Эд Макбейн Предрассветный час (сборник)

Предрассветный час "The Empty Hours" 1960, перевод П. Рубцова

Глава 1

Сначала подумали, что она цветная.

Патрульный полицейский, приехавший по вызову, был потрясен, увидев мертвую женщину. Он впервые увидел труп. Девушка, как бы отдыхая, лежала в нелепой позе на ковре, и его рука слегка дрожала, когда он составлял рапорт. И в графе "Раса" он не задумываясь написал "негритянка".

Вызов принял дежурный из центрального полицейского участка. У него на столе лежал блокнот с отпечатанными бланками, он деловито записал информацию, так как это был обычный вызов, скатал бланк в трубочку и вложил в металлический контейнер, а потом переслал его пневмопочтой в радиорубку. Диспетчер прочитал бланк вызова, пожал плечами, потому что вызов был самый обычный, посмотрел на карту района и вызвал на место происшествия машину номер одиннадцать 87-го полицейского участка.

* * *

Девушка была убита.

Вероятно, она была хорошенькой, но сейчас страшно было на нее смотреть, смерть изуродовала ее тело. Она была босиком, в свитере и юбке. Юбка задралась, очевидно когда она падала на ковер. Голова оказалась неестественно вывернутой, короткие черные волосы слились с ковром, а с распухшего лица смотрели широко раскрытые карие глаза. У полицейского внезапно возникло желание одернуть юбку девушки. Он подумал, что ей бы этого хотелось. Смерть настигла ее в неподобающей позе и лишила чисто женских инстинктов. Эта девушка уже не сделает ничего из того, что имело для нее огромное значение при жизни. И смерть подчеркнула совершенно незначительную, но уникальную в своем роде деталь: эта девушка никогда уже не одернет юбку, не сделает этот обычный, но в чем-то прелестный женский жест.

Патрульный вздохнул и закончил писать рапорт. Образ мертвой девушки преследовал его всю дорогу, пока он шел к машине.

* * *

В 87-м полицейском участке было жарко. Работающие в ночную смену детективы заступили на дежурство в шесть часов вечера, и теперь они попадут домой не раньше восьми утра. Детективы считались, пожалуй, привилегированной частью полиции, но многие из них, в том числе и детектив Мейер Мейер, полагали, что жизнь полицейского в форме гораздо проще, чем жизнь детектива в штатском.

— Так оно и есть, — размышлял Мейер, в рубашке с короткими рукавами, сидя за своим столом. — У патрульного полицейского четкий график работы, и поэтому он может вести человеческую жизнь, иметь семью и возвращаться домой вовремя.

— Твоя семья — это наш участок, — сказал Стив Карелла. — Признайся.

— Точно, — ухмыльнулся Мейер. — Сплю и вижу, когда снова приду сюда. — Он погладил лысину. — Знаешь, что мне больше всего здесь нравится? Интерьер. Обстановка. Располагает к отдыху.

— А-а, значит, тебе не нравятся коллеги?

Карелла встал из-за стола и подмигнул Коттону Хейзу, стоявшему около стойки с картотекой. Прошел в другой конец комнаты к кувшину с холодной водой, который стоял прямо за перегородкой, отделяющей комнату от коридора. Он двигался с легкой небрежностью, но такое впечатление было обманчивым. Стив Карелла не производил впечатления физически крепкого человека и не принадлежал к числу громил с вздувающимися бицепсами. Но в его движениях чувствовалась какая-то скрытая сила, он знал невидимые возможности своего тела. Карелла подошел к кувшину с водой, наполнил бумажный стаканчик и повернулся к Мейеру.

— Нет, мне нравятся мои коллеги, — парировал Мейер. — На самом деле, Стив, если бы я мог выбирать среди полицейских всего мира, я выбрал бы вас, честных и скромных ребят. Правда-правда. — Мейер кивнул, подзадоривая сам себя. — Я бы всем вам выдал по медали. Господи, как же мне повезло с работой! С сегодняшнего дня я готов работать бесплатно. Эта работа так меня обогащает, что я могу отказаться от жалованья. Хочу поблагодарить вас, дорогие коллеги. Вы помогли мне разобраться, в чем истинная ценность жизни.

— Здорово говорит! — воскликнул Хейз.

— Послушайте, только он должен проводить допрос преступников — он там такую речь толкнет! Почему тебя до сих пор не повысили, а, Мейер?

— Стив, мне предлагали это, — с серьезным видом заявил Мейер. — Но я сказал, что очень нужен здесь, в 87-м, в этом райском уголке среди всех участков. Тогда мне предложили должность начальника полиции, а когда я отказался, хотели назначить комиссаром, но я остался верен своему родному участку.

— По-моему, медали достоин только он, — предложил Хейз, и в это время зазвонил телефон.

Мейер снял трубку:

— 87-й участок, детектив Мейер. Что? Одну минутку.

Он придвинул к себе блокнот и начал писать.

— Да, записал. Да. Да. Да. Хорошо. — Он повесил трубку.

Карелла подошел к его столу.

— Цветная девушка, — начал Мейер.

— Да?

— В меблированных комнатах на Южной Одиннадцатой.

— Да?

— Убита.

Глава 2

В ранние предрассветные часы есть особое своеобразие в жизни города, и в эти часы город не похож на себя.

Город — это женщина, и так будет всегда. Он просыпается, как женщина, осторожно пробует наступающий день на вкус робким зевком и с улыбкой потягивается. Ее губы бесцветны, волосы растрепаны, тело еще не остыло от сна. Когда солнце окрашивает небо на востоке и накрывает ее утренним теплом, она становится похожей на невинную девушку. Она одевается в убогих меблированных комнатах, в трущобах и в роскошных пентхаузах на Холл-авеню, она одевается в многочисленных квартирах в Айсоле, Риверхеде и Калмз-Пойнте, в частных домах на Бестауне и Маджесте, и выходит она совершенно другой женщиной — деловой, элегантной, привлекательной, но не сексуальной. Она абсолютно уверена в себе, причесана и накрашена, но у нее нет времени на всякие глупости — впереди у нее долгий рабочий день. В пять часов с ней происходит метаморфоза. Она не переодевается, эта женщина-город, она не меняет платье или костюм, на ней те же туфли на высоких каблуках или стоптанные мокасины, но что-то проглядывает сквозь ее непроницаемую оболочку — настроение, интонация, какое-то движение души. Теперь это другая женщина. Она сидит в барах, расслабляется в беседках или на террасах небоскребов. Это уже другая женщина, с ленивой зазывной улыбкой, с усталым лицом и непостижимой тайной в глазах; она поднимает бокал, тихо смеется — и вечер застывает в ожидании, а небо на горизонте окрашивается пурпурными красками заката.

Вечером она становится самкой.

Она сбрасывает с себя женственность и превращается в самку. Весь лоск пропадает, она становится легкомысленной и слегка распутной девчонкой; она сидит нога на ногу, помада стерлась от поцелуев, она отвечает на ласки мужских рук, становится желанной и податливой и в то же время совершенно необузданной. Ночь принадлежит женщине, а город — это и есть женщина.

В предрассветные часы она спит, и она совершенно не похожа на себя.

Утром она проснется вновь, зевнет в тишине и с довольной улыбкой потянется. Ее волосы будут растрепаны, но мы узнаем ее, ведь мы часто видели ее такой.

Но сейчас она спит. Этот город, эта женщина спит. Тишина. Иногда то тут, то там загораются окна, моргнут и погаснут, и снова тишина. Она отдыхает. Мы не узнаем ее, когда она спит. Ее сон не похож на смерть, потому что мы слышим и чувствуем дыхание жизни под теплым одеялом. Эта незнакомая женщина, с которой мы были близки, которую страстно любили, сейчас спит, повернувшись на бок, и наша рука лежит на ее роскошном бедре. Мы чувствуем в ней жизнь, но мы не знаем ее. В темноте она безлика. Она может быть любым городом, любой женщиной. Она набросила на плечи черный покров раннего утра, и мы не узнаем ее. Перед нами незнакомка, и глаза ее закрыты.

* * *

Хозяйка дома была напугана, увидев прибывших полицейских, несмотря на то, что сама вызвала их. Тот, что повыше, назвавшийся детективом Хейзом, был рыжим великаном с седой прядью в волосах — страх, да и только! Хозяйка стояла в комнате, где на ковре лежала мертвая девушка, и разговаривала с детективами шепотом, но не из уважения к смерти, а потому что было раннее утро. Она стояла в ночной сорочке с небрежно накинутым сверху халатом. Во всей этой сцене было что-то интимное, как при сборах на рыбалку ранним утром. Три часа утра — это время сна, и все, кто не спит в такой час, связаны какой-то незримой нитью, хотя и незнакомы друг с другом.

— Как звали девушку? — спросил Карелла.

Он не брился с пяти часов предыдущего вечера, но на его подбородке не было и намека на щетину. Уголки его глаз были слегка скошены книзу, что вместе с чисто выбритым подбородком придавало его внешности какой-то восточный тип. Хозяйке он сразу понравился. "Славный мальчик", — подумала она. В ее словаре было только два определения для всех мужчин на свете: "славные мальчики" и "мерзкие паразиты". Она пока не была уверена насчет Хейза, но подумала, что он, скорее всего, относится к разряду паразитов.

— Клаудиа Дэвис, — ответила она, адресуя свой ответ Карелле, который ей нравился, и совершенно игнорируя Хейза, который не имел ни малейшего права быть таким гигантом, да еще и с такой жуткой белой прядью в волосах.

— Не знаете, сколько ей было лет? — спросил Карелла.

— По-моему, двадцать восемь, двадцать девять.

— С какого времени она здесь живет?

— С июня.

— Не так уж долго, да?

— И надо же, что такое случилось именно с ней, — посетовала хозяйка. — Она казалась такой славной девушкой! Как вы думаете, кто мог это сделать?

— Не знаю, — покачал головой Карелла.

— А может, это самоубийство? Я, правда, не чувствую запаха газа, а вы?

— Нет, — ответил Карелла. — Вы не знаете, где она жила раньше, миссис Маудер?

— Нет.

— Вы не спрашивали у нее рекомендаций, когда она пришла снимать комнату?

— Это всего лишь меблированные комнаты, — подчеркнула миссис Маудер, пожав плечами. — Она заплатила за месяц вперед.

— Сколько?

— Шестьдесят долларов. Она заплатила наличными. Я не принимаю чеки от незнакомцев.

— Но вы не знаете, из этого она города, из пригорода или приехала из другого города?

— Не знаю.

— Дэвис, — покачал головой Хейз. — Вот будет работка отыскать родственников с такой фамилией. В телефонной книге их, наверное, тысячи.

— Почему у вас волосы седые? — внезапно задала ему вопрос хозяйка.

— Что?

— Седая прядь у вас откуда?

— А, это. — Хейз машинально коснулся левого виска. — Меня однажды пырнули ножом, — ответил он. — Миссис Маудер, девушка жила одна?

— Не знаю. Я не сую нос в чужие дела.

— Но вы конечно же заметили бы…

— Мне кажется, она жила одна. Повторяю, я не сую свой нос в чужие дела. Она ведь заплатила за месяц вперед.

Хейз вздохнул. Он чувствовал враждебность женщины. Пусть вопросы задает Карелла.

— Пойду осмотрю шкафы и ящики. — И он вышел.

— Какая духота, — заметил Карелла.

— Патрульный сказал, что мы ничего не должны трогать до вашего прихода, — объяснила миссис Mayдер. — Поэтому я и не открывала окна.

— Вы правильно поступили, — улыбнулся Карелла. — Но теперь мы можем открыть окно, как вы думаете?

— Как скажете. Здесь пахнет. Этот… этот запах от нее?

— Да. — Карелла распахнул окно. — Ну вот. Так гораздо лучше.

— Не так уж и лучше, — возразила хозяйка. — Погода стоит просто ужасная. Совершенно невозможно заснуть. — Она посмотрела на труп девушки. — Выглядит ужасно.

— Да. Миссис Маудер, вы не знаете, где она работала, и вообще, была ли у нее работа?

— Нет, к сожалению.

— Кто-нибудь заходил к ней? Друзья? Родственники?

— Нет, извините, не видела.

— Что-нибудь можете рассказать о ее привычках? Когда она уходила утром? Когда возвращалась по вечерам?

— Извините, не обращала внимания.

— Хорошо, а почему вы решили, что здесь что-то не так?

— Из-за молока. Около двери. Вечером я была у друзей в городе, а когда вернулась, ко мне зашел мужчина с третьего этажа и пожаловался, что в соседней комнате очень громко играет радио, и попросил меня, чтобы я зашла туда. Я поднялась и попросила убавить звук, а проходя мимо комнаты мисс Дэвис, увидела молоко под дверью. Ну и подумала: как странно, в такую жарищу, но, с другой стороны, молоко-то ее, а я не люблю соваться в чужие дела. Поэтому я вернулась к себе и легла спать, но никак не могла выбросить из головы это молоко под дверью. Накинула халат, поднялась, постучала в дверь, но никто не ответил. Тогда я крикнула, но она не ответила. И я решила — должно быть, что-то не так. Не знаю, почему. Я просто подумала… Не знаю. Если она там, то почему не отвечает?

— А как вы узнали, что она там?

— Я этого не знала.

— Дверь была заперта?

— Да.

— Вы пробовали ее открыть?

— Да. Она была заперта.

— Понятно, — сказал Карелла.

— Подъехали две машины, — сообщил Хейз, закончивший свой осмотр. — Наверное, ребята из лаборатории и из южного отдела по расследованию убийств.

— А им-то что здесь надо? Они же знают, что это территория нашего участка.

— Показуха, — объяснил Хейз. — У них на двери висит табличка "Отдел по расследованию убийств", вот они и отрабатывают свое название.

— Что-нибудь нашел?

— В шкафу новенький багажный комплект из шести предметов. Ящики забиты одеждой, большей частью новой. Полно летней одежды. Несколько новых книг.

— Что еще?

— Какие-то письма на туалетном столике.

— Нам может что-нибудь пригодиться?

Хейз пожал плечами:

— Есть перечень счетов из банка девушки. Кипа погашенных чеков. Может, пригодятся.

— Может быть, — согласился Карелла. — Посмотрим, что скажут в лаборатории.

Заключение из лаборатории пришло на следующий день вместе с заключением судмедэксперта о результатах вскрытия. Оба заключения содержали важную информацию. Прежде всего, детективы узнали, что погибшая была белой девушкой приблизительно тридцати лет.

Да, белой.

Для детективов это явилось полной неожиданностью, потому что лежавшая на ковре девушка была очень похожа на негритянку. В конце концов, кожа ее была черной. Не загорелой, не кофейного цвета, не коричневой, а именно черной — такой глубокий черный цвет кожи бывает у туземцев, которые много времени проводят на солнце. Казалось, вывод был сделан правильно, но перед смертью все равны, да она еще и любит пошутить, и среди ее любимых шуток — обман зрения. Смерть превращает белое в черное, и когда эта мерзкая старуха выходит с победным маршем, уже не важно, кто с кем ходил в школу. И здесь уже не стоит вопрос о пигментации. Убитую девушку приняли за чернокожую, а на самом деле она оказалась белой, но кем бы она ни была, она была холодна как лед, а это худшее, что может случиться с человеком.

В заключении судмедэксперта писалось, что тело девушки находилось в состоянии прогрессирующего разложения, а дальше следовали такие сложные термины, как "общее вздутие полостей тела, тканей и кровеносных сосудов" и "почернение кожи, слизистых и радужных оболочек, вызванное гемолизом и воздействием сероводорода на пигмент крови". Все эти термины сводились к одному простому факту — стояла страшная жара, девушка лежала на ковре, который хорошо сохраняет тепло, что и ускорило процесс разложения. Из всего сделали вывод — скорее даже не вывод, а предположение, — что с учетом погоды девушка умерла, как минимум, сорок восемь часов назад, то есть смерть наступила первого августа.

В отчете говорилось, что ее одежда куплена в одном из крупнейших универмагов города. Вся одежда — и та, которая была на ней, и та, которую нашли в квартире, — оказалась довольно дорогой; ее трусики были отделаны бельгийским кружевом и продавались по двадцать пять долларов пара. После тщательного осмотра тела и одежды не было обнаружено следов крови, спермы или масляных пятен.

Причина смерти — удушение.

Глава 3

Просто удивительно, как много может рассказать обыкновенная квартира. Но еще больше удивляет, а скорее даже огорчает, когда на месте преступления не за что зацепиться, а тебе так нужна хоть какая-нибудь зацепка. В меблированной комнате, где задушили Клаудию Дэвис, было полно смазанных отпечатков пальцев. Шкафы и ящики завалены одеждой, на которой могли быть как следы пудры, так и следы пороха.

Но специалисты из лаборатории добросовестно сняли все отпечатки, тщательно рассмотрели каждую пылинку и пропустили через фильтр. Они побывали в морге и проверили кожу и отпечатки пальцев девушки. И в результате — ничего. Полный ноль. Ну, не совсем полный. Было обнаружено множество отпечатков самой Клаудии Дэвис, а также пыль со всего города, собравшаяся на ее обуви и мебели. Они нашли документы убитой девушки — свидетельство о рождении, аттестат об окончании школы в Санта-Монике, просроченный абонемент в библиотеку и ключ. Ключ не подходил ни к одному замку в квартире. Они переслали всю эту дребедень в 87-й участок, а чуть позже Сэм Гроссман лично позвонил Карелле и извинился за столь неутешительные результаты.

В участке было шумно и душно, когда Карелле позвонили из лаборатории. Карелла больше молчал. Он вытряхнул содержимое пакета на свой стол и только изредка хмыкал или кивал. В конце этого одностороннего разговора он поблагодарил Гроссмана, повесил трубку и уставился в окно, из которого была видна улица и Гровер-парк.

— Есть что-нибудь интересное? — спросил Мейер.

— Ага. Гроссман считает, что убийца был в перчатках.

— Замечательно, — прокомментировал Мейер.

— Но мне кажется, я знаю, от чего этот ключ. — Он поднял ключ со стола.

— Да? И от чего?

— Ты видел погашенные чеки?

— Нет.

— Тогда взгляни.

Карелла открыл коричневый банковский конверт, адресованный Клаудии Дэвис, разложил на столе погашенные чеки и желтый листок бумаги с выпиской с банковского счета. Мейер стал рассматривать документы.

— Коттон нашел конверт в ее комнате, — пояснил Карелла. — Выписка со счета относится к июлю. Это все чеки, которые она подписала, или, по крайней мере, все, оплаченные банком по тридцать первое число.

— Целая куча чеков, — задумчиво произнес Мейер.

— Ровно двадцать пять. Что думаешь по этому поводу? Я знаю, что думаю я, — заявил Карелла.

— И что же?

— Смотрю я на эти чеки и вижу жизнь человека. Как будто читаю дневник. Здесь все, что она делала в последний месяц. Все магазины, в которых она была, смотри, цветочный магазин, парикмахерская, кондитерский и даже ее обувщик. А теперь взгляни — чек, выписанный на похоронное бюро. И кто же умер, а, Мейер? А вот еще. Она жила в обшарпанной квартире миссис Маудер, но здесь есть чек на адрес шикарного квартирного дома в Стюарт-Сити. Есть чеки, выписанные на фамилии людей. Люди, люди — это дело просто плачет по ним.

— Посмотреть в телефонной книге?

— Нет, подожди минутку. Взгляни на эти счета. Она открыла счет пятого июля и положила на него тысячу долларов. Вот так, вдруг взяла и вложила тысячу долларов в "Американ Сиборд банк".

— Ты находишь, что тут есть что-то странное?

— Может, и ничего. Но Коттон обзвонил все банки города, и оказалось, что у Клаудии Дэвис солидный счет в "Хайленд траст" на Кромвелл-авеню. Весьма солидный.

— Насколько солидный?

— Около шестидесяти тысяч.

— Что?!

— Ты не ослышался. И она ничего не снимала со счета в "Хайленд траст". Спрашивается, откуда она взяла деньги, которые положила в "Сиборд банк"?

— Вклад был один?

— Посмотри!

Мейер взял выписку со счета.

— Первый взнос был сделан пятого июля, — сказал Карелла. — Тысяча долларов. Двенадцатого июля она положила на счет еще тысячу. А девятнадцатого еще. И еще одну — двадцать седьмого.

Мейер удивленно поднял брови:

— Четыре тысячи. Это куча денег.

— И все они внесены в течение месяца. Мне нужно вкалывать целый год, чтобы заработать такие деньги.

— Не говоря уже о шестидесяти тысячах в другом банке. Как ты думаешь, Стив, откуда у Клаудии Дэвис такие деньги?

— Не знаю. Я вообще ничего не понимаю. Она носит трусики, отделанные бельгийским кружевом, и при этом живет в халупе, в которой всего-то полторы комнаты вместе с ванной. Как это может быть? Два банковских счета, двадцать пять долларов на заднице и — "ночлежка" за шестьдесят долларов в месяц.

— Может, она в розыске, Стив?

— Нет, — покачал головой Карелла. — Я проверил по картотеке. На нее нет досье в полиции, и она не в розыске. Я еще не получил сведения от федералов, но думаю, что и там все чисто.

— А что там насчет ключа? Ты говорил…

— Ах да. Тут, слава богу, все ясно. Взгляни сюда.

Он выудил из пачки счетов желтую бумажку и протянул Мейеру.

На бумажке было написано:

"АМЕРИКАН СИБОРД БАНК"

АЙСОЛЬСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ

5 июля

Мы вычитаем с вашего счета 5 долларов в качестве платы за аренду сейфа № 375 и 50 центов в качестве налога.

Общая сумма: 5 долларов 50 центов.

Клиент: Клаудиа Дэвис

Южная Одиннадцатая, 1263

Айсола"

— Она арендовала сейф в тот же день, что открыла счет? — удивился Мейер.

— Точно.

— А что в нем?

— Хороший вопрос.

— Послушай, Стив, хочешь сэкономить время?

— Конечно.

— Тогда давай получим ордер и пойдем в банк.

Глава 4

Управляющему "Сиборд банка" на вид было чуть больше пятидесяти. Но у него уже была лысина. Следуя теории, согласно которой люди одного физического типа должны симпатизировать друг другу, Карелла решил, что все вопросы будет задавать Мейер. Не так-то просто было получить ответы у управляющего мистера Андерсона, потому что по складу характера он был человеком скрытным. Но детектив Мейер Мейер был самым терпеливым человеком в городе, а может быть, и во всем мире. Его терпение было скорее приобретенной, нежели врожденной чертой характера. О да, он унаследовал кое-какие качества от своего отца, весельчака по имени Макс Мейер, но терпение не входило в их число. Макс Мейер был крайне несдержанным, вспыльчивым человеком. К примеру, когда его жена сообщила ему, что ждет ребенка, он пришел в ярость. Он обожал всякие розыгрыши, он был, наверное, самым большим шутником в Риверхеде, но именно эта шутка природы почему-то совсем его не порадовала. Ему казалось, что жена давно уже вышла из того возраста, когда еще можно рожать детей. Он никогда не представлял себя в роли любящего отца, и поэтому ребенок и связанные с ним перемены были ему совершенно ни к чему. В ожидании ребенка он затаился и все это время вынашивал планы мести, задумав такой розыгрыш, который превзойдет все другие.

Когда ребенок появился на свет, он назвал его Мейером — чудесное имя, а вместе с фамилией получается замечательное двойное прозвище: Мейер Мейер.

Смешно, правда? Можно просто живот надорвать от смеха. Но если вы легкоранимый, застенчивый мальчик, да к тому же ортодоксальный еврей, и при этом живете среди людей другой веры, вам будет не до смеха. Местная детвора считала, что Мейер Мейер появился на свет исключительно для их развлечения. Если им требовался повод, чтобы в очередной раз поколотить еврейского мальчишку, им даже не нужно было такой повод искать — его имя давало прекрасную мотивацию. "Мейер Мейер — в заднице пропеллер! Догоняй еврея, бей его по шее!" — кричали они, а потом мчались за ним по улице и избивали.

Мейер научился терпению. Не всегда один мальчишка или даже один взрослый может дать отпор толпе хулиганов. Но иногда с помощью разговоров можно избежать драки. Иногда, если вы терпеливы, если вы умеете ждать, вы можете поймать одного из них и встать с ним лицом к лицу, один на один, и испытать восторг честной драки, не чувствуя унижения от собственной беспомощности.

Да, ничего не скажешь, шутка Макса Мейера была совершенно безобидной. Нельзя же отказывать в удовольствии старому человеку. Но мистеру Андерсону, управляющему банка, было пятьдесят четыре года, и он был абсолютно лысым. Мейер Мейер, детектив второго класса, сидевший напротив и задававший ему вопросы, тоже был абсолютно лыс. Может быть, жизнь, полная терпеливого ожидания, и не оставляет шрамов. Может быть. Но Мейеру Мейеру было всего тридцать семь.

Он терпеливо спрашивал:

— Вас не удивили такие крупные вклады, мистер Андерсон?

— Нет, — ответил Андерсон. — Тысяча долларов — не такая большая сумма денег.

— Мистер Андерсон, — терпеливо продолжал Мейер, — вам, конечно, известно, что все банки нашего города обязаны сообщать в полицию о всех необычно крупных вкладах. Вы ведь знаете об этом?

— Да, знаю.

— Мисс Дэвис за три недели положила на счет четыре тысячи долларов. Вам это не показалось странным?

— Нет. Она же вкладывала их частями. А тысяча долларов — не большая сумма и не может считаться необычно крупным вкладом.

— Для меня, — сказал Мейер, — тысяча долларов — огромные деньги. На тысячу долларов можно купить много-много пива.

— Я не пью пиво, — отрезал Андерсон.

— Я тоже, — согласился Мейер.

— Кроме того, мы всегда сообщаем в полицию, когда к нам поступают действительно крупные вклады, если только вкладчик не является нашим постоянным клиентом. Мне казалось, что вклады в тысячу долларов ничего особенного из себя не представляют.

— Спасибо, мистер Андерсон, — вежливо поблагодарил его Мейер. — У нас есть ордер. Мы хотели бы открыть сейф мисс Дэвис.

— Могу я взглянуть на ордер? — спросил Андерсон.

Мейер протянул ему ордер.

Андерсон вздохнул:

— Очень хорошо. У вас есть ключ от сейфа Дэвис?

— Это он? — Карелла вытащил из кармана ключ и положил на стол. Это был тот самый ключ, который он получил вместе с документами, найденными в квартире.

— Да, это ключ от сейфа мисс Дэвис, — подтвердил мистер Андерсон. — Понимаете, у нас каждый сейф открывается двумя разными ключами. Один хранится в банке, а другой остается у арендатора сейфа. Никто не сможет открыть сейф только одним ключом. Пройдите со мной, пожалуйста.

Он взял банковский ключ от сейфа номер 375 и провел детективов в хранилище. Комната, казалось, была сплошь сделана из сверкающего металла. Глядя на ряды сейфов, Карелла вспомнил о морге и морозильных камерах, которые со скрипом выдвигаются из стены и задвигаются обратно. Андерсон вставил банковский ключ в замок и повернул, потом вставил ключ Клаудии Дэвис во второй замок и тоже повернул. Он вытащил длинный узкий ящик из стены и передал его Мейеру. Тот отнес его на стол, стоявший у противоположной стены, и щелкнул замком.

— Открывать? — обратился он к Карелле.

— Давай.

Мейер поднял крышку.

В ящике лежало шестнадцать тысяч долларов. И листок бумаги. Шестнадцать тысяч долларов были аккуратно поделены на четыре пачки. В трех пачках было по пять тысяч долларов. В четвертой — всего одна тысяча. Карелла взял в руки листок. Кто-то, скорее всего Клаудиа Дэвис, производил на нем какие-то расчеты.

7/5 20 000

7/5 -1 000

19 000

7/12 -1 000

18 000

7/19 -1 000

17 000

7/27 -1 000

16 000

— Вам это о чем-нибудь говорит, мистер Андерсон?

— Боюсь, что нет.

— Она пришла в ваш банк пятого июля, имея при себе двадцать тысяч долларов наличными, мистер Андерсон. Тысячу она положила на чековый счет, а остальные — в этот сейф. На этом листке бумаги записаны даты, когда она брала наличные из сейфа и переводила их на чековый счет. Она знала правила, мистер Андерсон. Она знала, что если она положит двадцать тысяч за один раз, вы сообщите об этом в полицию. А так гораздо надежней.

— Надо сделать список номеров на банкнотах, — сказал Мейер. — Мистер Андерсон, кто-нибудь из ваших служащих сможет помочь нам?

Было видно, что Андерсону хочется сказать "нет". Но он посмотрел на Кареллу и со вздохом согласился:

— Конечно.

Номера банкнотов ничего не дали. Они сравнили их с номерами банкнотов, которые проходят по преступлениям в их городе, других городах, а также в ФБР, но ни один из этих банкнотов не числился среди "горячих".

Горячим был только август.

Глава 5

Стюарт-Сити — это усыпанная драгоценными камнями диадема на голове Айсолы. Это даже не город, а просто район роскошных домов, выходящих на реку Дикс. Стюарт-Сити назван так в честь британской королевской династии, он и по сей день остается одним из самых фешенебельных кварталов города. Если вы можете похвастать тем, что живете в Стюарт-Сити, значит, у вас высокий доход, загородный дом в Сэндс-Спит и "Мерседес-Бенц" в гараже под домом. Вы можете назвать свой адрес с гордостью и некоторой долей снобизма — в конце концов, вы принадлежите к элите.

Клаудиа Дэвис выписала чек на 750 долларов на адрес административной конторы: Стюарт-Плейс, 13, южная сторона. Чек был выписан девятого июля, то есть через четыре дня после того, как она открыла счет в "Сиборд банке".

Со стороны реки дул прохладный ветерок, когда Карелла и Хейз подъехали к дому. Полуденное солнце отражалось в мутных водах Дикса. Мосты между Калмз-Пойнтом и Айсолой изогнулись на фоне неба, ожидающего наступления сумерек.

— Опусти-ка щиток, а то солнце в глаза бьет, — сказал Карелла.

Хейз протянул руку и опустил солнцезащитный щиток. К щитку была прикреплена написанная от руки табличка с надписью: "87-й участок — дежурный полицейский". Машина — "шевроле" 1956 года — принадлежала Карелле.

— Мне тоже надо сделать такую табличку в машину. Какой-то псих взял и отбуксировал ее на прошлой неделе, — пожаловался Хейз.

— А ты что?

— Пошел в суд, показал удостоверение, сказал, что я по вызову. У меня был выходной, между прочим.

— Ну и как, обошлось?

— Конечно. Я же сказал, что был там по вызову. Мало того, что приходится ездить на своей машине, так еще и штраф плати! Нет уж!

— Я предпочитаю ездить на своей машине, — сказал Карелла. — Три машины, закрепленные за участком, годятся только для металлолома.

— Две, — поправил Хейз. — Одна уже месяц стоит в гараже.

— Мейер недавно узнавал насчет ее.

— И что? Готова?

— Нет, механик сказал, что до нашей к ним в ремонт поступили четыре патрульные машины. Ну, что на это скажешь?

— А что тут сказать? Мне до сих пор не оплатили бензин.

— И не надейся. Мне ни разу не вернули и цента из тех денег, что я потратил на бензин.

— Так, а что все же с машиной-то?

— Мейер кинул механику пять долларов. Может, теперь поторопятся.

— Знаешь, что должны сделать городские власти? — размышлял Хейз. — Они должны купить старые машины такси (это им обойдется в две-три сотни долларов), перекрасить и отдать полиции. Некоторые из них все еще в приличном состоянии.

— Ну что ж, идея неплохая, — с сомнением согласился Карелла, и они вошли в здание.

Миссис Миллер, управляющая, ждала их в своем кабинете, расположенном в конце вестибюля с расписным потолком. Женщине было лет сорок или чуть больше. Хорошо сохранившаяся фигура, но хриплый голос. Ее каштановые волосы были стянуты в пучок на затылке, а из пучка кокетливо торчал карандаш. Она взглянула на копию чека и произнесла:

— О да, конечно.

— Вы знали мисс Дэвис?

— Да, она долгое время жила здесь.

— Сколько?

— Пять лет.

— И когда съехала?

— В конце июня.

Миссис Миллер скрестила свои стройные ноги и ослепительно улыбнулась. Для ее возраста ноги у нее были просто роскошные. Двигалась она очень женственно, с выработанной годами грацией. Она казалась доступной, но в то же время вызывала уважение. Похоже, всю свою жизнь она посвятила изучению маленьких женских уловок и теперь успешно пользовалась ими. С этой женщиной было приятно общаться, смотреть на нее, слушать ее, думать о том, какая, должно быть, у нее нежная кожа. Карелла и Хейз чувствовали себя легко и свободно в ее присутствии.

— Этот чек. — Карелла постучал пальцем по бумажке. — За что он был выписан?

— Это плата за аренду квартиры за июнь. Я получила его десятого июля. Клаудиа всегда вносила плату десятого числа. Она была очень аккуратна в выплате счетов.

— Она платила за квартиру семьсот пятьдесят долларов в месяц?

— Да.

— Довольно высокая плата.

— Но не в Стюарт-Сити, — мягко возразила миссис Миллер. — К тому же она жила в квартире с видом на реку.

— Понятно. У мисс Дэвис была хорошо оплачиваемая работа?

— Нет, нет. Она вообще нигде не работала. — Тогда как же она могла позволить себе?..

— Но она же была обеспеченной девушкой.

— А откуда у нее были деньги, миссис Миллер?

— Ну… — Миссис Миллер пожала плечами. — По-моему, вам лучше спросить об этом у нее самой. Я хочу сказать, если у вас есть какие-то вопросы к Клаудии, не лучше ли?..

— Миссис Миллер, — прервал ее Карелла, — Клаудиа умерла.

— Как?

— Она…

— Как? Нет. Нет. — Она встряхнула головой. — Клаудиа? Но чек… я… чек пришел в прошлом месяце. — Она снова встряхнула головой. — Нет, не может быть.

— Она убита, миссис Миллер, — мягко сказал Карелла. — Ее задушили.

На мгновение все очарование миссис Миллер улетучилось. От лица отхлынула кровь, глаза наполнились слезами, красиво накрашенные губы задрожали. Но что-то внутри нее взяло ситуацию под контроль, как бы напомнив миссис Миллер, что красивая женщина не может позволить себе плакать, иначе тушь размажется по щекам.

— Мне очень жаль, — прошептала она. — Мне действительно очень жаль. Она была хорошей девушкой.

— Расскажите нам о ней все, что вы знаете.

— Да. Да, конечно. — Она потрясла головой, как бы пытаясь отогнать от себя дурную весть. — Ужасно. Просто ужасно. Господи, она ведь была совсем еще ребенком.

— А мы решили, что ей уже лет тридцать. Мы ошиблись, миссис Миллер?

— Она только казалась моложе, но, может быть, потому что… ну, она была очень застенчивой. Даже когда она впервые здесь появилась, она была… какой-то потерянной. Хотя ведь она приехала сразу после смерти родителей, так что…

— А откуда, миссис Миллер?

— Из Калифорнии. Из Санта-Моники.

Карелла кивнул.

— Вы начали рассказывать нам… вы сказали, что она была достаточно обеспеченной. Не могли бы вы…

— Акции.

— Какие акции?

— Ее родители учредили для нее фонд ценных бумаг. Когда они умерли, Клаудиа начала получать дивиденды с акций. Она была еще совсем ребенком.

— И она жила на одни только дивиденды?

— Получалась очень приличная сумма. Деньги, между прочим, она откладывала. Клаудиа была очень деловой девушкой, в ней не было ни капли легкомысленности. Получив дивиденды, она сразу же переводила деньги в банк. Клаудиа была благоразумной девушкой.

— В какой банк, миссис Миллер?

— В "Хайленд траст". Он здесь, через улицу. На Кромвелл-авеню.

— Понятно, — сказал Карелла. — Вы не знаете, у нее было много мужчин?

— Не думаю. Она много времени проводила одна. Даже, когда приехала Джози.

Карелла подался вперед.

— Джози? Кто это?

— Джози Томпсон. Полностью — Джозефина. Ее двоюродная сестра.

— А она откуда?

— Из Калифорнии. Они обе из Калифорнии.

— А как нам связаться с этой Джози Томпсон?

— Она… Вы не знали? Разве…

— Что, миссис Миллер?

— Джози погибла в июне. Я думаю, Клаудиа поэтому и переехала. Мне кажется, она просто не могла жить в этой квартире без Джози. Жутковато ведь, правда?

— Да, — ответил Карелла.

"РАПОРТ

о получении свидетельских показаний миссис Айрин Джон Миллер в ее кабинете по адресу: Стюарт-Плейс, 13, по делу об убийстве Клаудии Дэвис.

Показания миссис Миллер:

Клаудиа Дэвис приехала в город в июне 1955 года, сняла квартиру по указанному адресу за 750 долларов в месяц, жила в ней одна. Почти ни с кем не общалась — ни с мужчинами, ни с женщинами. Вела уединенный образ жизни, живя на дивиденды от унаследованных после смерти родителей ценных бумаг. Родители, мистер и миссис Картер Дэвис, погибли 14 апреля 1955 года в аварии на Сандиегском шоссе при лобовом столкновении с микроавтобусом. Дорожно-транспортное происшествие зарегистрировано в полиции Лос-Анджелеса, водитель микроавтобуса осужден за нарушение правил. По описанию миссис Миллер, девушка была среднего роста, нормального телосложения, с коротко остриженными черными волосами, карими глазами, вроде без шрамов и родимых пятен — описание соответствует трупу. По ее словам, Клаудиа Дэвис была тихим, спокойным жильцом, аккуратно оплачивала все счета, была мягкой, доброй, искренней, наивной, скромной и щепетильной в денежных вопросах, всем нравилась, но вела замкнутый образ жизни.

В апреле или мае 1959 года из Брентвуда, штат Калифорния[1], приехала Джози Томпсон, двоюродная сестра погибшей. (В нашей картотеке не числится. Ждем ответа из полиции Лос-Анджелеса и из ФБР.) По описанию миссис Миллер, она немного старше Клаудии и не похожа на нее ни внешне, ни внутренне. "Они отличались друг от друга, как черное и белое", говорит миссис Миллер, "но они прекрасно ладили между собой". Джози переехала к сестре. Миссис Миллер характеризует их отношения в следующих эпитетах: "ближе, чем родные сестры", "понимали друг друга без слов", "лучшие подруги" и тому подобное. Девушки редко встречались с другими людьми, в основном общались друг с другом, Джози была такой же замкнутой, как и Клаудиа. Много путешествовали вместе. Лето 1959 года провели в бухте на острове Тортес, вернулись на День труда. На Рождество снова уехали, катались на лыжах в Солнечной долине, в марте этого года на три недели ездили в Кингстон на Ямайку, вернулись в начале апреля. Источником доходов были дивиденды, получаемые Клаудией Дэвис от ценных бумаг. Сами акции не принадлежали Клаудии, но доход с них она должна была получать до конца своей жизни. После ее смерти акции вместе с дивидендами должны перейти Калифорнийскому университету в Лос-Анджелесе (там учился ее отец). В любом случае, Клаудии был обеспечен стабильный высокий доход на всю жизнь (см. счет в банке "Хайленд траст"), похоже, она содержала еще и Джози, так как, по утверждению миссис Миллер, обе девушки не работали. Было высказано предположение о лесбийской любви, но миссис Миллер, которая хорошо разбирается в людях и знает современную молодежь, с этим не согласна и считает, что девушки ни в коем случае не были лесбиянками. 3 июня Джози и Клаудиа в очередной раз уехали на уик-энд. Швейцар сообщил, что помог погрузить их багаж в машину Клаудии — "кадиллак" 1960 года с откидным верхом. Девушки сказали, что вернутся в понедельник, но не вернулись. В среду позвонила рыдающая Клаудиа. Сказала миссис Миллер, что с Джози произошел несчастный случай и она погибла. Миссис Миллер помнит, что спросила Клаудию, не может ли она чем-нибудь помочь. Клаудиа ответила дословно: "Нет, обо всем уже позаботились".

