Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии)

Предисловие от рассказчика

«Мне трудно очаровывать людей, потому что я никакой не

очаровательный. Проницательные люди сразу чувствуют

моё презрительное отношение к ним, а простым людям

просто не нравится моё лицо, – лицо подлеца»

Павел Гончаров (Поль)

Впервые я увидела Поля зимой две тысячи седьмого года, когда пришла доучиваться на заочное отделение Российского Государственного Гуманитарного Университета. Окинула свою группу взглядом, выбирая с кем завести вежливую беседу. Поль, ссутулившись, стоял напротив окна и рассматривал грязь, которая скопилась между батареями. Все студенты ходили парочками, а он стоял один, – вот я и подошла к нему. До самого окончания института в две тысячи одиннадцатом году мы сидели за одной партой, а потом, вдвоём выбрав самую строгую преподавательницу в качестве научного руководителя дипломной работы, окончили-таки обучение по специальности «юриспруденция». Скажу вам честно, – более проблемного человека я в жизни не видывала. В перерывах между сессиями (напоминаю, что учились мы по заочной форме) я с Полем не общалась – мы не встречались и не созванивались; разве что в последний год учёбы наши контакты участились.

Вернёмся в день нашего знакомства. «Ты новенькая Маша?» – спросил Поль. «Да, раньше в Университете училась, а ты?..» «Здесь почти все раньше где-то учились», – продолжил Поль, – «Тебе сколько лет?» «Двадцать шесть, ты…» «Мда, не девочка», – сказал он. «Вот это хамство!» – подумала я. Думать вслух – одна из черт твоего характера, мальчик?..

Он был из тех, кто у парикмахеров спрашивает: «А у меня хорошие волосы?», а у стоматологов спрашивает: «У меня ведь хорошие зубы? Лучше среднего?» Почти за пять лет общения с Полем, я так и не поняла, – нравится мне этот человек или раздражает. Понимаете, он был настолько откровенен в высказывании своих суждений, что иногда становилось неловко слушать, порой хотелось осмотреться по сторонам, чтобы убедиться, что никто больше не находится рядом. Одной из сторон его незаурядного ума была постоянная депрессия. Часть негативного потока своего сознания он неизменно выливал на меня. Казалось бы – с таким багажом знаний и подвижностью воображения – живи в своё удовольствие, но это было не про Поля. Он сам как-то сказал, цитируя какое-то литературное произведение: «Кто-то готовиться к смерти заранее. Некоторые за сорок лет». Любитель цитат. Его проблема была в том, что он смертен, – он сам так сказал. Ну, что тут ответишь?! Ещё он считал проблемой то, что не мог находиться одновременно в разных местах; тут тоже без комментариев.

Последние два курса я работала в магазине отделочных материалов и, по окончанию учёбы была повышена до управляющей. Была у меня и другая работа… А Поль после института, благодаря связям своего отца, устроился работать в районный суд Центрального района.

Значит так, – летом две тысячи одиннадцатого года мы защитили дипломы, – где-то в середине ию.. ..ня, а через год и полтора месяца, – в конце августа две тысячи двенадцатого года состоялась церемония прощания с телом безвременно (никогда не понимала значения этого слова) погибшего Павла Павловича Гончарова, которого родные и близкие (ещё один штамп) звали Поль; закрытый гроб, в котором лежало то, что удалось выловить из озера. Церемония проходила в помещении крематория, через полчаса останки превратились в горстку пепла. Мать Поля активно возражала против кремации, – приставала ко всем с одним и тем же разговором, мол «…даже могилки не будет, приходить-навещать некуда». Но касательно останков было всё решено самим Полем и, соблюдением процедуры строго руководил непонятно (ни для кого, кроме меня) откуда взявшийся красавчик-адвокат. Было ли в его договоре прописано нежно обнимать – вначале меня, а потом опоздавшую на церемонию прощания, двоюродную сестру Поля – этого я тогда не знала, но в атмосфере мероприятия чувствовалась напряжённость, которая неизменно возникала, когда Поль прикладывал к чему-то руку. На церемонии прощания присутствовали, помимо родителей, сестры, адвоката-распорядителя, какого-то мужика с работы и меня, два друга – Тони и Аркадий. В тот день, отправляясь в крематорий на церемонию, мне на мобильный телефон пришло уведомление о том, что на мою электронную почту пришло новое письмо, – письмо было с незнакомого адреса, вот его содержание:

«Когда я учился в десятом классе, у меня появился Интернет. Так как в то время – а это был две тысячи первый год – не были распространены, как сейчас, социальные сети, – все зависали в чатах, – это считалось прикольным. И вообще, на заре российского Интернета, его пользователи себя считали членами некоего элитарного клуба, и, на то были причины, ведь даже сотовый телефон считался роскошью, а уж если ты имеешь возможность писать со своего мобильного смс-ки, то ты счастливчик. Это так, – отступление. Вернёмся к Интернету. Знаешь, чаты по интересам, по географическому нахождению или по возрасту. И вот, на сайте mail.ru был огромный список чатов, самым крутым из них считался чат «для тех, кому за тридцать два». На других чатах было полно малолеток и любой диалог рано или поздно упирался в личные оскорбления, а в чате «кому за тридцать два» собирались зрелые люди (или те, кто хотел сойти за зрелого разумного человека). Не припомню всех подробностей, но скоро я познакомился с одной девочкой, ей было двадцать пять лет. Мы с ней обсуждали разные вещи, в основном наши диалоги крутились около темы взаимоотношения полов, – я ей рассказывал о своих невинных отношениях с моей девушкой, а она мне рассказывала о том, что рассталась со своим парнем и что этому предшествовало. Мы обменялись адресами электронной почты. Её почта была на mail, а моя на Яндексе; я, помнится, в качестве логина использовал имя какого-то киногероя, а эта девочка использовала своё собственное имя и фамилию, разделяя их при написании нижним подчёркиванием, а в конце писался год регистрации почтового аккаунта, – кстати говоря, так делали многие, сейчас так тоже делают. Эта девочка скинула мне свою фотографию, и я скинул ей своё лучшее, на мой взгляд, фото. Спустя год я гулял по Эрмитажу; долгое время рассматривал мумию фараона, которая лежала в стеклянном саркофаге на первом этаже музея; на этом же этаже в Эрмитаже находится кофейня, а раньше (может и сейчас) рядом с кофейней располагалось Интернет-кафе, которое я не преминул посетить. Я зашёл в свою почту и обнаружил три новых письма, два из которых было от моей знакомицы, она сообщала, что в таких-то числах будет находиться в Петербурге и предлагала встретиться в Эрмитаже, – познакомиться по-настоящему. Я посмотрел на дату и обрадовался, потому что понял: сегодня и завтра она будет в городе. По прочтению второго письма от своей подруги по переписке, которое пришло каких-то полчаса назад – она его отправила как раз в то время, когда я разглядывал мумию – моё сердце забилось чаще, потому что из этого письма следовало, что она пишет сидя в Интернет-кафе Эрмитажа! Как только до моего сознания дошло, что моя заочная подруга может находиться в нескольких метрах от меня, я как ошпаренный вскочил и начал метаться по Интернет-кафе, вглядываясь в лица посетителей. Не обнаружив своей знакомой, я вернулся за компьютер с намерением написать ответ, но, к сожалению, мои пятнадцать минут истекли, а денег на продление времени у меня не было. Вместо окна с Яндексом, на экране компьютера красовалась реклама какой-то авиалинии, что-то вроде: «Летайте нашими авиалиниями, – из Москвы в Нью-Дели, из Нью-Дели на Бали, далее – везде». Потом мы ещё несколько раз переписывались, но контакт прервался, – мы как-то потеряли друг к другу интерес. Так мы с ней никогда и не увиделись. Конечно же, она теперь не вспомнит меня – какого-то мальчика, который ей рассказывал о своей жизни, и уж тем более по истечении стольких лет, ей ничего не скажет моё имя. А вот её имя и фамилия мне запомнились на всю жизнь, потому что там, где я родился и рос, таких чудных фамилий и имен не встречалось. Ну, сами посудите, как человек из наших мест может не запомнить такое звучное имя: «Макпал» и такую странную фамилию: «Тимералиева»?!»

С трудом дочитав это страшно занудное письмо и поняв из него то, что должна, я отправилась на церемонию прощания с останками.

Наверное, для предисловия достаточно. Ах да, ещё: если найдёте место в тексте, где я пишу про себя от третьего лица – не удивляетесь. Далее следует не очень связный рассказ про то, что произошло в отрезке времени с (плюс-минус) ..08.2011 по (опять же плюс-минус) ..08.2012. Повествование основывается на записках самого Поля и на моих пояснениях к этим запискам. Свои пояснения я вплела в тело повествования, чтобы эта писанина выглядела подобием литературного произведения. Главы, написанные мной, я надписала как «глава от рассказчика»; главы, состоящие из заметок Поля – все остальные. Что ещё? По собственной инициативе я разделила весь материал на две части – для удобства восприятия, – так подчёркивается, какой-никакой, сюжет; в реальном времени граница между частью «один» и частью «два» проходит ровно между две тысячи одиннадцатым и две тысячи двенадцатым годом. Начнём? Начнём.

Часть

I

Секретарь судебного заседания

Когда я был молодым и безответственным –

я был молодым и безответственным

кто-то из президентов США

Глава от рассказчика

«Трагическая гибель в автокатастрофе» – полоса в бесплатной газете. «Опасный участок на дороге. Куда смотрят городские службы!» – гневная статейка в другой бесплатной газете. Авария произошла ранним утром в понедельник тринадцатого августа две тысячи двенадцатого года, – примерно в 04.15 утра на дороге «Фермское шоссе» с односторонним движением ведущей от посёлка «Мирный» в сторону центра города вдоль озера; автомобиль марки Volvo был обнаружен в семь тридцать утра того же дня, переднее колёсо с правой стороны оторвало от удара; тело, силой инерции выброшенное из лобового стекла, упало в озеро «Верхний Кабан», – извлечено силами правопорядка через шесть дней из озера «Нижний Кабан», когда оно причалило в самый разгар вечернего купания городского пролетариата к пирсу у театра Камала. Надо ли говорить, что ужасные ошмётки произвели настоящий фурор, – в серой жизни пьяной молодёжи случилось событие, о котором они будут рассказывать своим, по неосторожности рождённым, детям и, так же рождённым, внукам; да что рассказывать – показывать видео снятые на камеры мобильников. От аварии и пребывания в воде тело представляло собой ужасающее зрелище – не сразу поняли, что это раньше был человек; на его идентификацию ушло время; я на пару с отцом «жертвы трагедии» (мать в то время привидением бродила в вязком корвалоловом воздухе квартиры и, было не похоже, что ей до случившегося не было дела), принимала участие в опознании. «Павел Павлович Гончаров…» – прочитал заключение судмедэксперт – «…погиб тринадцатого августа две тысячи двенадцатого года в отрезок времени с 04.10 до 04.30 в результате черепно-мозговой травмы, полученной при ударе… Водитель не был пристёгнут ремнём безопасности… Ремень безопасности был застёгнут за спиной водителя… Алкоголя в крови не обнаружено…». Он не пил. «Он не пил! Он ведь уже давно не пил, – вёл здоровый образ жизни!», – пропищала его сестра мне в плечо (откуда она только взялась), когда мы вышли из здания морга. Остатки татуировки на левой лодыжке и телефон фирмы «Яблоко» в застёгнутом кармане олимпийки развеяли последние сомнения в принадлежности тела. Сестра сказала, что в ночь, когда произошла авария, Поль приезжал к ней и они полтора часа катались по городу, и что он был что называется «на подъёме», был полон энергии и жажды действия, – на себя непохож. «Был, был… Не похож…», – эхом повторяла я, поглаживая её жёсткие волосы. За неделю до трагедии Поль попал в мелкое дорожно-транспортное происшествие, при котором сработала фронтальная подушка безопасности, – на момент катастрофы тринадцатого августа, машина не была оборудована подушкой для водителя.

Всё было примерно так… В августе одиннадцатого года Поль только-только устроился на работу в Центральный районный суд города Казани; вчерашний студент, выглядевший, как школьник старших классов; симметричное лицо, густые волосы, зелёно-серые глаза, нос… в меру волевой подбородок, весьма умеренное телосложение довольно правильных пропорций. Пока не началось заседание, он сидел с видом скучающей рок-звезды в приёмном отделении реабилитационной клиники для рок-звёзд. Типичный позёр, пытающийся скрыть своё полное невежество за маской равнодушия. После начала заседания Поль не сводил глаз со следователя главного управления, – рыжеволосой симпатичной еврейки. Красавчик-адвокат, в свою очередь, не сводил глаз с Поля. Следователь, видимо, тоже заинтересовалась Полем, даже пропустила свою реплику, когда судья к ней обратился. Когда судья обратился к красавчику-адвокату, он попросил повторить вопрос, поскольку тоже отвлёкся, странно – адвокат не мог припомнить, чтобы раньше с ним такое бывало. Когда Поль заметил его взгляд, то стал делить своё внимание между ним и ней поровну. Заседание было посвящено очередному продлению меры пресечения в виде содержания под стражей на время следствия; обвиняемый – нищий, следовательно, адвокат – бесплатный, прокурор – бесплатный, судья – неподкупный, секретарь – равнодушный, конвой – сонный; всем на всё наплевать. Адвокат, наверное, подумал, что Поль – один из «тех самых», ну, вы понимаете, о чём речь. Но, про такого человека, как Поль, ни при каких обстоятельствах нельзя было сказать, что он-де «один из кого-то». Я в таких вещах редко ошибаюсь – не зря ведь доучилась до третьего курса на психолога. Многие, даже довольно умные люди, попадаются в сети «иллюзии общности по интересам»; по национальному признаку, по признаку вероисповедания, по политическим взглядам, по гастрономическим пристрастиям, половым предпочтениям и так далее. Даже я стараюсь избегать нахождения в толпе, даже в толпе из двух человек; Полю было в этом плане ещё легче, – и он избегал нахождения в толпе, и толпа избегала присутствия Поля в себе. «Я не хотел бы являться членом клуба, куда берут таких как я», – не в тему, но почему-то пришло на ум это чьё-то высказывание.

