Гражданский иск

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Дома одна Наташа. Она у себя в комнате наряжает елку. Играет магнитофон. Звонок в дверь. Наташа смотрит на часы, выключает магнитофон, идет открывать. Входит Игорь.

Наташа. Ты?! С ума сошел!

Игорь. Это точно. (Обнимает ее, целует.)

Наташа. А вдруг я не одна?

Игорь. Ты же сказала – до часу, он в час приедет. А сейчас только половина.

Наташа. А вдруг?

Игорь. Что? (Снимает пальто.) Самолеты опаздывают, это бывает, но досрочно – извини. И потом, что за паника, ну увидит, ну и что, все равно ведь рано или поздно… Когда-то же должно случиться. Сколько можно в подполье?

Наташа. Сколько нужно.

Игорь. Кому? Я не понимаю. Если все это серьезно…

Наташа. А как ты нашел? Ты же не знал адреса? Уходил – темно еще было, не рассвело. И обещал не смотреть. Значит, все-таки…

Игорь. А я и не смотрел.

Наташа. Да… Верить тебе, оказывается…

Игорь. Но я правда не смотрел. Я только не понимаю, к чему эта конспирация.

Наташа. Ты обещал.

Игорь. Ну хорошо, хорошо, обещал. Но я виноват, что ли, что у меня зрительная память. Ты бы мне тогда повязку на глаза надела, если уж так боишься. Прямо детектив. К тебе – только когда твоего Седова нет. Ко мне – оглядываясь, задами. В кино – на последний сеанс, чтоб никто не видел. В комнату к товарищу Седову – ни шагу, заминировано. Фотографии со стен поснимали. (Смотрит на темный прямоугольник на обоях.) Что тут висело?

Наташа. Ну, допустим, картина.

Игорь. А почему сняла?

Наташа. Тоже мне – Шерлок Холмс. Раму, допустим, отдала починить. И вообще, знаешь что?

Игорь. Что?

Наташа. Тебе пора. Все еще работают, а ты по личным делам шляешься. Красиво это?

Игорь. А я по дороге. В суде был.

Наташа. В суде?

Игорь. Бумаги относил. Там наши судятся. С одним тут колхозом. Ну, отнес и… Не мог отказать себе в удовольствии. И тебе. (Целует ее.)

Звонок в дверь. Наташа испуганно вырывается.

Наташа. Ну вот! Все… А ты говорил. Что же делать?

Игорь. Ну что мне – в шкаф теперь? Как в плохом фильме? Или под елку? Деда Мороза изображать? Скажешь, из фирмы «Заря».

Наташа. Кошмар. Слушай, я только прошу тебя… Я потом все объясню, ладно? А ты – никаких плохих мыслей, ладно? Обещаешь?

Звонок повторяется.

Ключи, наверное, забыл. Обещаешь?

Игорь. Я не понимаю – что, что я должен обещать?

Наташа. А, ладно, будь что будет. (Идет в прихожую.)

Игорь поправляет галстук, присаживается на диван, берет в руки книгу. Прислушивается к голосам в коридоре. Возвращается Haташа. Смотрит на Игоря, напряженно застывшего, смеется.

Отбой. Почтальон. А я испугалась.

Игорь (расслабляясь). Ну, а что ты так пугаешься? Ну что он, меня съест? Убьет?

Наташа. Я тебя прошу – иди. Пора. И не строй обиженного. Узнаешь – поймешь. Иди.

Игорь (пожимает плечами). Как хочешь. Ладно, до вечера. Заехать?

Наташа. Мы ж договорились. Встретимся там.

Игорь (одевается). Прямо партизан в логове врага.

Наташа. Зато будет что вспомнить на старости лет. (Целует его.) Пока, партизан. Пароль помнишь?

Игорь. А он не изменился?

Наташа. Нет. Я люблю тебя. Иди.

Игорь уходит. Наташа возвращается к елке, вешает пару игрушек, потом идет к телефону, набирает номер.

Алло… Педиатрия?… Кто это?… Ой, Екатерина Васильевна, не узнала… Точно, разбогатеете. Из областной не звонили?… Странно, они обещали… Но мне послезавтра ехать… Завтра – завтра только дежурный врач… Ну ладно, подождем, а что еще остается. А у нас что?… Кто – Маша?… Опять, значит, поссорились. На Ноябрьские она тоже сама вызвалась дежурить. Они как праздники, так ругаются. Им в будни, наверное, некогда – в разные смены. Наверстывают… Да вот именно.

Звонок в дверь.

Ладно, я еще позвоню. Пока. (Кладет трубку. Идет открывать.)

Входит Бутов с чемоданом и коробкой.

Привет. Наконец. (Целует его.) Устал?

Бутов. Да что-то…

Наташа. Чего так долго? Мы в воскресенье ждали.

Бутов. Антонов пригласил на дачу, на рыбалку. Не откажешься. Ну тогда заодно уж и понедельник прихватил, в Госплане потолкался. Ну, а как у нас тут?

Наташа. Все хорошо.

Бутов. Черебец елку привез?

Наташа. Наряжаю.

Бутов. А, ну хорошо. (Отдает ей коробку.) А это тебе вот. С Новым годом.

Наташа. Он, что это?! (Открывает коробку, достает вечернее платье.) Ой!… Папочка! (Бросается ему на шею.)

Бутов. Примерь. С этими размерами…

Наташа (прикладывает к себе платье). Немного длинно, но это ерунда, полчаса работы.

Бутов. Сегодня наденешь?

Наташа. А ты думал. И главное, я как чувствовала. Ты когда звонил и что-то туманное насчет размеров бубнил, я так и подумала – платье.

Бутов. Ты же хотела.

Наташа. Очень.

Бутов. Ну и на здоровье.

Наташа снова целует его.

Наташа. Обедать сразу будешь?

Бутов. Не хочется. В самолете перекусил.

