружными рядами вам навстречу! — шутит кто-то.

Баразов узнал Шамиля.

— Ну, как дела? — спросил его секретарь.

— Да все хорошо как будто бы, — поторопился ответить Башир, чтобы предупредить неуместные, с его точки зрения, шуточки.

— И сигареты имеются в продаже? — задал Батыр Османович новый вопрос, лукаво поглядывая на Шамиля.

Шамиль почувствовал себя неловко — надо же, секретарь запомнил чепуху, которую он тогда наговорил.

— В магазине их сколько угодно, — ответил за Шамиля Башир, — лучше бы поменьше было...

— А как чувствует себя тот парень, который пострадал во время паводка?

— Поправляется!

— О вашем геройском поведении мне рассказал товарищ Сокуров. Сам я уехал тогда в Терский район, там тоже время было тревожное... Молодцы, еще раз спасибо вам. Мы сделали представление о наградах для наиболее отличившихся — Малкарова, Асхата, того парня, который тогда пострадал...

— Хусея?

— Да, Хусея, обязательно. Как выпишется из больницы, пошлем его в санаторий.

— Как же, поедет он!

— Почему не поедет?

— Его и сейчас в больнице еле удерживают, так и рвется на стройку.

— Замечательный вы у меня народ! Орлы! — улыбается Баразов. — С такими ребятами горы своротить можно. Не то что электростанцию построить! А где Асхат? Что-то я его не вижу.

— Он в другой бригаде.

— Вот за это его можно похвалить. А то обычно он как прилепится к вашей бригаде — клещами не оторвешь... Будто он ваш собственный комсорг.

— Нет, Батыр Османович, он бывает во всех бригадах, вы не думайте, — защищает друга Башир.

— Он у нас, как юла, крутится! — не может промолчать Шамиль.

— Хочешь сказать, что от него мало толку? — оборачивается к нему секретарь. «На язык-то ты остер, а на работу, кажется, не очень», — думает он про себя.

Шамиль понял, что опять сморозил глупость. Но не отвечать секретарю, однако, было неудобно:

— Нет, — потупившись, говорит он. — Комсорг старается, работает много...

Башир несколько успокоился.

— Ну, а как у вас с курсами? — продолжает расспрашивать Батыр Османович.

— Уже работают курсы электриков, механиков, — отвечает бригадир.

— А как с посещаемостью?

— Ходим, большинство ходит.

— И ты учишься? — спрашивает секретарь у Ларисы.

— Учусь... — тихо отвечает девушка. Внимание Баразова смущает ее.

— Вот и хорошо! Специальность нужна всем. Закончим строительство — кому же еще здесь работать, если не вам? Вы построили — вам и работать. Правильно я говорю?

— Правильно-то правильно, — вдруг расхрабрилась Лариса, — только всем нам здесь все равно не найдется работы.

— Как не найдется? Электростанции понадобятся специалисты. К тому же знания, друзья мои, никогда не бывают лишними. Они не просят у нас ни хлеба, ни квартиры...

Ребята заулыбались.

— Ну, а теперь идите отдыхать, я и так задержал вас. — И, попрощавшись со всеми, Батыр Османович устало забрался в машину.

Видно было, что он тоже здорово намотался за день. Да и проголодался порядком. «Можно было бы, конечно, дойти с ребятами до столовой, — подумал он, — да не хочется мешать им. У них своя дружная компания, свои интересы, свои шутки... Поем на каком-нибудь полевом стане», — решил он и велел Борису ехать к механизаторам.

Через несколько дней Батыр Османович — снова на строительстве ГЭС. Ему удалось приехать пораньше, и вот сейчас, во время обеденного перерыва, подле машинного зала возникло незапланированное общее собрание. Из досок, положенных на кирпичи, соорудили скамьи, притащили откуда-то стол, накрыли его красным сукном — чем не стол президиума в настоящем конференц-зале?

Председательствующий, секретарь парткома Сокуров, первому предоставил слово Баразову.

Батыр Османович поднялся. Прямо перед его глазами раскинулась широкая панорама строительства. Сооружение машинного зала близилось к концу, заканчивалась уже и прокладка труб. В радостном, добром настроении держит секретарь речь к собравшимся, говорит им о значении электростанции в жизни республики, о благородном труде ее строителей. Затем переходит к недавним волнующим событиям.

— Во время паводка, — говорит он, — многие из вас вели себя геройски. За мужество, проявленное в борьбе со стихией, за спасение материальных ценностей и предотвращение серьезной аварии Президиум Верховного Совета республики награждает наших товарищей почетными грамотами. — И Батыр Османович называет имена: это старший прораб Жунус Малкаров, комсорг стройки Асхат Асланов, бригадир Башир Кодзоков.

Секретарь горячо поздравляет их и поручает Сокурову передать грамоту лежащему в больнице Хусею.

Его речь встречают дружными аплодисментами.

С кратким ответным словом от имени награжденных выступил Малкаров. В числе тех, кто своим самоотверженным трудом спас тогда и плотину, и мост, он называет имя Ахмана.

Асхат очень рад, что Жунус не забыл упомянуть Ахмана, и благодарно кивает ему головой. «Но где же сам Ахман, — думает он, — куда он подевался? Очень хорошо, что Жунус догадался похвалить его при всех. В сущности, он не меньше нашего заслужил грамоту... Если бы не Шамиль и его вредное влияние, он бы давно уже был с нами». Тут только Асхат заметил, что Ахман стоит у него за спиной и внимательно слушает заключительные слова Батыра Османовича.

— Товарищи, — говорит Баразов, — самая трудная часть дела позади. Скоро начнется монтаж машинного зала, и мы уверены, что ваш дружный, сработавшийся коллектив и здесь покажет себя с самой лучшей стороны. К новому году мы обязаны полностью закончить строительство нашей красавицы ГЭС, и давайте встретим новогодний праздник при ярком сиянии электричества.

После работы, выполняя поручение секретаря, Асхат с Жунусом зашли в палату к Хусею, чтобы вручить ему Почетную грамоту. Похудевший, бледный Хусей заулыбался товарищам.

— Спасибо... — сказал он, приподнимаясь на постели. — Что я такого особенного сделал...

— Ладно, чего уж тут скромничать — шутит парторг. — Не заслужил — не награждали бы. Как чувствуешь себя?

— У меня все в норме.

— Зачем тогда лежишь здесь?

— Испытываю долготерпение нашего государства: долго ли еще собирается кормить меня бесплатно...

Ребята смеются.

— Ты не спеши выписываться, — советует Асхат. — Здорового тебя здесь никто держать не станет, поверь мне. А врачи что говорят?

— Говорят, недельку-другую еще придется поваляться.

— Ну, это не так уж долго. Батыр Османович обещал после больницы отправить тебя в санаторий, — говорит Асхат, не зная о том, что Лариса давно уж сказала об этом Хусею.

— Ну уж нет! — вскидывается Хусей. — Хватит, наотдыхался. Двадцать суток отлежал — шутка ли!

Асхат осматривает палату — чисто, светло, на стенах развешаны репродукции. Над кроватью Хусея — нестеровский портрет академика Павлова: могучий старик сидит в кресле, положив на стол сжатые в кулаки напряженные руки... На столе перед ним — ваза с белыми, неприхотливыми цветами, но он не смотрит на них. О чем он думает?.. На другой картинке изображена просто ветка цветущей яблони, и такая она свежая, живая, что, кажется, заглядывает в комнату через окно.

— Пошли, Асхат, — говорит Жунус Малкаров, подымаясь.

— Пойдем... Впрочем, если наше присутствие может помочь Хусею выздороветь, я готов сидеть до утра.

— Идите, идите, — торопит их Хусей. — Танцы уже начались...

Попрощавшись с Хусеем, Асхат с Сокуровым вышли из больницы. Со стороны клуба действительно доносились веселые звуки танцевальной музыки. Идти туда Асхату не хотелось, и он свернул на тропинку, ведущую в горы. Хочется побыть одному, подумать... В голову почему-то приходит мысль о фруктовых деревьях. «Может быть, репродукции в палате у Хусея натолкнули меня на это, — думает Асхат, — белые цветы в вазе и рядом руки Павлова... Цветущая ветка яблони... Почему у нас в горах так мало культурных фруктовых деревьев? Ведь это — несметное богатство, и красота какая. Ухода особого они не требуют, есть не просят, как любит выражаться Батыр Османович... Лишь поливать изредка, да ограждать от скота. А осенью — пожалуйста, собирай богатый урожай плодов. И склоны наших гор как будто самой природой предназначены для террас. Почему раньше в горах почти не занимались садоводством?»

Мысли Асхата постепенно принимают другое направление: «Что-то сейчас делает голубка моя Ариубат? Дома сидит, склонившись над шитьем? Навряд ли. На ней ведь теперь и библиотека, и сельсовет... А ей уже тяжело — в положении она, скоро станет матерью. А я — отцом. Чудно как-то, непривычно. Мать... Какое великое слово! Такой святой труд — в одну только мучительную ночь родов — ребенок твой не искупит потом трудом всей своей жизни. Одна только ночь. Бедная, бедная мама... И у Ариубат тоже нет матери. Оба мы с ней сироты... Часто ли вспоминает о матери моя Ариу? Я свою хорошо помню, будто только что расстался с ней... На правой щеке были у нее две родинки. Длинные черные косы, строгие прямые брови, тонкие черты лица... К нам часто заходили соседки — мама кроила бешметы для их мужей и рубашонки их детям. А какие прекрасные шляпы мастерила она из белой шерсти! Как назывался тот старинный станок, на который натягивались эти шляпы? Вот этого не помню... Соседки часто просили станок у матери — и она никому не отказывала. Как же он назывался? Кажется, тауат? Да, точно — тауат... Добрая она была. Кто бы ни пришел в дом, никогда не проводит с пустыми руками. Особенно любила детей, своих ли, чужих — все равно. Любого накормит и обласкает. И никогда не кричала на нас. А руки у нее, хоть и огрубевшие в работе, мозолистые, какими они были теплыми и мягкими... как пух. Бывало отец спросит ее, почему не ешь? А она ему: я быстро ем и быстро наедаюсь... Почему она так говорила? Наверное, хотела, чтобы нам больше досталось. Как она старалась выучить нас — себя не жалела... Ариу не помнит своей матери, а мою она знала. Чем-то Ариу на нее похожа — щедростью, добротой... Чудесная у меня жена, ничего не скажешь. Обычно женщины хороши с нами, пока мы сами хорошо к ним относимся. Но Ариу не такая. Как часто я бываю невнимателен к ней, неделями не показываюсь дома, а она никогда , не упрекнет, не рассердится... Только бы роды прошли благополучно! Ариу, бедная, думает, наверное, об этом днем и ночью — тревожится. А я вспоминаю лишь иногда. Голова не тем занята... Интересно, кто у нас родится — мальчик или девочка? По мне так все равно. Лишь бы она разрешилась благополучно. В самом деле, чем я могу помочь Ариубат? Может быть, лучше было бы загодя перевезти ее из аула в райцентр? Впрочем, это решат и без меня. Моя стрекоза-сестрица уже приготовила, наверное, приданое — рубашечки, чепчики, пеленки. Смешные и милые вещи. Когда придет время, отец, конечно, все организует... Надо подумать серьезно и о судьбе сестренки.

Не засиделась бы в девках, чего доброго! Ведь и миловидная она, и неглупая, да нескладная какая-то. Никто ей, видите ли, не нравится — и тот нехорош, и этот немил... Надо, надо самому взяться за это дело. Да разве Ханифа позволит, чтобы кто-то вмешивался в ее жизнь? Больно самостоятельная стала...»

Асхат взглянул на часы и, убедившись, что время перевалило за десять, повернул обратно. Звуки музыки стали приближаться. Асхат миновал ярко освещенное здание клуба и прошел прямо к себе.

На ферме дела такие: после перевода скота на летние пастбища надои заметно увеличились. Ферма уверенно держит первенство в районе и уступать его, кажется, не собирается. Да вот беда — заболел Конак. Душит старика кашель, ослабел совсем, с постели не встает. Уж к врача к нему вызывали. Дал какие-то таблетки, но проку пока от них мало.

— Сколько раз тебя просили, чтобы ты бросил свою проклятую трубку — и вот докурился! — говорит в сердцах Фаризат, сидя у постели больного и уговаривая его хоть немного поесть.

— Оставь, дочка, не заставляй меня делать то, чего я не могу, — тихо отвечает старик, отодвигая от себя кружку со сливками.

— Ты же со вчерашнего дня ничего в рот не брал.

— А айран кто пил?

— Ну, один глоток не в счет.

— Да я три глотка сделал...

— А я о чем говорю?

— Не заставляй меня есть, дочка, сидит у меня что-то в горле — да и все.

— Может, протолкнуть черенком трубки?

Фаризат засмеялась, а старик слабо улыбнулся. «Начало неплохое, — подумала девушка, — улыбается, значит, дело на поправку пойдет».

— Я ее, твою зловредную трубку, так спрячу — никогда не найдешь!

— Зачем прятать? Видишь, я и так не курю. Как заболел, — так и перестал.

— Еще бы! Сейчас тебе только курева не хватает — к твоему-то кашлю. Не забывай, Конак, доктор строго-настрого запретил курить.

— Я сам себе хороший доктор.

— Почему же не вылечишь себя сам?

— Хвала аллаху, помаленьку начал выздоравливать. Скоро встану на ноги... А ты иди, дочка, иди. Своим сидением ты мне не поможешь.

— Поешь немного — я и уйду. Ты ведь знаешь; сколько у меня работы, а вот приходится сидеть подле тебя и уговаривать, как малое дитя... От дел отрываешь.

Хитрость Фаризат подействовала:

— Ну, ладно, давай сюда, — недовольно пробурчал старик и взял чашку из ее рук. С трудом сделал один глоток, другой, третий...

— Поверь, Паризат, не могу больше, — и протянул ей кружку. Он выговаривает имя девушки по-своему, на старинный лад.

— Ну, тогда попей немного теплого молока, оно пойдет легче, — тут же подсунула ему девушка другую кружку.

— Вижу, ты от меня не отстанешь! — И Конак неожиданно для самого себя глоток за глотком выпил все молоко...

— Спасибо, отец! Порадовал ты меня. Теперь я вижу, что в самом деле поправляешься. Я пойду, дела не ждут! — И, довольная своей изобретательностью, Фаризат вышла от больного. Впрочем, она тут же подослала к нему Ханифу.

Увидев «стрекозу», Конак немного приободрился: она-то уж не станет его заставлять есть и пить, как другие...

— Где ты была, девочка? — обращается к ней старик. — Что не заглянула ко мне с утра ни разу?

Хорошо проинструктированная Фаризат, Ханифа серьезно отвечает:

— Как ты слег, столько стало работы, еле управляемся. Ищу вот Фаризат, а она, оказывается, ушла отсюда...

— Бедные, вы бедные, — сокрушается старик, — сколько я вам лишних забот причинил.

А Ханифа уже подбирается к нему, спрашивает вкрадчиво:

— Может, чего-нибудь поешь, Конак?

Старик никак не ожидал от нее такого вероломства:

— Поверь, Ханифа, если я чем и болен, так только оттого, что ем слишком много. Ты бы послушала, как Паризат уговаривала меня, прямо насильно втолкнула еду в глотку... Аллах даст, завтра поднимусь.

— Завтра приедет доктор. Он лучше нас с тобой знает, когда тебе вставать.

— А как коровы, Ханифа, наедаются досыта?

— Да, едят вволю.

— А телята?

— Что им делается! Подрастают. Бегают, целыми днями, резвятся.

— Хорошо. Прежде телят этой породы называли «заводскими».

— Как ни называй, а телята в самом деле прекрасные.

— Что-то Османович не приезжает? Вот бы порадовался...

— Или у тебя дело какое есть к нему?

— Есть и дело...

— Приедет, не беспокойся. Он же знает, что пока с тобой не посоветуется, у него у самого дела не пойдут на лад. А зачем он тебе понадобился?

— Хочу поручить ему, чтобы купил мне очки в Мескуа, — рассудительно отвечает Конак, — видеть что-то плохо я стал...

— Вот те раз! — хохочет Ханифа. — Глава района поедет в Москву за очками для Конака.

— Зачем самому ехать, пошлет кого-нибудь,

— За твоими очками?

— Мне — очки, другому еще что-нибудь. Мало ли...

— А здешние очки тебя не устраивают, подавай московские?

— Как ни говори, а таких очков, как в Мескуа, наверное, больше нигде не найти...

И пошел-поехал Конак... Стал, в который уж раз, рассказывать о московских чудесах — о высотных домах, которые упираются в небо своими крышами, что твои горы. О подземных городах метро, и, конечно же, о маленьких деревянных домиках, которые сами собой возносят человека на десятый этаж...

Ханифа обо всем этом знает и сама, но слушает старика, не перебивая: пусть выговорится. Раз говорит — значит, сил прибавилось. И только, когда речь зашла о лифтах, рассказала Конаку о канатной дороге на Чегет. Старик удивился:

— Как же так — кресла сами идут по канату и не срываются вниз?

— А твой деревянный домик? Люди, что ли, на руках его наверх поднимают?

— Говорили, будто он поднимается с помощью воздуха.

— Да нет же! И лифты, и канатная дорога работают на электричестве.

— А если ток выключится, что тогда? Все кресла попадают вниз?

Ханифа, как умеет, объясняет старику устройство канатной дороги. Конак недоверчиво покачивает головой, но все же решает в будущем непременно поехать посмотреть на это диво своими глазами, потому что, как говорили наши предки, «лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать...» И, что вы думаете, Конак не усядется в это самое кресло? Еще как усядется. Что он — хуже других, что ли!..

Азамат съездил в питомник и привез оттуда целую машину саженцев. Новые сорта яблонь. Часть из них он раздает колхозникам для посадки на приусадебных участках, а остальные посадят в колхозном саду.

Старый Ачахмат тоже пришел полюбоваться на будущие плодовые деревья. Он от души удивляется: «Где это Азамату посчастливилось получить такое богатство? Неужели бесплатно раздают — приходи и бери?»

— Почтенный Ачахмат, — торжественно обращается к старику Азамат, снимая с машины стройный и красивый саженец, — от имени жителей нашего аула прошу тебя посадить эту молодую яблоньку там, где ты найдешь нужным.

Ачахмат польщен оказанной ему честью. Держа саженец обеими руками, он внимательно осматривается.

— Если ты не возражаешь, Азамат, — говорит он наконец, — я посажу его во дворе школы.

Присутствующие шумно выразили свое одобрение и все гурьбой направились к школьному двору.

— Умру я, но дерево останется. И, глядя на него, дети будут вспоминать обо мне, — говорит старик, облюбовывая для саженца чистое, солнечное местечко у самых окон школы. Двое молодых парней быстро выкопали лунку, но остальное Ачахмат сделал сам: притащил кошелку навоза, потом ведро воды, смешал навоз с водой и глиной, влил раствор в яму. Потом бережно опустил в нее корни деревца.

— А пуповину ты повернул к солнышку? — спрашивает его Азамат.

— Посмотри сам, мои глаза уже плохо видят...

Азамат поглядел: дерево было посажено правильно.

Затем Ачахмат сам засыпал ямку, утрамбовал почву ногами, сделал околоствольный кружок — для полива.

— Пусть вырастет такое дерево, чтоб о нем в сказках рассказывали, — говорит Ачахмат, прижимая руки к груди. — Пусть аллах даст мирную, счастливую жизнь и аулу нашему, и народу нашему, и стране нашей...

Условились, что школьники поставят вокруг «ачахматовой яблони» специальную ограду и будут каждый день поливать деревцо.

Довольный старик сидит у дома на солнышке и думает свою думу: «Дай аллах Азамату столько сил и здоровья, сколько он сегодня доставил мне радости... Разве не прекрасное дело — украшать землю деревьями! Жаль, что мало мне приходилось их сажать на своем веку. Жаль еще, что так мало времени отпущено человеку для жизни... Человек строит прекрасные дома, сажает сады, прокладывает путь во вселенную и только-только начинает пожинать он плоды рук своих, как ты, аллах, призываешь его к себе. Разве это справедливо? Почему ты не даешь человеку полностью насладиться жизнью?.. Едва он почувствует радость и удовлетворение от трудов своих, а ты его сразу — в землю. Какой же ты жадный и скаредный! Хоть бы раз, по ошибке, проявил щедрость. Разве сто лет это много? Прошли, как миг один: только встал поутру и уже наступает ночь, надо ложиться спать... Вот какая она короткая, наша жизнь. Покажи мне хоть одного человека, который мог бы сказать, что он уже насытился жизнью. Нет таких людей на свете, нет... Аллах, аллах, зачем ты так рано призываешь нас к себе? Что тебе надо от нас? Из ничего ты создаешь живое и потом снова превращаешь его в ничто. Созидаешь, чтобы тут же разрушить. Зачем? Дал жизнь — дал бы и пожить!»

Короче говоря, у нашего Ачахмата с аллахом свои счеты, и разговор этот тянется уже давно. Не раз в горькие годины просил старик бога, чтобы тот поскорей прибрал его к себе. Но теперь Ачахмату хорошо, и жизнь кругом стала иной — радостной, красивой, полной. Как же не хочется старику покидать этот мир, уходить из него навсегда! И куда уходить?..

Ариубат работает теперь и в библиотеке, и в сельсовете. Со своими обязанностями справляется хорошо, но с некоторых пор ей это дается все труднее и труднее. Скоро она пойдет в декретный отпуск. В зеркало смотрится сейчас редко — не очень-то приятно глядеть на свое изменившееся, побледневшее лицо с какими-то страшными темными пятнами у губ и у носа. Бабушка утешает ее тем, что потом все пройдет, что так всегда бывает у беременных. Кому же знать, как не ее милой, заботливой бабушке! В ауле бабушку Ариубат все знают и любят: прежде она часто принимала у женщин роды, и немало сейчас ходит здесь вполне взрослых людей, которым она когда-то перерезала пуповину...

— Посиди со мной, бабушка, что ты все бродишь по дому, — просит Ариубат.

— Да и ты, голубка, сидела бы почаще, хватит уже бегать, не девочка! — откликается старушка.

— Врачи говорят, что нужно ходить как можно больше, двигаться, нагибаться нужно...

Старушка пригорюнилась. Все это она знает, знает и то, что роды сейчас принимают в больнице, а не дома, как прежде... Но как быть спокойной, когда речь идет о твоей любимой, единственной внучке?

Ариубат молчит, тихонько перебирая на коленях крошечные детские рубашонки.

— Ариу, почему этот человек так долго не едет? — спрашивает бабушка, смущенно поглядывая в сторону.

— Какой человек? — удивляется молодая женщина.

— Муж твой... — Старушка впервые назвала Асхата ее мужем.

— Некогда, наверное, — тихо отвечает Ариубат, — работы много.

— Как некогда? — Бабушка повышает голос. — Что значит некогда? Где он у тебя, на краю света, что ли, а ты — за морями, за горами?

— А работа, бабушка?

— Работе конца нет. Пусть живет дома, со своей семьей. Не хуже его люди находят себе работу по душе здесь, в ауле. И он может найти, если захочет.

Ариубат не хочется огорчить добрую старушку. Бабушка искренне огорчена и обижена. Нужно срочно найти какую-нибудь вескую причину, чтобы оправдать Асхата.

— Так решили люди постарше его, — говорит она наконец.

— Неужели Азамат? — всплескивает руками бабушка. — До чего мы дожили: отец своими руками разлучает сына с женой.

— Я не говорю, что он, — возражает Ариубат, — есть и еще постарше. Районные руководители, например...

— И они не имеют права разлучать мужа с женой и отца с сыном! — не унимается старушка. — Бога они не боятся…

Ариубат чувствует, что бабушку ей не переспорить. К счастью, в этот момент приходят звать ее в библиотеку.

