Град темных вод

Среди множества локаций Тионэи встречаются и такие, попасть в которые непросто. Часть из них связана с заданиями, открывающими доступ к местности, в другие тяжело добраться из-за особенностей расположения.

Открыть новую локацию – значит получить бонус первооткрывателя, увеличивающийся, если локация относится к скрытым, квестовым или труднодоступным.

Возможные открытия и находки зачастую превосходят самые смелые ожидания! Так, герой, первым поднявшийся на Пик Рока, стал обладателем грифона – по сей день единственного в своем роде летающего питомца. А отряд путешественников, дерзнувших пересечь пустыню Реверна, владеет теперь долей королевских конюшен в Миадоре и дворянскими титулами, пожалованными его величеством Риадусом каждому участнику экспедиции.

Разумеется, в странствиях вас могут поджидать не только слава и богатство, но и неисчислимые опасности. Но ведь риск – это именно то, что будоражит кровь истинных героев!

Пускайтесь в путь, искатели приключений, ведь это интересно… и выгодно!

К этой встрече Вероника готовилась: неброский, но наличествующий макияж, светлый брючный костюм (как раз и дождь с порывами ветра унялись, и прохлада еще не сменилась душной парилкой), туфли на шпильках.

– Будем рассматривать, как камуфляж, – мазнув финальным штрихом блеском для губ, усмехнулась девушка. – Камуфляж в формате женской логики.

Мимикрировать под окружающую среду необходимости не было, а вот отвлечь внимание – очень даже, отсюда и «формат».

Не зная подоплеки срочной встречи, едва ли не в ультимативной форме навязанной, сложно было строить предположения или продумывать ответы – иными словами, козырей на руках в этой партии у Вероники не было. Вот она и надумала выбрать «рубашку» колоды поприятнее глазу – а вдруг, да отвлечется собеседник?

– Карточные игры – дурной тон, – утихомиривая неожиданное волнение (не мандраж, но что-то близкое), начала «забалтывать» сама себя Вероника. – Шахматы или, на худой конец, нарды, куда занятнее. Да хоть бы маджонг азиатский. Но там разве что доску раскрашивать или стол…

«Домашняя» девочка, по правде говоря, знала только одну карточную игру – «дурака подкидного», однажды показанного дядей Мишей, лучшим другом и сокурсником папы… «Люди лгут, девочка. Лгут, когда им это выгодно», – дядя Миша не просто хотел кусочек клиники отпилить, он надеялся получить ее всю.

Тренькнул мобильный – Стас смс-кой оповещал свою студентку о том, что ждет возле парадной.

Она глянула на экран, затем, нахмурившись, швырнула аппарат на диван – так и не разобьется, и внезапно нахлынувшую злость хоть частично сорвать можно…

– Боги, какая пошлость, – с недовольною миной прошипела Вероника, спешно расстегивая пуговички на блейзере. – Сверху-то не каплет, а остатки луж и грязюку на тротуарах никто не отменял, угу…

«Намарафетилась, дурочка с переулочка», – раздевшись и приступив к смывке грима, мысленно глумилась над собой девушка. «Покорить красотою небесной решила куратора?»

С дивана укоризненно пиликал мобильный, гоняя по кругу мелодию из стандартного набора.

– Перетерпите, Станислав Анатольевич, – роясь в шкафу (метра за четыре от дивана), бурчала Вероника. – Перетерпите и перетопчитесь!

Пару минут спустя она была готова: темно-синие джинсы (относительно даже новые), широченный лиловый полувер и выражение лица «не трогать: ни руками, ни словесно, ни мысленно».

Забракованный костюм, тем не менее, был аккуратно повешен на плечики – пригодится для визита к «милой женщине», та вечно проезжалась по выбору цветовой гаммы в одежде пациентки…

– Спускаюсь, – ровным (на удивление) голосом лаконично высказала Вероника, удосужившись, наконец, ответить на вызов.

К счастью для себя, Стас не стал задавать вопросов.

Зато не поскупилась на вопросы Вероника – к службе обслуживания лифтов. Вопросы были красочными, многочисленными и все, как один, содержали минимум цензурных слов. Времени у нее было предостаточно, семь этажей все-таки, и с каждым лестничным пролетом обороты становились все цветистее.

Впрочем, к первому этажу она решила, что ей просто капитально не везет с лифтами, а Стас не заплесневеет от дополнительного ожидания. Но ходу все-таки прибавила.

Именно это ускорение и стало фатальным (плюс взгляд, направленный на машину Стаса, до неприличия близко к парадной припаркованную, а не под ноги). А еще то, что моська-пустолайка, претендующая на «звание» собаки, в кои-то веки молчала. Псина улеглась прямо под ступеньками, вытянув хвост (длиною с саму псину), и не успела убраться с дороги мчащейся Вероники: то ли страх подвел (много ли надо, чтобы существо размером с пенал остолбенело от ужаса?), то ли возраст (сколько себя помнила девушка, эта брехливая скотинка оглашала своим мерзким голосом двор ежедневно, по четыре-пять раз за день, так что годиков живности было немало). Псина лаяла на все и на всех, кроме своей хозяйки. Всегда.

До сего дня – и встречи с нижней конечностью Вероники. Отчаянный визг огласил двор, а секундой позже заорала и владелица псины.

– М-мать, – поспешно отскочив от визжащей и скалящей зубы моськи, ругнулась девушка. – Мои извинения.

Последнее обращалось к старушке, хозяйке животного.

Та разразилась потоком брани – и вовсе не в духе питерской интеллигенции.

Вероника запрокинула голову. Наверху морщинилась облачная серость, буднично и безразлично. Внизу же бушевала старушка, скулила помесь болонки и таксы, сигналил автомобиль, движению которого, кажется, мешала машина Стаса… Стаса, который совсем уж не вовремя решил из этой машины выбраться, и теперь просто не мог не слышать отвратительного «разговора».

– Вы закончили? – вклинилась в череду обвинений («дрянь паршивая, молодая, значит, на всех плевать можно, мою Тосечку чуть не угробила, иродка» и так далее, с редкими паузами, когда бабулька набирала воздуху) Вероника. – Так я еще раз извинюсь и пойду. Меня ждут.

Старушка завертелась, видимо, выискивая ожидающих – и нашла, разумеется. Она тут же надула щеки, сжав губы в тонкую полоску, и тряхнула седой косицей.

– Немыслимо! – взвилась «пострадавшая», гневно сверкая глазами. – Хорошо, что они до сегодня не дожили. Экой шалавой выросла, родители бы со стыда сгорели. Погань, шалашовка!

«Десять, девять, восемь», – крепко зажмурившись, начала отсчитывать девушка. «Я не убью вредную бабку. Даже не покалечу. Семь, шесть… Дышать глубже. Дышать! Пять, четыре, три, два»…

– Хамка засратая! Да я…

– Слова «засратая» в русском языке не имеется, – ледяным голосом оборвала пенсионерку Вероника. – В той его версии, которой меня учили. Еще меня учили, что старость следует уважать, и только поэтому я вас сейчас не ударю. Хотя следовало бы.

«Один», – она выдохнула и, не дожидаясь, пока ошарашенная женщина придет в себя и выльет новую порцию словесных помоев, пошла к Стасу.

Дверца минивэна еще не захлопнулась, когда старуха, очухавшись, выкрикнула яростное:

– Сучка!

Веронику тряхнуло; куратор дернулся было, чтобы выйти, но девушка качнула головой.

– Поехали.

История, в некотором роде, повторялась.

– Как ты? – сочувственно спросил Стас, когда они отъехали от дома.

Вероника пожала плечами. Меньше всего ей хотелось обсуждать сцену, коей Стас стал невольным свидетелем.

– Тишины? – предельно ненавязчиво уточнил куратор.

– Нет. Лучше чего-нибудь громкого, – упрямо вздернула подбородок девушка.

Стас понимающе кивнул, включая магнитолу.

«Я стану кошмаром!» – раздалось из динамиков. Вероника одобрительно хмыкнула – в самый раз. Рокер то хрипел, то ревел, то почти проговаривал простенькую историю о двух друзьях, одном предательстве и одной планируемой мести. Сначала Вероника не вслушивалась, но под конец увлекалась.

– Приехали, – выключив звук, сообщил Стас.

– Я не дослушала, – беззлобно усовестила его Вероника.

Куратор хмыкнул, доставая диск из магнитолы.

– В бардачке бокс, вытаскивай. Дарю.

Девушка послушалась – и вскоре хохотала, как безумная. Обложка-вкладыш для диска, распечатанная на черно-белом принтере, гласила: «Мизантропия – наше все».

– Спасибо за подарок, – отсмеявшись, сказала Вероника. – Как раз то, что нужно.

В этот раз Стас привез ее в арт-кафе, с неокрашенными кирпичными стенами, деревянной мебелью, множеством фотографий с видами Питера, расписными тарелками на стенках и расторопными официантами (почему-то исключительно мужского пола).

– Миленько, – вынесла вердикт после краткого осмотра девушка. – Даже не знала про это место – а от моего дома тут рукой подать.

– Я бы больше удивился, знай ты о нем, – куратор наградил ее многозначительным взглядом.

«Вот так красиво и ненавязчиво меня назвали ротозейкой, близорукой и, пожалуй, даже недалекой. А день-то задался!» – следуя за официантом, размышляла Вероника.

Зал в кафе был один, курильщики (в лице Стаса) могли опечалиться, но для них помещения предусмотрено не было. Их проводили к столику в конце зала, у окна, чем девушка осталась вполне довольна. От меню мужчина отмахнулся, озадачив скорее спутницу, чем официанта.

– Номер три, два раза. Кофе сразу.

– Кхм, – стоило парню удалиться, приподняла брови Вероника. – Шифр?

– Особенность меню, – с улыбкой ответил куратор. – А пока нам готовят обед, позволь, дорогая студентка, спросить: сколько работ ты написала за эти каникулы?

Вероника слегка опешила, затем принялась сгибать пальцы, подсчитывая.

– Только масло? Или акварели тоже?

– Масло. Выездные не считай.

Вероникины пальцы стали разгибаться. А на лице ее вместо сердитой гримасы обосновалась виноватая. Выходило, что, не считая фэнтезийной картины с личом (а ту, разумеется, считать и не стоило), написала она… ничего. Акварели только – но те для души. Про полотна, что за чертой иной реальности создавались, девушка, будучи в здравом уме, говорить преподавателю не намеревалась, что бы там ни значило его высказывание о Восхождении и толковом словаре…

Стас, похоже, наслаждался мучениями студентки, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди. А еще усмехаясь – абсолютно открыто.

– Тебе помочь, может быть?

– С машиной времени? – насупилась девушка.

– Ваш кофе!

Появление официанта оказалось крайне своевременным. Вероника вцепилась пальцами в чашку, как если бы это был Святой Грааль.

Куратор же свой напиток отодвинул на край стола, вытащил планшет из плоской сумки (в таких удобно переносить и ноутбуки, и альбомы для эскизов с прочими принадлежностями). Вероника осторожно, норовя унять неожиданную дрожь, вернула чашку на блюдечко. Вперила напряженный взгляд в экран устройства, повинующегося движениям пальцев Стаса.

«Все плохо. Плохо, плохо, плохо», – гаденький холодок по спине и почти оформившаяся догадка возникли у Вероники одновременно.

– Ты? – коротко спросил Стас, пододвигая планшет с запущенным без звука видео к студентке.

Впрочем, ей не нужен был звук, чтобы узнать эту запись и себя-Хэйт на ней. Пума, птички… И «беретик» под занавес.

Вероника не считала себя косноязычной. Редко, когда ей приходилось «лезть за словом в карман». Вообще, когда тебя с раннего детства учат правильной постановке предложений, а вместо игр на свежем воздухе ты предпочитаешь книги (и не только иллюстрированные), с речью по умолчанию все должно быть неплохо.

Но сейчас ей не давались слова. Единственным, жалким, еле-еле выдавленным, стало:

– Как?..

Стас поморщился.

– Кажется, я не оттуда зашел. Белозерова, я тебе не враг. И чем ты в свое личное время занимаешься – твои заботы. Хорошо бы не в ущерб учебе, но… Не о том сейчас речь. Эту запись разослал по знакомцам, а затем твитнул Игорь Годневич, любимый выученик Панченко, мой коллега и бывший сокурсник. Мой, знаешь ли, заклятый друг.

«Это все занимательно, но ничегошеньки не проясняет», – скрежетала зубами Вероника, но перебивать говорящего не спешила. Хотя эта манера Стаса – заходить издалека, с предыстории, на нервы действовала неимоверно.

– Так что если под: «Как?» – ты подразумевала: «как я нашел видео», то мне и не надо было искать. Мы с этим товарищем давно следим за успехами и неудачами друг друга.

– Вам не идет, – прокашлявшись, сказала Вероника. – Дурака валять.

Стас хохотнул – по-доброму, явно не обидевшись на замечание.

– Как я тебя опознал, ты это хочешь услышать?

Девушка, закусив губу, кивнула.

– Смотри: вот так ты держишь спину, так формируешь фон, – он запустил запись по новой, с паузами на определенных моментах. – Так щуришься, когда начинаешь выписывать детали. Так закусываешь краешек ручки кисти, когда что-то не получается. Характер мазка, наклон головы, выбор ракурса, взгляд в никуда… Я тебя знаю, Белозерова, знаю твою манеру письма. Если кто-то похож на слона, размером со слона, ведет себя, как слон, и трубит, что тот слон – то это слон и есть.

– Да-а-а, – огорошенно протянула «слониха». – Теперь у меня не то, что слов – междометий нет!

– А ты жуй молча, – посоветовал куратор.

Она и не заметила, когда успели принести первое.

Вероника умяла и грибной крем-суп, и второе (нежное мясо со стручковой фасолью на гарнир), и салатик, прежде, чем Стас продолжил разговор, по обыкновению, больше смахивающий на монолог.

– Если честно, были у меня сомнения, и еще какие, – заметив недопонимание во взгляде студентки, Стас уточнил. – Касательно того, ты ли это на записи. Но было два момента, которые, скажем так, перевесили…

Он улыбнулся и пригубил кофе – изрядно уже поостывшего.

– Общественность требует подробностей! – осмелела Вероника, воодушевившись благостным расположением духа куратора и сытным обедом. – И компота. Ведь вкусно же варят, вкус почти как из детства!

– Всегда знал, что страшней голодной женщины зверя нет, – рассмеялся Стас. – Будет тебе твой компот. А что до подробностей… Ты приходишь уставшая: на факультативы, на встречи со мной, к детишкам. Как будто не каникулы у тебя, а лагерь строгого режима. Это можно не заметить раз или два, но ты даже сегодня похожа на умученное привидение. Я бы понял, пиши ты по картине в день, но с этим мы уже все прояснили.

– Так плохо, да? – вздохнула девушка.

– Да, – куратор, похоже, не был настроен смягчать краски. – И второе – твоя Ярославская работа. Мы оба знаем, что никакой модели под тем дубом не было.

– Э? – жалобно захлопала ресницами Вероника – Стас решил уделать ее по всем фронтам.

– Ты допустила ошибку в пропорциях, – «добил» ее Стас. – Сиди там живая модель, такого никогда бы не случилось.

«Шах и мат», – неожиданно для себя восхитилась девушка. «Кажется, я с утра вспоминала о настольных и карточных играх?..»

– Ладно, пустое, – он поднял руку, подзывая официанта. – Меня не особо тревожило бы твое увлечение, не случись рядом с тобой этот тип.

«Указующий перст» куратора ткнул в беретик цвета томата.

– А что с ним не так? – осторожно спросила Вероника.

Нет, намеки из «предыстории» она ушами («слоновьими, ага») не прошлепала, но почему бы не прикинуться девочкой-ромашкой, когда ничего другого в арсенале не осталось?

– Не думаю, что тебе интересны детали застарелого конфликта, – Стас убрал планшет. – Еще два кофе и компот. И счет, пожалуйста.

Последние фразы предназначались официанту.

– Если в двух словах: мне совсем не по сердцу его махинации с привлечением неизвестных художников. Суть в том, что одних он привечает, обогревает и выдвигает; для такого у него свой знак качества: «Годно! Годневич» имеется. Это – известная общественности сторона деятельности Годневича, обложка. А с изнанки другая категория ребят – они пишут картины, которые затем продаются под чужими именами, с чужими автографами.

– В наши-то дни? – усомнилась Вероника. – Есть же специалисты, разные технические способы установить подлинность…

– Когда человек хочет прокормить семью, выплатить долг или оплатить лечение – он совсем не прочь отдать свои работы на подпись тому, кто может их продать, – жестко ответил куратор. – И вот мы уже говорим о многогранности таланта известного современного художника. Они не мастеров прошлого копируют, чтобы проверку на подлинность проводить. Хотя, допускаю и такое.

«Это не голословные обвинения», – глядя в глаза наставника, поняла девушка. «Он знает, о чем говорит. Уверен на все сто, если не больше».

– Но, раз вы знаете, почему…

– Почему не знают все? – не дал договорить ей Стас. – Потому что когда-то мы были друзьями. Не заклятыми – просто друзьями. Затем я дважды облажался, и мы пришли к тому, что есть сейчас. В общем, к чему я клоню: не связывайся с Годневичем. Держись от него как можно дальше, Белозерова.

– Усекла, – закивала Вероника.

Это, в общем-то, вполне сочеталось с ее изначальными намерениями касательно «беретика».

– Это не все, – Стас в два глотка выпил свой кофе. – Профессор Панченко внезапно выразил желание провести несколько подготовительных семинаров для старших курсов. Денег он за это не запросил, потому едва ли Алексеевич откажется.

– Юрий Алексеевич? Наш ректор? – уточнила девушка.

– Он самый. Панченко – тот хрыч из Репинки, что критиковал твои работы с натурой. Так вот, где Панченко – там Годневич, проф для него, вроде как, даже место на своем факультете пытается пробить. Мне бы не хотелось, чтобы вы пересеклись. Это лишний риск, поскольку Панченко известно, что автор раскритикованных им работ – моя любимая студентка, а что известно Панченко…

– Известно и Годневичу, поняла, – Вероника кивнула.

И поймала себя на мысли, что чужая забота – это таки приятно.

– Это будет сентябрь, расписание пока не обсуждалось, точнее не скажу. Две недели, максимум месяц – приболеешь. Справку я организую. Протестов нет?

– Работа с натурой? – принципиально она не возражала, но «хвосты» подтягивать после месяца пропуска не хотелось.

– Доплачу натурщику и приглашу в свою студию, вообще не проблема, – отмахнулся Стас. – Вопросы?

Вероника завертела чашечку с остатками кофе в руках, призадумавшись.

– До сентября целый месяц. А вызвонили вы меня вчера с такой срочностью, будто конец света на носу. Был еще какой-то повод или?..

Стас сжал кулаки.

– Был. Позавчера Потапова вскрыла себе вены.

Вероника явственно ощутила, как кровь отлила от лица.

– Она…

– Жива, – успокоил ее куратор. – В больнице. Нет, ну о чем только думала, дура малахольная?!

«Она ведь мне тогда не с бухты-барахты звонила», – заметались в голове девушки мысли с горько-кислым привкусом чувства вины. – «Что-то с ней случилось, и не в тот же вечер она себя покромсала, значит, я могла позвонить тому же Стасу, что-то предпринять»…

– Была, наверное, причина? – не совсем твердым голосом сформулировала она вопрос.

– Я поднял вопрос об отчислении, – лоб Стаса пересекла глубокая складка. – Из-за твоих работ. Испортила их Потапова. Вижу, для тебя это не неожиданность.

Вероника отвела взгляд.

– Гадкая история. Рокитова сдала Потапову, причем никто на нее не давил, она сама явилась к ректору и выложила все, что знала, как на духу. Ректор вызвал меня. Я – Потапову. Никто бы ее не отчислил: я подумал, что не помешает припугнуть эту бестолочь, чтобы дурь из башки выветрилась. А она…

Девушку замутило: ей вспомнился другой обеденный стол, другая «беседа», как если бы это было вчера: «Трусливые собачки как раз исподтишка и норовят укусить. Ты – можешь только тявкать»…

«Полина обозлилась и решила напакостить хоть кому-нибудь? До кого дотянется? Я ее взбесила – и стала толчком для новой подлости? Но зачем, демоны ее раздери, зачем сдавать было Аньку?!»

Выдергивая Веронику из болота с вопросами, рожденными тем самым чувством вины, загудел виброзвонком смартфон Стаса, лежащий на столике.

Куратор взглянул на экран, поморщился, сбросил вызов.

– Хотел предложить отвезти тебя к ней в больницу, но сегодня не получится. Давай, завтра заеду с утра?

– Не нужно, – замотала головой она.

– Не поедешь? – вздохнул Стас. – Твое право.

Вероника поднялась, давая понять, что посиделки окончены.

– Поеду. Но доберусь сама. Название больницы мне только скажите.

В конечном итоге они договорились, что Стас наберет ее в районе одиннадцати. Если к тому времени Вероника еще будет дома, то он ее таки отвезет. Нет – так нет. Глядя на куратора, девушка решила, что двигает им не мифический «долг педагога», и не романтические порывы, а все то же чувство вины. Пережал – и вот, что вышло.

В игру она зашла без настроения – оно и понятно.

– Явилась, – поприветствовал ее виртуальный мир.

Мрачным, замогильным почти, голоском.

Перед глазами Хэйт расплылась дымчатая клякса цвета давленой черники – и явила говорившую.

Мелкую (с ладонь), как и все виденные ранее квартеронкой товарки этой… особы, темноволосую, с лавандово-серыми крылышками – фею. Почтовую фею.

– Удружили, заботливые вы наши, – вознесла взор к небесам адептка. – От благодарности и умиления в зобу дыханье сперло!

Феечка внезапно оживилась, начала нарезать круги вокруг Хэйт, по поверхности полупрозрачных крылышек и платьицу, похожему на бутон тюльпана из дымчато-серых и сиреневых «лепестков», засверкали искорки.

– Бескрылое задыхается? Умирает? Нет? Как жаль.

Проделав «контрольный» круг вокруг адептки, фея выдала безразличное:

– Письмо, – и исчезла в черничной кляксе.

Свиток, перевязанный пурпурной лентой, Хэйт поймала на автомате.

– Посланница – это от слова «послать»? – возмутилась квартеронка вслед испарившейся пигалице. – Жаль ей!

Становилось понятнее, к чему были эксперименты с поведенческой схемой феечек, а то, что они стали разговаривать, само по себе было здорово. Но что – и как! – говорила ее персональная летунья, адептку слегка шокировало.

– Или у всех нормальные «посланницы», только моя – дефективная. С моим-то счастьем.

Хэйт махнула рукой и приступила к чтению записки от Рэя.

«Порталы снова работают, мы будем ждать тебя у Ворожеи, в Миттолисе», – писал ей убийца. Адептка огляделась: орочий парк был восхитителен, но Рэй был прав – сменить обстановку стоило. По ряду причин.

Компания была в сборе: Рэй сидел рядышком с Маськой, напротив обнимались Барби (удивительно умиротворенная) с Кеном (довольно улыбчивым), смотрелись объятия тонкокостного эльфа и массивной горы мышц орочьего происхождения… потешно. Место «во главе» прямоугольного стола занимал Монк, а стул напротив него пустовал – очевидно, ждал адептку.

Сначала был шумный обмен приветствиями, затем для «ушастенькой» заказали выпивку, а после тоста орчанки: «За охренетительных нас!» – убийца, враз посерьезневший, взял слово.

– Все с сборе, значит, можно озвучить не самые бодрые новости. Нашу команду болельщиков и живописцев во время одного события – вы же понимаете, о чем я? – засветили. И физиономии наши, к счастью, не в лучшем качестве – издалека снимали, теперь в сети, а у массы народа есть к нам вопросы.

– Пусть они ими же и подавятся, – рыкнула Барби, умиротворение с лица которой как сквозняком от входной двери сдуло – как и улыбку Кена.

– Родная, тише, – попробовал усмирить подругу эльф. – Этого следовало ожидать.

– У Теней на форуме тихо, – подала голос гнома, какая-то очень уж задумчивая. – Тишь такая вся тишайшая, что дураку ясно – дело труба.

– Простите, ребят, – повинилась Хэйт. – Это из-за моей затеи с «наблюдательством». Подставила всех… Нам тут-то, на людях, сидеть не опасно?

Рэй покачал головой – без особой уверенности, впрочем.

– Искать целенаправленно нас логичнее всего у орков или эльфов – второй акт в пьесе «Завалим же Архидемона сами» неписи будут играть там. В крайнем случае, это мирная зона, что нам тут сделают? И забей, та битва доставила столько фана и зрелищ, что оно того стоило. Более чем.

– Плюсую неистово, – поднял большой палец вверх монах.

Адептка выдавила слабую улыбку. «Там – поспособствовала суициду, слава богам, неудачному, тут – втравила друзей в неприятности… Начинаю понимать свою фею».

– А что теперь будет с шестой расой? – задалась вопросом гномка. – То есть: было же заявление от администрации о праве выбора – освобождение захваченных земель или ввод краснокожих этих в игру, а вышло и не так, и не эдак.

– Я более, чем уверен, что введут демонов, как играбельную расу, – откликнулся Кен. – Скрипты прописаны, модели персонажей, наверняка, подготовлены, сценарии квестов и наброски обновленных локаций ждут своего часа. Корпорация не выдернет стул из-под ног своих эвент-мастеров, сценаристов, дизайнеров и прочих трудяг. Это не есть выгодно. И по деньгам, и для престижа.

Барби выпустила светлоухого из объятий (малость смахивающих на тиски).

– Умный ты мой, и как они это провернут?

– Да очень просто, – отмахнулся лучник. – Заявят о неучтенном прорыве на неоткрытых территориях, приз за нахождение назначат повнушительней – и толпы приключенцев рванут на поиски. Эти демоны будут дружелюбнее нынешних, запустят несколько спец-сценариев на примирение с другими расами, и, вуаля: все в выигрыше.

– Кроме нас, – буркнула Маська.

– Не скажи, – не согласился с малой монах. – Про нас при таком раскладе забудут. А это ли не выигрыш?

– Не о том думаем, хотя я во многом, если не во всем, согласен с Кеном, – снова привлек внимание группы Рэй. – И с Монком. Но прошлое – в прошлом, будущее зависит не только от нас, а в настоящем надо решить, как избежать лишнего внимания. Без ущерба для себя.

– Вывод напрашивается сам собой, – пожал плечами Кен. – Разделиться на время.

– Или, – встрепенулась Маська. – Залечь на дно.

Убивец заинтересованно сощурился.

– Ты говоришь о…

– О Граде Темных Вод, конечно, – малиново-чернявые хвостики аж подпрыгнули, так резко кивнула гнома. – Посуди сам: это самое донное дно. Юффий говорил, что Град скрыт, а на форумах ни буковки, ни запятой об обитателях озера и тайной локации. Гениально же, ну?

– Баранки гну, – окончательно посмурнела Барби. – Мы с Кеном улетаем послезавтра. Я первый раз за восемь лет уломала его на нормальный отпуск, на нормальном острове в тропиках, с нормальными, блин, пляжами и коктейлями, а тут вы – с новыми великими идеями…

– Дружище? – удивился Рэй.

Эльф развел руками, как бы извиняясь.

– Билеты куплены, отель оплачен. Три недели без вай-фая и компов.

– Три недели! – в один голос ужаснулись гнома, убивец, квартеронка и даже монах.

Какое-то время все молча цедили свои напитки.

– Выходит, разделяемся? – хмуро спросил Монк. – Ладно, висит у меня одна персоналка, классовая, займусь.

Гнома, расстроенная больше всех, тяжко вздохнула.

– Ну, и у меня есть задание от Совета Старейшин. Оно полезное. Я ж хочу мануфактуру свою.

– А мне неплохо бы поднять репутацию с орденом, – Рэй потер переносицу. – Хэйт, а ты?..

Адептка замахала руками.

– За меня не тревожьтесь, я найду, чем себя занять!

Маська повеселела:

– Мы же будем на связи? И, случись что, всегда сможем собраться. О, эта обнова с феечками – просто улет! Моя со мной разговаривает!

Хэйт отвела взгляд в сторону, туда, где стояло чучело ослика.

– Угу, моя со мной тоже.

И выбрала в интерфейсе отправку почты.

– Яд? – метнулась к бокалу адептки объявившаяся фея. – Досадно.

Монк поперхнулся.

– Воистину улет!

Очень скоро друзья начали расходиться. Первыми вывалились в мир реальный Кен и Барби, паковать чемоданы и добивать какие-то недоделки по работе, затем вдруг всполошилась Маська («Ой, ой-ой-ой, опаздываю!»), взгляд Рэя стал рассеянным – он, хоть и сидел в метре от адептки, был уже где-то далеко.

Хэйт решила не смотреть, как разбегутся и остальные, коротко распрощалась и вышла. Характеристики, квесты, получение денег и репутации – все это могло подождать. Других дней, другого настроения.

«Чувствую себя каким-то перекати-полем, которому и тут не уютно, и там не прижиться», – выбираясь из модуля, рефлексировала Вероника.

Сначала разговор со Стасом, буквально вымотавший ее морально, затем осознание – как обухом по темечку! – того, что успела до такой степени привязаться к игровым знакомцам, что известие о расставании с ними выбило из колеи, напрочь, начисто!

– Пожалуй, мир не готов к появлению дружелюбной Вероники Белозеровой, – изрекла она насмешливо. – Не будем же его обескураживать.

А вот застольная беседа с куратором никак не шла из ее головы. Точнее – те слова Стаса о ее хронической усталости. Дело было не в его правоте: и живопись она забросила, и выглядеть стала хуже, но… Летние каникулы, точнее, два месяца, остающиеся после выездной практики, ведь можно тратить на подработку. Многие студенты летом нанимаются в кафешки, в разноску – да мало ли куда! – небольшой приработок – лучше, чем никакого. Стас знал о ее ситуации, но говорил он о двух возможных причинах усталости подопечной: либо картины, либо игра.

Да, она не самый общительный человек на планете. Да, Стас мог решить, что она живет на деньги, оставшиеся от родителей. Но имелся и третий вариант, бредовый и… неправильный. Если бы Стас знал о ее перемещениях, его доводы были бы наиболее весомыми.

– Что есть доверие? – выпалила Вероника, глядя в глаза своему отражению в зеркале прихожей. – И с чем его едят?..

Она знала, что такое иллюзия доверия. Знала, что значит – доверие преданное. Понимала, когда доверие на чем-то основывалось – и в основах она была твердо уверена. Семья – это семья, кровное родство и есть первопричина доверия. Дружба?

Вероника могла назвать друзьями ровно двух человек: Галку и Лешу. И тут же, с лету, сказать, почему давно им доверяет, в двух словах ровно: долг, залог. Долг – это были «тараканы» Галки. Она лечилась от бесплодия в клинике отца Вероники. Если бы не огромная скидка (это уже помощь мамы), они с Лешкой не потянули бы лечение. С «залогом» было и того проще: Веронике было известно, что не все одинокие вечера Галки вызваны пропаданием ее супруга на работе. Нет, Леша ей не изменял: он шел с коллегой поиграть в какую-нибудь бегалку-стрелялку. Так он избавлялся от стресса, Галина же не одобряла «нездоровое пристрастие» мужа. В какой-то момент Лешка понял, что ему проще тайком отстрелить сотню-другую голов нарисованным монстрам (или другим игрокам, смотря что за игрушка), чем объясняться с женой. Вероника прознала об этом давно и совершенно случайно, и надежно хранила маленький секрет друга от его дражайшей половины.

Вычеркнув из «уравнения» две этих «переменных» – было бы «решение» тем же? Спустя столько лет – да, несомненно. А в самом начале их дружбы?..

Беспричинное, безоговорочное – вот такое доверие Веронике было трудно понять.

– Кошка и птички, – направляясь к кофеварке, через силу улыбнулась девушка. – Думай о птахах!

В конце-то концов, удалось же ей написать ту картину! И пернатые не выглядели напуганными, а мохнатый хищник – предвкушающим трапезу…

«Стасу незачем за мной следить», – почти уверенно подумала она. «С другой стороны, а что я о нем знаю?»

Покуда приступ паранойи не зашел на второй круг, Вероника озадачилась насущными (ну и что, что несущественными, лишь бы отвлекали!) вопросами: что положено привозить в больницу загремевшим туда однокурсницам, и куда запропастилась ее кулинарная книга?

Книга нашлась в комнате – туда ее эвакуировали при потопе.

– Кстати, о птичках, надо бы заменить потолок, – сказала девушка, глядя почему-то на комнатную люстру. – И, раз уж нам обещано покрытие расходов, не будем ни в чем себе отказывать.

Вероника погладила глянцевую обложку. Если с доверием у нее и были определенные сложности, то с мстительностью – ни малейших.

Остаток дня она загрузила под завязку. Для зачину Вероника решила покорить новую для себя высоту – выпечку. Начать решила с манника. В рецепте, кроме самой инструкции по приготовлению, значилось: «Если у вас есть форма для запекания, духовка, ингредиенты и две руки, все получится». Ниже, в отступлении, составитель книги, не обделенный ироничностью, ерничал: «Встречались мне сборники рецептов, где говорилось, что выпечка – плевое дело; готовить (за пару недель до начала приготовления самого торта) пряничное тесто для фигурок к Сказочному Замку – сплошное удовольствие, а не хлопоты. Четыре разновидности теста для бисквитов и еще шесть для кексов – проще не придумаешь. Возможно, так оно и есть, если вы кулинар со стажем, но я все же советую осваивать путь выпечки маленькими шажками. Манник – отличный выбор для старта».

Спустя час Вероника, вся в боевых следах на лице и одежде в виде мучных полос и разводов, убедилась в правоте составителя.

К первому самолично испеченному пирогу отлично подошло второе занятие: выбор самого дорогого в городе-герое Ленинграде (он же Петроград в прошлом и Санкт-Петербург в настоящем) поставщика натяжных потолков. Премиум-класса, а чего мелочиться?

Можно было бы и замену кухонной мебели с капитальным ремонтом насчитать, писулька на нотном листе не предполагала конкретики, но Вероника была честной девушкой. Пострадал потолок – его и заменим. Выезд-то на дом для замера и составления сметы компания предлагала бесплатно, девушка ничего не теряла, даже если номер с маленькой, но дорогостоящей местью не «прокатит».

А вечером она разбирала свои старые работы. Их набралось немало – целый чулан. Вероника составила крупные полотна (в подрамниках, без них она не хранила картины) по времени написания, отдельно отобрала наиболее удачные, небольшие убрала на отдельный стеллаж. Рассортировала акварели в папках, рисунки (грифель, графит, карандаш).

Казалось бы – дел на полчаса, однако возилась девушка часа четыре. Но следовало сделать это давно, бессистемное распихивание «куда придется» впоследствии выходило боком, когда нужно было что-то отыскать.

Еще можно было подбить итоги. Так, прошлым летом она написала пять работ маслом: цветочный натюрморт, композиция с тыквами и глиняной посудой, пейзаж с натуры, одно баловство с формами и цветами (бублики и цилиндры насыщенных цветов) и попытка (крайне неудачная) автопортрета. Против весомого «ничего» в году нынешнем.

Не очень-то оптимистичное вышло сравнение.

– Ленивцы – милейшие создания, но я вроде не из них? – вздохнула Вероника. – Значит, будем наверстывать. А то заигрались тут некоторые…

Утром, благодаря недюжинному усилию воли и будильнику, Вероника погрузила свое бренное тельце в маршрутку, предварительно влив в него большую чашку кофе. Действовать бодрящий напиток начал где-то с середины пути, так что проснулась она, по сути, уже в дороге. Подобное было в порядке вещей для девушки, поэтому все, что она предприняла – это сверилась, туда ли едет маршрутка. Оказалось – туда, пролеты Большеохтинского моста свидетельствовали.

– Чудно, – кивнула она и покосилась на корзину с фруктами на своих коленях.

Откуда взялась корзина, Вероника помнила смутно. Вроде бы из супермаркета, но момент покупки она заспала. Не мучая сонный свой мозг, девушка повернулась к окну.

Вода в Неве (наверное, из-за шторма) была темной-темной, несмотря на ясное небо.

«Вот мне и натура», – подумалось Веронике. «Нева – море, запертое в берегах. Не вдохновлять не может».

Больница: старое здание со стенами цвета… нет, иначе тут было не сказать, знание цветовой палитры не помогало – детской неожиданности, располагалась дальше конечной, девушке пришлось пройтись; царили в ней запахи, далекие от приятных, понурые лица больных и злые глаза над белыми халатами – это уже персонал.

– Если аллергия на медицину встречается, у меня, определенно, она есть, – девушка ускорила шаг.

Стас сказал ей номер палаты, где лежала Анна, избавив Веронику от необходимости лишний раз общаться с людьми.

– Ты?! – завидев одногруппницу на пороге палаты, рывком выпрямила спину Аня. – Какого…

– Погода хорошая, думаю, дай зайду, сделаю гадость, – Вероника осмотрелась.

Пять коек, две из них застелены, на той, что у окошка, кто-то лежал, отвернувшись ото всех и укрывшись простыней. Женщина с соседней с Аней койки встала, чинно поприветствовала чужую визитершу (воспитание!), объявила, что хочет прогуляться и даже извинилась.

– Тебе мало было жалобы? – огонек, вспыхнувший было в глазах Анны, погас, и сама она как бы обмякла. – Решила убедиться лично, что враг повержен, а, королева?

Вероника поморщилась: громкие слова из уст некогда яркой, бойкой девушки, сейчас похожей на тень самой себя, как если бы из нее вынули стержень, одну оболочку оставили – производили унылейшее впечатление.

– После Ярославля у меня осталась запись на диктофоне, – она не собиралась этого говорить, вырвалось. – Которую я потом удалила. И странно, что тебе не сказали, кто именно доложил о том случае ректору. Даже мне – сказали, а тебе – нет.

– Игра в благородство? – немного оживилась Аня. – Или задурить меня пытаешься?

Вероника пожала плечами.

– Выйдешь из больницы – спроси у ректора. Или прямо сейчас Стаса можно набрать. С громкой связью. Но Стасу ты можешь и не поверить, а Юрию Алексеевичу – вряд ли.

– Кто? – Анна подобралась. – Кто эта паскудина?!

– Ну что ты, – Вероника подошла к «больной» почти вплотную, поставила корзину на тумбочку. – И лишить тебя радости самой выяснить правду? Ты ведь любишь узнавать о людях новое. Вот только одного не могу понять: зачем себя-то калечить было? Ну, вышла вся история наружу – и что с того? Перешагнула бы, и шла себе дальше!

– Ты всегда была на вершине, – злобно сверкнула глазами Аня, порадовав визитершу (злость – это лучше, чем обреченность). – Глядела на всех свысока. Мы, простые смертные, получали остатки света и похвал. Но ты-то выше всего этого. Тебе не понять, каково это – все потерять. Учебу, шанс на будущее, уважение друзей и семьи – все! Я ведь рассчитала… Мать возвращается в семь, братья из спортзала в семь тридцать. Набрала еле теплую воду. А потом, когда никто из них не пришел, мне пришлось выбирать: вылезать из ванной, позорно прятать порезы или… закончить. Мне терять было нечего. Нечего. Но тебе не понять.

– Ошибаешься, – дослушав одногруппницу, тихо произнесла Вероника. – Это ты плохо понимаешь, что значит «все».

Говорить о себе – этого она точно не намеревалась делать. Рассказать Стасу стоило немалых усилий, а уж Ане…

– За полгода до поступления в училище я стала сиротой. Автокатастрофа. Мама и папа – в один день. Вот, что значит: «потерять все». Выздоравливай.

Она крутанулась на каблуках, затем нерасторопно, впечатывая каждый шаг, вернулась к выходу из палаты.

– Белозерова! – изменившимся голосом позвала ее с койки Анна. – Стой же!

За дверью Вероника сорвалась на бег.

«Страшно, когда рушатся воздушные и сказочные замки. Но страшнее – когда рушится твой мир», – в себя она пришла только дома. И то не совсем, чтобы полностью.

Зато теперь Вероника была почти уверена, что, выйдя из больницы, Потапова не попытается заново наложить на себя руки. Остальное – уже не ее забота.

История извращенным образом повторялась. Опять.

Новых писем – и летучего чудовища – не было. Это Хэйт поняла по тишине, относительной, впрочем – в игру она зашла в харчевне, там шумок присутствовал по умолчанию. Но не было феи с ее удручающими комментариями могильно-гробовой направленности, и это уже можно было назвать «тишиной».

Хэйт какое-то время раздумывала, куда ей пойти: выбор был слишком велик. И веер из незавершенных заданий, и профессии непрокачанные, и статы, о которых забывать не стоило. Еще в инвентаре лежала картина с Архидемоном и необычными свойствами, с которой тоже надо было что-то решить. Не аукцион – однозначно, но и для себя не оставить, слишком уж вкусна «конфетка».

– О вкусном – я задолжала «спасибо» жрице Каштэри за ожерелье, – здраво рассудила адептка. – И к ней же направляли за историей о жирном и мерзком черве.

Направление (храм Ашшэа в Крейнмере) было ничем ни хуже других. Срочности с издохшим Люмбаром (элитным монстром, главным обитателем подземного лабиринта, в который как-то умудрилась провалиться Хэйт), вроде бы не имелось, однако, откладывая какие-либо дела с дроу в долгий ящик, можно было здорово дать маху. Адептка отлично помнила, как слетала репутация с орденом, по «тику» в 250 единиц в минуту, когда она чуточку припозднилась со сдачей задания.

Мысль о том, что искомая жрица может находиться не на положенном ей месте, а в светлоэльфийских землях, как-то не пришла в голову Хэйт.

И зря. Вместо беловолосой жрицы в темной пещере-часовне ее встретила Бестия.

И это была не та встреча, что заканчиваются занятными квестами и наградами.

– Дом Бестий всегда получает свое, – хриплым голосом проговорила незнакомая Хэйт дроу, едва адептка миновала каменные врата. – Добровольно или силой – ты в праве выбрать.

Была говорившая высокой, жилистой. В одежде, состоящей на первый взгляд из кожи и шипов. Прическу из иссиня-черных тонких косичек венчал обруч с длинными тонкими иглами. Наряд должен был доставлять немало неудобств, но темная двигалась плавно, как бы перетекая из одной позы в другую.

От Бестии веяло болью и смертью. И безразличием. Ей явно было до лампады, в целом виде доставлять квартеронку или в мелко нашинкованном.

– Добровольно, – благоразумно ответила Хэйт.

Хватило благоразумия и на то, чтобы не озвучивать шуточку про «и с песней». И даже на то, чтобы воздержаться от удивленного возгласа, когда черный овал портала, созданного дроу, выбросил их на узкий каменный уступ.

Места на уступе для двоих было в самый раз, но уже третьему пришлось бы потесниться. С одной стороны уступ упирался в горную твердь, с другой – в пропасть, дна которой было не видать.

Паники не было: желай Бестия ее убить, столь изощренный способ ей бы вряд ли понадобился. Причиной для удивления была карта, открытая адепткой из любопытства – и показывающая клубы серого тумана. Один туман, во все стороны, и ничего кроме.

Дроу же, не мешкая, прикоснулась ладонью к гладкой (без видимых трещинок или намеков на двери) каменной поверхности.

И гора дрогнула, отворяя вход в свои недра.

– Глава Дома Бестий! – дроу, приведшая Хэйт (путешествие по тропе в толще камня не было долгим), склонила голову в приветствии. – Поручение исполнено.

– Вижу, – мелодично откликнулась первая темная эльфийка на памяти Хэйт с сединой в волосах. – И отзову твоих сестер. Ступай.

– Вечное почтение, Мать! – Бестия исчезла в портале.

Диалог НПЦ Хэйт слушала в пол уха, так как была слишком занята разглядыванием (с выпученными глазами!) окна с системным сообщением.

За эти строчки можно было позволить Бестии приволочь ее тушку в пяти отдельных коробочках!

Впрочем, умей Хэйт заглядывать в будущее, «пять коробочек» показались бы ей сущей чепухой, пустячной детской шалостью, в сравнении с тем, что уготовили ей Бестии…

– Ты предложила Шэтии путь, забравший трех моих дочерей, пришлая. И несчетное число жизней потомков Ашшэа, – теперь адептка смогла разглядеть Главу Дома Бестий и место, в которое попала: и женщина, и место впечатляли. – Их гибель была ценою жизней многих и многих орков и эльфов, которые теперь не оборвутся. Цена будущего редко бывает малой. Но вот в чем мой к тебе вопрос, пришлая: а чем заплатила ты?

Юный, чистый, как горный ручеек, голос дроу резко контрастировал с ее внешностью: косички, уложенные в сложнейшую конструкцию, были и черными, как смоль, и белесыми, как кость, выбеленная годами; алебастровая кожа без единой морщинки и водянистые глаза, как у слепых (однажды, там, в другом мире, Стас приводил на занятия слепую модель). Бестия выглядела не старой, нет. Она казалась молоденькой девушкой, по жестокой причуде темной богини вселенной в тело древней старухи; а затем юность и древность смешались, не желая уступать друг другу.

Одеяние с серебряными шипами еще более длинными, чем у той Бестии, что доставила Хэйт в обитель, на голове – корона, материалы: серебро и, вроде бы, обсидиан.

«Шипы – это явно их фишка», – с затаенным трепетом подумала Хэйт. «Мать», как говорится, внушала.

Не меньше «внушало» и место.

Огромадный зал, над которым трудилась природа (если, конечно, забыть о нелегком труде гейм-дизайнеров), уставленный алыми свечами. Свечи были повсюду, на каждом выступе, в напольных подсвечниках, на сталагмитах, коих в зале-пещере имелось бесчисленное множество. Но разогнать темноту свечи были бессильны, они только множили острые тени…

– Я жду! – негромко, но требовательно одернула глазеющую по сторонам адептку Бестия.

– Мне нечем платить, – выдохнула Хэйт, почти молясь Ашшэа, чтобы Глава не разгневалась. – Нет ничего такого, что могло бы окупить гибель ушедших или судьбу выживших. Вы можете меня убить – но я воскресну, так что ценность моей жизни ничтожна.

– Ничтожна, – эхом повторила дроу. – Какое верное слово. Твое счастье, что в смертях дочерей я виню детей Иттни. Они поставили дроу на острие атаки, в то время как сами предпочли позиции прикрывающих. Наши давние союзники из степей поступили благородно, приняв основной удар на себя, а Светлый Лес… всегда был и останется «светлым».

«Пожалуйста, только не надо впутывать меня в политику!» – запаниковала было Хэйт, но тут же одернула себя: да кто она такая, чтобы ее в разборки между расами вовлекать? Нос не дорос еще.

И тут в голову адептке пришла мысль, лучшая из всех, что когда-либо посещали ее – в обеих реальностях.

– Это не может быть платой, – выговорила Хэйт, открывая инвентарь и извлекая из него один предмет. – Но может быть подношением. Мать Дома Бестий, прошу, примите мой скромный дар.

На вытянутых руках она держала картину. «Искру Архидемона».

Глава Дома Бестий рассматривала подарок так долго, что Хэйт засомневалась – действительно ли мысль была отличной?

Наконец унизанная кольцами рука коснулась полотна.

– Дар принят.

Прежде Хэйт думала, что со жрицами Ашшэа – трудно. Их реакции сложно предугадать, а «бедная» мимика не облегчает задачу нисколечко. Но там хотя бы были оповещения об изменении репутации, и можно было как-то сориентироваться, если течение разговора завернуло не туда, куда следовало.

Здесь же каждое словечко было подобно вышагиванию по тонкому льду. Без подсказок от системы, без уверенности в «попадание», без понимания куда и зачем она бредет…

– Ты слаба, – выдала наблюдение НПЦ, снова поставив в тупик адептку сменой темы разговора. – Ты ничтожнее пыли, немощней новорожденного. Но ты можешь творить, и это не мало. Бестией тебе не стать, как не может вода стать камнем. Но вода может стать льдом, а лед – сковать любого глупца, решившего испить водицы.

Хэйт замерла. Однажды одна темноухая непись, приснопамятная жрица Каштэри, выдала ей хоть и отдаленно, но схожую речь. В итоге все закончилось заданием на смерть циклопа… и древним пергаментом.

«Неужели?»…

– Ты слаба, – повторила Глава Дома Бестий. – Тебе не стать Бестией. Но ты можешь рискнуть и ступить на путь боли, страданий и ужаса. Согласившись, ты проклянешь и меня, и этот день, и себя самое – за согласие. Ты вправе будешь уйти, но обратной дороги не будет. Ты слаба – и наверняка сломаешься. Я спрошу лишь один раз: хочешь ли ты попытаться пройти дорогой мучений, крови и кошмаров?

«Это было превосходнейшее вложение капитала», – с дрожью от волнения подумала Хэйт прежде, чем выпалить жаркое:

– Да!

На лице Бестии промелькнуло что-то, отдаленно схожее с жалостью.

Непись хлопнула в ладоши, и из тьмы вынырнула копия той дроу, что доставила Хэйт в обитель.

– Отдай Тарише все, что у тебя с собой и на тебе, – велела Глава Дома; заметив выпученные глаза пришлой, снизошла до пояснения. – Первым тебя ждет шаг познания. Когда дочери Дома проходят его, мы следим, чтобы познающая не ушла за грань. По счастью, с тобой эти предосторожности ни к чему. Ты чужая Дому, спасать твою жалкую, бесконечно повторяющуюся жизнь – только тратить понапрасну силы.

Хэйт, начиная осознавать, что вляпалась со своим восторженным: «Да!» – в нечто, до крайности отличающееся от ее ожиданий (не очень явно сложившихся, но в «меню» входили «плюшки»), приступила к разоблачению.

«С подводной лодки некуда бежать», – в смешанных чувствах подумала адептка.

– Реликвию и ожерелье передай мне, – внесла коррективы Глава. – Знай: в любой миг ты можешь забрать свои вещи – никому здесь они не нужны. Одна просьба – и тебе все возвратят; это же будет означать, что путь тебе не по силам. Не мешкай, тысяча шагов мучений ждут!

Оставшись в исподнем (полоса ткани на груди и стыдливые трусики, набор «по умолчанию», «апгрейд» стоил денег, коими адептка разбазариваться на подобные пустяки не привыкла), Хэйт, скрепя сердце, выполнила требования НПЦ. Как говаривал папа: «Пошел в попы, служи и панихиды».

– Заклинания тебе тоже не понадобятся, – обескуражила непись, проделав еле заметный жест.

– Ледяной зал, – обронила Мать Дома. – Тариша, проводи.

Переходами, темноту коих сдабривали огоньки свечей, молчаливая дроу привела ее к каменным дверям, покрытым инеем.

– Старайся дойти до центра, – напутствовала адептку Тариша, прежде чем толкнуть створки.

– П-постараюсь, – морозный воздух, хлынувший из зала, перехватил дыхание.

Хэйт взглянула на свои босые стопы, на лед, покрывающий пол, потолок и стены зала, и сделала шаг в преисподнюю.

Преисподняя была ледяной.

Каждый вздох обжигал, каждый шаг, дающийся безмерным усилием духа и тела, рождал новую вспышку боли. В первые секунды Хэйт колотило, а чуть позже ей казалось, что кожа вот-вот лопнет от боли и холода.

«Ослаблена боль, говорите?!» – мысленно – вслух говорить в зале льда не представлялось возможным – взревела девушка. «Изуверы, как вообще можно было ТАКИЕ ощущения запихнуть в ИГРУ?!»

Затем кончилась бодрость. Не дошла она до центра зала, даже десятой доли пространства не одолела.

«Насрать!» – беззвучно вопила Хэйт. «Просто выпустите меня отсюда!»

И тут, будто мук и неподвижности было недостаточно, поднялась снежная буря. Вместо снежинок – осколки ледяных глыб, вместо завываний ветра – мертвенная тишина.

Лог запестрил сообщениями об уроне. Несерьезном, по 5-15 единиц хп за каждую льдинку, но частом.

Холод и боль пронизывали все тело; в какой-то момент Хэйт перестала понимать, что «тело» – не настоящее, а только игровой аватар, что гибель в ледяном аду – неминуемая, самой ей отсюда было не выбраться – всего лишь перенесет ее в круг воскрешения.

Всплыло оповещение об усилении обморожения и с угрозами обморожения «сильного».

«Тогда это – слабое?» – угасающий рассудок Хэйт изволил шутить.

Таял бар здоровья.

Ад готовился отпустить жертву из ледяных тисков. Отпустить – навстречу милосердной смерти.

Это было последним, что увидела Хэйт перед тем, как умереть.

– Зря ты лежишь, – негромко произнесла Тариша над свернувшейся в клубок (прямо в круге воскрешения) адептке. – Увидит Мать, решит, что сломалась.

Хэйт вздрогнула, с трудом заставила себя принять сидячее положение.

– Т-тут т-тепло, – стуча зубами (морозный ад выпустил тело, но не память) откликнулась Хэйт. – Что т-там дальше в программе?

Единичка к выносливости, как цена изуверских пыток, не казалась ей равноценным обменом, ну никак.

«Если Бестий так вымораживают, то неудивительно, что они все – как статуэтки бесчувственные», – она все же встала с пола. Помнится, раньше ей казалось, что пол в круге – холодный, но сегодня она так не думала.

– Возвращайся в ледяной зал.

– Что?! – возопила адептка.

– Возвращайся в ледяной зал, – не моргнув глазом, повторила дроу.

«Так вот, что значит: путь боли, страданий и ужаса. Первый раз ты не знаешь, на что идешь. Тебе непрозрачно намекают на потерю процентов опыта – ты беспечно решаешь, что это чепуха. Опыт – и вправду пустое, в сравнении с тем, что ТАМ будет. А затем тебе предлагают вернуться. Добровольно. В преисподнюю. Своими ногами, без толчков в спину. Вот, где кошмар!»

– Ты идешь или хочешь сдаться? – равнодушно спросила Тариша.

Хэйт сглотнула.

– Иду.

«Слышишь, преисподняя, иду!»

– Во второй раз будет легче, – безучастным тоном сообщила дроу перед заиндевелыми створками.

Брови Хэйт взлетели вверх, обозначая недоверие (Бестия ее успокаивает?!) и удивление высшей пробы (а «легче» в ледяном аду – это вообще возможно?), но вслух она промямлила невнятное:

– С-спасибо.

– Пробуй дойти до центра и не давай залу поглотить тебя, – Тариша продолжила давать советы о грядущем кошмаре адептке. – Не останавливайся, пока можешь идти. Мать Дома часто медитирует здесь по много часов, возможно, однажды так сможешь и ты.

«Боги всех миров: заботливая дроу?! Такого просто быть не может! Я уже молчу про медитацию в преисподней!»

А после стало не до мыслей: хлад и муки обрушились на пришлую, утянули цепкими лапками в свою паутину. И принялись тянуть из нее силы, и жизнь, и волю. Но прежде, чем иссушенный труп повалился на блестящий пол, отдарились.

И, права была Тариша, во второй раз пережить эту жуть было самую чуточку, но – легче.

Когда Бестия подошла к Хэйт в этот раз, та снова была в круге воскрешения, но уже в положении сидя.

И в глубокой задумчивости.

Часть системок о дебаффах за пребывание «на холодке» была наименее значимой. А вот устойчивость и игнорирование – совсем другое дело.

Устойчивость к той или иной стихии давала порезку урона, наносимого заклинаниями, относящимися к этой стихии. Конечно, актуальных формул корпорация не публиковала, но судя по изысканиям, устойчивость «резала» урон от «базы» – чисел, указанных в описании умения, до его преобразования в формулу с множителями всех мастей.

Свойство «устойчивость к» могли иметь только украшения, то бишь два кольца, две серьги, ожерелье. В одном из «фиксов» первых месяцев после запуска игры была установлена верхняя «планка» для одного предмета (за исключением предметов мифического класса): десять процентов. Причем украшений с меньшими значениями изменение не коснулось, так что среди советов новичкам был и такой: «Соберите несколько комплектов ювелирки на двадцатый-тридцатый уровень с сопротивлениями разным школам магии, и меняйте их под ситуацию; выжать больше, чем пятьдесят процентов, весьма сложно». Высокоуровневые украшения же после фикса могли сочетать два и более видов устойчивости.

Одним из аргументов, склонивших в свое время Хэйт к выбору класса «адепт тьмы», было наличие ауры стихий, открываемой на пятидесятом уровне; у адептов света баффа с аналогичным эффектом не было. На максимальном, пятом уровне, умение давало дополнительных десять процентов устойчивости – к четырем стихиям. Устойчивости к свету и тьме, насколько знала девушка, в игре не было – для игроков, монстры «живут» по иным законам.

Как правило, мини-боссы и боссы применяли магию одной, реже – двух стихий. Изредка попадались чистые «физики». Наибольшей разрушительной силой обладали именно магические удары – следовательно, если есть возможность их ослабить, ею (возможностью) стоило воспользоваться.

Корпорацией также было заявлено, что «потолок» устойчивости к любой из стихий ограничен показателем в девяносто процентов. То есть, совсем не получать урона не получится, как бы игрок не старался. Раньше Хэйт не «въезжала», как из пятидесяти (от бижутерии) и десяти (от ауры) можно получить девяносто процентов (или каким надо быть мажором, чтобы увешивать персонажа «мифами»). Теперь реалистичные числа стали ближе сходиться с заявленными.

Еще интереснее было игнорирование, работающее в обход формул расчета урона: срабатывая, оно «гасило» урон полностью. Или же отклоняло умение, если это был дебафф, не наносящий прямого урона. Причем – независимо от разницы в уровнях и характеристиках противников!

– Чит. Узаконенный, – почему-то шепотом выдала Хэйт. – А за такое можно и пострадать.

Апатичная ко всему Бестия молча указала на проход, ведущий к ледяному залу.

Адептка с решимостью во взгляде повиновалась.

Третье «посещение» ледяного зала не дало ничего. Кроме боли и смерти, конечно же. Четвертое повысило выносливость. Пятое – стойкость.

Хэйт, искренне убежденная в том, что стойкость «мирным» путем поднимать невозможно, поразилась до глубины души. Потом поразилась тому, что еще способна поражаться – после всего испытанного.

– Тариша, в вашем издевательском меню передышки не включены? – спросила квартеронка, вымотанная так, что хоть язык на плечо складывай.

Вымотанная и лишившаяся двадцати пяти процентов опыта – по пять за каждую смерть. Следующий полет в круг воскрешения должен был отбросить ее на уровень ниже. И все бы ничего, но, по «динамике» судя, одним сброшенным уровнем дело едва ли ограничится. А часть предметов, носимых Хэйт (сейчас хранящихся у Главы Дома, но рано или поздно адептке снова их носить), требуют двадцатого и пятнадцатого уровня для надевания, что заставляло думать о невеселом: не придется ли, покинув «гостеприимных» Бестий, щеголять, как сейчас, в бельишке?..

Дроу мешкала с ответом.

– Спрашиваю, отдохнуть можно? – решила спросить «по-простому» Хэйт, на случай, если непись «заклинило» от постановки вопроса. – Или снова в зал?

– Идя по тропе познания, мы стараемся не прерываться. Сойдя, сложно преодолеть себя и вернуться обратно, – сказала наконец Бестия. – Мать не давала указаний на этот счет.

Затем, после небольшой паузы, докончила:

– Вывести тебя из гор? Связь с внешним миром доступна только снаружи, как и открытие врат.

Хэйт закивала, опасаясь, как бы непись не передумала.

Тариша отвела квартеронку на уступ каким-то окольным путем, минуя пещеру с Главой Дома Бестий.

– Приложи обе ладони к скале, когда пожелаешь вернуться. Я буду ждать внутри.

Здесь был ветер.

Хэйт зажмурилась, ловя кожей игривые дуновения.

Был ветер, но не было жизни.

«Хоть бы кустик чахленький», – посетовала мысленно девушка.

– Пропасть! – бодро и радостно отрапортовала «форма жизни». – Многообещающе. Бескрылое шагнет?

Хэйт накрыла лицо ладонью.

– А если и шагнет, – с неохотой убрав ладонь, сказала адептка. – Тебе что с того?

– О? – фейка наклонила вбок крохотную головку.

– Что ты получишь от моей смерти? – устало и зло выговорила Хэйт. – Допустим, я прыгну в пропасть. За сегодня я умирала пять раз, и это явно не предел. Разом больше, разом меньше – фиолетово. А вот ты будешь нарезать круги над уступом, потому что туда, где я возрожусь, тебе хода… то есть, лета, нет.

Фея принялась выделывать кульбиты в воздухе. Над пустотой. И поглядывать искоса, мол: и где, и когда?

– Иди ты, дурында, – отмахнулась адептка. – Испортила остатки настроения.

И раскинула руки, вроде как приготовившись сигать со скалы.

«В крайнем случае, будем считать это заменой прыжка с тарзанки, на который я в том году не решилась», – поглядывая искоса на замершую в воздухе фею, думала Хэйт.

– Скажешь, зачем тебе моя смерть – доставлю тебе радость, прыгну, – пообещала девушка «пиксельному отродью». – Ну же, информация за действие, честная сделка.

– Письмо, – обижено пискнула фея.

Летучее чудовище рассыпалось искрами, а свиток упал под ноги Хэйт.

– Никаких манер, – попеняла в пустоту адептка, поднимая послание.

«Ушастая, ты не исчезай с концами, а то я волнуюсь. Пиши, не пропадай», – адресовала ей Маська.

В первый раз за день Хэйт улыбнулась. Искренне.

Затем, вздохнув, развернулась к горе. Чтобы вернуться в мучильню.

Завтра там, в мире без сумасбродных фей, ей предстоял день иных испытаний. В некотором роде даже более сложных и изощренных, чем пыточные залы дроу. Ждала ее встреча с «милой женщиной».

Победить Архидемона, остановить нашествие Инферно или выдержать адскую боль ледяного зала – все это не шло ни в какое сравнение с часом беседы с одной, казалось бы, безобидной дамой.

Зная о грядущем, сосредоточиться на живописи девушке едва ли удалось бы, а чем раньше пройдет она «путь познания», тем скорее отмучается.

Тариша, завидев пришлую, кивком позвала за собой. По темным переходам в толще камня, скудно освещенным алыми негасимыми свечами – к преисподней. Ставшей, в принципе, уже привычной.

Второй уровень пассивного умения и достижения ей выпали (снова, что показательно, вместе) на девятом заходе в ледяной зал. С характеристиками было бедно – всего один раз поднялась выносливость. Но Хэйт, подобно сомнамбуле, раз за разом вставала из круга и шла на новое свидание со смертью. Ощущения уже не были столь острыми, как в начале, и с каждым разом боль как бы приглушалась, со временем став обыденной.

Боль притупилась, отступила на задний фон. Но не исчезла.

Тариша, оглядывая подопечную, все чаще позволяла себе что-то, слабо схожее с улыбкой.

Оборотной стороной медали же было то, что «визиты» в гибельные объятия холода становились все более затяжными.

– Тариша, а зачем идти к центру? – перед десятым посещением решила проявить любознательность Хэйт.

– Мерзлая стужа там сильнее всего, – ответила Бестия. – К грани подводит быстрее.

«К грани» для пришлой значило «к кругу». Воскрешающему.

Практичная дроу знала, похоже, цену времени.

– Ценные сведения, – усмехнулась адептка. – Буду иметь в виду.

…В этот день Хэйт умерла двадцать пять раз, вплотную подойдя к границе двадцать четвертого и двадцать третьего уровней. Стойкость подросла еще на «плюс один» и выносливость на «плюс два» – после второго уровня достижения система перестала радовать щедростью. Когда «слетал» двадцать пятый уровень, выпала системка-предупреждение, что при возвращении утраченного уровня очки характеристик повторно начисляться не будут, что было очевидно и без напоминаний – разве что игрок, оказавшийся на ее месте, был бы дремучим нубом из Страны Дураков. Хэйт таковой не являлась.

То, что испытания Бестий скинут ее уровень до десятого (ниже нельзя), тоже становилось ясно, как день. Но уровни можно набрать по новой, пытки перетерпеть, а игнорирование с устойчивостью за красивые глаза ей разработчики не нарисуют. Решилась – иди до конца. Даже если конец равен могиле. Могила виртуальная, страдания – тоже. Вне Восхождения ей ничто не грозит, значит, «ограничитель» у нее только один – ее же сила воли. А с нею, Хэйт смела надеяться, дела обстояли недурственно.

«Но никто не требует от меня сделать все в один день».

– Выход, – прервала одним словом цепочку смертей и возрождений адептка.

Четыре пропущенных вызова и два сообщения – оставив модуль, Вероника первым делом проверила мобильник. Три звонка от Стаса, один – от Ани Потаповой. И по смс от каждого из них.

«Набери меня, есть предложение», – писал Стас.

«Белозерова, ты вообще человек?!» – вопрошала Анна.

Вероника окинула себя взглядом.

– И где логика? – пожав плечами, выбирая адресата первого сообщения для вызова; куратор ответил после первого же гудка. – Стас, это Белозерова.

Пофамильное обращение (а попробуйте иначе, если в группе по две-три тезки случаются) преподавателя въелось, как говорится, в подкорку.

– Я нашел модель, – без проволок перешел к делу Стас. – Для задания, о котором, хотелось бы верить, ты не забыла.

– Это… – Вероника смешалась. – Здорово.

– Я тоже так считаю, – насмешливо продолжил мужчина. – Завтра в двенадцать за тобой заеду.

Вероника затрясла головой, не сразу сообразив, что собеседник ее не видит.

– Стоп-стоп-стоп, – несильно стукнув себя по лбу (дабы извилины лучше функционировали), притормозила она порыв куратора. – Любой день, кроме завтрашнего. Завтра – вообще никак.

– Хм, – немного тишины предшествовало новому предложению. – А вечером?

– А свет? – изумилась в ответ девушка.

– На месте решим, – отмел возражение куратор. – Так что? После восемнадцати устроит?

– Устроит, – сдалась Вероника.

Они коротенько сговорились о «контрольном» созвоне и времени, когда Стас ее заберет, и распрощались.

«Денек вырисовывается отнюдь не томный», – перемещаясь в сторону ванной, зябко ежилась Вероника. Ежилась и от предчувствий, и от проснувшейся (летом!) мерзлявости.

– Ничего, душ погорячее, чтоб пар валил, и кофе покрепче – отпустит, – решила девушка.

И прогадала. И душ, и махровый банный халат, и кофе – все испытанные средства дали промашку. Морозец, поселившийся в теле Вероники, не желал покидать пристанища.

«Я не занервничаю. Не дам ей власти над собой. Буду спокойной и холодной, как… стены ледяного зала. Буду льдинкой в нескончаемом танце мерзлой стужи», – увещевала себя Вероника следующим утром, одеваясь: пригодился костюм, забракованный два дня назад.

Подсобила и косметичка, по части сокрытия следов беспокойной ночи, в течение которой девушка то погружалась в яркий калейдоскоп обрывочных видений, то просыпалась – внезапно, как от толчка. Последний такой «толчок» случился за пять минут до сигнала будильника, подарив неважнецкое самочувствие («Как телегой переехали», – мысленно бухтела Вероника) и настроение под грифом «хуже некуда».

– Я – льдинка, – допивая кофе, морщилась девушка. – А льдинки не психуют почем зря. Не зря, впрочем, тоже…

Через двадцать пять минут за дверьми знакомого кабинета ее ждал своего рода экзамен на «профпригодность» в льдинки.

Сначала – долгая пауза. «Милая женщина», улыбкой и жестом указав посетительнице на кресло, с головой уходит в перелистывание бумажек. Вроде как записей о предыдущих сеансах, но на самом деле содержимое бумаг не важно. В понимании Вероники, это своего рода ритуал: занятая женщина-врач и ничем не занятый больной; усаживаясь, пациент принимает вроде бы удобную позу, но минуты текут, руки-ноги деть некуда, человек начинает «елозить» по сиденью…

Затем – действие. Резкий хлопок закрываемой папки или щелчок ящика стола – тоже не важно. «Милая женщина» вскидывает взор, вкладывает в свою улыбку еще больше «сияния», приходя на выручку пациенту. Не давая заскучать. И, заодно, выбивая остатки душевного равновесия – в первые сеансы именно это происходило с Вероникой.

– Хорошо выглядишь сегодня, Вероника, – третий этап «ритуала» – нейтральная фраза.

Не обязательно с позитивным «окрасом» слов, но именно тут, по мнению девушки, должен произойти первый «отклик» со стороны пациента. Как же, ей улыбнулись, бросили «мячик», все дружелюбно и «плюшево», можно забыть про вывеску на двери кабинета…

– Спасибо, – Вероника вернула улыбку. Натренированную перед зеркалом.

«Сейчас мы перейдем к обязательной программе», – девушка предельно распрямила и без того прямую спину.

Она угадала. Доктор запустила блок вопросов о нарушениях сна, головных болях (и то, и другое имело место быть в первый год после начала сеансов), высказалась о «хороших» КТ и МРТ прошлого года, сообщила, что в этом году на анализы направлять пациентку не будет.

– Мы сосредоточимся на другом, – радостно пообещала врач.

И улыбнулась – куда же без фирменной улыбки?..

Тревога, которую Вероника поспешно «задавила», оказалась ложной. На первый взгляд.

Общие открытые вопросы, о прошедшем годе, о новых знакомствах, о перспективах и результатах в учебе и тому подобном. Вероника отделывалась размытыми ответами, увлеченно описывая красоты Ярославля и всяческие интересности на занятиях. Удерживать расслабленную мину на лице стало трудно, когда форма и характер вопросов изменились.

– Ты посетила занятия группы для подростков, о котором мы говорили в прошлый раз?

«Подростков, потерявших родителей, не выдергивай из контекста, гадина», – едва не вспылила Вероника, на ходу придумав предлог с загрузкой третьего года обучения. «Милая женщина» сверкнула глазами, повторив рекомендацию непременно посетить «эту группу». И тут же, без перехода, полюбопытствовала, не бывало ли у Вероники за прошедший год случаев проявления агрессии..

С елейной же улыбкой.

«Я льдинка. А арена и ПК-шники на тракте в счет?»

– Нет, конечно нет.

В притворном изумлении изогнулась бровь доктора.

– Ты колебалась. Кажется, это был гнев?

«Я льдинка, бесова ты мегера!»

– Всего лишь удивилась вопросу.

– Положим. Жаль, что ты со мной настолько не откровенна. Этим ты вредишь не мне, а себе. Только себе.

Колкий взгляд поверх очков, брошенный на посетительницу, с улыбкой не стыковался.

– Знаешь, Вероника, в последнее время я все сильнее интересуюсь живописью. Может быть, твой случай меня… вдохновил.

«Случай вдохновил ее, да я просто муза…» – лед покрылся трещинами.

– Помнишь, я просила тебя нарисовать мне сказочное животное?

«Помню, как старалась не воткнуть тебе в глаз какой-нибудь карандаш из цветного набора!» – пришлось кивать, чтобы как-то скрыть эмоции.

– Да. Кажется, я сделала набросок с изображением феникса.

– Именно. Очень, очень любопытный рисунок. Мы с коллегами долго… рассматривали его.

«Разносторонне, не сомневаюсь», – усмешка с должным растяжением губ могла, в принципе, сойти за улыбку.

– Ты, конечно же, знаешь такого художника, как Гойя. Одна из его гравюр называется «Сон разума рождает чудовищ». Весьма символично.

«Забавно слышать о чудовищах от чудовища», – вовсю «таяла» льдинка.

– Весь цикл офортов Капричос[1] пронизан символами, – не могла проиграть на своем поле художница.

– Верно. Также верно и то, что чудовища, рожденные сном разума, становятся только сильнее, если разум бодрствующий строит вокруг них стену. Сознательно строит. Ты понимаешь, о чем я говорю, Вероника?

«Я не занервничаю. Не дам ей власти над собой», – опять и опять проговаривала мысленно девушка.

– Стены, как бы высоки они ни были, не могут удержать чудовищ, – не дождавшись ни слова от пациентки, продолжила «милая женщина». – И я полагаю, нам следует вернуться к тому дню, когда ты узнала о смерти родных. Время настало, Вероника.

«Я лужица, оставшаяся от льдинки…»

…Когда раздался звонок, она ужинала. Половинка холодной маминой котлеты и не менее холодный отварной картофель – Вероника поленилась греть еду. Разговор, то, какими словами ей сообщили об аварии, она не запомнила. Только ощущение: это все ложь, ужасная ложь, или розыгрыш, или ошибка, да, точно, просто ошибка… Она вытащила из «пожарной» матрешки несколько купюр, позвонила в службу вызова такси, долго объясняла, куда ей нужно доехать. Поездка почти не отпечаталась в памяти, только миг, когда она просит шофера вытащить деньги из открытого кошелька – слезы льются так часто, что сама она не видит, не различает…

– Что именно вы хотите услышать? – выдавила из себя Вероника.

– Все, что было после твоего прибытия в больницу, – поправила очки в тонкой оправе «милая женщина». – Как ты это помнишь.

– Какая-то стойка. Два белых халата. Кажется, сестринский пост. Я назвала фамилию, сказала, что мне звонили и что это наверняка ошибка. Сестра – я думаю, что это была сестра – сказала, что мне нужен доктор с такой… длинной фамилией.

– Доктор Вереницын, – за заминку Вероника получила подсказку.

– Наверное, – не стала спорить девушка. – Нужно было подняться… в хирургическое.

…По телефону ей сказали об аварии, о том, что «необходимо срочно приехать», но не о гибели родителей. Эта «честь» досталась доктору. Хирургу с длинной фамилией.

– Смерть наступила от…

Это, кажется, голос врача. Мужской, ужасно усталый.

– Нам очень жаль…

Женский. Стеклянные глаза и истерика в голосе…

Вероника зажмурилась, пытаясь прогнать те голоса из головы. Отгоревшие, отболевшие, но все так же – ранящие.

– Там мне сказали, что их… больше нет. Я не верила, никак не могла поверить, требовала проводить меня к ним или к тем, кого за них приняли… Тогда меня отправили на минус первый этаж. Цокольный.

«Я не льдинка. Уже не льдинка. Я цельная статуя изо льда».

– В патологоанатомическое отделение, – снова закрыла подсказкой паузу «милая женщина».

– Да, – выдохнула девушка. – Медсестра вызвалась меня проводить. Мы вернулись к лифту. Я, кажется, плакала, а она говорила что-то успокаивающее.

– Расскажи мне, как получилось, что из лифта в итоге ты вышла одна?

– Хм, – Вероника сбилась с мысли, нахмурившись, постаралась припомнить. – Лифт останавливался. На втором и на первом этаже. На первом была какая-то суматоха и ее позвали.

– Ясно. Продолжай.

– Я вышла из лифта. Там был коридор, по правую и по левую руку. Мне говорили, куда поворачивать, но я забыла. Я стояла на месте и озиралась. Не могла решить, куда идти.

– Если бы там был кто-то, ты бы уточнила направление?

– Наверное, – девушка бессильно пожала плечами. – Я не помню.

Здесь начинался пробел. Пробел, которому сама Вероника не придавала значения – у нее был шок, странно вообще, что она хоть какие-то подробности помнит. Но «милая женщина» считала иначе.

– Хорошо. Что ты помнишь?

– Холод. Странный свет. И запах нашатыря. Потом какие-то пятна и гул. Дальше уже утро и капельница. Там был мужчина в форме.

…Сутки в больничной палате она и хотела бы забыть, да не забывалось. За эти сутки у нее побывал весь зоопарк: и гиены, и шакалы, и грифы-падальщики. Они мнили себя хитрыми, гладя девушку по волосам и извергая потоки жалостливых слов. А после – пытались перейти к дележке…

– В какой форме? Медперсонала?

– Нет. Похожая на полицейскую. Я не очень в них разбираюсь.

– А как вышло, что работники органов появились только на следующий день?

– Кажется, я слышала, что он… водитель фуры вызвал только скорую. Скорая передала вызов в ГИБДД, но возникла какая-то накладка.

– Понятно. О чем вы говорили с человеком в форме?

– Я сказала, что хочу… Спуститься снова. Посмотреть. Что должна это сделать.

– Ты поверила, что случилось то, что случилось? Что не произошло ошибки?

– Нет. Не знаю. Я не могу сейчас сказать, что тогда чувствовала. Кажется, начинала… допускать, что что-то нехорошее произошло.

– А что ответили на твое пожелание?

– По-моему, мужчина обрадовался. Мое… присутствие было нужно для процедуры. Но из-за обморока врачи не давали согласия на то, чтобы куда-то меня везти.

– Ничего другого вы в палате не обсуждали? Вы говорили о водителе фуры?

– Нет. Нет, это было потом, уже после того, как…

– Тогда откуда ты знаешь, что это был «он»? Водитель, как и врач или профессор, употребляется независимо от пола представителя профессии. С чего ты взяла, что водителем фуры был мужчина?

– Наверное, кто-то сказал. Или сама так подумала… Я не помню!

– Допустим, ты так сказала, потому что сейчас знаешь, что это был мужчина. Допустим так же и другое объяснение: ты оговорилась во время реконструкции воспоминаний, потому что в тот день ты уже знала, что водитель – «он». Потому что видела его, Вероника. Говорила с ним. Я хочу, чтобы ты ответила: был ли кто-нибудь у лифта на минус первом этаже больницы?

– Да сколько мне раз повторять, Я НЕ ПОМНЮ! Мне могли сказать по телефону, в лифте, где угодно!

Ледяная статуя взорвалась, прыснув во все стороны осколками.

– Стена сознательного вокруг того, о чем подсознание не хочет вспоминать. Что же, увидимся в следующем году, Вероника. Если головные боли повторятся – звони. Если хоть что-нибудь вспомнишь в промежутке между лифтом и нашатырем – тоже. Всего тебе доброго.

«Да гори же ты в аду», – ноги, которые (в случае Вероники) порой вели себя умнее головы, вынесли девушку из кабинета, затем из больницы, затем из маршрутки. Сама же Вероника пребывала в плену личного чистилища, того, что заставляло неметь и тело, и душу. Рядом с которым ледяной зал виртуальности был ужасным, но не уничтожающим – тот, игровой ад не выхолаживал душу.

– Стас, – дома, после горячего (и бесполезного) душа она набрала куратора. – Я знаю, что ты хочешь, как лучше, но сегодня я не смогу.

Стылый, безжизненный голос, наверняка искаженный оцифровкой, был убедительнее любых аргументов.

– Понял, – ответил Стас. – Перезвони, когда… Перезвони.

Не прощаясь, она завершила вызов.

«Лучше там, чем тут. Там – хотя бы с пользой».

Теперь, имея возможность сравнивать, она знала наверняка, что холоду игровой преисподней не сравниться с льдом, текущим по венам в мире реальном. Льдом ее памяти.

На пятнадцатом уровне Хэйт, сравнявшаяся сегодня в немногословности с Бестиями, увидела наконец, к чему вели мучения ледяного зала.

– Охренетительно, – скопировав не только слово, но и интонацию Барби, выговорила адептка, не испытывая при этом никаких эмоций – их как отрезало. – Выход.

Эмоции начали возвращаться на другой день, когда Вероника отоспалась и отъелась (последнее без изысков, яичница и хлопья с молоком). Нужно было дождаться замерщика, для составления сметы на замену натяжного потолка, поэтому к кофе девушка «подала» чтение игровых форумов – вместо десерта. И описания умений, выбор из которых следовало сделать.

Первым она прочла описание Доспехов Льда. Скилл (как и все три, предложенные на выбор) был изучаемым разово, без уровней умения. Доспехи увеличивали показатель защиты на две с половиной тысячи, накладывались мгновенно, действовали десять секунд, откатывались двадцать минут. Не зависели от интеллекта и вообще каких-либо параметров игрока. На низких уровнях солидный «буст[2]», но на высоких, с появлением все лучшей и лучшей брони, значение умения снижается.

– А счастье было так возможно, – вздохнула Вероника и продолжила ознакомление.

Ледяная Поступь придавала следам игрока эффект ледяных «мин-заморозок», враг, имевший неосторожность наступить на такой след, получал дебафф на замедление движения от пяти до двадцати пяти процентов на пять секунд. Эффекты «стакались», то есть два шага «след в след» увеличивали силу дебаффа (вплоть до полного застывания), время действия обновлялось. Выбивало из невидимости при наложении дебаффа, что радовало. После активации (тоже мгновенной, как и с Доспехами) эффект Поступи держался минуту, что было очень здорово, но откат умения равнялся часу.

Как подсказал поиск по форуму, откат был не единственным минусом Ледяной Поступи – оставляемые следы-мины были отчетливо видны на земле (а также траве, песке и так далее). Исключением, видимо, была бы заснеженная местность, но их (открытых, по крайней мере) в Восхождении было не так-то и много.

– Ну, если против медлительного противника, да петлять, как заяц, может, и будет толк, – Вероника пожала плечами.

Наледь мгновенно сковывала льдом пространство вокруг «кастера». Форум подсказал, что образуется круг с диаметром в десять метров, заметный визуально, как и следы от Ледяной Поступи, но, как и Поступь, скилл выбивает из невидимости, если невидимка в момент активации попал в радиус действия. Для противников, перемещающихся в скованном льдом пространстве, шанс поскользнуться и упасть составляет пятьдесят процентов (вне зависимости от класса и характеристик противника). Наледь держится на площади три секунды после активации, но быстрый откат (всего пять минут) компенсирует скоротечность эффекта (в сравнении с часом для предыдущего умения – огромный плюс).

Вероника, откинувшись на спинку кресла, рассмеялась, живо представив картинку: «Ты не пройдешь!» – грозит пальцем вражьему убийце адептка, создавая вокруг себя наледь; убивец мчится, сломя голову и не глядя под ноги, и… плюхается на задницу в шаге от адептки.

Вот обрывает ли невидимость падение, Вероника информации не нашла. Наверное, просто искала недостаточно внимательно – «фаворит» из трех заклинаний-претендентов для нее уже вырисовался. А потом от дальнейших изысканий ее отвлек звонок в дверь, пришел замерщик.

– Пока я заперта у Бестий, окончательный выбор подождет, – это девушка озвучила уже в Восхождении. – Да и Гильдии Магов я тут как-то не наблюдаю.

Вообще, если бы изучить умение можно было прямо сейчас, она бы это сделала, несмотря на запрет применения магии, но «доступно к изучению», увы, не включало в себя выдачу заклинания на месте, означая только лишь то, что купленная (в Гильдии Магов) книга с умением, прежде ее классу недоступным из-за стихийной принадлежности, теперь позволит выучить заклинание. «Мелочное вымогательство, могли бы и подарить», – дулась (беззлобно, впрочем) адептка.

– Мать Дома велела отвести тебя в огненный зал, – сказала незаметно подошедшая Тариша. – Следуй за мной.

– О, геенна огненная, – хмыкнула Хэйт. – Чего-то в этом духе я и ждала. Веди, привратница ада.

«Ада ледяного и ада огненного. И прочих разновидностей, не сомневаюсь, что тут их в избытке».

Дорога к новой пыточной получалась очень уж долгой: они с дроу шли и шли, а подземные коридоры-тоннели и не думали кончаться. С ледяным залом было иначе, от него до круга воскрешения (нет, скорее, наоборот – от круга до зала) выходило минуты три ходьбы.

Переходы, казалось, идущие под уклоном, успели утомить Хэйт, но дали время на размышления. Поводом было полученное давеча достижение, точнее, добавочное оповещение к нему – о первом получателе. Думать следовало начать вчера, но девушка была, по сути, невменяема, так что долю расхлябанности простить можно.

«Что мы имеем? Игре не первый день, все «первое» должно быть собрано и оприходовано задолго до того, как мои босые пятки коснулись брусчатки Велегарда, однако – факт есть факт – я урвала свой кусок пирога, давно, казалось бы, по крошкам до меня подъеденного. Как так?»

Единственной здравой мыслью по этому поводу была удаленность локаций с холодным климатом в целом. Даже гномий форт, виденный адепткой, щеголял не снегом, а какой-то растительностью. Там было прохладнее, чем в людских землях, но и только.

«Может быть и такое, что нужен не просто холод, а прям холод-холод-холод, эдакий «апогей мерзлоты», тогда круг мест, где можно околеть до смерти, сужается еще сильнее».

На память Хэйт вообще не могла назвать ни одного известного (по гайдам даже) места, кроме пресловутого ледяного зала, которое подпадало бы под определение «апогея мерзлоты». Разве что какие-нибудь ледники в неисследованных высокогорных областях. Не дошел народ до севера, области с умеренным климатом – и те нельзя было назвать полностью освоенными. Вот про вылазки в пустыни Хэйт читала, но это были, скорее, разовые акции, чем экспедиции на постоянной основе. Вспоминались слова с заглавной страницы сайта Восхождения: «Тионэя столь огромна»…

Тионэя и впрямь была огромна, и далеко не каждый готов пуститься в неизведанные дали, покинув обжитые локации, так сказать, «зону комфорта». Игрового.

Но наверняка оставались «морозильники» не «природного» происхождения, не может быть такого только у дроу в скрытой локации. Однозначно, подобные (а то и идентичные) должны быть в аналогах ордена Бестий, раз такой орден есть у дроу, то и у остальных четырех рас они есть.

С орденом Ашшэа у Хэйт на момент проявления «интереса» Бестий было «радушие» – не высочайший показатель; да, родился интерес после не самого обычного предложения – поучаствовать в убийстве Архидемона (на этом моменте адептка задумалась – а не получили ли сходные «приглашения» и ее сотоварищи?), еще могли идти в зачет отношения с отдельными жрицами, но сводилось все к тому, что попасть в обитель ордена было не так, чтобы архисложно.

Попасть – было половиной дела. Вторую половину для Хэйт обеспечила (в этом девушка не сомневалась) картина. Уникальный предмет, причем не только в плане особых свойств – для Главы Дома Бестий полотно имело смысл, историю: ее «дочери» (или воспитанницы) погибли ради победы над Архидемоном (первым, вторым, не столь важно). Наверняка был и другой способ попасть в «обучалку» ордена, но вот нашел ли его кто-то игроков – тайна за семью печатями.

Ведь даже одна смерть в ледяном зале могла отбить напрочь желание идти до конца по этому пути.

«Но теории теориями, а рядом со мной топает источник информации», – Хэйт немного кривила душой – дроу не топала, ее шаги были абсолютно беззвучны.

– Тариша, скажи, а есть ли другой путь, – тут адептка замялась, подбирая слово. – Постижения стихий? Кроме залов?

– Да, – отозвалась Бестия. – Я скажу тебе то, что сама слышала от старших сестер. Можно подвергаться воздействию магии – но любое изменение стихии, даже обычный удар кинжалом, сведет усилия в ничто. Это долгий, очень долгий путь. Ледяной зал отнимает несколько дней – а магия забрала бы месяцы, и это только для начальной устойчивости. И слишком легко сбиться.

– О как! – от удивления Хэйт сказала это вслух; удивляться было чему, даже если месяцы, упомянутые дроу, относились к игровому времени.

«Любой урон кроме одной стихии сбивает прогресс? А если уровень достижения уже достигнут? Хотя это я уже брежу, наверняка, скидывается только то, что набралось от уровня к уровню».

Монстры, атакующие только магией – и только однотипной, в Восхождении были. Но они являлись, скорее, исключением из правил. Еще такие монстры не могли быть единственным типом обитателей локации, обязательно по соседству встречались и такие, что способны прервать «серию» накопления магического урона. В ПВП же характеристики, умения и прочее не качались. Одно время это удивляло адептку: ведь игроки явно опаснее мобов того же уровня, хотя бы тем, что действуют не по заложенным алгоритмам, а по обстановке, но потом до нее «дошло»: люди способны договориться. Если с турнирами или аренами это сделать сложнее, то методику «перелива» знали еще в дремучих ММО.

– То же может дать внешний мир, – продолжила объяснения Тариша. – Природа. Но стихии ревнивы и своенравны, когти первого же встречного зверя завершат познание стихии. Недостаточно только холода или только жара, кроме неудобств ты должна терять жизнь. Не много разом – это ничего не даст. А малыми каплями, постепенно. Даже лечение запрещено.

«А вот это уже дельные сведения. Тогда все объяснимо: в игре получать урон только от одной стихии долгое время можно только специально. Испытатели, если и нашлись, впоследствии, вероятно, выдохлись – раз процесс долгий и муторный. ОК, верю. Найти локацию, где можно замерзнуть насмерть, но без единого моба – проблематично. А вот в искусственных условиях – запросто».

– Спасибо, Тариша. Ты разрешила мои сомнения.

Дроу, готовой помочь советом, Хэйт могла отплатить только вежливостью.

– Пришли, – проигнорировала благодарности Бестия. – Огненный зал не так прост, как ледяной. Река подземного пламени дарует не только брызги, но и дуги, и вертикальные струи. Нельзя под них попадать, иначе приход сюда будет напрасным. Ни много, ни мало, постепенно, запомни.

Хэйт только успела подумать, причем тут река, если зал – огненный, как дроу распахнула ворота. Река в зале была – лавовая.

Весь зал служил к ней – обрамлением. Две арки, под которыми текла лава, на разных концах зала и решетчатый мостик из металла, доходящий до середины потока. Металл был холодным, несмотря на жар, царящий в помещении. Алые, слабо светящиеся, сталактиты на потолке и сама река были единственными источниками света.

Вскоре Хэйт поняла, что имела ввиду Тариша, говоря о брызгах, дугах и струях. Поток нельзя было назвать спокойным, он пузырился (лопаясь, пузыри «стреляли» брызгами), взвивался фонтанирующими струями, выгибался дугами, чем-то напоминающими языки.

Один такой «язык» чуть не слизнул адептку с мостика, положив начало пляске-со-смертью, безумного, непрекращающегося акробатического номера с заранее известным концом…

Боль от соприкосновения с лавовыми брызгами была дикая, но еще более диким было отсутствие следов на коже: ни ожогов, ни покраснений. И уж совсем дико было то, что Хэйт… нравилось. Не боль, конечно, и не список дебаффов, а динамичность, которой в ледяном зале не было ни на йоту.

Со второго захода адептка предложила дроу добираться не шагом, а бегом, с отдыхом для восстановления бодрости перед воротами; по времени выходило почти также, зато был шанс на поднятие стат. Заодно выяснила, почему не нагревается решетка над рекою – она изготовлена была из эргиума, уволоки такую, да продай – и можно год не работать, так дорог металл.

Огненный (хотя с названием Хэйт могла бы поспорить) зал повышал ловкость (благодаря «пляске») и стойкость. И то, и другое бесконечно радовало квартеронку. А потеря опыта и ощущения… Что же, эту цену девушка готова была платить.

Трата времени – вот, что было обидно. До третьих уровней пассивки и достижения Хэйт добралась только к шестому сигналу о длительности пребывания в игре – это был семнадцатый час в игре. Без перерывов. Тариша адептку и подбадривала, и подкармливала (ломоть хлеба и вода из фляги раз в час), но более шестнадцати часов беспрерывного мазохизма – это даже для Хэйт был перебор.

– Великие боги, выход, – выдохнула адептка, прислонившись к первой попавшейся стеночке.

– Три-и недели, – просипела Вероника, с трудом выкарабкавшись из модуля. – Три недели соло-игры. Я же хотела уделять время одиночной игре, прокачке характеристик, да? Хотела. Спасибо добрым дроу – теперь все тридцать три удовольствия персонального кача к моим услугам.

Силенок хватило на душ, ужин из не пойми чего (что под руку попалось, было брошено на сковородку и залито яйцами) и на то, чтобы разобрать постель. Заваливаясь на боковую, девушка поняла, что завтра (и послезавтра, и послепослезавтра) заправлять ее не станет.

Ибо незачем.

Долгожданные оповещения высветились к концу третьего дня (за «отправную точку» Хэйт считала первое посещение огненного зала). Беготня сжирала время, без нее все было бы много быстрее.

Системки, по большому счету, отличались от полученных в зале льда только названиями умений – и стихией, но это само собой разумелось.

«И снова – первый игрок», – накопившаяся усталость позволяла только подмечать очевидное, но не радоваться новой порции поощрений.

– Дальше – земля и воздух? – спросила адептка Бестию.

– Молнии и яд, – уточнила та. – Теперь очередь зала молний.

– Супер, – деланно восхитилась Хэйт. – Только проводи меня сначала наружу. Мне бы проветриться.

«И проверить почту. Маська, наверное, извелась, я же ей так и не ответила», – пристыдила саму себя девушка.

– Письма! – вызванная фея лучилась негодованием.

Три свитка по очереди свалились на уступ. Крылатое чудовище, не опускаясь до диалога, испарилась.

Хэйт хмыкнула: если посланница вынуждена была ждать появления хозяйки для вручения ей писем все три дня, пока адептка была в игре, но недоступна для всего, что связано с внешним миром, недовольство крылатой было объяснимо.

«Недовольства набора скриптов и пикселей – объяснимо, да. Кое-кто бы оценил», – подумала девушка, подразумевая «милую женщину». И приступила к разбору писем.

«Ушастая, ты что, совсем тю-тю? Хоть маякни, как объявишься. Попробуй не объявиться! Все ухи пообрываю! Вернись, я все-все-все прощу… Эй, ушастенькая, ты обязана вернуться! P. S.: Вернешься – и я удалю скрины, где мы в костюмах горничных, ну, те, на которых ты есть. Обещаю!» – этот шедевр экспрессивности прилетел от гномы.

«Хэйт, малая пишет мне каждый день, просит помочь тебя разыскать и вернуть. Подозреваю, ей просто нравится общение с личной посланницей, но не могла бы ты, как зайдешь в игру, написать нашей гномке?» – в письменной форме Монк оказался разговорчивее, чем в устной.

«Свяжись со мной и Масей. Чем скорее, тем лучше», – демонстрировал качество, родственное с талантом, Рэй.

Хэйт озадачилась: следует ли написать всем троим, где она, чем занимается, и почему связь с ней затруднена? И поняла, что… лень. Одним посланием, сколь угодно подробным, ей, скорее всего, не обойтись, народу будут интересны подробности… Лучше потом, всем разом и на словах, объяснить.

А до того времени решить, полную или «отредактированную» версию рассказывать. И обмозговывать это надо, как говорится, в здравом уме и – видя всю картину.

Хэйт тяжко вздохнула, активируя почтовую функцию. Мрачная, всклокоченная феечка зависла перед носом хозяйки, скрестив на груди ручонки. «Чем она вообще занимается, пока сидит без работы?» – задумалась адептка, выбрав средством набора текста «голос». Выбор вообще состоял из двух вариантов, собственно: «голос» и «запись», последняя вызывала перо и белый лист – пишите письма, господа и дамы, от руки. Никаких «клавиатур» в фэнтезийном средневековье!

Обычно девушка использовала перо – нравилось оно ей (чернильницу в комплект не предлагали, перо было «самописное»). Но сегодня ей хотелось позлить одну мелкую и вреднючую фею. «А раньше я так думала только о Маське», – хмыкнула Хэйт и начала диктовку.

– Жива. Здорова. Страшно занята. Отпишусь, как смогу.

Слова по мере наговаривания проявлялись на развернутом стилизованном листе. Подтвердив, что с текстом закончено, адептка выбрала адресатов: Маську, Рэя и Монка. Каждый получит по копии, меньше будут тревожиться.

– Свободна, – Хэйт махнула рукой феечке. – Но ты помни, мое предложение все еще в силе.

Она показала на себя и на пропасть.

Фея поочередно коснулась трех свитков (сколько адресатов, столько и писем) палочкой (волшебной, не иначе) – процесс магической отправки корреспонденции. И рассыпалась искрами.

– Надо было написать, чтобы немедленно удалила, – покачала головой адептка, думая о Маське и скринах, где она в непотребном виде. – Я даже ТАК приличнее выгляжу!

Еще через два дня реального времени Хэйт получила три оповещения – за зал молний, об устойчивости и игнорировании магии воздуха. И – первом достижении, под занятным, но не особенно логичным названием Громоотвод. Вдобавок шла невосприимчивость к природным дебаффам (Хэйт в очередной раз пожалела, что это свойство не переносилось на заклинания): Наэлектризованность, Перенапряжение, Электрический Шок. Предлагались и заклинания: Встречный ветер, Туман, Воздушный барьер.

Сам зал молний был, по мнению адептки, невыносимо скучным: все, что от нее требовалось, это стоять и терпеть разряды, которыми «щекотали» ее летающие по помещению шаровые молнии. Да еще следить, чтобы молнии не влетели в нее – тогда бы шар взорвался, мигом отправив ее на перерождение и сделав заход бесполезным. На расход бодрости негативные стихийные эффекты этого зала не влияли, так что с третьего «визита» Хэйт начала там делать гимнастику.

С залом яда же она решила немного обождать. В том мире, который девушка привыкла считать настоящим, было обещанное – и отложенное – дело.

А обещания она привыкла выполнять.

Стасу Вероника позвонила поздно вечером. Хотела было извиниться за задержку, но куратор как мысли ее прочел.

– Не извиняйся, так даже лучше. У тебя все нормально?

– Ага. Тогда до завтра?

Они договорились, что Стас приедет в десять утра, подхватит ее у парадной и отвезет в студию. Модель же доберется своим ходом. Вероника не стала гадать, почему так. Может, натурщица живет рядом со студией, ей-то какая разница?

…Студия Стаса, занимающая мансардное помещение, с большими окнами «под углом» и скошенной крышей, заставила Веронику потерять дар речи. Она прикинула возможную стоимость аренды или выкупа в собственность (центр города, площадь метров сто квадратных, если не больше!) и пораженно захлопала ресницами. Куратор тем временем провел «ознакомление» с пространством, показывая, где стоят станки, где раковина для промывки кистей, где можно взять чистые холсты в подрамниках, где «уголок задумчивости»…

– Располагайся, – развел руками Стас, когда тренькнул звонок. – Наша натура, пойду впущу.

Вероника покивала, соглашаясь. Как-то… скромнее она себе представляла студию живописца.

– Я же просил убрать лишний свет, – злобно прошипели за ее спиной отнюдь не девчачьим (почему-то Вероника вбила себе в голову, что моделью будет девушка) голосом.

Она обернулась: на пороге студии стоял тип в черном, в солнцезащитных очках и с черным же футляром для гитары. Гримаса на его лице отражала крайнюю степень омерзения.

– А я просил надеть что-то кроме черного, – безмятежно откликнулся Стас. – Раз ты хочешь портрет во весь рост.

«Что это за хрен с горы?» – так и рвалось с губ Вероники, но она стойко удерживала себя в «рамках». Позорить Стаса не хотелось.

– Я и надел, – не прекращая гадливо морщиться, тип потянул вниз молнию на ветровке.

«Куртка! Летом! С капюшоном! В Кащенко день открытых дверей?» – все больше диву давалась девушка.

Под ветровкой обнаружилось что-то оранжевое.

– О, цвет солнца, которое ты так… – художник не закончил фразу, оставив Веронике еще один повод для удивления.

– Дым и пламя – биколор Георгиевской ленты, – гневно, с напором высказал тип. – Цвета пороха и огня. Мы тут о колористике дискутировать будем, или ты уберешь уже чертов свет?

Стас, не прекращая ухмыляться, развел руками.

– Заказчик всегда прав, особенно если он знает такие умные слова. Поставим ширмы, так ты не будешь видеть окна, а нам хватит освещения. Добро?

– Поторопись, – поджал губы «клиент».

И все это с таким видом, будто Вероники не то, что в помещении – в природе не существовало. Хотя расстояние метров в пять исключало возможность для девушки быть незамеченной.

– Так, – художник оглянулся. – Для начала: Ник, это – Валентин, охотней откликается на «Вал»; Вал, это Вероника, для знакомых – Ник.

Девушка кашлянула. «Ник» – так звала ее Аня. Та, которую недавно пришлось навещать в больнице. Вообще, положила начало «традиции» Галка, в ее устах имя звучало с намеком на то, что носительница его та еще пацанка, и отчего-то именно это сокращение ушло «в люди».

Но Вероника не могла припомнить ни единой ситуации, где бы преподаватель назвал ее не по фамилии. «Стасу виднее», – решила она и молча кивнула. «Право, не руку же для поцелуя подавать?» – взгляд ее автоматически метнулся в сторону угла с раковиной, чтобы, если этого типа потянет на странности, руки после этого дела помыть…

– Здрась-те, – сквозь зубы процедил «клиент».

– Итак, раз вы сказочно рады знакомству, – потирая ладони, сказал Стас, – Займемся подготовкой. Ник, на тебе фон, мы пока подтащим ширмы.

Минут десять спустя начальные приготовления были окончены. Ширмы загораживали неприятственное для «клиента» солнце, сам он снял, наконец, ветровку и очки, оставшись в широких черных штанах с кучей карманов и оранжевой футболке. Фон, подобранный Вероникой, Стас по раздумью забраковал, заменив на нейтральный серо-зеленый.

– Потрет не парадный, так что обойдемся без «ступеньки», – на ходу комментировал художник, ставя перед ширмой с фоном круглый табурет. – Усаживайся. Ага, нормально. Прими удобную позу, тебе так долго сидеть.

Парень, без «защитных» атрибутов выглядевший вполне нормальным, если не считать гримасы на физиономии, спокойно отнесся к тому, что его двигают, меняют положение рук, ног, плеч… Он морщился, но терпел.

«Слепив» из заказчика нужную форму, Стас приставил сбоку электрогитару, извлеченную из чехла.

– Изгиб есть. Нам бы чем-нибудь занять твои руки, – художник потер подбородок. – Гитару не предлагай, заслонять туловище не хочу.

Парень молча достал из кармана губную гармонику, вопросительно поднял бровь.

– Достойно, – хмыкнул Стас, снова поправил положение рук и пальцев модели. – Ник, раскладываемся.

Вероника, пыхтя, подтащила станок. Походила, примериваясь, чтобы выбрать ракурс.

– Знаете, – определившись с рабочим местом, выпалила она. – Меня не покидает ощущение, что мы в дешевом фильме о вампирах и оборотнях. Один боится света, второй с вдохновенно-хищным взглядом… А я тут в качестве выпивки для первого и закуски для второго.

Мужчины на пару загоготали, затем Вал широко открыл рот, показывая зубы – белехонькие, с клыками нормальной длины, а Стас, подойдя, приложил тыльную сторону ладони ко лбу студентки.

– Я не больная, – по-доброму огрызнулась девушка. – Просто фантазия разыгралась.

– Фантазия для художника – качество полезное, – проговорил Стас. – Работаем.

– На будущее: Ник, никогда не соглашайся писать портрет по фотографии, – куратор, мягкими касаниями наносящий на холст эскиз углем, решил, судя по всему, не давать заскучать и модели, и студентке. – Потому как фото – это статика. Оно ничего не дает, кроме плоской картинки. Оно – всегда в настоящем, ты не прочтешь по нему прошлого или будущего, не увидишь личность.

«Остапа понесло», – украдкой вздыхала Вероника; порою и в училище Стас начинал выдавать сходные по стилю «наставления», особенно на волне творческого подъема.

– Так что, сколько бы тебе не предлагали, – продолжал художник. – Не берись. Портрет по фото, как по-моему, сродни шарлатанству. Вал, а ты не хочешь сделать лицо попроще? Подумай о музыке, что ли. Нам тебя увековечивать, а ты кривляешься.

Парень зыркнул, но постарался расслабить лицо. Вышло не ахти, но все лучше, чем было.

– Возьмем Вала – он музыкант, гитарист, ненавидит прямой солнечный свет и открытые пространства, – Стас отодвинулся от своего станка, сощурился. – Еще он играет в составе группы.

«В каморке, что за актовым залом[3]», – зазвучала в голове Вероники старая-старая песенка. «Репетировал школьный ансамбль»…

– Не надо брать Вала, – пробурчал «солнцененавистник», возвращая на лицо мину «я встретил скунса». – Эти ваши богемные извращения без меня.

Стас хохотнул.

– Группа начинающая, но за ее раскрутку взялись знающие свое дело люди, так что успех Валу почти гарантирован.

«Вокально-инструментальный»…

«Клиент» закатил глаза.

– Называется группа небезынтересно… – Стас прервался, что-то поправляя в наброске.

«Под названием Молодость».

– Асоциальность.

«А похоже!» – заулыбалась девушка.

– Что из этого ты бы узнала, глядя на фотографию? – обратился к студентке куратор, уже взявшийся за кисть.

– Что наш клиент похож на наркомана и жуть, как любит морщиться, – пожала плечами Вероника, не отрываясь от работы. – Ну и намек от гитары был бы прозрачен, как растворитель.

– Я не только на гитаре играю, – высокомерно обозначил натурщик. – Вообще – почти на всем.

«Он умел играть на баяне», – девушка прыснула со смеху, затем вскинула руки (в правой был зажат карандаш), чтобы ее тут и не прикопали от обиды, кто знает, на что способен… соло-гитарист?

– Я о своем, – оправдалась она. – А на баяне… или гуслях умеешь?

– С практикой – хоть на арфе, – уверенно парировал парень. – Сеанс позирования проходит веселее, чем я думал.

Вероника представила, как Вал «щиплет» струны арфы, а на лице его все то же выражение: «я встретил скунса».

– М-де… – чтобы не заржать в голос, ей пришлось закашляться.

«Вот такая вот музыка. Такая, блин, вечная молодость!»

– Вал, так и смотри! – вскинулся Стас. – Спокойный, уверенный взгляд, без нездоровой мимики. Ник, ты молодец, растормошила его на правильные эмоции. Как там у тебя процесс?

– Только добралась до красок, – порыв веселости «затух».

– Ничего, Вал у нас никуда не торопится, и лучше хорошо, чем быстро. Да, Вал?

– После того, как ты неделю меня динамил? – вскинул брови парень. – Конечно, куда Валу торопиться…

С «нормальным» лицом смотреть на модель было не тошно. Черты лица у парня были интересные, не столько по отдельности, сколько «комплектом»: глаза светло-карие – они казались бы теплыми, если бы он смягчил взгляд; нос – чуть длиннее, и был бы уродливым; высокий лоб, когда его не портила складка посередине, придавал вид человека «мозговитого», а квадратный подбородок (такие еще принято льстиво называть: волевой), благодаря четко очерченным скулам, не давал сравнения лица с «кирпичом». Живость лицу придавали брови – густые, очень темные, значительно темнее русых волос, асимметричные, одна выше другой, и даже изгиб у них был неодинаковый.

«Только ради этих бровей стоит потерпеть его гадские замашки», – кивнула сама себе Вероника, сравнивая модель и карандашный набросок. Интересные лица для живописи намного предпочтительней красивых – это Стас втолковал еще на первом году обучения. «Хоть бы в конце не напортачить, а…»

Надежда, хоть и слабая, все же теплилась.

Сеанс продлился три часа, с несколькими краткими перерывами – живописцы позволяли натуре размяться, все же при неподвижном сидении тело затекало изрядно. Новая сессия позирования назначена была через три дня, раньше Валу не позволяли дела музыкальные. Все три часа болтали без умолку, в основном, заводил разговоры Стас. На обратном же пути (куратор, будучи человеком принципиальным, настоял на обратной доставке студентки до дому) Вероника молчала.

Нет, вопросов на языке вертелось множество, но все они могли подождать – девушка устала от разговоров. Только для одного вопросы она сделала исключение, и то, под самый конец поездки.

– Стас, что будет с Аней Потаповой?

– Ничего, – глухо (не иначе, охрип) ответил куратор. – Ей бы и не было ничего, про отчисление с ней говорили для острастки, не более.

– Ясно, – облегченно выдохнула Вероника. – Это хорошо.

По просьбе девушки, Стас высадил ее у кондитерской – той неожиданно захотелось сладкого. Оттуда Вероника вышла с улыбкой, а также – с творожным тортиком с крыжовником и лимонной цедрой.

Перед тем, как подняться на лифте на свой этаж, Вероника дошла до почтовых ящиков – их ряды «гнездились» на пролете между первым и вторым этажами. Нашла нужные ей цифры и с несказанным удовольствием закинула в ящик счет-смету с прикрепленным листочком, на котором написала номер карты.

С не меньшим удовольствием, правда, иного толка, девушка смела полторта (дома, у компьютера расположившись), запивая сладкое свежесваренным кофе, и изучая описания новых умений, из коих предстояло сделать выбор.

Сначала она хотела отложить это дело – уже до проявления всего списка, но тортик располагал к посиделкам, так что…

Перво-наперво Вероника нашла информацию по «щитам»: Огненному Щиту и Воздушному Барьеру. И выдала стройную словесную конструкцию, лишенную цензурных лексем.

У «огневиков» и «воздушников» в заклинательном арсенале было по нескольку защитных спеллов, и часть их была «завязана» на интеллект. Но именно те, что система предложила девушке на выбор, к таковым не относились.

Огненный щит давал защиту от дальних (стрелы, болты, дротики, метательное оружие) атак, плюс двадцать процентов, не повышаемо – это, как убедилась Вероника, относилось ко всей «выборке» умений. Мгновенное применение, срок действия – минута, откат пять минут. Просто, хорошо и быстро, но не то, что нужно.