Шла первая неделя его работы в суде в качестве секретаря судебного заседания; в тот день красавчика-адвоката (мы с ним увидимся позже при других обстоятельствах) вызвали на заседание в качестве бесплатного адвоката для каких-то разбойников (два идиота, угрожая ножом, ограбили постояльцев гостиницы, прямо в лобби, на виду у множества людей и камер видеонаблюдения). Дело было безнадёжным: что первый, что второй подзащитный – безнадёжно тупые малые, каждый имел за плечами несколько ходок; старший из них не придумал ничего лучше, чем хамить судье. Адвокату всегда почему-то было стыдно перед другими участниками процесса в такие моменты, хотя все прекрасно понимали, что адвокат не может влиять на мировосприятие подзащитных. За такие вот (по назначению) процессы Красавчику (а точнее коллегии) платили минимальную ставку от шестисот до девятисот рублей за заседание (двести пятьдесят рублей – ознакомление с материалами дела, остальное – за присутствие на процессе). Прошёл слух, что с первого января две тысячи двенадцатого года ставки за назначенные дела будут пересмотрены; надейтесь. В основном Красавчик вёл договорные дела, являлся постоянным адвокатом для одной крупной компании по продаже автомобилей с пробегом (на них частенько подают в суд), для сети минимаркетов (их держат представители кавказской национальности), одно общество с ограниченной ответственностью (его друг детства – легализовавший свой «по выколачиванию долгов» бизнес, бывший группировщик), и один индивидуальный предприниматель (институтский товарищ нашего Красавчика), – сфера интересов которого весьма широка, но в основном недвижимость; наклёвывалась букмекерская контора, но пока ничего от них слышно не было. В семье Красавчика не было юристов, а тем более адвокатов, – Красавчик – первый. Папа Красавчика был врачом. Не старайтесь вникать в трудовую биографию Красавчика, – для понимания сюжета это не важно. Прокурор: «Дайте мне какую-нибудь бумажку для вида». Ей дали стопку тетрадных листов. Она положила их перед собой на столе и скомандовала конвою: «Запускайте».

Вернёмся к Полю. Он как-то сказал: «мы ведём себя по-разному с разными людьми», уж не помню, в каком контексте это было произнесено. Со мной, как я уже говорила, он вёл себя предельно искренне, – мы совершенно без обиняков говорили о погоде, спорте, кино, домашних питомцах, «Российской газете», моих парнях и девушках; хотя я не думаю, что Поль так уж нуждался в доверительных отношениях с кем-либо, скорее напротив – старательно их избегал. Очень сомневаюсь, что у него вообще были друзья. Такие как он не ходят ни на одну из встреч выпускников с момента окончания школы, таким как он никто никогда не звонит по личному делу, разве что родственники, которых он ещё не успел настроить против себя. В последнюю нашу встречу Поль сказал, что не знает человека, за которого готов отдать собственную жизнь, из чего следует, что не может называться кому-то другом; да, в последнюю встречу и сказал… Хотя, мне сдаётся, что за своих попугаев он, не раздумывая, бросился бы в огонь. Было ли хоть двое-трое человек с кем Поль время от времени общался? Едва ли… Верно будет предположение, что никто не мог сказать, что знает Поля (да что там, мы не знаем сами себя); с родителями взаимопонимания не испытывал (готова спорить), – не верил в родственные связи («знаешь, Муся, я не верю в родственные связи»); странно общительный и замкнутый одновременно, мог произвести впечатление недалёкого болтуна и интеллектуала-мизантропа-филантропа (нужное подчеркнуть). Поль хотел жить, зарабатывая писательством (об этом он мне сказал, чуть ли не в первый день знакомства), но понимал, что шанс на этом заработать – ничтожно мал, особенно в России. «Кажется, я почти перестал быть чистоплюем», – скажет Поль позже. Из этой мимолётной фразы можно сделать вывод о том, что он усилием воли придавал гибкость собственной совести, дабы при необходимости не встретить сопротивления с её стороны. Но я-то знаю, что чистоплюем Поль никогда не переставал быть, – не тот случай. За эти без малого пять лет чаще всего в его глазах читалось отчаяние, редко когда пробегал проблеск надежды, но этот проблеск был с такой долей безумия, что мурашки бежали по спине при мысли, что эти самые надежды оправдаются. Отчаяние как предчувствие скорой гибели? Сбавим градус.

Прошу простить мне моё хасидское равнодушие по отношению к прерванной жизни; «…мы все умрём, Мэри Бёрк…» – сказал герой любимого мной фильма, «…мы все давно мертвы», – говорю вам я. Жаль, конечно, что Полю не удалось стать автором многих и многих любимых народом произведений, стяжать славу и почёт, как он мечтал; всё равно его несбывшиеся книги, как и миллионы книг написанных, никого ничему бы не научили. Поль-Поль, мне все эти заморочки нужны как собаке пятый Айфон, но ты мне оказал услугу и теперь я плачу тебе тем же. Природа устремляется за искусством; написанные мною слова отливаются в полудрагоценном металле, – отныне и навеки эту историю будут помнить такой, какой расскажу её Я.

Глава 1

– Да-да, он закончил-таки институт… Кто? Какая специализация? Сейчас. Какая у тебя специ… альность?

– Гражданско-…

– А, не важно… Не важно, иди, погуляй (шёпотом).

Я вышел за дверь бани, оставив её полуоткрытой, чтобы было удобнее подслушивать разговор. Отец продолжал разговаривать по телефону.

– Кем хочет стать? Не знаю, не знаю. Писателем, говорит… (пауза). Нет, не пьёт.

В двадцать пять лет спрашивают о том, кем я хочу стать! В нашей стране принято решать этот сакраментальный вопрос много раньше. Мне близка мысль Чинаски: «…эта жизнь, в которой каждый должен чем-то заниматься; кто-то установил это правило, что все должны быть заняты, должны кем-то быть… Дантистом, пилотом самолёта, борцом с наркотиками, швейцаром, проповедником и так далее. Иногда, я просто устаю от мысли о тех вещах, которые мне не хочется делать; о тех профессиях, которые мне не хочется осваивать; о местах, в которых я не хочу побывать, например, в Индии…» Да, я хочу стать писателем и, искренне надеюсь, что мои заметки лягут в основу какого-нибудь произведения, может даже авантюрно-приключенческого романа. Я решил, что слышал достаточно и пошёл на берег озера – покурить.

Мой роман с профессией агента по недвижимости в Санкт-Петербурге оказался скоротечным (снимать через меня жильё никто не хотел), – через четыре дня кончились деньги и стало не на что ездить на работу, а ехать приходилось долго, – дом папика был в 55 километрах от ближайшей станции метро, и, чтобы добраться до работы и обратно необходимо было заливать в бак десять литров бензина – на меньшее моя машинка не соглашалась, ещё пришло время менять масло; да и метро не бесплатно. Работа в казанском суде – это был вариант на крайний случай, я только не предполагал, что этот случай придёт так скоро. Я испытывал прилив сил после окончания университета и надеялся, что этой инерции мне хватить на то, чтобы закрепиться в самом, на мой взгляд, хорошем городе России. В дальнейшем я планировал уехать в Калифорнию и начать с чистого листа; сжечь все мосты. Собирался купить в России квартиру для дальнейшей сдачи внаём, чтобы были деньги на жильё и бензин в США. Мне кажется, что США – подходящая страна для моего проживания: там хорошие дороги, работают законы (в отличие от наших), к тому же в США сняли великое множество замечательных фильмов, на которых я вырос и, этот последний аргумент – самый главный. Последние два года учёбы в Казани я подрабатывал в качестве таксиста, – узнал город… В жизни полно разного рода ненужных знаний, я считаю, что приобретение их только отвлекает от главной цели, если вы её конечно имеете, господа… Батареи энтузиазма были разряжены. Теперь придётся сделать шаг назад. Я делаю.

Через двое суток я гнал своё «синеватое недоразумение» в сторону Казани. Все любят роуд-муви; разве нет? Но рассказывать особо нечего. Примерно на половине пути вся жидкость в организме была заменена энергетиком; все поры пропитались никотином. Пока не закончились деньги на телефоне, я переписывался с Эн. В числе прочего я написал ей: «Послушай Ундервуд – «Химия и жизнь», – мне кажется это про нас». «Сектор Газа» был прослушан по первому кругу и пошёл на второй; «я вам не чета, я – супермен, я – рок-звезда…» Тщетно пытаясь вызвать ностальгию посредством песен, на которых я вырос и под которые делал первые глотки алкоголя, я, всё же, не мог не думать о будущем. Единственно важным знанием за почти десять лет учёбы на юриста, – перед законом не все равны; рано или поздно такое положение дел вредило всем, – эта мысль была последним прибежищем идеализма в моём циничном мозгу. Я не очень страдал по этому поводу, поскольку ненавидел (и продолжаю ненавидеть) людей, страх и ненависть – эти два родственных чувства; у меня даже был собственный афоризм на эту тему: «если бы жизнь была справедлива – не было бы ни Ада, ни Рая». Впрочем, в Ад с Раем я тоже не верил. Во что я верил, так это в то, что когда есть крыша над головой и еда – это «и есть наша лайф», – пел из колонок уже теперь Васильев. «Я верю в свой гонорар», – сказал Корсо. Вот так простенько соображала моя голова на тот момент. Пришло время для зелёной остановки и я зелёноостановился. Какое счастье проезжать через такие города как Вологда, Ярославль, Владимир, Нижний Новгород, Чебоксары; проезжать не останавливаясь. Хотя в Ярославле пришлось завернуть в общепит. Центральная улица Ярославля в три часа ночи произвела на меня хорошее впечатление. Пространство около ресторана быстрого питания было хорошо освещено, и возникло ощущение уюта и безопасности; тёплая ночь усилила приятное впечатления. Я разложил еду и напитки на капоте автомобиля и не торопился заканчивать трапезу. Минут через десять мимо прошествовала толпа пьяных ребят. Мне пришло на ум моё давнишнее умозаключение: лучше пасть жертвой коварства, чем тупости. Вскоре я уже гнал на восток, разрезая ночную мглу светом единственной работающей фары.

Несмотря на то, что у меня не горела одна фара, меня ни разу не остановили дорожные полицейские, даже в, мать её, республике Чувашия, I am lucky-man, не иначе!

Усталость взяла верх, и я свернул с дороги. Мне приснился сон: я был в числе делегации, которая явилась на двор какому-то древнему царю; на званом ужине царь, в числе прочих увеселений, представлял послам слепого рассказчика, фантазия которого рисовала перед слушателями удивительные миры. Нам объяснили, что сразу после рождения будущий рассказчик был специально ослеплён, и с тех пор познавал окружающий мир только по рассказам других людей; в частности к слепцу был приставлен особый человек, который читал ему художественную литературу. Только слепой рассказчик собрался удивить всех собравшихся очередным рассказом, как я проснулся.

После четырёхчасового сна (с двенадцати до шестнадцати) в трёхстах километрах от Казани, я проснулся ужасно перегретым и искусанным комарами. Мне срочно нужно было выпить фруктового сока, а потом пол-литра газированной минералки. Я рванул с поля, на котором спал и через десять минут подъехал к магазину. Получив необходимое количество жидкости, мой организм захотел курить и плакать. Первое я тут же осуществил, второе отложил на потом. Требовалось сменить пластинку, поскольку после сна я – другой человек. Поискав радио и наткнувшись на какую-то доисторическую песню: «Там, все-все там, все-все там, все-все там, Ждет меня Амстердам». – Ещё не хватало! Я поставил Сплина, которого недолго слушал в самом начале пути. Немного помотав вперёд, я нашёл «старые добрые» песни и, на этот раз, вникая в каждое слово, начал слушать. По времени ехать оставалось ещё часов пять-шесть. «Я не хочу, я не хочу, я не хочу домой», – читал мои мысли Васильев. Мне стало совсем печально. Если подумать, то дома у меня не было. Была квартира в Казани, которая принадлежала маме и, был недостроенный дом под Петербургом, который принадлежал папе. Я, за последние восемь лет, переезжал туда-сюда несколько раз; менял города и работы. Не менее четырёх раз я говорил (отцу, матери, Тони, Аркадию, Мсти, себе), что приезжаю в тот или другой город навсегда. Теперь я поумнел до того, что помалкиваю на эту и некоторые другие темы. Окончание любого путешествия – маленькая смерть. Я старался не останавливаться надолго. Папа мне много раз рассказывал один и тот же анекдот про старого еврея, который несколько раз уезжал на ПМЖ в Израиль из Союза и несколько раз возвращался обратно, имея в виду, что я такой же; «…когда ответственные товарищи поставили перед ним ультиматум об окончательном выборе, задав ему вопрос: «выбирайте – где вам по-настоящему хорошо!» старый еврей ответил: «по-настоящему хорошо мне в дороге». Предпоследними словами папика были: «Вот ты говоришь: творчество; а знаешь ли ты, что бизнес – это тоже творчество?» «Знаю», – ответил я и уехал.

У меня мало всего, значит, у меня мало поводов расстраиваться. А вообще-то, чтобы расстраиваться, повод необязателен.

А если снимся – это сон с тяжёлого похмелья,

Я знаю – я останусь цел и невредим,

Когда взорву все города и выкурю всё зелье…

Глава 2

Председатель мне назначил ровно на девять утра, а я приехал ровно в десять, – не слишком умно с моей стороны. Благо Команданте подошёл к одиннадцати.

– Два дня назад отмечал день рождения, – начал Команданте.

– Нет, я был в дороге, – кашлянув, ответил я.

– Ах да, ты же у нас не пьёшь, – проговорил шеф, глядя на рядом стоящую секретаршу.

– Угу (информация была устаревшая, но я не стал противоречить).

– Саша?

– Павел.

– Ну да, ну да.

– Бла-бла-бла?

– Бла-бла.

– Бла-бла?!

– Бла.

(…а я батюшку-то вашего знавааал, а я батюшку-то вашего знаваааа-а-ал… Ла-ла-ла-лаа-лааааа…!)

– Где хочешь работать?

– Здесь, – выдал я заранее подготовленный ответ.

– Здесь?!

– Это был бы идеальный вариант… – начинал потеть я.

– А ты не сломаешься? – тут впервые я увидел этот взгляд. Это был взгляд разочарования, такого, знаете, ожидаемого разочарования. Верно, жизненный опыт Команданте подсказывал, что люди слабы и трусливы, ждать от них ничего не стоит.

