Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии)

Оставшись наедине с самим собой, я ещё раз прокрутил в голове только что произошедшее событие; тело покрылось гусиной кожей; мне и раньше оказывали знаки внимания люди одного со мной пола, но никто ни разу не пытался воздействовать на меня «органолептическим способом» (как выражаются ДПС-ники, которые скручивают у тебя номера, на ощупь определив, что люфт руля твоей машины на полпроцента выше нормы), всегда вербальные объяснения с моей стороны перечёркивали все t, упреждая далеко идущие на мой счёт планы. Отец говорил, что лесбиянки и гомосексуалисты видят, что называется, издалека вероятного партнёра. Или это он говорил только о лесбиянках?.. Наверное, я пребывал в аффективном состоянии, поскольку меня непреодолимо потянуло ко сну. До конца обеда оставалось ещё двадцать минут, будильник на телефоне был заведён, я провалился в сон, даже не опустив спинку кресла, но предусмотрительно нажав кнопку центрального замка, – с меня хватит моральных потрясений на сегодня.

Небольшой флэшбек закончился, вернёмся в настоящее, а именно в вечер пятницы. После еды КПД моей работы, и без того крайне низкий, устремился к нулю. Время двадцать один пятьдесят девять, позвоню, пожалуй, Коле-механику и запишусь на смену масла на воскресенье; на дверях его мастерской написано: «запись на смену масла в удобное для вас время».

– Ало, Коля?

– Да.

– Коля, здравствуйте, я бы хотел записаться на смену масла, на воскресенье. На вторую половину дня.

– Только на первую.

– Хорошо, как насчёт одиннадцати.

– Давайте пораньше…

– Хорошо, половина одиннадцатого.

– Девять. Только девять.

Воскресенье! Девять!

– Хорошо, – значит «воскресенье девять».

М-да, «удобное для вас время…» Типа, григорианское летоисчисление – удобное для вас время?

Я ненавидел это синее ведро, но как гласит мексиканская пословица: «Тот, кто не заботится о своей лошади, должен ходить пешком». Моя сучка на лошадь не тянула, максимум ослица… Но, с мексиканцами не поспоришь, ведь их больше чем меня.

В двадцать два десять я выходил из дверей суда. Прямо около входа-выхода стояла служебная машина Команданте, водитель сидел внутри; я прошёл к парковке, может мне показалось, но кажется, водитель мне кивнул в знак приветствия. Мы встречались с ним около полутора лет назад, когда Команданте решили посидеть в ресторане с моим папиком, но вряд ли он меня запомнил. Я положил свою сумку в багажник и завёл машину, в окнах Команданте на втором этаже горел свет.

Всё, пока домой. Как всегда, взял один заказ в качестве таксиста в сторону своего дома, чтобы, как я уже говорил, люди оплачивали мой обед. По иронии судьбы заказ был почти до дома Эн. Я набираю номер Эн, чтобы она вышла, и мы непринуждённо побеседовали-покурили, чисто по-родственному. Третий гудок, четвёртый, пятый… Доставил пассажира, набираю ещё раз, – шесть гудков, – Эн не берёт трубку. El amor me quema, la música suena, la noche de cristal es belleza… Набираю Тони, – сегодня пьём!

Глава 19

Понедельник, семнадцатое сентября; месяц и два дня, как я числюсь на этой работе. Еду по встречной, потому что долго просидел в туалете; те, кто едет мне навстречу, показывают средний палец, те, кто едет следом за мной, дублируя мои манёвры, – обгоняя, показывают большой палец. Началась вторая неделя моей страды у судьи Арбенина.

Я несколько раз прошёл по фойе, прежде чем заметил на месте кофейного аппарата большую фотографию судьи Родионова перевязанную чёрной лентой. Под фотопортретом лежало несколько гвоздик. Родионов, который шутил. Родионов, который «…мы здесь вершим правосудие, так-то, мать твою!…». Родионов, который судил уголовников. Родионов, который что-то там делал на заднем сиденье Каена. Теперь он – Родионов, который умер; от инфаркта, в ночь субботы на воскресенье, в больнице, куда его доставила скорая помощь с жалобами на боли в груди. Ему было всего шестьдесят два года, меньше, чем Хантеру Томпсону, когда он – наркоман и алкаш – вышиб себе мозги, предварительно запершись в своём кабинете. М-да… А кофейный аппарат зря забаррикадировали. Непонятная радость обуяла меня от сознания, что кто-то умер и этот кто-то – не я; пока не я. Что-то происходило, одно сменялось другим, другое – третьим. Мда… А кофейный аппарат… а, чёрт!

Интересный заявитель, – болен открытой формой туберкулёза; подал в суд на органы ЗАГСа за то, что они отказываются выдавать его новорождённому сыну свидетельство о рождении на русском и английском языке, а выдали на русском и татарском языке. В заявлении он использовал такое выражение: «Выдали свидетельство о рождении на русском и на неизвестном мне языке». Такой предсмертный национализм никому из участников дела не импонировал. Наверное, только я был на стороне несчастного умирающего психа. Чтобы состав суда и участники не заразились смертельной болезнью, откуда-то приволокли специальную кварцевую лампу, которую направили прямо на заявителя. Пока заявитель рассказывал вкратце суть своих претензий, он несколько раз заходился кашлем, потом отхаркивал мокроту в платок и продолжал. Естественно, все старались не дышать, и про себя брезгливо материли больного. Ребёнок без документов, тоже больной этой самой болезнью, не мог получить медицинскую помощь, и, обе стороны использовали этот факт как аргумент в свою пользу, по крайней мере, делали вид, что это аргумент в их пользу, но, упрямый факт всем назло выглядел нейтрально. «А где мать ребёнка», – спросила здоровенная прокурорша. Откашлявшись, заявитель ответил: «После рождения больного сына, она сказала, что вы мне оба не нужны – больные, и ушла». Все напряглись. Через какое-то время судья объявил перерыв и, всех как ветром сдуло из зала. Остались только я и здоровенная прокурорша.

– А что все такие пристрастные, – завёл я беседу.

– Закон есть закон есть закон есть закон естьзакон естьзако… – понижая громкость голоса, ответила она.

– Почему бы вам не дать его сыну свидетельство о рождении на русском и английском? – я не стал ждать её ответа, потому что знал – ответа у неё нет, продолжил. – Я тоже не хочу, чтобы мои документы были на татарском языке, и, когда я получал в четырнадцать лет паспорт, моя мама заплатила деньги (взятку), чтобы не делали вкладыш на татарском языке! И все платили этим жирным татарским старухам в паспортных столах, чтобы они не подшивали татарский вкладыш к паспортам.

Прокурорша сидела с каменным лицом. Я знал, что она была русская. Или она, прежде всего прокурор?! Или женщина? Или мать? Или госслужащая? Или конь с железными яйцами? Или человек? Мне было наплевать на всё, я продолжал рассуждать вслух.

– Вам не кажется, что система должна быть немного гибче? Ну, знаете, как в притче о гибкой ветви под снегом и толстом суке под тем же снегом. Гибкая вервь прогибается и сбрасывает с себя снег, а толстая, – знаете что? Толстая ломается! Так-то! – я напустил на себя безумный вид взлохмаченного революционера. – Знаете, что я хочу вам этим сказать? Что не равен час и грянет революция! О-го-го! И не сексуальная (хотя вые…т многих), а та самая – настоящая, когда «никто» станет «всем», а… – участники процесса ввалились в зал во главе с судьёй, прервав мою проповедь.