17 июня миссис Миллер получила письмо от Клаудии (почерк в письме идентичен почерку на чеках, подписанных Клаудией), в котором та писала, что не может вернуться в квартиру после того, что случилось с ее двоюродной сестрой. Она напомнила миссис Миллер, что срок аренды истекает 4 июля, и сообщила, что пришлет чек с оплатой за июнь к 10 июля. Она также писала, что фирма по перевозке заберет ее вещи и все самое ценное и доставит ей. (См. чек Клаудии Дэвис номер 010 от 14.07 в адрес "Амора бразерс, Инк." за услуги по упаковке, перевозке и хранению.) Миссис Миллер больше не видела Клаудию Дэвис и ничего о ней не слышала до нашего сообщения об убийстве.

Рапорт составил детектив Стив Карелла".

Глава 6

С дороги, ведущей к Треугольному озеру, открывался изумительный вид, а так как стоял август и в воскресенье у Кареллы был выходной, он решил совместить приятное с полезным. Поэтому он опустил верх машины, усадил Тедди с корзинкой для пикника и термосом с холодным кофе на переднее сиденье и полностью отключился отдела Клаудии Дэвис. Карелла быстро забывал обо всем на свете, когда находился рядом со своей женой.

Для него Тедди была самой красивой женщиной в мире — а он повидал много красавиц, когда работал постовым на улице. Он никак не мог понять, чем он, старомодный, некрасивый, тупой, неуклюжий полицейский, мог привлечь такую потрясающую женщину, как Теодора Франклин. Но ведь чем-то привлек и теперь сидел рядом с ней в машине с открытым верхом и украдкой поглядывал на нее, как обычно возбужденный ее присутствием.

Распущенные черные волосы Тедди кружились в бешеном танце с ветром, глаза были прищурены. На ней была белая блузка, подчеркивающая полную грудь, узкие черные брюки обтягивали роскошные бедра, да и помимо всего прочего у нее были красивые стройные ноги. Она сбросила босоножки, подтянула ноги к груди и уперлась босыми ногами в бардачок. В ней каким-то образом сочетались первобытная дикость и изысканная утонченность. Никогда не знаешь, что она сделает в следующую минуту — то ли поцелует, то ли ударит, — и эта неизвестность возбуждала, делала ее постоянно желанной.

Пока Стив вел машину, Тедди смотрела на него. Она глядела на него не только потому, что ей это было приятно, но и потому, что он говорил. А так как она не могла слышать, потому что была глухонемой от рождения, ей было необходимо смотреть на его губы, когда он говорил. Он совсем не говорил о деле. Она знала только, что один из чеков Клаудии Дэвис был выписан похоронному бюро Фанчера на Треугольном озере и что Карелла хочет лично переговорить с владельцем. Еще она знала, что все это очень важно, иначе он не стал бы тратить свой выходной на поездку в такую даль. Но он пообещал, что будет совмещать приятное с полезным. Сейчас была как раз приятная часть поездки, и из уважения к своей жене, верный своему обещанию, он не стал говорить о деле, хотя мысли о нем все время лезли ему в голову. Вместо этого он восторгался пейзажем, обсуждал их планы на осень, говорил о том, какие у них милые близнецы, какая Тедди красивая и что ей лучше застегнуть верхнюю пуговицу на блузке до того, как они выйдут из машины, но ни разу не произнес имени Клаудии Дэвис, пока они не вошли в контору похоронного бюро Фанчера и не оказались перед человеком с насупленными бровями по имени Бартон Скоулз.

Скоулз был худым, высоким человеком в черном костюме, который он, похоже, надевал еще на собственную конфирмацию в году этак 1912-м. Облик Скоулза настолько соответствовал представлению о владельце похоронного бюро, что Карелла едва сдержался от смеха, когда увидел его. Хотя обстановка явно не располагала к веселью. От всех предметов — от толстых ковров, от стен и канделябров — исходил какой-то странный запах. Позже Карелла понял, что это запах формальдегида, и его затошнило, что было удивительным для человека, который столько раз смотрел в лицо смерти.

— Пятнадцатого июля мисс Дэвис выписала вам чек. Вы не могли бы сказать, за что? — поинтересовался Карелла.

— Могу, — ответил Скоулз. — Долго же мне пришлось дожидаться этого чека. Она дала мне только двадцать пять долларов, а обычно я беру пятьдесят. А меня столько раз обманывали!

— Что вы хотите этим сказать? — не понял Карелла.

— Люди. Ты хоронишь их близких, а они не хотят платить тебе за работу. В моем бизнесе нет ничего смешного. Сколько раз я организовывал похороны, отпевание, погребение и все такое и не получал за это ни цента. Поневоле перестанешь верить людям.

— Но мисс Дэвис все-таки заплатила.

— О да. Ну и натерпелся же я с этими похоронами! Такая странная девица. Решила устроить похороны здесь. Кроме нее, никого на похоронах не было. Сидела одна в часовне, уставившись на тело, как будто его могли украсть, она и покойная — и больше никого. Хочу сказать, мистер Карелла… Так, кажется, вас зовут?

— Да, Карелла.

— Хочу вам сказать, все было как-то странно. Она пролежала в часовне два дня, ее двоюродная сестра. А потом мисс Дэвис сказала, чтобы мы похоронили девушку здесь, на нашем кладбище. И я согласился, хотя она заплатила только половину. Вот это я называю доверием с большой буквы, мистер Карелла.

— Когда это произошло, мистер Скоулз?

— Девушка утонула в первый уик-энд июня, — сказал Скоулз. — А вообще-то непонятно, что она делала на озере в такую рань. В июне вода в озере еще холодна как лед. Нагревается только к концу июля. Она каталась на лодке и упала за борт, от холодной воды, наверное, у нее перехватило дыхание, а может, ноги судорогой свело, в общем, она утонула. — Скоулз покачал головой. — И что она там делала в такую рань?

— Вы видели свидетельство о смерти?

— Да. Его составил доктор Доннели. Причина смерти — утопление, без всяких сомнений. Кроме этого у нас еще и дознание проводили. В следующий вторник после ее смерти. Заключение: несчастный случай.

— Вы говорите, она каталась на лодке. Одна?

— Да. Мисс Дэвис сидела на берегу. Сразу прыгнула в воду, как только ее сестра выпала из лодки, пыталась спасти ее, но не успела. Вода была страшно холодной. Она и сейчас не очень-то теплая, а ведь уже август.

— Но с мисс Дэвис-то ничего не случилось, так?

— Ну, может, она хорошо плавает. По своему опыту знаю, хорошенькие девушки часто оказываются очень сильными. Готов поспорить, ваша жена — тоже сильная женщина, а смотрите, какая красавица.

Скоулз улыбнулся, Тедди улыбнулась тоже и сжала руку Кареллы.

— Насчет оплаты похорон и погребения. Вы не знаете, почему мисс Дэвис так долго не присылала чек? — поинтересовался Карелла.

— Нет. Я два раза писал ей. Первый раз просто послал вежливое напоминание. И — ничего. Во второй раз решил быть понастойчивее. У меня есть приятель — адво7 кат, так он написал ей на своем фирменном бланке; знаете, это всегда производит впечатление. Но она так и не ответила. И вдруг — чек с полной оплатой, как с неба свалился. Совершенно непонятно. Может, смерть так на нее повлияла. А может, она всегда так медленно расплачивается с долгами. Не знаю. Я счастлив, что все-таки получил чек, а больше меня ничто не интересует. Иногда живые доставляют больше хлопот, чем мертвые — уж вы мне поверьте.

Карелла с женой вместе спустились к озеру и устроили пикник на берегу. Карелла был необычно молчалив. Тедди помочила ноги в озере — как и предупреждал Скоулз, вода оказалась очень холодной несмотря на то, что стоял август. По дороге назад Карелла сказал:

— Дорогая, давай зайдем еще в одно место.

Тедди вопросительно посмотрела на него.

— Я хочу поговорить с местным начальником полиции.

Тедди нахмурилась. В ее глазах читался вопрос, и он сразу же на него ответил:

— Хочу выяснить, видел ли кто-нибудь, кроме Клаудии Дэвис, как утонула девушка. После разговора со Скоулзом у меня создалось впечатление, что в июне на озере почти никого не бывает.

Начальник полиции оказался пузатым коротышкой с огромными ступнями ног. На протяжении всего разговора с Кареллой он сидел, положив ноги на стол. Карелла смотрел на него и думал: почему все в этом дурацком городишке стараются быть похожими на героев голливудских фильмов. В запертом на ключ стеллаже за столом начальника стояли винтовки. На стене, справа от стеллажа, были прикреплены листовки с надписью "РАЗЫСКИВАЕТСЯ". В левом ботинке начальника зияла дыра.

— Да, — сказал он, — был свидетель.

Карелла почувствовал легкое разочарование.

— Кто?

— Один парень рыбачил на озере и все видел. Давал показания суду присяжных при коронере.

— Что он рассказал?

— Рыбачил, когда Джози Томпсон каталась на лодке. Сказал, что Клаудиа Дэвис сидела на берегу. Сказал, что мисс Томпсон выпала из лодки и сразу же стала тонуть. Сказал, что мисс Дэвис прыгнула в воду и поплыла к ней. Но не успела. Вот и все, что он сказал.

— Может быть, еще что-нибудь?

— Ну еще, что он отвез мисс Дэвис в город на ее машине, по-моему, это был "кадиллак" 1960 года с откидным верхом. Она не могла говорить. Рыдала, бормотала что-то, была в полной прострации. Мисс Дэвис пришла в себя только на следующий день.

— Когда вы проводили дознание?

— Во вторник, за день до похорон. В понедельник делали вскрытие. Мы получили разрешение мисс Дэвис. По закону ближайший родственник может дать разрешение на вскрытие для подтверждения причины смерти.

— И вскрытие показало, что причиной смерти было утопление?

— Да. Коронер так и сказал в суде.

— А почему вы проводили дознание? Были какие-то сомнения в том, что девушка утонула случайно?

— Да в общем нет. Но тот парень, рыбак, он тоже был из города, понимаете? Можно заподозрить, что он и мисс Дэвис могли провернуть все это вместе — вытолкнуть девчонку из лодки, а потом придумать правдоподобную историю. Могло ведь быть и такое.

— Но не было?

— Думаю, нет. Вы не видели, в каком состоянии была мисс Дэвис, когда рыбак привез ее в город. Чтобы сыграть такое отчаяние, надо быть чертовски хорошей актрисой. На следующий день она, правда, успокоилась, но что с ней творилось сразу после несчастного случая! И на дознании стало ясно, что этот рыбак никогда ее раньше не видел. Суд присяжных поверил, что он никогда раньше не знал ни одну из девушек. И меня, кстати, тоже убедил.

— Как имя этого рыбака?

— Кортеной.

— Как вы сказали?

— Кортеной. Сидни Кортеной.

— Спасибо. — Карелла резко встал. — Пойдем, Тедди. Пора возвращаться домой.

Глава 7

Кортеной жил в Риверхеде в деревянном доме. Когда рано утром в понедельник Карелла и Мейер подъехали к его дому, он поднимал дверь своего гаража. Он с любопытством посмотрел на их машину, одной рукой придерживая поднимающуюся дверь гаража. Дверь остановилась на полпути. Карелла шагнул на подъездную дорожку.

— Мистер Кортеной?

— Да?

Он изумленно уставился на Кареллу — человек всегда удивляется, когда совершенно незнакомый человек обращается к нему по имени. Кортеною было под пятьдесят, одет он был в фланелевый спортивный костюм, который как-то не вязался с августовской жарой, на голове — кепка. Седые виски. Он выглядел уставшим, очень уставшим, и скорее всего не от того, что ему пришлось встать в семь часов утра. У его ног лежал пакет с завтраком, который он положил на землю, видимо перед тем, как поднять дверь. В гараже стоял "форд" модели 1953 года.

— Мы детективы полиции, — начал Карелла. — Можно задать вам несколько вопросов?

— Покажите, пожалуйста, ваш жетон, — попросил Кортеной.

Карелла показал. Кортеной кивнул, как будто выполнил свой общественный долг.

— Какие у вас ко мне вопросы? — спросил он. — Я тороплюсь на работу. Это опять по поводу разрешения на строительство?

— Какого разрешения?

— На расширение гаража. Хочу купить сыну старенькую машину, не держать же ее на улице. Чтобы получить это чертово разрешение, мне пришлось такого натерпеться. Представляете? А мне и нужно-то добавить каких-нибудь двенадцать футов к гаражу. Можно подумать, я собираюсь строить городской парк или что-то в этом роде. Вы по этому поводу?

Из глубины дома раздался женский голос:

— Кто это, С ид?

— Никто, — раздраженно откликнулся Кортеной. — Не волнуйся, Бет.

Он посмотрел на Кареллу:

— Моя жена. Вы женаты?

— Да, сэр, женат, — ответил Карелла.

— Тогда вы понимаете, — загадочно произнес Кортеной. — Так что за вопросы?

— Вы раньше это видели? — спросил Карелла. Он протянул Кортеною копию чека, тот едва взглянул на него и отдал обратно.

— Конечно.

— Не хотите объяснить, мистер Кортеной?

— Объяснить что?

— Почему Клаудиа Дэвис отправила вам чек на сто двадцать долларов.

— В качестве компенсации, — не задумываясь, ответил Кортеной.

— В качестве компенсации, да? А за что, мистер Кортеной? — поинтересовался Мейер. — За сказку про белого бычка?

— Что? О чем это вы?

— Что она вам компенсировала, мистер Кортеной?

— Три дня работы, которые я пропустил. А вы, черт возьми, что подумали?

— Повторите еще раз?

— Нет, а вы что подумали? — Кортеной сердито махал пальцем перед лицом Мейера. — Вы-то, конечно, подумали, что это плата за какие-нибудь темные делишки? Так ведь?

— Мистер Кортеной…

— Я потерял три рабочих дня из-за этого чертова дознания. Я проторчал на Треугольном озере весь понедельник и вторник, а в среду еще пришлось дожидаться решения суда присяжных. Я каменщик. Я получаю пять долларов в час, и я потерял три рабочих дня по восемь часов каждый. Мисс Дэвис была так любезна, что выслала мне чек на сто двадцать долларов. А теперь я вас спрашиваю, что, черт возьми, вы подумали?!

— Вы знали мисс Дэвис до того, как встретились с ней на Треугольном озере, мистер Кортеной?

— Никогда ее раньше не видел. Что такое? Меня здесь судят? В чем дело?

Из дома снова послышался женский голос, на этот раз он звучал уже резче:

— Сидни! Что-нибудь случилось? С тобой все в порядке?

— Ничего не случилось. Замолчи, а?

Дом погрузился в оскорбленное молчание. Кортеной пробормотал что-то себе под нос и повернулся к детективам:

— Вы закончили?

— Не совсем. Мы бы хотели услышать от вас, что произошло в тот день на озере.

— Да какого черта! Возьмите и прочитайте протокол дознания, если вам так интересно. А мне пора на работу.

— Работа подождет, мистер Кортеной.

— Черта с два. Мне туда добираться через…

— Мистер Кортеной, нам бы не хотелось ехать через весь город, а потом возвращаться с ордером на ваш арест.

— Мой арест! За что? Послушайте, что я?..

— Сидни? Сидни, может, позвонить в полицию? — крикнула женщина из дома.

— Да заткнись ты! — завопил Кортеной. — Позвонить в полицию, — пробурчал он. — У меня тут кругом одни полицейские, а она предлагает звонить в полицию. Что вы хотите от меня? Я честный каменщик. Я видел, как девушка утонула. Я рассказал все, что видел. Это преступление?

— Расскажите еще раз, мистер Кортеной. Все, что вы видели.

— Она была в лодке, — со вздохом начал Кортеной. — Я ловил рыбу. Ее двоюродная сестра сидела на берегу. Она вывалилась за борт.

— Джози Томпсон?

— Да, Джози Томпсон, или как там ее звали.

— Она была в лодке одна?

— Да. Она была в лодке одна.

— Продолжайте.

— Другая — мисс Дэвис — закричала, бросилась в воду и поплыла к ней. — Он покачал головой. — Она не успела. Лодка была далеко. Когда она доплыла до нее, вода уже даже не шевелилась. Она нырнула, вынырнула и нырнула снова, но было слишком поздно, она просто опоздала. Потом, когда она плыла к берегу, она чуть было сама не утонула. Она вдруг скрылась под водой, а я смотрел и думал — ну все, конец. Но потом в воде мелькнуло что-то желтое, и я увидел, что с ней все в порядке.

— Почему вы не пытались помочь ей, мистер Кортеной?

— Я не умею плавать.

— Ну хорошо. А что было дальше?

— Она вышла из воды — мисс Дэвис. Она была совершенно без сил и билась в истерике. Я пытался ее успокоить, но она кричала и плакала, как безумная. Я довел ее до машины и попросил ключи. Сначала она даже не поняла, о чем речь. "Ключи!" — сказал я, и она тупо уставилась на меня. "Ключи от машины! — заорал я. — Ключи от вашей машины". Наконец она поняла, достала свою сумочку и дала мне ключи.

— Продолжайте.

— Я отвез ее в город. С полицией пришлось разговаривать мне. Она не могла произнести ни слова, только кричала и плакала. На нее было страшно смотреть. Я никогда раньше не видел женщину в таком кошмарном состоянии. Она пришла в себя только на следующий день. Сказала полиции, кто она такая, рассказала то, что я уже говорил им накануне, и пояснила, что погибшая девушка была ее двоюродной сестрой — Джози Томпсон. Они обшарили все озеро и вытащили ее из воды. Кошмар. Просто кошмар.

— Во что была одета погибшая?

— Хлопчатобумажное платье. На ногах вроде мокасины. Или босоножки. Тонкий свитер поверх платья. Легкое пальто.

— Украшения были?

— По-моему, нет.

— Сумочка?

— Нет. Ее сумочка была в машине мисс Дэвис.

— А как была одета мисс Дэвис?

— Когда? В тот день? Или когда они вытащили ее сестру из озера?

— Она была там?

— Ну да. Она опознала тело.

— Нет, мистер Кортеной, я хочу знать, как она была одета в тот день, когда произошло несчастье.

— Кажется, на ней были юбка и блузка. В волосах — лента. На ногах — мокасины, но я не уверен.

— Какого цвета была блузка? Желтого?

— Нет. Синего.

— Вы же сказали желтого.

— Нет, синего. Я не говорил, что она желтая.

Карелла нахмурился.

— Мне показалось, что сначала вы сказали "желтая". — Он пожал плечами. — Ну ладно, а что было после дознания?

— Да ничего особенного. Мисс Дэвис поблагодарила меня и сказала, что выпишет мне чек за потраченное время. Я сначала отказался, а потом подумал — какого черта! Я работаю как вол, да и деньги на деревьях не растут. И дал ей свой адрес. Я решил, что она может себе это позволить. Ездит в "кадиллаке", да еще нанимает шофера, чтобы тот отвез ее обратно в город.

— Почему она не поехала сама?

— Не знаю. Наверное, была слишком расстроена. Ведь это ужасно. Вы когда-нибудь видели смерть так близко?

— Да, — ответил Карелла.

Из дома раздался вопль жены Кортеноя:

— Сидни, скажи, пусть эти люди уйдут от нашего дома!

— Слышали, что она говорит? — произнес Кортеной и наконец поднял дверь гаража.

Глава 8

Никто не любит утро понедельника.

Это время похмелья. Новая неделя еще не началась, а остался хвост от предыдущей. Никому это не нравится, и не важно, идет дождь или светит солнце — все равно ничего хорошего. Может быть, ясное и солнечное августовское утро, которое началось с допроса у гаража в семь утра, и стало еще хуже в 9.30. Понедельник есть понедельник, и даже закон не может этого изменить. Понедельник есть понедельник, и от него дурно пахнет.

В понедельник к 9.30 утра детектив Стив Карелла был на грани безумия и, как любой нормальный человек, во всем винил понедельник. Он приехал в участок и самым тщательным образом просмотрел чеки, выписанные Клаудией Дэвис за июль, все двадцать пять штук, пытаясь найти хоть какой-нибудь ключ к ее гибели, изучая их с дотошностью книжного редактора. Кое-что казалось очевидным, но ответов на свои вопросы он так и не нашел. Он вспомнил свои слова: "Я смотрю на эти чеки и вижу целую жизнь. Как будто читаешь чей-то дневник", и теперь ему начинало казаться, что в этих двух кратких фразах он выразил главную мысль. Потому что если это был дневник Клаудии Дэвис, он оказался таким скучным, что никогда бы не вошел в список бестселлеров.

Большинство чеков были выписаны на универмаги и магазины одежды. Клаудиа, как и все представительницы женского пола, по-видимому, обожала делать покупки, а чековая книжка ей в этом помогала. Судя по магазинам, указанным в ее чеках, вкусы у нее были самые разнообразные. Только за июль месяц она купила три прозрачные ночные сорочки, две нижние юбки, пальто, наручные часы, четыре пары узких брюк разных цветов, две пары туфель для улицы, солнечные очки, четыре купальника, восемь платьев из немнущейся ткани, две юбки, два шерстяных свитера, полдюжины бестселлеров, большой флакон аспирина, два флакона драмамина, багажный комплект из шести предметов и четыре коробки косметических салфеток. Самой дорогой ее покупкой оказалось вечернее платье за 500 долларов. Большая часть июльских чеков была выписана за покупки. Еще были чеки в парикмахерскую, цветочный магазин, кондитерскую плюс три непонятных чека, выписанных частным лицам, двум мужчинам и одной женщине.

Первый чек был выписан на имя Джорджа Бадуэка.

Второй — на имя Дэвида Облински.

Третий — на имя Марты Феделсон.

Кто-то из участка уже листал телефонную книгу и нашел два адреса из трех. Адреса Облински в телефонной книге не было, но через полчаса они его все-таки раздобыли. Список адресов теперь лежал на столе Кареллы вместе с погашенными чеками. Он знал, что нужно начинать проверку этих людей, но что-то не давало ему покоя.

— Почему Кортеной солгал нам с Мейером? — обратился он к Коттону Хейзу. — Зачем ему было врать насчет такой ерунды, как одежда Клаудии Дэвис в день несчастного случая?

— А как он соврал?

— Сначала он сказал, что на ней была желтая блузка, сказал, что увидел, как в воде мелькнуло что-то желтое. А потом заявил, что блузка была синей? Почему, Коттон?

— Не знаю.

— А если он солгал насчет этого, он мог солгать и насчет всего остального. И они с Клаудией могли утопить малышку Джози.

— Я не знаю, — проговорил Хейз.

— Откуда взялись эти двадцать тысяч долларов?

— Может, это дивиденды?

— Может быть. Тогда почему она просто не отнесла чек в банк? У нее ведь были наличные, Коттон, наличные. Ну и откуда они взялись? Не на помойке же она их нашла.

— Да, наверное, нет.

— А я знаю, где можно получить двадцать тысяч.

— Где?

— В страховой компании. После чьей-нибудь смерти. — Карелла резко кивнул. — Мне надо позвонить. Ведь откуда-нибудь должны были взяться эти чертовы деньги.

Карелла попал в цвет с шестого звонка. Он разговаривал с человеком по имени Иеремия Додд, который был представителем страховой компании "Секьюрити иншуранс корпорейшн". Он сразу вспомнил имя Джози Томпсон.

— О да. Мы выплатили страховку в июле.

— А кто подал заявление об оплате, мистер Додд?

— Бенефициар, конечно. Одну минутку. Я сейчас возьму папку по этой страховке. Подождите, пожалуйста.

Карелла нетерпеливо ждал. Он слышал приглушенные голоса на другом конце провода. Неожиданно захихикала девушка, и наконец трубку взял Додд.

— Нашел, — произнес он. — Джозефина Томпсон. Бенефициаром была ее двоюродная сестра, мисс Клаудиа Дэвис. Ну да, теперь я все вспомнил. Это как раз та самая страховка.

— Какая?

— Где девушки были взаимными бенефициарами.

— Что это значит?

— Было два страховых полиса. Один на имя мисс Дэвис и второй на имя мисс Томпсон. И девушки были взаимными бенефициарами.

— Вы имеете в виду, что мисс Дэвис должна была получить страховку мисс Томпсон и наоборот?

— Да, именно так.

— Очень интересно. Какова сумма страховки?

— О, совсем небольшая.

— И все-таки какая?

— Насколько я помню, они обе были застрахованы на двенадцать с половиной тысяч. Минутку, сейчас проверю. Да, все правильно.

— И после смерти сестры мисс Дэвис предъявила требование об оплате, так?

— Да. Вот, нашел. Джозефина Томпсон четвертого июня утонула в Треугольном озере. Точно. Клаудиа Дэвис выслала полис и свидетельство о смерти, а также заключение коронера.

— Ее не надули?

— Сэр? Простите, я не…

— Вы заплатили ей?

— Да. Требование было совершенно законным. Мы сразу приступили к его оформлению.

— Вы проводили расследование гибели девушки на Треугольном озере?

— Да, но это была обычная проверка. Нам достаточно заключения коронера, детектив Карелла.

— Когда вы заплатили мисс Дэвис?

— Первого июля.

— Вы послали ей чек на двенадцать тысяч пятьсот долларов, так?

— Нет, сэр.

— Вы же говорили…

— Она была застрахована на двенадцать с половиной тысяч, все верно. Но в страховке был предусмотрен пункт о двойной выплате, а смерть Джозефины Томпсон была случайной. Нам пришлось выплатить максимальную сумму, детектив Карелла. Первого июля мы послали Клаудии Дэвис чек на двадцать пять тысяч долларов.

Глава 9

В работе полиции нет ничего таинственного.

Ни один пункт не подходит под заранее составленный план. Высшей точкой любого дела очень часто оказывается труп, с которого это дело и началось. Нет растущего напряжения — все это для кино. Есть только люди, причудливым образом переплетенные мотивы, мелкие необъяснимые детали, совпадения и случайности — и все они образуют цепочку событий, но ничего таинственного в этом нет, да и не бывает никогда. Есть только жизнь, а иногда и смерть, но они не подчиняются правилам. Полицейские терпеть не могут детективные романы, потому что в них герои владеют ситуацией, всегда находят какую-нибудь зацепку, помогающую раскрыть преступление, а в реальной жизни этого нет. Очень умно и удобно, когда все части головоломки складываются в стройную картину. Очень приятно, что детективы предстают как магистры математики, решающие алгебраическую задачу, где постоянной величиной являются смерть и жертва, а неизвестной — убийца. Но почему-то эти магистры математики с трудом складывают вычеты из своих зарплат. В мире, конечно, много волшебников, но едва ли хоть один из них работает в полиции.

В деле Клаудии Дэвис было одно большое математическое несоответствие — нигде не учтенные пять тысяч долларов.

Двадцать пять тысяч были отправлены Клаудии Дэвис 1 июля, чек она получила, скорее всего, после праздника Четвертого июля, получила деньги и отнесла их в "Американ Сиборд банк", открыла чековый счет и арендовала сейф. Но в "Сиборд банке" оказалось двадцать тысяч долларов, тогда как чек был выписан на двадцать пять тысяч. Куда же делись еще пять тысяч? И кто обналичил чек для нее? Мистер Додд из страховой компании объяснил Карелле, как работает довольно сложная система счетов компании. Для того чтобы закрыть страховку, чек после обналичивания в течение нескольких дней хранится в местной конторе, после этого его пересылают в главную контору в Чикаго, где иногда он хранится в течение нескольких недель. Потом его отправляют в бухгалтерско-аудиторский отдел компании в Сан-Франциско. Додд считал, что погашенный чек уже отправлен в Калифорнию, и обещал отследить его. Карелла попросил его поторопиться. Кто-то обналичил этот чек для Клаудии и, вероятно, получил пятую часть его стоимости.

Клаудиа почему-то не отнесла чек в "Сиборд банк", значит, ей нужно было что-то скрыть. Возможно, ей не хотелось, чтобы кто-нибудь задавал вопросы о чеках страховых компаний, о страховых полисах, двойных выплатах или утоплениях в результате несчастного случая, а особенно — о ее двоюродной сестре Джози. Чек был в полном порядке, однако она почему-то решила его обналичить до того, как открыла новый счет. Почему? И почему ей понадобилось открывать новый счет, тогда как у нее был солидный активный счет в другом банке?

У полицейских сплошные "почему", но они не помогают в решении загадки. Они только добавляют работы, а работать никто не любит. Ребятам из 87-го участка больше бы понравилось сидеть где-нибудь в баре, потягивая джин с тоником, но "почему" требовали ответа, и поэтому они надевали свои шляпы, пристегивали кобуру и отправлялись на поиски "потому что".

Коттон Хейз тщательно допросил всех жильцов дома, где была убита Клаудиа. У всех было твердое алиби. В своем рапорте лейтенанту Хейз сообщил, что, по его мнению, никто из жильцов не виновен в совершении преступления.

Мейер Мейер занялся осведомителями 87-го участка. В районе, да и во всем городе, было полно менял, которые скупали краденое и обменивали его на "чистые" деньги — за определенную мзду. Кто-то обналичил для Клаудии чек на двадцать пять тысяч долларов и оставил пять тысяч себе, может, это был один из менял? Все осведомители участка по требованию Мейера пытались разузнать насчет чека "Секьюрити иншуранс корпорейшн". Но ничего не узнали.

Лейтенант Сэм Гроссман вместе со своими ребятами из лаборатории еще раз прочесал комнату, где произошло убийство. Потом еще раз. И еще. В своем отчете он сообщил, что замок на двери автоматически защелкивался, как только закрывалась дверь. Убийце Клаудии Дэвис не нужно было думать, как создать видимость закрытой двери. Ему нужно было только уходя закрыть за собой дверь. Гроссман также сообщал, что в кровати Клаудии в ночь убийства, по всей видимости, никто не спал. Около кресла в спальне стояла пара туфель, а на подлокотнике лежала книга. Он предположил, что Клаудиа заснула за книгой, потом проснулась и вышла в другую комнату, где и встретила убийцу и свою смерть. У него не было никаких предположений насчет того, кто мог быть этим убийцей.

Стив Карелла изнывал от жары, был раздражен и загружен работой. Жизнь в районе шла своим чередом — воры взламывали дома, грабили на улице, резали ножом и убивали, мальчишки, не зная, чем себя занять в летние каникулы, дубасили других мальчишек бейсбольными битами за то, что они неправильно произносили слово "сеньор". Надрывались телефоны, отчеты надо было печатать в трех экземплярах, люди и днем и ночью шли в участок сплошным потоком с жалобами на граждан этого чудесного города, и дело Клаудии Дэвис начинало действовать на нервы. Интересно, каково это — быть обувщиком, подумал Карелла и стал искать чеки, выписанные на Джорджа Бадуэка, Дэвида Облински и Марту Феделсон.

Берту Клингу повезло — он не имел никакого отношения к делу Клаудии Дэвис. Он даже не обсуждал его с другими детективами. Он был новичком, дел в районе было предостаточно, и ему приходилось работать по сорок восемь часов в сутки, так что он не прислушивался к чужим делам. Своих забот хватало. Одной из таких забот было ознакомление с задержанными преступниками.

В среду утром имя Берта Клинга появилось в графике ознакомления.

Глава 10

Ознакомление проходило в спортивном зале полицейского управления на Хай-стрит. Оно проводилось четыре дня в неделю, с понедельника по четверг, и целью этого "парада" было познакомить детективов города с людьми, совершающими преступления. Суть ознакомления сводилась к следующему: преступления обычно повторяются — горбатого только могила исправит, и своих противников неплохо бы знать в лицо на случай, если столкнешься с ними на улице. Многие дела были раскрыты, потому что полицейский сразу узнал преступника, а в некоторых случаях это даже спасало детективам жизнь. Поэтому ознакомление было весьма ценной полицейской традицией. Однако это не означало, что детективы ходили на них с удовольствием. Они присутствовали на ознакомлении раз в две недели, и довольно часто ознакомление попадало на их выходной, а кому понравится толкаться среди уголовников в свой выходной.

В эту среду ознакомление проходило по классической схеме. Детективы сидели на складных стульях в спортивном зале, а шеф детективов стоял на высокой трибуне в глубине зала. Окна были задернуты зелеными шторами, сцена освещена, и правонарушители, арестованные накануне, проходили перед собравшимися полицейскими, а шеф в это время зачитывал обвинения и проводил допрос. Схема была проста. Произведший арест офицер, в форме или в штатском, поднимался на трибуну к шефу, когда на сцену выходил его арестованный. Шеф зачитывал имя преступника, район, в котором его задержали, и номер. Например, "Джоунс, Джон, Риверхед, три". "Три" означает, что это был третий арест в Риверхеде за тот день. На ознакомлении рассматривались только уголовные преступления и некоторые виды судебно-наказуемых проступков, что ограничивало список преступников за какой-то определенный день. Назвав номер дела, шеф зачитывал обвинение, а потом объявлял: "Дал показания" или "Показаний не давал", сообщая собравшимся полицейским, рассказал преступник что-нибудь или нет, когда на него надели наручники. Если преступник дал показания, шеф ограничивался вопросами на общие темы, дабы тот не сказал что-нибудь противоречащее его первоначальным показаниям, которые могут быть использованы против него в суде. Если преступник показаний не дал, вот тогда шеф нажимал на все рычаги. Обычно он вооружался всеми имеющимися досье на человека, который стоял под слепящим светом ламп, и только очень умный преступник мог понять цель этого ознакомления и догадаться, что он вовсе не обязан отвечать на какие-либо вопросы. Шеф полицейских напоминал кристально честного Майка Уоллеса, но ставки здесь были несколько выше, потому что все это было гораздо важнее, чем реклама новой книги или объяснение сенатором своей позиции по поводу сельского хозяйства. Здесь шла игра по-крупному, и победивший часто оказывался на жесткой койке в комнате с одним зарешеченным окном.

Ознакомление надоело Клингу до чертиков. Как и обычно. Как будто в сотый раз смотришь одну и ту же пьесу. Изредка кто-нибудь показывал действительно хороший номер. Но в большинстве случаев играла все та же заезженная пластинка. И эта среда ничем не отличалась от других дней. К тому времени, как на сцену вышел восьмой правонарушитель и подвергся допросу шефа, Клинг начал клевать носом. Сидящий рядом с ним детектив тихонько подтолкнул его локтем.

— …Рейнолдс, Ральф, — читал шеф, — Айсола, четыре. Арестован во время взлома квартиры на Северной Третьей улице. Показаний не дал. Что скажешь, Ральф?

— Насчет чего?

— Ты часто этим занимаешься?

— Чем?

— Грабежом.

— Я не грабитель, — возразил Рейнолдс.

— У меня есть его послужной список, — сообщил шеф полиции. — В 1948 году арестован за кражу со взломом, свидетельница отказалась от своих показаний — заявила, что обозналась. В 1952 арестован снова, признан виновным в грабеже первой степени, приговорен к десяти годам тюрьмы, освобожден в 1958 году за хорошее поведение. Взялся за старое, Ральф?

— Нет. Я теперь честный.

— А тогда что ты делал в той квартире среди ночи?

— Я выпил. Наверное, забрел не в тот дом.

— Как это понимать?

— Я думал, это моя квартира.

— Где ты живешь, Ральф?

— Я…ну… это…

— Ну говори, Ральф.

— Ну, я живу на Южной Пятой.

— А квартира, в которой ты оказался прошлой ночью, находится на Северной Третьей. Ты, наверное, здорово надрался, если забрел так далеко.

— Ну да, я крепко выпил.

— Женщина из этой квартиры сказала, что ты ударил ее, когда она проснулась. Это правда, Ральф?

— Нет. Да нет же. Я ни разу ее не ударил.

— А она говорит, что ударил.

— Она ошибается.

— Врач говорит, что ее ударили в челюсть. Что ты на это скажешь, Ральф?

— Все может быть.

— Да или нет?

— Ну, может, когда она начала кричать, я немного занервничал, ну, то есть, знаете, я ведь думал, что это моя квартира и все такое.

— Ральф, ты же грабил эту квартиру. Может, скажешь нам правду?

— Нет, я попал туда случайно.

— Как ты вошел?

— Дверь была открыта.

— Посреди ночи? Дверь была открыта?

— Ага.

— Ты уверен, что не открывал дверь отмычкой, а?

— Нет, нет, что вы. Зачем мне это делать? Я же думал, что это моя квартира.

— Ральф, а что ты делал с инструментом?

— Кто? Я? Не было у меня никакого инструмента.

— А что же это было? У тебя нашли стеклорез, набор "фомок", дрель со сверлами, три пластиковые ленты, инструменты для открывания замков и восемь отмычек. Очень похоже на воровской инструмент, а, Ральф?

— Нет, я — плотник.

— Ага, плотник. Мы обыскали твою квартиру, Ральф, и нашли парочку любопытных вещиц. Ты всегда держишь дома шестнадцать наручных часов, четыре пишущие машинки, двенадцать браслетов, восемь колец, норковую накидку и три комплекта столового серебра?

— Да, я — коллекционер.

— Чужих вещей. Мы также нашли четыреста долларов в американской валюте и пять тысяч долларов во французских франках. Где ты взял эти деньги, Ральф?

— Которые?

— Любые, о которых ты хочешь нам рассказать.

— Ну, американские я… я выиграл на ипподроме. А другие — один француз был должен мне золото и отдал долг во франках. Вот и все.

— Мы проверяем список похищенных вещей прямо в эту минуту, Ральф.

— Ну и проверяйте! — неожиданно разозлился Рейнолдс. — Какого черта вам от меня надо? Хотите, чтобы я вам все на блюдечке подал? Еще чего! Я сказал все, что…

— Уведите его, — приказал шеф. — Следующий. Блейк, Доналд, Бестаун, два. Попытка изнасилования. Показаний не давал…

Берт Клинг поудобнее устроился на складном стуле и снова задремал.

Глава 11

Чек под номером 018 был выписан Джорджу Бадуэку. Сумма была небольшой, всего пять долларов. Карелла не придавал этому чеку особого значения, но решил все-таки проверить его, поскольку он был одним из трех необъясненных чеков.

Бадуэк оказался фотографом. Его ателье располагалось через дорогу от здания окружного суда в Айсоле. В витрине висело объявление, что он делает фотографии для водительских прав, охотничьих удостоверений, удостоверения таксиста, разрешения на ношение оружия, на паспорт и тому подобное. В тесном ателье Бадуэк казался жуком, попавшим в ловушку для муравьев. Это был крупный мужчина с густыми, непослушными волосами, от которого пахло жидкостью для проявки фотографий.

— Да разве вспомнишь? — сказал он. — Каждый день здесь проходят сотни людей. Они платят наличными, они платят чеками, они симпатичные и уродливые, худые и толстые, и все они выглядят одинаково на моих фотографиях. Как идиоты. Такое впечатление, что я фотографирую их для полицейских досье. Вы когда-нибудь видели фотографии для документов? Бог мой, они просто отвратительны. Где же тут вспомнить… Как, вы говорите, ее зовут? Ну да, Клаудиа Дэвис. Еще одно лицо. Еще один отвратительный снимок. А в чем дело? Что-нибудь не так с чеком?

— Нет, с чеком все в порядке.

— Тогда в чем проблема?

— Проблем нет. Большое спасибо, — вздохнул Карелла и вышел в августовскую жару.