Наташа. На завод поедешь?

Бутов. Не знаю. Что-то мне не по себе.

Наташа. Ну-ка погляди на меня. Выше. Глаза опять косят. Давай-ка мы давление померим. (Идет к себе за тонометром.)

Бутов заходит в кабинет, кладет на диван чемодан, открывает его, потом перекладывает его на стул и садится на диван. Но тут же встает, идет к столу, просматривает телеграммы. Возвращается

Наташа с тонометром.

Садись. Давай руку.

Бутов снимает пиджак, садится в кресло, закатывает рукав рубашки.

Бутов. А где Черебец, не знаешь?

Наташа. А он что, не встречал?

Бутов. Нет. Сказал – будет. Что-нибудь опять, наверное. Как тридцать первое декабря, так жди чего-нибудь.

Наташа. Ты ж говорил – план есть.

Бутов. План давно есть. И сверх того. Но все равно в конце обязательно что-нибудь приключается. Ни одного Нового года не помню, чтоб спокойно встретить. (Помолчал.) Ирина Михайловна не звонила?

Наташа. Нет, сегодня нет. Повыше подними.

Бутов. Суд там кончился, не знаешь?

Наташа. А я и не знала, что он начался. Если б он случайно не сказал… (Осеклась.)

Бутов. Кто?

Наташа. Да так, один человек.

Бутов. Черебец, что ли?

Наташа. Вроде. Не помню.

Бутов. Темнишь что-то, Наталья. Не иначе – новый кандидат.

Наташа. Тихо, ты мешаешь.

Бутов. Из наших кто?

Наташа. С чего ты взял? Суд – он же не закрытый.

Бутов. Темнишь…

Наташа. Ну ты можешь помолчать?… Ого! А ну-ка, в горизонтальное положение, быстро.

Бутов. А сколько?

Наташа. А сто шестьдесят на сто двадцать.

Бутов. Ну, это еще терпимо.

Наташа. А зачем терпеть. Завод твой не убежит. Надо – сами приедут. С Новым годом – по телефону. И до вечера лежать. А то не пущу встречать.

Бутов. Тебя ж самой не будет.

Наташа. Останусь.

Бутов. А платье?

Наташа. В Будапеште обновлю.

Бутов. Ладно, ладно, без жертв только. (Оглядывается.) А где телефон?

Наташа. В прихожей. Принести?

Бутов. А зачем было уносить?

Звонок в дверь.

Наташа. О, твой Санчо Панса, не иначе. (Идет открывать.)

Входит Черебец.

Черебец (раздеваясь). Натуля, с наступающим.

Наташа. Вас также, Афанасий Сергеевич.

Черебец. Наш – давно?

Наташа. Минут пятнадцать.

Черебец (вытирает ноги). У себя?

Наташа. Да. У него давление подскочило. Так что…

Черебец. Понял. Будем фильтровать информацию. (Заходит в кабинет.) Ну, с возвращением, Марлен Васильевич.

Бутов. Спасибо. Как вы тут?

Черебец. Помаленьку.

Бутов. Кириллов вышел?

Черебец. Нет. Вчера опять температура подскочила.

Бутов. Ты подумай… А я гляжу на аэродроме – ни его, ни тебя.

Черебец. Извините, никак не успевал. В суд пришлось срочно…

Бутов. Что, еще не кончился?

Черебец. Родионов – как танк полез. Мы думали – вничью и разошлись. А он на принцип попер. И судья за ним. И экспертиза… Бумаги подняли, акты всех ревизий…

Бутов. Пронюхали, что уезжаю. Не боятся уже.

' В. Азерников 193

Черебец. Даже представление на награждение затребовали.

Бутов. А это зачем?

Черебец. Ну… Они так вопрос поставили – что, мол, из сэкономленного этого металла хотели себе ордена понаделать. Так вот, и никак иначе. Закусил прямо…

Бутов. А что он сам в процессе?

Черебец. Был. Первый день. Такую речь закатил… Прямо как в кино. Ирина Михайловна только головой качала, говорит.

Бутов. А ты сам что, не был?

Черебец. Вы же сами сказали: хватит ее, нечего их баловать.

Бутов. Ну, ты хорош. Они – председателя колхоза, Героя Соцтруда, а ты – юрисконсульта по доверенности, да еще женщину.

Черебец. Да кто ж знал. От них тоже адвокат поначалу. Но он Родионова – как свидетеля. А я…

Бутов. А ты узнал об этом на другой день.

Черебец. Нет, не в этот.

Бутов. Вечером.

Черебец. Днем.

Бутов. От Ирины Михайловны.

Черебец. Ну да.

Бутов. А должен был – накануне и сам.

Черебец. Откуда?

Бутов. Ох, Черебец, Черебец…

Черебец. Но вы же тоже не знали, что Родионов попрет на принцип.

Бутов. Не знал. Но узнал бы. И не после, а – до. Ну да ладно, что теперь… Так что, теснят нас, говоришь, шведы?

Черебец. Есть малость. Но думаю, отобьемся. Я там внедрил решение коллегии и статью в «Известиях». Ту самую.

Бутов. А зачем? Не надо. Зачем давить на закон? Виновны – заплатим.

Черебец. Так не копейку.

Бутов. Ничего, не обеднеем. Во сколько они оценивают урон?

Черебец. Сначала говорили – пятьдесят тысяч. Сейчас спустили до сорока. Мы доказали, что могла быть и естественная порча. В этих пределах. Согласились.

Бутов. А сколько мы сверх плана дали?

Черебец. В тот год? Четыреста почти.

Бутов. Десять процентов? Нормально. Не жалко. В ресторане и то положено – за услугу.

Черебец. Но вы сравнили. Там же – вам услугу, д тут мы – государству прибыль-, и мы еще и платить за это должны.

Бутов. Черебец…

Черебец. Да?