*****

Вторник. Мне становится наплевать на результат моей работы, наверное, это реакция психики сродни реакции физического тела на увечье, когда шок нейтрализует боль. Все куда-то подевались, я откатился на стуле от письменного стола и прижался затылком к стенке, – так я мог подремать минуту-две не рискуя рухнуть на пол. Только начались сны, как дверь открыли – пришла девочка, которая разносила иски по судьям, я не знал её имени. «Привет», – сказала девочка разносящая иски. «Привет», – ответил мальчик, который новенький, который всегда спит на ходу. «А что, судьи нет», – задала девочка риторический вопрос, потому что в этот момент смотрела в пустое пространство кабинета судьи. «Есть, только сейчас он невидимый», – с абсолютно серьёзным лицом проговорил я. «Ха-ха», – довольно быстро отреагировала девочка. Кстати, о шутках, – судья, у которого я работал эти две недели, обладал отличным чувством юмора, этот юмор был замешан на эрудиции, интеллигентности, хорошем вкусе, широком кругозоре и знаниях реалий современного мира. Лет восемь-десять назад я бы смотрел ему в рот. Например: какой-то представитель, передал ему привет от какой-то его одногруппницы, которая заведовала правовым отделом в каком-то «плюшевом» институте. Он с серьёзным видом два раза переспросил её имя, а потом, с ещё более серьёзным видом говорит: «Она ничё что-ли?». Ржали (именно ржали) все. Шутка становится удачной и от того тоже, кто её произносит. Однако, время обеда. После обеда я взял за правило минут двадцать спать у себя в машине, опустив спинку сиденья водителя; зимой конечно, так не получится, да и меня уволят, наверное, до зимы-то!..

Обед прошёл не очень. В кафешке кто-то переключил канал и теперь там шли передачи типа «Люблю, не могу» и «Давай поженимся» и иже с ними; когда показывали жирных тёток, аппетит портился.

После обеда, войдя в кабинет, я оказался в разгаре обсуждения автотранспортных средств наших коллег и финансового положения их родителей, как чего-то неотрывно связанного с их автотранспортными средствами. В числе сплетничавших был начальник одной из канцелярий, – копия Мэтью Макконахи, только татарин. Мне он интенсивно не нравился первые дни. Я примеривался к его здоровью и жизни, – что произойдёт быстрее, – асфиксия или перелом шеи? Идеально сидящий костюм, лёгкая небритость, профессионал своего дурацкого дела. В нём было всё, что меня бы взбесило ещё вчера, но сегодня я был к нему равнодушен. Разговор продолжался.

Прозвучал термин «золотая молодёжь». Спустя ещё секунду мне был задан вопрос: «А ты, Поль, представитель «золотой молодёжи?». Для пущей образности я решил ответить вопросом на вопрос: «Вы видели на чём я езжу?!» «Нет». «Ладно, вы видели мои ботинки?..»

Затем разговор перетёк на некоего работника нашего суда, который в скором времени должен был стать судьёй. В основном говорили по-татарски, я мало что понимал. Мне в пору спросить у какой-нибудь Даши: «А что такое «халяр ничек?», а она бы мне ответила: «Как поживаешь или как дела»; а я такой: «что, им всем интересно как у меня дела?»; а Дашка мне циничной интонацией: «Нет, им наплевать как у тебя дела, им на всё наплевать, кроме денег». Отвлёкся на киноаллюзии. Потом перешли на смесь русского и татарского, – тут я уже мог вставить свои пять копеек.

– Он пришёл в наш суд ещё совсем молодым. Сначала помогал завхозу, потом, где-то с третьего раза, поступил на юрфак КГУ, потом Команданте заметил его и взял к себе секретарём (пять долгих лет он проработал секретарём, уууу!), потом ещё два года работал помощником (уууу!), теперь за него просит сам Команданте и ему гарантирован статус судьи. Все эти годы он ни с кем не встречался, только в начале лета на горизонте его либидо появилась прелестная работница канцелярии (со скверным характером). А ведь он из деревни, из бедной семьи. Он сказал, что не скажет ничего родителям, пока не получит статус… Вот обрадуется его старик и заплачет от счастья мать! – говорила помощница, обращаясь сразу ко всем.

Я уже четыре дня назад заметил, что местная публика не чурается сплетен. Интересно, – обо мне что-нибудь говорят?

– Я сейчас умру от умиления, – как можно наглее проговорил я. – Всю молодость положить на служение системе, чтобы в одну прекрасную ночь – с субботы на воскресенье – умереть от инфаркта (это была, конечно, аллюзия на кончину Родионова, чей портрет, по-прежнему, разделял меня с кофейным аппаратом), – я продолжать настраивать против себя общественную мораль.

Конечно, это была авторская интерпретация жизнедеятельности данного человека. Правда же звучала так, – даже таким умным, целеустремлённым и трудоспособным людям, как этот мальчик, приходится всю жизнь добиваться карьерного скачка, что тогда говорить обо мне, который не только не может протокол составить и уведомления разослать, но и не стесняется говорить об этом всем и каждому. Мне в голову пришла мысль немедленно уволиться. Уволиться, тем самым окончательно испортив отношения с папиком. Он меня считает безответственным придурком, похоже, он прав. Я, к тому же – трусливый и ленивый, я часто презираю сам себя, хоть даже за то, что боюсь мечтать в полную силу.

Когда кости очередного объекта были тщательно перемыты, головы зачинщиков разговора синхронно повернулись в мою сторону.

– А чем ты вообще увлекаешься, Поль?

– Да-да, хобби у тебя имеется?

– Да, имеется. В свободное от работы время я спасаю жизни. (Пауза) Я – супергерой. Днём я – незаметный судебный служащий, а ночью – бесстрашный борец с преступностью. Иногда приходится быть супергероем и в дневное время, вы же замечали, что иногда я опаздываю с обеда, – обратился я к секретарю и помощнице. – Если бы не я, – продолжил я с невозмутимым видом умалишённого, – город бы захлестнула волна преступности, знаете ли… Нагрузка на суды увеличилась бы кратно… Прошу только, не говорите об этом никому, мне ни к чему популярность.

Коллеги переглянулись между собой, затем как по отмашке разразились хохотом. Что и говорить, шутка удалась. В дверь заглянула тётенька: «Я могу задать вопрос по решению, если возникнет?» – заискивающе спросила она. «Суду вопросов не задают», – отрезает помощник, возбуждаясь от своего величия. Так-то, гражданочка, не верь, не бойся, не проси…

*****

Двадцать два часа двадцать две минуты; удача при мне. «Как мне тебя найти? Дай телефон, чтобы я мог с тобой связаться». Я: «Не надо со мной никак связываться». «Мне нужен человек, который даст мне правильный юридический совет, которому можно позвонить в любое время, который не пнёт меня под зад ногой…» Я: «Мне очень жаль, но я не могу стать для вас таким человеком, у меня, видите ли, совсем нет свободного времени. Да… я не располагаю, знаете ли, свободным временем, к тому же работаю даже по выходным, к тому же плохо знаком с трудовыми право… отношениями». «Нет-нет, братишка, ты меня не понимаешь, просто сведи меня с нужными людьми». Чёрт возьми, мужик, ты себя видел?! «Там нет нужных людей для вас», – как можно мягче выговорил я. Иногда пассажирами моего кэба были первосортные дураки. «Мы-то сами из деревни, но не какие-то там колхозники, усёк?!» «Конечно», – примирительным тоном ответил я. Ещё какие «не колхозники», я это усёк в первые полсекунды.

Как только «неколхозники» покинули мой автомобиль, мой телефон зазвонил. Муся. «Заедешь?» – спросила Муся. «Виз плеазюр», – ответил я.

Спустя сорок минут.

– Нравится вид? – спросила Маша, в очередной раз вернувшись на кухню из другой комнаты.

– Да.

– Мне тоже.

– Возносишься над Суетой? – я с завистью смотрел на весь Ново-Савиновский район из окна Муси.

– Иногда.

Я стоял около окна, которое было на десятом этаже. Моё сердце сжала невидимая рука. Испуг быстро сменился приятной болью. «Благословен Господь, даруя нам страданья,

Что грешный дух влекут божественной стезей;

Восторг вкушаю я из чаши испытанья,

Как чистый ток вина для тех, кто тверд душой!» – вспомнил я четверостишие из Бодлера. Из окна видны многочисленные дымящиеся трубы. Я начинаю смеяться при мысли о том, что от близости вредных производств у Муси, должно быть, есть жабры.

– Чему ты смеёшься?

– Я подумал про жабры. Мне нравится, как одна мысль накладывается на другую. Уе-уеее…

– Познаёшь Суть Вещей… Уе…

– Постигаю… Уе-уеее…

Я подумал, что мы находимся «где-то» и «когда-то». Меня поразила эта мысль. Овощи на раскалённой сковороде начали резко пахнуть.

– Ты смотришь за овощами? – прокричала Муся из ванной.

– Да.

