Гражданские манифесты-12-22 Май 2012

Saturday, May 19th, 2012

Гражданские манифесты-12-22 Май 2012

Гражданские манифесты

Маша Гессен, журналист

Фотография: Svenya Generalova

9 марта с десяток человек остались после «Мастерской протестных действий», чтобы придумать, как отметить инаугурацию. Мы исходили из того, что «Марш миллионов» 6 мая будет несогласованным, и хотели придумать акцию для людей, заведомо не готовых участвовать в протесте, который власти считают незаконным. Что делать? Надо было придумать акцию, не требующую согласования, — как «Белое кольцо». Но было понятно, что 7 мая даже «Белое кольцо» повторить не удастся: какое бы место мы ни назначили, там в назначенное время будет оцепление. Следовательно, надо придумать акцию без места и без времени. То есть призывать людей просто выходить на улицу с белой символикой — весь день. Но поскольку бесцельная акция никого не привлечет, надо обозначить вектор: выходим из дома, идем к центру города. В моих мечтах люди выходили из дома на «Бабушкинской» или в Ясенево и шли по солнечному городу по направлению к центру, по дороге встречая других людей в белом, — и так весь день. Акцию решили назвать «Белый город».

Дальше начались бесконечные переговоры. Каждый понедельник мы встречались разными составами и обсуждали наш «Белый город». Удальцов, Немцов и многие другие ругали нас за бессмысленность предложенной акции. Несколько раз на меня откровенно орали (не они). Владимир Корсунский, редактор «Граней», говорил, что главной целью акции 7-го числа должно быть создание альтернативной «картинки», в первую очередь для западного телевидения, и что «Белый город» такой картинки не даст. В последний понедельник перед акцией меня чуть не согнали со сцены на собрании нашей же «Мастерской», которое я вела. «Не в бадминтон надо играть, а Кремль брать», — орал парень из Лермонтова (я непосредственно перед этим предложила играть на бульварах в бадминтон). За все это время единственным, кто безоговорочно оценил изящность придумки, был Гарри Каспаров.

«Давайте продолжим гулять — с белыми ленточками на работу, в театр, в кафе»

Это история вовсе не о том, как маленькая группа из «Мастерской» была права, а все остальные не правы. Потому что в конечном счете в результате всех этих переговоров мы не только все договорились, но и уточнили план акции: выходим из кольцевых станций метро, идем к бульварам (в апреле несколько бульваров были перегорожены стройкой, так что мы обозначили бульвары от Рождественского до Гоголевского), а кто более рисковый — идет на Новый Арбат «приветствовать» кортеж. Смешно: Немцов с пеной у рта убеждал группу, что закрыть Новый Арбат для пешеходов невозможно, — и убедил. Вообще же, честно говоря, по ходу дела меня почти убедили в бессмысленности прекрасной придумки, и об этом я жалею больше всего: я в результате сделала куда меньше для рекламирования акции, чем могла бы. Ну и в результате того, как долго мы согласовывали план акции и текст листовки, сами листовки появились слишком поздно. В довершение всего 3 мая, когда выяснилось, что «Марш миллионов» все-таки согласовали, мы чуть было не отменили «гулянья».

Пока мы вели все эти переговоры, мои аргументы были такими.

1. Любое гражданское движение рано или поздно делится на тех, кто готов к конфронтации и хочет ее, и тех, для кого принципиально выражать протест мирными средствами. Необходимо придумывать акции для обеих групп.

2. Аудитория нашего протеста не власть, а те, на ком эта власть стоит, — нижняя часть той пирамиды, которую являет собой нынешний режим. Это члены избирательных комиссий, рядовые полицейские, мировые судьи — да, вообще-то, все мы. Цель протеста — дать этим людям возможность присоединиться так или иначе, в том числе выполнив свою работу честно (как, например, полицейский, который отказывается от ложных показаний, или мировой судья, не находящий состава преступления там, где его нет).

3. Этот режим падет в тот момент, когда полиция и внутренние войска ослушаются приказа давить протест. Чем человечнее протест и абсурднее приказ его давить, тем этот час ближе.

Следует признать, что в ситуации, когда выход на улицу с белой ленточкой превратился в конфронтационное действие, первый аргумент уже несостоятелен (следует даже, пожалуй, признать, что я несколько преувеличивала изящность моей идеи рассеянного протеста — да, и его тоже можно давить). Но тем сильнее становятся второй и третий аргументы. Вот поэтому не стоит уходить с улицы. Можно уйти с бульваров — так, думаю, и произойдет после «контрольной прогулки», запланированной на 13 мая, — теперь, когда у полиции наконец хватило ума перестать играть в автозаки-разбойники. Но давайте продолжим гулять — с белыми ленточками на работу, в театр, в кафе. Это вызов, это напоминание о том, что в любой момент мы можем выйти массово, но главное — это приглашение жить по-другому уже сейчас. Татьяна Лазарева, телеведущая

Фотография: ИТАР-ТАСС

То, что происходит сейчас в моей пока еще стране, по-моему, называется геноцид. Не замечать этого уже невозможно. Даже такие, как я, очень далекие от политики, но не очень далекие в принципе люди, получили и расшифровали месседж в виде проезжающего по пустой Москве кортежа. Мы уже давно понимаем, что мешаем им жить.