Бутов. Не мелочись. Любишь рисковать, умей проигрывать.

Входит Наташа. Протягивает Бутову таблетку.

Наташа. На вот, прими.

Бутов. Что это?

Наташа. Давление снижает. Английское. Нам прислали на пробу.

Бутов. Кому – нам?

Наташа. Больнице – кому.

Бутов. А я что, ваш больной?

Наташа. Нет, но…

Бутов. Тогда почему ты домой его тащишь? Мы что, бедные, не сможем в аптеке купить себе что нужно?

Наташа. Во-первых, оно не продается…

Бутов. Тем более. Пользуешься служебным положением.

Наташа. Отец, что за демагогия.

Бутов. Твоя мама, если бы она знала…

Наташа. Ну хорошо, папа, давай только без этого.

Бутов (кладет лекарство на стол). Отнеси обратно. А мне напиши рецепт, вон Афанасий Сергеевич пошлет шофера в аптеку.

Наташа. А шофера посылать – как это насчет служебного положения?

Бутов хочет возразить.

Ладно, никуда не надо никого посылать, слава богу, чего-чего, а лекарств дома – самим торговать можно. (Уходит.)

Черебец. Ну ладно, а что там Антонов?

Бутов. Антонов?… Ну что Антонов – судака поймал.

Черебец. В каком смысле?

Бутов. В прямом.

Черебец. Рыбалили?

Бутов. Было дело.

Черебец. На даче?

Бутов. Ты думаешь, у него в кабинете аквариум?

Черебец. Большая дача?

Бутов. Ой, Афоня, тебе бы в каком-нибудь «Нью-Йорк таймс» в отделе светской хроники работать.

Черебец. Ну, а что такого? Интересно.

Бутов. Ну вот станешь сам замминистра – узнаешь.

Черебец. Э-э. Узнаю ли…

Бутов. Узнаешь. Если не сгоришь. В плотных слоях атмосферы.

Входит Наташа, протягивает отцу лекарство и воду.

Наташа. Давай.

Бутов (выпивает). Ты в больницу сегодня что, не идешь?

Наташа. Я, между прочим, в отпуске второй день. Бутов. Да? А я думал, ты со второго января.

Наташа. Заставили. Отпуск за этот год, надо декабрем, говорят, брать.

Бутов. Два дня в отпуске, а где ж приметы?

Наташа. Привет. Пыли нет, обед есть. Чего тебе еще?

Бутов. А запах ванили? (Черебцу.) Маша, когда отпуск брала, в первый же день – пирог яблочный с ванилью. Так уж завелось. И Наталья – на каникулы как уходила, в первый день – тоже. А нынче что-то… Ох, подозрения теснят мою грудь. Я за порог, а она…

Наташа. Папа…

Бутов. Ну что такое? Афанасия Сергеевича стесняешься? Так он тебя на руках, между прочим, носил. Уж в таких видах видывал.

Черебец. Имело место.

Наташа. Не успела. Завтра испеку.

Бутов (принюхивается). Ванилью не пахнет. Гуталином пахнет. Портянками и онучами. Колесной мазью и кирзой. И дешевым табаком. Чужим пахнет, мужиком…

Наташа. У тебя насморк.

Бутов. У меня предчувствия. (Берет со стола лежащую фотографию в раме.) А это что? Почему тут моя фотография?

Наташа. А… Там гвоздь… погнулся.

Бутов. Гвоздь?

Наташа. Да. Я боялась – упадет.

Бутов. Афанасий, нам рассказывают сказки. Хотят убаюкать нашу родительскую бдительность. Но мы не лыком шиты, нас на мякине не проведешь.

Черебец. Да ведь невеста уж, Марлен Васильевич, пора уж…

Бутов. Так… И тебя подкупили. Вовлекли в заговор. (Наташе.) Кто такой?

Наташа. Папа!

Бутов (Черебцу). Летом учитель появился. Возник, как они говорят. Из второй школы. Подшефные наши – как насмешка. Физик, говорил. С виду – точно физик. Очки, джинсы, улыбка нигилиста. Старик Эйнштейн, эм-це-квадрат… Я его спрашиваю: почему зимой мы не открываем окна – и ничего, не задыхаемся, а летом – душно. Щели же те же самые.

Наташа. Папа!

Черебец. Ну и он?

Бутов. Ну, сначала что-то насчет температуры вякал, парциального давления, а потом в кино заторопился, опаздывать сразу стал.

Черебец. А действительно, почему? Мне в голову даже не приходило.

Бутов. Сказал бы честно – не знаю, я б священника сразу и родительское благословение. А он…

Наташа. Подумаешь, сам в прошлом году только вычитал где-то.

Бутов. Когда не знал, говорил – не знаю. И не старался выглядеть умнее, чем есть.

Наташа. А он, кстати, был умный и способный.

Бутов. Да? А где ж теперь его ум и способности? Вместе с ним самим?

Наташа. Да разве кто-нибудь у нас в доме может задержаться? Ты же… Тебе же ни один не нравится – не глядя. Сейчас все недостаточно взрослые и самостоятельные, а потом будут недостаточно молодые и здоровые. А когда я выйду на пенсию, ты скажешь, что согласен на любого, только и любого уже не будет.

Бутов. О, о, разошлась.

Наташа. А что – не так?

Бутов. Вот будут свои взрослые дети, я на тебя посмотрю.

Наташа. Откуда же они, интересно, будут? От святого духа? Или от Надьки с Катей? С подругами – пожалуйста, хоть в отпуск, хоть куда. Тут ты и билеты и машину – в лепешку готов, только бы в юбке.

Черебец. Сейчас девушки сами в брюках.

Наташа. Женился бы уж сам поскорей, может, и я тогда как-нибудь. Заодно. Под шумок.

Бутов. Наталья!