Там полно народу — молодые чабаны и, конечно же, вездесущий Назир.

— Прости нас, сестричка, — говорит он, обращаясь к Ариубат, — потревожили тебя не вовремя. Понимаешь, ребята сейчас отправляются на пастбище...

— Что ж, очень хорошо, что позвали меня. Я и на ферму кое-что отправлю с ними. А вы, ребята, сами подберите себе книги для чтения.

Парни охотно принялись копаться на полках, а Назир с Ариубат уселись в сторонке, беседуют вполголоса.

— Что, зятек мой с тех пор так и не приезжал? — шутит Назир.

— Нет, не приезжал... А когда, говоришь, приедет моя сноха? — не остается в долгу Ариубат.

Назир кивает головой в сторону ребят. Дескать, разговор не для их ушей.

— Что-то у тебя новых книг маловато, — заводит снова Назир. — Был бы здесь Ахман — помнишь, какой он у нас любитель чтения? — он бы заставил тебя позаботиться о новых поступлениях...

— Бедный, как-то он там? Не слыхал?

— Придется рассказать Асхату, что ты по нем соскучилась.

— Я не шучу... Душа болит за парня. Асхат рассказывал мне о нем такие вещи... Да и сама я его видела не так давно — жалкий он какой-то...

— Брось, не жалей! Говорят, он здорово изменился к лучшему в последнее время. Там у них такие ребята есть — орлы. Захотят, так и сталь замесят, как тесто...

— Хорошо, если бы так. Тут отец его, знаешь, как переживает.

— Нет, я правду говорю — за Ахмана можно больше не беспокоиться. Скоро, наверное, я сам к ним съезжу. Не хочешь ли чего передать зятьку или ему? Приготовь.

Ариубат стала записывать отобранные ребятами книги в их карточки. Когда она взяла в руки роман Островского «Как закалялась сталь», то взглянула на Назира и улыбнулась ему. Тот ответил ей улыбкой.

— Что, снова Ахмана вспомнила?

Ариубат смеется: умница Назир, читает мысли.

Выпроводив ребят и пожелав им счастливого пути и доброй работы, она снова обратилась к Назиру:

— Ты как догадался, что я подумала об Ахмане?

— А я провидец, разве не знаешь? Как погляжу на человека, так сразу и угадаю, о чем он думает. Сам себе удивляюсь.

— Ты хвастунишка, Назир! Но я действительно вспомнила, как Ахман целый месяц держал у себя эту книгу и потом очень ее расхваливал, а сам, чудак, даже и не раскрывал ее...

— Хочешь, скажу, о чем ты сейчас подумала? — не унимается Назир.

— Скажи, если знаешь.

— Нет, давай раньше поспорим. Если я угадаю, исполнишь мое желание, если не угадаю — сделаю, что захочешь.

— Идет. Так о чем же я сейчас думаю?

— Ты думаешь о Вале.

Он не угадал, но Ариубат поняла, что следует сделать вид, будто он угадал.

— Как ты узнал? — воскликнула она, притворно удивляясь.

— Ага, значит я попал в самую точку. Тогда вот тебе мое желание: садись и пиши Вале письмо.

— О чем же писать? Я не знаю.

— О себе, обо мне, обо всех знакомых.

— Да как же это я вдруг ни с того ни с сего сяду писать малознакомому человеку?

— Ариу, сестренка, мне так хочется, чтобы вы с ней подружились!

— Ох, Назир, Назир, обмираешь ты по своей Валентине!

— Ариу, если бы ты знала, какая она!

— Ну, быть по-твоему, напишу. А когда она сюда приедет?

— Это во многом зависит от тебя.

— Почему?

— Она здесь никого не знает, ей неловко...

— Я охотно приглашу ее, и жить она будет у нас.

— Да она и приедет-то в лучшем случае на один день, на выходной. И то неизвестно — сумеет ли. Сама еще точно не знает, где они будут работать.

— Ты же говорил о Чегемском ущелье.

— Чегемское ущелье большое. От Лечинкая до Гара-Лузу все это Чегемское ущелье.

— Да, — задумчиво тянет Ариубат, — в один день обернуться трудно.

— В том-то и дело!

— Послушай, а ты возьми двух коней — одного для себя, другого для нее.

— Дай тебе бог счастья, Ариу, но Валя, наверное, сроду на коня не садилась.

— Садилась, садилась! Ты забыл, что ли, как Ахман хвастал, что выучил ее ездить верхом?

— Ну, значит, считай, что дело это решенное. И хватит заговаривать мне зубы, садись и пиши Вале.

— Сейчас, сейчас. Только, если я выполню твою программу, мне придется написать целую книгу.

Они еще немного поговорили, обсудили план предстоящего комсомольского собрания, которое решено было проводить прямо на горном пастбище, и Назир ушел. Условились, что завтра утром он зайдет к Ариубат за письмом и сам отвезет его Валентине. Она пока еще в Нальчике, а повидаться лишний раз всегда приятно.

Идет Назир по улице в самом добром расположении духа. Идет мимо школы — знатную яблоньку посадил здесь старик Ачахмат. А вот и колхозный сад — здесь где-то у Назира есть и своя яблоня, своими руками посадил ее когда-то. И у Батыра Османовича есть здесь свое деревцо — любит он сажать деревья, это все знают...

Ариубат тем временем сидит в библиотеке и грызет кончик ручки. Со школьных лет осталась дурная привычка... О чем же она сейчас напишет Вале?..

4. СОЛНЦЕ И ВОДА

Хорошие вести приходят нынче с Терского участка. Урожай превосходный. Дружно зреет кукуруза, золотом отливают поля и подсолнечники. Все радует глаз. Да, пожалуй, не меньшая радость — урожай бахчевых культур. Особенно много сейчас арбузов. Приезжие удивляются: откуда в горах арбузы, они же там не растут?

А машины, доверху нагруженные тяжелыми зелеными шарами, все поднимаются и поднимаются вверх, к высокогорным аулам, к чабанам, животноводам, косарям...

Вот и у нашего Конака нож теперь редко остается в ножнах. Только и слышишь от него:

— Опять накинулись на арбузы? Кто взял мой нож? Верните сейчас же! Я без него, как без рук, скот не могу пасти.

Фаризат слушает его речи и усмехается: «Вот что значит привычка. Если утром забуду надеть часы, весь день мне будто не хватает чего-то... Так и Конак без своего ножа...»

Это и в самом деле необыкновенно приятно: в знойный летний день высоко в горах разрезать сочный, прохладный арбуз.

— Ханифа, дочка! Поди-ка пришли мне один из тех, что без косточек, — доносится до Фаризат голос Конака. Из окошка она видит, как тщательно старик вытирает свой нож, который до этого, видимо, побывал в других руках.

— Неужели они тебе до сих пор не надоели? — шутит Ханифа.

— Разве такое может надоесть человеку? — степенно отвечает Конак, вонзая нож в алую мякоть. — По мне сейчас арбуз вкуснее, чем мясо молодого ягненка.

— Верю, верю! — смеется Ханифа. — Для беззубого — самая подходящая пища.

— На свои зубы я, кажется, не жалуюсь.

— Да, я позабыла. Ты ведь на глаза жалуешься. Кстати, где твои новые очки?

— Будь проклята та криворогая корова, что хвостом смахнула их с моего носа... — отвечает старик, протягивая девушке увесистый ломоть арбуза.

Ханифа заливается пуще прежнего:

— Придется просить Батыра Османовича, чтобы снова командировал тебя в Москву. Купил бы ты себе в запас с десяток очков. Да и нам бы привез гостинцев. Правда?

— Да, уж с пустыми руками не вернулся бы!

— А что ты нам привезешь, скажи, Конак? — ластится к старику Ханифа.

— Знаю что, да не скажу!

— Скажи, Конак, дорогой, золотой, серебряный! — не унимается девушка.

— Ты что у него клянчишь? — строгим тоном спрашивает Фаризат, высовывая голову из окошка. — Снова нож?

— Пусть он тебе сам скажет! — надувает губы Ханифа.

— Попроси Баразова, чтобы он опять послал меня в Мескуа, тогда скажу...

— Оставь его в покое, Ханифа! — сердится Фаризат уже не на шутку. — И иди включай газ — пора обед готовить. На одних арбузах далеко не уедешь.

Ханифа нехотя направляется к кухне, а старик, нахлобучив на голову широкополую белую шляпу, идет проведать свое стадо.

Опираясь на палку, он медленно поднимается в гору. Мысли у старика невеселые. И вот, несмотря на съеденный арбуз и несмотря даже на традиционный разговор о его поездке в «Мескуа»...

«Слишком быстро выгорает трава на южных склонах, — думает Конак. — Что приключилось с небом? Весной прошли хорошие дожди, а теперь вот уж целый месяц — ни капли. На небе ни облачка. Если так пойдет дальше — плохи будут наши дела. Косари-то, небось, радуются — ничто не мешает уборке сена. Но чему же радоваться, если трава вянет и сохнет? Скоро и убирать нечего... Если б знать, что делать, чем помочь? Вон в Мескуа какие хорошие были машины для искусственного дождя. Да в горах они, видно, непригодны. А то, наверное, позаботились бы, купили...»

Скот поднялся со склона на гребень увала. Там прохладней и мух нет. Старик не стал трогать стадо, и только когда солнце перевалило за полдень, погнал коров на водопой. Напившись, стадо разбрелось по северному склону, медленно приближаясь к ферме.

Конак знает каждую корову в своем стаде: какой у нее нрав, какие повадки, сколько она дает молока, какого принесла теленка. А любимица у него одна — безрогая.

Можно сказать, настоящая умница. Она ведет все стадо, выбирает лучшие пастбища, сама находит дорогу на водопой и обратно. Если солнце припекает слишком сильно, она отделяется от всех, находит тенистое местечко и ведет туда остальных. И очень далеко от стада никогда не уходит. Все говорят, что корова — неумное животное. А поглядите-ка на эту красавицу — умней иного человека. Три года тому назад она первая в стаде принесла двойняшек — двух телочек. Они и сейчас здесь — вон как вымахали, гладкие, крутобокие, в мать. И теперь безрогая идет впереди всех, степенно шагает, не торопится. Поэтому и ест много, и молока дает больше других. Вот она у нас какая! — Конак не устает мысленно расхваливать ее.

Однако сегодня и эта, да и все другие коровы какие-то вялые, невеселые. Видимо, сказываются жара и сушь. Старик снова с надеждой смотрит на небо. «Ох, как нужен дождь, — думает он, — давно уж так не было, чтобы за целый месяц ни разу не пролилась небесная влага. На равнине прошли дожди, а у нас нет. Зря, видно, говорят люди, что туман зимует на равнине, а летом поит горы. Почему он нынче покинул нас? Или мы его чем обидели?..»

Ближе к вечеру тучи все же появились на небе и начали потихоньку стягиваться к вершинам. Но тут же, будто приветствуя их, подул ветер, и Конак с огорчением увидел, что облака стали понемногу расходиться и наконец скрылись за перевалом. И сразу же — будто сделал свое дело — затих ветер.

Смеркалось, когда старик пригнал стадо на ферму. Доярки разобрали своих коров и принялись за дело. То тут, то там слышатся взволнованные голоса: надои с каждым днем уменьшаются...

Вечером снова поднялся ветер — влажный, прохладный. Конак воспрянул было духом, но капризный ветер будто разгадал его мысли, опять затих, и в воздухе повисла тяжелая, неподвижная духота. «В этой комнате совершенно нечем дышать», — ворчит старик и выносит свою постель во двор. Старому пастуху не спится. Долго, не мигая, смотрит он в высокое темное небо, на котором, таинственно мерцая, светят далекие звезды. Изредка то одна, то другая срывается со своего места и, прочеркивая огненную дорожку, падает на землю. Но до земли они почему-то не долетают, гаснут у самого горизонта... Сколько уж лет смотрит Конак вот так на падающие звезды, но ни разу не видел он, чтобы хоть одна долетела до земли. Куда они деваются? Но вдруг он замечает, как одна яркая звездочка медленно движется по небу необычным путем снизу вверх. «Что за чудо?» — пугается старик, но тут же догадывается: это звезда особая — наша, земная, сделанная человеческими руками. Он долго следит за спутником.

Утром тучи начали собираться на небе, но Конак, рассердившись, решил больше не смотреть на них. Махнул он рукой и погнал стадо на пастбище. Подул порывистый, резкий ветер — старик все шел, не поднимая головы. И только когда крупные капли забарабанили по его шляпе, он сдернул ее с головы, подставляя лицо дождю. Конаку казалось, будто он видит, как начинает оживать и расправляться поникшая трава... Казалось, даже коровы и те радуются дождю, втягивая широкими ноздрями посвежевший воздух.

Батыр Османович приехал на ферму вместе с дождем.

— Сыпь, сыпь, голубчик! — радостно восклицает он, выбираясь из машины и пожимая руки дояркам. — Вот и дождик за нас. Теперь соперники вам не страшны!

— А мы их и не боимся! — как всегда, раньше всех откликается Ханифа.

— Впрочем, — смеется Баразов, — он и ленинскую ферму поливает, не только вашу. Не сомневаюсь, что и у них надои поднимутся. Давно не было такого хорошего дождика. Сыпь, дорогой, не жалей!

Отряхиваясь, все заходят в помещение. Вскоре в дверях появляется и промокший до нитки Конак. Он не успел далеко отойти от фермы и, услышав шум баразовской машины, тут же повернул назад, оставив стадо на попечение умной безрогой коровы. Пропустить встречу со своим старым другом он, конечно, не может.

— Ну и дождь, вот радость-то! — приветствует старик Баразова, подавая ему мокрую руку.

— Если и дальше будет так лить — мы с Борисом не сумеем выбраться отсюда, — улыбается секретарь.

— Дорогими гостями будете, — в тон ему отвечает Конак.

Фаризат приносит большую пивную кружку, наполненную айраном, и подносит ее гостю. Баразов принимает кружку у нее из рук и, обращаясь к старику, говорит:

— Знаешь аксакал, Адемей смастерил мне замечательную деревянную чашку для айрана.

— А где же она?

— Что ты, Конак, неужели, по-твоему, я должен носить ее в кармане?

— Нет, просто я думал, что ты возишь ее с собой на машине, — быстро находит ответ Конак. Вот уж кто действительно за словом в карман не полезет.

Все смеются. Баразов вежливо подносит кружку старику и просит его первым отведать айрана. Конак делает несколько глотков и возвращает гостю, который и выпивает ее до дна.

Фаризат, словно завороженная, смотрит, как все выше и выше запрокидывается его голова... Спохватившись, девушка опускает глаза.

— Спасибо, красавица, прекрасный айран! — говорит секретарь. Фаризат смущенно смотрит в пол. Она надеется, что никто не заметил, как она глядела на Баразова.

Со двора входят двое парней. Конаку кажется, что на них сухая одежда.

— Что это, дождь перестал, что ли? — с тревогой спрашивает он.

— Нет, льет пуще прежнего. Теперь жди, когда кончится! — отвечает один из вошедших.

— Не смей так говорить! — набрасывается на парня старик, будто его неосторожные слова и впрямь могут остановить дождь.

Все смеются.

— Вспомнился мне один забавный случай, — говорит секретарь. — В позапрошлом году, если помните, в эту пору тоже долго дождя не было и посевы начали гореть. И вот до меня дошли слухи, что в одном ауле — не стану говорить, в каком — старики решили собраться на берегу речки и помолиться о ниспослании дождя. Поехал я в тот аул, вызвал к себе их старейшего эфенди Огурлу и говорю ему доверительно: «Знаешь, Огурлу, скажу тебе по секрету, мне точно известно, что послезавтра пойдет дождь!» Старик удивился, но виду не подал. На том мы с ним и распрощались. А на следующий день старики собрали с каждого двора по рублю, купили трех баранов и, зарезав их на берегу речки, досыта наелись жареного мяса. А потом, помолившись, поймали лягушку и, закутав в какие-то тряпочки, бросили ее в реку. Глядит Огурлу на то, как лягушка барахтается в воде, и важно так говорит, обращаясь к собравшимся: «Дождь будет через два дня...» И что бы вы думали? На третий день действительно полил дождь. Что за диво, как ему удалось так точно предсказать изменение погоды? Проезжал я через несколько дней мимо того аула, пригласил старика и спросил его об этом. Мялся, мялся, Огурлу, а потом и выложил: «Мы, говорит, специально посылали одного человека в Пятигорск на метеостанцию разузнать насчет погоды». Эх, думаю, не удалась моя хитрость. Я-то, конечно, сводку погоды тоже видел, но думал своим «секретом» сбить старика с толку, чтобы он ошибочно предсказал дождь на завтра и тем самым лишился доверия своих одноаульцев. Но старик оказался хитрее: поверил не мне, а сводке погоды. Я ему тогда попенял на то, что он людям голову морочит своими молитвами. А он, знаете, что мне ответил! «Что в том плохого? Ну, собрались на берегу, поели, отдохнули немного. И дождик, слава аллаху, пошел в свое время...» Такие вот дела еще бывают на свете. Не молился ли и из вас кто-нибудь о ниспослании сегодняшнего дождя? — смеясь, закончил свой рассказ Баразов.

— Все — темнота наша! — глубокомысленно заметил Конак.

— Конечно, темнота, — сочувственно поддакнул ему секретарь, — вроде твоего дракона.

Старик замолчал. Не очень-то он любит, когда ему напоминают про вола и дракона.

Батыр Османович стал расспрашивать собравшихся о делах. Просмотрел сводку надоев, посетовал на то, что стенгазета старая — с мая висит. Поинтересовался, давно ли приезжал лектор, когда была кинопередвижка. Роздал принесенные Борисом газеты и журналы. Пришлось Батыру Османовичу, разумеется, выслушать и историю о криворогой корове, которая своим хвостом смахнула очки с носа Конака. Секретарь пообещал привезти ему новые. В том, что глаза у Конака действительно начали слабеть, убедиться было нетрудно: взяв в руки свежий номер «Огонька», старик стал всматриваться в рисунок на обложке— то отодвинет его от себя, то приблизит.

— Видишь что-нибудь? — спрашивает его секретарь.

— Вроде бы — голова? — ткнул старик пальцем в носовую часть огромного самолета, изображенного на обложке.

— Чья голова? — спросила Ханифа.

— Пожалуй, орла. Вот клюв, вот глаза, а это — крылья.

— Что ж, отец, — серьезно сказал Баразов, — ты ненамного ошибся. Это действительно огромная птица, только она посильней твоего орла. Она поднимает в воздух двести человек и летит быстрее звука. Понял, старик?

— Понял, старик, понял, — смиренно ответил Конак, — но на орла очень похожа...

— Надо было тебя тогда в Москву на самолете отправить, — заметил Баразов. — Полетел бы на таком орле выше облаков...

— Нет, нет! Если он так быстро и высоко летит, я бы ничего оттуда не увидел...

В заключение Батыр Османович одобрил работу животноводов, пожелав им, однако, по своему обыкновению, не зазнаваться и помнить о том, что «ленинцы наступают им на пятки»

— В этом деле, — сказал он, — вы у нас в районе застрельщики, на вас все смотрят. Удастся опыт — во всех колхозах района станут заводить племенных коров. Прекрасный приплод от кроссбредов получили и Адемей с Салихом. Правда, дом не сразу строится, и пройдет еще немало времени, прежде чем мы закончим эту работу, но перспективы хорошие...

— Пусть сбудутся твои мечты, Османович, — пожелал Конак. — И наши тоже.

Попрощавшись со всеми, Баразов вышел во двор к машине. Дождь почти перестал, но все небо было затянуто тучами. Часы показывали три часа пополудни, а казалось, что уже вечер. Чувствовалось, что дожди зарядили всерьез и надолго.

Чегемское ущелье, в котором на этот раз обосновалась изыскательская группа Потапова, очень нравится геологам. Да и не диво — кто бы мог не восхищаться Чегемской тесниной, Чегемскими водопадами! А ущелье Башиль? Или Гара-Аузу с его минеральными источниками! Геологи работают в Куру-Коле, но Борис Петрович обещал показать ребятам ему самому давно известные и горячо им любимые уголки, в том числе и нарзанные источники. Лучшего, чем источник на Гара-Аузу, по мнению старого геолога, не только на Кавказе — во всем мире не найдешь.

— Знаете, Борис Петрович, — говорит Валя, мечтательно поднимая к небу большие голубые глаза, — каким мне представляется этот знаменитый источник?

— Нет, дочка, не знаю.

— Будто из огромной расщелины бьет вверх кипящий фонтан воды. Так?

— Похоже, хотя и...

— Приедем — увидим. — Потапова прерывает прозаический голос Николая.

— Пожалуй, съездим туда в следующее воскресенье, — говорит Борис Петрович после небольшой паузы. — Все увидим своими глазами — и расщелину, и фонтан. И нарзана попьем вдоволь. Ох и вкусен же он, когда его пьешь прямо из источника, а не из бутылки.

— До воскресенья осталось всего четыре дня, — радуется Валя.

И вдруг вспоминает о Назире. Собственно, она и не забывает о нем ни на минуту. Если бы Назир сумел приехать сюда в воскресенье утром! Они все вместе отправились бы на Гара-Аузу... Чем занят Назир в эту минуту? Валя посмотрела на часы — половина второго.

Нужно запомнить и обязательно спросить его, что он делал во вторник, в половине второго... Девушка улыбнулась своим мыслям. Сколько уж раз она так загадывала, а потом оказывалось, что Назир в это время тоже думал о ней. Сумеет ли он приехать в воскресенье? Место их работы вдалеке от трассы, и письма сюда доставляют редко. Но Назиров аул, кажется, недалеко отсюда, за перевалом. Надо будет хорошенько свериться с картой.

Валя отложила молоток и поглядела вокруг. Прямо перед ней возвышается зубчатая скала. Залитая солнцем, она кажется отлитой из чистого золота. А зубцы вверху ровные и одинаковые — будто сделаны людьми. Посередине скалы — черное пятно. Борис Петрович говорит, это вход в древнюю пещеру. Интересно, добирались когда-нибудь до пещеры люди?.. Да нет, не забраться туда человеку. Скала почти отвесная, ниоткуда к ней не подступишься. Разве что с вертолета. А по веревочной лестнице?.. Если закрепить лестницу наверху...

— На что засмотрелась, Валюша? — спрашивает Борис Петрович.

— Таинственная какая пещера, правда?

— А тебе хотелось бы туда проникнуть?

— Конечно.

— Эх, Валя, Валя, — задумчиво говорит старый геолог. — Не в пещерах дело. В этих горах скрыты такие богатства! Руды, минералы, вода...

— Что за богатство — вода! — смеется Валя.

— А разве нет? Ты только погляди на толщу этих ледников — сколько в ней спрессовано рек и водопадов. Чему только тебя в институте учили, дитя малое! Без воды нет жизни на земле.

— И без солнца тоже, Борис Петрович.

Валя, конечно, давно уже не «дитя», и все это она и сама неплохо знает. Просто любит «заводить» старого геолога, вызывать его на спор. А он не чувствует подвоха и продолжает:

— Да, сила солнца безгранична. Оно дарует жизнь, но оно же и уничтожает ее. Вспомни о выжженных солнцем пустынях, о сгоревших посевах. Единственная сила, которая может одолеть солнце, — вода. Солнце само же пробуждает враждебную себе силу — его лучи растапливают ледники на вершинах гор, наполняют реки и водопады... Потом солнце испаряет влагу, пар поднимается все выше, и охлаждаясь, проливается на землю дождем. А потом — снова круговорот.

Борис Петрович подозрительно посмотрел на лукаво примолкшую девушку. Валя засмеялась:

— Ой, Борис Петрович. Это же все в школе учат! Мне только пить захотелось от вашей лекции. А вода во фляжке, наверно, совсем теплая.