Но мы-то еще живем, вот в чем загвоздка.

И есть среди нас здоровые люди — не больные, не инвалиды и не пенсионеры, которых, понятное дело, никто за людей уже не считает. Есть пока еще люди, которые имеют силы спрашивать и требовать ответа. Хорошо, не требовать, просто ждать ответа. Насчет требовать — это я загнула, это еще не скоро. Но спрашивать и ждать ответа — это уже начало разговора в принципе. И мы можем бычиться стенка на стенку сколько угодно, не глядя друг другу в глаза по разные стороны Кремля. Но шестеренки при этом вертятся, колесики крутятся, и мы неминуемо движемся вперед. И каждый из нас может это движение просто немножко ускорить. Посильно помогая по пути инвалидам, пенсионерам и детям. Просто чтобы потом не было мучительно больно, как за все предыдущие бесцельно прожитые годы. Ольга Славникова, писатель

Фотография: РИА «Новости»

Владимир Путин не лучше коммунистов, но коммунисты намного хуже Владимира Путина. Эту нелинейную истину я адресую всем, кто по какой-либо причине хочет лезть в политику на трезвую голову.

Я не хожу и никогда не пойду на акции протеста, где участвуют коммунисты и красно-коричневые. Белое очень быстро может обернуться красным. Мы придем к новой диктатуре по той же накатанной траектории, по какой начали движение к сталинизму и ГУЛАГу в 1917-м. У коммунистов большой исторический опыт захвата власти, когда другие силы разрушили власть прежнюю. Полагаю, они этот опыт помнят. А вот мы забыли те семьдесят лет, когда по ночам к подъездам подъезжали воронки и каждую букву, шедшую в печать, заверял цензор.

Народный протест — ценнейший политический энергоресурс, как нефть и газ. Кто-нибудь видел бесхозную нефть? Нет, у энергоресурса всегда есть владелец. Коммунисты и есть традиционные хозяева народного гнева: вставай, проклятьем заклейменный, и т.д. Иные лидеры оппозиции — всего лишь временные приватизаторы. У них будет легко все отнять.

«Не надо идти на Кремль. Надо идти в народ»

Демократия в России становится таким же мифологическим пространством, каким при советской власти был коммунизм. Но предположим, что мы все-таки хотим двигаться в демократическом направлении. Тогда осознаем факт, что сегодня любая группа граждан численностью больше десяти человек именует себя народом. Но мы все «дома знаем», что большинство народа, как ни называй его быдлом, проголосовало за Путина. Фальсификации, разумеется, были, но если даже все разоблачить, это привело бы разве что ко второму туру, с тем же итогом. Одной работой зомбоящика это не объясняется. У всякого россиянина есть великий навык выбирать между двух и более зол. На этот раз он выбрал зло, которое ему уже известно.

Полагаю, никто не знает, что в действительности произошло 6 мая на Якиманке и Болотной, меньше всех те, кто там был. Те, кто сегодня конструирует конспирологические версии, представляют и оппозицию, и власть умнее, чем они есть на самом деле. Было стечение сразу нескольких обстоятельств — примерно такое, какое приводит к разрушению плотины или к авиакатастрофе. На этот раз более или менее пронесло: обстоятельства не сошлись в острие. Очень скоро истиной об этом дне станет победившая версия, остальное сотрется. Я против голодовок, против столкновений демонстрантов с полицией. Просто потому, что высоко ценю человеческие судьбы и человеческие жизни.

Не надо идти на Кремль. Надо идти в народ, как наши прадеды ходили. Они просто не успели. Может, у нас, сегодняшних, времени побольше. А может, времени нет совсем. Арсений Жиляев, художник

Фотография: facebook.com

До сих пор разговор о политике или политической позиции является табу в нашем обществе. Равно как власть боится говорить прямо о своих действиях, придумывая всегда официальные отговорки, так и оппозиция предпочитает играть по правилам, не называя вещи своими именами. Вместо свободы политических собраний мы долгое время имеем «народные гулянья». Вместо реального политического действия перед выборами, когда еще есть шанс изменить ситуацию легитимными способами, мы имеем милейший флешмоб. Вместо разговора о конкретных проблемах существующей глобальной системы мы имеем архаичную мантру «Путин, уходи». Странным образом ни одна из священных коров российского безлидерного протеста не поучаствовала в реальных гражданских инициативах, связанных с последствиями деятельности нашего новоизбранного президента. Митинг против принятия закона ФЗ-83, согласно которому у нас может появиться платное начальное образование, собирает лишь 200 человек. На заводы и забастовки у нас ездит только первое лицо государства. А в Цаговский лес помогать местным жителям, борющимся с незаконной вырубкой, отправляются лишь те, кого респектабельные оппозиционеры называют «провокаторами» и «маргиналами»! Почему же только эти загадочные люди в черном и красном находят в себе силы и время для того, чтобы организоваться в защиту нашего будущего, то есть образования, промышленности и экологии?