Здание окружного суда, построенное в готическом стиле, казалось белоснежным под лучами ослепительного солнца. Вытирая платком лоб, Карелла подумал: "Еще одно лицо". Вздохнув, он пересек улицу и вошел в здание. В коридорах с высокими потолками было прохладно. Он заглянул в справочник и сначала решил подняться в отдел транспортных средств. Там он спросил у служащего, не подавала ли девушка по имени Клаудиа Дэвис заявление на получение документа, для которого требуется фотография.

— Мы требуем фотографию только для водительских прав, — уточнил служащий.

— Хорошо, проверьте, пожалуйста, — попросил Карелла.

— Конечно. На это потребуется время. Так что, присаживайтесь.

Карелла сел. Было холодно. Как в октябре. Он посмотрел на часы. Близилось время обеда, и он проголодался. Вернулся служащий:

— У нас в списках есть некая Клаудиа Дэвис, но у нее уже было разрешение, и она не подавала заявку на новое.

— Какого типа у нее разрешение?

— Разрешение на вождение автомобиля.

— Когда истекает срок действия?

— В следующем сентябре.

— И она не подавала заявки на какой-нибудь документ с фотографией?

— Нет, извините.

— Да ничего. Спасибо, — попрощался Карелла.

Он снова вышел в коридор. Вряд ли Клаудиа Дэвис подавала заявку на право владения или вождения такси, решил Карелла, поэтому он прошел мимо отдела проката такси и сразу поднялся по лестнице в отдел разрешений на ношение оружия. Там он поговорил с очень милой и энергичной женщиной. Она просмотрела свои папки и сообщила, что Клаудиа Дэвис никогда не подавала заявки на ношение или использование огнестрельного оружия. Карелла поблагодарил ее и вышел. Он очень хотел есть. В животе у него урчало. "Может, пойти поесть, а потом продолжить, — подумал он, но потом решил: — Нет, лучше разделаться с этим поскорее".

В паспортном отделе Кареллу встретил пожилой худощавый мужчина с зеленым козырьком от солнца на лбу. Карелла задал ему свой вопрос, и старик кряхтя прошел к своей картотеке.

— Все правильно, — произнес он.

— Что правильно?

— Она, Клаудиа Дэвис, подавала заявление на паспорт.

— Когда?

Старик трясущимся пальцем провел по своему списку:

— Двадцатого июля.

— Вы выдали ей паспорт?

— Мы приняли ее заявление. Мы не выдаем паспорта. Мы должны направить заявление в Вашингтон.

— Но вы приняли ее заявление?

— Конечно, а почему нет? У нее были все необходимые документы. Почему бы нам не принять его?

— А что требуется для получения паспорта?

— Две фотографии, подтверждение гражданства, заполненное заявление и наличные.

— Что она предъявила в качестве подтверждения гражданства?

— Свидетельство о рождении.

— Где она родилась?

— В Калифорнии.

— Она заплатила наличными?

— Да.

— Не чеком?

— Нет. Она начала выписывать чек, но в ручке кончились чернила. Сразу после того, как она заполнила заявление. Поэтому она заплатила наличными. Сумма-то небольшая.

— Понятно. Спасибо, — сказал Карелла.

— Не за что, — ответил старик и заковылял к своей картотеке, чтобы положить на место папку Клаудии Дэвис.

Чек номер 007 был датирован двенадцатым июля, и выписан на имя некоей Марты Феделсон.

Мисс Феделсон надела очки и посмотрела на чек. Потом сдвинула в сторону разбросанные на столе бумаги, положила чек, наклонилась над ним и еще раз внимательно его прочитала.

— Да, — наконец проговорила она, — чек выписан на мое имя. Клаудиа Дэвис выписала его прямо в этом кабинете. — Мисс Феделсон улыбнулась. — Если только это можно назвать кабинетом. Стол да телефон. Но, знаете ли, я ведь только начинаю.

— Вы давно работаете туристическим агентом, мисс Феделсон?

— Уже шесть месяцев. Очень интересная работа.

— Вы когда-нибудь раньше оформляли билеты для Клаудии Дэвис?

— Нет, это был первый раз.

— Вас кто-нибудь рекомендовал ей?

— Нет. Она нашла мое имя в телефонной книге.

— И попросила вас организовать для нее поездку, так?

— Да.

— А чек за что?

— За билеты на самолет и за номера в отелях.

— В каких отелях?

— В Париже и Дижоне. А потом еще в Лозанне, в Швейцарии.

— Она собиралась в Европу?

— Да. Из Лозанны она должна была отправиться на Итальянскую Ривьеру. Я этим тоже занималась. Оформляла номера в отелях, заказывала транспорт и прочее.

— Когда она планировала уехать?

— Первого сентября.

— Теперь понятно, для чего ей понадобились чемоданы и новая одежда. — Карелла высказал свои мысли вслух.

— Простите? — Мисс Феделсон улыбнулась и удивленно подняла брови.

— Ничего, ничего, — ответил Карелла. — Что вы думаете о мисс Дэвис?

— Трудно сказать. Я ее видела всего один раз. — Мисс Феделсон задумалась на мгновение и продолжила: — По-моему, если бы она захотела, то могла бы быть очень хорошенькой, но она даже не пыталась. У нее были короткие темные волосы, она была какой-то… ну, замкнутой, что ли. Разговаривала со мной, не снимая темных очков. Мне она показалась робкой и застенчивой. Или испуганной. Не знаю. — Мисс Феделсон опять улыбнулась. — Я вам чем-нибудь помогла?

— По крайней мере, мы знаем, что она собиралась в Европу, — сказал Карелла.

— В сентябре хорошо путешествовать. — В ее голосе слышались мечтательные нотки. — В это время все туристы разъезжаются по домам.

Карелла поблагодарил мисс Феделсон и вышел из тесного кабинета, заваленного туристическими буклетами.

Глава 12

Чеки кончались, впрочем, как и мысли. Все указывало на то, что девушка от чего-то бежала, что-то скрывала, но что ей было скрывать и от чего бежать? Джози Томпсон была в лодке одна. Коронер вынес вердикт о случайном утоплении. Страховая компания не опротестовала требование Клаудии о выплате страховки и выдала ей абсолютно законный чек, который можно было обналичить в любой части света. Тем не менее она что-то скрывала и пыталась сбежать. Что? И почему?

Он достал из кармана список оставшихся чеков. Чек обувщику, парикмахеру, в цветочный магазин и в кондитерскую. Похоже, ничего существенного. И еще чек Дэвиду Облински под номером 006 от одиннадцатого июля на сумму 45,75 долларов. Карелла пообедал в половине третьего и отправился в город. Он нашел Облински в дешевой закусочной на автобусной станции. Облински сидел у стойки и пил кофе. Он пригласил Кареллу присоединиться, что тот и сделал.

— Вы нашли меня по этому чеку, да? — Он был удивлен. — И телефонная компания дала вам мой адрес и телефон? Меня нет в телефонной книге, и они не имеют права давать мой номер.

— Ну, они сделали исключение для полиции.

— Ага, а если полицейские попросят телефон Марлона Брандо? Думаете, им скажут? Черта с два. Мне это не нравится. Нет, сэр, совсем не нравится.

— Чем вы занимаетесь, мистер Облински? Есть какая-то причина, чтобы ваш номер не был зарегистрирован в телефонной книге?

— Я работаю в такси, вот чем я занимаюсь. Конечно, есть причина. Это очень стильно, когда вашего номера нет в телефонной книге. Вы разве не знали?

Карелла улыбнулся:

— Нет, не знал.

— Так оно и есть.

— За что Клаудиа Дэвис выписала вам этот чек? — вернулся Карелла к интересующему его вопросу.

— Я работаю в транспортной компании города. Но по уик-эндам или в свой выходной я обычно на своей собственной машине вожу пассажиров на большие расстояния, понимаете? Ну, там, за город, в горы, на пляж или еще куда. Мне все равно. Я везу туда, куда скажут.

— Понятно.

— Ну вот. А где-то в июне, точно — в начале июня — мне позвонил знакомый с Треугольного озера и сказал, что у него там одна богатая дамочка, которой нужно перегнать в город "кадиллак". Она заплатит 30 долларов, если я приеду на поезде и отгоню ее тачку в город. Но я сказал: "Или сорок пять, или ищи другого". Он был в безвыходном положении, понимаете? Он ведь уже разговаривал с местными водителями, и никто не согласился. Ну, он сказал, что спросит ее и перезвонит мне. Он перезвонил… нет, эта телефонная компания не дает мне покоя. Они не должны были давать мой номер. А если бы это была Мерилин Монро? Думаете, они бы дали ее телефон? Я им устрою, можете не сомневаться.

— Что он сказал, когда перезвонил?

— Что она согласна заплатить сорок пять, но не мог бы я немного подождать, потому что в данный момент у нее нет денег, а в июле она вышлет мне чек. Ну я и подумал, неужели меня наколет дамочка, которая ездит на "кадиллаке"? Я решил, что ей можно верить. Но в таком случае, сказал я ему, пусть она оплатит все пошлины по дороге назад — обычно я не беру с пассажиров плату за пошлины. Отсюда и семьдесят пять центов. За пошлины.

— И вы сели в поезд, приехали туда и отвезли мисс Дэвис вместе с "кадиллаком" обратно в город, так?

— Да.

— Полагаю, она была очень расстроена во время поездки.

— Ну, как бы это выразить… немного не в себе.

— А?

— Плакала, билась в истерике, — пояснил Карелла.

— Нет, с ней было все в порядке.

— Ну, я хочу сказать… — Карелла заколебался. — Насколько я понимаю, она не могла вести машину.

— Верно. Поэтому и наняла меня.

— Ну, тогда…

— Но не потому, что была расстроена или что-то в этом роде.

— А почему? — Карелла нахмурился. — У нее было много багажа? Ей нужна была ваша помощь, чтобы донести его?

— Ну да. И ее, и ее двоюродной сестры. Ее сестра утонула, знаете?

— Знаю.

— Но с багажом ей бы помог кто угодно, — заявил Облински. — Нет, она наняла меня совсем по другой причине. Ей нужен был именно я, мистер.

— Почему?

— Почему? Потому что она не умеет водить машину, вот почему.

Карелла уставился на него.

— Вы ошибаетесь, — сказал он.

— О нет, — возразил Облински. — Она не умеет водить машину, поверьте. Я укладывал сумки в багажник и попросил ее завести машину, а она даже не знала, как это делается. Эй, как вы думаете, стоит мне пожаловаться на телефонную компанию?

— Не знаю. — Карелла резко поднялся. Внезапно чек, выписанный парикмахеру Клаудии Дэвис, приобрел огромное значение. Чеки почти закончились, но вдруг появилась идея.

Глава 13

Парикмахерский салон располагался на Южной Двадцать третьей улице, сразу за Джефферсон-авеню. Зеленый навес над входом отбрасывал тень на тротуар. Белыми буквами на навесе было написано: "АРТУРО МАНФРЕДИ, Инк.". В витрине висела стеклянная табличка, на которой для тех, кто не читает "Вог" или "Харперс Базар", помимо названия, было написано, что парикмахерская имеет два отделения — одно в Айсоле, а другое — в "Нассау, на Багамах". А под ней — скромная надпись: "Известна во всем мире". Карелла с Хейзом вошли в салон в половине пятого вечера. В маленькой приемной, положив ногу на ногу, сидели две безукоризненно накрашенные и причесанные женщины — по всей видимости, они дожидались своих шоферов, мужей или любовников. Обе с надеждой взглянули на детективов, разочарованно подняли только что выщипанные брови и вернулись к чтению журналов мод. Карелла и Хейз подошли к столу. За столом сидела блондинка с дежурной улыбкой и голосом выпускницы престижной школы.

— Да? — высокомерно взглянула она. — Чем могу помочь?

От ее высокомерия не осталось и следа, когда Карелла протянул ей свое удостоверение. Она прочитала удостоверение, взглянула на фотографию, быстро успокоилась и бесстрастно спросила:

— Что я могу для вас сделать?

— Не могли бы вы что-нибудь сообщить нам о девушке, выписавшей этот чек? — сказал Карелла.

Он достал из кармана пиджака сложенную копию чека, развернул и положил на стол перед блондинкой. Блондинка с опаской посмотрела на него:

— Как ее зовут? Не могу разобрать.

— Клаудиа Дэвис.

— Д-Э-В-И-С?

— Да.

— Мне незнакомо это имя, — с сомнением произнесла блондинка. — Она не из наших постоянных клиентов.

— Но она выписала чек на ваш салон, — настаивал Карелла. — Она подписала его седьмого июля. Проверьте, пожалуйста, по своим записям, для чего она здесь была и кто ее обслуживал.

— Извините, — промолвила блондинка.

— Что?

— Извините, но мы в пять часов закрываемся, и сейчас у нас самое напряженное время. Надеюсь, вы это понимаете. Может, вы зайдете немного попозже…

— Нет, мы не можем зайти попозже, — сказал Карелла. — Потому что если мы зайдем попозже, мы зайдем с ордером на обыск и с ордером на арест ваших регистрационных книг, а это может взволновать репортеров отдела светской хроники, и такое волнение может добавить вам еще немного известности во всем мире. У нас был трудный день, мисс, и это для нас очень важно.

— Конечно. Мы всегда с радостью сотрудничаем с полицией. — Голос блондинки был холоден как лед. — Особенно, когда полицейские так хорошо воспитаны.

— Да, мы все такие, — ответил Карелла.

— Вы сказали, седьмого июля?

— Седьмого июля.

Блондинка вышла из-за стола и прошла в глубь приемной. Откуда-то появилась брюнетка и спросила:

— Мисс Мари уже ушла?

— А кто это, мисс Мари? — поинтересовался Хейз.

— Девушка со светлыми волосами.

— Нет. Она кое-что ищет для нас.

— Эта белая прядь вам очень идет, — улыбнулась брюнетка. — Меня зовут мисс Ольга.

— Здравствуйте, как дела?

— Спасибо, хорошо, — ответила мисс Ольга. — Когда она придет, скажите ей, пожалуйста, что на третьем этаже барахлит одна из сушилок.

— Хорошо, я скажу, — пообещал Хейз.

Мисс Ольга улыбнулась, помахала рукой и испарилась в глубине салона. Через минуту вернулась мисс Мари. Она взглянула на Кареллу:

— Некая мисс Клаудиа Дэвис была у нас седьмого июля. Ее обслуживал мистер Сэм. Хотите поговорить с ним?

— Да.

— Следуйте за мной, пожалуйста. — Она была предельно вежлива.

Они прошли за ней в салон мимо женщин, которые, скрестив ноги, сидели под сушилками.

— Да, кстати, — вспомнил Хейз, — мисс Ольга просила вам передать, что барахлит одна из сушилок на третьем этаже.

— Спасибо, — сказала мисс Мари.

Хейз чувствовал себя особенно неловко в этом мире женщин. Все здесь было таким тонким и изящным, и Хейз — рост сто девяносто сантиметров босиком, вес восемьдесят шесть килограммов — был уверен, что непременно заденет пузырек с лаком для ногтей или флакон с ополаскивателем для волос. Когда они поднялись на второй этаж и он посмотрел вниз на длинный ряд женщин, сидящих нога на ногу под жужжащими колпаками и накрытых какими-то простынями, которые напоминают фартук брадобрея, он сделал для себя открытие. Женщины медленно поворачивали головы под колпаками сушилок, чтобы посмотреть на белую прядь на его левом виске. Внезапно он почувствовал себя полным дураком. Хотя эта прядь появилась в результате удара ножом — врачам пришлось сбрить его рыжие волосы, чтобы добраться до раны, а когда они выросли, в них уже была эта прядь, — он вдруг понял, что многие из этих женщин тратили с трудом заработанные доллары, чтобы сделать подобные белые прядки в своих волосах. И он больше не ощущал себя полицейским, пришедшим по делу, — он чувствовал, что похож на клиента, который пришел подкрасить эту чертову прядь.

— Это мистер Сэм, — представила мисс Мари.

Хейз повернулся и увидел, как Карелла пожимает руку какому-то долговязому человеку. Он был именно долговязым, а не высоким. Словно смотришь фильм с боковых мест в кинотеатре, и все лица кажутся вытянутыми и какими-то смешными. На мастере был белый халат, в нагрудном кармане лежали три щетки для волос. Он держал ножницы в тонкой, изящной руке.

— Здравствуйте, — обратился он к Карелле. Потом повернулся к Хейзу, пожал ему руку и повторил: — Здравствуйте.

— Они из полиции, — быстро проговорила мисс Мари, освобождая мистера Сэма от обязанности быть вежливым, и удалилась.

— Седьмого июля в ваш салон приходила женщина по имени Клаудиа Дэвис, — начал Карелла. — По всей видимости, ее волосами занимались вы. Вы можете что-нибудь о ней вспомнить?

— Мисс Дэвис, мисс Дэвис. — Мистер Сэм коснулся своего высокого лба, как бы пытаясь ухватить мысль рукой, не заставляя работать мозг. — Дайте подумать. Мисс Дэвис, мисс Дэвис.

— Да.

— Да, мисс Дэвис. Симпатичная блондинка.

— Нет, — покачал головой Карелла. — Она брюнетка. Вы перепутали.

— Нет, не перепутал, — возразил мистер Сэм. Он постучал пальцем по виску. — Я ее помню. Клаудиа Дэвис, блондинка.

— Брюнетка, — настаивал Карелла, пристально глядя на мистера Сэма.

— Когда уходила, да. Но когда пришла, она была блондинкой.

— Что? — удивился Хейз.

— Она была блондинкой, весьма симпатичной, натуральной блондинкой. Это редкость. Натуральные светлые волосы, я имею в виду. Я не мог понять, почему она решила сменить цвет.

— Вы покрасили ей волосы? — спросил Хейз.

— Верно.

— Она не сказала, почему хочет стать брюнеткой?

— Нет, сэр. Я ее уговаривал. Я сказал: "У вас замечательные волосы, я могу сотворить из них чудо. Вы, милочка, блондинка. Сюда каждый день приходят женщины с тусклыми серыми волосами и умоляют превратить их в блондинок". Но нет. Она и слушать не хотела. И я покрасил ей волосы. — Мистер Сэм, казалось, заново переживал потерю красивых волос. Он смотрел на детективов так, будто это они были виноваты в упрямстве Клаудии Дэвис.

— Что еще вы для нее сделали, мистер Сэм? — спросил Карелла.

— Покрасил, подстриг и уложил. И, по-моему, одна из девушек делала ей массаж лица и маникюр.

— Что вы имеете в виду под стрижкой? У нее были длинные волосы, когда она пришла?

— Да, изумительные длинные светлые волосы. Она хотела подстричься. Я ее подстриг. — Мистер Сэм покачал головой. — Какая жалость. Она выглядела кошмарно. Обычно я не говорю таких слов о своих клиентах, но она вышла отсюда в кошмарном виде. Вы бы ни за что не узнали в ней ту симпатичную блондинку, которая вошла сюда меньше трех часов назад.

— Может, ей нужно было именно это.

— Простите?

— Нет, ничего. Спасибо, мистер Сэм. Мы знаем, вы очень занятой человек.

На улице Хейз сказал:

— Ты уже знал об этом до того, как мы пришли в салон, так ведь, мистер Стив?

— Подозревал, мистер Коттон, подозревал. Пошли, нужно вернуться в участок.

Глава 14

Они вертели его со всех сторон, как придирчивые рекламные агенты. Они сидели в кабинете лейтенанта Бернса и пытались понять, из чего сделано печенье и какая начинка у карамели. Они бросали спасательный круг и ждали, не схватится ли кто-нибудь за него. Они поднимали флаг, чтобы посмотреть, не отдаст ли кто-нибудь честь. В кабинете лейтенанта было четыре окна, потому что он был главным в этой команде. В кабинете не было ничего лишнего, зато там был вентилятор и большой стол. Детективам там нравилось. По правде сказать, кабинет не очень-то подходил для встречи на высшем уровне — уж больно был обшарпан, — но другого участок предложить не мог. А через какое-то время привыкаешь к облупившейся краске и подтекам на стенах, к плохому освещению и запаху мочи, доносящемуся из мужского туалета в конце коридора. Питер Бернс работал не в коммерческой фирме. Он работал в городской полиции. Разница есть.

— Я только что звонил Айрин Миллер, — доложил Карелла. — Попросил ее описать Клаудию Дэвис, и она повторила мне то же самое: короткие темные волосы, робкая, невзрачная. Тогда я попросил описать двоюродную сестру, Джози Томпсон. — Карелла угрюмо кивнул. — Угадайте, что она сказала?

— Симпатичная девушка, — ответил Хейз. — Симпатичная девушка с длинными светлыми волосами.

— Точно. Ведь миссис Миллер с самого начала нам об этом говорила. Все записано в отчете. Она сказала, что они были как белое и черное внешне и внутренне. Ну конечно, белая и черная. Брюнетка и блондинка, черт их возьми!

— Теперь понятно, откуда взялся желтый цвет! — воскликнул Хейз.

— Какой желтый цвет?

— Кортеной сказал нам, что увидел, как в воде мелькнуло что-то желтое. Он говорил не об ее одежде, Стив. Он говорил о ее волосах.

— Это многое объясняет, — сказал Карелла. — Теперь понятно, почему скромная Клаудиа Дэвис, готовясь к поездке в Европу, купила прозрачные ночные сорочки и открытые купальные костюмы. Понятно, почему гробовщик называл Клаудию хорошенькой девушкой. И понятно, почему по результатам вскрытия ей было тридцать, а все говорят, что она была намного моложе.

— Это ведь не Джози утонула, да? — спросил Мейер. — Думаешь, это была Клаудиа?

— Совершенно верно, думаю, что это была Клаудиа.

— И ты считаешь, что потом она отрезала волосы и покрасила их, взяла имя своей двоюродной сестры и выдавала себя за нее? — поинтересовался Мейер.

— Почему? — вмешался Бернс. Это был коренастый человек с небольшой головой вытянутой формы. Он не любил попусту расходовать слова или время.

— Потому что фонд был учрежден на имя Клаудии. Потому что у Джози не было ни цента.

— Она могла получить деньги по страховке сестры, — возразил Мейер.

— Конечно, но на этом бы все и кончилось. После смерти Клаудии акции должны были перейти в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. В колледж! Что при этом должна была чувствовать Джози? Послушайте, я не пытаюсь повесить на нее убийство. Я думаю, что она воспользовалась чертовски выгодной ситуацией. Клаудиа была в лодке одна. Когда она выпала за борт, Джози действительно пыталась спасти ее, в этом нет никаких сомнений. Но она опоздала, и Клаудиа утонула. Ладно. Джози не могла говорить, рыдала, плакала, билась в истерике, нам такие сцены хорошо знакомы. Но наступило утро. И Джози начала думать. Они были вдали от города, незнакомцы в чужом городе. Клаудиа утонула, но никто не знал, что это была именно Клаудиа. Никто, кроме Джози. У нее при себе не было документов, помните? Ее сумочка была в машине. Ладно. Если бы Джози правильно назвала свою двоюродную сестру, она получила бы двадцать пять тысяч по страховке, а весь фонд ушел бы в колледж — и все, конец. А предположим, только предположим — Джози сказала полиции, что в озере была Джози Томпсон? Допустим, она сказала: "Я, Клаудиа Дэвис, заявляю вам, что утонувшая девушка — моя двоюродная сестра Джози Томпсон"?

Хейз кивнул.

— Тогда она получает страховку и, кроме того, становится наследницей кругленькой суммы дивидендов, капающих каждый месяц.

— Точно. Что нужно для того, чтобы обналичить чек с дивидендами? Счет в банке, и больше ничего. Счет в банке с заверенной подписью. Поэтому ей надо было только открыть счет, подписаться именем Клаудии Дэвис, а потом точно так же подписывать все поступающие чеки с дивидендами.

— Теперь понятно, зачем она открыла новый счет, — сказал Мейер. — Она не могла пользоваться старым счетом Клаудии, потому что в банке знали и Клаудию, и ее подпись. Поэтому Джози пришлось отказаться от шестидесяти тысяч в "Хайленд траст" и начать с нуля.

— Она решила сбежать в Европу, — продолжил Хейз, — и там вжиться в новую роль и построить новую судьбу, чтобы немногочисленные друзья Клаудии успели забыть о ней. Она наверняка собиралась прожить там многие годы.

— Все сходится, — подтвердил Карелла. — Водительские права были у Клаудии. Она вела машину по дороге из Стюарт-Сити. А Джози пришлось нанимать водителя, чтобы добраться назад.

— И разве могла Клаудиа, которая была так щепетильна в денежных вопросах, заставить стольких людей ждать оплаты? — добавил Хейз. — Нет, сэр. А Джози могла. У Джози не было ни цента, она ждала страховку, чтобы расплатиться с долгами и смотаться из страны к чертовой матери.

— Да, пожалуй, все сходится, — сказал Мейер.

Питер Бернс слов понапрасну не тратил.

— Кто обналичил для Джози этот чек на двадцать пять тысяч долларов? — спросил он.

В комнате наступила тишина.

— У кого недостающие пять тысяч? — задал он второй вопрос.

В комнате было по-прежнему тихо.

— Кто убил Джози? — прозвучал третий вопрос.

Глава 15

Иеремия Додд из "Секьюрити иншуранс корпорейшн, Инк." позвонил через два дня. Он попросил к телефону детектива Кареллу и, когда тот взял трубку, сказал:

— Мистер Карелла, мне только что позвонили из Сан-Франциско по поводу этого чека.

— Какого чека? — не понял Карелла.

Он допрашивал свидетеля по делу о драке с применением ножа в бакалейной лавке на Калвер-авеню. Дело Клаудии Дэвис или, вернее, Джози Томпсон, должно было вот-вот перейти в категорию нераскрытых преступлений, и в данный момент Карелла о нем даже не думал.

— Чек, выданный Клаудии Дэвис, — пояснил Додд.

— Ах да. Кто его обналичил?

— На обороте стоят две подписи. Одна — Клаудии Дэвис. А вторая принадлежит конторе под названием "Лесли Саммерс, Инк.". Там стоит типовой штамп компании "Только для депозитов" и подпись одного из руководителей.

— Вы не знаете, что это за компания? — поинтересовался Карелла.

— Знаю, — ответил Додд. — Они работают с иностранной валютой.

— Спасибо, — поблагодарил его Карелла.

Чуть позже днем он отправился туда с Бертом Клингом. Он поехал с Клингом совершенно случайно — просто Клинг направлялся в город, чтобы купить матери подарок ко дню рождения, и предложил Карелле подвезти его. Когда они припарковали машину, Клинг спросил:

— Ты туда надолго, Стив?

— Наверное, на несколько минут.

— Мне тебя ждать здесь?

— Я буду в "Лесли Саммерс" по адресу: Холл-авеню, 720. Если ты освободишься раньше меня, подъезжай прямо туда.

— Хорошо, до встречи.

Они расстались на Холл-авеню.

Карелла нашел здание "Лесли Саммерс" и вошел внутрь. За длинным рабочим столом сидело несколько девушек. Одна из них говорила с клиентом по-французски, а другая по-итальянски разговаривала с мужчиной, который хотел обменять лиры на доллары. Позади стола на стене висела таблица с курсами валют всех стран мира. Карелла встал в очередь. Когда он подошел к столу, к нему обратилась девушка, говорившая по-французски:

— Да, сэр?

— Я — детектив. — Карелла открыл свой бумажник и показал ей значок. — Где-то в июле вы обналичили чек для мисс Клаудии Дэвис. Чек на двадцать пять тысяч долларов от страховой компании. Вы не помните?

— Нет, сэр, я такого чека не помню.

— Вы не могли бы узнать, кто им занимался?

Девушка быстро переговорила с другими девушками, а потом подошла к столу, за которым сидел толстый лысеющий мужчина с тонкой ниточкой усов. Они говорили целых пять минут. Мужчина все время махал руками. Девушка пыталась объяснить ему про чек страховой компании. У входной двери звякнул звонок. Вошел Берт Клинг, огляделся, увидел Кареллу и подошел к нему.

— Купил подарок? — спросил Карелла.

— Ага, купил ей брелок для браслета. А ты?

— Они проводят совещание на высшем уровне, — усмехнулся Карелла.

Толстяк, переваливаясь, подошел к столу:

— Какие проблемы?

— Никаких. Вы обналичивали чек на двадцать пять тысяч долларов?

— Да. Чек был фальшивый?

— С чеком все в порядке.

— Он выглядел нормально. Чек от страховой компании. Молодая дама подождала, пока мы позвонили в компанию. Они сказали, что он абсолютно законный и что мы обязаны принять его. Чек был поддельный?

— Нет-нет, настоящий.

— У нее были при себе документы. На вид вроде подлинные.

— Что она предъявила вам?

— Мы обычно требуем предъявить водительские права или паспорт. Но их у нее не было. Она показала свидетельство о рождении. Ну и потом, мы же позвонили в компанию. С чеком что-то не так?

— Да все нормально. Чек был выписан на двадцать пять тысяч, и мы пытаемся выяснить, что случилось с пятью тысячами…

— А, понятно. Франки.

— Что?

— Она поменяла пять тысяч долларов на французские франки, — сказал толстяк. — Она собиралась за границу?

— Да, она собиралась за границу. — Карелла тяжело вздохнул. — Похоже, это все.

— Чек казался вполне надежным, — настаивал толстяк.

— Так и есть. Спасибо. Пойдем, Берт.

Они молча шли по Холл-авеню.

— Все это меня достало, — наконец произнес Карелла.

— Что достало, Стив?

— Это дело. — Он снова вздохнул. — Черт бы его побрал!

— Пойдем лучше выпьем кофе. А что там с французскими франками?

— Она поменяла пять тысяч долларов на французские франки, — пояснил Карелла.

— Последнее время все вертится вокруг французов, да? — улыбнулся Клинг. — Зайдем сюда? Вроде выглядит прилично?

— Хорошо. — Карелла открыл дверь кафетерия. — А что ты имеешь в виду, Берт?

— Франки.

— А что с ними такое?

— У них, наверное, хороший курс.

— Что-то я тебя не пойму.

— Ну, знаешь, все время только и слышишь про франки.

— Берт, о чем, черт возьми, ты говоришь?

— Ты разве не был со мной? В прошлую среду?

— Где не был?

— На ознакомлении. Мне казалось, мы были вместе.

— Нет, меня там не было, — устало проговорил Карелла.

— А, ну тогда все ясно.

— Что тебе ясно, Берт? Да говори ты толком!

— Поэтому ты его не помнишь.

— Кого?

— Того парня, которого взяли за кражу со взломом. Они нашли в его квартире франки на пять тысяч долларов.

По Карелле словно проехал грузовик.

Глава 16

Это было безумием с самого начала. Так часто бывает. Девушка выглядела как чернокожая, а оказалась белой. Они думали, что это Клаудиа Дэвис, а она оказалась Джози Томпсон. Они искали убийцу, а нужно было искать вора.

Его привели из камеры, где он сидел в ожидании суда по делу о грабеже первой степени. Он поднялся на лифте в сопровождении полицейских. Полицейский фургон высадил его у заднего входа в здание уголовного суда. Он вошел в вестибюль под охраной, его провели через соединительный коридор мимо кабинета окружного прокурора и посадили в лифт. Наверху дверь лифта открывалась в маленькую комнатку. Другая дверь в этой комнате была заперта снаружи, и на ней висела табличка "ВХОД ЗАПРЕЩЕН". Патрульный, который привел Ральфа Рейнолдса в комнату для допросов, во время допроса стоял спиной к лифту, положив руку на рукоятку своего пистолета.

— Я никогда о ней не слышал, — заявил Рейнолдс.

— Клаудиа Дэвис, — сказал Карелла. — Или Джози Томпсон. Выбирай.

— Я никого из них не знаю. Какого черта? Меня взяли за ограбление, а теперь вы хотите повесить на меня все преступления, совершенные в этом городе?

— А кто говорил насчет преступлений, Рейнолдс?

— Если бы ничего не произошло, вы бы меня сюда не притащили.

— В твоей берлоге нашли пять тысяч долларов во французских франках. Где ты их взял?

— А кому какое дело?

— Не хами, Рейнолдс! Где ты взял эти деньги?

— Один француз был мне должен и отдал долг франками.

— Как его зовут?

— Не помню.

— Ну так постарайся вспомнить.

— Пьер.

— Какой Пьер? — спросил Мейер.

— Что-то вроде Пьера Ласалля. Я не очень хорошо его знаю.

— Ну да, и ты одолжил ему пять тысяч?

— Угу.

— Что ты делал ночью первого августа?

— А что? Что случилось первого августа?

— Вот ты нам и расскажи.

— Я не помню, чем я занимался.

— Ты работал?

— Я безработный.

— Ты знаешь, о чем я говорю!

— Нет. А о чем вы говорите?

— Ты грабил квартиры?

— Нет.

— Говори! Да или нет?

— Я сказал "нет".

— Он врет, Стив, — сказал Мейер.

— Конечно, врет.

— Ага, вру. Слушай, легавый, у тебя на меня ничего нет, кроме грабежа первой степени. И его еще надо доказать в суде. Так что, кончай вешать на меня все подряд. У тебя нет никаких шансов.

— Нет, но будут, когда мы сравним отпечатки пальцев, — быстро произнес Карелла.

— Какие отпечатки?

— Которые мы обнаружили на горле убитой девушки, — солгал Карелла.

— Но ведь на мне были!..

В комнате стало тихо, как в могиле.

Рейнолдс тяжело вздохнул, уставившись в пол.

— Хочешь признаться?

— Нет, — сказал он. — Идите к черту.

Но в конце концов он все рассказал. После двенадцати часов беспрерывных вопросов он раскололся. Он не хотел ее убивать, сказал он. Он даже не знал, что в квартире кто-то есть. Он заглянул в спальню и увидел, что постель пуста. Он не заметил, что она спит в кресле полностью одетая. Он нашел французские деньги в кувшине на полке над раковиной. Он взял деньги и случайно уронил кувшин. Она проснулась, вошла в комнату и, увидев его, начала кричать. И он схватил ее за горло. Он только хотел, чтобы она замолчала. Но она сопротивлялась. Она была очень сильной. Он продолжал держать ее за горло, но только для того, чтобы заставить ее замолчать. Она сопротивлялась, и поэтому он держал ее. Она сопротивлялась изо всех сил, как будто… как будто он действительно пытался убить ее, как будто она боялась расстаться с жизнью. Но ведь это было непредумышленное убийство, правда? Он ведь не хотел ее убивать. Это же не убийство, так ведь?

— Я не хотел ее убивать! — вопил он в лифте. — Она начала кричать! Я не убийца! Посмотрите на меня! Разве я похож на убийцу?

А когда лифт подъехал к первому этажу, он закричал: "Я — грабитель!", словно гордился своей профессией, как бы заявляя, что он не простой вор, а квалифицированный специалист, мастер своего дела.

— Я не убийца! Я грабитель! Я не убийца! Я не убийца! — Его вопли доносились даже из кабины лифта. Его затолкали в полицейский фургон и увезли обратно в тюрьму.

После того как он ушел, они еще несколько минут сидели в маленькой комнате.

— Жарковато здесь, — сказал Мейер.

— Ага, — кивнул Карелла.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Может, он прав, — задумчиво произнес Мейер. — Может, он всего лишь грабитель.

— Он перестал быть грабителем в ту минуту, когда украл жизнь человека, Мейер.

— Джози Томпсон тоже украла жизнь.

— Нет, — покачал головой Карелла, — она ее только одолжила. А это разные вещи, Мейер.

В комнате было тихо.

— Выпьем кофе? — спросил Мейер.

— Давай.

Они спустились в лифте и вышли на улицу. Их ослепили лучи августовского солнца. На улицах кипела жизнь. Они влились в людской поток и какое-то время шли молча.

Наконец Карелла сказал:

— По-моему, она не должна была умирать. Это несправедливо — она столько боролась за достойную жизнь, а кто-то взял и отнял ее у нее.

Мейер похлопал Кареллу по плечу:

— Послушай, ведь это работа. Это всего лишь работа.

— Да, — согласился Карелла, — это всего лишь работа.

Буква на стене "J" 1961, перевод Н. Черных-Кедровой

Глава 1

Было 1 апреля, день обманов.

И это была суббота, канун Пасхи.

Смерти не должно было быть, но она была. И раз уж она была в такой день, как этот, в ней все перемешалось. Сегодня был день обманов, день подстроенных шуток. Завтра — Пасха, день обновок и крашеных яиц, день весенних прогулок в обновках. О, конечно, кое-где в городе вспоминали предания о пасхальной субботе и совсем другой прогулке до места, называемого Голгофой; но это было так давно, и с тех пор на Смерть был наложен запрет, Смерти больше не было, да и память у людей такая короткая, особенно на происхождение праздников.

Сегодня же Смерть была, хотя в ней все смешалось. Стараясь как бы объединить признаки двух праздников — или, может быть, и трех, — она смогла только исказить объединенное.

Молодой мужчина, лежавший навзничь в узком проулке, был весь в черном, как в трауре. Но на черном, противореча ему, была тончайшая шелковая накидка с бахромой на концах. Казалось, он оделся по-весеннему, но это был день обманов, и Смерть не удержалась от такого искушения.

Черное выделялось на красном, синем и белом. Булыжники в проулке продолжали ту же колористическую схему красного, синего и белого, разлитых обильно, по-весеннему на гладких камнях. Два опрокинутых ведра с красками, белой и синей, казалось, отлетели от стены, и лежали, раскатившись, на мостовой. Ботинки мужчины были испачканы краской. Черная одежда покрыта краской. Руки были сплошь в краске. Синее и белое, белое и синее, черная одежда, шелковая накидка, гладкие булыжники, кирпичная стена дома, перед которым он лежал, — все было забрызгано синим и белым.

Третий цвет был режущим контрастом с белым и синим.

Третий цвет был красным — чрезмерно первозданным, чрезмерно ярким.

Третий цвет был не из жестянки с краской. Третий цвет еще свободно сочился из множества открытых ран на груди, животе, шее, лице и руках человека; сочился, окрашивая его шелковую накидку, разливаясь яркой краской на камнях, примешивая свой закатный оттенок к краске, но так и не смешиваясь с ней, а расползаясь дальше, к подножию приставной Лестницы, брошенной у стены, к малярной кисти на земле. Кисть была в белой краске. Ручеек крови подполз к ней, повернул к цементным отмосткам у стены и, извиваясь, потек между булыжниками на улицу.

На стене кто-то расписался.

Яркой белой краской кто-то написал на стене одну букву "J". Больше ничего, только одна буква "джей"[1].

Кровь все сочилась по булыжнику проулка в сторону улицы.

Наступала ночь.

* * *

Детектив Коттон Хейз был любителем чая. Эту склонность он перенял у своего отца — священника, нарекшего его в честь Коттона Мейзера — последнего из пламенных пуританских проповедников. Частенько по вечерам достопочтенный Иеремия Хейз собирал у себя своих прихожан на чай с кексом, который его супруга Матильда пекла в старой железной плите. Мальчику Коттону Хейзу дозволялось присутствовать на приходских чаепитиях, где и родилось это его пристрастие.

Первого апреля, в восемь часов вечера, когда молодой мужчина лежал в проулке за синагогой с двумя десятками ран, беззвучно вопиющих к ничего не слышащим прохожим на улице, Хейз сидел за чаепитием. Мальчиком он глотал горячий напиток в отцовском кабинете, заставленном книжными шкафами, в отдаленном конце приходского дома. Смесь улонга и пикоу[2], которую его мама заваривала в кухне и подавала в тончайших антикварных чашечках из английского фарфора, унаследованных ею от бабушки. Сейчас же он сидел в грязноватом служебном уюте помещения следственно-розыскного отдела 87-го полицейского участка и пил из картонного стаканчика чай, который Альф Мисколо заваривал у себя в канцелярии. Чай был горячим. Больше о нем сказать было нечего.