— Тогда я дарю тебе вон ту речушку. — Геолог указал рукой вдаль, на белую ниточку реки, бесшумно спадавшей с горы. — Пойди напейся. Представляешь себе, какая там вода — холодная, вкусная, чистая...

— Не дразните меня! — протестует Валя.

— Что за шум, нашли что-нибудь? — оборачивается к ним Николай.

— Нет, — отвечает Борис Петрович.

— Да, — отвечает Валя.

— Не пойму я вас. — В голосе Николая слышится привычная обида.

— Вон ту речушку нашли, видишь? — смеется Валя.

Пить, однако, хочется пуще прежнего. Но прохладная река далеко, и Вале приходится утолять жажду теплой водой из фляги.

Батыр Османович не спеша идет по луговине. Впереди темнеют фигуры косцов. Скошенная трава, которая успела слегка привянуть, запахом своим кружит голову.

Люди вышли косить рано, по росе. Теперь солнце поднялось уже довольно высоко — пора, пожалуй, ворошить сено. Однако, заметив на дороге машину секретаря райкома, косари решили пройти еще ряд. Впереди всех, широко взмахивая косой, шел Азамат, на некотором расстоянии от него — остальные, позади маячила фигура Назира.

Батыр Османович подошел к Азамату. Поздоровались. Вскоре и все остальные косари окружили секретаря.

— Чей же это ряд так небрежно скошен? — шутит Баразов, искоса поглядывая на комсорга.

— Что ты, алан, плохих косарей у нас нету, — серьезно отвечает Азамат, очищая косу пучком свежесрезанной травы.

Назир молчит, точно воды в рот набрал. Разумеется, он бы сумел как следует ответить секретарю, да неудобно — он же старший. «Поглядел бы я на тебя, как ты умеешь косить», — думает Назир, опуская мрачный взор на блестящие ботинки Баразова.

И, словно отвечая на его мысли, Батыр Османович обратился к Азамату:

— Ну-ка, друг, дай мне свою косу, попробую и я тряхнуть стариной.

Азамат протягивает косу Батыру Османовичу. Многие в бригаде знают, что секретарь райкома любит и умеет косить. Редкий сенокос не увидишь его с косой в руках. Шагает он широко, траву срезает аккуратно, у самой земли, и ряд за ним остается ровный и чистый. Да вот беда — устает быстро. Видно, с непривычки. Любой колхозник, разумеется, мог бы сейчас легко опередить его, да неловко вырываться вперед, и Батыр Османович возглавляет строй.

— Отменным косцом, видно, был твой отец! — искренне любуется Азамат сноровкой секретаря.

— Да, его копны до сих пор помнят у нас в ауле, — откликается тот, не останавливаясь.

А последним в ряду по-прежнему идет Назир. Глядя на него, никто не подумает, что он уже очень устал и что косить ему с каждой минутой все трудней и трудней. Товарищи, правда, догадываются: слишком уж часто останавливается Назир, чтобы направить косу, — но виду не подают. Парень старается — и это главное. С непривычки у Назира все кости разломило. Да, может, к вечеру ему полегчает — втянется в конце концов.

— Не робей, Назир! — обернувшись, говорит ему парень, идущий впереди. — Видать, косить-то потруднее, чем девушкам письма писать.

— Заткнись, Солман, — шипит Назир, — не то поддам как следует!

— Ну, на это ты мастер, — вставляет словечко невесть откуда появившийся Азамат. Однако, на ходу меняя тактику, он примирительным тоном обращается к Солману: — Если бы он, как ты, косил каждый день, — наверняка не отстал бы от тебя.

— О чем разговор? — подходит Батыр Османович. Он уже кончил свой ряд и сейчас возвращает косу Азамату.

— Может, еще рядок пройдешь? — улыбается председатель, принимая косу. — Ты, я вижу, мастер косить.

— Нет, с него хватит, пожалуй! — быстро откликается Назир, хотя его, кажется, ни о чем не спрашивают.

— Не зря говорят люди, — улыбается Батыр Османович, — мало ли, много ли наработал — главное, чтоб с душой.

— Что ни говори, а косцов у нас с каждым годом становится все меньше, и меньше, — сокрушенно вздыхает Азамат, присаживаясь на скошенное сено и откладывая косу в сторону. — Старики сходят с круга, а молодежь, видите ли, считает постыдным косить вручную в век космоса... А таких машин, чтоб умели косить сено у нас в горах, видно, никогда не придумают. Правильно я говорю, Батыр?

— Нет, друг, неправильно, — отвечает Баразов, усаживаясь рядом с Азаматом. — Будут такие машины, обязательно будут. А может, — вдруг перебивает он себя, — со временем и отпадет необходимость в горных покосах. Наука быстрыми шагами идет вперед, и скоро, наверное, нам и равнинных кормов будет хватать. Подумайте сами: если там, где мы теперь накашиваем одну-две копны сена, в будущем можно будет снять пятьдесят копен? Разве это не выход из положения?

Косари молчат. Думают, отдыхают.

— А знаешь, Батыр, — снова заводит речь Азамат, — хоть на равнине мы и применяем сенокосилки, толку от них мало.

— Почему?

Азамат уже жалеет, что затеял этот разговор, но как говорится, птичка упорхнула, и теперь ее не поймаешь. Приходится отвечать:

— Да потому, алан, что она плохо косит — высоко забирает и оставляет много травы.

— Ну, это уж вопрос уменья.

— Не говори так, Батыр, — возражает секретарю Азамат, все больше и больше расстраиваясь по поводу того, что необдуманно ввязался в спор. — Разве ты не знаешь, что на лугах у нас много камней и валунов, и они мешают опускать ножи косилок до нужного уровня?

— Но там, где камни, и ручная коса бессильна.

— Верно. Но здесь мы весной обычно очищали склоны от камней.

— И там, на равнине, нужно очищать.

— Как я могу задержать камни, падающие с гор? — подымает брови Азамат.

— Раньше задерживали, а теперь нельзя? Может, у нас теперь камней стало больше?

Старики молча прислушиваются к спору. Молодые тихонько посмеиваются: поприжал секретарь председателя.

— Да, алан, раньше старики строили каменные загородки, и они задерживали весенний камнепад, — отвечает на это Азамат, в который уже раз вспоминая поговорку: не умеющий бросать камни попадает в свою же голову.

— А теперь перевелись, что ли, эти мастера? — не унимается Баразов.

— Да где их возьмешь? — уныло бубнит Азамат.

— А вот где! — Батыр Османович показывает на стариков-косарей, молча сидящих рядом. — Весной же они все равно без дела. Неужели им трудно огородить те участки, где летом они будут косить? Что молчите, отцы? Или я не дело говорю?

— Дело говоришь, Батыр Османович, дело, — ответил за всех седобородый старик, сидящий поодаль. — Это и вправду наше упущение. Следующей весной, будем живы, и загородки выложим, и сенокосы от камней очистим. Женщины с детьми помогут — не откажутся...

«Молодец, старик, — думает Азамат, — выручил». И, свободно вздохнув, он предлагает всем снова приняться за работу:

— Пора копнить, как бы погода не испортилась.

— Что-то она в этом году редко портится, — замечает тот же седобородый старик, с сомнением поглядывая на небо, — все горит кругом! — И первым поднимается с места.

Азамат с Баразовым работают рядом. Секретарю давно уже пора уезжать, но трудно оторваться от пахучего горного поля, от слаженной, дружной работы.

— Сегодня я проезжал мимо вашего аула, — говорит он, обращаясь к своему напарнику, — грязновато у вас все же. Как вам не совестно — не пойму! Туристы приезжают, да и самим какая радость жить в грязи! Ты поговори, пожалуйста, с Кичибатыром, поднимите людей. Нужно очистить улицы, дворы привести в порядок, побелить дома, покрасить ворота.

— Верно, верно, давно нужно, да все руки не доходят, — согласно кивает головой Азамат, поддевая на вилы большую охапку сена,

— Подумай сам, — продолжает секретарь, — прежде чуть не насильно заставляли вас сажать деревья, а теперь они вон как разрослись — любо-дорого смотреть. И фруктовые в этом году хорошо принялись. На таком фоне ваши обшарпанные дома и неметенные улицы — просто позор. Летом постараемся протянуть асфальтовую дорогу к вашему аулу, а там, глядишь, и дальше, в горы. Люди обзаводятся машинами, им нужны хорошие дороги...

— Кстати, о машинах, — перебивает секретаря Азамат, радуясь тому, что разговор свернул с неприятной колеи, — сейчас, если хочешь знать, каждый пастух мечтает о собственной машине. Приходят ко мне толпами, просят записать их на машину, уговаривают, грозятся даже. А что я могу? Сам же у тебя для колхоза машину клянчу. Может, подсобишь чем? Хорошо бы к Октябрьским праздникам хоть несколько машин продать колхозникам. А?

Батыр Османович обещает помочь, но говорит, что очередь на машину по району очень большая, что всех желающих пока не удастся удовлетворить, нужно в первую голову снабжать машинами животноводов — пастухов, работников ферм. А там, годика через два-три, глядишь и все, кто захочет, обзаведутся своими машинами. Потом Баразов рассказывает Азамату о том, что строительство ГЭС подходит к концу и что скоро начнут устанавливать столбы и тянуть провода. В ауле Азамата будет построена большая трансформаторная установка. И со стареньким движком, который так славно и долго служил им, можно будет распрощаться...

Но вот, наконец, колхозная повариха привезла на телеге обед. Побросав вилы и грабли, люди уселись в тени большого валуна и, перебрасываясь шутками, принялись за еду.

— Слушай, а ты, оказывается, великий мастер поесть. Если бы ты еще и работал так!

— Бедный! Утомился — спину не разогнет. Вон как припал к миске!

— Если бы твои руки так быстро махали косой, как ты орудуешь ложкой...

— А что у нас на третье? — спрашивает Назир.

Повариха протягивает им толстые ломти арбуза.

После обеда, сложив вместе с Азаматом еще одну копну, Батыр Османович уехал.

Настроение было бодрое, приподнятое. «Славно прошел сегодня субботник, — думает он, — вон сколько народу собралось, и стар и млад. Говорят, даже Ачахмат совсем было уже собрался, и косу направил, да не удалось — приболел немного старик... Все за одного — один за всех, этот великий принцип, лежащий в основе коммунистического общества, не сегодня народился на свет. Еще и предки наши, помогая друг другу, сообща выполняли трудную работу».

Машина въехала в аул. Из здания почты быстро вышла какая-то старушка. Если бы не всегдашняя осторожность Бориса, — быть бы ей под машиной. Водитель резко затормозил — и у него, и у старушки вид был напуганный. Но больше всего испугался, пожалуй, Батыр Османович. С побледневшим лицом выскочил он из машины и бросился к старушке. Та стояла ни жива ни мертва.

— Дома сидеть надо, бабушка! — говорит Батыр, плохо понимая смысл собственных слов. — Чуть не угодила под колеса...

— Это ты, Баразович? — Старушка уже оправилась от испуга и заулыбалась.

— Ох, напугала ты меня, бабушка...

— Знаешь, Баразович, у меня такая радость, что теперь мне и смерть не страшна, — опомнившись, тараторит старушка, — только что звонили из района и сказали, что она осталась жива. Спасибо дохтурам, чтобы я умерла вместо них, спасли мою сиротку.

Батыр Османович никак не может понять, о ком и о чем идет речь:

— Успокойся, мать. Что случилось? Кого спасли?

— Да я же говорю: сиротку мою, Ариубат. Мальчика она родила.

— Вот оно что! — обрадовался Батыр и от души поздравил старушку с рождением правнука.

— Понимаешь, мальчик, говорят... Я как услыхала — совсем потеряла голову от счастья. Ты, Баразович, мне первым встретился на дороге, потому и назову внука твоим именем. Ты добрый человек, тебя все уважают, и Адемей, и Азамат... Где бы сейчас мог быть Азамат?

Баразов сказал ей, где он.

— Пошлю сейчас к нему кого-нибудь из ребятишек, — продолжает старушка, — пусть возьмет с него сюйюнчу[1]. А ты, Баразович, не уезжай, заклинаю аллахом, зайди к нам в дом, буду очень рада. Так рада, будто единственный брат поднялся из могилы.

— Спасибо, мать, — ласково отвечает Батыр, — я и сам рад был бы к тебе зайти, но, извини, мне некогда, очень спешу. Лучше садись в машину, довезу до дому.

— Нет, нет, — качает головой бабушка, — если зайдешь в дом — поеду, а если не можешь — побегу дальше. Я тороплюсь. Пусть все видят мою радость. Говорят, мальчик очень похож на отца. А на кого же ему еще походить?

Распростившись с бабушкой Ариубат, Батыр Османович поехал дальше. Борис сейчас ведет машину еще осторожней, чем раньше. Баразов улыбается своим мыслям:

«Вот и еще один человек в ауле родился! Мальчик, который сегодня впервые открыл глаза, вырастет, выучится, станет трудиться людям на благо. В свой час и у него родятся дети. Круг без начала и конца. После ночи наступает день, день сменяется ночью... Есть ли на свете большее счастье, чем труд для людей! Жизнь коротка, и надо уметь прожить ее так, чтобы каждая секунда служила людям, приносила им радость.

А мы подчас даже тот малый срок, что нам отпущен природой, не умеем использовать как следует. Войны, распри... И где-то падают бомбы на головы детей, стариков. Если так пойдет дальше, к чему это может привести? Если человечество и не будет истреблено полностью, то все равно — жизнь остановится. Погаснет огонь, остынут очаги. Нет сейчас более важной задачи, чем сокращение и уничтожение вооружений. Объединившись, люди сумеют избежать войны. Сумеют ли? Разве Гитлер спрашивал у своего народа разрешения развязать войну? Чем мы гарантированы от того, что и сейчас какой-нибудь новоявленный маньяк не нажмет кнопку? Нет, не те времена... Если где и вспыхнет пожар, можно сообща затушить его, не дав ему распространиться и охватить всю землю.

Жить — это великолепно, и жить нужно красиво, а это значит — жить для других. Кто не любит народ свой, тот и себя самого не любит... Хоть и клянется в верности народу, а не любит — ни его, ни себя. Родится ли еще когда-нибудь человек, подобный Ленину? Счастлива мать, подарившая земле великого сына...»

Батыр Османович доехал до райкома. Уже смеркалось, но неотложных дел было еще много.

5. ДРУГ ДОРОЖЕ БРАТА

В этом году октябрьские торжества у строителей будут особенно радостными: к празднику выполнены годовые социалистические обязательства. Люди работают с удвоенной энергией, настроение у всех приподнятое. Сокуров, Малкаров, Асхат едва, как говорится, успевают поворачиваться.

— Асхат, ты побудь здесь, а я — туда, — на ходу бросает парторг комсоргу.

— Сокуров, ты лучше возьми на себя строительство Дворца культуры, а этот участок возьму я, — предлагает Малкаров, вышагивая по машинному залу, монтажные работы в котором уже подходят к концу.

Бригаду девушек-монтажниц теперь возглавляет Лариса. Да, да, не удивляйтесь, пожалуйста: недавно она закончила курсы и теперь не хуже любого мужчины-специалиста разбирается в болтах, гайках, проводах и трубках, в которых, как может показаться непосвященному, сам черт ногу сломит. Теперь-то все убедились, насколько полезными и необходимыми были курсы, на организации которых настаивал Батыр Османович.

— А ведь девчата опередили нас! — сокрушается Хусей.

— Да, — весело отвечает ему Башир, — они, действительно, победили. Что поделаешь: когда двое соревнуются, кто-то должен выйти победителем. В конечном же счете всегда выигрывает работа.

— Ты прав, конечно.

— Чем же ты недоволен?

— Не очень-то приятно было слышать, как Лара вчера весь вечер потешалась над нами.

— Не беда... Во всем виновата любовь, поверь мне.

— Не пойму я тебя, Башир.

— Не понимаешь, так слушай: если б ты так сильно не влюбился в Ларису, мы бы, наверное, не уступили первенство ее бригаде. Понял? Нужно ж было поддержать девушку. Правда?

Хусей растерян. Только сейчас он понял и оценил благородство друга. «Оказывается, все это не так просто, — думает он, — вызвав на соревнование бригаду Ларисы и затем уступив ей первенство, Башир этим не только заставил подтянуться обе бригады, но и позаботился о том, чтобы поднять и укрепить авторитет девушки. Сразу убили двух зайцев: и работу двинули вперед, и Ларисе с ее девчачьей бригадой обеспечили любовь и уважение коллектива. Молодец, Башир, спасибо тебе...»

— О чем задумался? — нарушает Башир его размышления. — Не о Шамиле?

— Еще чего! Больно он мне нужен.

— И я так думаю. Ты лучше скажи мне, когда вы с Ларисой собираетесь свадьбу играть?

Хусей давно ждал такого вопроса, и все же он застал его врасплох. Парень переминается с ноги на ногу, молчит и вздыхает. Как всегда в моменты сильного волнения, у него краснеют уши и на лбу выступают капельки пота.

— Что с тобой сегодня? Или оглох?

— Нет, я все слышу.

— Почему же не отвечаешь?

— Как не отвечаю?

— Ну, в таком случае я оглох. Ничего не слышу. Так когда, говоришь, свадьба?

— Я и сам не знаю... Решай ты.

— Свои личные дела я улаживать не мастер, а для друга — с открытой душой постараюсь.

— Сам знаешь нашу поговорку: «И река не унесет, если тебя друг в воду бросил».

— Пока скажу тебе только вот что: дело, которое можно сделать сегодня, не следует откладывать на завтра.

В машинный зал вошел Асхат с рулоном бумаги под мышкой. Башир заметил его первым и, желая предупредить своего товарища о его приходе, громко воскликнул:

— Добро пожаловать, Асхат!

— Что кричишь, — улыбается комсорг, подходя к ним. — Не хуже нашего Конака, который всегда криком приветствует гостей.

— У меня к тебе дело, боялся, что пройдешь мимо.

— Успеха вам в работе! — здоровается с парнями Асхат, кладя свой сверток на станину.

Хусей полагает, что речь сейчас пойдет о нем, и хочет отойти в сторону, но комсорг удерживает его:

— Не знаю, какое у тебя ко мне дело, Башир, но у меня к вам, ребята, действительно, есть серьезный разговор.

Глаза у Асхата блестят, рот полуоткрыт в улыбке. Парни с любопытством и ожиданием смотрят на него. Что-то он им скажет?

— Почему ни о чем не спрашиваете? — загадочно улыбается Асхат.

— Говори, не тяни! — в один голос отвечают ребята.

— Ну, тогда вот что: я сейчас из райкома. Батыр Османович вызвал меня и поручил поговорить с вами и другими товарищами: согласны ли вы в нынешнем составе, побригадно, после окончания ГЭС направиться на строительство завода? Вот в чем вопрос, ребята.

— Постой, постой, — Башир потирает лоб, — того самого завода, который будет строиться за вашим аулом?

— Да. Сейчас туда уже тянут линию электропередачи.

— От нас, что ли? — растерянно спрашивает Хусей, хотя и ребенку ясно, что больше неоткуда.

— Откуда еще? Конечно отсюда.

— Что ж, — решительно заявляет Башир, — я согласен.

Хусей думает, мучительно наморщив лоб: «Как же он уедет, оставив Ларису? У ее бригады здесь еще много работы. Вот те на... И как вообще Лариса к этому отнесется? Но и перед товарищами неудобно. Скажут, держится за бабью юбку».

— Ну, а ты чего молчишь?

Хусей как воды в рот набрал. К ответу он решительно не готов. Башир хорошо понимает, что творится в душе у друга, и, как всегда, выручает его.

— Что ж тут спрашивать? — восклицает он.

Обрадованный Асхат обнимает друзей и спешит к следующей бригаде — выполнить почетное задание Батыра Османовича. Башир с Хусеем наблюдают за ним издали. Судя по всему, миссию свою Асхат осуществляет успешно: оживленные голоса и радостные лица рабочих — тому свидетельство.

— Я тебя понимаю, — говорит Башир, возвращаясь к прерванной работе и тщательно зачищая концы проводов. — Лариса остается здесь. Это тебя беспокоит?

— Да.

— Иди к ней и посоветуйся. Мы должны срочно дать ответ Асхату.

— Может, не так срочно, а?

— Поверь, Хусей, нужно решить немедленно.

— Но ведь и мы еще не все здесь закончили. Не сегодня же ехать?

— Что до меня, то я охотно уехал бы сегодня! — отвечает Башир, не глядя на Хусея.

— Почему?

— Много будешь знать, скоро состаришься...

Осень в горах выдалась сухая и теплая, а вот ночи уже прохладные, предвещающие скорое наступление холодов. Но это не мешает молодежи веселиться: каждый вечер на утоптанной площадке у клуба танцы, песни, веселые шутки и громкий смех.

Взявши под руки Башира с Хусеем, Лариса прогуливается с ними подле танцевальной площадки.

— Никуда я вас не отпущу, и не думайте, — шутливым тоном говорит она, обращаясь сразу к обоим. — Сначала потанцую с одним, потом с другим, а от себя — ни на шаг. Идет?

— Лариса, — серьезно спрашивает Башир, не отвечая на ее шутливый вопрос, — как ты относишься к решению Хусея?

— Он ни о чем мне не говорил, — пожимает плечами девушка.

— Неужели? — От удивления Башир даже остановился.

Хусей вначале молчит, потом выдавливает из себя, точно оправдываясь.

— Так ведь мы еще не виделись с ней и не успели ничего обсудить.

— Вы весь вечер вместе, а ты говоришь — не виделся...

— Как хотите, а так сразу я не могу... — мнется Хусей.

— Может быть, мне уйти? — притворно обижается девушка.

— Нет, нет, — протестует Хусей.

— Тогда будь мужчиной — говори! — произносит она, глядя Хусею в глаза.

— Ну, знаешь, неженатый парень — еще не мужчина! — улыбается Башир, желая как-то сгладить ее резкость. — Право, Хусей, у нас ведь нет секретов друг от друга — говори.

— Что ж, и скажу, — собирается с духом Хусей и, наконец, выпаливает: — После окончания работы на ГЭС я вместе с бригадой поеду на строительство завода.

Башир удивлен. Признаться, он ждал совсем другого разговора — о предстоящей свадьбе. Лариса стоит неподвижно, устремив глаза в землю. Хусей с мольбой смотрит на друга, ожидая от него поддержки.

— Нужно хорошенько подумать, — говорит, наконец, Башир, — изменить своему слову мы не можем. Я предлагаю еще раз посоветоваться с Асхатом.

На том и порешили.

— Красавица, могу ли я пригласить тебя на танец? — раздался вдруг над ухом Ларисы голос тихонько подобравшегося к ним Шамиля. Девушка нерешительно поглядела на Хусея, потом на Башира и, поняв по их лицам, что им хочется побыть наедине, согласилась.

Оставшись вдвоем, Башир и Хусей совсем уже вознамерились обсудить создавшееся положение, когда к ним неожиданно подошел Ахман. Делать нечего, пришлось отложить откровенную беседу до лучших времен.

— Говорят, один мужчина выскочил из лопнувшего арбуза. А ты откуда взялся, алан? — протянул ему руку Башир.

— Просто проходил мимо и увидел вас, — смиренно ответил Ахман. Одет он на сей раз аккуратно и даже щеголевато — белая рубашка, новый, ладно сидящий на нем костюм, светлый, однотонный галстук.

— Дружок, такой костюм надо обмыть! — не без лукавства произнес Башир.

— Ну, я уже, наверное, авансом обмыл двадцать таких костюмов, — с горечью усмехается Ахман.

Друзья не пожелали продолжать неприятный разговор и ничего не ответили. В последнее время его уже не встречали с Шамилем. Ахман явно взялся за ум — не пьет, исправно работает на бульдозере.