Наташа. Что такое? Афанасий Сергеевич? Так он же свой человек, он же твою дочь на руках… Или уже не свой?

Бутов. Ладно, иди, нам еще с ним поговорить надо. Ты, кстати, деньги на аккредитив положила?

Наташа. Нет еще.

Бутов. А когда ж ты собираешься? Сегодня короткий день, завтра выходной, а второго тебе лететь. Так и потащишь с собой почти четыреста рублей? С твоей рассеянностью…

Наташа. Успею еще. Сейчас пойду.

Бутов. Да времени уж… (Смотрит на часы. Че-ребцу.) До какого сегодня сберкассы?

Черебец. А кто их знает. Надо позвонить, узнать. Телефон там? (Выходит.)

Бутов. Ну и язык у тебя.

Наташа. А что я такого сказала?

Бутов. Ну, а к чему вообще об этом.

Наташа. А ты – к чему?

Бутов. Что ты сравниваешь. Что для молодой девушки норма, для меня…

Наташа. Тоже норма, папа, тоже. Ты достаточно был один, никому не придет в голову бросить камень. Уж если я, мамина дочь, говорю – женись, то чужие…

Бутов. Ты не понимаешь. Если б я был просто инженером, врачом, не знаю там… А я у всех на виду, как церковь или вон каланча пожарная. Ведь они все, кому я плачу зарплату… кому государство платит зарплату по моей подписи, они все только и ждут, к чему б прицепиться, соринку в моем глазу ищут, чтоб свое бревно оправдать. Ты думаешь, директором трудно быть потому, что работы много? Или ответственности? Под лупой жить трудно. Под лупой, в которую смотрят две тысячу пар глаз. На тебя одного. Это еще не считая тех, кто смотрит сверху, в подзорную трубу. Им тоже небезынтересно было бы заметить пятно на солнце. Ну, не на солнце – на неком светиле, вокруг которого худо-бедно кое-что вертится. И если я дал согласие на переезд в Москву…

Наташа. Решилось?!

Бутов. На той неделе коллегия… И если я решился на это – хотя ты знаешь, как нелегко мне будет оставить здесь все, что я построил, и свои пятнадцать лет жизни, может быть, лучшие пятнадцать лет, и мамину могилу, – и если все-таки я оставляю все это, чтобы начать на новом месте, то в какой-то степени потому, что я смогу начать все заново. Попробовать начать. Здесь это для меня… По разным обстоятельствам.

Наташа. А он согласится на развод?

Бутов (после паузы). Кто – он?

Наташа. Ну не хочешь – ладно. Будем делать вид, что никто ничего не знает.

Бутов. Ты о чем?

Наташа. Ни о чем. Обедать пора.

Бутов (помолчал). Я не говорил с тобой об этом… Не потому, что не доверяю тебе… Ты же знаешь, что ты для меня… Но просто… Ее положение довольно двусмысленное. Мне не надо было брать ее к нам на работу. Ей казалось – так удобней, чаще видеться будем, а оказалось – еще хуже все. Бояться не так посмотреть, не то сказать… Приходится быть излишне строгим, все фальшиво, как дурак последний себя чувствуешь. А когда они у нас, здесь, – совсем ерунда какая-то. Миша хороший мужик, а я с ним – подлец подлецом. Раньше как-то легче относился к этому, а может, азарт даже был: мол, не совсем уши мхом поросли, еще способен кой на что, а теперь… Возраст, что ли… Наверное, эти игры не по годам уж. (Помолчал чуть.) Вот так и никак иначе, как говорит Черебец. А ты при нем…

Наташа. Что ж ты думаешь, он ничего не знает?

Бутов. Пока это не будет произнесено мною – не знает. Даже если сто раз увидит. За то и ценим. (Помолчал.) Да… Вот и поговорили. Собирался – про тебя, а сам – про себя.

Наташа. Но, в отличие от тебя, я не принюхиваюсь, когда дома пахнет французскими духами.

Бутов. Когда это было?

Наташа. Несмотря на твои маленькие хитрости.

Бутов. Какие это хитрости?

Наташа. Даришь нам одинаковые духи. Скажешь, нет? Сам придумал или она сказала?

Бутов (засмеялся). Вычитал. Я ж у тебя начитанный.

Наташа подходит к отцу, обнимает его и стоит так, прижавшись. Входит Черебец.

Черебец. Насилу дозвонился. Все норовят в рабочее время поздравить. Весь год не вспоминают даже или клянут на чем свет, а тут – прямо родные… (Наташе.) До трех работают. Успеешь.

Звонок в дверь.

Бутов. Кто это?

Наташа. Опять почтальон, наверное. (Идет открывать.)

Входит Ирина Михайловна.

Ирина Михайловна. Ты дома? Что случилось?

Наташа. Отпуск случился.

Иринa Михайловна. Но это же чудесно. Успеешь нормально сложиться. (Смотрит на висящие пальто.) Папа уже приехал? И Черебец здесь. (Раздевается.) Ветер такой… Я причешусь.

Наташа идет к себе.

Бутов. Родионов – телеграмму отбил. Вон погляди.

Черебец (читает). Ну… Артист. Там обличает, а тут – «дорогой»…

Бутов. А что, получается – действительно дорогой. Если сорок тысяч оттяпает… (Кричит.) Ирина Михайловна?

Наташа (кричит). Сейчас она.

Бутов. Сейчас узнаем – дорогой или не очень.

Входит Ирина Михайловна.

Ирина Михайловна. Здравствуйте. С наступающим.

Черебец. Еще раз.

Бутов. Здравствуйте. Ну что – на щите или под щитом?

Ирина Михайловна. Боюсь, в Деды Морозы я сегодня не гожусь. И даже в Снегурочки. Они приносят, а я совсем наоборот.

Черебец. Оттяпали все-таки?

Ирина Михайловна. Мы можем подать кассацию в облсуд.

