Граница. Библиотека избранных произведений о советских пограничниках. Том 2

Эдуард Хруцкий ОПЕРАЦИЯ ПРИКРЫТИЯ (повесть)

По земле катилась война. Шёл сорок четвёртый. Каждый день приближал Красную Армию к рубежам Советской страны. Немцы, сопротивляясь, отступали в глубь Европы.

А в Берне было туманно и тихо. Ветер с Ааре нес запах сетей и рыбы. Он разгонял туман, этот ветер, запутавшийся в узких Шпитальгассе, Марктгасее и Крамгассе.

Было утро — любимое время детей. Они спешили к медведям, живущим на берегу реки, добрым и откормленным. Покупали в лавочке морковь и кидали зверям, смешно стоявшим на задних лапах.

Человек, спустившийся к реке, тоже купил несколько морковок. И, бросая их животным, подумал, что за две такие морковки он в лагере для военнопленных вербовал нужного ему агента. Где-то в старом городе мелодично запели часы. Они именно не звонили, а пели. И звук их нёсся над домами предвестием мирного и счастливого полдня. «Пора». Поднявшись по ступенькам набережной, человек сел в маленький, почти игрушечный вагон трамвайчика, напоминавшего ему детскую железную дорогу в его родном Мекленбурге.

Вагончик медленно полз по улицам, огибая многочисленные фонтаны. Возле «Цайт глоксентрум» — башни с часами — человек вышел из трамвая.

Его ждали у здания ратуши, чем-то напоминавшего ему старинный русский терем, какие он видел в Смоленске. У самого большого и нарядного фонтана, перебросив светлый плащ через плечо, опираясь на трость, стоял Алекс. Он был постоянен, как и подобает настоящему британцу. А потому носил в Европе только твид. На этот раз костюм был песочного цвета. Колецки не любил твид. Он чем-то напоминал ему тяжёлый форменный мундир. Вырываясь из Германии в нейтральную тишину, он надевал лёгкую фланель, в которой чувствовал себя человеком, уехавшим на отдых.

Алекс увидел его и поднял трость, коснувшись набалдашником твёрдых полей шляпы. Эта немного фамильярная манера завсегдатая лондонского Сохо поначалу коробила Колецки. тем более что он был на два звания выше чином, чем англичанин, у которого он, Герберт Колецки, обер-штурмбаннфюрер СС, числился на связи.

— Привет, Алекс, — Колецки приподнял шляпу.

— Здравствуйте, мой дорогой Герберт, — Алекс улыбнулся одним ртом. Глаза его, пусто‑светлые, по‑прежнему смотрели цепко и настороженно.

— Вас учили улыбаться в вашей хвалёной школе? — съязвил Колецки. — Поучились бы у американцев. Люди Даллеса, например, улыбаются так, словно встретили родного брата, вырвавшегося из тюрьмы.

— По тюрьмам специалисты вы, немцы, а американцы молодая нация. Молодая, весёлая и богатая. Мы, англосаксы, слишком плотно вжаты в рамки тысяч условностей. Это наше бремя, которое мы стараемся нести с гордостью. Зато мы внимательны к друзьям. У вас в отеле уже стоят три упаковки «Принца Альберта». Кажется, это ваш любимый табак?

— Красный?

— Да.

— Благодарю вас. Кстати, почему вы не курите трубку?

— Слишком традиционно — улыбка, твид, трубка. В этом есть что-то от колониализма.

Колецки засмеялся:

— Может быть, вы и правы.

— Пройдёмся, центр города подавляет меня обилием фонтанов.

Они пошли вниз по Крамгассе. Постепенно исчезли нарядные вывески магазинов, контор, ресторанов. Вторая половина улицы была нашпигована мелкими лавочками, кустарными мастерскими, складами.

Элегантный Берн предстал своими задворками. Дома, иссечённые временем и непогодой, устало жались у тротуара.

— Я люблю такие места. — Алекс закурил сигарету. — Анатомия города! Вернее, анатомический атлас. Там, наверху, внешняя, показная часть Берна. Как у человека — глаза, нос, брови, кожа. А здесь, внизу, его чрево — истощенное сердце, изрытая печень. Эти развалины могут больше сказать о городе, чем его фасады.

Колецки усмехнулся про себя. Что знает этот самодовольный англичанин о развалинах? Развалинах тех городов, где сожжены и окраины и центр, где люди боятся выглянуть из подвалов. «Анатомия города!»

Они спустились к мосту Нидербрюкке, пошли вдоль реки. Вода в Ааре была жёлтой и мутной после дождя. Пенные барашки возникали у быков моста и разлетались, донося брызги до берега.

— С какого года мы работаем вместе? — прищурившись, спросил Алекс.

— С Польши, с тридцать девятого.

— Польша. Польша. Ваш Гитлер совершил серьезный просчет: вместо того чтобы возглавить крестовый поход против мирового коммунизма, он решил стать владыкой всего мира. А коммунизм жив, как видите.

— Но они же ваши союзники!

— Пока, Герберт, пока. Нам вместе с вами бороться против коммунизма. Придет время, и кто-то объявит крестовый поход против этой системы. Наша задача мостить дорогу будущим ландскнехтам Запада.

— Русские скоро станут на границе, Алекс.

— Во‑первых, не станут, а понесут в Европу свои идеи. Остановить их не в наших силах. Поэтому у нас общая задача: пока есть возможность, создать разветвленную сеть агентуры в Белоруссии, на Украине. Мы должны готовить новый крестовый поход.

Мимо них прокатил велосипедист, кудрявый парень. На раме, прижавшись к нему, сидела девчонка с огромными ошалелыми глазами.

— А они любят друг друга. — Теперь у Алекса даже глаза улыбались. — Любят, не думая об опасности, идущей с Востока. — Он поковырял песок тростью, подумал. — Итак, Герберт, что со школой?

— Мы создали ее. Группа прикрытия подготовлена.

— Кто руководит? Поль?

— Поль. Кстати, кто он?

— Польский поручик? Помню. Я встречался с ним лично. Школа — база. Как только русские выйдут к границе, никаких активных действий, берегите людей. Вермахту выгодно держать в напряжении русский тыл. Мы должны сохранить кадры для будущего. Ваша задача — ждать резидента. В номере вы найдёте документы. Теперь вы станете полковником Армии Крайовой, уполномоченным лондонской беспеки[55]. Ваша кличка «Гром».

— Диверсии вы отвергаете полностью?

— Этим займутся другие. Ваше дело — поддержать резидента, когда придёт время.

Алекс отвернулся, прикуривая новую сигарету.

Колецки смотрел на мутную речную воду, на след от велосипедных колёс, рельефно впечатанный в песок, и ему очень хотелось ударить этого самоуверенного, ироничного англичанина.

В кабинете начальника Главного управления погранвойск НКВД висела огромная карта. Её принесли сегодня утром и намертво прикрепили к стене. Жирным контуром вдоль рек, по лесу, мимо населённых пунктов легла на плотной бумаге западная граница СССР. Граница, к которой ещё были направлены стрелы танковых ударов, штрихи пехотных атак.

Начальник управления разглядывал карту, похлопывая по ней указкой. Он вспомнил сорок первый год, когда горели красными квадратиками отмеченные на карте домики пограничных застав, вспомнил, как с тяжелыми боями отходили пограничники на восток… А теперь бойцам в зеленых фуражках вновь предстоит охранять тыл действующей Красной Армии.

Три года войны прошли перед его глазами. Три долгих года потерь и побед.

— Товарищ генерал, — доложил адъютант, — офицеры в сборе.

Ну вот и настал час, когда он снова начнёт инструктировать начальников отрядов нового Белорусского пограничного округа.

— Проси.

В кабинет входили офицеры. Народ знакомый, многих из них генерал встречал на разных границах страны.

Пограничная служба имеет свою специфику. Частенько приходится менять местожительство. С запада на север. Из снегов Заполярья — в жаркие пески Туркмении. А потом в плавни у реки Сунгари. Тяжёлая служба, опасная служба, любимая служба.

— Товарищи, — сказал начальник Главного управления, — через несколько дней наши войска выйдут на государственную границу СССР. Вы назначены начальниками отрядов вновь организованного Белорусского погранокруга НКВД. Прошу к карте, определим места дислокации отрядов.

Офицеры подошли к карте. Как много мог сказать им этот аккуратно расчерчённый лист бумаги. Нет, не карта висела перед ними, не карта! Это молодость их смотрела с глянцевого листа. А сколько времени прошло? Всего три года. Но один военный день и за десять мирных посчитать можно, такая уж ему цена. Поэтому так быстро состарились внешне эти вообще-то молодые люди.

— Товарищ генерал, разрешите вопрос?

— Слушаю вас.

— Начальник 112‑го пограничного отряда полковник Зимин. Как будет формироваться личный состав отряда?

— Вопрос по существу. Нами созданы специальные запасные полки, из подразделений Красной Армии отзываются в распоряжение погранвойск бойцы и офицеры. Личный состав отряда будет пополнен за счёт призывников этого года. И конечно, костяк будущих отрядов — подразделения по охране тыла действующей Красной Армии. Вас устраивает ответ, полковник Зимин?

— Так точно.

— Тогда к карте. Вы, товарищи офицеры, будете нести охрану границы в условиях военного времени. Перед вашими заставами Польша, сожжённая войной, измученая междоусобицами. Польша, которая, истекая кровью, ждёт своего освобождения.

Тяжёлая обстановка сложилась и в тылу отрядов — банды польских националистов, разрозненные немецкие группировки, шатающиеся по лесам бандеровцы, просто уголовники и контрабандисты, агентура дифензивы, беспеки Армии Крайовой, СД, абвера. Пристальное внимание к нашим западным землям проявляет Интеллидженс сервис.

Трудная вам предстоит служба, очень трудная.

Глина была сырая и на ровных срезах блестела на солнце. Зеленела трава на бруствере, весенний ветер разносил запах свежей земли.

Командир батальона капитан Шкаев шёл вдоль окопа, аккуратно ступая до блеска начищенными сапогами. Был он совсем молодой, этот комбат. Молодой и удачливый. Пять орденов словно вбиты в гимнастерку (колодок комбат не признавал), и ни одной нашивки за ранения.

Он шёл, цепко оглядывая сектор обстрела. Остановился у пулеметной ячейки, попрыгал, проверил окопчик с боезапасом.

— А ну-ка, — комбат отодвинул молодого пэтээровца, стремительно повёл стволом. — Ничего не видишь? — спросил он сержанта.

— Никак нет.

— А то, что у тебя бугорок в левом секторе перекрывает биссектрису огня?

— Так маленько совсем.

— Это ты танку объясни, когда он оттуда на тебя пойдёт. Срыть!

И номера поползли в поле срезать саперными лопатами еле заметную складку на земле.

Командир первой роты старший лейтенант Кочин смотрел, как ладно, в обтяжку сидит на комбате гимнастёрка, как лихо сдвинута на бровь шерстяная пилотка, и думал: лиши Шкаева всего этого, привычного — и он не сможет жить, наверное.

— В общем, я обороной доволен, Кочин, — сказал комбат, — внешним видом людей доволен, оружием. Я, пожалуй, тебя в штаб заберу. Расти тебе надо. Ты сколько на роте?

— Второй год, товарищ капитан.