— Послушай, у меня к тебе просьба, — обратился к Ахману Башир, — пойди потанцуй с Ларисой, уведи ее от Шамиля, будь другом.

— Что ж, это не так уж трудно, я думаю. — И Ахман степенно направился к танцующим.

— Ты что-то скрываешь от меня, Башир, — неожиданно сказал Хусей.

— Что? — спросил Башир, не то Хусея, не то самого себя.

— Не знаю что, но чувствую. Говори — я пойму...

Но Баширу нелегко начать. Помолчав немного, он, наконец, тихо промолвил:

— Что же, ты прочитал мои мысли... Видишь ли... Не знаю, как сказать, В общем — я полюбил сестренку Асхата, полюбил не на шутку. Вот и все.

Хусей ждал от Башира чего угодно, только не этого признания. Хусею прежде казалось, вроде бы Башир неравнодушен к Ларисе. И вдруг — сестренка Асхата. Теперь стало понятным многое: и заявление Башира о том, что он хоть сегодня готов поехать в горы на строительство завода, и то, что он первым согласился на предложение Асхата. Завод-то будут строить подле аула, где живет эта девушка. Понял Хусей и то, почему в отношении Башира к Асхату в последнее время появилась какая-то скованность, смущение. Но делиться своими открытиями он с Баширом не стал, а только спросил его сдержанно:

— Ну, а она как?

— Откуда я знаю? Мы ведь с ней и встречались-то всего два-три раза.

— Когда же ты успел так сильно влюбиться?

— Знаешь ли, прежде мне нравилась одна девушка, но... Но потом я понял, что она любит другого и что я не имею на нее никаких прав. В общем, с этим было покончено. А Ханифу я увидел впервые у Асхата на свадьбе. Она сразу же показалась мне очень славной — веселая, милая, за словом в карман не полезет. Бойкая, но без грубости. Сразу чувствуется, что у девушки легкий и жизнерадостный нрав. Очень она тогда мне приглянулась. А потом раза два приезжала сюда вместе с невесткой, к брату. Мне удалось поговорить с ней, но, конечно, не о любви. Ты должен помочь мне!

— Я готов. Только чем?

— Не знаю, подумай сам, может, найдешь чем. Я ведь старался быть полезным тебе и Ларисе. Я рад вашему счастью... Помоги и ты мне.

— А писать ты ей не пробовал? Верное дело.

— Ну что ты? Как подумаю о том, что она может показать письмо брату, — страх берет.

В это время Лариса с Ахманом подошли к ним, и разговор сам собой прекратился.

— Спасибо, — вежливо сказал Ахман своей даме.

— И тебе спасибо, Ахман. А куда подевался Шамиль?

— Соскучилась? — насупившись спросил Хусей.

Башир решил оставить их вдвоем и, взяв Ахмана под руку, повел его в сторону от танцевальной площадки. Он был рад сейчас встрече с Ахманом. Ему хотелось поговорить с ним о Ханифе. Они друзья детства, он, наверное, все о ней знает. Может, она уже связала себя с кем-нибудь, а он, Башир, станет набиваться к ней со своей любовью. Но как начать этот разговор?

— Ахман, ты уже слышал новость?

— Какую?

— Мы поедем отсюда строить завод невдалеке от вашего аула.

— Да, я слышал. Асхат сказал.

— А как ты на это смотришь?

— Обрадовался, конечно.

— Еще бы не обрадоваться! Жить дома, каждый день встречаться с любимой девушкой...

— У меня нет девушки, — угрюмо ответил Ахман, опуская голову. — И вообще нет никого.

— Так я тебе и поверил!

— Хороших девушек у нас много, но...

— Неужели никого не выбрал себе по душе?

— Выбрать-то я, может, и выбрал, да не во мне одном дело. Понимаешь?

— Начинаю понимать: она к тебе равнодушна? Так?

— По правде говоря, не знаю. Может, и так.

— Ну в таком случае ты сам виноват. Нужно было взяться за дело покрепче.

— Времени у меня, знаешь, не было за ней ухаживать. Глупый был, как баран. А отсюда, издалека, — какое ухаживание?

— Она что, замуж вышла?

— Пока нет.

— А может, она ждет тебя?

— Может, и ждет. Не знаю...

— Чудной ты... ничего не знаешь. Смешно, право.

— Да, наверное, я сам во всем виноват. А как связался с этим придурком — совсем разума лишился.

— Что за девушка? Я ее знаю?

— Нет, откуда же. Это — сестра Асхата. Работает на ферме. Веселая такая, бедовая...

Башира точно громом поразило. Во рту сразу стало сухо, язык прилип к гортани: «Ну и дела! Не везет тебе в любви, Башир, — подумал он, — крепко не везет. Опять на твоем пути встал соперник. Правда, существует складная поговорка, будто ухаживать за девушкой могут сколько угодно парней, а замуж она выйдет лишь за одного, но меня это не утешает...»

— Почему ты думаешь, что я ее не знаю? — тихо говорит Башир. — Знаю.

— Откуда? — удивился Ахман.

— Она к брату несколько раз приезжала.

— Да, приезжала... Ох и хорош же я был тогда — страшно вспомнить.

Молча, думая каждый о своем, они повернули в сторону общежития. Танцы уже закончились. Парни и девчата со смехом и шутками расходились с площадки. В темноте светились огоньки папирос. Всем, решительно всем, кроме Башира и Ахмана, было весело и легко.

Что же делает в этот славный осенний вечер Асхат? Танцует со всеми? Ничуть не бывало: не поднимая головы, сидит он над учебником английского языка. Еще в прошлом году решил поступать в заочную аспирантуру, но не сумел осуществить своего намерения — помешала загруженность делами. Но уж нынешнюю зиму он использует как следует и на будущий год, какие бы дела его ни ждали, в аспирантуру поступит. Потому и сидит за учебниками, когда все танцуют и веселятся... Подходя к общежитию, Башир увидел свет в окне у Асхата и подумал: «Что-то не спит наш комсорг, не иначе — сочиняет письмо своему сыночку.» Башир улыбнулся своим мыслям, но заходить к Асхату не стал. Чем бы он ни занимался, мешать ему, очевидно, не следовало.

Письма новорожденному сыну Асхат, конечно, не писал, но думы его были о нем. Английские глаголы решительно не шли сегодня на ум. «Плохо, очень плохо, — думал он, — что мне так редко удается вырываться домой. Привез жену с ребенком из больницы и даже не разглядел малыша хорошенько. Впрочем, маленькие, кажется, все похожи друг на друга, как две капли воды. Он, Асхат, пока в этом плохо разбирается. А вот Ариу, бедняжку, жаль — горько ей, конечно, что он так редко бывает дома и так мало уделяет внимания ей и сыну. Сын... Батыр, Батырчик... Хорошо, что они назвали парня Батыром. Молодец бабушка, славно придумала».

Асхат отодвинул учебник, и мысли его приняли иное направление. «Сейчас у нас одна задача: как можно скорей закончить дела на электростанции и приниматься за строительство завода. Коллектив создали хороший, спаянный. Это прекрасно. Но и трудности нас ждут немалые — новые условия, новая работа. Ну и что же? Здесь не убоялись трудностей — и там выдюжим... Ах, Асхат, Асхат, кто это, по-твоему, не убоялся? Уж не ты ли сам? Забыл, как ездил к Батыру Османовичу, умолял его, чтоб освободил тебя от этой работы. Стыдно вспомнить. Сейчас-то я благодарен Батыру Османовичу, что он сумел настоять на своем. В самом деле, что может быть лучше работы строителя? Мирный, созидательный труд, несущий радость другим и глубокое удовлетворение тебе самому. Мы и атом поставили на службу человеку. Заставили его служить созиданию и творчеству, а не разрушению и уничтожению всего живого на земле... Вот мы, не уставая, твердим о мире, о спокойствии, о прекращении войн. Мне кажется, наши враги неправильно понимают нас или, вернее, не хотят понять. Может быть, они полагают, что мы просто слабее их и поэтому хлопочем о мире?.. В таком случае, эти господа сильно заблуждаются. Мы действительно любим мир и стремимся к нему, но это показатель нашей силы, а не слабости. А если придется — мы сумеем это доказать на деле. Уже доказали... Плохая у вас память, господа поджигатели! Не покладая рук трудимся мы над тем, чтобы сделать жизнь еще лучше, еще прекрасней и счастливей. Вся страна в лесах строек. И надо всем — яркое, мирное солнце труда, солнце ленинской правды».

Вот к каким высотам устремились сейчас мысли молодого отца. Асхат тряхнул головой и снова погрузился в учебник...

Вчера Назир был у геологов, а сегодня он возвращается домой. Как быстро пролетел день: не успел оглянуться — и уже нужно уходить. Когда он накануне рано утром вышел из дому, направляясь навстречу своей Вале, кругом было темно и сумрачно. Низкие тучи висели над горами, и он не сумел как следует разглядеть дорогу. Да и нетерпение подгоняло его, некогда было осматриваться по сторонам.

А сегодня, когда свидание позади, яркое солнце осветило небо, будто просило прощения за то, что вчерашний день был пасмурным. Кругом, куда ни глянь, все видно, как на ладони. До чего преображается мир, когда смотришь на него с вершины высокой горы! Назиру кажется, будто все это он видит впервые. Речка, бегущая вниз, представляется бесконечно далекой, в то время как до сияющего небесного свода можно, кажется, дотянуться рукой. Да, определенно — до неба сейчас ближе, чем до реки. Широко распахнув ворот рубахи и жадными глотками впивая в себя сладкий и прозрачный горный воздух, Назир не может оторвать глаз от окружающей его красоты. Вокруг, как бессмертные, сказочные великаны, стоят острые скалы. Тысячелетиями пытались сокрушить их буйные ветры, а они ничего — стоят себе, будто думают вечную, нескончаемую думу, и никакие ураганы им не страшны. Вон орел вылетел из гнезда и полетел вниз, к лесу. Назир следит за его полетом. А что это белеет вдали? Ба, да это же протоптанная человеком тропа! И какая удобная: если пойти по ней, гораздо скорее перевалишь через хребет. Почему он до сих пор не знал о ее существовании? Назир мысленно благодарит орла, указавшего ему новый, ближний путь к любимой, и, держа лошадь под уздцы, медленно спускается с перевала.

«Теперь всегда буду пользоваться этой тропой, когда поеду к Вале, — думает он, — Валя, Валя... Через месяц кончится срок ее работы в горах... Вчера они обо всем договорились. Валя приедет к нему, и больше он ее никогда и никуда не отпустит... Надо предупредить мать. Разве можно, ничего не сказав ей, так просто — взять и привести в дом невесту? Может быть, попросить Ариубат, чтобы она поговорила с мамой? Нет, этот план не годится — Ариубат еще слаба, после родов почти и из дому не выходит. Вот если бы Асхат приехал, было бы отлично, да что-то редко ему в последнее время приходится бывать дома... Бедная моя мама! Сколько трудов она приняла! До сих пор не верит она в гибель отца, все ждет-поджидает его возвращения... Она во мне видит его черты — он ведь был совсем молодым, когда они расстались и он ушел из жизни. Мама любит повторять, что по сыну судят об отце, и еще: в хорошем сыне видно лицо и отца, и матери. Помнит ли он своего отца? Нет, пожалуй, не помнит. Вот разве — несколько веснушек на носу и добрые, улыбающиеся губы... Конечно, маме очень хотелось бы, чтобы ее сын женился. Она как-то сказала, что только в день моей свадьбы снимет траур по отцу...»

Лошадь вздрогнула и натянула уздечку, — видно, испугалась чего-то. Назир очнулся от своих мыслей и в душе побранил ее за то, что она прервала их нить. Немного погодя он снова погрузился в размышления: «Валя зря боится. Мама все понимает и никогда не помешает нашему счастью. Она об одном мечтает: чтоб жена ее сына была по-настоящему хорошим, сердечным и добрым человеком. А уж балкарка она или русская — не все ли равно... Валя ей обязательно понравится. Она добрая и скромная, его Валя. И обычаи наши понимает. Валя говорит, что без работы не может жить. Однако геологу нечего делать в нашем ауле. Наверное, она станет преподавать в школе. Может быть, географию. Или химию? Какая из этих специальностей ближе геологу? Нужно будет посоветоваться с Ариубат — она все знает.. Не то что он, Назир... Как говорит Конак: такому дурню надо, чтоб лошадь как следует стукнула его по голове, — тогда поумнеет... Сколько времени упущено! Если с этого же года не начну учиться, будет совсем поздно. Итак, решено — на заочный. Но куда поступать? Валя советует на геологический. Слов нет, профессия на редкость красивая и увлекательная. Разве плохо выучиться и найти ключ к земным сокровищам?.. Ариубат советует подавать на литературный. Тоже интересно, конечно. Да к родному языку нового слова не прибавишь. А зачем, собственно говоря, прибавлять? Хорошо бы суметь использовать хотя бы то, что уже накоплено веками. А у нас и это забывается. Зачем далеко ходить: он, Назир, знает, например, что дети некоторых интеллигентов в республике не умеют даже двух слов связать на родном языке. Дети, конечно, не виноваты. Виноваты родители. Завидую я тем, кто хорошо владеет нашим языком. Пожалуй, сейчас — это уже только старики. Взять хотя бы Ачахмата, Конака, Адемея, Азамата. Как складно, красиво и образно беседуют они между собой — век бы слушал. Но больше всего, надо признаться, меня влечет история. История родного народа — сколько в ней еще нераскрытого, неизученного. Сколько тайн и загадок. Этим можно заниматься всю жизнь, без устали. Да, советы друзей и близких — вещь хорошая и к ним, разумеется, стоит прислушаться, но... В глубине души я давно уже решил этот вопрос: буду историком. Решено и подписано».

Человек и его конь медленно одолевают крутой спуск. Медленно, в такт шагам, текут и мысли Назира.

«А Ханифа? Как она посмотрит на мою женитьбу? Не знаю, не знаю!.. Славная она девочка. Может быть, мне просто казалось, что она выделяет меня среди других парней? Говорят, за ней пытался ухаживать Ахман. Говорят, что на стройке он здорово исправился, стал совсем другим человеком. Может, у них что-нибудь и сладится. Ох, нет... Трудно даже представить себе бойкую, веселую, задорную, вечно смеющуюся Ханифу рядом с этим мрачным, обидчивым, самолюбивым Ахманом. Нелепо даже думать об этом союзе. Впрочем, не мое дело. Каждый решает свою судьбу сам. И не пытайся лучше, Назир, следовать примеру старого Азамата, который когда-то так безуспешно вмешивался в личные дела своей племянницы...

С Валей мы договорились, что обязательно позовем на свадьбу Бориса Петровича. Вот это человек. Он мне и Вале — как отец родной. И что из того, что я балкарец, а он русский? Да я и сотой доли не сделал для своего народа из того, что сделал для нас он. И сумею ли сделать? Если бы у нас было побольше таких кристально чистых людей, как он или Батыр Османович, или Ариубат, — какой счастливой была бы жизнь. Но что поделаешь — доброта и человечность не покупаются и не продаются. Покупаются и продаются совсем другие вещи... Откуда берутся в нашей жизни недоброжелатели, завистники, кляузники? Как тот, например, человек, у которого поднялась рука написать грязную анонимку на Азамата. Стыдно было слушать, когда Батыр Османович рассказывал об этом на собрании. Как только земля держит таких людей? И как их распознать? Хорошо было бы, к примеру, если бы у этих подлецов вдруг взяли бы да и отсохли руки. Тогда бы все узнали, кто лжец, анонимщик, склочник... Эх, Назир, Назир, недурные мысли для будущего историка».

Внизу, в лощине, люди скирдуют сено. Как сквозь сон, к Назиру доносятся их голоса. А вон, кажется, и Кичибатыр. Ба, да как же Назир мог забыть — сегодня ведь у них в колхозе субботник по уборке сена! А он тем временем прохлаждается в горах, нехорошо... Тихим шагом Назир подъезжает к краю поляны, привязывает к дереву своего коня и незаметно смешивается с гурьбой работающих. И вот он уже с вилами в руках на верхушке скирды, принимает охапки сена у подающих. Неожиданно взгляд Кичибатыра наталкивается на нового скирдовщика:

— С неба он свалился, что ли? — удивляется парторг.

— Нет, он с утра здесь, — откликается круглолицый парень, работающий рядом с Назиром, — ты просто не заметил его прежде.

Кичибатыр пожимает плечами. А Назир наш работает, старается изо всех сил. «Я и впрямь свалился с неба», — думает он.

— Смотри, летун, не упади со скирды на землю! — поддевает его кто-то из стариков.

— Не беспокойся, аксакал, не свалюсь... Кто тут у вас, на земле, с кем соревнуется? Кому подсобить?

Как приятно пахнет вовремя скошенное и хорошо подсушенное сено! Видимо, поэтому люди и не так устают на сеноуборке — живительный дух бодрит, вливает новые силы. Однако старикам-то все же нелегко. Надо их сменить. А вон и новые работники появились — бригада плотников, закончив ремонт коровника, в полном составе вышла на субботник. Работа закипела еще дружней.

Сегодня Башир с Хусеем где-то задержались, и Лариса пришла на танцы раньше них. Шамиль тотчас оказался возле нее.

— Пойдем пройдемся, Лариса.

Девушка вздрогнула от неожиданности:

— Я устала. Не хочу.

— Ну, тогда посидим в беседке!

Лариса не нашла, что ответить, и неохотно пошла рядом с Шамилем. «Пожалуй, ребята не догадаются искать меня здесь», — подумала она, усаживаясь на скамейку.

— Почему ты так ко мне относишься, Лариса? — с места в карьер начал Шамиль.

— Как — «так»?

— Избегаешь меня, не любишь, а я... ты же знаешь — я схожу с ума от любви...

— Ты, должно быть, вычитал эти слова в старых романах. Кто много говорит о своей любви, тот, наверное, не любит по-настоящему.

— Но если я не скажу тебе о своей любви, как ты узнаешь о ней? — нашелся Шамиль.

— Есть много способов дать понять человеку, что ты его любишь.

— Я их не знаю.

— Ну, хорошо... Тогда скажи, за что ты любишь меня?

Шамиль, который никогда не терялся, на этот раз не нашел ответа.

— Молчишь? — Лариса воспользовалась его замешательством и захватила инициативу. — А хочешь, я докажу тебе, как дважды два — четыре, что ты не любишь меня и вообще не способен любить по-настоящему? Или лучше промолчать?

— Говори.

— Не обидишься? Смотри, не пожалел бы потом!

— Говори... Если скажешь правду, не обижусь.

— Что ты понимаешь в правде? Ты — болтун. И — хвастун, и — пьяница... У тебя нет друзей, и ничто в жизни тебе не дорого...

У Шамиля голова пошла кругом. Он-то, считавший себя первым парнем на строительстве, принужден выслушивать такие слова! Выхватил сигарету и стал зажигать ее непослушными, дрожащими руками. Сигарета никак не зажигалась. В неверном свете спички Лариса заглянула ему в лицо — сейчас ей стало даже жаль парня.

— Не сердись, Шамиль, я говорю, что думаю. Ты сам виноват. Об этом не раз говорили тебе и твои друзья, но ты не слушал их, и все от тебя отвернулись. Ты такой же, как и все. А знаешь, может, и больше других, но распустился, не хочешь взять себя в руки. И жизнь проходит, проходит мимо тебя. Вот и все, что я хотела сказать. Подумай и не обижайся на меня.

Шамиль схватил девушку за руку.

— Лариса, послушай, — бессвязно забормотал он, — я исправлюсь, я обещаю, поверь мне. Только не бросай меня. Клянусь тебе...

— Успокойся, Шамиль. Если ты бросишь пить, любая девушка пойдет за тебя. Мало ли кругом хороших и красивых...

— Мне нужна ты. Пропади они пропадом, все эти хорошие и красивые!

— А я, Шамиль, дала слово другому. Ничто и никто не разлучит меня с ним. — И Лариса поднялась с места.

— Не уходи! — вскричал Шамиль и, резко притянув к себе девушку, попытался обнять ее.

— Не смей! — Больно толкнув его в грудь, она выбежала из беседки-

Проходившие невдалеке Башир и Хусей услышали ее крик и остановились в недоумении. Лариса бросилась к ним навстречу.

— Что вы так поздно? Где были? — с упреком сказала она.

Хусей увидел идущего к ним Шамиля, и сердце у него упало.

— Мы-то здесь, а ты где была? — зло бросил он в лицо Ларисе.

— Она была здесь. Со мной, — ответил Шамиль, подходя и становясь рядом с девушкой.

— Уходи! — Хусей, не помня себя, бросился к Шамилю. Башир и Лариса одновременно схватили его за руки, пытаясь удержать. Воспользовавшись этим, Шамиль быстро покинул поле боя.

— Ты что, с ума сошел? — встряхнул друга Башир.

— Я-то не сошел. А этот подонок что здесь делал? — хрипит Хусей и вдруг, резко повернувшись к Ларисе: — А ты что здесь делала с ним?

— Разговаривала, — спокойно отвечает девушка.

— О чем, если не секрет?

— О нем.

— Что ж, друг, — обращается Хусей к Баширу, — у них тут, видно, какие-то серьезные дела, о которых мы с тобой ничего не знаем. И мы здесь лишние!

Ларису не на шутку задели эти слова. Слезы навернулись ей на глаза, и, не говоря ни слова, она быстро пошла прочь.

— Опомнись, Хусей! — увещевает товарища Башир. — Что за чушь ты несешь? Зря только обидел Ларису.

— А она меня не обидела? Что все это значит, по-твоему?

— Остынь, не торопись с выводами. Поспешишь — людей насмешишь... Поди лучше догони ее и сам обо всем спроси. Да не забудь извиниться — ты тоже, знаешь ли, был хорош.

— Никуда я не пойду! Она, наверное, побежала за своим красавчиком, а я должен догонять их.

— Не говори глупостей. Иди...

— Пойдем вместе.

— Пошли.

Они искали ее, но девушки нигде не было видно...

Вы спросите: куда она подевалась? Может быть, и впрямь, обиженная Хусеем, пошла вслед за Шамилем, которого только что сама обидела? Ничуть не бывало. Уткнувшись лицом в подушку, лежит она на постели, в комнате общежития, и плечи ее вздрагивают от прорвавшихся рыданий. Даже не слышит она осторожного стука в дверь. Ребята входят в комнату — она не поднимает головы. Хусей сам вот-вот заплачет, и лишь сознание того, что слезы не к лицу настоящему мужчине, удерживает его от этого.

Башир тихонько подходит к девушке и касается ее плеча:

— Перестань, Лара!

Девушка вскакивает с постели, пытается скрыть слезы, но тут же, поняв, что это безнадежно, роняет голову на грудь Баширу и заливается пуще прежнего.

— Зачем он меня оскорбляет? — бормочет она. — Разве он меня не знает?..

Башир растерянно гладит Ларису по голове. Утешать плачущих девушек он не умеет. Хусей угрюмо молчит, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну, хватит, прошу тебя... Хусей ошибся. Чего не сделаешь сгоряча? Вот он пришел просить у тебя прощения, посмотри! — При этом Башир весьма ощутимо наступил на ногу Хусею. Но тот продолжал молчать, а Лариса — плакать.

— Полно, полно, — нежно шепчет Башир, снова толкая товарища ногой, — погляди: Хусей сейчас сам заплачет! — И он отрывает голову девушки от своей груди.

— Если я виноват, то прости, — наконец с трудом выдавливает из себя Хусей. Тон, которым он это говорит, не нравится Баширу.

— Скажешь, не виноват? — наступает он на друга. — Сейчас же проси прощения! Такую девушку обидел!

