7

Филимон выглядел слегка подшофе. Видно, проводы удались на славу, и провожавший все еще оставался во власти минувшего мероприятия: речь его была излишне торжественна и витиевата, движения резки, отчего в очках то и дело мелькали отражения каминного огня и света декоративных настенных фонарей, сделанных под манер игрушечных факелков. Артур молчал и улыбался словам отца. Ввиду позднего часа (было далеко заполночь) четыре бокала шампанского фуршетом, «на сон грядущий», завершили вечер встречи старых друзей и «представителя дерзкого поколения», как охарактеризовал Филимон Артура.

Перед отходом ко сну Филимон пригласил Ника прогуляться по внешней галерее второго этажа, сооружению, высоко опоясывавшему здание и позволявшему обитателям дома, в хорошую погоду, в полной мере наслаждаться свежим воздухом и панорамой окружающего пространства.

На лестнице, поднимающейся к галерее, они встретились с Вано, который не прошел мимо, куда и направлялся, а развернулся и быстро ушел наверх. Еще некоторое время его шаги слышались где-то на уровне крыши, Никита даже поднял голову на звук, прислушиваясь.

— Не обращай внимания, Ник!

Никита обернулся и очередной раз за этот вечер удивился: перед ним стоял совершенно трезвый человек, без очков, но взгляд был не близорук, а ясен, — это было заметно, несмотря на сумрак, который не могла рассеять большая полная луна в погожем безоблачном небе. И человек обладал внятной, хотя и сумбурной речью:

— Ты знаешь, Ник, иной раз сниться… Ну вот с того места, где он тянет на себя стволы. Медленно. А я смотрю, как спусковые крючки приближаются к гвоздику или щербинке, за которые они должны зацепиться. И думаю: а вдруг не зацепиться… И… не отводя от него глаз, — посмотрит или не посмотрит, заметит или нет? — помогаю пальцем: к щербинке, к щербинке… Глупости, конечно. Какая щербинка! Куча сетей, за ячейки которых невозможно не зацепиться. Эта греза, наверное, выдает мои, как говорят, подкорковые желания, но данное нисколько меня не обескураживает… Потому что это сон. Причем, сон — после события. Но, с другой стороны, скажешь ты, — это и есть я. Остальное, то, что перед тобой стоит, — лживая форма. Нет!.. И в доказательство — один факт, который не имеет отношения к следствию, — так я считаю, — поэтому никому еще не известен. Скажу только тебе, и все. Надеюсь, это останется между нами. А именно: у меня, после того, как Гарри разворотило грудь, случился приступ… Как тогда, у кафе, помнишь?.. Ведь не от радости же!.. Вот где подкорка!..

Никита содрогнулся, и как только подумал о том, что Удав мог заметить его потрясение, то увидел, что перед ним опять стоит пьяный человек, причем, на этот раз его состояние близко к невменяемости: видимо от последнего бокала шампанского окончательно развезло, — как проницательность изменяет Никите!

Они молча прошли по всему периметру галереи и по узкому переходу вошли в коридор, где и находились комнаты для гостей, одна из которых предназначалась Никите.

— Я только успел заглушить мотор… — Филимон тяжело сопел и часто, но мелко отрыгивал. — И отключился. Судя по всему, мы долго плыли по течению. Ты знаешь, я ведь тоже мог погибнуть: выпал бы за борт или лодка бы перевернулась. Представляешь, каково было бы Оля? — сразу два трупа!.. После… Буквально сразу после того, как очнулся, я поклялся не оставлять его жену и ребенка. Хотя у меня были другие варианты. Наклевывалась неплохая партия. Доброй ночи! — Филимон толкнул дверь и пригласительным движением руки указал Никите путь в его покои. — Ты под надежной защитой: здесь через стенку, точно в такой же камере, живет Вано, мой вечный гость и верный друг. Завтра предстоит серьезное мероприятие. Презентация книги одной бездарности…

Покои действительно представляли собой подобие гостиничного номера со всем набором удобств. Только отсутствие окон вызывало не совсем уютные мысли, хотя Никита не замечал за собой ранее боязни замкнутых пространств. Он уже отходил ко сну, когда в стенку постучали. Причем, это был не простой стук, который мог бы означать приветствие или призыв, на который, в зависимости от настроения, можно было по-доброму или протестующе ответить. Это была дробь, похожая на сигналы азбуки Морзе. Что хотел сказать сосед? Предупреждал, угрожал, или желал покойного сна? Никита знал, и то случайно, лишь несколько букв «морзянки». Из них, пожалуй, только, две наверняка: «о» и «с», — те, из которых лепится сигнал бедствия «СОС». Но когда через несколько минут дробь повторилась, это, похоже, были другие, незнакомые буквы. Никита не ответил, потому что уже спокойно относился к странностям человека за стенкой, у которого, возможно, жизнь в «камерной» обстановке вызывает конкретные и не совсем приятные впечатления. К тому же, отсутствовала уверенность в осмысленности стука. На всякий случай он встал и закрыл дверь на запор. Прошедший день был полон впечатлений и утомил так, как не утомляет даже напряженная рабочая неделя. Никита быстро заснул.