— Вот как! Ну, веди в землянку.

Они пошли вдоль извилистого окопа, солдаты вскакивали, поправляя гимнастерки. Капитан махал им рукой: мол, сидите, чего там, не на плацу.

В землянке, сработанной на совесть, в два наката, комбат сел за стол.

— Дворец. Линия Мажино. Много в обороне сидел?

— Пришлось…

— Смотри, Кочин. — Шкаев растянул на столе карту. — Есть данные разведки, что немцы силами до полка атакуют именно на участке твоей роты. Ты завяжешь оборонительный бой. Нужно, чтобы они потоптались перед твоей обороной час или час десять. Понял?

— А чего не понять?

— Радости в голосе не слышу.

— Вы мне, товарищ капитан, миномётов подкиньте взвода два.

— Роту дам и два взвода пулемётчиков. Как? — Комбат сам был поражён своей щедростью. — Сейчас артиллеристы придут копать огневые. Так что командуй, а я у себя.

Шкаев козырнул и вышел.

К вечеру начался дождь. Мелкий, затяжной и противный. Глина в окопе сразу оплыла, и сапоги вязли в ней, как в трясине. За стеной дождевой пыли почти не было видно поля, исчезла видимость перед окопами, и Кочин приказал усилить боевое охранение.

В землянке он стянул пудовые от глины сапоги и сел, устало прислонившись к обитой досками стене. На столе стоял холодный ужин, золотились в свете коптилки патроны к ППШ, лежала свернутая карта. Постепенно предметы стали сливаться, выстраиваться в какие-то неясные фигуры. Кочин задремал. Сон был тяжёлый и вязкий, он словно провалился куда-то. И в этом сне пришёл к нему старый контрабандист по кличке Шмель, он резал ножом желтое сало и смеялся щербатым ртом. Потом Шмель достал дудку и загудел. Именно этот звук разбудил командира роты.

Кочин открыл глаза и понял, что это гудит зуммер полевого телефона. Он поднял трубку.

— Кочин, — в голосе Шкаева переливалась злость, — сдавай роту Алешкину и — в распоряжение штаба армии. Срочно!

— Что случилось?

— Ты пограничник?

— Да.

— Забирают вас из Красной Армии.

Дела Кочин передал быстро, потом достал вещмешок, там в глубине лежала его пограничная фуражка. Настоящая, довоенная, в ней в сорок первом прибыл на заставу младший лейтенант Алексей Кочин. Ничего, что пуля опалила тулью, ничего. Фуражка-то боевая, в ней Кочин тем страшным июнем с двумя пограничниками вышел из окружения.

Алексей выпрыгнул из окопа, оглянулся. В ночной темноте он угадывал бесконечное поле, а за ним линию вражеской обороны. Дальше уже граница.

Ах, как играла музыка на плацу! В звуках духового оркестра слышалась щемящая грусть и счастье.

Только что они прошли, печатая шаг, мимо генерала — начальника училища.

И это ничего, что на погонах только одна звездочка. Главное — они уже офицеры. Скосишь глаза к плечу и видишь золото погон. Как ладно затянута портупеей шерстяная гимнастерка, как легко двигаться в новых хромовых сапогах! А кобура с пистолетом стучит по бедру при каждом шаге. Заветный ТТ, личное оружие офицера.

А трубы поют. И в тактах вальса слышится: ускоренный выпуск. Они танцевали прямо на плацу. Счастливые и молодые. И девушки были нарядными, многие из них на время сняли выцветшую военную форму.

Ускоренный выпуск, после него не положен месячный отпуск, а дается тебе всего три дня на сборы, прощания, на всякие тары-бары.

А ему, младшему лейтенанту Сергееву, и прощаться было не с кем. Только с друзьями. Да и то ненадолго, потому что назначения получили они на западную границу.

Все до одного. Весь ускоренный выпуск.

Вместе с рассветом в город пришла канонада. Звук орудий был настолько явственно слышен, что казалось, стреляют совсем рядом. Немецкие части отступали на запад.

Орудийный грохот приближался с каждым часом. В некоторых домах начали вылетать стекла. Улицы были пусты. Жители попрятались. На улицах валялись рваные ремни, дырявые подсумки. Мусор войны. Осенний ветер тащил по камням мостовых рваную бумагу, со звоном раскатывал консервную банку.

У здания с готической надписью «Комендатура» стояло несколько машин. Солдаты выносили ящики, бросали их в кузова. Худой штаб-фельдфебель в очках распоряжался погрузкой. Он прислушивался к голосу канонады, подгоняя солдат.

В кабинете коменданта жгли бумаги. Пепел черными хлопьями летал по комнате. Огромный камин был забит пеплом, но бумаги все бросали и бросали. Корчились в огне бланки с черным орлом.

Комендант в расстегнутом кителе с майорскими погонами шуровал кочергой в камине. Китель его был весь обсыпан пеплом.

— Эй, кто-нибудь! — крикнул он.

В кабинет вбежал лейтенант.

— Господин майор…

Он не закончил фразы. Оттерев его плечом, в комнату вошёл высокий человек в штатском.

— Идите, лейтенант, — сказал он, — закройте дверь и сделайте так, чтобы нам не мешали.

— Но… — лейтенант посмотрел на майора.

Комендант бросил кочергу, застегнул китель.

— Идите, Генрих, и закройте дверь.

Посетитель снял плащ, небрежно бросил его на спинку кресла.

Майор внимательно разглядывал его элегантный штатский костюм.

— Ну? — спросил он.

— Служба безопасности, майор, — посетитель улыбнулся. — Всего-навсего служба безопасности. Оберштурмбаннфюрер Колецки.

Майор продолжал молча глядеть на него.

Человек в штатском вынул из кармана удостоверение. Майор взял черную книжку, прочёл.

— Слушаю вас, оберштурмбаннфюрер.

— У вас, как в крематории, пепел.

— Крематории больше по вашей части.

Колецки расхохотался.

— А вы не очень-то гостеприимный хозяин, майор.

— Я не люблю гостей из вашего ведомства. После них одна головная боль.

— Ну, зачем же так? Вам звонили?

— Да.

— Где наши люди?

— В городе.

— Я понимаю, что не в лесу. Они надёжно укрыты?

— А что надёжно в наше время?

— Ваша правда, майор, ваша правда, но зачем же столько скептицизма? Надеюсь, вы сожгли все, что надо, и не откажетесь проводить меня.

— Если это надо…

— Конечно. Кстати, кто ещё знает о них?

— Начальник охраны фельдфебель Кестер и четверо рядовых.

— Прекрасно, — Колецки подошёл к окну, — прекрасно. Вы точно выполнили инструкцию.

Он достал портсигар, предложил сигарету майору, щёлкнул зажигалкой.

— Когда вы хотите ехать? — майор с удовольствием затянулся.

— Мы с вами поедем немедленно.

— Но я должен эвакуироваться вместе с комендатурой.

— Дела комендатуры теперь будет вести ваш заместитель.

— Но…

— Ах, майор, я бы никогда не стал настаивать ни на чём противозаконном, вот. — Коленки вынул из кармана пакет.

Майор прочёл его, пожал плечами.

— Другое дело. Приказ есть приказ…

Оберштурмбаннфюрер внимательно посмотрел на коменданта.

— Распорядитесь.

— Генрих, — крикнул майор. — Позовите гауптмана Лютца.

Во дворе комендатуры стояли готовые к отправлению машины, выстроились солдаты, ожидающие команды.

Бросив руку к козырьку, лейтенант подошел к невысокому человеку, стоящему у первой машины.

Гауптман Лютц вошел в кабинет и вытянулся на пороге.

— Лютц, — повернулся к нему майор, — вы поведёте колонну. Я должен остаться, таков приказ. Я догоню вас. Выполняйте.

Колецки смотрел, как за окном отъезжают машины. Во дворе остался только вездеходик коменданта.

— Отправьте его, майор, у меня есть машина.

На улице их ждал большой, покрытый маскировочной сеткой «опель-капитан». За рулём сидел солдат в полевой форме с буквами СС в петлицах.

Он выскочил из машины и открыл дверцу.

Когда «опель» двинулся, из-за угла вслед за ним выехал грузовик и пристроился сзади.

Они подрулили к зданию бывшей ссудной кассы, стоявшему в глубине березового парка.

Из дверей, поправляя ремень, выбежал фельдфебель.

— Всё в порядке, Кестер, — сказал майор, — снимайте караул.

— Скажите им, — распорядился Колецки, — чтобы они помогли разгрузить машину.

В комнате, куда сразу прошел Колецки, находилось пятнадцать человек. Лейтенант и четырнадцать солдат в польской форме.

— Приветствую вас, Поль. Не будем терять ни минуты. Немедленно переодеться и взять рацию и документы. Выступаем.

Майор увидел людей в польской форме и схватился за кобуру.

— Вы слишком нервный, майор, — усмехнулся Колецки, — зовите ваших людей и постройте в коридоре. — Кестер! Вам надо будет помочь кое-что погрузить, положите пока оружие.

Солдаты построились в коридоре.

— Пойдёмте со мной, майор. Сюда, в эту комнату.

Последнее, что увидел майор, — польского офицера и сноп огня — огромный и желтый, выбивающийся из автоматного ствола. В коридоре люди в польской форме расстреливали немцев.

Грузовик затормозил у леса.

Из кузова его выпрыгнули пятнадцать человек в форме буржуазной польской армии.

Выпрыгнули и исчезли. Растворились в лесной чаще.

Колецки остановил машину на городской площади. Улицы были пусты, только у костела покосился подбитый вездеход.

Колецки закурил. Прислушался к канонаде, достал пистолет, обошёл машину и выстрелил своему шофёру в голову. Открыл дверцу, и труп вывалился на мостовую. Колецки сел в кабину и развернул машину. Он спешил в Краков.

Старшина Гусев прощался с заставой. Везде, начиная от свежевыкрашенного зеленой краской дома и кончая посыпанными речным песком дорожками, чувствовалась заботливая рука старшины.

Песок для дорожек возили на лошадях с участка соседей, они дислоцировались у самой реки.

Гусев огляделся. Сопки, поросшие дальневосточной елью, кедрачи у ворот.

Он медленно шел по двору, привычно фиксируя наметанным глазом мелкие недостатки и упущения.

— Дежурный! — крикнул Гусев.

— Слушаю вас, товарищ старшина.

— Почему пустые бочки от солярки не убраны?

— Не успели.

— Надо успевать, служба короткая, а дел много.

— Слушаюсь, — дежурный повернулся и пошёл выполнять приказание, думая о том, что старшина остается старшиной даже в день отъезда с заставы.

Гусев шёл на конюшню. Высокий, туго затянутый ремнём, не старшина, а картинка из строевого устава.

В тридцать пятом году пришел он в погранвойска совсем зелёным пареньком. Так уж случилось, что из их деревни почти все ребята попадали на границу. Двое вернулись домой сержантами. С какой завистью глядел на них Володька Гусев, когда они шли по улице!

В тридцать шестом на плацу вручили ему петлицы с одним треугольником, так стал он отделенным командиром. А через год, в тридцать седьмом, за лучшие показатели в службе и учебе прибавил Гусев на зеленые петлицы еще один треугольник. Потом стал старшим сержантом. А на сверхсрочную остался уже старшиной. Десять лет накрепко связали его с дальневосточной заставой. Здесь был его дом, все личные и служебные устремления. Началась война, и граница, и до этих дней неспокойная, полыхнула прорывами банд, диверсантов-одиночек, контрабандистов.

