Граница у трапа

ГРУЗ БЕЗ МАРКИРОВКИ

В двадцати четырех милях от Бимбао, порта и столицы Кондорских островов, расположено курортное местечко Линди, известное своим казино и обилием красивых женщин. Жизнь здесь начинается с заходом солнца, днем же улочки безлюдны, и лишь случайно можно видеть в тени автомата «кока-колы» дремлющего бродягу.

Пирс яхт-клуба изломанной линией отсекал у океана небольшую акваторию, в которой всегда торчало с полдюжины яхт богатых бездельников, кочующих по свету в поисках запретных удовольствий. Именно на пирсе, презрев полуденный зной, встретились двое.

За встречей, укрывшись в ходовой рубке одной из белоснежных покорительниц морей, наблюдал в мощный бинокль лейтенант береговой охраны Хосе Феррачи. Он дорого дал бы, чтобы услышать разговор. Одного Феррачи знал хорошо — Метис был из банды Донована, специализировавшегося по торговле живым товаром. Рыхлотелого, белокожего мужчину в черных очках видел впервые.

...— Организации нужен толчок, чтобы начать в Манти решительные действия, — говорил негромко собеседник Метису. — Левые наглеют все больше. Если их не остановить, они национализируют все и выгонят нас, как сделали это два года назад с вами.

Метис кивнул.

— Сможете организовать доставку крупной партии в Манти?

— Для чего? — позволил себе удивиться Метис.

— Так надо! Его «обнаружат», организуем шум в прессе, вспыхнут беспорядки...

— Х-ха! — осклабился Метис. — Вам забавы, а нам... Вы подумали о грузе? А команда? Что станет с судном? Кто заплатит за все?

— Верное замечание. Мы думали об этом. После переворота, а в успехе мы не сомневаемся, гарантируем, что команду амнистируем. Судно отпустим.

Метис задумался.

— Другого повода нет?

— Этот — наилучший. Он имеет пикантную подоплеку.

— Гарантии?

— Все зависит от количества груза. На какую максимальную сумму можете доставить?

Рыхлотелый мужчина взял из кармана пиджака записную книжку, подал Метису. Тот написал на листке несколько цифр.

— Прибавьте к этому три ноля, — добродушно усмехнулся он.

— Ого! Не много ли?

— Сюда входит страховка и стоимость судна, — ответил Метис. — Кроме того... мне хотелось бы в свободном Манти и в других местах иметь возможность работать без помех и ограничений. Кстати, не согласились бы вы также участвовать в деле?

— Обещаю полную поддержку, — твердо ответил рыхлотелый мужчина. — Как думаете договориться с Донованом?

— Он ничего не будет знать. Иначе придется туго и мне, и вам. На «Сансете» у меня свой человек, который приведет судно в Манти.

— Отлично. Подробности меня мало интересуют, но запомните главное — судно обязательно должно зайти в русский порт перед Манти. Груз должен быть в ящиках без маркировки. Ее мы сами поставим в Манти. Ясно?

— Вполне.

— Еще одно условие...

Внезапно рыхлый мужчина смолк, подошел к краю пирса.

Почти под ними, не замеченный ранее, рыбачил мальчик лет тринадцати.

Рыхлотелый оглянулся, сунул правую руку под мышку.

Лейтенант Феррачи стиснул бинокль так, что, казалось, латунный корпус вогнется под его крепкими пальцами.

Метис тронул рыхлотелого за локоть:

— Оставьте. Это мой мальчик. Глухонемой.

— Какого черта вы его таскаете за собой? — проворчал рыхлотелый, опуская руку. — Лучший глухонемой — мертвец. На карту ставится очень много. И не забудьте — груз должен быть без маркировки!

Метис не спеша шел в направлении Макаронной бухты. Место это было примечательно тем, что в давние времена здесь бросали якоря клиперы, груженные шерстью и зерном. Бухта получила свое название от макаронной фабрики, расположенной в конце Джордж-стрит, неподалеку от моста, рядом с которым находилось здание береговой охраны.

Метис миновал отель «Метрополь», над шестиэтажным зданием которого высились трехметровые буквы рекламы, пересек улицу по диагонали и подошел к угловому дому, где находилась старинная, едва прозябающая гостиница «Первый и последний». Отсюда до причалов было не более ста метров. В этом месте они образовывали прямой угол.

Метис вошел в пыльный холл, миновал стойку администратора, клевавшего носом над потрепанным иллюстрированным журналом, поднялся на третий этаж, открыл дверь ключом и оказался в комнате, окна которой выходили на Макаронную бухту, на приземистые пакгаузы с покатыми крышами. Третьим по счету от угла причальной линии стоял «Сансет».

Метис развалился на застланной кровати со скрипучим матрасом, закурил.

Ждать пришлось недолго.

В дверь постучали.

— Входи, чиф![1] — крикнул Метис, не поднимаясь.

Старпом «Сансета» работал на Метиса вот уже второй год. Формально они подчинялись Доновану, но оба методично налаживали контакты с поставщиками, осторожно подыскивали верных людей и были готовы занять вакантное место, если бы вдруг с шефом случилась какая-нибудь неприятная «неожиданность».

Метис и чиф уселись за шаткий стол, закурили, выпили по стаканчику тягучего рома, перебросились словечками о предложении организации.

— Слишком много возни, — недовольно сказал чиф. — Не люблю спешки. Экспромты хороши, когда они тщательно подготовлены.

— Согласен, риск есть, но организация гарантирует сохранность и груза, и судна. В твердой валюте.

— А моя голова? — мрачно спросил чиф. — Может, желаешь избавиться от меня?

Метис перегнулся через стол, успокаивающие похлопал приятеля по плечу:

— Все будет в полном порядке. Они сначала арестуют вас, потом выпустят.

— Когда? Через двадцать лет?

— Через двадцать дней. Организация предоставит нам определенные льготы. По крайней мере, в первое время рынок в Манти будет в наших руках. Нам не понадобится лишний раз нажимать на спусковой крючок.

— За потерю груза Донован прихлопнет и тебя, и меня в первый удобный момент.

— Донована я беру на себя.

Чиф чувствовал, что Метис затеял сложную игру, но и у него самого уже зародились кой-какие идеи.

— Сколько причитается мне за все? Дело сложное.

— Половина стоимости груза, — щедро пообещал Метис.

— И нож в спину? Нет уж, спасибо. Я согласен за двадцать пять процентов. И не советую твоим друзьям из организации избавляться от меня тем или иным способом. Я ведь тоже подстрахуюсь.

— Откуда вдруг такое недоверие? — обиделся Метис. — Нам еще работать и работать вместе. Твоя задача — прийти в Манти с заходом в русский порт. «Сансет» должен быть в Манти не позднее двадцать четвертого июля.

— День Независимости? Чтоб не менять дат? — ухмыльнулся чиф.

— Да.

— Как же ускорить отход?

— Это я беру на себя. Вокруг Макаронной бухты давно ошивается паренек из «Интерпола». Я проверил — он ведет расследование в одиночку. Смелый, но очень безрассудный. Наведем его на склад. Он, естественно, захочет убедиться во всем сам...

— Понятно. Мне понадобится помощник.

— Дам лучшего. Продумай пока детали захода в русский порт. Все надо оформить так, чтобы груз в ящиках без маркировки был обнаружен в Манти при выгрузке русских поставок.

Метис вновь наполнил стаканчики. Ром был отменный, семилетней выдержки.

Под проливным дождем, в редких вспышках молний вдоль сетчатого забора, ограждавшего приземистые пакгаузы Макаронной бухты, крался кто-то в темной одежде. На стенках пакгаузов надписи призывали не курить, быть внимательным, проходить только в указанных местах.

Мужчине, скользившему от столба к столбу, был виден охранник, сидевший в освещенной будочке. Здоровенный парень в форме, с огромным кольтом на поясе разговаривал но телефону, скалил зубы.

Добравшись до того места, где забор пиками нависал над морем, человек стал перебираться на территорию порта. Внизу беспокойно шумели волны. Изрядно испачкавшись мазутом, которым были покрыты штыри, он оказался на охраняемой площадке. Вода стекала с прилипшей к его телу одежды. Пригибаясь, юркнул в сторону пришвартованного судна, на корме которого смутно белело название — «Сансет». В несколько прыжков было преодолено открытое пространство. Он прильнул к воротам пакгауза, находившегося напротив судна. Замок сопротивлялся недолго. Пришелец осторожно открыл одну из тяжелых створок, протиснулся внутрь, закрыл створку и включил фонарик. Узкий луч скользнул по цементному полу, по штабелям ящиков. Ступая на цыпочках, оставляя мокрые следы, парень неслышно шел по проходу, быстро проверяя бирки — фанерные дощечки с маркировкой, осматривал ящики, мешки, бочки. В дальнем углу остановился перед штабелем ящиков, подождал некоторое время, прислушиваясь.

Едва было слышно, как снаружи хлещет дождь.

Вынул из-за пояса крохотный молоток с «дергачом», поддел крышку одного из ящиков, нажал...

Скрип разбудил лежавшего на груде джутовых мешков в другом конце склада. Поднял голову, затаил дыхание, напряг слух.

Скрип повторился.

Разбуженный как бы нехотя поднялся и, стараясь не шуметь, медленно направился в темноту.

Тем временем взломщик сунул руку в ящик, проверив содержимое, принялся беззвучно вгонять гвозди на место, наваливаясь на молоток всем телом.

К нему, вертя головой во все стороны, пробирался профессиональный убийца. В правой, слегка отведенной руке был зажат нож с длинным узким лезвием.

Парень закрыл ящик без маркировки, устремился по проходу к воротам склада. Вскоре он затерялся в лабиринте штабелей.

Его легкие шаги были услышаны преследователем.

Любопытство позднего гостя не было удовлетворено полностью. Он подошел к застекленной будочке магазинеров, находившейся у самого входа. Внутри стоял стол, где лежали бумаги, покоился телефон. У стола — стул.

Замок будочки был попроще, и на него потребовалось всего несколько секунд.

Любитель чужих секретов вошел, склонился над столом и стал просматривать бумаги, подсвечивая фонариком.

Щелчок взламываемого замка и слабый свет указали ищущему цель — будочка магазинера.

Найдя нужную бумагу, парень внимательно прочитал ее, положил на место...

Удар ножом свалил его на пол.

Убийца вытащил тело под дождь, громко свистнул.

Резко распахнулась дверь караульной будки, и выбежал охранник, таращась в темень. Увидев тело, охранник в сердцах сплюнул. Не задавая лишних вопросов, молча подхватил ноги убитого. Вдвоем быстро отнесли его к кромке причала. Что-то буркнув, убийца на несколько секунд оставил охранника с телом, лежавшим на залитом водой асфальте. Вернулся с тяжелым куском якорной цепи. Обмотали вокруг шеи мертвеца. Качнув, бросили тело в воду. Постояли, подождали, удостоверились, что все сделано, как полагается. Направились в будочку. Убийца остановился, что-то приказал охраннику. Тот кивнул и рысцой побежал вдоль забора, освещая затемненные места, уголки, заглядывая по другую сторону ограды.

Убийца вошел в будочку, вытер руки о висевший в углу плащ, набрал номер на телефонном диске.

Ночной звонок вызвал цепную реакцию, и много человек не легли спать в эту ночь.

Спасали груз.

Под утро в пакгауз въехали многотонные крытые грузовики. Крепкие, угрюмые люди, совсем не похожие на докеров, быстро погрузили весь штабель ящиков.

Через полчаса после их отъезда в кают-компании «Сансета», непривлекательного в своей откровенной запущенности, давно не крашенного, с бортами, покрытыми струпьями ржавчины, неуклюжего, с высокой трубой, собрались трое — капитан, чиф и сам Донован,

Обычно в рейс провожал Метис, но, в связи с чрезвычайным происшествием, хозяин явился, чтобы дать последние наставления лично.

И обшивка переборок — грязно-серого цвета, и форма иллюминаторов, и даже мебель кают-компании говорили о ветхости судна, о частой смене его хозяев.

Донован, обрюзгший мужчина шестидесяти лет, в легком элегантном костюме, сшитом не у Диора, а одним из бродячих портных, рассматривал обстановку, прикидывал, сколько запросить со страховой компании. В один прекрасный день «Сансет» мог развалиться сам собой...

Капитан, представительный, поджарый, с лицом старого ястреба, наливал в рюмки спиртное.

Чиф, воплощение радушия и обаяния, был беспричинно весел. Глаза его сверкали юношеским задором, движения — легки и точны. Глядя на его легкомысленное лицо, трудно было догадаться, что за плечами помощника несколько лет каторжной тюрьмы в Кайенне.

За иллюминатором слышались крики «вира», «майна», гудели электромоторы — судно торопливо извергало из трюмов последнее содержимое, значащееся в бумагах и не боящееся чужих глаз. Готовились выйти в море.

— Еще раз подчеркиваю, — промокая лоб платком, астматически просипел Донован, — груз доставить без каких-либо... недоразумений. То, что случилось ночью, пусть вас не беспокоит. Интерполовец был один и никого не успел информировать. Перед отплытием из Парамари на «Сансет» прибудет мой человек для присмотра за грузом.

— Хотелось бы уточнить, — перебил капитан, — кто кому подчиняется? Не люблю, когда на судне многовластие.

— Вы — хозяин судна! Но во всем, что касается сохранности груза, он принимает окончательное решение.

— Я тут подумал, — сказал чиф, — что... Может быть, стоит зайти в русский порт?

— Зачем? — насторожился Донован.

— Ну... Поскольку береговая охрана и таможенные чиновники плохо сотрудничают с нами, хорошо бы зайти к русским. В русском порту возьмем какой-нибудь груз. Судно, пришедшее из русского порта с русским товаром, будет досматриваться не так тщательно. Если вообще его станут проверять.

— Это небезопасно, — возразил капитан. — Риск увеличится.

— Зато уменьшит подозрения здесь.

— А что, мысль мне нравится, — задумчиво просипел Донован. — Действительно... Но надо найти фирму, заинтересованную в таких закупках. Впрочем, это несложно. Интересная, интересная мысль... Главное — неожиданная, — впился он взглядом в чифа. — Как вы пришли к ней?

— Спокойно жить хочется всем, — улыбнулся чиф. — Подстраховаться не мешает.

Донован протянул капитану и чифу чеки, которые он извлек из кармана.

— За половину пути. Остальное — по возвращении.

Капитан спрятал чек, не глядя на цифру. Чиф не удержался, посмотрел. Это не ускользнуло от Донована.

— Что-то не так?

— Как обычно, — улыбнулся чиф. — Люблю точность.

— В этот рейс возьмете больше, чем обычно. Обстановка меняется, необходимо делать запасы. М-да... Насчет русского порта неплохо придумано. Выпьем за честных русских. Пусть они помогут нам.

Чиф охотно выпил.

Капитан помедлил и под пристальным взглядом Донована пригубил рюмку.

— И все-таки заход в русский порт меня тревожит.

— Хватит об этом! — оборвал его Донован. — Командую тут я. Лучше скажите, как поживает крошка Мэй?

— Что-то удалось для нее сделать? — оживился капитан.

— Обещают выдать временное удостоверение. Дорогую же шутку вы себе завели, — ухмыльнулся Донован. — Не по карману, а?

Чиф внимательно следил за разговором. Пока что все устраивалось наилучшим образом.

Перед самым отходом на замызганную палубу «Сансета» гуськом поднялись пятеро с сумками и чемоданчиками.

Встречавший их боцман сплюнул за борт, отобрал паспорта и книжки моряков, проверил записи, после чего сказал на том ужасном слэнге, который можно услышать только в припортовых кабаках:

— Вот что, ублюдки мокрохвостые! Никакой поножовщины и пьянок! Дисциплина, как на военном судне! Первый, кто нарушит мою заповедь, сыграет за борт. Понятно?

Стоявшие перед ним молчали.

Они замещали пятерых, девавшихся неизвестно куда после грандиозной драки в одном веселеньком заведеньице. Метис срочно подыскал замену, и вот новички стали членами команды «Сансета», о котором они знать ничего не знали несколько часов назад. Им пообещали привычную, хорошо оплачиваемую работу, найти которую не так-то просто.

В каюте чифа Метис, стоя у иллюминатора, указал взглядом на крайнего, переминавшегося с ноги на ногу.

— Вон тот, с синей сумкой. Кличка «Раджа». Будет работать с тобой. Умеет все. Я даже сам толком не знаю, чего он не умеет. Ему человека убить — как спичку задуть. Он подойдет к тебе после отхода. Устроишь его так, чтоб был всегда под рукой.

— А куда девалось пятеро прежних?