— Прости, Лариса, я действительно вел себя как свинья, — говорит Хусей и протягивает девушке руку. Но она не берет ее, и тогда Башир сам соединяет их руки:

— Помирились? Вот и ладно. Если бы все беды на свете было так легко исправить... А теперь, Ларка, выкладывай нам все, как есть, с самого начала.

По-прежнему не глядя на Хусея, Лариса рассказывает о том, что произошло между Шамилем и ею.

— Теперь скажи мне, в чем моя вина? — заканчивает она свой рассказ, обращаясь по-прежнему к одному Баширу.

— Ни в чем ты не виновата. Ты умница. Может, после такой отповеди этот безмозглый баран возьмется, наконец, за ум. Нет худа без добра. Ну, а ты-то, — обращается он к Хусею, — видишь теперь, как ты ее незаслуженно обидел, можно сказать, даже оскорбил, ревнивец несчастный.

— Виноват, сознаюсь...

— То-то... А ты, Лариса, забудь об этом недоразумении. Прошу тебя... Будто ничего и не было. Ладно? Учти еще и то, что этот неразумный сам пришел просить у тебя прощения. Тоже мне, феодал выискался!

Но Лариса по-прежнему грустно смотрит мимо Хусея.

— Ну, улыбнись разочек, — терпеливо уговаривает ее Башир. — Если ты сейчас не улыбнешься, мы оба уйдем от тебя с разбитыми сердцами. Ты ведь не хочешь этого? — Башир посмотрел на часы и быстро стал прощаться, сославшись на телефонный звонок от сестры, которого он, дескать, должен дожидаться на почте.

После его ухода в комнате воцарилось молчание. Хусей попробовал было несмело улыбнуться, но девушка не обратила на это никакого внимания.

— Выходит, он обещал тебе исправиться? — спрашивает, наконец, Хусей.

— Да, — односложно отвечает Лариса.

И опять молчание. Оба они сейчас думают о Шамиле. «И откуда только он свалился на мою голову, — сокрушается Лариса, — весь вечер испортил!» И у Хусея есть основания припомнить старые обиды — то, как однажды Шамиль отобрал у него носилки, чтобы работать в паре с Ларисой, да еще при этом обозвал его «ребеночком»... И то, что Шамиль всегда старается танцевать именно с Ларисой, отбивая ее у других парней. И то, как загораются его нагловатые глаза, когда он смотрит на нее... В общем, подозрения еще не оставили Хусея, и сейчас у него на душе скверно.

— Ну, а если он исправится, станет человеком, что тогда? — спрашивает Хусей, ища ответа на свои мысли.

— Не знаю... Наверное, будет жить, как все живут, трудиться. Это уже — его дело.

— Безусловно... Я тоже думаю, что это — не твое дело.

— Хусей, умоляю тебя, оставь в покое Шамиля! И так вы мучите меня весь вечер.

— Он или я?

— И он, и ты, — резко ответила девушка.

Хусей замолчал. Однако, чувствуя в глубине души, что виноват, решил поправить дело, но, к сожалению, взялся за это неудачно:

— Ты же сама понимаешь, Лара, что если бы не Шамиль с его дурацкими признаниями, мы бы с тобой сегодня не поссорились. Я очень прошу тебя поэтому — не разговаривай с ним. Можешь быть уверена, что он не только не сядет больше рядом с тобой, но и имени твоего не посмеет произнести.

— Как же мы можем заткнуть рот человеку? — в первый раз за весь вечер улыбнулась Лариса.

— Ну, ты хоть сама с ним не разговаривай.

— Хусей, подумай, что ты говоришь? Жить и работать в одном коллективе, бок о бок, и — не разговаривать. Ведь мы с тобой комсомольцы. Стыдись!

Парень молчит — ответить ему нечего, Лариса во всем права. Да только что он может поделать со своим бедным сердцем, которое не хочет слушать доводов рассудка и болит, разрывается от ревности...

Лариса приближает свое лицо к его лицу, и в глубине ее широко распахнутых, правдивых и доверчивых глаз он читает, как в раскрытой книге: «Как же ты можешь не верить мне, пачкать меня и себя грязными подозрениями? Как открыты сейчас мои глаза, так же открыта тебе и душа моя...» Хусей притягивает девушку к себе и нежно целует ее — глаза, щеки, волосы, мягкие, податливые губы... Лариса не отталкивает его от себя.

— Уже поздно, — шепчет она, — иди, милый, скоро вернутся девчата...

Подле мужского общежития прохаживается Башир — ждет друга.

— Ну как, поговорили?

— Поговорили, — во весь рот улыбается Хусей.

Откуда ни возьмись на них наскакивает Шамиль. Он уже сильно пьян, пошатывается и напевает залихватскую песенку. Не узнав друзей, он просит у них закурить и, получив отказ, намеревается мирно продолжать свой путь. Однако Хусей хватает его за рукав, и быть бы здесь, наверное, новой потасовке, если бы Башир сильным движением не оттолкнул друга в сторону.

— Уходи, и чтоб духу твоего здесь больше не было! — шипит Башир, едва удерживая желание врезать Шамилю как следует. Шамиль поворачивается и уходит. Вряд ли он понял, с кем только что «беседовал».

— Долго же ты держал свое слово, паразит! —возмущается Хусей.

События длинного дня утомили бригадира, он уснул, едва его голова коснулась подушки. Хусей же еще долго ворочался на своей скрипучей койке, мешая товарищам. Разные мысли, без порядка и лада, кружились в его возбужденном мозгу. Но вот одна из них заслонила собой все другие: «Я балкарец, Лариса — кабардинка... Все это сейчас никакой роли не играет, однако, не зная кабардинских обычаев, я могу ее чем-нибудь обидеть или удивить. У нее самой спрашивать вроде бы неудобно, она никогда не вспоминает об этом. Спрошу лучше обо всем у Башира. Интересно как получается: он, кабардинец, любит балкарку, а у нас с Ларисой — наоборот... В сущности, между Баширом и мною нет никаких различий. Только вот — язык. А так мы с ним совсем как родные братья. А друг человеку бывает дороже брата...» — с этой мыслью Хусей, наконец, уснул. Однако и во сне он продолжал вертеться и вскрикивать, к неудовольствию своих товарищей.

А когда утром они начали бранить его за беспокойную ночь, которую он им устроил, Хусей с безмятежной улыбкой ответствовал: «Мне снилось, будто я всю ночь танцевал...»

6. МЕЧТА НА ГОРАХ...

Снова наступили осенние холода. Валя не замечает погоды, не чувствует холода; она вся горит, а душа ее вознесена высоко — витает примерно где-то у самых снежных вершин. Валя ждет Назира.

Геологам надо уезжать дня через два, через три. Назир должен подойти сегодня к обеду. Валя смотрит на перевал: он закрыт густым туманом. Но Назир найдет к ней дорогу.

Валя в сомнении: рассказать все еще до появления Назира или подождать? «Пусть сам скажет, он мужчина, — решает она и тут же меняет свое решение: — Нет, будь что будет, лучше сама. Назир только обрадуется».

Она еще раз глянула на перевал и зашла в палатку к Борису Петровичу. Взяла в руки старый журнал, полистала. Сердце бьется, как бешеное. С чего начать разговор?

Потапов несколько удивлен. Что это творится с девушкой, отчего она то вспыхнет, то побледнеет? Нездоровится? Или рада, что едет домой, к матери?

— Смотрю я на тебя, Валюша, и кажется мне, что ты ждешь не дождешься отъезда в Москву... — начал старый геолог.

Но Валя, почти не слыша его, заговорила сама:

— Борис Петрович, знаете...

— Знаю, девочка, знаю. Соскучилась по матери, это естественно. Скоро увидитесь.

— Да я не о том.

— Что, не хочется расставаться с горами? Это понятно — горы тянут к себе всякого, кто хоть раз побывал на их вершинах.

— Борис Петрович, а если вообще отсюда не уезжать? — тихо и с трудом выговорила девушка.

— Ну и прекрасно! Кто останется здесь — проживет две жизни.

— Вы... дорогой Борис Петрович... вы извините, я хочу сказать... я выхожу замуж! — выпалила наконец Валя и, не в силах смотреть Потапову в глаза, сунулась лицом в раскрытый журнал.

Потапов встал, постоял молча, не решаясь спросить, за кого. Валя несмело подняла голову и, несмотря на все свое смущение, чуть не рассмеялась — такой ошеломленный вид был у Бориса Петровича.

— За кого, Валюша? — спросил он, и голос у него дрогнул?

— За Назира.

Борис Петрович облегченно вздохнул:

— Фу, гора с плеч! — и поздравил девушку: — От души желаю тебе счастья!

— Спасибо!

— Я очень рад. Хороший парень, прекрасный парень!

— Он сегодня должен приехать. И мы вместе уедем прямо к ним. Вы уж меня простите.

— За что прощать? Я тебя поздравляю и хочу сам на свадьбе у вас побыть.

— Мы будем очень рады.

— Ладно! Так и быть, попляшу ради такого случая.

Борис Петрович подумал о том, насколько сроднились они за прошедшие три года. Не один пуд соли съели вместе, и характер Валин он хорошо знает. Работящая девушка, хороший товарищ, сдержанный, достойный человек. Даже Николай с его фокусами не мог вывести ее из равновесия. Николай, между тем, как раз вошел в палатку.

— Коля, у нас радость, — сказал Потапов. — Будем веселиться.

— Согласен повеселиться. А по какому случаю?

— Валентина Павловна замуж выходит.

Николай опустился на край постели Потапова, который даже и не представлял себе, в какое смятение он привел парня своим сообщением.

— Что молчишь? Почему не поздравляешь? — спрашивал Борис Петрович, и Николай, взяв себя в руки, сказал:

— Поздравляю, Валя...

— Спасибо, Коля! — ответила Валя серьезно.

— Почему же ты не спросишь, за кого? — не унимался Потапов.

— А я знаю, Борис Петрович... я давно знаю.

— Ну? А я, брат, ничего, ну буквально ничего не замечал. Она тебе, стало быть, сказала?

— Нет, Борис Петрович, я ему не говорила. Никому не говорила, — ответила вместо Николая Валя.

— Не говорила, верно... Но я чувствовал, знал. — Голос у Николая был полон такой горечи, что Борис Петрович поглядел на него очень внимательно.

— Ты, может, не рад этому, Николай.

Николай молчал, Потапов все смотрел на него, ожидая ответа.

— Хотел бы я, чтобы она не ошиблась, — сказал парень с трудом.

— По-твоему, она ошибается?

— Да.

Борис Петрович хотел было сказать Николаю что-то резкое, но сдержался. Зато не сдержалась обиженная Валя.

— Почему же я ошибаюсь? Потому что выбрала его, а не тебя?

— Да! — отрезал Николай к величайшему негодованию Потапова, который на этот раз молчал лишь потому, что на некоторое время лишился дара речи.

— Коля, я тебя прошу, не портить мне этот день, — сказала Валя, и слезы навернулись ей на глаза. — Не сердись, не обижайся.

— Я не обижаюсь, смотри только, как бы тебе в обиженных не быть. Не думаю я, чтобы ты была с ним счастлива.

— Не думаешь?

— Не думаю. Кто он? Человек без специальности, почтальон. Тоже мне занятие для мужчины!

— Замолчи! — Глаза у Вали вспыхнули. Неизвестно, что бы она еще наговорила, но тут вмешался Потапов.

— Николай, разве место красит человека? И чем плоха его работа? Нет работы плохой или хорошей ,есть люди — хорошие или... не очень...

Валя слушала Потапова с чувством благодарности. Но вот он замолчал и в палатке стало тихо.

Снаружи внезапно зашумел ветер. Хорошо, что ветер, подумалось Вале, может, развеется туман на перевале. Назир скорее доберется до них. Увезет ее к себе. Умыкнет. Валя улыбнулась.

— Чему радуешься! — тут же жестко спросил ее Николай.

— Что мне, плакать, что ли?

— Ты решила остаться здесь?

— Решила.

— А мать?

— К маме мы с Назиром поедем на праздники.

— Ты ее хотя бы подготовила!

— Николай, советы советами, но замуж выходит Валя, а не ее мама. Ей с Назиром жить, ей и решать. Так, Валентина Павловна?

Валя только улыбнулась.

— Назир славный человек. Воспитанный. Но позволь сказать тебе, Валентина Павловна: ему надо учиться. Об этом ты с ним непременно поговори.

— Мы уже договорились. Но Назир хочет учиться заочно, а я настаиваю, чтобы он поступил на очное.

— Прекрасно. По-моему, Назир такой парень, который учиться будет не для того, чтобы диплом получить, бумажку. А кто учится по-настоящему, тот и на заочном отделении станет заниматься с толком, дорогая ты моя Валентина Павловна.

Старый геолог называл теперь Валю по имени и отчеству, и она видела в этом проявление особой его деликатности, такта: он как бы отдавал должное серьезности принятого ею решения.

Разговор оборвался. Мужчины уселись за шахматы. Валя снова взялась за журнал и, немного успокоившись, принялась читать какую-то статью. Николая, однако, шахматы не отвлекали, потому что он заговорил снова о том же:

— Ты бы хоть до Нового года подождала.

— Зачем?

— Поехала бы домой, к матери, там и устроили бы свадьбу.

— Ну, а какая разница? Здесь — мама Назира.

— Так то мама Назира, — подчеркнул последнее слово Николай. Он держал в руках коня и делал вид, что обдумывает ход.

— Слушай, друг, чего тебе неймется? Для нее теперь и мать Назира не чужая, — сердито сказал Борис Петрович. — Сидишь, гудишь... Чего ты уцепился за этого коня? Пока ты его держишь в руках, в Нальчик можно было бы съездить. Ходи!

Николай поставил коня на доску. Потапов поглядел на парня поверх очков.

— Если так пойдешь, тебе мат. Подумай. Разрешаю взять ход обратно.

Старый геолог понял, что Николай поглощен вовсе не игрой, и решил, кончив партию, потолковать с парнем.

Валя тем временем думала о том, как будет жить в ауле. Надо подружиться с Ариубат, она добрая, отзывчивая, умница. «Она поможет мне сойтись с другими людьми, — решила Валя. — Не то в ауле станут считать меня гордячкой. И по-балкарски надо научиться говорить. Назир утверждает, что это легко. Попрошу всех разговаривать со мной только по-балкарски. Вот смеяться будут вначале! И Назир... Девчонки в Москве умрут от зависти. Чернобровый, смуглый, глаза карие... И стройный. Ростом только невысокий. Мне всегда нравились высокие. А Коля, кажется, выше Назира», — Валя мельком глянула на Николая и увидела, что он неотрывно смотрит на нее.

— Что, давно меня не видал?

— Такой, как сегодня, — никогда.

— Спасибо, ты, наверное, прав.

Потапов вышел из палатки. Хотел было позвать с собой Николая, потом передумал: «Пускай выговорится, успокоится».

Николай был этому рад. Ему действительно надо, обязательно надо было высказать Вале все, что так долго скрывал он, таил в сердце. Невозможно дольше молчать — особенно сегодня, когда он узнал... Но слова не шли с языка. Николай вышел из палатки, постоял немного, потом вдруг испугался: ведь Потапов скоро вернется, а он так ничего и не сказал.

— Валя!

— Что?

Николай смотрел Вале в глаза. На обветренном лице его смешно торчат усы, которые он начал отпускать летом. Вале вдруг показалось, что у Николая дрожат губы.

— Ты не заболел?

Николай, кажется, и не слыхал вопроса. Валя повторила, он ответил — не ей, а своим мыслям:

— Да…

Встал, задел рукой шахматную доску, посыпались фигуры.

В палатку вошел Борис Петрович.

— Думал я, что осень будет сухая, да, видно, ошибся.

— Что, дождь? — с беспокойством спросила Валя.

— Пока нет, но, думаю, вот-вот начнется.

— Пойду погляжу.

— За Назира беспокоится, — сказал старый геолог, глядя ей вслед.

Валя и в самом деле беспокоилась. На перевале — по-прежнему туман. Верхом или пешком отправился Назир? Она вдруг вспомнила, как они ездили в ущелье Гара-Аузу. Назир тогда все дразнил девушек-туристок: «Зачем зря время переводить, лазаете по горам, лучше бы пошли на ферму, помогли нашим девчатам. Таскаете рюкзаки — парням не в подъем, а польза какая?» Туристки смеялись, а ребята-туристы еще предлагали им взять и их рюкзаки... А как в Нальчике были, ели в кафе «Конак» шашлык по-чабански. Вкусно! Пусть на свадьбе будет такой. Надо угостить Бориса Петровича... Господи, как же она любит Назира! Никто больше не может любить его так... А мать? И вообще Назира все любят...

Валя увидела, что из палатки показался Николай, и мысленно добавила: «Кроме него...»

Вечером сидели в палатке, обсуждали, что сделано за лето. Не так уж много, но больше, чем планировали. А на будущий год предстоит работа потруднее. Николай, впрочем, вряд ли приедет сюда еще раз. Вряд ли, хоть пока об этом и не говорит вслух. Он оглушен своей бедой и никак не может собраться с мыслями.

Валя думает о Назире. Его все нет. «Теперь уже лучше бы и не приезжал, туман страшный...» С этой мыслью она ушла к себе в палатку.

Назир с утра был у Ариубат. Она только что искупала маленького Батырчика и одевала его. Мальчуган улыбнулся Назиру.

— Дай его мне, Ариубат! — Он взял у матери ребенка. — Какой легонький, тепленький!

В комнату вошла бабушка.

— Это ты, Назир? Доброе утро! А я думала Асхат приехал.

— Спасибо на добром слове, бабушка! — сказал Назир. — Асхат, наверное, так с ним не нянчится, как я?

— Что ты говоришь? Да он его без памяти любит, — засмеялась старушка.

— Да ну, бабушка, зачем так говорить! — покраснела Ариубат.

— Правду говорю!

— А ну, Батырчик, скажи-ка ты, правду ли говорит бабушка? — спрашивал Назир, подбрасывая высоко вверх — слишком высоко, по мнению бабушки, — маленького сына Ариубат.

Бабушка с беспокойством протянула к ребенку руки.

— Не бойтесь, Назир просто хочет научиться нянчить детей, — подпустила шпильку Ариубат.

Назир не оставил удар без ответа и принялся рассказывать, как Ариубат еще до замужества целый день возилась с чьим-то ребенком, но тут почувствовал, как в его рукав потекло что-то теплое, и скоренько вручил бабушке ее внука.

— Вот разбойник!

Ариубат смеялась.

— Он тебе отплатил за твой не в меру острый язык.

Бабушка унесла Батырчика, а Назир говорит Ариубат:

— Еду, пожелай мне доброго пути.

— Один?

— А чего мне бояться?

— Не в страхе дело, а вроде бы неудобно.

— Я так сделаю: сейчас туда, а завтра — в район. Там будут ждать Асхат и другие ребята, и мы все вместе привезем ее сюда. Как?

— Лучше бы Асхат с товарищами поехали вместе с тобой.

— Сегодня у них рабочий день, не хочу я отрывать их от дела. А завтра воскресенье. Днем я буду в районе, а потом — сразу сюда.

— А потом?

— А что потом? Я уже все приготовил, даже дрова.

— А мать как?

— Это уж твоя забота. Она увидела овец в сарае, спросила, почему я не пустил их в стадо, я ответил, что жду гостей.

— Ну что ж, ладно.

— Остальное за тобой.

— Кому, кроме Жамий, еще сообщить?

— С матерью посоветуйся. Скрывать теперь нечего.

— Хорошо. Ох, Валя сегодня волнуется, наверное!

— Разве ты сама не волновалась?

— Волновалась, конечно...

— Я, в общем, ничего, верно? Только вот за мать беспокоюсь, как она все это примет.

— Положись на меня, я постараюсь ей объяснить.

— Да, уж ты постарайся! Ну, я пошел.

— Пешком?

— Пешком. Лошадь пришлось бы приводить обратно.

— Верно. Ну, счастливого тебе пути, Назир!

— Спасибо, Ариу!

Солнце припекало. Назир перекинул плащ через руку и отправился в путь по знакомой тропе, насвистывая «Подмосковные вечера». Шел он легко и радостно. Поднявшись повыше, остановился и поглядел на родной свой аул. Мирный и красивый. Кое-где из труб подымается дым, люди хлопочут по хозяйству. Верно говорит старый Ачахмат — да не погаснет огонь родного очага... Назир увидел, как вышла из дома во двор его мать... Ну что ж, в путь!

Шел он мимо фермы, подумал о Фаризат. Работает, бедняга, не покладая рук, забывая о себе. Что за характер! Все о других, все для других. Говорят же, что топор, который построил дом, остался потом лежать во дворе. Фаризат — не Ханифа, та о себе сама сумеет позаботиться. Но дела на ферме Фаризат хорошо наладила — в этом году получила по теленку от каждой коровы. Как там Конак поживает, добрая душа? Старый стал совсем...

Теперь Назир шагал, не замечая ничего вокруг, — думал о Вале. Что она сейчас делает? Собирается? Или спорит о чем-нибудь с Борисом Петровичем? Или просто ждет, смотрит на дорогу?..

Как-то все устроится? Сможет ли Валя сейчас работать? И где? В школе вряд ли, занятия уже начались. Не лучше ли отдохнуть до лета, а там продолжать работу с Потаповым? Откажется, наверное, всю зиму отдыхать. Надо было заранее все обсудить. Ладно, можно и с Борисом Петровичем еще посоветоваться. Он как отец родной. Интересно, согласилась бы Валина мать приехать сюда? Две вдовы, наверное, нашли бы общий язык, ведь жизнь у них сложилась в чем-то похоже...

Назир не сразу заметил туман и опомнился только, когда заволокло вокруг. Назир подосадовал: надо было еще этому чертову туману именно сегодня приключиться! Ладно, у него плащ с собой. Время только перевалило за полдень, а до перевала рукой подать.

Асхат говорил верно: неприятен дождь, противна сырость, но они нужны. Как он выразился? «Пока земля не напьется, село не насытится». Точно! Умница Асхат и очень хороший человек. Назир вспомнил, как горячо уговаривал его Асхат ехать в Москву учиться. Сам он готовится в аспирантуру, несмотря на то, что работы по горло, да еще семья. Батыр Османович не ошибся в Асхате, понял, чего он стоит. И Ариубат с ним счастлива. Пусть будут счастливы всегда. Валя тоже подружится с ними, он уверен...

Назир споткнулся, попытался удержаться на ногах, но ноги соскользнули с тропы, повисли над пропастью. Он успел ухватиться руками за куст, вырвал его с корнем из почвы, посыпались земля, камни... Назир полетел в пропасть. Молнией мелькнула в голове мысль о матери...

Валя места себе не находила. Беспокоился и Потапов, но старался не подавать виду.

— Не переживай, Валентина Павловна, в такой туман твой Назир не рискнул бы отправиться в горы. Да и глупо рисковать! Приедет завтра.

— Нет, Борис Петрович, вы сами знаете: Назир — человек слова.

— Но если невозможно слово сдержать?

— Не знаю. Я знаю одно: он не мог не поехать.

— Ложись-ка, дочка, спать. Утро вечера мудренее.

Потапов ушел к себе.

Николай не спал. Он рад был, что Назир не приехал. Хоть бы и вообще никогда не являлся.

Валя так и не заснула. Задремлет — и снова просыпается. Промучилась до утра, а утром вышла из палатки с отчаянной надеждой, что Назир приехал ночью и не стал ее беспокоить, ночевал в палатке Потапова. Борис Петрович стоял и смотрел на перевал, а лицо у него было тревожное. Увидев Валю, он поздоровался.

— Смотри, Валентина Павловна, небо-то сегодня какое ясное. Только над Тихтенгеном висит небольшое темное облачко.

— Борис Петрович, я хочу пойти Назиру навстречу, — говорит Валя, но старый геолог не советует.

— Не стоит, Валя. Если он в пути, то и сам доберется. Потерпи, девочка.