– Ты слышал о «дилемме заключённого»? – Муся незаметно подкралась ко мне, заставив меня вздрогнуть.

– Нет. Что это такое?

– Если совсем коротко, то «дилемма заключённого» доказывает, что сотрудничество необходимо, только если ты имеешь дело с равным себе противником, – Муся стала какой-то серьёзной.

– А почему ты об этом заговорила? – её серьёзность передалась мне и превратилась в тревогу.

– Забудь…

Через какое-то время она вернулась из ванной с мокрой головой и намотанным на тело полотенцем, начала помешивать овощи. Полотенце начиналось чуть выше грудей и заканчивалось чуть ниже попы. Ещё мне понравилось как выглядели её осветлённые волосы мокрыми. Запах шампуня перебил запах овощного рагу. Мне захотелось попить шампуня. Мысль о шампуне овладела мной полностью.

– Я хочу попить шампуня, – сказал я Мусе.

– Я последние капли использовала.

– А…

Я почувствовал, что дом начал двигаться подобно океанскому лайнеру или космическому кораблю.

Прошло какое-то время. Я сидел в кресле, моя голова была около моих коленей, я смеялся и не мог разогнуться.

– Скажи, скажи ещё раз! – просила Муся.

– Я не смогу объяснить ещё раз, я вообще забыл над чем я смеюсь. Палюсь!

– Ага «щас спалюсь!»

– Щас спалюсь…

– ..И всей спалю! – развеселилась Муся.

– Что?! Как ты сказала?!

– Что? «Щас спалюсь и всех спалю»?

– Да! «Щас спалюсь и всех спалю»! Это откуда?! Где ты слышала это выражение?

– Нигде…

– В Интернете? В фильме?

– Нет. Мы с тобой только что его придумали.

– Получается, что ты его только что придумала! – меня бросило в жар, сердце заколотилось ещё сильнее.

– А что такое? – забеспокоилась Муся.

– Это же гениально! Если это выражение было придумано только что, значит мы можем его запатентовать! Это выражение можно писать на футболках, на задних бамперах автомобилей, это может быть слоганом для избирательной кампании на будущих президентских выборах! Это выражение – интеллектуальная собственность. Мы станем получать роялти с каждого, кто захочет использовать это выражение для своих целей.

– А так можно?..

– Ну конечно! Помнишь историю с производителем гуталина, который купил у Пушкина права на использования в рекламе своей продукции строчки из его стихов: «Белее дня, чернее ночи»? Ещё в фильме «Форес Гамп» был такой эпизод, где Гамп вытирает лицо чьей-то футболкой и на ней остаётся след, который тут же выходит в тираж! Или «смайлик»?! Или… Или… улыбка Моны Лизы… Нет, это не то. Причёска Элвиса… Нет, не то. Ну сама придумай.

– А кто захочет купить у нас права на использования выражения «Щас спалюсь и всех спалю» в своих коммерческих целях?

– Кто-нибудь захочет. МЧС? Говорю, – футболки с такой надписью будут носить люди. Помнишь «Татушек», которые надели футболки с надписью «Х..й войне» потом ещё придумали «Пи..да Миру»? Ещё всякие смешные надписи на майках типа «Все бабы как бабы, а я – королева» или «Самый пьяный папа на свете».

– Да.

– Ну вот!

– Ещё по одной?

– Давай. А разве ещё есть?

Я был в восторге от идеи запатентовать столь удачную фразу. Пока не забыл, достал телефон и сделал заметку. Муся достала маленькую плитку шоколада. Через мгновение я понял, что это не шоколад.

– Чёрт возьми, сколько здесь? Десять грамм?

– Почти угадал.

– Откуда эта роскошь?

– Из Петербурга. Наверное…

Мы дунули ещё по три.

– Меня завораживает узор на твоей рубашке… – откуда-то издалека сказала Муся.

– Ага, она белая. Почему мы не курим через воду, – в горле першить не будет, – спросил я уже не своим голосом.

– Терпеть не могу эти бурбуляторы, это всё равно… что… «пить кофе через вуаль».

– Понимаю…

– Слууушай, помнишь я тебе говорила об астрологе… Ну, вообще-то она не астролог, а специалист по Фэн-шуй… Она предсказывает судьбу по дате рождения. Я же тебе рассказывала про Марину?

– Да… У меня нет три тысячи рублей.

– Ну, когда будет…

– Тогда я возьму у тебя её номер. Я вообще-то люблю все эти штучки-дрючки… Вот… Вот сейчас ты мне напомнила Кортни Лав. У меня была подружка – копия Кортни Лав. Представляешь, аххаа…

– Ага. И что с ней стало? – последние пять минут Муся не открывала глаза.

– Ничего. Видел недавно, кассиром в Пятёрочке работает.

Спустя вечность. Спустя полчаса я завёл машину и поехал. Я боялся кого-нибудь сбить. Я боялся, что меня остановит ГИБДД. Я боялся попасть в ДТП. Я боялся слушать ДДТ. Я боялся всех аббревиатур. «Не сходи с ума, тёмная ночь; не порть мне песню мою, я ещё её пою, я ещё её пою». Что-то мне всё равно страшно. Ну же Надежда, давайте петь вместе: «Не сходи с ума,

Тёмная ночь,

Не порть ты мне мои слова,

Не сходи с ума ты,

Не сойду с ума я».

Спустя пять тысяч лет я, наконец, припарковался около своего жилища. Впереди был путь от машины до подъезда, путь длинной в столетия. Я думал, что не доживу до того момента, когда приму душ и сяду в кресло перед компьютером.

К сожалению, на кухне я повстречал маму. «Лишь в мир тоскующий верховных сил веленьем

Явился вдруг поэт – не в силах слез унять,

С безумным ужасом, с мольбой, с богохуленьем

Простерла длани ввысь его родная мать!» – вспомнилось ещё одно четверостишье.

Я вспомнил звук её голоса и, меня затрясло от злости. А потом я услышал её голос наяву.

– По телевизору про одного мальчика рассказывали…

– Всё! Хватит про это!

– Ты ведь ничего не знаешь. Не в курсе никаких новостей.

– Отвали-ка от меня срочно, – прошипел я сквозь зубы.

– Начинается…

– Твоё дело несложное – знай, переключай кнопки на пульте. Жри, сри, смотри Малахова!

– А что у тебя с глазами?!

– Я накурился, понятно? Чёртова идиотка!!

– ?!

"Родила б лучше я гнездо эхидн презренных,

Чем это чудище смешное… С этих пор

Я проклинаю ночь, в огне страстей мгновенных

Во мне зачавшую возмездье за позор!»

День явно затянулся, поэтому я решил не чистить зубы.

Глава 20

Если отбросить излишнюю чувственность мировосприятия, то всё упирается в деньги. Для ощущения полноты жизни и чувства полноценности мне необходимы некоторые материальные ценности: квартира, хорошая машина, доход и, свободное время. Доход и свободное время… Алкоголизм и здоровая печень.

У Команданте сегодня день рождения. Папа: «Тебя позвали на банкет?» Я: «Шутишь?! Даже многих судей не позвали. Я думаю, к нему приходили только Боги, даже Полубогов не было». Ну да, Боги, которые с трудом говорят на русском. Папа заставил меня купить Джонни Уокера Блэка, обещав вернуть деньги; я купил Блэка, засунул его в подарочный пакет и, дождавшись аудиенции, вручил Команданте. Папик закинул на мой мобильный две тысячи рублей.

Среда – тот день, когда стала очевидна моя профнепригодность; все начинают меня тихо ненавидеть. Мне пора увольняться. Папик расстроится…

Вечер среды. Мы встретились с Тони.

– Как дела на работе?

– Не будем об этом, знаешь, что я бы сейчас хотел? Сидеть в пивной, где пиво стоит двадцать рублей за пол-литра, да ещё сухарики бесплатно, и пить это пиво пока живот не лопнет.

– Так всё плохо?..

