Гости у нашего порога (СИ)

Как-то, в теплый мартовский денек, Алла Федоровна шла к вечерне в местную обитель. Ей нравились монастырские службы и своей неторопливостью, и особыми чувствами, сквозящими в голосах монахинь. Покоем, благодатью и умиротворенностью веяло от них, а душе пожилой женщины их как раз не хватало. Нелады со здоровьем, натянутые отношения с зятем — да мало ли тревог, обычно терзающих душу дам на седьмом десятке лет.

А денек, действительно удался. В пальто было жарко, и она расстегнула верхнюю пуговицу, чтобы легче дышалось (при её стенокардии предосторожность не лишняя!). Алла Федоровна спускалась по узенькой улочке, ведущей к местному рукотворному морю, когда её обогнали две женщины средних лет.

— Надо же, а я думала, что со времен средневековья такого не бывает, — звенели на всю улицу их возбужденные голоса, — и вдруг случайно услышала, что в три часа в храме Богоявления отец Павел проведет обряд изгнания дьявола! Надо же, как интересно! Разве можно такое пропустить?

— Прибавь шагу, ведь опоздаем к началу! Самое интересное пропустим!

Женщины были почти в два раза её моложе, и пока до погруженной в свои мысли Аллы Федоровны дошел смысл их слов, они уже свернули за поворотом в ближайший проулок, в конце которого возвышались стены церкви Богоявления.

"Стойте! — захотелось закричать женщине, — экзорцизм — не музыкальное шоу и не цирковое представление! Туда нельзя соваться людям ради любопытства!"

Но пока она доковыляла до проулка, женщин уже и след простыл, и только ослепительно сверкали темно-синие, украшенные золотыми звездами маковки храма Богоявления.

Запыхавшаяся Алла Федоровна едва доползла до ближайшей скамейки у ворот старинного двухэтажного дома ещё дореволюционной застройки.

— Что же мне делать?

— А ничего не надо делать! Бог сам знает, кого и куда привести в нужное время, в нужный час, и не тебе, болезной, вторгаться в его дела!

Женщина обернулась на голос и увидела, что сидит на скамейке ни одна. Рядом притулилась сгорбленная старушка в черном ветхом платье, опирающаяся на видавшую виды клюку.

— Собралась молиться? Так иди — молись! А мы помолимся за всех вас!

Удивленная Алла Федоровна вгляделась в собеседницу. Та повернула к ней голову, и их взгляды встретились. Этот странный яркий блеск…. пожилая женщина испуганно схватилась за сердце. Да ведь она уже видела его!

Память моментально отбросила её во времена собственного детства, и Алла Федоровна, как наяву увидела заросшие лопухами и муравой улицы родной деревни. В тени огромных вязов паслись козы, бродили гуси и куры — мир, покой, тишина…

Волшебное это было время — детство, хотя легким его бы никто не назвал.

Только что закончилась война, и через их деревню возвращались демобилизованные солдаты — добирались до родных мест на попутках, а иногда и просто шли пешком.

Солдатиков охотно пускали на постой, жалели, старались накормить самым лучшим, что было в доме. Каждая женщина понимала, что по дорогам страны такими же бесприютными бредут домой и их сыновья, мужья, братья.

По соседству с семьей юной Аллочки жила местная юродивая — Дуня Перегудова. Женщина отличалась большими странностями, однако была трудолюбивой и опрятной. Её вросшая в землю ветхая хатенка радовала глаз белизной побелки и яркими мальвами под окнами.

Родители Дуняши погибли в голодные годы коллективизации, но местный председатель колхоза пожалел сироту и взял её на ферму телятницей. Работала она старательно, хотя и "мудрила" иногда: то телятам ноги соломой обмотает (дескать, чтобы не мерзли), то хвосты ленточками перевяжет. Сельчане только посмеивались над её чудачествами, и никогда не обижали "убогонькую". Особенно сблизилась с ней мать Аллочки — Серафима Семеновна Шестакова. Она и подкармливала соседку, и внимательно выслушивала все её сетования на жизнь. Жаловалась Дуня всегда на одно и то же — на собственного кота Полосатика, который пожирал у неё и молоко, и хлеб, а то и завязи молоденьких огурцов, а вот мышей ловить ленился.

— Да сведи ты его в лес, — рассеянно советовала соседке Серафима, — возьми себе другого котенка вместо этого шалопая!

