Я открыл глаза. На этот раз уже я сам, а не Юлиан Кумби. Вокруг меня были земные вещи и знакомые стены лаборатории.
– Где я? – спросил я тихо.
– Там, где и был. В Институте времени.
Голос Коли Вечина отчетливо громок и насмешлив.
– Кто я?
Вопрос звучит глупо. Ужасно глупо. Но слова уже вылетели, и их не вернешь.
Голос Коли Вечина становится еще более жизнерадостным и насмешливым:
– Кто ты? Это тебе лучше знать. По-моему, ты Микеланджело. Микеланджело Петров.
– Но где же космолет? Где астронавигаторы? Где, наконец, бедные мышки, пытающиеся установить контакт с неизвестностью и выяснить размеры беды?
– Космонавт остался там… И навигаторы тоже… А мышки? Взгляни, они тут.
Я взглянул: действительно, среди земных и привычных предметов стояла клетка с подопытными мышами. Они насторожились, эти мышки, так же насторожились, как на космолете.
– Ну, – спросил Вечин деловым тоном, – как тебе понравилось чужое «я»? Можешь пока не отвечать. Да, пока не придешь в себя. Я советую тебе – вспоминай, вспоминай. Нет, не Кумбино прошлое, а свое. Ведь твоя личность вместе с твоей памятью хранились как сданное на вешалку пальто, пока ты отсутствовал. Где ты был? В гибнущем космолете.
– А что с Кумби и с астронавигаторами?
– Не беспокойся. Все в порядке. Ты слишком сильно стал переживать. И пришлось вмешаться мне, прервав действие… Но подними-ка голову. Неужели она поседела?
Вечин подошел ближе.
– Да, ты поседел, Мика. Ты оказался слишком впечатлительным. Не знаю, что и делать. Ведь изучение чужого «я» находится в стадии эксперимента, и контакт с Кумби запрещен всем, кроме тех, кто работает вместе с Сироткиным. Попадет мне от твоего отца…
– Что ты, что ты, Коля! Разве я тебя выдам!
– Ну а чем же ты объяснишь родителям, почему поседел? Седина появилась у тебя в течение нескольких часов и минут. Чем ты объяснишь, что ты…
– Что я стал стариком?
– Стариком? Глупости. Поседела только голова. Лицо не изменилось. И, знаешь, седина даже идет тебе. Можно, конечно, вернуть утраченный цвет волосам. Это необходимо сделать, пока не пришел Евгений Сироткин. Он только что вернулся из длительной командировки на космическую станцию «Енисей». А Сироткин не любит таких шуток.
– Так, значит, ты пошутил?
– Ну вот, я один виноват. А ты и ни при чем? И откуда я мог знать, что ты такой впечатлительный? Откуда? В школе ты держался молодцом.
– А разве я тут держался плохо?
– Я этого не говорю. Но подвела шевелюра… Понимаешь, ты меня подвел…
– Я подвел? Как тебе не стыдно!
Пока мы спорили, в лаборатории появился Евгений Сироткин, и не один, а с моим отцом.
Я прикрыл свою седину, быстро натянув на голову тесный Колин берет, и отошел в сторонку. Но ни отец, ни Сироткин не обратили на меня и Колю Вечина никакого внимания. Они оба были чем-то озабочены. Чем? Об этом мы узнали, прислушавшись к их разговору.
– Большой мозг, – сказал отец, – могущественно логичен, предельно трезв. Этот электронный Гегель мощью своего разума, как еще недавно казалось мне, способен охватить универсум, беспредельность.
– Беспредельность – да, – ответил Сироткин, – а неповторимую конкретность – нет.
– Вы правы, Евгений. Одной логики мало, чтобы разгадать душу уазца. Нужна еще и фантазия. А Большой мозг не любит фантазировать. Он слишком трезв и логичен. Ваше сотрудничество с писателем Уэсли-младшим, вместе с которым вы создали Кумби, явление новое в современной технике. Инженеры почти всегда чуждались психологии, эмоциональной мысли искусства. Искусство, в свою очередь, недооценивало строгую и изящную мысль инженера. Вы, Евгений, вместе с Уэсли сделали смелый шаг и создали «личность», «характер», но не на бумаге, а в трехмерном пространстве.
– В трехмерном? – перебил отца Сироткин. – Вы выразились не совсем точно. Не в трехмерном пространстве, а скорее в сжатом, сконденсированном, в спрессованном времени.
– И это, пожалуй, верно, – согласился отец. – Теперь несколько слов о вашей новой идее, о которой вы мне рассказывали вчера. Чтобы разгадать внутренний мир загадочного уазца, его рациональное и эмоциональное мышление, его странное видение мира, вы предлагаете создать модель, исходя из принципа, который, говоря условно, назовем принципом Кумби. Но как моделировать явление, сущность которого нам почти незнакома? Это самое уязвимое место вашей идеи. И все же я готов поддержать вас. Я рассчитываю на ваш большой талант, на ваше техническое чутье и, наконец, на могущество фантазии, способной многое угадать.
– Благодарю вас, – сказал растроганно-шутливым тоном Евгений Сироткин.
– И все же, – продолжал отец, – я хочу сам лично проверить возможности вашего Кумби. Соедините меня, пожалуйста, с этим персонажем.
Я испугался за отца, вспомнив свои напряженные и трагические минуты на гибнущем космолете. А что если не выдержит его сердце? Отец стар.
Испуг был так силен, что я кинулся к отцу, повторяя:
– Отец, это опасно! Нельзя! Не надо!
– А ты откуда знаешь, что опасно? Ну-ка, иди к себе. Тут не полагается присутствовать посторонним.
– Я не посторонний. Я сотрудник Института времени.
– В этой лаборатории ты посторонний.
Мне пришлось уйти, и я так и не видел, как мой отец слил свое существование с парадоксальным и острым существованием персонажа, созданного соединенными усилиями рационалистической техники и эмоциональной мысли.