На западе шла война, а у них тревоги по три раза в день. За ликвидацию банды семеновских белоказаков получил старшина Гусев медаль «За боевые заслуги». Вот теперь самое время поехать в отпуск, но отзывают его на западную границу.

Старшина шёл прощаться с конём.

Почувствовав хозяина, Алмаз забил копытами, заржал призывно и негромко. Гусев вошёл в денник, достал круто посолённый кусок хлеба, протянул коню.

Алмаз жевал, кося на хозяина огромный фиолетовый глаз, а старшина прижался щекой к тёплой шее коня, гладил его по шелковистой шкуре и повторял:

— Ничего, Алмаз. Так надо, Алмаз. Служба у меня такая!

Поезд нещадно трясло на стыках, старые вагоны скрипели, подпрыгивали, и иногда казалось, что они вот-вот развалятся. На каждой остановке их штурмовали люди, но неумолимый милицейский патруль ссаживал на полустанках безбилетников и отправлял в комендатуры людей с сомнительными документами.

Поезд шёл на запад по восстановленной железнодорожной колее. Вернее, не шёл, а крался, опасаясь налёта немецких самолётов. И хотя бомбёжки стали уже значительно реже, всё равно в центре состава стояла платформа со спаренными пулемётами.

Капитан Тамбовцев лежал на жесткой полке, положив под голову скрученную шинель и полевую сумку. Вещей у него не было. Да какие же вещи могут быть у офицера при его военно-полевой службе? Всё, что нужно ему, поместилось в вещмешок, заброшенный под полку.

В сороковом году лейтенанта Тамбовцева назначили офицером штаба одной из погранчастей НКВД. Западная граница жила неспокойно. Контрабандисты, шпионы, диверсанты, банды националистов, связанные с немецкой разведкой. В этой невероятно сложной и предельно опасной обстановке учился Борис Тамбовцев своей нелегкой профессии. Потом началась война. Да много чего было потом. И задержание диверсионных групп в тылу, и обезвреживание маршрутной агентуры абвера и СД.

Он лежал на полке и никак не мог уснуть. В Москве он, кажется, выспался за весь военный недосып сразу. Его вызвали туда пять дней назад, и он прямо из Молдавии, где его погранполк нёс службу по охране тыла, вылетел в Москву.

— Поедешь на западную границу, — сказал ему в управлении полковник Губин. — Туда, где служил раньше, на должность старшего помощника начальника штаба отряда. Обстановку, Тамбовцев, знаешь сам. В тылу застав немецкие окруженцы, бандеровцы, группы Армии Крайовой. На территории Польши создан Корпус национальной безопасности. В нём работают коммунисты. Поддерживай связь с ними. Помни, что наш человек жив. Активно помогал фронтовым чекистам. Живёт там же. Ждёт тебя. И ещё: тебе придется столкнуться со многими неожиданными вещами.

— Что вы имеете в виду, товарищ полковник?

— Несколько странно ведут себя наши нынешние союзники. Есть данные, что они хотят воспользоваться немецкой агентурой. На, смотри, — полковник положил на стол фотографии.

Тамбовцев взял немного нечёткий снимок. Два человека стояли, видимо, на берегу реки. Один в шляпе, низко надвинутой на глаза, с тростью. Второй был схвачен объективом в профиль. Тяжелые нависшие надбровья, нос чуть с горбинкой, мощный подбородок.

— Сняли в Берне. Фотографировал наш человек с велосипеда, поэтому немножко нерезко. Этот, — полковник ткнул карандашом в человека в шляпе, — капитан Уолтер Бернс, сотрудник отдела М-5 Пнтеллидженс сервис. Его собеседник — оберштурмбанифюрер СС Колецки. Вот их нормальные фотографии. Берне работает в отделе, занимающемся Польшей, а следовательно, и Западной Белоруссией. Колецки — один из бывших руководителей службы безопасности в Белоруссии. По каналам разведки приходят сообщения, что немцы постоянно ищут контакты с нашими союзниками. Ни тем, ни другим не нужна новая демократическая Европа.

— Значит, пушки этой войны ещё не отгремели, а союзники готовят агентуру на будущее?

— Союзники! — усмехнулся полковник.

Всё это вспомнил капитан Тамбовцев, лежа на жесткой вагонной полке.

Сон не шёл, и он сел, закурил, отодвинув маскировочную штору, опустил окно. Лес налетал навстречу сыростью и острым запахом. Тамбовцев курил и думал о том, что предстоит ему на новом месте службы.

Лошади шли медленно, Колецки почти лежал, прижавшись к шее коня, но всё равно упругие ветки больно били в темноте по лицу. Казалось, что лес был нескончаем. И чем дальше, тем деревья, едва угадываемые в темноте, сходились плотнее и гуще.

По крупу лошади хлестнула ветка. Ударила так сильно, что Колецки натянул поводья, сдерживая животное. Лес кончился. И сразу стало светлей.

Он поднял голову. Сквозь разорванные тучи на короткое мгновение выпрыгнула луна, и тогда ему показалось, что он вдалеке видит город.

— Слезайте, пан полковник, — сказал проводник, — дальше пойдём пешком.

Колецки соскочил с седла, прошёлся, разминая ноги. Ночь словно отступила, и глаза вполне отчётливо различали поле и светловатую полосу дороги, пересекавшей его.

— Пойдёмте, пан полковник, — проводник зашагал по полю.

Они вышли к маленькому городку. У него не было окраин. Их заменяла огромная свалка мусора.

— Мы попрёмся через эти кучи? — спросил Колецки.

— К сожалению, пан полковник. Здесь много битого стекла и жестяных банок. Идите за мной. Я знаю тропинку.

Колецки шёл за проводником, ругаясь про себя. Они миновали свалку, перелезли через забор, прошли какой-то сад и очутились на улочке с темными двухэтажными домами, которая, извиваясь, убегала в темноту. Колецки, на всякий случай, расстегнул кобуру.

— Не беспокойтесь, пан полковник, русских здесь нет, — сказал проводник, — а народная беспека и милиционеры ночью не выходят на улицы. Ночь — наше время.

Они шли вдоль домов, и Колецки казалось, что стук сапог разносится в темноте гулко и тревожно. Свернули в щель между домами, настолько узкую, что, казалось, плечи почти задевают за дерево стен. Колецки шел наугад. Ему очень хотелось зажечь фонарь, но он понимал, что этого делать нельзя.

Наконец проводник остановился.

— Пришли, пан полковник.

После темноты свет керосиновых ламп был необыкновенно ярким, и Колецки на секунду зажмурился.

В комнате было трое. Они шагнули навстречу. Одинаково рослые, подтянутые, сохранившие офицерскую выправку даже в штатской одежде.

— Пан майор, — обратился к одному из них проводник, — полковник Гром из Лондона.

Колецки пожал протянутые руки, выслушав псевдонимы: Буря, Волк, Жегота.

Колецки сел, махнул рукой собравшимся, предлагая место за столом.

— Господа офицеры, — начал он, — прошу доложить обстановку на границе.

— По моим данным, — сказал майор Жегота, — завтра русские станут на границе.

— Завтра… — задумчиво повторил Колецки. — Что ж… Вам известно, что вы и ваши люди придаются мне для выполнения специального задания?

— Да. Я хотел бы узнать, пан полковник, сколько вам нужно людей? — спросил майор.

— Для операции в русском тылу мне нужно минимум пятьдесят человек. Но это должны быть самые подготовленные, самые смелые люди.

— Мы найдём таких людей.

— Их надо освободить от всех заданий до особого распоряжения.

— Когда оно поступит?

— Это знает Лондон. У вас есть карта, майор?

— Конечно, пан полковник. Я хотел добавить, на той стороне банда Резуна уничтожает всех коммунистов. Поляков, русских…

Один из офицеров расстелил карту района.

— Вот здесь была, а следовательно, и будет русская застава, — сказал Колецки. — У погранотметки 12–44 должна быть полная тишина. На других участках все что угодно. Но здесь — никаких конфликтов. Бандеровцами я займусь лично.

Солдат строили прямо вдоль эшелона, стоявшего на путях.

Кочин обходил строй своей заставы, внимательно оглядывая людей. Зеленые пограничные погоны на выгоревших солдатских гимнастерках. У многих на груди ордена и медали. Но почти половина людей совсем молодые, недавно надевшие военную форму ребята.

Но всё же чего-то в них не хватало. Как-то не так выглядели солдаты.

На левом фланге стоял старшина Гусев. В ладно пригнанной гимнастёрке, в зелёной пограничной фуражке. И старший лейтенант понял, чего не хватало солдатам. Именно этих фуражек. Все, как один, они носили пропотевшие застиранные пилотки.

Кочин остался доволен внешним видом личного состава. Вообще-то народ ему попался хороший. Вот только заместитель, младший лейтенант Сергеев, ещё совсем молодой, только из училища.

— Отряд, равняйсь! — разнеслась команда. — Смирно!

Командовал заместитель начальника отряда подполковник Творогов. Высокий, широкоплечий, он, кинув руку к козырьку, зашагал навстречу начальнику отряда полковнику Зимину.

— Товарищ полковник, вверенный вам отряд прибыл в место дислокации. Отставших и больных нет. За время следования никаких происшествий не случилось.

— Здравствуйте, товарищи пограничники!

— Здравия желаем, товарищ полковник! — многоголосо и гулко ответил строй.

Полковник Зимин шагнул в сторону, и, чуть выждав паузу, скомандовал:

— Для встречи справа! Под знамя! Слушай! На караул!

Взлетели в два приема винтовки и автоматы. Застыли с рукой под козырёк офицеры.

Чётко печатая шаг, по щебенке насыпи двигался знаменный взвод. Впереди знаменосец и два ассистента с шашками наголо.

Тяжёлое полотнище, вздрагивая в такт строевому шагу, свисало за плечом знаменосца.

Нет, не простое было это знамя. Видимо, не всегда оно стояло закрытое чехлом, охраняемое часовым. Обожжено было полотнище, пробито пулями. Знамя плыло вдоль строя, и пограничники провожали его глазами.

В походной колонне погранотряд втягивался в узкие улочки. Город был почти не тронут войной. Обтекла она его, пожалела.

Склонялась через заборы сирень. Улицы словно покрылись белой пеной. Горбатились булыжные мостовые, причудливо изгибаясь, бежали мимо маленьких домов, мимо костела, мимо укрытых зеленью двухэтажных особняков с геральдическими щитами на фронтонах.

Отряд шёл по городу. И тротуары заполнились народом. Для людей началась новая жизнь. Раз встали на охрану границы солдаты в зелёных фуражках, значит, всё — война ушла за пределы Родины. И летели охапки цветов. Солдаты ловили их, улыбались широко и добро.

Погранотряд двигался к центру.

Штаб отряда разместился в особняке. У дверей его застыли два каменных льва. У одного была отбита часть морды, и казалось, что лев хитро улыбается, глядя на уличную суету. Рядом стоял часовой.