Но Дуня, каждый раз согласно кивая головой, по-прежнему держала наглого, объедавшего её полосатого разбойника.

— У других вон мужья пьют, бьют их, а мой кот завсегда при мне! Да и красавец какой, как "тигра" на картинке!

— Так, то — мужья, а то — кот! Он ведь трудодней не заработает, и забора не починит.

— Зато ни одна я, живая душа в доме!

Как-то через село проходило несколько солдат, и один из них постучался к Дуне в окно. Обычно путники, завидев нищенскую хатёнку, старались становиться на постой в более справных избах, но вот кого-то эта беднота не отпугнула.

— Красивый сам по себе, капитан, — рассказывала довольная Дуня соседке на следующий день, — раскрыл вещмешок, а там и "концервы", и колбаса городская!

И даже приволокла напоказ банку с этикеткой на неизвестном языке — похвалиться.

— Красивая…, я в неё цветок посажу!

Мать Аллы только плечами пожала. Какой капитан?! Мельком она видела постояльца Дуни. Обычный солдат, пожилой уже, усатый, только глаза немного косили, да рыжие волосы выбивались из-под пилотки. Но, в конце концов, пусть будет хоть генералом, лишь бы Дуняша порадовалась — мало в её жизни счастья!

Но каково же было удивление женщины, когда и на следующий вечер, перегнувшись через плетень, юродивая продолжала хвалиться:

— Опять приходил. Вино приносил, сам такой красивый, хороший! В любви признавался, такие речи говорил…

Голос у Дуни всегда был на редкость грубым, мужским, а тут даже смягчился от нежности.

— … обнял меня, поцеловал! Ну и всякое такое, что мужик с бабою делают.

У стиравшей во дворе бельишко Серафимы таз с водой из рук выскользнул. Она точно знала, что никого из посторонних у соседки не было. Да и сам рассказ шокировал женщину — откуда Дуня про такие дела-то знает? Может, подглядела где?

— Ты о кавалере больше никому не рассказывай, — сухо посоветовала она, — стыдно это!

Да какой там! Уже к вечеру следующего дня об этой удивительной блажи Дуняши звенела вся ферма. Вечером к Шестаковым пришла бригадирша Марья Панова — женщина суровая и резкая на язык.

— Что там у дурочки нашей происходит? — накинулась она на Серафиму. — Вы соседи, с вас и спрос!

— Да не было у неё вчера никого! — оправдывалась мать Аллы. — Мы допоздна печку ломали, и Дуня нам помогла сажу носить. На речку с ней омываться ходили, уже ночь стояла. Да и солдаты вчера в селе не появлялись.

— Может кто из своих убогонькую сильничал? Дунька ж, как дите, ничего не понимает!

— Она прямо так и сказала бы, — не согласилась Серафима, — врать-то не умеет! Вот я и удивляюсь, как это Дуня умудрилась офицера себе в полюбовники выбрать, пусть даже придуманного.

— И всё равно — не унималась тетка Марья, — ты последи за ней. Мало ли! Сама знаешь — у некоторых мужиков совсем совести нет, а что потом Дуня с дитем-то делать будет?

— Послежу! — без особой охоты согласилась Серафима.

Когда у тебя пятеро детей, муж Федор с войны инвалидом пришел, огород, да и сама дни напролет в колхозе пропадаешь, только и дела, что на чужой двор заглядывать. Но соседи ведь подчас ближе родственников, потому как всегда под рукой. Вот и поручила Серафима присмотр за домом Дуни своей свекрови — восьмидесятилетней бабке Фросе.

Скрюченная ревматизмом, та все дни напролет проводила на завалинке в компании со своими сверстницами. Развлекали себя старушки разговорами о том, как хорошо всё было пятьдесят, а то и более лет назад, и как сейчас всё плохо, потому что современные парни и девицы не имеют ни стыда, ни совести.

Тема, как вы понимаете, актуальная, захватывающая и потому никогда не приедающаяся.

И хотя у них на семерых едва ли нашлась бы хорошо видящая пара глаз, и бабушки поголовно страдали глухой, к поручению они отнеслись со всей ответственностью.

На протяжении нескольких дней старушки глаз не спускали с домика Дуни, ради такого случая до первых петухов просиживая на излюбленном месте. Благо, потребность в полноценном сне осталась для них в таком же прошлом, как красота и здоровье.

— Ходить кто-то к Дуньке-то блажной! — как-то за завтраком заявила снохе бабка Фрося, — вчерась за полночь из хаты голоса раздавались, смех…

— Да, кто же это?