«Бессрочные гулянья» — российский эквивалент движения Occupy — помимо прочего имеют одну принципиальную особенность: почти полное отсутствие горизонтальной самоорганизации. Возможно, по причине внушительного присутствия журналистского контингента вместо школ самоорганизации они в действительности более по­ходят на встречи с депутатами и другими важными персонами. Даже сам процесс пере­мещения при наличии одного из нелидеров протеста превращается в прогулку с пионер­вожатым. Отрицая политику равноправия, мы, сами того не замечая, оказываемся творцами Путина внутри. Как-то раз в 1960-х французский психоаналитик Жак Лакан в ответ на провокацию студента-революционера язвительно заметил: «Господина себе ищете? Я вам не господин!» Так чего же мы ­хотим на самом деле?

«Хороший хипстер — красный хипстер!»

Из манифеста поколения «Государство как сервис» Василия Эсманова можно узнать много интересного на этот счет. Например, о необходимости заботы об образовании, экологии, городской среде, самоуправлении и пр. Написанный непрофес­сиональным политиком в постидеологическом мире, этот текст оказывается лишен многих привычных политиканских шаблонов. А попытавшись соединить в единый образ намеченные в нем требования, можно прийти к пониманию того, что же является этим смутным объектом желания поколения новых декабристов. И образ этот оказывается на удивление далек от обещаний политических трендсеттеров «креативного класса». Речь идет о социализме в самых разнообразных его вариантах от шведского социал-демократического до будущего экосоциалистического.

Я прекрасно понимаю, что хипстеров не существует. Но их не существует ровно настолько, насколько не существует Бога. Поэтому говорю: «Хороший хипстер — красный хипстер!» Я обращаюсь к тем, кто не боится своих желаний. Упорствуйте в требовании будущего! Не верьте имиджмейкерам политиканов, стыдящимся политики, словно бы это была сфера их интимных отношений.

Забудьте страх!

Не верьте, что творить можно только флешмобы, а бороться — только заранее зная о проигрыше.

Творите политику сами!

Творите историю сами! Будьте сексуальными! Будьте сильными! Будьте свободными!

Давайте вместе строить гражданское общество, которое не позволит власти становиться авторитарной.

Но давайте и бороться за власть, чтобы воплощать наши мечты в реальность!

Называйте вещи своими именами!

«Будьте реалистами, требуйте невозможного!» — это социалистический лозунг! Лев Рубинштейн, поэт

Фотография: Александр Решетилов

Так исторически сложилось, что слово «фашизм» в наших широтах использовалось часто и густо и трактовалось настолько расширительно, что к нашим дням вроде бы и вовсе утратило свою инструментальную остроту и энергию. Фашистами просто именуют друг друга бранящиеся, заменяя этим словом прочие слова, такие как «урод», «скотина», «злодей». А «фашизмом» обозначают любое социальное или даже бытовое явление, которое резко контрастирует с чьими-либо представлениями о норме. «Какая-то совершенно фашистская погода», — приходилось услышать мне. «Не ходи туда — там кормят какой-то фашистской едой». И так далее.

А вот при всем при том как-то незаметно мы все вдруг очнулись посреди фашистского государства. Не метафорически фашистского — нет. И не патетически-фашистского — без всякой карнавально-апеннинской риторики или сумрачно-германских мифологем. Без факельных шествий и ритуальных сожжений книг. Без специфической, но все же несомненной честности и открытости намерений, свойственных классическому фашизму и, в общем-то, его и погубивших. И даже без его азиатско-византийского извода, названного в свое время сталинизмом. Нет, без всего этого.

Мы оказались посреди скучного, рутинного, мучительно провинциального и даже не слишком кровожадного, хотя и отчетливо гнусного фашизма то ли боливийского, то ли парагвайского разлива, где демонстративное беззаконие прикрывается декоративной конституцией, а граждане привыкли ощущать себя жителями оккупированных городов.

Нынешнее протестное движение — это не движение против «жуликов и воров». И не движение «за честность выборов». Хотя и это, разумеется, тоже. Но это в данном случае скорее вторично. Это движение, конечно же, именно антифашистское и именно таковым, как мне кажется, оно и должно себя осознавать. И именно такое ясное и вполне определенное самоосознание может прибавить сил, осмысленности и ясности и намерениям, и действиям всех тех, кто в силу различных причин, первыми из которых являются представления о достоинстве личности и о цивилизованном состоянии общественной жизни, не намерен мириться с существованием в фашистском государстве.

Михаил Козырев, журналист

Фотография: ИТАР-ТАСС

Эти месяцы стали для нас невероятным, отчаянным приключением. Нельзя сказать безрезультатным. Но точно не достигшим цели. Каждый раз, когда нам казалось, что матч можно выиграть, мы выбегали на поле, вроде бы зная, по каким правилам гонять мяч и в какие ворота целиться. А против нас выбегали с бейсбольными битами и оказывалось, что правил в игре нет. Или команды трактуют их по-разному. Вывод очевиден — на поле нам не победить.

Но штука вот в чем: есть трибуны. Значит, стоит поработать со зрителем. Поясню на примере.

Моя теща приехала из маленького украинского городка в начале зимы и, улучив момент, когда дети уснули безмятежным сном, зашептала мне на кухне: «Миша, вот вы всё недовольны — «Путин, Путин…». Если бы вы знали, как в других местах тяжело, научились бы ценить то, что здесь стабильность!» Прошло полгода. Встретив нас, вернувшихся домой в Москву с отдыха шестого мая, она в ужасе запричитала с порога: «Какой кошмар творится! Как они смеют бить этих детей на улицах! А этот гад сидит в Кремле и делает вид, что ничего не происходит!»

За полгода ее мир перевернулся. Эти шесть месяцев она смотрела «Дождь», слушала пару негосударственных радиостанций и часто говорила с нами на кухне. Она не пользуется интернетом. Слова «фейсбук» и «твиттер» для нее звучат как марка импортного мороженого или сеть салонов красоты… Тем не менее у нее словно «открылись глаза».

Как сделать так, чтобы подобная трансформация произошла у критической массы людей в нашей бескрайней, неповоротливой, косной стране, где мы столько лет, как было сказано, выдавливали из себя по капле, да так и не выдавили?

1. Нужно сформулировать аргументы.

2. Нужно акцентировать факты.

3. Нужно найти каналы связи.

4. И нужно найти того, кто скажет. Что пока — самое сложное.

На каждую «мантру стабильности» необходимо просто и внятно рассказать каждому таксисту, с которым возник разговор, почему это миф. И доказать это доступными для его понимания примерами. И делать это много раз, терпеливо и последовательно, перебарывая раздражение и спесь. Нам надо с ними договариваться. Нам нужно их переубедить. Это задача не из легких. Но по-другому не получается, как показали последние полгода. Нахрапом взять власть не удалось. Придется завоевывать пядь за пядью.

Откуда взять каналы связи? Наши «телик, интернет, телефон». Трудно биться с охватом федеральных каналов. Но можно хотя бы попробовать. Опыт «Дождя» вселяет надежду. Приобщение мам и пап к интернету часто дает положительные результаты. Надо, набравшись терпения, провести их пошагово и стать службой поддержки. Телефонный принцип «Позвоните родителям» можно на ближайшие несколько лет уточнить: «Объясните родителям». Капли отдельно взятых газет, журналов и радиопрограмм тоже точат камень. Сложно быть послом рок-н-ролла в неритмичной стране. Но грех не попытаться.

«Выходит, нет никого. Пока. Но у нас впереди годы»

Самое сложное — противопоставить что-то тезису «Если не Путин, то кто?». Я не хочу в очередной раз повторять, чем меня не устраивает каждый из «героев нашего времени». Они уже молодцы хотя бы тем, что дерзнули и начали прокладывать дорогу в этом пространстве, где инакомыслие десяток лет было закатано в асфальт. Но у меня нет иллюзий. Шанс, что среди них есть будущий лидер, способный понравиться той самой критической массе, ничтожно мал. Акунин, Быков, Виторган пока тоже не собираются менять профессию. Выходит, нет никого. Пока. Но у нас впереди годы. К тому же мы смогли уже столько всего напридумывать: белые кольца, хлесткие слоганы, яркие ролики… Так же креативно придумаем майские тезисы, свою «Марсельезу» и нового лидера. Он должен появиться. Я в этом уверен.

Представьте картину: он выведет свою прекрасную, закаленную в схватках команду на поле. Мы будем стоять и улыбаться, такие красавцы в белом! И соперник опустит биту на траву. Потому что все трибуны будут за нас.

Герман Садулаев, писатель

Фотография: РИА «Новости»

Неубывающие протесты и политическая активность граждан показывают, что России нужна политическая жизнь. Настоящая политическая жизнь. Может, раньше российское общество не было к ней готово, а теперь готово. Российское общество готово всерьез заниматься политикой и брать на себя ответственность за собственную страну. Необходимы реальные политические реформы, а не имитация реформ. Выборы должны быть честными и открытыми от начала до конца, а не только при подсчете бюллетеней. Это значит, что кандидаты должны допускаться к выборам на равных основаниях, вне зависимости от кулуарных договоренностей; кандидаты должны иметь равные возможности для агитации в центральных СМИ; участие в дебатах должно быть обязательным для всех; кандидаты, являющиеся должностными лицами, абсолютно все, без оговорок и исключений, должны отстраняться на время выборов от властных полномочий, причем реально, а не только формально. Нужны настоящие выборы власти на всех уровнях — и на федеральном, и в субъектах Федерации, и в муниципальных образованиях. Выборы губернаторов должны быть прямыми и демократическими, без фильтров и ограничений, без контроля со стороны Кремля и правящей партии. Если такая реформа будет проведена, то в считаные годы у нас будет настоящая политическая жизнь, партии, конкуренция, выборы и, следовательно, возможность для активной и сознательной части населения занять себя конструктивными делами. Иначе контрэлита обращается к деструкции, как мы это видим сейчас.