– Не сломаюсь. (Я не особенно изощрялся в ответах на вопросы одного из самых влиятельных людей города и субъекта Федерации, просто… даже не знаю почему, наверное, знал, что время для проявления остроумия ещё найдётся).

– Наденька, у нас всё ещё вакантно место секретаря судебного заседания? (Наденька носила русское имя, но татарское отчество и фамилию, так что она тоже не явилась исключением из правил).

– Да, Команданте (конечно, она не называла его «Команданте», но в своих заметках я буду называть нашего шефа именно так, – сложное отчество).

– Это очень ответственная должность, с неё начинали многие судьи. Оформляйте. Наденька, теперь у нас работает (заглядывает в мой паспорт) Павел Павлович Гончаров (мой характер больше соответствовал литературному герою писателя Гончарова – прим. П.П.), – сын моего армейского друга, с которым мы до сих пор общаемся (раз в два года, – прим. автора), только никому об этом не говорите; ха-ха… Всё.

Отлично, подумал я; нет ничего хуже, чем великолепное начало. Что касается алкоголя, – пару месяцев прошло, как я возобновил питие; четыре года назад наши с алкоголем отношения стали очень напряжёнными, и мы приняли решение на время разбежаться, в общем, как поёт «Ундервуд» – мы расстались друзьями.

Так я из пустого места, за секунду, стал «секретарём судебного заседания»; ещё через пятнадцать минут начался мой первый рабочий день, который я провёл в нескольких, весьма напряжённых очередях, – к наркологу, который сказал мне на выходе что-то типа: «не подведи того, кто дал тебе эту работу», к психиатру, к терапевту и к ксероксу в магазине «1001 мелочь».

– Завтра я тебе всё объясню… Что делать, что не делать… Делопроизводство… График-мрафик-наркотрафик. – сказала на прощанье Наденька Юсуфовна.

Этот день я завершил безудержным весельем в компании одного из двух моих друзей – Антона (Тони). Обсуждали карьерные перспективы, пили пиво и, снова пили пиво (мы бы и от водки не отказались, но с двадцати двух ноль-ноль до десяти часов утра продажа спиртных напитков с массовой долей этилового спирта более пяти процентов… ну, сами знаете). Разговор был такого типа:

– Теперь у нас свой человек в суде!

– Да, можешь воровать, убивать, обманывать; потом мне звонишь, я иду в зал заседания, чтобы посмотреть, как тебя посадят.

– Ха! Ну а как же госзакупки?

– Отдельная тема, и тоже мимо меня (так выражается мой младший брат). Весь мир театр, а люди в нём актёры, а я в нём – рабочий сцены низшего пошиба.

– Мда, судья – режиссер; помощник судьи – ассистент.

– Я – секретарь – мебельщик…

– Как интересно происходит движение по карьерной лестнице? Через постель?

– Даже если так, то я всё равно никому не скажу. Даже тебе…

Ещё мы катались на моей машине в состоянии алкогольного опьянения и на машине Тони и обсуждали последствия того, как попадёмся в лапы органов правопорядка и тогда не видать водительских прав и, возможно, работы в суде. Мне было так хорошо и беззаботно, как может быть хорошо и беззаботно государственному служащему в перерыве между служениями государству.

Глава 3

На моих глазах «заполировали» на тюрягу молодого таджика; он моложе меня, но у него двое детей. Он избил и ограбил несовершеннолетнюю девчонку. А может не он.

– Образование, – промямлил судья.

– Доктор.

– Что?! Повторите?

– Он доктор, доктор медицины, – пояснила переводчик.

Странно, что доктор (он же врач) совершает подобное преступление. Я для себя решил, что молодой таджик невиновен, а все присутствующие представители системы – сволочи.

– В гражданском производстве трут-мнут, а мы осуществляем правосудие, так-то ёпрст!.. – сказал судья в перерыве, облокотившись на край стола. У меня возникло ощущение дежавю.

Через час я пил чай в компании молодых помощников судей. Чай «Ак Бар». Наша жизнь намного карикатурнее, чем наше даже самое сатирическое представление о ней.

Четыре дня спустя я спал на рабочем месте, слюни текли по рукаву и капали на стол. Спали все работники кабинета, предварительно выключив свет. «Я – Оскар Шелл – внук бабушки», – промямлил я, когда меня разбудили. «А что это у тебя играет?» – спросил я у помощницы, имея в виду музыку, доносящуюся их колонок компьютера. «А это Надежда. Она раньше была ну просто сверхпопулярна». «О, можно мне скинуть на флэшку?»

Каждый сотрудник считал своим долгом напугать меня перспективой огромного количества предстоящей работы. Все говорили об этом сидя передо мной, закинув ногу на ногу и попивая кофе или чай. Я по-прежнему ничего не знал и не умел; интересно, как скоро начальство выяснит, что я неспособен к обучению и выгонит меня в шею.

Вызвали в отдел кадров (Наденька Юсуфовна).

– Пока одиннадцать. После присвоения классного чина – двенадцать. После присвоения следующего классного чина – тринадцать. Кажется, всё. Имеешь право на отпуск. За выслугу лет – плюс один день отпуска за каждый год службы; но не более сорока одного, – это через десять лет.

У меня встал комок в горле (скоро он станет моим постоянным спутником, появляясь и по другим поводам). Глаза наполнились слезами, – пришлось несколько раз глубоко вдохнуть. Какие ещё десять лет – подумал я, – не знаю, что будет в следующие пятнадцать минут. Не хочу я здесь десять лет… не хочу я тринадцать, не хочу сорок один… какого дьявола! У меня не было иного источника доходов кроме этой треклятой работы, родители мне ничем помочь не могли, кроме крыши над головой и еды. Потребности молодого организма и пытливого ума требовали изрядных расходов; не найдя удовлетворения этих самых потребностей, организм впадал в депрессию и требовал лекарства от безысходности, – алкоголя и никотина, может иногда лёгких наркотиков. Мне давно пора было сесть на антидепрессанты, но всё не досуг сходить к врачу.

– Спасибо, мне ещё где-то надо расписаться? Нет. Тогда я пойду. До свидания.

Наверное, стоит рассказать читателю немного о себе, я же главный персонаж… своих заметок. Следующую главу посвящу исключительно своей персоне.

Глава 4

Зачем мы общаемся с людьми, которые нам не нравятся? А потом ещё рассказываем о неприятном опыте общения людям, которые нам тоже не нравятся. И так из года в год.

Я. У меня нет пистолета. У меня нет счёта в банке. Мне, как и всем потомственным беднякам, не свойственно откладывать деньги про запас; если у меня есть немного денег, то уже нет желания работать. Естественно, так ничего не заработать и не купить. Для бедняков в России существуют кредиты. Собственно, на бедняков все эти кредиты и рассчитаны, все эти 24% годовых, 36% годовых, 59% годовых… Помимо бедняков, этими банковскими услугами пользуются ещё дураки.

Я. Я? Есть ли я? Вечером я такой? Утром меня всё равно что нет? Я не могу привыкнуть невысыпаться. «Трез Диаз», «2012», «4:44», «Меланхолия», «Утро Поля»… Если бы у меня был пистолет, – я бы с шестидесятипроцентной вероятностью покончил с собой утром – перед осознанием необходимости идти на работу. Я не чувствую течения времени. Для меня всё одновременно удивительно и очевидно. У меня пока нет пистолета. Пистолет буден приобретёт для моего сердца. Я записываю эти строки отчаянно пьяным, поэтому, можете не сомневаться в моей искренности. Я как Хэм, я как Томпсон, я как я, как я, как я.

Стоя в глухой пробке, пишу смс-сообщение Аркадию: «Сегодня во сне я летал. Парил над Суетой в общем и над городом в частности, ловко облетая высоковольтные провода и значительно экономя на бензине. Мечта каждого казанца. Только это была не Казань, а тот город, куда я всё чаще возвращаюсь во сне». Ответ Аркадия: «Тот город, откуда вернулся недавно?» Я: «Нет же. Во сне я его посещаю. Он с причудливой архитектурой. Я пока не имею собственной недвижимости в нём, может после смерти мне дадут в нём студию по договору социального найма с возможностью приватизации по прошествии тысячи лет». Как бы сейчас вернуться в него!..

А если юридически сухо, то приведу несколько строк из автобиографии, которую меня заставили написать при приёме на работу:

«Я, Гончаров Павел Павлович, родился 12 августа 1985 года в городе Казани. Отец (на момент моего рождения) работал директором магазина «Ветеран», мать – студентка Казанского Финансово-Экономического института. После окончания школы с углубленным изучением французского языка, я поступил в Российский Государственный Университет – филиал в Петербурге, факультет юриспруденции. На третьем курсе вступил в брак с уроженкой города Петербурга, через два года мы, по обоюдному согласию, развелись. Детей не имею. После развода перевёлся на пятый курс в Российский Гуманитарный Университет – филиал в Казани – факультет юриспруденции. В июне 2011 года получил диплом РГУ по специальности «юрист». Ни о каких увлечениях алкоголем и наркотиками, ни о сексуальных и гастрономических предпочтениях я распространяться не стал, поскольку в инструкции чётко было сказано, что нужно осветить. Так был пункт: «Из какой семьи» (!) Это как понимать, – типа «бояре мы», или «я из люмпен-пролетариата». Наверное, ещё дореволюционная форма анкеты. Ах да, ещё был пункт: «о себе». Я написал: «увлекаюсь чтением художественной литературы, страноведением (пространно, не так ли?) и кино». Ещё я не умею радоваться жизни и вижу в людях только плохое, не чувствую течения времени (это я уже говорил) и живу одним мигом, искренне веря в то, что любая секунда может быть последней; это я тоже не написал. Чистая правда. Вот такой средненький житель казанской губернии, – без заслуг, без претензий на заслуги.

Глава 5

День пятый, ничем не примечательный, кроме того, что я опоздал на пятнадцать минут, – с кем не бывает при таком-то трафике. На следующий день опоздал на полтора часа. Уже что-то!

Мне понравилось стоять в этой трёхчасовой пробке, выпавшей примерно на шестой рабочий день; мой личный «Космополис». Основная часть пробки была на одной из самых застраиваемых улиц нашего города. Я прикидывал, как приобрету маленькую уютную квартирку в самой высокой новостройке и буду смотреть на ночной город из окна, буду смотреть на Кремль, на мосты, на несущиеся ночные автомобили, на плетущиеся дневные автомобили, вдыхать прохладу ночного сплина… Вот где бы я хотел испытывать социальное одиночество.

– Едешь ты там или нет?! – соседи по потоку.

Пришло сообщение от Эн: «Ненавижу этот город, я в пробке». Я набираю ответ двумя руками, подруливая коленом (работа таксистом не прошла даром): «Я кое-что в этом городе люблю». Эн: «Что здесь можно любить-то?!». Я: «Игру Света и Тени на лазурной глади предрассветных луж», – чёрт его знает, что я хотел этим сказать.

Поясню для читателей. Мне давно нравилась моя кузина и, полтора месяца назад я, с нитевидным пульсом от страха и смущения, в этом ей признался. Конечно, я не рассчитывал, что она перелезет с водительского сиденья на моё пассажирское (дело происходило в её машине посередине поля, за городом, в изрядном подпитии) и взгромоздиться на меня. Скорее, я ждал, что она плюнет мне в рожу, и я, со спокойным сердцем уеду в Петербург, перечеркнув прошлую жизнь и придав забвению свою телефонную книгу в мобильном, и адреса электронных ящиков на Яндексе. Но, не произошло ни того, ни другого. А произошло совсем третье, а именно: она дала мне понять, что готова рассмотреть этот вариант, если его вырвать из контекста наших родственных уз. Ух! Это понимание дошло до меня не сразу. Я не самый сообразительный человек. Сказать, что я схватываю всё на лету, значит погрешить против истины. Осознаю этот факт – это уже неплохо. Надо отдать должное тактичности и мудрости Эн, – она ни коем образом не усугубила моё смущение от отказа, напротив – облекла отказ в такую форму, чтобы я одновременно и умерил пыл и продолжил надеяться на положительный результат. Наташа Ростова не удостаивала быть умной, ибо была мудрой! Чего стоит моя начитанность, если я всю жизнь веду себя как дебил. Вот, мать её, жизнь! Результатом моего признания (ожидаемого ли? неожиданного?) явилось то, что мы стали общаться раз в тысячу больше (лучше), чем раньше. Может и по этой причине, я довольно легко внутренне согласился на свой «крайний вариант» трудоустройства (работа в Центральном Суде города Казани) и, предвкушая новые впечатления на ниве попрания общественной морали, выехал из Питера после двухнедельного там пребывания.

А сейчас я стою в пробке, уважаемые читатели. Стою в чёртовой пробке и передумываю дьявольскую прорву мыслей.

Глава 6

День седьмой. Я подшиваю дела. Довольно быстро я набил руку, вследствие чего утратил осторожность. Первое, второе, пятое дело сшил без происшествий. К седьмому делу я подшил указательный палец своей левой руки.

– Сука, – громко прошипел я прямо во время заседания, – свой палец указывать в описи? – пошутил я на ухо сидящей справа помощнице судьи. Она улыбнулась и отвела взор. Шрамы украшают канцелярских крыс, это вам скажет любая канцелярская крыса.

Сидя на временном рабочем месте, я невольно подслушивал разговоры помощников судей и секретарей судебных заседаний. Что-то о кредитах (льготных!) от ВТБ (под 40% годовых!). Я подумал, что никогда не хочу брать кредиты. Хочу «вырубить» сказочный гонорар за свой дебютный роман (после такого-то успеха, можно писать всякую дрянь и продолжать богатеть), купить скромный кабриолет марки BMW и уехать с Эн в Париж на несколько недель, предварительно нажав кнопку «поднять крышу». Какие-то детские мечты, право же! Хотя, почему нет. Под эти мысли я и погрузился в послеобеденный сон своего седьмого рабочего дня.

Подхожу к метро, пишу смс Аркадию: «У меня вид задроченный, как у Эдварда Нортона в «Бойцовском клубе», – такая же бело-серая рубашка со следами кро… супа». Еду в вагоне, приходит ответ: «А у меня такой же вид, но рубашка чистая. И суп… Суп Нортон… Суп». Ха, думаю, суп Нортон, Эдвард Ролтон. Голова не варит. Поднимаю голову, вижу электронное табло, по которому бежит строка: «Если кто-то предлагает освободить вас или вашего родственника от уголовной ответственности, знайте, это мошенники. Немедленно сообщите в полицию по номеру 02». Ха, снова думаю я, а если вы сами просите освободить себя или родственника от уголовной ответственности… на этом мысль оборвалась, моя станция, конечная. Для меня на сегодня всё.