Кабинет начальника штаба был на самом верху, в бывшем зимнем саду. Он находился в стеклянном эркере, и даже в пасмурную погоду в нем было светло и радостно.

Грузный, широкоплечий подполковник Середин и капитан Тамбовцев сидели вдвоём.

— Итак, на границу мы стали, — начальник отхлебнул чай.

Подстаканник был сделан из снарядной гильзы, и поэтому красивый хрустальный стакан выглядел в нем чужеродно и нелепо.

— Конечно, порядок наведём, — продолжал подполковник. — Погранрежим установили на всей западной границе. Но в тылу неспокойно.

— Банды? — Тамбовцев подул на обожжённые о стакан пальцы.

Середин встал, подошел к занавешенной карте, раздвинул шторы.

— Смотри, — обернулся он к Тамбовцеву. — Погранотметка 12–44, там дислоцируется третья застава. Начальник — старший лейтенант Кочин. Кадровый пограничник, потом был командиром роты в Красной Армии, отозван к нам. Офицер боевой, знающий. На его участке наиболее вероятен прорыв в наш тыл. Сразу за заставой начинается многокилометровый лес, болота. По нашим данным, в тылу заставы действует банда оуновцев. Так что направляйся туда и разбирайся на месте.

Старшина Гусев вёл наряд вдоль пограничной реки.

Он шёл впереди, два солдата с автоматами сзади.

Над лесом висело яркое солнце, пели птицы, плескалась рыба в реке, и Гусеву казалось, что никакой войны нет и в помине. Он остановился, вскинул бинокль, долго разглядывал сопредельную сторону.

Тишина.

Гусев опять повёл биноклем, запоминая мельчайшие складки местности, подходы к реке.

— Что у тебя, Глоба?

— Скорей сюда, товарищ старшина.

Гусев опустил бинокль и легко сбежал по откосу к реке.

— Ну что? — начал Гусев. И увидел потускневший металлический герб Советского Союза. — Это же погранзнак!

— Стой, старшина! — крикнул ефрейтор Климович. — Стой!

— Ты чего, Климович?

— Стой, стой!

Ефрейтор снял автомат, положил на траву, расстегнул ремень, опустился на корточки и медленно начал приближаться к засыпанному погранзнаку.

— Отойдите! — повернулся он к старшине и Глобе.

— Зачем? — опять удивился Гусев.

— На фронте вы не были, старшина. Отойдите на двадцать метров.

Старшина и Глоба отошли.

Климович осторожно лёг на землю, медленно ведя по ней руками. Медленно-медленно. Очень осторожно.

Вот левая рука замерла, нащупав ещё невидимый проводок. Ефрейтор достал нож и начал аккуратно расчищать землю вокруг. Лицо его покрылось испариной. А проводок вёл его руку, и наконец она нащупала круглое тело противопехотной мины.

— Натяжная, — сквозь зубы сказал Климович.

Аккуратно расчистил поверхность, обнажая взрыватель. Вот он. Через минуту Климович разогнул усталую спину, поднял погранзнак.

— Всё! — крикнул он. — Идите сюда.

Гусев подошёл, долго смотрел на мину, на взрыватель, на ладони ефрейтора.

Лес ложился на лобовое стекло «виллиса», как на экран. Тёмной, плотной полосой. Всё ближе и ближе.

— Тут две дороги, товарищ капитан, — сказал шофёр, — одна через лес — короткая, другая — в объезд.

Тамбовцев посмотрел на уходящее солнце, на тёмную стену леса и сказал:

— В объезд.

— Может, лесом, товарищ капитан?

— А зачем зря рисковать?

— Да какой здесь риск!

Наезженное полотно дороги уходило в темноту деревьев, разделяясь у самого леса.

Трое с пулемётом лежали за деревьями на опушке по правую сторону дороги, двое с автоматами по левую.

Один наблюдал за машиной.

А «виллис» всё ближе и ближе. И уже невооруженным глазом видны офицерские погоны.

Один из бандитов поднял руку. Пулемётчик передернул затвор МГ. Остальные начали прилаживать «шмайссеры».

Машина на скорости повернула у самого леса и пошла вдоль опушки.

— Кабан! Пулемёт!

А машина, подпрыгивая на ухабах, уходила все дальше и дальше.

Кабан вскочил и, положив ствол пулемёта на сук, дал длинную, бесполезную очередь вслед.

Подъезжая к заставе, Тамбовцев увидел вышку. Настоящую пограничную вышку и недостроенный забор. Несколько солдат без гимнастёрок прибивали светлые, оструганные доски.

И хотя забор ещё не охватил ровным квадратом территорию заставы, у ворот уже стоял часовой.

Он шагнул навстречу машине, подняв автомат.

Тамбовцев выпрыгнул на землю, расстегнул карман гимнастёрки, доставая удостоверение.

В углу, у забора, стояли три палатки, под навесом приткнулась походная кухня с облупленным боком, в двух аккуратных землянках, видимо, расположились склады.

Застава строилась, уже в человеческий рост поднялись крепкие стены из хорошо обструганного кругляка.

Из палатки навстречу Тамбовцеву шёл высокий офицер в выгоревшей пограничной фуражке.

— Начальник заставы старший лейтенант Кочин.

— Помощник начальника штаба отряда капитан Тамбовцев.

Они пожали друг другу руки.

— Как на границе? — спросил Тамбовцев.

— Пока сложно. Охраняем секретами, подвижными нарядами. Тянем телефонную связь.

— Спокойно?

— Почти. Это не вас обстреляли?

— Нас, из леса.

— Вчера бандиты напали на наряд. Потерь нет. Отбились. А вообще на участке непривычно тихо.

— А как у соседей?

— Прорывы в сторону тыла и за кордон. Правда, и у нас почин.

— Что такое?

— Задержали нарушителя.

— Интересно.

— Прошу, — Кочин показал на одну из палаток. — Там канцелярия заставы.

И хотя канцелярия помещалась в палатке, это всё же было подлинное штабное помещение. Стол, сейф для документов, в углу стеллаж, на котором разместились четыре полевых телефона и рация. На стойках — закрытые занавесками карта участка и график нарядов.

Горела аккумуляторная лампочка. За столом сидел младший лейтенант Сергеев. Увидев Тамбовцева, он встал.

— Товарищ капитан…

— Продолжайте, продолжайте.

Тамбовцев сел на табуретку, в темноту, внимательно разглядывая задержанного.

— Гражданин Ярош Станислав Казимирович, житель приграничного села, задержан за нарушение погранрежима и контрабанду.

— Так какая ж то контрабанда. Бога побойтесь, пан хорунжий…

— Называйте меня гражданин младший лейтенант, — строго сказал Сергеев.

Задержанный закивал головой. Это был мужчина неопределённого возраста, где-то между тридцатью и сорока. Небритый, лохматый. Смотрел он на Сергеева прищуренными, глубоко запавшими глазами. Одет Ярош был в табачного цвета польский форменный френч, пятнистые немецкие маскировочные брюки. В крепких сапогах с пряжками на голенищах.

На столе перед Сергеевым лежали пачки сигарет, какие-то пакетики, свертки, стояли несколько бутылок.

— Гражданин Ярош, — строго, даже преувеличенно строго начал Сергеев.

Тамбовцев усмехнулся. Из темноты он разглядывал руки Яроша. Крепкие, с сильными запястьями, они лежали на столе спокойно, по-хозяйски. И хотя всем своим видом задержанный изображал волнение, руки его говорили о твердой воле и полном спокойствии.

— Вы, — продолжал заместитель начальника заставы, — нарушили государственную границу.

— Так, пан лейтенант, я до той стороны ходил. К швагеру. Родич у меня в Хлеме.

— А вы знаете, что переходить границу можно только при соответствующем разрешении?

— Так я в Хлем подался семь дней назад, ваших стражников ещё не было. А обратно шёл, они меня и заарестовали.

— Вас не арестовали, а задержали. Что это за вещи? — Сергеев указал на стол.

— Так что швагер дал, чего сам наменял в Хлеме.

— Значит, так, — вмешался в разговор Тамбовцев. — Ввидутого, что вы, Ярош, пересекли границу до принятия её под охрану советскими пограничниками, мы вас отпускаем. Но помните, в следующий раз будем карать по всей строгости советского закона.

— Оформите протокол, — приказал Кочин Сергееву. — Вещи верните, они не подлежат изъятию как контрабанда. Всё.

Кочин повернулся и пошёл к дверям. За ним поднялся Тамбовцев. Задержанный внимательно и долго смотрел вслед капитану.

Чётко печатая шаг, трое пограничников шли к штабной палатке.

— Наряд, стой, — скомандовал невысокий сержант с двумя рядами колодок над карманом гимнастёрки.

Из палатки вышел Кочин.

— Товарищ старший лейтенант, пограничный наряд в составе ефрейтора Панина и ефрейтора Климовича прибыл за получением боевого приказа, — доложил сержант.

— Приказываю выступить на охрану границы Союза Советских Социалистических Республик, вид наряда — подвижной дозор…

Тамбовцев, Кочин и Сергеев сидели в палатке и курили. Полог палатки был откинут, и в тёмном проёме виднелся кусок неба с огромными, словно нарисованными звёздами.

— Как на юге в августе, — сказал Тамбовцев.

— А вы там служили, товарищ капитан? — спросил Сергеев.

— Да нет, пацаном в «Артеке» был. А служил я здесь.

— На этом участке? — удивился Кочин.

— Именно.

В проём заглянул дежурный.

— Товарищ старший лейтенант, к вам женщина.

— Какая женщина? — Кочин встал.

— Гражданская. Говорит, учительница местная.

— Зови.

Она вошла, и в палатке словно светлее стало. Будто не маленькая аккумуляторная лампочка горела, а стосвечовка.

Хороша была женщина. Очень хороша. И молодая, не больше двадцати пяти.

— Вы ко мне? — после паузы спросил Кочин.

— А вы начальник пограничной стражницы?

— Я начальник заставы.

— Вы уж простите, я не привыкла пока.

— Я вас слушаю.

— Пан начальник…

— Товарищ начальник, — поправил Кочин.

— Простите. Знаете, привычка… Я местная учительница Анна Кучера, вот мои документы, — она протянула Кочину несколько бумажек и паспорт.

Кочин развернул паспорт.

— Довоенный, — усмехнулся он.

— Да, товарищ начальник, при немцах аусвайс выдали, а паспорт сохранился.

— Вы давно работаете здесь?

— С сорок третьего года. Муж погиб. Он был подпольщик. Меня друзья устроили в деревне.

— Вы садитесь, товарищ Кучера.

Сергеев вскочил, уступая женщине стул. С первой минуты, как только она появилась в канцелярии, младший лейтенант не сводил с неё изумлённых глаз.

Тамбовцев заметил это, усмехнулся. Он понимал его. Хороша была Анна Кучера, очень хороша.

— Я слушаю вас, — сказал Кочин.

— Понимаете, в лесу банда.

— Мы знаем.

— Я понимаю, но по ночам в деревне появляются люди из леса.

— Вы их видели? — спросил Тамбовцев.

— Да. Вчера ночью, двое с автоматами. Они прошли мимо моего дома. Я испугалась и до рассвета просидела у окна. Они вернулись в лес той же дорогой.

— Значит, ночь они провели в деревне? — Тамбовцев встал.