У нас в стране провозглашен де-факто монархический режим, недавно коронован царь. И самое умеренное и мягкое требование, даже прошение к царю — это чтобы он своей милостью даровал нам конституцию. Нынешняя, якобы действующая конституция не более чем исторический документ, некий нереализованный проект государства; она не действует. У нас есть царь, и вот люди просят его даровать стране настоящую конституцию. Потому что, ладно, монархия, но пусть хотя бы конституционная, а?

Если власть смогла бы поступить мудро и дальновидно, она сейчас даровала бы конституцию, с выборами губернаторов, Думы, с земствами-муниципалитетами и прочая и прочая. Чтобы так называемый креативный класс смог занять себя полезной политикой, а там, глядишь, наберется реального опыта и сможет управлять страной. Но, похоже, именно этого власть боится больше всего — что кто-то наберется опыта и сможет управлять страной, а, стало быть, погонит их с теплых тронов, которые они занимают только потому что «ну вы посмотрите, больше же никого нету, если не я — то кто?». Такого вопроса на самом деле вообще нет, у нас тысячи и тысячи талантливых людей, способных занимать любые ­посты; но чтобы они в таком качестве себя проявили, нужна политическая жизнь — партии, конкуренция и выборные государственные должности.

«А наши управители, если они такие убежденные консерваторы, пусть идут работать на консервный завод»

Эту новую, перспективную элиту никуда не пускают. В результате она становится контрэлитой. И я, кстати, вовсе не про отбросы старой элиты вроде Немцова и Кудрина; я про новых людей, имен которых мы не знаем и не узнаем, пока не будет настоящей политической жизни.

Или, как вариант, в отсутствие нормального политического процесса может произойти насильственная смена элит. И тогда мы опять-таки услышим новые имена. Это жизнь, ее не остановить, не законсервировать. А наши управители, если они такие убежденные консерваторы, пусть идут работать на консервный завод.

Лично я против эскалации уличного противостояния активистов с милиционерами, которые, к слову сказать, такие же граждане. Насилие — плохой выход. Но я не могу осуждать людей, которые сегодня выходят на улицы, потому что не имеют другой возможности быть услышанными. Григорий Ревзин, архитектурный критик

Фотография: Алексей Киселев

Хрустальная ясность

3 октября 1993 года Егор Гайдар обратился по телевизору к москвичам с призывом прийти и защитить власть Бориса Ельцина. Я разломал швабру, взял от нее черенок и поехал к Моссовету. Проезд с черенком от швабры сначала на автобусе, а потом на метро до «Пушкинской» был одним из самых комических моих путешествий по Москве. Я все никак не мог к ней приладиться, то нес воинственно, на манер бокуто, то умудренно, опираясь, как на посох. Я шел защищаться от коммунистов и националистов.

В «Гибели империи» Гайдар останавливается на эпизоде тогдашнего своего телеобращения, оправдываясь, что позвал вовсе не готовых к тому граждан поучаствовать в уличных боях, могли быть трупы, и он это понимал. Оправдания основаны на апелляции к Октябрьскому перевороту 1917 года — он говорит, что если бы в Петербурге нашлось всего ничего, десять тысяч профессиональных военных или тысяч сорок-пятьдесят просто готовых драться мужчин, ничего бы не было — ведь у большевиков было сил не больше, чем у путчистов в 1993-м. И когда к Моссовету ночью по его призыву пришли тысячи москвичей, нам даже не пришлось ни с кем драться — это просто переломило настроения войск, и путч был подавлен.

Вероятно, это правда, и тем не менее это загадочно. В белом движении в Гражданской войне участвовали до полумиллиона профессиональных военных, только в эмиграции оказались более трех миллионов человек, а поубивали не меньше. Как получилось, что в начале всего дела не нашлось десяти тысяч, было сравнительно модным вопросом в 1990-е годы, историки и публицисты часто им задавались, но, вероятно, по собственной глупости я не запомнил правильного ответа. А теперь, мне кажется, это становится понятнее. Угроза революции — националистической революции — маячила перед нами все 1990-е годы. Яростный — а на мой личный вкус, так и просто великий — историк Александр Янов даже выпустил тогда сгоряча книгу «Веймарская Россия»; об аналогиях с Веймарской республикой постоянно говорит и Гайдар. Было несколько скреп, которые удерживали от этого.

Во-первых, тогда был ужас революции как ­таковой. Миллионы жертв ранней советской власти еще держались в памяти, потому что сама эта власть держалась страхом ­репрессий. И люди, готовые на такое, автоматически превращались в психов-маргиналов.