— Коля, а ты? Может, пойдешь? — просит тогда Валя, и Николай соглашается.

Пока они обсуждали, стоит ли идти, сомневались, думали, солнце поднялось высоко. Назира все не было. Валя лежала у себя в палатке и плакала.

Николай в глубине души надеялся, что Назир просто обманул Валю. Тогда у него самого еще есть надежда...

Асхат с товарищами нетерпеливо ждали. Чтобы скоротать время, болтали о разных пустяках, шутили.

— Башир, ты, наверное, только и мечтаешь, чтобы в твоей жизни настал такой день? — Хусей говорит нарочно как можно громче, чтобы Асхат услышал.

Баширу же это совсем не хочется, он подмигивает Хусею и укоризненно качает головой, но Асхат откликнулся:

— Баширу спешить нечего, он уже договорился обо всем. Лучше скажи, как у тебя дела?

Хусей не отвечает и продолжает поддразнивать Башира:

— Наш друг скрытный, у него ничего не выведаешь.

— А ты и не старайся, думай лучше о себе, — отвечает явно смущенный Башир.

Асхат поглядел на часы.

— Говорят, Ходжа Насреддин привел однажды своего соседа к скале и попросил постоять и поддержать ее спиной до его возвращения — как бы, мол, она не упала. Не кажется ли вам, что Назир проделал с нами нечто подобное? Башир, сходи, позвони в аул.

— А что сказать?

— Ты спроси, там он или уехал сюда.

— Кому звонить-то?

— Хотя бы к нам домой.

Башир зашел на почту и позвонил к Аслановым. Телефон молчал. Башир вернулся ни с чем, тогда Асхат сам дозвонился до Ариубат и узнал, что Назир ушел еще вчера, как и собирался.

С почты Асхат вышел в тревоге. Возле райкома повстречался он с Батыром Османовичем.

— Ты что, Асхат, такой озабоченный? — спросил Батыр, когда они поздоровались.

— Есть отчего, Батыр Османович. — И Асхат рассказал, в чем дело.

Батыр задумался. Не хотелось прежде времени предполагать что-нибудь скверное. Огляделся.

— Давай-ка, Асхат, садись в машину, вон, видишь, Борис стоит? Поезжайте, надо выяснить, что случилось.

Баразов поглядел вслед отъезжающей машине и решил идти домой, воспользоваться неожиданным отдыхом.

Борис вел машину на большой скорости, благо дорога хорошая — асфальт, но Асхату казалось, что едут они медленно. Они к тому же должны были останавливать встречные машины: расспрашивали водителей, но никто ничего не знал. Уже к вечеру свернули с большой дороги к перевалу. Валя первая увидела машину, и вздохнула облегченно.

— Борис Петрович, машина! Вот почему он задержался, решил на машине приехать! — И она вытерла платком слезы.

Машина подъехала, ребята вышли, но Назира среди них не было. Асхат первый подошел и поздоровался, но при виде Валиного лица почувствовал, что ноги у него подкашиваются.

— Асхат Азаматович! — старый геолог отвел его в сторону. — Почему Назира нет с вами?

— Я хотел задать этот вопрос вам, Борис Петрович.

— Но где же он?

— Я звонил в аул, мне сказали, что он ушел вчера.

— Наваждение какое-то! — Старый геолог поднял к глазам бинокль и посмотрел на перевал.

— Борис Петрович, я боюсь, не случилось ли чего. Вы с Валей садитесь в машину и уезжайте. А мы с ребятами пойдем на поиски. Беда стряслась, Борис Петрович, не иначе.

— Но Валя не согласится. Поговорите с ней сами, Асхат.

— Вас она больше послушает. — Асхат вытер глаза. — Простите, Назир — мой самый близкий друг.

Валя увидела слезы Асхата. Подбежала, обняла его и вскрикнула так, будто сердце у нее разрывалось.

— Что случилось? Почему ты плачешь?

Асхат молчал. Да и что он мог ответить? Он мужчина, должен был сдержать слезы и — не сдержал. Потапов пытался успокоить Валю, но она крикнула:

— Что же вы стоите? Идемте искать... — и упала.

Ее на руках отнесли в палатку. Асхат с ребятами отправились в путь. Темнело, найти почти невозможно, но невозможно и сидеть сложа руки.

До перевала добрались уже ночью. По пути искали, прислушивались к каждому шороху, кричали, стреляли из ружья. На перевале Асхат отдал ружье Хусею.

— Вот по этой тропе выйдешь к аулу. Иди скорей и расскажи там...

Хусей ушел. Асхат и Башир искали, искали — без устали и без результата.

Худая весть быстро бежит. К утру весь аул, все, кто мог, пришли на перевал. Уже к полудню кто-то из стариков вспомнил о тропе, которая укорачивала путь, но ходили по которой редко. Вскоре нашли и то место, где с Назиром случилось несчастье. Спуститься здесь не было никакой возможности, пришлось идти в обход. Пошли трое, среди них — Асхат. Нашли полузасыпанное землей и камнями тело Назира...

Хоронили Назира через день... Неутешно было горе матери, вместе с ней оплакивало Назира все село. Приехали на похороны геологи: Валю вели под руки Борис Петрович и Николай.

Потапов долго протирал очки, заговорил, стараясь, чтобы голос звучал твердо:

— Это и наше горе, друзья. Я любил Назира, замечательный был он мальчик. Звали меня на свадьбу... — Он махнул рукой и заплакал, не в силах говорить дальше.

— «Мечта на горах, а смерть на плечах», не зря, видно, говорили так наши предки. — Азамат обнял Потапова за плечи. — Да, хотели праздновать свадьбу, а вот...

7. РАДОСТЬ ТРУДА

На два с лишним месяца раньше срока завершено строительство электростанции. Электричество пришло на помощь людям — особенно это чувствуют те, кто работает на животноводческих фермах. Вообще дела идут недурно: и к зиме колхозы подготовились, и плановые задания выполнили.

— По-моему, товарищи, — говорит Батыр Османович членам бюро, собравшимся на очередное заседание, — надо представить к правительственным наградам тех, кто особенно отличился на строительстве электростанции. И наших передовых животноводов тоже.

Саубаров быстро пишет что-то у себя в блокноте. Хажомаров смотрит на секретаря и улыбается — доволен. Редактор газеты как будто бы хочет взять слово, но не решается пока что просить об этом.

— Ну так как? — спрашивает Батыр.

— Вы в обкоме обговорили? — вопросом на вопрос отвечает Саубаров, которому почему-то кажется, что члены бюро не одобряют предложение секретаря.

— Был разговор.

— Ну тогда это можно... — Саубаров важно выпячивает нижнюю губу.

Редактор поддержал:

— Да, неудобно...

Хажомаров его перебил:

— А зачем нам разрешение? Мы, наверное, все помним, что сказал товарищ Таулуев, когда строительство только начиналось. Выскажем свои предложения, а обком решит, основательны ли они.

Заговорил второй секретарь:

— Я бы хотел прежде, чем обсуждать вопрос как таковой, узнать, кого конкретно будем мы представлять к награде.

— Это действительно существенно, — отозвался Баразов. — Я предлагаю обсудить кандидатуры... Ну, скажем, Малкарова, Сокурова. Из бригады каменщиков — Башир Кодзоков, Маремкулов, Лариса и Хусей Салихов. Да и комсорга стройки Асхата Асланова.

— Не возражаю! — Второй секретарь легонько пристукнул ладонью по столу.

Согласились и другие члены бюро, только редактор добавил, что рабочих в списке маловато. Это было резонно, и Баразов предложил пригласить в кабинет Малкарова и Сокурова, которые были тоже вызваны на бюро и ждали в приемной. Когда вопрос о строителях был решен, начали обсуждать, кого из животноводов следует включить в список.

Саубаров сразу же назвал Конака, второй секретарь — Фаризат. Третьей была доярка из колхоза имени Ленина Бица Маршанова, но тут Батыр Османович напомнил всем о заслугах Адемея и Салиха.

— Верно, — подхватил Саубаров, заглянув предварительно в свой блокнот. — Я был у них. Отара хороша, и приплод получен большой.

— Ты еще увидишь, какой приплод принесут в будущем овцы, которые родились нынче.

— А не рано ли радоваться? — послышался чей-то вопрос.

— Не рано! — возразил Баразов. — Этих людей необходимо поощрить. Жаль только, что обком просил представить к награде максимум троих, а у нас уже пятеро.

— А вам, Батыр Османович, кто насчет этого указание дал? — спросил Саубаров. — Таулуев?

— Да.

— А если поговорить с Темболатом Алиевичем? Попросить разрешение включить в список пятерых?

— Лучше сделаем так: представим всех, а если кто не пройдет, наградим в районе ценными подарками. Хватит у нас достояния поощрить людей! Можно выдать чабану или пастуху овцу, например.

— А не припишут ли нам это как разбазаривание колхозного добра? — спросил редактор.

— Не думаю. По сравнению с прошлым годом приплод у нас выше. Нет, хороших работников материально поощрить необходимо, от этого только польза делу.

Редактор продолжал сопротивляться:

— Раздадим животноводам скот, будут пасти не колхозное стадо, а своих телят.

Баразов поморщился.

— Будто бы не знаешь, сколько голов личного скота может колхозник держать по уставу! Сдадут лишнее, либо съедят.

В конце концов с предложением Батыра Османовича все согласились.

— Ну, ладно, решено! — заключил Баразов. — Ты, товарищ Хажомаров, не забудь документы оформить для обкома. Еще вот о чем, товарищи. Строительство ГЭС закончено, надо людей переводить на другую стройку — на завод. Вы знаете, теперь это наша самая важная задача...

После бюро Саубаров остался. Он просил, чтобы секретарь решил дело с его заместителем.

— Мне нужен человек деловой, а этот... — Саубаров махнул рукой, а Батыр подумал при этом: «Гляди-ка, сам-то ты у нас больно деловит». Но вслух этого не высказал, а на просьбу Саубарова поговорить с заместителем согласился.

— Только ты тоже прими участие в разговоре, — сказал он.

— Зачем? — Саубаров явно хотел остаться в стороне.

— А затем, что надо людям в глаза высказывать претензии по поводу их работы. — Батыр нажал кнопку вызова, а когда вошла Тоня, допросил ее пригласить зампреда.

Саубаров нервничал. Но на его счастье заместитель, как сообщила Тоня, уехал в леспромхоз.

На следующий день Саубаров, собираясь ехать куда-то по делу, зашел к заместителю. «Тебя Баразов разыскивает», — сказал он на ходу. Из кабинета они вышли вдвоем — один устремился к двери на улицу, другой поднялся на верхний этаж.

Строители электростанции готовятся к ее открытию и пуску — наводят везде порядок и чистоту, пишут лозунги, делают транспаранты. Больше всех хлопочут Асхат, Башир, Лариса и Хусей; не бездельничает и Ахман. Только Шамилю на все наплевать. Время от времени он появляется возле работающих и, покрутившись для виду, удаляется.

— Берегись, ребята, контролер идет, — говорит Хусей, заметив приближение Шамиля.

Шамиль выступает, гордо напыжившись. Во рту у него сигарета, руки в карманах нейлоновой куртки. Из карманчика на груди выглядывает конец расчески и краешек маленького зеркальца.

— Привет рабочей гвардии! — залихватски здоровается Шамиль.

Всем — а Ларисе больше всех — хочется, чтобы Шамиль шел своей дорогой и не останавливался. Лариса его терпеть не может. Еще бы, это из-за него Хусей поссорился с ней.

Сейчас именно Хусей говорит то, о чем думает каждый:

— Валяй, проходи. Твоя дорога налево.

— Без тебя знаю! Эту дорогу я с закрытыми глазами найду.

— Ты же клялся, что больше не станешь пить.

— А я эту клятву давал тоже с закрытыми глазами.

Тут уж не выдержал Асхат.

— Все твои беды, наверно, оттого, что ты, можно сказать, и живешь с закрытыми глазами, — бросает он со злостью.

И Шамиль удаляется — прямого разговора с Асхатом он боится. Да и молчание Башира кажется ему угрожающим. Уходит Шамиль нарочито медленно, держит, как говорится, фасон.

Вскоре к ребятам присоединяется Ахман: по предложению Асхата он берется за уборку, а Хусей, поглядев ему вслед, замечает:

— Знаешь, Асхат, я рад, что ты не зря возился с Ахманом. Труды не пропали даром.

— Здесь, пожалуй, у Башира заслуг больше, чем у меня.

Хусей на это не отвечает. «Неужели Асхат не знает, что Башир любит его сестру? — думает он. — Только и знает хвалить Башира. Неудобно же, честное слово. А Ханифа в последнее время совсем грустная, даже не улыбается. Оказывается, она любила Назира. Жаль, что я мало его знал, хороший был парень. Надо же такому несчастью произойти!»

Асхат в это время тоже думает о Назире. «Какой же он был веселый! Искренний, чистый человек, вот за что его все любили — и взрослые, и дети. Борис Петрович по-настоящему привязался к нему. Как это Назир говорил? Да! Поведешься с хорошим человеком — помолодеешь, с дурным поведешься — состаришься прежде времени. Борис Петрович как будто ответил на эти слова: когда, говорит, приезжал Назир, я чувствовал себя молодым. Это очень верно, очень. Назир наш был настоящим балкарцем, горцем в лучшем смысле слова. Не зря его Валя полюбила, было за что любить. Славная она и умница. Мы должны ее поддержать. Ее и бедняжку Жамий. И отец так думает...»

Асхат погрузился в размышления и не заметил, что ребята закончили работу и приехал Сокуров.

Парторг был очень доволен тем, как много успели они сделать. Улыбаясь, похвалил комсомольцев. Асхат поднялся со своего места, выпрямился не без труда.

— Что, стареешь, комсорг? — спросил Сокуров.

— Старею, товарищ парторг, радикулит нажил. Простыл.

— Его, брат, надо лечить ледниковой водой. Клин только клином вышибать. Я знал одного человека, который только так и вылечился.

— А что? Я об этом способе тоже слыхал. Даже снегом, говорят, лечатся, в снег ложатся.

— Это одно и то же.

— Кончим работу, попробую.

— Зачем тянуть? Пожар надо тушить в самом начале. А вы молодцы, ребята, здорово все сделали!

— Еще что-нибудь нужно?

— Возле самого здания убрать. Завтра, когда кончат окраску зала. А еще что, вы сами должны знать. Ну?

Асхат пожал плечами.

— Не знаю.

— Я знаю, — улыбнулась Лариса и покраснела. — Самим надо прихорошиться. В парикмахерскую сходить, прическу сделать...

— Верно! — Сокуров засмеялся от души. — Мы сами должны быть красивыми, очень красивыми.

— Комиссия когда приедет? — спросил Асхат.

— Послезавтра.

— Значит, время еще есть.

— Есть, но немного. Завтра все должно быть закончено. Вы Малкарова не видели?

— На головной вроде поехал.

— Поеду за ним. Его Батыр Османович разыскивает.

Сокуров уехал.

И вот он настал — день, которого с таким нетерпением ждали не только сами строители, но и весь район. День ясный, солнечный. Легкий ветер приносит мягкую прохладу. Лица у людей радостные — праздник, время веселья и поздравлений. Должен приехать Темболат Алиевич. Его все ждут.

Но вот поднялась вдали на дороге туча пыли, а из нее вынырнула, сверкая никелем в косых предвечерних солнечных лучах, «Волга» секретаря обкома. Машина остановилась поодаль, Темболат Алиевич вышел и направился к собравшимся. То и дело останавливался поздороваться с тем, с другим, улыбался, поздравляя.

— Ну как, товарищ Баразов, все готово?

— Теперь все, — отвечает Батыр, намекая, что ждали только секретаря обкома.

Темболат Алиевич глянул на часы.

— Вроде бы не опоздал, приехал к назначенному часу. Давайте начинать.

— Начинать будет Сокуров.

— Можно и так, но лучше веди сам.

Батыр спорить не стал и, когда в зале все успокоились, предоставил слово Темболату Алиевичу. Секретарь обкома говорил тепло. Баразов слушал, как произносит он имена Асхата, Ларисы, Хусея, Башира, Сокурова, Малкарова, — и радовался, и гордился. Заметил в зале Асхата и улыбнулся.

Темболат Алиевич закончил речь свою так:

— Символично, товарищи, что электростанцию нашу открываем мы в дни подготовки к столетию со дня рождения Ленина. Мы решили назвать нашу ГЭС именем вождя.

Секретарь перерезал ленточку перед входом в машинный зал и включил рубильник. Лампочки Ильича загорелись в вечерней мгле. Все зааплодировали.

Темболат Алиевич поздравил строителей и вручил награжденным Почетные грамоты.

Было еще несколько выступлений, потом начался концерт.

— Ордена товарищи получат позже, — сказал Баразову секретарь обкома. — Поздновато представили к наградам...

— Ничего, лучше поздно, чем никогда, — отвечал Баразов. — Эти награды — стимул и для дальнейшего. Мы будем строить завод.

Секретарь обкома уехал еще до ужина, а Батыр остался со строителями и пробыл допоздна. Танцевал и ужинал, и поднял тост за успех общего дела.

Перед отъездом Батыр Османович поговорил с Асхатом. Асхат стоял и смотрел вслед уезжающей машине Баразова, когда к нему подошел Башир.

— Асхат, что будем делать с нарушителями порядка?

— Что ты имеешь в виду? — встрепенулся Асхат.

— Не что, а кого? Хусея с Ларисой,

Асхат рассмеялся.

— Разве вопрос еще не решен?

— Не в этом дело. Хусей считает, что неудобно говорить о свадьбе, пока не снят еще траур по Назиру.

Будь Хусей сейчас здесь, Асхат от души обнял бы его за такую деликатность. Баширу ответил:

— Горе не должно мешать радости. Поезжай в аул, поговори со старшими, посоветуйся.

— Я так и хотел,

— Ну и поезжай, коли хотел. Лариса как?

— Лариса хочет ехать, но Хусей, мне кажется, предпочел бы, чтобы она осталась здесь.

— Ладно, время еще есть.

Башир побывал у Азамата, с которым увиделся впервые только на похоронах Назира и которого очень стеснялся. Азамат намерение молодых людей одобрил. Пригласил Башира к себе, но тот отказался скрепя сердце, потому что на самом деле очень ему хотелось побывать в доме у Азамата.

— Автобус уйдет, — пробормотал парень, не слушая сожалений Азамата, и пустился к остановке.

Строители ГЭС получили отпуск на месяц и разъехались по домам. Вернуться они должны были в первых числах декабря.

Пришла зима, легли снега. Ветер выл в горах. Солнце показывалось редко и почти не грело, а старый Конак ворчал: «Ишь, прячется в тумане, как медведь в берлоге. Выглядывало бы почаще...» Но солнце, должно быть, не слышало его воркотни.

На ферме у Фаризат вовсю кипит учеба. Здесь, можно сказать, все — заочники университета, кроме разве Конака. Фаризат учиться кончила и теперь помогает другим.

— То, что я знаю без всякого высшего учения, вам ни в каком институте за десять лет не узнать, — прищуривает один глаз старый Конак. Он все дивится на Фаризат, которая собирается теперь в аспирантуру.

— Смотрю я на тебя, — говорит Конак, — и просто не могу понять. Ты же сама радовалась, что окончила учебу. И мы радовались. А теперь тебе чего надо?

— В аспирантуру надо поступить.

— Ты же говорила, что ученью конец...

— Скажи, дорогой Конак, иссякают ли реки, которые берут начало в ледниках?

— Нет, на моем веку такого не было.

— Так и ученье. Ему конца нет.

— Ладно, дочка, тебе видней.

Конак идет взглянуть на коров в теплых стойлах. Упитанные, гладкие, они флегматично пережевывают свою жвачку и, завидев Конака, тянут к нему с мычаньем головы. Он отвечает каждой, гладит их и так проходит коровник из конца в конец. Заходит он в телятник и здесь снова встречается с Фаризат.

— Как думаешь, дочка, не холодно здесь?

— Нет, Конак. Теплее не нужно.

— Почему?

— Если выпустить их из очень теплого помещения во двор, могут простудиться с непривычки. Нормально.

— Ну, ладно. Чего же им не хватает?

— Да всего хватает, вроде бы.

— Вроде бы да. Но я тебе, Паризат, вот что скажу. Раньше скотину и зимой держали всего лишь под навесом, и ничем она не болела. А теперь нянчимся с телятами, как с малыми детьми, а все равно от болезней не можем уберечь. Непонятно мне это, Паризат.

Фаризат ничего не отвечает на сетования старика.

Адемей пасет отару на заснеженном склоне. Отара хороша. В этом году получили по девяносто четыре ягненка от каждой сотни маток. Адемей и Салих рассчитывают, что в будущем году получат более ста ягнят от сотни. Все основания для этого есть, только бы самим не подкачать.

К вечеру от Дыхтау поднялся туман и двинулся в сторону аула. Не миновать бури — это Адемей знает. Чабан завернул отару к кошаре. Салих вышел ему на помощь.

— Ну как, Салих? Посчитал? — спросил старик. — Что получается?

—Д а получается, что ты сосчитал верно. По девяносто четыре.

— Неплохо. На будущий год, да поможет нам аллах, и за сто перевалим.

— Я тоже так думаю. Мне только досадно, что в этом году до сотни не дотянули.

— А у других-то как дела? У соседей?

— Кто их знает. Азамат говорит, хорошо и у них.

— Тогда, джигит, давай поступим вот как. Если у них показатели выше, на собрание поеду я, а если выше у нас — ты поедешь.

— И в том, и в другом случае ехать надо тебе, Адемей.

— Ты со мной не спорь, пускай будет по-моему.

Салих не стал больше перечить старику. «К тому времени многое может измениться. Азамат или Кичибатыр приедут, тогда и решим».

Адемею все же любопытно, как дела у других чабанов. Встал, надел тулуп и сказал Салиху:

— У меня есть к тебе просьба. Выполнишь?

— Почему не выполнить, если смогу.

— Поздно уже, правда, но до аула недалеко. Сходи, узнай, как у других.

— Я и сам хотел сходить, только не знал, как ты к этому отнесешься, Адемей.

— Сходи. Расспроси обо всем. О соседях.

— Хорошо.

— Сегодня возвращаться и не думай. Ночуй дома, а утром возвращайся. Малыша нашего навести.

Салих быстро оделся, взял ружье и, попрощавшись с Адемеем, ушел.

Шел он почти в полной темноте, да ноги сами уже знали дорогу, каждый ее камешек, можно сказать. Тихо кругом, только издали, со стороны Джора, доносится какой-то едва различимый вой. «Когда идешь с ружьем, — думалось Салиху, — и зверя-то никакого не встретишь, а выйди без ружья — обязательно попадется...» Он шагал и шагал, и казалось ему, что он слышит стук собственного сердца.

Остановился, поглядел на аул, сверкающий россыпью электрических огней. Вот так, сверху, в темноте, аул похож на город: дома построены на разной высоте, и кажется, что огни горят в многоэтажных зданиях. Так, по крайней мере, может подумать человек, который увидит аул ночью впервые. Салих попробовал определить, где же его собственный дом, но не смог. «Еще заблудишься», — подумал он, улыбнулся и начал спускаться. Соседская собачонка с лаем бросилась ему под ноги. Салих глянул в сторону правления, там света не было. Он зашел ненадолго к себе, потом вышел и отправился к Азамату.

У Азамата еще не спали. Старик играл с внуком.

— Какой ты нынче поздний гость! — сказал Азамат Салиху, приветливо здороваясь с ним.

— Наверное, не так уже поздно, если дед с внуком еще не спят, — возразил чабан и, взяв мальчугана на руки, принялся качать его на колене. — Хороший парень! Подрос. А отец-то где?

— Отца мы видим редко. — И Азамат пощекотал мальчонке живот.