— Да, наверное.

— А у кого?

— Не знаю.

— Но всё же?

— Не знаю. Они шли с левой половины.

— А Ярош там живёт? — спросил Кочин.

— Нет, он в другом конце.

— Вы кого-нибудь подозреваете?

— Нет. Но я очень боюсь.

— Анна Брониславовна, — Кочин заглянул в паспорт, — вы бы очень помогли нам, если бы сказали, к кому они ходят.

— Я боюсь этих людей.

— Хорошо, — Тамбовцев подошёл к женщине. — Завтра к вам придёт инспектор из района. Вы понимаете меня…

Тамбовцев спал в машине, не раздеваясь, только сапоги стянул. Лежать было неудобно, ноги и руки затекали, и он ворочался под шинелью.

— Товарищ капитан, — к машине подошёл дежурный по заставе. — Два часа.

Тамбовцев вскочил, потянулся длинно и хрустко, начал натягивать сапоги.

Над лесом висела луна. Огромная и желтая. В свете её предметы вокруг казались удлиненно-расплывчатыми.

Тамбовцев оделся, накинул поверх гимнастёрки трофейную маскировочную куртку, достал из кобуры пистолет, сунул его за пояс.

Он отошёл от машины и словно растаял в темноте. Тамбовцев шел вдоль опушки осторожно, неслышно, легко перемещая своё большое и сильное тело. Он сейчас был похож на хищника, крадущегося к добыче.

У поворота к деревне Тамбовцев остановился, прислушался. Никого. Только лес шумит, да плещет неподалеку река. Он вытер вспотевшие ладони о куртку и зашагал к деревне. У самой околицы притулился покосившийся дом. Тамбовцев шел к нему. Луна освещала дом только с одной стороны, и зыбкая, размытая тень таила в себе неосознанную опасность. В темноте Тамбовцев различил непритворенную дверь. Капитан подошёл ближе. Протяжно скрипнув, дверь приоткрылась. И звук этот, неприятно-неожиданный в тишине ночи, заставил Тамбовцева выдернуть из-за пояса пистолет.

В доме кто-то был. Тамбовцев ощущал присутствие человека.

— Заходите, капитан, — сказал голос из темноты.

Они обнялись, практически не видя друг друга. Но Тамбовцев хорошо знал того, к кому шёл на встречу.

— У нас мало времени. На той стороне появился оберштурмбаннфюрер СС Колецки. Сейчас он полковник Гром, представитель службы безопасности лондонского правительства Миколайчика.

— С какой целью он прибыл? — спросил Тамбовцев.

— Пока не знаю, поэтому завтра опять уйду за кордон.

— А если наши задержат?

— Вы должны организовать мне окно.

— Что вы знаете о банде рядом с заставой?

— Бандеровцы. Главарём у них некий Резун. Между прочим, фамилия настоящая и вполне соответствует этому бандиту.

Вернувшись на заставу, Тамбовцев снова забрался в «виллис», но заснуть больше не смог. Когда рассвело, к машине подошёл Кочин. Тамбовцев вылез, кивнул начальнику заставы.

— Доброе утро. На, держи, — он протянул Кочину документы.

— Может, возьмёшь солдат, Борис?

— Нет. Розыск — дело индивидуальное.

— Думаешь найти бандитов?

Тамбовцев махнул рукой водителю:

— Поехали!

Кочин смотрел вслед машине. Смотрел долго, пока она не скрылась за деревьями.

Лес был действительно гиблым. Мрачный, глухой. Солнце почти не пробивалось сквозь густые кроны деревьев, свет задерживался где-то наверху, а внизу были постоянные сумерки.

Тамбовцев, ступая мягко и пружинисто, двигался почти бесшумно, внимательно разглядывая землю, деревья, кустарник.

Вот жёелто блеснул автоматный патрон, а рядом — след от сапога. Глубокий след, видимо, тащил человек что-то тяжёлое. Ещё один след и ещё. Вон бинт в крови, свежий совсем. Дальше, дальше по следу. Дерн вырублен. Под ним земля свежая. Это могила. После стычки с пограничниками, о которой говорил Ко-чин при первой встрече, бандиты унесли своих убитых. Значит, здесь их последнее пристанище.

Тамбовцев искал следы.

Вот уже и солнце начало склоняться к верхушкам деревьев, а он все кружил в чаще, по маршруту, понятному только ему одному.

Комната Анны Кучеры была просторной и чистой. Стол покрыт домотканой скатертью с весёлыми петухами. Во всех углах в глиняных горшках стояли букеты полевых цветов.

Младший лейтенант Сергеев, в штатском тесноватом пиджаке, в широких брюках, разглядывал полку с книгами. На ней стояли учебники, книги на польском, белорусском, старые издания Толстого и Некрасова.

Вошла Анна, неся миску с дымящейся картошкой.

— С книгами у нас трудно, — сказала она. — Я уже в роно написала, нужно больше книг на русском языке, особенно советских писателей. А они мне отвечают — ждите. А сколько ждать можно? Скоро учебный год начнется.

— Война, — ответил Сергеев. Ему очень хотелось помочь этой красивой женщине. — У меня тут тоже кое-что есть, — Сергеев полез в саквояж, с которым, видимо, раньше ходил по деревням умелый коммивояжер или сельский фельдшер, и вытащил две банки консервов.

— Роскошь-то какая, — сказала Анна, разглядывая пёстрые наклейки.

— Второй фронт, — пояснил Сергеев, — помощь союзников.

Они сидели за столом. Картошка и колбаса лежали в тарелках с синеватыми цветами. И все это — тарелки, вилки и ножи — смущало Сергеева, отвыкшего за годы войны от подобной сервировки. В дверь постучали.

— Войдите, — сказала Анна.

Вошёл плотный усатый человек лет пятидесяти. Одет он был в полосатый пиджак, под которым виднелась нижняя сорочка, и латаные немецкие брюки, заправленные в желтые краги.

— Я до вас, пани Анна.

— Это вот наш староста, — пояснила хозяйка. — Ковальский.

— Я, дорогой пан товарищ, пока власть в деревне представляю, — сказал Ковальский, внимательно и цепко разглядывая Сергеева. — Так что документы пожалуйте.

Ковальский расстегнул пиджак, и Сергеев увидел широкий ремень и кобуру.

— Я из районного отдела народного образования. Инспектор Люцкевич Антон Станиславович. Приехал школу перед началом года проверить, — Сергеев протянул документы.

— Хорошее дело, доброе, пан товарищ, — Ковальский взял паспорт, командировку. — Значит, в пограничной стражнице отметились?

— Конечно.

— Добре, — Ковальский вернул документы, покосился на стол. А вы садитесь с нами, пан Ковальский, — предложила учительница.

— Це добро, дзенькую бардзо, — Ковальский сел, взял нож и отрезал здоровый кусок консервированной колбасы.

Ярош шёл по улицам польского пограничного городка. Маленький был городок, зелёный, двухэтажный. Его можно скорее назвать местечком. День сегодня был базарный, поэтому скрипели по улицам колеса телег. Везли крестьяне на рынок немудреную снедь.

Военных в городе много было. Русских и поляков. Ярош вышел на площадь. Над зданием повятского старостата висел красно-белый флаг.

У костела толпились в ожидании службы люди, одетые в праздничные темные костюмы.

Ярош прошел мимо длинной коновязи, рядом с которой вместе с лошадьми приткнулись два военных «студебеккера», и свернул в узкую улочку. На одном из домов висела жестяная вывеска — огромная кружка пива с белой, кокетливо сбитой чуть вбок шапкой пены. И надписью: «Ресторан „Краковское пиво“». Ярош толкнул дверь и вошел в чистенький, отделанный светлыми досками зал.

На стенах плотно, одна к другой висели акварели с видами Кракова. За стойкой царил огромный усатый мужчина. Увидев Яроша, он приветливо закивал ему.

— Как торговля, пан Анджей? — Ярош подошёл к стойке и облокотился на неё.

— Сегодня всё должно быть хорошо — базарный день. Как всегда?

— Да, — Ярош кивнул.

Хозяин налил рюмку бимбера, наполнил пивом две высокие кружки. Беря деньги, он наклонился, словно случайно, и прошептал:

— Пришли двое из лесу, просили показать тебя.

— Где они?

— Ждут сигнала.

Ярош оглядел зал. За одним из столов сидел молодой парень в желтой кожаной куртке.

— Подай сигнал после того, как я прикурю. Понял?

Ярош выпил водку, взял пиво и пошел к свободному столику. Он поставил кружки, достал трубку, похлопал себя по карманам. Спичек не было.

Ярош подошел к соседнему столу.

— Позвольте прикурить.

Человек в кожаной куртке не торопясь поставил пиво, достал коробку спичек, протянул. Ярош раскрыл её и незаметно спрятал между пальцами листок бумаги. Прикурил, поблагодарил кивком и пошел к своему столу.

Хозяин, подождав, пока он сядет, достал из-под стойки пластинку, положил ее на патефонный круг, опустил мембрану. Зал наполнили звуки танго.

Двое подошли к стойке.

— Ну? — тихо спросил один.

Хозяин глазами указал на Яроша.

Тот пил пиво и слушал танго, грустное довоенное танго.

Младший лейтенант Сергеев проснулся. Он так и не понял, что его разбудило. В классе, где он спал, было темно, только квадрат окна синел в темноте.

Он прислушался. Тихо. Ветер раскачивал ветви деревьев, и они шуршали за окном.

Но не это разбудило Сергеева. Он сел и начал зашнуровывать ботинки. И тут услышал шёпот, похожий на шорох. Говорили за стеной.

Сергеев достал пистолет, спустил предохранитель. Постоял, прислушиваясь. И снова услышал шепот. Сергеев подошел к двери класса, что вела в комнату Анны, нажал. Дверь была заперта. Тогда он осторожно, стараясь не шуметь, открыл окно и вылез на улицу.

Огляделся. Никого.

Сергеев сделал первый шаг к крыльцу.

Из кустов двое в приплюснутых «полювках» наблюдали за ним.

Сквозь завешенное окно комнаты Анны пробивалась тонкая полоска света. Сергеев припал лицом к стеклу, стараясь рассмотреть комнату. В узкую щель он увидел широкую спину, обтянутую зеленоватым сукном френча.

Младший лейтенант слишком поздно почувствовал опасность. А когда обернулся, рука с ножом уже опускалась. Он только успел заметить, как нестерпимо ярко блеснул в темноте клинок. На крыльцо вышел человек.

— В чем дело, Поль?

— Убрали чекиста.

— Оттащите его подальше. Лучше к дому Ковальского.

Ковальский чистил наган. Масленые пальцы блестели в свете свечи. Свеча была добрая, из костела, толстая, крашенная золотыми полосками. Она горела ярко, чуть потрескивая.

Распахнулась дверь, и свет свечи забился, заплясал на сквозняке. В комнату вошли двое. Зеленые френчи, «полювки», высокие сапоги с твердыми негнущимися голенищами, автоматы «стен».

Ковальский замер, с ужасом глядя на белых орлов, увенчанных короной, на конфедератках вошедших.

— Ну, — сказал человек с погонами поручика, — здравствуй, пан войт.

Ковальский попытался что-то сказать, но ужас сделал его тело непослушным. Он что-то замычал, глядя на стволы автоматов, на красивое лицо поручика, подергивающееся нервным тиком.