— Кто где, — ухмыльнулся Метис. — Кто в госпитале с проломленной черепушкой, кто в каталажке. Пришлось устроить массовый обмен потому, что на Раджу обратили бы внимание... Ну, как? Обдумал насчет капитана? Сменит он курс? Уговоришь переоформить грузовой манифест?

— Сделаю все возможное.

— А если не получится?

— Должно. Капитан слишком привязан к Мэй.

— О! — с уважением протянул Метис. — Молодец! Не хочу перехвалить, но ты действительно мудрец. И все же не забудь — ящики должны быть без маркировки.

— Все сделаю, как надо, — пообещал чиф.

Салют — развлечение слабенькое, но мне почему-то казалось, что она станет вздрагивать при каждом залпе. Как-то раз я уже любовался фейерверком в этом же парке. Девочка, которую тогда обнимал, весело кричала «ура» после каждого залпа, хотя и вздрагивала, и все торопила идти к морю... Была та девочка очень ласкова и не строила из себя недотрогу. Вскоре она уехала в свой большой город, а через неделю прислала письмо, что выходит замуж...

Юля, которую я встретил случайно в конторе стивидоров, не стала спрашивать, как другие, куда мы пойдем, что будем делать. Она просто согласилась встретиться, погулять, посмотреть салют...

Мне нравились и салют, и массовые гулянья, где толчется множество народа, где все веселы, нарядно одеты, где можно поглазеть на людей и себя показать. Дешево и сердито, так сказать.

В Москве салют замечательный. Там каждый залп приносит что-то новенькое, неожиданное — то мерцание огоньков, то беспрерывно распускающиеся цветы, то растущее разноцветное облако.

У нас попроще. Трах — и сноп ракет. Ребятня орет «ура», взрослые делают вид, что давно вышли из детского возраста, однако рты их невольно растягиваются до ушей, и они глаз не могут оторвать от неба.

В половине десятого я в отутюженных брюках, в новенькой оранжевой рубашке вышел, словно из песенки про удалого мальчонку, из парадного, чтобы за полчаса преодолеть расстояние в полкилометра. Мне не терпелось встретить Юлю.

На перекрестке улочек встретил Марка Фомича.

Невысокий, с седым пушком на голове, он шел в том же направлении, слегка припадая на правую ногу. Когда-то, знал я по рассказам соседа, его накрыло взрывной волной, ударило в правый бок, контузило, после чего нога стала усыхать.

— Здрасте, Марк Фомич! Что ж вы сегодня не в парадной форме? Ради такого дня можно было бы и орденами сверкнуть.

Марк Фомич покосился на орденские колонки, горестно вздохнул.

— Эх, Юра, не напоминай. До сих пор в себя прийти не могу.

— А что случилось?

— Украли... И ордена, и медали. Хорошо, хоть удостоверения остались.

— Как? Кто украл?

— Да тут один... И паренек вроде неплохой... Из вашей, тридцать восьмой, школы.

— Вот это да!

— Так-то вот. Как тебе это нравится?

— Кому такое может понравиться? Но... Вы же знаете, кто украл, когда украл... Почему не заставите вернуть?

Мы потихоньку шли в направлении парка, куда ручейками стекался народ. Все празднично одеты, оживлены предстоящим салютом.

— Да бог с ним! Его мамаша так просила, так плакала... Не вернуть уж! Не вернуть, — покачал Марк Фомич головой. — Говорит, продал, а кому — не помнит. Или не хочет вспоминать. Ну, я его и простил. Так что ходить мне теперь без своего «иконостаса».

— Ну и ну! — удивился я, не забывая шарить взглядом по сторонам — как бы не прозевать Юлю. — Как же так можно? Воевали, натерпелись, были ранены и так... легко расстались с боевыми орденами. Даже обидно за вас.

— Ты пойми... Милиция, суд, то да се... Одним махом у пацана будет испорчена биография. Не так ордена жаль, как его. Сядь он в колонию, чему его там научат?

— А кто украл?

— Да чего уж там...

— Ну, кто?

— Тебе зачем?

— Поговорю с ним.

— Не забивай себе, Юр, голову ерундой. Лови своих контрабандистов.

— Ничего себе ерунда! Да вы не бойтесь, я его бить не стану. Только поговорю, и все.

— Не хватало, чтоб ты еще подрался!

Мы углублялись в парк. За кустами уже просматривались группки людей, огромная поляна, на которой стояли военные автомашины, какие-то короткие трубы.

— Никому! — пообещал я. — Могила!

Марк Фомич нехотя сказал:

— Вовка-«милиционер».

Я присвистнул от удивления, увидел Юлю, которая шла по аллее в нашу сторону, поспешил распрощаться.

— Марк Фомич, прошу прощения, мне тут надо... Он кивнул на прощание и остановился под молоденьким кленом.

— Привет! — заулыбался я на все тридцать два зуба. — Молодец, не опаздываешь.

— Стараюсь, — улыбалась Юля. — Твой отец? — показала она глазами в сторону Марка Фомича.

— Нет. Сосед. Неприятная история вышла у старика.

— Какая?

Я не успел рассказать. Бабахнуло так плотно, так близко, что Юля, взвизгнув, юркнула мне под руку. Я, естественно, не преминул воспользоваться случаем и покровительственно положил ей руку на плечи. Приятно успокаивать симпатичную девушку, тем более, что ее испуг был лишь предлогом обнять меня покрепче...

Мальчишки и кое-кто из взрослых завопили «ура», ракеты с шипеньем вознеслись в темно-сиреневое небо, потом их остатки посыпались в траву, и мы поспешили укрыться под кронами,

Я прижимал к себе вздрагивающую при каждом залпе Юлю, смотрел на разноцветье ракет, кричал вместе со всеми вполголоса «ура», думал о предстоящей прогулке, веселился до тех пор, пока в очередной вспышке не увидел сиротливо стоявшего поодаль Марка Фомича.

Задрав голову, он, как и все, смотрел на ракеты, «ура» не кричал. Я знал, что он воевал в пехоте, «ура» накричался в атаках. О чем он думал, глядя на ракеты? Что вспоминал?

На секунду представилось, что, может быть, сейчас кто-то торгуется, продавая боевые ордена...

— Что случилось? — спросила Юля, затормошив меня рукой, обвивавшей талию.

— Пошли-ка к морю, — предложил я. — Давно его не видел...

Юля охотно засмеялась, и мы выбрались на аллею. Тени, внезапно выраставшие впереди нас, быстро росли, еще быстрее таяли, укорачивались и исчезали.

Вовчика-«милиционера» я знал хорошо. Свое прозвище он получил потому, что отец его служил в милиции. «Милиционером» продолжали прозывать и после гибели отца. Мать Вовчика много и тяжело работала, и малый оказался предоставленным самому себе. Соседи рассказывали, что он ошивается допоздна в парадных, шатается по району и постепенно превращается в одного из тех, с кем постоянно возился его отец.

Как-то раз я проходил вечером в парадном и уловил запах табачного дыма, струившегося из подвала. Бросил взгляд вниз и увидел прятавшихся пацанов.

— Э, орлы! — позвал я. — Чем вы там занимаетесь?

Они шуганули мимо меня, как испуганные коты. Вовчик прошел не спеша, не гася сигарету. Я цапнул его за воротник.

— Ты что это, а?

— Я не что, а кто, — снисходительно усмехнулся Вовчик. — Пусти!

— Брось сигарету!

Вовчик аккуратно потушил и выбросил окурок.

— Кто сигареты купил?

— А что такое?

— Отвечай, когда спрашиваю!

— Ну, дядька один купил в гастрономе.

Я чертыхнулся: не обошлось без доброхотов!

— Ясно. «Люблю я спорт, но только папиросы, люблю я труд, но только шоколад...» Может, посидим, покурим,покалякаем, а?

Вовчик подозрительно посмотрел на меня, пожал плечами.

В лавке за углом я купил толстенную сигару, упрятанную в алюминиевую капсулу, повел Вовчика в сквер, к скамье, спрятанной от любопытных глаз за кустами. Усадил малого, развинтил капсулу, извлек сигару, откусил кончик, подмигнул начинающему курцу.

— Учись, как надо! А то — сигареты! Настоящие мужчины курят только сигары! Черчилль всю жизнь, до самой смерти, курил исключительно сигары!

Я раскурил сигару, не затягиваясь, отдал Вовчику.

— Кури! Затягивайся поглубже, чтобы ощутить всю прелесть.

Вовчик с опаской посмотрел на гигантскую сигару, на меня, осторожно затянулся, закашлялся.

— Глубже! Ты же мужчина!

Он затянулся смелее, глубже, еще, еще.

— Кури, кури! — хлопал я его по плечу. — Молодец!

Вовчик глотнул еще разок и без сознания свалился мне на руки.

Я уложил его на скамью, сделал несколько движений искусственного дыхания, похлопал по щеке.

Мой ученик открыл мутные глаза.

— Ну, как? — с фальшивым участием спросил я. — Усек? Так вот, дорогой мой... Табак — один из видов яда, естественный наркотик. Те, кто курит с детства, не растет. У них бывает табачная гангрена, им отрезают руки и ноги...

Вовчик закрыл глаза, а я безжалостно продолжал:

— Еще раз увижу курящим, надеру уши. Или заставлю курить сигару.

Вовчик с трудом поднялся, попытался встать, пошатнулся.

— Сиди уж! — разрешил я. — На, понюхай! — сунул я ему под нос кончик потухшей сигары.

Он едва успел отвернуться. Его вырвало.

— Закурим? — предложил я. — Хорошее дело — табачок!

— Не хочу, — чуть слышно прошептал Вовчик. — Не буду.

— Давай, давай! Закрепим, так сказать, условный рефлекс.

— Не хочу!

Неожиданно Вовчик расплакался.

Я отправил сигару в урну, обнял Вовчика за плечи.

— И правильно! Вот таким ты мне больше нравишься, парень. Есть в тебе что-то этакое...

После того случая Вовчик неожиданно привязался ко мне.

Произошло это то ли от того, что я мимоходом показывал ему разные приемчики, то ли потому что иногда угощал заморской жевательной резинкой. А может, просто малому не хватало мужской опеки, старшего товарища.

К сожалению, я забыл об аксиоме Сент-Экзюпери — «мы в ответе за тех, кого приручили». Нехватка времени привела к тому, что Вовчика я стал видеть все реже и реже, пока не приключилась такая неприятная история...

Вообще-то до меня доходили слухи, что его задержала милиция за какой-то мелкий проступок, но в память об отце простили, отпустили. Видно, не впрок. Надо бы построже.

Чувствуя вину, я решил встретиться с Вовчиком и как можно скорее разобраться в произошедшем. Понимал при этом, что редкие морализаторские встречи успеха не принесут, за парня надо браться всерьез, по-настоящему.

В воскресенье утром позвонил у его двери.

Дверь открыл он сам, и я, не церемонясь, вошел в прихожую.

— Привет! Кто дома?

— Я один.

— Закрой двери. Есть дело.

Вовчик спрятал глаза, так как отлично понял, по какому такому делу я явился ни свет, ни заря.

Усевшись посреди комнаты на расшатанный стул, я прежде всего осмотрел скромную обстановку.

Чистенько. Салфеточки, открыточки, бумажные цветы.

Какое-то время посверлив Вовчика взглядом, решил не миндальничать, не сюсюкать, брать сразу быка за рога.

— Где ордена?

Вовчик побледнел и так низко опустил голову, что можно было наблюдать обратную сторону его оттопыренных ушей.

— Условимся сразу — ты говоришь, куда девал ордена, дальше я действую по собственному почину, никому не распространяюсь. Твое имя нигде фигурировать не будет. Понял? Где ордена?

Вовчик застыл соляным столбом и упорно рассматривал что-то невидимое на подранном линолеуме пола.

Я решил применить «прессинг». Может, это было и жестоко, но ничего лучшего в голову не приходило.

— Отца твоего наградили посмертно? Наградили! Представь себе, если б его орден у вас стянули. Что б ты стал делать?

При упоминании об отце у ног Вовчика стали появляться мокрые точки. Вовчик всхлипнул. Я решил дожать.

— Если б ваш орден попал какому-то негодяю и он носил его? Говори, кому отдал!

— Толику, — всхлипнул Вовчик.

— Фамилия!

Вовчик пожал плечами.

Мне вовсе не улыбалось опять заниматься частным расследованием, но тут был особый случай. Надо было вернуть ордена так, чтобы не пострадал малый. Понемногу удалось выяснить, что ордена и медали Марка Фомича Вовчик продал какому-то Толику — «коллекционеру», ошивающемуся у филателистического магазина. Началось все с марок, которые, известное дело, требуют денег. Их-то у Вовчика и не было.

— Я ему за марки был должен, — вытирая нос рукавом, объяснил Вовчик, — а он попросил, чтобы я папин орден принес в залог. Ну, я принес, а он сказал, что не отдаст, если я другие взамен не принесу. Говорит, где хочешь, там и возьми. Тогда...

— Ты украл, — безжалостно дополнил я.

— Украл, — обреченно согласился Вовчик. — У дяди Марка.

— Почему ты ко мне не пришел? Почему у меня не взял денег?

Вовчик пожал плечами.

— Он сказал, что прибьет меня, если кому-нибудь скажу.

— Где его можно найти?

— У филателистического магазина. Но он сказал, что из меня котлету сделает, если заикнусь кому-нибудь.

Я немного знал публику, толкущуюся у филателистического магазина. В просторных парадных дома вовсю шла торговля марками, значками, этикетками и прочей дребеденью, интересующей коллекционеров. Как выяснилось, Вовчик знал «коллекционера» только с виду. Где тот живет, чем занимается, малый не имел понятия.

Тряхнув своими университетскими познаниями по педагогике, я пообещал Вовчику устроить его в группу начинающих боксеров. Спорт не является панацеей от бед и дурных наклонностей, но чем больше глаз будет следить за подростком, тем больше вероятности, что он не попадет в уголовную историю.

Расспросив о подробных приметах «коллекционера», я с ходу решил отправиться к филателистическому.

Магазин находился в старинном особняке с просторными парадными, со сквозными ходами, запутанными переходами. У его входа толпились в основном мальчишки, но были тут и солидные мужчины, и даже несколько увядших особ женского пола.

Для начала я потолкался в магазине, поглазел на серии красочных марок, порылся в каталогах, переговорил с продавцами, а потом выбрался наружу. Зажав в кулаке купленный целлофановый пакетик с «обменным фондом», стал переходить от группки к группке, прислушиваться к разговорам. Вскоре понял, что у магазина интересуются не только раритетами. Какие-то типы торговали зажигалками, жевательной резинкой, шариковыми карандашами и прочими мелкими «колониальными» товарами, привезенными из-за дальних морей и океанов.

Погода стала портиться, некстати заморосил дождь, и я отступил под козырек парадного, откуда было проще вести наблюдение за подходами к дому.

Через полчаса мне наскучила «натпинкертоновская» затея, захотелось спать, поэтому я решил больше не ждать. Если б не желание вернуть ордена Марку Фомичу, ни за что не стал бы разыскивать подонка, торгующего наградами. Куда проще сообщить его приметы милиции, а там — хоть трава не расти. Но я чувствовал угрызения совести — то, что Вовчик влопался в уголовщину, было и моей виной. Подсчитав, на какой день недели приходится мое дежурство ночью, решил прийти в следующий раз часика за два до начала смены. Сегодня здесь делать было нечего.

Я подождал, когда подойдет троллейбус, побежал к его раскрывшимся дверцам.

Надо было отдохнуть перед свиданием с Юлей.

Давно растаяла за кормой «Сансета» полоска земли. Жизнь на судне втягивалась в привычную рутину — вахты, принятие пищи, опять вахты.

Днем на камбузе один из новеньких, высокий, худой моряк в белых полотняных штанах, длинной рубашке и чалме готовил себе еду.

Хосе Феррачи, внесенный в судовую роль под другой фамилией согласно паспортным данным, варил рядом кофе. Спешить было некуда — его вахта вечерняя, развлечений никаких, судно в балласте, погода отличная, до Парамари несколько суток хода. На судне царил дух обособленности и скрытой неприязни.

Вошел стюард. Хосе немного знал его благодаря тому, что обоих наняли перед самым отходом «Сансета». Это обстоятельство сблизило их. Стюард был крепким парнем лет двадцати пяти, с хорошей улыбкой, открывавшей белоснежные зубы. Увидев Хосе, стюард улыбнулся, подошел сначала к коку, что-то сказал ему, потом спросил нового приятеля:

— Бразильский?

— Да. Угостить?

— Не откажусь.