— Адемей велел обязательно проведать своего внука. Уж извини, что пришел поздно.

Салих решил не заговаривать пока что о делах — лучше начать исподволь, чтобы не обидеть Азамата. Поэтому он расспросы свои начал, так сказать, обходным путем. Мало-помалу узнал, что в отаре Боташа получено по девяносто семь ягнят от сотни маток, что всех обогнал Зекерия — у них в отаре по сто одному. Не намного отстал от Зекерии и Джамал, который зато оказался впереди всех по настригу шерсти.

— Стало быть, мы позади? — не удержался от вопроса Салих.

— У вас по девяносто четыре?

— Да.

— Но зато у вас потерь меньше всех.

— Это радость небольшая. Потерь вообще быть не должно. Совсем! Мы еще не умеем, как надо, ухаживать за ягнятами.

— Ну, конечно, было бы прекрасно, если бы потерь совсем не было, а ягнят получили бы по сто тридцать от сотни маток. Но и наши результаты хорошие.

— На будущий год, Азамат, мы обязательно получим больше сотни.

— Верю.

— У соседей-то как, Азамат?

— Да, видишь ли, друг, не хочется хвастаться, но приходится сказать, что наш колхоз занял в районе первое место.

Салих просветлел. В это время в комнату вошла Ариубат, накрыла на стол к ужину, взяла у Салиха сынишку и, сказав: «отведайте нашего угощения», вышла.

— Садись к столу, Салих, — пригласил и Азамат, доставая из буфета бутылку коньяку и рюмки. — За твое здоровье, Салих.

— Спасибо, Азамат, будь и ты здоров долгие, долгие годы.

— Угощайся. — Азамат сам положил себе жаркое и принялся за еду.

Аппетит у Азамата поистине завидный» За столом он обходится всегда без помощи ножа и вилки. «Отец мой ел именно так, — шутит он, когда над ним посмеиваются, — быть бы мне на него хоть в чем-нибудь похожим!» Салих из вежливости тоже ел руками. Ариубат принесла яблоки, и чабан поспешил взять одно.

— А мясо? — спросил Азамат.

— По мясу мне скучать не приходится. А яблок хочется.

«Зря мы нашим чабанам не посылаем никакой зелени», — подумал Азамат, глядя, как смачно откусывает Салих большие куски от сочного плода. Надо эту оплошность исправить. Пища-то у них там, что ни говори, однообразная.

— Как там наш дедушка, Салих? — спросила Ариубат.

— Хорошо, только по Батырчику скучает.

— Э, наш джигит скоро сам станет подыматься в горы, верно, мальчуган? — И Азамат взял у невестки внука. — Он у нас уже кое-что понимает.

— А где Ханифа? На ферме?

— На ферме.

Салих стал прощаться.

Вернулся он в кошару наутро и рассказал Адемею новости.

— Батырчик твой кругленький, как мячик, румяный. И, видать, смышленый паренек.

— Да, мальчишка хороший. Скучаю я по нему. Так бы и прижал к сердцу.

Салих вспомнил свое сиротство. Когда он думал об этом, хотелось быть одному.

— Отдыхай, Адемей, я пойду к отаре, — сказал он и, не дожидаясь ответа старого чабана, ушел.

8. ЗОЛОТЫЕ ЧАСЫ

Горный район живет своими каждодневными заботами. Зима-старуха еще крепится, уходить не хочет, но весной уже пахнет.

В конце февраля состоялось районное совещание животноводов. Съехались передовики из всех колхозов. Разговор был серьезный, не обошлось и без споров.

Доклад делал Батыр, пришлось говорить не только об успехах — а их немало, но и о недостатках, их тоже еще достаточно. Недостатки признать — полдела, главное состоит в том, чтобы найти путь к их устранению. Батыр начал рассказывать об опыте передовиков и увлекся. Он заговорил о Конаке и Салихе, головы находившихся в зале повернулись в ту сторону, где сидели старый пастух и молодой чабан. Конак заерзал на месте и побагровел: а вдруг Батыр начнет его критиковать. За что? А очень просто — он уже стар и отстает от молодых... Салиху тоже было не по себе, он думал, что Батыр Османович пристыдит их с Адемеем за низкие по сравнению с другими показателями прироста отары. Горбоносый Жамал подтолкнул плечом Конака и начал было подшучивать над Салихом, но тут все услыхали, как Баразов говорит:

— На молочной ферме, где пастухом Конак, от каждой коровы получили по теленку. И только один теленок пал, и не по вине пастуха.

Жамал уже не подшучивал. Поздравил Конака. Глядя на это, и Салих поднял свою низко опущенную голову. Ему стало весело, боялся он теперь одного, что Конак захочет выступить. Вылезет, чего доброго, на трибуну и заведет свою «песню о Мескуа». Его рассказы всем надоели, как бы не стали смеяться над стариком.

А Баразов тем временем продолжал:

— Надо попросить Конака поделиться с нами здесь своим опытом. Правление колхоза премировало пастуха, а сегодня мы должны ему еще раз сказать спасибо. Стоит похвалить и чабана Салиха. Парень молодой, но смелый. Он был инициатором начинания, которое уже принесло плоды, он настаивал на том, что необходимо улучшить породность овец. Он и Адемей на практике осуществляли такую работу. От каждой сотни маток сохранили по девяносто четыре ягненка. Вы скажете: у них не самые высокие в этом отношении показатели. Но ведь дело-то новое, товарищи, вот что ценно.

— Хочу я рассказать вам об одном случае, — продолжал Баразов. — Как-то осенью приехали мы с Саубаровым к отаре Адемея и Салиха. В коше чабанов не было. Возле отары мы тоже никого не нашли. А холодно, сыро. Ищем чабанов — и за большим камнем находим Адемея. Сидит он и прижимает к себе только что родившегося ягненка, согревает его...

В зале загудели одобрительно.

— Из той шерсти, что получил Адемей от овец своей отары за все время работы в колхозе, можно было бы изготовить костюмы всем учащимся нашего района. Такие люди, как Адемей, Конак, — наше главное богатство. Спасибо им! Спасибо и за их работу, и за то, что они воспитывают смену, учат молодежь...

Животноводы выступали один за другим. Поднялся наконец на трибуну и Конак. Салих заволновался, а Конак смотрел на сидящих в зале как ни в чем не бывало.

— Спасибо тебе, Баразов, за твою высокую похвалу. Не бог весть что мы сделали, ухаживая за животиной, дело нам знакомое, привычное, но за честь спасибо...

Конак умолк и принялся шарить по карманам. Вытащил из одного кармана носовой платок и переложил зачем-то в другой карман. В зале догадались, что старик ищет очки. Но для чего они ему сейчас понадобились? Бумаги с текстом у него в руках нет, да и неграмотный он, как известно.

— Опять она спрятала...

Конак думал, что этих слов его никто не услышит, но они разнеслись по всему залу и вызвали дружный смех. Старик махнул рукой и продолжал:

— Я не могу сказать вам ничего нового, такого, что вам не было бы известно. Я вот что хочу. Ты, Баразов, хвалишь нашу ферму и меня лично хвалишь. Почему не хвалишь того человека, который сделал ферму передовой? Нашу Паризат почему не хвалишь? Она сделала из нас настоящий коллектив. У нас нет «твое — мое», когда говорим о работе. Каждый отвечает за все. И потом все наши люди учатся. Кроме меня, конечно, А Паризат... она, как это называется... прапесером будет скоро.

Снова все смеялись, и краснела смущенная Фаризат.

— Когда я был в Мескуа, — продолжал Конак, дождавшись, пока стихнет смех, — я на выставке видел корову, которая давала по пуду молока за сутки. Я даже хотел просить, чтобы нам дали теленка от этой коровы. А теперь и у нас, когда стадо было на горных пастбищах, наши коровы давали по пуду молока. Вот хотел вам и об этом рассказать.

После совещания передовикам вручили подарки: кому отрез на костюм или платье, кому транзистор, кому путевку в Москву на ВДНХ. Адемею дали отрез на костюм и путевку в Москву, Фаризат — швейную машину, а Конак и Салих получили золотые часы.

Батыр сам надел часы старику на руку и пожелал ему здоровья и долгой жизни.

— Не обессудь, Османович, я красиво говорить не умею, — отвечал на это Конак. — Скажу только: пусть аллах пошлет нашей родине мир, богатство и силу...

Жамал тут же принялся ежеминутно приставать к Конаку с вопросом, который теперь час. По домам разъехались вечером. Конак накупил подарков всем на ферме — и девушкам, и ребятам. В аул отправились на машине Азамата, захватив с собой подарки для Адемея. Конак, поглядывая на часы, толковал о том, что самый хороший подарок получил Адемей — в Москву поедет.

— Это для нас, стариков, самое дорогое. Мы с Адемеем обязательно должны встретиться перед его отъездом, я ему все расскажу, научу, как там надо жить.

Салих переживал, что Адемей не получил часы. Может, отдать ему свои? Как быть? Надо с Азаматом посоветоваться.

Азамат удивился:

— Разве путевка и отрез — плохой подарок? Хуже, чем часы? Что ты выдумываешь?

Азамата поддержал и Конак, который прямо заявил, что обменял бы двое часов на одну поездку в Москву.

— Слышишь, Салих?

— Слышу. Но ты, Азамат, скажи, что лучше — часы или отрез?

— Часы.

— Так я отдам Адемею часы и путевку, и себе оставлю отрез.

— Спасибо, Салих, за такое твое решение, — сказал Конак с важностью.

Одобрили это и другие, и по просьбе Салиха решили Адемею секрет не раскрывать.

Салих вручил Адемею подарки на следующий же день.

— Батыр Османович очень жалел, что тебя самого на совещании не было. Просил поздравить.

— Спасибо, — ответил растроганный Адемей. — А когда ехать?

— В мае. С десятого по двадцатое — видишь, написано.

—Это неудобно. Как раз начинается окот.

— Ничего. Ехать необходимо. Дадут нам людей в помощь. Знаешь, как Конак тебе завидует?

— Хочется ему еще раз побывать в Москве? Скажи, Салих, а тебя чем наградили?

— Отрез на костюм подарили очень хороший.

— Это, брат, неплохо. Но еще лучше будет, если эти часы станешь носить ты. — И Адемей протянул парню часы. — Ты молодой, дай тебе аллах счастья. Носи на здоровье, пусть они будут твои.

— Я лучше умру, чем возьму их, — отвечал Салих и почти бегом побежал за отарой.

Адемей недоуменно смотрел ему вслед: «Обидел я его чем-нибудь, что ли?»

В ущелье началось строительство завода. Техники прибыло видимо-невидимо. В ожидании ее были отремонтированы дороги и мосты. Почти все, кто работал на строительство ГЭС, приехали на новую стройку. Партком по-прежнему возглавляет Сокуров, комсомольскую организацию — Асхат. Башир, Хусей, Ахман тоже здесь, как многие другие; работают они сейчас еще лучше, чем на электростанции, и понятно — опыт что-нибудь да значит. «Как гэсовцы появились, стройка наша рванулась семимильными шагами», — говорит начальник строительства инженер Андрей Васильевич Крылов. И он прав.

Крылов не расстается со своим большим черным портфелем, набитым чертежами. Инженер — человек беспокойный, и кажется, что он присутствует на всех участках стройки одновременно, — так часто он бывает на каждом из них. Сейчас Крылов у себя в палатке, у него и Сокуров с Асхатом.

— Одна просьба: людей не хватает, — переживает Андрей Васильевич. — И времени не хватает тоже. Ахмет Гумарович, если тебе не трудно, съезди в райком. Мне самому сейчас на минуту со стройки нельзя отлучиться. Повидайся с Батыром Османовичем, — поговори насчет кадров. Нам нужны люди. Больше не надо ничего. Скажи, что телефона до сих пор нет, поэтому связаться с ними не можем. И передай, что столовая работает пока из рук вон плохо.

— Это, выходит, единственная просьба, Андреи Васильевич? — засмеялся Асхат.

— Я думал, Асхат Азаматович, ты моей хитрости не заметишь.

Сокуров вышел из палатки, уселся в газик и уехал в райком.

Крылова на стройке полюбили с первого дня. За справедливость, за чуткость к людям, заботу о них. Он быстро со всеми познакомился, всех запомнил и не путал имен и отчеств. Есть у него смешная привычка: если задумается или начнет что-нибудь про себя рассчитывать, то при этом как будто бы дирижирует указательным пальцем правой руки.

— Асхат Азаматович, — говорит после ухода Сокурова Крылов, — нам с тобой надо продумать, куда людей разместим, если приедут.

Он открывает портфель, рассматривает какие-то бумаги и продолжает, обращаясь явно уже к самому себе:

— А-ха, нам нужны еще две большие палатки. Двенадцатиместные. А если женщины приедут? Если женщины приедут, освободим... освободим маленькие палатки.

И Крылов покидает помещение. За ним выходит Асхат. Надо разыскать завхоза.

— Андрей Васильевич, — возвращается Асхат к прерванному разговору, — материалы на стройку поступают с перебоями. Камня и гравия хватает и здесь, — а вот цемента надо побольше.

— Ты прав. Но этот вопрос в районе не решить. Надо мне самому ехать в Нальчик. Скоро настанут теплые дни, и, если мы ребят обеспечим всем необходимым, знаешь, как они у нас работать будут!

— Работать будут, в этом сомнения нет. Надо надеяться, Сокуров не зря съездит в район. Над нашим объектом как-никак шефствует комсомол. Райком комсомола организует молодежь.

— Это я считаю самым необходимым.

Пришел завхоз.

— Искали, говорят, меня, Андрей Васильевич?

— Точно. У тебя есть еще две большие палатки?

— Должны быть.

— Надо их срочно установить. И печки чтобы были, и койки. Завтра к вечеру. Вопросы есть? Да, палатки вон там на поляне установишь.

— Понятно, Андрей Васильевич.

— Ну и хорошо, если понятно. Действуй!

— Андрей Васильевич, приходи сегодня вечером на бюро комсомола, — просит Асхат.

— А я не помешаю вам про ваши секреты разговаривать?

— Шутишь? Ты же член райкома. И какие у нас секреты?

— И ты тоже, между прочим, член райкома.

— Стало быть, нас двое. Можем принять серьезное решение.

— А какой вопрос обсуждается?

— Соревнование молодежных коллективов.

— Приду, найду время. А сейчас давай на стройку. Решим только, кто в какую сторону. Иди-ка в котельную. Там работают одни комсомольцы. А я к монтажникам. До вечера...

Сокуров первым делом, как добрался до аула, решил зайти к секретарю парткома.

Кичибатыр был на месте. Они поздоровались.

— Снимай пальто, Ахмет Гумарович, — предложил Кичибатыр.

— Некогда. Разреши мне в райком позвонить.

— Звони, пожалуйста. — Кичибатыр пододвинул Сокурову аппарат.

Сокурову, однако, скоро стало жарко в одежде. Снял шапку, расстегнул, а потом и совсем снял пальто.

— К доброму совету надо прислушиваться сразу, — заметил Кичибатыр.

— Это было бы замечательно, особенно если бы сразу становилось ясно, что дают добрый совет, — в тон ему отвечал Сокуров, набирая номер райкома.

— Мне товарища Баразова... Тоня, это ты? Здравствуй! Да, это я. У себя Батыр Османович? Ну? Когда, когда? А-а, через четыре часа! Не запаздывает? Ладно, ладно, это я просто так спросил. Через четыре часа буду у вас.

Он повесил трубку.

— У тебя, я вижу, срочное дело? — спросил Кичибатыр.

— Угадал. Люди нужны срочно и до зарезу.

— И много?

— Сколько найдем, всех возьмем.

— До весны могу дать вам сезонников.

— Много?

— Человек сорок.

— Тогда мне и в райком ехать незачем.

— Не забывай только наш уговор — до весны.

— Если ты не очень занят, поедем вместе к Андрею Васильевичу.

— Сначала договоримся с Азаматом.

— Хорошо. А он здесь?

— Должен быть дома, пошел туда.

Кичибатыр позвонил Азамату:

— Азамат? Тут понимаешь, какое дело... — И он рассказал о разговоре с Сокуровым. — Пускай поработают, чего им зря болтаться? Да, это верно. Но я сам поеду и твердо договорюсь...

— Ну что? — спросил Сокуров, с нетерпением ожидавший окончания переговоров.

— Согласен. Только боится, что весной наших людей не отпустят.

— Так поедем и договоримся.

— Поехали быстрее.

Шофер был удивлен переменой направления, но куда больше удивился Крылов.

— Что случилось, Ахмет Гумарович?

— Я нашел вот у них в ауле сорок человек, так что в райком и не обращался. Кичибатыр выручает нас.

— О, да он прямо ангел с небес, а не человек!

Кичибатыр, хоть его и назвали ангелом, поделился своими опасениями:

— Мы, товарищ секретарь, — ответил ему Крылов, — ваши заботы понимаем. Люди за один-два месяца освоят специальность, и мы, конечно, их терять не захотим в самый разгар строительного сезона. Подумайте, правы ли вы по отношению к этим людям? Мне кажется, вы даже обязаны направить хотя бы сорок — сорок пять человек на стройку. Это же молодой рабочий класс...

Андрей Васильевич уговаривал долго. Кичибатыр пошел и разыскал Асхата. Тот отнесся к делу с большой горячностью.

— Ты, Кичибатыр, не возражай, прошу тебя. Крылов прав. Ну, подумай, как следует, — ведь люди в большинстве своем станут заводскими кадрами. Я собирался ехать в аул и потолковать с комсомольцами.

— А если у нас косарей не хватит?

— Поможем. По выходным дням будем вам помогать,

— Азамат меня живьем проглотит.

— Если и проглотит, так только от неумения видеть перспективу.

— Мне это будет все равно, коли я окажусь проглоченным... А колхоз сильно пострадает.

Кичибатыр сказал это так серьезно, что Асхат не сразу понял шутку. Потом засмеялся.

— Извини, Кичибатыр. Лучше пускай отец меня проглотит. И ругает пусть меня одного.

— Ладно, — сказал Кичибатыр, и они с Асхатом пошли к Крылову.

— Ну, какое принято решение? — спросил Крылов, который видел, что они стояли и спорили.

— Немного по-другому, чем предлагали вы. Разрушили ваши замыслы.

— Это непохвально, товарищ комсорг, — улыбнулся Крылов. — Как же?

— Да я говорю, Кичибатыр, что на стройку надо послать не сорок, а больше.

— Молодец, Асхат Азаматович! Таким образом можешь разрушать все мои замыслы. Очень рад. Когда же будут люди?

— Завтра, — отвечал ему Кичибатыр. — Пускай Асхат сейчас едет со мной, а завтра к обеду посылайте машину.

— Без него, значит, не рискуете? — Крылов положил руку Асхату на плечо.

— Да, лучше действовать совместно.

— Ахмет Гумарович, а как с поездкой в район? Ведь, кроме главного дела, есть и второстепенные, но такие, что мы сами не решим, — обратился Крылов к Сокурову.

— Сейчас отправляюсь. Время еще есть, успею, — сказал тот.

В дорогу отправились втроем — Сокуров, Кичибатыр и Асхат.

Весенняя пора для чабанов и радость, как для всех прочих людей, и забота — начинается окот. Адемей, однако, с такими заботами привык справляться, а ягнятам он рад необычайно. Очень любит смотреть, как малыши шалят, играют на траве и вдруг все разом шарахаются в сторону, будто убегают от кого.

Молодые овцы стараются не спускать глаз со своих драгоценных детенышей, носятся с блеянием, разыскивая озорников. А старые мамаши пасутся на сочной траве, не проявляя никакого беспокойства.

Адемей сидит на пригорке, под кустом боярышника. Тени начали удлиняться, — стало быть, время перевалило за полдень. Старик поглядел на часы, они стояли. Адемей вспомнил, что не завел их, — слышал от кого-то, будто бы часы вредно заводить часто, и решил завести их попозже, когда вернется в кош и послушает радио.

Бёрюкес увидел кого-то на дороге внизу и бросился к нему. Всадник, видимо, испугался собаки, свернул. Адемей узнал его — Боташ. Окликнул пса и привязал к дереву, а всаднику замахал рукой — подъезжай, не опасайся. Он стоял и ждал, пока Боташ приблизится. Смотреть на старика в эту минуту было очень приятно — у него такое доброе лицо. Глаза у Адемея светлые, голубые — он любит говорить, что у голубоглазых зрение особо острое, потому что сам он действительно видит очень хорошо. Борода белая и легкая, а усы почти совсем черные, только под носом слегка пожелтели от табака. Зубы у Адемея целы до сих пор все до одного. «Не зря я пью молоко горных коз», — шутит он, когда кто-нибудь удивляется его молодым зубам.

Боташ не решался сойти с коня и, только увидев, что собака привязана, спешился. Адемею страх Боташа казался смешон, и в ответ на пожелание «Да умножится твоя отара, Адемей!» он сказал:

— Спасибо, мой робкий. Куда путь держишь, не за счастьем ли? Отара-то твоя, кажется, на равнине?

— На равнине. Еду пастбища посмотреть. — И Боташ с опаской оглянулся на привязанного волкодава.

— Не бойся, прошу тебя.

— Как не бояться такого зверя? Не пойму я тебя, Адемей. Напарник у тебя есть, ружье тоже, зачем тебе еще и собака?

— Ты ведь сам чабан, Боташ, должен понимать, собака нам первый помощник.

— Не знаю. Я еще в жизни не видел хорошей собаки. Наверное, мирился бы с их повадками, но не могу, что они на людей кидаются.

— На то и собака.

— Не на то. Пускай бросается на хищника, на вора, а для чего на всех?

— А брось ты пустые слова! Ты взрослый мужчина, а боишься собак.

— Взрослых мужчин псы кусают так же больно, как всех прочих.

— Как твоя отара?

— Неплохо, только пастбища не очень хороши.

— Ничего, скоро в горы, трава уже подымается.

— Скорее бы! Приплод у нас хорош. Да и у вас, я вижу, недурной.

Боташ загляделся на ягнят и незаметно для самого себя приблизился к привязанному волкодаву. Пес залаял и рванулся к нему, тот отскочил. Адемей прикрикнул на Бёрюкеса. Боташ собрался уезжать.

— Новости какие хоть бы рассказал! — с упреком сказал Адемей.

— Расскажешь тут, когда того и гляди кинется на тебя этот зверюга. Говорят, Баразов был и ругал наших за то, что посевную проводят хуже других. Механизаторам крепко досталось. Что, мол, у вас не такие руки, как у ребят из других колхозов? Вместе учились. Даже девушки смеялись после этого над трактористами, те от стыда чуть сквозь землю не провалились. Ну, бывай, Адемей, мне еще до места далеко.

— Зайдем в кош, перекуси чего-нибудь.

— Спасибо, я сыт.

В районе посевная идет полным ходом. Батыр радуется тому, что вовремя подготовили кадры механизаторов и других специалистов. Очень это здорово, особенно, если вспомнить что лет пять назад специалистов в районе было раз-два и обчелся.

Весной одна работа обгоняет другую. Теперь на очереди перегон скота на горные пастбища. А с этим связано множество дел: надо составить план культурно-массовой работы, проверить, как подготовлены автолавки, обеспечены ли они товарами, которые животноводам особенно нужны.

— Надо все предусмотреть, — говорит Батыр в трубку председателю райпо. — Вы проследите, чтобы бурки, плащи, сапоги были в достаточном количестве. И батарейки к радиоприемникам. Да, на ковры спрос большой, верно.

Он кладет трубку и почти тотчас снова поднимает ее: междугородный звонок.

— Здравствуйте, Темболат Алиевич! Идет нормально. Закончили сев кукурузы, с подсолнухом кончаем. Картофель? Можем посадить немного. Семена есть. Хорошо, сделаем, Темболат Алиевич.