Бутов. Зачем? Не надо. Виноваты – заплатим.

Входит Наташа.

Черебец. Чем мы виноваты? Стихийное бедствие.

Ирина Михайловна. Но это еще не самое неприятное.

Бутов. Что еще?

Ирина Михайловна. Понимаете… Суд усмотрел личную и особую ответственность за все происшедшее директора завода.

Бутов. Ну, напугали… Первый раз, что ли.

Ирина Михайловна. И постановил часть погашаемой суммы взыскать лично с него.

Черебец. Что?!

Ирина Михайловна. Это, правда, не очень большая сумма по сравнению со всей… Закон не разрешает взыскивать больше месячного оклада.

Бутов. Это что-то новое в нашем королевстве.

Черебец. Триста пятьдесят рублей – за здорово живешь?! Да они что – сбрендили?! При чем здесь Марлей Васильевич?

Ирина Михайловна. Суд считает, что за капитальное строительство – а отстойники шли по капитальному – отвечает лично директор, а не главный. И кроме того… На проекте там, помните, начальник планового отдела отказался визировать?… Вы – вторую подпись. Ну, суд и говорит: двойная подпись – особая ответственность. Мне нечего было возразить, по закону они правы.

Черебец. При чем здесь закон?

Ирина Михайловна. Закон, Афанасий Сергеевич, всегда при чем.

Черебец. Ладно, давайте только без громких слов.

Ирина Михайловна. Громко разговариваете как раз вы. Причем с женщиной.

Черебец. Извините. Но зачем вы вообще потащили туда проект? На кой черт? Они бы и не узнали…

Ирина Михайловна. Афанасий Сергеевич, я юрист, я служу не только заводу, кстати на полставки, заметьте, но и правосудию. Где бы оно ни отправлялось.

Черебец. Ах, черт, надо было самому!

Н amp;таша. А в чем дело? Я что-то не знаю ничего. (Бутову.) Тебя судят? Что за бред?

Бутов. Да старая история. Не меня.

Наташа. Первый раз слышу.

Бутов. Да слышала ты, слышала. Весной еще, когда паводок был.

Наташа. Набережные затопило?

Бутов. Не только. Отстойники наши. С тримезилом. И он ушел, уплыл – в реку, вместо переработки.

Наташа. А он что – ядовитый?

Черебец. Да нет, какой ядовитый. Ну, пользы в нем, может, тоже нет, но и вреда… Работают же с ним люди, сколько лет уж, никто не жалуется. А у нас обследования каждый год.

Наташа. Так из-за чего судиться?

Ирина Михайловна. Это не уголовный процесс – гражданский. Просто колхоз считает, что завод ему нанес убыток, и хочет его, естественно, возместить. Законное право.

Черебец. В огороде бузина, а в Киеве дядька – вот ваше право. От нас до зверофермы – больше трех километров. По дороге. А по реке – и того больше. Это сколько же воды… Я ж вам давал расчет, это ничтожная концентрация выходит, ну сколько там может быть тримезила, пока он до них дойдет, – капля в море. Если вообще дойдет – не разложится, не испарится, не свяжется с какой-нибудь другой гадостью – не мы ж одни в реку… спускаем.

Ирина Михайловна. Афанасий Сергеевич, ну что вы опять все сначала? Ну какое испарение? Плюс двенадцать воздух, плюс десять вода, и ветер ничтожный. Метеостанция дала же справку. А разлагается он при ста семидесяти, не мне же это вам говорить. В процессе же не дураки сидят, эксперт из Новосибирска, профессор.

Черебец. Судью загипнотизировал его титул. Я не профессор, но тоже кое-что смыслю.

Наташа. Погодите, но что же все-таки случилось? Я так и не поняла.

Все молчат.

Пап?…

Ирина Михайловна. Колхозу торговая сеть вернула партию нутрии – вылез мех. Забраковали всю партию, выращенную той весной. Стали копать – предположили, что это как-то связано с нашим чепе, с утечкой тримезила.

Черебец. Надо еще проверить, кто их надоумил. Не иначе, кто-то из наших умников.

Ирина Михайловна. Тут ума особого не надо – на поверхности все.

Черебец (Бутову). Надо посмотреть по протоколам, кто тогда против занижения был, не иначе, счеты решил свести.

Бутов. А где Лукин сейчас?

Ирина Михайловна. Кто это?

Черебец (Ирине Михайловне). Начальник планового отдела бывший, который отказался… (Бутову.) Не знаю. На пенсии, а где живет, не знаю. Думаете, он?

Наташа. А что – он? Про утечку сказал?

Черебец (Наташе). Да нет, про занижение. Ну, что отстойники занизили. (Бутову.) Откуда Родионов мог это узнать? Уж я сам забыл, когда это было. Сколько прошло…

Наташа. Что значит – занизили?

Черебец. Ну что значит? Занизили, – значит, занизили. Ниже сделали.

Ирина Михайловна. Ниже проекта.

Черебец. Просто проектировщики завысили ее.

Ирина Михайловна. Как оказалось – не больно-то.

Черебец. Да когда оно было, это наводнение?! Семьдесят лет назад. Что ж теперь, всю жизнь ждать, пока река снова из берегов выйдет? Вон на улице – каждый день аварии, кто-то под машину попадает, вы же все равно норовите мимо перехода. Мало что бывает. И вообще, я не понимаю – у кого вы работаете? Может, вы на вторые полставки у Родионова? Вы, получается, его защищаете, а не нас!

Ирина Михайловна. Я уже сказала вам, кого я защищаю. А сейчас я вам излагаю не свою позицию, а истца. И экспертов, которые ее поддержали… Может, если б вы нашли время присутствовать на процессе, вам бы не пришлось валить с больной головы на здоровую.

Черебец. Ага, это моя, значит, больная…

Бутов. Перестаньте. Что вы как дети.

Наташа. Пап, может, ты все-таки объяснишь? Я что-то ничего не понимаю.

Пауза.

Бутов (негромко и бесстрастно). Ну что? Строили отстойники для тримезила. Для утилизации. Проектировщики дали высоту два метра над уровнем реки. По самому высокому паводку. Подняли архивы, в начале века был отмечен случай – метр девяносто. Мы предложили сделать ниже – по средним данным. На отстойники идет особая сталь, фонд Госплана. На семьдесят сантиметров ниже – это, при диаметре пятнадцать метров, большая экономия. Очень большая. Мы в это же время реконструировали линию криолана, на аппараты идет та же сталь, а нам ее не давали, реконструкцию пришлось законсервировать. На отстойники дали, охрана среды – дело государственное, а реконструкция – дело министерское. Хотя криолан нужен был всей стране. Мы рассудили: что важнее? Решили, что дать в этом году криолан, чем защититься от наводнения, которое может и не быть никогда. Рискнули – на семьдесят сантиметров ниже проекта. Нормальный риск. И закончили линию. И дали стране криолан. Получили знамя и благодарности, но это лирика. А весной этой… Остальное ты знаешь.

Наташа. А почему ты один отвечать должен?

Бутов. Потому что я принял это решение.

Наташа. Не один же?

Бутов. Приказы и акты подписывает директор. И отвечает за них тоже он. Иногда это приходится делать даже два раза, как ты слышала. Лукин был не согласен с нами, отказался.

Черебец. Надо действительно узнать, где он сейчас. Может, его Родионов взял? Тогда все понятно.

Наташа. Ну хорошо, построили ниже, высокий паводок, ушла эта ваша гадость с водой – и что дальше? При чем здесь Сергей Григорьевич?

Бутов (Черебцу). А к чему вообще все эти разговоры про Родионова? Зачем, чтоб в этой истории вообще произносили наши две фамилии рядом? Он тоже член бюро горкома, депутат горсовета, к чему эта конфронтация?

Черебец. Мы же в своем кругу.

Бутов. И в кругу не надо. Потом обмолвитесь где – и пойдет. Вообще, хватит об этом, было – сплыло.

Наташа. Так куда сплыло – в колхоз?

Бутов молчит.

Черебец. Они считают, что мы их зверей потравили. Хотя ни в одном справочнике тримезил не считается ядовитым веществом. Сами халтуру разводят, кормят небось чем попало, а мы виноваты.

Ирина Михайловна. Между прочим, у вас на воротнике, я обратила внимание, вон в коридоре, их мех? Нет?

Черебец. Ну и что? На один воротник они напрячься могут.

Ирина Михайловна. У меня, кстати, тоже.

Наташа. И у меня.

Черебец. Ну и что? У нас тоже есть экспортная продукция, а есть обычная. И когда нам обычную возвращают с рекламацией, мы ж не сваливаем на других, хотя могли бы – на поставщиков. Возмещаем – и все. Нормально, это жизнь. А у него какой-то интерес тут был, вот только не пойму какой. Под Марлена Васильевича бочку катит. А резон не улавливаю. Родионов зря ничего не делает.

Ирина Михайловна. А может, он не о себе и о нас думал в этом случае? Может, о природе, о тех, кто в речке купается? Это вам не приходило в голову?

Черебец. Родионов? Не смешите меня. Вы знаете, сколько лет он председатель? Вы считали у него планки на лацкане, когда он в президиумах сидит? Нет? Если б он, как вы говорите, про ромашки-лютики думал, был бы он сейчас знаете где? Где все его предшественники.

Ирина Михайловна. Ваши отношения с истцом… наши отношения – это все эмоции. А на суде оперировали фактами. И экспертам ничего о Родионове и о Марлене Васильевиче не было известно, они вас и в глаза не видели, и живут за сколько вон километров, и выводы их не про звероферму и не про завод – про тримезил и про мышей, у которых от него в потомстве лысые мышата рождались. Значит, опасен он не Родионову, не вам – вообще живой природе. Если он у мышей на генетический аппарат так действует и у нутрии… (Помолчала.) Мы можем, конечно, потребовать повторной экспертизы, более компетентной. Скажем, в Москве…

Бутов. Чтоб еще и на всю Москву прогреметь?

Ирина Михайловна. Чтоб узнать истину.

Бутов. Что вы со своей истиной носитесь, как девица с невинностью?! Это все слова, упругие колебания молекул воздуха!… Чистить по утрам зубы, не высовываться из трамвая, мыть руки перед едой, что еще? Общие места для вас истина! Тогда, три года назад, вы знали, какой путь истинный?

Ирина Михайловна. Я тогда не работала у вас.

Бутов. И я не знал. Если вы хотите есть, а негде помыть руки, вы что – голодной останетесь?! Вы плюнете на гигиену и сядете с грязными руками. Хотя знаете, что можете схватить дизентерию. Потому что вы и другое знаете: сколько раз ели с грязными – и ничего, сходило. Когда вопрос стоит: или – или… Вспомните: людям стирать нечем было, за стиральными порошками – очереди, письма в газету, нам в министерстве регулярно втыки делали, а я что должен был – спокойно взирать на это, имея в кармане почти законченную линию криолана? Конечно, мы бы не обсуждали сейчас решение суда, и мне не пришлось бы завтра на людях делать вид, что ничего не произошло. Я бы спокойно жил, а очереди – так что, не мне же в них стоять, себя я уж как-нибудь обеспечил бы порошком. Этот путь вы считаете истинным?

Ирина Михайловна молчит.

Черебец. Я на завод позвоню пока. (Уходит.)

Наташа посмотрела на отца, покачала головой и тоже ушла.

Бутов (после паузы). Извини, что-то я сегодня… Давление, наверное.

Ирина Михайловна. Сколько?