– Угу…

К вечеру четверга мои нервы расшатались настолько, что мне было всё равно над чем рыдать, – над «Завтраком у Тиффани» или над «Три метра над уровнем неба». Я думал об Эдгаре По, о Чарльзе Дарвине, о Фрэнке Делано Рузвельте с его кузиной Маргарет Стакли, о Сирано де Бержераке, о дальневосточных леопардах и других примерах умеренного кровосмешения. Тоска щемила сердце, но убежать от самого себя я не мог. Зависть от каждодневного лицезрения дорогих авто моих коллег усугубляла моё состояние. Я пытался развеяться остроумными разговорами с помощницей и судьёй, но от этого только терял последние силы. Вот бы сейчас оказаться в романе «Колыбель для кошки», большинство людей уже погибло, тебе остаётся только пуститься во все тяжкие эксперименты с алкалоидами и опиатами, впереди пустота. Есть ли мы как таковые? Или мы всего лишь совокупность мнения о нас других людей и, какое мнение перевесит, так мы и поступим, так мы и подумаем, так мы и почувствуем; думаете, я не знаю, что великое множество писателей (и других деятелей культуры) выносило этот вопрос на риторическое обозрение! Знаю-знаю… Впрочем, алкоголь бы сейчас порядком разгрузил мою психику, но утро придёт с вероятностью 99,99… процентов и, наступит сожаление что не умер ночью, плюс, в качестве бонуса, чувство вины, которое само по себе вреднее того, от чего оно наступает.

Глава от рассказчика

– Алло…

– …

– Алло, дядя Паша?!

– … Да!

– …Алллллоооо!

– Сейчас выйду на лужайку…

– Дядя Паша…

– Да, привет Дима, как сам?

– Нормально, работаю, жена, ребёнок и… её ребёнок.

– А! Понятно. Собираешься в Питер?

– Нет, я хотел поговорить кое о чём… Тут мой старый друг – Лексус – Алексей, может помнишь, дядя Паш?

– Тот, который тебя на деньги кинул?

– Да не то чтобы кинул, ну в общем да, это он. На него, в общем, завели уголовное дело, оно слушается в Центральном суде Казани… В общем.

– Отличная новость! И…

– Да, неплохая. Ты же знаком с председателем Центрального суда?.. Лёша просил поспособствовать ему в этом деле.

– Слушай Дмитрий, я ведь не ты, – я бесплатно работать не буду. Сто тысяч рублей – эта та сумма, за которую я могу приехать, оставив свои важные дела, в Казань и один раз встретится с Команданте. Естественно, что никаких гарантий я не даю, вообще не будем употреблять слово «гарантии» касательно этой ситуации.

– Я всё понял, передам.

– Ну, а как малышка? Растёт?

Глава 21

Пятница. Формально последний день груза ответственности. Теперь мне понадобиться ещё как минимум неделя, чтобы что называется «отписаться», – закончить и исправить все протоколы, сделать все запросы, разослать извещения и повестки, забить данные о ходе движения дел в специальную компьютерную программу, заполнить журнал по форме девяносто, по форме два и, чёрт знает ещё по каким формам. Я не питаю иллюзий, я знаю, что меня могут кинуть на новое испытание чуть ли не в самый понедельник первой недели, и уже не будет помощницы, которая половину работы делала за меня, не будет остроумца и обаяшки судьи Арбенина, музыкальные вкусы и чувство юмора которого мне так нравились (по крайней мере не раздражали). Дадут какую-нибудь судью с шилом в заднице и помощника, который будет меня посылать и проклинать по-татарски и я даже ничего не пойму. Как я и ожидал, у меня не возникает чувство важности и нужности проделанной мной работы. Зато имеется неотвязное чувство, что я портачу. Засыпаю. Пишу Аркадию: «От недосыпа мир делится на полосы, а потом эти полосы разъезжаются в противоположные стороны, как в видеоэффектах дешёвой камеры на заре формата VHS». Протокол судебного заседания. Протокол вашей никчёмной жизни: «Рождение: дата, время, дополнений нет. Ясли, сад, школа, дополнений нет. Первый секс, женитьба, последний секс, дополнений нет. Судебное заседание жизни объявляется закрытым такого-то числа, такого-то года, в пятнадцать часов тринадцать минут, по причине острой сердечной недостаточности. Дополнений нет…» Смотри помощница, я паралитик, Стивен Хокинг, мать твою. Джик-джик-жиииик. Катаюсь на кресле с колёсиками, делая вид, что около правой руки джойстик управления, как на инвалидном кресле. Так, что это? Смс-ка от Тони: «Что почитать из Мураками?» Я: «Из Мураками лучше почитать Довлатова». Тони: «Понятно». Я такой… Могу посоветовать «есличё». А если бы Тони спросил то же у Аркадия, то услышал бы уточняющий вопрос: «Рю или Харуки?»

Примерно часов в пятнадцать тридцать я шёл в канцелярию по гражданским делам, а в этот момент через турникет проходной, показывая открытое удостоверение приставам, шёл тот красавец-адвокат, которого я видел на уголовном процессе примерно месяц назад. Мы встретились глазами и, я понял, что он меня тоже узнал. «Здравствуйте», – промолвил я. «Здравствуйте», – ответил адвокат. Он был одет примерно так же как тогда, – в меру облегающие джинсы, рубашка, сверху куртка из мягкой тонкой кожи похожая на мотоциклетную, только более интеллигентная, на ногах – винтажные туфли. Его манеры были мягкие и какие-то по-женски принуждённые, от лицезрения того, как он держался, возникало ощущение как от прикосновения к шёлку или кашемиру. Этот принц точно бы понравился Эн. Может их познакомить, ха-ха… Наверное, к нему бы я точно не ревновал Эн. Да-да, – не чета тем придуркам, которые у неё были; мда, – продолжал я анализировать предыдущую мысль, небо и земля прямо. Моё настроение улучшилось, – если существуют такие красивые люди, то жизнь имеет смысл, даже если этот смысл в понимании того, что есть только мгновение совершенства и, если ты его застал и осознал, то можешь считаться спасённым, что бы это слово ни обозначало; спасён от небытия, спасён от повседневности, спасён от надоевшего себя.

В двадцать один тридцать я ехал в сторону дома, сзади сидела девушка-пассажир. Почти все люди, которых я вёз в это время, возвращались с работы и большинство из них были настроены на философский лад, все хотели поговорить, а точнее все хотели, чтобы их кто-нибудь выслушал. Я знал, что выслушивание чужих историй – часть работы таксиста, поэтому был заранее к этому готов. Девушка рассказывала про своего парня, о том, что их отношениям подходит конец и, задав мне какой-то личный вопрос, не подождав ответа, продолжила говорить о своём.

Глава 22

Я помогаю копать ему яму. Через какое-то время я понимаю, что это могила для него самого. Сейчас он ляжет спать в последний раз, а утром мы его похороним в этой самой яме, которую он сейчас с моей помощью копает. Мне жалко его, я всегда считал его хорошим человеком и, внутри своего сознания, благодарил за то, что он тратит свою жизнь на мою маму. Работа закончена, он уходит спать. Опираюсь на лопату, провожаю взглядом. Я тихо плачу. Откуда-то берётся уверенность, что мы увидимся на другом свете.

Просыпаюсь. Суббота. Я проспал до пяти часов вечера. Завтрако-ужинаю. Ругаюсь с мамой:

– Ты знаешь, что «телевизор – это просто маленькое прозрачное окошко в трубе духовного мусоропровода. Ты всю жизнь загипнотизировано смотришь на бесконечный поток помоев, ощущая себя живой только тогда, когда узнаёшь банку от знакомых консервов».

– Ты постоянно мать оскорбляешь. Как тебе не стыдно…

– А ты постоянно о себе в третьем лице говоришь! Совсем ку-ку?!

– Я молюсь… Молюсь, чтобы не стать свидетелем того, как Бог тебя накажет.

– Я бы посмотрел на твою рожу, если бы я при тебе вышиб себе мозги. Ты бы, наверное, знатно пересралась!

Переписываюсь, якобы глубокими мыслями с Аркадием: «Я рад, что не взгромоздил на себя ответственность за других людей. Рад, что у меня нет ни жены, ни детей. В этом мире я отвечаю только за своё туловище, а это где-то шестьдесят килограмм веса, в фунтах даже не знаю сколько…»

Смотрю старинный фильм с Брандо. Снова пишу Аркадию: «Голливудские фильмы про Конец Света захлестнули экран (моего компьютера), шутливые и серьёзные. А что если КС и вправду будет!». Примерно через час Аркадий пишет: «Не будет». Я отвечаю: «Ну-ну, голубчик, не будьте таким пессимистом, надо надеяться… надо надеяться…» Каждый сукин сын, понабравший кредитов, надеется, что упавший астероид или вспышка на солнце спишет долги. Аркадий пишет: «Хочу жить в роскоши». Я отвечаю: «Хочу жить».