В комнату из открытых окон с сетками веял теплый весенний ветерок из Гровер-парка, отчего хотелось скорее выйти на воздух. Сидеть и наверстывать недоделки в своей отчетности в такую ночь было просто безобразием. Да и скучищей. Зловещее молчание телефона нарушил лишь один звонок о семейной потасовке, куда немедленно отправился Стив Карелла. Хейз успел уже напечатать три донесения, давно ждавшие своего череда, две квитанции за бензин и объявление, напоминающее всем сотрудникам, что сегодня — первое число месяца и, следовательно, нужно немедленно выложить каждому по 50 центов на импровизированный буфет, организованный Альфом Мисколо. Он прочел полдюжины информационных листовок ФБР и переписал из них в личную черную записную книжку государственные номера еще двух угнанных машин.

Сейчас он пил невкусный чай и в душе удивлялся непривычному спокойствию. Он думал, что это затишье как-то связано с Пасхой. Может быть, готовится завтрашняя церемония с катанием яиц на Южной Двенадцатой улице. Может быть, все преступники и потенциальные нарушители на территории 87-го полицейского участка сейчас сидят дома и вовсю красят. Яйца, разумеется. Он улыбнулся и отхлебнул глоток чая. Из канцелярии, там, за деревянным барьером, отделяющим следственное отделение от коридора, ему было слышно грохотание пишущей машинки Миско-ло. Издали донеслись шаги по железной лестнице на их этаже. Он повернулся лицом к коридору в тот момент, когда Стив Карелла появился в его дальнем конце. Высокая фигура, легкая, беспечная походка. Точные движения спортсмена. Он толкнул дверцу в барьере, прошел к своему столу, снял куртку, ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

— Что случилось? — спросил Хейз.

— То, что случается всегда, — ответил Карелла. Он тяжело вздохнул и растер лицо ладонью. — А еще кофе найдется?

— Я пью чай.

— Эй, Мисколо! — крикнул Карелла. — Есть кофе?

— Сейчас буду заваривать! — донесся голос Мисколо.

— Так что случилось? — спросил Хейз.

— Да вечная история, — ответил Карелла. — Нечего и проверять эти жалобы избиваемых жен. Сколько ни ходил, ни одной не подтвердилось.

— На попятный пошла? — понимающе сказал Хейз.

— Какое попятный!.. По ее словам, никто и не дрался. У самой кровь из носа льется, синяк больше пятака, и, главное, она-то и звала патрульного. Но стоило мне только войти — все тихо-мирно стало. — Карелла покачал головой. — "Избиение, инспектор? — передразнил он визгливым голосом. — Вы, наверное, ошиблись, инспектор. Да у меня муж — просто прелесть. Мы двадцать лет женаты, и он ни разу на меня и пальца не поднял. Наверное, вы ошиблись, сэр".

— А кто же вызывал полицию? — спросил Хейз.

— Вот и я это спросил у нее.

— А она что?

— Она сказала: "О, мы немножко повздорили, как бывает в каждой семье". Он у нее чуть не три зуба выбил, но это — "немножко повздорили". Я у нее спросил, как получилось, что у нее кровь из носа идет и фингал под глазом, а она… — нет, ты заметь, Коттон! — она говорит, что это во время глажки белья.

— Чего?

— Глаженья белья.

— Это как же?!

— Она сказала, что гладильная доска рухнула, утюг подскочил вверх и попал ей в глаз, а одна из ножек ударила ее по носу. К моему уходу они с мужем были уже готовы начать второй медовый месяц. Она его гладила где попало, а он уже норовил запустить ей лапу под юбку, я и решил, что уж лучше приду, когда будет не такая зажигательная атмосфера.

— Верно, — сказал Хейз.

— Эй, Мисколо! — крикнул Карелла. — Кофе-то дашь?

— Не стой над чайником, а то не закипит! — находчиво отозвался Мисколо.

— Ну прямо свой Джордж Бернард Шоу завелся у нас в канцелярии, — сказал Карелла. — Что-нибудь было после моего ухода?

— Ничего. Полная тишина.

— И на улицах спокойно, — отметил Карелла, вдруг задумавшись.

— Перед бурей… — сказал Хейз.

— Мм…

В отделе стало опять тихо. За окнами слышался шум города — гудки автомашин, приглушенные крики, выхлопы автобусов, голосок девчонки, проходящей под окнами и поющей песенку.

— Ну, видно, надо садиться да печатать, а то за мной долги, — сказал Карелла.

Он выкатил из-под стола тумбочку с пишущей машинкой, переложил два листа копиркой и начал печатать.

Хейз неподвижно смотрел на далекие огни зданий и вдыхал весенний воздух, проходящий сквозь сетку окна.

Он думал, почему же все так спокойно.

Он думал о том, что же делают все эти люди там, в городе.

Некоторые разыгрывают всякие первоапрельские шуточки. Другие готовятся к завтрашнему дню — Пасхе. Кто-то из них празднует еще третий и более древний праздник Песах — еврейскую Пасху. Как раз произошло такое совпадение, которое заставляет поразмышлять о сходстве несходных религий и существовании одного всемогущего Бога и прочих мистических вещах, если бы размышляющий имел склонность к умозрительным предметам. Но есть ли такая склонность или нет, совсем не нужно было быть великим детективом, чтобы справиться в календаре — хочешь не хочешь, а такое совпадение было. Будь вы буддистом, атеистом или адвентистом седьмого дня, все равно приходилось признать, что в этом совпадении христианской и еврейской Пасх было что-то очень демократическое и здоровое, что-то, придающее особо праздничный вид всему городу. Из-за случайного совпадения христианского и еврейского календарей евреи и неевреи почти одновременно праздновали большой праздник. Еврейская Пасха официально началась после захода солнца в пятницу, тридцать первого марта — это было еще одно совпадение, потому что Пасха не всегда выпадает на еврейскую субботу. В этом году она совпала. А сегодня уже было первое апреля и традиционный второй седер (ежегодный праздник — воспоминание о выходе евреев из египетского рабства) отмечался и заново переживался во всех еврейских домах в городе.

Детектив Мейер Мейёр был еврей.

Или, по меньшей мере, он думал, что он еврей. Иногда он был не совсем уверен. Потому что если он еврей, то как получается, что он не был в синагоге ни разу за двадцать лет? И если он еврей, то как же быть с двумя из его любимых блюд — жареной свининой и тушеным омаром, которые, по еврейским законам, запрещено употреблять в пищу? И если уж он еврей, то как же он позволяет своему сыну Алану, которому тринадцать лет и бармицвэ[3] которого только недавно отпраздновали, как же он позволяет ему играть в почту с Алисой Мак-Карти — воплощением ирландской красоты?

Иногда Мейер чувствовал себя неуверенно.

В этот вечер второго седера, сидя во главе традиционно накрытого стола, он сам не мог до конца понять свои чувства. Он смотрел на свою семью — Сару и троих детей, снова смотрел на стол для седера, празднично украшенный цветами и зажженными свечами, и на большое блюдо, на котором была ритуальная еда: маца[4], горькие травы, харосет[5], — и все еще не мог понять себя Он глубоко вздохнул и начал читать молитву.

— И был вечер, — произнес Мейер, — и было утро: день шестой. Так совершены небо и земля и все воинство их. И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмый от всех дел Своих, которые делал. И благословил Бог седьмый день и освятил его, ибо в оный почил от всех дел Своих, которые Бог творил и созидал.

В этих словах была особая красота, и они не уходили из памяти, пока он совершал обряд, называя разные предметы на столе и объясняя их символическое значение. Когда он взял в руки блюдо, на котором лежали кость и яйцо, и все вокруг стола по очереди стали дотрагиваться до него, он сказал:

— Вот хлеб горести, который наши предки ели в египетской земле; пусть те, кто голоден, войдут и вкусят его, и пусть те, кто в горе и печали, войдут и отпразднуют Пасху с нами.

Он говорил о своих предках, а сам думал, кто же он сам, их потомок.

— Почему этот вечер отличается от всех других вечеров? — спросил он. — В каждый другой вечер мы можем есть и кислый и пресный хлеб, но в этот вечер — только пресный хлеб; во все другие вечера мы можем есть любые травы, но в этот вечер — только горькие…

Зазвонил телефон. Мейер остановился и посмотрел на жену. На мгновение оба помедлили, не желая нарушать ритуал. Но тут же Мейер еле заметно пожал плечами. Может быть, идя к телефону, он напоминал себе, что прежде всего он полицейский, а уж потом еврей.

— Алло? — сказал он.

— Мейер, это Коттон Хейз.

— Что такое, Коттон?

— Послушай, я понимаю, что у вас праздник…

— Да в чем дело?

— Убийство, — сообщил Хейз.

Мейер спокойно сказал:

— У вас всегда убийство.

— Тут другое. Патрульный пять минут назад прибежал. Закололи человека в проулке за…

— Коттон, я не понимаю, — возразил Мейер. — Я ведь обменялся дежурством со Стивом. Он что, не пришел?

— Что там такое, Мейер? — спросила Сара из столовой.

— Ничего, ничего, — ответил Мейер. — Стив там? — спросил он Хейза с раздражением в голосе.

— Да тут он, сейчас отошел ненадолго, но не в этом дело.

— Да в чем же? — спросил Мейер. — Я как раз был в середине…

— Такой случай, что ты нужен, — сказал Хейз. — Ты уж прости ради бога. Но такие обстоятельства… Мейер, бедняга, которого нашли в проулке…

— Ну, что такое с ним? — спросил Мейер.

— Мы думаем, что это раввин, — ответил Хейз.

Глава 2

Служителя Еврейского центра в Айсоле звали Ирмияху Коэн, а сам он, представляясь, использовал еврейское название синагогального служки — шамаш. Он был лет шестидесяти, высок, худ, одет в мрачный черный костюм. Возвращаясь в синагогу с Кареллой и Мейером, он немедленно надел на голову ермолку.

Только что они втроем стояли в переулке за синагогой, глядя на тело убитого раввина и красный ручеек, с которым утекла жизнь. Ирмияху, не скрываясь, плакал, закрыв глаза, не в силах глядеть на убитого, который был духовным руководителем еврейской общины. Карелла и Мейер, уже давно служившие в полиции, не плакали.

Трудно не заплакать при виде заколотого насмерть человека. Черная одежда раввина и молитвенная накидка с бахромой пропитались кровью, но, к счастью, скрывали от взора множество колотых ран на груди и животе. Их потом будут осматривать в морге при описании внешнего вида трупа и перечислять количество, местонахождение, размер, форму и направление разрезов и глубину проникновения. Так как двадцать пять процентов всех смертельных колотых ран имеют результатом ранение сердца, так как в области сердца убитого раввина было страшное скопление колотых ран и влажная масса свернувшейся крови, оба детектива автоматически заключили, что причиной смерти является ранение сердца, и мысленно поблагодарили судьбу, что раввин был полностью одет. Не раз приходилось им бывать в моргах и видеть голые мраморные столы с обнаженными трупами, которые уже не кровоточили, так как из них навсегда утекли и кровь и жизнь. Кожные покровы, разорванные, как непрочная марля, мягкие внутренности, лишенные защитного покрова, вывернутые, выставленные напоказ, зияющие кровавые раны, кишки — все вызывало дурноту.

Убитый же раввин еще был хозяином своего тела, и пока виднелась только небольшая часть его, куда обрушилась ярость убийцы. Глядя вниз на убитого, ни Карелла, ни Мейер не плакали, но у них сузились глаза и в горле все пересохло. Заколотая жертва убийства — страшное зрелище. Человек, действовавший ножом, был вне себя от ярости. Единственными видными частями тела раввина были руки, шея и лицо, и хотя смертельные раны были не здесь, а прятались под черной одеждой и молитвенной накидкой, но именно эти открытые беззащитные места взывали к Небу. На горле раввина было два небольших пореза, почти как у нерешительного самоубийцы. Более глубокий поперечный разрез на шее спереди обнажил трахею, сонные артерии и яремную вену, но они не были перерезаны — по крайней мере, так казалось Карелле и Мейеру. Несколько порезов было около глаз и большая рана пересекала переносицу.

Но Карелла и Мейер болезненно отвели глаза от других ран — от рассеченных ладоней раввина. Они знали, что это следы самозащиты. Эти раны выглядели страшнее других, по ним сразу представилось, как безоружный человек пытается защититься от взмахов ножа убийцы, подняв руки в беспомощной защите. Болтались рассеченные пальцы, ладони были разрублены. Патрульный полицейский, первым увидевший убитого, официально свидетельствовал медэксперту, что это и есть обнаруженный им труп. Второй патрульный оттеснял любопытных прохожих за только что поставленный полосатый барьер ограждения. Криминалисты и фотографы уже начали работать.

Карелла и Мейер с облегчением снова вошли в синагогу.

* * *

Помещение было безмолвным и пустым — место моления и ни одного молящегося. Они сидели на складных стульях в пустом зале. Вечный светильник горел над ковчегом, в котором хранилась Тора — Пятикнижие Моисея. По обеим сторонам ковчега стояли зажженные подсвечники — меноры, традиционная принадлежность каждого еврейского молитвенного дома.

Детектив Стив Карелла начал со своей традиционной принадлежности — достал записную книжку, открыл ее на чистой странице и с карандашом в руке начал опрашивать служителя синагоги. Традиционные вопросы шли по классической схеме.

— Как фамилия раввина? — спросил он.

Ирмияху высморкался и сказал:

— Соломон. Рабби Соломон.

— Имя?

— Яаков.

— Джейкоб, — уточнил Мейер. — Джейкоб Соломон.

Карелла кивнул и записал имя.

— Вы еврей? — спросил Ирмияху у Мейера.

Мейер помедлил мгновение и ответил:

— Да.

— Он одинокий или женат? — продолжал Карелла.

— Женат, — ответил Ирмияху.

— Имя его жены вы знаете?

— Не уверен. По-моему, Хава.

— Пиши: Ева, — перевел Мейер.

— Где жил раввин, вы знаете?

— Да. Это дом на углу.

— А адрес?

— Не знаю. Это дом с желтыми ставнями.

— Как вы сейчас оказались здесь, мистер Коэн? — спросил Карелла. — Вам кто-нибудь сообщил о смерти раввина?

— Нет. Нет, я часто бываю в синагоге. Проверить светильник, понимаете?

— Какой светильник, сэр? — спросил Карелла.

— Вечный светильник. Который над ковчегом. Он должен гореть всегда. Теперь во многих синагогах в светильнике маленькая электрическая лампочка. Мы же одна из тех немногих синагог в городе, которые пользуются для этого маслом. И как шамаш я считаю своим долгом проверять светильник…

— У вас ортодоксальная синагога? — спросил Мейер.

— Нет. Консервативная, — ответил Ирмияху.

— Теперь синагоги делятся на три типа, — объяснил Мейер Карелле. — Ортодоксальные, консервативные и реформированные. Тут теперь не так просто.

— Да, — выразительно сказал Ирмияху.

— Значит, вы шли в синагогу проверить светильник, — уточнил Карелла. — Правильно?

— Правильно.

— И что дальше?

— Я увидел полицейскую машину сбоку у синагоги. Я подошел и спросил, в чем дело. И они мне сказали.

— Так… Когда вы в последний раз видели раввина живым, мистер Коэн?

— На вечерней службе.

— Служба начинается после захода солнца, Стив. Еврейские сутки начинаются…

— Это я знаю, — сказал Карелла. — В какое время заканчивается служба, мистер Коэн?

— Примерно в полвосьмого.

— И раввин был здесь? Так?

— Ну, он вышел, когда служба кончилась.

— А вы остались в синагоге. У вас были какие-то дела?

— Да. Я собирал молитвенные накидки и ермолки и надевал…

— Ермолки — это шапочки, — сказал Мейер. — Такие маленькие черные…

— Да знаю я, — ответил Карелла. — Продолжайте, мистер Коэн.

— И надевал римоним на ручки свитков.

— Надевал что, сэр? — переспросил Карелла.

— Ну, великий талмудист, — ухмыльнулся Мейер. — Даже не знает, что такое римоним. Это такие серебряные набалдашники, Стив, в форме плодов граната. Символ плодородия, наверное.

Карелла улыбнулся в ответ:

— Спасибо, объяснил.

— Человек убит, — тихо сказал Ирмияху.

Оба детектива замолчали. Их взаимное поддразнивание было самого невинного свойства — нельзя и сравнить с теми скверными шутками, которыми детективы из отдела по расследованию убийств так склонны обмениваться над трупом. Для Кареллы и Мейера был привычен легкий дружеский тон разговора, они давно сработались и давно привыкли к фактам насильственной смерти, но тут они сразу почувствовали, что обидели служку убитого раввина.

— Простите, мистер Коэн, — сказал Карелла. — Поверьте нам, мы не хотели оскорбить ваши чувства.

Старик стоически кивнул в ответ как человек, над которым тяготели годы и годы преследований, как человек, убежденный в том, что все гои[6] смотрят на жизнь еврея, как на дешевый товар. Невыразимая печаль лежала на его длинном худом лице, как будто он один нес на своих плечах груз веков угнетения.

Синагога внезапно стала казаться меньше. При взгляде на печальное стариковское лицо Мейеру захотелось тихонько тронуть его за плечо и сказать: "Ну, ничего, цадик, ничего…" Сразу вспомнилось древнееврейское слово цадик — святой, добродетельный человек, не нуждающийся в мирских благах.

Все молчали. Ирмияху Коэн снова заплакал, и детективы, не зная, что делать, сидели на складных стульях и ждали.

Наконец Карелла спросил:

— Вы еще были здесь, когда раввин снова зашел в синагогу?

— Я ушел, пока его не было, — сказал Ирмияху. — Я хотел скорее быть дома. Сейчас Песах, наша Пасха. Моя семья ждала меня, чтобы начать праздновать седер.

— Так, так. — Карелла замолчал и посмотрел на Мейера.

— Вы слышали какой-нибудь шум в проулке, мистер Коэн? — спросил Мейер. — Пока раввина здесь не было?

— Никакого.

Мейер вздохнул и вытащил из кармана пачку сигарет. Он собирался раскурить одну, когда Ирмияху сказал:

— Вы же сказали, что вы еврей?

— А? — переспросил Мейер, собираясь зажечь спичку.

— Вы собираетесь курить на второй день Песаха?! — удивился Ирмияху.

— А… ага… — Сигарета чуть не вывалилась из пальцев, ставших такими неуклюжими. Он загасил спичку.

— Ну, Стив, вроде больше нет вопросов? — пробормотал он.

— Нет, — ответил Карелла.

— Ну, значит, вам можно идти, мистер Коэн, — разрешил Мейер. — Мы вам очень благодарны.

— Шалом[7], — ответил Ирмияху и понуро вышел, шаркая ногами.

— Понимаешь, нельзя курить, — объяснил Мейер Карелле, — в первые два дня Пасхи, и в последние два тоже настоящий еврей не курит, не ездит верхом, не работает, не касается денег, не…

— Вот так консервативная синагога! — воскликнул Карелла. — Да они тут самые непримиримые ортодоксы.

— Ну, он старый человек, — извиняюще сказал Мейер. — Обычаи ведь так трудно умирают.

— Да, как наш раввин, — мрачно заметил Карелла.

Глава 3

Они стояли на дорожке, где мелом был очерчен силуэт убитого. Его уже увезли, но кровь так и осталась на булыжниках, и криминалисты аккуратно обходили разлитую повсюду краску, ища следы или отпечатки, ища что-нибудь, что могло бы указать направление поисков убийцы.

"J" — читалось на стене.

— Знаешь, Стив, мне как-то не по себе с этим убийством, — сказал Мейер Карелле.

— Мне тоже.

Мейер удивленно поднял брови:

— Но почему?

— Не знаю. Наверное, потому что он священник. — Карелла пожал плечами. — Они ведь все как бы не от мира сего, они какие-то наивные, чистые — и раввин, и пасторы, и проповедники… И мне кажется, что все грязное в жизни не должно их касаться. — Он замолчал. — Хоть кого-то не должно касаться, Мейер.

— Да, наверное, так, — согласился Мейер. — Мне не по себе, потому что я еврей, Стив. — Он говорил очень тихо, казалось, исповедуясь в том, о чем бы он никому не сказал.

— Понимаю, — мягко ответил Карелла.

— Вы полицейские?

Они вздрогнули. Голос внезапно послышался с другого конца проулка, и они резко повернулись в ту сторону.

Правая рука Мейера инстинктивно коснулась оружия в правом заднем кармане.

— Вы полицейские? — снова послышался голос. Женский голос, с сильным еврейским акцентом. Фонарь был далеко за спиной женщины.

Мейер и Карелла видели только хрупкую фигуру, всю в черном, бледную кисть руки, прижатую к груди, отблеск света в почти невидимых глазницах.

— Мы полицейские, — ответил Мейер. Его рука была по-прежнему на рукоятке пистолета. Он чувствовал, как Карелла рядом весь подобрался и готов ко всему.

— Я знаю, кто убил рабби, — сказала женщина.

— Что? — переспросил Карелла.

— Она говорит, что знает, кто убил раввина, — прошептал Мейер, не веря своим ушам.

Его рука опустилась, и они пошли к началу проулка, где он выходил на улицу. Там неподвижно стояла женщина, ее силуэт вырисовывался на освещенном фонарем фоне, лицо неразличимо в тени, бледная кисть руки прижата к груди, глаза видны только по блеску.

— Кто убил его? — спросил Карелла.

— Я знаю rotsayach, — сказала женщина. — Я знаю убийцу.

— Кто? — снова спросил Карелла.

— Он! — крикнула женщина и указала на белую букву "J" на стене синагоги. — Этот сонеи Исраэль! Это он!

— Антисемит, — перевел Мейер. — Она говорит, что это сделал антисемит.

Они стояли рядом с женщиной. Три фигуры в конце улочки под фонарем, бросающим длинные тени на булыжники. Теперь они видели ее лицо. Черные волосы, карие глаза — классический еврейский тип женщины за пятьдесят лет; красота слегка померкла с возрастом, и что-то еще… Какое-то напряжение, прячущееся в глазах, в линиях рта.

— Какой антисемит? — спросил Карелла и понял, что говорит почему-то шепотом. В лице женщины, в черноте ее одежды, в бледности рук было что-то такое, что заставляло говорить шепотом.

— В том квартале, — ответила она. Голос суда и судьбы. — Которого зовут Финч.

— Вы видели, что он убивал раввина? — спросил Карелла. — Вы видели, как это было?

— Нет. — Она замолчала. — Но я сердцем знаю, что это он…

— Как вас зовут, мэм? — спросил Мейер.

— Ханна Кауфман, — ответила она. — Я знаю, что это он. Он говорил, что сделает это, и вот он сделал это.

— Что, он сказал, сделает? — терпеливо переспросил старую женщину Мейер.

— Он сказал, что будет убивать всех евреев.

— Вы слышали, что он это говорил?

Все слышали его.

— Его фамилия Финч? — спросил Мейер. — Вы уверены?

— Финч, — подтвердила женщина. — В том квартале. Над кондитерской.

— Что думаешь? — спросил он Кареллу.

Карелла кивнул:

— Проверим его.

Глава 4

Если Америка — плавильный котел, то 87-й участок — самый его тигель. Начнем с реки Херб — северной границы территории участка. Первое, что мы увидим, — аристократический район Смоук-Райз, где обитатели белоснежных особняков живут в безупречной протестантской респектабельности, отгородившись от прочих ухоженными газонами и частными дорогами и наслаждаясь красивейшим видом на город. Выйдем из Смоук-Райза и перейдем на когда-то роскошную улицу Силвермайн-роуд, где белые престижные жилые дома уже давно начали поддаваться гнету времени и напору наползающих трущоб. Здесь все еще живут крупные служащие с доходами до сорока тысяч долларов в год, но и тут уже все ветшает, а на стенах домов начинают малевать лозунги и непристойности, которые тщетно стирают прилежные дворники.

Ничто так не вечно, как заборные надписи.

Силвермайн-парк расположен южнее этой улицы. Никто не отваживается входить в него ночью. Днем же парк заполнен боннами, покачивающими сверкающие голубые детские колясочки и праздно болтающими о том, когда же они последний раз были в Швеции. После захода солнца даже влюбленные не войдут в парк. Дальше к югу — Стэм. Этот взрывается огнями, не успеет зайти солнце. Кричаще-яркий, сияющий лампами дневного света; китайские ресторанчики чередуются тут с еврейскими кулинарными магазинами, подозрительные пиццерии — с греческими кабачками, зазывающими на танец живота. Облезлая, как рукав бедняка, Эйнсли-авеню пересекает центр округа, стараясь сохранить давно исчезнувшее достоинство своих величественных, но грязных жилых домов, меблированных комнат, гаражей и старорежимных салунов, где полы все еще посыпают сырыми опилками.

Калвер-авеню со стремительностью нечистой силы становится все более и более ирландской. Лица, бары, даже здания кажутся нездешними, как будто их украли и перенесли сюда из центра Дублина, но уж тюлевых занавесок в окнах здесь не увидишь. Бедность неприкрыто смотрит на улицу, задавая тон всей остальной части округа. Бедность сутулит спину ирландца с Калвер-авеню, оставляет следы своих когтей на белых, смуглых, коричневых и черных лицах пуэрториканцев на Мейсон-авеню, вползает в постели шлюх на Виа-де-Путас и проталкивается в самый настоящий плавильный котел — городские закоулки, где бок о бок живут представители разных национальностей — нераздельно, как любовники, и ненавидя друг друга, как враги. Именно здесь жестокая нужда заставляет пуэрториканцев и евреев, итальянцев и негров, ирландцев и кубинцев сбиваться в гетто, пестрый состав которого уже не поддается описанию, превращаясь в бессмысленную путаницу разрозненных генов.

Синагога рабби Соломона была на той же улице, что и католическая церковь. Здание баптистской миссии с окнами на улицу находилось на проспекте, ведущем к соседнему кварталу. Кондитерская лавка, над которой жил человек по имени Финч, принадлежала пуэрториканцу, сын которого был полицейским, — его фамилия была Эрнандес.

Карелла и Мейер остановились в вестибюле дома, разглядывая фамилии на почтовых ящиках. Всего было восемь ящиков. Но только на двух были таблички с фамилиями. На трех были сломаны замки. Человек по имени Финч жил в квартире 33 на третьем этаже.

Замок на внутренней двери вестибюля был сломан. Из-под лестницы, где были составлены мусорные ведра для утренней вывозки, шла вонь, от которой перехватило дыхание, заставив обоих замолчать, пока они не поднялись на следующую площадку. Поднимаясь дальше, на третий этаж, Карелла сказал:

— Что-то уж очень просто, Мейер. Не успели начать, а уж кончаем.

На площадке третьего этажа оба вытащили пистолеты. Подошли к двери квартиры 33 и встали по обе стороны ее.

— Мистер Финч? — позвал Мейер.

— Кто там? — донесся голос.

— Полиция. Открывайте.

В квартире и на площадке было тихо.

— Финч? — снова позвал Мейер.

Ответа не было. Карелла уперся спиной в противоположную стенку. Мейер кивнул. Карелла поднял правую ногу, согнув ее в колене, и распрямил ее, как спущенный курок, ударив подошвой в дверь как раз ниже замка. Дверь распахнулась, и Мейер вошел в квартиру с пистолетом в руке.

Финчу было под тридцать, волосы ежиком, ярко-зеленые глаза. В тот момент, когда Мейер вломился в комнату, он закрывал дверь стенного шкафа. На нем были брюки и нижняя рубашка, он был бос, небрит, и щетина на подбородке и щеках не скрывала белого шрама под правой щекой до закругления челюсти. Он повернулся от шкафа с видом человека, успешно сделавшего какое-то таинственное дело.

— Стой, где стоишь! — приказал Мейер.

Есть такой анекдот о старой даме в поезде, которая без конца спрашивает своего соседа, не еврей ли он. Тот пытается читать газету и отвечает: "Нет, я не еврей". Старая дама никак не отвязывается, дергает его за рукав и долдонит свой вопрос. Наконец он кладет газету и говорит: "Ладно, черт возьми! Я еврей". Тогда старая леди мило ему улыбается и говорит: "А знаете что? Вы совсем не похожи".

Анекдот, конечно, исходит из одного предрассудка, а именно, что по лицу человека можно определить его религию. Ничто во внешности или в речи Мейера не говорило о том, что он еврей. У него было круглое, чисто выбритое лицо, ему было тридцать семь лет, и он был абсолютно лыс, и у него были самые голубые глаза, какие встретишь в Дании. Ростом он был чуть ли не шести футов, может быть, излишне увесист. Единственный его разговор с Финчем заключался в нескольких словах, сказанных через закрытую дверь, и в трех словах, что он произнес, войдя в квартиру, — все на чистом английском, без каких-либо следов акцента.

Но когда Мейер Мейер произнес: "Стой, где стоишь", на лице Финча появилась улыбочка, и он ответил: "А я и не убегаю, Абрамчик".

Может быть, вид раввина, лежавшего в луже крови, уже было слишком для Мейера. Может быть, слова "сонеи Исраэль" воскресили перед ним дни его детства, когда он — чуть не единственный из ортодоксальных евреев в окружении гоев, да еще со своим двуствольным именем, которым его наградил отец, — должен был защищать себя от каждого встречного хулигана, всегда в меньшинстве против большинства. От природы он был очень терпелив. Папину шуточку с именем он переносил удивительно добродушно, даже если иной раз приходилось выдавливать улыбку на разбитые губы. Но сегодня, на второй день Песаха, наглядевшись на окровавленного раввина, наслушавшись сдавленных рыданий старого служки, увидев терпеливое страдание на лице женщины в черном, он странно прореагировал на брошенные ему слова.

Мейер не сказал ничего. Он подошел к шкафу, перед которым стоял Финч, и, подняв свой пистолет 38-го калибра над головой парня, с силой опустил его, направив тяжелую рукоятку к челюсти Финча.

Финч выбросил вверх руки, но не для того, чтобы закрыть лицо, обороняясь. У него были громадные кисти с крупными костяшками — руки привычного драчуна. Он разжал пальцы и поймал руку Мейера за запястье, так что пистолет застыл в каких-то нескольких дюймах от его лица.

Сейчас он дрался не с парнем, он дрался с полицейским. Он явно собирался выбить пистолет из рук Мейера и затем избить его на полу до бесчувствия. Но Мейер ударил коленом ему в пах и тут же, с еще зажатым правым запястьем, резко двинул левым кулаком в живот Финча. Это все решило. Пальцы Финча разжались, он попятился, но тут Мейер широко размахнулся высвободившимся пистолетом и нанес страшный удар. Рукоятка треснула о челюсть Финча, и тот повалился спиной на стенку шкафа.

Чудом челюсть осталась цела. Финч стукнулся о стенку, схватился за дверцу и потряс головой. Он замигал глазами и опять потряс головой. Каким-то невероятным усилием воли он смог удержаться и не упасть ничком.

Мейер стоял, глядя на него, ничего не говоря и тяжело дыша. Карелла, вошедший в комнату, стоял в дальнем конце, готовый стрелять в Финча, если тот пошевелит хоть пальцем.

— Твоя фамилия Финч? — спросил Мейер.

— Я с евреями не разговариваю, — ответил Финч.

— Говори со мной, — резко сказал Карелла, — как фамилия?

— Пошли к черту и вы, и ваш приятель — Абрамчик.

Мейер не повысил голоса. Он сделал шаг к Финчу и очень тихо сказал:

— Мистер, через две минуты вы будете калекой, потому что вы сопротивляетесь аресту.

Больше ничего не надо было объяснять, его глаза договорили остальное, а Финч умел читать по глазам.

— Ладно, — кивнул Финч. — Я он и есть.

— Что в шкафу, Финч? — спросил Карелла.

— Одежда.

— Отойди от двери.

— Зачем?

Ни один из полицейских не ответил. Финч глядел на них секунд десять и быстро отошел от двери шкафа. Мейер открыл его. Весь шкаф был забит перевязанными стопками брошюр. Одна пачка была развязана, и брошюрки рассыпались по полу шкафа. Видимо, это была та самая пачка, которую Финч забросил в шкаф, когда услышал стук в дверь. Мейер наклонился и поднял одну брошюру. Скверная бумага, бледная печать, но все было ясно. Брошюрка называлась "Евреи — кровососы".

— Где взял это? — спросил Мейер.

— Я член книжного клуба, — ответил Финч.

— Есть кое-какие статьи закона насчет этого, — сказал Карелла.

— Да ну? Например? — ответил Финч.

— Например. Статья 1340 Уголовного кодекса — определение клеветы.

— А может, поглядим на статью 1342? — спросил Финч. — "Публикация считается оправданной, если заявление, считающееся клеветническим, является истинным и публикуется с добрыми намерениями в справедливых целях".

— Тогда заглянем в статью 514, — сказал Карелла. — "Лицо, дискриминирующее или помогающее или побуждающее кого-либо дискриминировать любого человека по мотивам расы, религии, цвета колеи или национального происхождения…"

— А я никого не пытаюсь побуждать, — сказал, ухмыляясь, Финч.

— Я не юрист, — ответил Карелла, — но мы можем заглянуть в статью 700, дающую определение дискриминации, и в статью 1430, которая относит к уголовному преступлению злонамеренное повреждение мест отправления религиозного культа.

— Чего?! — сказал Финч.

— Ага! — ответил Карелла.

— Да вы про что?

— Да я про ваши художества на стене синагоги.

— Какие художества? Какой синагоги?

— Где были сегодня в восемь вечера, Финч?

— Выходил.

— Куда?

— Я не помню.

— Лучше бы начать вспоминать.

— Чего это? Статья, что ли, есть такая — за потерю памяти?

— Нет, — сказал Карелла. — Но есть статья за убийство.

Глава 5

Четверо полицейских стояли в комнате следственно-розыскного отдела.

Это были детективы Стив Карелла, Мейер Мейер. Коттон Хейз и Берт Клинг. Двое детективов из специализированного отдела по расследованию убийств Южного округа явились на несколько минут, чтобы расписаться в протоколах, после чего спокойно отправились домой спать, прекрасно зная, что расследованием убийства все равно занимаются сотрудники участка, где обнаружен труп. Полицейские стояли полукругом перед Финчем. Это не было сценой кинематографического допроса, и в глаза Финчу не бил ослепительный свет, и ни один полицейский не коснулся его и пальцем. Теперь развелось слишком много ловких адвокатов, готовых ухватиться за любое жареное дельце о запрещенных способах допроса подследственного, если дело доходит до суда.

Детективы просто обступили Финча непринужденным полукругом. Их единственным оружием было совершенное владение методами допроса, полная сработанность друг с другом и чисто математическое превосходство четырех голов против одной.

— В какое время вы ушли из дому? — спросил Хейз.

— Около семи.

— В какое время вернулись? — спросил Клинг.

— В девять, полдесятого. Вроде этого.

— Где были? — спросил Карелла.

— Надо было кое-кого повидать.

— Раввина? — спросил Мейер.

— Нет.

— Кого же?

— Не хочу я никого топить.

— Парень, ты сам уже утоп, — сказал Хейз. — Так где был?

— Нигде.

— Ну что ж, как угодно, — сказал Карелла. — Вы тут много болтали о том, что евреев надо убивать, верно?

— Я никогда ничего такого не говорил.

— Откуда взяли эти брошюры?

— Нашел.

— Вы согласны с тем, что в них написано?

— Да.

— Вы знаете, где находится синагога в вашем районе?

— Да.

— Вы были около нее между семью и девятью?

— Нет.

— Тогда где же вы были?

— Нигде.

— Кто-нибудь видел вас?

— Никто меня не видел.

— Был нигде и никто его не видел, — зло передразнил Хейз. — Это, что ли, хочешь сказать?

— Да, это.

— Человек-невидимка, — уточнил Клинг.

— Да.

— Когда пойдете убивать всех этих евреев, — сказал Карелла, — с чего собираетесь начать?

— Я не собираюсь никого убивать, — ответил он оборонительным тоном.

— С кого начнете?

— Ни с кого.

— С Бен-Гуриона?

— Или, может быть, уже начали?

— Я никого не убивал и никого не собираюсь убивать. Я хочу вызвать адвоката.

— Адвоката — еврея?

— Да я бы…

— Что — да вы бы?..

— Ничего.

— Вам нравятся евреи?

— Нет.

— Вы ненавидите их?

— Нет.

— Тогда они вам нравятся.

— Нет, я не говорил…

— Либо они для вас хорошие, либо нет, и вы их ненавидите. Что вы выбираете?

— Не ваше сволочное дело.

— Но вы соглашаетесь с белибердой в этих подстрекательских книжонках? Так?

— Это не подстрекательские книжонки.

— Как же вы их определяете?

— Это выражение мнения.

— Чьего мнения?

— Мнения каждого.

— Включая ваше?

— Да, включая и мое.

— Вы знаете раввина Соломона?

— Нет.

— Что вы думаете о раввинах вообще?

— Я о них и не думаю.

— Но вы много думаете о евреях, не так ли?

— А это не преступление — думать…

— Если вы думаете о евреях, вы должны думать и о раввинах. Разве не так?

— Да что мне тратить время…

— Раввин ведь — духовный руководитель евреев, верно?

— Ничего я не знаю о раввинах.

— Но вы должны это знать.

— А если не знаю?

— Ну, раз вы говорили, что собираетесь убивать всех евреев…

— Я никогда не говорил…

— …то тогда начинать надо с…

— Я ничего такого не говорил!

— А у нас есть свидетель, который это слышал!.. Тогда начинать надо с раввина, не так ли?

— Да пошел ты со своим раввином в…

— Где был между семью и девятью вечера?

— Нигде.

— Да за синагогой ты был! Не так, что ли?

— Нет!

— Ты там намалевал букву "джей" на стене, а?

— Нет! Не я!

— Ты заколол раввина!

— Ты убил еврея!

— Я там и близко не был…

— Регистрируй его, Коттон. Подозревается в убийстве.

— В убийстве?.. Да я вам говорю, я и не был…

— Или заткнись, или начинай давать показания, гад, — сказал Карелла.

Финч заткнулся.

Глава 6

Девушка явилась на прием к Мейеру в пасхальное воскресенье.

У нее были рыжевато-каштановые волосы, карие глаза. Платье ярко-желтое, слева на груди приколоты цветы. Она стояла у барьера, и ни один из детективов в отделе даже и не заметил этих цветов; они были слишком заняты созерцанием округлостей ее фигуры.

Девушка не произнесла ни слова. Да и нужды в этом не было. Сцена была почти комической, как будто на приеме с коктейлями, где роскошная блондинка достает сигарету, а сотня мужчин устремляется к ней с зажигалками. Первым к дверце подскочил Коттон Хейз, поскольку он был не женат и сердце его было свободно. Вторым был Хэл Уиллис, тоже неженатый, крепкий американский паренек. Мейер Мейер — добродетельный женатик — ограничился восхищенным взглядом со своего места. В голове у него мелькнуло словечко "shtik"[8], но он тут же отогнал его.

— Чем могу помочь, мисс? — одновременно спросили Хейз и Уиллис.

— Я бы хотела поговорить с детективом Мейером, — сказала девушка.

— Мейером? — переспросил Хейз, как если бы поставили под сомнение его мужественность.

— Мейером? — повторил Уиллис.

— Он ведет дело об убийстве раввина?

— Собственно, мы все этим занимаемся, — скромно сказал Хейз.

— Я девушка Арти Финча, — сказала девушка. — Мне нужно поговорить с детективом Мейером.

Мейер поднялся со своего места с видом человека, выбранного первой красавицей бала из толпы воздыхателей. С самыми учтивыми манерами и бархатными нотками в голосе он представился девушке:

— Мисс, детектив Мейер — это я.

Он открыл ей дверцу, только что не раскланявшись, и подвел ее к своему столу. Хейз и Клинг не спускали глаз с девушки, севшей перед столом, положив ногу на ногу. Мейер придвинул к себе служебный блокнот с апломбом управляющего из "Дженерал моторс".

— Простите, мисс, — сказал он. — Ваше имя и фамилия?

— Элинор, — ответила она. — Элинор Фей.

— С немым "э"? — спросил Мейер.

— Просто и-краткое.

— И вы невеста Артура Финча? Я так понял?

— Я его девушка, — поправила Элинор.

— Вы не помолвлены?

— Официально — нет. — Она улыбнулась смущенно, скромно и невинно.

Коттон Хейз за дальним столом закатил глаза.

— О чем вы хотели поговорить со мной, мисс Фей? — спросил Мейер.

— Я хотела поговорить с вами насчет Артура. Он невиновен. Он не убивал того человека.

— Так… Что вам известно об этом, мисс Фей?

— Ну, я прочитала в газете, что раввин был убит между семью тридцатью и девятью вечера. Верно? Я не путаю?

— Да, приблизительно так.

— Так вот, Артур не мог сделать этого. Я знаю, где он был в это время.

— И где же он был? — спросил Мейер.

Он знал, что будет говорить ему девушка. От кого только он не выслушивал это — от подозрительных девиц, возлюбленных, "просто знакомых" и подружек мужчин, обвиняемых в чем угодно, начиная от нарушения общественного порядка до убийства с отягчающими обстоятельствами. Вначале девушка скажет, что Финч был у нее все это время. После некоторого нажима она признается, что они… Ну… ну, они были наедине. Еще уговоры — и она через силу (через силу — это важно, так еще правдивее) скажет, что… ну, как сказать… ну… они были вместе в интимной обстановке. Устроив такое железное алиби, она затем будет терпеливо ждать освобождения своего героя.

— И где же он был? — спросил Мейер и стал терпеливо ждать.

— С семи до восьми, — сказала Элинор, — он был с человеком, которого зовут Брет Лумис, в ресторане, называющемся "У ворот", на углу Калвер и Южной Седьмой.

— Как?.. — Мейер был удивлен.

— Да. Оттуда он поехал к своей сестре в Риверхед. Могу сказать ее адрес, если нужно. Он приехал туда около восьми тридцати и пробыл у нее около получаса. Потом от нее поехал домой.

— В какое время он был дома?

— В десять часов.

— Он сказал нам, что в девять — девять тридцать.

— Он ошибся. Я знаю, что он вернулся домой в десять, потому что он тут же позвонил мне. Это было в десять часов.

— Так… И он сказал, что только что вернулся?

— Да. — Элинор Фей кивнула и сняла ногу с ноги. Уиллису у охлаждающей колонки с питьевой водой посчастливилось увидеть обтянутое нейлоном бедро в разрезе юбки.

— И он вам рассказал, что это время он провел с Лумисом, а потом со своей сестрой?

— Да, рассказал.

— Тогда почему же он не сказал об этом нам? — спросил Мейер.

— Не знаю. Но Артур — человек, который уважает семью и друзей. Я думаю, что он не хотел впутывать их в полицейское разбирательство.

— Замечательная щепетильность с его стороны, — сухо сказал Мейер. — Особенно если учесть, что он арестован по подозрению в убийстве. Как зовут его сестру?

— Ирен Грэнаван. Миссис Карл Грэнаван.

— Ее адрес?

— Риверхед. Моррис-роуд, 1911.

— А не скажете, где я могу найти Брета Лумиса?

— Он живет в меблированных комнатах на Калвер-авеню. Дом номер 3918. Это около Четвертой.

— Ваш визит сюда очень продуман, мисс Фей, — сказал Мейер.

— А зачем приходить, если не готов отвечать на все вопросы? — вместо ответа спросила Элинор.

Глава 7

Брету Лумису было тридцать один, он был ростом пять футов шесть дюймов[9] и с бородой. На нем был громадный черный свитер и узенькие джинсы. Рядом с Коттоном Хейзом он выглядел маленьким мальчиком, надевшим фальшивую бороду, чтобы рассмешить своего папу.

— Извините, что беспокоим вас, мистер Лумис, — сказал Мейер. — Мы понимаем, что на Пасху…

— О, в самом деле? — спросил Лумис. Он казался удивленным. — Неужели Пасха? Черт меня возьми. Может, мне стоит пойти да и купить себе горшочек с гиацинтами…

— Вы не знали, что сегодня Пасха?

— Вот именно, ребята… да и кто читает газеты? Мрак, мрак! Сыт по горло всем этим. Давайте выпьем пива, отпразднуем Пасху. Идет?

— Ну спасибо, — сказал Мейер, — но…

— Ну и что, что не разрешено? Кто узнает, кроме меня, тебя да его? Всего-то три бутылочки…

Мейер посмотрел на Хейза и пожал плечами. Хейз ответил тем же. Вдвоем они наблюдали, как Лумис пошел к холодильнику в углу комнаты и вынул три бутылки пива.

— Садитесь, — сказал он. — Пить нам придется из бутылок, потому что у меня со стаканами плоховато. Садитесь, садитесь.

Детективы, опешив, оглядывали комнату.

— О, это? — сказал Лумис. — Да прямо на пол. У меня со стульями плоховато.

Вся троица присела на корточках вокруг низкого стола, который был изготовлен явно из обрубка ствола. Лумис поставил бутылки на стол, поднял свою собственную и, возгласив: "За вас!", присосался к горлышку.

— Чем вы зарабатываете на жизнь, мистер Лумис? — спросил Мейер.

— Жизнью.

— Что?

— Просто живу, чтобы жить. Вот мое занятие.

— Я имею в виду, на какие средства вы живете?

— Получаю алименты от моей экс-жены.

Вы получаете алименты? — переспросил Хейз.

— Да. Она была так счастлива отделаться от меня, что оформила договоренность. Сотня в неделю. Это неплохо, правда?

— Это очень хорошо, — сказал Мейер.

— Вы так считаете? — Лумис погрузился в задумчивость. — Я полагаю, что мог бы дожать до двух сотен, если бы подольше продержался. Дрянь крутила роман с другим парнем — понятно? — и из кожи вон лезла, чтобы скорее выйти за него. У него денег полно. Да, я мог бы дожать и до двух сотен.

— И сколько времени вам будут платить? — спросил завороженный Хейз.

— Пока не женюсь опять — чего я никогда не сделаю, пока жив. Пейте пиво. Пиво хорошее. — Он опять поднял бутылку к губам и сказал: — А по какому случаю вы ко мне пришли?

— Вы знаете человека по имени Артур Финч?

— А как же. У него беда?

— Да.

— А что он сделал?

— Ну, пока оставим это в стороне, мистер Лумис, — сказал Хейз. — Нам бы хотелось узнать о вас…

— Это откуда у вас такая белая прядь в волосах? — внезапно спросил Лумис.

— А? — Хейз невольно тронул свой левый висок. — О, как-то ножом пырнули. А потом выросли белые волосы.

— Теперь вам обязательно надо синюю прядь на другом виске. Тогда будете выглядеть как американский флаг, — сказал Лумис и засмеялся.

— Да, — сказал Хейз. — Мистер Лумис, вы можете сказать нам, где вы были вчера вечером между семью и восемью часами?

— О, ребята, — сказал Лумис, — это как в телеигре "Попался", верно? "Где вы были в ночь на двадцать первое декабря? Нам нужны только факты".

— Да, как в "Попался", — сухо сказал Мейер. — Где вы были, мистер Лумис?

— Вчера вечером? В семь часов? — Он задумался на минуту. — А, конечно!

— Где?

— В берлоге у Ольги.

— У кого?

— У Ольги Тренович. Она скульпторша. Делает эти сногсшибательные статуэточки из воска. Капает воском на какую-нибудь штуку, получается блеск. Понимаете?

— И вы были у нее вчера вечером?

— Да. У нее был кайф. Пара негров — сакс и ударные, и еще двое — труба и фортепьяно.

— Вы пришли туда в семь часов, мистер Лумис?

— Нет. Я туда пришел в шесть тридцать.

— А когда вы ушли?

— Х-х-хосподи, да кто помнит? — сказал Лумис. — Иль ночи мрак, иль предрассветный час?..

— Вы хотите сказать, что после полуночи?

— О, конечно. В два-три часа ночи, — сказал Лумис.

— Вы пришли туда в шесть тридцать и ушли в два или три часа ночи? Правильно?

— Да.

— Артур Финч был с вами вместе?

— Черта с два. Откуда?

— Вы вообще-то видели его вчера вечером?

— Нет. Не видел его… постойте… где-то с конца прошлого месяца.

— Так вы не были с Артуром Финчем в ресторане "У ворот"?

— Когда? Вчера вечером?

— Да.

— Нет. Я вам сказал. Я не видел Арти чуть ли не две недели. — Какой-то проблеск понимания мелькнул в глазах Лумиса, и он виновато посмотрел на Хоуза и Мейера. — Ох, что я наделал! — сказал он. — Подвел я Арти?

— Основательно подвели, мистер Лумис, — согласился Хейз.

Ирен Грэнаван, сестра Финча, была молоденькая женщина двадцати одного года, у которой уже было трое детей и через четыре месяца готовился к появлению четвертый. Она впустила детективов в свою квартиру в Риверхеде и тут же села.

— Вы уж извините меня, — сказала она. — У меня поясница болит. Доктор говорит, что, может быть, это двойня. Мне только двойни не хватает. — Она уперла ладони сзади в поясницу, глубоко вздохнула и сказала: — Я все время в положении. Я вышла замуж семнадцати лет, и с тех пор я все время в положении. Мои дети думают, что мама у них толстая. Они меня никогда не видели небеременной. — Она опять вздохнула. — У вас есть дети? — спросила она Мейера.

— Трое, — ответил он.

— Мне иной раз хочется… — Она остановилась и сделала комическую гримасу разочарования.

— Что вам хочется, миссис Грэнаван? — спросил Хейз.

— Поехать на Бермуды. Одной. — Она замолчала. — Вы там были?

— Нет.

— Говорят, там так хорошо, — мечтательно сказала Ирен Грэнаван, и в комнате наступила тишина.

— Миссис Грэнаван, — сказал Мейер, — мы хотели бы задать вам несколько вопросов о вашем брате.

— Что он еще наделал?

— Он что-нибудь делал раньше? — спросил Хейз.

— Да вы знаете… — Она пожала плечами.

— Что именно? — спросил Мейер.

— Да скандал у ратуши. И пикетирование перед кинотеатром. Вы же знаете…

— Нет. Мы не знали, миссис Грэнаван.

— Конечно, нехорошо говорить так про собственного брата, но я думаю, что у него мозги набекрень насчет этого… Вы знаете.

— Насчет чего?

— Да, например, насчет этого кинофильма. Про Израиль. Он и его дружки стали его пикетировать и раздавать книжки против евреев… Да вы помните, наверное?

Люди стали бросать в них камнями, и вообще… Среди них было много бывших узников концлагерей, ну и сами понимаете… — Она замолчала. — Мне просто кажется, что он немного рехнулся на этом, так ведь может быть?

— Вы что-то сказали о ратуше, миссис Грэнаван. А там ваш брат что?..

— Ну, это было, когда мэр пригласил из Генеральной ассамблеи еврея — забыла фамилию — выступить с речью перед ратушей. Брат туда пошел — ну и опять то же самое… Вы знаете.

— Вы сказали о дружках вашего брата. Кто они?

— Такие же полоумные, вместе шляются.

— А их фамилии вы знаете? — спросил Мейер.

— Я только одного из них знаю. Он один раз был у меня, брат приводил. Весь прыщавый такой. Я его помню, потому что как раз была беременна Шоном. А он спросил, можно он положит руку мне на живот, чтобы услышать, как ребенок толкается. Уж я ему тогда сказала!.. Мигом заткнулся.

— Как его звали, миссис Грэнаван?

— Фред. Это сокращенно от Фредерик. Он Фредерик Шельц.

— Он немец? — спросил Мейер.

— Да.

Мейер коротко кивнул.

— Миссис Грэнаван, — обратился Хейз, — ваш брат был вчера вечером у вас?

— А что? Он сказал, что был?

— Так был?

— Нет.

— Вообще не был?

— Нет. Не было его вчера вечером. Я весь вечер была одна. Мой муж по субботам играет в кегельбане. — Она замолчала. — Я сижу дома со своим животом, а он играет. Знаете, чего мне иногда хочется?

— Чего?

И снова, как будто забыла, что она это уже говорила, Ирен Грэнаван сказала:

— Я бы хотела когда-нибудь поехать на Бермуды. Одна.

Глава 8

— Значит, так, — сказал маляр Карелле. — Мне нужна моя лестница.

— Понимаю вас, — ответил Карелла.

— Кисти они могут держать, хотя там есть очень дорогие. Но без лестницы мне нельзя. Я и сейчас уже теряю день работы из-за ваших парней, которые в лаборатории.

— Видите ли…

— Сегодня утром прихожу к синагоге — ни лестницы, ни кистей и даже красок нет — ничего! А в аллейке-то что творится!.. Тут выходит этот старикан, ихний причетник, что ли, и говорит, что в субботу священника убили, и полицейские все забрали с собой. Я спрашиваю у него, какие полицейские, он говорит, что не знает. Пришлось мне идти в ваше управление главное, там меня футболили от одного к другому, потом наконец попал в лабораторию к какому-то Гроссману.

— Да, лейтенант Гроссман, — подтвердил Карелла.

— Вот-вот. А он мне и говорит, что не могут отдать мне эту лестницу окаянную, пока не кончат ее изучать. Ну какого рожна они хотят углядеть на моей лестнице, можете хоть вы мне объяснить?

— Не знаю, мистер Кэбот. Наверное, отпечатки пальцев?

— Ага, моих пальцев! Мало того, что я теряю целый день работы, мне еще и убийство пристегнут?

— Не думаю, мистер Кэбот, — улыбнулся Карелла.

— И чего я взялся за эту работу? Зачем я со всем этим связался?

— Кто вас нанимал, мистер Кэбот?

— Сам.

— Раввин, вы хотите сказать? — спросил Карелла.

— Ну священник ли, раввин ли — какая мне разница?

— Что вы должны были делать, мистер Кэбот?

— Я должен был красить. Чего ж еще я должен, как вы думаете?

— А что красить?

— Обводы окон и карниз крыши.

— Синее и белое?

— Вокруг окон — белым, а карниз — синим.

— Цвета Израиля, — сказал Карелла.

— Ага… — согласился маляр. Потом встрепенулся: — Чего?

— Ничего. А почему вы говорите, что нечего было и браться за эту работу, мистер Кэбот?

— Да из-за всех этих споров, прежде всего. Он хотел, чтобы я сделал все к Писанию, а Писание-то падало на первое число. А я не мог…

— Писание? Вы имеете в виду Песах?

— Ага, Писание, Песах — как оно там зовется. — Он снова пожал плечами.

— Так что вы хотели сказать?

— Я хотел сказать, что маленько поспорил из-за этого. Я еще на другой работе работал и поэтому не мог к нему прийти раньше пятницы, тридцать первого. Я так прикинул, что проработаю до самой ночи, понимаете? А священник мне и говорит, что мне нельзя работать после заката. Я и говорю ему, почему же это я не могу работать после заката, а он говорит, дескать, суббота начинается после заката солнца, да еще тут первый день Писа… Песаха и что, мол, не разрешается работать в первые два дня Песаха, и тем более раз суббота. Потому что Господь отдыхал в субботу. Ну это вы знаете. В седьмой день.

— Да, знаю.

— Ну вот. Я и говорю: "Отец, я ведь не вашей веры". Это я ему так сказал. "И мне можно работать хоть каждый день, если хочу". Да еще у меня большой заказ, надо начинать с понедельника. Вот я и прикинул, что я им сделаю церковь в пятницу — весь день и вечер буду работать. А уж в крайнем случае и в субботу — там я в полтора раза больше ставлю расценку. Вот мы и договорились.

— Как договорились?

— Тут, знаете, так: этот священник — он из ихних консерваторов. Не из реформистов — те уж совсем вольные. Но все-таки эти консерваторы, как я понимаю, делают немного послабления против своих старых законов. Я и сказал ему, что могу работать днем в пятницу, а потом приду и буду работать и в субботу. Только не во время захода солнца. Конечно, ерунда какая-то все это. Но я думаю, что для него тяжко было, если он служит в церкви во время захода солнца, а тут такой смертный грех, что я снаружи работаю, а все внутри молятся… Да еще и такой святой день, особенный…

— Понимаю. Ну и вы красили в пятницу до захода солнца?

— Ну да.

— А потом опять пришли утром в субботу?

— Пришел. А оказалось-то, что окна просят замазки и подоконники надо прежде отскоблить и шкуркой пройтись. Ну и к закату в субботу я не успел кончить. Поговорил со священником. Он мне сказал, что сейчас пойдет молиться, и, может быть, лучше мне прийти после службы и закончить все. А я ему говорю, что придумал лучше. Я приду утром в понедельник и быстренько закончу — там немного осталось. И вполне поспею на свой большой заказ в Маджесте. А там всю фабрику красить, громадный заказ. Ну, я там у них все и оставил, в аллейке этой, за церковью. Оттуда, думаю, никто не украдет, за церковью-то. Верно?

— Верно, — сказал Карелла.

— Ага. Ну а кто украл все-таки, хоть и за церковью стояло, знаете?

— Кто?

— Полицейские! — закричал Кэбот. — Вот кто! Вот теперь как мне свою лестницу назад выцарапать, а? Скажите-ка! Мне сегодня с фабрики звонят, говорят, что, если завтра, самое позднее, не начну, мне эта работа улыбнется. А куда я без лестницы?

— Может быть, у нас там внизу найдется лестница, и вы ее возьмете на время, — предложил Карелла.

— Мистер, мне нужна малярная лестница, очень длинная. Там стены высокие. Может, позвоните этому капитану Гроссману и попросите его отдать мне мою лестницу? У меня ведь семья, их кормить надо.

— Я поговорю с ним, мистер Кэбот, — сказал Карелла. — Оставьте мне ваш телефон, хорошо?

— Я у шурина хотел попросить лестницу — он обоями оклеивает. Так он сейчас отделывает квартиру этой… Ну в кино которая… в центре, на Джефферсон-авеню. Попробуй-ка у него сейчас лестницу выпросить, не даст.

— Ладно, позвоню Гроссману, — сказал Карелла.

— А на днях, он говорит, эта артистка-то что учудила? Входит в гостиную, а на самой только одно полотенце. Хотела, вишь, узнать…

— Позвоню Гроссману, — сказал Карелла.

Однако оказалось, что Гроссману звонить не надо, так как в это время доставили заключение криминалистической лаборатории вместе с лестницей Кэбота и всеми его малярными принадлежностями, включая кисти, шпатель для замазки, несколько банок с олифой и скипидаром, пару измазанных рабочих перчаток и две тряпки. Примерно в то же самое время, когда прибыло заключение, Гроссман позвонил ему из управления, сэкономив тем самым для него монетку.

— Получил мое заключение? — спросил Гроссман.

— Как раз читаю.

— И что думаешь насчет этого?

— Не знаю, — ответил Карелла.

— Сказать, о чем я догадался?

— О, мне всегда интересно выслушать неспециалиста, — ответил Карелла.

— Неспециалиста! Убить тебя за это мало, — засмеялся Гроссман. — Ты заметил, что отпечатки пальцев раввина есть на крышках банок и на лестнице тоже?

— Да, заметил.

— На крышках — отпечатки большого пальца, так что я думаю, что он надевал эти крышки на банки или же, если они были уже на банках, он нажимал на них пальцем, чтобы плотно закрыть.

— Зачем ему было нужно это делать?

— Может быть, он их переносил. За синагогой есть сарайчик для всяких принадлежностей. Ты это заметил?

— Нет.

— Эх ты, великий сыщик. Да-с, есть там сарайчик, ярдах так в пятидесяти[10] от самого здания, и за ним. Вот я и думаю, что маляр ушел, бросив все свои манатки на заднем дворе, а раввин как раз переносил их в сарай, когда на него напал убийца.

— Да, маляр действительно все оставил как было, это верно. Он собирался вернуться и доделать работу утром в понедельник.

— Да, да, сегодня, — продолжал Гроссман. — Но, может быть, раввину не хотелось, чтобы задний двор у него выглядел как свалка, тем более что это Пасха у них. Вот он и решил все снести в сарай для инструментов. Ну сам понимаешь, я просто фантазирую.

— Не шутишь? — сказал Карелла. — Я-то думал, это обоснованная научная дедукция.

— Да пошел ты к черту. На крышках-то есть отпечатки, поэтому вполне логично заключить, что он придавливал их. И отпечатки на лестнице есть — похоже, он ее нес.

— Тут в заключении сказано, что других отпечатков, кроме как раввина, не найдено, — сказал Карелла. — Это как-то странно.

— Ты не прочел все, — возразил Гроссман. — Мы обнаружили часть отпечатка на одной из кистей. И еще мы…

— А, да, — сказал Карелла, — нашел. Но знаешь, Сэм, это мало о чем говорит.

— Что же ты от меня хочешь? Тип рисунка на пальцах похож на тот же, что и у раввина. Но кусочек очень маленький. Этот отпечаток мог быть оставлен на этой кисти еще кем-нибудь.

— Маляром?

— Нет. Мы довольно точно убедились, что сам маляр работал всегда в перчатках. А иначе бы на всех инструментах было громадное количество однотипных отпечатков.

— Так кто же тогда оставил этот отпечаток на кисти? Убийца?

— Может быть.

— Но площадь отпечатка слишком мала, чтобы можно было сделать заключение?

— Да, Стив, уж извини.

— Так что твоя догадка сводится к тому, что после службы раввин вышел во двор, чтобы прибрать этот хаос. Убийца застиг его, заколол, устроил там страшную пачкотню и потом написал это "J" на стене. Так?

— Да, хотя…

— Что?

— Знаешь, около стены было очень много крови, Стив. Как если бы он подполз туда уже весь израненный.

— Может быть, пытался подползти к задней двери синагоги?

— Может быть, — сказал Гроссман. — Одно я тебе скажу, Стив. Тот, кто его убил, вернулся домой перемазанным с головы до ног. Вот это точно.

— Почему ты так уверен?

— А вся эта разлитая краска на земле, — сказал Гроссман. — Я убежден, что он швырял эти банки с краской в своего убийцу.

— Ну ты прямо ясновидец, Сэм, — сказал, улыбаясь, Карелла.

— Спасибо.

— А скажи мне еще вот что…

— Что?

— Ты когда-нибудь разгадал тайну хоть одного убийства?

— Да ну тебя, — сказал Гроссман и положил трубку.

Глава 9

Сидя вечером с женой у себя в гостиной, Мейер пытался отвлечься от телевизора с его телесериалом о полицейских и сосредоточиться на бумагах, которые он забрал из кабинета рабби Соломона в синагоге. Полицейские на экране забушевали, холостые пули летали во всех направлениях, убивая бандитов пачками. Зрелище захватывало даже такого профессионала, как Мейер, заставляя мечтать об этой чудной, романтической жизни, полной приключений.

Добыча и награда самого романтического приключения в его жизни — Сара Липкин Мейер — сидела, поджав ноги, в кресле перед телевизором, вся ушедшая в липовые подвиги полицейских.

— Ууй, хватай же его! — закричала она, не выдержав, и Мейер повернулся, с любопытством посмотрев на нее, потом снова вернулся к бумагам раввина.

В бухгалтерской книге не было ничего интересного, и Мейер не мог почерпнуть из нее ничего, что было ему нужно. Рабби Соломон вел также календарь приходских событий, и Мейер просмотрел его, невольно вспоминая свою юность и всю ту оживленную деятельность прихожан, центром которой была соседняя с ними синагога.

* * *

"Двенадцатое марта, — шла запись в календаре, — очередной воскресный завтрак в Мужском клубе. Докладчик: Гарри Пайн, директор Комитета по международным делам Американского еврейского конгресса. Тема: "Дело Эйхмана".

Мейер скользил глазами по записям в календаре:

"Март, 12. 7.15 веч.

Собрание молодежной группы.

Март, 18. 9.30 утра.

Служба в честь бармицвэ у Натана Ротмана. После службы киддуш[11]. Открытое приглашение к участию в организации центра.

Март, 22. 8.45 веч.

Клинтон Сэмюэлс, доцент семинара "Философия в образовании" (Университет в Брандайсе), проведет обсуждение на тему "Проблема идентификации евреев в современной Америке".

Март, 26.

Радиостанция "Вечный свет". Вирджиния Мазер, "Поиски", биографический очерк о Лиллиан Вальд — основательнице еврейской общины на Генри-стрит в Нью-Йорке".

Мейер поднял глаза от календаря.

— Сара, — окликнул он ее.

— Чш-ш, чш-ш, сейчас кончится, — ответила она, ожесточенно грызя ноготь, не отрывая глаз от загадочно замолкшего экрана. Тишину взорвал оглушительный залп выстрелов, от которых едва не треснул экран телевизора. Послышалась музыкальная заставка телесериала, Сара глубоко вздохнула и повернулась к мужу.

Мейер с любопытством глядел на нее, как бы видя ее впервые, вспоминая ту далекую Сару Липкин много лет назад и думая, намного ли теперешняя Сара Мейер отличается от того далекого волнующего образа. "Губки Сары Липкин чудны, но до них добраться трудно", — распевали мальчишки ей вслед, и Мейер запомнил это двустишие и приступил к трудноосуществимому, впервые в жизни узнав, что в каждом фольклорном произведении скрывается зерно истины. Он глядел на ее удивленно поджатые губы и глаза, пытливо всматривающиеся в его лицо. Глаза у нее были голубые, волосы каштановые, и фигура была еще чертовски хороша, и ноги стройные, и он удовлетворенно кивнул, одобряя свой далекий юношеский выбор.

— Сара, идентифицируешь ли ты себя как еврейку в современной Америке? — спросил он.

— Что? — переспросила Сара.

— Я сказал…

— Ох ты! — воскликнула Сара. — С чего это ты вдруг?

— Этот рабби, я думаю. — Мейер почесал лысину. — Мне кажется, я еще ни разу так не чувствовал себя евреем с того времени… с конфирмации, я думаю. Странно.

— И не беспокойся об этом, — мягко сказала Сара. — Ты и есть еврей.

— Так ли? — спросил он ее, прямо поглядев ей в глаза.

Она ответила таким же прямым взглядом.

— Ты должен это решать сам, — ответила она.

— Да я знаю, что я… ну, я вроде как зверею, думая об этом парне Финче. А это ведь плохо, ты знаешь. В конце концов, может быть, он и не виновен.

— Ты так думаешь?

— Нет. Я думаю, что как раз он сделал это. Но кто думает это — я, Мейер Мейер, детектив 2-го класса? Или это Мейер Мейер, кого били гои, когда он был мальчонкой, и тот Мейер Мейер, который слышал, как дедушка рассказывает про погромы, иликоторый слышал по радио, что Гитлер выделывал в Германии, или который чуть не задушил своими руками немецкого полковника прямо перед…

— Этих двоих нельзя разделить, дорогой, — проговорила Сара.

— Может быть, ты не можешь. Я только хочу сказать, что я никогда особенно не чувствовал себя евреем, пока это не случилось. А сейчас вдруг… — Он пожал плечами.

— Тебе принести молитвенную накидку? — спросила Сара с улыбкой.

— Эх ты, умница, — сказал Мейер. Он закрыл календарь раввина и перешел к следующей книжке. Это был личный дневник. Он открыл застежку и начал просматривать его.

* * *

"Пятница, 6 января.

Суббота, Паршат Шемот. Зажег свечи в 4.24.

Вечерняя служба была в 6.15. Столетие гражданской войны. Время от времени обсуждаем еврейскую общину в южных штатах.

18 января.

Мне кажется странным, что приходится знакомить своих прихожан с тем, как нужно правильно делать благословение перед возжиганием свечей. Неужели мы так далеко зашли в нашей беспамятности?

Baruch ata adonai elohenu melech haolam asher kid-shanu b'mitzvotav vitzivanu l'hadlick ner shel shabbat.

Благословен, о Господь Бог наш, Властитель вселенной, который освятил нас своими законами и повелел нам зажигать этот субботний свет.

Может быть, он и прав. Может быть, евреи обречены.

20 января.

Я надеялся, что праздник Маккавеев заставит нас прочувствовать испытания, перенесенные евреями 2000 лет назад, в сравнении с нашей легкой и благополучной теперешней жизнью в условиях демократии. Сейчас у нас есть свобода вероисповедания, но это должно возлагать на нас и ответственность за пользование этой свободой. И вот пришла и ушла Ханука, а мне кажется, что этот Праздник Свечей ничему не научил нас, был для нас лишь поводом веселого празднества.

2 февраля.

Мне кажется, я начинаю его бояться. Сегодня он выкрикивал мне угрозы, сказал, что я — именно я, из всех евреев, веду людей по пути разрушения. Мне хотелось вызвать полицию, но я знаю, что он и раньше так вел себя. Многие прихожане выслушивали от него филиппики, но, видимо, считают его безобидным. Однако он беснуется с пылом фанатика, и его глаза меня пугают.

12 февраля.

Сегодня ко мне пришел один из моих прихожан, чтобы я помог ему разобраться в законах относительно пищи. Мне пришлось вызвать местного резника, потому что я не знал предписанную длину халлафа — ножа для убоя животных. Даже резник в шутку сказал мне, что настоящий раввин такие вещи знает. Я — настоящий раввин. Я верю в Господа, моего Бога, я учу Его народ Его воле и Его закону. Что нужно знать раввину о шехита — искусстве убивания животных? Важно ли знать, что нож для этого должен быть в два раза больше ширины горла убиваемого животного, но не длиннее ширины четырнадцати пальцев? Резник сказал мне, что нож должен быть острым и гладким, без каких-либо неровностей. Это проверяют, проводя пальцем и ногтем с обеих сторон лезвия до и после убоя. Если окажется неровность, это животное признается негодным. Теперь я знаю. Но необходимо ли знать это? Разве недостаточно любить Бога и учить Его путям?

Его гнев продолжает пугать меня.

14 февраля.

Сегодня в ковчеге сзади, за Торой, я нашел нож.

8 марта.

Старые Библии, которые мы заменили новыми, стали нам не нужны, и поскольку они очень истрепаны, но вместе с тем являются священными предметами, заключающими в себе имя Бога, мы закопали их в землю на заднем дворе, около сарая с инструментами.

22 марта.

Нужно искать маляра, чтобы обновить фасад синагоги. Кто-то посоветовал нанять некоего мистера Фрэнка Кэбота, живущего по соседству. Возможно, завтра буду говорить с ним. Скоро Песах, и мне хотелось, чтобы наш храм принарядился.

Загадка разрешилась. Он предназначен для подрезания фитиля в масляном светильнике над ковчегом".

* * *

Зазвонил телефон. Мейер так углубился в свое чтение, что даже не услышал. Сара подошла к телефону и сняла трубку.

— Алло? — сказала она. — О, привет, Стив! Как живешь? — Она засмеялась и сказала: — Нет, я смотрела телевизор. Да, правда. — Она снова засмеялась. — Сейчас, сию минуту подойдет. — Она положила трубку на столик и подошла к Мейеру. — Это Стив, — сказала она. — О чем-то хочет поговорить.

— А?

— Тебя к телефону, это Стив.

— Ага, — кивнул Мейер. — Спасибо.

Он подошел к телефону и взял трубку.

— Ты, Стив? — спросил он.

— Я. Можешь немедленно приехать?

— А что? В чем дело?

— Финч, — сказал Карелла. — Бежал.

Глава 10

Финч был помещен в камеру предварительного задержания в самом здании полицейского участка и пробыл там все воскресенье, причем по случаю Пасхи на обед ему тоже была подана индейка. Утром в понедельник его повезли в полицейском фургоне в центр, на Хай-стрит, в Главное управление, где он как подозреваемый в преступлении участвовал в древнем полицейском ритуале, известном как опознание подозреваемого. Потом его фотографировали и снимали отпечатки пальцев в нижнем этаже здания, потом повели через улицу напротив, в здание уголовного суда, где ему было предъявлено обвинение в убийстве первой степени, и, несмотря на протест адвоката, он был оставлен в заключении без права освобождения под залог вплоть до суда. Затем в полицейском фургоне его повезли через весь город в подследственную тюрьму на Кэнопи-авеню, где он пробыл до вечера понедельника. После ужина на заключенных, совершивших тяжкие преступления или обвиняемых в них, снова надели наручники и посадили в фургон, который повез их из города на юг к реке Дикс, где паромом их переправляют в тюрьму на Уокер-Айленде.

Карелла сообщил, что Финч совершил побег в тот момент, когда его вели из фургона на паром. Согласно свидетельству портовой полиции, на Финче все еще были наручники и тюремная одежда. Побег произошел около десяти часов вечера. Вероятно, это видели несколько десятков сотрудников больницы, также ожидавших паром, который должен был отвезти их в "Дикс санитариум" — муниципальную больницу для наркоманов, расположенную на острове посреди реки, на расстоянии около полутора миль от тюрьмы. По-видимому, побег наблюдали еще и десятки водяных крыс, бегающих между штабелями у воды, которых местные ребятишки частенько ошибочно принимают за кошек из-за их громадного размера. Учитывая то, что Финч был одет в серую тюремную униформу и был в наручниках — поразительный образчик элегантности высокой тюремной моды, которую больше не увидишь ни на одном мужчине на улице, — удивительно, что его до сих пор не поймали. Разумеется, прежде всего, проверили его квартиру, не найдя там ничего, кроме четырех стен и мебели. Один из неженатых детективов участка, видимо надеясь на будущее приглашение, предложил проверить и квартиру Элинор Фей, девушки Финча. Ведь он может скрываться у нее в квартире! Карелла и Мейер согласились, что это вполне вероятно, пристегнули свои кобуры и, не пригласив коллегу, поступив жестокосердно, ушли по ее адресу.

Ночь была хорошая. Элинор Фей жила в красивом районе, где старые дома из песчаника чередовались с новыми сплошь стеклянными жилыми домами с подземными гаражами. Апрель танцующей походкой проносился по городу, оставляя теплое благоухание в воздухе. Детективы ехали в одной из служебных машин, опустив стекла в окнах. Они не разговаривали — апрельская атмосфера способствовала молчанию. Полицейское радио монотонно передавало бесконечные вызовы: нападения, насилия, увечья по всему городу.

— Приехали, — сказал Мейер, — еще чуть вперед.

— Попробуй-ка найти место, негде и встать, — пожаловался Карелла.

Они дважды объехали квартал, прежде чем нашли пустое место перед входом в аптеку на проспекте. Они вылезли из машины, не запирая ее, и бодро зашагали, чувствуя ночное тепло и покой. Дом из песчаника был в середине квартала. Они поднялись на двенадцать ступенек в вестибюль и стали искать нужную квартиру по почтовым ящикам с кнопками вызова. Элинор Фей жила в квартире 2Б. Долго не раздумывая, Карелла нажал кнопку звонка в квартиру 5А, Мейер взялся за ручку внутренней двери и стал ждать. Когда послышался ответный щелчок, он повернул ручку, они быстро проскользнули на лестницу и молча пошли на второй этаж.

Взлом двери — грубый прием. Ни Карелла, ни Мейер не могли пожаловаться на отсутствие у них хороших манер, но сейчас они искали человека, обвиняемого в убийстве, который к тому же совершил успешный побег из тюрьмы. Логично было предположить, что это отчаянный человек, поэтому они даже не обсуждали, взламывать дверь или нет. Они встали в коридоре перед дверью квартиры 2Б. Противоположная стена была слишком далеко и не могла сработать как трамплин. Мейер, как более тяжелый из них, попятился от двери и потом с разбегу ударил в нее плечом. Удар был сокрушителен и намечен точно в место рядом с замком. Он не пытался разбить самую дверь, это почти невозможно. Ему нужно было только выбить ригель замка. Весь вес тела сконцентрировался у него в плече, которое ударило дверь как раз над замком. Замок так и остался запертым, но шурупы, удерживающие его в косяке, не выдержали силы массивного ударного орудия Мейера. Дерево вокруг шурупов треснуло, шурупы вылетели, дверь распахнулась внутрь, и Мейер влетел вслед за ней. Карелла как полузащитник, ведущий мяч за мощной защитой, последовал за ним.

В своей рутинной работе полицейский редко сталкивается с махровым сексом. Обнаженные тела, которые они видят, обычно холодны и покрыты запекшейся кровью. Даже полиции нравов любовь является скорее в отталкивающем, чем в соблазнительном образе. Элинор Фей лежала на диване в гостиной с мужчиной. Телевизор перед диваном был включен, но никто не слушал новости или прогноз погоды.

Когда двое с пистолетами в руках ввалились в комнату вслед за распахнувшейся дверью, Элинор Фей резко села на диване, широко раскрыв глаза. Она была обнажена до талии. На ней были черные лосины и черные лакированные туфли с высокими каблуками. Волосы были в беспорядке, и помада размазалась по лицу. Она попыталась прикрыть руками обнаженную грудь, когда появились полицейские, поняла, что не получится, и схватила ближайшую часть одежды. Это оказалось мужским пиджаком. Она прижала его к груди, как классическая испуганная героиня в фильме про пиратов. Мужчина рядом также резко приподнялся и сел, повернулся к полицейским, потом повернулся к Элинор в недоумении, как бы ища у нее объяснения.

Мужчина не был Артуром Финчем.

Ему было под тридцать. Лицо было покрыто прыщами и следами губной помады. Белая рубашка раскрыта до пояса. Нижней рубашки не было.

— Здравствуйте, мисс Фей, — сказал Мейер.

— Не слышала, как вы постучали, — ответила Элинор.

Казалось, что она мгновенно оправилась от первоначального испуга и замешательства. С полным презрением к двум чужим мужчинам она отбросила пиджак, поднялась и походкой звезды стриптиза подошла к креслу с высокой спинкой, на которой висела ее одежда. Она взяла лифчик, надела его, помогая движением плеч, и застегнула так, как будто бы она была в комнате одна. Потом через голову натянула черный свитер с длинными рукавами, встряхнула волосами, закурила сигарету и сказала:

— Что же, теперь взлом чужой квартиры — преступление только для преступников?

— Извините, мисс, — сказал Карелла. — Мы ищем вашего парня.

— Меня? — спросил мужчина с дивана. — А что я такого сделал?

Мейер и Карелла обменялись недоумевающими взглядами. Выражение смутного, еще неуверенного понимания появилось на лице Кареллы.

— Вы кто? — спросил он.

— Тебе не нужно ничего им говорить, — предупредила парня Элинор. — Они не имеют права врываться в квартиру. У частных граждан тоже есть свои права.

— Это верно, мисс Фей, — сказал Мейер. — А почему вы лгали нам?

— Я никому не лгала.

— Вы дали нам ложные сведения о местонахождении Финча…

— Я не считала, что в тот момент давала показания под присягой.

— Безусловно. Но именно вы злонамеренно препятствовали расследованию.

— Да черт с вами и с вашими расследованиями. Вы, гады этакие, вламываетесь к людям…

— Просим извинения, что испортили вам вечер, — сказал Карелла. — Почему вы солгали насчет Финча?

— Я думала, что помогаю вам, — сказала Элинор. — А теперь вон отсюда!

— Мы еще немного побудем здесь, мисс Фей, — заявил Мейер, — так что будьте повежливей. Это как же вы нам помогали? Послали нас в дурацкую погоню по адресам — подтверждать алиби, заведомо зная, что они фальшивые?

— Ничего я не знала. Я вам рассказала то, что мне сам Артур сказал.

— Это ложь.