Этот день был тяжелее всех предыдущих вместе взятых, – я не смог уснуть прошлой ночью.

Глава 7

Квест. Спустись на цокольный этаж. Кабинет 012. Спроси у бабушки в больших очках, где находится шкаф с ключом от гражданского архива. Когда получишь ключ иди в сторону кабинета завхоза, и, не доходя пяти шагов, сверни направо. Там тебе дорогу преградит дракон, охраняющий шкаф с фамилией нашего судьи… Не люблю квесты, мне по нраву action! Так-то. Если уж работать на государство, то в какой-нибудь сверхсекретной конторе, и быть не секретарём, а аналитиком, ну, помните как в фильме «Три дня Кондора», снятого по книге «Шесть дней Кондора», – там главный герой должен был весь рабочий день читать детективные романы и прочую художественную литературу на околокриминальную тему, чтобы выискивать в ней всякого рода интересные приёмчики, типа пули, изготовленной изо льда…

День девятый. Шью дела с остервенением похмельного сапожника. Представитель какого-то муниципального образования – худенькая брюнетка – подсаживается рядом, бросает взгляд на мою, полную всякого барахла, сумку. «Всё своё ношу с собой?», – шутит она. «Здесь есть и чужие вещи», – с видом умалишённого отвечаю я. Люди, в основном, забыли смыслы старинных изречений. Взять хотя бы данное изречение. Смысл его не в том, что всё барахло носишь с собой, а в том, что нужно жить так, чтобы не иметь никакого барахла. Да и хрен с ним. Приспособили и приспособились, – ведь в этом залог выживания человека как вида. Я – Зингер, концептуальная модель.

Заседание. Злодей в клетке. Судья, секретарь, помощник – на своих местах. Встали-сели. Прокурор, адвокат, конвоиры, следователь. Так-так, кто это у нас тут, – лучик света в тёмном царстве?! Уху…! Следователь – та ещё бестия, рыжая, на еврейку похожа. Ухх-х-ху… Есть чем заняться в ближайшие полчаса. Ловит мой взгляд – я отвожу, ловлю её взгляд – отводить. Смотрим друг на друга – никто не отводит. Судья: «Следователь, вы?». Бестия: «Что? Уважаемый суд, прошу повторить вопрос… Ваша честь…» Так, а адвокат тоже ничего, – модельная внешность, модная одежда; и какого чёрта он делает здесь по назначению?!

После обеда я почувствовал странные ощущения на теле. Какие-то вмятины и выпуклости. Моё тело превращалось в шестерёнку! Я не против какое-то время побыть частичкой системы, только не хочу, чтобы эти вмятины оставили следы на моей бессмертной (А-а-аллилуя!) душе. Аминь. «Часть команды, часть корабля, часть команды, часть корабля…» Сидя на процессе, я заметил некоторую особенность в поведении почти всех участвующих в деле в качестве стороны мужчин: почти все мужчины (взрослые и состоятельные) ведут себя на суде как маленькие мальчики, которых вот-вот накажет строгая воспитательница, – они что-то блеют, отвечают на вопросы дрожащим высоким голосом, потеют без повода… Может испытывают сексуальное возбуждение от унижения и страха? За стенами суда они не такие. За стенами они – уверенные в себе мачо, самцы, хозяева жизни, хозяева положения, ну или хозяева гаража.

Моим ботинкам необходимо отвести отдельную главу.

Глава 8

С моими ботинками надо что-то делать. Левый издаёт при ходьбе хлюпающий звук. Правый интеллигентно поскрипывает. Хорошо, что когда я сижу, они ведут себя тихо. На улице, среди шума машин, эти звуки не так отчётливы, но в тихих судебных коридорах (большие деньги любят тишину) этот дуэт привлекает всеобщее внимание. Ну, представьте, – люди сидят со скорбными сосредоточенными мыслями и лицами – ждут пока секретарь их вызовет, некоторые из них ждут в наручниках, и тут, совершенно «мимо кассы» иду я, – в скрипяще-хлюпающих ботинках; о каком сосредоточении может идти речь. С первой зарплаты необходимо купить хорошую обувь. Смешно, – моей зарплаты не хватит даже на шнурки от хорошей обуви.

Глава 9

Эн! Бендисьон Альварадо души моей! Эн, ты мне так небезразлична, что мне безразлично всё остальное! Я в плену. Снова вляпался в эту передрягу, и, на этот раз, всё гораздо серьёзнее. Просыпаюсь. Вспотел и замёрз одновременно. Выходной день. Пишу сообщение Аркадию: «Всё-таки так попсово сняли «Ромовый дневник». А всё коньюктуры для! Я испытываю (давно забытое) чувство досады (это уже не о фильме)». Аркадий: «Почему (не о фильме)?». Я: «Меня прокатили на дорогой машине, а за руль не пускают. Вот её сообщение: «…посмотрим в общем. Даже если мы останемся наедине, – ничего не будет. Вчера и так слишком далеко зашли!» Аркадий: «Предварительные ласки? Довольствуйся сиденьем пассажира и… минибаром». Я: «Предварительная любовь. Я в последнее время налегаю на минибар, прям по заветам папика. Этот случай ведь (как казалось про всё случаи) особенный. Моей творческой биографии необходим такой эпизод! Это не любовь, это гораздо серьёзнее. Ты дома сегодня?» Снова я: «Продолжая говорить метафорично, – я вовсе не хочу становиться владельцем этого авто (налоги, ремонт…), мне даже не нужно генеральной доверенности, сойдёт и обычная. Я просто хочу прокатиться, может быть несколько раз». Она говорит: «А что будем делать, если я забеременею?». Ну, я вам уже говорил. Что я должен ответить: «Будем рожать уродов (с 7% вероятностью)». Я, конечно, сказал то, что ближе всего к правде: «Эн, малышка, я не хочу детей, я буду думать, что живу не своей жизнью, я не смогу быть счастливым, я не хочу оставаться на одном месте». Чёрт возьми, Эн, как ты не понимаешь, что глупо строить какие-либо планы, – жизнь такая непредсказуемая штука, – я не загадываю даже, что буду есть на ужин, будет ли вообще этот самый ужин!.. Детка-детка, давай будем счастливы здесь и сейчас! Давай продолжим целоваться, – для меня это как свободное падение…

Да уж, Реальность вцепилась в меня мёртвой хваткой, выкрутила руки назад и заставила встать на одно колено, в любой момент Реальность могла в ультимативной форме попросить меня лечь лицом на асфальт. О да, сука-Реальность жестока с такими ничтожествами как я. Как тут не вспомнить Луи Селина. Моё путешествие на край… просто на край. Все последние годы я стремился ослабить оковы Реальности, а для этого был социально пассивным, политически индифферентным, психологически рассеянным и, на всякий случай, не верил никому. Теперь же мне предстояло играть гендерную роль, текст которой я давно забыл. Я уже играю, импровизирую как могу. Я был почти свободен, но Реальность поймала, когда я уже «перелезал забор»…

Глава 10

Спустя сутки. Может, спустя вечность. Воскресенье. Стой-стой. Я не могу дышать. Я еду… Еду… Не могу рулить, этим ведром.

– С вашего позволения, я остановлюсь на перекур?

– Извольте.

Мне надо написать сообщение. Я не могу дышать. Ты так глубоко во мне… Я не буду умолять о помиловании; голос её разума сказал, что со мной надо завязывать. Она написала, что: «Нам надо прекратить, иначе всё закончится плохо… Давай общаться, как брат и сестра». Пишу сообщение: «В качестве последнего слова приговорённого к разбиванию сердца (опять грёбанная патетика): хочу сказать, что во всех оставшихся для меня женщинах я буду искать твои черты, но, чёрта с два найду хоть в одной. Я поймал себя на мысли, что строю планы совместной с тобой жизни. Ты – во всех известных смыслах, исключительная девочка. Целую (конечно, невинно)». Ну, где ты ощущение свободы?! Что-то я не очень счастлив от того, что меня минула сия чаша. Мне надо выпить…

– Мы поедем?

– Да, конечно…

Я буду водку и пиво, курю Мальборо Лайт, как Д. Паркер. Меня ждут привидения и сны про войну. Необратимость и Идеал. У меня был шанс стать нормальным человеком, но, от не меня зависящих причин, его больше нет. Я не бегу от судьбы, – только надеюсь, что она будет счастливой. Я учусь не надеяться; как только смогу – стану свободен. Возможно ли, что я люблю тебя только потому, что люблю себя (ведь ты – моя не самая дальняя кровь), возможна ли такая перверсия? Может и вправду – это мой единственный шанс полюбить?.. Сегодня я гуляю, это не обсуждается. Приняв первые сто, я сажусь за руль и еду навстречу своему другу Тони. Тони находится около заведения, где по воскресеньям играет его младший брат. Когда я подъехал к заведению, оно было уже закрыто, Тони стоял в кругу незнакомых мне лиц и поддерживал разговор сразу со всеми, особенно с совсем юной блондинкой. Эти лица вполне могли быть ещё школьниками. Тони был пьян настолько, что проявлял агрессию ко всему сущему. Поздоровавшись со всеми, я довольно навязчиво стал препровождать Тони в предварительно открытую дверь пассажирского сиденья. Тони довольно заметно сопротивлялся. Я не стал настаивать и решил немного побыть в компании незнакомцев и незнакомок. Высокая брюнетка предложила выпить водки. Водка у них была в бутылке из-под минералки, минералка у них была в бутылке из-под минералки; это для того чтобы незаметно пронести спиртное в клуб. Я не видел причин отказываться от выпивки, ведь я уже был полупьян. Перед тем как сесть за руль пьяным я выпиваю немного Корвалола – для запаха; в случае задержания инспектором ГИБДД можно разыграть сцену «про истеричку». Предложенная мне водка пошла на удивление плохо. Я решил, что это знак. Затолкав Тони в машину и включив на полную «Ленинград» (я почти всегда слушаю «Ленинград» когда езжу пьяный), рванул с места. «А ты сегодня французской помадой, а напомадила губы свои! А мне кажется будто измазан а весь твой рот в моей алой крови…» Конечно, мы на этом не остановились. На пути супермаркет с огромным выбором лекарства для души. «…Любишь ты лишь сосать мою кровь», – хором орали мы, глядя друг на друга. Водка-водка-пиво-сигарета-пиво-водкааааа… Закрутившись в вихре дружеского общения, мы утратили контроль над временем и пространством. На каком-то этапе я потерял из виду Антошу. Последний проблеск сознания настиг меня, когда я аккуратно парковался на детской площадке, в магнитофоне играл уже не «Ленинград», а «…согреет ветер полусумрачных витрин, мы с тобой на целом свете, ты мой раб и господин… Я усну, а ты не бойся просто думать обо мне… Нежный сон, мой успокойся, ты прошепчешь в тишине… Значит мы увидимся, зна-а-чит мы увидимся… Увидимся-увидимся», – очевидно, это была та певица, которая мне нравилась, когда я ещё учился в школе, но почему-то эта песня пелась голосом Антона Салакаева с характерным проигрышем на баяне…

Прилипнув щекой к стеклу, я посмотрел на звёзды и тотчас же ощутил невыносимую благодарность за то, что жив и, возможно, проживу ещё энное количество времени. Рука привычным движением потянулась к ручнику, но нащупала… Огогошеньки, что это у нас тут?! Пистолет! Пистолет для моего с-с-сердца. Пистолет для моей бесссссмертной душшшшииииииии…

Глава 11

Понедельник. Я проснулся по будильнику только потому, что был ещё пьян. Где-то впереди ждала полуторачасовая пробка. После обеда меня охватит похмелье, но до него ещё надо дожить. О том, чтобы позавтракать речи быть не могло; даже вода пыталась сразу вырваться наружу.

На дороге (привет Керуаку). Мне в таком состоянии совершенно необходимо слушать какую-нибудь особенную музыку. «Aerosmith» казался тем, что надо. Первая-вторая-третья… О Боже! Я вспомнил из-за чего нахожусь сейчас в таком состоянии. Волшебник Тайлер пел:

«Don't wanna close my eyes, I don't wanna fall a sleep

'Cause I'd miss you baby and I don't wanna miss a thing

'Cause even when I dream of you the sweetest dream will

never do…

I'd still miss you babe and I don't wanna miss a thing»…

…и моё дыхание становилось учащённым.

Если мой пламенный мотор не «стуканёт» во время рабочего дня, то первое что я сделаю, зайдя в квартиру, будет «кровавая Маша»; в высокий прозрачный стакан положу несколько кубиков льда, налью не мене семидесяти пяти грамм водки, залью кровью мёртвых помидор, посыплю красным молотым перцем (помогает сбалансировать вес), посолю, размешаю длинной барной ложечкой и… А сейчас рекламная пауза. …Выпью. Повторю. Буду повторять, пока не закончится водка. Потом подумаю о том, что делать дальше. А может, скажу: «Я подумаю об этом завтра…»; да-да, как Скарлет О´Хара. Мда, Павел О´Хара…

День ещё не закончился. Ещё каких-то полчаса. Судья у нас остроумная, говорит мне: «Поль, у тебя ведь высшее юридическое образование?». Я: «Да, конечно». Судья: «Сходи в магазин, купи «Парламент» что-то там «blue». А помощница – не остроумная. «Ты смешной», – сказала неостроумная помощница. А я подумал: «Я умираю, сука! Что тут смешного?! По всем документам я – человек, у меня есть паспорт, права, пенсионное удостоверение, полис обязательного медицинского страхования, свидетельство о разводе… Кокаина мне, священника мне! Моя голова сейчас взорвётся! Мусульмане – ни у кого нет таблетки от головы!» Пришло сообщение от Тони: «Я вчера пистолет потерял. Ты у себя в машине не находил?»