Заглянул в клетку к дурачкам на палочках. Последнюю газету они уже «прочитали», я начал стелить им новую. «Вот вам раздел политических новостей республики, – насрите на лицо местного политика; я слышал, что эти граждане любят подобные забавы». У Кеши с Сашей разница в возрасте, по человеческим меркам, больше чем у Чаплина с его последней женой. Мне понравилось это образное сравнение. Я настроился на художественно-оптимистический лад. Позвонил Тони. Встретились с ним около подъезда. Тони рассказывал какую-то хохму:

– Короче, мы притормаживаем, и я спрашиваю: «Куда?» Он мне: «До центра», я: «Сколько?», этот мужик: «Сто, ёпте!» А Стронг такой: «Что ещё за валюта такая «Ёпте»? Северокорейская, что-ли? У нас рубли в ходу…»

Меж тем пора поработать на неквалифицированной, но хорошо оплачиваемой работе. В суд я решил сегодня не поехать, оставлю незаконченную работу на воскресенье и… ещё на неделю.

*****

В воскресенье вечером мы снова ненадолго увиделись с Тони.

– Я завтра ложусь в больницу, алкоголь и табак меня доконали, но может быть они ни при чём, – сказал мне Антон, закуривая вторую подряд.

– А я снова бросил пить и курить, но организм всё равно не справляется с нагрузкой, проклятая работа на мистера президента меня добивает, – ответил я. На том и разошлись. Во вторник вроде бы выходной, какой-то национальный праздник, в такие моменты я начинаю любить татар.

Ночь. Корвалол неожиданно закончился. Я лежу под одеялом и дрожу от страха. Вспомнились времена, когда я жил в Питере и числился студентом второго курса РГГУ; это был период новорождённой свободы действий и свободы совести. У меня была работа и возможность не появляться в доме отца неделями. Я вроде ощущал некий страх от неожиданно приобретённой самостоятельности, но эйфория независимости перевешивала, в итоге становясь счастьем быть самим собой. Тогда, бессонными ночами, напиваясь до предпредкоматозного состояния и выясняя отношения с реальностью, которые иной раз оканчивались кровавыми побоищами с малознакомыми или вовсе незнакомыми людьми, я не испытывал того предчувствия неумолимо надвигающейся катастрофы, которое испытываю сейчас, лёжа на диване в своей комнате в материнском доме; личная ли это катастрофа, или это то, что ждёт нас всех – этого я определить не мог. Весь мир вибрирует, крошится штукатурка, скоро откроются голые несущие конструкции, им не выдержать такого сотрясения.

Глава 23

Понедельник был примечателен только тем, что ровно в шесть вечера я захлопнул компьютер, убрал его в сумку и уехал домой. И ещё примечателен тем, что у каждого второго работника суда диагностировалась злокачественная опухоль рожи; у каждого первого пристава; у каждого третьего судьи. Пьют всё-таки.

Красавица помощница решила со мной заговорить:

– Ты ведь не знаешь татарский язык, чувак? Учи татарский, чувак! – сказала она, подойдя вплотную.

– Я кое-что знаю по-татарски, – сделал я шаг назад, чтобы не упасть в обморок от перевозбуждения.

– Ну-ка!.. – снова приблизилась она.

– Кыш-бабай. Это значит – Санта-Клаус.

– Ты смешной… – выдохнула она в мою сторону ментоловым дыханием. – Девочки говорили, что ты писатель.

– Да это так, – покраснев, сказал я.

– В каком жанре пишешь, – нацеливалась она на долгий разговор.

– А вы в каком жанре живёте? – спросил я как можно мягче.

– В смысле?

– «Разделять искусство на категории можно лишь в теории», – Станиславский сказал, не я.

– Кто?

– Кыс… Кыс… Станиславский, не я…

Вот вы думаете, что мне очень приятно корчить из себя высоколобого зануду? Нет, уважаемые, я бы променял тысячу своих мыслей на тысячу ваших рублей.

*****

Утро вторника. Пишу Аркадию: «Почти до утра думал, что надо бы сходить на приём к психиатру – попросить рецепт на пилюли с названием «Мне нравится жить в этой стране» 200мг. Или с название «Мне все равно» 300 таблеток в упаковке». Аркадий ничего не ответил. Тогда я написал, что собираюсь уволиться с работы и вплотную засесть за написание своего первого романа, по примеру Харпер Ли. Мне хочется сбрить все волосы на теле и сидеть в запертой квартире пока не отрастут». На что Аркадий почти сразу ответил: «Я бы на твоём месте «сидел на жопе ровно (адаптированный перевод «щит хэппенс»), так как слово «суд» в нашей стране ещё что-то да значит. А выражение «писатель-фрилансер» равняется по смыслу «без-работы-без-денег». Я отвечаю: «Думаешь так легко каждое утро идти на три буквы, причём вторая буква «у?» Ответа не последовало.

Среда явилась переломным днём в некотором смысле. Пауза. Чик-чик, – щёлкаю пальцами перед носом читателя, чтобы сосредоточить его внимание на повествовании. Повторяю предыдущее предложение. Среда явилась переломным днём… в некотором смысле. Председатель собрал весь судейский «планктон» в актовом зале, положил перед собой все наши личные дела и, в течение полутора часов, каждый, чьё дело оказывалось в руках Команданте, встав со скамейки, отвечал на довольно личные вопросы, которые задавал шеф, обращаясь то на русском, то на татарском. Команданте без остановки хохмил: его шуточки звучали так же коряво, как дословный перевод на русский с татарского. Сначала шли вопросы о том, как человек себя чувствует на своей должности, справляется ли. Потом шли вопросы о личной жизни и о планах на неё, – кто с кем встречается из сотрудников, кто с кем живёт, кто планирует декрет. Люди заметно нервничали, путали слова и смыслы. Девочка, которая сидела рядом со мной – бесспорная красавица, – тяжело и страстно дышала, когда пришла её очередь вставать и отвечать на вопросы шефа. Ритм её дыхания рождал в моём воображении недвусмысленные ассоциации и, даже что-то было шевельнулось у меня в… «Гончаров!», – выкрикнул Команданте. Дошла моя очередь.

– Здесь, – встав, чётко сказал я.

– Как нравится работа?

– Кажется, я не очень справляюсь, – решил честно отвечать я.

– На «уголовку» хочешь? – прочитал мои мысли шеф.

– Да, если это возможно, – не стушевался я.

– Любишь сажать людей?!

– Не знаю, но мне точно нравится за этим наблюдать, – не веря своим ушам, проговорил я.

– Знаешь ли ты, что гражданский процесс – это жизнь?! – спросил Команданте, явно цитируя кого-то из «великих».

Я этого не знал. Зато я знал, что чем мельче уголовное дело, тем смешнее подсудимые, но оставил это знание при себе.

– Ладно, – сказал Команданте после паузы. – До декабря потерпи. Хотя, кто у нас там в уголовной канцелярии? – обратился Команданте к Юсуфовне.

– Аделина, – бодро отреагировала Наденька Юсуфовна.

Аделину кинули в помощь уголовникам после того как её судья – Родионов – умер.

– Аделину – в гражданскую канцелярию, Гончарова – в уголовную. С понедельника, значит, там. А с декабря, – станешь секретарём у уголовного судьи, – шеф захлопнул тоненькую папку с моим личным делом.

Я сел на место, не веря своему счастью. Всё-таки трудолюбие – это не залог благополучия, и я это сейчас доказал всем, кто в этой комнате способен был это понять.

Четверг-пяяятнииицаааа…

В пятницу я задержался на работе подольше, чтобы переждать пробки. Проходя мимо запертых изнутри дверей зала заседания, в котором «работал» я, сотрудницы слышали звуки выстрелов и окриков типа «… Джэк-джэк, осторожно сзади! Тра-та-та-та-та!!! Дыщь-дыыыщщщь!!!», – я смотрел новый боевик с хорошо сохранившимся Брюсом Уиллисом в главной роли.

Глава 24

Суббота, как всегда, началась с того, что я начал припоминать очередной субботний загадочный сон, но, на этот раз в памяти были совсем бессвязные обрывки. Я пошёл чистить зубы, налёт на языке свидетельствовал о том, что я неплохо выспался. Белки глаз снова стали отвечать своёму названию, то есть стали относительно белыми. Я посмотрел в зеркало на свой живот, встал в профиль и, не без удовольствия отметил, что для своего возраста и наследственности, а также ввиду отсутствия каких-либо ощутимых спортивных усилий, форма тела была близка, в моём понимании, к идеальной, за исключением длины ног, – я всё-таки удлинил бы берцовые кости сантиметров на восемь. В конце концов – продолжал рассуждать я – девушки надевают каблуки, чтобы зрительно (странное слово) увеличить длину ног, почему бы парням, которым это действительно нужно, фактически не увеличить длину ног операционным путём?! «А как же естественные пропорции тела?!» – вопрошала меня мама, когда мы обсуждали с ней вероятность такой операции. Тогда я не знал, что ответить, а сейчас подумал про тех же девушек на каблуках, – увеличив длину ног, они же не увеличивают длину рук в угоду правильности пропорций (как известно – длина тела должна равняться расстоянию от кончика среднего пальца правой руки до кончика среднего пальца левой руки разведённых в стороны рук)! Небольшая диспропорция в угоду эстетики не окажет сколько-нибудь заметного негативного воздействия на опорно-двигательный аппарат, организм не пойдёт вразнос только из-за того, что брюки будут сидеть гораздо лучше. Да и до педалей автомобиля дотягиваться будет не в пример легче, нежели сейчас; например, мой текущий автомобиль вообще не рассчитан на людей с такой комплекцией как у меня, поэтому мне приходится сидеть в «вальяжно-скучающей» позе, только для того, чтобы дотягиваться до педалей. Закончив чистку зубов, я пошёл на кухню разогревать свой поздний-поздний завтрак.

Сделав шесть или семь заказом в такси, я заехал в супермаркет, чтобы купить ежемесячно читаемый мной страноведческий журнал, пока искал глазами нужное название на огромном стенде, набрал номер Тони.

– Чём занят?

– Мы едем к шиномонтаж к Стронгу, – ответствовал Тони.

– Я как раз недалеко от него, сейчас тоже подъеду, – ответил я. Так и не найдя нужный журнал (хотя ценник-то я нашёл), я поехал в автомастерскую нашего общего с Тони товарища. Мне как раз нужно проверить давление в шинах, – что-то последнее время руль ведёт вправо.

Когда я подъехал к мастерской, Тони ещё не было.

– Удивительное всё-таки место – Казань, – здесь можно приходить на работу и не понимать язык, на котором разговаривают все твои коллеги, – сказал я Стронгу, когда тот появился в дверях мастерской. – И самое интересно то, что меня это никак не беспокоит; когда мир будет полыхать в межэтнических войнах, Казань останется тихим островом толерантности.

– Ну, ещё бы, человек ведь не станет убивать половину или четверть себя, как часть ненавистной ему нации. Как работа? Тебе что-то сделать надо? – спросил Стронг, кивая на машину.

– Да ассимиляция – наше всё. Подкачать колёса не помешало бы. – На этой работе имеются варианты для выгодного брака. Если выдать себя за приличного человека и иметь целью продвижение по служебной лестнице, то достаточно легко найти дочку судьи или прокурора, и даже дочку судьи и прокурора в лице одной дочки. За какую задницу не схвати – окажется, что это задница судейской дочки.

– Держи шланг, качай сам, если тебе давление «два» надо, качай до «двух и четырёх», – этот манометр врёт немного, – сказал Стронг, своим всегдашним равнодушным тоном, протягивая мне шланг.

После того, как я подкачал колёса, а они в этом действительно нуждались, я сказал Стронгу: «Не буду тебя оскорблять предложением денег». «Ха-ха – проявил-таки эмоции Стронг – так виртуозно нам ещё ни разу не отказывали в оплате». Тут подъехал Тони со своей девушкой и с ещё одним нашим товарищем. Мы грызли семечки и смеялись над содержанием рекламной странички о секс-приспособлениях в «Экспресс Газете», которую читала вслух девушка Тони.

– Полная имитация женской попы!..

– Ха-ха-ха!..

– Вагина-девственница…

– Ха-ха-ха!..

– Затычка анальная, для стимуляции точки G и простаты….

– Ха-ха-ха.

Да, нам действительно было весело.

– Ну что, официальная часть вечерней прогулки близится к концу, – шепчу я на ухо Тони, намекая на его страсть продолжать веселье в компании других девушек, когда его собственная препровождена домой.

– Не знаю, не знаю, – загадочно отвечает Тони. Это означает: «Конечно, а как иначе!».

Моё личное веселье омрачает мысль о неуклонно приближающемся понедельнике и необходимости в связи с этим идти на работу.

– Может безалкогольного пива испить, – посылаю я сигнал всем.

– Ну, ты извращенец, Поль, – откликается Стронг.

– Почему это? Я же не собираюсь потом эту бутылку… Хотя ты прав, я – извращенец, – у меня даже в ванной стоит не смеситель, а кровосмеситель!

– Ха-ха-ха, – новый взрыв веселья.

Все смеются. Атмосфера тёплая и уютная.

Воскресенье. Я помню, что мне пригрезилось в предрассветном сне, – это была моя школьная подруга – Маша Семенович, она училась в классе на четыре года младше нашего, – красавица-еврейка, чёрные вьющиеся волосы, чёрные же глаза, тело словно выточено из камня самим Богом Соития. Будучи нимфеткой, она будила желание даже в преподавателях по благонравию. Теперь же, став молодой женщиной, не утратила (я так думаю (поднимая указательный палец вверх на манер советского киногероя) своей сексуальной притягательности для ценителей прекрасного. В этом сне мы, как будто, вместе работали, а после работы встречались, на манер Ромео и Джульетты, для робких поцелуев и нежных объятий. И, как только поцелуи и объятия стали не такими уж невинными – сон был прерван криком Алексашки – девочки-попугая, – они с Инокешкой учинили семейную ссору. Голова раскалывалась. Мысль о том, что завтра понедельник, усугубило и без того нехорошее настроение. В реальной жизни я и Семенович целовались однажды, на моём балконе, после пары бутылок пива… ээ-х, сколько прекрасных возможностей упущено в жизни, – никогда не умел ковать железо пока горячо, но, я жив, а это, по словам Альберта Эйнштейна, – главное условие для того, чтобы быть счастливым; точнее его слова звучали так: «Родиться на свет – главное условие для того, чтобы стать счастливым». Я родился, с этим не поспоришь, а это значит, что надо вставать и чистить зубы.

Глава 25

Понедельник, первое октября. Я уже должен приступить к новой работе, но до сих пор никак не могу «отписать» и сдать в архив свои дела.

Тем временем слушалось интересное дело: на футбольном поле, которые были в совместном ведении детской юношеской спортивной школы и общеобразовательной школы, упали футбольные ворота и насмерть задавили десятилетнего мальчишку. Ни одна из вышеперечисленных организаций не хотела оплачивать заявленный родителями моральный вред в восемьсот тысяч рублей (изначально родители заявили два миллиона). Это было уже не первое заседание, поэтому стороны пришли к негласному решению – половину суммы оплачивает спортшкола, половину общеобразовательная школа. Но, происходила какая-то заминка, кто-то всё время выбегал – созванивался с начальством. А в зале сидело полно человек – представители РАНО, директор одной школы, директор другой школы, тренер по футболу, отец и мать жертвы, представители каждого вышеперечисленного. Судья дремал у себя в кресле, два или три человека сидели ровно, но с закрытыми глазами, помощник судьи спала, положив голову на предплечья, – все ждали пока очередной выбежавший позвонить, вернётся. На ум пришла строчка из Надежды, которая характеризовала наш вялый процесс: «Будем до утра разговаривать, незачем друг друга оспаривать». Я смотрел на родителей мальчика. Видно было, что оба настрадались, также нельзя было обвинять их в том, что они хотят нажиться на смерти своего сына, вчиняя иски всем встречным и поперечным. На лице папаши читалось пристрастие к алкоголю, мамаша же была обыкновенной затравленной женщиной, каких великое множество; однозначно главой семьи был мужчина. Мой ум настроился на кощунственный лад и, я начал фантазировать о том, какие у этих людей планы на деньги. Может быть за этим наморщенным лбом папаши, у которого было время смириться со смертью сына, в этот самый момент бьётся одна единственная мысль, – мысль о новой машине; предположим, он никогда не имел хорошей, а тем более новой машины, и теперь, благодаря смерти сына, ему представится такая возможность. Вот он сидит сейчас и думает: «Угу, я приглядел корейский седан за семьсот тысяч, плюс то да сё, – страховка, дополнительное оборудование – подкрылки, сигнализация с автозапуском, – пусть ещё на полтинник; получается – пятьдесят тысяч остаётся, – я, как следует, кутну; а что, – живём один раз! Интересно, защита картера в комплекте?..» А, скажем, представитель родителей в этот самый момент думает: «Тупой крысёныш сам виноват, – раскачивался на этих дурацких футбольных воротах, на закрепление которых, ответственные люди положили никелированный болт, вот они и пиз…лись!» А директор спортивной школы думает: «Мне до пенсии досидеть всего ничего, случилось же такое на мою несчастную, забитую посторонними вещами, голову». Забегая на два дня вперёд, скажу, что директор спортивной школы умер от сердечного приступа, что с его стороны было очень мило, поскольку продемонстрировало участникам процесса, насколько сильно переживал трагедию сердобольный и чадолюбивый человек. «Разбуди меня через шесть минут», – говорю я помощнице и наглым образом проваливаюсь в сон.

Через какое-то время кто-то из сидящих с краю, не имея подпорки с одной из сторон, уснув, начал падать, – сидящие рядом и сзади кинулись его ловить, тем самым встрепенув сонную атмосферу заседания.

*****

Позже в тот же день. Что это такое, мать твою!.. Уже на второй рубашке обнаруживаю пятно на рукаве; какие-то жёлтые точки, – может попугаи нагадили?! Собирался застирать рукав по приходу домой, но этому не суждено было сбыться, – как всегда перед заходом в квартиру, я пошёл отжаться на брусьях и подтянуться на турнике; делая последние разы на брусьях, я услышал звук разрывающейся ткани, «хоть бы это была, порядком надоевшая за семь лет носки, куртка», – загадал желание я, но, это была моя новенькая, голубая в белую полоску, рубашка, это я узнал по приходу домой, тщательно исследовав куртку. Рубашка начала рваться в районе второй пуговицы сверху, ну, верхнюю пуговицу без галстука не застёгивают (сейчас застёгивают, знаю), как известно. Надо бы покупать размер «s», а не «xs»! Но, что делать, если «s» великоват?!

*****

Вторник. Еду на метро, – моя сучка совсем сломалась, доехал на ней только до ближайшей ко мне станции. Выхожу на поверхность, обнаруживаю, что вышел не с той стороны от автобусной остановки, матерюсь и, превозмогая боль в спине от тяжеленной сумки с ноутбуком, плетусь по верху к автобусу, – мне необходимо проехать всего одну остановку до суда. Кондуктор спрашивает деньги за билет как раз в тот момент, когда двери автобуса открылись на моей остановке; сделав каменное лицо, я выхожу, не заплатив, – мелочь, а приятно. Вижу – рядом идёт помощница, которая подсаживалась ко мне в кафешке, помните? «Привет», – кричу я. «А, Поль, привет!». На ней джинсы-клёши (!) и кроссовки. «В суде переодеваешься», – задаю я риторический вопрос, вперив взгляд на кроссовки. «Да, всегда», – отвечает помощница. Отмечаю про себя, что в этом одеянии она уже не выглядит так привлекательно, как в классической одежде и на каблуках-шпильках. «Опаздываю на совещание», – поддерживает разговор она, – «ещё переодеться надо успеть». До девяти утра остаётся пять минут, мне этот факт почти безразличен. «Если ты в этот момент должна бежать, в буквальном смысле, – не стесняйся, я один дойду», – уловил я её настрой. «Тогда увидимся, я побежала». И она побежала, несколько раз скрывшись из поля моего зрения за объектами городской инфраструктуры и вновь появившись из-за них. Мда, в «классике» совсем другая фигура…

«Отписывание» дел подходит к концу, скорее всего, сегодня – последний день моей работы в этом судейском составе, завтра в уголовную канцелярию. Что-то я уже привык быть здесь, а там – неизвестность.

Время обеда. Пытаюсь перейти проезжую часть, чтобы дойти до кафешки. Рядом со мной тот же манёвр хотят совершить двое полицейских, оба по габаритам выглядят как полковники, – внешние различия формы и количество звёзд на плечах мне ничего не говорят, надо бы выучить на досуге. Вдруг один, обращаясь ко мне, спрашивает: «А где здесь парикмахерская?». Я знал, где парикмахерская, – она находилась немного ниже по улице. Вчера, когда я собирался ехать с работы на своей уже полторы недели как неисправной машине (сломалась печка и, окна запотевали, конечно, не считая того, что из носа капало от переохлаждения) и, как всегда взяв «заказ» в сторону дома, мне, уже второй раз, пришёл заказ из этой парикмахерской. Сотрудницы в восемь вечера заканчивали стричь людей и разъезжались по домам. Все трое жили неподалёку от меня. Мы вполне могли пересечься в обеденный перерыв в кафешке или просто на улице. О чём это я?… Ах, да, о полицейских! Оба были лысые как колени пловцов. «Где здесь парикмахерская?». «Там», – показал пальцем вниз по улице я. Напрашивалась хохма. «А зачем она вам?», – должен был спросить я. Но, не буду врать, не спросил. Момент был упущен.

Еду на метро. Запотевшую машину оставил около ближайшей к дому станции. Стою на одной ноге со всех сторон подпираемый согражданами. Читаю Дж. Дж. Конноли «Слоёный торт», много раз смотрел фильм, снятый по этому его произведению; как и ожидал – книга отличная. Интересная фраза: «Чечня – это русская Сицилия, только в десять раз хуже», – и это пишет английский писатель! В фильме чеченские дельцы были заменены на африканских. Похоже, что наши «кауказцы» достали весь цивилизованный мир. Пытаюсь почувствовать гордость за нашу «самость», но… нет, похоже, я не такой уж дурак. После просмотра фильма «Корсиканец» с Жаном Рено, я начал думать о Казани, как об острове, где царят «корсиканские» нравы. Даже подумывал о написании сценария для фильма на эту тему, конечно в жанре «китч». Моя станция, – не Бейкер Стрит, а Козья Слобода… стрит.

Глава 26

Четверг. Я, опоздав на пять минут, забежал в здание суда. Поднялся на этаж, где находится канцелярия по уголовным делам, но сразу туда не пошёл. Сначала решил сходить в туалет, – почистить пёрышки. Наконец, зашёл в канцелярию, поздоровался с работницами, про себя заметив, что их попы не такие уж большие, как о них отзывались их коллеги. Они не понимали, – кто я такой и что забыл у них. Я сказал, что с сегодняшнего дня работаю у них. Начальница, как я понял по её манерам, спросила: "Кто сказал, что ты работаешь у нас?" "Я сам решил – и вот я здесь", – выдержав паузу и, всё же хихикнув в конце, ответил я. "На самом деле, председатель определил меня к вам". "Сейчас узнаю", – мрачно произнесла она и начала набирать номер, зажав телефонную трубку плечом и не сводя с меня, без преувеличения, ненавидящего взгляда. Я стоял в ожидании, сложив руки на ремни перекинутой через плечо сумки. "Ладно, садись", – так никуда и не дозвонившись, сказала начальница отдела. "Вот тут у нас незанятое место", – указывает на рабочее место, – на кресле висит форменный женский пиджак, а стол выглядит так, будто работник вышел на минутку, разве что горячий кофе не стоит рядом с открытым клеем. Я сел, достал из сумки художественную книгу и углубился в хитросплетение сюжета. Вообще, нужно сказать пару слов об уголовной канцелярии. Загруженность уголовной канцелярии соответствует загруженности уголовных судей, а поскольку уголовные судьи проводят в день не более двух заседаний, то работницам (а это женщины) соответствующей канцелярии ничего не остаётся, как надоедать своим родным и близким бесконечными звонками с рабочего телефона и… жрать. Да, жрать, кушать, перекусывать, есть, пить чай с «чем-нибудь вкусненьким», замаривать червячка и так далее. С приобретением стажа в трудовой книжке, работница уголовной канцелярии приобретает килограммы на теле. Начальница канцелярии имеет самый большой стаж, а значит она весит больше других. Таков закон. Мне нравится начальница уголовной канцелярии, потому что она похожа на Вуди Харельсона, а я люблю Вуди Харельсона. Но вот что я не люблю, так это запах, стоящий в уголовной канцелярии. Запах здесь закономерен, – сотрудницы любят есть, значит, притаскивают с собой еду. У них есть микроволновка, но нет холодильника и, вечно сломан кондиционер. Отсюда местная поговорка: «Перед уголовной канцелярией не надышишься». Конец.

"Иди в двести шестой к Мустафину, – там будешь помогать". Я переварил информацию, взглянул на часы, – прошёл час с тех пор как я заступил на службу в уголовную канцелярию. Дочитал художественную литературу до точки, оторвал от кресла затёкшую задницу, перекинул через плечо ремень сумки и спустился на этаж ниже. "Делаю карьеру", – мысленно усмехнулся я. Так-так, двести шестой…, фамилию, следующую за этим номером я уже забыл. Вот он – двести, мать его, шестой, фамилия – Мустафин, судья… Только бы не гражданский. Я довольно сильно стукнул в дверь три раза и толкнул её от себя. Сразу за дверью справа сидела женщина-полицейский. "У нас процесс", – прошипела она мне в щель приоткрытой двери и прикрыла дверь, прикрыла тихо, но яростно. Я отвалил в сторонку, сел на ближайшую скамейку и продолжил чтение, попутно отметив, что судья таки по уголовным делам. Этот факт приподнял мне настроение. Оторвав на мгновение глаза от книги, я взглянул на сидящее напротив существо. Пишу Аркадию: "Напротив меня в коридоре сидит персонаж фильма "Довольно добрый человек", – та колоритная алко-бабушка, которая заставляла себя трахать Скарсгарда". Дождавшись отчёта о доставке, я продолжил тайком рассматривать "алко-бабушку". Чёрт возьми, как всё-таки похожа! На шее у неё висел клатч из кожзаменителя, на ногах были грязные белые кроссовки на множестве липучек. Ключи от квартиры и домофона висели на ремне клатча. Причёска сохраняла следы утренней укладки, – фен плюс лак для фиксации! Видно было, что она готовилась к сегодняшнему "выходу в свет". В руках паспорт, значит свидетель по делу. Продолжаю чтение.

"Отойди в сторонку, парень. Ну, быстрее. Прижмись к стене!", – откуда-то взявшийся полицейский, настойчиво просит меня переместиться в другой конец коридора и подпереть собой стенку. Для ускорения понимания просьбы-приказа, полицейский резиновой дубинкой указывает направление, в котором я должен метнуться. "Вас тоже касается", – почти кричит он, наклонившись к уху "киноактрисы". Когда наши с актрисой тела ускоряются в заданном направлении, со стороны лестницы появляются ещё два копа, между ними идёт усатый мужчина с заведёнными за спину руками. Когда процессия скрывается за дверями, в которые несколько минут назад тщетно пытался пройти я, первый полицейский говорит нам с «актрисой» нарочито вежливым тоном: "Присаживайтесь, уважаемые".

Где-то через полтора часа процесс закончился, и я попал внутрь. Поздоровался с судьёй и девушкой-секретарём. Узнал, что помощник судьи на больничном. С едва скрываемым удовольствием выслушал, что работы для меня де практически нет, и, устроившись поудобнее на свободном кресле, продолжил чтение художественной литературы. За пятнадцать минут до обеда зашёл сотрудник, мытьё костей которого я был слушателем две недели назад. Ну, помните, – тот прилежный мальчик без личной жизни, который со дня на день должен был стать судьёй благодаря высокой протекции, уму и трудолюбию. Он вальяжно сел на угол стола и, набрав побольше воздуха в узкую грудную клетку, начал допрос меня…

Сначала этот ковбой прошёлся по "моим университетам", – где, когда, сколько, в каких именно, в каких городах. Получая ответ на каждый следующий вопрос, он неизменно повторял: "Ну, всё понятно". Между нами говоря, он не производил впечатления человека, которому всё понятно, может кое-что ему и понятно, допускаю, что понятно многое, но никак не всё. К тому моменту моё настроение уже вернулось в негативную норму и мне хотелось придраться к словам, но я этого не стал делать, чтобы не было стыдно впоследствии. Я уже неделю назад заметил, что мальчик изменился, – если до приказа о назначении судьёй он больше походил на амёбу, которая заискивающе тянула ложноручку каждому встречному в коридоре стажёру, то после приказа в его облике и манере держаться появилась не вооружённым глазом заметная твёрдость, черты лица, ранее размытые, обрели какой-никакой контур, рукопожатие стало – не соврать – на пятнадцать процентов крепче, голос заметно меньше дребезжал и мямлил. "Тебе много лет для выпускника этого года. Как так произошло?", – продолжал допытываться "мистер-без-пяти-минут-судья (МБПМС)". "Наверное, менял регион или брал академический отпуск?" Что подразумевает МБПМС под словом регион. Регион автомобильных номеров? "Да, я переезжал", – не стал цепляться к терминологии я. "А здесь с кем живёшь, один?" "Живу в квартире матери". "А, с мамой, с матушкой, всё понятно". Секретарь сидела рядом и, как собачка на передней панели автомобиля, покачивала головой, внимая вопросам и ответам. Я нашёл взглядом на столе секретаря шило для подшивки дел и представил, как чётким отработанным движением хватаю его и, без малейших эмоций на лице, вгоняю в глаз Мистера Послезавтрашнего судьи по самую рукоятку и, пока секретарь продолжает по инерции качать головой не понимая ни хрена что происходит, я вытаскиваю отвёртку из глазницы и, вторым, не менее чётким движением, меняю местоположение шила с головы мальчика на горло девочки; на этот раз я оставляю заточенную отвёртку по месту её последнего нахождения, опускаюсь в кресло; из глаза фонтаном бьёт кровь, как в фильмах Тарантино. На всё уходит четыре с половиной секунды, с началом пятой оба тела падают; я бросаю мимолётный взгляд залитым чужой кровью глазом в объектив камеры, вытираю кровь со своих губ, так, как будто это сахарная пудра от пирожка – надеюсь, никто из вас, коллеги, не был болен чем-то ужасным… Кинокамера поднимается под потолок, играет припев из песни группы "Vаcuum" "Let the mountain come to me":

Let the mountain come to me,

That's how it's got to be

Let them come to me.

Let them come to me.

Bring rain and thunder

To my throne,

I'll do it all alone;

Let them come to me,

Let them come to me,

Bring them home to see…

"У меня было три версии, почему ты только в этом году закончил институт. Если бы ты сказал, что не переезжал, то я бы спросил, – не был ли ты женат?", – вырвал меня из сладких грёз тихий, но властный голос ковбоя.

– И тут вы угадали, – я был женат.

– И что? Вы развелись?!

– Да.

– А почему вы развелись? – подала голос секретарь.

– Не было какой-то особой причины.

– А мне вот двадцать девять лет и я никогда не был женат, даже не знаю что это такое! – вновь заговорил ковбой.

– Ну, какая причина? Какая причина, что вы развелись? – не унималась секретарь. И тут я, признаться, слегка сдал: «Господа, я зашёл в этот кабинет пять минут назад, я не знаю имён половины из вас и, если вы думаете, что я сейчас вам начну рассказывать подробности взаимоотношений со своей женой, то подумайте ещё раз». Надо отдать должное их непробиваемости. Выслушав и усвоив эту тираду, они продолжили с того места на котором остановились.

– А какая разница в возрасте была между вами? – ковбой.

– Около десяти лет.

– А, тогда всё понятно. Это получается, что ей сейчас тридцать пя…

– Да, наверное, – с искренним равнодушием сказал я.