Поздним утром, прежде чем спуститься в гостиную, Никита вышел на галерею. День начинался солнечным, а безоблачное небо обещало теплое и ясное продолжение. Сон пошел на пользу, настроение — лучше, чем в канунное утро, которое уже было достаточно хорошим. За забором, в еще невысокой, но плотной зелени некогда пустынной Зареки, гомонили птицы. Двор украшала клумба цветов — единственная растительность, которая облагораживала аскетическое убранство усадьбы, огороженный зеленым забором в полтора человеческих роста. У клумбы копошился Вано, сосредоточенно, со страшным выражением лица орудуя большими садовыми ножницами. Сердитые щелканья этого жуткого предмета, как хлесткие удары бича, противоречили птицам, но пернатых, похоже, было не переспорить.

Вано заметил Никиту и, подняв голову и нацелившись огромным носом на ночного соседа, оскалился знакомой двусмысленной улыбкой. Никита кивнул, приветствуя. В ответ Вано поднял над головой ножницы и несколько раз энергично лязгнул ими, изображая решительный остриг.

Никита спустился в гостиную. Там его встретили Гарри и Осенний. Они объяснили, что им велено отзавтракать с гостем, и затем развлекать его до тех пор, пока не приедет Оля и Филимон, занимающиеся сейчас приготовлениями к вечерней презентации. Стол был накрыт великолепным завтраком. Где-то на кухне слышался характерный шум, видимо домработница занималась своими будничными делами. У Никиты вдруг возникло желание, почти страстное, увидеть эту странную, по словам Оля, женщину. Можно было вынудить ее появиться в гостиной, попросив что-нибудь дополнительное по части сервировки. Однако Никита совладал со своим навязчивым желанием, полностью переключившись на разговор с мужчинами. За трапезой двое (говорил в основном Осенний), коротко, но зримо, посвятили Никиту в суть дела.


…В городе бурно развиваются средства массовой информации и учреждения искусства. Волей политических течений вся творческая глыба поделена на две части. Каждая имеет по телепрограмме, по радиопрограмме, по паре газет, по одному литературному сообществу и так далее. Первый так называемый творческий союз с названием «Власть и отечество» (неофициальное название «Лебеди») поддерживает губернатор; второму, именующемуся «За достойную жизнь» («Быки»), помогает промышленный магнат, состоящий в оппозиции к номинальной власти и полагающий себя властью реальной. Соответственно, между творческими союзами идет постоянная борьба, в которой каждый не столько гордится собственными достижениями и соответствием их мировому уровню, сколько радуется огрехам противника. Поэт Вадим Осенний в политических склоках не участвует, занимается чистым искусством. Но поскольку в сложившейся ситуации одному не выжить, то, естественно, он формально принадлежит к одному из творческих союзов, который объединяет людей и целые структуры, работающие в самых разных областях и жанрах.

Надо сказать, пишущей братии в городе развелось более чем достаточно. Книги издают не только члены литературных объединений, полагающие себя настоящими и будущими писателями, но и журналисты, и политики, и бизнесмены. А в поисках финансирования на издательские нужды — воистину работа локтей: кто вперед, кто кого. Деньги номинальной и реальной власти в основном уходят на содержание газет, теле- и радиопрограмм, на разовые издания журналов, где прославляются либо успехи городской администрации, либо достижения градообразующего предприятия, которое подчеркивает, что ничего общего не имеет с муниципальными властями. Только по этой причине, в свои сорок с гаком лет, не может издаться талантливый поэт, который уже публиковался даже в столице…

Осеннему помог случай. Литобъединение, в котором состоит Осенний, стал посещать молодой человек по имени Артур. Они подружились. Осенний стал бывать в доме молодого друга, где познакомился с его матерью, милой и доброй Ольгой, тонкой ценительницей литературы, которой очень понравились стихи опекуна ее сына. Она попросила к себе произведения Осеннего в рукописях, затем стала приглашать автора на, так сказать, обсуждения плодов его эпистолярного творчества. Оценив уровень этих творений, мать Артура признала несправедливым, что Осенний до сих пор не имеет книги. Она убедила мужа посодействовать благому делу. Филимон — добрейший человек, с которым поэт также быстро сдружился, — как заместитель директора отделения банка, занимающийся общими вопросами, посодействовал тому, чтобы у Осеннего появился спонсор. И вот, в результате книга «Зорь медлительный поток» — на презентации, также любезно финансируемой банком, которая пройдет сегодня вечером в ресторане, увидит своих читателей.


Публичное представление сборника стихов Осеннего удалось на славу. В ресторане собралась добрая сотня людей. Из них более половины оказались работниками завода, где некогда трудился автор, Вадим Осенний. Это был сюрприз со стороны Удава, который занимался вопросами организации вечера. По мимике Осеннего было заметно, что сей факт его, если не огорчил, то несколько озадачил. По-видимому, он давно считал себя частью городской богемы и снисходительно относился к своему пролетарскому прошлому. Однако дареному коню в зубы не смотрят, поэтому Осенний после первых же фужеров шампанского окончательно развеселился, что, впрочем, не мешало ему несколько сторониться заводчан и общаться преимущественно с коллегами по творческому союзу, которых на презентации также оказалось достаточно, а также, конечно, с Оля, Артуром и Никитой, чьи места оказались рядом с виновником торжества.

Тамада, почему-то оказавшийся не местным затейником, а конферансье какого-то дома культуры из соседнего города, выстраивал программу так, что ораторы сменяли друг друга с непривычной скоростью. Народ едва успевал закусывать. Каждая не выпитая после тоста доза спиртного объявлялась ядом, а человек, возле которого оказывалась неопустошенная емкость, подвергался шутливому публичному осуждению. Впрочем, ни богема, ни пролетариат не нуждались в сильном упрашивании: выпивали и рвались к микрофону.

Выступали члены творческого союза, которые хвалили Осеннего за молодой задор, за упорство, за новаторство и выражали уверенность в том, что теперь, благодаря книге, читательский спектр мастера ощутимо расширится, и на него обратят взор редакции центральных изданий, и содрогнутся в зависти так называемые писатели из альтернативного творческого союза!..

Коллег нынешних сменяли прошлые, которые вспоминали производственные достижения именинника, уточняли процент перевыполнения плана какого-то года, за что Вадим удостоился благодарности от администрации завода; выражали надежду на то, что бывший ударник, но сейчас признанный поэт, когда нибудь придет в их цех и почитает коллективу стихи, а то и встанет за станок, покажет молодежи, где раки зимуют!..

Телевизионные съемки вел никому не известный коллектив, по всей видимости, из того же загородного дома культуры, что и конферансье, судя по тому, как он к ним запросто обращался.

Удав то исчезал надолго, то появлялся неожиданно, чтобы опять, также вдруг, пропасть из поля зрения Никиты. Иногда Удава все же подлавливал Осенний, мучил его в своих панибратских объятиях, и, преодолевая сопротивление, лобызал, норовя в губы.

Оля то и дело пылко поздравляла Осеннего, иногда дарила ему теплый сестринский поцелуй в щеку. Осенний благодарно прижимал ладони Оля к груди, а затем, шепча одно и то же: «Все мои женские образы — это вы, моя богиня!..», — надолго припадал к ним большими влажными губами. Артур мало пил, но беспрестанно аплодировал выступавшим, совершенно не обращая внимания на мать и Осеннего. Никита быстро отошел от этой компании, сблизился с пожилым бухгалтером, хроническим язвенником, которому было тяжело выполнять все требования тамады. Они ушли в фойе и оттуда, потягивая из соломинок безалкогольный коктейль, взятый в баре, мирно беседовали на фотографические темы (бухгалтер оказался страстным фотографом), уделяя торжеству лишь косвенное внимание. Фотограф сетовал на засилье сервиса, который отбивает тягу к творчеству: «Щелкнул автоматической камерой (ни выдержки не надо, ни резкости!), отдал пленку — получил готовые карточки». Никита рассказал ему смешной аэродромный случай из студенческой молодости.

Когда посетители, пришедшие разделить радость автора книги, довелись до соответствующей кондиции, каждому их них были вручены экземпляры нового сборника «Зорь медлительный поток» в глянцевой обложке — оранжево-голубая волнообразная абстракция, которая по замыслу художника, видимо, передавала суть названия. К сборнику прикладывался письменный гарнитур с позолоченными элементами, хрустальная ваза и еще кое-что ценное помельче.

«Почему-то россыпью! — удивлялись гости, вертя в неверных руках гостинцы, — нести неудобно будет». Что-то ронялось на пол, кто-то ставил наборы прямо на стол перед собой, кто-то прятал под ноги, иные уносили бесплатное богатство в раздевалку.

Пир продолжился.

Настал момент, когда гости уже не понимали, где они и зачем собрались. Оля предложила ретироваться по-английски, заметив при этом, что Филю сейчас разыскивать бесполезно, поэтому «семья» уйдет домой без своего номинального главы.

Загрузка...