— Я-я-я, — попробовал выдавить он из горла, — па-ан…

Поручик подошёл, выбил из-под него стул и уже упавшего ударил сапогом.

— Ты, прихвостень красный… — Поль усмехнулся, передёрнул затвор автомата.

— Не надо, — прохрипел Ковальский, — не надо… Я не хочу… пан добрый… пан…

Поручик наклонился, прошептал что-то.

— Нет, — ответил Ковальский. Он дополз до стены и теперь сидел, вжавшись в неё спиной. — Не знаю, — выдавил он.

Поручик опять ударил его ногой, и Ковальский начал сползать, безвольно и расслабленно.

В комнату вошел Колецки. Он с интересом поглядел на распростертое тело и сказал, доставая сигарету:

— Надеюсь, Поль, вы не убили его.

— Нет, оберштурмбаннфюрер… Простите, пан полковник. Жив, холера.

Ковальский застонал, открыв глаза, увидел Колецки и вскочил. Разом, словно в нём распрямилась пружина.

— Господин… — начал он.

— Вы простите нас, надеюсь, за маленькое испытание. Мои люди чуть перестарались. Проводите нас к схрону Резуна. — Колецки прикурил, рассматривая Ковальского сквозь дым сигареты.

— Конечно, господин оберштурмбаннфюрер. Давно ждём вас. — Ковальский вытер рукавом разбитый рот, покосился на поручика.

— Пошли, — сказал Колецки, — нам надо управиться до рассвета.

На крыльце Поль спросил Колецки:

— Он ваш агент?

— Да.

— Что же вы меня не предупредили?

— Хотел его проверить. Мне показалось, что он ещё может пригодиться.

— Может или пригодится?

— Вы умный человек, Поль, зачем нам свидетель?

— В отряде Резуна есть надёжные люди.

— Это издержки нашей профессии, Поль. Хозяевам надо, что бы на этом участке границы было тихо, как в морге. Нам слишком дорог человек, который встретит резидента. Есть весьма правдоподобная легенда. Практически безупречная. Тем более что люди идут сюда на долгое оседание. Они станут законопослушными гражданами, попытаются вступить в партию, занять соответствующие посты. Их время придёт.

— Значит, мы своей кровью мостим им дорогу? — зло спросил Поль.

— Конечно. Наша задача провести резидента и уходить. Всё.

— А как же…

— Поль, пусть поляки сами разбираются с русскими, а русские с немцами. Поверьте, вам тяжело слушать, а мне тяжело говорить. Но, выполнив приказ, мы уйдём.

— Куда?

— К англичанам. Здесь нас никто не должен видеть. Наше дело проводить человека из Лондона. Он в тысячу раз дороже всех костоломов Резуна и людей Жеготы, думающих только о том, сколько они убили пэпээсовцев. Все они — кровавое, уже ненужное сегодня прошлое, а тот человек — будущее. Будущее новой войны с коммунистами.

— А мы с вами кто же? Кровавое настоящее?

— Нет, Поль, мы с вами на службе у будущего. И мы очень нужны тем, кто думает о пятидесятых, шестидесятых годах. А пока пошли мостить дорогу в завтра.

— Приедет взвод из мангруппы отряда, ты дашь человек десять, и конец банде Резуна. Понял? — Тамбовцев лёг на раскладушку. — Ох и устал же я, Кочин, если бы ты знал. Как на границе?

— Спокойно. Пойду наряды проверю, — Кочин встал, — а ты спи…

— Товарищ старший лейтенант… — дежурный так и не успел договорить.

В палатку вбежала Анна Кучера. Юбка сбилась, волосы распущены.

— Скорее… Скорее… Там…

— Что?! Что случилось?!

— Сашу убили.

— Сними маскировочные щитки, — приказал Тамбовцев шофёру, — освети место убийства.

Шофёр немного повозился, и фары вспыхнули в темноте нестерпимо ярко.

Сергеев лежал, подогнув под себя руки, белая рубашка стала черной от крови. Тамбовцев наклонился, перевернул труп.

Кинжал вошёл точно под лопатку и остался в теле.

Тамбовцев осторожно вытащил его, осмотрел. На ручке, сделанной из рога, был прикреплён серебряный трезубец.

— Разверни машину чуть вправо, — крикнул он шофёру.

Свет фар побежал по траве, по сломанным кустам, мимо забора.

Рядом с телом на влажной земле четко отпечатался след сапога с рифленой подошвой.

Тамбовцев полез в машину, вынул чемодан, достал фотоаппарат. Синевато-дымно вспыхнул магний.

— Его убили не здесь, — повернулся он к Кочину. — Сюда они перетащили труп. А зачем?

На подножке машины сидела закутанная в шинель Анна. Тамбовцев поднялся, сел рядом с ней, закурил.

— Как вы обнаружили труп?

— Я… Я спала… Потом шум услышала… Окно открылось… Я встала… Смотрю, Саша мимо дома крадется…

— Что вы ещё видели?

— Потом двух людей видела с автоматами.

— Они шли в ту сторону, что и Сергеев?

— Да.

— Кто видел Сергеева у вас?

— Ковальский. Он у нас вроде как староста, до выборов в сельсовет.

— Кочин, — Тамбовцев встал, — пошли людей за Ковальским. А мы пока к школе подъедем.

У здания школы шофер вновь зажег фары. В их мертвенно-желтом свете кусты, стволы деревьев, трава потеряли свои краски и стали однообразно тёмными.

Тамбовцев увидел раскрытое окно, подошел к нему, осветил классную комнату фонарём. Потом луч фонаря побежал по траве. Остановился на секунду. Опять побежал.

Тамбовцев шел за лучом, фиксируя каждую мелочь. Он словно читал книгу, написанную на языке, понятном только ему.

Луч фонарика добежал до кустов. И тут Тамбовцев увидел тот же след гофрированной подошвы.

— Товарищ капитан, — подошёл старшина Гусев, — Ковальского нет.

— Как нет? А кто у него дома?

— Он одинокий. В доме пусто, а вот в конторе…

— Пошли.

Он сразу увидел все. Непогашенную свечку, несобранный наган, опрокинутый стул, окурки на полу.

Вошёл Кочин, быстро, осмотрел комнату.

— Били они его.

— Да, — Тамбовцев подошел к столу, собрал наган, подкинул его на ладони. — Били и в лес увели. Но ничего, завтра мы с бандой покончим.

— Уже сегодня, — усмехнулся Кочин.

Они вышли на крыльцо. Над лесом появилась узкая полоса света. Она увеличивалась с каждой минутой, и предметы стали вполне различимы. Пропала ночная зыбкость, все стало чётким и реальным.

Они погрузили тело Сергеева в машину, накрыли его шинелью. Машина двинулась осторожно. Шофер вел ее аккуратно, словно вез раненого.

Выстрелы, приглушенные расстоянием, они услышали, подъезжая к заставе.

Навстречу машине бежал дежурный.

— Товарищ начальник! У соседа справа прорыв в сторону Польши. Просят подкрепления.

Теперь машину вел сам Тамбовцев. Стрелку спидометра, зашкалило у предельной отметки. «Виллис» бросало из стороны в сторону, иногда на колдобине он подпрыгивал, и казалось, что вот-вот взлетит. Звуки боя все приближались, и за рыком мотора пограничники точно определяли вид оружия, из которого стреляют. Как музыканты определяют голоса инструментов.

Вот тяжело ударил пулемёт Горюнова, его поддержали звонкие голоса ППШ. Им ответил басовито и гулко МГ и шипящие очереди автоматов «стен».

Когда Тамбовцев затормозил, бой уже заканчивался, потерял свою цельность, рассыпался на маленькие очаги.

На земле лежали трупы, валялось оружие.

К Тамбовцеву подбежал начальник заставы.

— Прорыв, товарищ капитан. Группа человек пятнадцать. С того берега их поддержали огнём.

— Ваши потери?

— Один убитый, двое раненых.

— У них?

— Шесть человек, одного взяли.

Тамбовцев шел по берегу. Убитые лежали в самых различных позах, на всех были польские мундиры. Подошёл Кочин.

— Поляки.

— Да какие это поляки, — Тамбовцев бросил фуражку. — Поляки на фронте дерутся с немцами, а это бандиты. Фашисты польские.

На лице у задержанного была кровавая ссадина, мундир порвался, и из-под него выглядывала несвежая белая рубашка.

Он был немолод, лет около сорока, на среднем пальце правой руки намертво засел серебряный перстень с черепом и костями.

— Вы поляк, — сказал Тамбовцев, — а носите эсэсовский перстень.

— Я не поляк, господин капитан.

— А кто же вы?

— Белорус.

— Ваша фамилия и имя?

— Грошевич Олесь Янович.

— Почему вы в польской форме?

— Что со мной будет?

— Это зависит от вас. Если вы скажете правду, то это будет учтено при решении вашей судьбы.

— Судьбы… — Задержанный помолчал. — Судьбы… — повторил он, — дайте закурить, капитан.

Тамбовцев протянул ему папиросы и спички.

Грошевич закурил, глядя куда-то поверх головы капитана.

— Слушайте, Грошевич, ну зачем тянуть время? Говорите правду. Вы же прекрасно знаете, что наши органы располагают обширным материалом на всех предателей Родины. Что вы выигрываете? Убежать вам не удастся. Мы доставим вас в город и через неделю, пускай через десять дней, будем знать о вас всё.

Грошевич толкнул папиросу в пепельницу, сделанную из обрезанной снарядной гильзы.

— Пишите. Фамилия моя Кожух, имя Борис, отчество Степанович. До войны был инструктором Осоавиахима в Минске. В сорок первом спрятался от мобилизации. Пришли немцы, предложил свои услуги. Работал инструктором по стрелковой подготовке в минской полиции.

— Участие в расстрелах принимали?

— Нет. Это вы легко проверите. Я только учил полицаев стрелять. В сорок третьем вызвали в референтуру СД, беседовал со мной оберштурмбаннфюрер Колецки. Предложил пойти в специальную школу. Я согласился.

— Что это за школа и где она находилась?

— Под Гродно, на двадцатом километре Минского шоссе.

— Чему вас учили?

— Обучали только приёмам и навыкам ближнего боя.

— Из вас готовили диверсантов?

— Я бы не сказал. Нас было пятнадцать человек. Готовили группу. Наш командир, бывший польский поручик, мы его звали Поль, говорил, что нас готовят для одного боя. Больше мне ничего не известно.

— Зачем вам понадобилось пересекать границу?

— Мы взяли какого-то человека, он проводил нас до бункера бандеровцев, и мы их уничтожили.

— Как уничтожили? — изумился Тамбовцев.

— Ножами, — спокойно ответил Кожух, — всех до одного.

— Зачем?

— Не знаю. Клянусь вам.

— Когда вы видели последний раз Колецки?

— Час назад. Он был с нами, его псевдоним — полковник Гром.

Четверо пограничников копали могилу. Прямо в лесу, рядом со схроном банды Резуна. Трупы лежали в стороне, накрытые раскатанным брезентом.

— Двадцать два человека, — сказал Кочин. — Умельцы!

— Немцы эту сволочь хорошо готовили, — ответил Тамбовцев. — Ты не забудь, чтобы санинструктор хлорку засыпал.