— Анчутка, какой-то! Дыть, не иначе в трубу по воздуху спускается, а иначе — никак! Мы глаз с двери не спускали!

— Может, огородами приходил?

— Ни! Калитка бы скрипнула, и наш пустобрешка загавчил бы, а он ни звука — как спал, так и спал….

Полкан — пес Шестаковых был невероятно "брехучим", доводя всех до головной боли. Но кур от хорьков защищал стойко, а как-то даже спугнул лисицу, за что хозяева и терпели его склочный характер. Понятно, что унюхав чужого мужика в соседнем дворе, он бы залаял на всю округу.

— Дунь, — поймала Серафима соседку на огуречных грядках, — кто это у тебя ночью-то зубы скалил? Даже у нас слышно было.

— Он же — Полатий Львович приходил!

— Какой ещё Полатий Львович? Да у нас такого отродясь в селе не было! — обомлела Серафима.

— Так он городской, — похвасталась Дуняша, — красивый такой, капитан! А уж как смеяться примется, а обниматься…

— Да, что-то я никогда на нашей улице такого не видела. Покажи мне его!

— Не, — весело отмахнулась Дуня, — нечего на него глаза пялить, он этого не любит! Заводной!

Тут уж настала очередь не спать Серафиме. Всю ночь, сражаясь со сном, прокараулила она соседку, и могла точно сказать, что с огорода к ней во двор никто не заходил, а смутный гул голосов долетел и до её слуха.

Спозаранку пошла женщина доить корову, но, увидев, как соседка у колодца моется в одной рубахе, чуть ведро из рук не выронила. И было от чего — шею юродивой кто-то изуродовал багровыми, больше похожими на укусы следами бесстыдных губ.

— Святые угодники, — испуганно перекрестилась Серафима, и громко окликнула соседку, — что, вновь этот самый… Полатий приходил?

— Приходил!

— Откуда же он взялся?

— Из двери взялся! — хихикнула довольная Дуня, — откуда же ещё?

— Где он живет-то?

— Да, где-нибудь живет, чай, не волк. Зверь, да и тот нору имеет!

Вот и поговори с ней после этого!

— Анчутка к убогонькой повадился, — заявила Серафиме свекровь, — не иначе! Плохо дело!

— Да, что вы мама такое говорите, — досадливо отмахнулась сноха, — какой ещё Анчутка? Брехни всё это!

— А вот и не брехни, а беда самая настоящая, — обиделась баба Фрося, — бывали такие случаи. Да только вы теперь все Бога-то позабыли, кресты не носите, церковь разорили — негде лоб перекрестить! Образа и те попрятали, а кому светлый лик помеха? Только сатане! Вот Анчутке и раздолье-то теперь!

Серафима слушала ворчание свекрови, скривив нос. За ношение креста бригадир вычитывал трудодни, а за иконы могли детей из школы исключить. Вот и приходилось их в самом дальнем углу сундука прятать. Им женщина молилась, когда мужа с войны ждала, но тайком, когда все уснут, испуганно вздрагивая от малейшего шороха.

"Анчуткой", конечно, можно кого угодно обозвать, но что конкретно делать со странным "полюбовником" Дуняши, ни сноха, ни свекровь не знали.

— Может, пошляется, пошляется, да уймется? — с надеждой высказалась Серафима.

Уж больно много у неё других забот, кроме соседских "амуров" было.

— Анчутка просто так своих полюбовниц не отпускает! — не согласилась баба Фрося.

— Поживем — увидим!

Но её призыв остался втуне. Надо знать наших деревенских старушек — даже полностью потеряв здоровье, они сохраняют неуемное желание всюду совать свой нос.

И баба Фрося, дождавшись ночи, слезла с печи будто бы по "нужному" делу, а сама обогнула плетень, да припасенным с вечера мелком кресты над дверью и окнами дома Перегудовых намалевала, Да так хитро их на побелке дома расположила, чтобы со стороны приметить было трудно.

— Вот, теперь пусть попробует зайти!

Близилась полночь, и довольная собой старушка поспешила восвояси.

— Где вас ночью-то носит, мама, — пробурчал спросонья Федор, поуютнее устраиваясь рядом с женой, — в темноте что-нибудь себе сломаете!

Всё случилось одновременно — и полночный бой "ходиков", и страшный грохот и режущий ухо звук жуткого, буквально звериного вопля.