Глава 12

Вторник. Странно – я чувствую, что выспался, – опасно. Ага, желудок не работает. Пью воду, пью ещё… Меня начинает рвать. Меня продолжает рвать. Вчера я допивал оставшуюся водку и общался по Скайпу со своим младшим братом – Мстиславом. Его мама, видите ли, была подающей надежды виолончелисткой, – закончила Питерскую консерваторию, сейчас работает торговым представителем на «курице». Он перешёл в десятый класс и вчера был первый учебный день. Мы болтали ни о чём до тех пор, пока Мсти не задал вопрос.

– Как у вас с Эн?

– Э! Никак, всё нормально, никак… (Дело в том, что я, прибывая в полуобморочном состоянии от алкоголя, проболтался Мстиславу о своих романтических планах относительно нашей общей двоюродной сестры).

– Прогресс есть?

– Нет, она перечеркнула все t, сказав, чтобы я шёл «куда подальше» с этим вопросом, а по остальным обращался…

– Ладно.

– Ты ведь никому не сболтнул, – я весь зачесался от напряжения.

– Нет-нет, тэкет изи, мэн, тэкет изи…

Я знал, что Мстислав не болтун. Мсти – умный парень, умный каких мало. Если Мсти и разболтает что-нибудь, то только потому, что считает это не очень важным и, в большинстве случаев, это действительно оказывается не очень важным. Ещё он сказал, что мне нечего стыдиться, что всё так произошло, потому что мы много времени приводим вместе, я, вроде как не вижу других женщин… Но, что-то мне подсказывало, что причинно-следственные связи неправильно интерпретированы.

– Не болтай Мстилав, для меня это очень важно, – я прилип к камере, чтобы по моему скорбному лицу было видно, что мне это действительно важно.

Теперь он знает, что «для меня это очень важно». Мы ещё немного поболтали. Обсудили нашего троюродного брата Диму. «Дима каждый день набуханный», – докладывает Мсти. «Каждый коротает время по-своему», – философствую я.

Мне так понравилось общаться через компьютер, что я не сделал практически ничего из того, что задумал на вечер.

Приехал на работу с опозданием в пять минут. Поднялся к нашему судье. Через двадцать минут она мне сказала, что Команданте выйдет пятого сентября, а сегодня четвёртое.

Сегодня пойду обедать в Макдональдс, – отличный вариант для тех, кому ничего не лезет с похмелья. Э-э-х! Правовыми нормами, «струны на моей гитаре вьются! Пара-ру-ра-ру-рам-пам!»

Вечером меня посетил Аркадий.

– Как дела у семейного человека, – спросил я друга.

– Брак – это работа, – уклончиво ответил Аркадий.

– Знаю… – потупил взор я. – Я и развёлся-то потому, что мне надоело приходить с работы на работу…

– А как твоя работа на президента? – поинтересовался Аркадий.

– Ничего не могу понять в этом секретарском бумаговороте, поэтому каждую свободную минуту читаю Чинаски, если не ем и не сплю.

Глава 13

Пятое сентября. Раннее утро. Пересёкся с мамой на кухне. Решил поговорить ни о чём:

– Мне приснилось, что ты, я, бабуля Лариса, бабуля Томочка, тётя Валька, папик, ещё кто-то из наших родственников едем в вагоне поезда, а машинист этого поезда – тоже бабуля Томочка. Умереть-то она умерла, но везёт нас всех на этом поезде… Может, она нас везёт к неминуемой гибели? Может, мы все сможем устроиться после смерти машинистами поездов? Ты хотела бы стать машинистом?

– Мне пора на работу, – мама не расположена говорить по утрам.

– Да. Мне тоже, – ответил я, пожалев, что начал этот разговор.

*****

Команданте выходит на работу после очередного заграничного вояжа. Надо быть полным кретином, чтобы сегодня опоздать на работу. Я проснулся более чем заблаговременно, но выехал как всегда поздно. Оставалось каких-то полчаса до той минуты, когда я должен приложить электронную ключ-карту к ридеру на проходной. Среда – самый напряжённый день в части автомобилепотока. Вчера я уже попробовал ехать по «встречке», сегодня же мне предстояло ехать по «встречке» через две сплошные, если я не хочу вернуться на вольные таксистские хлеба. Сначала первые скромные сто метров. ГИБДД нет. Повезло. Еще сто пятьдесят. Ментов нет. Если есть Бог, то он должен меня покарать. Я уже подсознательно хочу, чтобы меня поймали. Встречные машины, которые ехали по своей стороне в крайнем левом ряду, шарахались от меня как в голливудском фильме. Я отметил, что будь у меня дешёвая задумчивая «четырёхступка» вместо пятиступенчатой механики, что стоит на моём «ведре», я бы не смог вытворять на дороге то, что в данный момент вытворяю. Для таких «опоздунов» как я – пятиступенчатая «ручка» – то, что доктор прописал. Так-так, если не продолжу ехать по встречной полосе, то не было смысла начинать, время ещё не нагнано. БэЭмДаблъю Икс Три выезжает на «встречку», – я принимаю решение ехать за ней «бампер в бампер». Загорается зелёный и, я резко ухожу направо с крайне-крайне-крайне левого ряда. Охе… отлично. У меня в запасе ещё двадцать минут, а оставшийся отрезок дороги (который не объедешь) тянет минут на десять. Мост «Миллениум» – это ещё минуты четыре. Итого… Исходя из оптимизма (как говорил герой Гая Риччи) я приложу карточку без пяти минут девять, тем самым приеду на работу без опоздания. Ухух! Кто молодец? Я! Кто злостный нарушитель? Я! Кто крутой бескомпромиссный герой асфальта? Кто ездит в черте города 79 километров в час, а на трассе 109 километров в час? Я! Я! За такую езду не то, что права, паспорт отбирать надо!..

Оптимистический вариант оправдался, и я подруливаю к парковке без шести девять. Чёрт возьми, какие же у наших рядовых сотрудников дорогие машины (BMW, Audi и еже с ними), седаны и хетчбеки здесь не в почёте, – народ предпочитает внедорожники; самый бюджетный вариант – Тойота Rav4. А зарплата у них на пятьсот рублей даже не больше, чем у меня. Лотерея? Нет, конечно. Российская мечта? Да! Российская мечта – она как американская, с той лишь поправкой, что всё сделали за тебя твои родители. Не могу сказать, что не завидую; я очень завидую, я очень-очень, мать его, завидую. Как раз в тему по дороге слушал Нойза МС, в числе прочих, песня «Мерин», а следом за ней песня со словами «…на спасение бездо-о-омных поросят». Что интересно, – все мои коллеги были умными, трудолюбивыми и, одновременно, богатыми людьми, их не в чем было упрекнуть! Более успешных людей я ещё в своей жизни не встречал, причём в такой концентрации. Хотя завидовать более успешным людям – сродни наивной вере в бессмертие, подумайте над этой мыслью на досуге.

До меня начало доходить, что сотрудники делятся на две категории: первая – обыкновенные люди, которые сидят на своих секретарских и помощьнических должностях десятилетиями и вторая – уже и без того обеспеченные мальчики и девочки, которые, как только позволит закон «о трудовом стаже», незамедлительно двигаются по служебной лестнице. Естественно, я относился к категории, которая сидит на низкооплачиваемых должностях пожизненно. Мне необходимо что-либо предпринимать; я не слишком дорожу этой рутиной (ни статуса, ни денег, пистолет тоже не выдали, ни какого-либо другого интереса), поэтому надо пробовать всякие варианты, держать нос по ветру, «шуршать платьями» и прочие меткие выражения на эту тему. Томпсон примерно по тому же поводу написал: «Я разделял преходящий оптимизм, что некоторые из нас действительно чего-то добиваются, что мы избрали честный путь и что лучшим из нас, в конечном итоге, удастся перевалить через вершину. В то же время, меня не оставляло темное подозрение, что жизнь, которую мы ведем, утратила свою цель, что мы все – актеры, подгоняющие сами себя в эту бессмысленную одиссею. Именно напряг между двумя этими полюсами – беспокойным идеализмом с одной стороны и ощущением надвигающегося страшного суда с другой – заставляли меня шевелить поршнями». Лучше не скажешь.

Сегодня снова поеду вниз по улице – в Макдональдс, надо перепробовать всю отраву.

Забавно – два дня назад я видел, как под лестницей второго этажа мужик с бородой читал намаз, постелил коврик, возвёл длани к небу, всё как положено… Мусульманин-ортодокс… Ха! Ортодокс, ортопед… Ха-ха! Я почему вспомнил того мужика, – сегодня видел бабку, которая истово крестилась у входа в зал заседания. Интересно – у них там «гражданка» или «уголовка»? Кстати, как вы уже догадались, ГИБДД меня так и не поймали, – Бога нет, ну или у него по средам выходной.

В обеденный перерыв я съездил в Макавто, и, когда поел, меня охватила тоска. Пустота в душе дала о себе знать сразу после потребления фастфуда. Место под вторую половину в своём сердце я уже освободил (вытряхнул хлам из платяного шкафа души и сказал: «вот, малышка, сюда можешь положить свои вещи, вот полочка для твоих вредных привычек, вот отделение для милых странностей, на эти крючочки можешь повесить свои страхи, а на вот эти – свои надежды и представления об идеале…» Я уже отчётливо видел её «длинные волосы» в «раковине моего самообладания»), а нового жильца там так и не появилось. Я написал сообщение Эн: «Я заеду к тебе после работы, Эн? В 19.00?». Мне было не по себе. Ответ пришёл, когда я уже находился на работе: «Сегодня не получится, подружка попросила помочь ей в подготовке свадьбы, поэтому после работы я не еду домой. Может в следующий раз? Не обижайся:)». Блин, эти поганые смайлики, в конце (или в начале) любого сообщения, меня просто убивают. Вот ещё, с чего мне обижаться. И с чего ты взяла, что я приеду не по поводу свадьбы тоже?! Конечно, я хотел приехать просто так, просто, чтобы увидеть мою малышку, которая будет на меня смотреть как на чужого человека, каким я собственно для неё и являюсь. Я ей ничего не написал в ответ. Её безразличие ко мне несколько притупило мою тоску, – моим принципом было любить тех, кто любит меня и не иначе.

Через полчаса заканчивается рабочий день. Сегодня необходимо подработать в такси, – деньги кончаются, залезать в зарплатную пластиковую карточку я пока не хотел. Я почти каждый день брал по одному заказу по дороге домой из суда, чтобы люди оплачивали моё пребывание в пробке, но сегодня надо поработать и вечером тоже.

*****

– Ох…еть! Я сегодня из Перми приехал быстрее, чем потом по Казани до гостиницы!.. – мой пассажир – мужчина лет сорока с бриллиантовым гвоздиком в ухе, злоупотребляющий одеколоном.

– О, Пермь! Та самая Пермь, – культурная столица России! – я начал скрипеть мозгами по поводу того, что же я знаю о Перми.

– А?

– У вас живёт и работает самый знаменитый в России галерист. Как там его?.. Гельман! И руководитель то ли оркестра, то ли театра – иностранец. Фамилии не припомню.

– Культурная столица?! Х..й там! Ни х..я подобного, доложу я тебе! Зае…л этот престарелый п..р – Гельман со своими зелёными человечками и со своим другим пи…ром… как там его… не помню, короче. Ты бы видел, что эти два долбо…ба с нашими автобусными остановками сделали, – без слёз не взглянешь, ёпте! Так что никакой культурой в Перми не пахнет, малец! Я вот думаю, – может в Казань перебраться, у вас тут красота, движуха; один Кремль и Кул Шариф чего стоят! – дяденька был ценителем прекрасного.

– Да, стоят; наверное, четыре-пять миллиардов можно выручить, – я старался уловить умонастроение моего пассажира, который стал беженцем из пермского бескультурья на наш остров толерантности.

– Вот именно! Культура, кха!

– Беру свои слова обратно, насчёт культурной столицы России; вижу, как вы измучены экспериментальным искусством продавшихся Москве артдеятелей.

По закону жанра, дальше я должен был начать глумиться над обывательской серостью моего собеседника, который в масштабах истории МХК, не мог претендовать даже на роль грязи под копытами памятника одному из трёх поросят, но… с довольно давних пор подобное поведение не было моим правилом в подобных случаях; я и человек, севший в мой кэб, были на одной стороне, у нас были одинаковые вкусы, одинаковые желания, одинаковые воззрения на всё на свете, одинаковые носки. У меня есть веский повод любить всех этих идиотов, – они мне платят; мне приятнее брать деньги от человека, который ко мне доброжелательно расположен, даже не знаю почему.

Глава 14

Четверг. Решил выехать пораньше, чтобы не было необходимости повторять вчерашних подвигов со «встречкой». Хотя всё-таки пришлось применить на практике «теорию малых обгонов».

Работа началась с отсылки сотен писем, истцам, ответчикам, третьим лицам, экспертам и прочим, подъедающимся на ниве правосудия субъектам. Адреса, индексы, фамилии, названия фирм и организаций, все эти ККУ, ЖБИ, УФК при РТ, МКУ КЗИО ИК МО Казани, МВД РФ при РТ, ОНД Приволжского района по городу Казани УНД ГУ МЧС РФ по РТ и наоборот. Эх, послать бы все эти УНД по РТ! Но, лучше всё-таки отправлять письма, чем подшивать дела, – меньше вероятность заколоть себя шилом или проткнуть иглой. Кстати, это шило – это такая опасная вещь, по сути – это просто отвёртка заточенная до неузнаваемости; в смысле, нельзя было узнать – какой отвёрткой раньше было это смертоносное приспособление – крестовой или обычной. Вот если этой штукой кого-нибудь заколоть, а наутро незаметненько принести обратно – оружие убийства никогда не найдут, – кому придёт в голову искать оружие убийства на столе секретаря судебного заседания. Ну, кровь-то надо с неё смыть. Ха, батюшка, а у вас крестовой отвёртки не найдётся? – люблю эту шутку.

Отсидел сотню гражданских дел. Поймал себя на мысли, что верю обеим сторонам, когда те (порой со слезами на глазах) доказывают свою правоту. Накал страстей в гражданском процессе намного сильнее, чем в уголовном. Почему? Только что двум глубоким старикам удовлетворили иск к муниципалитету о признании незаконной невыдачу им квартиры взамен аварийной (смысл, по крайней мере, был в этом). Они прослезились, чуть не пали в ноги нашей судье и ушли в закат, Хэппи Энд, зрители рыдают. Надо бы взять себя в руки и снова перестать верить людям, иначе можно влипнуть.

Иду в почтовый отдел. Там, как и в почте США, работают инопланетяне, только наши даже не скрывают своего инопланетного происхождения.

До шести вечера осталось два с половиной часа. И когда я уже не надеялся на то, что сегодня будет что-то интересное, кое-что интересное начало происходить. Для начала промелькнул двадцатиоднолетний мальчонка, который хотел выставить злобными циниками ГИБДДшников, тем самым вернув свои права, справедливо отнятые у него за вождение «под мухой»; он сказал, что выпил «Корвалол» (пи…ди больше), ибо он «сердечник» (на учёте в больнице не состоит, пятница вечер…), – судья сделала вид, что верит каждому его слову, потом отняла права на полтора года. Когда он вышел, она сказала: «На одну машину в городе меньше. Пригласите следующего». Следующий процесс был по иску мужика на страховую компанию, – требовал выплатить ему деньги (что-то около двух с половиной миллионов рублей) за разбитый автомобиль БэЭмДаблъю Икс пятой модели. Вроде как обычное дело; такое ощущение прошло, когда представитель страховой компании начал изображать из себя Шерлока, суя под нос нашей судье какие-то фотографии с изображением спидометра. Сначала я слушал в пол-уха, но очень быстро понял, что надо слушать в пять ушей, чтобы не пропустить ни одного слова. Короче, если выделить рациональное зерно в невнятном бормотанье представителя страховой, то получается, что они не желают платить истцу по следующей причине. Истец-де заблаговременно разбил свою незастрахованную машину, а потом купил полис КАСКО, предъявив на осмотр другую машину, предварительно прикрутив к ней номера со своей разбитой и, теперь цинично желает получить якобы причитающиеся за ущерб деньги. С момента покупки полиса и до происшествия (которое имело место в одном из тёмных переулков в начале марта этого года в четыре утра – как раз когда ну просто все уже спят) прошло «приличных» пять дней. Он, типа, имел плохое предчувствие и застраховал свой джип. Казалось бы – невинное мошенничество, человек бьёт машину, не желая чувствовать себя дураком всю оставшуюся жизнь – решает застраховать дорогую игрушку задним числом (ну кто бы так не сделал при возможности?!), но картинка, по ходу рассказа представителя страховой, начала проявляться более криминального содержания, чем сначала показалось моему наивному уму. Итак…

В доказательство своего подозрения представитель страховой компании показал (те самые) фотографии спидометра, на которых видно, что с момента покупки страхового полиса и до момента аварии (5 дней!) автомобиль проехал всего четырнадцать километров, хотя! хотя, даже если автомобиль проехал за эти дни только в сторону места ДТП, то он всё равно должен был проехать как минимум шестнадцать километров! И это ещё не всё. Эти дельцы отказались направлять авто на ремонт, требуя деньги и, довольно быстро продали то, что осталось от машины после аварии. Не исключено, что покупатель битой машины – член их банды, который теперь должен провернуть ту же схему от своего имени и, конечно, с другой страховой компанией. Кстати, представитель истца (афериста) – довольно прожженный малый, – «по замазкам вроде бы фраер, но не фраер точно», – говорил очень бодро, со знанием дела, предвосхищал вопросы судьи и ответчика, складывалось впечатление, что он не впервые участвует в подобном разбирательстве. Всё шло нормально. Дальше представитель страховой вызывает свидетеля, – мента, который составлял протокол ДТП. Мент: «Мне показалось подозрительным, что не было запаха пороха. Знаете ли, уважаемый суд, когда срабатывают подушки безопасности – очень долго пахнет порохом, ведь именно взрыв порохового заряда раскрывает подушки…» Я вдруг вспомнил ещё один факт, отсутствие которого могло бы показаться странным, если бы менты догадались этот факт установить, а именно ожоги. Ожоги на запястьях водителя. В британской передаче Top Gear рассказывали, что ВСЕГДА, при срабатывании центральной подушки, на запястьях водителя остаются ожоги, даже если он сидит в шубе, – подушка задирает рукава с огромной скоростью, делая эпиляцию всего на своём пути. Меня так распёрло от гордости за наличие такого знания, что я не мог усидеть на месте. В итоге, шёпотом спросил сидящего ближе всего ко мне участника дела, – это был представитель истца: «Как насчёт ожогов? Были?». «Они бываю не всегда. Это вовсе необязательно…», – прошипел он мне в ответ. Дело было отложено… У меня случился душевные подъём. Я уважаю мошенников и люблю узнавать новые схемы; конечно, в художественных целях.

По дороге домой я, как всегда, взял один заказ в такси. Доставив по адресу человека, я остановился на развилке неподалёку от дома Эн. Я думал куда повернуть – направо – к Эн, налево – к себе. Пока пропускал авто с главной дороги, решил набрать номер Эн. Она не взяла – повернул налево.

Часа через два, когда я уже ковырялся зубочисткой в зубах после ужина, Эн перезвонила.

– Звонил?

– Да, я был около твоего дома… и… решил набрать тебя…

– А! Я снова была у Эльмиры, – мне приходится ей помогать с подготовкой свадьбы, я говорила – у неё завтра свадьба. Ты знаешь, я порядком подзае…лась.

– (Мои нервы были на пределе, голос заметно дрожал, я еле сдерживал рыдания) Понятно. Увидимся на… днях? Я бы… увидеть… тебя… хотел…, – комок в горле не давал даже дышать, не то что говорить.

– Конечно. Но только уже после свадьбы.

– Прям как в Кавказских республиках, – на последнем дыхании пошутил я.

– Ха-ха-ха, точно. Ну пока.

– Ага, пока Эн.

Через одну десятую секунды после того как трубка была повешена, я огласил квартиру неистовым рёвом. Буквально сразу схватил мобильный и написал сообщение Эн: «Я скучаю по тебе. У меня ком в горле. Такое ощущение, что я потерял всё! Что за ччччёрт! Не отвечай на это сообщение», – я не хотел выслушивать ответ, – тогда казалось, что человек, как бы, не читал твоего послания, а данное послание говорило: «Я слаб. Я весь в твоей воле. Убей меня гуманно». Проревевшись, я начал делать свои дела. Где-то через полчаса услышал звук входящего сообщения. Смс от Эн: «Всё пройдёт. Просто надо закрыть эту тему раз и навсегда. Между нами ничего не может быть, – я чувствую себя виноватой, что дала тебе повод подумать, что может быть иначе». Это было жестоко, но… подействовало отрезвляюще. Ах ты чёрт, ну неужели можно на полном серьёзе загадывать на будущее?! Увы мне, увы!

Через час я выехал в ночной город – заработать немного «бабулек», проветрить голову и, может быть, повстречать Вдохновение. «…балтийские глаза, вот вам приморских серенад…»

Но первое, что я повстречал, была красивая девушка, которая старалась вести себя нарочито интеллигентно, некоторые люди таким образом компенсируют своё сильное алкогольное опьянение. Через полминуты нашего с ней путешествия, стёкла безнадёжно запотели. Переводя обдув с ног на лобовое стекло, я подумал, что будь я очкастым ботаником, то стёкла на моих очках тоже бы запотели. Смешно… Когда девочка выкарабкалась из машины, я написал сообщение Аркадию: «Я поймал себя на мысли, что люблю запах крепкого алкоголя, исходящий от красивых девушек». Может этот факт имеет вполне научное объяснение, – подумал я отдельно. Через минуту Аркадий написал: «Только без перегибов на местах! Пикантная алкогольная горчинка – и не более. А то потом начинается бардак… Форменный, батенька, бардак…» Готов спорить, что Аркадий в данный момент «под градусом». Эти его стилизованные под компартийный бред заключения…

Глава 15

Моё здоровье зависит от погоды, мой почерк зависит от ручки, которой я пишу, моё настроение зависит от…

– Поль, тебя с понедельника ставят секретарём к Арбенину. Знаешь?

– Теперь да, – чёрт! Это же судья по гражданским делам! – и как надолго?

– На две недели.

Придётся две недели пожить на работе. Это так же как сходить в поход, наверное…

Её волосы на ощупь, как тонкая проволока… Запах её тела чем-то напоминает крыжовник. Я снова чувствую этот запах. Её немного тонкие губы оказались удивительно мягкими… Говорят, что невозможно вспомнить запах, но это ложь, ибо я его могу вспомнить и вспоминаю. Неужели для неё ничего не значило то, что было между нами, – это лучше чем секс, это нежность в наивысшем проявлении. «Нет, мне не надо снять проститутку», – ответил я на вопрос Аркадия заданный неделю назад. «Разве она не понимает, что после того что между нами было, я, как и сто процентов мальчиков на моём месте, влюбился окончательно», – прохныкал я в жилетку Аркадию. Мне не надо проститутку, я не хочу уподобиться Хемингуэю, который яростно счищал со своих зубов чувство вины наутро после борделя, каждое дьявольское утро. Мне стало легче просыпаться по утрам, может потому, что даже от сна нет отдыха. Необходимо пойти к психиатру и выклянчить рецепт на какие-нибудь термоядерные таблетки. Как-то я уже занимался вопросом медикаментозного регулирования своего приграничного состояния, а именно, пошёл в аптеку и сказал фармацевту, что у меня, мол, депрессия, что мне жить и «строить» неохота. Она сказала, что весь «термояд» у них по рецепту и что она может мне продать только «Негрустин». «Негрустин?», – иронично переспросил я, – мне нужно что-то покруче, чем какой-то «Негрустин», мне надо что-то типа «Так-то лучше», или «Вот теперь мне всё пох..», или даже «Не делай этого парень»! Вот что мне, возможно, поможет, а не какой-то там ёба..й «Негрустин»! Ладно, до свидания, – сказал я обречённо аптекарю и, шаркая ногами по кафелю, отправился к выходу. Да, это было тогда, где-то с полгода назад, тогда меня ещё грела перспектива окончания института («…мундиры напялили, стаканы наполнили…»), а сейчас никаких видимых ориентиров не осталось, сейчас я чувствую себя не в пример в большей опасности.

Вернёмся в день сегодняшний. Пятница, – это хоть маленький, но повод «негрустить».

– У нас есть «явочка», – сказала судья.

Что ж, послушаем, может что-то путное, а не опять эта дурацкая незаконная перепланировка квартиры.

Пока ничего не началось, ещё поговорю с читателем. Вчера состоялся один из крайне редких диалогов с мамой. Я, пребывая в отчаянии и балансируя на грани душевного коллапса, решил обмолвиться словом с мамой, – вдруг полегчает… «Мне бы надо записаться к психиатру», – сказал я, стоя на кухне и размешивая сахар в чае. «Что такое, Поль?». «У меня депрессия». «Что? Приступы ярости?», – она специально что-ли меня раздражала?! «Да не ярости, чёртова идиотка, у меня депрессия, депрессия, я жить не хочу, я не хочу, чтобы жили другие!!!», – заорал я, и слёзы покатились по щекам, но тут же прошли. «У меня приступы ярости, только когда я разговариваю с тобой», – уже спокойно добавил я. Надо бы перед едой употребить «Корвалол», – хрен его знает, – помогает он мне или наоборот, но от сознания принятого лекарства мне становилось легче, наверно эффект плацебо.

Я специально привёл этот эпизод с матерью, чтобы читатель понял наши с ней отношения. Почти все контакты заканчивались приступом ярости с моей стороны, я считал её законченной тупицей и, буду считать всегда. Так как ничего не менялось и, чтобы не мотать нервы друг другу, мы решили свести контакты к минимуму; это стало довольно просто осуществить, когда я начал работать в суде, поскольку уезжал рано утром, когда она ещё спала, а приезжал, когда она уже уходила на работу в вечернюю смену. Я испытывал чувство вины (как иначе?!) за то, что отношусь недостойно к своей матери, но ничего поделать не мог, кажется, у меня была аллергия на неё, я обвинял её во всех своих неудачах, конечно сознавая, что причина недовольства жизнью – только моя вина; но, что действительно было, так это то, что я, на химическом уровне, вынужден был воспринимать её мнение (нет, не следовать ему, – воспринимать), как бы это объяснить… она являлась моей матерью и, я ощущал какую-то неведомую связь с ней, как будто её интеллектуальная ограниченность являлась непреодолимым барьером для меня самого. Моя собственная жизнь была в плену её глупости; она была уверена, что знает меня полностью и, я не знал, как разбить эту максиму даже для своего понимания. Ещё она считала, что сделала для меня много больше, чем я заслуживаю своим поведением и отношением к ней, считала, что положила свою жизнь на алтарь моего благополучия (каждый раз приводя в пример каких-то алкашей и наркоманов); я не припомню, чтобы я когда-то являлся сколько-нибудь видимым препятствием на пути её жизненных устремлений. Устремления же эти были под стать её зашоренному восприятию действительности. Любая дура боится остаться одинокой, наверное, потому, что боится остаться наедине со звенящей пустотой своего сознания. Мать была не исключением, – несколько сожителей, которые были свидетелями моего взросления. Они были более или менее одинаковые, и все более или менее ненавидели меня. Если первого я просто-таки боялся (не чувствовать себя в безопасности в собственном доме – не лучший способ сформировать здоровое сознание), то других просто открыто презирал, иногда мне было даже стыдно за это перед ними, – всё-таки они были не злодеи, а просто люди, со своими слабостями и страхами, но, извините, я ещё в детстве решил делать ставку на недостатки людей, а не достоинства, и пока эта фишка ко мне возвращалась. Итак, этот комплекс матери-героини доводил меня до белого каления (отдельным пунктом). Я давно уже не стеснялся обзывать её самыми последними словами (мне причиняло это не меньшую боль, уж поверьте), я сам выкачивал из себя жизненную энергию во время этих приступов, хотя мама была уверенна, что я, напротив, таким образом, восстанавливаю силы. Много лет назад она прочитала в одной из книжек «для тупых матерей», что рождённые такого-то числа, такого-то года дети являются энергетическими вампирами, которые, отныне и впредь, будут пополнят запасы жизненных сил за счёт других людей, так вот она считала, что «этими конфликтами» я-де пополняю свою энергию, и что я буду и дальше искать конфликтов, дабы жить. Получалось, что даже на уровне тонких материй, я был полностью зависим от неё. Ну не бред?! Я, конечно, был зависим от мамочки, но на довольно примитивном уровне, – мне негде было жить и не на что питаться. «У каждого человека свой персональный Ад», – сказал Ч. Буковски; необходимость общения с матерью – был одним из моих персональный Адов, да-да у меня их больше чем один. Как я уже сказал, после этих «сеансов родственного общения» я чувствовал себя как выжатый лимон, выходит книжка «про энергопиявок» бесстыдно врала. Также, я не нуждался в конфликтах с другими людьми и, после общения с мамочкой долго не мог прийти в равновесие. Я думаю, что стал бы счастлив, когда она умрёт. Но, почему-то, всегда улыбался, когда слышал её счастливый смех…

Процесс давно идёт, ничего интересного, но надо сделать паузу. Уверен, судья думает, что я увлечённо тренируюсь печатать протокол судебного заседания, а я пишу эти строки.