— Слушай, Борис, с чего бы это они стали нам помогать?

— Пока не знаю. Но скажу одно, на твоём участке готовится какая-то акция. Смотри, чтобы ребята несли службу как следует.

Лес был прошит солнцем и казался светлым и радостным. И птицы пели. Уходило лето, лес становился по-осеннему прекрасным. И совсем не совмещалось с этой красотой то, чем занимались в нём люди.

Верхушки кленов разлапились по стеклам зимнего сада. Уходящее солнце высвечивало их неестественно бронзовым светом. И поэтому Тамбовцеву казалось, что он сидит внутри большого красивого фонаря.

— Любопытный у тебя кабинет, Середин.

Полковник Губин, прилетевший из Москвы, стоял спиной к офицерам, любуясь закатом.

— Кабинет на зависть, — Середин потёр руки. — Только вот как зимой его топить — не знаю.

— Здесь же зимний сад был? — Губин подошел к стеклу. — Значит, под полом трубы проложены. Ты в городе мастеров найди, пусть проверят систему отопления. Представляешь, зимой город в снегу, солнце висит красное, а ты сидишь в своём фонаре в полном тепле и любуешься на эту красоту.

— Пал Петрович, — Середин встал, — что в Москве-то слышно? Когда войне-то конец?

— Ты, Иван Сергеевич, здесь к войне ближе, чем мы в Москве, — засмеялся Губин, — я у тебя сам спросить хотел.

— У вас там обзор шире.

— Это точно. Так вот, мы внимательно проанализировали ваше сообщение. Да, действительно, дела на твоем участке творятся странные. Фашисты уничтожают друг друга. Значит, есть третья заинтересованная сторона. До нас доходят данные о попытках сепаратных переговоров между деятелями СС и спецслужбами союзников. За нашей спиной начинается не совсем чистая игра. Москва предполагает, что Польша и Западная Белоруссия стали объектом пристального внимания Интеллидженс сервис. Нам точно известно, что Колецки был в тридцать девятом году завербован английской разведкой. Работал он на временно оккупированной территории, занимался подготовкой разведкадров. Сначала для СД, но, мне думается, позже он готовил людей и для своих лондонских хозяев.

— Товарищ полковник, — Тамбовцев встал, одернул гимнастёрку, — но ведь англичане наши союзники.

Губин помолчал, поглядел внимательно на капитана.

— Наши союзники, капитан, простые солдаты и офицеры, сражающиеся с фашизмом. Но, к сожалению, политику своих государств определяют не они. Я думаю, что Лондон не зря поддерживает польские националистические формирования. Мы победим немецкий фашизм. Но империалисты будут готовиться к новой войне с нами. А о том, что новый враг уже объявился, говорит хотя бы случай с уничтожением банды Резуна. На той стороне действует так называемая бригада Армии Крайовой майора Жеготы. Сейчас приедет наш польский товарищ, полковник Поремский, он вам расскажет о Жеготе. Сколько сейчас времени?

— Девятнадцать двадцать две, — взглянул на часы Тамбовцев.

— Поремский будет через восемь минут.

Полковник Поремский, высокий, совершенно седой, с лицом, обезображенным кривым зубчатым шрамом, вошёл в кабинет Середина ровно в девятнадцать тридцать.

Тамбовцев поглядел на внушительную колодку польских и советских наград и понял, что полковник немало повоевал. По-русски он говорил чисто, но как-то непривычно расставлял слова.

— Я хочу информировать вас о Жеготе. Жегота — то подпольная кличка. Псевдо. Станислав Юрась — настоящее его имя. Кадровый офицер. Принял бой со швабами в сентябре тридцать девятого на границе. Был ротным. Через три дня командовал полком, вернее, тем, что осталось от полка. Дрался честно. Потом ушёл в лес. Семью его в Кракове расстреляли немцы. Их он ненавидит. Как большинство офицеров старой армии, от политики далек. Конечно, заражен идеей национализма. Но я знаю, что он тяжело переживает своё положение. Хочет сражаться с фашистами. Кстати, очень многие офицеры и солдаты АК приходят на наши призывные пункты. Мой совет, Павел, с Жеготой надо встретиться. В этом поможет наш капитан Модзолевский.

— Поручик, — поправил Тамбовцев.

— Нет, уже капитан.

Губин взял со стола фотографию Колецки в эсэсовской форме, протянул Тамбовцеву.

— Покажешь Жеготе. Я знаю, капитан, что это очень опасно. Но больше нам послать некого.

На городок спускалась темнота. Она накрывала его сразу, словно одеялом, и была плотной, почти ощутимой. Не горели фонари на улицах, окна домов наглухо завесили маскировочные шторы.

— Пора, — сказал капитан Модзолевский, — пойдём, друг.

У выхода из здания польской комендатуры на диване сидели два капрала с автоматами.

Увидев офицеров, они вскочили.

— Сидите, — сказал Модзолевский, — мы пойдём одни.

— Но, пан капитан, ночь…

— Считайте, что мы пошли на свидание.

Тамбовцев вышел на крыльцо, постоял, привыкая к темноте. Сначала он начал различать силуэты домов, потом предметы помельче. Теперь он уже видел площадь, коновязь, клубящиеся в углах домов тени.

— Пошли, — Модзолевский зажёг фонарик.

— Пошли. — Тамбовцев шагнул вслед за ним и засмеялся.

— Ты чего?

— Как чего, впервые за границу попал.

Модзолевский повел лучом фонаря вокруг и сказал:

— Смотри на нашу заграницу.

Они миновали площадь, свернули в узкую улочку, прошли по ней, опять свернули и упёрлись в тупик. В глубине его стоял дом.

Модзолевский осветил вырезанный из жести сапог, висящий над входом.

— «Мастерская „Варшавский шик“», — по складам прочёл Тамбовцев.

— В маленьких городах так. Если пиво, то краковское, если шик, то варшавский.

Он постучал в окно. Дом молчал.

Капитан опять постучал, сильнее. Наконец где-то в глубине послышались шаги, сквозь штору блеснул луч огня.

— Кто? — спросили за дверью.

— Капитан Модзолевский.

Дверь приоткрылась медленно, словно нехотя. Модзолевский направил фонарь. На пороге, закрыв глаза рукой от света, стоял невысокий человек в ночной рубашке.

— Мы зайдём к тебе, Завиша.

— Прошу пана.

Хозяин пошёл вперёд, приговаривая:

— Осторожнее, Панове… Не убейтесь, Панове… Тесно у бедного сапожника.

Они вошли в мастерскую. Хозяин сел у двери, настороженно глядя на офицеров.

— Слушай, Рысь… — начал Модзолевский.

Рука хозяина нырнула под кусок кожи.

— Не будь дураком. Если бы я хотел арестовать тебя, то окружил бы дом и пришёл не с русским офицером, а со своими автоматчиками.

— Что вам нужно? — хрипло спросил хозяин.

— Ты пойдёшь к Жеготе. Не смотри на меня так. Пойдёшь к нему и скажешь, что я и русский капитан хотят с ним поговорить. Мы придём вдвоём. Только вдвоём. Передай ему, что мы доверяем себя его офицерской чести.

Завиша встал, достал из-под кожи «люггер», сунул за пояс.

— Где я найду вас?

— Здесь. Мы посидим у тебя. И помни, мы доверяемся его офицерской чести.

Хозяин вышел.

— Связной Жеготы. Личный. Он ему верит. Завиша был сержантом в его роте.

— Слушай, Казик, а не хлопнут они нас? — Тамбовцев прилёг на старый диван.

— Могут. Аковцы, зверье. У тебя есть другие предложения?

— Нет.

— У меня тоже. Будем уповать на милость божью и офицерскую честь майора Жеготы.

Ах, какое было утро! Солнечное, росистое, чуть туманное. Добрая осень стояла над землёй. Красивая, богатая и добрая.

Легко бежала бричка по полевой дороге. На душистом сене лежали Тамбовцев и Модзолевский. Конями правил мрачный Завиша.

Тамбовцев вдруг запел старое довоенное танго:

— Я знаю эту песню, — засмеялся Модзолевский, — в нашем партизанском отряде были советские девчата-радистки, они её пели.

И капитан подхватил:

Завиша удивленно с козел смотрел на них. Поют. Значит, нет у них ничего дурного на уме. Он не знал слов, но поймал мелодию и начал подпевать:

— Трам-пам-пам-пам-пам-пам…

Бричка въехала в лес, и затихла песня. И стали лица напряжённее и старше.

— Тпрруу, — натянул вожжи Завиша.

Дом. Самый обыкновенный. Даже красивый. И дверь в нем распахнута гостеприимно. Заходите! А что ждет их там, за дверью?

Офицеры спрыгнули с повозки, поправили обмундирование, пошли к дому.

Завиша глядел им в спины, поигрывая «люггером». Они поднялись на крыльцо. Прошли прихожую, оклеенную обоями в цветочек.

Дверь в комнату распахнута. Они вошли.

В пустой комнате у стола стоял человек в парадной польской форме. Воротник, шитый серебром, кресты на груди, конфедератка, надвинутая на бровь.

Увидев вошедших, он бросил два пальца к козырьку.

— Майор Жегота.

— Капитан Модзолевский.

— Капитан Тамбовцев.

— Вы, господа, положились на мою офицерскую честь и пришли. Спасибо. Я тоже полагаюсь на вашу честь. Слушаю вас.

— Господин майор, — Тамбовцев подошел к столу, — мы знаем вас как настоящего солдата Польши. Мы не будем говорить о политике. Я принес вам фотографию человека, которого вы знаете как полковника Грома. Кто он и что сделал, написано в справке, которую наше командование передает вам. Мы только надеемся, что солдаты Польши не будут служить под командой оберштурмбаннфюрера СС. — Тамбовцев положил на стол пакет. — Как найти нас, вы знаете. До свидания, майор Юрась.

Капитан кинул руку к козырьку и повернулся, словно на строевом плацу.

Офицеры вышли.

Жегота раскрыл конверт, достал фотографию. Долго, очень долго смотрел на неё. Потом закурил и начал читать справку.

Война уходила на запад. А у заставы Кочина по-прежнему было тихо. Томился в ожидании капитан Тамбовцев. Каждый день полковник Губин отвечал Москве:

— Пока тихо.

Шлялся по пивным и базару Ярош.

Ждал капитан Модзолевский.

Уходила осень.

За окном светило неяркое солнце. Осень в Лондоне, как ни странно, выдалась сухой и безветренной. В кабинете было тепло: несмотря на строжайшую экономию, хозяин растопил камин. Берне сидел у стола, огромного, тёмного, без единой бумажки на нём.

— У вас всё готово, Уолтер? — спросил шеф.

— Да.

— Я говорил с человеком, он произвёл на меня хорошее впечатление. Он умеет думать. А это главное. Легенда?

— Вполне надёжная. На ту сторону придёт демобилизованный по ранению офицер. Документы подлинные. Он приедет в Минск, поступит работать на стройку техником. У него есть диплом. И будет ждать.

— Вы уверены, что он пройдёт границу?

— Да. Люди майора Жеготы нападут на заставу. В момент боя его и переправят.

Сколько крови, — задумчиво сказал шеф. — Сколько смертей ради того, чтобы один человек ушёл на длительное оседание. А если неудача?