— Давайте валите-ка отсюда! — потребовала Элинор. — Или надеетесь, что я опять сниму свитер?

— А мы уж вас всю разглядели, леди, — сказал Карелла. Он повернулся к мужчине: — Ваши фамилия и имя?

— Не говори им, — сказала Элинор.

— Скажете здесь или поедете с нами, сами выбирайте, — сказал Карелла. — Артур Финч совершил побег, и мы пытаемся разыскать его. Если угодно быть соучастником…

— Совершил побег? — Элинор немного побледнела. Она посмотрела на мужчину на диване, и их взгляды встретились.

— Ко-когда это произошло? — спросил мужчина.

— Около десяти вечера сегодня.

Мужчина замолчал на несколько мгновений.

— Это ужасно, — вымолвил он наконец.

— Так как насчет того, чтобы назвать имя и фамилию? — предложил Карелла.

— Фредерик Шульц, — ответил мужчина.

— О, как по-семейному все получается! — воскликнул Мейер.

— Да пошли вы с вашими грязными мыслями! — крикнула Элинор. — Я не девушка Финча и никогда ею не была.

— Зачем тогда было говорить это?

— Не хотела, чтобы в это дело впутали и Фредди.

— А как могли его туда впутать?

Элинор пожала плечами.

— Что, Финч был вместе с Фредди вечером в субботу?

Элинор неохотно кивнула.

— С какого по какое время?

— С семи до десяти, — сказал Фредди.

— Значит, он не мог убить раввина?

— А откуда взяли, что он убил? — спросил Фредди.

— А почему вы нам не сказали об этом?

— Потому что… — начала Элинор и замолчала.

— Потому что они что-то скрывают, — сказал Карелла. — Он зачем приходил к вам, Фредди?

Фредди не отвечал.

— Стой, — сказал Мейер. — Это ведь второй ненавистник евреев, Стив. Это о нем сестра Финча мне говорила. Так ведь, Фредди?

Фредди не отвечал.

— Так зачем он приходил к вам, Фредди? Забрать те брошюрки, что мы нашли у него в шкафу?

— Так это вы печатаете это дерьмо, Фредди?

— В чем дело, Фредди? Вы еще не знали, насколько это преступно?

— Вы что ж, думали, что он скажет нам, откуда он эту дрянь достает, Фредди?

— Ну, хорош ты, товарищ Фредди! Готов друга скорее на электрический стул посадить, чем…

— А я ему ничего не должен! — заявил Фредди.

— Как раз, может быть, и очень должен. Перед ним стояло обвинение в убийстве, но он ни звука о вас не сказал. Так что все ваши старания, мисс Фей, были впустую.

— Да никаких стараний не было, — тоненьким голосом сказала Элинор.

— Ну уж нет, — возразил Мейер. — Вы к нам явились в отдел, выставив мужчинам все, что можно показать в платье, и с целым букетом ложных алиби, зная, что мы все проверим. Вы сразу смекнули, что если мы разоблачим эти алиби, то потом уже не поверим Финчу ни в чем. Даже если он нам и скажет правду о том, где он был, а мы все равно не поверим. Так ведь все обстояло, верно?

— Вы кончили? — спросила Элинор.

— Мы — нет, но вы — да, — ответил Мейер.

— Вы не имели права врываться сюда. Нет закона, запрещающего заниматься любовью.

— Сестренка, — сказал Карелла, — не о любви речь. О ненависти.

Глава 11

Артур Финч ничем не занимался, когда они его нашли. Его нашли в десять минут третьего ночи четвертого апреля. Он был в своей квартире, в которую как раз был послан патрульный, чтобы забрать книжки из его шкафа. Они нашли его лежащим перед кухонным столом. Наручники все еще были на нем. На столе лежали напильник и рашпиль. Металлические опилки усеяли эмаль стола и пятно на линолеуме пола. Опилки на полу плавали в красной, липкой жидкости.

Горло Финча было перерезано от уха до уха.

Патрульный, собиравшийся сделать обычную выемку материалов, обнаружил тело и имел достаточно присутствия духа, чтобы вызвать напарника из патрульной машины, а уж потом спаниковать. Его напарник спустился к машине и по рации доложил в отдел по расследованию убийств Главного управления, откуда сообщение передали в отдел по расследованию убийств южного Даймондбэка и в отдел по расследованию убийств 87-го участка.

Патрульным в эту ночь досталось. В три часа ночи позвонил мужчина и сообщил о протечке в водопроводе на Южной Пятой. Радиодиспетчер в Главном управлении выслал машину проверить, в чем дело. Патрульный установил, что водопровод в порядке, но где-то засорилась система ливневой канализации.

Патрульные полицейские не имеют никакого отношения к управлению благоустройства, тем не менее они открыли люк, спустились вниз в вонючий замусоренный колодец и увидели мужской черный костюм, застрявший в корзине из-под апельсинов. Он-то и заткнул трубу, отчего вода, не находя стока, стала выступать на поверхность. Костюм был перепачкан белой и синей красками. Патрульные уже было хотели выбросить его в ближайший мусорный бак, но один из них заметил, что на нем есть еще какие-то пятна, похожие на кровь. Будучи добросовестными охранителями правопорядка, они осмотрели весь мусор и доставили костюм в участок, который, по счастливой случайности, был 87-м.

Мейер и Карелла страшно обрадовались этой находке.

Костюм ничего не рассказал им о своем владельце, но тем не менее показал, что кто бы ни убил раввина, теперь он спешно заметает следы, а значит, очень встревожен. Этот кто-то слышал в теленовостях сообщение о побеге Финча. Кто-то очень боялся, что Финч докажет свою непричастность к убийству раввина.

Извращенная логика преступника подсказала, что наилучший способ запутать одно убийство — это совершить другое. И убийца тут же поспешно решил отделаться от одежды, которая была на нем во время убийства раввина.

Оба детектива не были профессиональными психологами, но в эти предрассветные часы они поняли, что преступником были совершены сразу две ошибки, из этого они заключили, что тот, кого они ищут, начинает терять голову.

— Это кто-то из компании Финча, — сказал Карелла. — Кто убил Соломона, тот и написал букву "J" на стене. Было бы у него время, небось обязательно намалевал бы и свастику.

— Но зачем было делать это? — спросил Мейер. — Ведь этим он автоматически говорит нам, что раввина убили антисемиты.

— И что? Ты думаешь, сколько у нас антисемитов в городе?

— Сколько?

— Не хотел бы считать, — сказал Карелла. — Кто бы ни убил Яакова Соломона, был настолько нагл, что…

— Джейкоба, — поправил Мейер.

— Яакова, Джейкоба, какая разница? Убийца нагло предполагает, что тысячи людей думают точно так же, как и он. Он написал это "джей" на стене, как бы предлагая нам отыскать, кто из тысяч ненавидящих евреев совершил это убийство. — Карелла замолчал. — Тебе это тяжело слышать, Мейер?

— Конечно, это меня беспокоит.

— Нет, именно, что я это говорю…

— Да не дури ты, Стив.

— Ну ладно. Я думаю, что нужно все-таки опять поговорить с той женщиной. Как ее звали-то? Ханна… не помню, как дальше. Может быть, она знает…

— Не думаю, что она чем-то поможет. Может быть, нам лучше поговорить с женой раввина. Из его дневника видно, что он знал убийцу и что тот ему и раньше грозил. Может быть, она знает, кто его преследовал.

— Да, но сейчас-то всего четыре утра, — сказал Карелла. — Мне кажется, сейчас рановато для разговора.

— После завтрака сходим.

— Да, невредно будет потолковать и с Ирмияху. Если раввину угрожали, то…

— Джеремия, — поправил Мейер.

— Что?

— Джеремия. Ирмияху — это на иврите "Джеремия".

— А-а. Ну, в общем, с ним. Ведь может быть так, что раввин поделился с ним, сказал…

— Джеремия, — снова произнес Мейер.

— Что?

— Нет! — Мейер потряс головой. — Невозможно. Он святой человек. И если есть то, что претит настоящему еврею, это…

— Да о чем ты? — спросил Карелла.

— Это убийство! Иудаизм учит: не убивай, если только уж не в самозащиту. — Он внезапно нахмурился. — Да, а помнишь, как я чуть не закурил сигарету? Он спросил меня — еврей ли я, помнишь? Он был потрясен, что я мог закурить во второй день Песаха.

— Мейер, я что-то засыпаю. О ком ты это говоришь, не пойму? — спросил Карелла.

— Об Ирмияху, о Джеремии… Стив, а ты не думаешь?..

— Я что-то не понимаю, о чем ты, Мейер.

— Ты не думаешь… не думаешь, что рабби сам написал это на стене?

— Зачем бы… Я не пойму тебя.

— Чтобы сказать, кто его заколол? Сказать, кто убийца?

— Как бы…

— Джеремия, — сказал Мейер.

Карелла смотрел на Мейера молча и долго. Потом кивнул и сказал:

— Буква "джей"…

* * *

Он закапывал что-то на заднем дворе за синагогой, когда они пришли туда. Вначале они пошли к нему домой и разбудили его жену. Это была старая еврейка; по ортодоксальной традиции ее голова была бритой. Она накинула на голову шаль и, сидя на кухне, пыталась вспомнить, что случилось во второй вечер Песаха. Да, ее муж уходил в синагогу на вечернюю службу. Да, он вернулся домой сразу после службы.

— А вы видели его, когда он вошел? — спросил Мейер.

— Я была на кухне, — ответила миссис Коэн. — Готовила седер. Я слышала, как он вошел и пошел к себе в спальню.

— Вы видели, в чем он был?

— Нет.

— А во что он был одет во время седера?

— Не помню.

— Он переодевался, миссис Коэн? Может быть, вы припомните?

— Ах да, пожалуй… Когда он пошел в храм, на нем был черный костюм. А потом на нем был, пожалуй, другой. — Старушка ничего не понимала. Она не знала, зачем у нее спрашивают о таких вещах. Но она отвечала на все их вопросы.

— А в доме был какой-нибудь необычный запах, миссис Коэн?

— Запах?

— Да. Вам не казалось, что пахнет краской?

— Краской? Нет. Ничего не казалось.

Они нашли его во дворе за синагогой.

Старик с печальными глазами, печально сутулящийся. В руках лопата, которой он прихлопывал землю. Он кивнул, как будто бы знал, зачем они пришли. Они глядели друг на друга, стоя по обе стороны холмика из свежеперекопанной земли у ног Ирмияху.

Во время разговора и последующего ареста Карелла не произнес ни единого слова. Он стоял рядом с Мейером и только чувствовал странную боль в душе.

— Что вы закопали, мистер Коэн? — спросил Мейер. Он говорил очень тихо. Было только пять часов утра, и ночь уходила с неба. Чувствовался прохладный утренний ветерок. Казалось, что он продувает служку до мозга костей. Казалось, он с трудом удерживается, чтобы не дрожать.

— Что вы закопали, мистер Коэн, скажите мне.

— Ритуальный предмет, — ответил служка.

Что, мистер Коэн?

— Мне он больше не нужен. Это ритуальный предмет. Я уверен, что его надо закопать. Нужно узнать у рабби. Нужно спросить его, что об этом сказано в Талмуде. — Ирмияху замолчал. Он смотрел на холмик земли у своих ног. — Рабби умер, так? — прошептал он совсем тихо. — Рабби умер. — Он грустно глядел в глаза Мейера.

— Да, — сказал Мейер.

— Baruch dayyan haemet, — сказал Ирмияху. — Вы еврей?

— Да, — ответил Мейер.

— Благословен Господь, единственный судья, — перевел Ирмияху, как бы не слыша слов Мейера.

— Что вы закопали, мистер Коэн?

— Нож, — ответил Ирмияху. — Нож, которым я подрезывал фитиль светильника. Это священный предмет, правда? Его нужно закопать, правильно? — Он помолчал. — Видите… — Плечи его затряслись. Он внезапно заплакал. — Я убил, — сказал он. Рыдания зарождались в самой душе его, в самых корнях, где давно было посеяно знание, которое он так ужасно нарушил, — "Не убий. Не убий". — Я убил, — повторил он, но рыданий уже не было, только слезы.

— Вы убили Артура Финча? — спросил Мейер.

Служка кивнул.

— Вы убили рабби Соломона?

— Он… ведь он… он работал! Был второй день Песаха, а он работал. Я был в храме и услышал шум. Я пошел посмотреть и… он нес краску, в одной руке банки с краской и… лестница в другой. Он работал! Я… взял нож из ковчега, которым я фитили подрезаю. Я ему давно говорил. Я ему говорил, что он не настоящий еврей, что его… его новые замашки — это конец еврейского народа. И еще это, это! Работать во второй день Песаха!

— Что же было, мистер Коэн? — тихо спросил Мейер.

— Я… у меня нож был в руках. Я пошел к нему с ножом. Он… он хотел остановить меня. Он кидал в меня банками. Я… я… — Правая рука служки поднялась, как бы сжимая нож. Рука дрожала, как если бы он снова переживал события той ночи. — Я резал его… я резал его. Я убил его.

Ирмияху стоял в проулке, а солнце уже золотило верхушки зданий. Он стоял, опустив голову, неотрывно глядя на холмик земли, покрывающий нож. Изможденное, худое лицо — лицо мученика веков. Слезы все еще лились из его глаз и текли по щекам. Плечи у него затряслись от рыданий, идущих из самой глубины сердца. Карелла отвернулся, потому что ему в этот момент почудилось, что он видит, как разрывается душа человека, и он не хотел видеть это.

Мейер обнял служку за плечи.

— Пойдемте, цадик, — сказал он. — Пойдемте. Вы должны идти со мной.

Старик не отвечал. Руки его безвольно висели. Они медленно пошли из проулка. Проходя мимо буквы "J" на стене синагоги, служка сказал:

— Olov hashalom.

— Что он сказал? — спросил Карелла.

— Он сказал: "Мир душе его".

— Аминь, — сказал Карелла.

Они молча вышли из проулка.

Метель "Storm" 1962, перевод Н. Чешко, А. Файнгерц

Посвящается моему кузену Говарду Мельнику

Глава 1

Ее красивые ноги сильно мерзли.

Коттон Хейз не знал, что делать. Он уже испробовал все, что мог придумать, но не добился успеха. Надо признать, что езда в автомобиле на морозе, когда на четверть часа от тебя отстает пурга, не совсем благоприятна для согревания нижних конечностей. Он включил на полную мощность отопление, дал ей одеяло, укутал своим пальто, — но у нее все мерзли ноги.

Ее звали Бланш Колби, это красивое и благозвучное имя она приняла в те дни, когда начала работать в шоу-бизнесе. По-настоящему ее звали Берта Кули, но уже немало лет тому назад один агент по рекламе сказал ей, что имя Берта Кули ассоциируется у него с обеззараженным спальным вагоном и никак не годится для танцовщицы. "Бланш Колби — звучит шикарно", — заявил он, а если существовала на свете такая вещь, ради которой Берта Кули ничего бы не пожалела, так эта вещь называлась шик. Двенадцать лет назад, когда ей едва исполнилось пятнадцать лет, под новым именем она поступил в балетную группу престижного мюзик-холла. Теперь ей уже сравнялось двадцать семь, но после всех этих долгих лет на сцене тело ее осталось юным, упругим, длинноногим. Великолепное ухоженное тело стремительной красавицы. Зеленые глаза ее светились умом и проницательностью. А ноги — ах-х-х, ее ноги…

— Как ты теперь? — спросил он.

— Замерзаю.

— Мы почти приехали, — сказал Хейз. — Тебе там понравится. Хэл Уиллис — коллега из отдела — ездит туда чуть ли не каждую неделю, если свободен. Говорят, кататься на лыжах там одно удовольствие.

— Я знаю одну танцовщицу, которая в Швейцарии сломала ногу, — сообщила Бланш.

— На лыжах?

— Конечно.

— Ты никогда не ходила на лыжах?

— Никогда.

— Гм… — Хейз повел плечом, — ну так ты вряд ли сумеешь сломать себе ногу.

— Звучит успокоительно, — сказала Бланш. Она обернулась посмотреть в заднее окно. — По-моему, пурга нас догоняет.

— Ну, так подует на нас немного, вот и все.

— Хотелось бы знать, насколько это серьезно. У меня в понедельник утром репетиция.

— Предсказывали десять — пятнадцать сантиметров снега. Это не так уж много.

— Дороги не закроют?

— Конечно, нет. Не волнуйся.

— Я знаю одну танцовщицу, которая целых шесть дней не могла выбраться из "Вермонтских снегов", — сообщила Бланш. — Оно бы и не так уж плохо, не окажись она там в компании одного актера, последователя Станиславского…

— Ну, я-то полицейский, — напомнил Хейз.

— Ага, — отозвалась Бланш весьма неопределенно.

Несколько минут они молчали. Легкие снежные вихри носились по дороге, превращая ее в фантастический белый поток. Фары автомобиля освещали вихрящийся снег над бетонным покрытием. Сидя за рулем, Хейз испытывал странное ощущение, что дорога тает перед его глазами. Он обрадовался, увидав указатель к пансионату "Роусон". Высмотрев его рекламу среди бесчисленного количества других плакатов, сообщавших о прелестях отдыха, Хейз остановил машину, чтобы оглядеться. Потом он свернул налево по старому деревянному мосту. Доски заскрипели под колесами. Новая реклама кричащей красно-белой расцветки объявляла о местных достопримечательностях: высота над уровнем моря шестьсот метров, две канатные дороги, Т-образный подъемник, тросовый подъемник и — явно лишняя во время пурги — снегоочистительная машина.

Пансионат приютился на склоне горы. Деревья кругом стояли голые, вырисовываясь темными силуэтами на фоне набухшего тучами и низко нависшего неба. Затуманенные не густой еще снежной завесой огоньки гостеприимно мерцали. Хейз помог Бланш выйти из машины, надел пальто и двинулся за ней по утоптанной тропинке к дверям. Отряхнувшись в прихожей, они вошли в просторное помещение. В камине горел огонь. Кто-то играл на пианино. Группа усталых лыжников с деловым видом расположилась у огня — все они были в очень модных высоких ботинках и пуловерах и пили из фляжек, подписанных именами владельцев. Бланш сразу повернула направо, к камину, нашла себе местечко на одной из кушеток и протянула длинные ноги к огню.

Хейз нажал кнопку звонка у конторы и стал ждать. Никто не появлялся. Он позвонил еще раз. Какой-то лыжник, проходя мимо, сказал: "Он в канцелярии. Туда, налево".

Хейз кивнул, нашел дверь с надписью "Офис" и постучался. Изнутри послышалось: "Да, войдите". Хейз повернул ручку и вошел.

Канцелярия оказалась больше, чем можно было ожидать. Целых пять метров разделяли входную дверь и письменный стол в конце комнаты. За столом сидел темноволосый мужчина лет тридцати. Его густые брови низко нависали над темно-карими глазами. Поверх белой рубашки с отложным воротником он носил яркий пуловер с вывязанным оленем. Кроме этого у него был гипс на правой ноге. Нога неловко торчала вперед, опираясь ступней о низкий диванчик. Пара костылей стояла у стола так, чтобы мужчине легко было достать их рукой. Хейз тотчас обрадовался, что оставил Бланш у огня.

— Надеюсь, вы не новичок? — начал мужчина.

— Нет.

— Чудесно, Некоторые лыжники пугаются гипса и костылей.

— Несчастный случай на лыжах? — осведомился Хейз. Мужчина кивнул.

— Перелом щиколотки. Кто-то забыл поставить знак на трассе. Я шел очень быстро и, когда упал в яму… — Он пожал плечами. — Не меньше месяца придется на костылях ходить.

— Ужасно. — Хейз немного помолчал, а потом решил, что настало время приступить к делу. — У меня предварительный заказ, — начал он, — две соседние комнаты с ванной.

— Да, сэр. На чье имя?

— Коттон Хейз и Бланш Колби.

Тот выдвинул ящик стола и проверил по отпечатанному на машинке списку.

— Да, сэр. Две комнаты в пристройке.

— В пристройке? — удивился Хейз. — Где это?

— О, всего лишь сто метров от главного здания, сэр.

— Ага. Э-э, я предполагал, что…

— И имейте в виду, что с одной ванной.

— То есть как это?

— Комнаты соседние, но ванная есть только в сто четвертой, увы.

— Ага. Но ведь я заказывал две комнаты, каждая с ванной, — пояснил Хейз, улыбаясь.

— Сожалею, сэр. Это у нас единственные свободные номера.

— Человек, с которым я говорил по телефону…

— Да, сэр, это вы со мной говорили. Элмер Уландер.

— Очень приятно. Вы мне сказали, что при обеих комнатах есть ванные.

— Нет, сэр. Вы говорили, что вам нужны соседние комнаты с ванной, и я ответил, что могу вам дать соседние комнаты с ванной. Именно такие я вам и даю. С ванной. С одной.

— Вы адвокат, мистер Уландер? — спросил Хейз, переставая улыбаться.

— Нет, сэр. Между сезонами я сторож.

— А во время сезона?

— Что-то вроде хозяина гостиницы.

— Не дискредитируйте передо мной хозяев гостиниц, — отозвался Хейз. — Верните мне задаток, мистер Уландер. Поедем куда-нибудь в другое место.

— Эх, сэр, прежде всего, мы не можем возвратить деньги, но мы с удовольствием оставим за вами заказ на потом, когда пожелаете…

— Слушайте, мистер Уландер, — начал Хейз угрожающе, — не знаю, что за…

— Э-э, видите ли, сэр, здесь в городе сдается много помещений, но ни в одном из них, сэр, нигде вы не найдете отдельной ванной. Так что, если вас не смущают прогулки по коридору…

— Я знаю только то…

— …и общая туалетная в гостинице с сотней лыжников, ну тогда…

— Вы мне сказали по телефону…

— Надеюсь, вам удастся устроиться где-нибудь в другом месте. Но даму, наверное, больше порадовало бы некоторое уединение. — Уландер дожидался результата его размышлений.

— Если я отдам ей сто четвертый, — начал было Хейз, но остановился. — Это ведь комната с ванной?

— Да, сэр, сто четвертая.

— Если я ей отдам этот номер, где ванная сто пятой комнаты?

— В конце коридора, сэр. А мы на самом склоне, отличное место для лыж и ожидается еще не меньше двадцати сантиметров снега…

— По радио сказали: от десяти до пятнадцати.

— Это в городе, сэр. Здесь обыкновенно бывает гораздо больше.

— Если бы вы то же говорили и по телефону, — бросил Хейз. — Где расписаться?

Глава 2

Коттон Хейз был детективом и как сотрудник 87-го полицейского участка перебывал во множестве привлекательных и непривлекательных комнат штата Нью-Йорк. Как-то он выдал себя за докера, снял меблированную комнату недалеко от порта, и его разбудило среди ночи нечто вроде вереницы серых тряпок, шествующих мимо кровати. Тряпки оказались великанами, или вернее, мини-великанами из семейства Rattus muridae[12], каковые на разговорном языке именуются крысами. Он зажег лампу и схватил метлу, но эти наглые негодяи-крысы встали на задние лапы, как боксеры, и ощерились. В уверенности, что вся стая немедленно кинется перегрызать ему глотку, он тут же ретировался из комнаты…

В комнатах сто четвертой и сто пятой пансионата "Роусон" крыс не оказалось. И многого другого не оказалось тоже. Эти номера несомненно проектировал верный последователь спартанской философии. Стены сияли обнаженной белизной, за исключением рекламных афиш, — по одной на каждую. В обеих комнатах стояло по одинарной кровати и деревянному туалетному столику, выкрашенному белым, в углу торчал плохонький шкафчик для одежды. В том номере, который собирался занять Хейз, — без ванной — можно было лопнуть от жары, вентиляторы волнами гоняли горячий воздух. В номере с ванной, то есть в комнате Бланш, наоборот, оказалось невыносимо холодно. Единственное окно затянуло инеем, пол — как лед, постель — как лед, батареи и вентиляторы явно не работали.

— А у меня замерзли ноги, — вздохнула Бланш.

— Я тебе уступлю натопленную комнату, — галантно пообещал Хейз, — но ванная здесь.

— Да ладно, как-нибудь обойдемся. Пошли вниз за чемоданами.

— Я сам принесу, — отозвался Хейз. — Прошу тебя, иди сейчас же в мою комнату. Нет смысла тут мерзнуть.

— Лучше там задыхаться, — бросила Бланш ядовито, после чего повернулась и прошла мимо него в соседнюю комнату.

Он спустился по длинной лестнице в прихожую, а потом добрался до припаркованной во дворе машины. Их комнаты располагались над лыжной мастерской, тихой и темной, уже закрытой. Он вынул из багажника два чемоданчика, затем сдернул с крыши две пары лыж. Хейз не отличался недоверчивостью, но в прошлом сезоне у него украли лыжи марки "Хэд", он как опытный полицейский знал уже, что молния иногда ударяет дважды в одно и то же место. В правую руку он взял чемодан, под мышку засунул другой. В левую руку и под мышку пристроил лыжи и ботинки. С трудом пробрался по глубокому снегу к дверям. Собираясь поставить чемоданы, чтобы открыть дверь, услыхал громкий топот лыжных ботинок по лестнице внутри. Кто-то спускался по этой лестнице, причем в страшной спешке.

Дверь распахнулась, и, едва не столкнувшись с Хейзом, оттуда выскочил высокий мужчина в черном лыжном костюме с капюшоном. Узкое лицо мужчины отличалось красотой и изяществом, орлиный нос напоминал острие топорика. Даже при слабом свете, просачивающемся из коридора, Хейз разобрал, что мужчина очень загорелый, и невольно предположил, что перед ним лыжный тренер. Эту догадку подтвердил значок на правом рукаве — ярко-красные переплетенные буквы П и Р. Показалось нелепым, что этот человек держал в левой руке пару белых коньков для фигурного катания.

— Ох, извините, — сказал он. Лицо его расцвело улыбкой. Он говорил с акцентом — не то немецким, не то шведским. Хейз не мог определить.

— Не за что, — отозвался Хейз.

— Помочь вам?

— Нет, я думаю, что сам справлюсь. Попридержите мне только дверь.

— С удовольствием, — воскликнул он и только что каблуками не щелкнул.

— Снег хороший? — спросил Хейз, протиснувшись в узкие двери.

— Сейчас так себе, — ответил тренер. — Завтра будет лучше.

— Ну спасибо.

— Очень приятно было познакомиться.

— Завтра в горах увидимся, — бодро пообещал Хейз и зашагал вверх по лестнице.

Во всем окружающем сквозило что-то забавное: соседние комнаты с одной-единственной ванной, да еще такие кельи, жара в одной, а в другой стужа, и то, что под ними мастерская, и то, что начался обильный снегопад, и даже торопливый лыжный тренер с его вежливыми тевтонскими манерами, горловым голосом и фигурными коньками — вся обстановка отдавала фарсом. Хейз расхохотался, поднимаясь по лестнице. Когда он вошел в комнату, Бланш уже растянулась на его кровати. Он поставил чемоданы.

— Что там было смешного? — спросила девушка.

— Ни дать, ни взять — бутафорская гостиница из оперетты, — пояснил Хейз. — Пари готов держать, что и гора здесь — только декорация. Вот завтра утром пойдем туда и убедимся, что она нарисованная!

— У тебя приятная и теплая комната, — сообщила Бланш.

— Верно. — Хейз принялся запихивать лыжи под кровать, а она следила за ним заинтересованным взглядом.

— Ты что, ожидаешь врагов?

— Все возможно в этом мире, — он снял пояс и вынул пистолет из кобуры.

— Ты что, и завтра на лыжах будешь его носить? — осведомилась Бланш.

— Нет. В этот карман с "молнией" пистолет никак не влезет.

— Я намерена спать в этой комнате, — вдруг сказала Бланш.

— Как хочешь, — согласился Хейз. — А я пойду в соседний холодильник.

— Гм, не то чтобы я именно это имела в виду…

— А?

— Разве детективы никогда не целуются?

— А?

— В городе мы два вечера провели вместе, да и потом три часа ехали вдвоем в автомобиле, а ты меня еще ни разу не поцеловал.

— Ну, я…

— Хочу, чтобы ты меня поцеловал, — задумчиво произнесла Бланш. — Если, конечно, устав не запрещает.

— Думаю, что позволит, — проговорил Хейз.

Скрестив руки под спиной и блаженно вытянув ноги, Бланш глубоко вздохнула.

— Кажется, мне здесь все-таки понравится.

Глава 3

Ночь наполняли звуки.

Теснясь на одинарной кровати, они прежде всего услышали шум газовой горелки. Через равные промежутки времени щелкал термостат, наступала трехсекундная пауза, потом из подвала старой деревянной пристройки словно вылетал реактивный самолет. Хейз никогда в жизни не слыхивал такой шумной газовой горелки. Алюминиевые радиаторы и вентиляторы исполняли каждый свою симфонию: тарахтели, позванивали, стонали, вздыхали и шипели. Время от времени из туалетной в коридоре доносился шум воды — в тихом горном воздухе он казался грохотом водопада.

Раздавался и другой звук. Резкий пронзительный скрежет металла. Хейз встал и подошел к окну. Внизу в мастерской горела лампа, отбрасывая на снег желтый прямоугольник. Со вздохом Хейз вернулся в постель и попытался заснуть.

По коридору беспрестанно топали лыжные ботинки, жильцы расходились по своим комнатам, хлопали двери, время от времени визгливо смеялась какая-нибудь опьяненная горным воздухом лыжница.

Голоса:

— …та слаломная трасса потруднее.

— Да, но не так уж…

Пауза.

Новые голоса:

— …не думаю, чтобы наверху все расчистили.

— Но ведь они должны, разве нет?

— Во всяком случае, не на Склоне Мертвеца. По такой погоде они туда вообще не доберутся. Уже больше сорока сантиметров, и все валит и валит…

Из подвала опять "вылетел" реактивный самолет. Вентиляторы завели оркестровую сюиту, а радиаторы обеспечили контрапункт. И снова голоса — громкие, возбужденные:

— …потому что он себя воображает Господом Богом!

— А ты не воображаешь?

— Предупреждаю тебя! Не подходи к нему!

Девичий смех.

— Предупреждаю. Еще раз увижу…

Тишина.

В два часа ночи в гору двинулись снегоочистительные машины. Они подняли такой грохот, как моторизованные части Роммеля, угрожая сию же минуту развалить стену и ворваться с ревом в комнату. Бланш захихикала.

— Это самая шумная гостиница из всех, в которых я когда-нибудь спала.

— Как твои ноги?

— Им хорошо и тепло. Ты очень горячий.

— Ты тоже.

— Почему бы тебе не поцеловать меня еще раз?

— Сейчас. Минутку…

— Ну?

— Я сейчас слышал что-то странное…

— Что?

— Ты не слышала? Какой-то особенный гудящий звук.

— Я слышу так много звуков…

— Чш-ш-ш.

Они помолчали несколько минут. Войска Роммеля с боем брали склон. Из коридора донесся шум воды. Мимо двери простучали ботинки.

— Эй! — воскликнула Бланш.

— Что?

— Ты спишь?

— Нет, — ответил Хейз.

— Слышишь гудящий звук?

— Ну?

— Это моя кровь, — сказала она и поцеловала его в губы.

Глава 4

В субботу утром снег все еще шел. Обещанный снегопад превратился в сердитую вьюгу. Собираясь идти в горы, Бланш надела жилет, два пуловера и эластичные брюки. Многослойная одежда делала ее довольно пышной. Хейз на свои сто восемьдесят пять сантиметров роста натянул две пары носков, черные брюки, черный пуловер и склонил свою восьмидесятипятикилограммовую фигуру в форме перевернутой римской пятерки, чтобы выглянуть в окно.

— Как ты думаешь, я успею вернуться к репетиции в понедельник вечером? — спросила Бланш.

— Не знаю. Мне-то нужно вернуться на службу завтра до шести вечера. Интересно, дороги еще открыты?

За завтраком они узнали, что в Нью-Йорке и большинстве городов северной части штата объявлено бедственное положение. Бланш с веселым безразличием приняла известие, что они блокированы снегом.

— Раз столько снега, — сказала она, — репетицию все равно отменят.

— Но вряд ли отменят работу полицейского Управления, — заметил Хейз.

— Да иди ты к черту! — весело отозвалась Бланш. — Пока еще мы здесь, кругом великолепные снега, а что до лыж, так выходные пройдут чудесно…

— Хоть бы и вообще снега не было, — подхватил Хейз, — все равно мне здесь очень хорошо.

Вооружившись лыжами, они отправились в горы. Обе канатные дороги работали, но, как предсказывал один из ночных голосов, трассы наверху еще не удалось расчистить. Поднялся сильный ветер, надувающий снеговые гребни на белые головы склонов. Хейз для начала отвел Бланш к тросовому подъемнику, немного поупражнялся с ней в подъеме — научил подниматься на лыжах своим ходом, а потом показал, как пользоваться подъемником: левую руку обвить веревкой, а правой держать веревку за спиной. Трассы для начинающих были не очень крутые, Бланш сразу показала, на что она способна. Опытная танцовщица, она машинально воспринимала лыжи как часть сценического костюма, который затрудняет движения, но с которым нужно справляться. Она проявила исключительную координацию движений и сразу научилась делать "плуг". К середине дня она уже пользовалась Т-образным подъемником и принялась изучать основы лыжного хода. Хейз терпеливо оставался с ней на самых легких трассах. Он радовался, что дороги засыпаны снегом, — из-за этого лыжников на склонах оказалось гораздо меньше, чем обычно. Они с Бланш катались в субботу, как бы в будний день, и по свежему снегу, испытывая истинное удовольствие.

После обеда Бланш предложила Хейзу оставить ее поупражняться самостоятельно. Хейз горел от нетерпения подняться канатной дорогой к настоящим трассам, но все-таки заявил, что с удовольствием покрутится с ней на детском склоне. Но Бланш проявила упорство, в конце концов он оставил ее возле Т-образного подъемника и направился к самой длинной канатной дороге — дороге А.

Подойдя к ней, он невольно улыбнулся. Сидений дожидалось только с десяток лыжников, а обыкновенно в выходные дни тут выстраивались длинные очереди. Добравшись до платформы, он тут же отметил краем глаза что-то черное — это оказался его вчерашний знакомец, не то немец, не то швед, лыжный тренер из пансионата. Он выписывал фигуры на склоне, а потом сделал разворот и, взрывая лыжами снег, остановился у канатной дороги. Хейз ничуть не удивился тому, что тренер его не узнал. Выстроившиеся в очередь лыжники все подряд носили куртки с капюшонами, крепко завязанными под подбородком. Кроме того, лица закрывали очки — в большинстве желтые из-за мглистой погоды, но у некоторых и темные. В результате получились совершенно неразличимые фигуры. И мужчины, и женщины — все походили друг на друга. Они могли оказаться группой гномов, дожидающихся приема к какому-нибудь великану. Но они ничего не дожидались, кроме сидений канатной дороги. Да и тех долго ждать не приходилось.

Новые и новые сиденья появлялись из-за поворота, минуя скрипящую машинерию. Пришла очередь Хейза, который заметил, как перед ним ловко забралась на быстро проходящее сиденье какая-то девушка. Он обратил внимание на то, что кресла сильно наклоняются, минуя платформу, и напрягся в ожидании, глядя через плечо, когда выедет следующее кресло. Палки он держал в левой руке, а правую отвел назад, чтобы вовремя поймать ручку. Но кресло шло быстрее и наклонилось сильнее, чем он ожидал. Секунду ему казалось, что оно его опрокинет. Он схватился правой рукой в рукавице за край сиденья, почувствовал, что оно выскальзывает из-под него, и машинально потянулся левой рукой к вертикальному пруту, уронив при этом палки.

— Ваши палки! — крикнул за его спиной кто-то из техников.

— Передадим наверх! — добавил другой.

Хейз оглянулся. Он успел увидеть, как один из техников поднял его палки. Следом шли два пустых кресла, на третье вскочил какой-то лыжник, и дежурный подал ему потерянные Хейзом палки. Следом двое других лыжников поехали на одном сиденье вдвоем. Ветер и снег мешали ему смотреть. Хейз резко повернул голову, но с горы дул еще более сильный ветер. Кресла разделяло не больше десяти метров, но он едва различал неясную фигуру человека на переднем сиденье. Видел только смутный силуэт, затуманенный ослепляющим снегом и сильным ветром. Хейз чувствовал, как ветер набивает снег в его капюшон. Пришлось снять рукавицы и затянуть тесемки. Он поспешил надеть рукавицы снова, прежде чем от свирепого мороза окоченеют руки.

Канатная дорога была новая, и кресла летели в гору бесшумно. Справа Хейз видел спускающихся лыжников — какой-то круглый дурак пытался при помощи "плуга" остановиться посреди крутого склона, а другой, отличный лыжник, выписывал повороты с поразительной точностью. Ветер свистел в ушах под капюшоном — единственный слышимый звук. Езда показалась бы приятной, если бы не ветер и холод. Кое-где кресло шло в десяти метрах над поверхностью снега, но в других местах опускалось и до двух. Хейз понял, что скоро конец подъема. Он увидел платформу и надпись, предупреждающую, что лыжи следует держать вертикально, и приготовился. Перед ним лыжник едва успел соскочить. Снег падал так густо, что его не смогли расчистить, поэтому сгладился естественный уклон — кресло шло за лыжником, вместо того чтобы подняться над ним. Девушка перед Хейзом едва не упала. Он сосредоточился на соскоке. К удивлению, ему удалось легко сойти даже без палок, и он принялся ждать, пока пройдут два свободных кресла. Приближалось третье. Из него с трудом вывалился мужчина, подал Хейзу палки с вопросом: "Ваши, что ли?" — и пошел на лыжах прочь. А Хейз остановился перед самой будкой, опершись на палки. Он был уверен, что с нижней станции на четвертом за ним сиденье уехали два лыжника, а оно приближалось с одним пассажиром. Хейз озадаченно всматривался, прищурив глаза, сквозь падающий снег. С человеком на четвертом сиденье что-то явно было не в порядке, что-то под странным углом торчало в воздухе… Лыжа? Нога? Или…

Кресло быстро приближалось.

Лыжник даже не пытался соскочить.

Хейз широко раскрыл за желтыми очками глаза, когда сиденье проходило мимо платформы.

Сквозь снежную пелену он увидел лыжника, откинувшегося назад с безжизненно висящими руками в рукавицах. Из его груди точно над сердцем зловеще торчала палка, трепетавшая, как живая, под ударами ветра и снега, глубоко всаженная сквозь куртку в тело, как длинная алюминиевая шпага.

Глава 5

Кресло сильно наклонилось на повороте.

Лыжник на крутом развороте соскользнул с сиденья. Лыжи зарылись в снег, тело упало вперед, жуткий резкий звук заглушил вой ветра, и Хейз понял, что это сломалась нога, заклинившись при падении. Лыжник упал ничком, палка согнулась, нога повернулась под невероятным углом, но крепление прочно держало ботинок.

Через минуту началась сумятица.

Завывала метель, тело неподвижно скрючилось на снегу, а кресло проскрипело на повороте и двинулось обратно. Прошло одно пустое сиденье, второе, третье, потом показалось кресло с человеком, готовым спрыгнуть, и Хейз окликнул оператора в будке:

— Остановите подъемник.

— Что?

— Остановите этот чертов подъемник.

— Что-что?

Хейз подбежал к лежащему в снегу трупу в тот момент, когда очередной лыжник решил соскочить. Они столкнулись, лыжи и палки перепутались, кресло напирало, как бульдозер, кончилось тем, что оба пали поверх трупа в снег, пока оно не завернуло. Оператор из будки, наконец, понял, чего от него хотят, и кинулся к рычагу. Канатная дорога остановилась. Над горами воцарилась глубокая тишина.

— Как вы там? — крикнул оператор.

— Ничего, — отозвался Хейз. Он приподнялся, торопясь поскорее освободить свои лыжные крепления. Человек, который его сбил, рассыпался в извинениях, но Хейз его не слушал. Там, где упал пронзенный палкой лыжник, на снегу расплывалось ярко-красное пятно. Хейз перевернул тело, увидел бледное лицо, невидящие глаза, увидел и куртку, пропитанную кровью там, где палка вонзилась в мягкую округлую грудь до самого сердца.

Мертвый лыжник оказался девушкой не старше девятнадцати лет.

На правом рукаве ее черной куртки виднелась эмблема лыжного тренера пансионата "Роусон" — переплетенные буквы ПиР, ярко-красные, как кровь, которую жадно впитывал снег.

— Что там такое? — крикнул оператор из будки. — Вызывать патруль? Несчастный случай?

— Нет, не случай, — произнес Хейз, но так тихо, что никто его не расслышал.

* * *

Как и подобало этому нелепому заведению в здешнем бутафорском мирке, полиция явилась сюда в виде оравы взятых из кинокомедии "фараонов" под предводительством мрачного шерифа, во всем руководствующегося принципом, что если уж что-нибудь делать, так делать из рук вон плохо. Хейз беспомощно стоял в стороне и смотрел, как эти надутые полицейские нарушают все до единого правила расследования, как непростительно халатно обращаются они с вещественными доказательствами, как они расправляются со всякой возможностью обнаружить мелкие незаметные следы.

Шериф — длинный, как столб, простак по имени Теодор Вэйт — вместо того, чтобы тут же остановить канатную дорогу (покуда его подчиненные силились отыскать кресло жертвы), поднялся этой дорогой сам, притащив за собой по меньшей мере три дюжины лыжников, служителей из пансионата, репортеров и местных зевак, которые несомненно уничтожили всякие следы на каждом кресле, и сделали задачу восстановления картины преступления почти невозможной. Какая-то девушка, одетая в светло-лиловые эластичные брюки и белую куртку, соскочила с кресла возле будки и немедленно была осведомлена о том, что брюки ее сзади вымазаны кровью. Девушка изящно изогнулась для осмотра, потрогала кровавые пятна, решила, что это неприлично, ведь они липкие, и постаралась упасть в обморок. А кресло в это время, как ни в чем не бывало, спускалось обратно на нижнюю станцию в распоряжение следующего пассажира.

Оказалось, что убитую девушку звали Хельга Нильсон. Ей исполнилось девятнадцать лет, но ходить на лыжах она научилась раньше, чем ходить без лыж, как говорили еще в старину шведы. В Америку она приехала в пятнадцатилетнем возрасте, преподавала в лыжной школе в Вермонте, а потом перебралась сюда, на юг. Она поступила в роусонское заведение в начале этого сезона, и здесь ее, кажется, полюбили все — и тренеры, и, особенно, начинающие лыжники, которые после одного-единственного ее урока постоянно расспрашивали о "Хельге, маленькой шведке".

Теперь в сердце маленькой шведки торчала палка, вбитая с такой силой, что прошла почти насквозь. Эта палка, согнутая при падении Хельги с кресла, оказалась первым вещественным доказательством, которое испортили комедийные полицейские. Хейз увидел, как один из помощников шерифа встал на колени возле мертвой девушки, схватил палку обеими руками и попытался вытащить ее.

— Эй, что вы делаете? — воскликнул Хейз и оттолкнул его в сторону.

Полицейский бросил на него профессионально злобный взгляд.

— А вы еще кто такой, черт вас побери?

— Меня зовут Коттон Хейз. Я детектив. Из Айсолы.

Он расстегнул "молнию" на заднем кармане брюк, достал бумажник и показал свой служебный значок. Это, видимо, не произвело на помощника шерифа никакого впечатления.

— Это ведь не входит в ваши полномочия, верно? — сказал он.

— Кто вас учил так обращаться с уликами? — осведомился Хейз ядовито.

Шериф Вэйт медленно приблизился к месту стычки. Он спросил с дружелюбной улыбкой:

— Что здесь происходит, а-а-а?

Это "а-а-а" он пропел приятным и веселым голосом. Девятнадцатилетняя девушка лежала мертвой у его ног, а шериф Вэйт держался, как пожилой отпускник на зимнем карнавале.

— Этот парень — детектив из Айсолы, — ответил помощник.

— Очень хорошо, — сказал Вэйт, — рад приветствовать дорогого…

— Спасибо, — отозвался Хейз. — Ваш человек тут только что стер все отпечатки, какие могли быть на оружии.

— На каком оружии?

— На палке, — пояснил Хейз. — Как вы думаете, что еще я мог…

— А, все равно на ней нет никаких отпечатков, — махнул рукой Вэйт.

— Откуда вы знаете?

— Какой болван станет хватать металл голыми руками при температуре десять градусов ниже нуля?

— А может, все-таки схватил? — возразил Хейз. — И пока суд да дело, вам не кажется, что неплохо было бы остановить канатную дорогу? Надо ведь найти…

— Прежде, чем остановить подъемник, мне нужно доставить сюда своих людей, — заявил Вэйт.

— Тогда распорядитесь, чтобы никто, кроме ваших людей, сюда не…

— Уже распорядился, — отозвался Вэйт коротко. Он опять обернулся к помощнику: — Покажи-ка мне палку, Фред.

— Шериф, допустите только, чтобы он еще раз прикоснулся к палке…

— И что?

— И можете на расследовании поставить крест.

— Мистер, может быть, вы мне позволите работать по собственному разумению, а-а-а? Или я прикажу кому-нибудь стащить вас туда, вниз, погреться у огонька.

Хейз замолчал. С бессильным гневом он смотрел, как помощник по имени Фред ухватил палку обеими руками и вытащил ее из груди Хельги. Оттуда полилась струя крови, наполнила открытую рану, впиталась в ткань прорванного свитера. Фред подал согнутую палку шерифу. Вэйт повертел ее в толстых руках.

— Розетки нет, — заметил он.

Хейз и раньше заметил, что с алюминиевой палки действительно снята розетка. Это металлическое кольцо диаметром двенадцать сантиметров, на котором закреплены крест-накрест два кожаных ремешка. Заостренный край палки снабжен маленьким колечком, обычно оно закреплено болтом или каучуковой шайбой. На этом колечке и держится розетка, она не позволяет палке уходить в снег, когда лыжник отталкивается на поворотах или поддерживает равновесие. С этой палки специально сняли розетку, и больше того, кто-то заточил ее конец так, что палка превратилась в шпагу. Хейз это сразу заметил. А шерифу потребовалось несколько больше времени, чтобы понять, что он держит в руках острое, как бритва, оружие, а не обыкновенную лыжную палку.

— Кто-то заточил конец этой штуковины, — сообщил он, озаренный наконец-то гениальной догадкой.

Приехавший канатной дорогой врач опустился на колени возле мертвой девушки. Когда он объявил, что она мертва, никого это особенно не удивило. Один из скучающих сотрудников шерифа принялся отмечать положение трупа, обводя его очертания на снегу с помощью синего порошка, щедро высыпаемого из жестянки.

Хейз не видел никакой пользы в таком подражании следственным методам. Да, следует отмечать положение трупа — но ведь тут же не место преступления. Девушку убили на сиденье где-то между верхней и нижней станциями канатной дороги. Никто до сих пор не взял на себя труд осмотреть сиденье. Вместо этого они посыпали снег синькой и ощупывали своими огромными лапами орудие убийства.

— Можно сделать одно предположение? — спросил он.

— Разумеется, — позволил Вэйт.

— Эта девушка поднималась не одна, с ней кто-то сидел. Я это знаю потому, что уронил там, внизу, палки, и когда обернулся посмотреть, заметил на этом кресле двоих. Но когда я достиг вершины, девушка уже была одна.

— В самом деле?

— Да, в самом деле. Я предлагаю поговорить с техниками внизу. Эта девушка — лыжный тренер, и они ее наверняка узнали. Не исключено, что они узнали и ее спутника.

— Если у нее был спутник.

— Еще как был!

— Откуда вы знаете?

— Да ведь… — Хейз едва перевел дыхание. — Я же только что вам сказал. Я видел на этом сиденье двоих!

— На каком расстоянии?

— Через три сиденья.

— И вы могли что-нибудь видеть на таком расстоянии в такую метель, а-а-а?

— Да. Не совсем четко, но я видел.

— Я так и думал, — сказал Вэйт.

— Слушайте, — настаивал Хейз, — кто-то сидел там рядом с ней! И, безусловно, он соскочил с кресла после того, как убил ее! Нужно осмотреть все внизу, под линией, пока снег не засыпал и те следы, которые там еще остались!

— Хорошо, я это сделаю, — пообещал Вэйт, — когда придет черед.

— Лучше бы черед пришел как можно скорее, — настаивал Хейз, — метель ждать не будет, и если не поторопиться…

— Мистер, мы тут никогда не торопимся. А вы лучше бы не совали нос в наши дела.

— А в чем заключаются ваши дела? — спросил Хейз. — Может быть, ваше дело — покрыть преступление? Вы думаете, убийца сидит поблизости и дожидается, пока вы его схватите? Да он уже полштата, наверное, пересек!

— Никто отсюда не уйдет, мистер, — заявил Вэйт. — Особенно при теперешнем состоянии дорог. Так что не волнуйтесь. Не люблю смотреть, как люди волнуются.

— Скажите это убитой девушке, — бросил Хейз, глядя, как мертвую Хельгу уложили на мешковину и понесли в последний путь вниз по склону горы.

Глава 6

Смерть, эта старая потасканная бестия, всегда банальна.

Он служил полицейским долгие годы. Давно приучился наблюдать смерть со стороны, как часть своего каждодневного расписания, пока детективы, фотографы, медицинские эксперты и лаборанты роились мухами вокруг жертвы. Совсем, как в кино. Он стоял в стороне чем-то вроде секретаря в униформе, отмечал в черном блокноте имена свидетелей, наблюдая уход и приход равнодушных людей, связанных с расследованием, их привычные действия в привычных обстоятельствах. Человек, безжизненно лежащий на тротуаре, человек, распростертый на пропитанном кровью одеяле, человек, висящий на шнуре от лампы, человек, распотрошенный налетевшим на него автомобилем, — все они представали перед Хейзом какими-то ирреальными образами смерти, но не самой смертью.

Став детективом, Хейз познакомился со смертью всерьез.

Знакомство произошло неофициально, почти случайно. В то время он работал в 30-м участке — очень приятный, приличный участок в приятном, приличном районе, где редко умирали насильственной смертью. Знакомство состоялось в одном доме с меблированными комнатами. Когда прибыли детективы, полицейский, который первым отозвался на крик о помощи, уже их ожидал. Детектив, с которым пришел Хейз, спросил: "Где труп?" Полицейский ответил: "Там, внутри".

— Пошли, Хейз, — сказал детектив.

Так он познакомился со смертью.

Он вошел в спальню, где на полу у туалетного столика лежал человек. Ему было пятьдесят три года. Он лежал в липкой луже полусвернувшейся собственной крови — маленький узкогрудый мужчина. Поредевшие волосы окружали блестящую лысину. Он, должно быть, никогда не отличался красотой, даже в молодости. С возрастом никто не становится красивее, а из этого человека время и алкоголь высосали все, иссушив его настолько, что ничего не осталось, кроме дряблой плоти и, разумеется, жизни. Плоть у него осталась. Жизнь у него отняли. Он лежал у туалетного столика — нелепо скрюченная кучка безжизненной плоти — такой спокойный, невероятно спокойный. Кто-то его "обработал" топором. Топор еще оставался тут же, в комнате — с кровавыми пятнами и прилипшими клочьями волос. Убийца яростно ударял по голове, шее, груди. Когда пришли детективы, кровь уже не текла, но раны виднелись — широкие, зияющие раны.

Хейз отвернулся.

Он вышел в туалет и возвратился через несколько минут.

Так он познакомился со смертью.

С тех пор он видел смерть часто, случалось, и сам бывал от нее на волосок. Взглянул ей в глаза, когда его ударили ножом при расследовании одного ограбления. Когда Хейз пришел, ограбленная женщина все еще билась в истерике. Он попытался ее успокоить, расспросить, а потом вышел на лестницу позвать полицейского. Перепуганная женщина вновь стала кричать, он слышал ее крики, спускаясь по лестнице. Управляющий домом догнал его на площадке второго этажа. Он прибежал с ножом, потому что принял Хейза за возвратившегося грабителя, замахнулся на него несколько раз и успел рассечь ему кожу на левом виске, прежде чем Хейзу удалось его обезоружить. Хейз отпустил управляющего — бедняга действительно подумал, что перед ним грабитель. А потом отросшие волосы вокруг раны, которая, разумеется, со временем зажила, как заживают все раны, напоминали ему о соприкосновении со смертью. Вместо рыжих там выросли белые. Шрам на виске до сих пор не исчез. Иногда, особенно в непогоду, смерть присылала слабые сигналы боли — спутники новых волос.

Со времени поступления в 87-й участок, он часто видел смерть и много раз умирающих. Он уже не выходил из комнаты. Из комнаты вышел тогда молодой Коттон Хейз, очень молодой и наивный полицейский, который понял в тот момент, что делает грязную работу, что насилие — часть правды жизни, в которой ему выпало заниматься каждый день вещами гадкими и уродливыми. Больше он не выходил из комнаты. Но гнев испытывал всегда.

И здесь, в горах, его охватил гнев, когда милая девушка соскользнула с кресла подъемника и упала в снег, пробитая почти насквозь лыжной палкой, и застыла в нелепой позе мертвеца, в странной, беспредельно ужасающей позе. Гнев вызывало сравнение образа красивой, кипящей юной жизнью, любовью и стремительным движением девушки с пугающе реальным образом ее же, но теперь превратившейся в ничто, в охапку плоти и костей, в мертвое тело, в труп.

Его охватил гнев, когда Теодор Вэйт и его тупые помощники принялись портить следы, предоставляя убийце драгоценное время и возможность бежать от закона, от человеческой ярости. Его охватывал гнев и сейчас, по дороге обратно к зданию, где располагалась лыжная мастерская и комнаты над ней.

Гнев его казался неуместным среди молчащих гор. Снег продолжал падать бесшумно и кротко. Ветер утих, и снежинки падали бесцельно, большие, мокрые и белые, а на горе Роусон и кругом царили тишина и спокойствие, расстилался ленивый белый покой, отрицавший смерть.

Хейз стряхнул снег с ботинок и пошел вверх по лестнице.

Свернув за угол коридора, он тут же заметил, что дверь его комнаты приоткрыта. Он остановился. Может быть, Бланш вернулась, а может быть…

Но в коридоре стояла тишина, оглушительная тишина. Он наклонился и развязал шнурки ботинок. Осторожно разулся. Ступая как можно легче — изяществом его фигура не отличалась, а доски старого дома предательски скрипели, — Хейз приблизился к своей двери. Он не любил ходить в носках. Ему приходилось в разных обстоятельствах пользоваться каблуками, и он знал, как важно быть обутым. Перед самой дверью он задержался. Внутри стояла тишина. Он тронул чуть приоткрытую дверь. Где-то внизу щелкнула газовая горелка, и раздался рев.

Хейз толкнул дверь.

Элмер Уландер с костылями под мышкой резко обернулся к нему. Перед тем управляющий стоял, склонив голову, словно… молился. Нет, он не молился. Он прислушивался — не то слушал что-то, не то ожидал услышать…

— Ох, здравствуйте, мистер Хейз, — произнес он.

На нем сегодня была красная лыжная куртка. Он оперся на костыли и улыбнулся обезоруживающей мальчишеской улыбкой.

— Здравствуйте, мистер Уландер, — отозвался Хейз. — Не будете ли вы так добры, мистер Уландер, объяснить мне, какого дьявола вы ищете в моей комнате?

Управляющий выглядел удивленным. Поднял брови, голову склонил набок… Он выглядел почти так, как если бы это он вернулся к себе в комнату и застал там постороннего человека. Но в этом восхитительно невинном выражении сквозила растерянность. Уландер определенно в чем-то проштрафился. Все с той же мальчишеской улыбкой он оперся поудобнее на костыли и приготовился объяснить… Хейз ждал…

— Вы ведь сказали, что отопление не работает, — заговорил Уландер, — так вот я проверял…

— В этой комнате отопление отлично работает, — заявил Хейз. — Речь шла о соседней комнате.

— А! — качнул головой Уландер. — Вот как!

— Да, так.

— Действительно. Я тут пощупал батарею и мне показалось, что все в порядке.

— Естественно, — сказал Хейз, — потому что оно и было в порядке. Сегодня утром я вам сказал, что не работает отопление в номере сто четыре. А это — сто пятый. Вы что, новичок здесь, мистер Уландер?

— Я, наверное, вас не понял.

— Надо полагать… Не стоит допускать такие ошибки, мистер Уландер, особенно если иметь в виду, что гора кишит полицейскими.

— О чем вы говорите?

— О девушке. Когда эти так называемые полицейские примутся расспрашивать, то, пожалуй…

— О какой девушке?

Хейз долго смотрел на Уландера. Удивление, написанное на лице его и в глазах, казалось достаточно искренним, но возможно ли, чтобы на горе Роусон нашелся человек, еще не слыхавший об убийстве?

Возможно ли, чтобы Уландер, управляющий пансионатом, переполненным лыжниками, не знал о смерти Хельги Нильсон?

— О девушке, — пояснил Хейз, — Хельге Нильсон.

— Что с ней случилось?

Хейз достаточно хорошо играл в бейсбол, чтобы не торопиться бросать мяч прежде, чем прощупает противника.

— Вы с ней знакомы? — спросил он.

— Конечно, знаком. Я знаю всех лыжных тренеров. Ее комната здесь, в конце коридора…

— Кто еще здесь живет?

— Зачем вам?

— Хочу знать.

— Только она и Мэри. Мэри Файрс. Тоже тренер. И… да, и новичок. Ларри Дэвидсон.

— Он тренер? — спросил Хейз. — Такой высокий?

— Да.

— С горбатым носом? С немецким акцентом?

— Нет, нет. Вы говорите о Гельмуте Курце. Тот говорит с австрийским акцентом. — Уландер помолчал. — А… зачем это вам?

— Между ним и Хельгой что-нибудь есть?

— О, этого я не знаю. Они тренируют вместе, но…

— А Дэвидсон?

— Вы про Ларри Дэвидсона? То есть хотите спросить, встречается ли он с Хельгой?

— Да, именно об этом я хочу спросить.

— Ларри женат, — сообщил Уландер, — так что я не думаю…

— А вы?

— Не понял.

— Вы и Хельга. Есть что-нибудь между вами?

— Хельга — мой хороший друг, — заявил Уландер.

— Была, — поправил Хейз.

— А?

— Она мертва. Сегодня днем погибла в горах.

Вот когда Хейз бросил мяч — и попал в цель.

— Боже… — пробормотал Уландер, и челюсть его отвисла. Он покачнулся, шагнул назад и наткнулся на туалетный столик. Костыли упали. Пытаясь сохранить равновесие, он взмахнул ногой в гипсе и едва не упал. Хейз поймал его за локоть, нагнулся за костылями, подал. Уландер все еще не пришел в себя. Он, не глядя, протянул руку, нащупал костыли и снова уронил. Хейз опять их поднял и сам засунул под мышки Уландеру, который оперся на туалетный столик и уставился невидящим взглядом на противоположную стену с рекламной афишей о развлечениях в Кинбели.

— Она… она всегда пренебрегала опасностью, — проговорил он. — Часто на спуске… Я ей говорил.

— Это не был несчастный случай, — сказал Хейз. — Ее убили.

— Не может быть, — Уландер замотал головой. — Не может быть!

— Может.

— Нет. Все любили Хельгу. Никто бы… — Он продолжал качать головой. Взгляд его не отрывался от афиши Кинбели.

— Сюда придут полицейские, мистер Уландер, — продолжал Хейз, — причем вполне реальные. Они будут долго и настойчиво все расспрашивать. Они будут так шарить, как вам и не снилось. Они церемониться не станут. Они ищут убийцу. А вот вы…

— Я… зачем же я, по-вашему, сюда пришел? — спросил Уландер.

— Не знаю. Может, карманы хотели обшарить. Лыжники часто оставляют бумажники и цен…

— Я не вор, мистер Хейз, — перебил Уландер с достоинством. — Я здесь только ради того, чтобы позаботиться о вашем отоплении.

— Ну, тогда мы квиты, — отозвался Хейз. — Когда явится полиция, здесь многим, в том числе и вам, станет жарко.

Глава 7

Он нашел обоих техников в отдельной кабинке кафе-ресторана. Подъемники останавливали в половине пятого — местная администрация считала самыми опасными для лыжников вечерние часы, когда плохая видимость и физическая усталость ослабляют внимание. Техники оказались крепкими седоватыми мужчинами в толстых шерстяных свитерах, они сидели, одинаково обхватив толстыми пальцами кофейные чашки. Им часто приходилось подсаживать лыжников на кресла или снимать их оттуда, и они приучились работать вместе, понимая друг друга с полуслова. Даже речь их казалась плодом одного ума, хотя говорили два языка.

— Меня зовут Джейк, — представился один. — А это Обадия, а коротко — Оби.

— Да, только сам-то я не слишком коротенький, — вставил Обадия.

— Ум у него короткий, — сообщил Джейк и ухмыльнулся. Обадия тоже ухмыльнулся. — Так ты фараон, что ли?

— Да, — признался Хейз. Он показал им значок сразу, как только подошел. И тут же соврал, заявив, что помогает в расследовании, что его прислали из Айсолы, потому что какой-то неизвестный преступник собирается здесь совершить преступление — в общем, наплел с три короба, но Джейк и Обадия, кажется, поверили.

— И хочешь знать, что там за люди взбирались на кресла, так? Тедди тоже хотел.

— Тедди?

— Тедди Вэйт. Шериф.

— Ага. Ну да, — сказал Хейз. — Верно?

— Почему бы тебе у него не спросить? — поинтересовался Обадия.

— Да я спросил, — солгал Хейз. — Но иногда возникают новые факты. Тогда расспрашиваешь свидетелей лично, понимаете?

— Ну, мы-то ведь не свидетели, — сказал Джейк. — Знаешь же, что мы не видели, как ее убили.

— Но вы ее посадили на кресло, верно?

— Точно. Он подсадил.

— И кто-то сел вместе с ней, верно?

— Верно, — согласился Джейк.

— Кто? Так это все хотят узнать — кто, — хмыкнул Джейк.

— Вот что самое неприятное, — добавил Обадия.

— А вы не помните? — спросил Хейз.

— Помним, что падал снег, это мы точно помним.

— Мы еле кресла видели, так густо валил. — Очень трудно отличить лыжников друг от друга — при таком-то ветре и снегопаде, правда, Оби?

— Попросту говоря, невозможно, Джейк.

— Но Хельгу вы узнали, — бросил Хейз.

— Само собой. Но она с нами поздоровалась, понимаешь? Сказала: "Здравствуй, Джейк, здравствуй, Оби". И села в то кресло, что ближе к платформе, на внутреннее. А он — на другое…

— Он? — переспросил Хейз. — Значит, это был мужчина? На соседнее кресло сел мужчина?

— Гм, точно сказать не могу, — задумался Джейк. — Раньше женские лыжные костюмы отличались от мужских, но теперь-то уже не отличаются.

— Совсем не отличаются, — подтвердил Обадия.

— К примеру, догоняешь, догоняешь какую-нибудь девчонку в красных штанах, догнал — оказывается парень. Вот так-то…

— Значит, вы не можете сказать, мужчина ехал рядом с Хельгой или женщина, так?

— Точно так.

— Может — мужчина, может — женщина.

— Это лицо что-нибудь говорило?

— Ни словечка.

— Как он был одет?

— Так ведь мы не убедились, что это был он, — напомнил Джейк.

— Да, конечно. Я хотел сказать… лицо, занявшее кресло. Думаю, проще будет принять ему какой-нибудь пол.

— Что принять?

— Пол… допустим пока, что лицо это было мужчиной.

— Ага, — Джейк задумался. — Ладно, как скажете. Но, по-моему, так рассуждать не годится.

— Да ведь я не рассуждаю. Я только хочу упростить…

— В чем дело, все ясно, — прервал Джейк. — Конечно, так проще. Но все-таки не годится, право.

Хейз глубоко вздохнул.

— Э-э-э… как он был одет?

— В черное, — ответил Джейк.

— Черные брюки, черная куртка, — вставил Обадия.

— В шапке?

— Нет. В низко надвинутом капюшоне. И в черных очках.

— Рукавицы или перчатки? — спросил Хейз.

— Перчатки. Черные.

— Вы не заметили, была какая-нибудь эмблема на рукаве или нет?

— Какая эмблема?

— Переплетенные буквы П и Р, — объяснил Хейз.

— Как у лыжных тренеров? — спросил Джейк.

— Вот именно!

— Это носят на правой руке, — с некоторой досадой сообщил Обадия. — Я же говорил, что это лицо заняло внешнее кресло! Как мы могли видеть правый рукав, хоть бы там что-то и было?

Хейзу внезапно пришла в голову нелепая мысль. Он поколебался, прежде чем задать вопрос, но в конце концов подумал: "Черт с ним, почему бы не попробовать?"

— Это лицо, — спросил он, — не было… не носило костылей?

— Чего не носило? — изумился Джейк.

— Костылей. Ноги в гипсе не заметили?

— Какого черта… ничего не понимаю, — возмутился Джейк, — у него были лыжи с палками. Костыли, гипс! Боже мой! И без того поди попробуй вскарабкаться на этот чертов подъемник. Воображаю!..

— Ладно, — отступил Хейз. — Оставим эти подробности. Сказало ли это лицо что-нибудь Хельге?

— Ни слова.

— А она ему что-нибудь сказала?

— Насколько мы могли слышать, нет. Ветер выл, как бешеный.

— Но вы расслышали, когда она сказала: "Здравствуйте".

— Точно.

— Значит, если бы она сказала что-нибудь этому лицу, вы бы это услышали?

— Точно. Ничего мы не слышали.

— Вы утверждаете, что он держал палки. Не заметили в этих палках ничего необычного?

— По-моему, палки как палки были, — пожал плечами Джейк.

— На палках были розетки?

— Не заметил. А ты, Оби?

— Да кто же это мог заметить?

— В особом случае, — не сдавался Хейз. — Будь там что-нибудь неладное, сразу бы заметили!

— Я ничего неладного не видел, — заявил Обадия. — Я только подумал, что этому приятелю должно быть очень холодно.

— Почему?

— Потому что он низко надвинул капюшон и замотал почти все лицо шарфом.

— Каким шарфом? Вы ни о чем таком еще не говорили.

— Верно! На нем был красный шарф. Закрывал нос и губы до самых очков.

— Гм-м-м, — промычал Хейз, и все трое немного помолчали.

— Это ведь вы уронили палки, когда подымались? — спросил, наконец, Джейк.

— Да.

— Я вас запомнил.

— Если помните меня, то как же не запомнили Хельгиного соседа?

— Хотите сказать, мистер, что я его должен помнить?

— Я только спрашиваю.

— Ну как увижу человека в черных брюках, черной куртке с капюшоном, в темных очках и замотанного шарфом, так, может, и узнаю. Только вот мне кажется, что вряд ли он до сих пор в таком наряде расхаживает, а?

— Полагаю, что не расхаживает, — вздохнул Хейз.

— И я так полагаю, — отозвался Джейк. — Хоть я и не фараон.

Глава 8

На горы спускались сумерки.

Закат разлился по небу и обагрил снега. Вьюга начала стихать, облака таяли под лучами заходящего солнца. Над горами, над долиной, над городом — везде царила невероятная тишина, тишина, которую нарушал только легкий звон автомобильных корпусов под ветром.

Хейз отыскал Бланш, устроил ее в главном здании у камина, снабдил двойным шотландским виски и полудюжиной спортивных журналов.

После этого он поднялся к себе, переоделся и засунул под брючный ремень свою верную "пушку" 38-го калибра. "Пушка" была тяжелой и давила…

Он отправился вверх по склону горы, пробиваясь через завалы снега точно под трассой канатной дороги.

Вокруг все было тихо. Подъемник не работал.

Гора была безлюдной и будто уснувшей…

Подъем оказался нелегким.

Снег под канатной дорогой никто не утаптывал, и Хейз карабкался с трудом, попадая на непроходимые снежные осыпи, выписывая зигзаги, повторяя трассу подъемника, и все же иногда ему приходилось выбираться из глубокого снега на плотно укатанную машинами дорогу справа. Сумерки сгущались. Он понимал, что скоро стемнеет полностью, поэтому захватил с собой фонарик из машины. Только теперь он подумал о том, что именно собирается там искать. Почти не оставалось сомнений в том, что все следы убийцы уже засыпала метель. Он снова обругал Теодора Вэйта и его инвалидную команду. Послал бы он сюда кого-нибудь сразу же, как только обнаружили мертвую девушку, тогда еще была бы надежда найти какие-нибудь следы.

Хейз продолжал подниматься. После целого дня на лыжах он чувствовал себя физически и духовно истощенным, мускулы отказывались шевелиться, глаза воспалились. Когда горы погрузились во мрак, он нажал кнопку фонарика. И тут же провалился в снег по пояс. Потерял равновесие, упал, поднялся снова. Снег почти перестал, но ветер после захода солнца поднялся опять — злой, пронизывающий ветер, свистящий, между деревьями по бокам канатной дороги, сдувающий облака с неба. Возник тонкий лунный серп и кое-где звезды. Облака проносились между ними, как беззвучные отряды конницы, и откуда-то с гор доносился пронзительный вой ветра, протяжный свист, проникающий до мозга костей.

Хейз снова упал.

Сыпучий снег забрался за воротник куртки, холодные струйки поползли по спине. Он попытался вытряхнуть снег, потом поднялся и упрямо пошел дальше. Обувь его не подходила для таких экспедиций, она закрывала ноги только по щиколотки и не могла уберечь их от снега. Как-то вдруг он осознал, что ноги совсем окоченели. Он стал жалеть, что так безрассудно взялся за это дело.

Он уже прошел, наверное, треть длины подъемника. Гора, притихнув, тонула в полном мраке, слышался только первобытный свист ветра. Карманный фонарик бросал маленький круг света на снег впереди.

Подъем становился все круче.

Хейз остервенело карабкался вверх. Внезапно свет фонаря коснулся чего-то, блеснувшего на миг, но Хейз продолжал идти. Потом он остановился. Обернулся и посветил назад. Того, что блеснуло, уже не было. Выругавшись, Хейз медленно описал лучом фонаря широкий круг. Что-то снова блеснуло…

Розетку почти засыпало снегом. Только ребро металлического кольца отражало свет фонаря. Должно быть, раньше ее завалило совсем, но сильный ветер сдул верхний слой снега. Хейз торопливо потянулся за розеткой, словно боясь, что она исчезнет. Даже не выпрямившись, он принялся рассматривать находку, присвечивая фонариком, и вдруг ему на спину прыгнул человек.

Нападение произошло неожиданно и быстро. Хейз не слышал ничего, кроме ветра. Его так увлекла находка, он так сосредоточенно изучал розетку, наверняка упавшую с палки-оружия, что когда ощутил внезапную тяжесть на спине, то не сразу понял, что на него напали. Он только удивился и вообразил было, что на него упал снег с ветвей какого-нибудь дерева.

Хейз мгновенно перевернулся. Он вцепился в розетку левой рукой, намереваясь ни за что не отпускать ее. Правой он сжимал карманный фонарик и тут же замахнулся, пытаясь ударить им незнакомца по голове, но угодил по предплечью. Что-то твердое ткнуло Хейза в плечо. Гаечный ключ?.. Ломик?.. Стало ясно, что напавший вооружен, положение становилось серьезным. Хейз отшвырнул фонарь и сунул руку за ремень…

Месяц появился из-за облаков. Насевшая на Хейза фигура оказалась одетой в черную куртку с низко натянутым капюшоном. Красный шарф закрывал нос, губы и подбородок. Неизвестный держал ломик в правой руке и замахнулся им над головой Хейза как раз в тот момент, когда появилась луна. Пальцы Хейза стиснули рукоятку пистолета. Ломик опустился.

Он опустился уже во мраке, ударил Хейза по щеке, разорвав кожу, отскочил вниз и задел плечо. Хейз яростно выругался, до нелепости неловко вытащил свой пистолет, взвел курок и снова ощутил сильный удар неизвестного — ломик едва не разбил кость запястья. Пальцы Хейза невольно разжались. Пистолет упал в снег. Взревев от боли, Хейз попытался пнуть незнакомца ногой, но тот мгновенно отпрянул, вскочил на ноги и встал в стойку, готовый к последней схватке. Месяц появился снова. Мягкий серебряный свет снова проявил силуэт незнакомца, голову в черном капюшоне, лицо, замаскированное шарфом.

Ломик снова взвился над его головой.

Хейз попытался пнуть его в живот.

Это не остановило атаку. Как раз, когда ломик опустился, нога Хейза угодила в бедро неизвестного, и тот потерял равновесие, так что удар его потерял силу. Хейз нанес удар кулаком, противник вскрикнул и выронил свое оружие в снег. Незнакомец боролся молча и отчаянно. Хейза испугало его остервенение и животная сила. Они катались по снегу. Хейз рванул капюшон, пытаясь сдернуть его с головы, убедился, что тесемки прочно завязаны, и предпринял попытку с шарфом. Шарф начал разматываться. Неизвестный наклонился, подхватил ломик, но почувствовав, что шарф сползает, отпрянул назад, боясь открыть лицо, и, получив резкий удар в пах, согнулся пополам. Удар в челюсть свалил его с ног. Он вскочил, торопливо прикрыл лицо шарфом и пустился бежать, увязая в глубоком снегу. Хейз кинулся следом, почти настиг его, но потерял равновесие и упал. Незнакомец бежал к лесу. Покуда Хейз поднялся на ноги, его противник уже исчез между деревьями. Хейз бросился за ним. Под деревьями было совсем темно. Там мир выглядел черным и безмолвным.

Очень скоро Хейз заколебался. Он ничего не видел и ничего не слышал. Казалось, ломик вот-вот опять ударит из темноты.

Вместо этого раздался чей-то голос:

— Ни с места!

Неожиданность поразила, но он машинально отреагировал: развернулся на голос и нанес по его источнику сильный удар. Почувствовав, что попал, кто-то выругался во мраке, а потом изумленный, потрясенный Хейз услышал пистолетный выстрел. Он грохнул в горном воздухе, эхом отдался в лесу. Хейз широко открыл глаза. Пистолет? Но ведь у нападавшего был только ломик. Почему же он не…

— Второй разнесет тебе голову, — сообщил голос.

Хейз вгляделся в темноту. Он уже не мог разобрать, откуда слышен голос. Не знал, куда броситься, а тот держал пистолет…

— Ну что, хватит? — спросил неизвестный.

Внезапно темноту пронзил яркий луч света. Хейз заморгал, попытался закрыть лицо руками.

— Ладно-ладно, — сказал незнакомец, — никогда не знаешь, на чем поскользнешься, а? Протяни руки.

— Что?

— Руки свои чертовы протяни!

Хейз неуверенно протянул руки. Ни один человек на свете не был так поражен, как он, когда почувствовал, что на его запястьях защелкнулись наручники.

Глава 9

Контора Теодора Вэйта, шерифа городка Роусон, помещалась на главной улице по соседству с итальянским ресторанчиком, чья неоновая реклама обещала спагетти. Снегопад прекратился, машины успели очистить дорогу, насыпав снеговые валы по обе стороны улицы, так что вход в контору скрывал высокий белый бруствер.

Сам шериф восседал за огромным письменным столом — настоящей крепостью, заваленной объявлениями о розыске, листовками Федерального бюро расследований, копиями полицейских докладов, парой наручников, картонной коробкой с кофе, полудюжиной карандашных огрызков и фотографией в рамке — жена Вэйта и его трое детей. Теодор Вэйт пребывал в не особенно дружелюбном настроении. Он сидел у своего стола-крепости мрачный и разъяренный. Коттон Хейз все еще в наручниках, стоял перед столом. Помощник шерифа, нацепивший Хейзу "браслеты", тот самый Фред, который вытащил палку из груди Хельги Нильсон, стоял рядом такой же разъяренный, как и шериф, да еще с синяком под левым глазом.

— Вы знаете, что я могу вас арестовать? — яростно говорил Вэйт. — Вы ударили одного из моих помощников!

— Это его надо арестовать, — так же яростно отозвался Хейз. — Если бы он не вмешался, я бы схватил убийцу!

— В самом деле?

— Да!

— У вас нет права шататься по этой проклятой горе, — бросил Вэйт. — Что вы там делали?

— Искал.

— Что?

— То, что нашел! Вот этот вам отдал розетку. Ясно, что это важная вещь, раз ее искал убийца. Он дрался за нее не на шутку. Взгляните на мою щеку!

— М-да, весьма сожалею, — произнес Вэйт холодно.

— На этой розетке могут обнаружиться отпечатки пальцев, — настаивал Хейз.

— Сомневаюсь. Отпечатков нет ни на палке, ни на кресле. Мы говорили с обоими техниками, они сказали, что сосед Хельги был в рукавицах. Сомневаюсь, чтобы на этой розетке вообще нашлись какие-нибудь отпечатки.

— Ну… — Хейз пожал плечами.

— Значит, — начал Вэйт, — вы себе вообразили, что мы не так работаем, как вам по вкусу, а-а-а? И стало быть, решили немножко нам, деревенщине, помочь? А-а-а?

— Я думал, что действительно могу вам помочь…

— Тогда надо было прийти ко мне, — сказал Вэйт, — и спросить, можно ли помочь. А так вы нам только все дело испортили.

— Не понимаю.

— Я послал в горы шесть человек, — сообщил Вэйт, — караулить убийцу девушки, который может явиться исправлять ошибки. Вот эта розетка — одна из его ошибок. И что же, нашел ее убийца? Нет! Ее нашел наш услужливый детектив. Прекрасный из вас помощник, мистер, нечего сказать! После всего этого тарарама в горах этот чертов убийца месяц туда нос не сунет!

— Я его почти схватил, — оправдывался Хейз. — Я шел по его следу, когда ваш помощник помешал мне!

— Чушь! Это вы ему помешали! Нет, все-таки я должен вас арестовать. Имею "фактор, препятствующий ходу расследования". Но вы, разумеется, все это знаете наизусть, раз вы городской детектив, а-а-а?

— Сожалею, если я…

— А мы, понятно, просто куча неотесанной деревенщины, которая ни черта не смыслит в полицейской работе! Да мы и понятия не имеем, как надо произвести аутопсию той девушки, а-а-а? И как сделать анализ крови, той, что осталась на кресле? И криминалистической лаборатории нигде ближе Айсолы нет?

— Ваши методы расследования… — начал было Хейз.

— Вас не касаются, черт побери! — закончил Вэйт. — Может быть, нам нравится делать ошибки, Хейз! Но уж вы-то, городские полицейские, никогда не ошибаетесь! И поэтому в ваших краях никаких преступлений не бывает!

— Дело в том, — заговорил Хейз, — что вы неправильно обходитесь с уликами. Поручиться готов, что…

— Так или иначе, оказалось, что не имеет значения, стерли с палки отпечатки или нет. И я должен был доставить своих людей на гору, потому и решил воспользоваться подъемником. Ужасная неразбериха была там сегодня, мистер. Но уж в больших городах-то никогда неразберихи не бывает, а-а-а? — Вэйт свирепо посмотрел на Хейза. — Сними с него наручники, Фред.

Фред очень удивился, но снял.

— Он меня стукнул прямо в глаз! — возмущенно заявил он Вэйту.

— Но другой глаз у тебя остался, — хладнокровно ответил Фреду шериф. — Идите спать, Хейз. Хватит с вас на эту ночь.

— Что написано в протоколе вскрытия? — спросил Хейз.

Вэйт бросил на него убийственный взгляд.

— Опять нос суете?

— Я все еще готов помочь, да.

— А может, нам ваша помощь без надобности!

— Она может оказаться полезной. Здесь никто не знает…

— Опять! Чертова столичная заносчивость…

— Я хотел сказать, — заговорил Хейз, пытаясь перекрыть Вэйта, — никто в этом районе не знает, что я полицейский. Это может оказаться полезным.

Вэйт помолчал.

— Может быть, — произнес он наконец.

— Могу я узнать, что написано в протоколе вскрытия?

Вэйт снова помолчал. Потом кивнул. Вынул из ящика стола лист бумаги и стал читать. "Смерть наступила в результате удара в сердце, повреждения предсердия и легочной артерии".

— Отсюда и столько крови, Хейз. Когда повреждены сердечные камеры, так много крови обычно не бывает. Эксперт считает, что от одной потери крови девушка могла в две-три минуты умереть.

— Еще что?

— Сломала ногу, когда падала с кресла. Спиральный перелом. Потом еще судебный врач нашел под ногтями следы человеческой кожи. Кажется, она поцарапала того, кто ее ударил.

— И что за кожа?

— Ничего особенного. Убийца — светлокожий взрослый мужчина.

— Это все?

— Это все. Позже можем использовать эту кожу для сравнительных тестов… если найдем, кого тестировать. Кроме того, нашли на ее пальцах и ногтях следы крови — чужой крови.

— Откуда вы это знаете?

— Кровь на кресле, то есть кровь девушки, была группы АБ. На ее руках нашли кровь нулевой группы, надо полагать, кровь убийцы.

— Значит, она исцарапала его до крови?

— Она содрала с него целый клок кожи, Хейз.

— С лица?

— Откуда я знаю, черт возьми!

— Я думал, может быть…

— На клочке кожи не написано, с лица она или с задницы! Она могла царапать, где ей вздумается, устава на это нет.

— Еще что-нибудь?

— В снегу под канатной дорогой нашли кровавый след. Кровь девушки. Много крови. След начался за четыре минуты до верха. Если она действительно умерла Sa две-три минуты, а убийца спрыгнул с кресла сразу, как только ударил, то…

— …она была еще жива, когда он прыгал.

— Именно так.

— Нашли какие-нибудь следы на снегу?

— Никаких. Все завалило. Не знаем даже, на лыжах он соскочил или без лыж. Должно быть, он отличный лыжник, раз решился на такое.

— Ну, так или иначе, а на нем должны быть царапины. Вот что надо искать.

— И как, сегодня начнете искать или уж потерпите до завтра? — осведомился Вэйт.

Глава 10

Бланш Колби ждала его в комнате.

Она расположилась на кровати, опершись на подушку, одетая в бесформенную ночную рубашку из фланели — от горла до щиколоток. В руке Бланш держала яблоко и сердито его кусала, когда Хейз вошел в комнату, а потом уткнулась глазами в книгу.

— Добрый вечер, — сказал Хейз.

Она не ответила, даже не подняла головы. Продолжала уничтожать яблоко, продолжала притворяться, что читает.

— Хорошая книга?

— Прекрасная.

— Ты меня ждала?

— Чтоб ты лопнул!

— Прости. Я…

— Не извиняйся. Без тебя я вволю развлекалась.

— Меня арестовали, понимаешь?

— Что-что?

— Арестовали. Схватили. Задержали. Посадили. Замели…

— Первое слово я поняла. Кто тебя арестовал?

— Полиция, — Хейз пожал плечами.

— Так тебе и надо! — Она отложила книгу. — Ты ведь мне сказал, что сегодня в горах убили какую-то девушку. И после этого исчез, бросил меня, чтобы убийца…

— Я ведь сказал тебе, куда иду. Сказал, что…

— Сказал, что вернешься через час!

— Да, но я же не знал, что меня арестуют!

— Что с твоей щекой?

— Меня ударили ломиком.

— Странные манеры у здешней полиции. Впрочем, так тебе и надо.

— Ты не поцелуешь мою рану? — спросил Хейз.

— Можешь поцеловать мою…

— С удовольствием!

— Я сидела у этого чертова камина до одиннадцати часов. Потом поднялась сюда и… кстати, который час?

— За полночь.

Бланш многозначительно кивнула.

— Можешь мне поверить, я бы сию минуту собрала вещи и отправилась восвояси, если бы только дороги были открыты.

— Да, но они закрыты.

— Закрыты, черт бы их побрал!

— Ты не рада, что я вернулся?

— Какая разница? Я только начала засыпать.

— Я вижу.

— В своей комнате.

— Ночная рубашка у тебя очень красивая. Моя бабушка носила точно такую же.

— Я так и думала, что тебе понравится, — произнесла Бланш ядовито, — специально ради тебя надела.

— Я всегда любил гладить фланель, — заявил Хейз.

— Убери лапы! — она увернулась, скрестила руки на груди и уселась посреди кровати, упершись взглядом в противоположную стену. Хейз, глядя на Бланш, снял пуловер и начал расстегивать рубашку.

— Если ты собрался раздеваться, — заговорила Бланш ровным голосом, — ты можешь сразу идти в…

— Ч-ш-ш! — вдруг зашипел Хейз. Руки его замерли у пуговицы. Потом он наклонил голову и стал прислушиваться. Бланш озадаченно смотрела на него.

— Что?..

— Ч-ш-ш! — повторил он, продолжая слушать. В комнате наступила тишина. В тишине проступил какой-то звук.

— Слышишь? — спросил он.

— Что?

— Слушай.

И они прислушались. Звук долетал слабо и отдаленно, но вполне ясно.

— То же гудение, которое я слышал ночью. Вернее, жужжание. Я сейчас вернусь.

— Куда ты?

— Вниз. В мастерскую, — ответил он и быстро вышел из комнаты. Когда он подходил к лестнице, в противоположном конце коридора открылась дверь. Вышла девушка с завитыми волосами, в теплом пеньюаре поверх пижамы. Она несла вафельное полотенце и зубную щетку. Улыбнулась Хейзу, проходя мимо. Спускаясь по лестнице, он услышал, как за девушкой закрылась дверь ванной комнаты.

В мастерской горели лампы. Жужжание, идущее откуда-то изнутри, растекалось в тихом ночном воздухе, внезапно прекращалось, снова возникало. Хейз тихо подошел по снегу, остановился у самого входа в мастерскую. Прижался ухом к деревянной двери и вслушался, но, кроме жужжащего гудения, не услышал ничего. Хотел было выбить замок, но передумал и тихо постучал.

— Да? — отозвался голос изнутри.

— Будьте добры, откройте, — попросил Хейз.

Он подождал. Послышался тяжелый топот лыжных ботинок, приближающийся к двери. Звякнул засов. В щели показалось загорелое лицо. Хейз узнал его сразу — это был Хельмут Курц, лыжный тренер, который помог ему накануне вечером, человек, которого он видел днем в горах как раз перед тем, как подняться по канатной дороге.

— Ox, здравствуйте! — сказал Хейз.

— Да… Что вы хотите? — спросил Курц.

Хейз был сама непосредственность.

— Я войду, не возражаете?

— Сожалею, но в мастерскую входить не положено. Она закрыта.

— Да, но вы внутри, не так ли?

— Я лыжный тренер, — заявил Курц. — Нам разрешено.

— Я только что видел свет, — продолжал Хейз, — а мне очень нужно с кем-нибудь поговорить.

— Гм…

— А что вы, кстати, здесь делаете? — небрежно спросил Хейз, небрежно нажал на дверь плечом, небрежно миновал Курца, а потом, жмурясь от света голой лампы над верстаком в другом конце помещения, попытался обнаружить источник наполнявшего мастерскую жужжания.

— Вы, в сущности, не имеете права, — начал неуверенно Курц, но Хейз уже оказался посреди комнаты, направляясь к другому освещенному месту, где над столом висела лампа под зеленым абажуром. Жужжание слышалось тут сильнее — жужжание старой машины, жужжание…

Тут он его увидел. К краю стола было прикреплено точило. Колесо продолжало вертеться. Хейз посмотрел на него, кивнул сам себе, а потом нажал на кнопку, чтобы остановить, и с улыбкой обернулся к Курцу:

— Точите что-нибудь?

— Да, эти коньки, — он показал на лежащую рядом пару коньков для фигурного катания.

— Это что, ваши? — осведомился Хейз.

Курц усмехнулся.

— Нет. Они ведь женские.

— Чьи?

— Гм, думаю, что вас это не касается. А вы как думаете? — учтиво поинтересовался Курц.

— Думаю, что касается, — спокойно ответил Хейз, продолжая улыбаться. — Вы и прошлой ночью здесь что-нибудь точили, мистер Курц?

— Извините, не понял.

— Я спросил, не вы ли…

— Нет, не я. — Курц подошел к верстаку и холодно взглянул ни Хейза: — Кто вы такой?

— Меня зовут Коттон Хейз.

— Очень приятно. Мистер Хейз, прошу прощения за то, что я вынужден проявить резкость, но вы в самом деле не имеете права…

— Да, я знаю. Сюда имеют право входить только лыжные тренеры, не так ли, мистер Курц?

— После закрытия мастерской — да. Иногда мы приходим для мелкого ремонта лыж или…

— Или для того, чтобы что-нибудь наточить, а, мистер Курц?

— Да. Коньки, например.

— Да, — повторил Хейз, — коньки. Но ведь вас здесь не было прошлой ночью, верно, мистер Курц?

— Да, не было.

— А то, понимаете, я слышал что-то вроде визга пилы или, точнее, напильника, а потом загудело и это точило. Так вы уверены, что не были здесь и ничего не оттачивали? Коньки, например? Или, — Хейз скрестил руки на груди, — палку?

— Палку? Зачем… — Курц вдруг замолчал. Потом взглянул на Хейза. — Кто вы? — спросил он. — Полицейский?

— Почему? Вы не любите полицейских?

— Я не имею никакого отношения к смерти Хельги, — поспешил заявить Курц.

— Никто не говорил, что вы имеете какое-то отношение.

— Но вы это подразумевали.

— Я ничего не подразумевал.

— Вы спросили, не оттачивал ли я палку прошлой ночью. Из этого я сделал вывод…

— Но палку вы не оттачивали?

— Нет! — отрезал Курц.

— Тогда что вы здесь делали прошлой ночью?

— Ничего. Прошлой ночью я не заходил в мастерскую.

— Нет, вы были здесь, мистер Курц. Я встретил вас у двери, помните? Вы еще очень торопились, спускаясь по лестнице. Разве забыли?

— Это было раньше…

— Раньше чего? Я не называл вам время, мистер Курц. Я спросил, приходили ли вы в мастерскую ночью, не уточняя, в котором часу.

— Я не приходил в мастерскую! Ни в котором часу!

— Но вы только что сказали: "Это было раньше". Раньше чего, мистер Курц?

Курц помолчал минуту. Потом ответил:

— Раньше… Раньше того, другого, который тут был.

— Вы здесь кого-то видели?

— Я… видел здесь свет.

— Когда? В котором часу?

— Не помню. После того, как я с вами встретился, я зашел в бар… выпил кое-чего, а потом вышел прогуляться. Вот тогда и увидел свет.

— Где ваша комната, мистер Курц?

— В главном здании.

— Вы видели Хельгу прошлой ночью?

— Нет.

— Ни разу?

— Нет.

— Тогда что вы делали наверху?

— Зашел взять коньки Мэри. Вот эти. — Он кивнул на коньки для фигурного катания.

— Кто это Мэри?

— Мэри Файрс.

— Молоденькая девушка с темными волосами?

— Вы ее знаете?

— По-моему, я только что видел ее в коридоре, — сказал Хейз. — Значит, вы зашли взять коньки, потом отправились выпить, а после — прогуляться. В котором часу это было?

— Пожалуй, после полуночи.

— И в мастерской горел свет?

— Да.

— Но вы не видели, кто был внутри?

— Нет, не видел.

— Вы хорошо знали Хельгу?

— Очень хорошо. Мы работали вместе.

— Что значит "очень хорошо"?

— Я же вам сказал!

— Вы с ней спали?

— Как вы смеете?

— Ладно-ладно, — Хейз показал на коньки. — Вы говорите, что они принадлежат Мэри?

— Да, она тоже лыжный тренер. Но и коньками владеет хорошо. Почти так же, как лыжами.

— Значит, вы с ней хорошие друзья, мистер Курц?

— Я всем хороший друг, — вскинулся Курц. — Я просто дружелюбный человек. — Он помолчал. — Так вы не полицейский?

— Полицейский.

— Я не люблю полицейских, — тихо произнес Курц. — Я не любил их в Вене, где они носили свастики на рукавах, не люблю и здесь. И я никакого отношения к гибели Хельги не имею.

— У вас есть ключ от этой мастерской, мистер Курц?

— Да. У нас у всех есть ключи. Мы сами делаем мелкий ремонт. Днем здесь много народу. А ночью можно…

— Кто это — все? Лыжные тренеры?

— Да.

— Ясно. Значит, любой из них мог…

Визг, словно нечто осязаемое, хлынул в помещение так внезапно, что содрогнулись стены. Он донесся откуда-то сверху, пронзив старые доски пола и старую штукатурку потолка, резко ворвался в комнату, и оба мужчины вскинули головы в тревожном ожидании. Визг раздался снова.

— Бланш, — прошептал Хейз и бросился к выходу.

Бланш стояла в коридоре перед ванной, в сущности, не стояла, а бессильно опиралась на стену, так как ее балетные ноги потеряли свою силу и твердость. Поверх длинной фланелевой рубашки на ней был пеньюар. Она стояла у стены закрыв глаза, русые волосы были растрепаны, крик как бы застыл на неподвижном лице и трепещущих раскрытых губах. Хейз, грохоча, взбежал по лестнице, резко свернул вправо и замер на месте, увидев ее, замер только на долю секунды, а потом снова кинулся вперед тремя огромными шагами.

— Что случилось?

Она не могла говорить. Лицо ее было белей стены, глаза все еще оставались плотно зажмуренными, крик замер в горле и душил ее. Голова моталась из стороны в сторону.

— Бланш, в чем дело?

Она опять покачала головой, а потом оторвала одну руку от стены так осторожно, словно боясь, что та упадет на пол. Рука бессильно поднялась. Бланш не указывала, только направляла, да и то — совсем неопределенно, как будто рука у нее оцепенела.

— В ванной? — спросил Хейз.

Она кивнула. Он обернулся. Дверь ванной была полуоткрыта. Хейз распахнул ее, вошел и застыл на месте, словно наткнувшись на каменную стену.

Мэри Файрс была ни одета, ни раздета. Убийца застал ее в тот момент, когда она одевалась или раздевалась, находясь, видимо, в полном уединении. Одна нога ее оказалась внутри пижамной брючины, а другая, голая, была подвернута под тело. Пижамная куртка вздернулась над нежно закругленной грудью, может быть, при падении, а может быть, при борьбе. Даже волосы остались в каком-то неопределенном состоянии — часть накручена на бигуди, а часть разметалась как попало. Рассыпавшиеся бигуди валялись на полу. Засов с внутренней стороны двери висел на одном винте. Вода все еще текла из крана. Девушка лежала, замерев в своем нарушенном уединении, полураздетая, удивление и ужас читались на смертной маске ее лица. Вокруг шеи обвилось вафельное полотенце, его стянули с такой страшной силой, что оно рассекло кожу. Из носа текла кровь — при падении она ударилась лицом об кафельные плитки пола.

Хейз тихо вышел спиной вперед.

Он нашел в главном здании телефон-автомат и вызвал Теодора Вэйта.

Глава 11

Бланш сидела на краешке кровати в 105-й комнате, дрожала в ночной рубашке с пеньюаром, укутанная сверху одеялом. Теодор Вэйт, устало опираясь на туалетный столик, заговорил:

— Может быть, теперь вы расскажете мне подробно, что случилось, мисс Колби?

Бланш сидела растрепанная, бледная и напряженная. Она попыталась заговорить, не смогла, мотнула головой, прокашлялась и явно удивилась, что ей все же удалось ответить:

— Я… я была одна. Коттон спустился проверить, что… что… там за шум…

— Какой шум, Хейз? — спросил Вэйт.

— Гудение точила. Внизу, в лыжной мастерской. Я слышал его и прошлой ночью.

— Вы выяснили, кто работал на точиле?

— Сегодня там был некто по имени Хельмут Курц. Тоже лыжный тренер. Он утверждает, что прошлой ночью не приходил в мастерскую. Но после полуночи видел там свет.

— Где он сейчас?

— Не знаю. Шериф, он разговаривал со мной, когда убили девушку. Он не мог бы…

Вэйт, не обращая внимания на Хейза, встал и вышел в коридор.

— Фред, — позвал он, — найди мне Хельмута Курца, лыжного тренера.

— Я уже нашел другого там, в коридоре, — отозвался Фред.

— И до него дойдет дело. Скажи, пусть подождет.

— Что за другой? — спросил Хейз.

— Лыжный тренер из сто второй. Ларри Дэвидсон. — Вэйт покачал головой. — Извините, мисс, но тут кишмя кишат лыжные тренеры. Удивительно, как находится место для лыжников. — Он снова мотнул головой. — Вы, мисс Колби, говорили, что остались в одиночестве…

— Да. И я… мне показалось, что из коридора послышался, как будто… не знаю, как что… Внезапный сильный шум…

— Очевидно, когда он выбил дверь ванной, — пояснил Вэйт. — Давайте дальше.

— И тогда я… услышала голос девушки, она говорила: "Убирайтесь! Слышите? Убирайтесь!" А… а потом стало тихо и я услышала, как кто-то бежит по коридору и вниз по лестнице, тогда я решила… решила… посмотреть.

— Да, продолжайте.

— Я пошла по… коридору и взглянула вниз на лестницу, но никого не увидела. А потом, когда… возвращалась… услышала, что в ванной течет вода. Ох… дверь была открыта, и я… О Боже, неужели это нужно?

— Вы нашли девушку, не так ли?

— Да, — ответила Бланш очень тихо.

— И закричали?

— Да.

— И тогда поднялся Хейз, так?

— Да, — подтвердил Хейз. — И вызвал вас по телефону из главного здания.

— Ага, — пробормотал Вэйт. Он подошел к двери и выглянул в коридор. — Вы еще здесь, мистер Дэвидсон?

Ларри Дэвидсон неуверенно вошел в комнату. Он оказался высоким и сутулым. Когда он входил, могло показаться, что ему приходится нагибаться, чтобы не удариться головой о притолоку. Он носил темные брюки и спортивную шерстяную куртку, волосы стриг очень коротко, чуть ли не наголо. Голубые глаза смотрели внимательно, даже зорко.

— Надо полагать, вы знаете, о чем речь, а, мистер Дэвидсон? — спросил Вэйт.

— Да, думаю, что знаю.

— Вы не возражаете против того, чтобы ответить на несколько вопросов?

— Не возражаю. Я… отвечу на все, что вы…

— Прекрасно. Вы были в своей комнате весь вечер, мистер Дэвидсон?

— Нет, не весь вечер. Какое-то время я был наверху, в главном здании.

— Что вы там делали?

— Ну, я…

— Продолжайте, мистер Дэвидсон. Что вы там делали?

— Я… тренировался. Видите ли, я ничего общего с этим не имею…

— Что вы делали, мистер Дэвидсон?

— Тренировался. Я нашел там наверху несколько шпаг и я… просто забавлялся с ними. Видите ли, я знаю, что Хельгу убили палкой, но…

— Когда вы вернулись сюда, мистер Дэвидсон?

— В… в десять, может быть, в половине одиннадцатого.

— И потом все время были в комнате?

— Да.

— Что вы делали после того, как вернулись?

— Писал письмо жене, потом лег.

— Когда легли?

— Примерно в полночь.

— Вы слышали какой-нибудь шум в коридоре?

— Нет.

— Слышали голоса?

— Нет.

— Слышали крик мисс Колби?

— Нет.

— Почему?

— Наверное, уже спал.

— Вы спите одетым, мистер Дэвидсон?

— Что? Ох! Нет-нет! Ваш коллега… ваш помощник сказал, что я могу что-нибудь набросить…

— В чем вы спите?

— В пижаме. Послушайте, я плохо знал этих девушек. Я поступил сюда всего две недели назад. Я хочу сказать, мы были знакомы, иногда разговаривали, но больше ничего. А фехтование — это просто совпадение. То есть мы часто забавляемся со шпагами. Я хочу сказать, что с тех пор, как я здесь, там всегда кто-нибудь упражняется на них…

— Сколько раз вы кричали, мисс Колби? — спросил Вэйт.

— Не помню.

— Она два раза кричала, — подал голос Хейз.

— А вы где были, Хейз, когда услышали крик?

— Внизу. В лыжной мастерской.

— А вы находились в своей комнате в этом коридоре, мистер Дэвидсон, и ничего не слышали, а-а-а? Может, вы были очень заняты?..

И вдруг Дэвидсон расплакался. Лицо его искривила гримаса, по щекам поползли слезы, и он тихо проговорил:

— Я тут ни при чем, клянусь! Ради Бога… я тут ни при чем. Ради Бога… я женат, жена моя в городе, она ждет ребенка, мне очень нужна эта работа, и я не глядел на тех девушек. Богом клянусь… что вам нужно от меня? Ради Бога, ради Бога…

В комнате стояла тишина, слышались только его всхлипывания.

— Клянусь, — говорил он тихо, — клянусь, я крепко спал. Сильно устал за день. Ради Бога! Это не я. Я с ними только здоровался, не больше. Я ничего не слышал. Прошу вас, поверьте мне. Прошу вас! Мне никак нельзя терять работу. Единственное, что я умею — это лыжи. Мне нельзя быть в это замешанным. Прошу вас!

Он опустил голову, пытаясь скрыть слезы, плечи его дрожали, хриплые рыдания вырывались из груди и сотрясали все тело.

— Прошу вас! — повторил он.

В первый раз за все время Вэйт повернулся к Хейзу и спросил у него совета:

— Как вы думаете? — спросил он.

— Я тоже крепко сплю, — отозвался Хейз. — Можете хоть дом взорвать — не услышу.

Глава 12

Утром в воскресенье долину наполнил звон церковных колоколов.

Колокола били в Роусоне. Их звон резко и ясно отдавался в горном воздухе, стекая по снегам в долину. Хейз подошел к окну, поднял жалюзи, вслушался в колокольный звон и вспомнил молодость, вспомнил своего отца, преподобного Иеремию Хейза, и воскресные колокола, и звучный голос отца, читавшего проповедь. Отцовские проповеди всегда были логичны. Воспитание не привило Хейзу особенной религиозности, но привило ему уважение к логике. "Чтобы тебе поверили, — говорил ему отец, — нужно говорить разумно. А быть разумным — значит быть логичным. Не забывай этого, Коттон".

В убийстве Хельги Нильсон и Мэри Файрс явно отсутствовала логика — если вообще может быть логика в бессмысленной жестокости. Глядя на мирную долину и слушая размеренный колокольный звон, Хейз пытался осмыслить факты. За его спиной спала, свернувшись клубочком, Бланш. Она ровно дышала, обняв одной рукой подушку. Он не хотел ее будить, особенно после того, что ей пришлось пережить ночью. Для него отдых кончился — он уже не мог с удовольствием кататься на лыжах в это воскресенье. Больше всего ему хотелось уехать прочь, хотя нет, это было не совсем так. Он хотел найти убийцу. Больше всего он хотел найти убийцу. Не потому, что ему платили за эту работу, не потому, что он хотел доказать Теодору Вэйту, что и городские детективы на что-то годятся — его приводили в ярость сами убийства. Он все еще помнил животную силу человека, напавшего на него в горах, и мысль, что эту силу направили против двух беспомощных девушек, доводила Хейза до бешенства.

"Зачем?" — спрашивал он себя.

Где логика?

Нет логики. Нет логики в выборе жертвы, нет логики в выборе места преступления. Зачем было убивать Хельгу средь бела дня на висящем в двенадцати метрах над землей кресле, да еще и лыжной палкой? Палкой, отточенной и превращенной в смертоносное оружие. Такое просто так не случится, это не был необдуманный порыв, это было предумышленное, подготовленное убийство. Кто-то ночью, накануне первого убийства, поработал в лыжной мастерской, воспользовался напильником, а потом точилом, заострил эту проклятую палку, чтобы она наверняка могла пробить и толстую лыжную куртку, и лыжный пуловер, и сердце…

"Но тогда в выборе места преступления не может не быть логики, — рассудил Хейз. — Убийца Хельги задумал свое дело уже давно, раз подготовил оружие накануне. А допустить, что преступление было предварительно обдумано, значит допустить, что логика есть, что убийство именно в подъемнике составляло часть замысла — иначе и быть не могло…"

"Похоже, есть логика, — сказал себе Хейз… — вот только опять выходит нелогично…"

У него за спиной заворочалась Бланш. Он обернулся взглянуть на нее, вспоминая ужас, написанный на ее лице прошлой ночью — по контрасту с теперешним сонным спокойствием. Она рассказала все Вэйту трижды, снова и снова объясняя ему, как нашла мертвую девушку…

Мэри Файрс, двадцать один год, брюнетка, родом из Монпелье, Вермонт. Занималась лыжным спортом с шести лет, четырехкратная чемпионка по женскому слалому, тренер с семнадцатилетнего возраста. Кроме того, каталась на коньках, входила в школьную сборную по плаванию, состязалась в многоборье, красивая, порядочная девушка с приветливой улыбкой — теперь она мертва.

Почему?

Она жила в комнате рядом с Хельгой, познакомилась с ней год назад. Не приближалась к канатной дороге в день убийства Хельги. Как раз тогда занималась с начинающими у Т-образного подъемника — довольно далеко от канатной дороги. Не могла видеть ни убийства Хельги, ни убийцы Хельги…

И все же кто-то и ее убил.

Но если допустить, что это предумышленное убийство, что в нем есть логика, что убийство Хельги в кресле на полпути на гору логично, — тогда смерть Мэри Файрс должна быть частью той же логики.

Но какой?

"К дьяволу логику, — сказал себе Хейз. — Уже не могу рассуждать нормально. Так хочу раскрыть дело, что уже не могу рассуждать нормально, а это меня делает более чем бесполезным. Значит, надо убираться отсюда, надо разбудить Бланш, велеть ей одеваться, собирать вещи, потом уплатить по счету и уехать, вернуться в город, в район 87-го участка, где убивают честнее — не то чтобы менее жестоко, но не исподтишка. Оставить это дело шерифу Вэйту, который так держится за свои ошибки. Ему и его умелым помощникам — может раскроют, а может, не сумеют, но мне это не по силам, я уже не в состоянии рассуждать нормально…"

Он разбудил Бланш и ушел в главное здание, торопясь как можно скорее заплатить по счету и уехать. Кто-то упражнялся на пианино. Хейз прошел мимо него и мимо камина, свернул к кабинету Уландера. Постучал и стал ждать у двери. Внутри кто-то помедлил, потом сказал: "Войдите", и Хейз нажал на дверную ручку.

Все выглядело точно так же, как и в пятницу вечером, в день их приезда, вечность тому назад. Уландер сидел за столом, тридцатилетний темноволосый мужчина с темными бровями, низко нависающими над темно-карими глазами. Та же белая рубашка с расстегнутым воротом, а поверх — яркий пуловер с оленем. На правой, неподвижно торчащей ноге, все еще гипс, ступня опирается на низенький диванчик. Все выглядело совсем по-старому.

— Я хочу заплатить по счету, — сказал Хейз. — Мы уезжаем.

Он стоял у самой двери, шагах в десяти от стола. Костыли Уландера стояли у стены рядом с дверью. Уландер, улыбаясь, произнес: "Конечно!", а потом открыл нижний ящик стола, достал свой реестр и прилежно заполнил квитанцию. Хейз подошел к столу, проверил счет, кивнул и выписал чек. Размахивая им в воздухе, чтобы высушить чернила, спросил:

— Что вы делали вчера в моей комнате, мистер Уландер?

— Проверял отопление, — отозвался Уландер.

Хейз кивнул.

— Вот вам чек. Отметьте, пожалуйста, на квитанции, что счет оплачен.

— С удовольствием, — Уландер поставил печать и вернул квитанцию Хейзу. В этот момент Хейз испытывал странное ощущение чего-то неладного. В сознание врезалась странная мысль: "Что здесь не в порядке?" Он посмотрел на Уландера — волосы, глаза, белая рубашка, пуловер с оленем, сломанная нога, гипс на ней, диван… Что-то изменилось. Он видел не ту комнату, не ту картину, что в пятницу вечером. "Что здесь не в порядке?" — спрашивал он себя и не находил ответа.

Он взял квитанцию и проговорил:

— Спасибо. Как там с дорогами?

— Расчищены до самой штатской магистрали. У вас не будет никаких затруднений.

— Благодарю, — сказал Хейз. Он помедлил, не отрывая взгляда от Уландера. — Вы знаете, моя комната как раз над лыжной мастерской.

— Да, знаю.

— У вас есть ключ от мастерской, мистер Уландер?

Тот покачал головой.

— Нет. Мастерская — это частная собственность. Она не относится к пансиону. Хозяин, видимо, позволяет лыжным тренерам…

— Но вы ведь сторож, не правда ли?

— Что?

— Это вы мне сами сказали, когда я приехал? Разве вы не говорили, что между сезонами вы — сторож? Следовательно, все ключи у вас?

— А! Ну, да! Да, я так говорил… — Уландер неловко заерзал на стуле, видимо, пытаясь устроить ногу поудобнее. Хейз еще раз посмотрел на эту ногу, думая: "Черт возьми, что же не в порядке?"

— Может быть, вы вошли в мою комнату, чтобы подслушивать, мистер Уландер? Не так ли?

— Что подслушивать?

— Те звуки, которые доносятся из лыжной мастерской снизу, — предположил Хейз.

— Что же в этих звуках интересного?

— Среди ночи кое-что бывает. Ночью очень удобно слушать. Я только сейчас начинаю вспоминать, что мне там довелось услышать.

— В самом деле? И что же вы слышали?

— Слышал, как шумит газовая горелка, и как спустили воду в уборной, и как двинулись по склону снегоуборочные машины, и как спорили в коридоре, и как что-то пилили и точили в лыжной мастерской. — Он говорил все это Уландеру, но, в сущности, обращался не к нему. Вспомнились те резкие ночные голоса, вспомнилось, что только после них он услыхал шум в мастерской, подошел к окну и увидел свет лампы внизу. И тогда произошла странная вещь. Вместо того, чтобы сказать "мистер Уландер", Хейз вдруг назвал его "Элмер".

— Элмер, — сказал Хейз, — мне сейчас пришла в голову одна вещь…

Элмер… И с этим словом в комнату вошло нечто новое. С этим словом он вдруг перенесся назад, в комнату для допросов 87-го участка, где заурядных воров и грабителей называли их уменьшительными именами — Чарли, Гари, Джо, и где эта фамильярность словно ставила их по ту сторону барьера, подавляла их, заставляла понять, что допрос — не шутка.

— Элмер, — повторил он, — сейчас мне пришло на ум, что раз Мэри не могла в горах ничего видеть, то ее, наверное, убили потому, что она что-то слышала. Пожалуй, она слышала тот же спор, который слышал и я. Только ее комната совсем близко к Хельгиной. И она наверняка разобрала, кто именно спорил. — Он сделал паузу. — Это очень логично, как ты думаешь, Элмер?

— Думаю, что так, — вежливо ответил Уландер. — Но если вы знаете, кто убил Мэри, почему бы вам не пойти…

— Не знаю, Элмер. А ты знаешь?

— Мне очень жаль. Не знаю.

— Вот и я не знаю, Элмер. Но у меня такое ощущение…

— Это какое же? — спросил Уландер.

— Что ты заходил в мою комнату, чтобы подслушивать, Элмер. Чтобы понять, что я мог слышать ночью, накануне убийства Хельги. И, пожалуй, ты пришел к выводу, что я мог слышать слишком много, и надо полагать, именно поэтому на меня напал вчера в горах.

— Ради Бога, мистер Хейз, — произнес Уландер с легкой надменной улыбкой, и рука его вяло поднялась, указывая на ногу в гипсе.

— Конечно, конечно, — отозвался Хейз. — Как же мог напасть на меня человек со сломанной ногой, человек, который не может двигаться без костылей? Но думаю, что подслуш… — Внезапно Хейз замолчал. — Костыли! — воскликнул он через секунду.

— Что?

— Твои костыли! Где они, черт бы их побрал?

Только на один миг кровь отлила от лица Уландера. Потом он совершенно спокойно произнес:

— Вон там. Позади вас.

Хейз обернулся и взглянул на костыли, стоявшие у двери.

— В десяти шагах от твоего стола, — проговорил он. — А я-то думал, ты без них и шагу не ступишь!

— Я… я опирался на мебель… когда подходил к столу… я…

— Лжешь, Элмер! — Хейз перегнулся через стол и сдернул Уландера со стула.

— Моя нога! — вскрикнул тот.

— Брось! Как давно ты уже можешь ходить, Элмер? Потому и убил ее в горах? Да?!!

— Я никого не убивал!

— …чтобы иметь алиби, да? Человек с ногой в гипсе не может ни сесть в кресло канатной дороги, ни спрыгнуть с него, верно? Разве что он снимал и надевал этот гипс уже Бог знает сколько раз!

— У меня сломана нога! Я не могу ходить!

— А убивать можешь, Элмер?

— Я ее не убивал.

— Мэри слышала вашу ссору, Элмер!

— Нет! Нет…

— Тогда почему ты напал на нее?

— Я не нападал на нее! — Он попытался вырваться. — Вы с ума сошли! Мне больно… Пустите!

— Я с ума сошел? Я сошел с ума, подонок?! Это ты проткнул девушку палкой, другую задушил полотенцем…

— Не я, не я!

— Мы нашли розетку от твоей палки! — крикнул Хейз.

— Какую розетку? Не понимаю…

— На ней отпечатки твоих пальцев, — соврал Хейз.

— Вы сумасшедший, — настаивал Уландер. — Как я, по-вашему, сел в кресло канатной дороги? Я ведь ходить не могу! Нога сломана в двух местах. Один из переломов открытый. Я не мог бы ездить канатной дорогой, даже если бы захотел…

— Кожа, — произнес Хейз.

— Что?

— Кожа! — Хейз задрожал от ярости. Он рванул Уландера на себя и крикнул:

— Где она тебя поцарапала?

— Что?

Хейз схватил его обеими руками за ворот рубашки и сильным рывком располосовал ее вместе с пуловером.

— Где царапина, Элмер? На груди? На шее?

Уландер пытался вырваться, но Хейз поймал его рукой за волосы, резко наклонил вперед и сорвал остатки рубашки.

— Пустите меня! — закричал Уландер.

— Что это, Элмер? — пальцы Хейза сжимали краешек лейкопластыря на шее Уландера. Он яростно оторвал клочок клейкой ленты. Под ней по шее косо опускалась заживающая царапина сантиметров пять длиной, смазанная йодом.

— Это я сам поцарапался, — объяснил Уландер. — Ударился о…

— Хельга тебя поцарапала, — сказал Хейз. — Когда ты проткнул ее палкой! У шерифа есть клочок кожи, Элмер! Нашли у нее под ногтями!

— Нет, — пробормотал Уландер.

И тогда Хейз сделал то, что никогда не позволял себе даже при поимке опасных преступников. Он так двинул Уландера в челюсть, что тот буквально влип в стену.

— Говори!

Уландер покачал головой.

— Как давно ты можешь ходить?

Уландер снова покачал головой.

— Зачем ты держишь ногу в гипсе?

Уландер все качал головой.

— Ты убил двух девушек! — взревел Хейз. Он шагнул к лежащему у стены Уландеру, неожиданно легко поднял его и швырнул на стул. Уландер прочел в его глазах смертельную угрозу.

— Хорошо, — выдавил он, — хорошо…

— Зачем ты продолжал носить гипс?

— Чтобы… чтобы… чтобы она не поняла. Чтобы думала, что я… что я не могу ходить. Так я мог… мог следить за ней. Так, чтобы она не догадывалась…

— Кто — она?

— Хельга. Она… Она была моей подругой, понимаете? Я… я ее любил, понимаете?

— Ага, ты так любил ее, что убил ее. Бывает и такое.

— Не потому, — Уландер покачал головой. — Из-за Курца. Она все отрицала, но я знал. И я ее предупредил. Поверьте мне, я ее предупредил. И… и держал на ноге гипс, чтобы… чтобы сбить ее с толку.

— Когда тебе сняли гипс?

— На прошлой неделе. Э-э-э… доктор его снял как раз в этой комнате. Разрезал точно на две половины электрическим резаком. И… и когда он ушел, я… решил соединить половинки заново… и склеил их… лейкопластырем. Теперь я мог за ней следить. Она не знала, что я уже хожу…

— И что же ты выследил?

— Вы знаете, что…

— Расскажи мне.

— В пятницу вечером она… я… видел, как Курц выходил из пристройки. Я понял, что он был с ней…

— Он ходил за коньками Мэри, — сказал Хейз. — Чтобы наточить их.

— Нет! — вскричал Уландер, и голос его прозвучал сильно, как взрыв, яростно и мощно. Хейз опять вспомнил, с какой яростью напал на него тот человек в горах. Уландер замолчал, потом тихо произнес: — Нет, вы ошибаетесь. Он был у Хельги. Я знаю. Неужели вы думаете, что я ее убил бы, если бы… — голос его прервался, глаза внезапно затуманились. Он поднял голову, но смотрел не на Хейза, а в пространство, глаза его налились слезами. — Я поднялся к ней и предупредил, — заговорил он тихо. — Сказал, что я сам видел, собственными глазами, а она… она сказала, что я фантазирую. И засмеялась. — Лицо его вдруг исказилось. — Засмеялась, понимаете? Она… она не должна была смеяться. — По щекам его потекли слезы, взгляд странно остановился. — Она не должна была смеяться, — повторял он. — Это было не смешно. Я ее любил. Это было не смешно…

— Да, — согласился Хейз устало, — совсем не смешно…

Глава 13

Буря утихла.

Она безоговорочно покинула поле боя. Ветер разогнал тучи и улегся. Двое сидели в теплом уюте едущей машины, небо над головой светло синело, по обе стороны дороги лежал сугробами отброшенный снег.

Буря утихла.

Теперь от ее бешенства остались только следы — уплотненный снег под колесами, сугробы по краям дороги, отягощенные снегом кроны деревьев. Буря утихла и ушла, оставалось только отыскать и поправить все, что она повредила.

Он молча сидел за рулем, большой, рыжий, и небрежно вел машину. Ярость его прошла, как ярость бури. Только таяла в душе гнетущая печаль.

— Коттон! — заговорила Бланш.

— М-м? — он не отрывал взгляд от дороги. Следил за разматывающейся белой лентой, вслушивался в скрип снега под толстой резиной и в звук голоса Бланш.

— Коттон, — сказала она, — я очень рада, что я с тобой…

— И я тоже.

— Несмотря ни на что, я очень, очень рада…

Тогда он сделал кое-что необычное. Вдруг отнял правую руку от руля, положил ее на бедро Бланш и легонько его стиснул. Он подумал, что делает это потому, что Бланш — очень красивая женщина, с которой он только что испытал минуту духовной близости.

А может быть, он прикоснулся к ней потому, что сквозь машину вдруг пронеслось воспоминание о смерти, и он еще раз мысленно увидел двух девушек, ставших жертвами Уландера.

А может быть, это нежное прикосновение к бедру любимой женщины и является смыслом жизни?

Загрузка...