Примерно за час до обеда, когда я безнадёжно засыпал и не знал, как скрыть этот факт, судья попросила сходить меня в канцелярский магазин за три сотни метров вниз по улице, я, конечно, с радостью согласился. Мой путь пролегал через кебабную и я не смог отказать себе в удовольствии съесть «горячую собаку». Купив канцтовары, на обратном пути выпив гранатового сока, я вернулся в суд, дожидаться своего законного обеденного перерыва и писать эти строки.

Кстати, пока стоял в очереди за соком, передо мной были две бабули. Обе – те ещё стервы. Одна мотала продавщице нервы по поводу глубоко замороженной курицы, другая говорила, не обращаясь ни к кому конкретно, что-то про то как раньше было лето – так вот лето, зима – так зима, чайная колбаса пахла мясом, а не как сейчас – чаем. Продавщица процедила сквозь зубы: «Вот и валите в своё «Раньше». Когда не надо у бабушек очень хороший слух. Есть мнение (я его разделяю), что ничего раньше лучше не было, просто люди мечтают вернуть свою молодость, – то время когда им было хорошо независимо от того чем пахла чайная колбаса (мясом ли, шахматами ли); в этом вопросе у нас с мамочкой полное единогласие, причём высказала эту мысль именно она. Шагаю и пишу сообщению Аркаше: «Она предпочла безумному писателю и потенциальному человеку-легенде карабкающегося по служебной лестнице лопоухого татарина; карабкается, мать его, как восходящий рак прямой кишки. Её могла ждать удивительная (как ЛСД-приход) жизнь, а сейчас её ожидает ЛСД-телевизор после работы». Ответа не последовало. Начала читать Минаева, видишь ли, – это уже я говорю сам себе, – скачала все его книги, распечатала на казённом принтере и читает! Да я этого Минаева на духлесс не переношу!

*****

– Ах да, девочки, кто этот мужик, который постоянно здоровается со мной?

– Это как раз тот судья, у которого ты будешь с понедельника.

Был, кстати, ещё один судья, к которым здоровался я, но он почти никогда не отвечал; сегодня я поднимался по лестнице на свой четвёртый этаж, а он шёл следом, я, как всегда, поздоровался, он что-то промямлил в ответ. Может он пялится на мою задницу? – подумал я. Тут сверху стала спускаться какая-то девушка-клерк (приталенный пиджак, обтянутая форменными брюками задница). При виде её, в глазах судьи блеснул огонёк. Моё предположение не подтвердилось. Это, кстати, судья Петрик (нет, не родственник изобретателя-афериста) – задрот и ботаник, его называли и так и так.

Вышел на парковку и направился к своей машинке, рядом стоял заведённый Порше Каен, я осторожно открыл свою дверь, чтобы, не дай Бог, не задеть Порше, и сел. С заднего сиденья Каена вышел судья по уголовным делам Родионов; отвинтив окно, я поздоровался с ним; «добрый вечер Павел», – ответил он. Вежливость – лучшее оружие…? Порше медленно тронулся, его номера «в614тм», причём цифра «четыре» подретуширована до вида «единички» – ловкий ход, чтобы избежать автоматической видеофиксации, я бы тоже не отказался от такого бонуса, никто бы не отказался от такого бонуса. А вы?

*****

«Чиновник защищен от критики своей сословностью. Он очень хорошо знает, что, как бы он ни накосячил, каких бы ляпов ни насажал, худшее, что ему грозит, – переброска на другую должность, не хуже первой. Чиновничья каста своих не сдает, вот в чем дело. Она вне критики и вне общества, как опричники во времена Ивана Грозного. Мы охотно употребляем такие понятия, как «репутация политика», «репутация артиста». А вот у чиновника нет и не может быть репутации. В лучшем случае – имидж, да и то у высших государственных лиц. Чиновник средней руки – лицо абсолютно не публичное. Может быть, поэтому в дореволюционной России представителям чиновничьей корпорации дали название «крапивное семя». То есть поначалу едва заметное, но, по сути, весьма жгучее и неискоренимое. А в перестройку чиновников называли аппаратчиками, что тоже очень близко к их сущности. Заметная черта чиновничьей психологии – постоянное перекладывание ответственности и поиски стрелочника», – сказал на страницах журнала, заменяющего мне уже почти десять лет телевизор, музыкант Владимир Преображенский. Комментарии излишни.

Мой взгляд снова прилип к транспортным средствам коллег. В голову ворвался целый поток мыслей, краткое содержание которых следующее: я не из той ступени рода, которая может позволить себе работать на статус. Их родители положили свою жизнь на то, чтобы обзавестись связями и кое-каким имуществом, – теперь их отпрыски могут работать на низкооплачиваемых должностях, при этом, не отказывая себе в полноценной жизни – дорогих машинах, отдыхе несколько раз в год за пределами России, забывании снимать деньги с зарплатной карточки. Я же, если бы хотел и дальше торить юридическую стезю, должен пройти путь, который прошли их родители, и только мои гипотетические дети смогут иметь такую жизнь, которой я бы не отказался жить (в отсутствии более радужной альтернативы конечно), жизнью, которой живут большинство моих молодых коллег. Кто работает с «перспективой» было видно уже на парковке, – японские, немецкие, английские марки. Ещё была прослойка работников, которые трудились не один десяток лет на должностях помощников и секретарей, они смотрели на молодых коллег с чувством превосходства (многие из них сдали экзамен на должность судьи; пересдали, когда срок истёк) и ненависти – понимали, что никогда не поднимутся выше. Возможно, я ошибаюсь, когда считаю, что упорный труд в данном конкретном случае бесполезен. Кто-то скажет: бессмысленно сидеть, сложа руки и строить разные теории о благополучии, а я отвечу: но, крутить педали на велотренажёре, мечтая обогнать самолёт, – тоже бессмысленно.

О чём же я думал, пока возвращался из канцелярского магазина?! Сейчас я вспомнить не мог. Вроде что-то кажущееся неважным, но являющееся важным. Иногда у меня такое чувство, что я что-то упускаю, – что-то жизненно необходимое попадает на «слепое пятно» повседневности. Я завёл машину и уехал.

Глава 16

– Привет, вот твои бананы. Ты выглядишь хорошо, наверное, тебе больше не надо возвращаться в больницу.

– Спасибо. Хорошо, говоришь; как дела на работе?

– С завтрашнего дня мне дают собственного судью. Две недели каторги.

– Хорошо…

– А я так и не собрался переночевать в твоей квартире. Как-то не собрался вот… Ты сколько ещё в больнице пробудешь? Ах да, собираюсь свою парикмахершу пригласить куда-нибудь, мы с ней уже больше двух лет знакомы, она красивая и умная.

– Правильно, Поль, соберись с духом и пригласи… куда-нибудь…

– Да вот хоть в твою квартиру, пока ты в больнице лежишь! Ты ведь не против, бабуль?

*****

Суббота. Работа, которая держит штаны.

– А вы сами-то курите?

– Только пассивно.

– Ах-ха!…

Через пять минут она дала мне на пятьдесят рублей больше, якобы за быстроту. При других обстоятельствах мужчине было бы оскорбительно.

Понедельник всё-таки наступил, за ним вторник, – даже в этом чувствуется какая-то неизбежность, отсутствие выбора… Пишу Аркадию: «Я задремал немного на работе и вдруг в ушах раздался писк похожий на ультразвук, а потом трубы преисподнии грянули на все лады. Один из приспешников Сатаны вскочил на мой стол, разодрал рубашку на моей груди и вонзил когти в сердце! Я проснулся во время слов: «…суд удаляется в совещательную…» Я не какой-то там сумасшедший! Ррр-ав-ав-авввав!» Ответа не последовало.

Пятая авеню. Пятая авеню моей мечты; норковый полушубок на голую майку; падает редкий для этих мест снег, я чувствую позднюю осень; я чувствую близость того места, которое могу назвать домом; не отхожу далеко от дома, чтобы, в случае предчувствия смерти, успеть вернуться, вернуться, чтобы умереть глядя из окна на самый вертикальный город Земли; мне только нужен продуктовый магазин, – туда и обратно, еда для поддержания функций организма, немного порошка для удержания Вдохновения; бархатный сезон моей единственной жизни.

Глава от рассказчика

Дмитрий Дмитриевич Степанов довольно поздно возвращался с работы, так было, за редким исключением, ежедневно. Но он не слишком уставал от своей работы (больше уставал от времени проведённого дома), хотя и делал-то немало; всё дело было в деньгах, – когда доход составляет больше, чем фантазия на то, чтобы его потратить – начинаешь думать, что жизнь удалась.

Дмитрию недавно исполнился 31 год. Этим поздним летом (2011 года) он стал отцом замечательной (как ему казалось) (да ладно-ладно, действительно замечательной) девочки по имени Римма Дмитриевна Степанова. Дима ехал домой на видавшей виды Ниве, но теперь этот факт (а именно факт того, что он эксплуатирует подобную машину) его не беспокоил, поскольку максимум через два месяца официальный дилер Тойота в городе Набережные Челны обязался доставить, для его Диминого владения-пользования-распоряжения, новый большой и престижный (в этих краях) внедорожник – Land Cruiser Prado, серебристого (а не чёрного) цвета. Дима мог по праву гордиться собой и своими достижениями, но он был не самый глупый человек на материке, и кое-что не давало ему покоя, несмотря на благоприятный семейный и рабочий климат. Дмитрию не давала покоя одна маленькая мысль, мысль о том, что всё складывается немного не так, как он задумал. Некоторые читатели знают, что когда у тебя в жизни всё идёт наперекосяк – это повод мобилизовать все ресурсы, чтобы изменить ситуацию в лучшую сторону; когда же всё идёт как бы по плану, но с незначительным отклонением – это повод впасть в глубочайшую депрессию. Дима, вроде бы и хотел всего того, что сейчас имел, но его не оставляло чувство, что чья-то воля всё же преобладала над происходящими событиями (чья-то воля, которая не желала Димочке добра), а он – Дима – был частью чьих-то планов. Да, и ещё ведь рождение ребёнка – это вещь неотвратимая, это не покупка недвижимости или автомобиля в кредит – тут задний ход не дашь. Каждый раз, когда Дмитрий подъезжал к подъезду и должен был подниматься к себе на пятый этаж, где его ждала жена и двое детей (один ребёнок – от первого брака жены), настроение у него уже было хуже некуда. Бывало, он подолгу сидел в машине перед подъездом и пытался собрать воедино разрозненные мысли, и, когда события его жизни почти укладывались в его голове в стройную систему, происходил какой-то сбой, и ему приходилось начинать думать обо всём заново. В такие моменты, Дмитрий просто доходил до круглосуточного ларька, покупал две бутылки пива и возвращался в машину. Выпив их подряд и выкурив несколько сигарет, Дима, наконец, поднимался в квартиру, где его ждала жена и… ну вы помните. Сухо здороваясь с женой (но стараясь не переборщить) и совсем не обращая внимания на детей, он мыл руки, переодевался в домашнюю одежду и садился за стол. Жена знала, что сейчас лучше ни по какому вопросу к Диме не обращаться, иногда она забывалась и спрашивала о чём-то малосущественном бытовом, чем доводила мужа до белого каления. Он ничего не говорил жене, но думал примерно такие мысли, точнее обрывки мыслей: «…я тут работаю… я зарабатываю… мне ещё надо решать дурацкие проблемы обустройства быта?!.. я устал… муж устал… сука…» Мрачное расположение духа не оставляло Дмитрия до тех пор пока он не съедал ужин. Запивал ужин Дима непременно ещё парой бутылок пива, заблаговременно перелитых заботливой женой в высокий стакан. После еды мир становился не в пример лучше, проблемы не казались неразрешимыми, да и не являлись проблемами вовсе, смысловые тупики исчезали в неизвестном направлении. После ужина Дима сидел за обеденным столом и улыбался отсутствию каких-либо мыслей в своей полегчавшей голове. Однако в этот вечер улыбался недолго. Он что-то начал вспоминать. Какое-то событие сегодняшнего дня мешало Диме полностью абстрагироваться от внешнего мира в уютной атмосфере дома. И сам факт того, что он не помнил, что именно вселило в него эту обеспокоенность, нарушал душевное равновесие в первую очередь, потому что, не припомнив события, нельзя оценить его важность, уровень сложности и опасности обострения и, уж конечно, не получится начать решать проблемы с ним связанные. Все эти теоретические умозрения порядком портили вечернюю трапезу и добавляли раздражительности в ответах Димы на вопросы жены; она, как женщина чуткая, это прекрасно сознавала.

– Тебя что-то беспокоит, милый. – То ли утвердила, то ли спросила она. Дима посмотрел на неё рассеянным взглядом и позволил себе промолчать на её вопрос, что, скажем прямо, он позволял себе в исключительных случаях. Дмитрий помнил, что его немного беспокоила откуда-то неожиданно появившаяся зависимость от массажных салонов и обедов в дорогих заведениях родного города; те и другие появлялись по городу со скоростью игровых автоматов. Если суммировать все затраты на эти необязательные развлечения, то получалась кругленькая сумма, которой могло бы хватить на ипотеку… И раньше Дмитрий ел в обед и время от времени онанировал, но сейчас отдал эти две потребности организма на аутсорсинг, за что неизбежно переплачивал, порой втридорога.