Бутов. Да черт с ним! Просто… Наверное, разучился проигрывать. Отвык. Долго везло. Прости. И вообще – здравствуй. (Обнимает ее.)

Она не шевелится.

Ну не сердись. И этот еще тоже – подначивает, заводит. Ладно, все. (Открывает чемодан, достает маленькую коробочку.) Я вот тут тебе… С Новым годом.

Ирина Михайловна. Спасибо.

Бутов. Даже не открываешь? Не интересно?

Ирина Михайловна. Не надо мне было садиться в этот процесс. Пусть бы Черебец сам тебе плохие вести носил.

Бутов. Ириш, ну что ты думаешь, я не понимаю? Ты-то здесь при чем?

Ирина Михайловна. Получается, я тебя не смогла защитить.

Бутов. Да кто тут защитит, когда я сам подставился. Ну – не повезло. Бывает. Все равно я не жалею. Польза превосходит вред. Ну – партия нутрии, сколько их там штук… Это пирожные, а я хлеб дал.

Ирина Михайловна. А если не только эта партия?

Бутов. С чего ты взяла? У нас река, не пруд. Вода проточная.

Ирина Михайловна. Ну в том-то и дело. Она же дальше пошла. Там еще кто-то живет, может купаться.

Бутов. В плюс десять? Глупости. И вообще, в одну воронку два раза снаряд не падает.

Ирина Михайловна. Дай-то бог… (Гладит по щеке его.) Ты плохо выглядишь.

Бутов. Устал. Говорильня с утра до вечера. С перерывами на товарищеские ужины.

Ирина Михайловна. Я даже не успела спросить – все хорошо?

Бутов. Все по плану. На той неделе коллегия. В среду. Но это формальность. Так что…

Ирина Михайловна. Я как подумаю – как я ему это скажу… Нет, нет, я не к тому, что передумала, но просто про себя столько раз говорила, а когда нужно вслух… Но все равно, я счастлива. Вернее, не все равно, а именно поэтому. Что надо заплатить. Потерями, болью, неизвестностью… Я вот думала перед процессом – это мое последнее дело в нашем городе. Ты приедешь, если все как думали, подаю тебе заявление об уходе…

Бутов (смеясь). От меня?

Ирина Михайловна. От директора завода товарища Бутова. И из коллегии адвокатов. И от Миши. Три заявления…

Бутов. Видишь, как крепко держит прошлое, сколько нитей.

Ирина Михайловна. И все порву.

Бутов. И все – без жалости?

Ирина Михайловна. Ну как без жалости? Я ж живой человек. И жила. По живому рвать. С Мишей – двенадцать лет почти, из них десять, пока тебя не было, совсем не такие уж плохие. Тогда казались. Счастливыми даже. Все как у всех, даже лучше. Ну так ведь? И в коллегии – тоже, все-таки не последний адвокат в городе, кому-то помогла, кто-то спасибо говорит, на улице здороваются, я уж забыла, они помнят. И твой завод: раньше мимо проезжала – нос зажимала, как, думала, они этим дышат, а теперь – родной запах. Утром к пальто подойду – твое так же пахнет, и на душе тепло; вроде как повидались… Нет, нет, я ни о чем не жалею. Я рву с прошлым, но в нем я тоже была счастлива. (После паузы.) А почему ты вдруг заговорил про это? Раньше ты не сомневался.

Бутов. Да нет, просто так. Нет, конечно, не просто… Мне тоже – страшновато, если честно. Наталья, это она говорит – женись, а когда конкретно подойдет…

Ирина Михайловна. Говорит?

Бутов. Да, сегодня – открытым текстом.

Ирина Михайловна. Ты ей сказал?

Бутов. Похоже, что все всё давно знают.

Ирина Михайловна. Ну да? Не может быть.

Бутов. Похоже, что мы с тобой как страусы – уткнулись друг в друга, нам темно, и кажется, что никто нас не видит. Видят…

Ирина Михайловна. Да? Ну и черт с ними! (Смеется.) Теперь – черт с ними. Да?

Бутов. Да.

Ирина Михайловна. Встану сегодня после двенадцатого удара и скажу: дорогие товарищи…

Бутов. С Новым годом!

Ирина Михайловна. Ага, испугался.

Бутов. Почему за столом, а не на балконе. А еще лучше – захватить радиостанцию и ко всем миролюбивым силам…

Ирина Михайловна. Ну вот, опять. Как душевный порыв, так – в зародыше.

Бутов. Слушай, а может, мне вообще не приходить?

Ирина Михайловна. То есть как это? А для кого я все готовила? Платье как сумасшедшая дошивала! А ты… Да на черта они мне все нужны, эти гости, я ж ради тебя и позвала их. Чтоб тебе неловко не было… А ты что, действительно себя плохо чувствуешь?

Бутов. Да нет, ничего, отлежусь до вечера.

Входит Черебец.

Черебец. Антонов на завод звонил.

Бутов. Да? Передавал что?

Черебец. Ничего. Сказал – сюда позвонит.

Бутов. Он у министра сегодня должен был быть.

Черебец. А разве не решено еще с ним? (Смотрит на Ирину Михайловну и осекается.) Так что, значит, не будем кассацию писать?

Бутов. Никаких кассаций. И вот что. Надо это дело закрыть этим годом. Похоронить в нем. Чтоб в Новом году – чистенькими.

Черебец. Понял.

Бутов. Чтоб к коллегии, к среде, на нас ничего не висело. Прошлое – в прошлом.

Черебец смотрит на Ирину Михайловну.

Успокойся, Ирина Михайловна в курсе.

Черебец. Понял.

Входит Наташа. Она в шапке – собирается уходить.

Бутов. Сколько у нас до закрытия банка?

Черебец. Сегодня день такой, неудобный, – операции до двух только.

Бутов. Отдавать всегда неудобно, это не брать. Значит, это твоя проблема.

Черебец. Позвоню управляющему, попрошу задержать кассу.

Бутов. Узнай их номер счета, и – до копейки. За вычетом моих трехсот пятидесяти. Свои я сам внесу.

Черебец. Сами?

Бутов. Естественно.

Черебец. Ну хорошо, если так – пожалуйста. Потом мы вам вернем.

Бутов. Что это вы мне собираетесь возвращать?

Черебец. Ну а что же, вы свои должны платить, что ли? Если каждый руководитель за стихийные бедствия – из своего кармана, это тогда все директора разбегутся.

Бутов (помолчав). Афанасий Сергеевич, ты вроде по части преферанса силен?

Черебец. Есть немного.

Бутов. Проигрываешь?

Черебец. Не без этого.

Бутов. Свои платишь или?…

Черебец. Понимаю, понимаю – но только неудачное сравнение. Я проигрыш из того же кармана плачу, куда кладу выигрыш. А вы – выигрыш заводу в карман, а проигрыш – из своего. Разница? Вот я и говорю: куда выигрыш, оттуда и проигрыш. Вот так, и никак иначе. И не мы первые, не мы последние, и нечего голову и душу ломать. Я вам плохого никогда не советовал. Так послушайте и теперь. Иначе что получится? Сегодня – вы так, завтра – я должен, а как же – ученик и наследник. А послезавтра я и от соседа потребую – чтоб и ему не лучше, чем мне. И к чему это приведет?

Наташа. А к чему?

Черебец. А к тому, что через месяц никто из директоров не захочет больше рисковать. И технический прогресс, который и так еле-еле… Не мне вам говорить. Вот и выходит: удовольствия – совесть потешить – на триста пятьдесят рублей, а вреда для страны на сотни тысяч.

Наташа. Интересно. И что ж вы предлагаете?

Черебец. А ничего нового. Откроем три наряда на сверхурочную, по сто двадцать пять на бригаду – триста семьдесят пять. Двадцать пять ребятам – с Новым годом, и в расчете. (Бутову.) Сами же говорили – десять процентов за обслуживание. А тут и вовсе десятая процента получается.

Ирина Михайловна. Боюсь, Наташа может подумать, что это не совсем законно – фиктивные наряды выписывать.

Черебец (Бутову). Послушайте меня на прощанье, я правду говорю. Это, конечно, красивый жест – уходя, так сказать… Чистые руки и все такое. Но мы же деловые люди, нам эмоции – помеха. А если трезво… Когда садишься в преферанс – не играй в подкидного. В каждой игре свои правила. Не нравится – не садись, а сел – изволь…

Бутов. Ну ты, Афанасий, прямо на глазах растешь. Примеряешься уже?

Черебец пожимает плечами.

Не терпится? Надоело в замах?

Черебец делает протестующий жест.

И правильно. Сколько можно. Я б на твоем месте давно взвыл.

Черебец. Я тогда позвоню в банк, чтоб кассу задержали. А Степаняну я уже сказал – насчет нарядов. Он сейчас быстро все оформит и подошлет приказ.

Бутов. Когда это ты успел?

Черебец. Долго ли…

Бутов. Настолько был уверен, что я соглашусь?…

Черебец. А нет, так деньги не пропадут. Свободные всегда нужны. В феврале вон комиссия грядет – чем принимать? Да, но что я хотел сказать… Наш умник-то – опять в амбицию, не хочет приказ по выплате визировать. Совсем распустился, чистоплюй. Ну, я вызвал его сюда, вы не против? Велел приказ привезти – пусть попробует при вас не завизирует. Смельчак в коридоре… Я пока в банк позвоню, а то Орехов может уехать. (Уходит.)

Ирина Михайловна. Я не поняла что-то: вы что, Черебца – директором?

Бутов. Есть возражения?

Ирина Михайловна. Я не знаю, это, конечно, не мое дело, но… Как-то после вас, после вашего стиля – Черебец… Это как пощечина Кириллову. Главный инженер, кандидат наук… Не знаю…

Бутов. Он молод для директора. И в горкоме со всеми перецапался, с кем мог. Не поддержат. А Черебец…

Ирина Михайловна. Свой человек?

Бутов. А это разве плохо? Когда можешь рассчитывать как на себя? Мы с ним с первого дня здесь, и все, что здесь сделано, – и его. Он, может, не такой светский, как Кириллов, и выражается иногда – не очень… Но – надежен. А это в нашем деле… По табели он третий на заводе, а для меня – второй. А иногда – так даже и первый. Вот так. Так что ваши опасения… К тому же он все равно подо мной останется. Нужно – поправим.

Ирина Михайловна. Министерство далеко.

Бутов. Но у него длинные руки. Не беспокойтесь, все будет нормально. Он неплохой мужик, просто у вас… Бывает, несовместимость.

Ирина Михайловна. Не только у меня.

Бутов. Мы ж договорились – никаких служебных сплетен.

Ирина Михайловна. Это не сплетня, это информация.

Бутов. Информацию запрашивают, а сплетню навязывают.

Ирина Михайловна. Ладно, молчу. Вам виднее.

Звонок в дверь.

Черебец (кричит из прихожей). Я открою! (Кладет телефонную трубку, открывает дверь.)

Входит Игорь. У него удивленный и напряженный вид.

Раздевайся и проходи. Машину отпустил?

Игорь. Нет. А что случилось?

Черебец. Пока еще ничего. Проходи.

Игорь снимает пальто, входит вслед за Черебцом в кабинет.

Вот, главный оппозиционер завода прибыл. У всех главный инженер, главный механик, а у нас еще и главный оппозиционер. А начальник отдела труда – это он по совместительству. (Замечает выражение лица Наташи и останавливается, удивленный.)

Бутов тоже посмотрел на Наташу, потом на Игоря, который не знает, как себя вести.

Бутов. Так… Значит, в борьбе все средства хороши?…