Испуганные Шестаковы подскочили на постелях.

— Сколько раз я тебе, курья голова, говорил, что нельзя матери на печи стелить, — ругался на жену Федор, пытаясь трясущимися руками зажечь керосиновую лампу, — стара она, как кошка-то по печам прыгать!

Сама же Серафима, горько подвывая от страха, бросилась к печи:

— Да, я ей предлагала….

И тут, внося в эту неразбериху ещё большую сумятицу, раздался и голос бабы Фроси, и новый жалобный крик.

— Да живая я, живая! Это на улице, чёй-то деится!

Шестаковы, кто в чем был выскочили на улицу.

А там…. Даже отшагавший с пехотой от Смоленска до Будапешта Федор и то никогда такого страха не испытывал.

Луна, хотя и не будучи полной, хорошо освещала соседский двор, и было видно, как по нему в одной рубашке мечется Дуня, с криком убегавшая от кого-то невидимого.

Но, судя по всему, тот всё равно её догонял, потому что она с криком падала и, извиваясь, каталась по земле, словно защищая себя от безжалостных ударов.

— Пресвятая Дева! — в ужасе перекрестилась Серафима.

И в этот момент почувствовала сильное дуновение ветра и мгновенную боль в руке, как от удара палки.

— Что такое?

— Так это он — Анчутка и есть! — раздался за спиной торжествующий голос бабки Фроси, — а я вам говорила, а я предупреждала…. А вы же сами умные, старых людей не слушаете!

— Да делать-то что? — обернулся озадаченный Федор к матери. — Как бы Дуню-то этот изверг не убил, а потом нас обвинят! И развлекай после медведей в Сибири сказками про Анчутку!

Но его опасения были напрасны: уже спустя несколько минут вокруг дома Перегудовых собралась половина улицы. Люди оживленно переговаривались, но никто не осмеливался подойти к избиваемой неведомой силой Дуняше.

И даже когда нечистая сила перестала лютовать, односельчане не сразу приблизились к жалобно стонущей женщине, смущенно переговариваясь невдалеке. Первыми осмелились помочь бедолаге Шестаковы, хотя в руку Федора вцепилась мать.

— Стой, оглашенный, подожди… как бы чего не вышло-то!

— Да что вы, мама! Нечто я дитё малое?

Серафима же, тем временем, в ужасе разглядывала соседку. Даже при свете луны и то было заметно, что избита Дуня в кровь. Соседи поднатужились и затащили громко стонущую от боли женщину в дом, да так и замерли на пороге.

Керосиновая лампа хоть и теплилась, но была опрокинута и разбита, и чуду подобно, что дом не вспыхнул, а то в летнюю жару гореть бы всей улице. Все же остальные вещи превратились в груды рваных тряпок и обломков. Особенно потряс Федора вид развороченного дубового сундука, крышка которого превратилась в щепу, словно над ней немало потрудился силач с топором.

— Так здесь Дуню и положить-то некуда, — тяжело вздохнула Серафима, — надо бы её к нам забрать!

— Ишь, чего удумали! — высохшей грудью встала на защиту порога бабка Фрося, — нечистую силу привадите!

С упрямой бабкой Шестаковым сражаться не захотелось, и они отвели соседку в летнюю стряпку, постелив той на скамье.

На следующий день о произошедшем побоище гудело всё село. Дуняша на работу не вышла, да оно и понятно — и в себя приходила, и порядок в доме еле-еле навела.

Не выспавшиеся и измученные Шестаковы, управившись по хозяйству, решили улечься пораньше, но ровно в полночь всё повторилось сначала. Опять жуткий рев и опять невидимый изверг избивал беззащитную жертву.

Утром, выгнав коров, вторую ночь не высыпающиеся соседки — тетка Фекла, бабка Анисья и Серафима собрались вместе:

— Надо бы Дуне-то из дома уходить! А то ведь замучает насмерть лукавый, а нам отвечать придется! — был всеобщий вердикт.

Времена были страшные. НКВД свирепствовал, и за меньшие провинности люди пропадали в лагерях бесследно. А толковать безбожной власти про Анчутку было бесполезно.

— А куда уходить-то? — вздохнула Серафима, — в летней стряпке у нас не проживешь! В доме и без неё теснота — ребятам уроки делать негде.

— Свободных изб в селе нет, — отмахнулась веткой от комара тетка Фекла, — а в постоялицы кто же осмелится бесноватую запустить?

— Не с того края, бабоньки, за дело беретесь, — заметила бабка Анисья, — не Дуньку прятать надо, а Анчутку от неё отвадить! Поп нужен!

— Может, и нужен, да где ж его взять-то? Во всей округе ни одной действующей церкви нет!

Постояли, повздыхали, но так ни к чему и не пришли. Да и времени не было долго толковать, да рядить о судьбе несчастной Дуняши — летняя страда, каждая минута на счету.

С вечера Дуня все-таки улеглась спать в стряпке Шестаковых, и ночь прошла спокойно. Соседи облегченно перевели дыхание, но вскоре выяснилось, что расслабились они рано.

В тот день ужинать Шестаковы сели поздно. Серафима, до сумерек проработав в поле, решила быстренько — на "скорую руку" испечь блинцов.

Вся семья собралась вокруг аппетитно благоухающей стопки, когда неизвестно откуда — прямо из воздуха брызнула вода и на блины. Те сразу же превратились в нечто неудобоваримое, и Шестаковы остались без ужина.

— Здесь он — Анчутка-то! — злорадно заявила бабка Фрося, — теперь начнет озоровать, никому покоя не будет! А нечего было бесноватую в дом привечать! Я же говорила вам, непутевым, я предупреждала….

— Да хоть вы-то, мама, не травите душу! Ерунда всё это! — рявкнул обеспокоенный Федор.

Но когда в последующие дни одна за другой в стряпке разбились все крынки, терпение лопнуло и у него.

— Я тебя у бригадира отпросил, — заявил Федор жене как-то вечером, — с утра собирайся! До "большака" тебя Иван Ильич довезет, а дальше на попутках в область подавайся. Там, говорят, церковь действующая есть. И хотя я во всю эту нечисть не особо верю, поговори с попом-то, как нам от такой беды избавляться?

Добралась Серафима до областного центра уже ближе к вечеру, а пока нашла церковь и вовсе смеркаться начало. И все же женщине повезло — батюшка оказался на месте. Вместе с каким-то ветхим старичком они перестилали полы.

— Служба закончилась, дочь моя, — прошепелявил священник, придерживая зубами гвозди, — с утра приходи!

— Ох, да у меня другое!

— Так чего же тебе, болезная, — осведомился старичок, окинув взглядом измученную непростой дорогой женщину, — какая боль-беда в храм привела?

Серафима присела на скамью, вытянув гудящие ноги, и рассказала этим людям, что творится в её деревне.

— Свекровь говорит, что это Анчутка озорует, — задумчиво заметила она, — может и так, но покоя от него всей улице нет!

Священник с помощником не сразу среагировали на её рассказ, продолжая свою работу. Уставшая женщина даже вздремнуть успела под монотонный перестук молотков.

— Здесь, в приделе переночуешь, дочь моя, — предложил ей батюшка, — мы всё равно всю ночь работать будем. Завтра службу отстоишь, и в обратный путь. Подумаем, как тебе помочь…. Жди!

С тем Серафима и вернулась в родное село.

— Ну? — подступился к ней муж, — что поп сказал?

— Ждать велел!

— Да чего уж ждать-то? Скоро ни одной целой миски в доме не останется, и Дуньку Анчутка стал уже среди белого дня избивать!

И действительно, бедную юродивую нечистая избила прямо на заготовке дров в лесу. Вся деревня видела, как некто невидимый наносил удары, а что толку-то? Как помочь женщине они не знали.

У Федора совсем сдали нервы, и он объявил, что уходит из дома:

— Как бирюк, в норе буду жить, но пока эта нечисть здесь шляется в дом больше ни ногой!

— Куда это ты собрался, малахольный, — подозрительно прищурилась бабка Фрося, — уж не к Маньке ли Ремизовой? То-то тебя около её плетня видели!

— Да как же так, — залилась слезами Серафима, судорожно цепляясь за мужа, — да что ж я одна с ребятишками делать-то буду?

— Это ты юродивую привечала, — закричал муж, — вот и думай, что делать!

Сама же Дуня сидела на земле у плетня и тоже горько плакала — и от побоев, и от жалости к соседке, и от чувства вины. Голосила, и гладила ластящегося Полосатика:

— Один ты у меня остался! Одна надежда и опора!

И вот в эту сумятицу и ворвался тихий голос незнакомца:

— Мир вашему дому!

На пороге дома Шестаковых стоял тот самый старичок, который помогал городскому батюшке полы чинить. В руках у него был небольшой узелок

— Это ещё кто? — нахмурился Федор.

— Афанасием меня кличут, — с готовностью представился тот, — жена твоя недавно у нас в храме была, на проделки лукавого жаловалась. А я полы должен был сначала доделать, не люблю начатую работу бросать! Справился, да пришел.

У Шестаковых вырвался вздох облегчения.

— Помоги, старик, век благодарен буду, — взмолился хозяин дома, — сам видишь — беда у нас!

— Где юродивая-то? — осведомился тот.

— Здесь я, — прогудела Дуня, встав во весь рост, — вот, плачу…

— Не надо плакать — горю слезами не поможешь. Веди меня в дом, болезная! А вы, — обратился он к Шестаковым, — то же идите за мной! Креститься не разучились?

— Кто на войне побывал, креститься никогда не разучится, — проворчал Федор, следуя за гостем.

Войдя в дом Дуняши и внимательно изучив царящий там беспорядок, Афанасий присел на чудом уцелевшую лавку, и, развязав узелок, вытащил из него большой медный крест, книгу в затертом переплете, пучок каких-то веток и три свечи.

— Держите, — сунул он свечки Федору и Серафиме, — и глядите на меня. Как начну "Отче наш" читать — повторяйте. И про крест не забывайте!

Старик зажег свечи и распалил задымившиеся пряным ароматом прутики неизвестного растения.

Что происходило дальше, мать рассказала Алле много лет спустя:

— Какого же мы страху натерпелись тогда, доченька! По мере того, как старик молитвы читал, вещи в доме начали сами собой прыгать, да подскакивать, и как будто кто-то подвывал и стонал! Я в Федора вцепилась, да и он, Царствие ему Небесное, побелел, как мел.

По словам Серафимы, Афанасий принимался читать свои молитвы вновь и вновь, и с каждым разом его голос звучал все громче и настойчивее, а потом резко обернулся к трясущейся от страха Дуняше:

— Кто ж так над животным-то поиздевался?

— Над каким животным? — оторопели присутствующие.

— Да вот он — ваш Анчутка, или как он там себя накликал — Полатий Львович!

И внезапно старик вытащил из-под припечка Полосатика. Несчастный кот был без сознания, бился в конвульсиях, а из его пасти шла пена. Афанасий жалостливо провел рукой по красивой полосатой шерсти зверька.

— Какой редкий у него окрас, как у тигра! Ну-ка, говори, Дуняша, кому ты на отсутствие в доме мужика жаловалась, и к какому делу ты тогда кота приплела?

Но Дуня только руками развела, в ужасе глядя на страдания своего любимца.

Старик тяжело вздохнул и, вновь взяв в руки крест, продолжил громко читать молитвы, а потом резким жестом указал на что-то на окне.

— Откуда у тебя, Евдокия, эта жестянка?

— Так, то же "концервы", — давясь слезами, пробубнила та, — мне её постоялец дал!

— Какой постоялец?

И вот только тут всё и выяснилось.

Оказывается, Дуня очень обрадовалась, что какой-то солдат попросился к ней на ночлег. И пока тот ел заботливо приготовленную похлебку, по привычке жаловалась ему на проказы Полосатика и на своё одиночество:

— Вот только кот у меня и есть! А ведь бабе-то мужик нужен!

— Будет тебе мужик, — вроде бы пообещал ей постоялец, — только ты его никому не показывай, чтобы люди не завидовали!

— Так, соседи-то завсегда увидят, — удивилась простодушная Дуня.

— А не увидят, — рассмеялся солдат, — никто, кроме тебя не увидит!

Рассказывая это, Дуняша давилась слезами:

— Да как же кот-то мне вместо мужика был?

— Сатанинским наущением, — вздохнул старец, — нечистый кота мучил, а он на вас зло срывал. В летней стряпке-то у соседей ты с котом ночевала?

— Да куда ж без него? В ногах спал!

Старец неторопливо собрал свои вещи назад в узелок. Туго закрутил в какое-то тряпье и Полосатика.

— Кота я заберу с собой! В нем ещё много всякого осталось — трудно будет излечить!

— Так, может, того, — предложил Федор, — камень на шею и в пруд?

— Кота утопить можно, а куда потом денется тот, кто в нем живет? В тебя прыгнет? А потом всю деревню изведет?

Шестаковы растерянно переглянулись. Они не могли взять в толк, что происходит в Дуниной избе.

— Крынки-то теперь у нас биться не будут? — наконец, спросила Серафима.

— Если образа из сундука вынете и в красный угол повесите, то не будут. Да лампадку не забудьте зажечь перед светлыми ликами.

— А если…, - было заикнулся Федор.

— Выбирайте сами, кому служить — сатане или Богу!

Десятилетняя Аллочка как раз стояла во дворе, держа за руку младшего брата, когда старик прошел мимо, держа в руках несчастного кота.

— Куда это вы Полосатика несете, дедушка? — удивилась она.

Девочка часто играла с котом, любуясь его тигриной окраской (по черному меху шли широкие желтые полосы), и теперь забеспокоилась о своем любимце.

— Любая живая душа к свету устремляется, — ответил ей старик, — главное не мешать, и на дороге не становиться. Господь сам знает, кого ей на помощь прислать!

Аллочка навсегда запомнила его глаза — по-молодому яркие, беспокойно блестящие, особые, незабываемые…

Горько взревела Дуняша, расставшись со своим Полосатиком.

— Не реви, — грубо оборвал её сосед, — курья голова, твой Полосатик давно уже не кот! Слава Богу, нашелся человек забрал от нас этого Анчутку!

Федор вышел на улицу, сел на завалинку и со вкусом скрутил "козью ножку".

— Ох, и чего только не бывает на свете! — сказал он женщинам.

Те тяжело вздохнули, пытаясь прийти в себя после такого испытания.

— Надо бы, Дуня, теперь в доме прибраться, да перебираться из стряпки восвояси, — рассеянно посоветовала Серафима соседке.

— Надо бы, — покорно согласилась та.

И Дуня уже собралась зайти в хату, когда на улице послышался скрип остановившейся телеги.

— Эй, хозяева, дома кто есть? — громко осведомился незнакомый голос.

Насторожившиеся Шестаковы поспешили к плетню.

— Кого это в столь неурочный час принесло?

С телеги знакомого им мужика — Прохора Славина слазил…. старец Афанасий!

— Здравствуй, Серафима, — как ни в чём ни бывало поздоровался он с женщиной, — вот приехал твоей беде помочь! Раньше не мог — полы в храме помогал стелить, а я не люблю дело на полдороге бросать…

Федор оторопело глянул на жену, та на мужа. Подоспела и Дуня:

— Вы моего Полосатика привезли, — обрадовалась она, и даже руки протянула, — отдайте мне его!

— Какого Полосатика, женщина? — удивился старик.

Шестаковы пригляделись к нему и ахнули. Тот Афанасий, да не тот! И выражение лица другое, и вообще, чем дольше они на странного гостя смотрели, тем яснее понимали, что это совсем другой человек.

— Вы же у меня кота забрали — Полосатика, — между тем, взмолилась Дуняша, — вот только что, и часу не прошло!

— Так я деда Афанасия с самого "большака" везу, — удивился Прохор, — как же он мог у вас час назад быть?

— А ну-ка, рассказывайте, что тут у вас произошло, — нахмурился старик, — кому и зачем твой кот понадобился?

Шестаковы вновь переглянулись, и Серафима, хоть и запинаясь на каждом слове, но всё-таки поведала о случившемся.

Задумался дед Афанасий.

— Разные гости приходят к нашему порогу! Один Господь знает, куда и зачем пролегают их пути…

Колокольный звон оборвал воспоминания Аллы Федоровны, и она, испуганно вздрогнув, посмотрела на скамью рядом. Странная старушка исчезла, да и была ли? Может, ей все померещилось?

— Вот и к началу службы опоздала, — сокрушенно вздохнула женщина.

Застегнув пуговицы пальто, она встала с места. Собираясь продолжить свой путь, Алла Федоровна машинально кинула взгляд в сторону проулка к храму Богоявления, и, болезненно ахнув, схватилась за сердце.

К храму, бодро постукивая клюкой, шла та самая старушка, но не она заставила пожилую женщину тяжело хватать ртом воздух, а бегущий рядом кот.

Прошло столько лет, уже давно не было в живых Дуни, но что по улице бежал её любимый Полосатик, сомнений у Аллы Федоровны не возникло. Уж больно оригинальный был у него окрас!

— Собралась молиться? Так иди — молись, — вновь донесся до неё уже знакомый голос, — а мы будем молиться за вас!