*****

Утро. Осеннее утро в Набережных Челнах – это не осеннее утро в Нью-Йорке, даже не осеннее утро в Новом Орлеане; это, как говорил О.Бендер, не Рио-де-Жанейро, а гораздо хуже. Дмитрий услышал будильник и осознал себя пробудившимся ото сна. Ещё не открыв глаза, Дима понял, что начался очередной день его (а не чьей-то) жизни. Все знают это ощущение, когда просыпаешься, успеваешь (а чаще не успеваешь) удивиться тишине в мыслях, как вдруг подробности твоей жизни (как всегда неправильно интерпретированные твоим ограниченным мозгом) устраивают адскую какофонию в стенах черепной коробки, лезут без очереди на рассмотрение; каждая вшивая проблемка, узрев пробудившегося хозяина, стремится быть если не решённой, то хотя бы рассмотренной в приоритетном порядке. Помимо всех обыкновенных утренних мыслей, появилась та, вчерашняя вечерняя, которая не поддавалась препарированию перед сном и стремилась отвертеться сегодня. Если не встать с постели прямо сейчас, то можно уснуть заново и проспать. Включив утренний автопилот, Дима «залетел» в ванную, затем спланировал в прихожую – нажал кнопку автозапуска на брелке, и наконец, произвёл вынужденную посадку на унитаз. «Автопилот» больше нужен по утрам, чем по вечерам, когда идёшь с пьянки. Утро ведь гораздо более жестокое время суток, чем вечер. Вымыв руки и нажав кнопку «вкл» на электрическом чайнике, Дмитрий принялся есть мясную нарезку. Начавшаяся икота говорила о том, что пора прекращать есть. Проглотив последние два кусочка почти не жуя, Дима поставил тарелку с нарезкой в холодильник, закрыл дверь холодильника, открыл снова, закинул в рот две оливки с косточками. Кофе плюс вода. Чай плюс сахар. Конфета в карман – как маленький, привычка с детского сада. Вниз пешком. Машина уже тёплая. Московское время – семь часов пятьдесят девять минут. Кивок в знак приветствия соседу. Радио: «Как же глупо, как же странно, – осень к нам пришла нежданно». «Да уж…» – подумал Дима, сам не поняв о чём. Телефонный звонок. Радио пришлось выключить. Дима смотрит на экран телефона и вспоминает то, о чём должен был вспомнить и без звонка, но не вспомнил…

Глава от рассказчика

…И вспоминает то, что мог бы вспомнить без звонка, но не вспомнил.

Двенадцать-тринадцать лет назад Набережные Челны были немного другим городом, нежели сейчас. Был другой город не только в плане застройки и численности населения, но и в части отношения к частной собственности и частной же инициативы эту собственность иметь. Капитаны протокапиталистических баталий, за редким исключением, преданы земле и забвению. Немногие выжившие покинули город в разных направлениях, ещё более немногие остались в городе, – кто в шкуре буржуа, кто в шкуре нищих блатных романтиков. Дима и Лёша (по кличке Лексус) были школьными друзьями. Лексус был из тех людей, про которых говорят: «делает деньги из воздуха». Сразу необходимо сказать, что Лексус был намного умнее своего псевдонима, он с юности понял, что головой можно заработать не в пример больше денег, чем обрезком трубы, – этим своим пониманием он качественно отличался от подавляющего большинства своих школьных и дворовых товарищей. Челны в плане разгула преступности были карикатурой или ускоренной версией Казани, – бессмысленные смертельные битвы были ещё бессмысленнее, легальный бизнес чувствовал себя ещё более ненужным органом, чем аппендицит или хвост, невинные жертвы бандитского произвола были ещё невиннее. Благо, понимание того, что пора заниматься бизнесом, а войну оставить на послерабочее время в качестве хобби, пришло к местным пассионариям тоже быстрее, чем к их коллегам в Казани (быстрее, но не раньше). Когда в Казани царила эпоха Просвещения, в Челнах ещё был каменный век.

После девятого класса пути Димы и Лексуса ненадолго разошлись, – Лексус пошёл в техникум, а Дима остался до одиннадцатого класса. После техникума Лексус не закончил какой-то обыкновенный институт, а Дима закончил срочную службу в армию. Дима служил в Ленинградской области, ходил в самоволку в Петербург, полюбил город с его архитектурой и нравами, отдохнув после армии два месяца в родных Челнах, вернулся на постоянное место жительства в Питер. Первый год на новом месте Дима снимал комнату в самом сердце Северной столицы. По размерам эта комната походила на опрокинутый на бок шкаф, обстановка в ней тоже напоминала убранство платяного шкафа. Зато! Зато квартирная плата была «как у клопа», – как сказал герой фильма Гая Риччи. Квартирная хозяйка Димы была копией старухи-процентщицы из романа Достоевского, нрава такого же. Диме не позволялось докупать и использовать какие-либо бытовые приборы, кроме тех, что уже имелись в комнате (в комнате, из бытовых приборов, имелся крючок для шляпы) – ни телевизор, ни DVD, ни компьютер, ни электробритву. Примерно в таких помещениях отбывали наказание воспитанники Царскосельского лицея. В распоряжении постояльцев этой пятикомнатной квартиры была газовая плита (в порядке живой очереди), ванная (чаще) с холодной водой, туалет…

Через четыре года и два с половиной романа с уроженками Петербурга и Ленинградской Области Дима уедет обратно в Челны и женится на деньгах и связях.

Глава от рассказчика

Итак. Телефонный звонок. Дима смотрит на экран телефона и вспоминает то, что мог бы вспомнить и без звонка, но не вспомнил…

Лексус: «Привет, браза, ты поговорил с дядькой? Он сможет порешать этот вопрос?» Дима: «Как раз собирался набрать его номер, и ты звонишь». Ощущение, что прошлое (хоть и после косметического ремонта) возвращается, снова отозвалось где-то в животе противным бульканьем напоминающим наступающую диарею. Лексус: «Сразу! Сразу перезвони! Понял?» Дима силился припомнить, – должен ли он что-то Лексусу, потому что Лесус вёл себя так, как будто «должен». «Я постараюсь… В смысле я позвоню, не знаю что как…», – Дима определённо не мог взять себя в руки при разговоре с Лексусом. В их общей с Лексусом юности было много того, за что в развитом обществе принято сажать в тюрьму, а Лексус как-то сам собой стал во главе их организованной дружеской группы. А что до Димы, то он, хоть и не был социопатом (социофобом, кстати, тоже не был), но предпочитал придерживаться некой независимости во взглядах и поступках, а также расстояния в общении с окружающими; Дима ни в коем случае не оспаривал лидерство Лексуса, да и вообще считал данный статус скорее бременем, чем преимуществом, и всё же по мере взросления вынужден был оставить активное членство в банде по интересам, о чём ни он сам, ни банда никогда не жалели. «Давай-давай! Мой мальчик», – Лексус повесил трубку. «Сам ты «мой мальчик», говно куриное», – почти прокричал Дмитрий. Настроение было испорчено уже в семь часов утра. Может быть перед работой заехать в «релакс». Чёрта с два, – в такую рань девочки ещё спят.

Очевидно, что наступила осень.

Глава 17

Я уже пятый день обедал в кафешке напротив прокуратуры. Приходил туда ради пирогов, – замечательные лимонники и ватрушки, и изжога проходит уже через два часа. Уставясь в телевизор и жуя пирог, я не заметил, как за мой столик подсела помощница судьи; «у неё все-таки потрясающая фигура, – узкие плечики, длинные ноги, красивая осанка», – думал я;

– Когда я только начала ходить в эту кафешку, здесь не было ни телевизора, ни выпивки, – начала разговор помощница.

– А пианист хотя бы был?

– Что?

– Как только прокуратура оценила местный бизнес-ланч, здесь быстренько появилась лицензия на алкоголь, не удивлюсь, что лицензия на наркотики скоро появится, – начал острить я.

– Ахах!…

Вернувшись на рабочее место, я, по известной присказке, начал бороться со сном. В моём случае было так, – до обеда я боролся с голодом и со сном, а после обеда – с тяжестью в животе и со сном.

– Кофейный аппарат установили в фойе, а кокаиновый аппарат не устанавливают! – продолжал я упражняться в остроумии теперь уже на другой помощнице.

– Ты бы не выражался в здании суда…, – сказала она на полном серьёзе.

Я прикусил язык. Правда, ненадолго.

Вечером мы с Тони немного «приняли на грудь». Идя, уже неверными шагами, за добавкой, Тони мне говорит: «Приколись, – мы идём неверным шагом…» Я: «Ах, они суки! Неверные… шаги». Я: «Приколись: я люблю работниц муниципальных унитарных предприятИЙ, всё время хочу за сиськи взять ИХ! Это не всё. Я люблю работниц государственных учрежденИЙ, хватаю их за сиськи без предубежденИЙ!». На этой глубокой философской ноте память о прожитом дне покинула меня.

Глава 18

Как я и предполагал, к пятнице стало очевидно, что я не справляюсь с порученной мне работой. Я спал десять часов в совокупности за всю неделю, когда-то три, когда два с половиной, всегда мне снилась работа. Единственный за неделю разговор с матерью был примерно такой:

«Нахер мне твои "конечно"! Нет тут ничего конечного! Ты думаешь, мне нужно твоё одобрение, когда я высказываю какую-нибудь мысль?! Хера-с-два! С твоей фантазией и умом ты могла бы стать президентом республики!..» – похоже на монолог, но и её реплики тоже были, просто я забыл какие.

Изображение в глазах то и дело раздваивалось или расчетвертовывалось. Я узнал, что можно заснуть на рабочем месте не только от безделья, но и во время интенсивной работы. Пишу сообщение Аркадию: «От недосыпа начались галлюцинации, – все ходоки стали копиями известных мне актёров, даже не приходится включать фантазию, – смотрю сейчас на Джеймса Гандольфини. Я дважды падал со стула во время заседания. Трубы в ушах звучат всё чаще и громче. Я, нахер, скоро порежу всех!» Но сначала высплюсь. Вздрогнул от того, что поймал себя на мысли, что снова падаю со стула. Ответа от Аркадия не последовало. Извещение, оповещение и уведомление – это пять разных вещей!.. Строю планы увольнения и ухода на вольные хлеба. Это пять разных хлебов…

Пятница первой недели; все давно ушли, я делаю то, что не успел; радио ON; начала играть та самая песня, которую я ассоциировал с Эн, – к горлу подступил ком (тот самый); el amor me quema, la música suena, la noche de cristal es belleza y…; я хочу уйти и даже могу уйти, но мне некуда идти, понимаете – НЕКУДА! Мы оправдываем химию отношений мистикой любви. Мы заполняем социальные шаблоны своими телами, мы заполняем их своим временем и жизнями, мы заполняем их своими душами и зарплатами.

Решил сделать перерыв в своей механистической работе (мануфактуры не исчезли!) – сходить в кафешку напротив прокуратуры. Как я и думал, в девять вечера здесь пили совсем другие напитки, но люди те же, – раскрасневшиеся мужики в дорогих и не очень рубашках с расслабленными галстуками или вовсе без оных. «Мне быстрых углеводов, сдобы и растворитель», – скомандовал я буфетчице. «И Мальборо Лайт», – добавил я к заказу, слегка поколебавшись. «Так поздно с работы?», – поинтересовалась буфетчица. «Да-а, и снова возвращаюсь на неё сейчас, много дел», – напустил деловой вид на себя я. По плазменной панели крутили канал с русскими клипами. «Катя, возьми телефон», – пели мальчики. Я вспомнил о своих длинных волосах, которые пришлось отрезать меньше месяца назад, чтобы потрафить дресс и фейс кодам конторы. Я бы хотел попробовать светский образ жизни, но для мужчины это выполнимо, только в случае высоких доходов, поэтому я не стал развивать эту мысль в голове, быстро съел сладости и вернулся в суд.

Кстати, когда выходил сегодня из здания суда, встретил Команданте; он стоял и разговаривал с каким-то таким же вальяжным мужиком; я поздоровался за руку с обоими. «Папа не приехал?», – спросил Команданте. «Пока нет, и не звонил даже», – ответил я. Я было двинулся в сторону кафешки, но Команданте остановил меня следующим вопросом: «Как работа? Справляешься?». «Пока непонятно», – ответил я. Подавив желание броситься ему в ноги и умолять перевести меня на уголовное производство, я с якобы непринуждённым видом попилил дальше. На обратном пути с обеда, в зарослях около здания суда, я увидел мальчика, который у нас работает и с которым я сегодня ещё не здоровался, мальчик курил. Кивнув ему в знак приветствия, я получил в ответ долгий приветственный жест рукой. Он носил синие линзы и облегающий форменный костюм, вид у него был довольно гармоничный. Это он протянул мне левую руку и едва сжал мою, когда сидел ко мне в пол-оборота в зале заседаний на инструктаже для секретарей и помощников несколько дней назад. Это он два дня назад сел на переднее пассажирское сиденье моего автомобиля, когда я дремал на водительском после обеда (!); я поднял спинку сиденья и уставился вопросительным взором на незваного гостя, зачем-то я начал трогать руль, как будто хотел убедиться, что это действительно мой автомобиль а не чужой, что не произошло то, что произошло в фильме «Ирония судьбы», но только не с квартирой, а с авто… чёрт возьми, что он тут делает?! что делает мой коллега в моей машине?! Хм, мой коллега в моей машине, я сплю что-ли? Вдруг мой коллега (в моей машине) приблизил своё лицо к моему лицу и поцеловал меня в мои (в чьи же ещё!) губы, точнее в уголок моих губ! Я не думал в этот момент о переизбытке местоимений, я думал о том, почему никак не могу проснуться и, с ужасом, быстро осознавал, что ни фига не сплю. Я судорожно искал левой рукой ручку двери, одновременно думая о том, как удачно я припарковался утром – никто не мог видеть произошедшего из окон суда, хотя могли быть случайные прохожие – стёкла-то не тонированные. Раздавшийся голос парализовал моё тело и мои мысли.

– Тебе нравится? – то ли спрашивая, то ли утверждая, тихо произнёс он.

– Не знаю! Нет!! – вскричал я, не узнав свой голос. Он повторил попытку приблизиться, но я дёрнулся в противоположную сторону и сильно ударился затылком о боковое стекло.

– Ой! – сказал я, удивившись тому, что не почувствовал ни малейшей боли (зашкаливший адреналин верно отодвинул болевой порог за линию горизонта).

– Ой! – эхом, и как-то с досадой, произнёс незваный гость.

В следующее мгновение он уже неловко выбирался из машины, смущённо бормоча что-то вроде: «я прошу прощения, я подумал, что… извиняюсь, недопонимание… произошло»…