Мимо них, что-то недовольно бурча, держа в руках мисочку с похлебкой, протащился моряк в чалме. Он мрачно посмотрел на друзей, вышел на палубу, сел у фальшборта, стал есть.

— Слушай, — спроси Хосе, — что за смазливая девчонка у капитана? Дочь?

— А, заметил! Нет, не дочь. Говорят, подобрал в каком-то порту. Или купил. Точно не знаю.

Начавшийся интересный разговор прервал чиф, заглянувший на камбуз.

— Передал коку? — спросил стюарда. — У кого здесь бразильский? — С видом гурмана втянул он запах. — Принесешь нам с капитаном, — приказал стюарду, мало заботясь, станет ли Хосе делиться припасами.

— Слушаюсь, сэр, — замешкавшись, ответил стюард.

Чиф ушел, и Хосе первым нарушил неловкое молчание:

— Не переживай. Отолью и твоим хозяевам. На всех хватит. Чего вот только ты перед ним тянешься?

— Нанялся — продался, — вздохнул стюард.

Раздался металлический звон. Стюард и Хосе выглянули наружу.

Пакистанец стоял над выбитой из рук посудиной, сжав костистые кулаки. Огромный матросище, толкнувший его, не извинился, а проворчал, входя на камбуз:

— Расселась собака на дороге, Смотреть надо.

Он напился кипяченой воды из бака, вытер пасть мохнатой рукой и вышел.

Тем временем пакистанец выбрал из посудины остатки пищи и, когда матросище проходил мимо, треснул его сзади со всего размаха звонкой посудиной по затылку.

Не ожидавший нападения матросище споткнулся, тут же пришел в себя и ринулся на пакистанца. Тот бросился наутек.

Хосе, сняв банку со вскипевшим кофе, выглянул на палубу, и увидел, как матросище почти догнал пакистанца у трапа. Тот неожиданно присел, и матросище прогрохотал по трапу, распластался на грузовой палубе.

Выглянул из камбуза и стюард.

— Началось? Пошли посмотрим.

Матросище бросился за пакистанцем, который успел укрыться в надстройке.

Пакистанец вихрем пронесся по жилой палубе, визжа, как недорезанный. Из кают стали выскакивать моряки.

Здоровяка-матроса уложили тут же, и через несколько секунд клубок тел выкатился на бак.

В основном команда состояла из людей крепких, видавших виды, владевших телом лучше, чем умом. Дрались не до смерти, но так, чтобы доставить противнику максимум неприятностей и последующих хлопот, связанных с восстановлением двигательных функций.

Сторонники пакистанца налетали, словно осы, на медлительных дружков здоровяка-матроса, погрузившегося в нирвану, били, убегали, прятались за коммингсы.

Зато если сторонника азиата ловили на удар, то это был, как правило, чистый нокаут.

Уже трое лежали недвижимо, уже кто-то выплюнул зубы, кто-то выл, отползая к трапу...

Стюард зорко наблюдал за происходящим. Хосе стоял рядом, помешивал кофе.

— Пошли, успокоим? — сверкнул стюард зубами.

— Драться нехорошо, — покачал головой Хосе. — Убить могут.

— А! — махнул рукой стюард и прыгнул в самую гущу.

Раздавая удары направо и налево, он в считанные мгновения «успокоил» пяток дерущихся.

Чиф, до этого спокойно наблюдавший за сражением из рулевой рубки, выругался, повернулся и исчез.

Стюард, оказавшийся один на один с типом из новеньких, застыл на месте. В руках противника был нож. Тип сделал одно, другое обманное движение, явно намереваясь выпустить из стюарда содержимое. Стюард не реагировал.

Хосе, видевший все сверху, подошел поближе к трапу и выплеснул дымящийся кофе на типа с ножом. Тип заорал, и тут стюард ударом ноги выбил нож.

Второй удар — в челюсть.

Раздался пушечноподобный выстрел.

На спардеке стоял чиф с огромным кольтом.

— Кончай ярмарку! — спокойно сказал он. — А те, кто хочет остаться без уха, могут продолжить.

И, почти не целясь, разнес выстрелом сигнальный фонарь на мачте.

Драчуны мигом исчезли с палубы. Остался стюард.

— А тебе нужно особое приглашение? — заорал чиф. — Где обещанный кофе?

Убрался и стюард.

— Эй, ты, смени фонарь! — приказал чиф Хосе. — Да поживей!

— Слушаюсь, сер.

Хосе пошел на камбуз, оставил там свою банку. С удивлением обнаружил у плиты пакистанца, который, как ни в чем не бывало, готовил еду.

Пакистанец подмигнул подбитым глазом:

— Драка дракой, а есть надо.

Хосе рассмеялся.

Чиф спустился на палубу, где жили офицеры, увидел Мэй, стройную девушку лет семнадцати.

— Мэй, зайди ко мне на секундочку.

Мэй отрицательно покачала головой.

Чиф посмотрел на кольт в своей руке, обезоруживающе улыбнулся.

— Да не бойся, Мэй. Есть дело. Зайди.

Секунду-другую Мэй колебалась, потом бочком вошла в каюту чифа, остановилась на пороге, не закрывая дверь.

— Мэй, — негромко, мягко сказал чиф, кладя кольт на письменный стол. — Ты уже большая и очень неглупая девушка. Я хочу поговорить о твоем будущем. В твои годы надо иметь хоть какие-нибудь документы, жить на берегу, иметь семью... А что с тобой делает кэп?

— Капитан — добрый человек.

— Добрый? Разве? Держит тебя взаперти и полтора года не пускает на берег.

— Меня полиция не выпускает ни в одном порту, — поправила Мэй.

— Вот видишь! А у меня к тебе предложение... Если ты убедишь капитана сменить курс, куда я укажу, у тебя будет много денег и документы. Настоящие, с печатями. Не захочешь — в любой стране, в любом порту куплю тебе вид на жительство. По выбору. Ну, как? Согласна?

Мэй колебалась. Предложение было очень заманчиво.

— Я не обманываю, Мэй.

— Сейчас поговорить с капитаном?

— Нет, моя умница. После того, как погрузимся в Парамари. Обдумай хорошенько, как преподнести нашу просьбу капитану.

Мэй кивнула и ушла.

Чиф закрыл за ней двери, спрятал кольт в ящик письменного стола, сел, закурил. Он прикидывал, правильно ли поступил, заговорив с Мэй о деле до захода в Парамари. Конечно, рискованно, но, в случае чего, можно убедить капитана, что Мэй не так поняла. Убеждать придется запасным вариантом.

В досмотровом зале недавно делали ремонт, привезли новое оборудование, поэтому наши столы находились впритык друг к другу.

Я стоял на своем месте, смотрел, как старший смены Женя Стенько, изрядно пополневший в последнее время благодаря заботам жены, работает на досмотре.

Из созерцательного состояния меня вывел носильщик, подвезший очередную порцию багажа. Отвернувшись, я подавил зевок.

— Зеваешь? — негромко спросил расположившийся за соседним столиком Никитин. — Не выспался?

— Кто зевает днем, — парировал я, — тот не зевает ночью.

Никитин головой лишь покачал. Не одобрял, значит.

Я посмотрел на паспорт, протянутый холеной рукой мне через стол, на его владельца — чопорного англичанина средних лет с аккуратно подстриженными усиками. Изучив декларацию, попросил:

— Саквояж откройте, пожалуйста!

Англичанин повиновался.

Мой наметанный глаз сразу увидел несоответствие таможенным правилам.

— Четыре бутылки водки нельзя. Превышение нормы.

— Но... понимаете... Я всем купил подарки, — стал оправдываться англичанин. — Балалайка — начальнику. Матрешку — детям. Жене — самовар. Одну бутылку себе, вторую — брату, третью — другу. Четвертую себе про запас. Я вас прошу!

— К сожалению, нельзя.

— Я вас очень, очень прошу!

— Нельзя!

— Сделайте исключение!

Я развел руками.

Англичанин со вздохом взял злополучную бутылку, повертел в руках, поставил на маленький столик у моего колена.

— От щедрой Великобритании русским таможенникам.

— Уберите! Что за манеры!

Мы уставились на бутылку. Ни я, ни англичанин не знали, что с ней делать.

Англичанин взял бутылку с маленького столика, откупорил и, приставив ко рту, стал пить.

Я в крайнем изумлении смотрел, как содержимое с легким бульканьем исчезает на глазах.

Англичанин допил бутылку, поставил на столик.

— Все дело в практике, — задумчиво произнес он. — Интересно, осилю вторую?

— Забирайте все и уходите! — заторопился я. — Идите быстренько на судно!

— Господи, помоги добраться до каюты!

Англичанин вознес глаза к плафонам и пошатнулся.

Я торопливо поставил печать на декларацию и подал ее на глазах пьяневшему англичанину.

Он четко повернулся, не сгибаясь, присел, взял саквояж, так же аккуратно встал и по прямой пошел к выходу. В проеме, ведущем в зал накопления, остановился, повернулся направо и прошествовал дальше.

Меня привела в чувство наплывающая гора багажа, за которой не было видно носильщика.

Я работал, ставил печать, оформлял документы, искал и порой находил предметы контрабанды, поражаясь самому себе — с такой легкостью все получалось. В самом начале моей практики в таможенной службе, я переживал, трясся от страха забыть что-то, вглядывался в глаза контрабандистов, пытался постичь их заблудшие души, а теперь меня не интересовали ни причины, побудившие заниматься грязным делом, ни заискивающие взгляды. Все свершалось как бы само собой, без моего полного участия.

Во-первых, никак не продвигалось дело с орденами. Поиски «коллекционера» сводились к нолю.

Вовчика я пристроил с грехом пополам к знакомому тренеру в группу начинающих боксеров, но малому там не понравилось — бьют, видите ли, по физиономии. Бокс — не его стихия! Без моей помощи он в два счета перевелся в секцию фехтования и теперь успешно сражался со всеми корешками своего двора, вооружившись выбивалкой

Во-вторых, с Юлей у меня произошла закавыка. Мы вовсю целовались в самых неожиданных местах, бродили за полночь по улочкам и аллеям парка, но к себе в гости она не приглашала — в общежитии слишком много глаз — и ко мне не торопилась.

Размечтавшись, я едва не пропустил пятидесятирублевую купюру.

— От, черт! — ругался побагровевший мужчина. — Все жена! Она спрятала! Специально подстроила!

Не обращая внимания на оправдания, я стал заполнять протокол, думая, что вечером, если не задержат на работе, надо пойти с Юлей или в бар, или в дискотеку. Авось расшевелю ее.

— Подпишите, — протянул протокол контрабандисту. — С женой дома поговорите о ее моральном облике.

Вечером, когда солнце раскрашивало последними мазками нежную стайку облаков, на корме «Сансета», облокотившись на фальшборт, стояли двое — стюард в затрапезной, некогда белой, куртке и Хосе Феррачи. Смотрели на кипевшую внизу воду, перебрасывались замечаниями по поводу вчерашней погрузки в Парамари.

— Странный рейс, — сказал Хосе. — Тащимся в балласте в такую даль, затем берем сущую ерунду ночью и опять топаем черт знает куда.

— Дела у боссов, — сплюнул в воду стюард. — Не наше это дело, вот что скажу. Чем меньше знаешь, тем спокойней живешь.

— Эх, ты! В кают-компании крутишься, а ничего не рассказываешь. А помнишь тот день, когда нас наняли?

— Ну.

— Говорят, той ночью пришили кого-то в порту. И в море сплавили.

— Подумаешь! В Бимбао и не такие истории случаются.

— Пришили на причале, где стояла наша старуха-развалюха.

— А ты откуда знаешь? — искоса посмотрел на Хосе стюард. — Такие дела вроде без свидетелей обделываются.

— Да знаю уж.

— Сообщил полиции?

— Что я — идиот? По мне, что полиция, что те, кто убил... Лучше держаться и от тех, и от других подальше. Но о себе тоже подумать надо. Я сразу сообразил, что мы что-то такое везем... Посмотреть бы на ящики, которые грузили в Парамари, а? В них что-то ценное, как ты думаешь?

Стюард инстинктивно оглянулся.

— Тише. За такое можно угодить в тюрьму. Капитан арестует и сдаст в первом же порту.

— Капитан занят своей девчонкой. Боишься?

Стюард неопределенно пожал плечами.

— Пойдешь со мной? — осторожно спросил Хосе.

— Нет.

— Тогда я тебе ничего не говорил.

— А я ничего не слышал. И все же не советую.

— Я твой совет в кошелек не положу. Если в ящиках что-то стоящее, можно хорошо заработать. — Хосе помолчал и добавил, оправдываясь: — У меня дома четверо. И у всех вот такие рты и вот такие желудки, — развел он руки.

— А если поймают?

— Не поймают. Других ловят, не меня.

Стюард стоял и смотрел на тающий за кормой пенный след. В густом, насыщенном влагой воздухе разливались аппетитные запахи приправ.

— Пакистанец готовит, — принюхавшись, заметил стюард. — Ну и команду набрали! Половина сама себе еду готовит.

— Потому что платят нам половину.

— Да нет. Вера у них такая.

— И вера, и деньги — все по разным углам людей распихивает.

Хосе посмотрел на небо, на море, уверенно заметил:

— Будет шторм.

«Сансет» тяжело переваливался на волнах. Он то исчезал в неожиданных провалах, то его выталкивали мощные толчки свирепо-грозных бугров. Взрыхленная поверхность, однако, только поигрывала, забавлялась. Схватка была впереди.

Чиф поправил лампу на кронштейне и склонился над ярко освещенной картой, лежавшей на штурманском столе. Тонко зачиненный карандаш, зажатый сильными, короткими пальцами, чертил паутинку линии, пересекавшую бледную поверхность бумаги. Чиф поставил точку, отметил ее крестиком, разогнул спину. Посмотрев на часы, направился в рулевую рубку.

Завтра Мэй должна поговорить с капитаном.

Чиф приблизился к рулевому, неслышно ступая по протертому коврику, и увидел, что человек, отвечающий за правильность курса, за сохранность судна и людей, дремлет, привалившись спиной к переборке.

Стрелка компаса ощутимо виляла из стороны в сторону. Прямая линия на карте превращалась в извилистую дорогу «Сансета» на поверхности злобствующего моря. Если неожиданный поворот руля совпадает с мощным ударом волны, то...

Чиф с размаха влепил рулевому оглушительную пощечину, разразился ругательствами и, оттолкнув записного алкоголика, положил судно на курс. Ткнув кулаком в физиономию виновато сгорбившегося растяпы, обдал его виртуозной бранью и, продолжая ругаться, вышел из рубки. Оставив дверь открытой, вынул сигареты, раздраженно закурил, загораживая спиной огонек от ветра. Щелчком избавился от плохо загоравшейся сигареты, взял из пачки еще одну, перешел на противоположную сторону, чтобы взглянуть на ют.

Едва чиф исчез, Хосе, пригибаясь, скользнул к носовому трюму. Бак скудно освещался одними ходовыми огнями, так что вряд ли можно было увидеть его фигуру в кромешной тьме.

Чуть слышно охнул запор двери, ведущей в тамбур лаза, и Хосе протиснулся в щель. Закрыв дверь, вынул из кармана фонарик, включил его, повесил за веревочку на шею, прислушался.

Ничего, кроме шума волн да легкого гула изношенных дизелей, не было слышно.

Умирающий свет севших батарей освещал напряженное лицо Хосе, грязную майку, жилистые руки.

Хосе открыл крышку лаза, ведущую вниз, зажал под мышкой туго скатанный мешок и, быстро перебирая руками и ногами, принялся спускаться по скобам.

Спустился на дно и замер. То ли показалось, то ли в самом деле наверху что-то стукнуло?

Показалось.

Подошел к следующему лазу, ведущему глубже, из твиндека в трюм. Отдраив винты, открыл крышку, поставил ее на стопор, заглянул вниз — там были ящики.

Оказавшись в трюме, вынул из кармана припасенные клещи, склонился над ближайшим ящиком. Отдирая крышку, не забывал иногда замирать, прислушиваться. Вскоре успокоился и стал работать не торопясь.

Когда поднял крышку, лицо его вытянулось от разочарования. Быстрыми, точными ударами вбил гвозди, подхватил мешок, полез наверх.

Винты задраивал сразу обеими руками. Шли они туго, скрипели, и, может быть, поэтому не расслышал шагов выросшего за его спиной человека.

Удар по голове свалил Хосе. Фонарик погас, и тотчас рядом вспыхнул мощный луч...

...Натужно рассветало. «Сансет», переваливаясь на крутых волнах, шел в сторону светлеющего горизонта. Волны, по гребням которых шелестела пена, вздымались и опадали, раскачиваемые надвигающимся штормом.

...Хосе неподвижно лежал у трапа, ведущего на грузовую палубу.

Несколько минут слабо шевелился, приходил в себя. Встав на четвереньки, пополз вдоль борта, стал карабкаться по трапу, оставляя на ступеньках капельки крови.

Когда добрался до своей каюты, пакистанец, проснувшийся от шороха, ахнул, увидев его в столь плачевном состоянии.

— Хосе, кто тебя?

— Упал с трапа, — прошепелявил Хосе. — Спи.

Кое-как загрузил непослушное тело в койку-корыто и прикрыл глаза.

«А могли убить, — подумалось. — Могли. Могут».

Рачки мы держали со вчерашнего вечера в холодильнике, поэтому в воде они сразу раскисали. Несмотря на это, клевало отменно. Едва грузило касалось дна, как незамедлительно дергало леску, словно требуя — «вира!». Мы вытаскивали дергающихся «каменщиков», насаживали добычу на кукан, как было уговорено, и Вовчик с восхищением смотрел на все удлиняющийся рыбий хоровод за бортом лодки.

— Я только три, а ты уже девятнадцать, — не вытерпел он. — Как у тебя получается?

— Половишь с мое, — рассмеялся я, — еще больше поймаешь.

Ни зыби, ни ветерка. Вдали, на пляжах, — сотни, тысячи загорающих. Небо — выцветшая голубизна. Вечером — встреча с Юлей. Что еще желать от жизни!

Я посмотрел в сторону порта. Какая-то малопривлекательная туча наползла с противоположной стороны залива.

— Что-то не нравится мне эта тучка, — поскреб я затылок. — Может, смотаем удочки, пока не поздно?

— Да ты что! Так клюет!

Я отвлекся от тучки и забросил «закидушку» подальше.

И сразу клюнуло. Хорошо так клюнуло, тяжело.

— «Кнут»! — заорал Вовчик, глядя, как я осторожно подтаскиваю к борту огромного лупоглазого бычка.

Увлекшись, мы не обратили внимания на поднявшийся ветерок.

Когда нас совсем раскачало, я понял — пора улепетывать.

— Вовчик! — встревоженно поглядывая на поднимающиеся волны, сказал я. — Быстро сматываемся, пока трамваи ходят.

Вовчик и сам уж видел, что дальше тянуть не стоит.

Он лихорадочно сматывал «закидушки», а я, перебравшись на нос, вытаскивал якорек. Мокрый нейлоновый трос ложился на решетчатые пайолы лодки, мы прошли немного вперед, и тут якорек заклинило. Мне пришлось стать на колени, из всех сил дернуть. Якорек освободился и легко пошел наверх.

А если б пришлось маневрировать?

При такой волне...

Я уложил якорек на носу и поспешил к веслам — как раз вовремя: лодку раскачивало так, что она вот-вот могла черпнуть воды.

Со всех сторон нас окружала не спокойная гладь, а взрыхленное огромным плугом густо-синее море.

Вовчик испуганно сжался на корме, вцепившись в борт.

Я бешено заработал веслами, ставя лодку кормой к набегавшей особенно большой волне, гребнул раз, другой, чтобы уйти от нависшего гребня.

Поздно!

Волна с шелестом обогнала не успевшую развернуться лодку, и мы по щиколотки оказались в воде, которая плескалась поверх пайол, носила взад и вперед кукан, снасти.

Вовчик посерел.

— Не дрейфь, — спокойно говорил я, наваливаясь на весла. — Пересядь поближе к моим ногам и начинай потихоньку вычерпывать воду. Только не торопись, не торопись.

Надо было чем-то отвлечь пацана.

Вовчик сполз поближе к моим ногам, взял шполик и стал черпать воду под кормовой банкой.

Я зорко следил за тем, чтобы ветер, гнавший волну нам на корму, не сбивал лодку с курса. Хуже пришлось бы, если б он дул в нос. Тогда б до вечера не выгребли. Порой налетевший шквал уносил зазевавшихся рыбаков в море, и им на помощь спешили и пограничники, и спасательные катера.

Мы же худо-бедно чапали в направлении нашего берега.

Вовчик вопросительно смотрел на меня.

Я подмигнул ему.

— А ну, давай, пой!

И сам заорал во все горло:

Вовчик мне вторил. Он уже не боялся. Ему даже нравилось небольшое приключение.

Я орал слова, оглядывался на белый бурун у волнореза, прикидывал, в каком месте проскочить гак, чтобы и лодку не разбить, и самим за борт не сыграть. Определил место поглубже, где откатывавшаяся волна не обнажала плиты, поросшие ракушками, на скорости подошел поближе, выждал, а затем, едва подняло крупной волной, бешено заработал веслами, привставая на банке. Мы стрелой проскочили над белой пеной, красиво вошли в заливчик, я ловко «стабанил», успел выскочить на мелководье из лодки и вырвать ее прямо из-под вставшей дыбом атакующей волны. С помощью подбежавших береговых матросов благополучно вытащил лодку подальше от наката.

— Профессионально подошли, — похвалил усатенький матрос.

— В твои годы, — весело ответил, — я в Бискайском заливе на грудь девятый вал принимал... Когда тонули, еле у друга успел спасательный пояс выхватить...

Береговому матросу было некогда слушать мою травлю — в заливчике показалось еще одна лодка запоздавших отдыхающих.

Мы забирали одежду, снасти, укладывали в полиэтиленовый мешок кукан с рыбой и смотрели, как борются опоздавшие с почти вертикальной волной, вырастающей на мелководье.

— У, шквалище! — поежился Вовчик. — Вовремя смылись.

То ли у них было мало опыта, то ли им просто не повезло. Они решили подойти кормой к берегу, но начали табанить рано, их накрыло волной, и лодку едва не перевернуло. Пока вскочившие в воду береговые матросы сражались с волнами, отнимая у них плавсредство массового пользования, пока тащили к урезу воды, пока отдыхающие догадались соскочить, в лодке уже было полным-полно воды.

На берегу отдыхавшие — два парня — сгребли в охапку мокрую одежду, вылили из «Спидолы» воду и побрели к домику «боцманской» забирать документ, оставленный в залог.

— А мы не зачерпнули, — гордо сказал Вовчик. — Салаги!

Я протянул ему мешочек с рыбой,

— Неси домой.

— А ты?

— Останусь позагорать, поплавать.

— И я с тобой.

— Хорошо. Но с одним условием — пристрой нашу рыбу так, чтобы не испортилась. И чтоб не стянули.

Вовчик метнул на меня быстрый взгляд, но я сделал вид, что вовсе не обмолвился.

Он взял кукан, поднял валявшийся прут, стал вгонять его в песок у самой воды.

— Вымоет волной и унесет, — покачал я головой. — Лучше вырой этакую лагуну, дай туда побольше воды и оставь в ней кукан.

Он с увлечением принялся за работу.

Я лежал на полосатой подстилке, смотрел на малого, вспоминал беззаботные годы отрочества. Как было хорошо — каникулы, никаких хлопот... Главная проблема — гулять как можно больше! Хорошо было!

— Раджа! — сказал чиф собеседнику, мывшему руки в умывальнике команды. — Подстрахуешь меня.

— Так серьезные дела не делаются.

— Сам знаю. Эта дурочка сейчас говорит с ним. Я не уверен, что ей удастся убедить его, поэтому подготовь все.

— А что станем делать с Ортопедом?

— Что захочешь. На твое усмотрение.

Чиф стряхнул капли воды с рук и вышел в коридор.

Мэй слишком долго медлила, но сегодня твердо пообещала переговорить с капитаном — время торопило. До русского порта оставалось совсем немного. Предстояло определить — с кем капитан, клюнет ли на жирную приманку. Если не согласится...

Чиф закрылся в своей каюте и стал ждать условленного с Мэй времени.

С капитаном он встретился в узком коридорчике на нижней палубе у входа в нежилую каюту за минуту до назначенного срока.

— Прошу!

— После вас.

— Боитесь, что всажу нож между лопаток? — нехорошо усмехнулся капитан. — Это не мой стиль.

Чиф грустно улыбнулся в ответ и вошел в нежилую каюту первым.

Он стал спиной к открытому иллюминатору.

Капитан остановился у выхода.

— Зачем вызывали меня через Мэй? Сами не могли?

— Мэй передала мою просьбу?

— Она сказала, что вы хотите видеть меня. В чем дело?

— Хотел посоветоваться насчет бункера, — невинно сказал чиф. — По-моему, в русском порту вместо двухсот тонн надо взять четыреста.

— До Бимбао хватит и двухсот. Если вы намерены отправиться дальше, можете сойти и взять билет. Кстати, кто заплатил бы за лишний бункер?

— Мы. И гораздо больше, чем обычно.

— Вы будете платить, а я расплачиваться?.. Вы подумали о том, что мы можем вообще не бункероваться и не брать груз?

— Как это?

— А так. Хозяин на судне я. Мы пойдем прямо в Бимбао.

— Вы забыли...

— О приказе Донована?

— О Мэй.

Капитан секунду-другую молчал, потом шагнул в сторону, открыл двери.

В дверном проеме показался высокий парень — человек Донована по кличке Ортопед. Он шагнул в каюту, закрыл дверь, и в это мгновение что-то мелькнуло в иллюминаторе, в воздухе просвистело лезвие, которое воткнулось ему в горло.

Сраженный лезвием, Ортопед, не пикнув, сполз спиной по переборке к ногам капитана.

Чиф скользнул вперед и ударил капитана ребром ладони по кадыку. Капитан свалился на подручного.

Чиф метнулся к иллюминатору.

— Скорее!

Кто-то, распластавшийся за бортом на люльке, с которой чистят и красят борта, по-обезьяньи вскарабкался на палубу.

Чиф открыл рундук, вынул припасенный большой мешок с застежкой, расстелил его на палубе.

В каюту вошли без стука. Вошедший рывком задрал рукав капитанской блузы, вынул из кармана коробочку, из которой был извлечен шприц, воткнул иглу в тело.

Те же руки помогли чифу засунуть Ортопеда в мешок, закрыть застежку.

— Ловко у тебя получается, — похвалил чиф.

— Когда-то служил в санитарной роте.

— Пошли. Ночью выбросишь.

Подхватили и выволокли безвольное тело капитана. Закрыли двери на ключ, потащили одурманенного наркотиком капитана по коридору в его каюту.

Едва троица скрылась за углом, как у двери нежилой каюты оказался Хосе. Действуя отмычкой, он открыл двери, вошел, нагнулся над мешком, открыл застежку, посмотрел на убитого, не признал в нем никого из команды, закрыл застежку.

Двери каюты закрыл той же отмычкой.

В каюте капитана чиф свалил тело хозяина на постель, сказал забившейся в угол Мэй:

— Ну, что, Мэй? Ты не убедила его, что нам надо обязательно попасть в Манти. А могла, могла бы. Он часто рассказывал, как хорошо вы понимаете друг друга. Теперь слушай внимательно и запоминай... Если ты хоть словом, хоть взглядом дашь кому-нибудь понять, что мы везем, куда везем и что с капитаном, я не ручаюсь за твою жизнь. Если в русском порту что-то заподозрят, все мы, и ты в том числе, сядем на много лет в тюрьму. У русских закон построже, чем в других странах. Это в Голландии дают максимальный срок двенадцать лет, а у русских... Если же рейс пройдет благополучно, я выполню обещание. Я добрее капитана. Но с условием, что ты станешь моей послушной девочкой. Подойди-ка!

Чиф уселся в кресло, вытянул ноги.

Мэй медленно шла к нему, а он уже был мыслями в Манти. Предстояло много работы — наладить контакты, договориться с регулярными поставщиками, переоборудовать «Сансет», обеспечить транспорт, расставить в нужных местах свой персонал и, главное, обеспечить безопасность груза. А также свою.

Мы с Вовчиком брели со своего поста у филателистического магазина.

— Может, ты его не заметил? — спросил я. — Или позабыл, каков он с виду?

— Не было его, — хмуро ответил Вовчик. — Не пришел.

Я вздохнул. Или малый темнит, или действительно «коллекционер» больше не ходит к магазину.

— Юра, а ты много контрабандистов поймал?

— Сорок бочек, — пошутил я, — и все с ножами. А что?

— Да так, просто...

— Почему спросил?

— Жалко мне их.

— Да? Странно.

— Я недавно «Челкаша» читал...

Я рассмеялся.

— Эх, Вовчик! Старой информацией питаешься. Плохо, что литература больше не занимается нашим городом. Начитаются люди Горького, Бабеля, Паустовского и прут к нам за романтикой. Приезжают и — разочарованы. Контрабандистов нет, пивных мало, Яшки Япончика нет... Думают, тут на каждом углу матросы в клеше и скрипачи на скрипках «вышивают».

— Но контрабандисты же никому ничего плохого не делают. Вон Челкаш...

— Да? А куда, к примеру, уплыли бы ордена Марка Фомича, которые ты продал «коллекционеру»?

Мой аргумент был очень силен. Вовчик скис и больше не расспрашивал меня о таможенных подвигах.

Вечерело.

На небольшом пространстве складской площади, загроможденной кипами подмоченной мешковины, которую сушил морской ветерок, мы с Никитиным валяли дурака — отрабатывали приемы самбо. Дневная жара сменялась легким вечерним бризом, но все равно было душно, поэтому мы сбросили блузы и в который раз хватали, бросали друг друга — благо море в двух шагах, можно ополоснуться.

Мы любили иногда пофорсить в редкие минуты свободного времени без свидетелей — сломать не слишком толстую палку ударом ребра ладони, крутнуть с контейнера заднее сальто, подержать между бочек «угол»...

Никитин в энный раз бросил меня на мешковину, я поднялся, потер ушибленное плечо, поднял с земли обломок доски, означавший «кинжал».

— Давай, Юрка, давай! «Он» ждать не станет...

Обмениваясь приемами, мы всегда упоминали некоего загадочного «его», подразумевая опаснейшего противника, который в скором будущем должен был угрожать нам то пистолетом, то ножом, то готовился вот-вот придушить в укромном месте. «Он» заставлял работать в полную силу, так как был самым коварным, самым жестоким, и мы старались держать против «него» в личном арсенале побольше приемчиков.

Никитин стал сзади, а я, развернувшись, бросился на него.

Опять ничего не получилось. Не успел пырнуть друга в живот (несильно, конечно же), как Никитин провел прием и еще раз швырнул меня на подмоченную мешковину.

— Юрка, — отирая пот со лба, засмеялся Никитин, — ты думаешь, если я к тебе хорошо отношусь, так позволю погибнуть во цвете лет на какой-то пьяной свадебке или в переулке у сахарного завода, где ошиваются перекупщики?

Бросив меня в третий раз, Никитин продолжал «вправлять мозги»:

— Зачем ты всегда фасонишь? Зачем при высадке за леера не держишься? Давай, давай, вставай, не ленись! Я хочу, чтобы в случае чего в тебе была не дыра, а дырочка. Маленькую легче штопать.

— Хватит. Теперь ты нападай, — отдал я «кинжал».

Мы закружили, настороженно приглядываясь друг к другу.

— О! — выпрямился Никитин и посмотрел в сторону. — Грузчики идут.

Я невольно отвлекся и получил тычок в бок.

— Вот так «он» тебя и поймал бы!

— Ой, да знаю я эти отвлекающие штуки! — выкручивался я. — Сам применял.

— Знать знаешь, а все равно попался. Запомни — приемы отрабатывают не для того, чтобы хвастать перед девочками, а...

Никитин сделал отвлекающий жест, но я успел отреагировать.

— Хватит? — спросил Никитин.

— Хватит. Устал.

Никитин воспользовался моим согласием и ударил сверху. Попал!

— Ты же сам предложил заканчивать!

— Пока в руках противника оружие, доверять ему нельзя никоим образом.

Тут я подхватил его и бросил в сторону. Он приземлился на четвереньки, а я в пылу схватки вырвал «кинжал» и чувствительно ткнул в ягодицу.

— У-у! — взвыл Никитин.

Я зашвырнул «кинжал» подальше, мы отряхнули брюки, надели блузы, прицепили галстуки, постояли, отдышались.

— Пошли, умоемся, — предложил Никитин. — Через час нам «западногерманца» принимать.

Мы пересекли площадку с мешковиной и, миновав воротца в невысоком заборчике, оказались на Австрийском пляже. Дошли до воды и стали умываться.

Я распрямил спину, прислушался. Началось. Томная мелодия старого танго скользила над портом, над морем, уплывала куда-то к судам на рейде, за горизонт...

— Танцы, — вздохнул я. — Нестареющие танцы.