Удальцову и Навальному удалось за эти дни повторить эффект Кровавого воскресенья, когда войска атакуют мирный митинг, куда люди идут как на праздник

Противопоставить этому можно только невинных жертв власти нынешней, но тогда этого не удавалось сделать. Путч 1993 года длился две недели, все это время Ельцин демонстрировал явное желание договариваться, а Хасбулатов с Руцким — вооружаться, к моменту штурма Белого дома ощущения, что там собрались мирные невинные граждане, которые за законность и демократию, ни у кого не осталось. И это принципиально иная ситуация по сравнению с тем, что произошло в Москве на прошлой неделе. Удальцову и Навальному психологически удалось за эти дни повторить эффект Кровавого воскресенья, когда войска атакуют мирный митинг, куда люди идут как на праздник — с детьми, с песнями. Невинные жертвы появились — не сотни трупов, как в 1905 году, и даже не десятки, как в 1993-м, но мера допустимого зверства превышена.

Во-вторых, тогда было презрение к протестным идеологиям со стороны интеллектуальной элиты. Крах СССР в достаточной степени доказал то, что иного пути, кроме либерализма и капитализма, не существует. Эдуард Лимонов имел карт-бланш у интеллектуальной элиты просто как талантливейший русский писатель, но его национально-большевистская идеология всю дорогу оставалась маргинальной, потому что такой мерзости, как соединение коммунизма с фашизмом, никакой талант не искупал. Но за 20 лет нам будто привили и национализм, и коммунизм, мы больше не видим в них ничего страшного, в коктейле с протестом против Путина мы вполне готовы отдать им должное. Удальцов + Навальный — это ведь Лимонов-soft, один — «авангард коммунистической молодежи», второй, как это теперь принято выражаться, «разумный националист», но это никого не смущает. Мысль о том, что настоящему либерализму национализм не вредит, а даже делает его острей, стала вполне себе респектабельной. Евгения Альбац с восхищением говорит о Навальном как о выдающемся политическом деятеле, Юлия Латынина доказывает, что все либералы всегда были расистами и националистами, и все это очень убедительно и умно. Но представить себе, чтобы эти парки, держащие в руках нити судьбы русского либерализма, в 1990-е годы вообще бы дотронулись до этого юридического блюда со вкусом яблочной левизны и коричневым ароматом «Русского марша», просто невозможно. Что до Удальцова, то он тоже как-то вот приглянулся креативному классу, представ в виде европейского левого, хотя куда больше напоминает классического русского эсера-бомбиста.

В-третьих, тогда было ощущение альтернативы. Можно было сказать, что у нас либо революция, либо влияние на власть через программы, аналитику, советников, прессу, парламент, митинги. Это все плохо влияло, через пень-колоду, но все же казалось лучше, чем через жертвы и насилие. Даже в начале нынешнего кризиса, полагаю, не больше 10% тех, кто выходил на митинги за честные выборы, считали, что Путина надо сбросить к чертовой матери, 90% исходили из того, что надо попросить его вести себя хорошо. Но сегодня, после фарса «политической реформы» Медведева, после того как мирно гуляющих с белыми ленточками по бульварам граждан хватают и тащат в автозаки, уговорить кого-то поверить, что можно на власть «влиять», не удастся никому. Вас тут же объявят жуликом, и хорошо, если не вором.

Меня мучила неспособность оп­позиции заявить внятные цели и в этот раз. Но вопрос толпы на митинге — не «зачем», а «почему». Потому что достали

Наконец, власть сегодня не только невлияема, она невменяема. У оппозиции в России всегда есть такая слабость — она не очень в интеллектуальном отношении. У нее нет осмысленной программы, она не может объединиться, она никогда не может ответить на вопрос, зачем все это. Это не сегодняшняя ее беда, она всегда такая. Вспомните, какой невнятицей были программы русского либерализма в момент Февральской революции. А горбачевская перестройка? Юрий Николаевич Афанасьев, вспоминая о деятельности Межрегиональной депутатской группы, кается, что они были наивными и вообще не смотрели, что в момент их деятельности происходит с собственностью, с предприятиями, с деньгами; читаешь и думаешь — ахти-тошеньки! На что же вы вообще смотрели-то? У вас же не было образования, кроме марксистского, вы что же, не знали, что главные вопросы революции — это о власти и о собственности?

Меня искренне мучила неспособность оп­позиции заявить какие-нибудь внятные цели и в этот раз. Но все дело в том, что вопрос толпы на митинге — не «зачем», а «почему». Потому что достали. И когда власть до такой степени невменяема, что позволяет себе избивать стотысячный митинг, потому что у государя императора завтра праздник, против нее не надо иметь никакой программы. Она сама рождает программу из одного пункта — мы против.