Батыр обращает привычный взгляд к ореховым деревьям во дворе. Думает о том, хорошо ли подготовился к очередному пленуму райкома. Обсуждается на нем вопрос о работе с кадрами. А это вопрос для района ответственнейший и жизненно важный.

9. ВАЛЕНТИНА ПАВЛОВНА

Осталась позади зима, незаметно миновала и весна. Жизнь идет своим чередом, прошедший день сменяется новым, принося людям свои радости и заботы. Рождаются дети, первым требовательным криком своим обозначая начало еще одного жизненного пути.

Но Валентина Павловна как будто не видит окружающего, не слышит голоса жизни. Одетая в черное платье, ходит она, опустив голову, по аулу, в котором осталась со дня похорон Назира.

Мать Назира вначале проклинала Валю, слышать о ней не могла, считая виновницей гибели сына. Но время шло, и Жамий, умная и рассудительная женщина, опомнилась. «Смерть моего мальчика свела меня с ума. За что я ненавижу человека, которого так любил мой сын? Ведь он хотел, чтобы и я любила его невесту. Если существует жизнь загробная, он этого хочет и теперь. Пусть приведут ко мне эту девушку, она еще несчастнее меня» — так думала и говорила Жамий.

И Валентину Павловну привели к ней.

Кое-кому это не понравилось — не могут, дескать, быть вместе Жамий и та, из-за которой погиб Назир. Но люди сердечные одобрили поступок матери.

Валя жила в доме Жамий и каждый день с утра уходила на кладбище. Посидит на могиле, поплачет, а потом идет на работу в школу.

В ауле к ней относятся хорошо, и нет человека, будь он молод или стар, который бы при встрече не поздоровался с ней с уважением.

В первые дни Жамий и Валя, отдавшись своему горю, как будто забыли о самих себе. Ночи бессонные, дни безотрадные. В доме не топится печь. Мать Назира и его невеста, ставшая вдовой до свадьбы, едят от случая к случаю — что соседи принесут. Чаще других заходит к ним Ариубат. Смотрит на исхудавшие, заплаканные лица обеих и только головой качает. Аульные старики пробовали уговаривать Жамий изменить образ жизни, вернуться к обыденным делам, но старушка отвечала одно:

— Что нам сделается? Погиб мой сын, дорогой мой, единственный, что хуже этого несчастья?

Азамат был в тревоге. Не раз приходил он поговорить с Жамий и Валей; приходил один — безрезультатно. Приводил Кичибатыра — успех тот же. Вызвал Асхата, и тот, приехав, пошел к Жамий не один, а вместе с товарищами Назира.

— Жамий, ты нам всем мать. У тебя был один сын, теперь мы тоже твои сыновья. Не заставляй ходить в трауре весь аул. Да и Вале нужно найти свое место, заняться чем-то.

И Жамий уступила. Валентина Павловна пошла работать в школу. Жамий днем одна дома, соседи помогают ей, и наконец-то загорелся огонь в очаге.

Валентине Павловне трудно. Трудно видеть Асхата и других товарищей Назира. Они сейчас заняты сооружением памятника на могиле и спешат закончить его: наверное, им кажется, что от этого хоть немного легче на душе будет у Вали и Жамий. Валя любит сидеть на скамейке возле дерева, посаженного Ачахматом; нередко присаживаются с нею рядом и другие учителя. С ребятишками Вале лучше всего: они не дают покоя, пристают с вопросами, что-то рассказывают, и тогда голова у Вали хоть ненадолго освобождается от власти одной мысли, одних и тех же воспоминаний. Как-то раз подбежал к ней мальчуган и пожаловался на своего приятеля-сорванца.

— Балентина Пабловна, чего Назир ко мне пристает?

Валя чуть не упала, услыхав это имя...

Установили памятник. Черный мрамор, на нем в углублении под стеклом — портрет Назира. Рядом с памятником посадили яблоню. Через несколько дней Валя получила посылку от матери, был в посылке и пакетик с семенами травы, которую посеяли на могиле.

Однажды Валя решилась пойти туда, где не раз бывали они вместе с Назиром и где теперь разворачивалось строительство завода. Медленно, долго бродила она по тропинкам, останавливалась, вспоминала. Ее узнал возвращавшийся с работы Башир. Пошел, сказал Асхату; тот бросил все дела, побежал к Вале, привел ее к себе в комитет, где как раз в это время полным-полно было народу — прибыли новые рабочие.

— Товарищи, это Валентина Павловна Свиридова. Сейчас она работает в школе, учит ребят. А вообще-то она одна из тех, благодаря кому строим мы наш завод. Она была в группе геологов, открывших месторождение.

Валю засыпали вопросами. Она смутилась, но Асхат выручил:

— Друзья, мы попросим Валентину Павловну приехать к нам специально и провести беседу. Тогда она и ответит на наши вопросы. Сегодня разговор у нас неожиданный, вы уж извините, отложим его.

Валя тихо сидела в сторонке, пока Асхат разговаривал с новичками. Скоро люди разошлись, и Асхат повернулся к ней.

— Не замучились вы с ребятишками, Валентина Павловна, может, к нам на завод пойдете?

— Нет, нет, — быстро и с каким-то даже испугом отвечала Валя.

— А вы подумайте.

— Нет, Асхат. Я не могу оставить мать Назира.

— А я думал вас разлучить на время.

— Нет. Я даже в Москву во время школьных каникул не поеду. Вызову свою маму сюда.

— А она приедет?

— Обещает.

— Хорошо бы!

— Да, я хочу, чтобы наши матери познакомились, — Валя вздохнула. — Поздно уже, Асхат, я пойду. Жамий, наверное, беспокоится.

— Ладно. Идемте, я вас провожу.

Они вышли на улицу, но тут кстати подоспел газик Крылова, и Валю отправили в аул на машине.

На лето пробовали предложить Валентине Павловне путевку в санаторий. Она отказалась и уехала с ребятами в пионерский лагерь. Жамий поехала тоже — поварихой.

Работа с детьми заполняла все время. Огорчало и Валю и Жамий то, что мать Вали так пока и не приехала в аул.

Но вот наступил и день, когда в лагере загорелся прощальный пионерский костер. Жамий и Валя вернулись в аул, навестили первым долгом могилу Назира. Зеленый ковер посеянной Валей травы не утратил свежести под жаркими летними лучами — за могилой ухаживали...

Оставалась всего неделя до начала учебного года. В школе заканчивали ремонт. Заносили в классы парты, вынесенные во время ремонта во двор. Занимались этим старшеклассники. Валя как раз была в школе, когда один из ребят передал ей телеграмму о приезде матери.

Наутро Валя отправилась в Нальчик, чтобы встретить мать. Приехала в город намного раньше, походила по парку, посидела на третьей скамейке. Величаво стояли серебристые ели, которые так любил Назир. А его уже нет. Валя вдруг подумала, что хорошо бы на его могиле посадить серебристую ель. Непременно сделает она это, пусть только весна придет...

Пора на вокзал. Валя пошла пешком — потому что Назир любил ходить здесь, а не ездить в автобусе.

Поезд подошел к платформе. Мать и дочь обнялись, Ксения Петровна заплакала.

— Валюша, как ты похудела, бедная моя! Постарела, волосы начали седеть...

— Идем, мама, не опоздать бы на автобус.

— Ехать долго?

— Два часа.

— Далеко?

— Да нет, мама, не очень. И дорога такая красивая, что времени не замечаешь.

Ксения Петровна восхищалась городом, любовалась горами. В автобусе почти все пассажиры знали и, как видно, уважали ее дочь. Валя сказала:

— Это моя мама.

С Ксенией Петровной знакомились, усаживали ее на самое удобное место, откуда она могла бы видеть окрестности; она благодарила, смущалась от всеобщего внимания, но вот наконец автобус тронулся и покатился по асфальту. День был жаркий, но в машине разгуливал прохладный ветерок, и ехать было очень приятно. Свернули к Урвани. Ксения Петровна глядела теперь во все глаза. Вот и Жемталинский мост. Дальше пошли такие красоты, что у Ксении Петровны замирало сердце.

Валя смотрела на лицо матери, понимала ее настроение и думала, что, может быть, мама останется здесь. Может быть... «Нет, вряд ли. Она привыкла к Москве, к своему дому. К удобствам... А чем здесь неудобно? Здесь настоящий рай. Но ведь не могу я заставить маму, не могу уговаривать. Пускай решит сама. Я-то отсюда не уеду до самой смерти. Умру — похоронят меня рядом с Назиром. Больше я ничего не хочу, и никто меня за это не осудит».

На крутом подъеме у автобуса спустил скат. Все вышли из машины. Парни помоложе помогали водителю заменить колесо. Валя с матерью стояли на краю дороги, у обрыва. Глубоко внизу несется горная речка. Ксения Петровна не выдерживает:

— Как красиво, Валюша! Смотри, вон пещера...

— Мамочка, впереди еще более красивые места.

— Что ты, девочка? По-моему, этого быть не может.

— Может, мамочка... — Валя слегка улыбнулась — ласково и грустно.

Но вот приехали и в аул.

— Что ж, добрались, и вправду, незаметно, — говорит Ксения Петровна, выходя из автобуса.

— Нравится тебе, мама, здесь?

— Нравится, Валечка. Скажи, а пассажиры все местные, все из вашего аула?

— Да, мама.

— Славные люди какие!

Жамий встречала их. Они с Ксенией Петровной обнялись, и Валя заметила, что Жамий выше ее матери.

— Добро пожаловать, — тихо сказала Жамий. — Устала?

— Нет. Все любовалась красотой ваших мест, не замечала времени, — ответила Ксения Петровна.

— Дорога не близкая. И не легкая. Ну, заходите, заходите. Я приготовила ужин, дочка, — обратилась Жамий к Вале. — Приглашай маму за стол.

— Жамий. — Ксения Петровна взяла мать Назира за руку. — Твое горе — и мое горе. Валя теперь и твоя дочь. И Назира я считаю... — Она на секунду замолкла от подступивших слез. — Назир был и моим сыном. От судьбы не уйдешь, говорят. Я прежде всего хотела бы пойти на кладбище, если это дозволено по вашему обычаю.

— Какой обычай может это запретить? — Жамий стерла слезы. — Спасибо. Идемте, сестра. Спасибо за Валю, она мне теперь родная.

— Пойдемте, пока еще не совсем стемнело, — сказала Валя, и они пошли.

Им встретилась Ариубат — она хотела поприветствовать гостью. Теперь она присоединилась к Жамий, Вале и Ксении Петровне, которая сразу понравилась чуткой молодой женщине. «Добрая. И симпатичная, — думала о Ксении Петровне Ариубат. — У Вали и должна быть такая мама».

На кладбище поплакали, стоя у могилы. Ариубат наклонилась и поцеловала портрет Назира.

Учебный год начался. Валентина Павловна весь день в школе, с детьми, Жамий и Ксения Петровна видят ее только по вечерам. Утром Валя уходит из дому, когда почти еще весь аул спит, — она идет на кладбище, не изменяя своему обыкновению.

После уроков Валя ведет кружок юных геологов. Ребята очень увлечены минералогией, и всю школу завалили собранными на экскурсиях камнями. Конечно, все члены кружка — а их много — собираются стать в будущем геологами. Часто проходят в школе вечера, и в их подготовке Валентина Павловна принимает обязательное участие.

Ксении Петровне нравится горный аул. Нравятся горы. И больше всего — люди. Она и Жамий объясняются с трудом, потому что Жамий по-русски хоть и говорит, но не очень хорошо, а Ксения Петровна совсем не умеет говорить по-балкарски. Но в конечном итоге обе женщины понимают одна другую. Чаще всего разговор у них идет о Вале, и однажды Жамий говорит:

— Не знаю, сестра, как думаешь ты, но мне кажется, большой грех, если Валя всю жизнь проведет, как теперь.

— Не надо, Жамий, не надо сейчас об этом, — стиснула руки Валина мать. — Нельзя ей пока говорить так! На всю жизнь ранишь ей сердце. Нужно время. Будущее покажет...

Валя вошла в дом, и разговор оборвался... С осенними холодами Ксения Петровна стала собираться в Москву. Валя и Жамий уговаривали ее остаться.

— Нет, Жамий, сестра моя дорогая, надо ехать, — отвечала на все просьбы пожить еще Ксения Петровна. — Я здесь всех полюбила и особенно восхищаюсь тем, какие труженики ваши люди, какие смельчаки, ведь в горах, особенно зимой, жизнь нелегкая, работать тяжело. Я зимы вашей, честно сказать, побаиваюсь. Начну, не дай бог, болеть... сколько вам со мной возни. Нет, надо ехать. Весной — снова к вам.

— Наши двери для тебя открыты всегда, зимой и весной, и летом. Я без тебя скучать буду, ждать буду... приезжай.

— Дочка с тобой остается, Жамий.

— Она теперь больше моя дочка, чем твоя.

— Да, — сказала Ксения Петровна и заплакала вдруг, но быстро справилась с собой и продолжала: — Я бы, кажется... Валю мою полюбила еще сильней, да сильнее и некуда...

Провожать Ксению Петровну, к немалому ее удивлению, собралось много народу, хотя об отъезде ее узнали поздно. Она захотела непременно ехать автобусом, от машины отказалась, — ей хотелось побыть в дороге с людьми, которых она полюбила душевно.

Ариубат успела все-таки приготовить Ксении Петровне гостинцев на дорогу.

Жамий казалось, что после отъезда матери Валя стала еще грустней. Хотела спросить, отчего так, да не решалась. Наконец, не выдержала.

— Дочка, ты здорова? Не случилось ли чего?

— Здорова, мама, и ничего со мной не случилось. А что?

— Да я вижу, ты беспокоишься о чем-то. Скажи, о чем? Может, легче будет тебе. И мне тоже.

— Мама, милая, у нас с вами такое горе, о чем еще можно думать?

— Нет, Валя, я вижу. Горе горем, а у тебя что-то есть на душе. Огорчение какое-то. Не скрывай от меня, прошу.

И Валя рассказала, как слышала в автобусе во время проводов Ксении Петровны чьи-то злые слова.

— Что за слова? — нахмурилась Жамий.

— Этому человеку другие люди много говорить не дали, но он успел сказать, что, мол, все это горе ненадолго. До тех пор, пока встретится другой. Был бы ребенок, тогда дело иное...

Жамий молчала, думала. Потом сказала спокойно:

— Плохой человек сказал это. Но, Валя, дочка, ведь на чужой рот замок не повесишь. Есть такие, что судят о других по себе. Ты лучше вот о чем подумай — тебя-то весь аул знает. А того болтуна покажи мне.

— Он, по-моему, не из нашего аула.

— Кто с вами из наших был в автобусе? Я у них спрошу...

— Не надо, мама. Ему сразу дали отпор.

— Ну вот, видишь! Тебя же все знают.

— Лучше было бы мне не начинать этого разговора, но, как наш Назир любил повторять, не лезь в грязь, а если уж залез — подол не подымай. Не обессудьте, мама.

— Аллах простит, дочка, что же ты еще хочешь сказать?

— Может, возьмем на воспитание ребенка?

Жамий никак не ожидала этого вопроса, но первым ее чувством была радость. Сердце матери — неиссякаемый источник любви.

— Видит аллах, я согласна, — от волнения почти шепотом сказала Жамий.

— Согласна, мамочка?

— Согласна, дочка.

— Если так, я хотела бы, чтобы вы взяли мальчика.

— Хорошо.

— Но где же его взять?

— У меня племянница многодетная, дочка. Возьмем у них одного мальчика.

— Мама, нужно взять совсем маленького, пойми.

— Эту заботу ты мне предоставь, дочка. Я все сделаю.

Валя ушла в школу, а Жамий принялась думать, как взяться за дело. «Пошлю кого-нибудь за Назифой, — решила она и, не откладывая, отправила за Назифой одного из внуков Ачахмата.

Башир зачастил в аул. Вместе с ним приезжает и Хусей — вдруг понадобится дружеский совет или помощь. Но с Ханифой им не довелось встретиться ни разу. Друзья надумали тогда организовать на ферме концерт самодеятельного коллектива строителей. Оба были участниками самодеятельности. Асхат с радостью согласился с их предложением.

Выходного ждали с нетерпением, а время ползло на удивление медленно. Хусей подшучивал над Баширом, а тот только отмахивался.

— Отстань, друг...

Настал наконец долгожданный день. На ферму отправились в пятницу сразу после работы. Асхат назначил Башира ответственным за концерт. «Что бы он, интересно, сказал, если бы узнал, что мы все затеяли ради того, чтобы встретиться с его сестрой?» — посмеивается про себя Хусей.

На ферме их ждали.

— Хусей, дружище, вот испытание для твоего мужества, — говорит Башир.

— Ладно. Только невесты не видать что-то. Вдруг домой уехала, вот будет дело.

— Не может быть.

— Кто знает? Если она здесь, так прямо и скажу: приехали умыкнуть тебя! — делает Хусей нарочито серьезное лицо.

— Ты что? Разве можно? Я с ней еще не говорил...

— Все равно.

— Брось, друг...

— Зачем бросать? Зачем тянуть дело?

— Нет, прошу тебя! Ведь она не может выйти замуж сразу же.

— Почему?

— Назир для нее и для Асхата был все равно что брат. Ты этого не забывай.

— Понятно.

— Ты с ней поговори, понимаешь... ну, хорошо, красиво поговори...

— Будь спокоен. Боюсь только, чтобы не вышло чересчур красиво.

Вечером молодежь веселилась долго, разошлись за полночь. А наутро животноводы занялись спозаранку своими делами, строители же осматривали ферму, гуляли. Хусей успокаивал друга.

— Ты не переживай, сейчас они кончат дойку, и я с Ханифой сразу поговорю.

— Боюсь, как бы ты спешкой своей не испортил дело.

— Боишься — разговаривай сам. Я вообще не понимаю, зачем мне вмешиваться? Как-никак живем в атомный век и вдруг — старозаветное сватовство.

— А полгода назад какой был век, атомный или каменный? — не без яду спросил Башир.

Хусей покраснел, но продолжал разыгрывать друга:

— Нет, я что сказал, то сказал.

Он отвернулся, скрывая улыбку, а Башир обиделся:

— Верно говорят: чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли вместе съесть.

Хусей рассмеялся в открытую:

— А еще учил меня не вспыхивать по пустякам.

— А ну тебя! — с облегчением сказал Башир, но тут же засуетился: — Вон она, иди...

Хусей зашагал навстречу Ханифе.

Валя чувствовала себя так, будто родилась заново, — столько радости внес в ее жизнь годовалый малыш, которого недавно привезли к ним с Жамий. Мать Назира уговаривала ее быть спокойней — она и сама присмотрит за мальчиком, пусть Валя отдыхает больше. Но Валя готова и по ночам не спать, только бы хорошо было мальчику, только бы он не плакал. Жамий то и дело отирает слезу, глядя на хлопоты Вали: «Бедная ты моя, сама-то еще как ребенок! Надо же было случиться такому в жизни!»

— Ты что, мама? — встревожилась Валя, увидев, что Жамий смахнула слезу. — Что с тобой?

— Это тебе кажется. Мы с тобой договорились не плакать больше.

— Да. Год прошел. Уже год прошел с того злосчастного дня, — горько сказала Валя.

— Прошел. Не холодно мальчонке?

— Нет, — ответила Валя, но все же подошла взглянуть на спящего ребенка и задумалась.

«В школе тоже говорили, год прошел, можно снять траур. Нет, я свой траур не сниму до самой смерти. А сына попрошу, чтобы похоронил меня рядом с Назиром... Сына... — Валя подняла голову. — Нужно дать ему имя, новое имя. Как же назвать его?»

Асхат избран первым секретарем райкома комсомола. Бабушка Ариубат чрезвычайно была этим огорчена.

— Ариубат, я думала, Асхат скоро будет дома, а видишь, что вышло?

— Бабусенька, ничего не поделаешь.

— Клянусь Адемеем, Ариу, ты, наверное, сама хочешь переехать в район?

— Нет, бабушка, как же я покину вас? — успокаивала старушку Ариубат.

— Ох, как мне хочется хорошенько отругать Азамата! Зачем он отпускает сына?

— Что ты, бабушка, он подумает, я тебе сказала это.

— Пусть думает, что хочет! А кто подумает о тебе, о твоей жизни?

Заплакал проснувшийся Батырчик, и бабушка, забыв о том, зачем она пришла в дом к Азамату (а она действительно собиралась потолковать с ним по-свойски), принялась успокаивать мальчика.

В это время появилась Ханифа, явно чем-то обеспокоенная.

— Дайте мне Батырчика, — попросила она и начала тормошить племянника.

Бабушка собралась уходить. Ханифа пошла ее провожать, Ариубат осталась с сыном.

Ханифа вернулась скоро. Рассказала Ариубат о разговоре с Хусеем. Ариубат рассмеялась:

— Вот почему твой брат хвалил Башира!

Ханифа схватилась за сердце:

— Асхат знает?

Ариубат поняла, что Ханифа, всегда такая бойкая, волнуется, и поспешила успокоить ее:

— Нет, нет я шучу.

— Ох, чуть сердце не выскочило!

— Отчего же?

— Стыдно.

— Скажи на милость! Ну, хорошо, а что же ты ответила?

— Ничего.

— Как это?

— Сказала, чтобы с Асхатом разговаривали.

— Зачем же? То ты боишься, что Асхат знает, а то сама к нему посылаешь. Он удивится, чтобы не сказать больше.

— Почему?

— Да ведь это твое дело, тебе и решать.

— Ты права, но я, конечно, хочу с Асхатом посоветоваться.

— Совсем ты голову потеряла, Ханифа! Советуйся с братом, но советуйся сама. Ты знаешь, что комсоргом здесь остается Башир?

— Нет.

— Ну вот... Вообще, ты-то что думаешь?

— Он мне нравится. Но я не знаю кабардинских обычаев.

— Какие там особенные обычаи? Такие, как у нас. Язык только другой.

— Башир... — Ханифа снова покраснела. — Он говорит по-балкарски.

— Жемталинцы все знают балкарский. Парень хороший. Давай, если хочешь, вместе поговорим с Асхатом.

— Нет, ты одна. А потом мне все-все перескажешь. Ладно?

— Даю слово.

Ханифа пошла было в другую комнату, но на пороге задержалась, спросила:

— Ариубат, ты слышала, Валентина Павловна ребенка взяла?

— Слышала.

— Бедный Назир! Мы его никогда не забываем. Фаризат нашла его карточку, повесила в рамке на стену. Конак горюет о нем ужасно.

— Кто же о нем не горюет? Парень был замечательный.

— Да. И очень добрый... Хорошо, что Валя взяла ребенка, верно?

— Хорошо. Так легче, есть в жизни смысл.

— Как же Назифа решилась отдать мальчика?

— Да ведь не в чужие руки. Жамий уговорила. Ребенку будет хорошо, я уверена.

Мальчик лежал в колыбели и жмурился от ярких солнечных лучей. Жамий отодвинула колыбель так, чтобы свет не беспокоил ребенка, и принялась его укачивать. Она напевала песню и думала о малыше, вспоминала, каким был в детстве ее Назир. Мальчик не засыпал, внимательно смотрел темными глазенками на Жамий — как будто понимал, о чем она думает. Валя сидела поодаль.

Отворилась дверь, вошли Асхат и Ариубат. Поздоровались, и Асхат тут же вынул из кармана на груди конверт.

— Валентина Павловна, вот документ об усыновлении. Пусть мальчик растет счастливым и здоровым на радость всем нам.

— Спасибо, Асхат! — Валя взяла конверт, достала свидетельство.

— Муратов Назир Назирович, — прочитала она и подняла на Асхата благодарные глаза. Наклонилась к колыбели, прижалась щекой к теплой детской головенке, шепнула.

— Назирчик.