— Все еще ходишь?

— Сейчас нет. Встречаюсь с одной... одним хорошим товарищем.

— А перестанешь встречаться?

— Опять пойду. Тянет, как цирковую лошадь.

Иногда мелодию заглушал шум порта — лязг цепей, гул моторов, требовательная речь репродуктора. Влажная духота сгущавшегося вечера, шелест волн, относительное спокойствие, царящее на припортовом пляже, настраивали на отнюдь не рабочий лад.

Я посмотрел на загоревшиеся огни парка, расположенного на высоком плато, философски изрек:

— Кому-то танцы, а кому-то...

Мы пошли назад. За нами остался пляж с темной полосой водорослей, выброшенных недавним штормом.

— Танцы — это не просто танцы, — просвещал я Никитина. — Это удачно придуманная кем-то система знакомства. Думаешь, все приходят ногами дрыгать? Ничуть! Познакомиться хотят. На улице ведь не обнимешь сразу девчонку, не станешь ей разную чепуху на ухо говорить. А на танцах — пожалуйста!

Никитин остановился.

Две женских фигурки виднелись на ступеньках небольшой деревянной будки, стоявшей поодаль.

— Занятно. Весьма занятно.

Он направился к будочке. Я за ним.

— Что здесь делаете, девушки? — строго спросил Никитин сидящих девчонок, которые охотно захихикали и засмущались.

— Мы тальманы, — ответила одна, побойче. — Работы нет, купались. А вы не хотите искупаться? Или боитесь, что форму украдут?

— Мы на службе.

— Ой, кто узнает! Мы постережем.

— Они, наверно, в семейных трусах, стесняются, — заметила вторая, поскромнее. — Закурить не найдется?

Никитин вынул пачку сигарет, подал.

— Прошу. А кто же груз считает, пока здесь сидите?

— А кто контрабандистов ловит, пока вы с нами болтаете? — парировала бойкая.

Никитин галантно щелкнул зажигалкой, закурил.

— А вы не курите? — спросила скромная, затягиваясь так, что сигарета затрещала.

— Ему нельзя, — поспешил ответить Никитин, — Бывший олимпийский чемпион.

— Правда? — заинтересованно уставились на меня девчонки. — А по какому виду спорта?

— Подводное ориентирование в условиях плохой видимости. Выхожу из моря в любом месте, где на берегу танцы.

— С аквалангом и в ластах, — засмеялись девчонки. — Ой, шутники!

— Извините, пора идти, — откланялся Никитин. — Служба. Вы здесь не засиживайтесь. Пограннаряд не любит, когда по пляжу шастают.

— А может, мы как раз пограничников и поджидаем, — захихикала бойкая.

Мы потопали дальше.

От «красных складов», к которым приближались, до здания таможни пешком добрых минут двадцать. Сегодня суббота, начальство отсутствует, работы никакой, кроме «западногерманца», можно не торопиться.

— Насчет теории о танцах, — сказал Никитин, когда мы шли по дороге, огибавшей причалы. — Знакомиться можно всегда, везде, в любой обстановке. Всяк тянется к себе подобному, живет в ожидании любви и дружбы. Ему общаться хочется не меньше, чем есть и спать. А ты — танцы, танцы. Робкий ты, вот в чем дело.

Справа были пришвартованы и лагом, и кормой суда — сухогрузы, пара «китобоев», буксиры. Здесь производился средний и мелкий ремонт, поэтому причалы были захламлены кусками листового железа, конструкциями, будками для сварочных аппаратов, асфальт забрызган краской и мазутом. Борта судов ободраны, покрыты болезненными пятнами сурика. Редко в какой каюте светился огонек. Команды на судах не было, и только парочка-другая матросов жили на них. Обезлюдевшие, с шаткими сходнями, суда производили унылое впечатление.

Слева были нагромождены огромные трубы, более метра в диаметре. Дальше шли мастерские по ремонту портовых механизмов, а потом дорога сворачивала под прямым углом к портовым воротам.

— Купаться предлагали, — хмыкнул Никитин, все еще находясь под впечатлением встречи. — Был у нас как-то один... Окунулся разок, а у него часы и потянули. Не знал, что запрещено в рабочее время... Пошел к начальнику и жалуется — мол, часы сперли, порт виноват, пусть возместит убытки...

— Ну и что?

— Начальник поддакивал, посмеивался, посоветовал написать подробное заявление на его имя. Потом наложил резолюцию — уволить. Суров закон, но на то он и закон.

В воздухе в свете вспыхнувших фонарей металась мошкара.

Нудно гудели моторы, лязгало железо. Изредка прорывалась мелодия из парка.

— С новенькими всегда морока, — согласился я. — Впрочем, все мы когда-то были новенькими.

— Особенно ты. С тобой до сих пор приходится держать ухо востро! А, вообще-то, тех, кто сразу себя не зарекомендует, отправлял бы на почту. Там для них и соблазнов поменьше, и всем спокойней.

— Как зарекомендует? То есть, будет строго выполнять инструкции и никакой инициативы?

— Инициатива, — назидательно произнес Никитин, — есть волевое применение инструкций и наставлений в данной ситуации.

— Ну, хорошо, отправишь новичка на почту, — не сдавался я, хотя уже понял, что Никитин постепенно переходит на мою личность. — А на почте не такие же трудности?

— Там соблазнов меньше. Сам знаешь — то жвачку суют, то рюмку подносят, то порнография попадается... Хорошо, если парень кремень...

— Как я?

— А если слабак?

— Перевоспитывать надо,

— Это у нас-то? На границе? Нам нужны сиюминутные бойцы, такие...

— Как я?

— Ладно, как ты, хоть у тебя дури много в голове. На тебя, к примеру, можно положиться.

Мы шли по дороге, уступая автопогрузчикам — «пособникам смерти». Из-за лап и направляющих они так и норовили придавить зеваку.

— Хочешь анекдот? — спросил я Никитина.

— У тебя они не смешные.

— Да ты послушай. Спрашивают ротозея: «Что это у тебя за болячка во весь рот?» А он отвечает — «Ехал какой-то ротозей и меня оглоблей в рот».

— Про тебя анекдот, — засмеялся Никитин. — Помнишь, как ты забыл на судне фуражку — все оттого, что не носишь на голове — и она уплыла в жаркие страны?

Я с протяжным вздохом нахлобучил фуражку почти на самые уши. У, нудный Никитин! С тоски с ним помереть можно!

Когда склянки пробили полночь, чиф сказал, ни на кого не глядя:

— Через сутки войдем в русские территориальные воды. Надеюсь, все понимают, что это значит?

В кают-компании «Сансета», освещенной только лампами, горевшими над баром, устроенным в углу, присутствовали трое — чиф, пугливого вида второй помощник и кто-то, сидевший в полумраке. Это был Раджа, убийца Ортопеда, человек Метиса.

Второго помощника не интересовали взаимоотношения чифа и Раджи — он придерживался золотого правила — чем меньше знаешь и видишь, тем легче живется.

— Для подстраховки, — продолжил чиф, — вместо «заболевшего» капитана комиссию приму я. В случае «недоразумений» можно будет цепляться за параграфы законов. Лучше, конечно, чтобы все прошло гладко. Ты, — «обратился чиф ко второму, — не показывайся на глаза, а то со страху штаны обмараешь. И перестань записывать! — взорвался он, видя, как второй принялся старательно чиркать что-то в небольшой записной книжке.

— А как быть с погрузкой? — с видом послушного ученика спросил второй.

— Грузить будем прежде всего в твиндек носового трюма. Сам трюм задраить наглухо. В остальные — потом.

— А дифферент на нос? Он и так уже...

— Плевать на дифферент! Судно выдержит! А не выдержит... Словом, это твоя забота. И вообще — держись во время приема подальше от кают-компании. Заболей, сломай себе ногу, напейся — что угодно. Чем меньше людей будет шататься на глазах у властей, тем лучше. И чтоб никаких... «неожиданностей»! — обратился чиф к Радже. — Чтоб не повторился случай с новеньким!

— Дальше грузовой палубы никто не попадет, — заверил Раджа. — Есть парочка надежных ребят. О своем «падении» новенький помалкивает.

— Ладно, думай сам. Теперь забота о грузе — на твоих плечах. Тебе за это неплохо платят.

— Тебе тоже, — не остался в долгу Раджа.

Чиф несколько секунд всматривался в плохо различимое лицо Раджи, не выдержал, машинально дотронулся до верхнего кармашка форменной блузы.

Обращаясь ко второму, добавил помягче:

— Итак, трюм задраить. Подготовить документы. Из русского порта курс на Манти. Не забудь о бункере.

Второй дернулся записать распоряжения, но под взглядом чифа лишь поспешно кивнул.

Город растворялся в удушливо-липкой ночи, когда наш «рафик» шпулькой несся вдоль разделительной полосы одной из центральных улиц.

Мигали неоновые рекламы, пятнами проскакивали освещенные витрины.

На одном из перекрестков пришлось притормозить, так как пустынную улицу переходила пара. Парень, наклонившись, что-то говорил девушке, а она, запрокинув голову, шла, ничего не замечая.

— Елки-моталки! — резко обернулся я. — Оп-ля!

Мне показалось, что девушка — Юля. Неужели она? С кем? Да нет, быть не может! Вечером у пляжа расстались. Мне надо было отправляться на смену, ей — отдыхать перед ночной.

— М-да, — подал голос шофер. — Такая ночью приснится, можно не просыпаться.

— Что случилось? — спросил Никитин.

— Показалось, — пробормотал я. — Мираж.

— Рекомендую забыть мираж и настроиться на рабочую волну, — менторским тоном изрек Никитин.

«Рафик» остановился. К нам подсели ждавшие пограничники.

— Кто ночью не спит? — задал обычный вопрос старший лейтенант Кондратюк. — Ночью не спят грузчики, воры и... представительницы древнейшей профессии. Ну, залетный, гони! Чем скорее примем «Сансет», тем больше времени для отдыха останется. Никитин, что за судно? Не успел по картотеке посмотреть.

— Давно не было видно. Наверно, ремонтировался. Старая калоша.

Мы подъехали к воротам порта. Охранник сунулся к машине, увидел форменные фуражки, знакомые лица, махнул рукой — можно ехать. У будки охраны стоял пограничный наряд — автоматы за плечами, фляги оттягивают пояса, фуражки чуток на затылке. Солдаты вытянулись, завидев в машине своего старшего лейтенанта.

Никитин посмотрел на часы.

— «Ростов» быстренько отпустим и — на «Сансет».

— «Быстренько», — не удержался я. — По инструкции!

С «Ростовым» мы разделались относительно быстро — закрыли на нем границу, оформили отход. В самый последний момент оказалось, что у второго помощника и диспетчера нефтегавани не сходятся цифры погрузки, поэтому судно какое-то время вынуждено задержаться у причала.

Мы сошли на берег и совсем недолго постояли в ожидании рейдового катера «Озерейки». Однако оказалось, что в этой части порта, запруженной танкерами, негде пристать, поэтому пришлось вновь грузиться в «рафик».

Машина помчалась по порту, мягко подпрыгнула несколько раз на переезде и остановилась у домика карантинной инспекции.

Шофер коротко просигналил. Свет в окошке погас. Через полминуты к нам выхромал Владимир Николаевич — инспектор карантина по растениям. Он с трудом забрался в машину — мешал протез, и мы поехали за врачом.

Опять остановка. Шофер несколько раз просигналил, включил и выключил дальний свет фар.

— Доброй ночи, товарищи, — поздоровалась она, и мы дружно ответили, заулыбались. Как-никак — единственная женщина в комиссии.

— Поехали! — похлопала она шофера по плечу. — В «Инфлот» заезжать не будем. Он ждет у катера.

Мы опять промчали вдоль складских зданий, железнодорожных путей, металлоконструкций на двадцать пятый причал, где ждал катер.

Когда перебирались на «Озерейку», от громады холодильника ветер донес оглушающий запах аммиака.

— Фу! — зажала врач нос — Опять у них утечка. Приеду, оштрафую.

Мы не успели устроиться в носовом салоне, как катер, отвалив от причала, ринулся в ночь.

На переднем сиденье дремал с папкой в руках агент «Инфлота», невысокий, кучерявый крепыш.

— Эй! — похлопал его по спине Саша Кондратюк. — Почему на рейде принимаем?

— Причалы забиты, — равнодушно ответил агент.

— Завтра к вечеру поставим под погрузку.

— Станем высаживаться, — тихонько напомнил мне Никитин, — не забудь фуражку надеть.

— Не забудь потемнее накидку, — замурлыкал сидевший сзади Кондратюк.

Все рассмеялись. С Кондратюком было весело.

На «Сансет» высаживались тяжело — трап смайнали не до конца, и пришлось подсаживать друг друга. Особенно досталось врачу — юбка у нее была узковата. Она высадилась первой, кого-то отчитала наверху на ломанном английском, узнала, как дела на судне, и громко сказала нам, ждавшим внизу:

— Поднимайтесь! Говорят, все в порядке.

У входа в надстройку ждал высокий, плечистый парень в белой куртке стюарда. Черные прилизанные волосы красиво, контрастировали с белоснежной улыбкой. Каждому стюард говорил традиционное «хаудуюду», каждому показывал на двери.

Мы вошли в надстройку и затоптались на месте, не зная, куда идти. Судно старенькое, нетиповой постройки. Я ни разу не был на подобном. К тому же неизвестно, где принимал капитан, — у себя или в кают-компании.

Стюард вывернулся из-за наших спин и на прекрасном английском пригласил следовать за ним. Я шел первым, смотрел на его накрахмаленную спину и мечтал о стакане минеральной со льдом.

Вентиляция была дрянной — откуда-то полз сладковатый запах приправ.

— Клопов морили, что ли? — спросил сзади Кондратюк.

— Ничего, — успокоил карантининспектор. — Сейчас как все враз закурим, ничего не будет слышно.

В кают-компании, как обычно, — большой стол, на котором искрились бокалы, отдельно — распечатанные пачки сигарет. Спички фирменные.

— Подождите, пожалуйста, минуту, — ослепительно улыбнулся стюард. — Капитан сейчас придет.

Карантининспектор подмигнул мне и показал взглядом в сторону, где на маленьком столе, кроме батареи разнокалиберных бутылок, лежал поднос с крохотными бутербродами, нанизанными на «спички».

— Ишь, приготовились. Споить хочет буржуазия.

Мы рассаживались, вынимали из портфелей и раскладывали перед собой бланки, штампы, штемпельные подушечки, устраивались поудобней.

Стюард застыл в углу манекеном.

Карантининспектор любовным взглядом окинул стол, шлепнул бланки на скатерть, энергично сказал:

— Приступим?

Заметив взгляд карантининспектора, стюард приблизился скользящим шагом, доверительно спросил вполголоса, склонившись:

— Пиво? Коньяк? Виски? Оранжад? Кока-кола? Ром? Вино?..

Карантининспектор глазами указал на красочную бутыль.

Я выбрал оранжад со льдом.

Никитин сделал вид, что ничего не слышит.

Мы, как и пограничники, должны быть стойкими, но уж больно хотелось пить.

Стюард приготовил мне оранжад — откупорил бутылку, достал щипцами из никелированного ведерка кусочек льда, наполнил бокал.

Карантининспектору, заговорщицки улыбаясь, налил стопку «Фундадора».

Мой сосед обвел стол скучающим взором, небрежно взял рюмку, выпил, после чего с преувеличенным видом углубился в изучение пустых бланков.

— Слышь, Юр, — выдохнул он мне на ухо, — что за пойло он мне плеснул? Жжет.

— По-моему, это виски «Белая лошадь», — громко заметила со своего места врач. — Самое гадкое, от которого чаще всего случается белая горячка. И цирроз печени.

— Так я ж для расширения сосудов, — забеспокоился карантининспектор, удрученный тем, что его маневр не прошел незамеченным. — Я, так сказать, соблюдаю дипломатический протокол...

— Послушайте, где капитан? — спросил Кондратюк стюарда, — Уже начало второго.

Старшего лейтенанта было не узнать. Куда девался прежний балагур! Здесь он был подтянут, суров, ни капли улыбки.

Стюард вежливо улыбнулся, хотел ответить, но в это мгновение стеклянные двери кают-компании открылись, и перед нами предстал капитан, которого вела под руку смуглая девушка.

Карантининспектор, с наслаждением затягивавшийся американской сигарой, поперхнулся дымом, закашлялся. Коробка спичек с наклейкой, изображавшей красивое судно, выпала из его пальцев на палубу. Я поднял ее, зажал в кулаке, уставился на капитана. Невероятно, но мастер был в стельку пьян. Покачиваясь, словно в десятибалльный шторм, капитан с помощью девушки добрался до своего места и дрожащими пальцами прикрыл вспотевшее чело.

Я сунул коробку спичек в карман — наклейка предназначалась Вовчику.

Негромко спросил Никитина:

— Выход есть, каково же будет представление?

— А дочка у него ничего, — тихо сказал мне карантининспектор. — Вот батька... Н-да...

— Что с капитаном? — обратился старший лейтенант Кондратюк к стюарду.

Тот пожал плечами и сделал удивленные глаза.

Никто не улыбался. Работы невпроворот, а тут такие дела...

Капитан молчал, подперев обеими руками тяжелую голову.

— Вспоминает, в какой порт зашел, — шепнул я Никитину. — Ну, что делать будем?

— Мистер капитан, заполните, пожалуйста!

Никитин протянул бланк.

Капитан, мутно глядя на бумагу, чиркнул ослабевшей рукой в ненадлежащих местах, что-то промычал и опять погрузился в самосозерцание.

Его непонятное поведение поразило всех.

Я попытался завязать беседу, но ничего, кроме ограниченного набора псевдоанглийских слов, которые выслушал из чисто лингвистического интереса, не добился.

Порой капитан для разнообразия добавлял кое-что из испанского фольклора.

Время шло.

— Скоро светать начнет, — громко оповестил я заскучавшее собрание.

Никитин сердито рассматривал испорченные капитаном бланки, старший лейтенант совещался с агентом «Инфлота».

— Хулиган какой-то, а не капитан, — подытожила общую мысль врач. — Надо сообщить его руководству.

— Лучше его бабушке. Одно и то же.

Разнося оранжад и кока-колу, стюард иронически улыбался, показывая глазами на капитана. Заметив его ухмылку, девушка что-то сердито сказала, и стюард ровнехонько застыл в своем углу, рядом со столиком с напитками.

Капитан на глазах становился полным идиотом. Видно, вся его энергия уходила на сохранение вертикального положения, потому что он не мог даже подобрать расползающиеся губы. По всему было ясно — ему не до приема комиссии.

— Все! Уходим! — решительно поднялся Никитин. — Юра, собирай портфель!

— Согласен!

Поднялся и старший лейтенант.

Капитан, которому было наплевать на наши тревоги, все более клонился набок, и если бы не вовремя подскочивший стюард, грохнулся бы на пол.

Заметив, что члены комиссии стали собираться, девушка извиняющимся тоном сказала, что капитан очень, очень болен, ей неловко...

— Мы покидаем судно, — прервал ее агент «Инфлота». — Простой за счет судна.

— Прошу прощения, господа! Все обернулись.

В дверях стоял приятного вида мужчина в форме чифа.

— Я — чиф «Сансета». К вашим услугам.

Он подошел к капитану, сделав знак стюарду.

— Если не возражаете, я помогу капитану. Он простыл во время шторма и, видимо, решил поскорее вылечиться, но... не рассчитал дозу.

Лукавая, заговорщицкая улыбка скользнула по симпатичному лицу чифа. Веселые глаза, приятные манеры располагали, и мы поостыли.

— Бывает, — проворчал карантининспектор, первым возвращаясь на свое место.

— Что касается формальной стороны дела, — добавил чиф, — то я могу воспользоваться факсимиле капитана.

— Не возражаю, — сказал старший лейтенант.

Мы не возражали тем более. Небо начинало сереть, еще немного, и взойдет солнце, а мы до сих пор не приступали к делу.

Спустя минуту кают-компания преобразилась.

Агент «Инфлота» торопливо заполнял свои бумаги, карантининспектор в сопровождении повара исчез в дебрях судна, отправился на поиски жучков и тараканов. Врач листала санитарные книжечки и требовала акт о дератизации. Пограничник аккуратно штемпелевал паспорта моряков.

Стюард едва успевал подливать в бокалы прохладительные напитки.

Чиф, свойский парень, восседал рядом с капитаном, вел беседу сразу со всеми, не задумываясь, прижимал факсимиле в указываемых местах, улыбался, шутил, интересовался, как налажены развлечения в нашем городе.

Я тем временем отправился вместе со стюардом в каюту капитана, опечатал в сейфе огромных размеров кольт и пачку патронов.

— На кого собрались охотиться? — подивился я, зажимая пломбиратором свинцовую пломбу.

— Оружие входит в инвентарное имущество судна, — охотно пояснил стюард. — Как везде.

Возвращаясь в кают-компанию, я поразился безлюдию в коридорах.

Правда, стояла глухая пора ночи, все или спали, или очень хотели спать, но шел прием судна, и вызванные на контроль моряки могли бы расходиться и не сразу.

Я вошел в кают-компанию в тот момент, когда агент «Инфлота» обратился к чифу.

— Мне надо переговорить с вашим вторым. Хочу уточнить — это транзитный рейс или...

— Второму нездоровится, — развел руками чиф. — Я могу ответить на любой вопрос.

— Минуточку! — всполошилась врач. — И второй нездоров? Уже двое! А мне сказали, что больных на борту нет. Как прикажете понимать? Я должна немедленно осмотреть вашего грузового помощника.

— Да нет же, — с легкой досадой ответил чиф. — Ничего серьезного.

Но врач была полна решимости выполнить служебный долг.

— Я обязана сделать это! Обязана!

— Проводи, — кивнул чиф стюарду. — Господа, — обратился он ко всем, — позвольте капитану отправиться к себе.

Мы посовещались. Никто не возражал. Формальности заканчивались, и в пьянице-капитане особой нужды не было.

— Мэй, — обратился чиф к девушке. — Уведи!

Мэй помогла капитану выбраться из-за стола. Поддерживая его, повела к выходу.

Следом вышли врач и стюард, направлявшиеся ко второму.

Чиф немедленно перебрался в капитанское кресло.

— Заход у нас обычный, — ответил он агенту «Инфлота». — Да, обычный.

— Хорошо. Дополнительный бункер сможем погрузить сегодня в двенадцать ноль-ноль.

— Не к спеху, сэр. Вы ведь все равно не скоро поставите нас к причалу.

— Володя, — шепнул я Никитину, — смотри: чиф показал, что топливные баки почти пусты, а у них — дифферент на нос. Заметил?

— Чиф! — тут же обратился Никитин к чифу. — Вы в балласте или в грузу?

— Никакого груза. В балласте.

— Судно старое, — объяснил мне Никитин. — Само заваливается.

Явился слегка порозовевший карантининспектор. Он скромно сел на свое место и сделал характерное движение нижней челюстью. Так достают застрявший кусочек.

— Ну, как? — спросил я его. — Жучки в тесте попадаются?

— Чисто, — косясь на пустой бокал, недовольно ответил карантининспектор. — Эй, стюард, налейте-ка водички!

— Чиф, — информировал агент «Инфлота», — причал готовят к погрузке. Как только пришвартуетесь, будут поданы загоны. Можете сразу начинать погрузку. Странно, что вы пойдете в Манти с фанерой. Обычно туда отгружаем другой генгруз.

— Не знаю. Фирма заказала, мы возим. Мы всего лишь извозчики.

Ждали врача.

Я расслабился в кресле и попивал охлажденный оранжад. Стало ясно, что мечты о быстром оформлении «Сансета» напрасны.

Вернулся стюард. Чиф сделал знак. Стюард мгновенно разнес всем спиртное.

Чиф сделал приглашающий жест.

— Прошу, господа. Официальная часть почти закончена. Мне хотелось бы выпить с вами за дальнейшее сотрудничество.

Мы с Никитиным переглянулись. Знакомая песня.

— Мы все спортсмены, — улыбнулся Никитин, — пьем только соки.

— Ну, что ж, — еще шире улыбнулся чиф. — Мне это по душе. Хоть немного и обидно. В рейсе не с кем пообщаться... Вы видели, какой у нас мастер? Законченный алкоголик. Кроме него, на судне полным-полно пьяниц, подозрительных типов, бездельников, которых я с удовольствием высадил бы в первом же порту. По вине одного судно во время шторма получило несколько крепких ударов в борт, от чего образовался дифферент. Другой подрался. При этом я не могу выгнать никого. Капитан — размазня. Все знают, что он купил свой диплом в Сингапуре за сто фунтов...

Расстраиваясь все больше, чиф налил себе еще. Мы слушали, не перебивали. Истосковался человек по обществу. Пусть выскажется.

— А профсоюзы! Выгоню, например, бездельника, он пожалуется в профсоюз, назавтра команда забастует, судно не выйдет в море, их поддержат на других судах, и фирма выставит за двери... меня.

Чиф налил себе третью.

— Видели девчонку капитана? Купил в Кувейте, возит с собой уже полтора года, на берег ее не пускает из-за отсутствия документов...

Вошла врач. Она была заметно возбуждена.

— Ну, что? — спросил я. — Бубонной чумы не предвидится?

— Его надо на обследование, — сказала врач, садясь к столу и начиная копаться в санитарных книжках. Нашла нужную и принялась быстро писать что-то в своих бумагах. — Совершенно непонятная картина. Жалуется на одно, боли нетипичные, температуры нет. Сейчас же снять на берег, госпитализировать.

— С вашего позволения, — обратился Никитин к чифу, — я пошлю своего коллегу ко второму. Необходимо проверить вещи, которые он возьмет с собой.

— Если это необходимо...

— Сам-то не идешь, — проворчал я, неохотно поднимаясь. — Боишься, что второй чихнет на тебя, и ни одна поликлиника не поможет.

— Фуражку захвати!

Стюард вышел из кают-компании.

Я взял фуражку, укоризненно посмотрел на Никитина. Вот — весь он в этом: человек идет к заразному больному, а он о фуражке беспокоится. Эгоист несчастный!

Вышел в коридор, свернул налево. В конце коридора, у выхода из надстройки, чья-то фигура исчезла при моем появлении. Везде тихо.

Увидел табличку «Второй помощник», постучал.

— Войдите!

Второй лежал в постели, укрытый по шею простыней. Он молча и, как показалось, испуганно следил за мной из-под полуприкрытых век.

— Ну, мистер, — бодро начал я, — берите самое необходимое и — в госпиталь. Там вас в два счета поставят на ноги. Советская медицина — самая передовая. И бесплатная к тому же.

— Но я здоров! — испугался второй. — Просто голова побаливает. Никуда я не поеду.

— Здоровы или нет — врачи скажут решающее слово. Дома с вас три шкуры содрали бы, а у нас даром. Многие иностранные моряки мечтают попасть в советский порт, чтобы подлечиться. Ну, одевайтесь же! Зубная щетка, тапочки...

Второй нехотя поднялся, и меня удивило то, что он одет. Я отвернулся, чтобы не мешать. И чтобы он не чихнул на меня. Кто мог поручиться, что на судне не какая-нибудь экзотическая лихорадка! Прививки, которые нам делали, были эффективны против известных науке болезней. А если эта еще не зарегистрирована медицинскими светилами?

На столе, рядом с начатой бутылкой виски, лежала пачка рассыпавшегося табака. Рядом россыпью — шариковые карандаши. Стопкой — деловые бумаги, из-под которых выглядывал порножурнал.

Еще я увидел каргоплан — схему загрузки судна. На носу краснела какая-то пометка.

— Каргоплан готовите? А этот журнал не вздумайте брать на берег.

Неожиданно второй подскочил к столу, прихлопнул пятерней бумаги, завопил:

— Чего роетесь? Что ищете? Не имеете права!

Я попятился.

— Да я не роюсь, ничего не ищу. Извините.

— Выйдите! Мне надо переодеться.

— Хорошо, хорошо.

Я вышел в коридор, полный недоумения. Чего это второй взбеленился? Какая его муха укусила!

Едва закрылась дверь, как второй схватил со стола злополучный каргоплан, скомкал его, швырнул в открытый иллюминатор. Потом лихорадочно запихнул в сумку пару рубашек, бросил туда же книжонку, бритву, зубную щетку, мыло.

Выйдя в коридор, замялся:

— Мне... в гальюн.

Я его не узнавал — он опять был тихим, напуганным.

— Конечно, конечно. Я подожду.

Второй нырнул в дверь рядом.

Я посмотрел на руки, покачал головой. Надо бы помыть. Черт знает, что за болезнь у второго. Бросается, как укушенный, в гальюн бегает. Холера?

Я вышел из надстройки, посмотрел по сторонам.

В подсвеченном судовыми огнями небе тускло мерцали звезды. Впереди стояло какое-то крупное судно. Справа — россыпь огней порта, алые тире маяка. Провел рукой по лееру — роса.

Уже алел восток.

Я вернулся в надстройку, поколебавшись, вошел в дверь рядом с гальюном, где был расположен умывальник. Стал мыть руки, мыля пахучим обмылком.

Дверь открылась. Вошел, насвистывая, странного вида моряк, полуголый до пояса. Вид его был ужасен. Смуглое лицо покрыто зеленовато-лиловыми синяками, тело в ссадинах.

— Извините, — сказал он, останавливаясь.

— Прошу. Я закончил.

— Спасибо.

Моряк, искоса поглядывая на мою форму, стал умываться, осторожно дотрагиваясь до ссадин и ушибов.

— Береговая полиция?

— Таможня. Кто это вас разукрасил?

— Задумался, упал с трапа.

— Долго пришлось падать?

— Минут пять.

— Заткнись! — рявкнул появившийся в умывальнике второй. — Вон отсюда! Я готов, сэр, — подобострастно улыбнулся он мне.

Я чуть не сплюнул. Хамелеон, а не второй. Тут он орет, тут извиняется. Ну, типчик!

— Руки помойте, — посоветовал я и вышел вслед за моряком.

— Проваливай в свою каюту! — рявкнул из-за моего плеча удалявшемуся моряку второй.

Моряк исчез за поворотом.

Кто-то в чалме выглянул из-за угла, за которым скрылся моряк, и также исчез.

«Ну и судно! — подумал я. — Сплошные привидения!»

Я прошелся по коридору, опять направился к выходу из надстройки.

— Господин офицер что-то ищет? — спросил появившийся невесть откуда стюард. — Желаете осмотреть судно?

— Вообще-то...

— Я провожу вас. Желаете ходовой мостик?

— Да нет. Я просто так, на палубу.

Стюард сделал приглашающий жест, и я последовал за ним.

Странно все было.

Едва мы вышли из надстройки, как кто-то схватил меня за рукав блузы.

— Господин офицер!

— В чем дело?

Крупный лысый мужчина на секунду замешкался, потом отпустил меня и вцепился в стюарда, тряхнул его за грудки.

— Господин офицер, скажите этой скотине, чтобы он отдал мои пятнадцать долларов!

— Отстань! — попытался улыбнуться стюард. — Я тебе ничего не должен.

— Должен! Кто мне их проиграл в Парамари в «ту-ап»? Ты сказал, что как только придем в первый порт, отдашь! Гони монету!

Стюард попытался вырваться, но лысый держал крепко.

— Господин офицер! — брызгал лысый слюной. — Будете свидетелем!

— Сэр, мы можем идти! — тронул меня сзади кто-то за плечо.

Я оглянулся. Это был второй.

— Вы! Ублюдки! — зарычал второй на преграждавших мне вход в надстройку. — Если сейчас же не уберетесь, я вас вышвырну за борт!

Крутые порядки на «Сансете»! Я мысленно чертыхнулся и пошел вслед за вторым в кают-компанию.

— Где тебя носило? — недовольно заметил Никитин, поднимаясь. — Наверно, личный досмотр устраивал?

Чиф на прощание сердечно пожал руку, хотел подать ее по ошибке и второму, спохватился, засмеялся, погрозил пальцем.

Стюард, оправляя помятую на груди курточку, проводил нас до трапа.

Быстро светало. Мы сошли на катер, обрызганный на клотике розовым светом. Катер попятился, развернулся в сторону порта.

Агент «Инфлота», стоя рядом со мной на корме, смотрел на удалявшееся судно, качал головой:

— Ну, порядочки! Как они дотопали к нам!

Что-то привлекло мое внимание. Было недостаточно светло, поэтому было невозможно различить людей у борта «Сансета».

Я быстро прошел в рубку капитана, взял бинокль, вернулся на корму, покрутил барабанчик настройки на резкость.

В окуляры были видны двое, стоявшие у трапа, который вел на грузовую палубу. Стюард и лысый весело переговаривались. Лысый подошел к фальшборту, сплюнул, оскалился стюарду, который похлопал лысого по плечу.

— Запад! Одно слово — запад! — прошептал я, опуская бинокль. — Прямо из рубрики «Их нравы»!

Я вернулся в ходовую рубку, вложил бинокль в ящичек на переборке, пошел к Никитину.

Он сладко дремал, обнимая служебный портфель с документами.

Я сел рядом, негромко сказал:

— Не судно, а каторжная галера. Капитан — профессиональный алкаш. Второй нервничает, будто его везут на живодерню. Моряки в синяках. Дифферент на нос. Винегрет!

Меня охватило сомнение: Кобец опять начнет смеяться...

Никитин приоткрыл один глаз, посмотрел на меня.

— И что?

— Странно все это. Разное видел, но такое!..

— Еще увидишь, — пробормотал Никитин, закрывая глаз. — Молодой еще, необстрелянный.

— Что-то мне во всем этом не нравится... Надо будет навестить судно во время погрузки.

— Опять версия?

— Нет. Просто хочу посмотреть на трезвого капитана и на их порядки, когда они будут пришвартованы.

— Посмотри, посмотри, — умирающим голосом поддакнул Никитин. — Привет передай от меня.

Несмотря на скептицизм Никитина, что-то не давало мне покоя. Это было похоже на чувство, овладевавшее в досмотровом зале, когда я работал с пассажирами. Чувствовал, что где-то проходит контрабанда, а найти вот не мог.

Катер огибал маяк. В утренней прохладе носились чайки, кок стоял в дверях камбуза на замызганном бункеровщике, с волнореза дядька в сером пиджаке, надетом на голое тело, ловил бычков...

Я вспомнил, что договорился с Вовчиком встретиться у филателистического магазина.

Старшего лейтенанта Кондратюка вызвали в рубку по рации.

Вернувшись к нам, сообщил, что ему велено высадиться в грузовом порту на четырнадцатом причале, а комиссии идти в нефтегавань, оформлять очередной отход. Он прибудет позже, после проверки постов.

Едва нос «Озерейки» ткнулся в причальный брус, Кондратюк спрыгнул, придерживая фуражку, пошел к поджидавшему его пограннаряду.

Катер попятился и взял курс на нефтегавань.

Мы прошли судоремонтный завод, Хлебную гавань, вошли в нефтегавань и остановились посреди акватории.

— Куда высаживать? — спросил капитан.

Мы стояли на носу, осматривались. Действительно, высаживаться некуда. Все причалы заняты, суда стояли впритык. Швартовы и боны мешали катеру подойти в двух удобных местах. Не вплавь же добираться.

— «Ростов» до сих пор не ушел! — обрадовался карантининспектор. — А хотели еще ночью. Кок на нем вечно соли на колоду жалеет.

— Как я на «Ростов» заберусь? — забеспокоилась врач. — Я же не в брюках. Мне будет высоко.

— Не бойся, не оставим, — приобнял врача за талию Никитин. — Я помогу.

Второй помощник, стоявший за нашими спинами, ничего не понимал в происходящем.

Агент «Инфлота» подошел к нему, объяснил ситуацию, пообещал, что машина будет максимум через пятнадцать минут.

Второй согласно кивнул.

Катер на самом малом ходу подошел к низко сидящему борту «Ростова», ткнулся носом, защищенным кранцами, и мы с грехом пополам вскарабкались на безлюдную палубу. Она звонко отзывалась под нашими шагами. Мы прошли под переходным мостиком к трапу и стали спускаться. Снизу на нас удивленно и немного растерянно смотрел молоденький часовой.

— Стоишь, Сережа? — улыбнулась ему врач. — До сих пор цифры считают? Почему тебя не сменят?

— Лоцман на борту? — поинтересовался Никитин. — Команда завтракает?

— Стойте! — приказал Сережа. — Стойте!

Тут же он ступил на нижнюю площадку трапа, загородил проход.

Вдоль залитых начинавшим припекать солнцем причалов стояли суда. Одни грузились, другие выгружали горючее. Все живое пряталось от солнца, и лишь изредка появлялся рабочий или кто-то из команды. В иссушенной земле, полоской тянувшейся вдоль бетонного забора, на котором по-английски было написано «курить воспрещается», островками торчали желтые пятна травы. Деревья понуро клонили ветви с жухлыми листьями. Огромные резервуары, окрашенные в серебристый цвет, слепили глаза.

Часовой Сережа провел пальцами под воротничком, обручем сжимавшим распаренную шею.

— Нельзя сходить.

— Как нельзя? — изумилась врач. Она продолжала спускаться, и тогда Сережа поднялся еще на одну ступеньку, всем своим видом выказывая твердое намерение не пропустить нас.

— Нельзя! Вы нарушили границу.

— Какую границу? — делала вид, что не понимает, врач. — Ничего мы не нарушили. Мы просто высадились здесь, потому что везде занято...

Она остановилась — Сережа преградил путь.

— Эй, Серега! — нервно засмеялся агент «Инфлота». — Брось дурить. Мне клиента везти в госпиталь.

Я оглянулся. Второй помощник «Сансета» чуть ли не с открытым ртом слушал наши разговоры, ничего не понимал, но явно забавлялся происходящим.

Я сразу сообразил, в какой мы попали переплет по собственной глупости — высадились на судно с закрытой границей! Не иначе — после бессонной ночи затмение нашло.

— Нельзя! Вы нарушили границу, — твердил Сережа. — Не пущу. Поднимитесь и ждите!

— Как это — ждите? — возмущалась врач. — У меня много работы. Мне надо оформить больного. Нас ждут!

— Сережа, — робко подал я голос, — в самом деле... Мы ведь не нарочно.

Никитин горестно вздохнул.

— А если бы с нами был твой лейтенант, а? — возликовал агент «Инфлота». — Пустил бы? У нас работа! Нам еще судно оформлять!

— Лейтенант здесь бы не высадился.

— Упрямый казак, — пробасил кто-то сверху.

Мы оглянулись. У трапа стоял вахтенный матрос в шортах и сетчатой безрукавке.

— Не казак, а погранвойска, — огрызнулся Сережа.

— Пехота, — тут же ответил вахтенный. — По первому году, что ли? Своих не пускаешь? По принципу — бей своих, чтобы чужие боялись?

— Перестаньте! — оборвал вахтенного Никитин. — С нами иностранный моряк.

Вахтенный присвистнул.

— Как я могу их пропустить? — печально спросил снизу Сережа. — Как? Они сами границу закрыли, а потом ее нарушили. И вообще... Вы за закрытой границей, — окреп он голосом, — так что не вмешивайтесь.

— Это за какой такой я границей? — ухмылялся сверху вахтенный. — Судно советское, стоит в советском порту, я советский, ты советский... Какая такая граница?

Сережа не ответил.

— Сережа, — покаянно сказал я. — Мы все поняли и осознали. Но у всех работа. Ты нас знаешь в лицо... Хочешь, мы тебе официально предъявим документы, и дело с концом?

— Не могу я вас пропустить! — в отчаянье сказал Сережа. — Начальство решит...

— А, елки-моталки! — ругнулся агент «Инфлота». — С ним не договоришься. Пошли, подождем в надстройке. Свяжемся по рации с КПП, пусть скорее Кондратюк приезжает. А вы почему до сих пор не ушли? — сердито спросил он вахтенного, — Место у причала занимаете!

— Ждем лоцмана.

— Сережа! — не унималась врач. — Послушай! Кто первым поднимается на судно, на котором еще не открыта граница? Я! Врач! Потому что я решаю, подниматься остальным или нет. В том числе и вам, пограничникам. Так что уж имею право подниматься на судно, где граница еще не открыта. Раз мы закрыли, но не открыли, имею право и спускаться. Пропусти меня и пациента!

— Иностранца? — уныло спросил Сережа. — Ага, как же!

Все ушли совещаться, а я с вахтенным остался. Вахтенный томился от жары, от вынужденного безделья, ему хотелось поговорить, пообщаться.

— Слышь, пехота! — позвал он Сережу. — Ну, не пустил ты тех... А почему таможню задержал? Вы же с ним на пару границу стережете. Только форма разная. Вы ж это... братья по службе.

Сережа молчал.

— М-ня, — глубокомысленно промычал вахтенный, подмигивая мне. — Стойкий парень. Далеко пойдет. Ему за этот самый исключительный случай или лычку, или на «губу». Одно из двух.

И, видя, что Сережа навострил уши, стал рассказывать:

— У меня тоже раз был случай... Адекватный. Стою я на посту у порохового склада и читаю книгу про любовь. А тут идет разводящий...

Я перебил вахтенного.

— Минуточку! Сережа! Вот едет Кондратюк. Готовься.

Через четверть часа мы сидели в кают-компании «Ростова» и в присутствии старшего лейтенанта погранвойск Кондратюка строчили объяснительные.

Он отобрал их, проверил наличие подписи, даты, разрешил покинуть судно.

— Яка хата, такый тын, якый батько, такый сын, — охарактеризовал пограничников агент «Инфлота». — Хорошо, что со второго помощника не взяли объяснительную.

— Граница, — терпеливо ответил Кондратюк. — Порядок. Служба. Не ясно?

Никитин глазами показал на Сережу, шепотом спросил меня:

— Понял?

— Инициатива, — ответил я.

Спорить мы вышли во двор.

Лето явно торопилось побыстрее перейти в осень. Едва я подошел к филателистическому магазину, как с неба, покрывшегося тучами, стал просачиваться нудный дождик. Вовчик ждал меня, улыбаясь до ушей. Он уж так привык к нашим походам, что, кажется, совсем позабыл о цели визитов.

— Ну, как? Есть?

— Не-а. Но говорили, что уже появлялся.

— Подождем.

Мы потрепались еще немного, и я уж хотел послать Вовчика за пирожками, как вдруг он застыл, изменился в лице, шмыгнул за мою спину, вцепился в пояс.

— Вон он!

— Где?

— Вон. В синей рубашке.

Высокий худой парень моего возраста, морда лошадиная, волосы желтые. Легкая сутулость и руки-клешни делали его похожим на краба. «Коллекционер» потолкался среди зараженных страстью собирательства с видом доктора, совершающего обход безнадежно больных, кое с кем поздоровался, порылся крючковатым пальцем в предлагаемых «сокровищах» и с равнодушно-пресыщенным видом прислонился к стене дома. Время от времени к нему подходили, что-то предлагали или спрашивали. Он покупал, продавал, торговался, стрелял глазами по сторонам.

— Что ты с ним сделаешь? — спросил за моей спиной Вовчик. — Дашь ему как следует?

— Подумать надо.

Я медлил, прикидывал варианты. В самом деле, что с ним делать? Взять сразу за глотку или присмотреться, понять, что за человек? Человек ли? Торговец орденами... Где он их держит? Все надо обстоятельно обдумать, взвесить, выбрать оптимальный вариант действий. Драки я не боялся, хотя, судя по комплекции «коллекционера» и по его ухваткам, он был не робкого десятка. Такие жилистые парни иного здоровяка разделывают «под орех» на счет раз-два. Крепкие междометия, которыми «коллекционер» скрепляя сделки, свидетельствовали о том, что воспитывался он отнюдь не в пансионе для благородных девиц.

Драки я не жаждал потому, что обещал Вовчику не впутывать в наши дела милицию...

— Что ты будешь делать? — тормошил меня сзади Вовчик. — Что?

— Убеждать, — туманно ответил я. — Взывать к его тончайшим струнам души, доказывать, что воровать и продавать краденое нехорошо. Пока наблюдаем. Знать бы, где ордена!

Пока мы с Вовчиком шептались, на сцене появилось новое лицо, внесшее существенные коррективы в мои несозревшие планы.

Новоприбывший имел шикарные, ухоженные бакенбарды, яркую синтетическую куртку желтого цвета с белым воротником; голову прикрывала от дождика жокейская кепочка с длинным козырьком, под которым терялось лицо.

Напрягая слух, я услышал калеченные английские слова.

Иностранец?

Зацепив пришельца клешней под локоть, изобразив на лошадиной физиономии подобие улыбки, «коллекционер» увлек его в ближайшее парадное.

— Фарцует, — точно определил Вовчик. — Спекулянт.

— Где-то я его видел, — подумал я вслух. — Но где?

Я медлил, не зная, как поступить. Ясно, как день, что сейчас там, в парадном, совершается сделка. Чем торгует «коллекционер?» Марками? Значками? Орденами?

— Стой здесь! — приказал я Вовчику. — Следи за парадным!

Я ринулся к массивной двери. Открыв ее, увидел пустой вестибюль. К площадке первого этажа вела широкая мраморная лестница. Поспешил наверх, проклиная свою нерасторопность, объясняя ее прошедшей ночной сменой и рассчитывая хотя бы засечь квартиру, куда войдут «негоцианты». Добравшись до площадки второго этажа, остановился, прислушался. Нигде не щелкал замок, не слышались голоса. Вошли в квартиру? Успели?

Обескураженный, спустился на первый этаж, и тут до моего слуха донеслись приглушенные голоса спорящих. На цыпочках подкравшись в подлестничном полумраке к небольшой узкой двери, ведущей во внутренний двор, услышал прелюбопытнейший диалог.

— Не тумороу, а тудэй, осел. В файф о’клок, балда! На этом самом плэйсе. Усек?

— Да, да, — по-английски отвечал собеседник. — Я понял. Приду. Но ты не обмани. Приноси обязательно.

Я понял, что сделка заканчивается, и поспешно отступил к списку жильцов, сделал вид, что больше всего на свете люблю зачитываться этим литературным произведением ЖЭКа.

Вовремя! Дверь отворилась, и в вестибюль вышел мужчина в желтой куртке. Он не обратил на меня никакого внимания, прошел мимо, открыл входную дверь и исчез.

Выждав еще пару секунд, я ринулся к дверце. За ней никого не было. Пуст был и внутренний двор. Неужели «коллекционер» живет где-то здесь?

Я опрометью выскочил на улицу, спросил подбежавшего Вовчика:

— Где «коллекционер»?

— Туда пошел, — показал пальцем Вовчик.

Я быстро прикинул, решился.

— Следи за ним. Узнай адрес. Я — за «курткой». Это, кажется, по моей части. Следи, чтоб «коллекционер» тебя не засек. Сможешь?

— Угу.

— Все разузнай и приходи ко мне. Давай!

Вовчик бросился по улице. Вот он, замедлив шаг, пошел вдоль стены, прячась от «коллекционера».

Я зашагал в другую сторону за приметной желтой курткой, удалявшейся в сторону центральной части города. Тип в куртке походил по магазинам, посетил городской парк, где несмело приставал к девчонкам, потом пошел в сторону порта.

Выглянуло полуденное солнце, стало парить. Неизвестно-знакомое мне лицо с бакенбардами сняло жокейскую кепочку, вытерло лоб. Это был тот самый тип, который требовал у стюарда долг.

Сейчас он шагал в порт. В пять часов, как уговорено, ему предстояло встретиться с «коллекционером» в парадном. Тот обещал что-то принести. Что?

Мне нужен был человек для экстренной помощи.

Я вошел в телефонную будку.

Сизая туча накрывала город. Ожидая, когда на другом конце снимут трубку, я смотрел, как ветер гнал по улицам обрывки бумаг, трепал полосатые навесы, гнул кроны. Лето явно торопилось встретиться с осенью.

Щелкнуло в трубке.

— Привет. Это я. Разбудил?

Порт совсем исчез в пелене дождя.

В такую погоду хорошо отсыпаться или нежиться у телевизора с чашкой чая и куском домашнего пирога...

Я стоял на площадке металлоконструкции, смотрел сверху, как сумерки начинают окутывать здания, цепляться за углы и крыши, заволакивать серой ватой землю. Я поплотнее засунул руки в карманы кителя. Хорошо, что догадался надеть! Невидимое море плескалось о сваи и дышало, как живое. Подумалось, что еще часик-другой подобных воздушно-водных процедур, — и стойкий насморк обеспечен. Красоты дождя приводили в отчаяние — я мог прозевать «куртку». Но вот в быстро сгущавшихся сумерках стали загораться фонари и прожекторы, и я приободрился. Дорога, на которой должна была появиться «куртка», осветилась.

Металлоконструкция меня привлекла потому, что сверху отлично просматривались подходы к причалам и здесь был козырек, спасавший от дождя. Не исключена возможность, что моряк попытается попасть на судно не через проходную. Лица людей, изредка появлявшихся на дороге, различались с трудом, но у меня был верный ориентир — ярко-желтая куртка.

Метрах в пятидесяти от меня мокли еще трое — часовые у носовых и кормовых продольных, у трапа. На корме «Сансета» повис намокший гюйс. Работы по случаю дождя не велись, и вахтенного у борта не было (что, впрочем, в порядке вещей на иностранных судах).

Запищала портативная рация, микрофон которой был закреплен зажимом на верхнем кармане кителя.