Как-то в начале 1980-х я поехал в археологическую экспедицию, и у нас там был начальник, такой суховатый человек с бесцветными глазами, которого все звали Старый Вовчик. Тогда имя Вовчик было в моде, теперь оно как-то ушло, там были молодые Вовчики, а этот — старый. Его любимым историческим героем был Иван Грозный, он изображал суровость поведением и обращением, а время от времени осматривал всех мышиным взглядом, победно поджимал губу и цедил: «Я — добрый».

Владимир Владимирович Путин очень специфически провел собственную инаугурацию. Его план хрустально ясен, он, в принципе, нарисовался еще в начале предвыборного цикла — и теперь воплощен. Тогда Дмитрий Песков рассказывал нам, что есть Россия, которая за Путина, а есть несколько тысяч жителей Москвы, которые сидят по всяким «Жан-Жакам» и ругают его, а Вла­димир Владимирович демонстрировал аппе­тит к бандерлогам. Потом читал «Ребята! не Москва ль за нами?» — хотя правильнее в этом случае было читать «пред нами». Люди спорят, как на самом деле, проиграл он выборы в Москве или нет, но, судя по церемонии инаугурации, проиграл. По сценарию это был въезд ­завоевателя в покоренный город, когда улицы пусты, обыватели дрожат по домам, а редких непопрятавшихся хватает ОМОН. Царь въехал в покоренную Москву так, что и куры от страха не кудахтали. У-у-у! Не потерплю-у-у! Разорю-у-у!

Мог бы сдержаться, не куражиться так, неудобно же сидеть на штыках. Не потерпел, обидчивый мужчина. Не любите меня — ну так я вам устрою праздничек. Не знаю, может, ему следует теперь все же обратиться к гражданам по телевизору, просто сказать перед новостной программой: «Я — добрый» — и издать свой фирменный сардонический хихик.

Прелесть ситуации в том, что им нужно победить только один раз. Их могут победить и десять, и двадцать раз — а им надо только один

План оппозиции теперь тоже понятен, причем даже не важно, есть он уже или нет: он ­появится, потому что это просто, как дважды два. Осталось только узнать, кто первым закричит: «Есть такая партия!» — и до нужного момента ­отсидится в шалаше в Разливе. Больше не надо программ, не надо мозговых штурмов, не надо ни с кем договариваться, не надо думать, что скажет Каспаров, что скажет Немцов, что скажет Акунин, что скажет Быков. Это замечательные, достойнейшие люди, борющиеся за гуманизм. Но опять ­напомню, главные вопросы революции — это не о гума­низме, а о власти и собственности, и всегда найдутся люди, которые будут решать именно их, потому что власть и соб­ственность — это только гуманистам мерзко, а остальным — сладко, будто медом намазано. Нужно готовить «три-пять тысяч сознательных рабочих», как выражался Владимир Ильич Ленин, или попросту говоря — боевиков, которые в нужный момент окажутся впереди стотысячного митин­га и пойдут бить ОМОН. Забавным образом иногда эти «три-пять тысяч сознательных рабочих» помогает готовить охранка — с тем чтобы иметь моральное право на «столыпинские галстуки». Владимир Владимирович любит Петра Столыпина, говорит о 10 спокойных годах для России, как-то забывая, что убийца Богров рождается не из желания ­де­путатов устроить «великие потрясения», а из попыток охранки потрясения пресечь.

Прелесть ситуации в том, что им нужно победить только один раз. Их могут победить и десять, и двадцать раз, и в 1905-м, и в 1907-м, и в 1910-м, и в 1912-м — а им надо только один. И один раз ОМОН побежит. Психологически это трудно — бить стотысячный митинг, потому что тебя ударили; ты бьешь в ответ, а попадаешь в лицо юнцу, и уже он лежит на мостовой, а вокруг вопят: «Убили!» — и это ты и убил. 6 мая это уже попробовали — посмотрите записи на YouTube. Мало их было, которые умеют цепи рвать ОМОНа, вот незадача. Макашовцы в 1993 году умели лучше, милиция от них бежала по всему Садовому кольцу. Ну, значит, надо их готовить больше.

На самом деле то, что совершил тогда, в 1993 году, Гайдар, является довольно-таки уникальным случаем в истории России. Дело ведь не в том, что он нашел несколько десятков тысяч защитников власти. Дело в том, что он нашел несколько десятков тысяч добровольных защитников власти. Вот их тогда, в 1917 году, не нашлось. Потому что не было никаких моральных оснований для защиты. Все знали, что «не приведи Господь увидеть русский бунт», но не было порядочного человека, который мог призвать ее защищать — и ему бы поверили.

И я так понимаю, его не найдется и сегодня. Как призвать ее сегодня защищать? Что сказать? Что революция — это еще хуже, чем жулики и воры? 8 миллионов человек, ­погибших в Гражданскую войну, — это много, это два вымерших Петербурга. И напомню: чем шире шаг революции, тем страшнее выход из нее в «спокойствие» — размах сталинских репрессий 1930-х определяется размахом насилия в 1917–1922 годах. Но это было так давно!

Вы верите, что это сдержит тех, кого сегодня хватают и избивают люди в скафандрах? Елена Фанайлова, поэт

Фотография: Станислав Львовский

На момент написания этого текста (вечер 9 Мая, прошел парад Победы, закончились задержания мирных граждан оккупационной властью) я думаю вот что.

Что я желаю всем своим друзьям и многим незнакомым людям сохранять чувство юмора, спокойствие и гордость за то, как они провели эти майские дни. Мне этот опыт народного протеста и стихийного анархизма кажется очень ценным для самопонимания городского комьюнити.

Что я с интересом бы посмотрела на следующих массовых мероприятиях на отряды самообороны протестного движения и активистов, которые организовывали бы передвижение мирных граждан и занимались бы их безопасностью. С неменьшим интересом я познакомилась бы, например, с инициативами однодневных забастовок московских адвокатов, которые парализовали бы работу судов. С явлениями самоорганизации студентов — вплоть до захвата аудиторий в случаях споров с администрацией (см. практику Сорбонны в 1968-м и Карлова университета в Праге в 1989-м). С деятельностью лидеров рабочего стачечного движения. С главврачами больниц и директорами школ, которые не прогибаются по просьбе начальников, не воруют и не заставляют подчиненных из страха потерять работу поддерживать партию жуликов и воров. (Это утопическая мысль, разумеется, — но вдруг?)

Всем желающим гулять по любимому городу без комендантского часа рекомендовала бы изучать историю организованной борьбы левого движения как ХХ, так и ХХI века. Практики оргработы большевиков после 1905 года ничуть не хуже других практик, кроме того, они оказались успешными. То же я попросила бы сделать Навального и Удальцова. А то у них с харизмой все в порядке, а работа с массами подкачала.

ОМОН попросила бы заниматься своими делами, а не избиением младенцев и женщин. Если кого из отказавшихся выполнять приказ размазывать печень протестантов теперь наказывают, обращайтесь к гражданским активистам и журналистам, поможем адвокатами и правозащитниками.

Всем и себе желаю следить за своим умом, не позволять ему лишних спекуляций. Набраться терпения, избегать уныния, отвечать за ошибки. Вспоминать, что человеку трудно осознать все зло и все добро мира, но в обычной жизни нужно просто соблюдать правила моральной гигиены. Это такая же привычка, как чистить зубы.

Евгений Федоров, музыкант

Фотография: Марат Нигаметзянов

Я не помню, кто сказал, что даже самое сволочное государство в момент опасности начинает гордо именовать себя «Родина». Вероятнее всего, вот случись что — и мы все действительно придем на его защиту, добровольно, плечом к плечу, как в песне.

Но пока власти на нас абсолютно наплевать, мне, как человеку, которому нравится считать, что он стремится к гармонии, кажется, что и здесь надо быть симметричным. То есть абсолютно игнорировать все, что происходит там, у них.

Строить свою собственную дружелюбную, но принципиально другую вселенную и с удовольствием приглашать туда всех желающих.

Спокойно и много работать — с горячим сердцем и холодной беспощадной ясностью в уме, это вообще хороший момент, чтобы избавиться от последних вредных привычек.

Не давать им оружия против себя. Смеяться над ними. Они этого не выносят. Главное — сохранять достоинство и не опускаться до их сортирного ментовского юморка. Не играть на их территории ни при каких условиях, не давать им втянуть себя в диалог, звучащий на их языке.

В конце концов, самые лучшие вещи в жизни происходят без участия государства.

Своего ребенка поцеловать в живот я могу и сам — многократно, с удовольствием и искренне. Без телекамер. Роман Бурцев, создатель творческого объединения S-11

Фотография: предоставлена sobaka.ru

То, что происходит сейчас со страной, — плохо. У любого хоть немного думающего человека на этот счет нет, да и не может быть сомнений. Тут все едины. Разночтения начинаются в путях выхода, в извечном «что делать?». Идти на баррикады, закрыться со стаканом дома, уезжать из страны?

Протест нужен, обязателен — и пример первых митингов показал это; главное, чтобы он не стал протестом ради протеста, когда уже забывается — ради чего? Когда это случай, который в английском называется a rebel without a cause.

А просто ненависть ничего, кроме ответной ненависти, не вызовет.

Уехать… Кто-то уедет. Только вот многие ли из этих уехавших счастливы? Мы такие, какие мы есть, потому что мы здесь родились, у нас свое чувство юмора, культура, воспоминания… Как все это отрезать и забыть?

Без стакана у нас тоже, понятное дело, никуда, но это и бегство в никуда — давно проверено.

Надо, мне кажется, несмотря на все но, попытаться начать с себя: с ответственности, честности перед собой, необходимости помогать близким и не близким тоже. И учить этому. Все очевидно и просто, но это и самое сложное. Люди — они такие, и не в этом их вина-беда. С нашей историей откуда взяться другому?

Вот этим и стоит заняться, создавать вокруг себя новые пространства. Надеюсь, что именно этим мы занимаемся и будем.

Sat, May 19th, 2012, via SendToReader