— Не должно быть, всё учтено.

— А если всё-таки провал? Не забывайте, мы числимся союзниками.

— У него есть запасная легенда. Что он местный житель, ушёл с немцами, возвращается к жене.

— А жена-то есть?

— Конечно, шеф.

— Ну, что же, начинайте. И немедленно Колецки — в Лондон. Для него сейчас найдется масса неотложных дел. Ему придётся работать с бывшими коллегами. Эти люди очень пригодятся нам в будущем. Начинайте операцию.

Ночью Колецки разбудил радист.

— Вам радиограмма, пан полковник. Вашим шифром.

Колецки сел на топчане, взглянул на колонку цифр.

— Идите, сержант, спасибо.

Когда радист вышел, Колецки поднял Поля.

— Берите всех наших, кто остался, и едем в квадрат 6Н-86.

— Уже? — спросил Поль.

— Да.

— Слава богу.

— Разыщите мне этого контрабандиста.

— Яроша?

— Да. И как можно скорее.

— Человека привезти сюда?

— Ни в коем случае. Спрячьте его в городе у Карла.

— Есть.

Поль встал и начал одеваться.

Утром Колецки пришёл к Жеготе. Майор брился, пристроив у окна маленькое зеркало.

— Пан майор, получен приказ. Послезавтра вы должны напасть на заставу у погранотметки 12–44.

— Чей приказ?

Жегота смотрел на полковника пристально и тяжело.

И Колецки на секунду стало не по себе от этого взгляда.

— Это приказ из Лондона.

— Хорошо. — Майор специально не называл Колецки по званию. — Хорошо, — повторил он, — я буду готовить людей.

Колецки вышел, а Жегота быстро добрился и вызвал адъютанта.

— Завишу ко мне, хорунжий.

— Слушаюсь, пан майор.

Ярош пил пиво. Ресторан был пустой. Занятые люди с утра не заходили сюда. Народ обычно собирался после обеда.

Распахнулась дверь, вошли трое. Они взяли пива и немудреной закуски, сели за столик в углу.

Ярош продолжал тянуть из своей кружки, глядя перед собой устало и тупо.

Один из вошедших подошел к его столу, наклонился.

— Добрый день, пан Ярош.

— Для кого как, — мрачно пробурчал Ярош.

— Дела плохие?

— А у кого они нынче хорошие?

— Не откажитесь подсесть к нашему столу, у нас есть для вас интересное дело.

— Интересное дело! — усмехнулся Ярош. — Какие нынче дела? Штука сукна — уже интересное дело.

Но тем не менее он взял свою кружку и пошел к столу. Сел на свободный стул и очутился между двумя здоровыми парнями, смотревшими на него настороженно и зло.

— Ну что за дело, панове? — Ярош без приглашения налил из их бутылки.

— Надо переправить человека на ту сторону, — сказал Колецки, твёрдо глядя в глаза Ярошу.

— Нет, — Ярош выпил рюмку, — товар — да, человека — нет.

— Мы хорошо заплатим.

— А что нынче стоят деньги?

— Ярош, — Колецки достал сигарету, — мы о вас знаем много. Вполне достаточно, чтобы Модзолевский передал вас русским. Но мы не будем этого делать. Мы убьём вас, Ярош.

Один из незнакомцев протянул руку, и в бок Яроша упёрлось тонкое жало десантного ножа.

— А если меня возьмут русские?

— Они не возьмут вас. Риск минимален.

— Сколько?

— Десять тысяч злотых.

— Злотые нынче меряются на килограммы.

— Сколько ты хочешь?

Ярош покосился на нож, взял бутылку. Сразу же второй незнакомец сжал его локоть.

— Пусти, — Ярош вырвал руку. Налил. Выпил. Помолчал. — Ещё десять тысяч советских рублей.

— Пять, Ярош, пять, — усмехнулся Колецки.

— Давай.

Хозяин, отойдя в угол стойки, внимательно смотрел за столиком. Одной рукой он расставлял кружки, другой вынимал из ящика наган.

Колецки достал бумажку.

— Подпишите, пан Ярош, так будет спокойнее и вам. Вы же коммерсант, а подлинная коммерция требует порядка.

— Когда вести человека?

— Завтра.

— Давайте деньги.

Ярош считал их долго. Аккуратно складывая каждую бумажку. Колецки презрительно глядел на него. Он слишком хорошо знал таких людей, готовых за деньги на всё.

Наконец Ярош вздохнул и сунул деньги в карман.

— Надо было поторговаться, — улыбнулся он.

— Подписывайте.

Ярош взял протянутую ручку, долго читал расписку. Потом поднялся.

— Ну вот и всё, — Колецки спрятал расписку в карман.

— Где мы увидимся? — спросил Ярош.

— Нам так приятна ваша компания, что мы просто не расстанемся до завтра.

Ярош хотел что-то сказать. Но, посмотрев на мрачных спутников Колецки, встал и пошёл к выходу.

Они уже подходили к дверям, когда хозяин крикнул:

— Пан Ярош! Ваше сало и бимбер.

— Я сейчас, — буркнул Ярош и пошёл к стойке.

Трое у дверей провожали его настороженными взглядами. Хозяин достал из-под стойки мешок, протянул Ярошу.

— Передай, — тихо сказал Ярош, — переправляю завтра в ночь.

Он взял мешок, кинул на стойку деньги и пошёл к дверям.

Завиша стоял на площади у дома, у дверей которого был прибит герб новой Польши. Серебряный орёл без короны на красно-белом фоне.

Этот герб словно давил на него. Притягивал и пугал одновременно.

Завиша стоял на площади у коновязи, смолил огромную самокрутку и всё не решался сделать первого шага.

А его сделать было нужно. Просто необходимо. И он шагнул, как в воду, и пошёл через площадь.

У двери сидел капрал, положив ППШ на колени.

— Тебе чего, Завиша?

— Мне к пану капитану.

— Иди, он на втором этаже.

Завиша толкнул дверь, и она закрылась за его спиной, отгородив от площади, от людей у базара, от его прошлого.

Тамбовцев бежал на второй этаж, перескакивая через ступени. Он без стука ворвался в кабинет Середина.

— Что? — спросил его Губин.

— Что?

— Радиограмма от Модзолевского. Губин взял текст, прочёл.

— Машину, я лечу в Москву.

Начальник контрразведки, комиссар госбезопасности второго ранга, закончил читать документы и потёр лицо ладонями.

— Ваше мнение, Павел Петрович?

— Я изложил его в рапорте, товарищ комиссар.

— Кровавую дорожку устелили они для своего агента. Кровавую. Значит, англичанам очень нужно, чтобы этот человек остался у нас на длительное оседание.

— Видимо, да, товарищ комиссар.

— Ну, что ж, Павел Петрович, поможем им. Пусть оседает. Под нашим контролем. Пусть. Только Колецки должен быть арестован: он не просто агент разведки, он военный преступник. На его руках кровь советских и польских граждан. Когда вы летите?

— Прямо сейчас.

— Желаю удачи.

Губин встал и пошёл к выходу. Он уже взялся за ручку двери.

— Кстати, Павел Петрович, — сказал ему вслед комиссар, — подготовьте наградные документы на всех участников операции и не забудьте польских товарищей. А Ковалеву скажите, что ему присвоено звание подполковника. Пусть выезжает в Москву. Хватит, погулял в контрабандистах. А то привыкнет к фамилии Ярош и свою забудет.

Ярош не видел лицо человека, которого ему нужно было переправить, он видел только его спину.

Они шли к реке. Колецки, двое его людей, агент и он. Ночь была безветренной и светлой.

— Плохая погода для нашего дела, — сказал тихо Ярош.

— Ничего, я обещал, что пограничникам будет не до нас.

Они подошли к реке, и Ярош вывел из зарослей лодку.

— Садитесь, — сказал он агенту.

Внезапно правее вспыхнула красная ракета, потом еще одна. Ударил пулемет, ему, захлебываясь, вторили автоматы.

— Пошёл, — Колецки оттолкнул лодку.

Секунда, и лодка растаяла в темноте.

— Всё, Поль, наша игра сделана. Теперь надо спешить, за нами пришлют самолёт.

Они втроём поднялись по тропинке и пошли, сопровождаемые звуками близкого боя. Миновали поле, вошли в березовую рощу.

Колецки шёл впереди, прислушиваясь к непрекращающейся пальбе. Он услышал за спиной хриплый крик, обернулся, но чьи-то сильные руки сдавили ему локти, выкручивая их, и он застонал. Вспыхнул свет фонаря, и он увидел Жеготу и Модзолевского. Поль лежал на траве, двое поляков вязали ему руки ремнем.

— Оберштурмбаннфюрер Колецки, — сказал майор, — именем народной Польши вы арестованы.

Капитан Модзолевский поднял ракетницу. В чёрном небе лопнул зелёный огненный шар. И сразу же стрельба стихла.

Колецки сразу же понял всё и закричал, забился, пытаясь разорвать сильное кольцо рук, державших его.

Лодка приткнулась у берега.

— Теперь тихо, — прошептал Ярош, — идите за мной.

Они медленно начали подниматься по склону.

Тамбовцев видел, как две темные фигуры поднялись на склон и пошли вдоль опушки в сторону деревни.

— За мной, — прошептал он, — только тихо.

Старшина Гусев и трое пограничников неслышно двинулись за капитаном.

Ярош и агент вошли в деревню.

— Где живёт Кучера? — спросил агент.

— В школе.

— Я пойду к ней, а ты иди в город, купи мне билет до Минска и жди на площади у вокзала.

— Деньги.

— Какие? Тебе же заплатили.

— Только за переход.

— На, — агент протянул ему пачку, — здесь хватит на всё.

Из окна вокзала Губин и Тамбовцев наблюдали за площадью. Поезд до Минска должен был отойти через двадцать минут.

Ярош стоял у киоска и пил квас.

Над привокзальной площадью, репродуктор нес голос Леонида Утёсова:

— Идут, — сказал Губин и облегченно вздохнул.

На площадь выехала бричка, правила ею Анна Кучера. Агент увидел Яроша и сказал тихо:

— Ликвидируйте его на обратном пути.

Анна молча кивнула.

Ярош подошёл к бричке, протянул билет.

— Поезд отходит через пятнадцать минут. Ты подвезёшь меня, Анна?

— Конечно, дядя Ярош.

— Тогда я папирос куплю, ты подожди.

Агент шел по перрону. Остановился у шестого вагона, протянул билет проводнику. Поднялся в вагон. Загудел паровоз, вагоны дернулись и медленно поползли вдоль вокзала.

— Всё, — сказал Губин, — поехал наш красавец.

Ярош подошёл к бричке, легко запрыгнул на козлы.

— Слезай, Анна.

— Почему? — не понимая, спросила она.

Ярош крепко взял ее за руку.

— Сиди тихо, ты арестована.

Анна на секунду отвела глаза и увидела Тамбовцева и троих пограничников, идущих к бричке.

А война уходила. Все дальше и дальше на запад. Но еще впереди была последняя военная зима, а потом уж весна Победы. Война откатывалась, а на границу выходили наряды. В любую погоду, в любое время.

И, как всегда, был чёток боевой приказ:

— Приказываю выступить на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик…