Граальщики. Солнце взойдет

1

Да, погодка разыгралась что надо.

Все началось с совершенно обычных порывов визгливых скрипичных глиссандо, но вскоре зазвенела медь, а сразу же за ней засвистела и вся группа деревянных духовых; а сейчас тубы и контрабасы разорались уже вовсю, а тромбоны поддерживают их со спины вспышками молний. К тому же сверху все это обильно поливается дождем.

Ослепительная вспышка электрического света прорезает тьму и мучительно ярко отражается от кольчуги рыцаря, с трудом взбирающегося на крутой откос. Его забрало поднято, и видно страдальчески искаженное лицо. Он идиот. Это можно определить с первого взгляда. Не то чтобы его выдавало стройное, молодцеватое, атлетически сложенное тело или насквозь промокшие золотистые кудри, налипшие на лоб, как водоросли; просто ни один человек, у которого между ушами есть хоть что-то, о чем стоит говорить, не станет лезть в грозу на крутую гору в полном до спехе.

Да, конечно, предполагается, что на вершине горы спит принцесса, которую можно разбудить поцелуем от столетнего зачарованного сна. Да, конечно, утверждается, что эта принцесса прекрасна, мудра и невероятно богата; и скорее всего, она почувствует расположение к человеку, который ее разбудит. Но здравый смысл — даже если он окажется в состоянии переварить саму гипотезу существования спящих принцесс на горных вершинах — уж наверное должен подсказать, что если она пролежала там сотню лет, то скорее всего никуда оттуда не денется и к утру, когда дождь прекратится и наш приятель сможет разглядеть, куда ставит ногу.

Рыцарь, спотыкаясь, лезет дальше, и что-то — видимо, пресловутая удача, хранящая дураков, — удерживает его ногу от преткновения о муравейники, вересковые кочки и прочие естественные препятствия, грозящие пустить его, вместе с пятьюдесятью фунтами листовой стали, кувырком вниз по склону, как бронированный тобогган. Раздвоенная молния вновь срывается с небес, и вместо того, чтобы изжарить его на месте, зачем-то освещает, вершину горы. Она даже заходит еще дальше, услужливо воспламеняя согнувшийся под ветром корявый терновый куст, чтобы рыцарь смог разглядеть фигуру человека, спящего под выступом скалы. Если не считать отсутствия неоновой вывески с надписью «ТЕБЕ СЮДА», казалось, было сделано все, чтобы облегчить ему задачу.

— Ага! — говорит рыцарь.

Он кладет на землю свой щит и копье и на минуту преклоняет колени, пораженный благоговейным восторгом. Овца, пристроившаяся под ближайшим кустиком можжевельника и жующая вересковый корень, бросает на него взгляд, исполненный глубочайшего презрения.

Спящая принцесса пребывает в неподвижности. Как ни странно, но для человека, проспавшего сотню лет на вершине горы, она довольно неплохо сохранилась. Стоит лишь задуматься о том, что случится с обычными вельветовыми штанами, если их по неосторожности оставить на ночь на веревке, — и следовало бы удивиться, насколько она опрятна. Но, разумеется, наш идиот ничего не замечает — по правде говоря, он все еще молится. Похоже, он просто не хочет обращать внимания на некоторые странности.

Но вот дождь кончился, и рассвет, зябко поеживаясь, уже высовывает свою розовую ножку из-под пухового облачного одеяла. Изящный солнечный лучик освещает сцену. Доспехи рыцаря тихо ржавеют. Кому-то потом придется заняться ими с проволочной щеткой и банкой политуры, но, как вы, без сомнения, уже догадались, это будет не наш рыцарь.

Наконец, справившись с не слишком большим количеством «патерностеров» и довольно подозрительно звучащим «Те Deum», рыцарь поднимается на ноги и приближается к спящей фигуре. Рассвет к этому времени уже разыгрался вовсю, и как раз в тот момент, когда он откидывает с ее лица вуаль — прошу заметить, что какая-то невидимая сила на протяжении столетия предохраняла вуаль от плесени, — солнце выпускает на волю непомерное количество атмосферного розового сияния. Слегка скрипнув, рыцарь наклоняется и запечатлевает сдержанный целомудренный поцелуй на щеке спящей.

Она шевелится. Томно открывает глаза. Вспомните, как вы себя чувствуете сразу после пробуждения, а потом умножьте на тридцать шесть тысяч пятьсот. Совершенно верно: вам было бы чертовски не по себе, не правда ли? И первое, что бы вы сказали, было бы, конечно же, «мгррх-х-х!» или что-нибудь в этом роде? Как бы не так.

— Привет тебе, о солнце! — говорит она. — привет тебе, свет дня, привет тебе, расс…

Тут она запинается. Хлопает ресницами.

— Постой-ка, — говорит она.

Рыцарь остается на коленях. На его лице все то же абсолютно идиотское выражение, какое мы можем наблюдать лишь на картинах прерафаэлитов.

— Ты кто? — спрашивает принцесса.

Рыцарь прочищает глотку.

— Я, — говорит он, — принц Боамунд, старший сын короля Ипсимера Нортгэльского, и я пришел…

— Кто-кто?

Принц поднимает брови, словно персонаж Берн-Джонса, наступивший на что-то острое.

— Я принц Боамунд, старший сын короля…

— Боамунд?

— Совершенно верно, — говорит рыцарь. — Боамунд, старший сын…

— Как это пишется?

Рыцарь выглядит озабоченным. Там, где он обучался, можно было либо записаться на продвинутый курс соколиной охоты, либо изучать правописание, — но не то и другое одновременно. Угадайте, что он выбрал.

— Бэ, — говорит он, запинаясь. — О… А…

На лице принцессы (без сомнения, ангельски прекрасном) возникает странное выражение.

— Ты что, схохмить решил или что?

— Схохмить?

— Прикалываешься, — поясняет она. — Шутки шутишь, — она некоторое время обдумывает ситуацию. — Но ты ведь не шутишь, правда?

— Правда, — отвечает Боамунд. Он глубоко задумывается. — Слушай, — говорит он. — Я Боамунд, старший сын короля Ипсимера Нортгэльского, а ты Кримхильда Прекрасная, и ты спишь колдовским сном на вершине этой горы с тех пор, как злой волшебник Дунтор наложил на тебя заклятие, и я только что разбудил тебя поцелуем. Все правильно?

Принцесса кивает.

— Ну вот, — говорит Боамунд.

— И что?

— Что значит «и что»? — говорит Боамунд, краснея. — Я хочу сказать, ведь считается, что… ну…

— Что — «ну»?

— Ну…

Кримхильда кидает на него еще один странный взгляд и лезет под стоящий рядом камень за своей кофточкой. Кофточка, разумеется, девственно чиста.

— То есть, — говорит она, — ты, конечно, подходишь; ты, конечно, принц и все такое, но… в общем, здесь какая-то ошибка, вот и все.

— Ошибка?

— Ошибка. Слушай, — говорит она. — Кто тебе рассказал? О том, что я лежу здесь и все такое?

Боамунд погружается в задумчивость.

— Ну, — говорит он, — один человек в таверне, если уж ты хочешь знать.

— Рыцарь?

Боамунд скребет в затылке. Представьте себе рыцаря Альма-Тадемы, который умудрился каким-то образом выпасть из картины и теперь гадает, как ему забраться обратно, не разбив стекла.

— Да, я думаю, что это мог быть и рыцарь. Мы играли в карты, и я выиграл.

Розовые губки Кримхильды вытягиваются в жесткую линию.

— Вот как? — говорит она.

— Да, — отвечает Боамунд, — и когда я попросил его расплатиться, он сказал, что ужасно сожалеет, но у него совершенно нет денег. И я как раз собирался хорошенько рассердиться на него, когда он сказал, что, если я хочу, он может взамен навести меня на довольно интересное дельце. Ну, я подумал, что у меня не такой уж большой выбор, так что…

— Понимаю, — говорит Кримхильда ледяным тоном. — Скажи, а этот рыцарь, он был такой смуглый, симпатичный, такой вроде как угрюмый, с длинным носом, волосы на затылке взъерошены?..

— Да, — говорит Боамунд удивленно. — Ты его знаешь? То есть, я хочу сказать, — откуда, ты ведь проспала…

— Ну подожди, я еще доберусь до него! Лживый маленький крысеныш! — яростно восклицает Кримхильда. — Как я сразу не догадалась!

— Так значит, ты его действительно знаешь?

Кримхильда горько смеется.

— О да, — говорит она. — Я хорошо знаю Танкреда де ла Гран. Вонючий хорек, — добавляет она. — У меня найдется пара слов для месье де ла Гран, когда он наконец сподобится прийти сюда.

Что-то начинает медленно проворачиваться в мозгах Боамунда.

— О, — говорит он. — Так ты собираешься, э-э… — Да.

— И ты, м-м, не собираешься…

— Нет, — Кримхильда снимает свою кофточку, скатывает ее в комок и сует себе под голову. — Пожалуйста, перед тем, как уйти, верни мою вуаль туда, где она была, — говорит она решительно. — Спокойной ночи.

— О, — говорит Боамунд. — Ну что ж, хорошо. — Он осторожно наклоняется и поднимает с земли вуаль, не замечая, что стоит на ее конце. Раздается звук рвущейся ткани. — Прошу прощения, — говорит он и, насколько это возможно, укутывает обрывками лицо принцессы, которая, впрочем, уже снова спит. Она всхрапывает.

— Проклятье, — тихонько говорит Боамунд; он пожимает плечами (наплечники ржаво скрипят) и начинает медленно спускаться с горы.

Когда он проходит примерно треть пути к подножию, опять начинается дождь.

На его счастье, неподалеку находится маленькая пещера, вход в которую наполовину прикрыт корявым терновым кустом, и рыцарь тяжело хлюпает к ней. У самого входа он видит карлика, сидящего со скрещенными ногами и уплетающего куриную ножку.

Выглядит многообещающе.

— Привет, карлик, — говорит Боамунд.

— И тебе, как там тебя, — отвечает тот, не поднимая головы. — Там снаружи все поливает?

— М-м, — говорит Боамунд. — Ну да.

— Чертов климат, сдохнуть можно, а? — говорит карлик. — Я полагаю, ты собирался зайти внутрь?

— Если ты не против.

— Располагайся, — говорит карлик. — Думаю, ты не откажешься выпить?

Лицо Боамунда под мокрой челкой светлеет.

— У тебя есть молоко? — спрашивает он.

Карлик награждает его взглядом, исполненным чистейшего презрения, и кивает на большую кожаную бутыль.

— Чувствуй себя как дома, — говорит он с набитым ртом.

«Странное питье, — думает Боамунд. — Похоже, там какие-то травы, — фиточай или что-то в этом роде». И тут он чувствует, что ужасно, ужасно хочет спать.

Когда он погружается в глубокий сон, карлик выбрасывает наружу куриную кость, зловеще ухмыляется, чертит в воздухе каббалистический знак и собирается уходить. Но тут ему приходит на ум что-то еще, и он вновь поворачивается к рыцарю. Обыскав его, он забирает кошелек, перочинный нож со штопором и носовой платок, и наконец исчезает.

Боамунд спит.

Некоторое время спустя он проснулся.

Похоже, он или попал под прицельный залп дождя, или кто-то опростал над ним ведро воды. Он попытался пошевелиться, но не смог. Что-то скрипнуло.

— Все в порядке, — сказал голос над его головой. «Это, наверное, Бог», — подумал Боамунд; в таком случае то, что он всегда подозревал, было правдой. Бог действительно был выходцем из Вест-Райдинга в Йоркшире.

— Ты не парализован, и с тобой ничего не случилось, — продолжал голос. — Просто твои доспехи совсем заржавели. То есть совсем заржавели: спеклись в один кусок, — добавил голос с оттенком благоговения. — Пожалуй, чтобы извлечь тебя наружу, потребуется что-нибудь посерьезнее, чем ножницы по жести.

Боамунд попытался разглядеть, кто это говорит, — может быть, это все же не Бог, — но самое большее, что ему удалось сделать, это выпучить глаза до предела. Результат: нижний край его забрала крупным планом.

— Где я? — спросил он.

— В пещере, — ответил голос и продолжал: — Ты какое-то время пролежал здесь; прости, весьма сожалею.

Боамунд обратил свой ум в прошлое. Гора, озаренная всполохами. Девушка. Карлик. Молоко со странным вкусом. Что-то, что когда-то давным-давно говорила ему мама насчет того, что не следует пить молоко из рук подозрительных карликов.

— Что произошло? — спросил он.

— А, — отвечал голос, — ты быстро все схватываешь, как я погляжу. Возможно, все, что здесь нужно, — это капелька машинного масла. Ну-ка, не шевелись.

Это предупреждение было, разумеется, несколько излишним, но в конце концов Боамунд уловил, как что-то маленькое, в красной шапочке, промелькнуло в ограниченном поле его зрения.

— Эй, — сказал он, — ты же карлик, верно? Тот самый, который…

— Близко, — сказал карлик, — но не в точку.

— Да ладно тебе, — настаивал Боамунд. — Это ты, или…

— Я не тот карлик, о котором ты думаешь, — отвечал тот, — но я его родственник.

— Родственник?

— Да, — безобразная широкая ухмылка на мгновение возникла перед щелью в Боамундовом забрале, и затем снова исчезла. — Родственник. Фактически…

— Да?

— Э-э… — Торопливый шум. — Непосредственный родственник. — Странный шаркающий звук около Боамундова левого колена. — Ну-ка, попробуй!

Боамунд сделал попытку согнуть ногу — без результата.

— Попробуем еще раз, — сказал карлик. — Это «WD-40» — замечательная штука, но нужно дать некоторое время, чтобы оно просочилось.

В голове у Боамунда заворочалась новая мысль.

— Слушай, так сколько же я здесь пролежал? — спросил он. — Если мои доспехи действительно полностью заржавели — это значит, что я лежу здесь уже… — он подумал, — …больше месяца.

— Попробуй.

— Ничего.

— Ты уверен?

— Конечно, я…

Карлик с шумом втянул воздух сквозь зубы. Известные своими связями с заклинателями, магами и прочими зловещими организациями подобного толка, карлики являются также признанными кузнецами и металлургами. Что означает, что они тоже имеют эту ужасно раздражающую манеру, знакомую любому, кто когда-либо ставил свою машину на техосмотр для выяснения причин непонятных шумов в моторе, — втягивать воздух через дырку в зубах вместо того, чтобы отвечать на вопросы. (Дырка в зубах, как указывают современные исследования, обычно является результатом нанесения по ним удара после сообщения вспыльчивому клиенту, что нужных запчастей нет.)

— Ты застрял намертво, приятель, — сказал карлик. — То есть в буквальном смысле намертво. Никогда не видел ничего подобного.

Боамунд ощутил легкий приступ паники где-то в глубинах своего пищеварительного аппарата.

— То есть как это — «намертво»? — испуганно спросил он.

Карлик, казалось, не слышал его.

— По правде говоря, это и неудивительно, если учесть, сколько времени ты тут пролежал. Ну что ж, допустим, можно попробовать старым добрым зубилом, но я ничего не обещаю.

— Эй-эй! — сказал Боамунд; но в следующую секунду вселенная начала яростно содрогаться.

— Я так и думал, что ничего не выйдет, — сказал карлик спустя некоторое время. — Шлем намертво приржавел к оплечью. Похоже, придется поработать ножовкой. Подожди минутку, ладно?

В идеальном мире Боамунд указал бы ему (вполне справедливо), что у него не такой уж большой выбор в этом вопросе; однако поскольку мир, в котором он находился, до сих пор страдал от последствий атаки карлика с молотком и зубилом на его шлем, Боамунд не стал утруждать себя. Он ограничился коротким «А-а-гх».

— Ну и хорошо, — сказал карлик откуда-то сбоку. — Вот ножовка, вот молоток побольше, лом и ацетиленовый резак. Полежи тихо минуточку, пока я…

— А что это такое — «астиленовый»… — как ты там сказал?

— Ах да, — карлик немного помолчал. — Помнишь, я говорил тебе, что я родственник того карлика?

— И что?

— Ну так вот, — сказал карлик, — на самом деле, я его… Сейчас скажу… — Карлик принялся бормотать себе под нос. Он считал.

— Ты его кто?

— Я его пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра-пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра-пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра-пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- правнук, — сказал карлик. — Приблизительно. Если основываться на том, что, скажем, мы имеем пятнадцать сотен лет, кладем тридцать пять с чем-то лет на поколение… Ну, ты уловил идею.

На протяжении нескольких минут в пещере царила очень глубокая тишина, нарушаемая только карликом, который пробовал справиться с петлями Боамундова забрала с помощью треугольного рашпиля.

— Повтори, что ты сейчас сказал? — проговорил Боамунд.

— Я пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра-пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра-пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра-пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- пра- правнук этого карлика, — сказал карлик. — Того, про которого ты говорил. Меня зовут Ноготь-на-Ноге, можно просто Ноготь. Ага, вот так уже лучше! Думаю, мы близки к цели.

Боамунд издал булькающий звук, какой издает кран в отеле, когда отключают воду.

— Что это ты сказал, — уточнил он, — про пятнадцать сотен лет?

Ноготь поднял глаза от рашпиля.

— Примерно пятнадцать сотен лет, — отвечал он, — плюс-минус пара лет или что-то вроде того. Такова устная традиция относительно тебя; понимаешь ли, это предание, которое передавалось из уст в уста на протяжении сорока поколений. По крайней мере, приблизительно сорока поколений. Ну-ка, подержись секундочку…

Раздался хруст, и что-то подалось. Через несколько секунд Ноготь горделиво продемонстрировал бурый от ржавчины кусок металла.

— Это твое забрало, — объяснил он. — Теперь самое трудное.

— Я пролежал здесь пятнадцать сотен лет?

— Да, что-то вроде, — сказал карлик. — Так сказать, наличными. Ты был зачарован.

— Я так и подумал.

— Молоко, — продолжал карлик. — В нашей семье есть целое предание о том, как Ноготь Первый заколдовал Глупого Рыцаря, дав ему выпить молочного коктейля своего приготовления. Вообще-то это, можно сказать, самое интересное, что случилось у нас за все это время. Полтора тысячелетия наша линия не прерывалась, и сейчас нас осталось трое, с тех пор, как мамаша преставилась, да покоится она с миром, — я, братец Отмороженный да братец Заусеница; полтора тысячелетия, и что мы сделали за это время? Опоили одного рыцаря, да починили пару сотен тысяч чайников, да наточили еще пару сотен тысяч ножей для газонокосилок! Это называется «преемственность».

— Я…

— Лежи смирно.

Раздался ужасающий скрежет, и что-то сильно ударило Боамунда в подбородок. Когда он пришел в себя, его голова снова могла двигаться, а рядом с ним лежало нечто, напоминающее большое бурое ведерко для угля.

— Твой шлем, — с гордостью сказал Ноготь. — Кстати, добро пожаловать в двадцатый век.

— Добро пожаловать куда?

— Ах да, — отвечал Ноготь, — я и забыл, в твое время еще не начали их считать. Я бы на твоем месте не беспокоился, — добавил он, — ты не так уж много пропустил.

— Правда?

Ноготь подумал.

— Да, пожалуй, — сказал он. — Так, теперь твой нагрудник. Здесь нужна горелка, я полагаю.

Несмотря на то, что сказал Ноготь, Боамунд почувствовал, что кое-что он определенно пропустил, — а именно изобретение ацетиленового резака.

— Какого черта, — сказал он, когда снова овладел своим голосом. — Что это было?

— Я все объясню потом, — отвечал Ноготь. — Пока что считай, что это просто переносной дракон, ладно? — Он поднял отрезанный кусок и отшвырнул его в сторону. С лязгом приземлившись, нагрудник исчез в облаке ржавых хлопьев.

— Коротко говоря, — продолжал Ноготь, — у вас были Темные века, потом Средневековье, затем Ренессанс, век Просвещения, век Индустриальной Революции и век Мировых Войн. Ну а в основном это была сплошная суета, как всегда. Вот разве что, — добавил он, — эта страна больше не называется Альбионом, она называется Великобританией.

Боамунд снова издал булькающий звук.

— Велико?..

— …британией. Или Соединенным Королевством. Сокращенно — «UK». Ну, знаешь, как пишут: «Kawaguchi Industries (UK) plc». Но, в целом, это то же самое, — поменяли несколько названий, и только. Мы попозже это все обсудим. Держись крепче.

Боамунд хотел спросить что-то еще, но карлик снова взялся за ацетиленовый резак, и рыцарь был настолько скован слепым ужасом, что уже не мог развивать эту тему. В какой-то момент он был уверен, что устрашающее бело-голубое пламя прошло насквозь через его руку.

— Ну-ка, попробуй, — сказал Ноготь.

— Гр-ррр-р.

— Прошу прощения?

Боамунд издал еще какой-то звук, который еще сложнее воспроизвести в письменном виде, но явно выражающий ужас.

— Да не беспокойся ты так, — сказал карлик. — Скажи лучше спасибо, что я не догадался принести лазер.

— А что такое?..

— Забудь. Если хочешь, можешь подвигать руками.

На секунду Боамунд решил было, что это наглая ложь; но затем он обнаружил, что действительно может. А затем полуторатысячелетний запас иголок и булавок наконец-то обнаружил свою цель, и он вскрикнул.

— Это хороший знак, — заорал Ноготь, перекрикивая шум, — видать, старая кровь вновь побежала по жилам. Еще немного, и ты снова будешь в норме, попомни мои слова.

— И первое, что я сделаю, — зарычал на него Боамунд, — это возьму твой астилен и…

Ноготь ухмыльнулся, взял горелку и принялся за работу над Боамундовой ногой. Тот мудро решил, что ему лучше не продолжать.

— Как бы там ни было, — сказал Ноготь, водя взад и вперед ужасным языком пламени, — бьюсь об заклад, главный вопрос, который ты до смерти хочешь мне задать, это зачем тебя погрузили в сон на пятнадцать сотен лет, в пещере, в полном вооружении? Я прав, не так ли?

— А-а-гх!

— Что ж… — продолжал карлик, — ой, прошу прощения, на минуточку потерял концентрацию… Лично я считаю, что оставить доспехи было ошибкой. Маленькая небрежность со стороны старого Ногтя Первого, по моему мнению, — карлик довольно улыбнулся. — Однако, что касается погружения в сон, это действительно было тебе предназначено.

— А-А-ГХ!!

— Экий я растяпа, — пробормотал карлик. — Прошу прощения. Короче говоря, как я слышал, тебе суждено стать каким-то великим героем или вроде того. Как в старых легендах, ну, знаешь, — Альфред Великий, сэр Фрэнсис Дрейк…

— Кто?

— Да, это, наверно, было уже после твоего времени. В общем, великим национальным героем, который не умер, а просто спит до той поры, когда он будет нужен своей стране, — что-то в этом роде.

— Как Анбилан де Гане? — предположил Боамунд. — Или сэр Персифлан…

— Кто?

— Сэр Персифлан Серый, — сказал Боамунд несчастным голосом. — Ты должен был слышать о нем — говорили, что он спит под скалой Сьюлвен-Крэг, и стоит лишь королю Бенвика ступить на землю Альбиона, как он проснется и…

Ноготь ухмыльнулся и покачал головой.

— Прости, старина, — сказал он. — Боюсь, он забыл завести будильник. Тем не менее, ты правильно уловил идею. Так вот, это ты.

— Я?

— Ты. Я бы, конечно, не сказал, что в настоящий момент происходит что-то особенное. То есть, конечно, по телеку говорят, что если кто-нибудь срочно что-то не сделает с процентными ставками, то это будет означать конец для малого бизнеса по всей стране, но это вряд ли по твоей части, как я думаю. Может быть, ты как-нибудь изменишь стандарты начального школьного образования. Я угадал, как ты считаешь?

— Что значит школьное образование?

— А может быть, и нет, — продолжал Ноготь. — Что это еще может быть? — Он помолчал. — Ты случайно не играешь в крикет? Я подумал — может, ты какой-нибудь сверхбыстрый подающий, да еще и левша впридачу, а?

— Что такое?..

— А жаль, нам бы это очень не помешало. В любом случае, чем бы ни оказалось то, что нам нужно, — это, очевидно, ты. Попробуй пошевелить ногой.

— У-ух.

— Чемпион, — сказал Ноготь. — Дадим тебе минутку, а потом попробуй подняться.

Боамунд слегка подвинулся и обнаружил, что провел последние полтора тысячелетия лежа на маленьком, но остром камне.

— Ох, — сказал он.

Ноготь убирал инструменты в маленькую холщовую сумку.

— Что я тебе скажу, — проговорил он, — в старину умели делать прочные вещи. Тысячепятисотлетняя сталь, а? — Он подобрал массивный наручник Боамундова до спеха и проткнул его пальцем. — По-хорошему, его следовало бы отдать в какой-нибудь музей. Наверняка найдутся люди, готовые заплатить большие деньги…

Боамунд оставил попытки и снова лег, гадая, можно ли умереть от булавочных уколов. Снаружи раздавался шум — он продолжался уже некоторое время, но Боамунд только сейчас его заметил. Низкий, зловещий рев, словно рычание какого-то животного, — нет, скорее, словно жужжание пчелиного роя. Только вот пчелы должны были быть восьми футов в длину, чтобы издавать такой звук.

Ноготь, ухмыляясь, посмотрел на него.

— То, что ты слышишь, — сказал он, — это «М-62». Не обращай внимания.

— Это не опасно?

Ноготь задумался.

— С какой стороны посмотреть, — сказал он. — Но для тебя в настоящий момент нет. Попробуй встать.

Он протянул руку, и Боамунд схватился за нее. Через мгновение он перенес весь свой вес на полуторатысячелетние ботинки. Как ни странно, они выдержали. Впрочем, капелька ваксы им бы не помешала.

— Моя одежда, — сказал Боамунд. — Почему она?..

— Зачарована, — ответил Ноготь. — Это позволяет ей оставаться в целости и сохранности. Пошли, мы уже опаздываем.

Боамунд прошел вслед за Ногтем до входа в пещеру, выглянул наружу и вскрикнул.

Около года назад один телевизионный продюсер, некий Денни Беннетт, снял документальный фильм, в котором доказывал, что поэт Т. С. Элиот был убит ЦРУ.

Согласно гипотезе Беннетта, Элиот был убит из-за того, что он, совершенно случайно, наткнулся на некие метафизические данные высшей степени секретности, которые разрабатывал Пентагон для военных целей. Не осознавая, что делает, Элиот опубликовал свои находки в «Четырех квартетах»; и вот двадцать девять лет спустя он был мертв, — еще одна жертва Людей В Серых Костюмах.

По Беннетту, роковыми оказались следующие строки:

Время настоящее и время прошедшее

Возможно, существуют во времени будущем,

— и Беннетт доказывал, что недоброжелатели посчитали это разглашением неких секретов, на которые люди и без того натыкались время от времени, забредая в те части исторических зданий, которые никогда не открывались для публики.

Возьмем, говорил Беннетт, Хэмптон-Кортский дворец или особняк Анны Хэтуэй. Более половины комнат этих жемчужин в наследии Англии стоят постоянно закрытыми. Почему? Потому ли, что, как нас пытается убедить правительство, у него просто не хватает денег на то, чтобы поддерживать их в хорошем состоянии и платить обслуживающему персоналу? Или существует более зловещее объяснение? Не может ли оказаться, что позади этих заколоченных гвоздями дверей проводятся совершенно секретные эксперименты над природой самого времени — исследования, которые, как надеются злоумышленники, приведут к созданию совершенного сверх-оружия, что, в свою очередь, позволит силам НАТО перескочить назад через несколько десятилетий, убить Ленина и тем самым предотвратить штурм Зимнего дворца? И не подписал ли Томас Стернз Элиот сам себе смертный приговор, доверив бумаге эти, к несчастью, оказавшиеся столь двусмысленными строчки, открывающие «Бернт Нортон»?

Вскоре после окончания съемок Беннетта повысили в должности с переводом на другое место — он возглавил местную радиостанцию Би-Би-Си на острове Мартынова Дня, представляющим собой маленький коралловый риф в трех тысячах миль к востоку от Сиднея. Объяснения такого исхода были различны; сам Беннетт в утреннем выпуске программы «С добрым утром, мартыняне!» выдвинул свою точку зрения, согласно которой ему просто заткнули рот и это само по себе служит доказательством того, что он был абсолютно прав. Би-Би-Си, с другой стороны, утверждала, что он был откомандирован туда из-за того, что он окончательно и бесповоротно потерял свою хватку, и хотя теперь ему скорее всего придется несладко, учитывая, что население острова Мартынова Дня состоит из двух морских биологов и шести тысяч пингвинов, им мало что оставалось делать, кроме как послать беднягу туда.

Как ни странно (видимо, это чистейшее совпадение), в задних комнатах памятников старины действительно есть что-то весьма и весьма подозрительное. Можно было бы предположить, что эти помещения используются для нужд администрации — как хранилища и в тому подобных целях; однако еще никому не удалось выдвинуть удовлетворительное (или, по крайней мере, удобное) объяснение тому факту, что каждое утро, когда персонал приходит на работу, они обнаруживают, что кто-то пользовался пишущими машинками и чайники еще теплые.

— Это все? — спросил Боамунд.

— В основном да, — ответил отшельник.[1] — Я пропустил Гельмута фон Мольтке и Никольсбургский мир, и, возможно, немного вскользь упомянул таможенный союз Бенилюкса, но думаю, что все существенное ты уловил. Если захочешь что-нибудь уточнить, ты всегда можешь посмотреть в книжке.

Боамунд пожал плечами. Он узнал, что за те полторы тысячи лет, которые он проспал, Альбион действительно переменил название, и за это время было изобретено несколько удобных приспособлений, облегчающих работу, но в основном все было так же, как и в его времена. По чести говоря, дела обстояли даже хуже. Он был разочарован.

— Мой отец часто говаривал, — сказал он, — что к тому времени, когда я вырасту, человек уже отрастит себе третью руку, чтобы удобнее было чесать спину.

Отшельник улыбнулся — не разжимая губ, словно говоря: «Что ж, так обстоит дело, теперь уже поздно что-то менять», — пожал плечами и стал рассматривать кусочек тоста на кончике своей вилки. На улице за окном ребятня раскатывала на велосипедах, отрубая головки цветам пластмассовыми мечами.

— Я знаю, — печально согласился отшельник. — Мы пытались, Бог знает, как мы пытались, но люди нас просто не слушают. Выбиваешься из сил, стараясь направить их по правильному пути, а что получаешь в ответ? Безразличие. Ты отпускаешь недвусмысленные намеки относительно овладения энергией солнца, ветра и молний, а они берут и изобретают пылесос. Никто больше ни капельки не интересуется основными направлениями в технологии.

Боамунд сочувственно посмотрел на него.

— Да, тебе, должно быть, тяжело, — сказал он.

— Не то чтобы, — ответил отшельник. — Справляюсь помаленьку. Не так, конечно, как в старые времена, но для меня самое главное — это постараться слиться с ландшафтом, так сказать, и спокойно ждать.

— Ждать чего?

— Я как раз к этому подхожу, — сказал отшельник. Невещественное алое пламя пережарило тост, и отшельник раздраженно отправил и то, и другое в небытие, открыв взамен пачку печенья. — Хочешь штучку? — предложил он. — Ты, должно быть, умираешь от голода после такого поста.

— Спасибо, — поблагодарил Боамунд и откусил большой кусок «Чайной роскоши». Через секунду он скорчил гримасу, выплюнул крошки и закашлялся.

— Я должен был предупредить тебя, — оправдывался отшельник. — Боюсь, что это органика. Их делают из размолотых зерен злаков и сахарной свеклы, можешь себе представить? Искусство синтезирования пищи было утрачено несколько веков назад. Со временем к этому привыкаешь, но тем не менее вкус все равно такой, словно вгрызаешься в соседскую компостную кучу. На-ка, съешь лучше беляш.

Беляш материализовался на подлокотнике Боамундова кресла, и он с благодарностью взял его. С набитым ртом он спросил:

— И что, у тебя получается? Я имею в виду — сливаться с ландшафтом?

— Запросто, — ответил отшельник, — я делаю вид, что чиню телевизоры. Ты не поверишь, но в этой стране полно незаметных пожилых людей в протершихся на локтях свитерах, которые зарабатывают на жизнь починкой телевизоров.

Боамунд задумался.

— Это такие вроде как коробочки, у которых внутри картинки?

Отшельник кивнул.

— Я живу здесь уже сорок лет, — сказал он, — и никто до сих пор не обратил ни малейшего внимания на то, чем я занимаюсь. Если до кого-то доносится странный шум или он видит поздно ночью вспышки зеленого пламени, соседи говорят: «Ах, этот, — он чинит телевизоры», и похоже, все полностью этим удовлетворены. Думаю, что поскольку они с самого начала ожидают от тебя чудес, их не очень удивляет, когда ты действительно начинаешь их творить. Фактически, у меня неплохо получалось чинить телевизоры, хотя некоторые впоследствии приносили их обратно, жалуясь, что они все же работают не так, как надо, — даже когда я накладывал на эти чертовы игрушки такое заклятие, с которым они могли бы выдержать прямое попадание атомной бомбы.

— Это, похоже, действительно неплохое прикрытие, — сказал Боамунд. — Послушай, раз уж я здесь, может, ты взглянешь по-быстрому на мою астролябию? Кажется, она подвирает румбы.

Отшельник игнорировал его.

— Мне, разумеется, еще повезло, — продолжал он, — что у меня до поры до времени есть карлик.

— Ты имеешь в виду Ногтя?

— Его самого. Они несколько худеют на поверхности земли, эти карлики, но могло быть и хуже. Я думаю, это все молоко — а его еще выдают детям в школе! От него в организме начинается кальциевый дефицит и черт знает что еще, — отшельник нахмурился. — Но я, кажется, немного отклонился от темы, не так ли? Мы вроде бы говорили о тебе и твоем предназначении. Думаю, ты хочешь знать, в чем конкретно состоит твое предназначение? Так вот…

— Апчххи! — сказал Боамунд.

— Прошу прощения?

Боамунд пояснил, что провел последние пятнадцать сотен лет, лежа на сквозняке.

— Прости, — сказал он, — ты начал говорить…

— Твоя задача в том, — сказал отшельник, — чтобы добраться до Венткастера-на-Узе и отыскать Святой Грааль.

Боамунд на минутку задумался.

Программа обучения рыцарства весьма избирательна. Она состоит из, выражаясь по-современному, продвинутого курса геральдики, генеалогии, религиозных наставлений и соколиной охоты; затем, при подготовке к диплому, — искусства верховой езды и владения оружием; а после окончания возможна аспирантура на выбор: мистицизм либо искусство флирта. Сколь бы ни были существенны все эти дисциплины для военного ремесла, ни одна из них не имеет склонности стимулировать мыслительные способности. Если что-либо создано не для того, чтобы убивать его, бить с его помощью людей или поклоняться ему, то с точки зрения рыцарства — это совершенно бесполезная вещь. Таким образом, предположение, что нечто способно заставить рыцаря задуматься, уже само по себе звучит просто пугающе.

— Если ты знаешь, что он находится в Венткастере-на-Узе, — сказал Боамунд осторожно, — то зачем тебе понадобился я? Разве ты не можешь просто послать своего карлика, чтобы он принес его тебе, или придумать еще что-нибудь?

Отшельник мягко улыбнулся.

— Прости, пожалуйста, — сказал он, — возможно, мне следовало выразиться несколько яснее. Я не имел в виду, что Грааль находится в Венткастере. По правде говоря, можно с уверенностью поручиться, что это единственное место в мире, где Грааля точно нет. Но если ты собираешься искать его, то поездка в Венткастер является существенным предварительным шагом, поскольку именно там находятся остатки ордена Рыцарей Грааля. Им необходим новый Великий Магистр. Это ты, — он помолчал. — Так лучше? — спросил он.

Боамунд кивнул. Он все еще думал.

— Да, — сказал он, — отлично. Но почему я, что такое Грааль, и зачем все это?

Возможно, отшельник снова улыбнулся, или, может быть, это первоначальная улыбка растянулась еще на одну восьмую дюйма.

— Когда власть предержащие решили, что Альбион окончательно входит в состав Европы, и нам необходимо начинать переход на континентальный образ жизни, — произнес отшельник с явным отвращением, — некоторые из наиболее дальновидных из нас посчитали, что будет весьма неплохо, если, э-э… как бы это сказать? Мы решили, так сказать, замариновать несколько выдающихся личностей — рыцарей, отшельников, мудрецов и так далее, — просто на всякий случай. Пришлось выбирать из людей достаточно низкого положения, иначе их исчезновение было бы замечено, но вместе с тем обладающих хорошим потенциалом. Ты был одним из них.

— О! — сказал Боамунд.

— Это, можно сказать, птицы высокого полета, летающие над самой землей, — объяснил отшельник. — Яркие таланты, зарытые глубоко в землю. Как бы то ни было, время от времени, когда приходит нужда, мы будим одного из вас. Сейчас Рыцари Грааля как раз потеряли своего лидера, так что…

— Убит?

— Не совсем, — кисло отозвался отшельник. — Он оставил Орден и открыл собственное дело — занялся мойкой окон где-то в Лимингтон-Спа. Так что нам, разумеется, нужна замена. Это хорошее место, — добавил отшельник, поскольку Боамунд продемонстрировал ему такой взгляд, который впору было разбивать молоточком и класть в джин с тоником. — Статус класса С, лошадь за счет компании, право на открытие пенсионного счета.

— Кстати, это напомнило мне… — начал было Боамунд, но отшельник, нахмурясь, продолжал:

— А также, — сказал он, — действительное обнаружение Грааля незамедлительно дает тебе право на место на Авалоне, отпущение грехов и персональную легенду. Если бы я был энергичным, честолюбивым молодым рыцарем, желающим занять свое место в жизни, я бы ухватился за этот шанс не раздумывая.

Боамунд посмотрел на него.

— К тому же, — прибавил отшельник, — если ты не согласишься, я снова погружу тебя в сон до тех пор, пока ты не станешь более сговорчивым. Согласен?

— Согласен, — сказал Боамунд.

— Великолепно, — сказал отшельник. — Ноготь!

Откидная дверца для карликов в двери гостиной приподнялась, и в отверстии появился Ноготь. Его руки были по локти в масле, в руке он сжимал гаечный ключ.

— Что? — спросил он.

Отшельник нахмурился.

— Ты опять валяешь дурака со своим мотоциклом? — сказал он.

Ноготь посмотрел бегающим взглядом поверх скамеечки для ног.

— А почему бы и нет? — спросил он.

Отшельник посмотрел на него с отчаянием.

— Вот это я и хотел бы знать, — сказал он. — Если проклятая штуковина не хочет работать, давай я наложу на нее заклятие, и тогда, возможно, у нас на полотенцах не будет такого количества масляных пятен.

Карлик нахмурился.

— Оставь мой мотоцикл в покое, — пробурчал он. — Я карлик, чинить разные вещи у нас в крови.

— Однако замена прокладок в кранах у вас не в крови, — ехидно отвечал отшельник. — Я промок до нитки в прошлый раз, когда ты…

— Прокладки — это водопровод, — огрызнулся карлик. — Если хочешь, чтобы починили водопровод, вызови водопроводчика. Ну да все равно, чем могу быть полезен?

Отшельник устало вздохнул, уничтожая взглядом масляные следы на ковре.

— Сэру Боамунду потребуется новая кольчуга, — сказал он, — а также щит и меч, и что там еще. Пошарь в чулане под лестницей, посмотри, что у нас есть.

— Другое дело, — сказал карлик. — Вот это разговор! — И, поклонившись, он поспешил прочь из комнаты.

— На самом деле он хороший парень, — сказал отшельник. — Хотелось бы, правда, чтобы он перестал надевать на кота седло и кататься на нем по всему дому. Ему это не нравится, как ты понимаешь. — Отшельник поднялся с места, потряс Боамунду руку и хлопнул его по плечу. — Ну, как бы там ни было, удачи тебе; как только найдешь Грааль — проявляйся, расскажешь мне, как все было.

Боамунд кивнул. Это было вполне в духе рыцарства: в одну минуту ты сидишь под деревом, жуешь травинку и не думаешь ни о чем в особенности, а в следующую ты уже в середине запутанной цепи приключений, которые могут закончиться твоей женитьбой на старшей дочери короля, но с таким же успехом могут закончиться и тем, что тебя ссадят с седла и ты сломаешь себе шею. Будучи рыцарем, учишься плыть по течению событий. По крайней мере в этом отношении профессия рыцаря напоминает профессию бродячего торговца.

— Что ж, тогда счастливо, — сказал Боамунд. — Я все же оставлю тебе астролябию — вдруг у тебя найдется минутка взглянуть на нее.

— Да, конечно, — сказал отшельник. Он постепенно исчезал в лужице голубого света, уплывая в сердце знаменитой Стеклянной Горы. Пара стоптанных шлепанцев внезапно затрещали, объятые пламенем, и вот уже от отшельника не осталось ничего, кроме пустого кресла. Боамунд повернулся, чтобы уйти.

— Ах да, я забыл упомянуть, — прошептал еле слышный голос. — Что бы ты ни предпринял, ни в коем случае не приближайся к…

— Прошу прощения? — переспросил Боамунд. Он подождал минуты три, но все, что он услышал, было позвякивание колокольчиков фургончика с мороженым где-то вдалеке.

— А это что такое? — спросил Боамунд озадаченно.

Ноготь вздохнул. Он уже понял, что Боамунд окажется тяжелым случаем, и собирал всю свою решимость, чтобы соблюсти терпение. К несчастью, терпение не входило в список Трех Добродетелей Карликов[2].

— Это молния, — ответил Ноготь.

— Я знаю, как выглядит молния, — заметил Боамунд. — Она совсем не такая.

— Да нет, это, конечно, не молния, — устало сказал карлик, — просто называется так же. Смотри, ты ее тянешь…

— Как?

— Вот так.

— Ой!

Ноготь вздохнул.

— Это как бы вместо гульфика, — объяснил он. — Ты потом привыкнешь.

Боамунд потер ущемленное место и пробормотал что-то в том смысле, что он считает это чертовски глупым способом обращаться с вещами. Ноготь лучезарно улыбнулся и протянул ему шлем.

— А это что? — спросил Боамунд. Ногтю уже начинал надоедать этот вопрос.

— Это шлем, — ответил он.

Боамунд воззрился на него.

— Послушай, — сказал он, — конечно, я здесь, считай, новичок, но не пытайся дурачить меня. Шлем тяжелый и блестящий, и сделан из хорошей стали. А это сделано из этой ерунды… как, ты там говорил, это называется?

— Пластик, — ответил Ноготь, — а точнее, стекловолокно. Это мотоциклетный шлем. Они совсем не такие, как те, с которыми ты имел дело.

— Но…

Ноготь решил проявить твердость — иначе они никогда никуда не доберутся.

— Слушай, — сказал он, — в твои времена ведь существовали турнирные шлемы, и боевые шлемы, и парадные шлемы, и все они были разные, верно? Так вот, этот шлем предназначен для того, чтобы ездить на мотоцикле. И поэтому он не похож на те.

Боамунд начал хмуриться. Он уже дважды начинал хмуриться: один раз, когда Ноготь вручил ему мотоциклетную куртку и Боамунд попытался указать ему, что только крестьяне и лучники носят кожаные доспехи; и потом, когда узнал, что ему предстоит ехать сзади. Он начал было объяснять, что правит конем всегда рыцарь, а сзади едет карлик, но Ногтю удалось отвлечь его внимание, уронив ему на ногу ящик с инструментами. Он предчувствовал, что вскоре предстоят еще большие проблемы.

— А вот твой меч, — сказал он, — и твой щит. Подержи-ка, я только…

— Эй, — сказал Боамунд, — а почему они в холщовом мешке? Это недостойно — ездить с упакованным мечом.

Ноготь решил, что не стоит прямо сейчас пытаться объяснить Боамунду, почему с его стороны будет неблагоразумно открыто носить свой меч. Такие термины, как «арест» и «оружие, запрещенное к ношению» вряд ли входили в его словарь. Поэтому вместо этого он указал, что задача Боамунда предполагает путешествие инкогнито, чтобы по дороге не пришлось биться в куче утомительных поединков. Как ни странно, Боамунд проглотил это объяснение даже не пикнув.

— Хорошо, — сказал он. — А лошадь?

— Это не лошадь, — ответил Ноготь осторожно. — Не совсем. Пойдем, покажу.

Он повел его в глубь гаража. Там, под мойкой, стоял его драгоценный «Триумф Бонневиль», единственная вещь во всем мире, которую он действительно и не скрывая любил.

— Что это? — спросил Боамунд.

Ноготь ответил, крепко стиснув кулаки:

— Это мотоцикл. Это все равно что… — он закрыл глаза, обшаривая свой ум, вытаскивая ящик за ящиком и вываливая их содержимое на пол. — Это все равно что волшебный конь, которого не нужно ковать, — это было лучшее, что он смог придумать.

— Он летает? — спросил Боамунд.

— Нет, — сказал Ноготь в замешательстве. — Он ездит по земле. Под гору, когда ветер в спину, он без проблем делает сто пятнадцать.

— Сто пятнадцать чего?

— Миль.

— О! — Боамунд нахмурился. — А потом что? — спросил он.

— В каком смысле?

— После того, как ты проехал сто пятнадцать миль, — объяснил Боамунд. — Ты берешь другого, или…

— Да нет же, — сказал Ноготь, щуря глаза и борясь с искушением впиться Боамунду зубами в коленную чашечку. — Сто пятнадцать миль в час.

— Постой-ка, — сказал Боамунд. — Мне казалось, ты говорил, что он не летает.

— Не летает.

Но Боамунд не выглядел убежденным.

— Все волшебные кони, о которых я слышал, могли летать, — сказал он. — Вот, например, Альтамонт, крылатая кобыла сэра Греви де Бохуна. Она делала триста сорок две, или даже… сто шесть на четыре и сорок три…

— Ну хорошо, — сказал Ноготь, — но…

— У моего дяди была волшебная лошадь, — продолжал Боамунд, — он как-то добрался из Каэрлеона в Тинтагел за час семь минут. На такую лошадь действительно можно положиться, как он частенько мне говорил.

— Э-э…

— И сбруя у нее была что надо, — продолжал Боамунд в забытьи. — Амортизирующие стремена, поводья с энергетическим приводом, мартингал с гидравлическим увлажнением три-в-одном, подпруги акульей кожи — по индивидуальному заказу, с трехпозиционными авторегулирующимися пряжками…

Ноготь, тяжело ступая, подошел к мотоциклу и отвинтил крышку топливного бачка.

— Нам пора, — сказал он, — мы не можем торчать здесь весь день.

Боамунд пожал плечами.

— Пора так пора, — сказал он. — Где мне сесть?

— Позади меня, — ответил Ноготь. — Давай, забирайся. Мешок не забыл?

Боамунд кивнул и надел шлем. Бормоча что-то себе под нос, Ноготь включил подачу топлива, откинул ножной стартер, встал на него и подпрыгнул.

Незачем и говорить, что проклятая машина не завелась.

Боамунд постучал его по плечу.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Пытаюсь заставить его двигаться, — ответил Ноготь.

— Ты думаешь, что вытащив из него эту штуковину и прыгая на ней, ты заставишь его двигаться? — поразился Боамунд. — Да что ты! Скорее уж он начнет брыкаться, а то, глядишь, и укусит тебя!

Можно, конечно, попытаться объяснить, подумал Ноготь, но зачем утруждаться? Он снова поставил пятку на стартер, приподнялся на сиденье и подпрыгнул. Как это часто случается, стартер выскользнул у него из-под ноги и больно ударил по голени. Ноготь выругался.

— Я же тебе говорил, — сказал Боамунд. — Почему ты не хочешь просто сказать волшебное слово?

— На него не действуют волшебные слова, тупой ты идиот!

Боамунд шумно вздохнул и произнес нечто маловразумительное. Мотор мгновенно завелся, взревел и перешел на мягкое, сонное урчание. Не было и признака обычного дребезжания плохо пригнанных клапанов. Ноготь сел, слушая с открытым ртом. Даже эксцентрики звучали как надо!

— Давай наконец поедем, — сказал Боамунд. — У нас уйдет по меньшей мере час, если все, что эта штука делает, это…

— Как ты это сделал? — требовательно спросил Ноготь. — Он никогда не заводится с первого раза. Никогда. — У него было чувство, что его в чем-то предали.

— Очень просто, — ответил Боамунд. — Я сказал волшебное слово. Я все же не полный невежда, понимаешь ли.

Ладно, подумал Ноготь. Хорошего помаленьку. Ты сам напросился. Он убрал боковой упор, выжал рукоять сцепления на первую передачу и газанул. Переднее колесо обрадованно взмыло к небесам, и мотоцикл, визжа покрышками, ринулся вниз по дорожке, выруливая на Кэйрнгорм-Авеню. Уже подъезжая к воротам, Ноготь выжимал около пятидесяти, а когда они выезжали за угол, он так круто развернул мотоцикл, что правая подножка задела асфальт, исторгнув фонтан искр.

Волшебные лошади могут идти ко всем чертям, думал он. Я ему покажу волшебных лошадей, этому здоровенному нахальному ублюдку.

Они выжимали уже под семьдесят, несясь вдоль по Сандерленд-Креснт и огибая припаркованные автомобили, закладывая виражи, как обезумевшая пчела, когда Боамунд наклонился и постучал Ногтя по плечу.

— Что? — крикнул тот через плечо. — Ты хочешь, чтобы я сбросил скорость?

— Нет, конечно, — ответил Боамунд. — Ты не можешь заставить эту штуку двигаться хоть немного быстрее?

Ноготь уже собирался сказать что-то подходящее к случаю, когда Боамунд пробормотал еще одну неразборчивую фразу, и дорога перед глазами Ногтя внезапно превратилась в размытое пятно. Он вскрикнул, но ветер сорвал крик с его губ. Вот показался мебельный фургон, прямо у них по курсу, и тут…

И тут они взлетели. Это было чистое касание: переднее колесо прочесало по крыше фургона; и скорее всего, ему еще придется наворачивать круги по свалкам техники, чтобы найти другое заднее крыло (а вы попробуйте-ка достать заднее крыло для Бонневилля 74-го года, посмотрим, как вам это понравится!), — но все же они были живы. И они были в воздухе.

— Опусти меня! — взвизгнул Ноготь. — Как ты смеешь! Это классический байк, я убил кучу времени, чтобы довести его до конкурсных стандартов. Если ты его разобьешь, я не знаю, что я с тобой сделаю!

— Но он ведь такой медленный, — отвечал Боамунд. — Держись крепче, нам осталось немного.

Ногтя начало подташнивать.

— Пожалуйста, — сказал он.

Законы рыцарства, столь же вразумительные и практичные, как налоговое законодательство, предписывают истинному рыцарю проявлять жалость к слабым и больным. Боамунд, вздохнув, произнес соответствующую формулу, и через момент мотоцикл коснулся поверхности трассы М-18, идущей к югу, делая около двухсот сорока миль.

Господи Иисусе, подумал Ноготь про себя, я мог бы написать об этом в «Супербайк», вот только мне никто не поверит. Он изо всех сил сжал правой рукой рукоятку тормоза, и мотоцикл постепенно сбавил скорость. Он свернул к асфальтированной обочине, выключил двигатель и некоторое время сидел, весь дрожа.

— Ну, а теперь что? — брюзгливо поинтересовался Боамунд.

Ноготь медленно повернулся на сиденье и приблизил свое лицо к Боамунду, так что их шлемы соприкоснулись.

— Послушай, — сказал он. — Я знаю, что ты рыцарь, а я всего лишь карлик, и у тебя Высокое Предназначение, и ты знаешь все о древних технологиях, и у твоего дядюшки было что-то вроде призового скакуна, который делал сто миль за неполных четыре секунды, но если ты еще раз выкинешь подобный трюк, я возьму этот твой меч и засуну его тебе туда, где не светит солнце, понял?

Три фута семь дюймов разбитых надежд и оскорбленной гордости могут иногда быть весьма убедительными, и Боамунд пожал плечами.

— Как знаешь, — сказал он. — Я просто хотел помочь.

— Ну так не надо хотеть, — Ноготь подпрыгнул на стартере, выругался, попробовал еще раз, завелся и аккуратно вывел мотоцикл в крайний ряд.

На протяжении следующих пятидесяти миль его обогнали три грузовика, два «Мини-Клабмена» с местными номерами, мотороллер и длинный грузовик с полицейским эскортом, который перевозил нечто вроде секции моста; но он не обращал внимания.

— Если бы, — объяснил он Боамунду, когда тот попросил его двигаться хоть немного быстрее, — Бог хотел сделать так, чтобы мы путешествовали быстро и без усилий, Он не даровал бы нам двигатель внутреннего сгорания.

Насколько мог видеть Боамунд, ответа на это не существовало.

— Куда это мы направляемся? — спросил Боамунд.

Ноготь оторвал левую руку от руля и показал.

— Да, да, — сказал Боамунд, — я умею читать. Но что это значит?

Это озадачило Ногтя; по его мнению, значение слов «станция обслуживания» было очевидным. Он не стал утруждать себя объяснением, а просто заехал на парковку.

— Я имею в виду, — сказал Боамунд, снимая шлем и встряхивая головой, — «служба» — это обязанность вассала по отношению к лорду, а «станция» — военный аванпост. Видимо, это то место, куда рыцари приходят, чтобы склониться перед своими повелителями и просить у них милостей?

Ноготь вспомнил, каких усилий ему стоило в прошлый раз заказать себе сосиски, поджаренный хлеб и фасоль, и ответил:

— Да, что-то в этом роде. Ты голоден?

— Теперь, когда ты сказал, — ответил Боамунд, — пожалуй, да. За последние полторы тысячи с чем-то лет я только выпил чашку отравленного молока и съел один беляш.

— Не отравленного, — указал Ноготь, — а зачарованного. Если бы оно было отравлено, тебя бы здесь не было.

— Значит, мне просто показалось.

Ногтю стоило больших усилий объяснить ему правила игры.

— Ты берешь поднос, — объяснял он, — и встаешь в очередь, и стоишь в ней, пока они обслуживают людей перед тобой, а когда очередь доходит до тебя, ты просишь у девушки за стойкой все, что хочешь. Я имею в виду пищу, — добавил он. — Тогда она кладет это тебе на поднос, и ты проходишь с ним к кассе. Понятно?

Боамунд кивнул.

— А потом что? — спросил он.

— Потом мы садимся и едим, — ответил Ноготь.

— Где?

Ноготь поднял на него глаза.

— В смысле?

— Где мы садимся? — повторил Боамунд. — Я хочу сказать, что я не желаю выглядеть дураком, сев на неподобающее мне место.

Господи Иисусе Христе, подумал про себя Ноготь, ну почему я просто не взял с собой бутерброды?

— Ты садишься там, где тебе понравится, — сказал он. — Это станция обслуживания, а не банкет у лорд-мэра.

— Что такое?..

— Заткнись.

Чтобы оказать ему любезность, Боамунд очень терпеливо стоял в очереди. Он ни разу не толкнул, не ударил и не вызвал на дуэль ни одного из водителей грузовиков, наступавших ему на ноги. Мышцы Ногтева живота стали потихоньку расслабляться.

— Следующий, — сказала женщина за стойкой с горячими блюдами. Ноготь заказал бифштекс и гороховый пудинг и уже собирался отойти к кассе, когда услышал голос Боамунда:

— Я бы съел жареного лебедя, начиненного перепелами, седло кабана в меду, кровяную колбасу из дичи, три куропатки с кровью и кварту рейнского. Пожалуйста, — добавил он.

Женщина посмотрела на него с недоумением.

— Я сказал, — повторил Боамунд, — что я бы съел жареного лебедя, начиненного…

Одно из немногих преимуществ того, чтобы быть карликом, заключается в возможности выходить из подобных ситуаций совершенно незаметно, при необходимости проползая у людей между ног. Очень осторожно, чтобы не расплескать подливку, Ноготь двинулся в сторону…

— Ноготь!

Он замер на месте и вздохнул. Несколько людей позади Боамунда уже начали выражать нетерпение.

— Ноготь, — сказал Боамунд, — ты говорил мне, что я могу просить у девушки за стойкой все, что я захочу из еды, а она говорит, что все, что она может мне дать — это нечто, называемое писса.

— Тебе понравится, — хрипло проговорил Ноготь. — Они здесь делают очень хорошую пиццу.

Боамунд потряс головой.

— Послушай, — обратился он к женщине, с чьим лицом происходило то, что обычно происходит с бетоном, только гораздо быстрее, — мне не нужна желтая коровья лепешка, мне нужен жареный лебедь, начиненный перепелами…

Женщина сказала Боамунду несколько слов, и карлик, в чьих генах хранилось достаточное количество полезной информации относительно обычного поведения оскорбленных рыцарей, инстинктивно уронил поднос и свернулся клубком на полу.

Но Боамунд просто сказал:

— Ну что ж, делай как знаешь, а я сам позабочусь о себе, — и, пробормотав себе под нос еще пару слов, пошел прочь от стойки. Вопреки здравому смыслу, Ноготь открыл один глаз и взглянул вверх.

Боамунд все еще держал свой поднос. А на подносе громоздились жареный лебедь, седло кабана в меду, нарезанная ломтями кровяная колбаса весьма подозрительного вида, три маленьких жареных птички и здоровенный оловянный кувшин.

— Эй, постойте-ка! — сказала женщина. — Это не разрешается.

Боамунд остановился и некоторое время стоял молча.

— Что ты сказала? — наконец спросил он.

— Есть собственную еду не разрешается, — сказала женщина.

Ноготь почувствовал, что в его ребра тыкают носком ботинка. Он попытался проигнорировать это.

— Ноготь, я здесь уже ничего не понимаю. Сперва она не дает мне настоящей еды, а дает только писсу, а теперь она говорит, что мне нельзя есть мою собственную еду. Это значит, что мы все должны обменяться подносами или что-то в этом роде?

Ноготь поднялся с пола.

— Пошли, — сказал он. — Мы уходим. Быстро.

— Но…

— Идем!

Ноготь ухватил Боамунда за рукав и потащил его по направлению к двери. У них за спиной кто-то закричал:

— Эй! А эти двое не заплатили!

Боамунд встал как вкопанный, и Ноготь, как ни старался, не мог побудить его двигаться дальше.

— Что ты сказал? — вопросил Боамунд.

— Ты не заплатил за свою еду.

— Но я не брал ее здесь, — отвечал Боамунд очень терпеливо (и вполне обоснованно). — У этой женщины не было ничего из того, чего мне хотелось, и мне пришлось самому позаботиться о себе.

Ноготь побился сам с собой об заклад, что он знает, что за этим последует.

— Здесь не разрешается, — сказал голос, — есть пищу, не купленную здесь.

«Ну вот, — сказал Ноготь своим ступням. — Я выиграл!»

— Но послушай…

— Нет, — сказал голос, — это ты послушай!

Чувство собственного достоинства, его взращивание и развитие лежат в самом корне рыцарства. Поэтому весьма неблагоразумно говорить рыцарю вещи наподобие «Нет, это ты послушай!», особенно если он голоден и в замешательстве. Несмотря на то, что Ноготь умышленно отвернулся, — исходя из не очень логичной предпосылки, что за то, чего он не увидит, он потом не будет нести ответственность, — ему не нужны были глаза, чтобы понять, что произошло в следующий момент. Звук, раздающийся при совмещении подноса с жареным лебедем и лица заместителя заведующего кафе, красноречиво говорит сам за себя.

Из-под своего столика Ноготь мог очень хорошо видеть большую часть драки — примерно от ступней участников до их коленей, — и, по его мнению, этого для него было более чем достаточно, большое спасибо. Можно было бы подумать, что парень, проспавший полторы тысячи лет на вершине горы, должен был немного потерять навык, но ничего подобного.

Через некоторое время в поле зрения Ногтя осталась только одна пара ног, и они были обуты в пару мотоциклетных ботинок, которые он сам покупал с неделю назад, измерив предварительно ступню спящего рыцаря. Боже, как давно это было!

— Ноготь!

— Да? — отвечал карлик.

— Ты ведь не особенно голоден, правда?

Ноготь высунул голову из-под столика.

— Да не очень, — сказал он. — Может быть, поедим уже на месте, как ты думаешь?

— Хорошая мысль, — ответил Боамунд. Он вытер с лица подливку и смущенно ухмыльнулся.

Они добрались до мотоцикла и успели его завести примерно за четыре секунды до появления полиции. К счастью, полицейские упустили из виду взять с собой вертолеты, поэтому, когда мотоцикл внезапно оторвался от земли и с ревом понесся в направлении Бирмингема, они мало что могли с этим поделать, — разве что записать его номер и арестовать парочку студентов на «Хонде-125», у которых не работал стоп-сигнал.

2

— Да, — ответил Ноготь.

— Ты уверен? — спросил Боамунд. — Дай-ка мне твою карту на минутку.

Ноготь повиновался, и Боамунд некоторое время изучал ее.

— Похоже, что ты прав, — сказал он. — Просто это не похоже ни на один из тех замков, что я видел до сих пор, вот и все.

Ноготь в этом вопросе был согласен с ним на все сто процентов. Здание скорее напоминало маленькое и довольно безвкусное туристическое агентство. Да еще к тому же и закрытое.

— Может, замок с обратной стороны? — спросил он.

Боамунд посмотрел на него.

— Мне кажется, ты здесь чего-то серьезно недопонимаешь, — сказал он. — Замки — это такая вещь… — он помолчал, пытаясь подобрать подходящее выражение. — Ну, — сказал он, — они просто не могут находиться с обратной стороны других вещей. Замки не так устроены.

— Может, он в Браунхилле, — ответил карлик. — Ты бывал здесь раньше?

— Не знаю, — признался Боамунд. — Тут все немного изменилось с моего времени.

— Ну, — сказал карлик, — вот видишь. Возможно, замковая архитектура тоже немного изменилась с твоего времени. Может, сейчас в моде ненавязчивый стиль.

Боамунд, нахмурившись, слез с мотоцикла. Ногтю подумалось, что вот сейчас ему предоставляется одна из редких возможностей, какой у него не будет, вероятно, еще в течение долгого времени — вскочить на мотоцикл, дать полный газ и рвануть отсюда к чертям собачьим, покуда с ним не случилось чего-нибудь действительно ужасного; но почему-то он не сделал этого. Для себя он объяснял это тем, что мотоцикл, конечно, сразу не заведется, а рыцари обычно смотрят на попытки дезертировать довольно косо. Но истина заключалась в том, что его гены не допустили этого. «Рядом с рыцарем пребудь», — как поется в старинной карликовой песне.

Боамунд уже стучался в дверь.

— Есть кто-нибудь дома? — позвал он.

Тишина. Боамунд попробовал еще раз, с видом человека, который понимает, что самым правильным в таком случае было бы протрубить в горн, если бы только у него было при себе что-нибудь в этом роде. По-прежнему никакого ответа.

— Это, наверное, не то место, — сказал Ноготь. — Слушай, давай пойдем куда-нибудь и там спокойно все обдумаем, а?

Боамунд покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Я думаю, что это все же то место. Посмотри-ка!

Он на что-то показывал; Ноготь встал на цыпочки и взглянул. Он не увидел ничего. И так и сказал.

— Да вот же, — сказал Боамунд, — как ты не видишь, вон, на косяке — очень неотчетливый, но он определенно здесь есть.

Ноготь прищурился. Он должен был признать, что там действительно был какой-то едва заметный рисунок или узор, грубо нацарапанный на краске. Он разглядывал его некоторое время, и наконец воображение подсказало ему, что это можно посчитать букетом роз с переплетенными лепестками.

— Ну да, — сказал он. — И что же это такое?

— Это путевой знак, — ответил Боамунд. — Один из знаков, входящих в Высокое Письмо Древних. Видимо, он означает, что рядом есть рыцари.

— Там так и написано? — настаивал Ноготь.

— Строго говоря, нет, — отвечал Боамунд. — В действительности этот знак читается так: «Страховым агентам и Свидетелям Иеговы вход воспрещен; берегитесь злой собаки». Но если читать между строк… Эй, а это что такое?

— Еще один?

— Может быть, — пробормотал Боамунд. — Сейчас посмотрим, — он стер с косяка засохший голубиный помет, придирчиво вгляделся и довольно фыркнул про себя. — Это определенно путевой знак, — сказал он. — Взгляни.

— На этот раз, — сказал Ноготь, — я поверю тебе на слово.

— Это старинная руна, которую чертили на дверях, чтобы дать знать помощнику шерифа, что хозяева переехали, — заметил Боамунд. — Мы называем ее Великой Противоречащей Себе Пентаграммой. Это то место, я уверен. — И он забарабанил по двери — так сильно, что Ноготь, казалось, мог на расстоянии чувствовать, как она содрогается, — а затем начал что-то громко кричать на языке, который Ноготь при обычных обстоятельствах принял бы за болгарский.

Несколько секунд полной тишины; затем окошко над их головами со скрежетом распахнулось.

— Мы закрыты, — сказал голос. — Убирайтесь.

Боамунд воззрился вверх, открыв рот.

— Беддерс! — радостно взревел он и замахал рукой. — Беддерс, это я!

Ноготь поднял глаза на человека в окне: круглолицая лысая голова с большим красным носом.

— Бо? — отвечала голова тоном, который предполагал, что это было, конечно, лучше, чем розовые слоны или пауки, взбирающиеся по обоям, но тем не менее его никто сюда не звал. — Не может быть!

— Беддерс! — в полном восторге повторил Боамунд. — Давай-ка спускайся и открывай дверь, пока я не высадил ее пинком!

Этот диалог, как догадался Ноготь, находился в полном соответствии с тем, как у рыцарей принято разговаривать друг с другом. Очевидно, по законам рыцарства самым подходящим способом выразить теплые чувства, дружелюбие и благожелательность по отношению к другому рыцарю было предложить ему облачиться в полный доспех и предоставить ему возможность быть ссаженным с лошади и испытать пятнадцатифунтовой палицей прочность своей головы.

— Только притронься к этой двери, — отвечала голова, — и я ноги тебе переломаю. — Настоящий знаток учтивого диалога, разумеется, сейчас же распознал бы в этом ответе приблизительный аналог нашему: «Джордж, старый ты сукин сын, где тебя черти носили!», но Ноготь решил, что лучше будет все же спрятаться под прикрытием мотоцикла — просто на всякий случай.

— А руки не коротки, старый ты пьяница? — нежно ответил Боамунд. Голова радостно оскалилась.

— Постой-ка, я сейчас, — сказала она, и окно с грохотом захлопнулось. Боамунд повернулся.

— Что это ты там делаешь? — спросил он.

— Прячусь, — ответил голос из-за переднего колеса. — А на что еще это, по-твоему…

— Не стоит обращать внимание на старину Беддерса, хотя для тебя он сэр Бедевер, — сказал Боамунд. — Он мягче овсяной каши, старина Беддерс. Ну-ка, быстро, где мой меч?

Он начал рыться в багаже и к тому моменту, когда дверь распахнулась (обнаружив колоссальных размеров фигуру, с ног до головы покрытую сталью, как не мог не заметить Ноготь), уже нашел свой меч и щит и снова надел мотоциклетный шлем. Ноготь, со своей стороны, произведя сравнительный анализ доступных ему возможностей, запрыгнул в контейнер с левой стороны мотоцикла и закрылся изнутри крышкой. Бывают времена, когда быть маленьким очень хорошо.

— Ага! — услышал он чей-то голос. — Выходи, вероломный рыцарь, ибо я хочу биться с тобой! — Ноготь содрогнулся и закрыл глаза.

— Ты недолго будешь ждать, — отвечал другой идиот. — Однако опасайся моего меча!

Последовал шум, какой раздается обычно, когда несколько игроков защиты одновременно набрасываются на регбиста, бегущего с мячом, затем неизбежный звук чего-то металлического, словно из колеса вывалился колпак, покатился по земле и, покружившись на месте, с лязгом хлопнулся на землю. Звук сопровождался раскатами жизнерадостного хохота.

Потом кто-то стащил с контейнера крышку и за воротник куртки извлек из него Ногтя.

— Ноготь, — сказал Боамунд, — познакомься с сэром Бедевером. Беддерс, это Ноготь, мой карлик.

— Весьма польщен знакомством, Ноготь, — сказал безумец в доспехах. Судя по всему, той вещью, которая упала наземь и покатилась, был его шлем, поскольку он стоял с непокрытой головой, и из пореза над его левым глазом сочилась кровь. — Ну что ж, — сказал сэр Бедевер, — заходите в дом. Все ушли, — уныло прибавил он, — а пол на кухне, как всегда, моет самый крайний. — Тут ему в голову пришла мысль. — Постой-ка, — сказал он, просветлев, — его же может помыть твой карлик, правда?

Ноготь только было собрался выразить яростный протест, как Боамунд сказал: «Хорошая мысль!» — и сердечно хлопнул Ногтя по спине. «Еще немного, — пробормотал карлик про себя, — и меня начнет тошнить от всего этого». Тем не менее, по-видимому, все могло обстоять и гораздо хуже. Бедевер по крайней мере показал ему, где находится швабра и порошок, да и сама кухня была значительно меньше, чем, скажем, в Версале.

— Как бы там ни было, — сказал Бедевер, подводя гостя к уютному креслу, — усаживайся, чувствуй себя как дома, и рассказывай мне все.

— Что — все? — отвечал Боамунд, протягивая руку к соленому арахису. — Да, кстати, — прибавил он. — Я умираю от голода. Я ничего не ел — по крайней мере, ничего стоящего, — несколько сотен лет.

— Ешь, не стесняйся, — учтиво сказал Бедевер, и Боамунд, проговорив надлежащую формулу, набросился на олений бок, услужливо материализовавшийся на столе перед ним. «Вообще-то, — думал про себя Ноготь, ползая на четвереньках в тщетных попытках отскрести особенно упрямое пятно, — если все рыцари могут делать это, непонятно, зачем нужна кухня, не говоря уже про пол в кухне?»

— Ты собирался рассказать… — сказал Бедевер.

— Разве?

— Ну да, — ответил Бедевер. — О том, что ты делал все это время и… э-э…

— Что?

— Как получилось, что ты вообще еще жив. Я хочу сказать, — уверил Бедевер своего друга, — это замечательно, что ты жив. Просто классно. Но все же немного неожиданно, как ты думаешь?

Боамунд положил фазанье крылышко и взглянул на него. Хоть они и прошли с толстяком бок о бок основной курс боевой подготовки, Рыцарское училище и Бенвикскую кампанию, это еще не давало ему права задавать личные вопросы.

— А ты? — спросил он вместо ответа. — Насколько я помню, ты постоянно набивал себе брюхо коржиками, а когда давали кашу, ты всегда просил добавки. Если уж кто-нибудь и должен был сыграть в ящик…

Бедевер поморщился.

— Это долгая история, — сказал он.

Боамунд пристально посмотрел на него поверх жареной куропатки.

— Так рассказывай, — сказал он. — Я никуда не спешу.

— Ну что ж…

Суть того, что рассказал Бедевер, была такова:

Боамунд, без сомнения, помнит, как отвратительно стали оборачиваться дела к концу Артурова правления — все эти саксы и все такое…

Ну, не то чтобы. Боамунд к этому времени уже спал, но он поверит ему на слово. Продолжай, пожалуйста.

… эти саксы и все такое; и самое последнее, чего хотел король, — это чтобы его рыцари начали оказывать сопротивление саксам, на чьей стороне было значительное превосходство. Это только усугубило бы положение, и в принципе никуда не годилось. С другой стороны, рыцарская честь, несомненно, не позволила бы им сидеть сложа руки в то время, как куча датских предпринимателей и торговцев свининой берут страну в свои руки и выбрасывают мелких лавочников из национального бизнеса.

Поэтому Артур задумал обходной маневр: поскольку рыцарство все равно находилось на грани исчезновения, он счел, что будет только справедливо и достойно, если оно закончит свой путь с блеском. Для осуществления своего плана он призвал рыцарей к себе в Камелот, рассказал им детскую сказочку о том, что все саксы разошлись по домам, оставив деньги в уплату за расколоченные двери и окна, и предложил им квест — найти Святой Грааль.

Рыцари приняли вызов с энтузиазмом, несмотря на то, что ни у кого из них не было и малейшего представления о том, что из себя представляет эта штука, и согласились вновь собраться в Камелоте через год и один день, принеся Грааль с собой.

Результаты превзошли самые смелые ожидания Артура. Когда двор собрался вновь, обнаружилось, что из сотни вышедших в поход рыцарей пятьдесят мертвы, четырнадцать находятся в заключении, двадцать два переметнулись ко двору короля Бенвика, и еще восемь оставили рыцарство и занялись административной деятельностью. Оставшиеся шесть, как посчитал король Артур, вряд ли были в состоянии доставить беспокойство кому-либо. Поэтому он предоставил им общежитие и пожизненную пенсию, нарек их Орденом Кавалеров Святой Чаши и сбежал через пожарный выход, пока они были в баре.

Кавалеры Святой Чаши продолжали поиски еще некоторое время; но уже из самого факта, что из изначальной сотни остались в живых только они, должно быть очевидно, что все эти рыцари довольно жестко придерживались того правила, что благоразумие — или, лучше сказать, откровенная трусость — является лучшей частью доблести; к тому же, между прочим, никто из них не знал, что такое Грааль. Три года они наудачу колесили по Альбиону в смутной надежде, что Грааль найдется сам собой в какой-нибудь гостинице или в фургоне грузовика, и наконец большинством голосов пять к одному решили оставить попытки. Их доводы были таковы: Альбион — довольно маленькая страна, и в своих скитаниях они, весьма вероятно, уже наткнулись на искомое; найдите его — таково было повеление Его Величества; нигде не было сказано, что в их задачу входит еще и узнать Грааль, когда они его найдут. Поэтому они выставили общежитие на продажу и пошли получать свои пенсии. Скорее всего, их дело бы выгорело, если бы председателем попечителей пенсионного фонда не оказался твердолобый маг и реакционный альбионский националист по имени Мерлин. Он уперся как баран, настаивая, что для выполнения условий квеста Грааль должен быть принесен в Камелот; если это условие не будет выполнено, сказал он, они могут забыть о своих пенсиях.

Кавалеры решили не падать духом и постараться извлечь наибольшую выгоду из ситуации. Вместо того, чтобы активно искать Грааль, они приняли решение впредь искать его пассивно, то есть заниматься своими делами — в надежде, что дела эти окажутся чем-либо более интересным и доходным, — ожидая, не подвернется ли им эта штуковина случайно. После того, как они вложили весь свой наличный капитал в проект постройки туннеля, соединяющего Альбион с Бенвиком, и этот проект провалился из-за того, что Бенвик исчез в морских волнах, когда до него оставалось каких-нибудь пять миль, они поселились в своем общежитии, сдали помещения на первом этаже одному человеку, который организовывал пилигримские туры, и нашли себе работу на соседней фабрике по изготовлению органических красителей.

Фабрики этой, разумеется, давно уже не существует. Рыцари же до сих пор здесь.

— Разумеется, — добавил печально Бедевер, — за исключением Нантри.

Боамунд украдкой смахнул слезу с глаз и прошептал:

— Он умер?

— Не совсем, — ответил Бедевер. — Примерно шесть месяцев назад он объявил, что с него достаточно, и что он уезжает на юг. Должно быть, его сманил этот малый, который собирался открыть где-то лавку видеопроката. Мерзавец, — яростно прибавил Бедевер, — он свалил, прихватив с собой все наши отпускные. Семьдесят четыре фунта и тридцать пять пенсов. А мы-то хотели этим летом поехать в Уэймут!

— Где это — Уэймут?

Бедевер объяснил.

— И вот теперь, — продолжал он, — придется нам всем торчать здесь, а тут еще и ты появился. Домик у нас довольно маленький…

Тут до Боамунда дошло. Бедевер как раз поднимал к губам стакан джина с тоником, когда в него упала монета. Джин расплескался.

— Понимаю, — сказал Боамунд. — Полагаю, этого будет достаточно.

Бедевер снял ломтик лимона с воротника.

— Я всегда счастлив видеть тебя, — забормотал он, — было бы просто замечательно, если бы ты смог остаться с нами хоть ненадолго, но если ты очень занят и спешишь заняться своими делами, — вероятно, очень важными делами, — ради которых ты здесь появился, то, прошу тебя, не стоит ради нас…

— Вообще-то… — сказал Боамунд.

— …пренебрегать ими. В конце концов, — прибавил он в отчаянии, — мы все здесь занимаемся каждый своим делом, в каком-то смысле, — Туркин развозит пиццу, знаешь ли, а Пертелоп нашел себе очень милую работу тут неподалеку — мойка окон, магазины и офисы, а также жилые дома; Галахад — актер, правда, сейчас он на отдыхе; Ламорак покупает разные вещи и продает их на барахолках; а я… — он запнулся и неожиданно покраснел.

— Продолжай, — сказал Боамунд, заинтригованный. — Чем занимаешься ты?

— Я… Я страховой агент, — пробубнил Бедевер себе в бороду. — На самом деле это очень интересная работа, — быстро добавил он. — Ты даже не представляешь себе, какой широкий разрез общества…

— Страховой агент, — сказал Боамунд.

— Э-э, — промямлил Бедевер. — Кстати, ты, случаем, не хотел бы?..

— Понимаю, — Боамунд нахмурился. На его широком, простом, открытом, честном и — да что там! — глупом лице медленно проявлялось холодное выражение недовольства, как лед, накапливающийся в голосе телефонистки на занятой линии коммутатора. — Ты знаешь, Беддерс, как мы называли тебя в колледже в старые добрые времена?

— Хм-м, нет, — сказал Бедевер. В действительности он имел об этом некоторое представление, и всегда негодовал по этому поводу. По его мнению, нельзя винить человека за то, что он родился со слишком большими ушами.

— «Li chevalier li plus prest a succeder»[3] — сурово сказал Боамунд. — Дважды был первым в сражении на копьях, как я припоминаю. Почетная грамота за соколиную охоту. Флирт с отличием. Капитан учтивости три года подряд. И вот теперь, — он вздохнул, — ты страховой агент. Понимаю.

— Это не совсем так, — пробурчал Бедевер несчастным голосом. — Времена меняются, знаешь ли, и…

— Я помню, — не обращая на него внимания, продолжал Боамунд, — я помню, как твой отец, да упокоится его душа с миром, как-то приехал к нам в День Состязаний, когда ты бился на турнире за Золотой Поднос Дешамп-Морнея. Он так гордился тобой!

Бедевер засопел.

— Послушай, — сказал он, — теперь больше не бьются на турнирах. Нынче у нас есть только снукер по телевизору и американский футбол…

— А когда он узнал, что тебя выбрали участвовать в матче между Стариками, — безжалостно продолжал Боамунд, — знаешь, я никогда не говорил тебе этого раньше, Беддерс, но…

— Послушай! — в голосе Бедевера слышались слезы. — Все не так просто. Мы старались как могли, честное слово. Мы обыскали все вокруг в поисках этой треклятой штуковины. Мы побывали даже, — рыцарь содрогнулся, — в Уэльсе. Но у нас не было ни малейшего представления о том, что конкретно мы ищем. Рыцарство не готовит к таким вещам, Бо. Рыцарство — это значит отыскать кого-нибудь большого и сильного и нехорошего, сидящего на здоровенном черном жеребце, и молотить его по голове, пока он не вырубится. Рыцари всегда оставляют все планирование и обдумывание на кого-нибудь другого. Мы появляемся только тогда, когда подходит пиковый момент, когда надо измочалить кого-нибудь, чтобы вывести его из игры. Мы не могли справиться с этим делом сами, Бо, когда никого не было рядом, чтобы подсказать нам, что надо делать. В современном мире нет места рыцарям, понимаешь? Мы оказались… — он поискал подходящее определение. — Думаю, можно сказать, что мы оказались гипер-квалифицированными. Слишком тренированными. Узкоспециализированными. Понимаешь, что я имею в виду?

— Ты имеешь в виду — бесполезными.

— Да, — согласился Бедевер. — Просто дело в том, что больше не осталось драконов. А также девиц, которых нужно спасать. Малыш Туркин попробовал тут как-то… спасти одну девицу. Там было что-то вроде вечеринки, а он доставлял пиццу. Открывает это он дверь, а там эта ужасная варварская музыка, и все эти мужланы таскают дам за руки и крутят их как хотят, и… В общем, он прыгнул в круг, как истинный рыцарь, и начал разбираться с ними как полагается. И тут эта девица бьет ему коленом прямо по…

— Да, я понимаю.

— Потом они позвали полицию, — продолжал Бедевер. — Хорошо еще, что рядом случились мы с Галахадом, так что мы вытащили его оттуда, прежде чем он успел нанести кому-нибудь серьезные повреждения, но…

— И тем не менее, — сказал Боамунд. Если бы его лицо предложили высечь в скале Рашмор рядом с ликами четырех президентов, оно было бы отвергнуто из-за чрезмерной серьезности. — Мне кажется, что я пришел как раз вовремя, чтобы взять командование на себя, как ты думаешь? Один разносит пиццу! Другой — страховой агент! Да старик Саграмор перевернулся бы в своей могиле, если бы узнал!

Бедевер, вспомнив их старого почтенного наставника, в сердце своем согласился и понадеялся вдобавок, что при этом он наткнется на что-нибудь острое.

— Но… — начал он.

— Я хотел сказать вот что, — продолжал Боамунд. — Я был пробужден от тысячепятисотлетнего сна, чтобы взять на себя командование этим Орденом, и, во имя Бога всевышнего, командование это я на себя возьму!!

Как раз в этот момент дверь общей комнаты распахнулась, и внутрь вбежал высокий плотный человек с красным лицом, держа в одной руке мобильный телефон, а в другой большую пачку плоских пенополистироловых коробок.

— Беддерс, — вскричал он, — там какой-то карлик на нашей кухне! Я вошел, чтобы разогреть свои пиццы, а этот проклятый маленький мерзавец залил весь пол водой. Я, разумеется, засунул его в мусорное ведро, но ущерб был уже нанесен. Сколько раз я говорил тебе не оставлять заднюю дверь нараспаш…

Он застыл на месте, глядя во все глаза. Коробки с пиццами выпали из его рук и начали медленно кружиться по комнате подобно украшенным анчоусами цирковым обручам.

— Разрази меня гром! — сказал он наконец. — Это же Сопливчик Боамунд!

— Привет, Тур, — ответил Боамунд с холодком.

Сэр Туркин стал еще краснее, чем был, если это возможно.

— Клянусь адом, Беддерс, шутка есть шутка, но какого черта ты этим хочешь сказать? Только на днях я говорил о том, что хотя дела нынче идут хуже некуда, так по крайней мере нам больше не приходится терпеть этого маленького лицемерного головастика с его непрестанными всхлипываниями насчет идеалов рыцарства. И ты согласился со мной, как я припоминаю! Ты сказал…

— Э-э, Тур, — сказал сэр Бедевер. — Я…

— А теперь, — негодовал сэр Туркин, — ты наряжаешь какого-то молодчика и надеваешь ему маску, или что ты там с ним сделал, только для того, чтобы испугать меня до потери сознания! Посмотри на мои пиццы, ты, придурок, они же теперь все в пыли!

— Это я, Тур, — прошептал Боамунд таким голосом, от которого заледенел бы и гелий. — Как ты поживаешь?

На этот раз Туркин выронил также и свой мобильник.

— Боже мой, — сказал он. — Это ты! Но зачем, во имя всего?..

Бедевер с трудом сглотнул, поднялся с места и как мог кратко изложил ситуацию. Двое других рыцарей обменивались взглядами, какие пристали бы двум саблезубым тиграм, повизгивающим от радости и отращивающим себе толстую зимнюю шубу.

— Ерунда, — сказал наконец сэр Туркин. — У него нет полномочий. Если бы у него были полномочия, у него была бы при себе доверенность или что-нибудь такое, с печатью этого ублюдка Мерлина. Он просто морочит нам голову.

Не говоря ни слова, Боамунд полез во внутренний карман своей куртки и извлек толстый сложенный кусок пергамента со свисающей с него печатью. Печать была какой-то странной — она светилась сама по себе ярким голубым светом.

Сэр Туркин, во рту у которого внезапно стало совсем сухо, взял пергамент и развернул его. Он с минуту молчал, воззрившись на него, а затем сказал — его голос напоминал вибрирующее рычание:

— Чепуха. Здесь какая-то тарабарщина. Он написал это сам.

— Сообщи сэру Турки ну, — сказал спокойно Боамунд, — что он держит пергамент вверх ногами.

Сэр Туркин беспомощно кинул на него сердитый взгляд и перевернул пергамент, так что печать теперь свешивалась с его нижнего конца. Боамунд хмыкнул — Туркин помнил это его чертово презрительное хмыканье, как если бы это было не далее, чем вчера. Он опустил взгляд на рукопись.

— Хотя, — продолжал Боамунд, — как я припоминаю, сэр Туркин никогда не был особенно выдающимся чтецом. Стоит вспомнить, как, в то время как весь остальной класс уже прошел до середины «Roman de la Rose», сэр Туркин все еще сидел на задней парте и твердил: «У попа была собака, он ее любил. Она съела кусок мяса, он ее…»

— Ну, вот что, — вскричал сэр Туркин, — доверенность там или не доверенность, а я его сейчас прикончу!

Сэр Бедевер торопливо положил Туркину руку на грудь как раз в тот момент, когда Боамунд закончил: «…убил», не спеша опустился в кресло и положил в рот оливку. Туркин в последний раз яростно фыркнул, швырнул доверенность на пол и начал топтать ее ногами. Поскольку пергамент был, естественно, зачарован, то он добился лишь того, что у него порвались шнурки.

Боамунд улыбнулся — той самой самодовольной улыбкой, которая доводила всех до зубовного скрежета в те времена, когда он был Старшим Шлемом в шестом классе — и сделал легкий жест левой рукой. Туркин, с пылающим лицом, фыркая как боевой конь, преклонил колена и простер вперед свои руки со сложенными ладонями. Боамунд, глядя свысока, как архиепископ, сделал шаг вперед и приложил свои ладони к тыльным частям рук Туркина, стараясь сделать это как можно легче; тем самым он удостоверял, что принимает его присягу на верность. Ярость Туркина ничуть не умерилась, когда он обнаружил, что стоит коленом в собственной пицце.

— Восстань, сэр Туркин, добрый и верный рыцарь, — сказал Боамунд, откровенно наслаждаясь каждым моментом. Туркин кинул на него взгляд, на котором можно было жарить цыпленка, издал неопределенный звук и, поднявшись, весьма развлек зрителей попытками отчистить моццареллу от своего правого колена. Боамунд повернулся к сэру Бедеверу и воспроизвел тот же жест.

Сэр Бедевер заколебался, потом пробормотал: «Э, ну ладно» — и повторил ту же нехитрую церемонию.

— А теперь, сэр Туркин, — сказал Боамунд, — я буду весьма тебе обязан, если ты вытащишь моего карлика оттуда, куда ты его запихнул.

— Я должен был догадаться, что это твой карлик, — проворчал Туркин, пробираясь к кухне. — Забавно — даже тогда, когда мы учились в школе, некоторые из нас всегда имели при себе карлика, в то время как остальные сами полировали себе доспех. Разумеется, все благодаря тому, что у некоторых всегда была богатая мягкосердечная маменька, которая не могла вынести, чтобы ее маленький сыночек ранил свои нежные ручки о противную железную…

Дверь кухни с грохотом закрылась за ним, и Боамунд вздохнул.

— Он всегда был немного нытиком, — прокомментировал он, и Бедевер, никогда не бывший человеком, склонным к ностальгии, внезапно обнаружил, что вспоминает дни счастливой юности, когда он с радостью отдал бы все карманные деньги за целую неделю вперед, если бы ему только дали шанс учинить Сопливчику какую-нибудь гадость.

Но затем ему пришло в голову, что хотя Боамунд и был как раз таким самодовольным зубрилой, каких всегда неизменно делают префектами, тем не менее существовала на свете какая-то угрюмая справедливость, благодаря которой он рано или поздно оказывался в дерьме по самое оплечье, даже когда (как чаще всего и обстояло дело) он фактически и не был виноват.

Бедевер, предварительно удостоверившись, что Боамунд не смотрит, злобно ухмыльнулся. Скажем так: хоть мельницы Господни действительно мелют не слишком быстро, но они смелют тебя в порошок, когда придет время.

Сообщество карликов отличается жесткой организацией и стабильностью, доходящей до упертости, и нормальный карлик обычно знает свое место[4] с точностью до 0,06 микрона. В результате любое неожиданное повышение является для карлика вещью, с которой он не в состоянии легко примириться.

Ноготь не был исключением. Только что он был на побегушках у скромного отшельника и вдруг, одним ударом, возвысился до положения Главного Фактотума целого рыцарского ордена. Единственным карликом, упоминавшимся в легендах этого народа, когда-либо достигшим такого возвышения, был лорд Панариций Герольдмейстер, который заведовал домашним хозяйством у короля Лота Оркнейского во времена короля Утера. Это была большая честь.

С другой стороны, Ноготь не мог отделаться от ощущения, что у лорда Панариция скорее всего были под началом несколько младших карликов, с помощью которых он справлялся с затруднениями, или по меньшей мере пылесос. И хотя он не мог говорить об этом с уверенностью, поскольку устные предания могут быть немного туманны, когда дело доходит до деталей, но у него было такое чувство, что лорду Панарицию, возможно, еще и платили.

Боамунд был парень что надо, разумеется, насколько это можно сказать о рыцаре, — а Ноготь быстро становился настоящим знатоком по части рыцарей. Новый Великий Магистр не только заплатил ему за бензин и за ущерб, причиненный заднему крылу его мотоцикла, как только Ноготь отыскал и притащил ему старый чайник, игравший роль орденской казны, — он категорически запретил сэру Туркину и сэру Пертелопу (который был почти так же плох) засовывать его без разрешения в мусорное ведро, под угрозой быть обесчещенными. Ноготь не очень хорошо себе представлял, что означает быть обесчещенным в терминологии Ордена, но догадывался, что это имеет какое-то отношение к запрету использовать фургончик по выходным. Учитывая те занятия, которые избрали себе Туркин и Пертелоп, это несомненно было чрезвычайно жестокой санкцией.

Разумеется, на Ногте теперь лежала обязанность чистить фургон каждое утро (что означало отскребание засохшего томатного соуса от заднего сиденья и, время от времени, перетаскивание коробок с венгерскими кроссовками, которые Ламорак покупал где-то по дешевке и каким-то образом каждый раз забывал разгрузить самостоятельно), но это само по себе было честью, если перевести это на язык Древних Времен. Только карлик самого высокого ранга может занимать одновременно пост Главного Конюшего и Лорда-колесничего.

В целом, первые две недели при новом порядке прошли, насколько мог судить Ноготь, вполне благополучно. Было несколько скользких моментов: Туркин, Ламорак и Галахад Высокий Принц, сговорившись, устроили на Боамунда засаду, когда тот возвращался из газетного киоска, с тем чтобы заковать его в цепи и бросить его в чулан для садовых инструментов, но Бедевер (вопреки здравому смыслу, по мнению Ногтя) раскрыл их заговор, в результате чего Боамунд сорвал их планы, сев на автобус номер шесть вместо номера пятнадцать-а. Он имел с ними после чая очень жесткий разговор в Общей Комнате, после которого Туркин, шатаясь, вышел из комнаты и его на глазах у всех стошнило в кухонную раковину. Однако, если не считать этого, все шло по заведенному распорядку. Обычно это означало, что пятеро младших рыцарей шли на работу, а Боамунд устраивался в Общей Комнате, задрав ноги на софу, и смотрел снукер по телевизору. Боамунд, как заметил Ноготь, очень быстро пристрастился к снукеру и частенько говорил о том, что неплохо бы установить стол у них в гараже, что означало, что Ламораку придется искать новое пристанище для семисот пар попорченных водой китайских джинсов, пятидесяти будильников с одной стрелкой и всего остального запаса своих товаров.

Ноготь вздохнул и окунул тряпку в банку с жидкостью для полировки металла. До сих пор единственным шагом, сделанным Боамундом в направлении возобновления поисков Грааля, был отданный ему приказ вытащить все доспехи и оружие из погреба и отполировать их до турнирных стандартов.

Это, казалось, несколько успокоило остальных пятерых, которые, как он знал, совсем не рвались бросать свои устоявшиеся, хотя и не приносившие прибыли, занятия только для того, чтобы пускаться на поиски этой чертовой штуковины; но у Ногтя, обладавшего изрядной долей проницательности, нередкой среди карликов, было сильное подозрение, что положение дел может резко измениться, когда закончится чемпионат мира по снукеру. «Можете называть это астрологическим предсказанием», — думал Ноготь про себя.

Он подышал на сияющую латную рукавицу, протер ее собственной штаниной и кинул в общую кучу. Здесь было достаточно доспехов, чтобы снарядить целую армию, а ведь он еще и не принимался за конскую сбрую. Заметьте, что он совершенно не мог себе представить, чтобы на эту груду металла был какой-нибудь спрос. Разве что прикрепить пару листов железа к бокам фургона — вряд ли она бы сгодилась на что-то большее.

До него донеслись раздраженные выкрики со стороны Общей Комнаты, и его гены подсказали ему, что это Лорды собрались на Высокий Совет.

У карликов очень крепка расовая память. Положив свою тряпку, он на цыпочках подошел к бельевой корзине, приподнял крышку и запрыгнул внутрь.

— Нет, — сказал Туркин.

Боамунд злобно глянул на него и шарахнул по столу крокетным молотком, который использовал вместо председательского колокольчика. Ламорак, у которого в заначке хранилось еще сорок два, тяжело вздохнул. Он подозревал, что они все же не были целиком сделаны из тика.

— Это мятеж, — хмуро сказал Боамунд.

Туркин ухмыльнулся.

— Понял, надо же! — воскликнул он. — Ты быстро все схватываешь, малыш Сопливчик.

— Мятеж, — продолжал Боамунд, — и измена. Если сэр Туркин немедленно не выразит раскаяния в своих словах, у меня не останется другого выбора, кроме как объявить его обесчещенным.

— Только попробуй, — отвечал Туркин, — и посмотрим, чем это для тебя кончится. Потому что, — добавил он, уверенный в своих силах, — мне больше не нужен этот старый потрепанный фургон, которому место на помойке. Посмотри-ка! — и он величественным жестом кинул на стол связку ключей. — Они настолько довольны мной, — сказал он, — что позволили мне ездить на фургоне фирмы. И, между прочим, — добавил он торжествующе, — это «рено». Так что свою честь можешь засунуть себе…

Выражение лица Боамунда не изменилось. Он просто наклонился над столом, взял ключи и положил их к себе в карман.

Туркин чуть не упал.

— Эй, послушай, — сказал он, — ты не можешь, это же не мои…

— Согласен, — ответил Боамунд. — Они переходят теперь в собственность ордена. А вы, сэр Туркин, объявляетесь обесчещенным. Итак, продолжим…

Несколько минут в комнате царил ужасный шум — сэр Туркин пытался объяснить, что так поступать нельзя, а сэр Ламорак и сэр Пертелоп в один голос выясняли, не могут ли они взять этот фургон на выходные. Боамунд утихомирил их, хрястнув по столу молотком; головка молотка отлетела и закатилась под софу.

— Поскольку сэр Туркин лишился права говорить, — сказал Боамунд, — есть ли еще кто-нибудь, кто хотел бы высказать свое мнение?

Последовала долгая пауза, затем Галахад Высокий Принц довольно неуклюже поднялся с места и посмотрел вокруг.

— Слушай, Бо, — сказал он, — ты же знаешь, в принципе я полностью согласен насчет того, что Грааль нужно найти. В этом вопросе я с тобой на все сто. Я думаю так, что найти Грааль — это дело как раз по нам, так что надо просто сделать это, и все. Вот только… — он набрал в грудь побольше воздуха, — …в смысле времени — может, мы бы смогли как-нибудь утрясти свое расписание… тут мой агент как раз говорил мне на днях, что у него на подходе этот ролик с собачьим кормом…

Лицо Боамунда приобрело зловещее выражение, но Галахад, казалось, ничего не замечал.

— Для меня это такая удача, — продолжал он, — занять настоящее место в собачьих кормах! Они говорят, что им нужен высокий привлекательный мужчина зрелого возраста, в таком широком ворсистом свитере, который будет говорить, что лучшие собаководы рекомендуют этот корм. Только сыграй как надо, сказали они, и из тебя выйдет второй Капитан Птичий Глаз!

— Не выйдет, — сказал Боамунд. — Через неделю мы трогаемся.

Галахад с укоризной обвел взором комнату, но все остальные как раз в этот момент посмотрели в другую сторону, за исключением Туркина, который просто дулся.

— Да брось ты, Бо, — сказал Галахад. — Это ведь, может быть, как раз тот прорыв, которого я так долго ждал. Одна действительно хорошая реклама может дать больше, чем какой-нибудь Вест-эндский хит. Возьми хоть эту женщину с «Тампаксом»…

— Кто такой Тампакс? — прервал Боамунд.

Пламя в глазах Галахада вспыхнуло на секунду, но тут же погасло, сменившись хорошо различимым огоньком вероломства.

— Ну хорошо, — сказал он кротко. — Ты босс. Считай, что я с тобой.

Это несложно, подумал Боамунд, считать я умею, — по крайней мере, могу досчитать до двух, когда речь идет о твоих личинах, маленький коварный гаденыш. Я знаю, о чем ты думаешь, и мы еще доберемся до этого.

— Еще кто-нибудь? — спросил он вслух.

Ламорак поднялся на ноги, и Боамунд сузил таза. Он практиковал этот фокус перед зеркалом несколько дней.

— И, до того, как сэр Ламорак начал говорить, — сказал он, — мне хотелось бы, чтобы вы все уяснили: я считаю, что мы вряд ли найдем Грааль где-нибудь на Портобелло-роуд. Так что сэр Ламорак может начать выгружать все эти коробки и все остальное, что он засунул в фургон, когда думал, что я не вижу.

Ламорак застонал.

— Ох, да ладно тебе, — сказал он. — Надо хотя бы попробовать, Бо. В наши дни достаточно просто сходить на барахолку и хорошенько порыться, там столько всякого старья…

— Грааль, — ледяным тоном сказал Боамунд, — это не всякое старье. Грааль — это…

— Да, кстати, — внезапно вклинился Пертелоп. — Что же это такое, в конце концов? Уверен, мы все были бы в восторге услышать…

— Ах, да, — сказал Боамунд, обводя кончиком языка свои губы, ставшие внезапно сухими как наждачная бумага. — Я надеялся, что кто-нибудь задаст мне этот вопрос. — Он помолчал, и за это время крохотная снежинка вдохновения впорхнула в его мозг.

Он мог что-нибудь соврать.

— Святой Грааль, — сказал он, мягко и доверительно, — это чаша, или скорее кубок, из которого Господь наш пил на Тайной вечере. Без сомнения, ты помнишь соответствующий эпизод из Библии, Пертелоп? Или ты провел этот урок, рисуя дракончиков на полях своего требника?

Рыцари Грааля сидели с раскрытыми ртами, глядя на него во все глаза. Это было так просто — врать им. Черт побери, как просто…

— Как бы там ни было, — продолжал Боамунд, — Грааль представляет собой рифленую чашу с двумя ручками, сделанную из чистейшего золота. Ее поверхность инкрустирована драгоценными камнями чистейшей воды, аметистами и хризопразами, алмазами и рубинами, а по ободу выгравирована надпись — буквами, сияющими словно огонь… э-э…

Пять остолбенелых лиц глядели на его беззвучно шевелящиеся губы, в то время как он отчаянно обшаривал закоулки своего мозга, пытаясь отыскать хоть что-нибудь подходящее. Он прикрыл таза, и слова пришли к нему. Они пришли к нему так легко, что почти можно было поверить…

— …буквами, — продолжал он, оживляясь, — сияющими как огонь:

IE SUI LE VRAY SANC GREAL

— Если память мне не изменяет, — самодовольно добавил он. — Есть вопросы?

Последовала долгая-долгая тишина. Наконец Пертелоп опять поднялся с места. Он пытался принять скептический вид, но было видно, что это напускное.

— Еще раз, какая там была надпись? — спросил он.

Боамунд повторил. С каждым разом у него получалось все лучше и лучше. Может быть, это и было оно самое — как это говорится — чудо?

— А почему она по-французски? — настойчиво спросил Пертелоп. В желудке у Боамунда екнуло. Он уже готов был сказать «Э-э…», когда Пертелоп начал уточнять — Я имею в виду, она же должна быть на латыни, правда ведь? Вся религия всегда пишется на латыни, так почему же…

Боамунд улыбнулся. Он успел подумать, и гладкие слова покатились из него сами собой.

— Ты забыл, сэр Пертелоп, — сказал он, — что после страстей Господа нашего святой Грааль был взят Иосифом Аримафейским, который увез его в Альбион, где, — добавил он весело, — как тебе известно, мы все говорим по-французски. Ты доволен?

Пертелоп что-то обиженно пробурчал и сел на место. Вместо него поднялся Туркин. Хотя он и был объявлен обесчещенным и лишен слова, Боамунд чувствовал, что великодушный Великий Магистр может позволить себе быть уступчивым — особенно если у него есть шанс выставить старину Тура полным ослом перед лицом всей компании. Поэтому он кивнул ему и улыбнулся.

— Так ты говоришь, что эта здоровенная золотая штуковина, — медленно начал сэр Туркин, — со всеми этими камнями и драгоценностями, и что там еще понатыкано, это и есть чаша с Тайной вечери, так?

Боамунд кивнул, продолжая улыбаться. Если постараться, подумал он, то я могу навешать кое-кому и вдвое больше лапши на зеркальце заднего вида.

— Однако! — произнес Туркин. — Видно, у плотников дела шли чертовски неплохо в дни Господа нашего, если они могли себе позволить большие золотые чаши с инкрустациями и…

— Спасибо, — перебил его Боамунд. — Думаю, я понял твою мысль. Естественно, — продолжал он, — в тот момент, когда Христос превращал воду в вино, с кубком тоже произошло нечто подобное. Отсюда и его теперешний вид.

Туркин сел обратно, красный как семафор; сзади кто-то сдавленно хихикнул. На этот раз, однако, на ноги поднялся Галахад.

— Великолепно, — сказал он. — Этот вопрос для нас выяснен, нет проблем. Но, — добавил он коварно, — у тебя случайно нет какой-нибудь идеи относительно того, где он находится? То есть, я понимаю, этот Иосиф-там-каковский привез его в Альбион, с этим все согласны; но все это было довольно давно, не так ли? Я имею в виду — с тех пор он мог деться куда угодно.

Улыбка Боамунда стала даже немного шире, чем была. На этот раз он действительно ждал, что кто-нибудь спросит его об этом.

— Сэр Галахад, — сказал он, с видом человека, который нашел в словаре нужную цитату, — если бы он не был потерян, перед нами не стояла бы задача найти его.

Опять наступила тишина, за которой последовал гул возбужденных «да, но…» собравшихся рыцарей. Боамунд призвал их к тишине ударом свежего молотка.

— Братья, — сказал он, игнорируя голос откуда-то сзади, тут же поинтересовавшийся, не заделался ли он профсоюзным лидером, — когда старец-отшельник вверял мне мои полномочия, он также передал мне некий очень древний пергамент, который, без сомнения, приведет нас к месту, в котором пребывает ныне Святой Грааль. Этот пергамент лежит у меня в… — он похлопал себя по внутреннему карману, нахмурился и принялся рыться в своей одежде. В этот момент кухонная дверь приоткрылась, и внутрь рысцой вбежал Ноготь.

— Вот, — прошептал он. — Ты оставил его в заднем кармане своих коричневых вельветовых брюк. Хорошо еще, что я обшарил их перед тем, как засунуть в стиральную машину, а то бы…

— Ага, спасибо, — проговорил Боамунд, — ты можешь идти. Этот пергамент, — и он поднял его так, чтобы всем было видно, — несомненно, приведет нас туда, куда нужно.

Пертелоп опять был на ногах.

— Погоди-ка, — сказал он. — Если этой бумажке столько лет, и в ней написано, где находится эта чертова штуковина, тогда как получилось, что?..

Но настроение собравшихся уже переменилось. Бедевер лягнул его в голень под столом, в то время как кто-то еще сказал, чтобы он перестал корчить из себя такого чертова умника, заткнулся и сел на место. С соответствующей торжественностью Боамунд сломал печать, развернул пергамент и прочел.

— О! — сказал он.

Рыцари Ордена Святого Грааля были не единственными искателями приключений, пытавшимися отыскать этот легендарный и волнующий воображение предмет. Совсем нет.

Вот хотя бы один пример: на семнадцатом году правления короля Бана Бенвикского (необходимо пояснить, что Бенвик был королевством, лежавшим между Альбионом и Европой и в большой мере разделявшим изоляцию Альбиона от остального человечества и его приверженность к магии и рыцарству; оно кануло в морскую пучину вскоре после Артурова отречения, и, согласно преданию, бенвикцы добровольно приняли такое решение, чтобы их нация никогда не стала рядовым членом федерации соединенных штатов средневековья, которые создали современный мир. Поскольку все жители Бенвика исчезли в водах моря вместе со своим королевством, было бы интересно узнать, каким образом до нас дошла эта увлекательная история.) один молодой бенвикский рыцарь по имени сэр Прим де Гани, находившийся в пути с неким поручением, подъехал однажды к замку, стоявшему посреди необитаемых земель.

Поскольку уже сгущались сумерки, а молодой кавалер сбился с пути, он постучался в ворота замка и был впущен внутрь дежурным карликом.

Обнаружилось, что кастеляншей замка была прекрасная незамужняя девица, которая жила там совсем одна, не считая двадцати семи высоких, хорошо сложенных молодых оруженосцев и небольшой колонии карликов, имевшей просторное и прекрасно оборудованное собственное помещение на дне высохшего колодца. Сэр Прим был приглашен к изысканному банкету, отведал жареной утки с чибисами и был развлечен квартетом карликов-менестрелей, которые играли все, что могли вспомнить из «Ма Beale Dame».

Случайно разговорившись с прекрасной кастеляншей, сэр Прим узнал, что замок, который был велик и содержание которого было весьма большой докукой, являлся предполагаемым хранилищем Святого Грааля, оставленного там за несколько сотен лет до того Иосифом Аримафейским в качестве обеспечения значительного долга масонского ордена Змей и Лестниц. Единственной проблемой было то, что поскольку замок был так велик, и большинство комнат стояли закрытыми, никто не мог вспомнить, где эту чертову хреновину видели последний раз. Естественно, периодические попытки отыскать ее предпринимались; но поскольку в результате, как правило, не открывалось ничего более интересного, чем очередные залежи высохшей трухи и дохлых жуков-точильщиков, они прекращались, едва начавшись. Все, чего им не хватает, продолжала кастелянша, — это бесстрашного молодого героя, который не устрашится при виде пятен плесени и зарослей фиолетовых грибов, предпримет тщательный обыск всех помещений и найдет Грааль; таким образом, девица будет снабжена кругленькой суммой, с помощью которой сможет осуществить свою давнюю мечту о превращении этого забытого Богом местечка в дом отдыха или спортивный комплекс.

Воображение сэра Прима было воспламенено этим увлекательным рассказом, и он потребовал у кастелянши подробностей. Она любезно предоставила ему полный комплект планов и схем, предварительных смет, разрешений на строительство, прогнозных приходно-расходных оценок, подготовленных ее бухгалтерами; а также вручила договор об образовании совместного предприятия, согласно которому, внеся какие-то жалкие семьдесят тысяч марок, рыцарь получал право на сорок процентов акций предприятия вкупе с процентами на капитал и пятьдесят процентов чистой прибыли. Сэр Прим в восхищении вытащил чековую книжку, выписал вексель на семьдесят тысяч марок, подписал контракт и моментально погрузился в глубокую дремоту.

Пробудившись, он обнаружил, что лежит на холодной болотистой пустоши. Замок, кастелянша и подписанная им часть контракта исчезли без следа. Более того, куда-то подевалось его золотое распятие и еще несколько безделушек, которые были при нем.

По пути домой он повстречался с древним отшельником, которому и поведал о своем странном и ужасном приключении. Отшельник, сдерживая смех при помощи засунутого в рот рукава мантии, пробормотал, что по-видимому, сэр Прим имел несчастье набрести на легендарный замок Лионесс. Если дело обстояло именно так, то девица эта была не кто иная, как «La Beale Dame de Lyonesse» — Прекрасная Леди Лионесса, — и рыцарь мог считать себя счастливчиком, если он убрался оттуда всего лишь будучи обчищенным на семьдесят кусков. Некоторым бедолагам, объяснил он, не удается отделаться так легко. Например, известно, что отдельные рыцари — вот уж действительно идиоты — покупают пожизненный абонемент в Лионесс на две недели в июле или августе; к счастью, подобные классические придурки попадаются так же редко, как девственницы в…

Как нетрудно было предсказать, сэр Туркин первым нарушил молчание.

— И что там написано? — спросил он.

— Э-э-мм, — ответил Боамунд.

— Там написано «эм», так, что ли? — съязвил Туркин. — Боже мой, как нам это помогло!

Боамунд пялился на пергамент в своей руке, не обращая внимания даже на Туркина. Наконец, он прочистил горло и заговорил, — правда, довольно высоким голосом.

— Я думаю, это что-то вроде шарады, — сказал он. — Ну, знаете, «моя первая буква — это…»

— Так что там написано? — спросил чей-то голос.

Покраснев так, что впору и Авроре, Боамунд ответил:

— Это… Я не знаю. Это что-то вроде списка. Или рецепта, — он немного подумал. — Или, может быть, какая-то квитанция, — он поскреб в затылке.

Туркин ухмыльнулся.

— Дай-ка сюда, — потребовал он, и Боамунд не сделал никакой попытки к сопротивлению, когда он схватился за пергамент. Было похоже, что он почти хотел, чтобы кто-нибудь другой взял на себя труд прочесть это вслух.

— Итак, — сказал Туркин, — что тут у нас… Господи помилуй!

Несколько рыцарей понукали его, чтобы он продолжал. Он покусал губу и наконец прочитал:

СВЯТОЙ ГРААЛЬ: ИНСТРУКЦИЯ

Передник Неукротимости

Персональный Органайзер Знаний

Носки Неизбежности

Первое может быть найдено в месте, где детей носят в карманах; оно пришло туда с первой Первой Флотилией.

Второе может быть найдено в безопасной гавани, где время — это деньги; куца деньги уходят и не возвращаются обратно; в великой канцелярии под морем и по ту сторону моря.

Третье, дар Божий рыцарям Святого Грааля, может быть найдено там, где один вечер длится вечно; во владениях психопата, любимого всеми под сводом небес; в королевстве летящего оленя.

Вооружась этими тремя, пусть рыцарь Святого Грааля вернет себе то, что ему принадлежит, освободит Альбион от его желтых оков и вкусит свой чай, не боясь, что придется мыть посуду.

Сзади кто-то откашлялся. В такие моменты кто-то всегда откашливается.

— Я думаю, малыш Сопливчик прав, — сказал наконец Туркин. — Это какая-то шарада.

Бедевер с усилием закрыл рот, моргнул и сказал:

— Вот этот момент — про безопасную гавань. Что-то знакомое, вам не кажется?

Пятеро рыцарей посмотрели на него, и он сглотнул.

— Ну, — продолжал он, — это напоминает мне что-то, что я когда-то читал. Или, может быть, слышал где-то. Это вертится у меня на…

— Да, задачка не из простых, а? — вступил Ламорак. — Может, лучше спросим кого-нибудь — ну там, какого-нибудь отшельника или еще кого. У кого-нибудь есть на примете хороший отшельник?

— Прочти-ка еще раз.

Туркин повиновался, и в этот раз последовал град предположений, перекрывавших друг друга. В конце концов, Боамунд восстановил порядок, грохнув по столу крокетным молотком.

— Джентльмены, — сказал он (не по уставу), — совершенно очевидно, что мы не в состоянии расшифровать это. Это не наша работа. Основное правило гласит: рыцари не думают. Так что прежде всего нам нужно найти кого-нибудь, кто сможет уловить здесь хоть какой-нибудь смысл… Хорошо было в старые времена: всегда можно было спросить какого-нибудь отшельника или затворника, или просто — едешь как-нибудь лесом поутру и думаешь о своих делах, ищешь, допустим, отбившегося сокола, а тут где-нибудь на обочине как раз и сидит какая-нибудь старая карга. «Прошу тебя, господин, — говорит она, — перенеси меня через эту реку к моей хижине». А ты отвечаешь…

Голос сзади попросил его держаться ближе к сути дела. Он собрался с мыслями.

— Как бы там ни было, — продолжал он, — я хочу сказать, что так мы поступили бы тогда, но тогда было тогда, а сейчас у нас сейчас. Так?

Пять голов настороженно кивнули. Эта сентенция была либо мудрой, либо сама собой разумеющейся, — основная сложность всегда в том, чтобы отличить одно от другого.

— Так вот, — сказал Боамунд, — вы, ребята, в отличие от меня, знаете все насчет сейчас. К кому бы вы пошли в теперешнее время, если бы вам попалось что-то, чего вы не понимаете, чтобы вам это объяснили?

— Да? — оживленно сказала мисс Картрайт. — Чем могу помочь? — Она улыбнулась своей блистательной рекламной улыбкой, в которой любой из венткастерских бездельников сразу же распознал бы предостережение не слишком испытывать ее терпение сегодня утром. — Хотите, чтобы я объяснила вам, как заполнить какую-нибудь форму?

— Пожалуй, да, — сказал Боамунд, слегка покраснев. Не считая женщины на станции обслуживания, которая с феодальной точки зрения явно не имела статуса и, следовательно, в счет не шла, это была первая женщина, с которой он говорил за последние пятнадцать сотен лет. — Вообще-то, — сказал он, — перед тем, как мы приступим к делу, тут есть один вопрос…

«Один из этих, — сказал мисс Картрайт ее внутренний голос, — я чую их за версту».

— Да? — спросила она.

— Э-э, — промямлил Боамунд, — я хочу спросить, обязательно ли быть гражданином, чтобы получить консультацию, или… — он в очевидном замешательстве покусал губу. — Понимаете, я не совсем уверен, что я подхожу, потому что, если «гражданин» значит то же, что мы называем «горожанин», или «burgoys de гоу», то я не из их числа, — скорее вы могли бы назвать меня благородным…

Одним из принципов, которыми мисс Картрайт всегда руководствовалась в своей работе, было положение, что хороший консультант всегда отвечает на поставленный вопрос, причем это не обязательно должен быть тот вопрос, который посетитель задает в действительности. Поэтому, сосредоточившись на слове «гражданин», она заверила Боамунда, что службы Бюро доступны для всех, независимо от расы, вероисповедания, национальности или цвета кожи, и, следовательно, не обязательно быть британским подданным, чтобы пользоваться их услугами.

— Ага, — сказал Боамунд, помолчав. — Ладно. Но заметьте, — добавил он, — я не думаю, что я этот — как вы сказали — британский подданный, поскольку я не британец, а альбионец; а что касается второго слова, то я не считаю, что я действительно подданный, я скорее что-то вроде…

— В чем конкретно заключается ваш вопрос? — спросила мисс Картрайт. — Это касается какой-нибудь формы, не так ли?

— Да, — сказал Боамунд. — Пожалуй, так.

Мисс Картрайт взглянула на него. Иногда приходится просто угадывать.

— Улучшение жилищных условий? — спросила она, основывая предположение на его кожаной куртке. — Субсидия на развитие предприятия?

— А что такое субсидия?

Вот оно, сказала себе мисс Картрайт. Наконец-то мы добрались до сути. Она объяснила. Она привыкла объяснять и делала это быстро, четко и внятно. Когда она закончила, не оставалось сомнений в том, что Боамунд понял; однако его реакция была, пожалуй, странноватой. Было похоже, что он удивлен. Даже шокирован.

— Это правда? — наконец спросил он.

— Да, — ответила мисс Картрайт, тяжело дыша через нос. — Вы хотите получить субсидию, мистер?..

Глаза Боамунда выдавали, что он подвергается тяжкому искушению, но его мать или кто-то еще предупреждали его о том, что может случиться, когда принимаешь деньги от незнакомых женщин. Он покачал головой.

— У нас тут одна бумажка, — сказал он. — Мы бы хотели, чтобы кто-нибудь…

— Повестка, может быть? Или предписание?

Боамунд кивнул. Он знал все насчет повесток и предписаний. Повестки и предписания были как раз тем, посредством чего в Альбионе делались дела. Например, если король Артур хотел, чтобы у него во дворце помыли окна, он через герольда рассылал повестки, вызывая всех мойщиков окон Альбиона встретиться на городском рынке Каэрлеона в день середины лета и избрать среди себя достойнейшего. Или, желая получать каждое утро пинту жирных сливок вместо полужирных, он составлял предписание для рыцаря-молочника.

— Может быть, — сказал он. — Взгляните на нее, и посмотрим, что вы о ней скажете.

Он вытащил из внутреннего кармана куртки кусок толстого пергамента, с которого свисало нечто, по виду напоминающее печать. Мисс Картрайт воззрилась на нее, словно она была живая.

— Хм-м, — сказала она и развернула пергамент.

Немного спустя она положила его на стол и посмотрела Боамунду прямо в глаза. Как ни отвратительно было ей признаваться в этом, даже самой себе, но в этом ненормальном было нечто такое, отчего внутри возникало мерзкое ползучее ощущение, что это взаправду. Невозможно притвориться таким придурком, не потеряв при этом убедительности, — это все равно что пытаться притвориться, что ты умер.

Для разрешения подобных ситуаций существует давно и прочно установившийся метод. Вы находите среди персонала самого младшего и поручаете ему взять у вас дело. Мисс Картрайт поднялась с места, улыбнулась и, спросив Боамунда, не согласится ли он немного подождать, торопливо прошла во внутреннее помещение.

— Джордж, — сказала она, — будь умницей, обслужи этого человека в кожаной куртке вместо меня.

Как ни странно, Джордж расплылся в улыбке от уха до уха.

— Конечно, — сказал он. — Спасибо.

Он спрыгнул со своего стула и быстро засеменил к двери. Мисс Картрайт озадаченно почесала в затылке. «Это, конечно, неплохо, — сказала она себе, — набирать на работу неполноценных и инвалидов», — но она никак не могла привыкнуть иметь дело с человеком, в котором всего-навсего три фута и четыре дюйма. Постоянно боишься, э-э… наступить на него.

Боамунд уже начинал недоумевать, что происходит, когда заметил карлика, выходящего из заднего кабинета. Он улыбнулся. Он все же выбрал правильное место.

— Привет, — сказал карлик. — Ты ведь рыцарь, не правда ли?

— Да, — ответил Боамунд.

— Нетрудно догадаться, — сказал карлик, — если знаешь, куда смотреть. Меня зовут Заячья Губа, но на людях лучше зови меня Джордж. У людей довольно забавное отношение к именам, мистер…

— Боамунд, — представился Боамунд. — Послушай, у нас тут оказался вот этот документ, и мы ничего не можем в нем понять.

— Под словом «мы» ты подразумеваешь?..

— Себя и свой Орден, — ответил Боамунд. — Рыцарей Святого Грааля.

Джордж приподнял одну бровь.

— Да ну? — сказал он. — Мой двоюродный дед в тридцать седьмом колене был карликом у некоего сэра Пертелопа, который был Рыцарем Грааля.

— До сих пор крепок как дуб, — заверил его Боамунд, — представь себе.

— Мир тесен, — согласился Джордж. — Ну что ж, — добавил он, глядя на расстояние, отделившее его от пола, — не хочу показаться настойчивым, но все же — могу я взглянуть на документ?

Боамунд кивнул и передал ему пергамент. Джордж внимательно прочел его, время от времени делая пометки в своем блокноте. Наконец он отдал документ обратно и улыбнулся.

— Замечательно, — сказал он. — Поздравляю. Так в чем проблема?

Боамунд пару раз моргнул.

— Э-э, ну, для начала, что это значит? — спросил он.

— Ах, ну да, — сказал Джордж. — Конечно, я совсем забыл. Я понимаю, для рыцаря это действительно может представлять некоторую проблему.[5]

— Итак?

— Итак, — сказал Джордж, — прежде всего, это перечень тех вещей, которые ты и твои рыцари должны отыскать, чтобы получить возможность найти Грааль. Они представляют собой передник, персональный органайзер — это нечто вроде блокнота — и пару носок. Они спрятаны в отдаленных и труднодоступных местах. Пока что все понятно?

Боамунд кивнул. Им понемногу овладевало то чудесное ощущение, которое бывает, когда все наконец начинает приходить в норму.

— Существуют тайные ключи к тому, где можно отыскать эти вещи, — продолжал Джордж, вытирая нос тыльной стороной кисти. — Вообще-то мне не позволено помогать вам слишком много…

— Почему?

— Королевские Предписания, — пояснил карлик. — Но тем не менее, я могу дать несколько намеков.

— Например?

— Например… — повторил карлик и действительно выдал несколько весьма прозрачных намеков. По правде говоря, по сравнению с намеками Заячьей Губы говорящие часы можно счесть образцом неопределенности.

— Ага, — сказал Боамунд. — Хорошо. Спасибо.

— Не стоит благодарности, — отвечал карлик. — Был счастлив оказать услугу. Напомни обо мне сэру Пертелопу. Передай ему, что у него до сих пор хранятся три фартинга моего двоюродного дедушки в тридцать седьмом колене.

— Как поживает твой двоюродный дедушка в тридцать седьмом колене?

— Он умер.

— Печально это слышать.

— Такое случается, — ответил карлик. — Как бы там ни было, не бери в голову. Послушай, ты не мог бы расписаться вот здесь?

Он достал из внутреннего кармана какую-то бумагу официального вида.

— Что это? — спросил Боамунд.

— Моя увольнительная, — радостно отвечал карлик. — Видишь ли, моя семья была связана договором с Рыцарями Грааля в течение многих поколений. Пока договор в силе, мы обязаны тратить огромное количество времени на службу. Мой двоюродный дед в тридцать седьмом колене работал всю свою жизнь, за исключением тех десяти минут, в течение которых король Артур подписывал свое отречение, когда рыцарские ордена перестали существовать. С тех пор мы… — карлик слегка содрогнулся, — …постоянно крутимся здесь, ожидая, когда нам представится случай сделать все как положено. И вот теперь, благодаря тебе, мы можем завязывать и уходить восвояси. Какое счастье, что ты подвернулся, ей-богу!

— Действительно, — согласился Боамунд, подписывая бумагу большим крестом.

— Или, точнее, — сказал Джордж, — это предназначение. Твое и мое. Чао! Удачной охоты!

Он сложил бумагу, попросил обратно свою ручку (которую Боамунд бессознательно засунул к себе в карман), трижды поклонился на четыре стороны и спрыгнул со стула. Посередине комнаты, там, где еще минуту назад располагалась витрина с брошюрами Семейного Кредита, возникла Стеклянная Гора, голубая и сверкающая. Дверь скользнула в сторону, и карлик ступил на порог, помахав ему рукой.

— Подумать только, — сказал Боамунд, растроганно улыбаясь. Ему казалось, что мир, в который он попал, представляет собой огромную кучу несуразностей и необъяснимостей, в которой лишь изредка мелькает что-то нормальное. Тем не менее, отрадно было знать, что они все еще тут — эти действительно важные вещи, такие как Предназначение и Невидимый Мир. В Шубине души он был рациональным человеком, и ему, черт побери, требовалось гораздо больше, нежели какая-то микроволновка или часы с будильником, чтобы действительно сбить с толку.

Он взял Инструкцию, улыбнулся мисс Картрайт, которая сидела поджав губы, и удалился.

— Так, — сказал Боамунд.

Лидерство — очень непостоянное, почти химерическое качество. Те же самые черты в характере человека, которые делают его прирожденным лидером, в то же время частенько, объединившись, превращают его в сущее наказание. Так, например, Кортес, низвергший баснословно могущественную мексиканскую империю, имея четыреста пятьдесят человек, пятьдесят лошадей и четыре пушки, был генералом от Бога, но это не мешало его преданным последователям морщиться от отвращения, когда он в очередной раз потирал руки и с широкой ухмылкой провозглашал: «Ну-ну, ребятки, это не так трудно, как кажется!» В случае Боамунда, вся его несомненная энергия и напор не могли возместить того факта, что он предварял практически каждое свое заявление ударом кулака одной руки по ладони другой, сопровождая его восклицанием «Так!». Это, по мнению многих из его людей, было рассчитано на поднятие их боевого духа до уровня толпы линчевателей.

— План таков, — продолжал Боамунд. — Мы разделяемся на три партии по два человека каждая, находим три вспомогательных предмета, приносим их сюда и находим Грааль. Проще некуда. Вопросы?

— Да, — сказал Ламорак. — У кого будет фургон?

— Какой именно? — вмешался Пертелоп. — У нас их теперь два, помнишь?

— Да не два, придурок, — заорал Туркин. — Я же говорю тебе…

— А ты вообще заткнись, тебя лишили слова!

— Только не надо мне тут…

Боамунд нахмурил брови.

— Тихо! — рявкнул он и хлопнул ладонью по крышке коробки из-под апельсинов, которая заменяла стол. — Если бы вы меня слушали, — продолжал он, — то до вас должно было дойти, что у кого будет фургон — вопрос чисто теоретический, поскольку все мы отправляемся за тысячи миль за пределы Альбиона. Фургон не поможет ни…

— Ну и ладно, — торопливо согласился Ламорак, — я только хотел сказать, что сейчас моя очередь, и я не объявлен обесчещенным, и я думаю, что было бы только справедливо…

Боамунд вздохнул.

— Фургона не будет ни у кого, — сказал он. — Это ясно?

Последовал невнятный ропот, общий смысл которого сводился к тому, что поскольку его ни у кого никогда и не было, то этого и следовало ожидать. Боамунд еще раз хлопнул по коробке.

— Теперь вот что, — сказал он. — Следующее, что предстоит решить, — и он включил излучение своей улыбки на полную мощность, чтобы скрыть беспокойство в сердце, — это кто из нас с кем пойдет. Молчать! — добавил он, предупреждая их реплики.

Рыцари воззрились на него.

— Я предлагаю, — сказал он, — разделиться таким образом: Ламорак и Пертелоп; Туркин и Бедевер; я и Галахад. Есть возражения?

Он собрался с силами, готовясь к неизбежному шквалу недовольства. Все будет снова как в школе, думал он. «Я с ним не играю». «Мы не хотим, чтобы он был в нашей команде». Сейчас начнется…

Никто не произнес ни слова. Боамунд моргнул и продолжал:

— Распределение задач: Лам и Пер — передник; Тур и Беддерс — эта персональная штуковина; Галли и я — носки. Есть возражения?

«Они что-то задумали», — подумал Боамунд. Никогда еще за всю свою жизнь они не соглашались с чем-либо без драки. Они несомненно что-то задумали.

Его мысли вновь вернулись к Турниру Стариков на шестом курсе, когда он был вице-капитаном боя на копьях, а капитан, Мокрица Агравейн, вывихнул себе лодыжку в дружеской схватке на шестах с Escole des Chevaliers seconds (то есть рыцарской школой № 2), предоставив ему, в первый и последний раз, собирать команду. Его память порхнула в тот далекий день, как голубь, возвращающийся в гнездо; он снова чувствовал горячие слезы стыда и унижения на своих щеках, когда смотрел, как они выходят, откровенно не соблюдая разработанное им построение, в своих летних кольчужках, с притупленными двуручниками и в секондхэндовских накидках поверх доспехов. Они делали вид, что соглашаются, вспоминал он, а потом, когда наступил решающий момент, они просто пошли и стали делать то, что они, черт побери, считали нужным. Что ж, не в этот раз. Теперь он был готов.

— Хорошо, — сказал он. — Это решено. Теперь, вот вам ваши задания, — продолжал он, протягивая им запечатанные конверты, — и вы все должны поклясться словом чести не открывать их до того момента, пока не покинете резиденцию ордена. И еще, — добавил он, — три партии отправятся отсюда с пятнадцатиминутными интервалами, просто чтобы быть уверенным.

— Быть уверенным в чем, Сопливчик? — невинно спросил Туркин. Боамунд скривил губу на долю миллиметра или около того, но затем заставил себя улыбнуться.

— Просто чтобы быть уверенным, и все тут, — сказал он. — Есть вопросы?

Вопросов не было.

— Замечательно, — сказал он. — Хорошо, разойдись. — Он сел и стал в последний раз просматривать список необходимых вещей.

Другие рыцари гуськом вышли из комнаты, оставив его одного. Он уже наполовину просмотрел свой список, когда вошел Ноготь. У него был весьма таинственный вид.

— Тс-с! — прошептал он.

Есть люди, которые не могут устоять перед заговорщическими звуками, и Боамунд был одним из них.

— Что? — шепнул он в ответ.

Ноготь осмотрелся по сторонам, чтобы удостовериться, что никто из рыцарей не слушает, и прошипел:

— Помнишь эти конверты, которые ты им дал?

Боамунд кивнул.

— Ты знаешь, — продолжал карлик, — что им было не позволено вскрывать их до тех пор, пока они не отправятся?

Боамунд кивнул еще раз.

— Что ж, — сказал Ноготь, — они там все сейчас их читают. Я, э-э… подумал, что тебе лучше об этом знать.

Боамунд улыбнулся.

— Я и предполагал, что они так поступят, — сказал он. — Именно поэтому я и не дал им настоящие конверты.

— О! — Ноготь приподнял бровь. — А с виду они выглядели совсем как…

Боамунд нахмурился.

— Ну да, разумеется, это были настоящие конверты, — сказал он нетерпеливо. — Вот только то, что в них написано, — не настоящее задание.

— Не настоящее?

Боамунд позволил себе тихонько хохотнуть.

— О нет, — сказал он. — Все, что там написано, это; «Позор вам, вы обесчещены». Это научит их уму-разуму.

Боже мой, подумал Ноготь про себя, и мне предстоит отправляться в путешествие с этими безумцами!

— Тогда зачем же, — спросил он так мягко, как только мог, — зачем же ты дал им эти конверты сейчас?

— Потому что я заранее знал, что они их откроют.

— Но, — сказал карлик осторожно, — если ты знал заранее…

— И теперь, — продолжал Боамунд, — с одной стороны, они будут знать, что я знал, что они их откроют, а с другой стороны, они будут знать, что все они — полный отстой, и тогда мы все будем знать, что к чему, разве ты не видишь? — И Боамунд победно ухмыльнулся. — Думаю, это называется искусством управления кадрами, — добавил он.

«Там, откуда я родом, это называется по-другому, дражайший», — сказал сам себе Ноготь.

— Ага, — сказал он вслух. — Управление кадрами. Ну что ж, прости, что побеспокоил.

Он слегка поклонился и направился обратно в кухню, где другие рыцари сидели на кухонных столах, поджидая его.

— Вы были правы, — сказал он. — Он окончательно сбрендил.

— А я что говорил! — сказал Туркин. — Ну да ладно, насколько я знаю, нигде в правилах не говорится, что мы должны повиноваться Великому Магистру, который слетел с катушек. Предлагаю связать его, засунуть куда-нибудь в кладовку и вернуться к нашим делам.

Бедевер поднял руку.

— Ну хорошо, — сказал он, — я понял твою мысль и согласен, что он ведет себя несколько странно. Но…

— Несколько странно! — фыркнул Туркин. — Да ну же, Беддерс, посмотри фактам в лицо. Малыш Сопливчик окончательно свихнулся. Рано или поздно это должно было случиться. Проблема Сопливчика в том, что его голова слишком мала для его мозгов. От этого в котелке возникает ужасное давление, и в конце концов — чик, и ты крякнул! Пойду-ка я схожу за веревкой…

Бедевер оставался тверд.

— Постой, Тур, — сказал он спокойно. — То, что Бо поступает немного необычно, еще не значит, что мы должны оставить квест, не так ли, парни?

Четыре пары бровей приподнялись как одна. Завладев их вниманием, Бедевер соскользнул со стола, достал себе из коробки кусок печенья и продолжал:

— Я имею в виду, — сказал он, — что рано или поздно, но мы должны отыскать эту проклятую штуку, или мы будем сидеть здесь веками. Так?

Молчание. Склоненные головы. Бедевер прочистил горло, куда попали крошки, и пошел дальше:

— Именно так, — сказал он. — И вот как раз сейчас, когда все мы слегка разболтались и уже не очень-то следим за событиями, а тут еще и Нантри сбежал так внезапно, прихватив все наши… В общем, как раз в этот момент нам внезапно подворачивается малыш Бо с этой своей шарадой в руках, да еще зная в точности, что такое этот самый Грааль, господи боже мой! Признайтесь-ка, разве это не удивительно? По крайней мере, для меня это удивительно. Вряд ли это просто совпадение.

По необычной тишине сэр Бедевер заключил: его коллеги признали, что он попал в точку. Он оживленно продолжал:

— Я, ребята, вот что имею в виду — хорошо, пусть Бо немного не в себе, ну так что из того? У нас есть инструкция, мы знаем, что такое Грааль, — так давайте пойдем наконец поищем эту проклятую штуковину! К тому же, — добавил он с нажимом, — мне, по крайней мере, кажется, что лучшая программа действий — это та, что предложил Бо: разделиться и достать все эти носки и прочую дребедень. Это все равно надо сделать, — сказал он. — В инструкции сказано, что надо. Я прав?

Рыцари пристыженно смотрели на него.

— Но, Беддерс, — сказал Пертелоп, почти умоляя. — Он же спятил!

— Наполеон был такой же, — отвечал Бедевер.

— Ничего подобного!

— Ну хорошо, — сказал Бедевер. — Тогда Александр Македонский. У многих великих вождей были нелады с головой, это общеизвестный факт. Именно это и делает их великими. Я не имею в виду, — оговорился он, — что Бо великий вождь. Я только хочу сказать, что не стоит становиться ослами только потому, что он осел. Это было бы просто глупо, правда ведь?

Туркин хрипло хохотнул.

— Так значит, он дает фургон тебе, не так ли? — прорычал он. — Я так и думал.

Бедевер проигнорировал его.

— Ну же, парни, — настаивал он. — Давайте проголосуем. Кто за? — четыре руки, включая его собственную. — Против? — Одна рука. — Значит, решено. Ну, Тур, брось, будь человеком.

— Ну ладно, — проворчал Туркин. — Только чур, потом меня не винить, хорошо?

Бедевер ухмыльнулся.

— Ну конечно, не будем, — сказал он. — У нас ведь будет Бо. Для этого, — мудро добавил он, — людям и нужны вожди.

Это был корабль.

«О боже, — сказал себе Денни Беннетт, — так значит, мне все же не придется умирать. Какое облегчение!»

В течение последних шести дней — с тех самых пор, как радиопиратский корабль «Имельда Маркос» наткнулся на айсберг и потонул, — Денни раздумывал, не был ли его переход из Би-Би-Си в коммерческое радио ошибочным шагом, с точки зрения карьеры. «С одной стороны, — говорил он себе, лежа на спине в надувной шлюпке и щурясь на солнце, — у меня было свое шоу, полная режиссерская свобода, неограниченный счет на расходы и шансы на разработку абсолютно нового подхода к радиодраме; с другой стороны, дом Буша тоже не начал черпать воду сразу же после того, как получил пробоину».

В последние наполненные паникой минуты существования корабля Денни был так занят, выбирая свои восемь граммофонных пластинок, что остальной команде надоело его ждать, и они отплыли на спасательной шлюпке. В довершение всех бед, на борту не оказалось переносного проигрывателя. Очевидно, их уже перестали производить.

И вот теперь, как раз когда он уже начинал укорять себя за то, что не взял на себя труд упаковать хотя бы немного воды и пищи, — вот, пожалуйста, целый корабль, плывущий прямо на него! «Как это обнадеживает, — бормотал Денни про себя, приподнимая свое изможденное тело на одном локте и слабо маша рукой. — Видно, там, наверху, я кому-то нравлюсь».

Корабль подошел поближе, и над бортом показалась чья-то голова.

— Эге-гей! — воскликнула голова. — Простите, вы не могли бы мне сказать, я уже пересекла демаркационную линию времени? Мне не встречалось никаких указателей уже несколько дней!

— Помогите! — отвечал Денни.

— Простите?

— Я сказал: «Помогите!»

Голова была женской, тридцатилетней, белокурой, с симпатичными глазками.

— Как это замечательно, — произнесла она. — Не хотите ли вы купить акции общего инвестиционного траст-фонда?

В глубине глотки Денни послышался сдавленный звук; представьте себе ванну ртути, которую пытаются опорожнить через сливное отверстие, и вы получите некоторое представление об этом звуке.

— Акции инвестиционного траст-фонда, — повторила голова. — В этом на самом деле нет ничего сложного. Вы платите сумму капитала менеджерам фонда, а они инвестируют ваши деньги в большое количество допущенных к котировке акций, которые…

— Ну да, — прохрипел Денни, — большое спасибо, я знаю, что такое инвестиционный фонд. Нет ли у вас воды?

Голова огляделась вокруг, обозревая бесконечные морские просторы.

— Но мне кажется, здесь вполне достаточно воды, — произнесла она. — А почему вы спрашиваете?

— Пресной воды, — объяснил Денни. — Питьевой воды.

— А, вот что нужно. «Перье» или что-то в этом роде?

— Сойдет и это.

— Очень сожалею, но у нас она закончилась, остался только джин. Но если вас не интересуют акции инвестиционного траст-фонда, то что вы думаете насчет персональных акций? В настоящий момент доступны несколько совершенно безупречных продуктов, которые я могла бы без колебаний вам рекомендовать. Вот, например…

— Ладно, — сказал Денни, втягивая воздух в легкие, — тогда продуктов. Я не ел три дня.

— О! — Голова нахмурилась. — Надеюсь, вы не имеете в виду, что у вас нет денег? Потому что если это так, то, боюсь, нет большого смысла продолжать наше обсуждение, как вы думаете?

Денни хрипло рассмеялся.

— Деньги? У меня куча денег, — сказал он. — Для начала, при мне зарплата за два года от «Радио Имельда». Чего у меня нет, так это…

— …гибкой системы пенсионных отчислений, подогнанной под ваши личные потребности, — ручаюсь, вы это хотели сказать! — прервала его, кивая, голова. — Думаю, я смогу помочь вам в этом, поскольку волей случая я являюсь агентом «Акций Жизни Лионесс», и этой фирмой как раз разработан один специальный пакет…

— Его можно есть?

Голова издала серебристый смешок.

— В качестве альтернативы, — продолжала она, — я могу предложить совершенно замечательные индексированные «Гибкие Рентные Облигации Бережливости Лионесс», обеспечивающие доступ к капиталу наряду с гарантированным размером поступлений, выплата ежемесячно, с весьма конкурентоспособным налогообложением. Вас заинтересовало это предложение?

Денни потряс головой.

— Возможно, вы здесь чего-то недопоняли, — сказал он. — Я сижу здесь, болтаясь по воле волн в утлой лодчонке, умирая от голода и жажды…

— Ага, — сказала голова, — я поняла. То, что вас действительно интересует в данном случае, — это конструктивное планирование налога на наследство, возможно, включающее создание оффшорного треста. Очень глупо с моей стороны было не подумать об этом сразу.

— Но я не хочу умирать, — вскричал Денни. — Я…

— Хорошо, — терпеливо отвечала голова, — в таком случае, мы можем адаптировать пакет таким образом, чтобы обеспечить максимальную гибкость благодаря наиболее полному использованию ежегодных свободных подлежащих дарению сумм. Кстати говоря, хорошо бы, если бы вы наконец высказали свои пожелания. Мне очень не хочется вас торопить, но время — деньги, сами понимаете…

Денни опустился на дно лодки и застонал. Голова смотрела на него поверх ограждения.

— Эй! — сказала она. — Ну как, по рукам?

— Убирайся.

— Простите?

— Я сказал: убирайся. Сгинь. Пропади.

— Думаю, что не совсем поняла вас. Вы ведь хотите оформить пенсионный полис, не правда ли?

— Нет.

Голова выглядела шокированной.

— Вы не хотите?

— Нет.

— Правда?

— Правда.

— Ну что ж! — Голова наморщила лоб. — Тогда как хотите. Но смотрите, если вы передумаете, вы всегда можете отослать нам факс, наш номер 0553…

Денни перевернулся лицом вниз и начал пронзительно кричать; он все еще кричал девять часов спустя, когда его подобрал нефтяной танкер. Когда он рассказал капитану танкера о своем приключении со странным кораблем, тот хмуро кивнул головой.

— Знаю, — сказал он. — Я сам его видел. Мы зовем его «Летучий Нормандец».

Денни был полумертвым от обезвоживания и долгого пребывания на солнце, но он все же был журналистом, а история есть история.

— Расскажите мне о нем, — попросил он.

— Это ужасно, — отвечал капитан, осеняя себя крестным знамением. — С теми, кто увидит этот корабль, могут случиться самые кошмарные вещи.

Он помолчал, закрыв глаза.

— Самые кошмарные вещи, — повторил он.

— Например?

— Ну, — отвечал капитан, — некоторые из них умирают, некоторые сходят с ума, некоторые лет пять или шесть живут вроде бы совершенно нормально, а потом хватают мачете и начинают крошить всех без разбора. Некоторые попросту исчезают. А некоторые…

— Что некоторые?

— А некоторые, — мрачно сказал капитан, — доходят до того, что действительно покупают страховку.

3

Между городом Джайлс, что лежит к северу от хребта Томкинсона, и Форрестом на Нулларборской равнине простирается Великая Пустыня Виктория. Она горяча, безводна, безлюдна и безжалостна; и что бы ни было на уме у Творца, когда Он создавал ее такой, это наверняка не был человек.

В таком месте чувствуешь себя по-настоящему ужасно, если у тебя болят зубы.

— У меня где-то в рюкзаке есть немного гвоздичного масла, — сказал сэр Пертелоп. — Говорят, гвоздичное масло — отличная штука. Мне оно, правда, еще ни разу не помогало, но может быть, я просто слишком чувствителен к боли.

— М-м-м-м, — отвечал его соратник.

— В аптечке, конечно, есть еще аспирин, — продолжал Пертелоп, — но я бы его не рекомендовал, так как он растворимый, а поскольку вода у нас кончилась…

— М-м-м-м.

— Что и говорить, — добавил Пертелоп утешающе, — если бы мы нашли немного воды, это было бы совсем другое дело. Но пока что… — он украдкой бросил взгляд на голубое, стального оттенка, небо и быстро опустил глаза. — А вот моя тетя Беатриса рассказывала, что если сосать камешек…

— Заткни глотку, — сказал сэр Ламорак.

Оскорбленный Пертелоп поправил на плечах рюкзак и решительным шагом прошел несколько ярдов к востоку. Потом он остановился.

— Если это север, — сказал он, показывая на юг, — то Англия находится в семнадцати тысячах миль вот за той большой зазубренной скалой. Подумать только, — добавил он. С минуту он стоял, раздумывая, затем пожал плечами и зашагал — для протокола, шел он на запад.

Они пытались добраться до Сиднея.

Когда эти двое сходили с авиалайнера в Брисбене несколько месяцев назад, это не казалось им слишком трудной задачей. Да, действительно, никто из них до тех пор не бывал в Австралии, но перед отъездом из Англии они предусмотрительно купили железнодорожные билеты, заранее заказали номер в отеле и приобрели по экземпляру «Что к чему в Сиднее». Их проблемы начались в Брисбенском аэропорту, когда Пертелоп забыл в автобусе сумку, в которой были все их бумаги.

«Ничего страшного, — объяснил Пертелоп. — Нам всего-навсего нужно будет добираться автостопом. Австралийцы известны как дружелюбные, приветливые люди, находящие удовольствие в том, чтобы помогать путешественникам, попавшим в затруднительную ситуацию».

Шестнадцать часов ходьбы по дороге, и они действительно умудрились поймать попутку — грузовик, полный свежезабитых туш, который довез их аж до самого Сент-Джорджа, где водитель наконец силой выкинул их из кузова, после того как Пертелоп проявил настойчивость, непременно желая исполнить «Vos Quid Admiramini» своим обычным гнусавым речитативом. После небольшой паузы, которую они использовали для перегруппировки багажа и съедения того, что осталось от пакета мятных пряников, которые Ламорак купил в Хитроу, они отправились дальше пешком в Дирранбанди. Вряд ли удастся в двух словах объяснить, как они умудрились отклониться от курса на тринадцать тысяч миль; единственное, что тут можно сделать, не берясь за написание новой книги, это сказать, что на задней обложке ламораковского календаря Национального Треста была напечатана карта мира, и что несмотря на то, что Пертелоп слышал о Колумбе и кривизне земной поверхности, он никогда не мог почувствовать себя полностью убежденным. Основной предпосылкой его навигационной теории была идея о том, что центр мира находится в Иерусалиме, и все карты должны интерпретироваться соответствующим образом.

Пертелоп посмотрел на часы.

— Что ты думаешь насчет того, чтобы остановиться здесь и перекусить? — спросил он. — Мы Можем присесть вон под той скалой. Оттуда открывается вполне симпатичный вид на… э-э… пустыню.

Хотя Смерть преследовала их по пятам на каждом шагу их пути, на манер откормленного голубя у дверей бульварного кафе, больше всего она приблизилась к тому, чтобы сделать две новые зарубки на рукоятке своей косы, в пятидесяти милях к востоку от хребта Макгрегора, когда Пертелоп во время своих утренних упражнений случайно перевернул ржавую пивную банку, в которой хранились остатки воды. Они бродили кругами в течение двух дней и наконец выбились из сил, но тут их подобрала группа кочующих аборигенов, которых Ламорак сумел убедить, что его библиотечный билет является на самом деле карточкой «Америкен Экспресс», и те дали им галлон воды и шесть сушеных ящериц в обмен, как выяснилось, на право брать из Публичной Библиотеки Стерчли три художественных и три нехудожественных произведения еженедельно без ограничения срока. С этого момента все, что им оставалось, — это брести от одной буровой скважины до другой, по дороге как можно тише подкрадываясь к ничего не подозревающим змеям.

Пертелоп, однако, отказался причинять вред параматгскому рогатому питону, которого они поймали в результате шестичасовой борьбы среди скал горы Вудрофф, указав, что он является вымирающим видом. Вскоре после этого у Ламорака разболелся правый верхний моляр.

— Ну-ка посмотрим, — сказал Пертелоп. — Что у нас есть. —Он развязал свой рюкзак и начал рыться в его содержимом (три чистых рубашки, три пары нижнего белья, экземпляр «Что к чему в Сиднее» с закладкой, отмечающей описание нью-орлеанского джазового фестиваля, швейцарский армейский нож с шестью сломанными лезвиями, электробритва, пара брюк, теннисная ракетка, губная гармошка, двое спортивных штанов, полотенце, «Гермолен», гвоздичное масло, упаковка пластырей, бутылка шампуня от перхоти, таблетки от желудочных недомоганий, маникюрные ножницы, некоторое количество женского белья…)

— У тебя в рюкзаке есть что-нибудь, Лам? — спросил Пертелоп. — У меня, кажется, совсем пусто.

Ламорак оторвал голову от рук, произнес: «Нет», и опустил ее обратно.

— Ага, — Пертелоп нахмурился и поскреб в затылке. — Это неудачно, — прибавил он. — Видимо, придется искать корешки или ягоды, или что-нибудь в этом роде, — он обвел взглядом спекшуюся, бесплодную землю. Много времени прошло с тех пор, когда какое-либо растение было столь безрассудно, чтобы вверить свои корни столь враждебному окружению.

— Пертелоп.

Сэр Пертелоп поднял взгляд.

— Что? — спросил он.

— Ты же знаешь, нам всегда остается каннибализм.

Пертелоп моргнул.

— Каннибализм? — повторил он.

— Ну да, — безмятежно отвечал его сотоварищ. — Ну, знаешь, употребление в пищу человеческого мяса. В свое время это было довольно популярно.

Пертелоп с минуту подумал, затем покачал головой.

— Я даже думать не хочу об этом, — твердо сказал он. — После всего, что мы прошли бок о бок! Ты встанешь у меня поперек горла, если можно так выразиться.

Ламорак поднялся на ноги.

— Хорошо, — сказал он спокойно. — Могу тебя понять. В таком случае, если ты минуточку постоишь спокойно, будет ни капельки не больно.

Какой-то винтик щелкнул в мозгу Пертелопа, вставая на место.

— Подожди, — сказал он. — Шутки шутками, но не будем делать глупостей. То есть, когда веселье переходит границы, можно пораниться или…

Ламорак улыбнулся и прыгнул по направлению к нему, держа в руке небольшой камень. Голод, жажда и зубная боль довольно сильно ослабили его, но он промахнулся всего лишь на несколько дюймов. Он приземлился в пыль, выругался и с трудом поднялся с земли.

— Ящерицы, — сказал Пертелоп. — Уверен, что тут вокруг полно ящериц, просто мы не знаем, куда надо смотреть. Проблема в том, что маленькие бестии — настоящие профессионалы по части маскировки. Ты не поверишь, на Новых Гебридах есть один вид ящериц, которые…

Он отклонился в сторону, и ошеломляющий удар, нацеленный на него Ламораком, пропал втуне, рассеяв свою мощь в сухом воздухе.

— Кончай болтать о своих тухлых ящерицах и помоги лучше мне подняться, — прорычал Ламорак. — Я, кажется, подвернул лодыжку.

— Ты сам виноват, — отвечал Пертелоп. — Кидаешься на людей с такими огромными каменюками. Кто-нибудь другой на моем месте мог бы подумать…

Ламорак вскочил на ноги, выдавая тем самым лживость своего предыдущего заявления, и попытался провести бросок через бедро. Но поскольку его бедро находилось чуть выше двух футов от земли, попытка не удалась.

— Ламорак, — строго сказал Пертелоп, — понимаешь ли ты, что ведешь себя совершенно безобразно? Что может подумать проходящий путник, если увидит тебя сейчас?

— Как посмотреть, — пропыхтел в ответ Ламорак. — Если он будет знать, что мне приходилось терпеть от тебя с тех самых пор, как мы покинули Бирмингем, он, возможно, подумает: «Удачи тебе, старина!» — Он отшвырнул камень, который приземлился едва ли в двух футах от него, и тяжело опустился на землю.

— Да ну! — воскликнул оскорбленный Пертелоп.

Ламорак глубоко втянул в себя воздух, посмотрел на свои ободранные, кровоточащие руки и вздохнул.

— Знаешь что, — сказал он, — давай договоримся. Ты берешь компас, карту, свой рюкзак, мой рюкзак — в общем, все, — а я остаюсь здесь, чтобы умереть. Как тебе такой план?

Пертелоп покачал головой.

— Не волнуйся, — жизнерадостно сказал он, — я совершенно не собираюсь просто взять и бросить тебя, как ты мог такое подумать?

— Правда?

— Правда.

Ламорак покивал, затем вновь потянулся дрожащей рукой за камнем. Пертелоп пинком отшвырнул камень в сторону, отошел и мрачно пристроился под песчаной дюной.

Впрочем, это было ненадолго; Пертелоп никогда не умел долго дуться. Поэтому, как раз когда Ламорак задремал и уже видел во сне вожделенный плавательный бассейн, полный охлажденного пива и обложенный со всех сторон гамбургерами, Пертелоп присел рядом, на расстоянии нескольких благоразумных футов, и, вытянув правую ногу, потыкал своего товарища под ребра.

— Ничего, — сказал он. — Нам что-нибудь обязательно подвернется, вот увидишь.

Ламорак тихо простонал и перевернулся на бок. Пертелоп подобрался поближе.

— Кроме ящериц, — сказал он, — здесь есть еще змеи и какой-то вид маленьких птичек. Вообще-то говоря, птички нынче встречаются довольно редко, из-за разрушения их среды обитания токсичными промышленными отходами, так что мы будем есть их только как самое крайнее средство. Но, как я уже сказал, у нас еще остаются ящерицы и…

— М-н-н-н.

— Еще может случиться, — продолжал Пертелоп, — что нас спасет какое-нибудь племя бродячих аборигенов, хотя вообще-то их не стоит так называть, потому что на самом деле у них очень древняя и благородная культура, с очень развитой религией неомистического толка, которая позволяет им синхронизироваться с землей, и все такое. Я где-то…

— Пертелоп, — сказал Ламорак, — я лежу на упаковочном ящике.

— Ну так подвинься немного. Я где-то читал, что они могут идти много дней не отдыхая, всего лишь распевая песни, и выйти в точности туда, куда они хотели попасть, просто гармонизируя волновую структуру излучения своего мозга с латентными геотермальными энергиями…

— Пертелоп, тут написано «Консервированные персики».

— Прости?

— На крышке, — отвечал Ламорак. — Здесь этикетка, на которой написано: «Консервированные персики».

Повисла минутная пауза.

— Что ты сказал? — переспросил Пертелоп.

— О господи боже мой, — заорал Ламорак, — да подойди ты сюда и посмотри сам!

Они вдвоем выскребли наполовину засыпанный ящик из земли и сломали отвертку пертелоповского швейцарского армейского ножа, срывая крышку.

Упаковка была полна жестянок с персиками.

— Быстрее, — прошипел Ламорак, — дай мне твой чертов ножик, — он схватил его и лихорадочно защелкал лезвием открывашки, пытаясь подцепить его ломающимися ногтями.

— Постой-ка, — сказал Пертелоп, крутя в руках банку. — Прости, Лам, но боюсь, что мы не можем их есть. Очень жаль, но…

Ламорак застыл.

— Какого черта, что значит — мы не можем их есть? — спросил он. — Конечно, они немного заржавели, но…

Пертелоп покачал головой.

— Не в этом дело, — сказал он решительно. — Видишь, что здесь написано на этикетке? Сделано в Южной Африке. Так что, боюсь…

Ламорак посмотрел на него очень пристально и положил нож на землю.

— То есть, — продолжал Пертелоп, — я понимаю, нам действительно не повезло, но я всегда говорил, что принципы есть принципы, и было бы неблагородно, если бы мы следовали им только в хорошие времена, поскольку…

Он все еще продолжал говорить, когда Ламорак ударил его консервной банкой по голове.

Западноавстралийский орден Фруктовых Монахов является одной из немногих уцелевших ветвей великой волны воинствующего монашества, возникшей вскорости после падения Константинополя в 1205 году. Тамплиеры, госпитальеры и Рыцари св. Иоанна по большей части прекратили свое существование или были поглощены другими организациями и потеряли свою самобытность; но Monachi Fmctuarii все еще держались своего древнего уклада, и их орден оставался в основном таким же, как во дни своего основателя, св. Анастасиуса из Иоппы.

По легенде, святой Анастасиус, вдохновленный примером солдата, давшего Христу во время крестных страданий смоченную в уксусе губку, установил свой первый ларек с фруктовым соком возле основного паломнического пути из Антиохии в Иерусалим в 1219 году. К середине тринадцатого столетия ярко раскрашенные киоски ордена были привычным явлением по всем городам и весям Святой Земли; а после того, как падение Акры положило конец присутствию крестоносцев на Ближнем и Среднем Востоке, монахи обратили свой взор на другие пустынные уголки земли. Постепенное сокращение личного состава, разумеется, сильно ограничило размах их деятельности, так что в наши дни им приходится довольствоваться тем, чтобы оставлять ящики с консервированными фруктами в случайных точках, полагаясь на то, что Провидение направит к ним заплутавшего странника.

В 1979 году управление орденом перешло в руки транснациональной пищевой цепи, главный офис которой расположен в Австралии, и простые деревянные упаковочные ящики теперь постепенно заменяются монетными торговыми автоматами; но процесс рационализации далек от завершения даже сейчас.

Это был подходящий момент для примирения.

— Съешь персик, — сказал Ламорак. — Если тебя это утешит, на вкус они совсем не напоминают Южную Африку.

Пертелоп поднял голову и почти тотчас же опустил ее обратно.

— Что меня ударило? — поинтересовался он.

Ламорак пожал плечами.

— Ты можешь мне не верить, — сказал он сквозь фруктовую кашу во рту, — но это была банка консервированных персиков.

— Правда?

Ламорак кивнул.

— Должно быть, выпала из пролетающего самолета. Или, может быть, у них здесь серьезный переизбыток персиков — что-нибудь, относящееся к Общей сельскохозяйственной политике. Как бы там ни было, она упала тебе на макушку, и ты выключился, как электрическая лампочка. Жалко, — добавил он, — что сэр Исаак Ньютон обскакал тебя насчет гравитации, а то ты мог бы сорвать неплохой куш. Не бери в голову, — заключил он и громко рыгнул.

— Лам, — прошептал Пертелоп, — я хочу есть.

— Охотно верю, — отвечал его сотоварищ. — Жалко на самом деле, что тебе нельзя есть эти персики, потому что…

Наступила тишина, прерываемая лишь звуком движения ламораковых челюстей. Для человека, одолеваемого сильной зубной болью, он, казалось, вполне неплохо справлялся с жевательным процессом.

— Мне говорили, — осторожно начал Пертелоп, — что большая часть консервов, предположительно изготовленных в Южной Африке, только консервируется там. А на самом деле все это скорее всего выращивается в государствах за линией фронта.

Ламорак кивнул.

— Широко известный факт, — ответил он. — Я это где-то читал, — с важностью добавил он. — Грязные делишки, на мой взгляд.

— Совершенно верно, — согласился Пертелоп; затем спросил: — Что ты имеешь в виду?

— Экономический саботаж, — отвечал его товарищ, качая головой. — Режим Претории консервирует свои фрукты в банках с южноафриканскими этикетками, так что никто не хочет их покупать, и таким образом подрывает свою экономику. Настало время что-то с этим делать.

— Да. Хм. Например?

— Например, есть эти фрукты, — сказал Ламорак, протягивая ему банку. — Это научит их уму-разуму, а?

Примерно полчаса спустя оба рыцаря, расслабившись, откинулись на спину, окруженные пустыми жестянками, и улеглись, не двигаясь.

— Знаешь, наверное, лучше их закопать, — промычал Пертелоп.

— Что?

— Банки. Нельзя оставлять их так валяться. Загрязнять окружающую среду.

Ламорак подумал над этим.

— Это все теории, — ответил он.

— Я хочу сказать, — продолжал Пертелоп, — это один из немногих оставшихся совершенно нетронутых уголков природы. Мы должны сохранить его для будущих поколений…

— Да уж, — пробормотал Ламорак, окидывая взглядом пустынный ландшафт. — Действительно. Совершенно нетронутых, — он слегка содрогнулся. — Ну так займись этим, пожалуй. А я собираюсь пару минуточек соснуть.

Он перекатился на спину и закрыл глаза. Потом внезапно сел, выпрямившись, и схватил Пертелопа за руку.

— Черт меня раздери, — прошипел он, показывая пальцем. — Взгляни-ка, Пер, вон туда.

Пертелоп сощурил глаза.

— Куда, Лам?

— Вон туда.

— О, да, я понял. И на что я там должен смотреть?

Ламорак не обратил внимания на его реплику.

— Мы его нашли, Пер. Мы нашли чертова единорога!

У Пертелопа отвисла челюсть.

— Где? — прошептал он.

— О господи, я этого не вынесу!

На краю небольшого склона, примерно в пятистах ярдах от них, единорог остановился, поднял голову и принюхался. С минуту он стоял неподвижно, как статуя, насторожив уши и раздувая ноздри; потом его голова вновь опустилась к земле, а хвост начал ритмично двигаться туда-сюда, хотя вокруг не было ни одной мухи. Его губы шевелились, подметая песок как раз на том уровне, на котором могла бы расти трава, если бы нашлась трава настолько опрометчивая, чтобы попытаться выжить в среде, полностью лишенной воды.

— О, я вижу его! — задыхаясь, вымолвил Пертелоп. — Лам, это действительно единорог! Это самое невероятное…

— Да-да, хорошо, — проворчал Ламорак. Он пытался достать из своего рюкзака бинокль, одновременно сохраняя полную неподвижность, а ремешок за что-то зацепился и не хотел отцепляться. — Ты только постой спокойно, хорошо, пока я…

— У него золотой рог, — истово бормотал Пертелоп, — который растет прямо из середины его лба…

— И впрямь, — мрачно изрек Ламорак. — Как это необычно. Может, это экспериментальная модель или что-нибудь в этом роде. Слушай, ты можешь отцепить ремешок от бинокля? Он, кажется, захлестнулся вокруг…

— Шерсть его бела как снег, — Пертелоп был совершенно вне себя. — Смотри, Ламорак, у него золотые копыта! Правда, это просто…

— ТИХО! — Удивительно, насколько громко может крикнуть человек, говоря при этом шепотом. Голова единорога взлетела вверх, как рукоятка граблей, на которые наступили; какой-то момент животное стояло напружинившись, — воплощение нервной грации — а затем одним скачком скрылось из вида.

Наступила зловещая тишина.

— Ох, боже мой, — сказал Пертелоп. — Мы его, должно быть, спугнули.

Ламорак издал сиплый звук и потер щеку в области своего протестующего моляра.

— Ты так думаешь? — прорычал он. — Ты в этом уверен? А может быть, он просто вспомнил, что у него назначена встреча в другом месте?

— Это ты виноват! — колко отвечал Пертелоп. — Заорал на него как сумасшедший. Вот в этом вся беда с тобой, Лам, — ты не находишься в гармонии с Природой.

Ламорак выудил из своей котомки моток веревки, узел с одеждой, маленькую бутылочку и коробку с кусковым сахаром.

— Пошли, — сказал он. — Проследить на песке следы его копыт должно быть достаточно легко.

Пертелоп кивнул и поднялся на ноги. Они набили рюкзаки жестянками с персиками, нагребли песок поверх пустых («Хотя на самом-то деле, конечно, мы должны были взять их с собой и выбросить, когда найдем подходящий мусорный бачок. Такие банки перерабатываются полностью»), и потащились в том направлении, где единорог явил свое кратковременное, великолепно инсценированное присутствие.

Когда-то давным-давно единороги были чрезвычайно редки.

Они были столь неуловимы, что существовал лишь один способ поймать единорога… Ну, по чести говоря, способов было два. Простой способ — это набрать мешок объедков, вымочить их в вишневом ликере, положить в совершенно обыкновенный мешок для мусора и оставить его на ночь снаружи за задней дверью. Единорог придет, разорвет мешок, нажрется до отупения и заснет. Однако этот способ работал только с городскими единорогами; а поскольку городские единороги были неопрятными, заляпанными жиром, тупорылыми машинами для убийства, насчитывавшими до четырех футов в холке и полностью лишенными чувства страха или сострадания, то вопрос состоял скорее в том, как не поймать единорога, если этого можно как-то избежать. Городской единорог, страдающий похмельем, способен причинить больший ущерб жизни и имуществу, чем любая бомба.

Однако что касается белых единорогов, лишь один способ имел какие-то шансы на успех. Для этого требовалась девица незапятнанного целомудрия и шесть футов крепкой пеньковой веревки. С веревкой, как правило, проблем не было.

С течением времени и по различным причинам, связанным со снижением моральных норм и распространением Гуманизма, отбраковка поголовья единорогов с каждым годом становилась все более и более сложным делом, так что единороги стали плодиться с увеличивающейся скоростью. Фактически, они стали настоящей напастью. Их естественные ареалы обитания уже не могли поддерживать огромные стада кочующих единорогов, каждую весну волной выкатывающиеся из степей, и с ростом городов все больше и больше единорогов перемещались туда, постепенно превращаясь в описанную выше городскую разновидность. К счастью для человечества, в начале двенадцатого столетия они были полностью стерты с лица земли одной из форм миксоматоза; но это заболевание совершенно не коснулось белых единорогов с равнин, которые продолжали в устрашающих размерах опустошать посевы и обдирать кору с молодых деревьев. В конце концов Пресвятой Император Римский заключил соглашение с Великим Ханом и пресвитером Иоанном, в соответствии с которым единорогов следовало собрать в стада и прогнать через всю Европу в Азию, затем в Китай и дальше в Австралию, которая в те времена еще была соединена с материком узким перешейком. Как только последний единорог пересек океан, узкая перемычка была немедленно разрушена, и сама память о существовании Австралии была преднамеренно стерта из сознания человеческой расы.

У единорогов не заняло много времени опустошение их новой среды обитания, и в настоящее время они снова стали сравнительно редким и немногочисленным видом. Чтобы получить представление о том, что могло бы случиться с Европой, если бы не был предпринят этот шаг, стоит лишь посмотреть на безводные пустыни центральной части Австралии и подумать о том, что до прихода единорогов они представляли собой наиболее плодородные и богатые пастбища на лице Земли.

Времена изменились; и хотя никак нельзя сказать, что единороги широко распространены, все же есть и другие виды, более редкие и более неуловимые. Так что сейчас есть лишь один верный способ поймать девицу безупречного целомудрия. Для этого требуется единорог и шесть футов веревки.

— Знаешь, — проговорил Пертелоп, когда они взобрались на вершину очередного откоса и взглянули на открывшуюся перед ними тысячу акров пустого пространства, — я до сих пор не уверен, что мы движемся в правильном направлении.

— Заткнись, — отвечал Ламорак.

— Тебе-то хорошо, — протестующе заявит Пертелоп, — у тебя ботинки с мягкими задниками, — он сел, снял с себя левую туфлю и стал вытряхивать из нее песок.

— Не начинай снова, — со вздохом сказал Ламорак. — Мы ведь кидали монетку, помнишь, и…

— Ну да, — сказал Пертелоп, — я думал об этом, — он надел туфлю обратно. Это были темно-синие туфли-лодочки с двухдюймовым каблуком и щегольской медной пряжкой, и они чертовски натирали ноги. Тем не менее, как указал Ламорак, они действительно очень неплохо шли к его простому темно-синему платью со стоячим воротником, шляпке без полей и с плоской тульей и дамской сумочке, в которой хранилась теперь остальная часть пертелоповой экипировки. — Ты помнишь, — спросил Пертелоп, — ты тогда сказал: «говори», и я сказал «орел»?

Ламорак посмотрел в сторону и кивнул.

— Правильно, — сказал он.

— Помню, я все удивлялся, почему ты настаивал, чтобы мы кидали португальскую монету, — продолжал Пертелоп, — и только сейчас мне пришло в голову, что поскольку Португалия — это республика…

— Нам пора идти, Пер.

— …на португальских монетах нет орлов, — продолжал Пертелоп, — там только что-то вроде щита на одной стороне и цифра на другой. И я подумал…

Он осекся. Где-то вдали мелькнуло белое пятнышко. Они застыли на месте, и Ламорак поднял бинокль к глазам.

— Это он, — свистящим шепотом произнес он. — Мы в игре. Теперь не делай резких движений и делай то, что я тебе говорил. И во имя Господа, опусти вуаль.

— Я все же думаю… — прошептал Пертелоп, но Ламорак оборвал его.

— И вообще, — сказал он, — я не хотел бы этого говорить, но я в любом случае, э-э… вряд ли подошел бы на эту роль, так что…

Пертелоп нахмурился.

— Но я ведь тоже не очень-то подхожу, Лам, — ответил он. — Я хочу сказать, я ведь не женщина, правда ведь?

Ламорак покусал губу. Этот довод привел его в замешательство.

— На самом деле, женщина определяется не совсем этим, — сказал он, — не в первую очередь. Просто… Постой-ка! Он движется в эту сторону. Все, по местам.

— Я все же думаю… — сказал Пертелоп, но пока он говорил, Ламорак уже скользнул по песку в сторону и укрылся за большим валуном.

Сорок пять минут могут оказаться очень долгим сроком.

Разумеется, они были посланы вовсе не за единорогом. Если бы им не было нужно ничего, кроме единорога, они попросту завернули бы в отдел домашних животных к Харродсу или Блумингдейлсу и заказали бы себе экземпляр.

Другими словами, это была самая простая часть их задачи.

— Черт бы побрал мои копыта! — воскликнул единорог. — Да это никакая не девчонка!

Но к этому моменту уже было поздно; лассо, кинутое умелой рукой Ламорака, уже летело, рассекая воздух. Последовала короткая борьба, сопровождаемая весьма цветистыми выражениями со стороны единорога, и все было кончено.

— Быстрее, — пропыхтел Ламорак, — подержи веревку, пока я приготовлю хлороформ. И следи за рогом.

— Ублюдочные англичанишки! — надрывался единорог, тщетно наваливаясь всем весом на веревку. Пертелоп откинулся назад, зарываясь каблуками в песок, в то время как Ламорак опустошал бутылочку с хлороформом на свой носовой платок.

— Ты не рассказывал мне, что они умеют разговаривать, Лам, — задыхаясь, проговорил Пертелоп. — Подумать только — говорящее животное!

Как бы подтверждая это заявление, единорог произнес еще несколько фраз. В основном его речь сводилась к тому, что его, единорога, отец был совершенно прав, предупреждая относительно исключительного женоподобия англичан; несмотря на весь свой естествоиспытательский интерес, Пертелоп почувствовал немалое облегчение, когда Ламорак ухитрился наконец накинуть свой носовой платок ему на морду. Медленно, все еще вполголоса бормоча проклятия себе под нос, единорог осел на землю и затих.

— Ну что ж, — сказал Ламорак, — мы сделали это. Пожалуй, в следующий раз мы возьмем пистолет, стреляющий ампулами с усыпляющим, и к черту традиции! — Он опустился на колени и принялся возиться с веревкой.

— Могу я теперь снять эту одежду? — спросил Пертелоп. Лицо его имело ярко-красный цвет, что лишь частично было результатом напряжения сил.

— Потерпи еще минуту, — рявкнул Ламорак. — Помоги мне сначала с этой веревкой, и побыстрее, пока эта чертова тварь не проснулась.

Пертелоп вздохнул и ухватил конец веревки. Он не был уверен, что то, что они делают, не является грубым вмешательством в жизнь великолепного дикого животного в его естественной среде обитания. Он резко неодобрительно относился к таким вещам — всем этим зоопаркам, циркам и собакам, оставляемым в машинах с поднятыми стеклами.

— Не вяжи его так туго, Лам, — то и дело повторял он, — ты покалечишь бедное животное.

— Ну вот, — сказал наконец Ламорак, вставая и переводя дух, — мы это сделали. Теперь предлагаю пяток минут посидеть и передохнуть.

Пертелоп смахнул пыль со своего подола.

— Но сначала, — твердо сказал он, — я вылезу из этой ужасной одежды.

— Ну так давай, — отвечал Ламорак, — а я тем временем посижу здесь и…

Пертелоп отчаянно покраснел.

— Мне нужно, чтобы ты помог мне расстегнуться, — сердито сказал он.

— Ах, прости, — Ламорак снова поднялся на ноги. — Хоть теперь, ради бога, постой спокойно. В прошлый раз ты чуть не выколол мне глаз своими шпильками.

Но едва он успел сделать еще хоть одно движение, как просвистела пуля, лишь чуть-чуть не задев его лоб, и сбила шляпку с головы Пертелопа. Оба рыцаря замерли на месте, на этот раз действительно стоя совершенно неподвижно.

— Руки вверх! — произнес голос откуда-то из-за их спины, — или я отфтрелю вам головы к фертям фобачьим!

Австралийская пустыня — обиталище многих странных и страшных звуков. Здесь можно услышать тявканье динго, которое не спутаешь ни с чем, зловещий крик кукабурры, мягкое покашливание кенгуру, скребущее ворчание меццо-сопрано, полощущей горло взбитыми в портере яйцами, — все эти звуки могут привести в смятение и, самое главное, нагнать страху. Но есть один звук, который без сомнения наполнит страхом самое стойкое сердце и заставит задрожать самые несгибаемые колени — это звук голоса, распевающего глубоким задушевным контральто:

— раз за разом, и судя по звуку, через мегафон. То, что слова повторяются, следует отнести за счет того, что певец не знает остальной части куплета. Эффект усиления звука, в свою очередь, зависит от того, что голова певца накрыта большим металлическим барабаном.

— Простите, нельзя ли нам уже опустить руки?

— Профтите?

Ламорак закрыл глаза, затем открыл их снова.

— Я сказал, — повторил он, — нельзя ли нам уже опустить руки?

— Ох. Конефно. Только фпокойно и бев гвупостей, хорошо?

— Конефно. Конечно. Прошу прощения, — Ламорак осторожно опустил руки и быстро пробежал взглядом по своему телу, чтобы удостовериться, не ранен ли он куда-нибудь. Все было в порядке. — Как насчет того, чтобы нам повернуться? — спросил он.

Пауза.

— Ну давайте, — произнес голос. Звук был похож на мычание коровы, находящейся на дне глубокой, обшитой сталью ямы.

Обладатель голоса выглядел на первый взгляд чем-то вроде результата экспериментов помощника чародея, поразвлекавшегося на свалке металлолома. Его внешность состояла, начиная с головы, из большого круглого барабана с двумя маленькими отверстиями. Под ним безошибочно узнавалось то, что раньше было капотом фольксвагеновского «жука», до того, как кто-то обладающий дизайнерским чутьем и незаурядными бицепсами не придал ему отдаленно антропоморфную форму с помощью большой кувалды. Две стальные трубы торчали из него по сторонам под прямыми углами, и на конце одной из них виднелся изъеденный ржавчиной револьвер. И наконец, еще две трубы выдавались с нижней стороны, будучи соединены с парой водолазных ботинок старого образца.

— Ефли кто-нибудь ив ваф раффмеетфя, я не на футку раффервуфь, — сказало оно.

Пертелоп мигнул.

— Прошу меня простить, — сказал он, — но зачем вы носите такое странное одеяние?

Ходячая скобяная лавка слегка пошевелилась.

— На фебя бы пофмотрел, — отвечала она.

— Прошу вас, — торопливо сказал Ламорак, — не обращайте внимания на моего друга. Он, видите ли, просто идиот, вот и все.

Из глубин барабана донесся глухой звук, выражающий сомнение.

— Вы уверены, фто это вфе? — произнесло существо. — Я хочу фкавать — на нем ве венфкое платье.

Пертелоп поморщился.

— Есть весьма веская причина… — начал он, но внезапная боль в ноге — результат неосторожности Ламорака, тяжело наступившего на нее, — прервала его на полуслове.

— Как бы там ни было, — подхватил Ламорак, — было очень приятно вас повидать, и желаем вам удачи в ваших делах, в чем бы они ни заключались, но боюсь, нам уже пора двигаться дальше. Чао! — И он направился было решительным шагом по направлению к единорогу, но дуло револьвера последовало за ним.

— Не так быфтро, — сказало одетое железом чудище. — Фто это вы двое тут делаете ф этой кенгуруфкой, а?

Двое рыцарей переглянулись.

— С кем? — переспросил Ламорак.

— Ф кенгуру, — ответил голос из барабанных глубин. — Давайте, выкладывайте вфе нафифтоту.

— Прошу меня простить, — сказал Ламорак тем изысканно-вежливым тоном, который используется, когда необходимо объяснить совершенно очевидные вещи тяжеловооруженному идиоту, — но, строго говоря, это не кенгуру.

— Не кенгуру?

В интонации голоса прозвучало нечто, что дало Ламораку тот ключ, который он искал.

— Вы ведь не из этих мест, не так ли? — спросил он.

Железное страшилище не отвечало, но оно ерзало и побрякивало, словно хотело подтвердить правоту Ламорака.

— Или не из этого времени, если уж на то пошло, — медленно прибавил тот. — Вы из будущего, правда?

— О, ферт! — промямлила железяка. — Как вы догада-лифь?

Если бы Ламорак хотел сказать правду, он ответил бы, что вполне логично вывести такое заключение, когда вы натыкаетесь на кого-то, кто слышал о кенгуру, но не знает, как они выглядят, и считает, что в Прошлом, чтобы не вызывать подозрений своим внешним видом, следует сделать из себя подобие Неда Келли. Но вместо этого он сказал лишь:

— Удачная догадка.

Пертелоп тем временем с большим успехом изображал из себя человека, пытающегося проглотить живую рыбу.

— Что ты хочешь этим сказать — из будущего? — сумел наконец выговорить он.

Ламорак улыбнулся.

— Позволь мне представить тебя, — сказал он. — Сэр Пертелоп, это Хроногатор. Хроногатор — сэр Пертелоп.

Со своей стороны, сэр Пертелоп выглядел как человек, которому только что сказали, что солнце восходит на востоке благодаря садоводству. Он нахмурил лоб.

— Простите, — сказал он, — но может ли хоть кто-нибудь объяснить мне, что происходит?

Хроногатор пожал плечами — жест, в котором было бы гораздо больше элегантности, если бы в него не было вовлечено столь большое количество листового железа, — и снял с головы железный барабан, открывая взгляду молодое, веснушчатое и без всякого сомнения женское лицо, по виду лет четырнадцати-пятнадцати, со скобками на зубах.

— Нифево, — сказала она, — я объяфьню. Я уве привыкла обьяфьнять, — добавила она. — Но фначала дайте мне фнять вфю эту фертову броню.

Последовала неловкая пауза, в течение которой она стаскивала с себя свои железяки. Это было все равно что смотреть на раздевающегося робота-убийцу.

— Вот так-то лучфе, — вздохнула Хроногатор. Теперь она была одета в алый комбинезон и серебристые кроссовки, и выглядела в них примерно на пять футов два дюйма. Револьвер по-прежнему был у нее в руке, но, видимо, лишь потому, что вокруг не было ни пяди пространства, не заваленного листовым металлом. — Я ф кофмифефкого корабля, — пояснила она.

— Понимаю, — не очень убежденно произнес Пертелоп.

— Это офень профто, — продолжала Хроногатор, стоя на одной ноге и яростно массируя вторую. — Наф дефять фело-век, и мы были вапуффены на орбиту в капфуле времени, летяффей фо фкорофтью, превыфаюффей фкорофть фвета.

— Совет по Реализации Теории Относительности, — вмешался Ламорак. — Это был величайший из всех научных экспериментов, какие когда-либо предпринимались. На десятилетия опередивший свое время, — добавил он.

— Ну да, — горько сказала Хроногатор, — вот только фто эти идиоты ввяли и вапуфтили наф не в том направлении. Вмефто того, фтобы лететь в Будуффее, мы попали в Профлое.

— Очевидная небрежность, — посочувствовал Ламорак. — Скорее всего, кто-то забыл прочесть как следует руководство.

— И к тому ве они вабыли дать нам еды, — добавила Хроногатор, — ив-ва фего кому-нибудь ив наф то и дело приходифся валевать в аварийную капфулу, фпуфкагьфя на Поверхнофть, в какое-нибудь пуфтынное мефтечко, и ифкать нам провиант. Угадайте, фья офередь подофла в этот рав.

Пертелоп наградил Ламорака озадаченным взглядом.

— Откуда ты все это знаешь, Лам? — спросил он.

— Очень просто, — отвечал тот. — Я уже встречался с одним из них — о, лет двести пятьдесят назад, может быть, больше. Не с тобой, — пояснил он Хранителю Времени, — с кем-то из твоих… э-э… коллег. Ему было лет девять, и у него были волосы морковно-рыжего цвета.

Хроногатор кивнула.

— Это похове на Файмона, — сказала она. — Я фкаву ему, фтобы он внал, фто ф тобой вфтретитфя.

Пертелоп начал было снова: «Но…», но Ламорак опередил его.

— Понимаешь, наше прошлое — это их будущее, — пояснил он, — так что несмотря на то, что я уже встретил этого — Саймона, так ведь? Хорошо, я запомню, — он не встретит меня еще два с половиной столетия, или сколько там это будет по их временной шкале. И, разумеется, в то время как мы с течением времени делаемся старше, они молодеют.

Хроногатор кивнула.

— Когда-то мне было форок фефть, — свирепо сказала она, — а фейчаф — пофмотрите на меня. И еффе эти треклятые фтуки на вубах, которые фовфем не помогают.

— Это, должно быть, ужасно, — согласился Ламорак. — Почему ты не снимешь их к чертям собачьим?

— Потому фто, — печально отвечала Хроногатор, — когда мне было форок фефть, у меня были офень ровные прямые вубы, и ни одной пломбы. Фто овнафает, фто мне нувно нофить эти фертовы фкобки и фифтить вубы три рава в день, инафе я вывову временной парадокф. Это ферт внает как дофтает, — она помедлила минутку, словно что-то неожиданно пришло ей в голову. — Пофтой-ка, — сказала она. — Как это ты мог вфтретить Файмона двефти пятьдефят лет навад? Ты бы был фейчаф уве мертв.

Настала очередь Ламорака вздохнуть.

— Сейчас объясню, — сказал он.

Где-то неподалеку настоящий кенгуру — без золотых копыт и рога посередине лба — весело скакал куда-то по своим делам; его ум был занят той великой загадкой, которая поглощает умы представителей всех видов, поглощает до такой степени, что к настоящему моменту это намертво затормозило их движение по рельсам эволюции и помешало им развиться в гиперразумные сверхсущества, что в противном случае было бы неизбежно.

А именно: каким это образом, независимо от того, насколько внимательно вы следите за содержимым своих карманов, в конце концов вы не находите в них ничего, кроме пары скрепок, покрытой налипшей дрянью карамельки и маленькой никому не нужной медной монетки на самом дне?

Кенгуру как раз пришел к заключению, что, очевидно, Дьявол подбирается среди ночи и кладет туда все это, пока ты спишь, когда из расселины в скалах внезапно выскочило ужасное привидение и замахало руками, устрашающе ухмыляясь. Кенгуру замер посередине прыжка, неуклюже приземлился и подвернул себе ногу. При приземлении из его сумки вылетела пуговица от рубашки и клочок обертки от жевательной резинки; ветер унес их вдаль.

Чудовище приближалось — не спеша и с безграничной угрозой. Позади него два человека, один с камерой, а другой с большим бобинным магнитофоном, высовывали головы над кромкой склона. Чудовище разговаривало — судя по всему, само с собой.

— Эти великолепные создания, — говорило оно, — самые крупные в мире представители истинных сумчатых, преследуемые человечеством почти до полного исчезновения в некоторых частях бесплодных австралийских пустынь…

Кенгуру съежился и присел на задние лапы, слабо приподняв передние — неясно, для того ли, чтобы создать иллюзию угрозы, или чтобы за ними укрыться. Чудовище продолжало наступать.

— А теперь, — говорило оно, — я хочу попробовать подобраться к кенгуру поближе, и если удача будет на нашей стороне, возможно, мы впервые будем иметь случай показать вам…

Кенгуру попытался двинуться с места, но совершенно безуспешно. Всеми фибрами своего существа он боролся с побуждением слабо ухмыльнуться и помахать камере. Он проиграл.

— Представители самого крупного вида — Барри, дай мне, пожалуйста, крупным планом голову этого мерзавца — представители самого крупного вида кенгуру, красные кенгуру, могут покрывать двадцать пять футов одним прыжком и перепрыгивать через объекты шести футов в высоту, — говорило чудовище. — Сейчас посмотрим, удастся ли мне подойти достаточно близко, чтобы вы смогли рассмотреть…

Заклинание оборвалось. Издав резкий лай ужаса, кенгуру взвился в воздух, отчаянно извернулся в прыжке и ринулся прочь, преследуемый невнятными и по всей видимости недружелюбными возгласами со стороны чудовища. Лишь проскакав полчаса на предельной скорости, он остановился и скорчился на земле, втягивая воздух в тяжело вздымающиеся легкие.

И застыл, охваченным ледяным отчаянием; поскольку прямо за своим плечом услышал звук человеческого дыхания и тот же самый ужасный голос, вещающий:

— …И если мы будем держаться предельно тихо, возможно, нам удастся — Кайрон, если ты и в этот раз спугнешь мне ублюдка, я запихну камеру тебе в глотку — удастся хотя бы мельком взглянуть на его…

Один мощный прыжок мог бы с легкостью перенести его на край ближайшей скалы, но зачем трудиться? В этом совершенно очевидно не было ни малейшего смысла.

С тихим хрипом отчаяния кенгуру повернулся лицом к камере и помахал передними лапами, ненавидя себя почти до смерти.

— Давайте-ка объяфнимфя начифтоту, хорофо? — произнесла Хроногатор после долгой паузы. — Вы на фамом деле хотите, чтобы я поверила, что вы рыфари короля Артура, и фелью вашего путешефтвия являетфя найти какой-то передник?

— Именно.

— Ладно. — Взгляд поострее обычного различил бы ее недоверие, покачивающееся у нее над головой, как поплавок, перед тем, как уплыть вдаль под дуновением легкого ветерка. — И для этого вам нужна фвяванная лофадь?

— Лофадь?

— Ну да, лофадь.

— А, понимаю — лошадь, — Ламорак поскреб голову. Он умирал от жары и усталости, в голове у него был туман, он был по самые брови набит консервированными персиками и терзаем страшной зубной болью. На этот момент ему совершенно не хотелось еще что-либо кому-либо объяснять.

— Это не лошадь, — сказал он. — Не то чтобы.

Как раз в эту минуту единорог проснулся, сделал безрезультатную попытку выбраться из своих пут и разразился новым потоком ругательств.

— Эй, — сказала Хроногатор, — эта лофадь только фто фто-то фкавала.

— Ну да, только это не…

— Слушайте, вы, ублюдки, — заорал единорог, — втолкуйте этой чертовой бабе, что если она еще хоть раз назовет меня лошадью, то, черт меня побери, я…

Пертелоп, выказав больше рассудительности, нежели кто-либо мог бы в нем заподозрить, схватил кусок сахара и затолкал его животному в рот. Тирада резко оборвалась, сменившись вкусным похрустыванием.

— Ефли это не лофадь, — прошептала Хроногатор, — то фто ве это в таком флучае?

Ламорак вздохнул.

— Это единорог, — сказал он. — Ты довольна?

— Ох.

— Ну вот, а теперь нам пора возвращаться к своим делам; и я уверен, что и твои коллеги на орбите уже довольно сильно проголодались, так что…

— А вачем вам нувен единорог?

Ламораку понадобилось больше шести секунд, чтобы медленно про себя досчитать до десяти.

— Если тебе так уж необходимо это знать, — сказал он, — единорог нужен нам как наживка, чтобы поймать девицу незапятнанного целомудрия.

Хроногатор взглянула на него.

— Мне каветфя, вы вдефь что-то перепутали. Долвно быть наоборот.

Ламорак разлепил спекшиеся тубы в улыбке.

— Да что ты говоришь! Черт побери, какая досада — правда, Пер? Что ж, значит, придется нам снова возвращаться к учебникам. Но как бы то ни было, спасибо за подсказку. А теперь нам на самом деле пора.

— И кфтати, — продолжала Хроногатор, — вы гозорили, что вам нувен какой-то передник, а вовфе не девиффа невапятнанного…

— Нам нужен ее передник, — сказал сэр Пертелоп.

— Ах вот как?

— Именно.

После единорогов пришли каторжники.

Каторжники пришли двумя волнами. Вторая волна появилась с Первым Флотом в 1788 году, семьсот лет спустя после первой. У аборигенов, чьего разрешения никто не озаботился спросить, относительно них сложилась пословица. «Одно проклятье идет за другим», — говорили они.

Первым человеком в первой волне, бросившим взгляд на Австралию, был надсмотрщик. Его первой реакцией было легкое содрогание. Затем он спрыгнул со своего возвышения и сказал барабанщику, чтобы тот прекратил отбивать ритм.

— Приехали! — закричал он. — Все на выход!

Никто не шелохнулся. Две тысячи форштевней, украшенных драконьими головами, тихо покачивались вверх-вниз в спокойных водах Ботани-Бей.

Надсмотрщик моргнул.

— Эй, ублюдки, вы слышали, что я сказал? — взревел он. — Все вон с кораблей, живо!

— Мы никуда не пойдем.

Голос раздался из-за весла в третьем ряду. Он был поддержан смутным бормотанием хора: «Это точно!» и «Скажи ему, Джек!» Надсмотрщик начал покрываться испариной.

— Что ты сказал? — проговорил он. Расплывчатое пятнышко серого дыма позади весла блеснуло, переливаясь на солнце. Если бы у него были плечи, это могло бы означать пожатие ими.

— Я сказал, что никто из нас, черт побери, никуда не пойдет, — лениво повторило оно. — Мы можем видеть будущее. Там сплошное дерьмо. Мы остаемся здесь.

Где-то в задней комнате надсмотрщикова ума писклявый голос начал нервно оглядываться, спрашивая направо и налево, не знает ли кто-нибудь случайно, что делать дальше. Но его руки были более уверены в себе. Они потянулись за большим узловатым хлыстом, свисающим с его пояса.

— А это мы еще посмотрим, — сказал он, направляя яростный удар в дымное облачко.

— Идиот.

С удручающей неторопливостью дымные прядки стянулись воедино, снова образуя облако. Наступило напряженное молчание.

— У тебя нет никакого способа принудить нас сойти с кораблей, — спокойно продолжал голос. — Так что можешь просто принять это как есть, разворачиваться обратно и грести к дому. Лады?

— Не согласен, — отвечал надсмотрщик.

Теперь он был уже весь покрыт потом.

Он совершенно не собирался оказываться на этом месте. Когда он вступил в компанию, теперь уже много лет назад, то видел будущее развитие своей карьеры совершенно в другом свете. После того, как он пять лет или что-то около того грузил копченые свиные бока на корабли и переправлял их из Копенгагена в Дувр, он полагал, что зарекомендовал себя человеком такого сорта, которого можно использовать в маркетинге. Дальше должно было последовать обычное продвижение, от торгового агента до заместителя коммерческого директора, а затем и до самого коммерческого директора, и так далее, до тех пор, пока ему не будет предоставлена полная ответственность за все датские операции в Альбионе. И вот взгляните на него теперь, десять лет спустя, пытающегося лестью и уговорами убедить целый корабль депортированных сверхъестественных сущностей колонизировать Новую Южную Кембрию. Что-то где-то, очевидно, пошло не так.

— Ну пожалуйста! — сказал он.

По всей длине корабля началось коловращение туманов и теней, оставившее у него чувство головокружения. Он почувствовал, что его небо становится сухим.

Две тысячи длинных драккаров — и каждый выше борта нагружен малыми божествами. Здесь были водяные, лесные нимфы, духи огня, лешие, болотные огни, эльфы, хтонические божества, матери земли, демоны грома, и даже несколько метафизических абстракций, безжалостно засунутых в дальний угол и настаивающих на том, чтобы их снабдили мягкой туалетной бумагой.

В рамках проекта по разоружению магической культуры Альбиона все сверхъестественные существа на вторых ролях были согнаны вместе и высланы в Землю Ван Демона.

Надсмотрщик вонзил ногти себе в ладони и глотнул воздуха.

— Ну давайте, ребятки, — уговаривал он. — Как только вы окажетесь там, вам сразу понравится, я обещаю.

— Черта с два.

— Там ведь есть реки, — ворковал надсмотрщик. — Величественные, внушающие благоговейный трепет потоки, с грохотом обрушивающиеся головокружительными водопадами, катящие свои траурные воды сквозь древние леса. Там есть пустыни. Там есть такие скальные формации, за жизнь в которых любой краснокварцевый тролль отдал бы правую руку! В тамошних кустарниках случаются такие пожары, по сравнению с которыми адское пламя покажется походной кухней. Что, во имя Господа милосердного, вам не нравится? Да это просто рай для привидений, будь я проклят!

— А еще, — сказал дух-спикер, — там есть пауки.

Послышался слабый звук, сопровождавший соприкосновение надсмотрщиковой челюсти с крахмальным воротничком, застегнутым вокруг его шеи.

— Что ты сказал? — задыхаясь, вымолвил он.

— И змеи.

— И москиты.

— И еще, — со значением добавил дух-спикер, — не сказать, чтобы тамошняя территория была так уж свободна, знаете ли. Все это место просто кишит…

Приложив значительное усилие, надсмотрщик водрузил свою челюсть на место.

— Чем?

— Ну, как бы это сказать, — колеблясь, отвечало дымное облачко, — всякими вещами. Там как-то не по себе, тебе не кажется?

— Они там все время поют, — подхватил голос с предпоследней скамьи. — Одного этого достаточно, чтобы поджилки затряслись.

— Еще и являются в ночную смену, — добавил хриплый, скрежещущий голос откуда-то с середины корабля. — Заколачивают свои бескровные денежки за сверхурочную работу.

— Давайте начистоту, — сказал надсмотрщик, в голосе которого значительно прибавилось неуверенности. — Вы хотите сказать, что вы все — призраки, привидения и прочая нечисть, сваливающаяся среди ночи на голову добрым людям, — вы отказываетесь сойти с кораблей из-за того, что боитесь, что это место зачаровано?

— Да.

— Подумай сам, — добавил скрипучий голос, дух-лихорадник с Пламстедских болот, — они же здешние, они привыкли жить в этих условиях, а мы нет. Да они сожрут нас на завтрак! Если ты ссадишь нас с корабля, это будет массовое убийство. Точнее, массовый экзорцизм. Ну, да какая разница.

Надсмотрщик повесил голову, засунул руки в карманы — где обнаружил неизбежный кусок веревки, огрызок яблока и две маленькие бронзовые монетки, имеющие чисто символическую ценность, — и помолчал немного, обдумывая свое положение; затем он удалился в рулевую рубку и некоторое время бился головой о штурвал. Как ни странно, это, по-видимому, помогло, поскольку когда он снова появился на палубе, он уже с точностью знал, что собирается предпринимать.

И это сработало. Это было, разумеется, жестокой несправедливостью по отношению к туземным нелюдям и осталось одним из самых больших пятен в истории борьбы за права сверхчеловеческих существ английской нации.

Однако, как бы то ни было, сейчас уже слишком поздно пытаться что-либо с этим сделать, поскольку в течение пяти лет, прошедших с появления депортированных с Альбиона духов, туземные божества были полностью стерты с лица земли, оставив весь континент в распоряжении вновь прибывших. Те, в свою очередь, должным образом расселились, постепенно адаптировались к новым условиям обитания и выработали свой самобытный жизненный уклад, не имевший даже самого отдаленного сходства с той культурой, которую они оставили у себя за спиной, и просуществовавший в течение семи столетий, пока он не был полностью уничтожен с прибытием Первого Флота.

Что, как говорят аборигены, пошло мерзавцам только на пользу.

— Так фто ве они вфе-таки фделали ф тувемными духами? — уточнила Хроногатор. Ламорак вздрогнул. Эта часть истории была ему более всего ненавистна. Одного этого, чувствовал он, было достаточно, чтобы заставить человека стыдиться того, что он родился в Альбионе.

— Их превратили в тройной одеколон, — ровным голосом ответил он. — Ну что ж, я действительно очень рад был с тобой познакомиться, — продолжал он, — и я искренне надеюсь, что мне уже представился случай встретиться с тобой раньше, но если мы не отправимся в путь прямо сейчас, боюсь, мы рискуем безнадежно опоздать. Чао! — Он подхватил свой рюкзак, закинул его себе за спину и решительно направился к единорогу.

— Это увафно, — сказала Хроногатор, содрогаясь. — Но это нифево не объяфняет наффет передника и единорога.

— Совершенно верно, — отвечал Ламорак через плечо. — Ну что, Пер, хватай тот конец веревки и тяни, а я буду толкать.

— Передник, — сказал Пертелоп, — был талисманом, который принадлежал одному из депортированных духов. Он обладает собственными магическими свойствами. Нам удалось выследить его по газетным сообщениям о необъяснимых происшествиях, которые могли быть вызваны только передником, и, по всей видимости, он находится в руках у некоей девицы незапятнанного целомудрия, живущей в Сиднее. Отсюда единорог.

— Понимаю, — пробормотала Хроногатор. — По крайней мере, мне каветфя, фто я понимаю. И какого рода эти необъяфнимые проифшефтвия?

Ламорак криво усмехнулся.

— Это вроде как сложно объяснить, — сказал он.

Хроногатор не удивилась.

— А ты попробуй, — предложила она.

— Итоги футбольных матчей, — пояснил Пертелоп. — Передник вытворяет с австралийским футболом черт знает что. Все, что от нас требовалось после того, как мы это обнаружили, — это занести результаты всех игр на один большой график и проследить, где на синусоиде проявится самое значительное отклонение.

— И что?

— «Подростки Параматты» — «Сидней», 22: 0, — проворчал Ламорак. — Это все равно, что повесить большую неоновую рекламу с надписью: «ЭТО ЗДЕСЬ», — он помолчал, хмурясь. — Я могу объяснить математическую сторону во всех подробностях, если хочешь, — добавил он.

— Нет, фпафибо, — произнесла Хроногатор, и Ламорак заметил, что ее глаза внезапно приобрели такой вид, словно кто-то нанес на них три слоя водостойкого лака. — Вообффе-то, — продолжала она, — мне уве пора идти, так фто…

— Разумеется. Мы вполне понимаем. Ну что ж, Пер, как только я скажу «тяни»… Пер! На что ты там, черт побери, уставился?

Пертелоп стоял выпрямившись; на его лице застыло выражение предельного идиотизма. Он пару раз сглотнул, поднял левую руку и пошевелил пальцами.

— Улыбайся, Лам, — прошипел он уголком рта, — кажется, нас снимают на телевидение.

Быстрее скорости света — это очень быстро. И, как несложно догадаться, очень темно.

— Ох!

— Прости.

— Это была моя нога.

— Ну ладно, будет тебе. Я же сказал: прости.

— В следующий раз смотри, куда наступаешь.

Лощеный, обтекаемый, практически лишенный трения и темный, как канализационная труба в шести футах от конца, величественный звездный крейсер совершал прыжок сквозь необъятные просторы космоса, как гигантская кошка. Далеко внизу — так далеко, что само расстояние казалось всего лишь еще одной обманчивой иллюзией, — Земля апатично вращалась вокруг своей оси, в то время как Время неожиданно для себя обнаружило, что его безжалостно волокут вверх по эскалатору, работающему на спуск.

— Во имя всего святого, Джордж, что ты там вытворяешь с этим чертовым чайником?

— Прости.

— Вообще-то этой сонной корове давно пора бы уже вернуться. Я просто умираю от голода.

— Так же, как и все остальные, Саймон. Вся разница в том, что мы не устраиваем из этого такого представления.

— Да ну? А разве твоего мнения кто-нибудь спрашивал, Присцилла?

— Я не Присцилла. Я Аннабель.

— А я — Присцилла. Ты только что поставила свою чашку мне на голову.

— О боже, Присцилла, прости, пожалуйста.

— Я не Присцилла. Я Джордж.

На борту звездного крейсера «Хроногатор» существуют три вида Времени: время земное, время относительное и время, в течение которого они находятся взаперти на этом маленьком, тесном и, прежде всего, темном корабле. Третья разновидность обладает наиболее странными свойствами. Создается такое впечатление, что она длится вечно.

— Ну все, это безнадежно. Я пошел за пиццей. Никто не хочет составить мне компанию?

— Но послушай, Джордж…

— Это Тревор. Джордж — это я.

— Послушай, Тревор, ты не можешь этого делать. Это ведь научный эксперимент, понимаешь ты? Мы тут развлекаемся с тканью причинности как таковой; я хочу сказать — один Бог знает, какой вред мы приносим самим своим пребыванием здесь. Если ты ни с того ни с сего свалишься в середину двадцатого столетия и начнешь тыкаться повсюду со своей «большой куатро стажионе», трудно даже представить, что может произойти. Так что лучше сядь и заткнись, хорошо?

Последовала абсолютная тишина.

— Тревор! Ты понял, что я сказала?

— Я не Тревор. Я Ник.

— А где же тогда Тревор?

— Каким образом, черт возьми, я могу это знать, Луиза? Здесь так темно, что собственной руки не разглядишь.

— Вообще-то я не Луиза, я Анжела. И если уж на то пошло, кто такая Луиза, черт меня подери?

Тем временем вторая спасательная капсула, пилотируемая девяностосемилетним ребенком, с ревом уносилась вдаль сквозь неописуемое величие Пустоты, как стрела к цели стремясь к тому месту, где, как он помнил, находилась самая лучшая в мире пиццерия. Загвоздка заключалась лишь в том, что ее к этому времени еще не открыли, и не откроют еще в течение семидесяти лет.

Все молчали, за исключением единорога. Он поднял голову, увидел девицу незапятнанного целомудрия, порозовел и застенчиво сказал: «П-привет», после чего принялся яростно пережевывать жвачку.

Вслед за этим Ламорак очень медленно полез в пертелопов рюкзак, вытащил полиэтиленовый пакет и достал из него гвоздичное масло, выпил его, вытер рот рукавом и улыбнулся.

— Ну, привет, — сказал он.

— Вообще-то, Лам, — прошептал Пертелоп, — его надо не пить, его надо…

— Заткнись, Пер, я знаю, что делаю, — Ламорак поднялся на ноги, отряхнул пыль с коленей своих брюк и подошел к девице незапятнанного целомудрия.

— Меняемся, — сказал он. — Мой единорог на твой передник. Как ты насчет этого?

Девица незапятнанного целомудрия воззрилась на него.

— Ты что, последние мозги растерял? — спросила она.

Ламорак приподнял бровь.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я не совсем понимаю. Честный обмен. Ты получаешь премию за лучшую натуралистскую программу, я получаю передник, все счастливы. В чем проблема?

На Земле есть немало холодных мест, но лишь в очень немногих из них царит такой холод, как в двух футах от глаз девушки.

— Послушай, ты, кто бы ты ни был, — сказала она, — я снимаю здесь серьезный фильм. Если я вернусь и скажу моему продюсеру, что у меня на пленке отснято десять минут живых единорогов, я проведу остаток своей карьеры, снимая прогноз погоды. А теперь, может, вы оба наконец уберетесь отсюда? Вы перепугаете мне кенгуру.

Возможно, в первый раз за всю жизнь Ламорак испытывал некоторый недостаток в словах. Совершив значительное усилие, он умудрился произнести лишь: «Но это же единорог!» Девица незапятнанного целомудрия вздохнула.

— Парень, — сказала она, — мне наплевать, будь это хоть дрессированный шерстистый мамонт. У меня репутация серьезного обозревателя-натуралиста, и я не собираюсь ее терять. Понял?

— Но ведь это же…

— Знаю, — девица поджала губы. — Очень хорошо. Вытащите его на спутниковое телевидение, парни, — уверена, они обеспечат ему собственное ток-шоу. Между прочим, кое у кого тут полно работы, так что, если вы не возражаете…

Ламорак не сказал ничего. Даже если бы он смог найти подходящие для ситуации слова, у него были бы трудности с тем, чтобы их произнести, поскольку его нижняя челюсть болталась, как вышедший из строя разводной мост. Он изумленно покачал головой, отошел в сторону и сел в тени большого скального выступа.

— Простите, — произнес Пертелоп.

— Да?

— Мне кажется, — сказал Пертелоп, — здесь может быть маленькое недоразумение. У вас ведь есть передник, не так ли?

— Какой передник?

— Ага. Так значит, вы не являетесь девицей незапятнанного целомудрия?

Секунду или две спустя Пертелоп поднялся с земли, потирая челюсть, и присоединился к своему коллеге под скалой.

— Здесь, по-видимому, что-то не так, — сказал он.

Ламорак кивнул.

— Проклятая девица не та, — ответил он. — То есть, скажите на милость, откуда я мог знать, что есть две… — он осекся. Ужасная мысль внезапно пришла ему в голову.

— Ох, черт, — произнес он. — Ну конечно. Как я не догадался?

Пертелоп поднял голову.

— Что ты хочешь сказать?

— Итоги матчей. Мы их неправильно интерпретировали. Ну-ка, дай-ка мне мой рюкзак, быстро!

Пертелоп сделал, как ему было сказано; и пока девица незапятнанного целомудрия со своей съемочной группой резво рысила неподалеку, преследуя загнанного кенгуру, скачущего в каких-нибудь десяти ярдах перед ними, он лихорадочно листал спортивный отдел справочника «Что к чему в Сиднее».

— Пер, — сказал он наконец, закрывая книгу, — ты мог бы и сообщить мне, что Громобой Даррен О’Шеа играет за «Подростков Параматты».

На лице Пертелопа отразилось замешательство.

— Ох, проклятье, — сказал он. — Да, конечно, полагаю, это придает делу совсем другой оборот. И что мы теперь будем делать?

Хроногатор перегнулась через край выступа, под которым они сидели, и прочистила горло.

— Мы могли бы поефть, — предложила она.

— Только, пожалуйста, не персики, — со вздохом сказал Ламорак. — Не сейчас; я этого не вынесу.

Хроногатор ухмыльнулась.

— Ну ладно, — сказала она, — а как вам понравятфя похлебка ив моллюфков, фыпленок ф бавиликом и орегано, и абрикофы в бренди? — С этими словами она раскрыла свою сумку и достала оттуда три большие банки консервов. — У меня микроволновка на фолнечных батареях, фейчаф я ее включу, и вфе в порядке.

Ламорак слабо улыбнулся.

— Почему бы и нет? — ответил он. — А когда мы поедим, не смогла бы ты подбросить нас немного на этом своем космическом корабле? А то, я боюсь, нам придется еще долго тащиться.

— Не вопроф! — Хроногатор вытащила из кармана маленький металлический кубик и нажала на кнопочку на задней стороне, держа его на вытянутой руке. Кубик начал увеличиваться и превратился в микроволновую печь.

— Только не говорите никому, что вы видели ее, потому что их еще не ивобрели, — добавила она. — Ф одной ив таких фтуковин мовно уфтроить второе фредневековье.

— О чем разговор, — согласился Ламорак, — ты молчишь про единорога, мы забываем о высоких технологиях.

Хроногатор засмеялась и принялась открывать банки. Прошло некоторое время с тех пор, как она в последний раз держала в руках открывашку, так что она чуть не прожгла здоровенную дыру в ландшафте размером с хороший вулкан, прежде чем сумела выставить луч аннигилятора на нужную мощность, но все обошлось без особого ущерба.

— Но это все еще ничего не объясняет, Лам, — внезапно сказал Пертелоп, и его голос прозвучал назойливо, как жужжание мухи, бьющейся о ветровое стекло.

Ламорак тряхнул головой и сказал:

— Не сейчас, Пер. Давай попозже.

Пертелоп, нахмурясь, посмотрел на него.

— Но, Лам, — настаивал он, — Громобой Даррен О’Шеа не имеет никакого значения, потому что тут написано, что его брат Норман сейчас играет за «Мельбурнских Оборотней», а это значит, что коэффициент «икс» уже не соответствует обратному тангенсу «пи»…

— Потом, Пер, — Ламорак закрыл глаза, положил голову на свой рюкзак и вытянулся. «А знаешь, — сказал он самому себе, — похоже, скоро мне начнет нравиться проигрывать. Это так успокаивает…»

А потом он рывком выпрямился и схватился за книгу.

— Я же говорю, — кивнул Пертелоп. — И следовательно, нам придется заново пересчитать дифференциальный сдвиг по оси «игрек».

Ламорак не слушал его. Он уставился на Хроногатора; та уже открыла банки и теперь вываливала их содержимое в маленькие пластиковые чашки, которые затем загружала в машину.

— Почти готово, — сказала она.

— Замечательно, — ответил Ламорак, стараясь говорить спокойно. — Скажи, а почему, когда пришла твоя очередь отправляться за провизией, ты прилетела именно сюда?

— Отфюда родом мои предки, — отвечала она. — Конечно, я не думаю, что вдефь вфе выглядит так ве, как в их время, но вфе-таки…

— Понимаю, — сказал Ламорак. — Ой, какой у тебя замечательный передничек — если его можно так назвать!

Хроногатор заулыбалась.

— Ты думаешь? Он дофталфя мне по нафледфтву. Фмот-ри, какая выфивка вдефь по краям. Фветочки и вфякие вверюфки.

Двое рыцарей переглянулись. Ламорак подтащил Пертелопа к себе.

— Так, — зашептал он, — я вижу, ты думаешь то же, что и я.

— Да, это, разумеется, объяснило бы искажения в основном коэффициенте, — ответил Пертелоп. — На самом деле, это очень интересный эффект, поскольку…

— Да, да, верю, — Ламорак втянул в себя солидную порцию воздуха и с шумом ее выпустил. — Послушай, — сказал он, — одному из нас придется спросить ее, и мне кажется, что на этот раз твоя очередь. По рукам?

— О чем спросить, Лам?

— Неважно, — отвечал Ламорак. — Считай, что я ничего не говорил.

Хроногатор закрыла дверцу микроволновки и пару раз повернула рычажок.

— Минуты черев три будет готово, — сказала она. — Так это единорог, вот как? Мне вфегда хотелофь пофмотреть на нафтояффего единорога.

— Бинго, — пробормотал Ламорак сквозь зубы. В ее возрасте, да еще с этими скобками на зубах — можно и не спрашивать, я это просто знаю.

— Можно мне твой передник на пару минут, я хочу рассмотреть его поближе? — спросил он.

Есть два способа посадить космическую спасательную капсулу на земную поверхность. Первый способ — это, пройдя через верхние слои атмосферы, осторожно выровнять аппарат в гравитационном поле планеты с помощью стабилизационных ракет. Альтернативным методом является продолжать полет до тех пор, пока не врежешься в землю. При использовании этой методики необходимо следить, чтобы посадка не сопровождалась крушением корабля; хотя в целом результаты обоих способов более или менее одинаковы.

К счастью, любое изменение в ландшафте Великой Пустыни Виктории почти наверняка служит лишь к его улучшению; и Тревор, без сомнения, был бы только польщен, если бы узнал, что через много лет (фактически, это произошло уже после его рождения) гигантский кратер, возникший на месте его образцового приземления по методу два, будет затоплен водой и превращен в первый в Австралии внутриконтинентальный серфинговый парк, приливы в котором автоматически стимулируются огромной турбиной на солнечной энергии.

Тем не менее, вытаскивая себя из того, что осталось от пилотской кабины, он мог думать лишь о том довольно удручающем обстоятельстве, что его летательный аппарат превратился в щепки. Это значило, что если ему не удастся найти своих отправившихся за провиантом коллег, то он останется здесь до конца дней своих. Не беря во внимание тот факт, что он, по-видимому, приземлился в совершенно неблагоприятном месте, перед его лицом стояла ужасная перспектива возвращения к нормальному для обитателей земной поверхности течению времени, с неизбежным повторением всех утомительных подробностей. Когда тебе исполняется тридцать один раз в жизни, это уже неприятно. Когда это происходит дважды, этого достаточно, чтобы человек впал в настоящее уныние.

Но даже эта непривлекательная перспектива, понимал он, так и останется далекой от реальности, если он не найдет чего-нибудь поесть. Причем как можно быстрее.

Он плелся в восточном направлении уже с полчаса, когда ленивый ветерок пустыни донес до него запах съестного. Он встал как вкопанный и сосредоточился. Секунд тридцать внимательного внюхивания убедили его, что это не было какой-либо обонятельной галлюцинацией. Если бы запах был просто продуктом его воображения, то его воображение не стало бы класть туда столько чеснока. Он быстро зашагал в том направлении, откуда, как ему показалось, доносился запах, и вскорости перешел на бег.

— Это, понимаешь ли, не для меня, — торопливо пояснил Ламорак. — Это для одного моего друга.

Хроногатор продолжала внимательно смотреть на него.

— Для твоего друга, — повторила она. — Для твоего друга, который любит одеватьфя в венфкую одевду, — она кинула взгляд на Пертелопа и добавила. — Для еффе одного твоего друга, который любит одеватьфя в венфкую одевду. Понимаю.

— Постой, погоди-ка минутку, — начал было Пертелоп, но Ламорак перебил его.

— Не в этом дело, — сказал он. — Понимаешь, у нас тут это задание, видишь ли, нам нужно отыскать этот Святой Грааль, а для этого…

Хроногатор угрожающе подняла над головой половник.

— Я бы на твоем мефте фтояла, где фтоифь, — свистящим — точнее, фвифтяффим, шепотом сказала она.

— Смотри… — начал Ламорак, осекся, согнулся пополам и схватился за челюсть. — Смотри, что ты наделала, — промычал он.

— У него болят зубы, — объяснил Пертелоп. Это было вполне в его духе; он был способен начать объяснять, что вы промокли насквозь из-за того, что идет дождь, или что вы сломали себе ногу лишь по той причине, что упали с лестницы.

— Вфе равно, — хмуро пробурчала Хроногатор, демонстративно помахивая половником. Вам не удастся долго оставаться девицей незапятнанного целомудрия на совершенно неосвещенном космическом корабле, если вы не будете знать, как обращаться с тяжелым кухонным инвентарем. Она сделала шаг назад, не глядя, куда ступает, и споткнулась об единорога.

Выведенный из наркотического сна (в котором он лежал в засаде позади куста вместе с шайкой других единорогов, выжидая, когда появится девица незапятнанного целомудрия, привлеченная скрученным по задним и передним лапам кенгуру), единорог вздрогнул и взбрыкнул ногами, связанными веревками, в результате чего ему удалось ослабить узлы.

— Ну что ж, английские подонки, — начал было он, и в этот момент Хроногатор упала на него сверху, вышибив из него дух. Он осел безвольной грудой, вернувшись к прерванному сну на том месте, где его покинул.

— Да не стой ты, как тюфяк, — проорал Ламорак. — Скорее хватай чертов передник!

Пертелоп колебался. С одной стороны, он был рыцарем Круглого стола и отдаленно помнил, что где-то в своде правил было что-то написано относительно помощи девицам в затруднительных ситуациях. Он высказал это вслух.

— Ну и?

— Ну и я должен помогать, не так ли?

— Правильно! — прорычал Ламорак. — И первое, что нужно помнить относительно помощи девицам, — это что им нельзя давать ни малейшей передышки! Давай, шевелись!

— А-а, — протянул Пертелоп, — так вот что это значит! А я-то всегда думал… — он не успел продолжить, поскольку получил удар половником по голове.

Ламорак пробормотал что-то вполголоса — это рифмовалось со словом «мать», — и сделал нечто вроде неуверенного выпада. Ему помешало то, что одновременно с этим он пытался заслонить свою челюсть корпусом; и все, чего он добился, — это запутался ногами в обломках брони Хроногатора. Раздался хруст, и он тяжело рухнул на землю.

— Ублюдок! — завопила Хроногатор, вздымая над головой половник. И застыла на месте.

— Если это может послужить утешением, — сказал Ламорак некоторое время спустя, — мне на самом деле жаль, что приходится так поступать. — Он помахал револьвером Хроногатора, который каким-то образом оказался у него в руке при приземлении. — Во-первых, это не по-рыцарски. Во-вторых, это анахронизм. В-третьих, такие вещи пугают меня до полусмерти. Но с другой стороны…

Хроногатор не слушала его. Она смотрела на что-то, находящееся у Ламорака за левым плечом, одновременно пытаясь изобразить бровями нечто вроде железнодорожного семафора.

— Меня на этом не подловишь, — вздохнул Ламорак. — Старые трюки, описаны во всех учебниках, — смотреть человеку за спину, будто там что-то есть, чтобы он повернулся и его можно было ударить…

На этом его речь прервалась, поскольку Тревор со всей мочи врезал ему по челюсти обломком скалы.

Истинное происхождение Передника Неукротимости, вероятно, никогда не станет известным.

Некоторые школы утверждают, что передник был повязан на животе у шеф-повара на Валтасаровом пиру, и характерные красные пятна на нем — это всего лишь остатки жаркого из оленины, которое шеф-повар в смятении выплеснул на себя, увидев, как какая-то здоровенная рука материализуется из чистого воздуха и начинает писать граффити на стене его заново отделанной таверны.

Другие считают, что красные пятна остались от некоего особенно кислого алжирского божоле, которое подавали гостям на бракосочетании в Кане как раз перед тем, как вино совсем закончилось. Эта точка зрения до некоторой степени подтверждается тем, что многие поколения владельцев прилагали все усилия, чтобы вывести их, но без особого успеха.

Еще некоторые полагают, что красные пятна — это просто красные пятна, а сам Передник — всего-навсего византийская подделка седьмого века; хотя никто не берется сказать, что именно послужило для нее оригиналом.

Какова бы ни была правда относительно этого, факт остается фактом: Передник действительно обладает некоторыми любопытными свойствами, которые не могут быть объяснены рациональным образом. Например: прикосновение к его кромке исцеляет некоторые исключительно редкие разновидности золотухи (не особенно полезное свойство, учитывая то, что рассматриваемая бактерия встречается настолько редко, что занесена в Красную книгу, и любой человек, вздумавший нанести ей вред, облагается значительным штрафом); он превращает австралийский футбол черт знает во что как ничто другое на земле; а бисквитные торты, испеченные человеком, повязавшим его, неизменно оказываются жесткими как мельничный жернов.

Немного спустя Ламорак пришел в себя. Он потряс головой и попытался собрать воедино осколки своей памяти.

Он осознал, что чувствует себя значительно лучше.

Что-то острое врезалось ему в шею. Он покопался во внутренностях своей рубашки и обнаружил там выбитый зуб. Кажется, он где-то его уже видел.

— Ага, — сказал он. — Это хорошо.

Он поднял голову и увидел дуло револьвера. Позади него стояли Хроногатор и еще один человек, одетый таким же образом, с непрерывно движущейся челюстью.

— Ни ф мефта, — проскрежетала Хроногатор, — или Тревор иврешетит тебя как фито.

— Хорофо, — отвечал Ламорак, — не фтреляйте. Ох, фво-лочь, — добавил он, потирая распухшую челюсть. — Ты вфе-таки меня подловила.

— Что здесь все-таки происходит, черт побери? — вопросил Тревор с полным ртом. — Драка. Какой-то парень в женских тряпках, валяющийся в отключке. Лошадь с флагштоком, торчащим изо лба. То есть, я хочу сказать — что это все значит?

Ламорак с трудом улыбнулся.

— Фейчаф объяфню, — сказал он.

— У меня ефть… — Хроногатор в ярости зарычала, раскрыла рот и вытащила две маленькие полоски сверкающего металла. — Так-то лучше, — сказала она, засовывая их в карман. — Черт с ней, с сохранностью зубов. У меня есть идея получше, Тревор. Давай свяжем этих двух идиотов и спокойно вернемся на корабль, как ты думаешь?

Тревор пожал плечами.

— Делай как знаешь, — сказал он. — Чем мы их свяжем?

Ламорак осторожно кашлянул.

— Ефли вы повволите, у меня ефть предловение на этот фчет… — сказал он.

Передник Неукротимости, разорванный на тонкие полоски, предоставил достаточно материала, чтобы держать рыцарей надежно связанными в течение шести часов; в конце концов они были освобождены группой странствующих Фруктовых Монахов, направляющихся к скалам Эйерс, чтобы пополнить запас консервированных личи.

На обратном пути в Альбион рыцари возложили работу по восстановлению Передника на Сестер Неуместности — еще более малочисленный и закрытый орден, посвятивший себя молитве, размышлению, швейному делу и состязаниям по игре в мяч (из данного источника и происходило баснословное богатство этого сообщества). Три месяца круглосуточной работы — и Передник стал почти (хотя и не совсем) как новый. Да, действительно, он больше не влиял на результаты футбольных матчей; с другой стороны, у него появилась способность превращать любую вещь, оставленную на ночь в его карманах, в маленькие бумажные шарики, рассыпающиеся при прикосновении, обертки от фруктовой жевательной резинки, билетики на метро и вышедшие из обращения монетки в пятьдесят лир.

4

— Признайся, Тур, — сказал Бедевер, — мы заблудились.

Можно рассуждать о Висячих садах Вавилона или Колоссе Родосском; но если вы хотите увидеть настоящее чудо света, посмотрите на рыцаря какого-нибудь древнего ордена, которого заставляют признать очевидную вещь.

— Я знаю, что мы заблудились, — весело отвечал Туркин, складывая дорожную карту и запихивая ее под сиденье грузовика. — Нам и следовало заблудиться. Если бы нам не удалось заблудиться, мы бы шли неверным путем.

Бедевер воззрился на него.

— В конце концов, — продолжал Туркин, — мы ищем затерянный город. Город, который потерян. Следовательно…

— Ну да, — терпеливо сказал Бедевер. — Я уловил. Но непосредственно сейчас мы не ищем Атлантиду, мы ищем дорогу М-6.

Туркин ухмыльнулся.

— Не обязательно, — отвечал он. Бедевер сделал нетипичный для него жест нетерпения; Туркин продолжал: — До тебя все еще не дошло, малыш Беддерс. Тут разговор идет о мистике, — он прервался, пытаясь уклониться и изрыгая брань на «аллегро» с местным номером, который упрямо не хотел его объехать[6]. — Ты ведь помнишь, что старик Мальдизан Носатый обычно говаривал о мистике.

Бедевер признался, что он подзабыл. Туркин кивнул.

— Я так и думал, — сказал он. — Кажется, я припоминаю — когда нам читали Мудрость, ты обычно глазел в окно на девочек из…

— Ну, как бы там ни было, — прервал Бедевер.

Туркин с грохотом переключил скорости.

— Суть в том, — сказал он, — что если ты ищешь потерянный город, или заброшенный монастырь, или келью отшельника, на которой лежит заклятие забвения, или что-нибудь в таком роде, то тебе не поможет перерывание справочников и указателей; то, что нужно, — это потеряться самому. И тогда оно вроде как находит тебя само. Такова логика! — добавил он с гордостью.

Бедевер приподнял бровь.

— Логика? — иронически переспросил он.

— Ну, — отвечал Туркин, пожимая плечами, — или теология. Каждый, кто потерялся, будет найден, или что-то в этом роде — не помню точно, но смысл такой. Три тысячи чертей и адская сковородка! — добавил он, увидев дорожный знак. — Это же поворот на Стерчли! Каким чертом мы здесь оказались?

Бедевер слабо улыбнулся.

— Возможно, теология, — сказал он. — И к тому же мы свернули не на тот выезд из Браунхиллз. Нам нужна А-37.

— Дай-ка мне карту на минуточку, — сказал Туркин. — Я знаю здесь один поворот, где можно неплохо срезать…

Бедевер собрался было протестовать, по большому опыту зная, что значит, когда Туркин срезает дорогу, но тут ему пришло в голову, что во всей этой ерунде относительно того, чтобы заблудиться преднамеренно, есть некий, хотя и невероятный, смысл.

— Хорошо, — сказал он поэтому, и добавил даже: — Прекрасная идея.

Туркиновский поворот, как и следовало ожидать, вывел их на узкий проселок, который заканчивался у заброшенной фермы. Когда Туркин срезал дорогу, это всегда кончалось одним и тем же. Фактически, у Бедевера было такое чувство, что если бы они только потрудились выйти из машины и посмотреть повнимательнее, возможно, оказалось бы, что это каждый раз была одна и та же ферма. В чем, возможно, и был какой-то смысл…

— Ну хорошо, — сказал он, отстегивая ремень безопасности и открывая дверцу, — вот мы и приехали.

Туркин вопросительно взглянул на него.

— Ради всего святого, что ты делаешь? — спросил он.

— Довожу твою посылку до логического завершения, — отвечал Бедевер, стаскивая свой вещмешок с заднего сиденья и надевая шапку. — Ты идешь?

— Но…

Бедевер любезно улыбнулся, захлопнул дверцу и направился к строению посреди двора. С минуту поругавшись, чтобы соблюсти приличия, Туркин последовал за ним.

— Видишь ли, — объяснял Бедевер, хлюпая по грязи, — если ты собираешься заблудиться с целью найти потерянный город, из этого следует, что ты должен заблудиться настолько, насколько это вообще возможно для человека. Мне кажется, что оказаться на заброшенной ферме с поросшей травой крышей в конце пяти миль проселочной дороги примерно это и значит; по крайней мере, это лучшее, что мы можем найти, не выкалывая себе глаза щепкой, как ты думаешь?

Он улыбнулся и постучал в дверь. К их удивлению, дверь отворилась почти сразу же.

— Добрый вечер, — сказал Бедевер. — Мы ищем Атлантиду. Не можете ли вы указать нам правильную дорогу?

У женщины, открывшей им дверь, был такой вид, что нетрудно было предположить, что она действительно может. Бедевер подумал, что у такой женщины вполне может оказаться сын по имени Дуб и две дочери, которых зовут Незабудка и Омела; и она вся была увешана серебряными побрякушками — того рода, какие на рынках никто никогда не покупает.

— Простите? — переспросила она.

— Атлантида, — повторил Бедевер. — Ну, знаете…

— Ах, — сказала женщина, — да-да, конечно. Вы просто по виду не совсем из тех. Пойдемте, я провожу вас.

Повернувшись, она пошла вглубь дома; Туркин с Бедевером переглянулись.

— Это, наверное, самый лучший отзыв, какой я когда-либо слышал о себе, — прошептал Туркин про себя. — Боже, а в этом месте пованивает! — он недовольно принюхался. — Похоже, здесь частенько покуривают что-то не то.

Женщина открыла еще одну дверь и встала в стороне.

— Вам туда, — сказала она. — Вы знаете, что надо делать.

Это была очень странная комната для такого дома. Она очень напоминала какую-нибудь из самых фешенебельных строительных корпораций, решил Бедевер, вот только здесь не было девушек в униформе, сидящих перед экранами компьютеров. Здесь не было никаких пентаграмм и каббалистических знаков.

— Если вам что-нибудь понадобится, — добавила женщина, — мы все на кухне, медитируем.

Она закрыла дверь, и рыцари услышали шлепанье босых ног по коридору. С минуту никто из них не говорил ничего. Затем Бедевер пожал плечами.

— Ну ладно, — сказал он, — возможно, мы должны были взять влево в тоннеле у Шард-Энда.

Туркин присел у одного из компьютеров.

— Ничего подобного, — сказал он. — Думаю, я начинаю понимать, в чем тут дело. Круто, — добавил он с оттенком восхищения. Он прикрыл глаза, встряхнул пальцами, как пианист перед концертом, и ударил по клавиатуре, набирая вслепую.

— В конце концов, — сказал он, когда экран засветился и машина пискнула несколько раз, — потеряться тоже можно по-разному. Ну что ж, посмотрим.

— Ты знаешь, как обращаться с этими штуками? — спросил Бедевер.

— Предыдущий опыт значения не имеет, — ответил Туркин. — Назови какое-нибудь число.

— Семь.

— А почему бы и нет? — Туркин набрал код. — Вот например, — продолжал он, — когда ты в последний раз имел какое-нибудь дело с налоговой службой?

Бедевер покрылся краской.

— Да я… — запнулся он.

— Ну ладно, — сказал Туркин, — с телефонными службами, с почтой, со службой газа — с какой-нибудь из этих контор? Где люди много работают с компьютерами.

— Да у них у всех в офисах компьютеры, — сказал страховой агент Бедевер.

— Так, — продолжал Туркин, — а чем объясняют, когда случается какая-нибудь путаница и данные пропадают?

— Ну как же — данные потеряны в компьютере, разумеется, — автоматически сказал Бедевер и прикусил губу. — Ага, — сказал он, — ну да. Кажется, я понимаю, куда ты клонишь.

Туркин ухмыльнулся.

— Пришлось немного попотеть, а? — сказал он. — Как сделать, чтобы что-нибудь потерялось, и все же продолжало существовать? Засунуть его в компьютер! Очень просто. Думаю, он где-то там, внутри; просто он затерян, только и всего, среди полумиллиона извещений, оплаченных парковочных талонов, инструкций, графиков показаний приборов и пересмотренных аттестаций. И все, что требуется, чтобы вызвать его к жизни, — это набрать на клавиатуре волшебное слово.

Бедевер расплылся в восхищенной улыбке.

— И что это за слово?

— Ага, — Туркин крутнулся на вращающемся стуле. — Здесь ты меня поймал. Но мы все же можем что-нибудь попробовать.

Бедевер слегка приуныл, но тут же воспрянул духом.

— Ну конечно! — сказал он. — Дай-ка я.

Он мягко спихнул Туркина со стула, сел сам и потер руки.

— Так всегда делают в офисах, — пояснил он, — когда чертова железяка начинает упрямиться, и из нее ничего не удается достать. Ну ты, разумеется, не можешь этого… Ага, вот она!

Он нашел кнопку, которую искал, и нажал ее. Экран опустел; из щели сбоку выскочила дискета. Он вставил ее обратно, еще раз нажал кнопку и плашмя саданул ладонью по системному блоку. Прошло некоторое время, в течение которого машина честила его на все корки своим машинным кодом; затем с экрана исчезли все знаки. Бедевер уже начал чувствовать себя полным идиотом, когда посреди экрана появилась одна-единственная строчка:

ЧЕРТ С ТОБОЙ, ТЫ ВЫИГРАЛ

— Есть! — воскликнул Бедевер. — Ну что ж, посмотрим.

Он одним пальцем набрал команду, и экран опять опустел.

— Что это ты… — начал Туркин, но Бедевер нетерпеливым движением прервал его.

ГОТОВ К ПЕРЕСЫЛКЕ

— Соберись с духом, — шепнул Бедевер. — Это может быть немного неприятно.

— Что значит — соберись с духом? Что там, черт побери, такое?

— Тс-с!

ПЕРЕСЫЛКА

Мир начал исчезать…

Вопрос «Как люди раньше обходились без факсов?», к счастью, является чисто академическим.

Факсы были всегда, просто они назывались по-другому, и некоторые из экспериментальных моделей так же напоминали современные аппараты, как, скажем, пара жестянок из-под какао, связанных веревочкой, напоминает сотовый телефон.

В качестве примера можно упомянуть «пиролекс-ІѴ турбо», который был в моде на Ближнем Востоке во времена египетского фараона Рамзеса И; он работал с помощью древнего прообраза оптоволокна, посредством которого собранные в пучок световые лучи передавались через верхние слои атмосферы в виде радиоволн, затем собирались с помощью примитивного преобразователя — каковым служили листья одной редкой разновидности пальмы, к настоящему времени давно уже вымершей, — и фокусировались в принимающем устройстве с помощью органической линзы, которая представляла собой цветок той же пальмы.

Факсы были, без сомнения, известны также римлянам, которые использовали их для связи с богами. Модель «лектор луциус», наиболее часто применявшаяся для этой цели, была надежной, но медленной: послание встраивалось в ДНК выводка священных цыплят, и для того, чтобы прочесть его, требовалось разрезать одного из этих цыплят, взятого наугад, и взглянуть на его внутренности.

В Альбионе использовались факсы, по принципу действия весьма близкие к современным; но после падения альбионского королевства страна вошла в период, известный историкам информационных технологий как «долгая темная зима почтовых открыток», в течение которого пользователям были доступны лишь рудиментарные виды факсов.

Исключением, разумеется, являлась Атлантида, где факсы были известны с самой глубокой древности; так что даже один из апокрифов Атлантической Апостолической Церкви, а именно «Евангелие от св. Невиля», начинается словами:

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и к тому времени, когда оно дошло до того конца линии, Слово было Брдг».

Благодаря этому можно предположить, что к тому времени, когда Евангелие было впервые сведено к записи, атланты уже использовали «Марк ІѴ-с».

Но в чем атланты переплюнули все остальные нации, использующие факсы, так это, разумеется, в способности пересылать нечто большее, чем просто факсимиле написанного слова…

— Беддерс?

Слово на мгновение повисло в пустоте, подобно тлеющему угольку, и затем угасло. Потом не было ничего, кроме слабого завывания ветра, дующего в межзвездных пространствах.

— Это ты, Тур?

Тот же эффект, разве что слово на этот раз полыхнуло бледно-голубым пламенем, потрескивая в разреженном воздухе, как бенгальский огонь.

— Ты где?

— Где-то здесь.

— Где это — «здесь», во имя всего святого?

— Откуда мне знать? Тур, что происходит?

И тут они оба ощутили послание — ощутили, но не услышали или увидели. Послание гласило:

Не существует «здесь» или «там». Есть только информация.

Два бесплотных голоса принялись говорить в одно и то же время. Это было немного похоже на Ночь Гая Фокса с ее фейерверками и шутихами.

— Заткнитесь оба и слушайте, — пришло послание. — Не существует «здесь», «там», «верха», «низа», «тебя», «меня», «их», «его», «ее», «теперь», «тогда», «истинного», «ложного», «толстого», «тонкого», «черного», «белого», «желтого», «зеленого», «живого», «мертвого». Существует только информация. Пересылаемая и пересылающая.

— Ну хорошо, — раздраженно промерцал голубой огонек, — пересылающая что?

— Вас.

Последовали несколько ярких вспышек разгорающегося оранжевого пламени, и затем — взрыв практически нечленораздельной пиротехники. Из того, что большинство использованных выражений были чрезвычайно вульгарными, можно было вывести предположение, что здесь присутствует некая часть сэра Туркина.

— Посмотрите на это так, — предложило послание. — Вы же знаете, сколько весит золото, так? А любые деньги — это, грубо говоря, золото. Но вы ведь можете пересылать деньги телеграфом, не так ли? Ну вот.

Оранжевые огоньки вспыльчиво затрепетали было, но не пошли дальше недовольного мерцания. Затем все стало черно.

Два исполинских катка, выжевывающих из себя рулон бумаги; вот только это не бумага. Она имеет на одно измерение больше.

Сэр Туркин и сэр Бедевер возникли между катков в виде двумерных силуэтов, шлепнулись снаружи и стали постепенно обретать форму, подобно надуваемым воздушным шарикам. Не раньше, чем процесс надувания был завершен, начали они оживать; но когда эта часть была завершена, Туркин, по крайней мере, выглядел более чем оживленным.

— Черт побери, — сказал он мрачно. — Никто еще не совал меня головой вперед в компьютерную сеть и уходил живым после этого, — он закатал рукава и начал оглядываться в поисках кого-нибудь, с кем можно было бы разобраться на этот счет.

— Тур, — настойчиво прошептал Бедевер, стоявший сбоку.

— Чего тебе? — спросил Туркин не оборачиваясь. — Только не пытайся отговорить меня, Беддерс. Кто-то сегодня получит по голове за эти штучки, и…

— Тур!

— Чего тебе?

— Посмотри-ка вниз.

Туркин неохотно повиновался. Он увидел, что они стоят на чем-то вроде вспаханного поля. Почва была светло-красного цвета, как глина. Очень светлого. Почти розового.

— Тур, — сказал Бедевер. — Тур, мы стоим на чьем-то пальце!

Очень сложно приучить себя к действительно гигантским масштабам. Глаз может воспринять лишь определенное количество информации, а мозг может обработать лишь определенное количество того, что воспринято тазом. Вы должны быть способны дополнить эти данные изрядной долей воображения, если вам необходимо, к примеру, распознать в полосе земли двадцати пяти футов шириной чей-то палец.

— Ох, — тихо сказал Туркин, — и действительно.

— Добро пожаловать в Атлантиду, — промурлыкало послание. — Вы хотите, чтобы вас увеличили?

— Да, думаю, хотим, — сказал Бедевер, — правда ведь, Тур? Думается мне, это было бы чертовски неплохо, если для вас это не составит…

— В таком случае мы восстановим вас в немного меньшем масштабе — в особенности его. Согласны?

— Согласны.

Палец начал съеживаться, пока не превратился в часть ладони, которая тоже в свою очередь стала съеживаться до тех пор, пока не получила возможность сомкнуться вокруг пальцев Бедевера в дружеском пожатии. Ладонь крепилась к руке, которая соединяла ее с кругленьким, голубоглазым, средних лет человечком в темно-сером костюме.

— Давайте сразу же проясним один вопрос, хорошо? — начал он, улыбаясь. — Здесь все делается как в цивилизованных странах. Никаких грубостей. Все санкции — сугубо экономического порядка. Это понятно? — он пристально взглянул на Туркина. Тот хрипло проворчал что-то и кивнул.

— Вот и прекрасно, — сказал кругленький человечек. — В таком случае, сэр, разрешите представиться. Меня зовут Иофон, а это, — здесь рыцари заметили еще одного точно такого же человечка, стоящего поодаль, — Паллас. Мы из службы Валютного контроля.

— Простите? — переспросил Бедевер.

Иофон улыбнулся.

— Мы находимся здесь, чтобы удостовериться, что ввозятся и вывозятся лишь дозволенные суммы в санкционированной валюте, — пояснил он. — В таких делах нельзя быть чересчур осторожным, знаете ли.

— Прошу прощения, — сказал Бедевер. Он за рукав оттащил Туркина в сторону и с минуту шептался с ним, затем вернулся к Иофону, который что-то писал на специальной дощечке с прикрепленным листком бумаги. — Мне кажется, здесь, возможно, имеет место некоторое недопонимание.

— Надеюсь, это не так, — радостно отвечал Иофон. — Итак, теперь, если вы будете любезны сообщить мне ваши суммы, достоинство, номера и коды серий, я смогу без дальнейшего промедления выплатить вас в страну. Как видите, на вас здесь рассчитывают.

— Ну вот, — сказал Бедевер, — как я и говорил, некоторое недопонимание. Видите ли, мы не деньги, мы люди.

Иофон скорчил гримаску.

— Ничего страшного, сэр, — сказал он. — Люди принимаются более чем на двух биллионах рынков по всей галактике. Люди, простите за каламбур, хорошо идут. Просто распишитесь здесь, и мы внесем вас в дебет за считанные секунды, — он протянул им свою дощечку. Бедевер слегка попятился.

— Мне кажется, вы не совсем поняли, — сказал он. — Мы не хотим, чтобы… чтобы нас выплачивали. Нам бы как-нибудь так… мимоходом. Нам просто нужно повидать кое-кого на предмет…

Второй человек — тот, которого назвали Палласом, — шагнул вперед. Его вид внушал какое-то чрезвычайно неуютное чувство. Как объяснял позже Бедевер, он производил впечатление человека, который может схватить вас за шиворот, засунуть вашу голову под пружину и захлопнуть на шее крышку кассы, ни разу не поколебавшись.

— Послушайте, сэр, — произнес он, — вас могут либо выплатить внутрь страны, либо… — он сделал рукой зловещий жест, — …выплатить наружу. Что вы выбираете?

К этому моменту Туркин окончательно потерял терпение. Он не был, мягко говоря, столь понятливым, как Бедевер, и по его представлениям ситуация выглядела так: им угрожали двое не очень молодых людей, более высокий из которых достигал ему лишь до нагрудного кармана. Оттолкнув Бедевера, он протиснулся вперед и схватил противника за отвороты пиджака.

Когда он пришел в себя, он лежал на полу лицом вниз. Что бы с ним ни случилось, это ему не понравилось. Бедевер, заметил он, все еще стоял на ногах, и на его лице было то самое выражение — «первый раз в жизни вижу этого человека», — которое он хорошо помнил еще со времен, когда они вместе учились в школе. Он застонал.

— Ну ладно, — произнес Паллас, — это решает дело. Возьмите их и положите на депозит.

Туркин застонал и ослабил пояс.

— Это бесчеловечно, вот что я скажу! — проговорил он. — Об этом что-то есть в Женевской Конвенции, как там — необычные или унижающие достоинство наказания?

— Кажется, это было в американской конституции, — отвечал Бедевер. Где-то в глубине камеры раздавался капающий звук. Так всегда обстоит с тюрьмами. Водопроводы здесь хуже, чем в отелях.

— Пятьдесят шесть фунтов за два дня! — разразился Туркин, показывая на свой живот, переливающийся через пояс и грозящий стечь на бедра. — Боже милосердный, — произнес он с горечью, — если это продлится еще немного, на меня даже носки перестанут налезать. А ведь, — в отчаянии добавил он, — они даже ни разу не дали нам поесть!

Бедевер печально кивнул. Сам он никогда не был особенно строен — он был из тех людей, которым достаточно лишь взглянуть на шоколадный торт, чтобы начать округляться в талии, — так что это не было для него такой уж катастрофой; но Туркин, как он знал, всегда немного фанатично относился к своей фигуре. Даже в школе, вспомнил он; хотя вряд ли там существовала серьезная угроза растолстеть на полбуханке хлеба и кружке выдохшегося меда в день. Он улыбнулся слабой — и, поскольку в камере было абсолютно темно, бесполезной — улыбкой, и попытался придумать что-нибудь вдохновляющее для своего друга. У него ничего не вышло.

В том, чтобы быть положенным на депозитный счет, нет ничего веселого. Спросите у пятифунтовой банкноты.

Бедевер слегка пошевелился на соломе, к своему беспокойству обнаружив, что его стало гораздо больше, чем он привык, и что от него требуется довольно большое усилие уже для того, чтобы передвинуть эту массу с места на место.

— Откуда нам знать, может быть, мы все же можем сделать что-нибудь толковое. Давай-ка на минутку сядем и подумаем, хорошо?

— Прекрасно, — Туркин сердито взглянул на него, или, по крайней мере, туда, где он видел его в последний раз. В камере стояла непроницаемая тьма. — Давай кратко обобщим ситуацию, согласен? Мы находимся в камере в глубине какого-то замка или чего-то подобного…

— В подвале, — сказал Бедевер.

— Хорошо, черт с ним, в подвале, какая разница! Мы прикованы к стене этого подвала, и…

— В подвале банка, — продолжал Бедевер, говоря более или менее сам с собой. В ходе долгого общения он обнаружил, что когда у тебя нет других собеседников, кроме сэра Туркина, довольно часто разговор с самим собой является единственным способом поддерживать интеллигентную беседу. — В подвале банка, — повторил он.

— Хорошо, — прорычал Туркин, — в подвале банка, если тебе от этого легче. Мы прикованы к стене, жирные как свиньи, и с каждой секундой делаемся жирнее…

— И тяжелее.

— Благодарю за подсказку, мистер Тактичный. И, как вы столь проницательно заметили, тяжелее. И…

Бедевер открыл глаза.

— Ну да, — тихо произнес он. — Мы становимся тяжелее, и мы в банковском подвале. На депозите. Да, кажется, здесь мы можем до чего-нибудь докопаться.

— Боже мой, — продолжал Туркин, не слушая, — страшно подумать, что делается с моими артериями! Они, небось, уже такие твердые, что сгодятся на дуло пистолета. Десять лет я просидел на обезжиренном маргарине, и все насмарку!

— Тур, — сказал Бедевер, — перестань ныть на минутку и послушай меня.

Туркин прервался посередине очередной жалобы. Было что-то такое в этом мальчишке Бедевере — он мельком замечал это несколько раз за эти годы — что заставляло окружающих слушать его, когда он говорил вот так, как сейчас. Не то чтобы он хоть раз сказал что-нибудь стоящее, разумеется; обычно он заканчивал речь каким-нибудь глубокомысленным замечанием вроде: «кажется мне, что мы заблудились», или «уже поздно; думаю, нам стоит возвращаться», или даже «дракой, знаешь ли, ничего не решишь». Проблема малыша Беддерса была в том, если уж говорить начистоту, что у него между ушами простаивало без дела слишком много пустого пространства.

— Так вот, — спокойно произнес Бедевер, — я хочу, чтобы ты встал.

«Ну что ж, — подумал сэр Туркин, — почему бы нет? Все равно делать нечего». Он встал.

— Ты стоишь, Тур?

— Да.

— Спасибо. Теперь пройди вперед, пока не достигнешь конца цепи.

— Это что, новый вид аэробики, Беддерс? Потому что если это так, то я перепробовал все что можно, и…

Бедевер покачал головой.

— Просто делай то, что я говорю, старина, ладно? Спасибо. Ты дошел?

— Да.

— Замечательно. Теперь, — продолжал Бедевер, — я хочу, чтобы ты упал вперед.

В темноте послышалось слабое звяканье.

— Что ты сказал?

— Падай вперед, будь другом, — сказал Бедевер. — Как будто ты хочешь упасть плашмя лицом вниз. Просто попробуй, ну пожалуйста!

— С тобой все в порядке, Беддерс? — осторожно спросил Туркин. — Голодовка на тебя, случаем, не повлияла? Понимаешь, я слышал, как рассказывали, что если долго не есть, то становишься немного слаб на голову. Ты не видишь каких-нибудь галлюцинаций или чего-нибудь такого?

— Нет, спасибо, я чувствую себя хорошо, — спокойно отвечал Бедевер. — Итак, сейчас я сосчитаю до трех. Один. Два…

На счете три раздался скрежет и звук выворачиваемого камня.

— Ага, — сказал Туркин, переводя дыхание. — Кажется, я понимаю, чего ты добиваешься. Думаешь, мой увеличившийся вес поможет вытащить цепь из стены. Хорошая мысль.

Бедевер, скрытый спасительным мраком, состроил гримасу отчаяния и медленно досчитал до пяти.

— Ты угадал, Тур. Давай попробуем еще разок, ты не против?

Потребовалось еще семь попыток, прежде чем раздался наконец громкий треск и отчаянные ругательства, заглушенные тушей сэра Туркина, навалившейся сверху. Затем послышалось радостное восклицание.

— Ну вот, — сказал Бедевер. — Как ты себя чувствуешь?

— Отлично! — отвечал Туркин. — Цепь выскочила из стены, как пробка из бутылки. Бог мой, Беддерс, я, должно быть, набрал чертову уйму веса, если смог провернуть такое дело!

Бедевер испустил вздох.

— Замечательно, — произнес он. — Ты крутой парень, Тур, да простится мне такое выражение. Теперь иди сюда и помоги мне справиться с моей цепью.

Имея дело с двумя бочонкообразными рыцарями, налегающими на нее со всей мочи, скоба, посредством которой цепь Бедевера крепилась к стене, не имела ни одного шанса. Бедевер, разумеется, предпочел бы, чтобы, когда скоба подалась, его соратник избрал для приземления какое-нибудь другое место, а не его голову, но, как говорится, не разбив яйца, не сделаешь омлета. Он выбрался из-под товарища, встал и отряхнулся.

— Ну что ж, — сказал он, — мы уже кое-что имеем, — он вытянул ногу и нащупал нечто холодное, маленькое и тяжелое. Целую груду. Пошевелив ногой, он услышал тяжелый металлический звук, словно упал свинцовый брусок.

— Как я и говорил, — пробормотал он себе под нос, — банковский подвал. Эй, Тур, ты знал, что мы находимся в банковском подвале?

— Да, ты упоминал об этом.

— А ты знаешь, что мы сейчас будем делать, Тур? Сейчас, — провозгласил Бедевер, улыбаясь сам себе, — мы будем грабить его!

Последовала тишина, прерываемая лишь этим проклятым капающим звуком. Если я когда-нибудь выберусь отсюда, пообещал себе Туркин, я сделаю отбивную из первого же водопроводчика, который попадется мне навстречу.

— Что ты сказал? — переспросил он.

— Мы собираемся ограбить банк, Тур! — радостно сказал Бедевер. — Да что с тобой, у тебя уши заложило, что ли?

«Настало время, — сказал себе Туркин, — разобраться с некоторыми вещами — например, кто здесь старший».

— Слушай, — сказал он, — хорошо, когда есть место для всего и все на своем месте, как говаривала моя старушка матушка. Давай сначала выберемся отсюда, а потом уже будем думать о…

— Ты идиот, Тур, знаешь ли ты это? — воскликнул Бедевер, чрезвычайно чему-то радуясь. — Послушай. Мы сделаем вот как…

Каллист, Уполномоченный Кассир, стряхнул дремоту и натянул свой шлем. Его офис полнился звоном сигналов тревоги. Либо наступил конец света, либо кто-то грабил сокровищницы банка, вероятность чего, учитывая обстоятельства, была шесть к полутора дюжинам.

Имея пятерых клерков за плечами и большую деревянную палицу, усеянную гвоздями, в правой руке, он на цыпочках прошел по коридору, открыл дверь подвала и вошел внутрь. Клерки, тоже вполне бравые ребята, последовали за ним.

Когда они все оказались внутри, кто-то, не имевший представления о честной игре, ударил их золотым слитком по головам, взял ключи, закрыл их в подвале и удалился. К тому времени, когда их освободило спецподразделение опытных аудиторов, они уже настолько растолстели, что для их транспортировки понадобился гидравлический подъемник.

Поскольку они были коренными атлантами и их биоритмы через центральный компьютер были связаны с текущим счетом, их короткое пребывание на депозите означало, что каждый из них вышел из подвала не только на много фунтов тяжелее, но и на много миллионов долларов богаче; в связи с этим они непосредственно из подвала были доставлены в зал суда, где их дело было рассмотрено, и они были признаны виновными в хищении. За столь тяжкое преступление законы Атлантиды предусматривают лишь одно наказание. Они были погружены в инкассаторскую машину, препровождены к Кассе и выплачены.

— Я знал, что стоит немного поупражняться, и жир сойдет, — пропыхтел Туркин, опираясь на дверной косяк и вытирая пот, заливающий глаза. — Взгляни-ка! — он указал на пояс своих брюк.

— Хорошая работа, — задыхаясь, ответил Бедевер. — Вот только мне почему-то кажется, что здесь дело не в упражнениях.

Он был, разумеется, прав. Покинув депозит без заполнения соответствующих бланков об изъятии средств, оба рыцаря безнадежно превысили свой кредит, следствием чего было то, что они едва могли стоять на ногах. Возможно, было только к лучшему, что они не подозревали о том, что с ними происходит, или о том, что если бы их не подобрал патруль пятнадцатью минутами позже, они были бы настигнуты тяжелым банковским предписанием и убиты наповал.

— Где мы находимся, черт подери? — вопросил Туркин.

«Как это чертовски типично для этого человека, — подумал Бедевер, опираясь на дверной косяк и пытаясь убедить немного воздуха войти в свои израненные легкие. — Откуда я могу знать, Тур, где мы находимся, черт подери? Ты что думаешь, я часто забегаю сюда по выходным, чтобы поразвлечься, убегая от погони, или что-нибудь в этом роде?»

— Бог его знает, — ответил он вслух. — Послушай, ты думаешь, это нас к чему-нибудь приведет?

Туркин воззрился на него.

— Что ты сказал? — переспросил он.

Бедевер прислонился спиной к стене и начал сползать вниз, пока не оказался на корточках на полу.

— Я хочу сказать, вот мы убегаем, — произнес он. — И в чем здесь смысл, черт возьми? Мы же все равно не знаем, где дверь. Почему бы нам просто…

— Что?

Бедевер пожал плечами.

— Забудь, — сказал он. — Не обращай на меня внимания, я не в том состоянии, чтобы от меня был толк. Полагаюсь на тебя.

Туркин ничего не ответил, и Бедевер внезапно осознал, что тот — Туркин, единственный из всех людей на свете, — находится более или менее в одной связке с ним. Возможно, это было результатом привычки к рассеянному поеданию непроданной пиццы.

— Плюнь, — посоветовал Туркин. — Я за то, чтобы встать и драться. Или, по крайней мере, просто стоять. А еще лучше сесть и драться сидя.

Он сел на землю, его голова упала на колени, и он тут же крепко заснул.

Минут через десять появились люди из департамента Главного Управляющего. Они явно были настроены играть роль тяжелой артиллерии. Это можно было определить по тому, что карандаши в нагрудном кармане у каждого из них имели на концах старательные резинки.

— О’кей, — сказал Бедевер, — вы нас взяли с поличным. Мне все равно, но вот мой товарищ, кажется, собирается добиваться более выгодного валютного курса.

Клерки переглянулись, и Бедевер заметил, что все они каким-то странным образом пытаются спрятаться друг за другом. Затем одного из них вытолкнули вперед, вежливо, но твердо; он откашлялся и раскрыл рот.

— Сопротивление бесполезно, — произнес он.

— Знаю, — сказал Бедевер.

— Ну что ж, — нервно сказал клерк. — Только попробуй двинуться, мерзавец, и ты труп. Понял?

— Несомненно.

— Молодец.

Никто не шевелился. Положение было довольно затруднительное, и Бедевер обнаружил, что испытывает сильное желание предложить им чашку чая или сделать еще какой-нибудь жест в этом роде. Оратор снова осторожно откашлялся. Теперь он стоял на одной ноге.

— Мы можем играть жестко, — шепнул он, — или…

— Простите, — произнес Бедевер. — Вы не могли бы говорить немного погромче?

— Да-да, разумеется. Мы можем играть жестко, или мы можем играть мягко. Если вы не возражаете, — добавил он. Один из коллег пихнул его локтем в бок. Он обернулся.

— Ну, все, — сказал он. — С меня довольно, слышите вы? И мне совершенно все равно, что говорили в офисе на банкете, — он швырнул свою дощечку для письма на землю, попрал ее ногой и, медленно и торжественно прошествовав в самый хвост маленькой кучки клерков, встал там, сложив руки на груди.

С Бедевера тоже было довольно.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я не хочу быть навязчивым, но, возможно, будет проще, если вы отведете меня к вашему начальнику.

— Хорошо, — пропищал чей-то голос из середины отряда. — Только без штучек, договорились?

— Без штучек, — вздохнул Бедевер.

Один из клерков показал на Туркина.

— А что с ним? — спросил он остальных.

— Он кажется таким славным, когда сидит вот так.

— Было бы просто жалко будить его, не правда ли?

— Нигде нет закона, чтобы нельзя было спать.

— Он не кажется мне опасным. Он кажется тебе опасным, Джордж?

«О, господи боже», — подумал Бедевер.

— Прошу вас, — резко сказал он, — не могли бы мы уже куда-нибудь пойти, если вас это не затруднит? А то…

— Поспокойней, пожалуйста! — отрезал низенький клерк и нырнул под защиту плеча другого клерка, стоявшего рядом. Бедевер принял решение.

— Мне кажется, — сказал он, — вы все очень занятые люди, у вас, наверное, много дел. Возможно, было бы проще для всех, если бы вы просто сказали мне, куда идти — нарисовали бы карту, что ли, — и тогда вы смогли бы вернуться к своим обязанностям. То есть, я хочу сказать, нам нет смысла идти целой толпой, не так ли?

Клерки начали переглядываться.

— Мне кажется, звучит неплохо, — сказал один из них.

— Замечательно.

— Великолепно.

— Благодарю вас, — Бедевер наклонился и потянул Туркина за ухо.

— Отс-тань, — проворчал Туркин. — Ещ-ще десять минут… — он клюнул носом и захрапел.

— Тур! — закричал Бедевер. — Просыпайся! — Он обернулся к клеркам. — Прошу прощения, — сказал он.

— Ничего-ничего.

— Все в порядке.

Бедевер дружески кивнул им и сильно лягнул Туркина в коленку.

Примерно десятью минутами позже они сидели в офисе.

Это был вполне приятный офис, для тех, кому нравятся чистенькие помещения с парными матово-черными корзинами для входящих и исходящих бумаг, настольными лампами с регулирующимся углом освещения и салфеточками на столе. По крайней мере, здесь были удобные кресла.

— Очень рад познакомиться, — сказал Бедевер.

— И я тоже.

Этот атлант чем-то отличался от остальных. Он был высок, молод, с короткой стрижкой и большими ушами. В этом окружении он держался как дома; фактически, можно было предположить, что он прилагался к обстановке при продаже офиса.

— Позвольте представиться, — сказал он. — Диомед, главный помощник по организации производства, к вашим услугам.

— Благодарю вас, — отвечал Бедевер, давая Туркину яростный тычок под ребра. Тот только кивнул и продолжал спать. Диомед улыбнулся.

— Не беспокойтесь за него, — сказал он. — Это оказывает подобное действие на некоторых людей — когда их кладут на депозит. Особенно, если к этому непривычен.

— Э-э…

— Совершенно верно. А теперь, — продолжал Диомед, — подозреваю, вы хотели бы узнать, что представляет собой Атлантида, не так ли?

— Да, — соврал Бедевер. — Вы правы.

— Хорошо, — Диомед кивнул и подтащил к себе коробку с бумажными обрезками. На протяжении разговора он сворачивал их в звенья, соединяя их в цепочку.

— В некотором роде, — сказал он, — Атлантида — это банк.

Он прервался и кинул на Бедевера острый взгляд. «Ох, черт возьми, — подумал рыцарь, — он ждет, что я отвечу что-нибудь умное».

— В некотором роде, — рискнул он.

— В точку, — подтвердил Диомед, энергично кивая. — То есть, в том же смысле, в каком Муссолини приложил руку к развитию итальянских железных дорог, а Иисус Христос имел известность как член гильдии плотников, Атлантида является банком. Одновременно она является также чем-то другим, чем-то довольно особенным, — Диомед улыбнулся кошачьей улыбкой и сплел пальцы, словно говоря: ага, сейчас-то мозги у тебя и свернутся в трубочку.

Бедевер с беспокойством почувствовал, что его правая нога погружается в сон.

— Атлантида, — произнес Диомед, — это место, куца вкладывают деньги.

— Понятно.

— Именно так, — его улыбка ширилась все больше, пока ей не стало угрожать потеряться где-то позади диомедовых ушей. — Теперь вы начинаете улавливать, в чем суть, не так ли?

На этом месте Туркин проснулся.

Он моргнул, потер глаза и нагнулся вперед.

— Привет, Трев, — сказал он, — а ты что здесь делаешь?

«Дипломаты, должно быть, часто это ощущают, — подумал Бедевер. — Проводишь часы в самолетах, гостиничных номерах, в треклятых лишенных удобств конференц-залах с жесткими сиденьями, где тебе некуда вытянуть ноги; и как раз в тот момент, когда тебе кажется, что у тебя что-то начинает клеиться и, возможно, даже будет работать, какой-нибудь идиот-баскетболист все портит, и ты понимаешь, что мог с тем же успехом оставаться в своей постели. Пусть они сами разбираются», — сказал он себе.

— Ведь ты же Трев, правда? — говорил тем временем Туркин. — Тот самый Трев Хастингс, который стоял за стойкой бара Перри в «Глобал Эквитабл»! Помнишь меня? Я разносил пиццу. Ты обычно заказывал… Погоди-ка, я никогда не забываю, кто какую пиццу заказывал. Двойная пепперони и…

— С тех пор, — холодно произнес Диомед, — прошло много лет.

Позднее Бедевер не мог припомнить, чтобы он покидал свое сиденье, но в тот момент он мог бы поклясться, что подпрыгнул в воздух не меньше, чем на милю.

— Бар Перри? — переспросил он.

— У нас большая организация, — сказал Диомед. — У нее много офисов, — что-то во взаимном расположении его бровей и переносицы посылало незримые сигналы в мозг Туркина.

— Как бы то ни было, — произнес Туркин, — давненько не виделись. Прости, ты что-то говорил?

Диомед расслабил брови.

— Деньги, — сказал он. — Что такое деньги?

Прежде, чем Туркин успел ответить, Бедевер осмотрительно ткнул его в голень носком ботинка. Затем приподнял одну бровь и произнес:

— Ага!

Это было как раз то, что надо.

— Я хочу сказать, — продолжал Диомед, — все мы знаем, что они делают. Прекрасно. Точно так же Сын Человеческий был вполне способен сколотить для вас довольно приличный валлийский кухонный шкаф. Но этим отнюдь не исчерпывалась его сущность, не правда ли?

Туркин, к огромному облегчению Бедевера, по-видимому, вполне уловил суть игры: он поскреб за ухом, кивнул и произнес: «Именно». Правда, он немного испортил дело, непосредственно вслед за этим подмигнув Бедеверу, но, к счастью, Диомед ничего не заметил.

— Золото-337, — провозгласил Диомед. Он протянул руку через стол и ухватил стоявшую там «ньютонову колыбельку». — Этот континент построен на нем. Оно антимагнетично. Благодаря антимагнетизму вертится мир. Пока все понятно?

Бедевер кивнул.

— Разумеется, — сказал он, небрежно пожав плечами. — Это все знают. Расскажите нам лучше что-нибудь, о чем не пишут в воскресных приложениях.

— Хорошо, — произнес Диомед, и в этот момент Бедевер осознал, что действительно, этот человек вполне мог зваться Тревором. То есть, вполне возможно, он им и был. — Так что золото — это деньги, так?

— Верно.

— А деньги — это магия.

В другой части здания прозвенел звонок, возвещая начало вечернего урока истории.

Два юных атланта заняли места за задними партами. У одного из них в кармане сидела мышь. Подобно тому, как цветы умудряются прорастать в траншеях Фландрии, некоторые школьники в Атлантиде носят в карманах мышей.

Они ловят их. Они строят для них домики из обувных коробок. Они кормят их хлебными крошками и яблочной кожурой. Потом они продают их.

Ко времени поступления в шестой класс некоторые из молодых атлантов успевают сделать свой первый миллион только на операциях с мышами.

Учительница, высокая худая женщина с обманчиво тонкими руками, постучала по столу.

— Здравствуйте, дети! — сказала она.

— Здравствуйте, учитель!

— Возьмите ваши учебники, — сказала учительница, — и откройте на странице 58.

Она испустила глубокий вздох и мгновение помедлила. Двадцать лет она учительствовала, но эта тема каждый раз заново приводила ее в трепет.

— Итак, — продолжала она. — Кто из вас может рассказать мне, что такое деньги?

Как обычно, смущенное молчание. Как обычно, шорох на задних партах, обозначающий переход мыши из рук в руки под прикрытием столешницы. Как обычно, лица, лишенные выражения.

— Ну?

— Разрешите мне, мисс!

Изократ Младший, отметила учительница. Мальчишке десять с половиной лет, а на руле его велосипеда уже болтается сотовый телефон. Учительница одобрительно кивнула ему, делая себе зарубку расспросить его после урока относительно способов работы с краткосрочными вкладами.

— Можно мне, мисс, — тянул руку Изократ Младший, — деньги — это магия, мисс!

— Хорошо, Изократ Младший. А теперь…

— Мисс!

Учительница нахмурилась. Существует такая вещь, как выставление себя напоказ.

— Попрошу, — сказала она. — Вопросы потом.

— Но мисс…

— Потом! Итак, деньги — это магия. А что делает магия, может кто-нибудь сказать?

— Мисс!

— Нет, пусть теперь попробует кто-нибудь другой. Диоген, давай послушаем, что ты нам скажешь, для разнообразия.

Маленькое личико в конце класса съежилось и опало; сладкое видение всеатлантической сети брокерских контор, вовлеченных в мышиный бизнес, растаяло, сменяясь паническим ужасом.

— Я не знаю, мисс.

— Еще кто-нибудь? Лаодицея?

Маленькая девочка встала с места и самодовольно ухмыльнулась.

— Магией, — продекламировала она, — обычно называются технологии, основанные на использовании некоторых свойств одного из изотопов золота, а именно золота-337. Золото-337 было впервые обнаружено Симоном Магом…

— Достаточно, спасибо, милая.

— …в четырехтысячном году до рождества Христова, — продолжала Лаодицея, — когда он мотыжил репу в своем огороде. Он сразу же осознал огромные возможности, лежащие…

— Спасибо, милая, — прервала учительница. — Итак, как только древние атланты поняли, насколько драгоценно золото, они начали добывать его и делать из него магические предметы. Может ли кто-нибудь привести нам пример такой вещи… да, Ликофрон?

Все пространство на лице мальчика, не занятое веснушками, залилось краской.

— Пуговицы, мисс? — предположил он.

Учительница вздохнула.

— Нет, Ликофрон, не пуговицы.

— Мусорные корзины.

— Катапульты.

— Космические корабли.

— У моего дяди, мисс, на куртке золотые пуговицы. Он мне показывал…

— Древние атланты, — авторитетно произнесла учительница, — делали монеты из того золота, которое находили в земле. Когда у них накопилось много этих монет, они положили их в банк…

Чья-то рука взвилась в воздух.

— Можно, мисс?

— Да, Никомед?

— Зачем, мисс?

Учительница попыталась взять себя в руки.

— Чтобы они никуда не делись, разумеется. А теперь…

— А почему они просто не положили их под кровать, мисс?

— Ну, это не так уж надежно, как ты думаешь, милый? А теперь…

— А мой папа все свои деньги держит под кроватью, мисс.

Учительница почувствовала, как у нее сжимаются кулаки.

— Что ж, я не думаю, что это самый разумный способ, милый. А теперь…

— Мой папа говорит, что он не доверяет банкам. Он говорит, что если он положит деньги в банк, мама сможет посмотреть бюллетени и будет знать, сколько денег у него есть. А что такое бюллетень, мисс?

— Они положили их в банк, — твердо продолжала учительница. — И тогда банки начали ссужать деньги людям, чтобы они смогли начать собственный бизнес, и таким образом деньги были вовлечены в оборот, и страна начала процветать. Но затем стало происходить кое-что очень странное. Может ли кто-нибудь сказать нам, что это было?

Опять тишина. На этот раз, решила учительница, нужно просто сказать им. Тогда мы как раз успеем домой к ужину.

— Произошло то, — объяснила она, — что вся магия, которая была в монетах, лежащих в банке, начала утекать из них… — Она произнесла это так, как надо. Лица у некоторых наиболее впечатлительных и нервных ребятишек побледнели. — …утекать из них, пропитывая все вокруг. Дошло до того, что банковские помещения, где содержались монеты, потеряли прямоугольную форму и стали круглыми.

Несколько рук взлетело в воздух, но она не обратила на них внимания. Ей не хотелось ничего объяснять; это был не тот предмет, о котором приятно думать. Когда она была студенткой, ей довелось прочесть отчет одного клерка, проведшего ночь взаперти в подвале банка. Она до сих пор чувствовала дурноту, когда вспоминала то место, где он описывал, что делают друг с другом золотые слитки, когда считают, что никто не смотрит.

— Совершенно круглыми, — продолжала она. — И это еще далеко не все, что происходило там. Поэтому мудрые старейшины атлантов решили, что с этим необходимо что-то делать. Может ли кто-нибудь…

Ошибка. Но теперь было уже поздно исправлять ее.

— Можно мне, мисс?

— Да, Ипполита.

Ипполита откашлялась.

— Атланты основали Центральный Исследовательский Институт (477 г. до Р.Х.), основной задачей которого являлось рассмотрение взаимосвязей между мощным антимагнетическим полем золота и окружающим миром, который, разумеется, склонен к положительному магнетизму, мисс. Исследования института показали, что если достаточное количество антимагнетического вещества будет высвобождено в обычном пространстве, это окажет необратимое воздействие на стабильность планеты, мисс. И тогда они…

Бог мой, подумала учительница, эта девочка, наверное, станет Главным Кассиром! Она содрогнулась.

— Очень хорошо, Ипполита, — сказала она. — Другими словами, если бы еще какое-то количество золота покинуло Атлантиду, это повлекло бы за собой большие неприятности. Поэтому было решено, что золото должно оставаться там, где оно есть, под землей, а все то золото, которое они выкопали и превратили в монеты, должно быть возвращено. Алкивиад, что ты там делаешь с этой мышью? Принеси ее сюда немедленно!

Надежно заперев мышь в своем столе, учительница вновь взяла себя в руки и постаралась побыстрее изложить оставшуюся часть материала…

О том, как атланты поняли, что уникальная взаимосвязь между их золотыми накоплениями и соответствующими накоплениями на Луне находится под угрозой из-за дальнейшего вывоза золота из страны…

О том, как сложно было справиться с этой проблемой, поскольку вся атлантическая цивилизация основывалась теперь на использовании денег. О том, как атланты в результате долгих размышлений нашли способ торговать, используя деньги, но так, чтобы деньги в действительности не покидали недр земли; способ получать огромные суммы денег, но никогда не выплачивать их…

О том, как золото назвали «капиталом» и изобрели финансовые учреждения…

— Ну что ж… — сказала учительница, взглянув на часы. Ровно через пять секунд прозвонит звонок, ребятня высыпет из класса на площадку и станет играть в футбол, качаться на качелях и организовывать мышиные синдикаты, а она сможет удалиться в учительскую, чтобы выкурить сигаретку и глотнуть двойного шерри.

— …у кого есть вопросы? — спросила она.

Секунд, наверное, двадцать — а это довольно долго — никто не произносил ни слова. В конце концов Туркин закрыл глаза, откинул голову назад и расхохотался.

— Ну ты даешь, — выговорил он, — это же просто блеск! Ты всегда был горазд на подначки, Трев, как тогда, помнишь, — когда ты подговорил эту девчонку у себя на входе поклясться всем чем угодно, что ты заказал двойной «чиз-банкет» с двойным пепперони, а…

Теперь была очередь Диомеда выглядеть обескураженным. Он нахмурился с таким видом, словно ему сообщили, что солнце представляет собой всего-навсего чей-то огромный розыгрыш.

— Ты хочешь сказать, что думаешь, что я все это придумал? — спросил он.

— Ну, — сказал Туркин, все так же благодушно улыбаясь, — а разве не так, признайся? Вся эта чепуха о том, что Луна целиком состоит из золота…

— Это, — холодно произнес Диомед, — не чепуха.

— То есть, — продолжал Туркин, не обращая внимания на сигналы опасности, — если бы ты сказал, что она состоит из серебра, или, допустим, если бы ты сказал, что Солнце состоит из золота, — тогда конечно, тогда бы ты смог поймать меня хотя бы на минутку. Но…

Голос Туркина имел примерно такое же действие, какое имела бы пинта воды, вылитая на землю посреди пустыни Калахари.

— Трев? — позвал он.

— Я должен попросить тебя, — произнес Диомед, — не называть меня «Трев».

— А почему бы и нет? — ощетинился Туркин. — Это же твое имя, разве нет?

— Было.

— И это было чертовски хорошее имя, — настаивал Туркин. — Если я когда-нибудь и видел прирожденного Трева, то это ты. Всех молодых парней с большими носами и галстуками, кошмарными как автокатастрофа, которые работают в строительных корпорациях, зовут Трев; это общеизвестный факт. Точно так же, как всех псов зовут Ровер, — знающе добавил он.

— Я бы попросил… — начал Диомед. Красные пятнышки возникли по контуру его губ, и Бедевер пришел к заключению, что настало время вмешаться. Идиоты бывают очень неплохи на своем месте, но нельзя позволять ситуации ускользать из-под контроля.

— Мы просто немного… э-э, немного в замешательстве, — произнес он. — Сами понимаете, это стало для нас в некотором роде шоком — внезапно обнаружить, что мир вращается благодаря деньгам на Луне, и… — Кое-что пришло ему в голову. — Погодите, но это же многое объясняет, не так ли? Не связаны ли процентные ставки с приливами, или что-нибудь в этом роде? А как насчет инфляции?

Диомед вздохнул.

— Послушайте… — начал он.

Но он не закончил, поскольку Бедевер, усыпив его бдительность своими вопросами, посчитал, что наступил самый удобный момент, чтобы ударить его со всей силы подставкой настольной лампы. Диомед издал слабый булькающий звук и упал лицом в стол.

— Вот видишь, — спокойно произнес Бедевер, вставая и протягивая через стол руку за связкой ключей, которые он заметил некоторое время назад, — весь вопрос в том, чтобы действовать с умом. Спору нет, мы можем раздробить ублюдку челюсть. Но при этом мы используем и голову.

Туркин фыркнул.

— Говори за себя, — ответил он. — Я пару раз пробовал, и только заработал головную боль да рассек себе лоб. Вон, посмотри, шрам еще виден, — он показал. — Правда, — признал он, — на одном из этих дохляков был шлем, — он спихнул бесчувственного атланта со стола, откатил свое вращающееся кресло в сторону и принялся рыться в ящиках стола.

— Калькулятор, — произнес он, — еще калькулятор, еще калькулятор… Эй, а это что такое?

— Что? — Бедевер просматривал диомедовский портфель. — Ах, это. Это маленький калькулятор на солнечных батареях в виде кредитной карточки, — он нахмурился. — Погоди-ка, ты даже еще не знаешь, что именно мы ищем.

— Почему же, знаю, — отвечал Туркин. — Мы ищем Персональный Органайзер Зна…

— Но не здесь же его искать! — нетерпеливо сказал Бедевер.

Туркин сердито взглянул на него.

— А почему нет? — сказал он. — Он находится в Атлантиде, малыш Сопливчик так и сказал. Здесь Атлантида. Эрго…

Бедевер был поражен.

— Где ты мог подцепить такое выражение, как «эрго», Тур? — спросил он.

— В фургоне есть радио, — напомнил Туркин. — А что же мы тогда ищем здесь?

— Еду, — ответил Бедевер. — Я умираю от голода.

Когда они вышли в коридор, так и не найдя, чего бы поесть, и выглядя как опасные рыцари-дезертиры, они услышали, как надрывается один из помощников: «Внимание! Внимание! Недозволенное вторжение! Не принимайте чеков, не подтвержденных банковской картой!» Это сначала беспокоило их, но потом они обнаружили, что от шума можно избавиться, сорвав динамик со стены и раздавив его ногой.

Между нами говоря, это придумал Туркин. Одна из его лучших идей.

— Мы, кажется, не пользуемся здесь большой популярностью? — бормотал Бедевер, когда они пробегали по одному коридору, похожему на предыдущие как две капли воды.

— Они все какие-то чертовски нервные, — согласился Туркин. — Ты был прав, когда говорил, что к ним нужен очень мягкий подход.

Он прервался, чтобы столкнуть головами двух проходящих мимо статистиков, и затем добавил:

— Но кажется, это не очень-то помогло.

— Верно, — ответил Бедевер и лягнул в пах третьего статистика. — Знаешь, у меня такое чувство, словно мы взялись за это дело не с того конца.

Туркин кивнул.

— Ручаюсь, что…

Но его прервали. В стене открылась потайная дверь, из нее материализовалось лицо и приветливо осклабилось.

— Сюда, — произнесло лицо. — Быстрее.

Туркин заколебался на долю секунды.

— Зачем? — спросил он.

— А почему бы и нет? — ответили ему. — Давайте, входите.

Рыцари переглянулись.

— Это лучшее соображение, которое я слышал с тех пор, как мы попали сюда, — сказал Бедевер. — После тебя.

За дверью было темно и холодно. Стены были сложены из голого камня. В темноте капала вода и слышалась крысиная возня.

— Вот это уже что-то настоящее, — с энтузиазмом сказал Туркин. — А то это место уже начало действовать мне на нервы. Все эти ковры…

Владелец лица сделал им знак, и они последовали за ним.

— Ужасно действует на нервы, — продолжал Туркин, — я имею в виду ковры. Начинаешь думать: «Боже мой, если всех овец, которых пришлось остричь, чтобы набрать шерсти для всего этого, выстроить цепочкой носом к хвосту, они, наверное, достали бы… — он сделал широкое движение рукой, — …от Паддингтона до Юстона». А здесь все как-то более по-домашнему, что ли, — он приостановился на минутку, чтобы полюбоваться скелетом, висящим на цепях, вделанных в стену. — У моего папаши был такой, — сказал он. — Он купил его на распродаже с фургона. Говорил, что чувствует себя с ним настоящим бароном.

Бедевер ускорил шаг и догнал проводника.

— Где мы находимся? — спросил он. Проводник хохотнул; звук эхом укатился куда-то в темноту, где кто-то, по всей видимости, съел его.

— Как раз под главным биржевым комплексом, — ответил он, — на полпути между Старой Биржей и Риальто. Мы идем на пятьсот футов ниже биржевого курса. У вас нет проблем с дыханием?

— Нет, — ответил Бедевер.

Проводник пожал плечами.

— Что ж, — сказал он. — Бывает по-всякому. Нам сюда.

Он исчез в низком сводчатом проходе — что-то подобное мог бы соорудить мышонок Джерри, если бы имел доступ к взрывчатым веществам. Туркин, который был слишком занят тем, что глазел по сторонам и испускал счастливые вздохи, чтобы смотреть, куда идет, ударился головой и выругался.

— Сейчас, — сказал проводник, — мы проходим непосредственно под самим зарегистрированным офисом, так что смотрите, куда ступаете. Реальность тут может быть немного неопределенной…

Пока он говорил, пол и потолок исчезли. Когда они несколько секунд спустя вернулись на место, у Бедевера возникло странное впечатление, что все вещи сдвинулись вправо примерно на ярд.

— Так это действует, — объяснил проводник. — Это влияние основной релокационной матрицы зарегистрированного офиса.

— Ах, ну да, — сказал Бедевер, — разумеется.

Проводник ухмыльнулся, глядя на него.

— Она так и работает, — сказал он. — Поскольку, видите ли, Атлантида — это то, что можно назвать безопасной гаванью — оффшорной зоной для укрытия от налогов. Фактически, она и используется, как такая безопасная гавань.

— Черт побери!

— Вот именно. Полагаю, — сказал проводник, — у вас часто возникала мысль: что будет, если тем или иным образом все деньги в мире будут понемногу утекать и ускользать за границу, пока под рукой совсем ничего не останется. Возникала? Я так и думал. Так вот, это уже произошло. Причем давно.

— Ага.

— Фактически, — говорил проводник, — это и есть Атлантида. Видите ли, Атлантида — это прародина денег…

— Э-э, да, — сказал Бедевер, — нам об этом уже кто-то говорил.

— Это меня ничуть не удивляет, — сказал проводник. — Они очень любят об этом рассказывать, вы заметили? Берегите головы, опять начинается.

На две или три секунды все измерения ушли за покупками; Туркин взревел и произнес нечто весьма грубое. Причина была в том, что он не успел присесть, когда присело все остальное. Теперь они находились на четыре с половиной метра ниже, чем прежде.

— Зарегистрированный офис, — объяснял проводник, — это не просто оффшорный офис; он еще и постоянно перемещается. На самом деле, это блестяще. Как можно обложить тебя налогом, если ты не стоишь на месте дольше тридцати секунд?

— И действительно, — согласился Бедевер. — Но мы вроде бы уже выбрались с этого участка, поскольку…

Проводник рассмеялся.

— Никогда не скажешь наверняка, — ответил он. — Бывают дни, когда зарегистрированный офис чуть ли не преследует тебя. Ага, вот так-то лучше, теперь мы от него избавились.

Они вышли на открытое пространство, очутившись под огромным куполом; такой купол Юстиниан мог бы соорудить на Святой Софии, если бы имел достаточно смелое воображение и много денег. Высоко над ними пробивался тоненький лучик света.

— Это отдушина, — пояснил проводник. — Тут прямо под нами столько магического золота, да еще и зарегистрированный офис шныряет вокруг, как мышь в лабиринте, — при этом создается такое напряжение, что где-то оно должно найти себе выход. Это единственное место, где Атлантида открывается к дневному свету. Нам здесь нравится.

— Прошу прощения за навязчивость, — сказал Бедевер, — но кто это — «мы»?

Проводник ухмыльнулся.

— Я уж думал, вы никогда не спросите, — сказал он. — Мы — хакеры. Атлантический андеграунд, так сказать.

— Ага! — сказал Туркин. — Так вы тоже ненавидите этих ублюдков?

— Вот именно, — отвечал хакер. — Поэтому мы и решили вам помочь.

Туркин протянул мощную лапищу.

— Давай пять! — воскликнул он. — Скликай народ, пойдем покажем этим…

Хакер печально улыбнулся.

— Хорошая идея, — сказал он, — но, боюсь, совершенно непрактичная. Наоборот, нам следует как можно скорее убираться у них из-под носа.

Туркин пожал плечами.

— Так почему же тогда вы зовете себя хакерами? — спросил он.

— Частично потому, — отвечал хакер, — что мы взламываем каналы, по которым течет естественная энергия, выделяемая денежными накоплениями, откачиваем ее и превращаем в пищу. А частично потому, что, когда мы ловим у себя внизу кого-нибудь из Капитанов, мы ломаем ему…

— Все это прекрасно, — прервал Бедевер, — мы уловили суть. Но ты начал объяснять…

— Разве?

Бедевер кинул быстрый взгляд на Туркина, на которого весь этот разговор о взломах мог оказать неблагоприятное действие.

— Да, — твердо сказал он. — Так как все это работает? — продолжал он. — Как получилось, что Атлантиду невозможно найти снаружи?

— Нам сюда, — хакер показал рукой. — Это на самом деле очень просто. Атлантида — это корпорация, так? А адресом корпорации является ее зарегистрированный офис. Туда присылаются все адресованные ей официальные письма и факсы, там хранятся ее учетные книги, и место, где находится зарегистрированный офис корпорации, определяет, под чью налоговую юрисдикцию она подпадает. Пока понятно?

— Вроде бы да.

— Так вот, — продолжал хакер, — зарегистрированный офис Атлантиды перемещается каждые тридцать секунд, из чего следует, что Атлантида не существует нигде или, по крайней мере, нигде в частности. Она мобильна. Она перескакивает с места на место, то есть не имеет географической реальности — только номер факса. Вы ведь именно так попали сюда, не правда ли?

Они стояли перед огромной стальной колонной, возвышавшейся от земли до самой крыши. Она еле слышно гудела, и когда Туркин попробовал дотронуться до нее, он тут же отдернул руку, вскрикнул и сунул пальцы в рот.

— Это, — сказал хакер, — основная катушка матрицы. Она контролирует перемещения зарегистрированного офиса — вроде как генерирует поле, благодаря которому он движется с места на место. Если бы нам только удалось прорубиться через нее…

— И что? — с жадностью спросил Туркин.

— Но нам это не под силу, — продолжал проводник. — Это никому не под силу. Эта штуковина заглублена на пять километров в слой расплавленного золота-337, и она как бы выкачивает оттуда магию через сеть проводников, которые проходят сквозь всю конструкцию. Мы пробовали динамит, мы пробовали сверла с алмазными головками, мы пробовали молотить ее большими кувалдами, но все, что нам удалось, — это приятно провести время и переломать кучу инструмента. Тут магия, понимаете? С ней ничего не поделаешь, если у вас нет собственной магии.

— Понимаю, — задумчиво сказал Бедевер. — А что произойдет, если вам все же удастся…

Хакер усмехнулся.

— А бог его знает, — ответил он. — Может, настанет конец света. Кому какое дело? Пошли, выпьем кофейку.

Он подвел их к небольшому навесу, подпертому колонной, под которым кучка людей — по-видимому, другие хакеры, — кипятили чайник на костерке, сложенном, как обнаружил Бедевер, из тысячедолларовых банкнот. Хакеры заулыбались им и приглашающе замахали руками.

— Хай! — сказал один. — Хватайте чашки, присаживайтесь, будем вместе пускать мир на воздух.

Отхлебывая совершенно ужасный кофе — он узнал позднее, что это был вообще не кофе, а эрзац, который делался из дойчмарок, вымоченных в радиаторной смазке, — Бедевер пытался выяснить немного больше о людях, приютивших их.

Хакеры, как обнаружилось, были здесь почти с самого начала. Это, фактически, были акционеры-раскольники, отказавшиеся принимать предложенные цены, когда компания «Атлантикорп» была поглощена существующей ныне холдинговой компанией «Лионесс (Атлантида) plc»…

— Лионесс? — внезапно переспросил Бедевер.

— А кто же еще? — дружелюбно ответила краснолицая хакерша. — Они тут всем распоряжаются уже… да прошло уже, почитай, восемнадцать веков со времен Большого Слияния. Мы все были, конечно, в оппозиции. Мы голосовали за страховой пакет, предложенный «Белым Рыцарем»…

— Мы уж думали, что они у нас в кармане, — прервал огромный волосатый хакер со множеством шрамов на шее. — Направили все бумаги в Монополию, на всестороннее изучение. Но тут они устроили рейд… — он содрогнулся.

— Мы — единственные, кто уцелел, — продолжала хакерша. — Большинство не смогли выбраться.

Бедевер постарался принять сочувствующий вид.

— Убиты? — спросил он. Хакеры засмеялись.

— Боже, нет, конечно, — сказал тот, который был их проводником. — Атланты не умирают. Мы тут все компании, видишь ли, а компанию убить невозможно. Ее можно только распустить, — он сделал руками устрашающий выразительный жест. — Они все где-то там, наверху, — сказал он, — в руках Судебных Исполнителей. И их там распускают.

Волосатый хакер кивнул.

— Мы тут как-то подсчитали, — сказал он, — что если прикрепить к кому-нибудь из них пропеллер и внезапно отпустить, то он сможет долететь отсюда до Юпитера, пока у него не кончится…

— Ага, — сказал Бедевер. — То есть вы все же рассчитываете, э-э_;.. победить?

Хакеры искоса посмотрели на него.

— Мы не собираемся никого побеждать, — сказал их проводник после неловкой паузы. — К чертям победу. Мы хотим взыскать с ублюдков то, что принадлежит нам. Жалко же, — добавил он.

— Мы находимся в состоянии бессильного негодования, — объяснила тоненькая хакерша. — Мы также немного завидуем, но в основном мы негодуем. Ну и еще немного конспирации.

Бедевер подумал.

— А этот «Белый Рыцарь», — сказал он, — я мог о нем что-нибудь слышать?

Хакеры переглянулись.

— Ну, если подумать… — сказал проводник, — это хороший вопрос. Ребята, кто здесь знает, что такое?..

— Это был консорциум, — произнесла краснолицая хакерша. — Международный консорциум, контрольный пакет акций которого принадлежал менеджерам компании.

— Ничего подобного, — перебил волосатый хакер. — Это был изначальный держатель пакета с правом выпуска новых акций. Они выпустили Декларацию Прав. У меня есть экземпляр, — он порылся в карманах. — Был где-то, — уточнил он.

— Вы оба ошибаетесь, — вклинился высокий, веснушчатый хакер, — это была ориентированная на рынок программа рефинансирования, за которой стоял Банк Сатурна.

— Это были марсиане. Они пытались прорваться на рынок кислородных форм жизни и хотели обойти тарифные барьеры…

— А я всегда думал, что это были мы, — сказал маленький коренастый хакер. Поймав на себе взгляды остальных, он покрылся ярким румянцем.

— В любом случае, — сказал проводник, — это были они. Хотите еще кофе?

— Нет, спасибо, — отказался Бедевер. — Как бы там ни было, произошло это слияние компаний, и эти люди — Капитаны, как вы их называете, — взяли верх?

— Именно так, — ответил проводник. — У них были новые формы магии, понимаете? Новые способы заставлять золото делать то, что они хотят. А нас охватила дробь.

— Ты хотел сказать «дрожь».

— Я хотел сказать то, что я сказал, — хмуро произнес проводник. — Ну да хватит о нас. Что мы можем сделать для вас?

Бедевер быстро нанес Туркину предупреждающий удар в голень и улыбнулся.

— Ну, в общем-то… — начал он…

5

Полночь.

Последний турист уже давно покинул помещение, книжный киоск был закрыт, хранитель запер двери. В здании не было никого.

Ну, почти никого.

В задней комнате — в его дни это было что-то вроде черной кухни — бессмертный прах Вильяма Шекспира отточил карандаш, облизнул губы и перевернул листок рекламного проспекта экскурсии по Варвикширу.

«Поразительно, — сказал он себе, — как бесцеремонно обращаются в наши дни с бумагой. Болваны. Используют только одну сторону, а потом в девяти случаях из десяти скатывают ее в комок и кидают на пол». Он вздохнул, разглаживая невещественными пальцами бумажный листок. «Они даже не знают, что живут на свете, эти люди. В мое время, — пробормотал он беззвучно, — сначала надо было раздобыть овцу, потом забить ее, остричь шерсть, снять шкуру, выскоблить с ног до головы огромным ножом… Такие вещи заставляют немного более внимательно выбирать слова. А теперь…»

Против обыкновения, он помедлил минутку перед тем, как приниматься за работу, и огляделся вокруг. В этой комнате всегда хорошо писалось, вспомнил он; и это было неудивительно, ввиду того, что это было единственное место в доме, где можно было найти хоть какой-то покой. В те времена, конечно, немного досаждало то, что комнаты едва хватало для того, чтобы один человек мог усесться и закрыть за собой дверь. Теперь это уже не было такой проблемой.

Он покачал головой. «Молодость, — сказал он себе, — ах, молодость! Она может втиснуться куда угодно».

Быстрый взгляд на часы напомнил ему о течении времени. Не то чтобы у него были трудности с выдерживанием сроков, совсем нет. Однако, они были довольно настойчивы, а он был в игре достаточно долго, чтобы не знать, что человек хорош лишь настолько, насколько хорошо его слово. Он склонил голову и, ритмично шевеля губами, начал писать.

«Сцена Четвертая, — написал он. — Возвращение Странников. Бет проверяет миксеры; Алек считает деньги в кассе».

Ну хорошо. С точки зрения сюжета, ситуация требует этого, и в наши дни, разумеется, можно не заботиться о том, чтобы оставить рабочим время на смену декораций. Можно задать любую сцену, какая только взбредет в голову. Хоть на Северном Полюсе, если тебе заблагорассудится. Да здравствует прогресс!

«Бет: Джейк опять опаздывает.

Алек:»

Он почесал голову и задумался. Алек ему не давался; возможно, дело было в том, что он никак не мог как следует услышать его голос. Он просто не приходил к нему, и Алек до сих пор так и не ожил. Он задумчиво потер подбородок и попробовал обдумать мотивацию, стоящую за персонажем. «Вот мы имеем человека, — думал он, — по всей видимости преуспевающего, в расцвете лет, счастливо женатого, пользующегося популярностью в обществе. Но ему чего-то не хватает; а те вещи, которые он использовал бы в старину (честь, любовь, смирение, уважение друзей), сейчас уже не годятся…»

Ага! Вот оно.

«Алек (фыркая): Как всегда! Если бы он проводил поменьше времени, потягивая эль в „Легионе“ и…»

В эту минуту из старой задней гостиной послышался слабый, но отчетливый шум, словно кто-то крался в темноте, обдирая голени о железные подставки для дров.

Воры!

Это могли быть только воры. Никто другой не мог появиться здесь в это время. Он покусал губы, доводя свою решимость до нужного градуса, и потянулся за кочергой.

Если вы преследуете вора в покинутом и темном доме, весьма удобно, если вы в нем родились и провели последние четыреста лет в качестве привидения. В этом случае вы знаете весьма существенные вещи об этом месте, например, как расположены стулья. Вам не грозит опасность наткнуться в темноте на…

— Дьявол! — взвыл он, прыгая на одной ноге и потирая другую. — Какой чертов идиот поставил его сюда?

Из задней гостиной послышались звуки торопливого движения, и под дверью возник лучик света. Голоса, говорящие тихо и взволнованно. Больше, чем один.

В подобных ситуациях перед человеком возникает выбор. Можно заботиться о сохранении дутой репутации — даже если тебя засунули в жерло пушки. А можно просто спрятаться в дедушкиных часах.

Раздалось тихое ругательство, сопровождающее столкновение чего-то невещественного, но хрупкого, с маятником; затем дверца часов затворилась, как раз в тот момент, когда отворилась дверь, ведущая в заднюю гостиную. У них свои входы и выходы, как говорится.

Силуэт женщины появился в потоке света — высокой, стройной женщины. Свет вспыхнул на выбившемся завитке золотых волос. Позади зловеще маячила мужская фигура. В футляре часов мышь в поисках легкого ужина для себя и своего выводка наткнулась на что-то, что она не смогла распознать, пискнула в ужасе и принялась карабкаться что было мочи, пока не ударилась головой о противовес, потеряла равновесие и рухнула обратно.

Словно для протокола, часы пробили час. Жизнь полна таких маленьких совпадений.

— Адовы колокола, — раздраженно произнесла женщина, — уже так поздно? Все, уходим немедленно. Нам нельзя здесь больше оставаться.

Изнутри часов было трудно разобрать, что происходит снаружи: несколько раз послышалось «бип», потом какое-то жужжание и затем что-то вроде звоночка. Звук маленьких валиков, что-то прокатывающих. Еще один «бип». Тишина.

Тишина длилась минут пять; потом дверца дедушкиных часов отворилась, и изнутри осторожно не появилось ничего. На этот раз он полностью дематериализовался. Как он и говорил, благоразумие — это лучшая часть доблести.

Короткое расследование показало, что странные звуки действительно происходили из задней гостиной, которую люди, приводившие туристов, превратили в подобие офиса. Комната была пуста, но странная белая машинка, которая стояла около телефона, подмигивала ему своим красным огоньком. Он сел на стол и посмотрел на нее. Он всегда считал эту вещь чем-то вроде корзины для бумаг, поскольку в течение рабочего дня люди, работавшие с туристами, постоянно засовывали в нее листки, постоянно ругались, что она не пережевывает их так, как надо, и постоянно что-то в ней подкручивали и поправляли. Какая трата материала!

И как раз в этот момент она опять сказала «бип» и принялась исторгать из своих недр маленький листок, покрытый какими-то цифрами. Он подождал, пока валики не перестанут вращаться, осуждающе покачал головой и вытащил листок из машинки. Здесь можно уместить еще десять-двенадцать строк, если писать убористо. Тщательно сложив листок, он погасил свет и вернулся на свою кухню.

Пересылка…

Королева Атлантиды, председательница правления группы компаний «Лионесс», выйдя из факса, быстрым шагом направилась к своему офису. Позади спешили семь ее личных ассистентов с багажом.

Королева уселась за свой стол, скинула туфли и начала просматривать пачку записок, ворохом осенних листьев наметенных за время ее отсутствия. Некоторые она откладывала в сторону, остальные жестом королевы, раздающей милостыню, распределяла между помощниками.

— А это еще что такое? — требовательно спросила она. — Неопознанная пересылка — откуда? Клянусь, почерк этой женщины делается все хуже и хуже!

— Стерчли, Ваше Величество.

— Стерчли… — Королева покусала губу и на мгновение задумалась. — Что у нас в Стерчли, кто-нибудь?

Помощники начали переглядываться и переглядывались до тех пор, пока легкое постукивание длинных ногтей по обитой кожей столешнице не подтолкнуло одного из них к действию.

— Ничего, Ваше Величество, — сказал он. — Во всяком случае, ничего особенного. Мы поддерживаем там маленькую пересылочную станцию, она входит в сеть, но никогда не используется.

Королева развернулась вместе с креслом и оделила незадачливого оратора ласковой улыбкой.

— Ну, — прощебетала она, — кто-то все же использовал ее не так давно, не так ли? Может быть, ты будешь таким лапушкой и выяснишь, что же там наконец произошло?

Помощник побледнел, переломился в поклоне и поспешил вон из комнаты, и вскоре остальные услышали, как его быстрые шаги удаляются по лестнице. Королева тем временем хмурилась, проглядывая отчет службы безопасности.

— Вы только послушайте, — сказала она. — По всей видимости, кто-то здесь морочил головы нашим кассирам, пока нас не было. Подумать только! Более того, двое чужаков были положены на депозит, но умудрились сбежать. Никогда не думала, что такое возможно — сбежать с депозита. Кто-нибудь, — она обежала оставшихся в комнате помощников улыбкой, напоминавшей свет лагерного прожектора, — сделайте одолжение, просмотрите для меня это дело, ладно?

Ее улыбка остановилась на втором слева помощнике; тот окаменел челюстью, с трудом сглотнул и сгинул. Теперь их оставалось только пятеро.

— Честное слово, — говорила Королева, — стоит только выбежать из офиса на пять минут, и все тут же завязывается в такие клубки! Кто-нибудь, посмотрите, кто тогда был дежурным?

Один из помощников сверился с учетной книгой. Имя было найдено. Помощнику было приказано быть ангелом и переговорить с дежурным по душам. Сотрясаемый легкой дрожью, помощник поспешил из комнаты. «Грязная работенка, — говорил он себе на ходу, — но кто-то же должен ее выполнять».

— С другой стороны, — сказала оставшимся Королева, — в целом все, кажется, в порядке, и дела идут как надо. Ну и хорошо. Пожалуй, пора немного поработать. Кто-нибудь, мой портфель, пожалуйста.

Она уже начала диктовать длинный меморандум относительно калькуляции партий ценных бумаг, когда дверь отворилась, и уходившие помощники вновь возникли в комнате. Вопреки основным законам физики, каждый из них, казалось, пытался встать позади остальных. Королева подняла голову.

— Ну, мальчики? — спросила она, сияя улыбкой поверх очков. — Удачно сходили?

— Э-э… — помощники произвели закрытое голосование, и забаллотированный был избран спикером. — Не то чтобы очень, — признался он. — Но по крайней мере, мы, кажется, выяснили, кто такие эти чужаки; правда, мы еще не знаем, где они находятся, — на этих словах голос его увял, как одуванчик, брошенный в печь, — честно говоря, это нам пока не удалось. Но можно во всяком случае предположить, что они, возможно… — он с шумом сглотнул и показал в пол.

Королева сняла очки и принялась в задумчивости покусывать дужку.

— Продолжай, — сказала она. — Ты сказал, что знаешь, кто эти люди.

— Э-э… — крупная капля пота скатилась с носа помощника. — Мы, э-э, произвели проверку их платежеспособности, пока они были на депозите, и выяснилось, что они, по всей видимости, э-э, рыцари.

— Рыцари?

— Да, мэм.

— Они рыцари в том смысле, что ведут себя учтиво, или это те рыцари, которые сражаются с копьем и щитом?

— Сражаются, сражаются, мэм. Их зовут Бедевер и Туркин, Ваше Be…

Раздался тихий хруст, и дужка элегантных очков в золотой оправе осталась в зубах у Королевы.

— Боже мой, — сказала та, выплевывая ее на стол, — как все это чрезвычайно утомительно!

— Д-да, Ваше Be…

— Проклятье.

— Да, Ваше…

— И они в… в этом месте, говоришь ты?

— Да, Ва…

Улыбка, ослепительная, как свет фар, надвигающихся на остолбенелого кролика, пробежала по серым, искаженным лицам помощников и упокоилась в пространстве.

— Я буду бесконечно признательна, — сказала Королева, — если кто-нибудь окажет мне услугу и приведет их.

— Это нечестно!

Как бы подчеркивая эти слова, светильник яростно качнулся, открывая взору узкую спираль каменной лестницы. Ржавая цепь, опоясывавшая колонну в центре, служила вместо перил. Неуютное местечко.

— Заткнись.

— Нет, — продолжал Ификрат, помощник Старшего помощника Королевы Атлантиды, — ну почему всегда мы, ради всего святого? Как будто в ее распоряжении нет еще пятидесяти тысяч других проклятых сусликов, которые могут…

— Заткнись.

Светильник резко дернулся.

— А ты мне не указывай, ты, пресмыкающееся! — отрезал Ификрат. Над его головой раздался шум, и если бы дело происходило в отеле, а не в утробе Атлантиды, можно было бы побиться об заклад, что кто-то спустил воду в унитазе. — О, черт. Всем на месте!

Лестница исчезла и через пару секунд вновь материализовалась уже тремя футами левее. Погасший было светильник понемногу разгорался вновь, по мере того как несколько миллионов сбитых с толку фотонов наощупь пробирались к нему сквозь каменную кладку.

— И эта чертовщина, — продолжал Ификрат, — нисколько не помогает делу. То есть, каким образом, скажите, я могу выдерживать направление, когда все это место шатается взад-вперед, как пьяный сапожник? Для начала, откуда мы знаем, ведет ли еще куда-нибудь эта лестница? Мы можем до конца своей жизни…

— Послушай, — рука схватила Ификрата за ухо, притягивая его ко рту говорящего. — В последний раз говорю, веди себя потише.

Ификрат рывком освободился.

— Черта с два, — свирепо сказал он. — Иди ты к черту, Андрокл. Это грязная и опасная работа, и будь я проклят, если собираюсь шляться по подвалам, среди хакеров, в поисках каких-то спятивших громил, только потому, что нашей Мадам опять попала вожжа под хвост. Если уж их сюда занесло, да помогут им черти, вот что я скажу!

— Затк…

— Заткнись сам! — Ификрат с лязгом опустил светильник на каменную ступеньку. — Что это ты все время затыкаешь мне рот?

— Потому что, — прошипел голос ему в ухо, — Ее Величество следует за нами по пятам. Дошло?

— Не стоит обращать на меня внимание, — пропел из темноты знакомый серебристый голосок. — Делайте свое дело, мальчики, и считайте, что меня здесь нет.

Последовала минута глубочайшей тишины. Затем раздался звук поднимаемого со ступеньки светильника и чей-то голос, нервно напевающий национальный гимн. Процессия двинулась дальше. Лестница оказалась длинной.

— Эй, ребята…

Светильник замер на месте.

— Что случилось?

— Вы, случаем, ничего не заметили?

— А в чем дело?

Пауза.

— Дело в том, — проговорил голос откуда-то сзади, и если бы лицо говорившего было хоть немного освещено, можно было бы заметить, что он выглядит чрезвычайно смущенным, — поправьте меня, если я в чем-то ошибаюсь, но мы ведь спускаемся вниз по лестнице, правда?

— И что?

— А почему же тогда ступеньки идут вверх?

Пауза.

— Не то чтобы это меня хоть немного волновало, так или иначе, — продолжал голос. — Мне в общем-то все равно. Я просто подумал, что стоит об этом…

Лязг опускаемого светильника. Тихий скребущий звук, словно кто-то чесал в затылке.

— А знаете, — произнес Ификрат, — где-то он попал в точку, как вы думаете?

Шорох шагов; напряженное молчание семерых людей, ждущих, что кто-нибудь другой выскажется первым. И наконец…

— Простите…

— Да, Ваше Величество?

— Кто-нибудь, сделайте одолжение, передайте мне светильник. Да-да, я взяла его, огромное спасибо. Так, теперь давайте сначала быстренько осмотримся, хорошо?

Светильник мигнул и запылал ярким светом, как маяк. Он выхватил из тьмы семерых сильно нервничающих мужчин, спокойную, но хмурящую брови женщину с золотыми волосами и спиральную лестницу Ведущую вверх.

— Может быть, — предложил Ификрат, — будет лучше, если мы повернем назад. В таком случае, разумеется…

В это мгновение мир исчез. Исчезновение ощутимых параметров реальности сопровождалось явным вздохом облегчения. Светильник погас.

— У кого-нибудь есть спички или что-нибудь такое?

Хлопанье по карманам. Чиркающий звук. Шипение разгорающейся серы.

— Взгляните-ка, — сказала Королева. — Мы, кажется, находимся в каком-то коридоре. Кто-нибудь, объясните, как это могло произойти?

Перед тем, как свет угас, он успел осветить кусок прямого ровного прохода с кафельными стенами. Это было вполне нормально для, скажем, перехода в метрополитене, но не совсем то, чего можно ожидать от лестницы, разве что ваше мышление совсем уж прямолинейно.

Пауза.

— Ну ладно, бог с вами, раз уж мы здесь — значит, мы здесь. Никто не будет возражать, если я пойду впереди?

Сдавленный хор голосов: «Замечательно!», «Великолепно!», и более точно — «Только после Вас, Ваше Величество»; затем вспышка ярко-желтого света с конца королевского скипетра — и Королева Атлантиды уверенным шагом направилась вдоль по коридору.

Пересылка…

Скрежет и хруст, словно упаковку с молочными бутылками переехал дорожный каток; затем «бип». Туркин, Бедевер и десять хакеров вывалились из факса на голый пол.

Факс пожужжал еще минуту, привычно сотрясся в приступе икоты и выплюнул маленький клочок бумаги. Потом он осознал, что натворил, и тихо всхлипнул.

— Ну что ж, — сказал Бедевер, поднимаясь на ноги и стряхивая с колен изрядное количество пыли. — Это все же сработало.

Его никто не слушал. Хакеры пялились с раскрытыми ртами и глазами размером с компакт-диск на маленькую, лишенную мебели, пыльную комнатушку, в которой они оказались. Туркин в поисках чего-то шарил по карманам.

— Вот она! — сказал он наконец, вытащив довольно неопрятную мятную конфету. — Я знал, что еще одна должна была остаться, — он кинул ее в рот и захрустел.

— Итак, мы здесь, — произнес Бедевер. Он понимал, что говорит сам с собой; но что еще остается делать, если пытаешься поддержать разумную беседу в таком окружении? — Это я, пожалуй, удачно придумал. Да, — согласился он, — неплохая мысль, хотя не мне стоило бы об этом говорить. Итак…

Он огляделся. Не считая факса, его самого, одиннадцати человек, пустой пластиковой упаковки из-под молочного коктейля и маленькой картонной коробки, в комнате ничего не было.

— Насколько я понял, — продолжал Бедевер, — все сводилось к относительности. К относительности? Да, к относительности. Поскольку, если можно сказать, что мир остается на месте, а зарегистрированный офис движется, то можно также сказать и что зарегистрированный офис остается на месте, а…

Туркин подобрал упаковку из-под коктейля, заглянул в нее, позеленел и уронил ее на пол.

— А потом ты сказал, — продолжал Бедевер, обращаясь к одному из хакеров, который не слушал его, — что еще никто не нашел дверь в зарегистрированный офис. Сколько ее ни искали, говорил ты, никому не удалось обнаружить ее. Можно подумать, сказал ты, что она существует только снаружи, но не изнутри. И именно это, видишь ли, и навело меня на мысль…

Туркин провел пальцем по стене, но слой пыли был настолько толст, что его палец застрял, пропахав глубокую борозду.

— А здесь не помешала бы хорошая уборка, — отметил он. — Это не похоже на те офисы, где я бывал. Для начала, здесь нет ни одного телефона.

— И я подумал, — продолжал Бедевер, воззрившись на картонную коробку, — если никто никогда не видел двери, может быть, двери и не существует. И что бы вы думали, — победно заключил он, — здесь действительно нет двери!

Никто его не слушал; но это еще не значит, что он не был прав. Здесь действительно не было двери. Не было также окон, вентиляционных отверстий, дверки для кошки — ничего. Только четыре стены без единого изъяна.

Бедевер опустился на колени и пошарил в кармане в поисках перочинного ножа, чтобы обрезать веревку, которой была завязана картонная коробка.

— Как и было сказано, — пробормотал он, — исключи невозможное, и то, что останется, будет правдой. Интересно, где в таком случае находится источник освещения.

В комнате неожиданно стало темно.

— Кто-нибудь, дайте мне карту.

В коридоре все стихло.

— Кто-нибудь из вас, — ласково произнесла Королева, — разумеется, захватил с собой карту, не правда ли?

— Ты что-то сказал, Беддерс?

Бедевер, так и не нашедший свой нож, фыркнул. Веревка была нейлоновая, из тех, что режут руки до крови, когда пытаешься ее разорвать.

— Что-то насчет света, — продолжал Туркин.

Вокруг себя Туркин слышал странные тихие звуки, издаваемые хакерами. Краем сознания он мог понять их: в конце концов, они находились в зарегистрированном офисе, святая святых всех атлантов. И они только что обнаружили, что в нем нет двери. И в довершение всего здесь было темно.

— Непонятно, — продолжал Туркин, думая вслух, если это можно было так назвать, — как это здесь нет ни входа, ни выхода, только стены. Тут, пожалуй, задумаешься, — он пошарил языком во рту, проверяя, не остался ли где-нибудь мятный вкус. Не остался. — Ничего удивительного, что здесь черт знает сколько лет не убирались! Как бы они сюда попали — да еще ведь надо как-то протащить пылесос и все прочее! На самом деле, — добавил он, — странно, что сюда вообще проходит воздух. Я хочу сказать, эти стены выглядят вполне герметичными…

В темноте один из хакеров начал задыхаться.

— Ну что же, тогда, быть может, компас. У кого-нибудь из вас, мальчики, есть с собой такая вещь, как компас?

Нет ответа. Королева поцокала языком.

— Что вам сказать, — произнесла она, — я не хочу никого обидеть, но не кажется ли вам, что это немного глупо с чьей-то стороны?

В абсолютно прямом, ройком, выложенном кафелем коридоре, простирающемся на несколько миль в обоих направлениях, есть лишь одно место, куда можно спрятаться: за чьей-нибудь спиной. Не произведя видимого для глаза движения, помощники выстроились в цепочку, во главе которой оказался Ификрат.

— Простите, — выговорил он. Королева пристально посмотрела на него и улыбнулась, так что он почувствовал, как у него на щеках шелушится кожа.

— Ничего, — сказала она. — Все мы делаем ошибки. Ну что, кто-нибудь, что мы делаем теперь? Есть светлые идеи?

Королева выждала немного, мягко постукивая ногтями по кафельной стене коридора, пока не начало казаться, что весь коридор вибрирует, как кожа барабана.

— Ни у кого ничего? Жаль, — она облизнула губы. — Что ж, хорошо еще, что я здесь, не так ли?

Помощники слегка расслабились. Несмотря на то, что она внушала неподдельный ужас и никто из них не был в особенном восторге от ее присутствия рядом — а как она здесь оказалась, кстати? — ни у кого не вызывало сомнений, что Мадам так или иначе выведет их из этого туннеля. Вопрос был лишь в том, что будет с ними после этого.

Возможно, в туннеле было не так уж плохо.

— Как вы посмотрите, — сказала Королева, — если мы выпьем чашечку чая?

Зубы Бедевера были в отличном состоянии, принимая во внимание его возраст.

В школе, разумеется, над ним смеялись. Прятали его зубную щетку. Подсыпали мела в его зубной порошок. Но он стоял на своем — он обещал маме, — и теперь он понимал, почему она была так настойчива.

— Готово! — произнес он, выплевывая огрызки нейлоновой веревки. Мгновение спустя он нащупал крышку коробки и открыл ее.

Это не так-то легко описать.

У истоков проблемы лежат последствия катастрофического явления, получившего название Чумы Прилагательных, которое поразило альбионоязычные народы вскоре после отречения короля Артура. Хотя о ней на удивление мало что известно, эта чума (как выяснилось впоследствии, ею заражались, уколовшись о шпильки на задних страницах «Лeccepa» и «Журналисток Клише») оказала на описательную прозу такое же воздействие, как филлоксера на виноградники Франции. Целые классы сравнений были стерты с лица земли. Поколениям авторов не оставалось ничего иного, кроме как ковыряться в свежих ранах коллективного бессознательного, где когда-то росли вымершие метафоры.

Как бы там ни было, произошло вот что. Когда крышка была откинута, нечто, напоминавшее свет, поскольку оно было ярким и невещественным и помогало видеть в темноте, но непохожее на свет, поскольку оно выпрыгнуло наружу и начало носиться по комнате и натыкаться на людей, выпорхнуло из коробки и взмыло в воздух, как отпущенный воздушный шарик. Везде, где оно соприкасалось с чем-либо, оно оставляло большое оранжевое фосфоресцирующее пятно. Пахло оно ужасно.

Воздух вырвался из коробки с таким звуком, словно лопнул самый большой пузырь из жевательной резинки, какой только можно себе представить, и шмякнул Туркина и хакеров спиной о стену. Как ни странно, он ничем не повредил Бедеверу. Возможно, причиной было то, что он все еще держал в руках коробку.

Время… Хотите знать, как выглядит Время? Время, которое было с доисторических времен заперто в картонной коробке из-под бобов, а затем внезапно выпущено в атмосферу, насыщенную двуокисью углерода, выглядит очень похоже на большую римскую свечу. Выгорая, оно оставляет после себя легкий, искрящийся желтовато-красный пепел, похожий на золотую пыль.

Время — это деньги.

Время, разумеется, также обладает сущностью. Это первый и единственный чистый элемент. Время, в той или иной форме, лежит в основе всего остального. Так, например, сгорая в двуокиси углерода, оно осаждается в виде того чрезвычайно редкого и трудноуловимого вещества, которое известно как золото-337. Что и послужило причиной того, что факс внезапно начал светиться, испускать пар, таять и менять форму. Он превратился в стеклянную банку.

Бедевер, стоявший на коленях рядом с коробкой и удивлявшийся, что здесь, черт побери, происходит, постепенно начал понимать. Боже мой, сказал он себе, все так просто…

Он повернулся к коробке, в которой лежали большая металлическая печать, пачка сертификатов акций и несколько старомодных гроссбухов. Он вытащил наугад один из гроссбухов, открыл и начал читать. Время от времени он улыбался и понимающе кивал.

— Прости, пожалуйста, — прервал его Туркин, — но когда ты закончишь — тут некоторых из нас чуть не раздавило.

Бедевер поднял взгляд.

— Прости, — сказал он, — я отвлекся. Его здесь нет.

— Кого здесь нет?

— Да этого… персонального органайзера, — отвечал Бедевер. — Здесь есть только бухгалтерские книги «Лионесс Лимитед». Потрясающе интересная штука, но не совсем то, что нам надо. Ну что ж, двинемся? — он оборвал себя и поднял голову; на его лице было такое же выражение, какое было, наверное, у Архимеда, увидевшего модель вселенной на мокрой циновке. — Ага, — пробормотал он про себя, — кажется, понимаю…

Туркин попытался достать его ногой, но их разделяло слишком большое количество воздуха.

— Слушай, — сказал он.

— Так, — произнес Бедевер, снова углубляясь в гроссбухи, — вы, ребята, идите вперед, а я вас догоню.

Выказав больше самообладания, чем он в себе подозревал, Туркин ответил лишь:

— Куда нам идти?

— Прости? — переспросил Бедевер. — А, ну да. Почему бы не попробовать, выйдя за дверь, повернуть направо? Если я не ошибаюсь в своих предположениях, это приведет нас…

— За какую дверь?

Бедевер ткнул пальцем туда, где раньше стоял факс.

— Прошу прощения, — сказал Туркин, — но это не дверь.

Бедевер ухмыльнулся.

— Немного тормозим сегодня, а, Тур, старина? Ты прав, это не дверь. А когда дверь не является дверью?

— А, черт, понимаю…

Как по волшебству — а точнее, по волшебству, — давление воздуха понизилось до нормального, и Туркин, отлепившись от стены, расправил плечи, коротко разбежался и со всей мочи пнул банку ногой.

— Ты доволен?

— Да, — ответил Туркин из коридора. — Ты идешь?

Бедевер улыбнулся.

— Одну минутку, — сказал он.

Основная вещь, о которой следует помнить, когда вам предлагает выпить чаю Королева Атлантиды, — это что вы должны соглашаться без сомнений и колебаний. Не имеет значения, если вам противопоказан танин или вы предпочитаете кофе: когда Королева предлагает вам чай, вы пьете чай.

Шестеро из семи помощников знали это. Седьмой не имел особых возражений против чая, но не очень понимал, откуда он может взяться, учитывая, что они стояли в пустынном коридоре с глухими стенами, простиравшемся насколько хватало глаз. Охваченный приступом чувства, которое он впоследствии мог определить лишь как подсознательную волю к самоуничтожению, он указал на это обстоятельство.

Королева улыбнулась.

— Черт возьми, — воскликнула она, — а ты умный мальчик! Ты прав, придется импровизировать, — она закрыла таза, стиснула перед грудью изящные белые ручки и произнесла:

— Да будет чай!

И стал чай — сервированный в чашках «Снупи», причем в прибор входили молочник, сахарница и вазочка для печенья.

— Видишь, — сказала Королева, — это удивительно просто, по крайней мере для тех, кто не слишком заносится.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что на восемь человек было подано лишь семь чашек. Это, как смог понять даже наш незадачливый помощник, было Тонким Намеком.

Когда они покончили с чаем, Королева осияла их своей королевской улыбкой, движением скипетра уничтожила чашки («Это избавляет тебя от мытья посуды», — пояснила она) и ударила скипетром по вазочке для печенья. В сопровождении необходимого количества голубого света и горящей серы вазочка превратилась в дверь в стене.

— Кто-нибудь нуждается в объяснениях? — нежно спросила она. Молчание. — Прекрасно, — одобрительно кивая, произнесла она и сделала незаметный, но мощный выпад в сторону сомневающегося помощника. — После вас.

Некоторые рождаются храбрецами, другие воспитывают в себе храбрость на протяжении всей своей жизни, а некоторые бывают принуждены к деяниям, требующим величайшей отваги, под натиском невообразимого ужаса при мысли о том, что может с ними произойти, если они откажутся. Помощник закрыл глаза, протянул руку к дверной ручке, повернул ее и толкнул дверь.

Ничего не произошло. Дверь даже не шелохнулась.

— Думаю, тебе будет проще открыть ее, если ты потянешь на себя, — сказала Королева.

Количество урожденных жителей Атлантиды, которым довелось побывать в зарегистрированном офисе, весьма невелико, но все же не настолько мизерно, как количество тех, кто когда-либо хотел побывать там. Что же касается количества тех, кому удалось оттуда выбраться, то здесь нет достоверных статистических данных. Помощник взглянул на Королеву с глупой улыбкой, промямлил что-то вроде «гораздо лучше… где-нибудь в Филадельфии…» и, споткнувшись, вошел внутрь.

— Имя.

— Джон Уилкинсон.

— Род занятий.

— Налоговый инспектор.

— Благодарю вас, присядьте, пожалуйста, вон там, вами займутся через несколько минут. Следующий, пожалуйста. Имя.

— Станислав Собиески.

— Род занятий.

— Таможенный чиновник.

— Благодарю вас, присядьте, пожалуйста, вон там, вами займутся через несколько минут. Следующий, пожалуйста. Имя.

— Ли Чань Сэн.

— Род занятий.

— Работник таможни.

— Благодарю вас, присядьте, пожалуйста, вон там, вами займутся через несколько минут. Следующий, пожалуйста. Имя.

— Франсуа Дюбуа.

— Род занятий.

— Таможенный чиновник.

— Благодарю вас, присядьте, пожалуйста, вон там, вами займутся через несколько минут. Следующий, пожалуйста. Имя.

Четвертый человек ухмыльнулся.

— Угадайте, — предложил он.

Девушка за конторкой не подняла головы. У нее впереди было еще двенадцать тысяч пятьсот семнадцать менеджеров-практикантов, и она уже заранее чувствовала подступающую головную боль.

— Я не угадываю, — произнесла она. — Люди сами мне говорят. Имя.

— Вайнахт, — сказал четвертый. — Меня зовут Клаус фон Вайнахт.

— Род занятий.

Фон Вайнахт рассмеялся. Он смеялся так громко, что его было слышно по всей приемной, и двенадцать тысяч девятьсот девяносто девять таможенных чиновников подняли головы, чтобы посмотреть на него. И то, что они увидели, заставило их вернуться на тридцать лет назад…

…к ребенку, наполовину очарованному, наполовину испуганному, одним глазом подсматривающему из-под одеяла за лезвием света под дверью. К этой тишине, которую можно было услышать, темноте, которую можно было увидеть, спокойствию, которое можно было осязать; к наполовину воображаемому стуку копыт и перезвону колокольчиков среди невыразимой тайны ночи.

— Ну что ж, — проговорил фон Вайнахт, откидывая свой капюшон, — можно сказать, разносчик.

Стоя в дверном проеме, Королева глядела во все глаза.

— Ты! — произнесла она.

Бедевер поднял голову и рассеянно улыбнулся.

— Да, — ответил он. — Давненько не виделись.

Несколько секунд Королева колебалась; затем она повернулась и зарычала:

— Стража!

Бедевер покачал головой.

— Прошу прощения, — сказал он, — но боюсь, это не сработает. Знаешь, в чем твоя проблема? Ты совершенно не умеешь подбирать кадры, — он показал на бесчувственное тело помощника, свернувшееся возле двери. — Остальные разбежались, — пояснил он, — и я не думаю, что этот находится в том состоянии, чтобы быть для тебя полезным. Я пришиб его дверью, — добавил он.

Королева опустила взгляд и увидела на полу осколки фарфора. Она улыбнулась.

— Ничего, — сказала она. — Там, где это взято, осталось еще достаточно.

— Дверей или телохранителей?

— И тех, и других, — ответила Королева, — хотя я думала скорее о вазочке. Честно говоря, эта вазочка была мне особенно дорога. Она была в нашей семье на протяжении нескольких поколений и…

Бедевер был поражен.

— Она настолько старая? — удивился он. — Ну ничего, не расстраивайся. Не разбив яйца, как говорится…

Королева весело рассмеялась.

— Совершенно верно, — проговорила она и присела на картонную коробку. — Итак, — продолжала она, — что я могу для тебя сделать?

Бедевер взглянул на нее, и его лицо неуловимым образом изменилось. Исчезло то несколько глуповатое выражение, которое всегда было предпоследней вещью, стоявшей перед глазами Туркина, когда он засыпал; его место заняла мягкая, но неуклонная решимость, какую можно наблюдать на лице человека, который при необходимости готов переломать вам руки и ноги, но сделает это с подобающей торжественностью и соблюдением приличий.

— Я хочу вернуть свои деньги, — сказал он.

Рот Королевы широко раскрылся, и в первый раз с той поры, когда грот[7] был изъят из обращения, она не нашлась, что сказать.

— Прошу прощения? — это было единственное, на что ее хватило.

— Да, ты должна просить прощения, — сурово отвечал Бедевер. Он немного помолчал и затем добавил: — Ты ничего не помнишь, не так ли?

Королева покачала головой.

— Честно говоря, — ответила она, — нет.

Бедевер нахмурил брови.

— Замок, — сказал он. — Пустынная безлюдная равнина где-то в центре Бенвика. Темная ночь, гроза, дождь хлещет потоками, молнии оплетают башни. Молодой и наивный рыцарь, безнадежно сбившийся с пути — ему было дано задание отвезти месячный заработок его семьи от красильных работ и положить деньги в банк в Райдихене. Рыцарь видит замок, восклицает «Слава тебе, Боже!» и просит пристанища. Кастелянша замка приглашает его внутрь и оказывает ему должный прием. Его встречает свет, тепло и пища. А затем…

Гримаса боли на мгновение исказила лицо Бедевера, но он стиснул зубы — так крепко, словно рекламировал новейший суперклей.

— Проснувшись утром, — продолжал он, — рыцарь обнаруживает, что замок исчез. Вместе с ним исчезли и его деньги. Рыцарь лежит среди болотистой пустоши, и при нем нет ничего, кроме его кольчуги и сертификата на двадцать тысяч простых акций «Золотоносные Поля Лионесс plc» в три марки каждая. Он возвращается домой. Он объясняется как может. Ошеломленное молчание; затем упреки, обвинения, «Как ты мог так поступить?»…

Бедевер тряхнул головой и испустил тяжкий вздох. В его глазах стояли слезы, но лицо его было мрачно, как лицо самой смерти.

— Молодым рыцарем был я, разумеется, — сказал он. — И конечно, ты не помнишь этого, да и как ты можешь помнить? Еще один день, еще один простофиля. Но для нас это звучало по-другому. Мы не могли себе этого позволить. Черт подери, нам вполне хватало трудностей нашего ремесла! Боже мой, подумать только, как они изворачивались и выгадывали, чтобы иметь возможность отправить меня в Ecole des Chevaliers! Это разбило нашу жизнь, понимаешь ты, разбило вдребезги. Моему отцу пришлось наниматься учителем фехтования. Моя мать была вынуждена позировать для иллюстрированных манускриптов. И будь добра, окажи мне любезность не пудрить нос, когда я с тобой разговариваю!

Королева со щелчком закрыла пудреницу и подняла голову.

— Прошу прощения, — сказала она. — Я немного отвлеклась. Ты, кажется, говорил о том, что хочешь вернуть какие-то деньги?

Не в силах вымолвить ни слова, Бедевер полез в карман куртки, достал оттуда сложенный листок и с негодованием швырнул его на пол. Королева, нагнувшись, подняла его.

— Ах, боже мой! — сказала она. — Как давно это было! Двадцать тысяч акций! — она хихикнула, но тотчас же взяла себя в руки. — В те времена это было потрясающе удачным капиталовложением. Думаю, они пытались собрать спасательный пакет.

— Это меня не интересует, — прорычал Бедевер. — Мои деньги, попрошу. И немедленно.

Королева приподняла бровь.

— Мне очень жаль, — сказала она, — но ничего нельзя сделать. Существует такая вещь — мерзкая штука, но с ней, к сожалению, приходится считаться, — которая называется ограниченной ответственностью. Это означает…

— Спасибо, я знаю, что это означает, — прервал ее Бедевер зловеще мягким тоном. — Это означает, что ты можешь делать все что тебе угодно, а потом спокойно смыться как ни в чем ни бывало…

— Именно, — Королева беззаботно кивнула. — Это краеугольный камень предпринимательской экономики.

— …поскольку компания прекратила свое существование.

— Совершенно верно.

— Прекрасно, — Бедевер поднялся на ноги. — Теперь, — спокойно продолжал он, — давай представим себе, что будет, если твоя нынешняя компания точно так же прекратит свое существование. Просто для интереса, — добавил он, поднимая с пола гроссбухи, на которых сидел. — Это маловероятно, но возможно. Если, например, вся документация будет потеряна? Нет, это не сработает. А как насчет того, если секретарю компании и держательнице контрольного пакета акций вдруг взбредет в голову распустить компанию — просто так?

Королева издала пронзительный смешок.

— Ну, ну, — сказала она, — с чего бы это мне могло вздуматься…

— Предположим, что она сделает это, — продолжал Бедевер. — Хотелось бы знать, что тогда случится со всем этим, — он повел свободной рукой вокруг, — этим весьма примечательным местом? С этим зарегистрированным офисом, который никто не может найти, поскольку он мечется туда-сюда, не подпадая ни под чью юрисдикцию на достаточно долгое время, чтобы суд успел объявить компанию распущенной? Или с мощным магическим полем, прячущим все предприятие, так что сюда можно попасть только через факс? Требуется всего лишь одна специальная резолюция, подписанная держателями семидесяти пяти процентов акций. — Он развернул список акционеров. — Я вижу, — сказал он, — что в твоих руках находятся девяносто девять процентов акций, так что тебе нужно только проголосовать за, и дело в шляпе.

— Это правда, — очень спокойно проговорила Королева, — я держу девяносто девять процентов.

Бедевер опять полез в карман куртки.

— А я держу, — сообщил он, — очень острый нож, — он улыбнулся. — Ну что, готова?

Королева начала медленно пятиться по направлению к банке маринованного лука, возникшей из ниоткуда в углу, но Бедевер только рассмеялся и запустил в банку гроссбухом. Банка разлетелась вдребезги. Дверь не появилась.

— Готова? — повторил Бедевер. — В Уставе ассоциации, который я читал как раз перед твоим приходом, говорится, что специальную резолюцию может вынести только директор, — он медленно надвигался, твердо держа нож в правой руке. — Мне кажется, — продолжал он, — в списке директоров как раз открылась вакансия.

Глаза Королевы были прикованы к ножу.

— Ничего подобного, — сказала она. — Я бы узнала об этом в первую очередь.

— Не в этом случае, — отвечал Бедевер. — Твой друг, — он кивнул на бесчувственного помощника, — вышел из совета директоров как раз перед тем, как вырубиться. Он сказал об этом мне. Ты ведь мне веришь, не правда ли?

Королева кивнула. На лезвие ножа упал луч света, и оно заблестело.

— В связи с чем, — продолжал Бедевер, — ты предлагаешь мне пост, — он издал смешок, — директора по поглощениям и слияниям. Проклятым вонючим противоестественным слияниям. Кто за — прошу поднять руку. Подними руку.

Королева слабо шевельнула правой рукой.

— Вот и прекрасно. Далее, я вношу предложение, чтобы компания «Лионесс Холдинге plc» была распущена немедленно. Кто за…

Королева начала кричать, но Бедевер лишь вздернул губу. У него давно не было возможности поупражняться в столь мелодраматических жестах — фактически, с тех пор, как он играл Второго Римского Легионера в мистерии, которую они ставили в шестом классе, — и несколько волосков из его усов попали ему в нос. Он чихнул.

— Побереги дыхание, — посоветовал он. — Никто не может здесь тебя услышать, да если бы и могли, что из того? Вспомни, сюда ведь невозможно попасть. Это место даже невозможно найти. Оно же постоянно перемещается. Для тех, кто не знает этого трюка с банкой, единственный способ попасть сюда — это факс, а я перерезал чертов провод. А когда ты попадаешь сюда, — добавил он, — любая магия, даже золото-337, перестает работать благодаря твоей столь хитроумной системе блокировки. Так что, прошу прощения, — продолжал он, водя в воздухе ножом, — но твой вопрос стоит довольно остро. Итак, кто за?

Королева провела языком по губам, но не смогла даже чуточку увлажнить их. Она попыталась заговорить, но сумела издать лишь безумный сдавленный всхлип.

— Готова?

— Нет! — Королева почувствовала, как ее лопатки коснулись стены. — Ты не можешь так поступить! Ты же рыцарь! Рыцари не убивают девиц, попавших в беду. Это…

— Неэтично? — Бедевер улыбнулся. — Если вкратце, здесь есть три момента. Во-первых, ты не девица, — ты колдунья, а с ними игра идет на равных, зимой и летом, с разрешением или без такового. Во-вторых, мы находимся внутри зарегистрированного офиса группы компаний «Лионесс», который не входит ни в чью юрисдикцию, так что никто ни о чем даже не узнает. А в-третьих… — он усмехнулся. — В-третьих, какого черта — правила созданы, чтобы их нарушать!

Он свирепо оскалился, и Королева инстинктивно подняла руку, заслоняя лицо.

— Но, разумеется, существует альтернатива…

— Прошу прощения, — произнес второй кассир, — но вам туда нельзя.

Фон Вайнахт повернулся и взглянул на него.

— Что вы сказали? — переспросил он.

Их взгляды на мгновение встретились, и кассир внезапно вспомнил, что у него растет маленький сынишка, и сынишка этот больше всего на свете мечтает о горном велосипеде и о полном комплекте Бухгалтеров-Мутантов, и что если он их не получит…

— Ничего-ничего, — пробормотал кассир, вдруг охрипнув. — Куда вы направляетесь?

— Я думаю, у вас это называется Запретным Городом.

— Третья дверь налево, — сказал кассир. — Вы найдете его по запаху, ошибиться невозможно.

— Альтернатива?

— Именно, — кивнул Бедевер. — Ты просто возвращаешь мне мои деньги и, — добавил он как мог небрежнее, — Персональный Органайзер Знаний, и разговор закончен. По рукам?

Бывали ли у вас такие моменты, когда просто знаешь, сразу же и без сомнений, что сказал что-то не то? Когда спрашиваешь друга, как поживает его девушка, и тут же краем глаза замечаешь, что в доме не хватает половины мебели, а картинка с собачкой, зарывающей кость, которую он всегда терпеть не мог, исчезла со стены. И всей магии Великой Пентаграммы не хватит, чтобы затолкать слова обратно вам в рот или хотя бы как-то смягчить звенящее замешательство, которое следует за репликой.

— Ага, — сказала Королева. — Так вот из-за чего весь этот сыр-бор.

— Э-э, — Бедевер прикусил губу. — Ну, это так, между делом… А дело здесь серьезное, очень серьезное, так что…

— Ну-ну, — Королева скрестила руки на груди и выставила вперед подбородок. — Что ж, давай, убивай меня, мне наплевать!

Бедевер задумчиво нахмурился, потом поспешно изменил задумчивую гримасу на угрожающую.

— Не искушай судьбу! — прорычал он, но его рык возымел не большее действие, чем мяуканье котенка.

— Давай-давай!

— Послушай…

— Трусишка!

— Как ты…

— Трус, трус, шевалье, на войну собрался, как проехал десять лье, тут и…

— Черт побери!

Издав яростный вопль, Бедевер взметнул нож над головой и с силой метнул его в пол; нож воткнулся, вибрируя, как скрипичная струна. После этой вспышки рыцарь обмяк, как пломбир в микроволновке.

— Так я и думала, — произнесла Королева. — Ты и не собирался делать ничего такого, правда?

Бедевер мрачно взглянул на нее.

— Только не делай вид, что ты разочарована, — буркнул он, тяжело опускаясь в угол. — Во всяком случае, — добавил он, — я поймал тебя на пару минут, не правда ли?

Королева опять достала свою пудреницу.

— Разумеется, нет, — сказала она своему отражению в зеркальце. — У вас, рыцарей, за душой ничего, кроме пустых слов и блестящих наплечников. Кстати, насчет этого дела можешь поговорить с моим адвокатом.

Но тут Бедевер решился. Только что он был в углу, и в нем было не больше энергии и решимости, чем в коробке со старой обувью, — и вот он уже на ногах, и обеими руками вцепился в сумочку Королевы.

— Эй-эй! — вскрикнула Королева. — Убери руки!

Цепочка лопнула — сумочка была чертовски дорогая, и вместо ремня держалась на хлипкой золотой цепочке, а Бедевер даже без доспехов весил около тринадцати стоунов[8] — и сумочка раскрылась. Среди вещей, вывалившихся на пол, было нечто наподобие тоненькой книжечки, переплетенной в кожу. Прежде чем Королева успела шевельнуться, Бедевер уже поставил на нее ногу с такой самодовольной ухмылкой на лице, что будь он торговцем, он мог бы сколотить на ней целое состояние.

— Иди сама советуйся со своим адвокатом, — сказал он.

— Ты не имеешь права…

— Имею, — сказал Бедевер и показал ей язык.

Королева вскрикнула и схватилась за рукоятку ножа, но он слишком крепко засел в полу. Тогда она обозвала Бедевера нехорошим словом.

— И тебе того же, — отозвался рыцарь, затем, быстро наклонившись, подобрал книжечку и бережно спрятал ее. — А теперь, — продолжал он, — поговорим о моих деньгах…

Но в этот момент в углу комнаты возник камин, и в устье камина показалась пара ботинок…

— Что за черт, почему он задерживается? — беспокойно произнес Туркин.

Хакеры переглянулись.

— Десять к одному, что он заблудился, — продолжал Туркин, теребя рукав своей куртки, откуда торчала нитка. — У этого парня чувство направления развито не больше, чем у какой-нибудь коряги. Завел нас черт-те куда, а мы ведь уже почти вышли на кольцевую.

Волосатый хакер выразительно кашлянул.

— Послушай, — сказал он, — я знаю, для тебя это будет нелегко принять, но люди…

— Что?

Хакер покрылся краской под изобилием волос на лице.

— Когда люди заходят… ну, туда, — запинаясь, продолжал он, — то если и выходят обратно, это скорее исключение, чем норма. То есть, понимаешь, твой друг, может быть…

— Чепуха, — отвечал Туркин. — Он просто заблудился, вот и все. Ну, не стойте, как сонные мухи, надо пойти и отыскать его.

Хакер пожал плечами; так пожимает плечами бригадный командир, говоря: «Черт возьми! Кто последний войдет в Севастополь, тот девчонка!»

— Ну ладно, — сказал он. — Ты иди первый.

— Стоять! — сказал голос со стороны очага.

Бедевер и Королева повернулись и замерли. Ботинки плясали в воздухе, словно их владельца только что вздернули, и с того места, где должна была располагаться каминная полка, донеслось ругательство. На каминную решетку посыпалась сажа, затем туда упало нечто, весьма напоминающее дохлую птичку, за которой последовал человек в несколько неопрятной красной накидке с капюшоном.

— Всем оставаться на местах, — произнес он. — Даже не думайте пошевелиться, ни один, ни другая!

Он выбрался из камина, почистился, стряхнув с себя изрядное количество сажи, и выпрямился в полный рост. Он был очень высок и широк в плечах, а его глаза напоминали маленькие красные огоньки стоп-сигналов.

— Ты допустил ошибку, — сказал он Бедеверу, поворачиваясь и пытаясь вытащить нечто, застрявшее в камине, — предположив, что в эту комнату нет другого входа. Это не так. Я могу войти куда угодно.

Бедевер повернулся к Королеве.

— Простите меня, — сказал он, — но вы знакомы с этим джентльменом?

Королева промямлила что-то невнятное и кивнула. «Боже милостивый, — сказал себе Бедевер, — да она в ужасе!» И тут в кодовом замке его мозга щелкнул переключатель.

— Минуточку, — сказал он, — вы, случайно, не?..

— Не произноси! — взорвался фон Вайнахт, сверкая на него глазами. — Твое положение и так незавидно; не усугубляй его. — Он потянул еще раз, и из дымохода вывалился большой мешок, тяжело плюхнувшись на каминную решетку. Из мешка фон Вайнахт достал прозрачный целлофановый пакет с ярко раскрашенной картонкой наверху. В содержимом пакета Бедевер опознал один из тех пластмассовых мечей, что дарят своим детишкам родители, не заботящиеся о соседских нарциссах. Королева тихо взвизгнула.

— К делу, — произнес фон Вайнахт. Он оторвал картонку и вытащил меч. — Две птички одним броском. Ты, — он мотнул в сторону Бедевера своей развевающейся белой бородой, — ищешь Святой Грааль. Ты не найдешь его. А ты… — он оделил Королеву долгим недружелюбным взглядом. — Ты возвращаешься со мной. Я разберусь с тобой позже.

— Простите, — прервал его Бедевер, — как вы узнали?..

Фон Вайнахт расхохотался.

— Я знаю все, — убежденно произнес он. — Мне известны планы и расположение комнат каждого дома на Земле. Я могу прочесть мысли каждого родителя и каждого ребенка, что когда-либо рождался на свет. Разумеется, я знаю, зачем ты пришел сюда, и ты не выйдешь отсюда с этим. Ну, давай мне сюда эту книжку, пока я не забрал ее у тебя силой.

Он стащил с меча пластмассовые ножны и отбросил их прочь, обнажив устрашающего вида блестящий голубовато-стальной клинок. «Если это пластмасса, — подумал Бедевер, — то я сэр Георг Солти».

— Простите, — сказал он вслух, — ничем не могу помочь.

На лице фон Вайнахта появилась отвратительная ухмылка, затем он взревел как бык и взмахнул мечом. По воздуху пронеслось легкое движение в том месте, где была бы голова Бедевера, если бы он не убрал ее; и в то же самое мгновение на стене проявилось пятно цвета меда, превратившееся в дверь, которая распахнулась, и из нее вышел сэр Туркин. Он слегка запыхался; в руке у него был разводной ключ двух футов длиной.

— Ага, — произнес он, — драка. Это хорошо.

Фон Вайнахт крутнулся на пятке и кинул на него яростный взгляд. Туркин вернул взгляд вдвойне.

— Стоп, — произнес он. — Да я тебя знаю. Ты тот грабитель.

На минуту все в комнате застыло, пока две памяти перематывались назад на несколько сотен лет…

…к той ночи под Рождество, как раз перед тем, как Туркину исполнилось семь лет, когда он мирно спал в своей постели в замке Мальдизен, а этот грабитель пытался пролезть в замок через дымовое отверстие в крыше. Отвратительный мерзавец, зачем-то с головы до пят одетый в красное, с огромным мешком, болтающимся на плече. К счастью, отец Туркина к празднику как раз купил сыну арбалет и не стал прятать его слишком далеко…

…к тому ночному кошмару в замке Мальдизен, когда какой-то ужасный ребенок загнал его стрелами под крышу, как крысу в нору, и держал его там десять долгих минут, пока он висел, вцепившись в стропило, и безнадежно пытался вызвать северного оленя…

Туркин опомнился первым.

— Я всегда с огорчением вспоминал эту ночь, ей-богу, — сказал он. — Первый и единственный раз, когда к нам забрался грабитель, — и я упустил его! Впрочем, — прибавил он, — этот чертов арбалет не был толком пристрелян, постоянно забирал вправо…

— Ну, у тебя не так уж плохо получилось, — прошипел фон Вайнахт, поднимая левый рукав и показывая длинный белый шрам. — Три птички, — проговорил он, и его меч засверкал в воздухе голубым фейерверком.

Туркин парировал выпад разводным ключом; раздался гулкий удар, словно они дрались внутри колокола. Головка ключа, отлетев, упала на пол.

Пока фон Вайнахт торжествовал, оглашая воздух отвратительным победным кличем и размахивая мечом над головой, готовясь нанести последний разрушительный удар, Туркин весьма ловко пнул его промеж ног, потом огрел оставшимся у него обломком разводного ключа и пустился наутек.

Фон Вайнахт оправился от удара неожиданно быстро и, взревев как раненый слон, последовал за ним.

Бедевер, пожав плечами, повернулся к Королеве.

— Ну, как бы то ни было, — произнес он, — мне пора. Спасибо за все.

Королева швырнула в него списком акционеров, но промахнулась, и он выскочил за дверь как раз перед тем, как края отверстия стянулись и стена вновь стала целой. Бедевер стоял в коридоре, пытаясь отдышаться. Где-то вдалеке слышались звуки бегущих ног и проклятия. Туда, — решил он. Он понесся со всех ног, одной рукой прижимая к себе книгу, а другой ритмично взбивая сбоку воздух, когда коридор превратился обратно в спиральную лестницу И разумеется, он полетел вперед, как ему редко доводилось летать. Сначала он врезался головой в потолок, затем его несколько раз швырнуло от стенки к стенке, а после того начались ступеньки. К тому же, словно этого было еще недостаточно, едва он умудрился, растопырив ноги, затормозить скоростной спуск, как на голову свалилось безжизненное тело королевского помощника, перекатилось через него, успев воткнуть острый локоть ему в диафрагму, и укатилось дальше в темноту.

Ну же, Беддерс, соберись, так дело не пойдет.

Он взгромоздился на ступеньку, потер голову, чтобы удостовериться, что у него не идет кровь, и несколько раз глубоко вдохнул. Вроде бы ничего не сломано, по крайней мере, так ему показалось. Отлично.

Где-то внизу раздался ужасный грохот — было похоже, что там множество людей падают друг дружке на голову, громко ругаясь при этом. Сочувственно улыбаясь, сэр Бедевер поднялся на ноги и начал осторожно спускаться по лестнице.

Королева вывалила содержимое своей сумочки на пол. Она должна быть где-то здесь. У нее всегда была хотя бы одна, как раз для такого случая, как сейчас.

Губная помада. Нет. Лак для ногтей. Нет. Кошелек, кредитные карточки, лейкопластырь, калькулятор, блокнот, дневник. Нет.

Есть!

Она взяла маленькую баночку с кольдкремом, подняла ее над полом и отпустила…

Фон Вайнахт, по всей видимости, потерял сознание, врезавшись в каменную колонну у подножия лестницы. Под ним, расплющенный в лепешку, тихо поскуливал один из помощников Королевы. Несколько хакеров в полубессознательном состоянии неопрятной кучей лежали поодаль. Бедевер улыбнулся с чувством некоторого превосходства, перешагивая через них.

— Тур! — позвал он. — Ты здесь, Тур?

— Я здесь, — послышался ответ, и Бедевер, идя на звук, подошел к низкому дверному проему. Там он и нашел сэра Туркина, сидящего верхом на большом дубовом сундуке, пытаясь подцепить крышку мечом фон Вайнахта.

— Не сейчас, Тур, — сказал Бедевер. — Мне кажется, нам пора уходить, как ты думаешь?

Туркин потряс головой.

— Мы же так и не нашли эту штуковину, правда? — отвечал он. Меч сломался.

— Почему ты решил, что она там?

— А почему ты решил, что она не там? — буркнул Туркин, молотя по висячему замку рукояткой меча. — Я просто хочу проверить все варианты, вот и все, — замок сломался.

— Взгляни-ка, — сказал Бедевер, — ты случайно не это ищешь? — он поднял блокнот. Если бы перед Микеланджело стояла задача изваять аллегорическую статую Самодовольства, он не смог бы найти лучшей модели.

Туркин взглянул вверх и осклабился.

— Так это он, что ли? — спросил он.

— Я думаю, да.

— Круто! — Он слез с сундука и поднял крышку. — Но все равно стоит взглянуть, что там внутри, раз уж мы здесь, — произнес он. — Боже мой, тут же полно алмазов и всякой всячины! Вот это повезло так повезло!

Бедевер покачал головой, глядя на него любящим взором.

— Ну что ж, только поторапливайся, — сказал он, — но потом мы сразу же уходим. И не бери золота.

Туркин кивнул.

— Я знаю, из-за всей этой кутерьмы с земной осью, — сказал он. — Все здешнее золото не стоит и старого носка. Только такой штуки и следовало ожидать от груды банкиров. Хочешь взять немного?

Бедевер вспомнил о двадцати тысячах золотоносных акций и кивнул.

— Почему бы и нет? — сказал он. — Ну, ты понимаешь — просто чтобы показать себя.

— Вот именно, — согласился Туркин. Зачерпнув две горсти изумрудов, он протянул их приятелю, и тот распихал их по карманам.

— Готов?

— Сейчас, — ответил Туркин, роясь в сундуке. — Думается мне, эта штучка довольно миленькая, как тебе? — Он вытащил наружу огромный рубин и захлопнул крышку.

— Это не воровство, — пояснил он, — потому что взамен они могут получить вот это.

Он бросил на пол листок бумаги и припечатал его ногой. Бедевер опознал его с первого взгляда.

— «Золотоносные Поля Лионесс»? — улыбнулся он.

— Хуже, — ответил Туркин. — «Акции Треста Роста Капитала Лионесс». Когда я рассказал моему папаше, что я наделал, он чуть живьем с меня шкуру не содрал.

Рыцари понимающе ухмыльнулись друг другу.

— Пора смываться, — сказал Туркин. — Давай-ка сюда, в эту дверь.

Бедевер покачал головой.

— Разве что ты хочешь взглянуть на котельную, — ответил он. — Иди за мной.

— Но мне сдается, что здесь можно срезать…

— Иди за мной!

По дороге Бедевер спросил Туркина, почему он так долго не возвращался в офис.

— Нет, мне это нравится! — воскликнул Туркин. — Честное слово, Беддерс, у тебя хватает наглости… Да если бы не я…

Бедевер пожал плечами.

— Я знал, что могу положиться на тебя, Тур. Просто еще чуть-чуть, и ты бы мог опоздать, вот и все.

Туркин кивнул.

— Знаю, — сказал он. — Когда ты не пошел с нами, я сразу догадался, что у тебя что-то на уме. Нет, разводной ключ-то найти было просто, а вот найти банку…

— Ты пошел на кухню?

— Ну да, и…

— И решил заодно перекусить.

Туркин покраснел.

— Я подыхал от голода, Беддерс. Это совсем не то что в старые добрые времена, когда под рукой всегда есть пажи, сквайры или кто-нибудь еще, кого можно послать в булочную, пока не появился дракон. Лично я не сказал бы, что мне так уж нравится прогресс.

— Да, его действительно несколько переоценивают, — согласился Бедевер. — Ну вот, теперь налево, и мы попадем…

Они встали как вкопанные. Перед ними в дверях стояла Королева, а за ее спиной виднелось около семидесяти тяжело вооруженных клерков.

— Здравствуйте, мальчики! — сказала она.

Бедевер мигнул.

— Черт побери, как ты здесь оказалась? — проговорил он.

— Очень просто, — отвечала Королева. — Я воспользовалась лифтом. Возьмите их, кто-нибудь.

— Эх, — сказал Туркин, — вот сейчас и поразвлечемся. Ну, кто первый?

Было что-то в его голосе, что, по-видимому, показалось клеркам весьма красноречивым. Во всяком случае, они стояли, слушая его, как будто он был Марией Каллас.

Королева легонько клацнула зубами — это напоминало звук заряжаемой винтовки.

— Ну давайте же, мальчики, — промурлыкала она. — Не стоит так уж осторожничать. Возьмите их.

Это было еще более красноречиво — словно Мария Каллас была отодвинута в сторону Элизабет Шварцкопф и Джоан Сазерленд. Клерки колонной двинулись вперед, не спеша, но решительно, в то время как Туркин протянул руку назад, и словно по волшебству[9] в ней оказалось тридцать дюймов толстой железной трубы. С мягким, но тяжелым звуком он похлопал ей по ладони левой руки.

— Прошу прощения, — произнес Бедевер.

Никто не обратил на него ни малейшего внимания. Человек из кожи вон лезет, чтобы разрядить обстановку, — но с тем же успехом он мог бы не вылезать из постели. Бедевер нахмурился и вытащил что-то из кармана.

— Прошу прощения, — повторил он, и на этот раз каждый из присутствующих прекратил делать то, что он делал, и воззрился на него. Было так тихо, что можно было услышать, как падает иголка. И они услышали это.

— Все в порядке, — продолжал Бедевер, выставляя напоказ гранату, которую держал в левой руке. Надо признаться, это был великолепный экземпляр; если бы Фаберже выпускал гранаты, они, должно быть, выглядели бы не хуже. — Пока я не отпущу этот рычажок, — сказал он, стараясь, чтобы его слова звучали как можно убедительнее, — она не взорвется. Итак…

Туркин пихнул его в бок так сильно, что он чуть было не выронил гранату.

— Ради всего святого, откуда ты взял эту штуку, Беддерс? — прошептал он.

Бедевер повернулся к нему и мягко улыбнулся.

— Ты сам мне ее дал, Тур. Ты вытащил ее из того сундука, который ты взломал, помнишь? Итак…

Рука Туркина быстро обежала карманы, раздалось тихое позвякивание.

— А у меня все как было, — сказал он. — Только алмазы, сапфиры и…

— Правда? — Бедевер прищелкнул языком. — Ну да впрочем, у тебя всегда было довольно ограниченное воображение. — Он опять повернулся к клеркам — как раз вовремя, чтобы не дать им разбежаться.

— Итак, — произнес он, — игры закончены, так что если вы внимательно меня выслушаете, то мы сможем разобраться с этим делом и вернуться к нашим насущным проблемам, вместо того, чтобы играть в ковбоев и индейцев. Вы довольны?

«Довольны», наверное, было не тем словом, какое выбрал бы Флобер, но, по крайней мере, Бедевер завладел вниманием аудитории. Он поднял руку — другую руку — и откашлялся.

— Соберитесь вокруг меня и выслушайте, пожалуйста, — сказал он. — Благодарю вас, вот так. Прежде всего — о главном. Это действительно настоящая ручная граната, которую я сделал из алмаза, около десяти минут назад, с помощью… — он запустил правую руку во внутренний карман и вытащил переплетенную в кожу книжечку, — …вот этого. Это Персональный Органайзер Знаний. Обратите внимание на эту маленькую золотую застежку — она сделана, разумеется, из золота-337, и отсюда это превращение весьма изящной, но бесполезной формы углерода в высшей степени практичный фейерверк. Неплохо, а?

Клерки зашаркали ногами. Если возможно быть напуганным до потери сознания и одновременно с этим утомленным чьим-либо занудством, то именно это происходило с ними.

— Во-вторых, — продолжал Бедевер, — мы не хотим сделать вам ничего плохого, честное слово. Все, что нам нужно — это вот этот маленький блокнот. Это не для нас, а для нашего друга. Я понимаю, что таким образом мы выносим из Атлантиды некоторое мизерное количество золота-337; да, это будет означать небольшой сдвиг земной оси. Ну и что с того? По моим вычислениям, это приведет к некоторому сжатию земной орбиты, и нам больше не придется возиться с високосными годами — так это же…

— Эй, послушай, — прервал его Туркин, — я же родился в високосный год!

Бедевер раздраженно повернулся к нему.

— И что? — спросил он.

— И мне все еще четыреста шестнадцать, — отвечал Туркин. — Я просто подумал, может, тебе интересно.

Бедевер кивнул и опять повернулся к клеркам.

— Ну, как бы там ни было, — сказал он, — если мы уйдем, вы ровным счетом ничего не потеряете; вы сможете продолжать обирать бедняков и делать деньги, мы станем продолжать нашу работу, никто не пострадает; понимаю, это тяжело, но это действительно наилучшее решение в сложившейся ситуации. Если же вы попробуете остановить нас и не дать нам уйти, мы кинем эту гранату в вас. Кто-нибудь здесь чувствует себя счастливчиком?

По всей видимости, никто. Бедевер кивнул и указал на Королеву.

— Прекрасно, — сказал он. — Чтобы нам всем было проще, ты поведешь.

Королева небрежно взглянула на него, словно он был одуванчиком, и сделала несколько шагов. Она не ушла далеко.

С яростным ревом, словно динозавр, которому поставили пломбу, граф фон Вайнахт возник в коридоре у них за спиной.

— О черт! — вздохнул Бедевер. Он отпустил рукоятку гранаты, досчитал до трех, и с криком «Лови!» швырнул гранату графу, который одной рукой поймал ее и сунул в свой мешок. Секунду спустя раздался отдаленный глухой удар.

За которым тут же последовал более близкий и звонкий удар тридцатидюймовой трубы, которым Туркин стер улыбку с его лица и ринулся прочь, по пятам сопровождаемый Бедевером, Королевой и клерками.

Для протокола: Клаус фон Вайнахт очнулся десятью минутами позже, взглянул на отпечатки ног на своей накидке и дыру, прожженную в боку его мешка, и решил, что на сегодня с него достаточно. Он соорудил камин, взобрался вверх по дымоходу и исчез. Много часов спустя, отходя ко сну, Королева обнаружила на стуле у своей кровати большой чулок, полный скорпионов, и открытку, где слово «счастливого» было зачеркнуто и заменено на «наихудшего»; и то, и другое она выкинула в мусоропровод.

— Он мне понравился, — сказал Туркин на бегу. — Никаких хождений вокруг да около, сразу берет быка за рога. Ему бы рефлексы получше, и был бы вполне пригодный боец.

У Бедевера не хватило дыхания, чтобы ответить, что, возможно, и к лучшему. Они опять были наверху, у Капитанов. Здесь пол уже был покрыт ковром, а по бокам на одинаковом расстоянии друг от друга попадались двери с матовыми стеклами.

— Давай попробуем сюда, — предложил Туркин.

Бедевер, который уже не мог бежать дальше, кивнул; они навалились на дверь и влетели в небольшой офис.

Если бы у них было время прочесть надпись на двери, они бы увидели, что она гласила:

ЖАЛОБЫ

Финансовые службы Атлантиды гордятся тем, что к ним до сих пор не поступило ни одной жалобы ни от одного из их клиентов. На это есть три причины:

1. Финансовые пакеты группы компаний «Лионесс» приспособлены для того, чтобы удовлетворять все ваши насущные потребности с помощью специальной экспертной группы с более чем двухтысячелетним опытом работы во всех видах финансового планирования.

2. Отдел менеджмента инвестиций группы компаний «Лионесс» постоянно следит за всеми капиталовложениями и страховыми портфелями в интересах своих клиентов и немедленно сообщит вам, если возникнет необходимость изменения инвестиционной стратегии.

3. Под ковриком за дверью отдела жалоб находится такой специальный люк, который открывается прямиком в звуконепроницаемый бункер.

— Тур!

— Что?

— Это ведь ты сказал «давай попробуем сюда», правда?

— Ну да.

— Хорошо. Я уж было начал бояться, что потерял чутье.

— Нет, это был я.

— Хорошо.

Крыса, вылезшая было из своей норки, заколебалась на пороге, поднялась на задние лапки и понюхала воздух. Пахло как-то не так.

Дернув хвостом, она повернула назад, неопровержимо доказывая, что животные гораздо более чувствительны к атмосфере, нежели человеческие существа. Если бы она была настолько глупа, чтобы сделать еще несколько шагов, не оставалось никаких сомнений, что Туркин поймал бы ее и съел.

— Я хочу есть, Беддерс, — в семисотый раз пожаловался он. — То есть, я хочу сказать, тюрьма — это одно, тут не стоит особенно возникать, если ты загремел в каталажку; это входит в игру. Тебя сажают, папаша приносит выкуп, ты возвращаешься домой — и все, финиш. Но предполагается, что тебя кормят, пока ты там. Это записано в какой-то конвенции или где-то еще.

Бедевер беспокойно пошевелился. Он пытался удержать друга от мыслей о том, почему они здесь оказались, — он боялся, что это может его расстроить.

— Тур, — спокойно произнес он, — мне кажется, что ты не вполне понимаешь, что происходит. Я думаю, что эта тюрьма создана не для того, чтобы из нее выходили.

Туркин рассмеялся.

— Не будь ослом, Беддерс, — сказал он. — Не существует таких тюрем, которые созданы для того, чтобы из них выходили. В этом-то вся и штука с тюрьмами. Они предназначены, чтобы хранить то, что в них помещают, как коробки для обуви.

— В точку, — согласился Бедевер, глядя вверх, туда, где должен был быть потолок, но видя лишь темноту. — Только в случае с твоими… твоими традиционными тюрьмами тебя сажают туда на какой-то ограниченный срок — ну там, пока не заплатят выкуп, или пока ты не отсидишь положенное время, или еще что-нибудь. Но почему-то мне кажется, что это не такая тюрьма.

— Почему?

— Здесь нет двери, — ответил Бедевер. — Единственный вход сюда — тот люк, в который мы провалились. Мне кажется, что те, кто здесь сидит, скорее… ну, остаются здесь, что ли.

Туркин поерзал на соломе.

— Да нет, разумеется, нет, — сказал он. — То есть, не обращай внимания на то, что нет двери. Здесь, похоже, вообще не очень-то обращают на них внимание. Это напоминает мне один офис, куда я как-то приносил пиццу, — там тоже были только какие-то перегородки, и…

— Нет, погоди-ка минутку, — прервал Бедевер. — Видишь ли, я основываю свое предположение на наличии всех этих, э-э, скелетов.

— Скелетов?

Вместо ответа Бедевер постучал друг о друга двумя берцовыми костями.

— Не думаю, что они сидели на диете, Тур. Сдается мне, что их просто не кормили. Не кормили довольно долго.

— О-о.

— Фактически, — продолжал Бедевер (и по мере того, как он говорил, в нем зарождалось ощущение, что если он не собирался тревожить друга попусту, то, возможно, взялся за это не с того конца), — сдается мне, что их вообще не кормили. Понимаешь?

— Вроде как да, — отвечал Туркин. — Но это как-то не вдохновляет, правда?

— Вот именно.

— Это как-то неправильно.

— Пожалуй.

Туркин добрался до одного из скелетов и начал забавляться, изображая из себя чревовещателя, — занятие, которое Бедевер нашел несколько раздражающим. «Все же, — сказал он себе, — если это хоть немного займет его мозги, то я могу и потерпеть». Туркиновы мозги, как он знал по долгому опыту, чем-то напоминали ядерную войну: когда в них зарождалась какая-нибудь идея, на некоторое время вокруг становилось довольно шумно и неприятно, но очень скоро все заканчивалось. Он откинулся на спину и попытался придумать что-нибудь умное.

Пирамида из человеческих тел, чтобы добраться до люка? Нет, у него слишком мало людей.

Может быть, магия? Он нашарил в кармане Персональный Органайзер, но золотая застежка не была даже теплой. Здесь, внизу, не было магии, которую он мог бы распознать, или, если была, то она была другой версии. А возможно, это место было заблокировано, как зарегистрированный офис.

Он взвешивал в уме возможность использования костей, чтобы соорудить из них временную лестницу, когда туркиновское чрево разразилось утробным истерическим хохотом. Лучше положить этому конец немедленно, подумал он, иначе глазом не успеешь моргнуть, как бедняга слетит с рельсов, а это никак не облегчит ситуацию.

— Ладно, Тур, хватит, — сказал он как можно мягче. — Прекрати это, ладно? Мне уже начинает казаться…

— Э-э.

— Тур?

— Беддерс! — В голосе Туркина была нотка, которой Бедевер у него не слышал ни разу за все годы, что они знали друг друга. Ужас. Что ему больше всего нравилось в старине Туре — это то, что он никогда не поднимал панику. Если бы у него спросили, что означает слово «ужас», он скорее всего подумал бы немного и ответил, что так литовцы называют ужа.

— Тур?

— Э-э, ты не мог бы подойти сюда и попросить эту, э-э, леди перестать болтать? Меня она не хочет слушать, а…

«Вот оно, — сказал себе Бедевер. — Крыша у парня уже поехала. В первую очередь это моя вина — нельзя было позволять ему зацикливаться на этом».

— Не глупи, Тур, — сказал он, на четвереньках продвигаясь по соломе. — Ты же знаешь, что это ты сам говоришь, а совсем не череп, так что тебе надо просто…

Раздался новый взрыв смеха, и Бедевер вздрогнул. Такой смех мог означать только одно. И тут он кое-что понял.

Туркин разговаривал с черепом своим собственным голосом, прося его — даже умоляя — заткнуться. А череп отвечал раскатами хохота. Либо Тур был чертовски хорошим чревовещателем (а он им не был: рыбы не летают), либо говорил действительно череп.

— Тур! — заорал он, — прекрати это немедленно, слышишь?

— Оставь его в покое.

Тишина. В гулкой темнице раздался лишь стук захлопываемой дверки в крысиную нору и возня, когда крыса приваливала к ней изнутри большой кусок угля.

— Простите?

— Я сказала, оставь бедного парня в покое, ты, тупой верзила.

— Я…

— Иди и подбери себе кого-нибудь более подходящего тебе по габаритам.

Прекрасно, подумал Бедевер, просто замечательно. Вот и я тоже уезжаю помаленьку. Если я когда-нибудь выберусь отсюда, я буду пинать недомерка-Сопливчика отсюда до самого Бенвика.

— Прошу прощения, — сказал он.

— Да?

— Не могли бы вы сказать, с кем я имею честь?

Снова послышался смех, и Бедевер обнаружил, что это уже начинает ему немного надоедать. Он многозначительно кашлянул.

— Не задирай так высоко нос, молодой человек. Я достаточно стара, чтобы годиться тебе в прабабушки.

— Вообще-то, — не смог удержаться Бедевер, — я в этом очень сильно сомневаюсь.

— И не перебивай, когда говорят старшие.

— Видите ли, — пояснил Бедевер, — дело в том, что мне больше пятнадцати сотен лет.

Раздалось пощелкивание, словно катались игральные кости или — но об этом не стоило слишком задумываться — и у черепа распахнулась челюсть.

— Не пытайся разыгрывать меня, молодой человек, поскольку…

— По чести говоря, — сказал Бедевер, — видите ли, я был одним из рыцарей короля Артура, а сюда пришел, чтобы исполнить…

— Короля Артура?

— Да.

— О-о. Да, понимаю.

— Ну вот.

— Прости, если была несколько невежлива.

— Пустяки.

— Кстати, меня зовут Машо.

— Сэр Бедевер Огэльский.

— Я слышала о тебе. Это не ты тот рыцарь, который…

Но Бедевер перебил ее. Имя звучало знакомо, а голос… бог мой, мог ли он забыть этот голос? Но нет, конечно, нет. Это невозможно.

— Ты сказала — Машо?

— Именно, — отвечал череп. — Машо де Виллежардин.

Голос Бедевера дрогнул:

— Матрона?

Череп опять рассмеялся, и на этот раз Бедевер подхватил его смех.

— Ты помнишь меня, Матрона? — восклицал Бедевер. — Я был на одном курсе с Агвизаном и Борсом, и Гахерисом-младшим.

— Разумеется, помню! Ты еще держал жуков в обувной коробке в спальне юниоров.

— Послушай… — это был Туркин, и в его голосе звучала нотка раздражения. — Не хочу прерывать, но может быть, ты все-таки представишь меня?

Повисла озадаченная пауза, затем Бедевер произнес:

— Прости, Тур, совсем забыл. Матрона уволилась как раз перед тем, как ты поступил. Матрона, это сэр Туркин ле Сабль. Он тоже учился в нашем добром старом колледже.

— Весьма польщена.

— Я также. Послушай, Беддерс, ты не мог бы мне объяснить, что здесь происходит, а то…

— Заткнись, Тур, будь так добр. Прости, Матрона. Ну, так как же ты поживаешь?

Последовало долгое молчание.

— Я умерла.

— Да не может быть!

— Тем не менее, это так.

— Понимаю. Как печально это слышать, Матрона! Я…

Бедевер прервался на полуслове. Ему послышалось, или он здесь чего-то недопонял?

— Умерла? — переспросил он.

— Мертва как ржавый гвоздь, — подтвердила Матрона. — И я бы не сказала, что это мне очень нравится, могу тебя уверить.

— Неудивительно.

— Видишь ли, — продолжала Матрона, — когда я увольнялась, колледж проявил по отношению ко мне необычайную щедрость — гораздо больше, чем я рассчитывала, я была действительно очень тронута, — и разумеется, захотела обеспечить себе маленькое гнездышко на старость. И тогда мне повстречалась эта очаровательная молодая леди — она сказала, что она старшая сестра одного из мальчиков…

Бедевер почувствовал, как в его горле набухает комок.

— «Акции Треста Роста Капитала Лионесс»? — спросил он.

— Нет, «Облигации Управляемых Доходов Лионесс», — отвечала Матрона. — Не прошло и шести месяцев с тех пор, как я получила полис, как ко мне пришло это письмо, в котором говорилось, что вся контора подлежит ликвидации, и как они сожалеют о случившемся. У меня просто кровь вскипела в жилах, можешь себе представить. Так что я пришла прямо сюда и… и вот я здесь. Но если мне когда-нибудь приведется добраться до этой маленькой прохвостки, до этой торговки тухлыми яйцами… что ж, пусть она поостережется — это все, что я могу сказать!

— Это ужасно, Матрона, — сказал Бедевер. — Так обмануть тебя, да потом еще и убить — это… это просто ужасно. Им нельзя позволять делать такие вещи.

— Слушайте, слушайте! — пробормотал Туркин, добавив что-то относительно необходимости поднимать мертвецов из могил, чтобы понять такую очевидную вещь, — что Бедевер посчитал довольно дурным тоном. Он шикнул на него и почесал в затылке.

— Прости, что спрашиваю, — сказал он после минутного раздумья, — но как получилось, что ты все еще можешь, э-э, разговаривать? Мне казалось, что для этого нужно…

Череп защелкал зубами.

— Некоторые люди позволяют себе исчезнуть до последней капли, когда уходят, — произнесла Матрона. — Но не я. Как я всегда говорила вам, мальчики, главное в человеке — это сила воли, сила воли и решимость. Я была исполнена решимости не дать себе потерять форму, и это сработало.

— Вижу, — отвечал Бедевер и добавил: — У тебя неплохо получилось, — но тем не менее он продолжал чувствовать, что здесь чего-то не хватает. Например, объяснения. Однако было бы невежливо продолжать расспрашивать, тем более что Матрона всегда была особенно чувствительна к таким вещам. Он сменил тему, и некоторое время они болтали о других мальчиках из бедеверова класса. Это заняло их на некоторое время; плохо было только, что все эти мальчики были уже в могиле, и был риск, что разговор станет несколько загробным, чтобы не сказать однообразным. Очень осторожно Бедевер вернулся к прежней теме.

— Матрона, — сказал он, — прошу простить меня, если этот вопрос покажется немного… личным, что ли, но мне всегда казалось… — Вдохновение! — Когда я учился в колледже, сэр Жиро говорил нам, что когда человек — ну, умер, то он…

— Жиро! — презрительно щелкнул череп. Да, теперь у нее нет губ, которые можно было бы поджать, подумал Бедевер, иначе… — Жиро был шарлатан. Он постоянно оставлял огрызки от яблок за батареей.

— Он никогда мне особенно не нравился.

— И правильно, — отвечала Матрона. — Да что он знал о том, каково это — быть мертвым? Если он умудрился получить дутую степень в каком-то университете Бог знает где, это еще не значит, что у него есть право вытаскивать весь мякиш из хлеба.

Бедевер кивнул, хотя его никто не мог увидеть.

— А на что же это похоже в действительности? — спросил он. — Я имею в виду, быть мертвым. Мне всегда хотелось узнать.

— Ну, — произнесла Матрона после минутного размышления, — я могу говорить только на основании собственного опыта, как ты понимаешь. Меня никто не обвинит в том, что я проповедую вещи, о которых ничего не знаю, как некоторые упомянутые здесь персоны. Но лично я нахожу, что это очень похоже на жизнь. Разумеется, магия вносит свою поправку.

— Ага, понимаю, — сказал Бедевер. — Магия.

Матрона рассмеялась.

— Ну, я бы сказала, ты-то не очень внимательно слушал на уроках, мастер Бедевер. Могу поклясться, ты был слишком занят, играя в «повешенного» с этим Эктором де Мари.

Бедевер покраснел, поскольку никто не любит, когда на него возводят напраслину, но подавил возмущение и продолжал:

— Так что насчет магии, Матрона? Как она работает?

— Магия, — начала Матрона своим несколько резким учительским тоном, — это побочный продукт распада изотопа золота, золота-337. Она является одним из видов радиации. Любая радиация вызывает в живых организмах мутации; видишь ли, она воздействует на молекулярные структуры. Но магическая радиация обладает чрезвычайной мощью. Она может заставить живые существа мутировать очень быстро — превратить тебя в жабу, к примеру, — и может также воздействовать на неодушевленные предметы, такие как вазы, или цветы, или государственные флаги; может сделать так, что они начнут выскакивать у тебя из цилиндра, ну и тому подобное. А также она может, э-э, воскрешать мертвых, — матрона немного поколебалась. — Нет, это не совсем верно. Точнее, она делает смерть немного более похожей на жизнь. Нет, и это не так. Правильнее будет сказать наоборот.

— Делает жизнь похожей на смерть, ты хочешь сказать? — предположил Бедевер. Это было похоже на уроки философии у доктора Магуса; а потом он вспомнил, очень отдаленно, что Матрона и доктор Магус частенько предпринимали совместные прогулки по стрельбищу. Под покровом дружественной темноты, ухмыльнулся он.

— Вот именно, — отвечала Матрона. — Если вокруг достаточно магии — а здесь внизу ее полно, смею заметить; если не веришь, попроси крысу, чтобы она показала тебе свои заклинания, — то человек может быть мертвым и живым в одно и то же время. Так сказать, сам он жив, а тело мертво. Это слегка действует на нервы, конечно, — добавила она, — но со временем привыкаешь.

— Понимаю.

— Не то чтобы мне хоть немного нравилось, — продолжала Матрона, — быть живой, когда остальная часть меня представляет собой не больше, чем груду старых костей. Фактически, это худшее, что есть в обоих мирах, разве что зубная боль меня больше не мучает. Нужно быть благодарным за маленькие милости, я всегда это говорила.

Бедевер некоторое время сидел молча. Туркин, со своей стороны, тайком прилаживал друг к другу кусочки скелета, из которых пытался соорудить крикетные ворота и биту.

— А что если мы все выберемся отсюда? — сказал наконец Бедевер. — Я имею в виду, что тогда произойдет, как ты считаешь? Будешь ли ты… Перестанешь ли ты быть наполовину живой и станешь полностью мертвой, или перестанешь быть наполовину мертвой и станешь…

— Я даже не знаю, — ответила Матрона. — Но учти, что любой из вариантов будет к лучшему. Я всегда терпеть не могла неопределенности, ты же знаешь.

— Прекрасно, — задумчиво проговорил Бедевер. — Так что, если мы сможем выбраться отсюда…

— Если, молодой человек. Как говорили в те времена, когда я была девочкой, если оседлать если, нищие ездили бы верхом.

— Совершенно верно, — согласился Бедевер. — Но ты же находишься здесь, уже давно. Тебе, случайно, не приходили интересные мысли, может, ты заметила что-нибудь?

Череп на мгновение задумался.

— Не то чтобы очень много, — ответил он. — Время от времени ко мне сверху падают люди, они умирают, и некоторое время мы разговариваем; потом, как правило, мы ссоримся, они начинают дуться и перестают говорить со мной, а потом теряют дар речи. Люди могут быть такими мелочными!

— То есть у тебя нет никаких предположений насчет того, как мы бы могли?..

— Хм-м, — долгая пауза. — Есть кое-что. Я пробовала это с одним юношей, который попался мне лет пятьдесят назад, но у него ничего не вышло. Хребет у парня оказался слабоват.

— Ага.

— Особенно после того, как он свалился со стены.

— Ну что ж, — Бедевер задумчиво поскреб ухо. — Я в игре. Ты как, Тур?

Туркин поднял голову. Это было слишком сложно для него. Если не считать основного принципа, что если человеку отрубить голову, то он долго не проживет, Туркин плохо разбирался в анатомии.

— Ты же меня знаешь, — ответил он, — я попробую все, что угодно. Э-э, Беддерс, а что ты знаешь о коленках?

— Это не сработает, — заявил Туркин. — Не спрашивай меня, откуда я это знаю, я просто знаю, и все.

— Заткнись, Тур, — буркнул Бедевер.

— Ну хорошо, хорошо. Я просто сказал, только и всего. Но не обвиняй меня потом…

— Мальчики! — резко произнес череп. — Попрошу без капризов!

— Прости, — сказал Туркин, — я просто хотел сказать…

— Достаточно, мастер Туркин, — прервал череп. — Да, кстати, не было ли у тебя кузена по имени Брюни?

Туркин поднял бровь.

— Верно, — произнес он, — Брюни Сан-Пити. Да, если подумать, он ведь тоже учился в нашем колледже.

— Я сразу подумала, что ты мне кого-то напоминаешь, — воскликнул череп. — Это был кошмарный ребенок.

Много лет назад отдел исследований рынка группы «Лионесс» обнаружил, что проникновение финансовых служб «Лионесса» в рыночные структуры великанов Южной Пермии составляет менее 18,5 %, и было предпринято глобальное рыночное наступление. Оно было достаточно успешным, и в результате великаны (которые в основной своей массе были персонификациями ледников и могли проследить свою родословную до Второго Ледникового периода) вскорости полностью вымерли[10]. Один из этих великанов, Гермадок Жестокий, приобрел оффшорные облигации стерлинговых активов, которые стали желтеть спустя десять минут после того, как высохли чернила на полисе, и он пришел прямиком в Атлантис-Сити, чтобы подать жалобу. Чиновникам из отдела работы с клиентами пришлось стрелять в него из катапульт, только чтобы пресечь его передвижение по офису. После этого они связали его и бросили в темницу. По частям.

Поскольку он был великаном, его бедренные кости в длину превышали двенадцать футов. Люк же находился немногим более, чем в восемнадцати футах от пола.

— Я как-то видел, как один парень проделывал что-то похожее в цирке, — сообщил Туркин. — Его звали Гарсио Великолепный, и он действительно был неплох. Но заметьте, — прибавил он, — что у него были настоящие ходули со специальными выемками для ног, выступами для рук и всем прочим.

Бедевер, вцепившись что было мочи в великанскую кость, нетерпеливо кивнул.

— Ну что, ты уже там? — поторопил он.

— Не уверен, — ответил Туркин. — Понимаешь, здесь так темно… Ага, а это что такое?

Подпорки угрожающе закачались, и Бедевер еле удержался на ногах. Он оперся спиной о стену и прижал кость к груди. Так должно сработать гораздо лучше, сказал он себе, а то…

— Есть!

Затем послышался громкий крик и ругательство, и внезапно подпорки лишились давящей на них сверху тяжести.

— Тур! — крикнул Бедевер и попытался взглянуть, что происходит наверху, но это было бессмысленно. Сверху донеслось несколько нечленораздельных звуков.

— Тур!

— Все в порядке, — раздался полузадушенный голос. — Здесь какая-то ручка, я за нее держусь. Теперь бы еще ослабить этот болт…

А потом темницу затопил поток света.

А потом темница оказалась несколько переполненной.

Гермадок Жестокий был вовсе не так уж плох, если подумать. Когда Бедевер и Матрона объяснили ему суть дела, и до него дошло, что он снова жив, и что во всем, что произошло, действительно нет их вины, он даже помог им всем выбраться из бункера — Бедевер был поражен, обнаружив, как много их там было, — и возглавил своих товарищей-жалобщиков в поисках кого-нибудь, кому можно было бы пожаловаться. Наши герои слышали, как они делали это где-то далеко в недрах предприятия.

— Ну вот, — сказал Туркин, — дело сделано. Сущие пустяки, в общем-то.

Матрона улыбнулась. Когда на ее кости вернулась плоть, Бедевер обнаружил, что она ни капельки не изменилась.

— Спасибо вам обоим, — милостиво произнесла она. — Премного обязана, честное слово. Ты, видимо, очень понятливый мальчик, мастер Бедевер, если сумел сообразить, что мы вовсе не были мертвы и что все в этом подземелье держалось на магии.

При обычных обстоятельствах Бедевер объяснил бы ей, что сэр Жиро в старом добром колледже учил их, что поскольку смерть необратима и окончательна, то любая вещь, которая позволяет пациенту продолжать разговаривать, просто обязана быть чем-то другим. Но, вспомнив яблочные огрызки за батареями, он удовлетворился застенчивой улыбкой.

— Ничего особенного, — сказал он.

— А ты, мастер Туркин, — продолжала Матрона, — показал себя настоящим храбрецом. Ты молодец!

Туркин, непривычный к комплиментам, покрылся краской. Обычно, когда он бывал храбрым, единственными свидетелями этого были те люди, против которых его храбрость была направлена, а они чаще всего были склонны подходить к делу весьма критически.

В отдалении раздался сопровождаемый радостными воплями удар, от которого содрогнулся пол. Там, по-видимому, жаловался Гермадок. Судя по звукам, он решил не подавать жалобу в письменном виде.

— Ну что ж, — сказал Бедевер, — мы достали Персональный Органайзер, атлантов вроде бы поблизости нет, так что, думается мне, нам пора возвращаться. Вас куда-нибудь подбросить, Матрона?

Машо де Виллежардин улыбнулась.

— Благодарю, — произнесла она, — это было бы очень мило с вашей стороны. Вы не собираетесь проезжать через Гластонбери?

Гластонбери… Бедевер где-то слышал это название, но хотя в его голове и звонил колокольчик, к двери никто не подходил. Он заверил ее, что это не составит для них ни малейшего труда, и они отправились на поиски ближайшего факса.

Найти его оказалось не так-то просто. Несмотря на то, что обычно Атлантис-Сити переполнен факсами, как раз сейчас ни один из них, похоже, не работал. Фактически, большая часть офисного оборудования была так или иначе выведена из строя, а это доказывает лишь, что хорошо организованная жалоба вполне может дойти по назначению.

Наконец они откопали один работающий факс в маленькой уютной комнатке, в которой были мягкие кресла и настенный календарь с фотографиями котят. Что-то подсказывало Бедеверу, что это, возможно, был офис Королевы.

— Ну вот, — сказал Туркин, листая справочник. — В Гластонбери столько мест, где есть факсы. Есть предпочтения?

Машо покачала головой.

— Думаю, там все сильно изменилось с тех пор, как я там была в последний раз, — сказала она. — И кроме того, я там надолго не задержусь.

Гластонбери. Город Стеклянной Горы.

Бедевер изо всех сил старался не таращиться на нее; он умудрился справиться с собой, лишь поглядывая на нее уголком глаза, когда набирал номер. Если она отправляется в Стеклянную Гору, это значит, что она…

Она снова улыбнулась.

— А ты проницательный мальчик, мастер Бедевер, — произнесла она. — Ты угадал верно. Только я там не по праву, а лишь благодаря замужеству, так сказать.

Последний кусок встал на свое место в головоломке, сложившейся из обрывков памяти. Ну разумеется, доктор Магус и Матрона уволились в один год. Все их прогулки…

— Кстати, как поживает доктор Магус? — спросил он как можно небрежнее.

— Симон? — расцвела Матрона. — Очень хорошо, спасибо — по крайней мере, у него было все в порядке, когда мы виделись в последний раз. С тех пор прошло некоторое время, разумеется, но я не думаю, что он это заметил. Он, конечно, блестящий ученый, но несколько рассеян. Полагаю, когда я вернусь домой, застану в раковине пятнадцативековые залежи немытой посуды. Я передам ему, что ты справлялся о нем; он всегда говорил, что у тебя гораздо более светлая голова, чем можно сказать на первый взгляд.

Бедевер собирался было что-то сказать, но тут ему пришло в голову, что судя по тому, что он слышал, время в Стеклянной Горе течет как-то по-другому[11]. «Совсем как в жизни, — он вспомнил, что кто-то говорил ему это, — ты выносишь оттуда только то, что готов принести туда». По крайней мере, это звучало как-то так.

— Тронулись, — сказал он. — Держитесь крепче…

Пересылка…

6

В конюшнях Шлосс Вайнахтс северные олени били копытами.

Поскольку потребность графа в транспорте резко превышает общепринятые нормы, конюшни занимают вдвое большую площадь, чем остальная часть замка; а остальная часть замка имеет площадь гораздо большую, чем, скажем, Тоскана.

Здесь есть спортивные олени; прогулочные олени; олени с отдельным приводом на каждую ногу; олени с турбонаддувом, с шестью желудками и крайне антисоциальной пищеварительной системой; олени с красными полосами по бокам, зрительно увеличивающими ощущение скорости; и даже несколько оленей со стикерами «Мой любимый олень — Лапландский Красный» на крестце. А еще здесь есть Радульф.

Радульф и граф восходят к давним временам — к тем временам, когда он начинал как финно-угорское божество бури, ответственное за наказание клятвопреступников и хранение душ мертвых. Эти двое видали немало славных деньков, когда они носились, завывая, по зимним небесам, свирепый ветер путался у них в волосах, а мир пластался под ними, как вывернутая тарелка с завтраком. Тогда их, разумеется, звали не Клаус и Радульф: их звали Один и Слейпнир — и были еще другие имена, которые народная память была только рада забыть. Вся эта чепуха с красными балахонами и колокольчиками на санях имеет сравнительно недавнее происхождение, это результат одной из величайших путаниц в истории религий.

Радульф нынче почти полностью отошел от дел и только раз в год поднимается в небо. Он ненавидит американизированную форму своего имени, а песня и поздравительные открытки вызывают у него тошноту. Небольшое изменение окраски его носа (сам он, кстати, предпочитает называть его мордой) — это почетная рана, красный нос доблести; это воспоминание о десяти отчаянных минутах, проведенных лицом к лицу с Великим Белым Медведем, в те времена, когда мир был молод, жесток и в нем не было столько чертова слюнтяйства.

Но покончил он только с полетами; на земле у него забот полон рот — куча всевозможных дел, которые необходимо переделать, в соответствии с условиями Великого Проклятия. Все эти каталоги игрушек, которые необходимо пролистать, формы заказов, которые нужно заполнить, посылки, которые нужно проверить; и горы и горы листочков с заявками, которые надо просмотреть и рассортировать, в то время как все новые заказы сыплются водопадами от каждой семьи в мире. И последнее, но ни в коей мере не самое легкое, — подготовка к ежегодному Рейду: спланировать маршрут, изучить планировку зданий, изобрести способы проникновения в дома, где нет каминов, в перестроенные ветряные мельницы и многоэтажки.

— Радульф!

Девичий голос, раскатывающийся театральным эхом в гулком пространстве конюшни. Старый олень поднял морду, снял с носа очки и тихо промычал. Он знал, что граф не одобряет, когда графиня спускается в конюшни. «Это небезопасно для такой молоденькой девушки», — говорит он, и он прав. Среди оленей есть чистокровки, дикие и необузданные, с рогами как пневматические дрели и соответствующим характером; а графиня действительно молода и наивна. Она носит им куски сахара в кармане платья. Крайне неблагоразумно.

— Радульф, тебя к телефону! — кричала она. Похоже, голос доносится откуда-то со стороны рысаков. Радульф обеспокоенно дернул левым ухом. Если она вздумает скормить кусочек сахара кому-нибудь из этих высокооктановых монстров, это может кончиться взрывом.

Он громко промычал ей оставаться на месте и никого не кормить, вскочил на ноги и молча зацокал вдоль рядов стойл. Он знал конюшни лучше, чем какой-нибудь таксист знает Бейуотер; должен был узнать за все эти годы.

— Радульф, вот ты где! — графиня вручила ему переносной телефон. — Это папа. Он говорит, что это срочно.

Радульф кивнул, и тусклый свет светильников, прикрепленных высоко под стропилами, блеснул на фольге, обернутой вокруг его рогов. Он поднес трубку к уху и промычал в нее.

— Му-у. Му-у. Му-у. Му-у? Му-у?! Му… — Радульф еще пару раз качнул рогами и повесил трубку. — Му-у, — объяснил он.

— Ох, боже мой, — произнесла графиня. — Полагаю, в таком случае нам лучше вернуться в дом.

— М-м.

— Думаю, ему понадобится много горячей воды и бинтов.

— М-м.

Они покинули конюшни, щелкая по дороге выключателями. Некоторое время в огромном здании царила тишина — не считая, разумеется, шарканья бесчисленных копыт и тихого ржания оленят.

Затем на сеновале № 2 раздался голос.

— Ты уверен, что это то место? — произнес он.

Послышался звук втягиваемого сквозь зубы воздуха и тихий щелчок: кто-то включил фонарик.

— Помолчи, Галли. Я хочу подумать.

— Как тебе угодно.

Сидя на сеновале, Боамунд с различных позиций обдумывал положение; по крайней мере, пытался. Что-то — он не имел ни малейшего понятия, что именно, — постоянно мешало ему. Его соратник, Галахад Высокий Принц, с радостью отказался от любого участия в принятии решений еще на ранней стадии и был занят наведением глянца на свои ногти. Ноготь-на-Ноге чистил ботинки.

— Кто это был? — внезапно спросил Боамунд. Галахад пожал плечами, и отвечать пришлось Ногтю.

— Похоже, что-то вроде чертовски огромного северного оленя, босс, — сказал он. — Еще и ручного, судя по виду.

— Спасибо, ты очень мне помог, — произнес Боамунд, надеясь, что это прозвучало достаточно иронично. — Вообще-то, я имел в виду…

— Удивительно, как можно выдрессировать животных, — продолжал Ноготь. — У меня есть кузина, она работает в цирке, так она говорила мне как-то, что их львы…

— Ноготь!

— Прошу прощения.

Боамунд оперся подбородком на ладони, сложенные чашечкой.

— Я имел в виду эту девушку, — сказал он. — Сдается мне, ни о какой девушке разговора не было…

Ноготь напомнил, что они слышали, как она говорила о ком-то, по всей видимости о графе, называя его папой, и высказал предположение, что она может быть его дочерью.

— Что за глупости, Ноготь, — отвечал Боамунд. — Кто и когда слышал, чтобы у графа фон Вайнахта была дочь?

— А кто и когда вообще слышал о графе фон Вайнахте? — парировал Ноготь.

Боамунд прищелкнул языком.

— Не под этим именем, конечно, но… Черт побери, а ведь пожалуй, ты прав! Это он. Ну, ты знаешь… — он потер живот и произнес: — «Хо-хо-хо!» — голосом, исполненным дебильного веселья.

Ноготь тактично улыбнулся.

— Да, я тоже догадался, — сказал он. — Я только хотел сказать, что все это, — он повел руками, охватывая пространство вокруг, — не очень-то сочетается с тем, что можно было бы назвать его публичным имиджем. Я имею в виду, — продолжал он с горечью в голосе, — вся эта колючая проволока, собаки, прожекторы, мины, ров с пираньями…

Он печально взглянул на свои ботинки: их носки были изгрызены в лохмотья. Боамунд кивнул.

— Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь, — произнес он. — Ты хочешь сказать, что он на самом деле не тот, кем нам кажется.

— Вот именно, — с облегчением сказал Ноготь. — Человек и образ. Похоже, мы совершенно ничего не знаем о настоящем Санта-…

Боамунд быстро закрыл ему рот ладонью и прошипел:

— Не здесь, придурок. Не думаю, что здесь стоит произносить его имя.

— Почему бы и нет? — пробурчал Ноготь сквозь Боамундовы пальцы.

— Не знаю, — отвечал Боамунд. — Просто у меня такое чувство, понятно?

— Ну хорошо, тогда о настоящем графе фон Вайнахте, — согласился Ноготь. — Я только хотел сказать, что у того, который с мешком и на санях с колокольчиками, разумеется, нет дочери; но в то же время я никогда не видел рождественской открытки, на которой были бы нарисованы разрывающиеся мины и атакующие овчарки. Понимаешь?

Галахад зевнул.

— Ты имеешь в виду, — внезапно вмешался он, — что нам не следует руководствоваться предвзятыми мнениями?

Двое остальных посмотрели на него.

— Оставить стереотипное восприятие действующих лиц, — пояснил тот. — Увидеть настоящего человека позади созданного им образа. Это вполне ясно.

В семьдесят третий раз с тех пор, как они пустились в путь, Ноготь взглянул на хозяина, как бы спрашивая: «Зачем было брать его с собой?» Боамунд пожал плечами и скроил безнадежную гримасу. Галахад, со своей стороны, был уже снова поглощен своими ногтями, которые грозили начать расслаиваться.

— Итак, — продолжал Боамунд, — ты считаешь, что эта девушка была его дочь?

— Вполне возможно.

— Допустим.

Боамунд опять опустил подбородок на сложенные ладони и некоторое время сидел совершенно неподвижно. «Если бы это был комикс, — подумал Ноготь, — у него над головой был бы большой пузырь с надписью „Думает“».

— В любом случае, — произнес наконец Боамунд, — полагаю, нам пора приниматься за то дело, ради которого мы сюда пришли. Итак… — он кивнул сам себе и решительно хлопнул кулаком по ладони. Ноготь решил, что Боамунд мог бы добиться немалого успеха в немом кинематографе.

Он молча ждал продолжения.

— Итак, — сказал Боамунд, — сначала — первоочередные задачи, так? Нам надо… — он задумчиво покусал губу. — Что, если мы…

Карлик выжидающе смотрел на него. «Если его голову сейчас просветить рентгеном, — сказал он себе, — на снимке не окажется ровным счетом ничего».

— Прошу прощения, что прерываю, — произнес наконец Ноготь, — но если мне будет позволено вмешаться…

Боамунд, выказывая демократическое отношение к своему положению командующего, ответил кивком. Ноготь поблагодарил его.

— Вот что я подумал, — сказал он. — Наша задача состоит в том, чтобы пробраться в сам замок, не так ли?

— Совершенно верно.

— Это, конечно, совершенно не мое дело, — продолжал он, — но не кажется ли тебе, что самой большой проблемой здесь является пройти через ворота?

Ворота. Разумеется, они их уже видели. При взгляде на них голова начинала кружиться еще за полмили.

Две башни по бокам напоминали черные каменные иглы, вонзающиеся высоко в небо, а сами ворота вздымались неприступным утесом из обитого гвоздями черного дуба.

— Непростая штучка, верно, — согласился Боамунд. — Вообще-то я думал, не стоит ли нам плюнуть на ворота и попробовать вместо этого забраться на стену?

Ноготь не мог не содрогнуться. Стена была по меньшей мере восьмидесяти метров в высоту и сделана из полированного черного мрамора. Он решил, что пожалуй, лучше будет попытаться отвлечь мысли босса от этой идеи.

— Замечательная мысль, — сказал он. — Об этом я даже не подумал. Да, это, пожалуй, даже лучше, чем то, что было у меня на уме.

Боамунд приподнял брови, выказывая готовность выслушать любые предложения, сколь бы наивными они ни были.

— А ты о чем думал? — спросил он.

— О, это было просто… Да нет, это глупо.

— Выкладывай.

— Я подумал, — сказал Ноготь, — что мы можем притвориться почтальонами.

Лицо Боамунда помрачнело.

— Почтальонами, — произнес он.

— Вот именно, — подтвердил Ноготь. Он выждал надлежащую психологическую паузу и продолжал: — Разве ты не заметил почтового ящика?

— Почтового ящика?

— На воротах, — простодушно сказал Ноготь. — Нет-нет, не на главных воротах, разумеется. На тех небольших боковых воротах, мимо которых мы проходили, когда пытались найти подходящее место для переправы через ров.

— А-а, — протянул Боамунд. — На боковых воротах!

— Ну да, — легко продолжал Ноготь. — Ну, ты же помнишь. Я все пытался показать их тебе, а ты говорил мне, чтобы я заткнулся, так что я решил, что ты, должно быть, заметил их сам. Так вот, на этих воротах висел почтовый ящик, так что мне пришло в голову…

— Ну разумеется, — сказал Боамунд. — Я все жду, когда же ты наконец доберешься…

— Конечно, — продолжал карлик, — меня прежде всего озадачило, каким образом почтальон добирается до почтового ящика, — там ведь ров, и пираньи, и все такое. Мне было над чем подумать, уверяю тебя.

— Не сомневаюсь!

— Но потом я увидел то, что, без сомнения, увидел и ты.

— Ага.

— Лодку, — великодушно объяснил Ноготь, — лодку, привязанную под плакучей ивой. Конечно, тебе, с твоим натренированным взглядом, она сразу бросилась в глаза.

Боамунд попытался изобразить самодовольство.

— И тогда я задумался: почему же он заставил нас плыть через ров на этом чертовом бревне, если в нашем распоряжении была вполне пригодная лодка с веслами? Я не очень-то быстро соображаю, не правда ли?

— Ну, не знаю, — слабым голосом проговорил Боамунд. — Для таких вещей нужен особый склад ума, мне всегда так казалось.

— Как бы то ни было, — сказал Ноготь, — до меня дошло только когда мы уже перебрались через ров и были в этом сарае, и я накладывал пластырь на те места, где пираньи…

— Хмм…

— Только тогда, — продолжал карлик, — я понял. Ну конечно, сказал я себе, мы не могли взять лодку, иначе молочник не нашел бы ее под деревом и поднял бы шум, и…

— Ага, — сказал Боамунд. — А просто ради любопытства, что натолкнуло тебя на мысль, что есть еще и молочник?

— То же, что и тебя, я полагаю, — коварно ответил Ноготь.

— Молодец!

— Я имею в виду пустые молочные бутылки, которые стояли за боковыми воротами.

— Замечательно, — сказал Боамунд, рассмеявшись. — Когда-нибудь я сделаю тебя генералом, ей-богу!

— Благодарю, — отвечал Ноготь. — Как, должно быть, чудесно думать о вещах так, как ты.

— Это у меня от природы.

— Так вот, — продолжал Ноготь, — моя идея заключалась в том, чтобы подождать утра, когда обычно приходит почтальон, — это должно быть уже после того, как придет и уйдет молочник, разумеется, — а потом один из нас постучит в дверь, как будто принес посылку…

— Или заказное письмо, — возбужденно прервал Боамунд.

— Да, так будет даже лучше, — решительно кивнул Ноготь. — А потом, когда кто-нибудь подойдет и откроет дверь, мы ударим его по голове и войдем внутрь, — он немного помолчал. — Но это, конечно, довольно глупая идея.

— Ну, я не знаю… — медленно произнес Боамунд. — То есть, если подумать…

— Ты вроде бы говорил что-то насчет стены.

— О, я просто думал вслух, — отвечал Боамунд. — Надо рассмотреть все возможности, ты же понимаешь. Честно говоря, я как раз сам подходил к варианту с почтальоном. Довольно неплохо, мне кажется.

— Одна из твоих лучших идей?

— Ну, это не так сложно, — скромно проговорил Боамунд. — Как ты думаешь?

Ноготь улыбнулся.

— Как это только у тебя получается, босс! — воскликнул он.

Сани со свистом рассекали ночное небо; дребезжание колокольчиков тонуло в вое ветра.

Клаус фон Вайнахт, перегнувшись через поручень, чтобы уменьшить коэффициент торможения, всматривался в летящий снег, пытаясь разглядеть очертания своей твердыни. Стрелка компаса на приборной доске прекратила свое бешеное вращение и застыла, как приклеенная.

Почти дома. Прекрасно.

Он еще раз просчитал в уме время. Если допустить, что они все вышли из Замка Грааля одновременно, то, даже принимая во внимание паковый лед в Нарском проливе и лобовой ветер над Пермией, у него остается еще два или три дня до того, как они могут подойти. Времени полно. Он хрипло рассмеялся.

Северные олени, гремя копытами, неслись над облаками.

— Готовы?

Ноготь, укрывшийся в кустах, кивнул; Галахад зевнул и начал обдирать кору с ветки, которую они подобрали в качестве дубинки. Боамунд набрал в грудь воздуха и постучал в ворота.

— Повторим еще разок, — прошипел он. — Привратник открывает; я отвлекаю внимание. Галахад, ты бьешь его по голове. Ноготь…

Тяжелый засов загремел, отодвигаясь, и ворота распахнулись.

— Привет.

Галахад покрепче сжал дубинку и двинулся вперед. Потом он остановился.

— Э-э… здравствуйте, — проговорил Боамунд. Он весьма заметно порозовел.

— Вам что-нибудь нужно? — приветливо спросила девушка.

Секунды четыре Боамунд просто стоял на месте, распространяя розовое свечение. Затем на его лице появилась идиотская улыбка.

— Почта, — сказал он.

— О, прекрасно! — сказала девушка. — Надеюсь, там что-нибудь хорошее. Только не эти ужасные счета! Папа всегда так выходит из себя, когда приносят счета!

Ноготь спрятал лицо в ладонях. Хуже всего было то, что ничего нельзя было сделать.

— Письмо, — прожурчал Боамунд. — Заказное. Вам надо расписаться…

— Как замечательно! — воскликнула девушка. — Интересно, от кого бы это?

Последовал момент совершенного равновесия; а затем до Боамунда дошло, что у него нет при себе ничего, что хотя бы отдаленно напоминало заказное письмо.

Ноготь должен был признать, что в сложившейся ситуации рыцарь действовал на удивление неплохо. Разыграв убедительную пантомиму, с похлопыванием себя по всем карманам и рытьем в своей заплечной сумке, он наконец произнес:

— Проклятье, кажется, я оставил его в фургоне!

«Что ж, могло быть и хуже», — сказал себе карлик.

— Ничего, — сказала девушка. — Я подожду вас здесь.

Впоследствии, вспоминая этот эпизод, Ноготь осознал, что на ее лице тоже было довольно странное выражение. В тот момент, однако, он приписал его абсолютному отсутствию мозгов.

— Прекрасно, — сказал Боамунд, не двигаясь с места. — Тогда я пойду и… э-э… принесу его, хорошо?

— Отлично.

Несколько мгновений они стояли, воззрившись друг на друга. Потом Боамунд начал медленно пятиться назад. Прямо в кусты.

— Осторожно! — воскликнула девушка, но было уже поздно. — О боже, надеюсь, вы не ушиблись?

Ноготь, который приложил немало усилий, чтобы подстраховать его падение, мог бы подтвердить, что он не ушибся. Но этот идиот продолжал лежать, распростершись на земле. И было только естественно, что девушка подошла взглянуть…

— О! — произнесла она.

Боамунд слабо улыбнулся. Галахад помахал ей рукой и попытался спрятать за спиной дубинку.

— Честно говоря, — сказал Боамунд, прерывая молчание, грозившее затянуться навечно, — мы совсем не почтальоны.

— Вы… не почтальоны?

«Бог мой, — подумал карлик, — и я думал, что это он здесь идиот!» Он поерзал, пытаясь убрать поясницу с самых острых корней.

— Нет, — сказал Боамунд, — это была хитрость.

— Правда?

— На самом деле мы…

— Рыцари, — прервал его Галахад. — Рыцари Святого Грааля. К вашим услугам, — добавил он.

Боамунд окинул его подозрительным взглядом.

— Рыцари! — воскликнула девушка. — О, это потрясающе!

«Черт с ним, — сказал себе карлик, — ситуация уже не станет хуже, хуже уже просто некуда». Отчаянно извернувшись, он высвободился из-под Боамунда, стряхнул с себя листья и палочки и подергал хозяина за рукав.

— Босс, — сказал он.

Боамунд оглянулся.

— Что?

— План, босс. Ты не забыл?

— Отстань, Ноготь.

Карлики, разумеется, не могут не подчиниться прямому приказу. Он пожал плечами и тихо удалился под сень побитого ветром тернового куста; там он сел, скрестил ноги и насупился.

Глаза девушки сияли.

— Это невероятно, — промолвила она. — А что вы делаете здесь? Или это секрет?

— Мы… — небольшая искорка здравого смысла проскользнула в Боамундовы мозги. — Это секрет, — сказал он. — У нас квест, — добавил он.

— Да что вы!

— И вы не должны никому говорить об этом.

— Не скажу.

— Обещаете?

— Обещаю.

Последовала долгая пауза: девушка смотрела на Боамунда, Боамунд и Галахад смотрели на девушку, а Ноготь штопал носок. Это могло бы продолжаться вечно, если бы молчание не было прервано звуком хлопнувшей двери.

Девушка испуганно взвизгнула и обернулась. Створку ворот захлопнуло ветром.

— Ах, боже мой! — вскричала она. — А я опять забыла ключи!

Ноготь прикрыл глаза и вполголоса начал считать: «Один, два…»

— Не беспокойтесь, прекрасная дева, — сказал Боамунд. — Мы в два счета вернем вас обратно, правда, Галли?

(«…три», — сказал Ноготь, открыл глаза и снова занялся носком.)

— Разумеется, — сказал Галахад. — Без проблем.

Ноготь устало поднялся на ноги, аккуратно отложил носок в сторону и подошел к ним. Он не торопился. Зачем спешить? Какой смысл?

— Вам теперь, наверное, понадобится веревка, — сказал он.

Глаза Боамунда не отрывались от девушки.

— Веревка? — переспросил он.

— Веревка, которую я, к счастью, положил в свой вещмешок, — покорно продолжал Ноготь. — И — боже мой, а это что? Смотрите-ка, это же крюк и кошки! Вот и говорите после этого о совпадениях!

Боамунд кивнул с воодушевлением охотящегося трупа.

— Прекрасно, — сказал он, — это не отнимет у нас и пары минут. Вот, смотрите, мы берем крюк вот так, проводим бечевку позади крюка, чтобы она не запуталась, а потом раскачиваем крюк — раз, два, три, и…

Крюк взмыл в воздух, на мгновение завис подобно странному стальному ястребу — и обрушился в точности на то место, где стояла бы девушка, если бы Галахад не оттащил ее.

— Идиот! — заорал Галахад. — Дай мне крюк!

— Не дам.

Началась драка. Рыцари полетели на землю и стали кататься, таская друг дружку за волосы. Ноготь закончил один носок и принялся за другой.

Наконец Галахад завладел крюком, поднялся на ноги и отряхнулся.

— Вот как это делается, — произнес он. — Смотрите.

Он кинул крюк, и высоко над их головами сталь тихо звякнула о камень. Ноготь с изумлением воззрился на него.

— Надо же, — выговорил он.

По прошествии недолгого времени ворота были открыты, и все четверо вошли внутрь. Но они, однако, не прошли незамеченными. Зеленый огонек на главном охранном мониторе в стойле Ридульфа зловеще замигал. Старый олень нахмурился, вгляделся в экран и затряс головой так, что фольга на его рогах закачалась.

А потом он нажал кнопку тревоги.

— Передай мне соль.

— Что?

— Я сказал: передай мне соль, будь так добр.

— Пожалуйста. Прошу прощения, я задумался.

Аристотель пожал плечами, посолил свою селедку и снова углубился в спортивный раздел. Есть разница, он всегда это говорил, между тем, чтобы чувствовать себя не лучшим образом по утрам (к чему он относился с пониманием) и тем, чтобы спать на ходу. Его настроение ничуть не улучшилось, когда он прочел, что Австралия проиграла «Всем Черным» со счетом тридцать семь к трем.

— Ну естественно! — воскликнул он.

Симон Маг, сидевший по левую руку от него, поднял голову от письма, которое читал, и переспросил:

— Что?

— А?

— Ты сказал, что что-то естественно.

— А-а, — Аристотель сложил газету. — Проклятые новоселы опять поплясали на наших костях, только и всего. Наши не стоят и выеденного яйца с тех пор, как приняли в команду этого идиота Вестерманна.

Симон Маг посмотрел на своего соседа поверх очков.

— Под «нашими», я полагаю, ты подразумеваешь австралийцев, — сказал он. — Никогда не думал, что ты родом из тех краев, Ари.

— Разумеется, нет, — холодно отвечал Аристотель. — Как философ, я стою выше национализма. С другой стороны, я придерживаюсь логики. Нет смысла интересоваться регби, если не болеешь за какую-то определенную команду. И с чисто рациональных позиций я выбрал австралийцев.

Симон Маг усмехнулся.

— Я как-то тоже сделал это. Они проиграли пять к одному. Больше не буду.

Аристотель мрачно взглянул на него поверх своего великолепного носа и потянулся за тостом.

— Я не могу понять, зачем тебе вообще интересоваться спортом, — продолжал Симон Маг. — По моему мнению, это совершенно напрасная трата времени — смотреть, как куча идиотов бегают толпой, охотясь за мячом. Когда я работал учителем, нам по очереди приходилось судить. Как я ненавидел это!

— Ты не философ. Если человек хочет постигнуть философию, он должен воспитывать в себе понимание. Я изучаю людей. Люди сходят с ума по спорту. Следовательно, если я хочу понимать людей, я должен изучать спорт. Как видишь, чисто научный подход.

— Он не был таким уж научным пару месяцев назад, — ухмыльнулся Симон Маг, — когда из-за тебя в общей комнате целыми днями был включен ящик, потому что передавали Уимблдон. Мне отдаленно помнится, как ты, стоя на столе, размахивал над головой здоровенным флагом и скандировал «Никто, кроме Бориса Бекера» каждый раз, когда его противник спотыкался. Это было довольно странно видеть.

— Исследование, — пробормотал Аристотель с полным ртом. — Это было просто исследование, только и всего.

— А помнишь, как, когда закончился Кубок Мира, ты слепил из воска здоровенную статую, назвал ее Марадоной и швырял в нее посуду? На стене до сих пор остались отметины.

— Надо же пытаться постигнуть дух…

— Дух, конечно, дело святое, — согласился Симон Маг, — но зачем же было швырять кирпичи в окно кабинета Данте только потому, что он болеет за Италию?

У Аристотеля на скулах проступили маленькие красные пятнышки.

— Это был офсайд, — рявкнул он. — У меня есть видеозапись, можешь сам посмотреть. А Данте, с его… с его инфернальным упрямством утверждает, что…

Симон Маг захихикал.

— Знаешь, что я тебе скажу, — проговорил он, — ты действительно сумел постигнуть дух этого дела. Хочешь еще кофе?

Аристотель, оскорбленный, отмахнулся от кофейника и опять вернулся к своей газете. Все еще посмеиваясь, Симон Маг откинулся на спинку кресла и окликнул маленького высохшего человечка, сидевшего по другую руку от Аристотеля:

— Мерлин! Еще кофе?

— Что?

— Не хочешь ли еще кофе?

— Прошу прощения, я задумался. Нет, мне не надо больше кофе, благодарю. Двух чашек было вполне достаточно.

Симон Маг кивнул и обратился к своему письму. К этому моменту он уже прочел его семь раз, но оно его нисколько не утомило, отнюдь.

…такой очаровательный молодой человек — разве что немного склонен к горячности. Сэр Бедевер тоже хотел напомнить тебе о своем существовании. Ты всегда так хорошо отзывался о нем!

А теперь я должна заканчивать, дорогой, и надеюсь, что пройдет немного времени, прежде чем мы снова будем вместе. Люблю тебя, и не забывай одеваться потеплее!

Всегда твоя, Машо.

P.S. Совсем забыла. Когда мы разговаривали, Бедевер случайно упомянул, что видел в Атлантиде графа фон Вайнахта! Представляешь, какое совпадение! Интересно, как поживает нынче бедняжка граф. Говорят, что в наши дни научились творить чудеса со всеми этими лекарствами и пиявками, но возможно, ему уже ничто не поможет.

Когда он читал последний параграф, брови Симона Мага слегка сдвинулись. Возможно, это действительно было только совпадение, но возможно, что и нет.

Он поднял голову и взглянул в окно — что не составило труда, поскольку и стены, и полы, и потолки в Стеклянной Горе были в какой-то степени окнами. Далеко внизу видна была Земля, грациозно и с очевидностью бессмысленно поворачивающаяся на своей оси, как зачарованная и чрезвычайно стойкая балерина. Он посмотрел на часы. Прошло еще всего лишь два часа…

Чтобы как-то совладать с нетерпением, Симон Маг обратился мыслями к графу фон Вайнахту. Печальный случай, разумеется; впрочем, его можно понять, вполне можно. На его месте любой скорее всего реагировал бы точно так же. И светлая голова к тому же — до того, как все это случилось; хотя и в те времена люди поговаривали о нем весьма странные вещи.

Прислужник убрал его тарелку, и он какое-то время сидел неподвижно, позволив своему уму расслабиться. Приятно узнать, что юный Бедевер наконец-то сделал что-то самостоятельно. Симон всегда считал его многообещающим юношей; ему необходим был лишь удобный случай, чтобы развернуться. Нет, это не совсем верно: ему необходима была такая ситуация, в которой он был бы вынужден взять на себя ответственность и проследить, чтобы работа была выполнена. Без такого небольшого давления он мог никогда ничего не достичь. Что ж, хорошо.

Он отодвинул кресло от стола, приветливо кивнул Нострадамусу и Дио Хризостому и прошел в библиотеку в поисках последнего номера «Ежемесячника Филателиста». Но вместо этого он внезапно остановился в астротеологическом отделе и снял с полки здоровенный, ужасно пыльный том, который явно никто не тревожил очень давно.

Симон Маг подвинул себе кресло, сел, скрестив ноги, и принялся читать.

Клаус фон Вайнахт стоял в снегу на коленях и выл, задрав голову к небесам.

В пятистах двадцати милях к северу от Нордостландет, посреди бесплоднейшего, дичайшего, негостеприимнейшего из всех пустынных мест на земле — это не то место, где стоит ломаться. Ближайшая телефонная будка находится в Хаммерфесте, в пятистах милях позади; к тому же она почти постоянно не работает. Между прочим, шансы вызвать ремонтную бригаду в такую даль, да еще в воскресенье, практически равны нулю.

Излив некоторую долю своей ярости воющему ветру, фон Вайнахт залез в ящик с инструментами, достал оттуда зубило, гаечный ключ и большой молоток и склонился над сломанным полозом.

— Проклятая — сволочная — дальне — восточная — дешевка! — рычал он в такт ударам. — Охх! — добавил он. Он опустил молоток, пососал пульсирующий палец и попытался успокоиться. «Ну-ну, Клаус, — услышал он голос своей мамы, — ты ничему не поможешь, если будешь выходить из себя».

Он взял гаечный ключ и принялся за работу. Больше он никому не позволит уговорить себя купить вонючие японские сани. Они понятия не имеют о настоящей работе; все эти их поделки — просто кучка старых ворованных приемов. Так работают в пятницу вечером. Гнев вновь вскипел в его душе, и он оборвал постромку.

— Черт! — проревел он, обратившись к плоскому горизонту. Швырнув гаечный ключ на землю, он принялся топтать его ногами.

Вечная мерзлота, возможно, довольно твердая вещь, но всему есть пределы. Раздался треск, словно разверзлась земная кора, и граф едва успел отскочить, чтобы не свалиться в образовавшуюся расселину. Ключ, однако, был потерян навсегда.

— Так, — произнес граф. — Сейчас мы будем совершенно спокойны, спокойны как мамонты в мерзлоте, хорошо? — он вернулся к ящику с инструментами, нашел запасной ключ и возобновил работу.

У него болело все. Если ему только попадется этот треклятый ублюдочный рыцарь — как там звали этого мерзавца? Турок — не турок… Да любой треклятый рыцарь, если на то пошло! Эти рыцари все один к одному. Сборище подонков. Сам не отдавая себе отчета, он подхватил молоток и принялся яростно плющить масленку.

Через час он ухитрился переломать все свои инструменты, расколошматить сани, превратив их в груду бесполезного хлама, и напугать пятнадцать высокомощных оленей типа «Испытатель» до состояния оцепенелого транса. Наконец он отшвырнул молоток, рухнул на землю и принялся молотить по льду кулаками.

Затем он поднялся и вытащил из седельной сумки переносную рацию.

— Радульф! — проорал он. — Бери пеленг!

— Черт возьми!

— Да, мисс, — автоматически отвечал Ноготь. Его голова поворачивалась из стороны в сторону, выискивая безопасное место. Оптимизм — еще одна черта характера карликов.

— Что это за странный звон? — поинтересовался Галахад.

— Тревога, — отвечала девушка. — Как вы думаете, может, кто-то пробрался в замок? — Она слегка вздрогнула.

«Блестяще, — сказал себе Ноготь. — Мало мне двух идиотов, теперь, похоже, придется присматривать еще и за третьей. Что ж, может быть, еще, пока я здесь? Давайте сюда своих идиотов!»

Он пихнул Боамунда в бок:

— Босс, ты не думаешь, что нам стоит, э-э, куда-нибудь убраться? А то, знаешь…

Боамунд с минуту смотрел на него бессмысленным взором.

— Что? — произнес он. — A-а, да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Да, хорошая мысль, — он не двигался с места. Фактически, заметил карлик, они втроем на удивление напоминали ножки трехногого столика.

Наконец, девушка прервала зачарованное молчание.

— Ох, прошу меня простить! — сказала она. — Я совершенно забыла о правилах хорошего тона. Не хочет ли кто-нибудь из вас выпить чаю?

Ранняя история Грааля окружена легендами, большая часть которых была выпущена в свет отделом по связям с общественностью группы «Лионесс» примерно в десятом веке, с целью спровоцировать наплыв запросов о возвращении вкладов в византийские долгосрочные акции государственного займа.

Когда византийские императоры начали встречаться с финансовыми затруднениями, они принялись добывать деньги, закладывая священные реликвии — Терновый Венец, Истинный Крест, лодыжку св. Афанасия и так далее. Хроники Империи того времени напоминают не столько историю, сколько учетную книгу в ломбарде.

Ценность этих реликвий определялась рынком, который, в свою очередь, зависел от поставок и запросов. Однако, имперская коллекция святых кусочков и лоскутков была столь полной, что она составляла почти весь набор. Не хватало лишь одного наименования; но эта реликвия была весьма ценной. Пока ситуация с ней не была определена, рынок не мог обрести окончательную устойчивость из-за опасности ее внезапного возникновения и последующей суматохи.

Само собой разумеется, с точки зрения рыночных заправил это положение вещей необходимо было поддерживать любыми силами, если они хотели, чтобы у них была какая-то надежда контролировать рынок. А для того, чтобы Грааль продолжал оставаться утерянным, вполне разумно с их стороны было постараться найти его самим, и как можно скорее. После этого они смогли бы устроить так, чтобы он оказался утерян окончательно и навсегда.

Результатом вышесказанного был мощный выброс рыцарской энергии, который смел Христианство с лица земли, сыграв основную роль в падении Альбиона. Атлантида, в свою очередь, действительно нашла Грааль и перепотеряла его столь основательно, что с тех пор он так и не был найден. На всякий случай, однако, Главный Управляющий Атлантиды сделал секретную запись о его местонахождении, каковую запись затем спрятал в надежном месте — а именно в библиотеке Гластонберийского Аббатства.

Однако после Роспуска Монастырей библиотека разошлась по рукам, и некий манускрипт оказался во владении человека по имени Гэбриел Таунсенд, книгопродавца в Стратфорде-на-Эйвоне. Когда Таунсенд попал в долги и его лавка распродавалась бейлифами, один из горожан, некто Джон Шекспир, привлеченный изображением обнаженных ангелов на форзаце, купил его. Чтобы листок с ангелами не обнаружила его жена, он обернул его вокруг маятника напольных часов.

Где, разумеется, он и оставался по сей день.

«Им-то что, — бормотал про себя Ноготь. — Они сколько угодно могут сидеть здесь, набивая себе брюхо бейквелловским тортом и песочным печеньем, поскольку лишены воображения. Они не могут себе представить, что произойдет, если их поймают».

Он скрипнул зубами и вернулся к своей работе, которая заключалась в пришивании пуговицы к галахадовой пижаме.

— Вы уверены, что не хотите еще печенья? — спрашивала девица. — Берите еще, у меня его много.

Боамунд, съевший уже три куска торта, семь пирожных и ячменную лепешку и запивший все это четырьмя чашками чая, вежливо покачал головой и бессознательно потянулся за большим ломтем холодной говядины. Галахад, пищеварение которого могло поспорить с бетономешалкой, положил в рот конфету с кокосовой стружкой.

Девушка пыталась придумать тему для разговора. В ее мечтах, разумеется, все было гораздо проще; так всегда бывает с мечтами. Всю свою жизнь она знала, что придет день — и симпатичный молодой рыцарь заглянет в этот мрачный старый замок по пути куда-то, и папы случайно не окажется дома, и она предложит рыцарю выпить чаю, и они станут разговаривать… Она настояла на том, чтобы эта комната была превращена из второстепенного склада лампового масла в милую маленькую гостиную с розовыми расшитыми цветами занавесками и подушками с оборками. Она проводила часы — тысячи часов — у плиты и в погребах, чтобы, когда момент наступит, у нее не было недостатка в закусках. Она подумала обо всем — кроме, разумеется, того, что она будет говорить. Она почему-то полагала, что это придет как-нибудь само.

— Должно быть, это совершенно чудесно, — проговорила она, — странствовать в поисках приключений.

— О, в этом нет ничего чудесного, — лениво отвечал Галахад, откидываясь на спинку стула в надежде, что свет из бойницы выгодно подчеркнет его профиль. — В основном это нудная и тяжелая работа. Сутками не вылезаешь из седла, в любую погоду, ночи спишь под тентом или просто под одеялом, а дождь поливает сверху…

Ноготь фыркнул, но его никто не услышал. Спроси девушка его, он мог бы рассказать ей, что Высокий Принц отказывается ночевать где-либо, если ему не будут обеспечены по крайней мере две звездочки и окна на юг, и всегда настаивает на отдельной ванной комнате. А какой шум он поднимает, если оказывается, что белье не высушено как следует…

Девушка восторженно кивнула. Она никак не мота решить, который из них был более романтичным — тот, который худощавый, утомленный и с прыщиком, или тот, который сильный, молчаливый и с красным лицом. По чести говоря, пожалуй, скорее краснолицый, но было еще слишком рано, чтобы выбирать.

— Этот квест, — сказала она. — Он наверняка ужасно опасный.

— Э-э, — произнес Боамунд. — Надеюсь, что нет.

Девушка мило рассмеялась.

— О, вы такой скромный, — проговорила она. — Уверена, что вы ни капельки не боитесь.

Боамунд принялся теребить скатерть, в то время как Галахад, вмешавшись, изрек что-то в том роде, что без страха не существует и доблести. Это произвело на беседу такое же действие, какое производит мокрое полотенце на горящую сковородку, и девушка предложила им еще пирожных.

— А этот звонок все звонит, — отметила девушка. — Не понимаю, что бы это могло быть?

Двое рыцарей взглянули друг на друга.

— Возможно, просто какой-нибудь обрыв в цепи, — предположил Галахад. — Эти системы оповещения вечно выходят из строя. У нас в Замке одно время стояла такая система, так она вечно поднимала такой звон из-за соседской кошки, что нам пришлось отключить ее. В любом случае, на них никто никогда не обращает внимания.

Девушка была поражена.

— Да неужели? — сказала она.

— Чаще всего, — кивнул Галахад. — М-м, какое восхитительно воздушное пирожное! Неужели вы сделали его своими руками?

Боамунд чувствовал, как в его сердце, постепенно и мучительно, упругой пружиной разворачивается гнев, пока он не понял, что не сможет вынести этого ни минутой дольше. «Проклятый Галли, — думал он. — Он всегда был мне не по душе. Зачем я вообще взял его с собой? Почему я не взял вместо него Туркина, или Ламорака, или кого-нибудь еще? Старина Тур сейчас пошел бы бродить по окрестностям в поисках носков, а я бы мог спокойно…»

— Вообще-то, — произнес он; казалось, он молчал уже целую вечность, — нам уже, пожалуй, пора идти. Пошли, Галли.

Галахад приподнял брови.

— Что за спешка? — удивился он.

— Ты сам прекрасно знаешь.

— Да нет, не знаю, — отвечал Галахад. — Вы должны извинить моего друга, — сказал он, обращаясь к девушке. — Он такой нетерпеливый!

Боамунд отчаянно покраснел.

— Благодарю, сэр Галахад, — проговорил он голосом жестким, как свеженакрахмаленная рубашка. — Я не нуждаюсь в том, чтобы вы приносили за меня извинения.

— Кто-то же должен это делать, — возразил Галахад, ухмыляясь. — Иногда это может занять целый рабочий день.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мне казалось, что ты понимаешь альбионский язык.

Сердце девушки отчаянно забилось. Они собираются драться! Причем из-за нее — да, разумеется, рыцари дерутся между собой только из-за дамы. Как это замечательно, невыразимо волнующе!

Ноготь придвинулся к ведерку для угля, забрался внутрь и плотно прикрылся крышкой.

— Бог мой! — говорил тем временем Боамунд. — Если бы здесь не было дамы, я бы с чистым сердцем, не стесняясь…

— Не стесняясь — что?

— Не стесняясь, спросил бы тебя, что ты хотел этим сказать.

— Что ж, я избавлю тебя от труда спрашивать. Я хотел сказать, что ты здесь слишком задержался, юноша. Это не приведет тебя ни к чему хорошему. Извините его, — обратился он к девушке. — Он всегда становится немного перевозбужденным, когда съест слишком много шоколада. Помнится, как-то в школе…

— Сэр Галахад!

— Сэр Боамунд! Если бы ты только мог видеть со стороны, как смешно ты выглядишь!

Боамунд медленно полез в карман и вытащил перчатку. По правде говоря, это была вязаная рукавица с отрезанными пальцами, но она должна была сойти.

— Мой вызов, — пояснил Боамунд. — Если ты окажешь мне честь…

— Что мне сделать с твоей перчаткой, Бо? Ты опять потерял вторую, так, что ли?

— Сэр Галахад…

— Это всегда было твое хобби — терять перчатки. В школе, помнится, Матрона заставляла тебя привязывать их через шею куском бечевки.

— Ну ладно, — Боамунд подобрал перчатку и хлопнул ею Высокого Принца по щеке. — Ну, сэр…

— Не делай так, Бо, мне щекотно.

«О боже, — подумал Ноготь. — Похоже, лучше мне предпринять что-нибудь, пока они не сделали друг из друга отбивную». Он осторожно приподнял крышку ведерка и выбрался наружу. Затем на цыпочках прокрался через комнату к двери, открыл ее и вышел.

— Не делай вид, что ты не понимаешь, — говорил Боамунд. — Это недостойно.

— Честно говоря, Бо, я не имею ни малейшего понятия, о чем ты говоришь. Прошу тебя, брось пороть чепуху, ты расстраиваешь даму.

— Я… — у Боамунда не было слов. Все, что он смог сделать, — это вытащить вторую варежку и швырнуть ее в лицо грубияну.

— Надо же, — проговорил Галахад, — так она все это время была у тебя в кармане!

— Достаточно. Я требую сатисфакции!

Высокий Принц хихикнул.

— Чего-чего ты требуешь? — переспросил он.

— Ты слышал. Ты негодяй, хам и мерзавец, и… — Боамунд порылся в архивах своей памяти, — и ты мошенничал на соколиной охоте.

Красная пелена ярости внезапно затопила сознание Галахада, затмевая все вокруг.

— Что ты сказал? — задыхаясь, произнес он.

— Ты слышал, — отрезал Боамунд. — В конце летнего семестра в восьмом году. Ты купил в зоомагазине клетку с белыми мышами и…

— Это ложь!

— Ничего подобного, — возразил Боамунд. — Я сам видел квитанцию в твоем шкафчике.

— А что ты делал в моем шкафчике?

— Это к делу не относится. Ты использовал этих мышей, чтобы…

— Так вот куда подевался яблочный пирог, который испекла мне тетя Изольда!

— Ты использовал этих мышей…

— Прожорливая скотина!

— Мошенник!

Девушка озадаченно смотрела на них. Что ж, в любом случае, они определенно собирались драться.

Фон Вайнахт спрыгнул с саней и позвал, чтобы ему принесли его топор.

Прошло два часа — два часа! — прежде чем до него добрались вторые сани, а потом порвался буксирный канат, сбежал один из оленей, и они сбились с пути и полетели через хребет Харриса.

Граф взял топор из рук трепещущего пажа и приблизился к вышедшим из строя саням. Он им устроит усталость металла!

Он обратил внимание на сигнал тревоги и повелительно щелкнул пальцами.

— Все в порядке! — заорал он. — Я уже вернулся, вырубите наконец этот чертов звон!

Радульф, вышедший ему навстречу, пытался что-то ему сказать, но сейчас фон Вайнахта лучше было не беспокоить. Все, чего ему хотелось в настоящую минуту, — это показать этой куче ржавого японского железа, какого обслуживания она достойна.

— Прошу меня простить.

Что-то тянуло его за рукав.

Граф взглянул вниз и увидел карлика. Он сдвинул брови. Прошло немало лет с тех пор, когда он в последний раз видел здесь карлика. Последний, припомнил он, вручил ему свою записку и ушел на юг, работать на алмазных копях. Забавно.

— Прошу прощения, — повторил карлик, — не могли бы вы уделить мне минуточку? Видите ли, сюда проникли два очень опасных рыцаря, и…

— Рыцари? — фон Вайнахт сгреб карлика в огромную горсть и поднес его на расстояние дюйма от своего носа. — Рыцари?!

— Да, сэр, два рыцаря. Боамунд и Галахад, сэр. Они сидят в гостиной у вашей дочери. Чаевничают, сэр.

— Чаевничают! — заревел фон Вайнахт и, отшвырнув карлика, пустился бегом. Ноготь поднялся на ноги, энергично потер локоть и последовал за ним.

Он надеялся только, что поспел вовремя.

7

— Эти подойдут? — спросила девушка.

«Как-то странно, — говорила она себе, — я думала, рыцари всегда носят собственные мечи». Во всех книжках, что она читала, рыцарь не делал ни шагу, если при нем не было хотя бы одного меча, а то и двух. Однако — вот вам, пожалуйста. Иногда ей казалось, что она, пожалуй, не то чтобы ужасно много знает о настоящей жизни.

— Благодарю, — сердито буркнул Боамунд. — Вполне подойдут.

— Я их нашла в папином кабинете, — продолжала девушка. — У него там полно мечей и всякой всячины. Я думаю, он их, наверное, коллекционирует. Я принесла мечи, но там есть еще и топоры, и алебарды, и палицы, и кинжалы тоже, если вам нужно.

— Нам хватит и просто мечей, — сказал Галахад. — Если, разумеется, сэру Боамунду не понадобится щит или что-нибудь в этом роде. В школе он всегда настаивал, чтобы ему дали щит.

— Ничего подобного!

— А если ему не давали щита, он начинал плакать.

— По крайней мере, я не пытался закрыться учебником во время боя на копьях.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что ты слышал.

— У нас есть и книги, в библиотеке, — вставила девушка, — если кому-нибудь нужно.

Боамунд вытащил свой меч из ножен. Меч был очень холодным.

— Ну что ж, начнем? — предложил он. — Разумеется, если сэр Галахад готов.

— Вполне готов, благодарю.

— Тогда — после вас, сэр.

Фон Вайнахт стоял за дверью гостиной, переводя дыхание.

— Они там?

Ноготь кивнул.

— Отлично.

Один пинок огромного графского ботинка — и дверь распахнулась. Но комната была пуста.

«О боже, — подумал Ноготь, — я опоздал. Они уже ушли драться; от них не останется ничего, кроме кучи рваной одежды и центнера шинкованной рыцарятины. Проклятье».

— Мне казалось, ты сказал…

— Они, должно быть, ушли, сэр, — отвечал Ноготь. — Пошли куда-нибудь в другое место, сэр.

— В другое место? — в голосе графа сквозило напряжение, говорящее о том, что было уже достаточно плохо, что они вообще появились в этом месте, и не хватало еще, чтобы они начали бродить здесь туда-сюда, как стадо кочующих оленей. — Куда?

— Куда-нибудь, где достаточно просторно, как я полагаю, — сказал Ноготь. — Видите ли, они собирались драться…

Граф откинул голову и раскатисто расхохотался.

— Драться! — проревел он. — Что ж, тогда они пришли как раз туда, куда нужно, а?

— Да, сэр. А вот мы — нет.

— Очевидно. — Граф развернулся к своим пажам и заорал: — Эй, вы! Обыскать замок, живо! Двое опасных рыцарей. Ясно? Приступайте!

И тут в голове у фон Вайнахта что-то с натугой переключилось; он взмахнул рукой и снова сгреб карлика в горсть.

— А ты, — прорычал он, — кто ты тогда такой, интересно знать?

— Ноготь, сэр. Я карлик.

— Это я вижу.

— Я служу этим рыцарям, сэр. Я пришел с ними из Альбиона.

— Понятно, — фон Вайнахт яростно раздул ноздри. — И почему же ты предаешь своих хозяев? — спросил он.

Ноготь слегка поерзал в его кулаке.

— О, без особых причин, — сказал он. — Я просто подумал: почему бы не покончить со всем этим, просто так, — со всей этой штопкой белья и чисткой доспехов. Мне нечего терять, кроме своих цепей, подумал я, и…

— Каких цепей?

— Фигурально выражаясь, сэр.

— Ладно, — сказал граф. — С тобой я разберусь позже. Пошли со мной.

Он отпустил карлика, разнес в щепки кофейный столик для поднятия настроения, и широким шагом вышел за дверь. Ноготь не сразу последовал за ним; он шмыгнул к своему рюкзаку, что-то вытащил из него, и лишь потом помчался за графом со всей скоростью, на какую были способны его ноги.

— Это подойдет? — спросила девушка.

Они стояли в главном дворе замка. Поскольку весь персонал был занят поисками вторгшихся чужаков, двор был совершенно пуст, если не считать заброшенных и на вид довольно помятых саней.

— Да, прекрасно, — сказал Боамунд. — Полагаю, нам лучше начать, не откладывая.

Хотя он по-прежнему горел едва сдерживаемой яростью, он делал это гораздо более умеренно, чем несколько минут назад.

Да, действительно, сэр Галахад нанес ему непростительное оскорбление, которое может быть смыто только кровью; но однако, если подумать, это чертовски глупый способ улаживать разногласия — оттяпать голову своему противнику. Или позволить оттяпать голову себе. Тем более, что речь идет о парне, с которым они вместе учились в старом добром колледже. Он не мог избавиться от ощущения, что должен быть какой-то другой способ разбираться с подобными ситуациями. По-настоящему жесткая, агрессивная партия в регби, например.

Галахад снял куртку и производил эффектные тренировочные выпады своим мечом. Девушка уселась на сани. Она достала откуда-то коробку шоколадных конфет и с жадностью принялась за них.

— Готов? — спросил Боамунд.

— Один момент, — отозвался Галахад. — У меня немного сводит правую руку. Ты не против, если я еще немного поразминаюсь?

— Пожалуйста.

— Это очень благородно с твоей стороны, старина.

— Ничуть, Галли. Я подожду, сколько тебе надо.

Высокий Принц проделал еще несколько тренировочных взмахов, затем провел пару пробных ударов. Не то чтобы он не торопился вступить в схватку и задать Сопливчику трепку, на которую тот напрашивался постоянно, с тех самых пор, когда они только познакомились; но спешить ведь было некуда, не так ли? Времени у них было сколько угодно.

— Прошу прощения, — произнесла девушка, — но почему вы не начинаете?

Рыцари взглянули на нее.

— Мы еще не готовы.

— С такими вещами нельзя торопиться.

— Это было бы неспортивно.

— О, — девушка пожала плечами. — Понимаю. Простите.

Рыцари выжидающе кружили вокруг друг друга. Один-два раза они произвели несколько очень осторожных выпадов, но не раньше, чем спросив другого, приготовился ли он к атаке. Графиня тем временем прикончила свои конфеты и начала хлопать — довольно неуверенно.

В отчаянии Боамунд предпринял попытку провести двойную обратную мандиритту левой рукой — дьявольски изощренный и трудный маневр, который, как он вспомнил только когда уже начал, ему никогда не удавался. Он включал двойной финт в правую часть головы, медленный переход к левой части тела и, наконец — длинный выпад, при котором фехтовальщик становился на одно колено, а его левая рука проходила позади спины, пока не касалась внутренней стороны его правого колена.

— Помоги мне, — сказал он. — Я застрял.

— О, какая неудача, — воскликнул сэр Галахад, кидая меч в ножны и помогая ему подняться. — Так лучше?

— Кажется, я растянул запястье.

— Ну, тогда закончим, — поспешно сказал Галахад. — Нет ничего хорошего в том, чтобы драться, если не чувствуешь себя на все сто процентов. Это просто неправильно.

— Абсолютно.

— Жаль, конечно, — продолжал Галахад, — но что есть, то есть. Будем считать это ничьей, я полагаю.

— Да, наверное. — Боамунд поднялся на ноги, поморщился и поднял свой меч. — А ведь мы как раз начали как следует разогреваться!

— Ну, тут уж ничего не поделаешь, — сочувствующе сказал Галахад. — Эй, а куда подевалась эта чертова девчонка?

Оба осмотрелись по сторонам. Они были одни.

— Наверное, ей стало скучно, — презрительно сказал Боамунд. — Все они такие, девчонки. Мне никогда не попадалось ни одной, которая действительно интересовалась бы Состязаниями.

Прогрохотав по главной лестнице в Большой Зал, граф обнаружил на ступенях трона свою дочь, плачущую в маленький носовой платочек. Он выронил топор и подбежал к ней.

— Что случилось, дорогая? — спросил он. — Расскажи папе все.

— Эти глупые рыцари, — всхлипнула графиня. — Они не стали драться. Они просто стояли там и болтали.

— Ну-ну, — сказал граф. — Не стоит расстраиваться из-за пары глупых рыцарей. Они этого не стоят.

— А я думала, они оба такие храбрые, — продолжала девушка. На ее щеках, как жемчужины, застыли слезинки. Она громко высморкалась.

— Ха! — граф презрительно фыркнул. — Рыцари! Да они даже не знают, что значит это слово!

— И они просто оставили меня сидеть там, — сказала графиня, — после того, как я угощала их чаем и все такое.

— Мерзавцы, — согласился фон Вайнахт. — Ничего, я поучу их хорошим манерам.

Глаза девушки засияли, она улыбнулась.

— Я люблю тебя, папа, — сказала она.

— Я тоже люблю тебя, Попей, — хрипло пробормотал фон Вайнахт. — Ладно, так где же эти рыцари? Карлик!

Ноготь, который, стоя на стуле, смотрел во двор, спрыгнул на пол и подбежал к нему.

— Да, сэр?

— Ты имеешь какое-нибудь представление, где эти рыцари могут быть?

— Во дворе, сэр. Они не дерутся, — прибавил он задумчиво.

— Куда подевался этот чертов карлик? — сказал Боамунд. — Он постоянно где-то бродит, как я заметил.

— Естественно, — отозвался Галахад, надевая куртку. — Особенно когда для него есть работа.

— А ведь у него весь багаж.

Двое рыцарей оглядели просторный двор.

— Он может быть где угодно, — сказал наконец Галахад. — Замок большой.

— Правда, мрачноватый.

Они не торопясь зашагали в направлении главного зала.

— Думается мне, — произнес Галахад, — что нам надо найти этого графа фон Вайнахта, заставить его рассказать нам, где находятся Носки, и сваливать отсюда. Как тебе такой план?

— Вполне разумно, — отвечал Боамунд. — Откуда начнем?

— Может быть, вон оттуда?

— Пойдет.

Они распахнули двери главного зала и вошли внутрь. Их глаза широко раскрылись.

— Ноготь? — в один голос сказали они.

Перед ними, распростертый на каминном коврике подобно кипе ярко-красного постельного белья, лежал граф фон Вайнахт. Огромных размеров датский топор валялся неподалеку от его правой руки. А над ним, ухмыляясь и держа в руке баночку с аэрозолем «Химическая Палица», стоял карлик.

— Полагаю, — произнес граф, — мне стоит начать с самого начала.

Это был долгий день. Сразу же по получении информации он ринулся в Атлантиду, чтобы найти Рыцарей Грааля; там его дважды избили и спустили со спиральной лестницы; он разбил свои сани посреди арктической пустыни; вернувшись, он обнаружил, что в его доме по колено рыцарей, после чего был опрыскан «Палицей» и связан кушаком от собственного халата. Вполне достаточно, чтобы начать плеваться.

— А это необходимо? — зевнул Галахад. — Я просто…

— Да, — отрезал граф. — Это непосредственно относится к делу. Начинать?

— Что ж, выкладывай, — отвечал Высокий Принц. Он откинулся на спинку кресла, поставил ноги на чучело медведя и взял с блюда большую сочную гроздь винограда.

Симон Маг перевернул страницу и поудобнее пристроил очки у себя на носу.

«Печальная история Графа Рождество», — прочел он.

И полез за своим блокнотом.

Это была чертовски интересная история. Если она не была величайшей из когда-либо рассказанных историй, то лишь потому, что граф был не совсем в том настроении, чтобы рассказать ее как следует.

…О том, как две тысячи лет назад он оставил свою многообещающую карьеру стихийного божества для того, чтобы изучать астрологию в университете в Дамаске. О том, как он, глядя вместе с тремя приятелями-студентами в университетскую электронную астролябию, обнаружил нечто, что они на первый взгляд приняли за пятнышко грязи на линзе, поняв затем, что это была совершенно новая звезда. О том, как они пустились в путь, чтобы понаблюдать за ней из оборудованной по последнему слову техники университетской обсерватории под Иерусалимом. О том, как произошла неизбежная путаница с зарезервированными местами в отеле, в результате которой, когда они одной холодной дождливой ночью прибыли в Галилею, они обнаружили, что их комнаты заняты компанией странствующих страховых агентов из Тарса, и им остается только заночевать внизу, в конюшне.

И о том, как, когда их четверка хлюпала по грязному двору, бормоча угрозы о возбуждении против кое-кого уголовного дела, молодой Мельхиор случайно поднял голову и заметил, что звезда висит точнехонько над их головами, и что несколько пастухов, только что вышедших из конюшни, выглядят весьма озабоченными…

— И вот еще что, — сказал пастух с безумной улыбкой. — Не знаю, суеверные вы люди или как, но если да, то лучше не ходите туда. Понимаете… в общем, там по колено ангелов.

— Ангелов?

— Мне не хочется об этом много говорить.

И пастухи поспешили прочь, оставив Каспара, Мельхиора, Балтазара и Клауса стоять под дождем.

— Я не ослышался, этот человек сказал, что там внутри Ангелы? — спросил Балтазар.

— Вроде бы так.

Они застонали. Словно мало было вещей, с которыми им пришлось мириться, теперь им предстоит делить свое спальное помещение с бандой грязных, одетых в кожу, сквернословящих, пахнущих верблюдами хулиганов.

В конюшне было темно. Масляная лампа трепетала на легком сквозняке. Внезапно все четверо почувствовали настоятельную потребность встать на колени.

— Эй, — позвал Балтазар. — Есть здесь кто? Слушайте, парни, мне это не нравится, как-то мне здесь не по себе…

Стало светлее; мягкое золотистое сияние исходило от дальних яслей.

— Ш-ш, тише, — раздался женский голос. — Он спит.

Мельхиор заговорил первым. Очень осторожно он пробрался к яслям, заглянул в них и отшатнулся, словно его ударили. Потом он опустился на колени и покрыл голову полой своего плаща.

— Госпожа, — сказал он.

Лицо женщины оставалось в тени.

— Привет тебе, — произнесла она. — Блажен будешь ты вовеки, ибо ты первый из взглянувших в лицо Сыну Человеческому.

Мельхиор раскачивался взад и вперед, сидя на пятках.

— Госпожа, — повторил он, — позволено ли нам предложить дары твоему сыну?

Женщина улыбнулась и кивнула, и тогда Мельхиор порылся в своей сумке и достал маленькую сверкающую коробочку. Женщина наклонила голову, словно ожидала этого.

— Золото, — объяснил Мельхиор. — Золото — дар, подобающий царю.

Женщина взяла коробочку, не взглянув на нее, и положила ее на землю рядом с яслями. Каспар сделал шаг вперед, упал на колени и протянул женщине маленький алебастровый сосуд.

— Ладан, госпожа, — застенчиво сказал он. — Чтобы помазать Того, Который будет коронован тернием.

Женщина кивнула и положила сосуд рядом с коробочкой. Балтазар шагнул вперед на трясущихся ногах, преклонил колени и вытащил серебряный фиал.

— Миро, госпожа, — прошептал он, — чтобы умастить Того, кто никогда не умрет.

И вновь тень улыбки показалась на губах женщины. Она взяла фиал из рук Балтазара, несколько мгновений смотрела на него и затем положила рядом с другими дарами.

Почему они не сказали мне, пробормотал Клаус про себя. Проклятые ублюдки. Почему они хотя бы не намекнули?

Последовала минутная пауза, в течение которой остальные трое смотрели на него. Он решил действовать по вдохновению. Вытащив первое, что попалось под руку, из своей сумки, Клаус выдрал страницу из какой-то книги, чтобы завернуть это (книга была трактатом по орнитологии, и на вырванной им странице были нарисованы малиновки), и шагнул вперед.

— Э-э, — произнес он, суя пакет в руки женщине.

Она пристально посмотрела на него и медленно развернула пакет.

— Носки, — сказал он. — Как раз то, чего Ему всегда не хватало.

Выражение ее лица говорило о многом, когда она вытаскивала на свет пару длинных, по колено, чулок. Клаус поморщился.

— Они, возможно, сейчас немного великоваты для него, — сказал он как можно небрежнее, — но это ничего, он ведь скоро вырастет.

Женщина снова взглянула на него пристальным, жестким взглядом; потом она скатала носки в трубочку и уронила их на землю.

— Ты можешь идти, — сказала она.

— Спасибо, — промямлил Клаус, пятясь задом. — О да, разумеется, поздравляю с… э-э… поздравляю с праздником, как бы то ни было.

Он ударился головой о балку, все так же задом вышел за дверь и, повернувшись, кинулся бежать.

— Две недели спустя, — рассказывал граф, тяжело дыша, — я получил пакет. В нем была пара носок и письмо. Его доставил ангел.

Он помедлил, прикрыл глаза и продолжал.

— Письмо было не подписано, но, собственно, в этом не было нужды. Не буду утомлять вас пересказом первых трех абзацев, поскольку в них речь шла в основном обо мне. То, что можно назвать деловой частью письма, заключалось в нескольких последних строчках.

Коротко говоря, я был проклят. До скончания времен, говорилось в письме, пока Младенец не придет вновь, чтобы судить живых и мертвых, моя работа должна будет заключаться в том, чтобы доставлять подарки всем детям в мире — каждый год, в годовщину моего… в канун Рождества. Подарки столь же несообразные, нежеланные и бесполезные, как тот, что я счел подходящим преподнести Царю Царей.

И чтобы окончательно прояснить вопрос, на тот случай, если я не до конца уловил, что к чему, отныне в каждую рождественскую ночь каждый ребенок в мире будет также считать подходящим вешать в изножье своей постели самый длинный, самый грубый шерстяной носок, какой сможет найти, в качестве вечного напоминания.

Повисло тяжелое молчание.

— Н-да, — произнес Галахад, собираясь с мыслями. — Ну да как бы то ни было, при чем здесь эти Носки?

— Носки? — Клаус фон Вайнахт взглянул на него и засмеялся. — До тебя еще не дошло? Те носки, за которыми ты и твой друг пришли сюда, и есть эти самые Носки. Поэтому они так и называются, — добавил он с горьким смешком. — Неужели ты всерьез веришь, что я могу отдать их тебе просто так, за здорово живешь?

Боамунд придал своему лицу выражение, которое, как он надеялся, можно было счесть бесстрастным.

— Для тебя лучше, чтоб ты смог, — произнес он, — иначе тебе будет только хуже.

Фон Вайнахт повернул голову и взглянул на него.

— Пожалуйста, — добавил Боамунд.

— Нет. — Граф скривил губу. — Не думай, что я не был бы счастлив избавиться от них, — да я только об этом и мечтаю! Я ненавижу самый их вид. Но они мне не принадлежат, чтобы я мог отдать их кому-либо. По крайней мере, не тебе, — добавил он.

Боамунд внезапно почувствовал, что в ребра ему что-то тычется, и взглянул вниз.

— Что там у тебя? — спросил он. — Ты что, не видишь, что мы очень заняты?

— Это не займет и минуты, — ответил Ноготь. — Просто отойди сюда, чтобы он нас не слышал.

Боамунд пожал плечами и поднялся на ноги. Они отошли к очагу.

— Он рассказал тебе не всю историю, — сказал Ноготь, — я готов поручиться за это.

— Правда? — Боамунд приподнял бровь. — Тогда это, должно быть, действительно длинная история, поскольку…

Ноготь покачал головой.

— Все, что он рассказал, — истинная правда, про Носки и так далее. Но есть еще что-то. Я знаю, что есть.

— Ты знаешь?

— Да.

Боамунд поразмыслил. Он всегда знал, что все вокруг, даже слуги, знают гораздо больше него обо всем, что происходит, и так оно и должно быть. У рыцаря есть гораздо более важные занятия, нежели заниматься ерундой, узнавая о разных вещах. С его точки зрения, если голова набита знаниями, она становится слишкой большой, чтобы помещаться в шлеме. Тем не менее, разве не предполагалось, что все это предприятие держится в секрете?

— Откуда ты это знаешь? — спросил он.

Ноготь посмотрел вокруг.

— Я просто знаю, и все. Может быть, потому, что я карлик.

— А это-то здесь при чем?

— Расовая память, — объяснил Ноготь. — Это еще и потому, что уши у карликов находятся ближе к земле. Слушай, просто спроси его о Граале и посмотри, как он отреагирует. Давай, попробуй.

Боамунд кивнул. У всех великих героев, насколько ему было известно, были преданные и мудрые советчики, неизменно стоящие ниже по социальному статусу, но тем не менее ужасно умные; и самое приятное здесь было то, что их имена обычно выпадали из истории на относительно ранней стадии.

Он повернулся к графу, сдвинул брови, чтобы отразить на лице работу мысли, и медленно пошел обратно через зал.

— Ты чего-то не договариваешь, не так ли? — сказал он. — Давай-ка, выкладывай все начистоту.

— Мимо кассы.

— И не говори со мной в таком тоне, — отвечал Боамунд. — А как насчет Грааля? Ты мне об этом расскажи.

Вместо ответа фон Вайнахт взревел как бык и яростно заметался, пытаясь разорвать кушак от халата, которым он был привязан к креслу. Галахад, нахмурившись, потянулся за скалкой, которую он нашел на кухне.

— Ну-ка прекращай это, — прикрикнул он. — Ей-богу, некоторые люди…

— Рыцари! — плевался фон Вайнахт — Проклятые рыцари! Все как один. Попадись только мне в руки кто-нибудь из вас двоих…

Галахад ударил его скалкой. Это, по-видимому, возымело некоторый терапевтический эффект, поскольку он перестал рычать и ограничился убийственными взглядами. Боамунд кивнул.

— Спасибо, Галли, — сказал он.

— Не стоит благодарности, Бо. Это было для меня удовольствием.

Боамунд подвинул к себе кресло и сел.

— Начнем сначала, — сказал он. — Итак, насчет Грааля.

Фон Вайнахт высказал несколько предложений относительно того, что Боамунд может сделать с Граалем, когда и если он найдет его. Скалка еще раз рассекла воздух.

— Грааль, — повторил Боамунд. — Что насчет него?

На этот раз фон Вайнахт решительно хранил молчание, и двое рыцарей посмотрели друг на друга.

— Не думаю, что его можно бить только за то, что он ничего не говорит, — заметил Галахад. — Наверное. Как ты думаешь?

— Наверное, нет, — согласился Боамунд. — Жаль, но это так. Что будем делать?

Галахад пожал плечами.

— Искать Носки, я полагаю. Эй, ты, — сказал он, наклоняясь к графу и помещая скалку у него перед носом. — Носки. Где?

Фон Вайнахт сделал попытку укусить скалку, и Галахад быстро отдернул ее.

— Интересно, что он имеет против рыцарей, — задумчиво проговорил он. — Это относится только к нам или к рыцарям per se?

— Мне кажется, что он вообще не очень-то любит людей, — отвечал Боамунд. — Довольно странно, принимая во внимание характер его работы. Казалось бы, тот, кто всю свою жизнь только и делает, что доставляет на Рождество…

Фон Вайнахт издал волчий вой. Рыцари переглянулись.

— Похоже, ему не нравится, когда ты произносишь это слово, — отметил Галахад.

— Похоже, что ты прав, — ответил Боамунд. — Рождество! — прошипел он графу в ухо, и тут же в испуге отскочил. Он никогда бы не поверил, что человеческое существо способно воспроизводить такой невообразимый шум.

— Ну что ж, — сказал Галахад с нехорошей усмешкой на лице, — это сильно меняет дело, не правда ли? Не правда ли? — проорал он в ухо графу.

— Чтоб тебя раскорячило!

— Думается мне, — проговорил Галахад, — настало время спеть песенку, ты согласен?

Это была сцена, которую Ноготь не сможет забыть до самой смерти.

Граф, корчащийся и извивающийся в своем кресле, ревущий так, что, казалось, его связки вот-вот лопнут; и по обе стороны от него — два рыцаря, поющие «Омелу и плющ», «Тихую ночь», «Там, в яслях», «Бог да пребудет» и «Рудольф, красноносый олень». Последняя песня переполнила чашу.

— Ладно, — всхлипывая, произнес граф. — Свиньи вы, бесчеловечные свиньи. Я буду говорить.

Радульф нетерпеливо схватил переносной телефон.

— Муу, — буркнул он в трубку, со щелчком сложил антенну и наклонил рога. Три пажа, вооруженные алебардами, тотчас возникли у подножия лестницы.

Они должны быть где-то здесь. Два рыцаря и сверхъестественное существо не могут просто так исчезнуть с лица земли…

Думай головой, Радульф. Зачем эти рыцари здесь? Предположим — просто предположим, — что они умудрились каким-то образом взять над ним верх и вынудили его показать им тайник. Ну разумеется! Это должно быть именно так.

Единственная проблема заключалась в том, что тайник, как бы это выразиться, — держался в тайне.

— Там?

Фон Вайнахт кивнул.

— Желаю удачи, — добавил он.

Боамунд не очень-то понял эту реплику, но понимание вещей никогда не было его сильным местом, если эти вещи не были гончими. В этом он был довольно силен, при условии, что на дороге попадалось не очень много препятствий.

Он ухватил выдвижной ящик за ручки и потянул.

Носки. Ящик был доверху полон носками…

— Мой Бог, — сказал Галахад с тихим благоговением, — здесь, должно быть, несколько сотен пар!

Фон Вайнахт испустил сухой смешок.

— Одна тысяча сорок одна, — произнес он. — Неплохая идея, правда?

— Полагаю, — сказал Галахад, — что ты не собираешься сообщить нам, какие из них те, что нам требуются?

— Совершенно справедливо.

Галахад ухмыльнулся.

— А слышал ли ты песенку про Доброго Короля Венцесласа? — вопросил он. Но граф был наготове. С неожиданной силой он разорвал хватку Галахада и бросился головой на дверной косяк, после чего осел на пол в беспамятстве.

— Эй! — воскликнул Высокий Принц. — Это не по правилам!

Боамунд подобрал горсть носков и уронил их обратно в ящик.

— Ты только посмотри на это, — сказал он. — Я никогда не видел такого количества носков за все время, что я живу на свете.

— Я тоже.

— Ну ладно, — вздохнул Боамунд, — я думаю, нам придется просто взять с собой всю кучу и попытаться разобраться в них потом. Ноготь, добудь нам какой-нибудь мешок побольше.

Карлик покорно пожал плечами и вышел. Боамунд и Галахад вдвоем вытащили ящик и вывалили его содержимое на пол.

— Полагаю, вот эти, у которых на ярлыке написано «Сент-Майкл», мы можем не брать в расчет, — сказал Галахад. — Правда, он мог нашить фальшивый ярлык для маскировки. Он умен, зараза, нельзя не признать.

Боамунд кивнул.

— Лучше мы возьмем их все, Галли, — повторил он. — Вот ведь, ей-богу! Кто бы подумал, что носки могут быть такими тяжелыми?

— Песок тоже тяжелый, — отозвался Галахад, — когда его много. Слушай, ты уловил, в чем там суть насчет Атлантиды, и оффшорных банков, и всей этой ерунды?

— Не очень, — признался Боамунд, — вещи такого рода как-то проскальзывают мимо меня. Но я вроде как понял, что Грааль был у него какое-то время, а потом этот, как его, Иосиф…

— Иосиф Аримафейский.

— А знаешь, — сказал Боамунд, — я где-то уже слышал это имя… Ну, как бы то ни было, этот Иосиф взял Грааль себе и куда-то с ним делся, так что мы в любом случае не очень-то продвинулись вперед. Ну, правда, это не имеет большого значения. Когда у нас будет Передник и Персональный Органайзер и мы разберемся со всеми этими носками, это уже не будет иметь значение, правда ведь?

— Надеюсь, — сказал Галахад. — По мне, чем все проще, тем лучше. Куда подевался этот треклятый карлик?

Они огляделись вокруг.

— Заблудился, наверное, — предположил Боамунд. — С ними это случается.

— Вряд ли это такая уж проблема — найти здесь мешок, — отозвался Галахад. — Здесь только и ждешь, что наткнешься на какой-нибудь мешок. Скорее всего, с подарками. Помню, как-то однажды у меня целый год не было работы, и я устроился дедом-морозом в один из этих больших супермаркетов. Разумеется, в мешке у меня были только старые газеты и мятые картонки.

Боамунд взглянул на неподвижную фигуру на полу.

— Может, попытаться привести его в чувство? Спеть ему что-нибудь, к примеру.

— Можно попробовать, — согласился Галахад, но без большой уверенности. Не то чтобы Боамунд откровенно фальшивил, — это несомненно звучало лучше, чем пневматическая дрель, — но никто не мог гарантировать результат, а он не хотел еще раз заполучить себе головную боль. Поэтому он продолжил:

— А может, попробовать найти еще кого-нибудь, кто посвящен в секрет? Должен же быть такой человек, — добавил он.

— Например?

— Ну, — робко предложил Галахад, — есть эта ужасная кровожадная девица, для начала.

— Которая не видит смысла в Состязаниях?

— Да, она довольно нетерпелива. Ставлю что угодно, она знает, какая пара — та самая.

Боамунд горячо закивал.

— Блестяще! — произнес он. — Где она?

Галахад уже начал говорить, что не имеет об этом ни малейшего представления, когда дверь отворилась, и внутрь вошла девушка собственной персоной.

Она была одета просто, но привлекательно: на ней была ситцевая блузка с кисейными оборочками на булавках и круглым отложным воротничком и светло-сиреневая хлопковая юбка, а в руках она держала винтовку.

Автомат для пинбола совершенно вывел Аристотеля из себя.

— Это специально так подстроено, — раздраженно бормотал он, обшаривая карманы в поисках мелочи. — Каждый раз, когда я перехожу за триста тысяч, открываются эти маленькие воротца и шарик как-то просачивается сквозь них. — Он с силой ударил по автомату ладонью.

— Ты просто не используешь как следует свои верхние флипперы, — спокойно заметил Симон Маг.

— А ты-то что об этом знаешь, черт побери?

— Прости, — отвечал Симон Маг, — я просто хотел помочь. Ты нигде случайно не видел мою жену?

— Нет, — Аристотель дернул рукоятку и пустил в игру первый шарик. В течение некоторого времени он напряженно давил на обе кнопки со скоростью около сотни раз в десять секунд, а шарик безошибочно прыгал по столу, направляемый челюстями автомата.

— Опять где-нибудь бродит, — вздохнул Симон Маг. — Странные существа эти женщины.

— Вот именно, — яростно фыркнул Аристотель. — К тому же я бы не сказал, что они особенно уместны в кампусе, если ты спросишь моего мнения.

— Тогда я не буду спрашивать, — отвечал Симон Маг. — Спасибо за предупреждение.

Аристотель пробурчал что-то себе под нос и приступил ко второй игре, а Симон Маг побрел в кафе. Но и там никто не знал, куда подевалась Машо.

Наконец, он наткнулся на нее на балконе. Она держала в руках огромный бинокль и смотрела в него куда-то в направлении Северного Полюса.

— Там что-то происходит, — произнесла она.

— Да, — отвечал ее муж, — я знаю.

Она обернулась к нему.

— Правда? А что? Это как-то связано с тем квестом, который выполнял молодой Бедевер?

— Можно сказать и так. Ты не одолжишь мне свой бинокль на минутку?

Он подкрутил окуляры и некоторое время стоял неподвижно; затем опустил бинокль и в задумчивости покусал губу.

— Ну-ну. Впрочем, я полагаю, сейчас уже слишком поздно что-либо с этим делать, — произнес он.

— Что ты имеешь в виду?

— Очень похоже на то, что я выбрал не того человека для этой работы, — отвечал он. — Помнишь мальчика по имени Боамунд? Он из этих нортгэльских парней — такой тощий, долговязый, немного неуклюжий.

— Разумеется, помню, — сказала Машо. — Другие ребята называли его Сопливчик. Не очень благозвучное прозвище, но вполне подходящее.

— Ну так вот, — продолжал Симон Маг, — он был одним из моих Спящих. Это дельце, которое там сейчас разворачивается, — я сделал его ответственным за него. И он поначалу вполне неплохо справлялся, пока… Ох, боже мой!

Машо отобрала у него бинокль.

— Что случилось?

— Девчонка.

— Да ну? Никогда не думала, что он из таких, по правде говоря.

— Такие, как он, как правило, хуже всего, — отвечал Симон Маг. — Но сейчас дело не в этом. Черт! — добавил он раздраженно.

— Ничего, — поспешила утешить его Машо, — не всегда все получается, как этого хочешь.

— Пожалуй, ты права, — раздумчиво ответил маг. — Но все равно очень жаль. Мне так хотелось, чтобы это дело выгорело!

— Ты, наверное, вложил в него много труда?

— Да, поработать пришлось, — признал Симон Маг. — И мне казалось, что я достаточно хорошо обеспечил его от идиотов. Но никогда нельзя учесть все типы идиотизма.

Машо задумалась на минуту.

— Однако еще не поздно, э-э… оказать некоторую помощь, что ли, — ну, ты понимаешь.

Симон Маг взглянул на нее.

— Но это неэтично, — сказал он. — Когда они уже начали… Совершенно не по правилам.

— Никто не будет знать.

— Я буду.

— Да, разумеется, — она постояла немного, поигрывая биноклем. — Не хочешь по-быстрому сыграть в слова?

Симон Маг некоторое время пристально смотрел на жену.

— Машо, — произнес он, — ты что-то задумала.

— Чепуха.

— Брось, я знаю это твое выражение лица. Ты не должна вмешиваться.

— Я даже и не думала, — с невинным видом отвечала она. — Ты же знаешь меня.

— Ну, смотри, — он взглянул на часы. — Проклятье, — произнес он, — я должен бежать. Я обещал Мерлину сыграть с ним в домино.

— Тогда торопись, — сказала Машо. — Увидимся.

Последовало минутное замешательство.

— Э-э, привет, — произнес Галахад. — Мы как раз собирались идти вас искать.

— Да неужели?

— А мы тут решили помочь вашему отцу навести порядок в его носках, — продолжал Галахад.

— Правда?

— Но потом, — упорствовал Галахад, — он сказал, что немного устал, и лег соснуть на часок; вот мы и подумали, что неплохо бы найти вас. А тут и вы как раз появились.

Девушка окинула его подозрительным взглядом.

— Я вам не верю, — сказала она.

— Не верите?

— Не верю.

— Хм-м…

— Мне кажется, — сказала девушка, — что вы хотите украсть папины Особые Носки. Мне кажется, что вы грабители.

— Что навело вас на такую мысль?

— Это правда, не так ли? — уточнила девушка. — Я думаю, что вы обманом проникли сюда, притворяясь, что вы рыцари, а на самом деле вы просто воруете носки. Возможно, — прибавила она, вспомнив выражение из книги, которую как раз читала, — вы — интернациональная бандитская группировка.

— Да нет, мы действительно рыцари, — вмешался Боамунд. — Здесь даже вопросов быть не может.

Девушка фыркнула.

— Рыцари дерутся честно, — сказала она. — Рыцари не связывают людей, чтобы вывалить их носки на пол. Так поступают грабители.

— Рыцари тоже — иногда. Все зависит от того, что требуется в определенных обстоятельствах.

Девушка покачала головой.

— Папа говорил мне быть особенно бдительной в отношении грабителей. И он сказал, что если я увижу кого-нибудь из них, я должна взять из его кабинета это ружье и пристрелить их.

— Черт! — произнес Боамунд.

Галахад улыбнулся.

— И вы всегда поступаете так, как говорит папа? — спросил он.

— Всегда.

— Какая у вас, должно быть, ужасно скучная жизнь!

Девушка нахмурилась.

— Что вы имеете в виду?

Галахад приподнял бровь.

— Я имею в виду, — сказал он, — что вы, наверное, нечасто выходите отсюда, не так ли? Не ходите на вечеринки, или что-нибудь в этом роде?

— Разумеется, нет, — девушка теребила предохранитель винтовки; она выглядела печальной. Печальной, но крайне опасной.

— Здесь в округе, должно быть, не так уж много людей твоего возраста, — продолжал Галахад. Девушка кивнула.

— Никого, — ответила она. — За исключением нескольких пажей, конечно. Некоторые из них довольно симпатичные, по крайней мере, один из них… — она замялась. — Но папа говорит, что я не должна разговаривать с пажами. Он говорит…

Бровь Галахада приподнялась чуть выше. Жест был крайне красноречивым. Но девушка внезапно тряхнула головой.

— Какое это имеет отношение к грабителям? — спросила она.

— Э-э…

— Вы просто пытаетесь сбить меня с толку, — продолжала она. — Это типичный прием грабителей — сбивать людей с толку. Рыцари бы так не стали поступать. Они бы сочли это нерыцарственным.

Она медленно приложила винтовку к плечу, и Боамунд закрыл глаза. Это совершенно не сочеталось с его представлениями о поведении девиц, попавших в затруднительное положение.

Мгновением позже он услышал свистящий звук и глухой удар. Сначала он решил, что звук удара был произведен падением на пол его собственного мертвого тела, но через пару секунд пересмотрел свое мнение и вновь открыл глаза.

Девушка лежала на полу, слегка посапывая, а Ноготь засовывал обратно в свою сумку банку с аэрозолем.

— Я так и знал, что она пригодится, — ухмыльнулся карлик. — Чудесная штука эта «Палица». И на больших собак она тоже действует безотказно. Кстати, я не смог раздобыть мешка, но решил, что парочка наволочек тоже сгодится. Я был прав?

Галахад, лицо которого приобрело весьма странный оттенок, извлек себя из угла комнаты, в который он было забился, и широко заулыбался.

— Ты очень вовремя, — произнес он дрожащим голосом. — Хорошая работа.

— Спасибо, — ответил Ноготь в легком замешательстве. Он пытался вспомнить, слышал ли он когда-нибудь до этих пор благодарность за свою работу: хороший вопрос! — Я встретил эту женщину, там, в прачечной, и она сказала мне, что я нужен здесь, вот я и поспешил.

— Какую женщину? — спросил Боамунд.

— А бог ее знает, — ответил Ноготь. — Просто женщину. Возникла из ниоткуда с биноклем в руке, сказала мне, что вы здесь попали… что я вам здесь зачем-то срочно нужен, и опять исчезла. Может быть, это была даже голограмма, — он раскрыл наволочку и начал запихивать в нее носки.

— Мы, однако, так и не разобрались, какая пара нам нужна, — заметил Боамунд. — Знаешь, мне думается, было бы неплохо, если бы мы выяснили этот вопрос. Иначе…

Двое других посмотрели на него.

— Бо, — произнес Галахад, — я не хочу показаться каким-нибудь торопыгой, но если тебе все равно, я бы предпочел, чтобы мы сперва унесли отсюда ноги, а уж потом занялись сортировкой белья. То есть, если это для тебя не имеет большого значения.

— Интересно, кто была эта женщина. Возможно, она знает.

— Кто? — переспросил Ноготь, поднимая лицо от наволочки. — Эта голограмма, ты имеешь в виду?

— Ну да, если это действительно была голограмма, — ответил Боамунд. — А что такое голограмма, кстати?

Ноготь уже приготовился объяснять, но его прервал звук с той стороны двери. Звук, если только он не очень ошибался, был похож на топот копыт. А также ног. Множества ног.

— Черт побери, — произнес он, — да сколько их тут? — Он потряс баночку с аэрозолем и скорчил гримасу. — Осталось не так уж много, — пробормотал он. — Как вы смотрите на то, чтобы спрятаться?

— Где?

Ноготь кивнул на камин.

— Попробуйте в дымоходе, — сказал он.

— Надо же, — произнес Симон Маг. — Интересно, как им это удалось?

Машо подняла голову от своих букв.

— Удалось что, дорогой?

— Да этот Сопливчик и тот, второй, — ответил маг, опуская бинокль. — Они все же отделались от этой безумной девицы. Очевидно, Боамунд не так прост, как мне казалось.

— Ну и прекрасно, дорогой, — улыбнулась Машо. — Интересно, что можно сложить из этих букв?

Она всмотрелась в кусочки картона в своей руке. Там были «О», «Б», «М», «А» и «Н».

— Интересно, есть такое слово — «манбо»? — спросила она.

На крыше было ветрено.

— Дай-ка мне вторую наволочку, — крикнул в дымоход Боамунд. — Только осторожно, не урони ее. Так, теперь лезь сюда.

Через мгновение рядом с ним появился Галахад. Он весь перепачкался в саже, и один ноготь у него был сломан.

— Жаль, что пришлось оставить карлика, — сказал он. — Ну что ж, ничего не попишешь.

— Подожди, пока мы доберемся до дому, — ответил Боамунд. — Однако досадно. Ненавижу чистить ботинки и пришивать пуговицы. Тратить время на такую ерунду!

В нескольких футах над их головами в воздухе реяли сани, привязанные к кольцу, вделанному в дымовую трубу. В оглоблях выгибала шеи упряжка северных оленей.

— Вот это кстати, — заметил Боамунд. — Я уж было начал удивляться, каким образом мы будем выбираться отсюда.

— Что-нибудь всегда подворачивается под руку, — сказал Галахад. — Ты представляешь, как управлять этой штуковиной?

— Не очень, — признался Боамунд. — Но я думаю, вряд ли это так уж сложно, если уловить, в чем тут суть. Может быть, подойдет обычное заклинание для полета.

— Я и забыл, — сказал Галахад, — ты же знаешь все эти магические штучки — исцеление, полеты и прочее. Лично мне это никогда не давалось.

Боамунд взгромоздился в сани, принял у Галахада наволочки и помог ему забраться в кабину.

— Ну что ж, — сказал он, — говорим волшебное слово — и полетели.

Он сказал его. Ничего не произошло.

— Что-то не так?

— Эта штука не работает — вот что не так!

Актер Галахад презрительно фыркнул.

— Попробуй вложить в это немножко больше чувства. Немного настойчивости — вот что здесь нужно. Дай-ка я попробую. Как там звучит твое заклинание?

Боамунд сказал. С минуту Галахад сидел молча, вживаясь в роль. Потом он произнес заклинание.

— Черт! — воскликнул Боамунд. — У тебя здорово получается!

— Спасибо.

— Но мы вроде бы все еще стоим на месте?

— Возможно, это было немного мелодраматично, — признал Галахад. — Я, кажется, несколько перебрал с Оливье. Попробую вложить побольше Марлона Брандо на этот раз, идет?

— Кто такой Марлон Брандо?

Галахад еще раз произнес заклинание. Сани продолжали тихо колыхаться на ветру.

— Это начинает надоедать, — сказал он. — Ты уверен, что не перепутал слова?

— Вроде все правильно, — Боамунд еще раз вполголоса пробормотал их про себя. Заклинание звучало как надо.

— Возможно, магия здесь не работает, — предположил он. — Я слыхал, что есть такие места.

И тут Галахад заметил чью-то руку, показавшуюся над краем дымовой трубы. Он вытащил было меч, но потом вложил его обратно.

— Все в порядке, — заверил он. — Это всего лишь карлик.

И действительно, через несколько мгновений из трубы показалась голова Ногтя. Они втащили его в сани.

— Прости, что оставили тебя внизу, — сказал Галахад. — Тут, э-э, стоял выбор — или ты, или носки. Мы не могли унести и то, и другое, понимаешь?

Ноготь очень хорошо все понимал. Однако, на данный момент дела обстояли неплохо. Из его ноги торчал обломок оленьего рога, и его шея болела в том месте, куда попал чайник, брошенный в него одним из пажей, но в остальном все было в порядке. «Палицы», правда, у него не осталось.

— Не лучше ли нам теперь отчаливать, как вы считаете? — предложил он. — Видите ли, они там говорили что-то насчет погони, и мне…

— Легче сказать, чем сделать, — ответил Боамунд. — Нам никак не сдвинуть с места эту колымагу. Мы пробовали заклинание, но оно не работает.

Ноготь кинул взгляд на панель управления.

— Возможно, у нас получится, если мы снимем ее с ручного тормоза, — сказал он.

— Удирать — это не годится, — сказал Боамунд.

— Я проделывал это тысячи раз, — прервал Ноготь. — Это очень просто, как только поймешь, как это делается.

— Но это неправильно! — протестовал Боамунд. — Сэр Ланселот никогда не удирал от противника.

— Возможно, — парировал Галахад, в то время как сани, подпрыгивая, неслись по воздушным ямам. — Возможно также, здесь сыграло роль то, что его противники портили подштанники при одном его виде. Но мне не кажется, что эта компания так уж нас боится, а тебе? — он махнул рукой назад.

Боамунд посмотрел через плечо. В отдалении он хорошо различал фигуру фон Вайнахта в санях, возглавлявших погоню — всего их там было десять, — который стоял в кабине, размахивая своим огромным датским топором. Он совершенно определенно не выглядел напуганным.

— Здесь несколько другое дело, — возразил Боамунд, уворачиваясь от летящей навстречу чайки. — Я хочу сказать, — пояснил он, — вряд ли они станут бояться нас, если мы будем продолжать удирать, так?

— Мне не кажется, что они так уж испугаются, если мы вдруг решим остановиться, — ответил Галахад. — Скорее они будут приятно удивлены.

Сани тряхнуло на воздушном течении, и Боамунд ухватился за поручень.

— И все же мне кажется… — начал было он, но тут его взгляд упал на землю, которая была далеко внизу. — Черт возьми! — произнес он.

Погоня настигала. В оглобли лидирующих саней под управлением фон Вайнахта был запряжен здоровенный олень с красным носом и мордой, поросшей седой шерстью, фольга на его рогах развевалась по ветру. Он выглядел очень недружелюбным.

Ноготь, исследовавший отделение для перчаток, потянул Галахада за рукав.

— Взгляни, — произнес он, — мне кажется, это что-то вроде инструкции по вождению.

Галахад взял книжечку и пролистал ее.

— Ха! — воскликнул он. — А все не так уж плохо! Послушай, Бо, как насчет компромисса? Что, если мы будем удирать и биться с ними в одно и то же время?

— Не городи чепуху, Галли, — отвечал Боамунд, стараясь не смотреть вниз. — Каким образом у нас это получится?

— Взгляни сюда, — сказал Галахад. — Похоже, к этим саням прилагаются некоторые дополнительные приспособления. Я-то все гадал, на кой черт они были там привязаны? По-видимому, старый граф держал их там на случай, если придется удирать. И соответственно, если захотеть, их можно заставить проделывать некоторые довольно интересные штуки.

Боамунд взглянул на него.

— Например?

— Ну, — сказал Галахад, — очевидно, вот эта кнопка…

Прямо у них под ногами послышался шипящий звук, и за санями возникли две дымные полосы. Через мгновение в небе позади них раздался громкий взрыв.

— Ракеты с термонаводящимися боеголовками, — пояснил Галахад, — замаскированные под клюшки для гольфа в подарочной упаковке. А это…

Он прервался на полуслове: в воздухе вдруг возникла плотная, клубящаяся черная пелена, которая, колыхаясь, зависла у них в кильватере.

— …дымовая завеса, — закончил за него фразу Ноготь. — Интересно, какая из этих кнопок — пулемет, а какая — дворники заднего стекла? — Он пожал плечами и нажал обе.

Когда дым развеялся, за ними оставалось только семь саней. Боамунд схватил инструкцию и начал листать ее.

— «Реактивный форсаж», — прочел он. — Как ты думаешь, Галли, что это?..

Прежде чем Галахад успел ответить, сани рванулись и понеслись по небесам, как крикетный мяч. Боамунд ухитрился устоять на ногах только благодаря тому, что изо всех сил вцепился в веревку колокольчика.

— Хорошая штучка, — сказал Галахад, втаскивая его в кабину. — Однако, они все равно скоро догонят нас. У них чертовски проворные сани, — он задумчиво посмотрел на карлика. — У нас слишком много веса, — произнес он. — Пожалуй, стоило бы немного облегчить наши сани.

Ноготь ничего не сказал; он лишь обхватил руками один из мешков с носками и угрюмо насупился. Галахад пожал плечами, сказав, что это было всего лишь предположение, и через плечо Боамунда стал изучать инструкцию.

— Противовоздушные мины, — сказал он. — Никогда не видел, как они работают, а ты?

— Попробовать не повредит.

— Согласен.

Они вместе нажали на кнопку, и в трюме саней тотчас же распахнулась задняя дверца, рассеивая по воздуху сотни маленьких ярко раскрашенных пакетиков, зависших в воздухе каждый на своем отдельном парашютике. Спустя несколько минут, когда первые сани преследователей выбрались из дымного облака, они выяснили, как это работает.

— Ну вот и все, — тоскливо сказал Галахад. — А там еще осталось пять саней.

— Мы не опробовали еще вот эту кнопку.

— Я бы не трогал ее на вашем месте.

— «Катапультирование», — вслух прочел Боамунд. — Интересно, что она делает?

Ноготь ударился о поверхность льда и подпрыгнул как мячик. Мешок с носками лопнул под ним, разбрасывая вокруг свое содержимое, и он заскользил на животе, пока не уткнулся в снежный нанос. Он медленно поднялся на ноги и внимательно изучил пропоротый мешок. В нем оставалась только одна пара носков.

Потом он поднял голову и посмотрел в небо. Лишившись веса карлика, сани рыцарей стали двигаться быстрее, на тазах отрываясь от своих преследователей. Он стоял и смотрел, пока дикая охота с воем не скрылась за линией горизонта.

Как ни странно, посреди ледяного поля возвышался указатель.

«Хаммерфест 1200 км», — гласила надпись на стрелке.

Карлик опустил руку в наволочку и вытащил оставшуюся пару носок. Он медленно развернул их, нашел бирку и прочел.

Буквы были едва различимыми, вытершимися от бесконечных стирок, но, присмотревшись, он смог различить слова.

СДЕЛАНО В СИРИИ.

100 % ХЛОПОК. ТОЛЬКО ДЛЯ РУЧНОЙ СТИРКИ.

Карлик ухмыльнулся, запихал носки в свою сумку и зашагал по ледяной пустыне.

Фон Вайнахт придержал сани, перегнулся через поручень и потряс кулаком в направлении маленькой точки над горизонтом.

— Мы еще встретимся, проклятые ублюдки! — взревел он. — Мы обязательно встретимся!

8

Выходит Кен Барлоу, преследуемый медведем.

Призрак взглянул на страницу перед собой, сморщил свой широкий нематериальный лоб и перечеркнул то, что только что написал. Это не годится; попробуем сначала.

Возвращение Странников. Альф Робертс и Перси Сэгден сидят, облокотившись на стойку бара.

Альф: Как мне видится, Перси, в жизни человека бывают приливы, которые, если вовремя попасть на гребень волны, ну, ты понимаешь… так можно добиться многого.

Перси: Здесь я с тобой полностью согласен, Советник. Как я говорил недавно миссис Бишоп, в этой жизни, если не хвататься за подворачивающиеся возможности, то так и будешь прозябать на мели, одолеваемый невзгодами.

Нет. Здесь чего-то не хватает. Это не цепляет.

Призрак провел черту поперек абзаца, и тут заметил, что страница исписана уже полностью. Он раздраженно нахмурился: хороший плотный лист формата A4 пошел псу под хвост, и ни одно слово не годится.

Старые часы в холле вздрогнули, несколько мгновений подождали и затем пробили тринадцать раз.

«Интересно, — подумал призрак, — как это им удается?» Так было всегда, сколько он себя помнил, и всегда это производило на него чрезвычайно удручающее впечатление. Вот ведь ирония судьбы — во всем доме единственным представителем первоначальной обстановки являются эти старые сумасшедшие часы. Он не мог понять, почему бы им не поставить вместо них какую-нибудь из этих новомодных электронных штучек.

Он силой вернул себя к работе; покусал кончик пера, выплюнул откушенный кусочек и написал:

Возвращение Странников. Вера, Айви и Гейл сидят за столом.

Вера: Смотри-ка, вот мы и снова все здесь. Ну и погодка там снаружи, поливает как из ведра!

Еще одной вещью, которая постоянно раздражала его, было то, как его концентрация всегда слабела как раз тогда, когда он подходил к заковыристому куску. Вместо того, чтобы собраться как следует и решительно приступить к делу, он имел склонность позволять своему уму отвлекаться от непосредственной работы на совершенно посторонние и несущественные вопросы, — например, почему эти проклятые часы никогда не работали как надо, с тех самых пор…

Он зашагал по холлу, пытаясь услышать голос Веры в своем мозгу. Что же эта растреклятая женщина может сказать? Она вернулась домой после тяжелого дня, пошла в паб, наткнулась там на свою лучшую подругу и ее приемную дочь…

А может быть, маятник? Это точно не регулятор хода; он вынимал его и разбирал на части, покрыв ими весь кухонный стол, когда у него была заминка с «Титом Андроником». Но про маятник он еще не думал. Если эта чертова штуковина работает неточно — не сбалансирован вес или что-нибудь еще — то это может быть причиной.

А может, вообще не стоит начинать сцену с Веры? Допустим, двое придворных…

Первый Придворный: Говорят, у Джека Дакворта в последнее время совсем пропал аппетит.

Второй Придворный: Возможно, он еще не слышал, что у их Терри большие проблемы с полицией в связи с этим грузовиком краденых пуховых одеял, который нашли на задворках Розамунд-стрит…

Нет, не пойдет.

Он открыл дверцу часов и посмотрел внутрь.

Вот его инициалы, которые он выцарапал на футляре, когда ему было двенадцать. А вот пятно на том месте, где он прятал кроликов, подстреленных в заднем саду сквайра в ту ночь, когда люди сэра Джона Фальстафа получили приказ обыскать дом. Счастливые были времена.

Он протянул руку внутрь и нащупал маятник. Вроде бы все в порядке, держится прочно, нигде не хлябает. А может, это…

Призрак поднял нематериальную бровь. Вокруг маятника было что-то плотно обернуто и завязано куском шпагата. Очевидно, оно провело здесь довольно долгое время. Может быть, папа хотел таким образом добиться более точного хода. Тогда все понятно; папа, без сомнения, человек хороший, но не того склада, чтобы разбираться в механизмах. Терпеть не мог машины любого рода, из-за чего и отказался раскошелиться, когда сыну подвернулся шанс поступить подмастерьем к изготовителю приборов.

Призрак печально покачал головой; однако, не стоило слишком много раздумывать об упущенных возможностях. В конце концов, все и так сложилось не так уж плохо.

Нечто, обвязанное вокруг маятника, оказалось листом старого пергамента. Переполненный ностальгией, призрак бережно отвязал его, разгладил и начал внимательно рассматривать.

Чудесная вещь пергамент, во много раз лучше этой давленой древесины, на которой пишут нынче. Допустим, исписал ты лист пергамента; все, что тебе нужно, это взять кусок пемзы и стереть все, что написал, — и пиши себе заново сколько влезет.

Он закрыл футляр часов и медленно побрел обратно к своему письменному столу, разглядывая письмена на пергаменте, сощурив глаза. Хороший шрифт, в старом стиле, даже по его стандартам. Да еще и картинки — ужасные картинки. В его мозгу встал на место недостающий кусочек, и он вспомнил, как папа, вернувшись как-то вечером с ярмарки, — он тогда был еще совсем маленьким… — сказал что-то насчет — да, верно, он сказал, что необходимо подправить часы. «Но там ничего не надо подправлять», — ответила мама. «Позволь мне судить об этом. Я быстро сделаю все как надо». И с тех самых пор эти картинки висели здесь! Впрочем, неудивительно.

«Подумать только», — бормотал про себя призрак. Столько лет ломать голову, а это всего-навсего кусочек старого порно, намотанный на маятник.

Насколько он понял, написано было на латыни, а латынь для него всегда была закрытой книгой; а картинки были не так и ужасны, если подумать. Хороший пергамент, однако, его может хватить на несколько недель, если писать аккуратно и не тереть слишком сильно. Он улыбнулся и кивнул сам себе, затем положил пергамент на стол и пошел в ванную за куском пемзы.

— Великолепно, — сказал сэр Туркин. — И что мы будем делать теперь?

Они очистили стол в общей комнате от рубашек, пустых коробок из-под пиццы и ламораковских журналов по рыболовству и разложили на нем свои трофеи.

Передник, маленькая книжечка в кожаном переплете и пара носок. Молчание в общей комнате было совсем ненамного — может быть, на одну стотысячную — разбавлено замешательством.

— Может, я еще более тупой, чем обычно, — продолжал Туркин, — но я лично не вижу, чтобы мы настолько уж приблизились к тому, чтобы найти Грааль. А вы?

Пертелоп вытащил из нагрудного кармана шариковую ручку и потыкал ею носки в качестве эксперимента.

— Они не выглядят такими уж древними, — сказал он. — Вы уверены, что этот проклятый карлик притащил ту пару?

— Абсолютно, — ответил Боамунд.

— А почему?

— Потому что! — Остальные рыцари посмотрели на него, и каким-то давно не употреблявшимся отделением своего мозга Боамунд начал размышлять, почему такой ответ больше не был столь же убедительным, как в те времена, когда он был мальчишкой.

— Может, это акростих или что-нибудь такое, — предположил Ламорак.

В течение нескольких минут шестеро рыцарей пытались сложить какую-нибудь осмысленную конструкцию из начальных букв предметов, лежавших перед ними.

— Нет, — сказал Бедевер, — я думаю, здесь что-то другое. Если бы это было так, нам бы не были нужны сами эти вещи. Мне кажется, где-то в них должны быть, ну, какие-то ключи, что ли.

— Ключи, — повторил Туркин.

— Например, надо найти между ними что-то общее, возможно? — предположил Галахад.

Шесть пар глаз вперились в предлагаемые для размышления экспонаты: передник, кожаная книжка и пара носок.

— Животное, растение или минерал?

— Помолчи, Тур, я думаю, — Бедевер потер нос ладонью и поднял передник со стола. — Я спрашиваю себя, — провозгласил он, — о чем говорит мне передник?

— Не очень-то много, — ухмыльнулся Туркин. — Разве что ты снова перегрелся на солнце.

Бедевер не обратил на него внимания.

— Передник, — произнес он. — Это предполагает работу по дому, чистоту, уют, хлопоты у плиты…

— Кухонный пол, — подхватил Ламорак, которому как раз подходила очередь мыть его. — Яблочный пирог. Резиновые перчатки. «Персоль». Мне кажется, мы вряд ли придем таким образом к чему-нибудь.

— Возможно, мы упускаем суть дела, — перебил Галахад. — Речь идет не о передниках вообще, речь идет именно об этом конкретном переднике. Кто-нибудь осматривал его? Я имею в виду, в деталях?

— Ну, не до такой степени, — сказал Боамунд. — То есть, передник есть передник, что тут смотреть?

— Не обязательно, — отвечал Галахад. — Передайте-ка мне его, кто-нибудь, и давайте взглянем на него поближе.

Он взял передник в руки и некоторое время пристально рассматривал его.

— Это просто передник, вот и все, — сказал наконец он.

— Блестяще! — воскликнул Туркин. — Фундаментальный подход к вещам и так далее. Если вы спросите меня, так просто кто-то с очень странным чувством юмора провел нас, как мешок с пустыми тыквами.

— Мы подходим к вопросу не под тем углом, — прервал Пертелоп. — Вот вы все тут сидите и пытаетесь что-то понять. Но мы не для этого созданы; если бы здесь требовалось что-то понимать, на эту работу наняли бы профессоров, а не нас. Тем не менее, как мы видим, делаем работу мы; а что мы умеем делать? Держаться храбрецами и задавать людям взбучки. Следовательно…

Бедевер поднял руку, призывая к молчанию.

— Пер прав, — сказал он. — Так оно и есть. В смысле, главное в рыцарях — это то, что они, как правило… ну, тупые, что ли. То есть мы. Очевидно, то, что нам предполагается делать — это взять эти вещи, пуститься в путь и ехать год и один день, встречая по дороге приключения, а потом это просто случится. Звучит вполне разумно, ей-богу.

— Что такое это, Беддерс? — спросил Ламорак.

— Это, — ответил Бедевер. — Эта вещь. Грааль. То есть, — продолжал он, размахивая руками, — так это всегда делалось. Ты пускаешься в дорогу, встречаешь мудрую старуху, сидящую у дороги, она дает тебе старую загаженную жестяную лампу, или кусок ковра, или волшебную золотую рыбку, и в следующий момент ты понимаешь, что дело завертелось. Просто надо иметь немного терпения, вот и все. Оставим это им.

— Им, — пробормотал Туркин. — Мы, они, оно. Ты просто помешался на местоимениях, Беддерс.

— Что такое «местоимение»?

— И кстати, кого ты там назвал тупыми?

Галахад, хмурясь, ударил по столу кулаком.

— Я за то, чтобы попробовать, — сказал он. — Мне кажется, вреда от этого не будет, не так ли? И если все это кончится тем, что мы будем странствовать по свету год и один день и развлекаться, так что из того? Мы всегда можем вернуться к старту, и никто нас не обвинит.

— Он прав, — сказал Бедевер. — Кто когда-либо слышал о рыцарях, организующих что-то? Они просто следуют за течением событий, и все.

Внезапно Боамунд кивнул.

— Бедевер прав, — решительно произнес он. — Кто-нибудь, запихните эту ерунду в мешок — мы отправляемся на поиски приключений.

Ноготь, который лежал под столом, свернувшись в картонной коробке и полируя щипцы для сахара, вскочил, погрузил три сокровища в полиэтиленовый пакет и сунул к себе в сумку. Он пришел к этому заключению полчаса назад.

— Готовы? — спросил он.

— Сейчас, я только соберу вещи, — сказал Ламорак. Ноготь сообщил, что он уже собрал вещи за всех еще этим утром, пока они завтракали. «Чемоданы стоят в холле», — сказал он.

— Ну и прекрасно, — весело отозвался Боамунд, — с этим улажено. Что ж, двинулись?

Так и получилось, что три микроавтобуса стартовали из трех совершенно различных мест в точности в один и тот же момент.

Первый из них — экс-бритиш-телекомовский «бедфорд», собственность Рыцарей Ордена Святого Грааля — выехал по Бирмингемской кольцевой дороге по направлению к Лондону, с сэром Пертелопом за рулем и сэром Туркином за картой автодорог. Возможно, виной тому химическое строение человеческого организма, но он пропустил все необходимые повороты и оказался в конце концов на трассе А-45 на Ковентри.

Второй — восьмиместный «рено», номинально нанятый командой игроков в кегли факультета Экспериментальной Мифологии, — покинув Гластонбери, покатил по М-5 на север, к Бристолю и центральным графствам; его пассажиры, неплохо проведя время, остановились на станции обслуживания Майклвуд, чтобы выпить чашечку чая и сыграть в космических пришельцев в вестибюле станции.

Третий — совершенно новенький, черный как смоль «додж» с затемненными стеклами, толстыми шинами, дипломатическими номерами и стикером с надписью «дорожные налоги уплачены» на окне — материализовался на М-40 в месте ее пересечения с М-25 и понесся, как летучая мышь из ада, по направлению к северу, всю дорогу оставаясь на скоростной полосе и ослепляя фарами передние машины до тех пор, пока они не отворачивали, уступая ему дорогу.

— Нет, — сказал Аристотель, — я заказывал булочку с изюмом, Дио — печенье «Блэк форест», Мерлин ел гренки, а ты — черный кофе с круассаном, так что ты должен мне тридцать пенсов.

Так называемая кегельная команда обменялась яростными взглядами. Нострадамус, с чеком в руке, вытащил из-за уха карандаш и начал складывать на бумажке.

— Честно говоря, — сказал Мерлин, — я заказывал чашку чая, а мистер, э-э, Магус…

Симон Маг взглянул на часы.

— Ладно, — произнес он. — Я выручу вас. Я заплачу за всех. Может, мы наконец пойдем?

Маги посмотрели на него.

— Нет нужды разговаривать в таком тоне, — проворчал Аристотель. — Это проще некуда. Я дал Нострадамусу пять…

— У нас нет времени, Ари, — зарычал Симон Маг. — Давай уладим все это в машине, идет? Машо… — о боже мой, куда она опять подевалась?

— Мне кажется, она собиралась зайти в магазин, чтобы купить мятных леденцов, — объяснил Мерлин. — Она сказала, что они помогают ей справляться с укачиванием.

— О Боже, Боже милосердный! — воскликнул Симон Маг. — Дио, будь другом, пойди скажи ей… — но Дио Хризостом, который был твердо уверен, что не заказывал ничего, кроме горячего шоколада и вафель, скрестил руки на груди и сделал вид, что не слышит. Ситуация начала немного выходить из-под контроля.

Симон Маг нахмурился. С одной стороны, здесь присутствовали восемь яснейших умов во всей Стеклянной Горе, окончательное вместилище мудрости всего мира, фонтан магии, щит и столп человечества. С другой стороны, по сравнению с ними нижние скамьи в старом колледже выглядели положительно здравомыслящими. Он многозначительно откашлялся.

— Так, — произнес он. — Автобус отходит через три минуты. Те, кто не успеют, будут оставлены здесь. Ясно?

Он позвенел ключами и не спеша зашагал по направлению к стоянке.

— Ох, боже мой! — проговорила Королева Атлантиды, слегка сдвинув брови. — Какая досада! Выйдите же и поменяйте его, кто-нибудь.

Среди пассажиров пронеслось некоторое шевеление, но никто не предпринял попытки более решительного движения.

— Только не говорите мне, что к этой машине не прилагалось запасного колеса, — сказала Королева. — Это правда?

— В автобусе, э-э, не хватило места, — выговорил наиболее молодой и отчаянный из помощников. — Видите ли, нам пришлось выкинуть все, что не было абсолютно необходимым, чтобы уместились приспособления для наблюдения и мобильный факс-трансивер, так что…

— И кто-то из вас решил, что запасное колесо не является необходимым, — Королева поджала свои прелестные губки. — Да, разумеется, это скорее роскошь — нечто вроде встроенного коктейль-бара. Понимаю. Ну а ремонтный комплект на случай прокола — от него мы тоже избавились, сочтя его последним словом сибаритской моды, или он все же где-нибудь остался?

— Да, конечно, мы…

Глаза-прожекторы навелись на цель. Улыбка точного боя взяла прицел.

— Это просто замечательно, — проговорила Королева. — Тогда что же ты тут делаешь?

Неохотно, как тореадор, выходящий к быку, имея в руках лишь букетик цветов и зубочистку, молодой безрассудный помощник встал, ударившись головой о крышу автобуса, и начал пробираться к двери.

— Ну, а теперь, — Королева перевела взгляд на остальных, а улыбку — в режим коврового бомбометания, — пока мы ждем, давайте, может быть, посмотрим, что еще мы забыли взять с собой?

К счастью, зазвонил телефон.

— Тур!

Сэр Туркин поднял глаза от карты. По его подсчетам, к настоящему моменту они должны были быть уже в Хартфордшире, что означало, что какой-то чертов придурок переместил Ковентри на сотню миль к югу.

— Что? — раздраженно спросил он.

— Ты уверен, что это та дорога?

— Слушай…

Боамунд, который спал как бревно с тех пор, как они покинули бар Перри, внезапно дернулся, открыл глаза и произнес:

— Останови фургон!

— Что?

— Я сказал, останови фургон.

Туркин взглянул на него и покачал головой.

— Здесь нельзя, — сказал он, — это же магистраль. Придется тебе подождать, пока мы не доберемся до «Маленького Повара» или чего-нибудь в этом роде.

— Да не это, идиот! — рявкнул Боамунд. — Мы приехали. Это здесь.

Пертелоп пожал плечами.

— Ты босс, Сопливчик, — произнес он. — Вон впереди площадка. Подойдет?

— Да, — нетерпеливо сказал Боамунд, — замечательно, подруливай, — его брови были нахмурены; судя по виду, это был внезапный приступ сосредоточенности, словно он изо всех сил пытался удержать что-то большое и скользкое у себя в сознании.

— С тобой все хорошо, Бо? — спросил Бедевер. — Ты выглядишь как-то странновато.

— Вообще-то, — ответил Боамунд, — мне приснился сон.

— Ага, — вмешался Туркин, — вот и оно. У Сопливчика опять начали слипаться мозги.

Боамунд яростно отмахнулся от него.

— Заткнись, Тур. Это был очень важный сон, и я пытаюсь вспомнить его. А это не так-то просто, знаешь ли.

Фургон остановился, и рыцари выпрыгнули из него. Снаружи было холодно, с неба сыпала мелкая морось. Позади проволочной изгороди туман накатывался на опушку большого соснового леса.

— Там, — показал Боамунд. — Вон тот лес. За этими деревьями есть озеро. Туда-то нам и надо.

Бедевер умудрился завладеть картой и теперь внимательно ее изучал.

— Вы знаете, а он прав, — сказал он. — Во всяком случае, здесь в округе полно затопленных гравийных карьеров. По крайней мере, если там Мериден, — опустив карту, он кивнул в северном направлении, — то за этими деревьями действительно есть затопленные карьеры. В противном случае, мы можем находиться где угодно.

Он оборвал себя и посмотрел вниз. Ноготь дергал его за рукав.

— Ты сказал — Мериден? — возбужденно переспросил карлик.

— Именно так, — ответил Бедевер. — А в чем дело?

— Мериден, — повторил карлик. — Там делают мотоциклы.

Бедевер поднял бровь.

— Кто-нибудь понял, о чем он тут болтает? При чем здесь мотоциклы? — недоуменно вопросил он. Галахад кивнул:

— Старая фабрика «Триумф» располагалась в Меридене, — подтвердил он. — И что?

Карлик ухмыльнулся.

— Ничего, — отозвался он. — Просто Мериден, знаете ли, находится точно в географическом центре Альбиона, вот и все.

Галахад нахмурился.

— Это, конечно, чрезвычайно интересно, — сказал он. — Ну а теперь, малютка, давай-ка топай быстрее, а то…

— Ну-ка повтори, — прервал Бедевер.

— Мериден, — раздельно произнес карлик, — это точный центр Альбиона, с географической точки зрения, — он подмигнул Бедеверу. — Мне показалось, что стоит об этом сказать, — добавил он.

— Спасибо, — Бедевер задумчиво пощипал кончик носа и взглянул на карту. — Знаете, — проговорил он, — а это, если подумать, действительно довольно интересно.

— Да ну? — насмешливо взглянул на него Ламорак. — Я-то лично никогда не видел смысла в географии. Кому, скажите, какое дело, где расположена столица королевства Нортгэльского?

— Точно в центре, — проговорил Бедевер, скорее для себя, чем для кого-нибудь другого. — Разрази меня гром!..

— Ваше Величество…

— М-м?

— Мне кажется, вам лучше свернуть к обочине, Ваше Величество.

Королева взглянула в зеркальце заднего вида, вздохнула и нажала на тормоз. Помощники переглянулись и обменялись ухмылками. Они предвкушали то, что должно было произойти.

Полисмен подошел к машине и постучал в стекло. Он был молод, высок и рыжеволос. «Забавно, — сказала сама себе Королева, — насколько молодо они все выглядят в наши дни». Она опустила стекло и улыбнулась.

— Добрый вечер, офицер, — обольстительно проговорила она.

Полицейский не отреагировал на улыбку; по крайней мере, не показал этого.

— Знаете ли вы, — сказал он, — что вы ехали со скоростью более ста десяти миль в час, мадам?

— Неужели! — воскликнула Королева. — Просто удивительно! Я совершенно не ощущала ничего подобного.

— Прошу вас, выйдите из машины, мадам.

— Но на улице дождь!

Лицо полисмена оставалось бесстрастным.

— Выйдите из машины, пожалуйста, — повторил он. — Я вынужден попросить вас предъявить…

— Простите?

— Я вынужден попросить вас… вас… вас… вас… — промолвила маленькая зеленая лягушка; затем она заметила, что что-то не так. Она подпрыгнула на месте раза два, потом села и раскрыла рот. Королева с печалью покачала головой и обратилась ко второму полисмену.

— Офицер, — произнесла Королева, — я собираюсь и вас превратить в лягушку.

Полисмен тупо таращился на нее.

— Прошу вас, не примите это на свой счет, — продолжала Королева, — я же знаю, вы просто делаете свою работу, и это совсем не ваша вина, просто так сложились обстоятельства. Это совсем не больно, обещаю вам.

Она улыбнулась, и у ее ног возникла вторая лягушка. Очень аккуратно, словно боясь повредить их хрупкие лапки, Королева подобрала двух земноводных с земли и посадила их к себе на ладонь.

— Ну вот, — произнесла она. — Когда-нибудь по этой дороге проедет принцесса. Возможно, — добавила она, — эта принцесса будет ехать со скоростью сто двадцать с лошадиным фургоном на буксире. И если вы будете с ней очень-очень вежливы и не станете спрашивать у нее водительские права, возможно, она поцелует вас, и вы снова станете полицейскими. Ну а если нет, попробуйте ловить мух. Мне говорили, что у них довольно специфический вкус, но если притерпеться, то оно стоит того. Чао!

Она мягко подтолкнула их указательным пальцем между задних лапок, чтобы побудить спрыгнуть с ее ладони, еще раз улыбнулась и забралась обратно в автобус.

— Ну что ж, — сказала она.

— Где?

Боамунд угрюмо насупился. Это был такой живой, убедительный сон, из тех, которые ты уверен, что вспомнишь; но теперь в его голове оставался только какой-то липкий серебристый след в том месте, где он когда-то был.

— Это где-то здесь, — произнес он. — Озеро. Все в тумане. Ну, вы знаете такие вещи.

— Но здесь и в помине нет никакого озера, Бо, — покачал головой Туркин. — Ты же понимаешь, такую вещь, как озеро, трудно проглядеть. Ты, должно быть, просто вообразил его.

— Я не воображал его! — заорал Боамунд. — Это было озеро, и оно было здесь!

— Но сейчас его здесь нет, — с ухмылкой возразил Туркин. — Здесь только деревья и вот это.

Он махнул рукой в сторону маленькой, наполовину недостроенной группки фешенебельных коттеджей и пожал плечами. Остальные рыцари, против обыкновения чувствительные к замешательству своего лидера, не говорили ничего.

— Мы можем попробовать поискать там, — предложил Боамунд; и Бедеверу вспомнился один кот, которого он когда-то знал, — у того была манера каждый раз, когда шел дождь, обходить по очереди все двери и окна, вероятно, в надежде найти хоть одно, за которым светит солнце. — Наверно, его просто не видно из-за тумана. Уверен, что если мы посмотрим как следует…

— Ну-ну, будет тебе, — продолжал уговаривать Туркин с той же невыносимо раздражающей интонацией, словно говоря: «Будем же наконец разумными людьми». — Мы уже достаточно долго пробовали, никакого озера здесь нет, ну и хватит об этом…

Его речь оборвалась громким всплеском. Туркин все же нашел озеро.

Призрак перечитал написанное и понял, что это хорошо. Такое чувство приходит иногда, если ты призрак.

Он посмотрел на часы, которые показывали теперь точное время, и увидел, что уже половина десятого. Самое время послать это по факсу, пока в манчестерской студии все не разошлись.

Неторопливо шагая по пустому дому, призрак удивлялся про себя, что же казалось ему таким трудным. Стоило ему смириться с мыслью, что сцена должна начинаться с Майка Болдуина, как это просто пришло к нему, словно кто-то диктовал ему текст непосредственно в его голове. Он просто сел, взял лист бумаги, — и не испортил ни строчки.

Только сейчас он заметил, на чем писал: это был тот странный кусок пергамента, который он обнаружил в часах. Не раздумывая, он стер пемзой картинки и заглавие, но вся эта скучная латынь осталась на листе. Однако, сейчас уже слишком поздно что-то с этим делать.

Приступ легкого любопытства все же овладел им; он присел на краешек сундука и прищурился на манускрипт. Прошли годы с тех пор, когда он в последний раз пытался прочесть что-то на латыни, и слава Богу, — чертовски глупый язык, надо же было такое придумать, чтобы половина слов кончалась на «-us», а другая половина на «-о». Буквы были маленькими и тесно посаженными, что не очень-то помогало разбирать текст.

Historia Verissima de Calice Sancto, quae Latine vortit monachus Glastonburiensis Simon Magus ex libello vetere Gallico, res gestas equitum magorumque opprobria argen-tariorumque continens…

…Очень правдивая история святого чего-то, с которой Симон Маг, monachus, — это значит монах, ну да, монах из Гластонбери, что-то сделал на латыни — непонятный глагол в конце строки — в которой содержится… ага, содержатся деяния всадников и магов, а также opprobria — позорное что-то — argentariorum, то есть людей, имеющих дело с деньгами…

Куча древней чепухи. Сейчас отправлю факс, пообещал себе призрак, возьму пемзу и сотру все это к чертям, а потом, может быть, мне удастся написать на этом листе что-нибудь достойное. Позорные деяния людей, имеющих дело с деньгами, скажите пожалуйста! Кто, черт побери, захочет об этом читать?

Он вошел в кабинет, набрал номер на факсе и заправил лист пергамента в приемный лоток. Послышались обычные звуки, словно кто-то душил утку, и пергамент, спазматически дергаясь, пополз, зажевываемый маленькими пластмассовыми челюстями. Когда пересылка была закончена, он вытащил лист, тщательно удалил полоску регистрации и пошел искать пемзу.

— Боамунд.

— Что?

— Не хочу дергать тебя по пустякам, но помнишь вот эту кожаную книжечку, которую мы притащили из Атлантиды?

— И что?

— Там из нее лезет какой-то здоровенный кусок бумаги.

Денни Беннетт зевнул, потянулся к кофейнику, обнаружил, что в нем ничего нет и выругался.

Девять тридцать. Это был долгий день. Однако, новый документальный фильм продвигался вперед, идеи били ключом, адреналин бежал по жилам. Теперь, если только ему удастся найти способ связать шотландских горцев и Совет по Развитию Островов с резней в Гленкоу, у него уже будет что-то.

Он подвинул к себе диаграмму и начал пристально ее рассматривать. Как все его конспиративные карты, она была разрисована по меньшей мере семью различными цветами — голубой для ЦРУ, зеленый для ФБР, красный для М-16, лиловый для Английской Национальной Оперы, и так далее.

Диаграмма показывала красивое многоцветное переплетение вокруг побега Принца Чарли и ровную оранжевую линию, связывающую его с североморскими нефтяными компаниями; теперь ей не хватало только нескольких розовых штрихов в правом верхнем углу. Что у нас означает розовый? Ага, люди из Совета по Правам Заимодавцев. Там определенно что-то происходит. Только что?

Дальше по коридору, в той части здания, где располагались ребята из мыльных сериалов, тихо зазвенел факс. Мыльные сериалы! Подонки общества. Опиум для народа. Почему ему никогда не приходят факсы, интересно знать?

Однако, следовало признать, что в коммерческом телевидении использовались гелевые ручки гораздо лучшего качества, нежели те, с которыми он имел дело на Би-Би-Си. Если ты в муках творчества непреднамеренно откусывал кончик такой ручки, тебе потом не приходилось ходить три дня с ярко-зеленым языком.

Что-то мешало ему сосредоточиться. Он пытался выкинуть это из своей головы, но оно не желало уходить: непрекращающийся вибрирующий писк, словно машина, страдающая зубной болью. Да это же тот факс в конце коридора, понял он, — вероятно, его заело, а эти ленивые ублюдки уже давно разошлись по домам. С огромной неохотой — поскольку он уже видел способ связать розовый с желтым так, чтобы не пересекать голубой, — он поднялся на ноги и пошел в «Мыльные сериалы», чтобы разобраться наконец с треклятой машинкой.

Как и следовало ожидать, в факсе застряла бумага. Несколько резких ударов ладонью быстро вывели механизм из затруднительного положения; он вытащил листок, швырнул его на стол и повернулся, чтобы уходить. Потом нахмурился и снова повернулся к столу.

Чем, черт возьми, занимаются мыльные сериальщики, если они получают факсы на латыни?

Начало, разумеется, было на английском, — и тот, кто писал его, имел большие трудности с орфографией, — какая-то ерундовая пьеска про людей, которых звали Альф и Дейрдре. Но потом рукописный текст кончался, и далее шел десяток абзацев мелким шрифтом, и Денни мог поклясться, что это латынь, насколько он мог разобрать. Это было, по меньшей мере, странно. Очень странно.

Прошло уже — о, лет пятнадцать, даже двадцать, с тех пор, когда учителя в школе оставили попытки научить его латыни; но память Денни была похожа на багажник семейного автомобиля. Вещи, которые давно уже никому не нужны и которые, по общему убеждению, вообще были выброшены много лет назад, имели тенденцию скапливаться там, прячась, выжидая удобного момента, чтобы выскочить на поверхность, когда никто этого не ожидает. К собственному удивлению, он обнаружил, что даже может кое-что разобрать…

Не осознавая, что делает, он присел на край стола и погрузился в чтение.

— Что она делает, Беддерс? — требовательно спросил Боамунд.

— Печатает, — отвечал Бедевер, пораженный. — Черт, Бо, похоже, у этой штуки внутри встроенный миниатюрный факс. Круто!

— Что такое…

Но Бедевер уже рассматривал узенькую полоску бумаги, упорно ползущую из боковины Персонального Органайзера Знаний.

— Это магический артефакт, — произнес он. — Это значит, что ты можешь посылать письма и документы и все что хочешь по всему миру за считанные секунды.

— А, так вот это что, — облегченно сказал Боамунд. — Только вот где у нее крылья?

Бедевер поднял бровь.

— Что ты имеешь в виду? Какие крылья?

— В мое время, — объяснил Боамунд, — когда кто-то хотел отправить письмо с одного конца мира в другой за несколько секунд, он использовал волшебного ворона. Но где у него крылья?

— Они его усовершенствовали, — сказал Бедевер; его внимание было приковано к бумаге у него в руках. — Теперь все делается с помощью электричества. Поэтому это и называется бескрылым телеграфом. А знаешь, это может оказаться интересным. Похоже, мы перехватили чью-то линию, и…

Помимо своей воли рыцари сгрудились вокруг, заглядывая ему через плечо, — все, кроме Туркина, который был слишком занят тем, что выжимал свою рубашку и дрожал от холода. Группа искателей приключений погрузилась в молчание.

— Так-так, — проговорил наконец Ламорак. — Интересно — это еще мягко сказано. Подумать только, Кен Барлоу и Лиз Макдональд…

— Да не этот кусок, — оборвал Бедевер. — Вот здесь, ниже. Бог мой…

— Но это же по-латыни, Беддерс. Я в латыни всегда был ни в зуб ногой.

Бедевер читал довольно бегло, и его палец вскоре оказался внизу страницы.

— Проклятье! — сказал он. — Она обрывается. Однако, для начала неплохо. Интересно, за каким дьяволом кому-то понадобилось пересылать это по факсу?

— Что там написано, Беддерс? — нетерпеливо прервал его Боамунд. — И если у этой штуки нет крыльев, то каким образом?..

Бедевер, однако, не слушал его. Он широко улыбался.

— Понимаю, — раздельно произнес он. — Очень, очень интересно, в самом деле. Так вот для чего эта штука была нужна на самом деле! — Тут он, по-видимому, заметил остальных рыцарей и повернулся к ним. — У нас в руках, — сказал он, — находится первая часть истории о том, как был утерян Святой Грааль, рассказанной современником, ну, или почти современником; и, черт побери, — тут его лицо расплылось в уже совершенно необъятной ухмылке, — вы никогда не догадаетесь, кто этот современник, написавший эту бумагу.

«Они будут просто вне себя, — сказал себе Симон Маг, — особенно Машо». Однако он предупреждал их, и не разбив яйца, не сделаешь омлета, и так далее. Наверное, ему будет лучше идти одному. Он взглянул на карту, лежащую на соседнем сиденье, но в кабине было слишком темно.

Придется полагаться на память, а ведь прошло, пожалуй, лет восемьсот с тех пор, как он в последний раз ездил по этой дороге. К счастью, он обладал хорошим чувством направления.

— Ковентри, — произнес он вслух. Хорошая идея — эти новомодные придорожные указатели; сберегает кучу времени, когда не надо каждый раз останавливаться и спрашивать дорогу у каких-нибудь морщинистых стариков-крестьян. Он наклонился вперед и включил радио. «Вокруг Британии», замечательно. Он любил эту программу. Простая развлекательная музыка, никаких придурочных шуточек.

Вполне понятно, что ему было немного не по себе. Это дело шло к исполнению долгое время, в него было вложено много сил. Он взглянул на спидометр и слегка отпустил педаль газа. Не стоит спешить, было бы глупо, если бы его сейчас задержали за превышение скорости.

(«Вас… вас… вас…» — донеслось кваканье с обочины дороги, когда микроавтобус со свистом пронесся мимо.)

Крутя руль, он перебирал в уме все, что ему еще оставалось сделать. Было еще множество вещей, которые могли пойти наперекосяк, но так оно всегда бывает. Наступил тот момент, когда ему не оставалось ничего, кроме как сесть, откинуться на спинку кресла и позволить им продолжать самим.

Они, в общем-то, вполне здравомыслящие парни, если не ожидать от них ничего экстраординарного, и при них был карлик, на случай, если они попадут в слишком уж серьезную переделку.

«Вокруг Британии» сменилась прогнозом погоды — довольно точным, одобрительно заметил Симон Маг; хорошо работают ребята, особенно если учесть, какими потрясающе примитивными технологиями они пользуются, — а затем программой для садоводов. Симон Маг зевнул и выключил радио. В любом случае, он был уже почти на месте.

Окружающий ландшафт определенно выглядел знакомым, и Симон Маг свернул с магистрали на А-45. Он почти мог слышать это, оно звало его…

— Симон!

Он поднял голову и увидел в зеркале заднего вида лицо Аристотеля. Проклятье! Он забыл вырубить эту чертову штуку!

— Привет, Ари, — ответил он. — Я вас предупреждал. Я же сказал: три минуты.

— Как ты мог? — вопросил Аристотель, белый от ярости. — Бросить нас вот так, черт знает где…

— Я подберу вас на обратном пути, — утешил его Симон Маг. — Послушай, почему бы тебе не пойти выпить чашечку чая, а? Сыграть партию-другую в «Космических завоевателей»… И, э-э, скажи там миссис Магус, что меня срочно вызвали, или придумай что-нибудь такое, хорошо? Спасибо тебе.

Он протянул руку и щелкнул маленьким переключателем, расположенным за зеркальцем. Лицо Аристотеля исчезло, сменившись изображением тяжелого грузовика.

Ну что ж. Если он что-нибудь забыл, теперь уже слишком поздно.

Рыцари понемногу отсыревали.

— Итак, — говорил Бедевер, — это все, разумеется, очень прямолинейно, но… Альбион — это на самом деле не Альбион, это… — он порылся в памяти, подыскивая подходящий термин. — Это нечто, что можно назвать финансовым учреждением, — сказал он неуверенно. Он знал, что это совсем не так, но неважно. Не было смысла пытаться понять это; все, что от них требовалось, — это действовать дальше, и все станет ясно само собой.

— Понимаю, — соврал Боамунд. — Так и что же от нас теперь требуется?

— У меня с собой дорожный набор для игры в триктрак, — сказал Ламорак.

Боамунд обдумал это.

— Хорошо, — произнес он. — И что потом?

— Ну, тем временем нам кто-нибудь подвернется и скажет, что делать дальше, полагаю. Ты же слышал, что сказал Беддерс, Бо. Нам следует быть терпеливыми.

Как неизбежно и должно было оказаться, выяснилось, что Ламорак забыл взять с собой кости, так что в конце концов они просто уселись под деревом и стали играть в «двадцать вопросов». К этому времени темнота стояла уже непроглядная, и туман начинал свиваться вокруг них серыми клубами.

— Твоя очередь, Бо. Задумай что-нибудь.

Боамунд некоторое время размышлял, нахмурив брови. Когда он сказал «Готово», в его голосе было что-то, заинтересовавшее Бедевера, но он не стал высказывать свои мысли вслух.

— Два слова, — сказал Боамунд. — Из царства минералов.

— Минералов, — повторил Галахад. — Это что-то, что ожидаешь найти у себя в доме?

Боамунд немного подумал; было похоже, что он слушает какой-то голос, подсказывающий ему ответ.

— Да, — ответил он, и его голос прозвучал удивленно. — Один.

— Больше или меньше футбольного мяча? — спросил Туркин.

— Больше, — ответил Боамунд. — Черт побери, — прибавил он. — Два.

— Это сделано из металла?

— Да, — сказал Боамунд, затем нахмурился. — Нет, — поправился он. — Нет, пожалуй, не из металла. Три.

— Предмет домашнего обихода, сделан не из металла, больше, чем футбольный мяч, — размышлял Пертелоп. — Это механизм?

— Нет. Четыре.

— Не механизм, хорошо. Его можно найти в кухне?

Боамунд подождал ответа. Когда ответ пришел, он, по-видимому, сам был поражен.

— Да, — сказал он. — Пять.

— Так, — произнес Галахад. — Минерал, не металлический, больше футбольного мяча, не механизм, находится на кухне. Мусорная корзина?

— Нет. Шесть.

— Корзинка для овощей?

— Нет. Семь.

— Это сделано из пластмассы? — спросил Ламорак.

Боамунд послушал, и его рот открылся от изумления.

— Да, — сказал он. — Восемь.

— Банка для круп?

— Это не больше футбольного мяча, идиот.

— Встречаются и больше, — скромно ответил Туркин. — Я как-то зашел в один магазин…

— Это не банка для круп, — спокойно произнес Боамунд. — Девять.

— Кухонные весы, — предположил Пертелоп. — Нет, это механизм; беру назад. А, знаю: это большая плетеная хлебница.

— Нет. Десять.

— Стакан для сбивания коктейлей?

— Нет. Одиннадцать.

— Черт, мы где-то совсем рядом, — сказал Ламорак. — Давайте-ка посмотрим: это большая пластмассовая кухонная принадлежность, не механизм. Подставка для посуды?

— Нет. Двенадцать.

— Заковыристая штука, — произнес Галахад. — Это не может быть горшок для муки, потому что он глиняный, а не пластмассовый. Лам, что обычно находится в шкафчике под раковиной, сразу за смесителем?

Напряженное молчание. Бедевер поднял глаза и увидел, что дождь прекратился.

— Может быть, отстойник? — предположил Пертелоп. — У нас ведь его еще не было?

— Это не отстойник; тринадцать, — сказал Боамунд. — А кстати, что такое отстойник?

— А как насчет ведра? — спросил Галахад. — Ну знаешь, для мытья полов?

— Четырнадцать.

— Давайте повторим еще раз, — предложил Туркин, и пока они делали это, Боамунд всматривался (если можно так сказать) в отчетливую, ясную картинку в своем уме. Не может же это быть…

— Мусорный совок и швабра, — сказал Галахад за всех. — То есть, они могут быть в кухне, если нет специального чулана под лестницей.

— Пятнадцать, — ответил Боамунд отсутствующим голосом. Образ в его голове отказывался исчезать; он даже стал еще ярче.

— Я пытаюсь вспомнить, — сказал Туркин, — что у них было в кухне в «Пицце-на-ходу», — он тряхнул головой. — Но это не механизм. Не знаю, это хорошая задачка.

— Ламповый абажур, — вмешался Ламорак, и в его голосе проскользнула нотка отчаяния. Но Боамунд только покачал головой и сказал:

— Шестнадцать.

— Я знаю! — воскликнул Пертелоп. — Как глупо было сразу не догадаться! Это пластмассовый дуршлаг.

— Семнадцать.

— Тазик для салатов.

— Восемнадцать.

— Находится в кухне, боже ты мой!

— Ящик для столовых приборов.

Боамунд снова покачал головой.

— Девятнадцать, — промурлыкал он.

Рыцари посмотрели друг на друга; и тут Бедевер, который по-прежнему смотрел в небеса и заметил, что тучи разошлись и на небе показались звезды, откашлялся.

— Я думаю, — сказал он, — что это Святой Грааль.

— Правильно, — ответил Боамунд. — Двадцать.

9

Прежде, чем кто-нибудь успел что-то сказать, за их спинами раздалось мягкое покашливание, и к ним подошел человек.

— Добрый вечер, джентльмены, — произнес он.

Тысячелетний инстинкт заставил рыцарей проворно вскочить на ноги.

— Добрый вечер, мистер Магус, сэр, — хором ответили они.

Симон Маг осмотрел свою одежду и вздохнул. Он приложил все усилия, пытаясь замаскироваться под пожилого лесоруба, но переодевание никогда не было его сильной стороной.

— Готовы?

Рыцари переглянулись.

— Да, сэр, — сказал Боамунд. — Все готовы.

— Замечательно. В таком случае, Боамунд, не будешь ли ты так добр проследовать за мной? Остальные, оставайтесь здесь, пока я не позову.

Среди рыцарей раздался тихий ропот недовольства — слышны были отдельные мятежные реплики о том, что это нечестно, и что некоторые люди ходят у учителей в любимчиках. Симон Маг, повернувшись, кинул на них взгляд, и ворчание моментально стихло.

— Ведите себя хорошо, — сказал Симон Маг и пошел прочь.

— Тебе понадобится это.

Интересно, подумал Боамунд, глядя на холщовый чехол, что это такое. Это мота быть удочка или даже спиннинг, или маленький складной мольберт, а возможно, штатив фотоаппарата. Но он не угадал.

— Осторожно, он острый, — предупредил маг.

Боамунд, который уже самостоятельно обнаружил это, пососал палец. Да, очень острый и поразительно яркий — казалось, он светился собственным светом в бледном мерцании луны.

— Экскалибур, — небрежно пояснил Симон Маг. — Он валялся у меня на платяном шкафу Бог знает сколько лет, так что я подумал: если я не собираюсь использовать его сам, может, стоит отдать его кому-нибудь, кто найдет ему применение. — Он посмотрел на меч тоскующим взглядом.

Экскалибур! Кому-нибудь или чему-нибудь с несколько более богатым воображением, чем у Боамунда, — какому-нибудь камню или древесному корню — могло бы показаться, что тусклое сияние, танцующее на клинке, вспыхнуло при звуке этого имени. Боамунд прикусил губу.

— М-м, — проговорил он, — а вы уверены, сэр? То есть, мне всегда казалось, что король вроде как закинул его в озеро.

Симон Маг усмехнулся.

— Ну да, — подтвердил он. — Именно так он и оказался у меня. Взгляни-ка.

Он указал на маленькие буквы, выгравированные золотом на клинке меча рядом с рукоятью; никого нельзя было бы винить, если бы ему в этот момент показалось, что они ярко блеснули на долю секунды.

Надпись гласила: «ШЕФФИЛД».

— Как бы там ни было, — продолжал Симон Маг несколько неуверенно, — пока что мы его отложим и будем надеяться, что он нам не понадобится. Если все пойдет гладко…

— Стой!

В темноте замаячила фигура; лунный свет блеснул на вороненой стали.

— Ну вот, — терпеливо произнес Симон Маг после относительно длинной паузы, — мы остановились. Чем мы можем вам помочь?

— Э-э, — силуэт повернул голову и начал яростно перешептываться с кустом, из которого возник. Несколько других силуэтов с неохотой показались из куста и встали за его спиной. — Дальше вам нельзя, — произнес силуэт.

— Почему?

— Нельзя. Уходите.

Симон Маг и Боамунд переглянулись.

— Можно мне? — с надеждой спросил Боамунд.

— Ну ладно, — отвечал Симон Маг. — Только не увлекайся.

С восторженным воплем Боамунд вытащил меч из холщового чехла, завертел его над своей головой с такой скоростью, что Симон Маг чуть было не лишился уха, и ринулся в темноту. Послышалось несколько громких, но довольно музыкальных ударов стали о сталь, и Боамунд вернулся.

— Они сбежали, — пожаловался он, чуть не плача.

— Ничего, — утешил его маг. — Будут и другие, я подозреваю.

Боамунд стоически кивнул и спрятал меч в чехол.

— Может быть, они устроят нам засаду, — с надеждой предположил он.

Симон Маг пожал плечами:

— Вообще-то я склонен думать, что это как раз и была засада. Вряд ли у них было так уж много возможностей попрактиковаться в такого рода вещах.

— А-а, — голос Боамунда звучал удивленно. — Так значит, вы знаете, кто это был?

— У меня есть очень сильное подозрение, — ответил Симон Маг. — Думается мне, что это были независимые финансовые консультанты. Или менеджеры, управляющие инвестициями. Ладно, пошли.

Они двинулись дальше вдоль берега озера. На дереве у них над головой ухнула сова. Боамунду что-то попало в глаз, и он приостановился, чтобы вынуть соринку.

— Простите, что спрашиваю, — осторожно произнес он, — но не вы ли были тем отшельником, которого я видел сразу после того, как проснулся, — который сказал, что я должен идти выполнять этот квест?

Симон Маг кивнул.

— Это правда, — признал он.

— Ага. А я вас и не узнал.

— Я был замаскирован. Тебе не стоило этого знать, ты же понимаешь. Честно говоря, это была совершенно безобразная маскировка. Удивительно, что ты не смог ее раскусить.

Боамунд с минуту размышлял над тем, что ему открылось.

— Так значит, это вы стояли за всем этим делом? За моим усыплением и всем прочим?

— Да, верно, — несколько поколебавшись, он добавил: — Но ты ведь не обиделся, не правда ли? Я хочу сказать — у тебя ведь не было каких-нибудь других дел или чего-нибудь такого?

— Нет, нет, ничего страшного, — успокоил его Боамунд.

— Ну и хорошо. Я, знаешь ли, немного волновался, что спутал твои планы.

Призрачная фигура с кинжалом в зубах спрыгнула на них с дерева. К несчастью, она не рассчитала свой прыжок.

Раздался глухой удар… когда призрачная фигура пришла в себя, она обнаружила, что над ней заботливо склонились два человека.

— С вами все в порядке? — спросил Симон Маг.

— Я поревал рот об этот фертов кинвал, — ответил бандит. — Ферт побери!

— Вам следовало бы быть поаккуратнее, — посоветовал Симон Маг. — Вот, возьмите, — он протянул бандиту носовой платок.

— Фпафибо, — бандит вытер лоб, выплюнул на землю зуб и уполз в кусты.

Симон Маг пожал плечами.

— Что-то говорит мне, что против нас сегодня действует команда класса «Б», — сказал он. — Ну да ничего. Хотя это несколько расслабляет.

Они некоторое время двигались молча; затем Боамунд спросил:

— Я понял насчет персонального органайзера, а что с передником и носками? Я имею в виду — они нужны для чего-то, или…

Симон Маг щелкнул языком.

— Проклятая память, — проговорил он. — Хорошо, что ты мне напомнил. Они при тебе?

— У меня в рюкзаке.

— Молодец. Так… — Симон Маг понизил голос. — Давай-ка нырнем под это дерево — там тихо, спокойно, и нас…

— Осторожнее! — раздраженно воскликнул убийца в маске.

— Простите.

— Черт возьми, неужели нельзя смотреть, куда вы наступаете?

— Простите, — повторил Боамунд, — здесь темновато. Я сделал вам больно? — с надеждой предположил он.

Убийца хмуро посмотрел на него.

— Ничего подобного, черти б вас взяли, — проговорил он, поднимаясь на ноги и прыгая на одной ноге. — От вас одно беспокойство, — бормоча что-то себе под нос, он захромал куда-то в тень.

— Так, — сказал Симон Маг. — Давай-ка, малыш, надевай носки и передник.

— Это обязательно? — нахмурился Боамунд.

Симон Маг взглянул на него.

— Разумеется, обязательно, — сказал он.

— Ага, — проговорил Боамунд. — Просто я буду чувствовать себя полным придурком, разгуливая здесь в передничке с цветочками.

— Можешь надеть его под куртку, если хочешь, — терпеливо ответил маг. — Только поторопись, пожалуйста.

Боамунд опустился на колени и принялся развязывать шнурки.

— Носки ведь тоже необходимы, так? — спросил он.

— Жизненно, жизненно необходимы. Давай быстрее, хорошо? Мы не можем возиться с этим всю ночь.

— Они кусачие!

— Послушай…

За их спиной раздался леденящий душу вопль, и Симон Маг обернулся.

— Простите, — сказал он, — но не могли бы вы повременить пару минут? Мы еще не совсем готовы.

Головорез в капюшоне остановил руку на середине замаха.

— Что? — переспросил он.

— Мы вас совсем не задержим, — объяснил Симон Маг. — Парню просто надо переменить носки.

— Носки? Что за…

— Все в порядке, я готов, — объявил Боамунд, и его лицо озарила вспышка голубого сияния, когда Экскалибур покинул свой холщовый чехол. — Защищайся! — восторженно заорал рыцарь и ринулся вперед. Раздался металлический звук (приблизительно ре-диез), сопровождаемый грохотом падения человека в кольчуге в заросли кустарника.

— Это не по правилам, — раздался голос из кустов. — Я не приготовился.

— Так это же круто! — возразил Симон Маг. — Мы, считай, напали из засады.

— Нет, совсем наоборот! Это я напал из засады!

— Ну, значит, твоя засада не очень-то удалась, как ты думаешь? — ухмыльнулся Симон Маг. — Пошли, Боамунд, нам лучше не опаздывать.

Они прошли еще несколько шагов.

— Это получилось не очень-то честно, правда? — сказал Боамунд. — То есть, поскольку он нас подождал, то и мы…

— Чепуха, — твердо ответил маг. — Засада есть засада. Если он этого не знает, ему не следует гулять без сопровождения.

— Я этого тоже не знал…

— Ну, — нетерпеливо прервал Симон Маг, — ты же и не ходишь без сопровождения, не так ли?

— Ага, понимаю.

Они подошли к какому-то молу или пристани; здесь Симон Маг остановился и осмотрелся вокруг.

— Кажется, пришли, — сказал он. — Ну что ж, удачи тебе и все такое. Помни, что я тебе говорил.

Лицо Боамунда потускнело.

— Вы же не собираетесь меня здесь оставить, правда? — сказал он. — Вы так говорите…

— Боюсь, что так, — ответил маг. — Любое дальнейшее вмешательство с моей стороны будет уже грубейшим нарушением правил, а я не хочу, чтобы весь квест оказался не засчитан из-за каких-то формальностей.

— Ох, — произнес Боамунд. Поднимался легкий бриз, ложась рябью на поверхность озера. — И что я должен теперь делать?

— Сам увидишь, — сказал маг сквозь завесу голубого пламени. — Пока-пока!

— Пока-пока, — автоматически ответил Боамунд. Повернувшись, он посмотрел на озеро. — Ах да, сэр!

— Да?

— А что вы такое мне говорили, что я должен помнить?

— Я забыл, — ответил Симон Маг; его голос был гулким и неразборчивым. Его бессмертная половина была уже в нескольких тысячах миль и нескольких сотнях лет отсюда. — Наверное, это не очень важно. Следи, чтоб гарда была наверху, не забывай вращать кистью — что-нибудь в этом роде. Удачи, Боамунд.

Голубая пирамида превратилась в короткую яркую вспышку и исчезла, оставив после себя лишь несколько угасающих искр и пустой пакетик из-под чипсов. Ветер задул сильнее, ероша листву деревьев, окружающих озеро. Поднялась луна. Стало ощутимо холодать.

— Добрый вечер.

Боамунд развернулся вокруг. Рядом с ним стоял — его не было там еще минуту назад, разве что он очень искусно прикинулся небольшим декоративным вишневым деревцем — некто, кого Боамунд опознал как отшельника.

— Привет, — ответил Боамунд. — Ты ведь отшельник, верно?

— Да, — сказал отшельник. — Как ты догадался?

— Просто догадался. Кстати, ты не мог бы сказать, а чем вообще занимаются отшельники?

Его собеседник почесал мочку уха.

— Это зависит от многого, — ответил он. — В старые добрые времена мы в основном медитировали, молились, постились и разговаривали с духами. Ну а теперь большинство наших сидят на обочинах дорог с большими табличками, на которых намалевано «Клубника». Да ты, наверное, видел.

— Э-э, вообще-то нет, — ответил Боамунд. — Видишь ли, я тут довольно долго проспал, и…

— Ах, ну да, — перебил отшельник. — Я и забыл. Ну что ж, молодой Боамунд, думаю, ты весьма взволнован.

— Хм-м, — сказал Боамунд. — Да, пожалуй. Ты, наверное, пришел сказать мне, что произойдет дальше?

Отшельник покачал головой.

— Боюсь, что нет, — ответил он. — Мое участие сводится к тому, что можно было бы назвать маленькой, но эффектной эпизодической ролью. Совершенно эпизодической, — добавил он с оттенком горечи. — Все, что мне положено сделать, — это рассказать тебе нечто, верное по сути, но уводящее в сторону. Ты не будешь против, если я немного потяну время? Просто, видишь ли, я ждал этого момента пятнадцать сотен лет, и мне бы сейчас не хотелось торопиться. Понимаешь, — добавил он, — мне ведь не то чтобы очень много светит в будущем, не так ли?

— Не так ли? То есть, я хотел сказать: вот как?

— Да, вот так, — ответил отшельник. — Я прописан в этом кошмарном скучнейшем месте под названием Стеклянная Гора. Ты там не бывал?

— Нет.

— Немного потерял, — заверил его отшельник. — Я поэтому и вызвался добровольцем на эту работу, по правде говоря, — просто чтобы иметь хороший повод на какое-то время убраться оттуда. Нельзя сказать, конечно, что я так уж безумно развлекался все эти годы, сидя под дождем на обочине А-45 с ведром давленой клубники, но тут всяко было лучше, чем там, куда я вскоре отправлюсь, — отшельник глубоко вздохнул и согнал муху с кончика носа.

— Ох, — сказал Боамунд. Он чувствовал себя неловко. — Мне очень жаль, — проговорил он.

— Это не твоя вина, — отвечал отшельник. — Видишь ли, туда мы попадаем, когда наконец покидаем этот мир. Все они кончат там — все эти великие маги, и заклинатели, и отшельники, и анахореты; и будут они сидеть, брюзжа и жалуясь, или спать в больших кожаных креслах. Думаю, рано или поздно я привыкну к этому, — отшельник печально покачал головой. — По всей видимости, все они привыкают через некоторое время. В этом-то весь и ужас, по моему мнению.

— Мне очень жаль, — повторил Боамунд. Было трудно придумать, что сказать.

— Спасибо тебе, — сказал отшельник. — Ну, слушай. Послание таково: «Лишь истинный король Альбиона отыщет Святой Грааль». Желаю удачи.

Голубая пирамида — меньше по размеру, чем та, в которой исчез Симон Маг, и чем-то неопределенно, но ощутимо второсортная, — появилась вокруг него, испустила несколько неубедительных вспышек и пропала. Боамунд посмотрел на то место, где она только что была, и задумчиво пожевал губу.

— Угу, — сказал он.

Боамунд повернулся, чтобы взглянуть на озеро, и тут уголком глаза заметил какую-то тень, осторожно крадущуюся по направлению к нему. Выхватив меч, он прыгнул вперед.

— Постой, — сказала фигура. — Ты ведь уже разговаривал с отшельником?

— Да, — ответил Боамунд. — А в чем дело?

— Черт, — произнесла фигура. — Я опоздал. Забудь об этом.

— Но…

— Прошу прощения, — сказала фигура, — это моя вина, признаю. Даже не знаю, что я скажу этой ведьме, если вернусь обратно без единой царапины. Скорее всего, я снова окажусь за стойкой в понедельник утром, оформляя автомобильные страховки. Ну, будь что будет.

Боамунд нахмурился.

— Ты хочешь, чтобы я тебя ударил? — недоуменно спросил он. Фигура кивнула.

— Однако, — произнесла она, — нет пользы плакать о пролитом молоке. В любом случае, спасибо. До встречи.

Боамунд занес было руку для удара, но фигура уже исчезла. Он пожал плечами и уселся на причал.

— Что за черт! — воскликнул он.

Там, где он только что стоял, теперь находился огромный синий автомобиль — это был «вольво» — к колесу которого был прикреплен какой-то непонятный желтый предмет. Под одним из дворников был зажат клочок бумаги. Боамунд вытащил его, развернул и прочитал:

ТОТ, КТО ОСВОБОДИТ МАШИНУ

ОТ ЭТОГО ЗАЖИМА, СТАНЕТ ИСТИННЫМ

КОРОЛЕМ АЛЬБИОНА.

Он поскреб в затылке и посмотрел на желтую штуковину на колесе. Она была похожа на капкан или ловушку, и он подумал, не больно ли машине. Возможно, она была уже мертва; по крайней мере, она определенно не шевелилась.

Истинным королем Альбиона…

— Что ж, — произнес он, — попробуем.

Экскалибур свистнул в воздухе, и он нанес удар со всей мочи. В результате небольшой ошибки в расчетах — клинок оказался дюймов на шесть длиннее, чем ему представлялось, — удар привел лишь к тому, что дерево непосредственно позади него потеряло верхнюю часть одной из своих ветвей. Он снова встал в стойку, потер растянутое запястье и попробовал еще раз. Раздался лязг, и желтая штука, расколовшись надвое, упала на землю.

— Замечательно, — произнес голос откуда-то сзади. — Отличный удар.

Это была девушка в сине-желтой униформе и с блокнотом в руках. По какой-то причине в груди Боамунда появилось смутное подозрение.

— Все в порядке, — заверила его девушка, — я представляю собой чистую аллегорию и вовсе не собираюсь продавать тебе билет. Тебе надлежит забраться внутрь и повернуть ключ.

— Ага, — сказал Боамунд, — все понятно. А что это за ключ?

Девушка озадаченно взглянула на него и рассмеялась.

— Прости, — сказала она, — я и забыла, что ты все проспал. Внутри машины есть такое большое колесо. За ним, по правую руку, ты найдешь маленький ключик. Аккуратно поверни его по часовой стрелке, и машина заведется. По часовой стрелке значит вот так, — девушка показала. — Понял?

— Да, спасибо.

— Прошу, — произнесла девушка и тут же пропала, к некоторому разочарованию Боамунда. Он залез в машину, нашел зажигание и повернул ключ.

Машина исчезла.

Боамунд сел и пощупал свою голову. На ней что-то было надето. Корона.

— Господи помилуй! — сказал он, снимая ее. Она была довольно легкой и тонкой, и у него было такое чувство, что она, возможно, была из позолоченного серебра; но на ней были небольшие выступы, похожие на зубья пилы, в которые были вделаны несколько не очень крупных бриллиантов. Он опять водрузил ее себе на голову и попытался представить себя королем.

Внезапно он поднял голову, услышав какой-то шум неподалеку от себя. Шум был, однако, не того рода, какой можно ожидать, сидя на берегу озера. Это был телефонный звонок.

Осмотревшись вокруг, он увидел руку, поднимающуюся над поверхностью воды ярдах в ста пятидесяти от берега. Рука была белой, одетой в парчу, и она держала телефон.

Неожиданно Боамунду пришла мысль, не является ли все это каким-то розыгрышем.

Все мы знаем, как оно бывает с телефонами. Что бы ты ни делал, как бы занят ты ни был, какие бы важные мысли ни занимали твою голову, рано или поздно ты плюешь на все это и берешь трубку. Боамунд вздохнул и поднялся на ноги.

Сбоку от причала была привязана маленькая лодочка — минуту назад ее там не было; ну да велика важность, его уже ничто не удивляло в этом безумном предприятии, — а в лодочке на веслах сидел человек в плаще с капюшоном.

— Ну давай, залезай наконец, — произнес человек. — Смерть моя придет, пока я тебя дожидаюсь.

Боамунд неуклюже забрался в лодку, сел на скамью и насупился. Человек в капюшоне погрузил весла в воду и погреб. Двигаясь, лодка не издавала ни звука, и поверхность воды была гладкой, как стекло.

— Сегодня четверг? — неожиданно спросил перевозчик.

Боамунд поднял голову.

— Что? — переспросил он.

— Я говорю, сегодня четверг? — повторил перевозчик. — Совершенно перестаешь понимать, когда какой день недели, когда работаешь по ночам.

— Вроде бы четверг, — ответил Боамунд. — Это имеет значение?

— Если сегодня четверг, — объяснил перевозчик, — то значит, я забыл включить видео, вот какое это имеет значение. Она-то, конечно, не пошевелится, корова ленивая. Лежит небось задрав ноги и смотрит новости. Ты женат?

— Нет.

— Ну и правильно, — сказал перевозчик, и Боамунд заметил, что под капюшоном не было лица. — Ну давай, бери трубку.

Боамунд заколебался.

— А если я сниму, — осторожно спросил он, — эта лодка, случаем, не исчезнет? Я имею в виду, машина ведь исчезла.

— Давай-давай, действуй.

— Ну ладно, — он перегнулся через борт и снял трубку. — Но ты уверен, что лодка не исчезнет? А то ведь…

Фигура в капюшоне кинула на него презрительный безглазый взгляд, и он поднес трубку к уху.

— Алло, — сказал он.

Лодка исчезла.

Денни Беннетт дочитал до конца страницы и вздохнул.

Развивающееся на протяжении тысячелетия, таящее опасность для экологии мошенничество, включающее аферы в области страхования, налогов и капиталовложений и поддерживаемое оффшорными трестами; заговоры в высших сферах, коррупция, интриги, укрывательство и взяточничество, приписываемые буквально каждому пользующемуся широкой известностью человеку в истории, от Юлия Цезаря до Спиро Агню, разоблачение которых бросает совершенно новый свет на Тауэрских принцев, Туринскую плащаницу, остров Пасхи, Лох-Несское чудовище, падение Константинополя, Александра Невского, «Мари Роже», Кристофера Марлоу, «Летучего Голландца», Кортеса и Монтесуму, Пороховой заговор, Человека в Железной Маске, Салемских ведьм, побег принца Чарли, смерть Моцарта, Войну Уха Дженкинса, «Марию Целесту», Джека-Потрошителя, Дарвина, собаку Баскервилей, Неда Келли, плавание Рурка, Анастасию, крах Уолл-Стрита, похищение младенцев в Линдберге, Бермудский треугольник, пламя над Рейхстагом, пятьдесят тонн потерянного у Женевского озера в 1945-м нацистского золота, Маккарти, Суэц, Уотергейт, переход на десятичную систему, смерть папы Иоанна Павла I, потопление «Бельграно» и исчезновение Шергара.

— Какая чушь! — сказал он.

Он смял страницы в комок и выкинул их в корзину. Потом вернулся к своему столу и снова погрузился в работу.

— Алло-алло, — произнес голос. — Ваше Величество, — добавил он, хихикнув.

Боамунд открыл глаза. И правда — вся его жизнь действительно промелькнула перед ним за эти ужасные несколько секунд, что он провел в воде; однако, поскольку большую часть своей жизни он проспал, это не было настолько уж интересно. Он просто смотрел на самого себя, лежащего навзничь и похрапывающего, в то время как его одежда постепенно истлевала.

— Где я? — спросил он.

Голос (женский) снова хихикнул.

— Это очень хороший вопрос, — произнес он. — Может, стоит начать с чего-нибудь попроще, например, с квадратного корня из двух?

Боамунд сделал попытку пошевелиться, но не смог. С той точки, где он лежал, все, что он мог видеть, был потолок. Он почему-то был темно-зеленым и двигался, и на нем была рыба в том месте, где должен был быть абажур.

— Давление воды, — объяснил голос. — Видишь ли, над тобой тонны и тонны и тонны воды, и поскольку ты к этому не привык, она тебя расплющивает.

— О-о, — сказал Боамунд. — Я утонул?

— Разумеется, нет, — ответил голос. — Если бы ты утонул, ты был бы мертв, глупенький. Ты на дне озера.

— О-о, — повторил Боамунд. Что-то острое врезалось ему в спину.

— Что ж, — сказал голос, — вот ты и здесь.

— Да, — согласился Боамунд. — А я, э-э, все правильно сделал, или я что-то напортил? Я хочу сказать — это так и предполагается, чтобы я находился здесь?

Голос рассмеялся.

— Без малейшего сомнения, — заверил он. — Ты преуспел. Отлично сработано.

Поразмыслив над своим положением, Боамунд пришел к выводу, что голос, возможно, несколько переоценил его успех.

— И что теперь? — спросил он. — И кто ты такая, кстати?

Неожиданно он почувствовал, как тяжесть соскальзывает с него, и резко сел. Он обнаружил, что смотрит на женщину — высокую, стройную, обольстительную, с длинными золотыми волосами и мобильным телефоном. Она сидела на стуле с трубчатыми стальными ножками; на ней была шелковая блуза кремового цвета и лимонно-желтые бермудские шорты. Мимо проплыла щука с блюдцем в зубах, балансируя стоящей на блюдце маленькой кофейной чашечкой; женщина взяла ее, держа большим и указательным пальцами.

— Могу я предложить тебе что-нибудь? — спросила она. — Кофе? Может быть, беляшей? Ты кажешься мне человеком того типа, который любит беляши.

Боамунд покраснел.

— Нет, спасибо, — твердо сказал он. — Ты, по-видимому, какая-то важная особа; прошу, объясни мне, что происходит.

— Сначала дело, потом удовольствия, ты хочешь сказать? — проговорила женщина. — Что ж, это разумно. Меня зовут Кундри.

Боамунд посмотрел назад и увидел предмет, на котором он лежал. Он поднял корону, которая сплющилась под его весом, и попытался вернуть ей прежнюю форму. Он чувствовал себя чрезвычайно подавленным, но не мог понять, почему.

— Не беспокойся об этой безделушке, — произнесла Кундри. — Это не настоящая корона; просто что-то, с чем можно иметь дело. Аллегория.

Это слово замкнуло какую-то цепь в голове Боамунда.

— Я узнаю тебя, — проговорил он. — Ты — та девушка с машиной.

Кундри улыбнулась.

— Регулировщик движения, верно. А также рука с телефоном, — она приподняла переносной телефонный аппарат, стоящий на столике дымчатого стекла рядом с ней. — А также отшельник, не уследивший за временем убийца и сова. Я одна на тысячу ролей.

— Ты колдунья, — проговорил Боамунд.

— Совершенно верно, — отвечала Кундри. — Вообще-то, в наше время это больше не считается незаконным. С тысяча девятьсот пятьдесят какого-то. В моем положении приходится быть очень осторожной.

— Угу, — сказал Боамунд. — А каково же твое положение?

— Я Королева Атлантиды, — ответила Кундри. — Помимо всего прочего, разумеется. Я также являюсь первосвященницей Нью-Кеттеринга и графиней фон Вайнахт. Строго говоря, — добавила она, — это не совсем так; мне не полагается носить этот титул после развода, так что графиня теперь моя дочь Катя. Совершенно ужасная девчонка. Можно сказать, что я вдовствующая графиня фон Вайнахт. Я не очень хорошо понимаю, что означает слово «вдовствующая», но, думаю, после шестисот лет жизни замужем за графом я заслуживаю какого-то титула. Даже, может быть, медали, — добавила она. — Как бы то ни было, — продолжала она, — ничто из этого, вообще-то, никоим образом тебя не касается. Все, что тебя должно интересовать, — это то, что я Кундри.

— Ага, — произнес Боамунд. Он яростно порылся в своем мозгу, пока наконец не наткнулся на фразу, которая показалась ему подходящей. — Боюсь, здесь ты осведомлена лучше меня.

Кундри подняла безупречно подведенную бровь:

— Ты никогда не слыхал о Кундри?

— Э-э…

— Боже мой, чему же вас учили в школе, хотела бы я знать?

— Соколиной охоте, — ответил Боамунд. — А еще фехтованию, бою на копьях, геральдике — это была Новая Геральдика, там все делается с помощью маленьких диаграмм, — этикету, магии с началами прорицания, ухаживанию — до третьей степени. И еще игре на флейте, — добавил он, — но с этим я так толком и не разобрался. Я могу сыграть «Edi Bi Thu» и «San ’с Fuy Belha ni Prezada», только медленно.

— Это был риторический вопрос, — сказала Кундри. — А знаешь, ты совсем не такой, как я себе представляла.

— Правда?

— Правда, — Кундри отпила глоток кофе и отпустила чашку. Шустрая плотвичка ринулась вперед, подхватила ее пастью за ручку и исчезла, вильнув хвостом, в то время как окунь убрал блюдце. — Некоторое время назад ты спросил меня, где ты находишься.

— Верно, — подтвердил Боамунд.

— Что ж, — сказала Кундри, — это зарегистрированный офис компании «Лионесс (UK) plc», и мы находимся точно в географическом центре Альбиона. Фактически, ты на нем сидишь.

Боамунд беспокойно поерзал на месте.

— Здесь, — продолжала Кундри, — ты находишься точно на полдороге между Атлантидой и Северным полюсом. Это тебе о чем-нибудь говорит?

— Э-э, по правде говоря, нет.

— Нет? Ну да ладно, Бог с ним. Подозреваю, ты хочешь знать, где находится Святой Грааль.

— Да, конечно, хочу.

Кундри улыбнулась.

— В таком случае, — сказала она, — я думаю, мне лучше начать с самого начала. А началось все это очень, очень давно…

Римский легионер стоял на узенькой улочке, опираясь на щит, вновь и вновь напоминая себе о том, что он патрулирует Иерусалим, и изо всех сил пытаясь не обращать внимания на вкусные запахи, доносящиеся с верхнего этажа дома позади него.

Он слышал запах чеснока. Он слышал запах молодого барашка, которого тушили в собственном соку. Он слышал запах кориандра, и свежевыпеченного хлеба, и чабреца, и морского окуня, готовящегося на пару с укропом и шамбалой. Это была чистейшая пытка.

Над его головой девушка Варфоломея хлопотала в кухне, одной рукой помешивая соус для жареного павлина, а другой листая поваренную книгу.

— Полить закваску небольшим количеством молока, — прочла она вслух, — и оставить до появления пены.

Она еще ни разу не пробовала этот рецепт, но выглядел он просто чудесно — пряные булочки с корицей и изюмом! М-мм!

Девушка Варфоломея любила готовить, и поэтому, когда кто-то предложил закатить хорошую вечеринку в честь дня рождения Симона Петра, она сразу же вызвалась. А когда ей сказали, что на вечеринке будет Мастер… да она целыми днями не находила себе места! Подумать только, она будет готовить для Мастера!

После длительных колебаний и осторожного прощупывания почвы она решила остановиться на барашке. С барашком невозможно промахнуться — по крайней мере, не в это время года; и в любом случае, маринад покроет все огрехи. Потом Симон Петр поймал этого окуня, действительно классного — говорите о старине Симе все, что вздумается, но рыба у него всегда по-настоящему свежая, а это можно сказать далеко не обо всех, — а Филиппу добрая римская госпожа, в чьем саду он работал дважды в неделю, дала павлина, так что здесь проблем не намечалось. Однако, маленькие булочки с корицей были ее собственной идеей.

— Вывалить на посыпанную мукой поверхность, — читала она, — и месить восемь минут, пока тесто не станет однородным и упругим.

Как бы было хорошо, размышляла она, если бы как-нибудь, хотя бы один раз, у кого-нибудь из них достало вежливости сказать ей спасибо; но таковы уж мужчины. Она снисходительно улыбнулась, вспомнив тот случай, когда они привели с собой кучу народа, а в доме не оказалось ничего, кроме пары буханок и нескольких тощих макрелек.

«Варфоломей такой милый, — сказала она себе, — милый и надежный; его не понесет внезапно куда-нибудь к черту на рога, он не запишется ни с того ни с сего в армию и не станет пропадать целыми месяцами с караванами купцов». Она ничего не имела против того, чтобы немного подождать, пока он пройдет свою фазу религиозных исканий, — долгая помолвка на самом деле не такая уж плохая вещь, люди успевают узнать друг друга получше, и следовательно, их ожидает меньше сюрпризов, когда они наконец поженятся. Кроме всего прочего, это давало ей кучу времени, чтобы сшить себе хорошее платье.

Покрывая булочки глазурью, она вновь и вновь прокручивала в голове некоторые слухи определенного свойства, которые она услышала этим утром на рынке. Не то чтобы с Мастером было что-то не так; он, говорят, святой человек, какой-то пророк или вроде того. Но верно также и то, что римляне не очень-то одобряют пророков, а несогласие с римлянами никогда никого не доводило до добра. Она должна быть твердой, решила она. Как только они поженятся, ей придется прекратить все эти Варфоломеевы хождения по молитвенным собраниям и тому подобное. Если он действительно всерьез говорил о том, чтобы как-нибудь завести собственную маленькую лавку и продавать сандалии, у него в любом случае не останется времени на хобби.

— Ну вот, — сказала она, закрывая дверцу печи. Она вытерла перепачканные мукой руки о полотенце, удовлетворенно кивнула и принялась расставлять цветы на столе. Тринадцать приглашенных повергли бы в панику множество девушек ее возраста, но она справилась.

Первым прибыл Иаков Алфеев. Стеснительный парень, всегда что-нибудь перевернет или заденет. Он помог ей накрыть на стол, но не произнес ни слова. «Он чем-то озабочен», — подумала она.

Андрей, Иаков и Иоанн пришли вместе.

— Иоанн, — произнесла она с горечью, — как бы мне хотелось, чтобы ты научился наконец вытирать ноги, когда входишь в дом! Только посмотри, что стало с моим чистым полом! — Она побежала за половой тряпкой; но стоило ей прибрать за Иоанном, как вошли Симон Петр и Фома, прямо в рабочей одежде, и ей пришлось начинать заново. Цветов никто даже не заметил, хотя у нее ушло полчаса на то, чтобы расставить их как надо.

Матфей и Симон Зилот кинули свою грязную одежду на кухонный стол, а Иуда — брат Иакова отколупал глазурь с одной из булочек. Она сделала ему суровый выговор.

Как раз когда она уже начала волноваться, что мясо остынет, вошли Филипп, другой Иуда и Варфоломей; но она не смогла отругать их за опоздание, поскольку с ними был Мастер, а Варфоломей всегда очень расстраивался и начинал дуться, когда она говорила ему что-нибудь в присутствии Мастера. Иуда вытер руки об один из ее замечательных дамасских платков, а Филиппова собака перевернула вешалку для шляп, но она не сказала ни слова. Ее мама всегда говорила, что у нее терпение, как у святой.

Она не получила большого удовольствия от трапезы. Несмотря на то, что барашек получился на славу, павлин был просто чудо, да и морской окунь был как раз таким, каким и должен быть, никто, казалось, не был голоден. Они просто сидели вокруг стола, поклевывая маленькими кусочками, а Мастер так вообще за весь вечер не съел ничего, кроме нескольких ломтей хлеба. Разговор шел очень мрачный и угнетающий, в основном вертелся вокруг теологии; и ей показалось, что все они были на пределе.

Заметьте себе, что за всей этой беготней туда-сюда с тарелками и подносами — а никто, разумеется, и пальцем не шевельнул, чтобы помочь; впрочем, этого и следовало ожидать — она не посидела спокойно на своем месте и пары минут.

И конечно же, Иуда Искариот не мог удержаться, чтобы не перевернуть соусник, а ведь это была мамина лучшая скатерть! И наконец, чтобы уже окончательно расставить все точки над «і», никто даже не попробовал ее замечательные булочки с корицей, которые она так старательно украсила глазурью. По какой-то причине у нее сложилось такое впечатление, что все сочли их довольно безвкусными, хотя она ни за что не смогла бы сказать, почему.

Наконец, Симон Петр посмотрел на водяные часы и произнес что-то насчет того, что им пора, и все поднялись, собираясь уходить. Этого Варфоломеева девушка уже не смогла вынести.

— Прошу прощения, — сказала она, — вы ничего не забыли?

Андрей и Фома посмотрели на нее с неприязнью, но она не обратила на них внимания. С нее было довольно; и если Варфоломей хоть капельку заботится о ней, он, разумеется, скажет свое слово.

— Помыть посуду, — сказала она. — Вы же не собираетесь вот так просто уйти и оставить все это, не правда ли?

Последовало молчаливое замешательство; потом Симон Петр пробормотал что-то вроде того, что они должны бежать, а иначе опоздают.

— Это не займет и пары минут, — сказала Варфоломеева девушка. — Если шестеро из вас будут мыть, а остальные вытирать, вы вмиг управитесь, — она встала в дверях, скрестив на груди руки.

— Ох, ради Хри… — ради всего святого! — взорвался Матфей. — Прочь с дороги, женщина, мы спешим!

— Вы не уйдете из этой комнаты, пока не вымоете посуду, — твердо сказала Варфоломеева девушка. — Я по горло сыта вашей шайкой — шляются здесь в любое время дня и ночи в своих грязных башмаках; корми их, пои, прибирай за ними, чини их дурацкую одежду; все перевернут вверх ногами, притащат с собой этих ужасных собак и мокрые сети с рыбой, разбросают свои пилы, и коловороты, и черт знает что еще по всему дому. Это совершенно невыносимо, и меня это достало, — и она разразилась потоком слез.

— Послушай, — сказал Иаков, — мы все сделаем, только позже, ладно? Просто, видишь ли, тут действительно такой момент, что нам очень нужно прямо сейчас разбежаться, понимаешь? — Он попытался проскользнуть мимо нее к двери, но она выставила локоть. Последовало еще большее замешательство.

Мастер, не произнесший ни слова, посмотрел на нее и сделал знак рукой. Она не тронулась с места.

— А что до тебя… — начала она, но он не стал слушать. Круто развернувшись, он прошагал к раковине и схватил губку для мытья посуды. Когда Симон Петр попытался отобрать ее у него, он яростно сверкнул на него глазами и сказал этим своим голосом:

— Который больше: тот, кто сидит за трапезой или тот, кто служит? — И он вручил полотенце Иуде — брату Иаковлеву. — Не тот ли, кто сидит за трапезой? — продолжал он, с силой скребя поддон для жарки. — Но Я пришел к вам как тот, кто служит.

Иуда — брат Иакова уронил тарелку, и она разбилась.

И конечно, как и следовало ожидать, все остальные просто стояли рядом и таращились на Мастера, и ставили вытертые тарелки не туда, куда надо, а Филиппова собака вспрыгнула на стол и начала лакать соус с тарелок. Короче говоря, это был вечер из тех, которые хочется поскорее забыть.

Когда они закончили, она встала рядом с дверью, глядя, как они выходят по одному, уже окончательно мрачные и раздраженные. Варфоломей не сказал ей даже слова, что было только к лучшему, поскольку будь она проклята, если она собиралась еще хоть когда-нибудь заговорить с ним.

— Надеюсь, теперь ты довольна, — сказал, выходя, Симон Петр. — Эти женщины! Честное слово!

Когда они ушли, она подошла к раковине и стала расставлять все как надо. Именно тогда она заметила, что старая коричневая терракотовая чашка для жидкого мыла как-то изменилась. С ней что-то произошло. Вместо того чтобы быть коричневой и тяжелой, она была легкой и какого-то бледно-голубого цвета.

Онемев от изумления, девушка выронила чашку из рук; но вместо того чтобы разбиться, та подскочила, упала на бок, закружилась вокруг своей оси и закатилась за корзинку для овощей.

Это было чудо. Еще одно чудо, совсем как та мерзкая сцена на свадьбе кузины Юдифи в Кане, когда все надрались в стельку и ей пришлось призвать их к порядку. Словно ей и без того не было достаточно.

Кундри некоторое время молчала, ее лицо внезапно стало очень старым.

— И что? — спросил Боамунд. — Что было дальше?

— Можешь себе представить, что я чувствовала на следующий день, — сказала Кундри, — когда узнала, что Его арестовали. Это был какой-то кошмар. Я хочу сказать — ни у кого из нашей семьи до сих пор не было никаких проблем с полицией. Я радовалась только, что мама не дожила до этого дня. Она была бы просто в ужасе, если бы услышала такое.

— Но… — запинаясь, выговорил Боамунд, — глупая женщина, разве ты не знаешь, кто это был?

Кундри насупила брови.

— Разумеется, знаю, — раздраженно бросила она. — Я обнаружила это очень быстро. Ко мне послали ангела. Я была просто вне себя.

— Вне себя?

— От ярости, — пояснила Кундри, поджав губы. — Это так несправедливо! Знаешь, что они со мной сделали? Они прокляли меня! Сказали, что до тех пор, пока Сын Человеческий не вернется на землю и мне не будет позволено — позволено, можешь себе представить? — вымыть посуду за Ним и Его замечательными друзьями, как должна была это сделать тогда, — до тех самых пор я обречена вечно скитаться по земле, таская повсюду за собой эту ужасную пластмассовую чашку. Я, конечно, сказала им…

— Эта чашка, — прервал Боамунд, — вот оно что! Так это и был Святой Грааль?

— Ну разумеется, — ответила Кундри, сжав руки так, что костяшки ее пальцев побелели. — Что же еще это могло быть, придурок? Но я им все высказала. Я сказала им, что болтаться туда-сюда и ждать — это одно, я привыкла к этому, но таскать с собой дешевую пластмассовую чашку — это совсем другое. О да, я высказалась насчет этого весьма решительно!

Боамунд воззрился на нее. «Такое количество всего, — говорил он себе, — трудно переварить за один прием». С минуту помолчав, Кундри, казалось, восстановила душевное равновесие; улыбнувшись, она взяла у проплывающего мимо пескаря мятную пастилку и положила ее в рот.

— Вскоре после этого, — продолжала она, — я встретила Клауса. Он все еще учился в Дамасском университете, дописывая свой диплом, хотя к этому времени он уже совершенно потерял к нему интерес; и когда мы рассказали друг другу о том, что мы претерпели от рук этого… этой Персоны, мы почувствовали, что у нас действительно есть нечто общее, и поэтому мы решили пожениться. Это было ошибкой, разумеется, но ни один из нас не был готов признать это. Поэтому мы изо всех сил пытались как-то приноровиться друг к другу.

— Клаус — это в смысле Клаус фон Вайнахт, так, что ли? — спросил Боамунд. — Кажется, я…

— Да, — сказала Кундри с некоторым отвращением, — это был Клаус фон Вайнахт. Ну, как бы там ни было, о чем бишь я? Прошел год или около того после нашей свадьбы, когда Клаус решил бросить университет и вернуться в Атлантиду, из которой он был родом. Я поехала с ним — я не собиралась так легко оставлять это, по крайней мере, я должна была обеспечить себе достойное местожительство, — так что мы поехали в Атлантиду вместе. Он рассказал мне все о магическом золоте, и луне, и вращении Земли, и так далее, и я сообразила, что здесь открываются просто потрясающие возможности для того, у кого есть голова на плечах. Я организовала это дело — Клаусу я еще долго ничего не говорила о том, чем занимаюсь, а сам он тоже ничего не знал, поскольку был по горло занят доставкой всех этих подарков и прочим, — и довольно скоро все было уже на мази и крутилось как надо. Да, думаю, ты и сам все знаешь.

— Ты имеешь в виду всю эту возню со страховками? — уточнил Боамунд. — Не думаю, что я толком понял, как это в действительности работает, ну да и Бог с ним. Продолжай, — что ты там говорила?

— Лет примерно через двадцать, — продолжала Кундри, — мой дядюшка Джо приехал из Аримафеи навестить меня. Он привез с собой эту проклятую чашку, и, как ты можешь догадаться, я была несколько поставлена в тупик, снова увидев ее. Но потом он объяснил мне все насчет всяких чудесных вещей, которые она может делать, насчет налогов и так далее, — основной курс налогообложения был в те дни три денье за sol tournois, мы не знали, куда деваться, — так что я тут же нашла ей хорошее применение. Дядюшка Джо остался у нас, мы дали ему кресло в совете директоров, и какое-то время все шло отлично. Ну, не то чтобы совсем отлично; мы с Клаусом разговаривали друг с другом только на заседаниях совета, и даже тоща в основном ругались. Понимаешь, мне казалось, что он что-то замышляет. Ходило множество слухов, что он хочет выкинуть меня из списка директоров, так чтобы он и дядюшка Джо поделили все дело между собой. Разумеется, я не могла допустить этого. Надо же было такое придумать!

В конце концов я выяснила, что они замышляли. Они где-то раскопали, что это место — я имею в виду Альбион — было создано древними Атлантами для того, чтобы разделить два магнитных поля, за долгие годы до моего появления на свет, и что его можно использовать для уклонения от налогов. К тому времени, когда я обнаружила это, их афера зашла уже чересчур далеко, чтобы я мота уничтожить ее в зародыше, но через некоторое время я все же смогла до них добраться и заткнуть им лазейку. Они ходили зеленые как огурцы, когда поняли, что я спутала им карты, но мало что могли с этим сделать. Самое неприятное было то, что дядюшка Джо умудрился каким-то образом завладеть Граалем — будем называть его так, хотя лично я считаю, что это совершенно идиотское название для такой вещи, не правда ли? — контрабандой вывез его в Альбион и где-то там спрятал. О том, где он находится, знали только дядюшка Джо и Клаус, и был еще какой-то монах или отшельник из Гластонбери, который тоже был посвящен в тайну, но это было все. Они, разумеется, не могли использовать Грааль без того, чтобы я не узнала об этом; но и я со своей стороны не могла использовать его. Это был чистейший позор и абсолютная глупость, но так всегда с мужчинами. С ними каши не сваришь.

В любом случае, чаша была переполнена, и я развелась с Клаусом. Он получил опекунство над нашей дочерью и увез ее с собой на Северный полюс, где построил себе здоровенный роскошный замок прямо поверх огромного месторождения магнитной железной руды. Думаю, у него были какие-то идеи насчет того, чтобы использовать залежи руды для нарушения равновесия между двумя магнитными полями, и таким образом просто и красиво отомстить мне, но у него до сих пор так и не дошли руки до того, чтобы действительно сделать что-нибудь в этом направлении. Скорее всего, у него просто не хватает времени из-за подготовки к этим ежегодным кругосветным поездкам. Демографический взрыв, произошедший за последние два столетия, знаешь ли, очень плохо подействовал на него. Ну, так ему и надо.

Дядюшка Джо собрал свои шмотки и тоже уехал. Последнее, что я слышала о нем, было как раз в этом Гластонбери; похоже, он каким-то образом взял и исчез в облаке голубого дыма, если ты можешь в такое поверить. До меня позже доходили слухи, что он вроде бы взялся учить каких-то мальчиков в школе, уж не знаю, правда это или нет. В любом случае, он взял Грааль с собой, и это все, что я знаю. Так что здесь я больше ничем не могу тебе помочь. Прости.

Боамунд некоторое время сидел неподвижно с глазами круглыми, как полная луна.

— Спасибо, — сказал он. — Ты очень мне помогла. Думаю, теперь я знаю, что происходит.

Кундри подняла брови.

— Да ну? А я вот не знаю. Что-то происходит, это несомненно, иначе зачем бы Клаус внезапно появился ни с того ни с сего, гоняясь за твоими друзьями? Я не видела его уже много лет. И не очень скучала, если честно.

— Я думаю, что знаю, почему, — сказал Боамунд. — Он знал, что мистер… что твой дядя Джо помогает нам найти Грааль, и хотел выведать, что нам известно.

— Дядюшка Джо? — Кундри воззрилась на него. — Какое отношение имеет к этому дядюшка Джо? Как я говорила, я не видела его и не слышала о нем ничего уже несколько столетий. Честно говоря, я предпочитала думать, что он умер или что-то вроде того.

Боамунд покачал головой.

— Нет, — ответил он. — Не совсем так.

— Ты видел его? — требовательно спросила Кундри. — Ты знаешь, где он?

— Да, — медленно ответил Боамунд, — я знаю, где он. Но я не знаю, как его найти. Если ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Не то чтобы, — вздохнула Кундри. — Да, кстати, твои друзья тут прихватили с собой одну мою вещичку. Не будешь ли ты так любезен вернуть мне ее, когда вы с ней закончите?

Боамунд кивнул.

— Еще раз спасибо, — сказал он и добавил: — Я думал, ты опять морочишь мне голову. Насчет мытья посуды и прочего. Но, видишь ли, иногда необходимо доверять людям и мириться с их недостатками, когда эти люди по-настоящему важны, — если ты меня понимаешь. Это как рыцари и карлики. То есть, рыцари, как правило, не очень-то умны, и карлики очень их выручают, когда надо что-нибудь обдумать. А еще карлики делают всякую домашнюю работу, и чистят одежду, и прибираются, а мы частенько забываем сказать им спасибо. Но так уж устроен мир, и так устроены мы. Они понимают это, и мы тоже. Что-то вроде того.

Кундри посмотрела на него, нахмурившись.

— Таковы мужчины, — произнесла она. — Вполне типично для них.

Боамунд встал.

— Мне, пожалуй, пора возвращаться, — сказал он. — Э-э, ты не подскажешь, как мне отсюда выйти?

— Я позабочусь об этом, — ответила Кундри. — Мое почтение твоему другу Бедеверу. Он мне очень понравился.

— Спасибо.

— Ну, до свидания, — произнесла Кундри, — Ваше Величество.

Ноготь сидел в лодке посреди озера, когда Боамунд наконец появился на поверхности. Карлик протянул ему лодочный крюк, и Боамунд взгромоздился на борт.

— Как удачно, что я захватил с собой смену белья и пару полотенец, — сказал карлик. — Как только я услышал, что мы направляемся к озеру, я сказал себе: кто-нибудь непременно в него упадет, так что мне стоит…

— Я не говорил, что мы идем к озеру, — произнес Боамунд, вытирая воду с лица.

— Ты не говорил, — согласился карлик. — Ты и не знал этого, так ведь?

Боамунд пожал плечами и принялся за волосы. Карлик взял весла и не спеша погреб к берегу.

— Ноготь, — сказал внезапно Боамунд, — на чьей ты стороне?

— На твоей, разумеется, — ответил карлик. — А почему ты спрашиваешь?

— Да так, ничего. Просто я был немного озадачен, вот и все.

Карлик подтабанил левым веслом, по широкой дуге выводя лодку к причалу.

— Наша семья всегда была в карликах у твоей, — сказал он. — Это такая традиция. Я тебе рассказывал, помнишь?

— Правда? — Боамунд заметил, что где-то потерял Экскалибур, если это действительно был Экскалибур. — Прости, — сказал он, — я, наверное, плохо слушал.

— Иного я и не предполагал. Что ж, похоже, ты наконец все выяснил.

Боамунд поднял голову.

— Выяснил? — повторил он.

— Ну, насчет Грааля и мистера Симона. Или она не рассказала тебе?

— Ты хочешь сказать, что ты знал все это с самого начала?

— Да, вроде как, — ответил Ноготь. — Видишь ли, это называется расовой памятью. Например, каждый карлик может вспомнить все, что происходило с другими карликами, которые когда-либо жили на свете. Только не все одновременно. Это приходит кусочками, по мере необходимости.

— Ага, — произнес Боамунд. — Думаю, я понял. Да, она все мне рассказала. Честно говоря, это было для меня некоторым сюрпризом.

— Для меня, сэр, все, что происходит, является сюрпризом, — ответил карлик. — Мне так больше нравится. Ну что ж, приехали.

Лодка мягко ткнулась в причал, и Боамунд выпрыгнул на землю.

— Ты сам выберешься? — спросил он.

— Конечно, выберусь, — весело ответил Ноготь. — Почему ты спрашиваешь?

— О, просто так, — задумчиво ответил Боамунд.

— Нам сюда, — сказал Ноготь.

— Ставлю десять к одному, что он заблудился, — сказал Туркин. — Малыш Сопливчик никогда не отличался чувством направления. Он и в лифте мог бы заблудиться.

— Или с ним что-нибудь приключилось, — ответил Галахад. — Наш Боамунд не очень-то практичный малый. Склонен попадать в неожиданные ситуации. Надо бы пойти поискать его, как ты думаешь?

— Зачем утруждаться? — зевнул Туркин. — Откровенно говоря, еще немного — и меня окончательно достанет, как этот недомерок тут всем распоряжается. Мистер Магус допустил самую большую ошибку в своей жизни, когда сделал его префектом. Он сразу возомнил о себе невесть что. С тех самых пор он ни разу не вел себя как нормальный человек.

— Знаешь, — вмешался Пертелоп, — я никогда не мог понять, зачем он так поступил. Трудно представить человека, менее подходящего на роль префекта, нежели Бо.

Они разожгли костер, и Ламорак каким-то образом ухитрился подбить кролика камнем из импровизированной катапульты. Теперь они ужинали.

— Думаю, мистер Магус считал, что это сформирует его характер, — продолжал Пертелоп, поворачивая вертел. — Как говорится, сделает из него человека. Вытащит его из скорлупы. Но это не сработало, вместо этого он просто стал невыносимым.

— Он и до того был невыносимым, — отозвался Туркин. — Даже в лучшие времена этот придурок только и делал, что задирал нос. Сдается мне, мистеру Магусу будет за что ответить.

— Кто тут упоминает мое имя всуе? — раздался голос из темноты. Пятеро рыцарей моментально вскочили на ноги и приняли виноватый вид. Рефлексы — великая сила.

— Еще раз добрый вечер, сэр, — промямлил Туркин. — Мы тут просто обсуждаем, куда мог запропаститься Боамунд, сэр. Он вам не попадался?

— С ним все будет в порядке, — ответил Симон Маг. — Ну-ка, ну-ка, ребята, что тут у нас? Жареный кролик?

— Да, сэр.

Симон Маг сел и протянул руки к огню.

— Прямо как в старые добрые времена, честное слово. Помнится, Туркин, ты летом частенько удирал из дормитории, чтобы подбить кролика и устроить — ну, скажем, неофициальное барбекю позади конюшен. Фермеры иногда просто осаждали нас жалобами.

Туркин густо окрасился в темно-бордовый цвет и промолчал.

— Прав ли я, предполагая, — продолжал Симон Маг, тыкая в кролика палочкой, — что предметом вашего обсуждения были причины, побудившие меня сделать Боамунда префектом в конце третьего года? Или мои старые уши обманули меня?

Последовало смущенное молчание, которое прервал Бедевер.

— Нас это и впрямь несколько удивило, сэр, — осторожно проговорил он. — Это все же был несколько странный выбор, не сочтите за невежливость, сэр. Или вы думаете, что он подходил для этой роли?

— Я думаю, кролик уже вполне готов, — сказал Симон Маг, и Бедевер заметил, что он пристально смотрит в огонь, словно что-то видит в нем, в голубой части пламени. — Это, разумеется, был довольно неординарный выбор, но у меня были свои соображения на этот счет. Фактически, если вы немного потерпите, вы сами услышите их через минуту-другую. Туркин, твой знаменитый нож при тебе? Или он так и остался конфискованным? Я не могу припомнить.

Туркин очень медленно вытащил из кармана старый и до крайности истертый перочинный нож и протянул его учителю. Впрочем, не в первый раз.

— Да, да, — проговорил Симон Маг. — Старый верный нож! — Он начал резать кролика.

— Честно говоря, сэр, — нерешительно начал Бедевер, — я хотел бы кое о чем спросить вас. Насчет этого квеста, сэр…

Но не успел он закончить, как в кустах раздался шорох и у костра возник Боамунд; Ноготь рысцой бежал следом с узлом мокрой одежды в руках. Симон Маг положил кролика, медленно поднялся и одарил его любящей улыбкой. Затем встал на одно колено и произнес:

— Приветствуем тебя, король Боамунд Первый, истинный король Альбиона.

На последовавшей за этими словами тишине можно было построить дом; потом Туркин, сдавленно кашлянув, произнес:

— О боже мой, но это же неправда, верно? Кто-нибудь, скажите мне, что это неправда.

Симон Маг поднялся на ноги.

— Успокойся, — сказал он, — это всего лишь почетная должность. Королевства Альбион больше не существует.

— Господи, вы сняли камень с моей души, — сказал Туркин. — Только представить, как это могло бы быть — это ужасное лицо, глядящее на тебя с каждой почтовой марки…

Боамунд стоял абсолютно спокойно. Он выглядел бледным, хотя, возможно, это была просто игра света, и смотрел на старого мага. Он не сделал попытки заговорить первым.

— Ну что, — спросил его Симон Маг, — ты справился успешно?

Боамунд кивнул.

— Да, благодарю вас, — ответил он. — Я справился.

— И ты знаешь, где он находится?

— Нет, — ответил Боамунд. Сэр Туркин издал презрительный смешок, но Симон Маг поднял руку, призывая к тишине.

— Я не знаю, где он находится, — продолжал Боамунд, — но я знаю того, кто знает, если вы понимаете, о чем я. Так и должно было быть, не так ли?

Симон Маг улыбнулся; по крайней мере, уголок его рта приподнялся где-то на четверть дюйма.

— Замечательно, — сказал он. — Ты отлично поработал. Присаживайся и отведай кролика.

10

— Он спит, — тихо сказал Бедевер. — Он совершенно истощен.

— И неудивительно, — отозвался Симон Маг. — Кстати, у вас не найдется чашечки чая? Я умираю от жажды.

Они прошли в кухню. Как ни странно, она выглядела вполне презентабельно. Бедевер снял с полки банку, в которой обычно жили чайные пакеты, и вздохнул.

— Пусто, — сказал он. — Это, конечно, Ламорак. Он всегда берет последний пакетик и никому не говорит. Видите ли, раз в месяц мы устраиваем генеральную закупку — идем в супермаркет с парой этих больших тележек и покупаем все, что нам надо. Но нам никогда не удается запастись достаточным количеством чая, да и сахара всегда не хватает, если уж на то пошло. Может быть, кофе сойдет?

— Кофе — это замечательно, — сказал Симон Маг. — Где все остальные?

— В общей комнате, — ответил Бедевер, — играют в двадцать одно. Галахад мухлюет.

Когда чайник вскипел, они сели по разные стороны кухонного стола и задумчиво посмотрели друг на друга.

— Печенья?

— Нет, спасибо, — ответил Симон Маг. — Когда ты ходил смотреть на него, он все еще был при нем?

— Да. Он держал его, словно это был плюшевый медвежонок, — Бедевер невесело рассмеялся. — Только подумать, что все это время он находился у нас в гараже, в этой большой картонной коробке, среди всякого мусора. Мы всегда думали, что это одна из этих упаковочных коробок с жестянками без этикеток, которые Ламорак постоянно покупает на рынке.

У Симона Мага достало такта сделать слегка смущенный вид.

— Это было лучшее место, какое я мог придумать, — сказал он. — Единственное место, куда никому даже во сне не придет в голову заглянуть. И я оказался прав, — добавил он.

— Но это было немного грубовато, сэр, вы не считаете? — взорвался наконец Бедевер. — То есть, я хочу сказать, вы же выставили нас полнейшими идиотами. Честное слово, подумать только — мы Рыцари Грааля, и все это время эта треклятая штуковина валяется в нашем гараже в старой картонной коробке! Да если кто-нибудь об этом пронюхает, мы станем посмешищем для рыцарства на сотни лет!

Симон Маг застенчиво ухмыльнулся.

— Но ты все же должен признать, что это было неплохое место, — настаивал он.

— Разумеется, — ответил Бедевер. — Но зачем? То есть — зачем было посылать нас в этот квест и так далее? Если бы вы хотели, чтобы он оставался спрятанным, то зачем было заставлять нас находить его? Это не имеет никакого смысла.

Симон Маг помешал ложечкой свой кофе и улыбнулся.

— Ты всегда был одаренным мальчиком, Бедевер, — сказал он. — Необыкновенно одаренным, но тебе на удивление не хватало энергии. Жаль, конечно, но это так. Я не верю в то, что людей можно заставить делать то, чего они не хотят делать; и я не думаю, что ты когда-либо хотел для себя какой-то исключительной доли. Я прав?

— Абсолютно, — ответил Бедевер. — Но это несколько уводит нас от темы, мне кажется. Я спрашивал, зачем было так тщательно прятать Грааль и затем посылать нас искать его? И почему вы устроили так, что это заняло столько времени?

— Да, — Симон Маг одобрительно кивнул. — Ты задаешь правильный вопрос, как всегда. Ты помнишь, чему я учил вас относительно правильных вопросов?

— Правильный вопрос, — процитировал Бедевер, — это такой вопрос, на который имеется лишь один возможный ответ. Но я не понимаю…

— Тогда подумай, — сухо отозвался Симон Маг. — Почему я спрятал его, почему я заставил вас — а точнее, Боамунда — искать его, и почему это должно было занять столько времени? Давай, ты уже почти у цели.

Бедевер погрузился в размышления.

— Ну, — медленно проговорил он, — вы спрятали его, поскольку не хотели, чтобы он был найден.

— Это вполне справедливо.

— Вы послали Боамунда искать его, потому что хотели, чтобы Боамунд его нашел.

— Снова в точку.

— И это заняло столько времени, — сказал Бедевер, поднимая голову, — потому что он должен был быть найден тогда, когда это необходимо. Да, кажется, я начинаю видеть какие-то проблески.

Симон Маг откинулся на кресло и отхлебнул кофе.

— Продолжай, — подбодрил он.

— Вы спрятали его, — сказал Бедевер, — поскольку не хотели, чтобы его нашли люди из Атлантиды — эта, как ее там…

— Кундри, — подсказал Симон Маг. — Она, кстати, моя племянница, но мы никогда не были особенно близки.

— Вы не хотели, чтобы он попал к ней в руки, — продолжал Бедевер, — но вы также не хотели, чтобы он попал в руки старого доброго Дедушки Мороза.

— Совершенно верно, — подтвердил маг. — Они оба совершенно ужасные люди. Я знавал их довольно хорошо в старые времена, и уже тогда они были несколько неуравновешенными. Сейчас и тот, и другая — полные безумцы; но безумцы бессмертные, из-за лежащих на обоих проклятиях. Так что дело, как ты понимаешь, нельзя было свести к тому, чтобы подождать, пока они удалятся в мир иной. С другой стороны — это святая реликвия, святейшая из ныне существующих истинных реликвий, так что я не мог просто взять и разрушить его. Так или иначе, его необходимо было спрятать.

— Очень хорошо, — сказал Бедевер. — Поэтому вы взяли Грааль и спрятали там, где никто никогда не смог бы его найти. И вы учредили Орден Рыцарей Святого Грааля специально для того, чтобы мы не нашли его, и тогда все узнали бы наверняка, что он утерян. Поскольку единственное место, куда никому даже в голову не придет заглянуть в поисках Грааля — это собственный гараж Рыцарей Грааля.

— Просто замечательно, — сказал Симон Маг. — Давай дальше.

— Но… — Бедевер зажал голову между ладонями и немного подумал. — Ага, — проговорил он. — И тогда вы нашли ученика, исключительного кретина, но идеалиста и честного рыцаря, и вы с мальчишеских лет обучали его быть настоящим кретином и настоящим идеалистом и честным рыцарем, так чтобы вы могли быть уверены, что он как раз такой человек, у которого Грааль будет в целости и сохранности…

— Святой Дурачок, — согласился Симон Маг. — Послушный, целомудренный, глупый, чрезвычайно напыщенный; человека такого сорта никогда не коснется жадность, мания величия или что-либо подобное. Фактически, идеальный Рыцарь Грааля.

— Я должен был догадаться, — сказал Бедевер, — когда я вспомнил, что вы с ним появились в колледже в один и тот же год, и уволились сразу же после того, как он закончил.

— Возможно, — улыбнулся маг. — Но знаешь, если бы ты догадался, это причинило бы немало неудобств.

— Ну, как бы то ни было, — продолжал Бедевер, — вы обучили этого рыцаря быть в точности таким, каким вы хотели, чтобы он был; но этого было еще недостаточно. Чтобы полностью обезопасить себя, вы погрузили его в сон на сотни и сотни лет, чтобы, когда он проснется, он был бы полностью дезориентирован. У него не будет ни семьи, ни связей, ни места в обществе или чего-либо в этом роде; вместо этого у него будет только это действительно огромное ощущение собственного предназначения, поскольку лишь таким способом он сможет объяснить себе то, что с ним произошло, — Бедевер на мгновение замолчал. — Это было немного… безжалостно с вашей стороны, вам не кажется? Я имею в виду, что это было не совсем честно по отношению к бедному парню. Он, конечно, тупица, я согласен, но всему есть пределы.

Симон Маг пожал плечами.

— Боамунд был — и остается — совершенным рыцарем, — сказал он. — Смелым, честным и глупым. Рыцарство — это то, для чего он рожден, а этот квест — предел мечтаний любого рыцаря. По чести говоря, я не думаю, что с ним так уж плохо обошелся, как по-твоему?

Бедевер подумал.

— Может быть, и нет, — согласился он. — В любом случае, когда вы сочли, что нужное время пришло, вы разбудили Боамунда и направили его прямиком туда, где находился Грааль. Честно говоря, — добавил Бедевер, — я немного озадачен этими тремя квестами. Для чего они были нужны? Были ли эти вещи — носки и все прочее — необходимы, или это была просто случайность?

— Это совершенная случайность, — заверил его Симон Маг. — В действительности вся соль этих упражнений заключалась в том, чтобы известить Клауса и Кундри, настолько громко и отчетливо, насколько возможно, что Грааль все еще существует и что кто-то ищет его. Понимаешь, очень существенно, чтобы они это знали; я собираюсь положить конец всей этой атлантической чепухе раз и навсегда, прежде чем они успеют причинить по-настоящему большой вред. Ты, полагаю, слышал об этой оперативной группе, которая была послана, чтобы разобраться с ними, а также о том, что с ней случилось. К этому времени они стали уже настоящей угрозой, вот почему я сделал то, что сделал. Кроме того, этой проклятой бабе, Кундри, стало известно о существовании Гластонберийского манускрипта, в котором излагалась вся история. Это было небрежностью с моей стороны — оставить его без присмотра; но я был совершенно искренне уверен, что его уничтожили еще в шестнадцатом веке. Но потом, когда я услышал о том, что группа «Лионесс» снимает задние помещения всех этих памятников старины, я понял, что она напала на след этой чертовой рукописи, и запросто может найти ее, если я не буду действовать быстро. Так что в действительности это был бег наперегонки, — и он рассказал Бедеверу о факсе, посланном из дома, где родился Шекспир.

— Понимаю, — сказал Бедевер. — Ну, как бы то ни было, теперь, когда Боамунд нашел Грааль, все будет в порядке. Все ведь будет в порядке, не правда ли?

— О да, — ответил Симон Маг, — по крайней мере, должно быть. Но все же скрести пальцы.

— Еще одна вещь, — сказал Бедевер. — Зачем вам были нужны мы? То есть, зачем нам нужно было все это время торчать здесь? Разве Боамунд не справился бы в одиночку?

Они посмотрели друг на друга.

— Нет, — ответил себе Бедевер, помолчав. — Нет, пожалуй, нет. Он, конечно, хороший парень, Бо, но…

— Вот именно, — подтвердил Симон Маг. — Спасибо за кофе.

— Я все же думаю, — сказал Боамунд, — что он мог бы подождать немного, чтобы попрощаться.

На склоне горы было холодно, и Бедевер слегка поежился.

— Ему надо было спешить, — объяснил он. — Неотложная встреча или что-то вроде того. Но он просил передать тебе свои самые наилучшие пожелания.

Боамунд кивнул:

— Что ж, тогда встретимся в доме чуть попозже. Мне тут просто надо, э-э, зарыть кое-что в этой пещере там наверху, так что…

Бедевер хотел что-то сказать, но не смог вымолвить ни слова. Он повернулся и начал быстро спускаться по склону. Боамунд наморщил лоб, потом пожал плечами и опустил взгляд на карлика.

— Ну что ж, — сказал Ноготь, — вот мы и снова здесь. Я принес лопату, как ты сказал.

Боамунд кивнул, поправил у себя под мышкой черный полиэтиленовый мешок, в котором находился Святой Грааль (но он был единственным, кто знал об этом, разумеется), и пустился вверх по склону с такой скоростью, какую позволяли развить его длинные ноги.

В пещере все было точно так же, как это было совсем недавно, когда он проснулся. На полу по-прежнему валялись куски ржавых доспехов, в воздухе все еще витал сильный запах плесени и машинного масла.

— Ты молодец, что вспомнил про это место, Ноготь, — сказал он. Карлик отвел взгляд и пробормотал что-то насчет того, что в пещере неплохо бы прибраться.

— Вот и хорошо, — сказал Боамунд. — Ты тогда давай прибирайся, а я тем временем вырою яму.

Минут десять спустя Боамунд отложил лопату, вытер лоб и опустился на колени. Грааль очень хорошо уместился в месте своего последнего пристанища. Рыцарь с почтением кивнул ему, затем забросал его землей и примял руками.

— Черт возьми, — сказал Ноготь несколько сдавленным голосом. — Думаю, ты весь вспотел, пока копал.

— Да, пожалуй, — ответил Боамунд. — Я бы сейчас много дал за хороший стакан холодного молока.

Ноготь покраснел как маков цвет и начал рыться в своем рюкзаке.

— Я как раз вспомнил, что у меня с собой есть… — начал было он, но язык с трудом повиновался ему.

— Ноготь, ты просто чудо! Как это ты умудряешься обо всем подумать? — сказал Боамунд, сделав хороший глоток. — Не знаю, что бы я без тебя делал, право. Я знаю, что иногда забываю сказать спасибо, но… Эй-эй, никто не давал команды плакать, ты что?

— Сенная лихорадка, — сморкаясь, соврал карлик. — Не обращай внимания.

— Ну, прости, — ответил Боамунд и одним глотком допил остатки молока. — А знаешь что, — удивленно проговорил он, — мне почему-то ужасно захотелось… захотелось…

Он лег на спину, и через мгновение уже крепко спал. Ноготь взял из его рук молочную бутылку и поставил рядом; потом снял с плеча большую холщовую сумку, которую принес с собой. Она была размером с него самого и очень тяжелая.

— Это надо же, который раз попадается на это молоко, — проворчал карлик с нежностью. Он открыл сумку и осторожно достал из нее меч и золотую корону.

— Ну, пока, что ли, — произнес карлик. Он водрузил корону на голову спящего Боамунда, вложил ему в руки меч и на цыпочках тихонько вышел из пещеры. Тут он остановился, вытащил клочок бумаги, который дал ему мистер Магус, и громким голосом, запинаясь, прочел написанные там слова. Последовала ярчайшая вспышка голубого пламени, и пещера исчезла, словно ее никогда здесь не было.

Ноготь еще немного постоял, не думая ни о чем в особенности; потом он вспомнил, что остальные рыцари, скорее всего, захотят выпить чая на дорогу Им предстоял дальний путь — через широкое море, до самого острова Авалон, где нет ни осени, ни зимы, где люди не стареют, и где (согласно Симону Магу, по крайней мере), если ты хочешь пиццу, ты должен пойти и сделать ее себе сам. Туркин едва терпел.

— Без карлика им будет не обойтись, — сказал сам себе Ноготь. Он еще раз обернулся, чтобы взглянуть на склон горы, где прежде находилось устье пещеры, по привычке наклонился, чтобы подобрать пустой пакетик из-под чипсов, и быстро побежал вниз по склону.