Я откашлялся, готовясь к неприятному разговору. Вытащить человека после ночной из постели, всучить ему рацию и предложить ждать какого-то контрабандиста — такое переносится с трудом.

— Юрка! — недовольным голосом прохрипела рация голосом Никитина. — Где он? Между прочим, уже половина восьмого.

— Потерпи немного. Не могу же я раздвоиться и ждать одновременно и здесь, и на проходной.

— А если он упьется и уснет где-то под забором?

— Все может быть.

— Думаешь, он полезет через забор? Проще было бы повязать его вместе с фарцовщиком в пять часов с помощью милиции.

— Нельзя. Я тебе объяснил. Его надо, надо взять! Другого момента не будет.

— Вот и ждали б его у трапа. И зачем меня под этакой авантюрой подписывать?

Все-таки Никитин был зануда.

Конечно, можно было бы с помощью милиции задержать «куртку» и «коллекционера» при продаже чего-то там, но что мы могли им инкриминировать? Сущую ерунду! Если «куртка» понесла продавать джинсы или майки, то как потом вытряхнуть из «коллекционера» ордена?

Вовчик узнал, что «коллекционер» живет на улице Кибальчича, в доме номер четыре, квартира тридцать.

Я с тоской посмотрел на черное небо. Сколько можно лить?

А вдруг тип с бакенбардами продал куртку. Или вывернул ее наизнанку? Есть такие куртки. Или перелез где-то через забор?

Вспомнилось, как ночью в туалете управления порта объявились однажды пьяные скандинавы, которые, совершив чудо альпинизма, преодолели четырехметровые ворота, проникли во внутренний двор, пару раз пытались взобраться по крутому склону в обход здания, измазались, как черти, потом отогнули прут решетки и влезли в туалет, считая, что таким образом сокращают путь в порт. Проходная же находилась в двух шагах...

Может быть, «куртка» тоже так надралась, что забыла, где вход?

Кажется, дождь начинал утихомириваться — ветер гнал не такие густые полотнища воды, рябь на лужах стала не сплошной, а прерывистой...

Я посмотрел на «Сансет». В свете судовых прожекторов по палубе расхаживал матрос, проверяя трос, крепящий брезент на крышках трюмов.

Запищала рация.

— Я закругляюсь, — сказал Никитин. — Пошли домой, Юрка.

Я не успел ответить. Из прохода между бунтами вышла фигура в темно-синей куртке и жокейской кепочке. Моряк шел быстро, втянув голову в плечи, держа руки в карманах.

Обошел проходную? Как?

— Давай ко мне! Идет! — рявкнул я.

Я сунул рацию за пазуху, натянул потуже фуражку и стал скоро перебирать руками и ногами на скобах. Они были скользкие от воды, и я успел подивиться тому, что не сорвался, не грохнулся. Наконец очутился на земле. Застывшие ноги плохо подчинялись, и первые шаги давались с трудом. Прикинув расстояние до трапа, поднажал и успел к тому моменту, когда пограничник, похожий на средневекового монаха в накинутом на голову капюшоне, брал из рук моряка пропуск, открыл железный ящик на ножках, в котором хранились пропуска. Уф! Успел!

— Секундочку! — выдохнул я. — Таможня. Не отдавайте паспорт!

Часовой удивленно посмотрел на меня, понял, что зря под дождем таможня бегать не станет, подчинился.

— По-русски понимаете? — спросил я моряка. — Ладно. Тогда по-английски... Вы знаете, что перемещение предметов с берега на судно, — забарабанил я, — без ведома и разрешения таможни запрещено?

Краем глаза я увидел, как из-за угла далекого пакгауза появился Никитин с портфелем в руке.

На лице моряка не отражалось ничего, кроме крайнего удивления и тупого непонимания. Ни капли страха или испуга. Вот нервы! Канаты!

— Ничего нет, — спокойно ответил он.

— И в карманах ничего?

— Абсолютно.

Пограничник с любопытством наблюдал за нами.

Никитин подбежал, взглядом спросил, какие новости.

— Предъявите, что несете! — настаивал я.

— Почему?

— Что — почему?

— Почему я должен предъявить то, чего у меня нет?

— Граница!

— Где граница? — явно издевался моряк. — Не вижу.

— Как прошли в порт? — спросил Никитин. — Куртку вывернули наизнанку и через забор? Станьте сюда, под козырек.

Моряк отошел к будочке тальманов.

Никитин извлек из портфеля портативный металлоискатель, провел им вдоль спины моряка.

Раздался тонкий зуммер.

Все застыли.

Моряк понял, что более валять дурака бесполезно, вытащил сверху из-за спины связку каких-то брелков, внезапно шагнул к борту, швырнул...

Недаром я сторожил каждое его движение. Рука моряка наткнулась на мою, и то, что было в ней, не упало в море, а рассыпалось на мокром асфальте. Никитин оттащил моряка, пытавшегося ударами ног сбросить металлические предметы в воду.

— Что происходит? — спросил чиф сверху.

— Прошу сюда, — предложил я. — Ваш матрос занимается контрабандой.

Чиф нехотя сошел.

— Соберите, — предложил Никитин.

Чиф собрал ордена, медали, знаки отличия. Я снял трубку телефона, находившегося под ящиком с паспортами, и позвонил в таможню.

— Ну и ну! — удивлялся за моей спиной часовой. — Тут на взвод хватит. Где он их взял?

— Поднимайтесь на борт! — приказал я моряку. — Паспорт получите потом.

Мы предъявили часовому свои пропуска и поднялись на «Сансет».

Встреченный в коридоре стюард пошел вызвать капитана, но вместо него нами занялся чиф. Капитан болен, принять не может.

В кают-компании Никитин занялся составлением протокола.

Лысый, с бакенбардами, оказавшись на своем судне, повеселел и, явно забавляясь произошедшим, со смешочками повествовал чифу о своем злоключении.

Чиф откровенно скучал и посматривал на часы. Несколько раз он вставал, выглядывал в иллюминатор.

Вошел стивидор. Он поздоровался со всеми, понимающе кивнул, увидев, чем мы занимаемся, попросил разрешения переговорить со вторым насчет погрузки.

— Я за него, — кивнул чиф.

— Дождь перестал. Можно навешивать предохранительные сети?

— Да. Грузите в твиндек первого трюма.

Я с удивлением посмотрел на чифа. Ничего себе порядочки! Дифферент на нос, а он — в первый трюм!

Я подошел к иллюминатору, выходившему на грузовую палубу, и увидел, как выполняют распоряжения стивидора четыре грузчика. Медленно открылась, собираясь в гармошку, крышка носового трюма. Грузчики принялись навешивать у борта предохранительную сеть, загрузили с помощью крана несколько рулонов сепарационной бумаги.

Никитин тщательно вписывал в протокол названия орденов и медалей.

Я посмотрел на чифа. Он поспешно отвел глаза.

Внезапно чиф поднял голову, улыбнулся:

— Тяжелая у вас служба. Ни днем, ни ночью нет покоя.

— Володя, — сказал я Никитину, — ты заканчивай, а я на минутку.

— Угу, — промычал Никитин, поглощенный протоколом. — Только недолго.

Под внимательным взглядом чифа я вышел в коридор, еще толком не зная, что делать дальше. Что-то беспокоило меня. Я миновал гальюн, вошел в умывальник. Отчего психовал второй? Температурил? Кто избил матроса? За какие-то финансовые недоразумения? Каргоплан с пометкой... А в бумагах показано, что судно в балласте. Мне снова пришли в голову слова матроса. В первое наше посещение судна он хотел что-то рассказать, но ему помешали. Успел только произнести: «Сэр, на нашем судне груз. В ящиках...»

Я двинулся по коридору, вышел из надстройки, остановился.

Может, у меня просто развивается комплекс подозрительности?

Юркий катеришка, подрабатывая винтом, разворачивался неподалеку от «Сансета». Его три разноцветных ходовых огня менялись местами. Издалека чуть слышно ветерок донес ритмичную мелодию. Танцы в парке. В любую погоду!

— Сэр! — шепнул кто-то мне в спину.

Я оглянулся. Никого.

— Сэр! — опять донесся шепот, и теперь я понял, откуда он доносится — кто-то находился за занавеской открытого иллюминатора жилой каюты.

— Сэр, не смотрите в мою сторону. Я еще в прошлый раз хотел сказать... Нам помешали. А сейчас запретили выходить из кают. Дело в том, что в первом трюме — груз без...

В каюте вспыхнул свет, и человек за занавеской отпрянул от иллюминатора.

Тут же иллюминатор захлопнулся. Я подождал немного, потом спустился на грузовую палубу.

Хосе едва успел закрыть иллюминатор, как за его спиной вырос лысый с бакенбардами. Он с подозрением уставился на Хосе.

— С кем это ты тут шепчешься, обезьяна? Заговариваться стал?

Лысый подошел к иллюминатору, увидел удалявшуюся спину в форменном кителе, обернулся, схватил Хосе за отвороты рубашки, слегка придушил.

— Ну, ты! Желтомордая образина! Признавайся, ублюдок, какие у тебя шашни с таможней! Что ты ему шептал?

Хосе понял, что еще немного — и он потеряет сознание. Он ударил лысого ногой в пах, потом ребром ладони по кадыку, ладонью с зажатыми пальцами в челюсть.

Лысый впечатался спиной в переборку и стал медленно оседать на палубу.

Хосе подошел, перевернул лысого, связал ему руки за спиной, сунул в рот кляп из грязного полотенца.

Рассчитывал, что все будет развиваться несколько иначе, но теперь приходилось менять план.

Наступала пора решительных действий.

Стоявший у борта грузчик не обратил на меня внимания.

Он подтягивал трос, и мышцы его рельефно перекатывались в свете, падавшем с верхушки мачты. Я подошел поближе к носовому трюму.

В твиндеке два грузчика разматывали рулон сепарационной бумаги. Двое на палубе, подтянув концы тросов, прошли мимо меня к трапу.

— Начинаете грузить?

— Не мы. Для другой смены готовим.

Нахлобучив фуражку, я спустился к работавшим в твиндеке, проверил, как настелена бумага, убедился, что борта сухи, без ржавчины.

— Все в порядке, таможня, — хмыкнул один из грузчиков. — Не первый день замужем, Юрка!

Я узнал в нем бывшего напарника по бригаде, хотел поговорить, но они как-то разом закончили и поднялись наверх.

В это время мое внимание привлек лаз, ведущий ниже.

— Разве уже сюда грузили, Валера? — спросил я поднимающегося по трапу.

— Сказали в твиндек, — ответил мой старый знакомый и исчез за коммингсом.

Меня слегка задело нежелание бывшего знакомого общаться, но вскоре стало не до него.

Я присел на корточки у лаза. Значит, есть груз?

Посмотрел на часы. Скоро пересменка. Пойти в таможню, рассказать о своих подозрениях Тарасову и Никитину, потом вернуться? Но за это время фанера уже будет в твиндеке. Не станут же ее выгружать! Остановить погрузку? На каком основании? Сколько стоит час простоя? А что, если сейчас самому посмотреть?

Я поправил фуражку.

Сверху послышался шорох. Я поднял голову. Показалось, что над коммингсом на секунду показалась чья-то голова.

— Эй!

Ответа не было.

Я унял неприятное чувство, похожее на страх, и наперекор здравому рассудку, вопреки всем инструкциям, стал отвинчивать заскрипевшие винты.

Шли они туго, я пыхтел, но все же справился быстро. Откинул крышку. Черный зев, ничего не видно. Тут я вспомнил о висевшем на связке фонарике-брелоке. Зыбкий свет вырвал из темноты ряд каких-то ящиков. С чем ящики?

Тут-то меня и ударили.

Лежал внизу на ящиках и не слышал, как крышка носового трюма с легким шумом наползает и наглухо закрывает зияющее отверстие.

Никитин, сидевший в одиночестве в кают-компании, встал, стал прохаживаться взад и вперед у стола, посматривать на часы, поглядывать на двери. Решившись, взял рации, портфель, вышел в коридор, заглянул в гальюн, в умывальник.

Хорунжего нигде не было.

Никитин постучал в двери каюты, где жил чиф.

Ни звука в ответ.

Судно казалось вымершим. Никто не разгуливал по коридорам, не слышались разговоры.

Даже у трапа не было вахтенного.

— Часовой! — позвал Никитин. — Таможенник не сходил?

— Только стивидор и грузчики.

Никитин вернулся в кают-компанию. Он был вне себя от злости. Надо же! Пошел на минутку, а отсутствует добрых четверть часа.

— Ты с ума сошел! — прошипел чиф. — Ну, Раджа, это уж!..

Он уставился на стюарда, стоявшего у двери.

Кто-то постучал. Чиф и стюард замерли. Услышали удалявшиеся шаги.

— А что оставалось делать?

— Как ты-мог додуматься напасть на таможенного чиновника? Кретин!

— И мне, и вам платят за доставку груза не в этот порт. Я шкурой отвечаю за груз.

— Но ведь это не какой-то грязный матрос! И даже не агент «Интерпола»! Через несколько минут его начнут искать. С судна он не сходил. Значит... Сюда хлынет толпа полицейских, или кто там у них, с собаками... Его в два счета найдут. И груз тоже. Что тогда?

— Как он догадался? Впрочем...

— Ты его убил?

— Не знаю. Падал он вниз головой. Если и жив, то находится под двойным запором. Ему оттуда не выбраться.

— Что будем делать?

— Ну... Не знаю.

— Я умываю руки! — взорвался чиф. — Наделал дел и не знаешь, что дальше!.. Кто знает? Кто? Провернули такое, и вдруг ты, кретин, мясник, которому было велено никого не подпускать к трюму!..

— Заткнись! — озверел стюард. — Помолчи, если не хочешь, чтобы я и тобой занялся. Я все устрою! Затолкаю таможенника в бочку с мусором и сплавлю за борт.

— Можешь теперь хоть съесть его! Сам напутал, сам и распутывай! Ты забыл о часовых! Их трое! Все! Хватит с меня! Я бросаю все и перехожу на другое судно. Сейчас же! Пассажиром! Я знать ничего не знаю!

— А чек? — насмешливо спросил стюард. — Думаешь, тебе оплатят невыполненную работу?

Чиф обмяк, поник.

— Вот что, — глухо сказал он, — сделаешь так... Возьмешь в каюте второго бутылку со спиртным, спустишься в трюм и вольешь ее в глотку таможеннику. Для запаха. Потом вытащи его наверх, оставишь на палубе у трапа. На грузовой палубе. Подальше от носового трюма. Таможенник должен быть мертв на сто один процент! Все должно выглядеть так, будто он пьяным свалился с трапа и сломал себе шею.

— Позвоночник, — поправил стюард.

— Тебе видней. Надо, чтобы его обнаружили грузчики вовремя погрузки в первый трюм. Команду держать в каютах. Пусть твои бандиты присмотрят за этим. Перекрыть ход на бак. Все. Теперь быстро, быстро! Нет. Постой. Еще одно... Может начаться расследование, всплывут и капитан, и Мэй. Они расскажут... Капитана и Мэй надо убрать. Сейчас. Дашь им обоим сверхдозу. Что возьмешь с наркоманов!

— Веселенький рейс, шеф. Целый морг получается, — усмехнулся стюард. — Подвалило работки. Это не Ортопед, которого даже не было в списках команды. Это подороже...

— Иди, иди, не торгуйся.

— А вы?

— Что — я?

— Чем будете заниматься вы?

— Отвлеку второго таможенника. Потом займемся тем... в трюме. Тебе одному не вытащить тело на палубу.

— Хорошо. Я к капитану, вы — в трюм. Если не сделаем все быстро и чисто, не скоро выберемся из этого порта. И из этой страны.

Они вместе вышли из каюты.

Я застонал, перевернулся на бок, открыл глаза. С таким же успехом можно было не открывать их — черная стена темноты начиналась у самого зрачка. Нестерпимо ныла шея. Попытался поднять голову, и что-то хрустнуло в шейных позвонках. Потом немного полегчало. С трудом, как младенец, поворочался и сел. Сколько я здесь нахожусь? Час? Сутки? Судя но тому, что кровь, сочившаяся из носа, не совсем засохла, не так уж давно.

Кто ж меня так? За что? Ах, да, ящики... Неужели из-за них? Кто же все-таки меня треснул? Лысый в желтой куртке?

Я стал на колени, пошарил в карманах и к своей радости нащупал брелок-фонарик. Так. Глянем-ка, из-за чего весь сыр-бор разгорелся.

Я зажег его, с трудом поднялся, осмотрелся. Сполз в узкое пространство между бимсами и стеной ящиков. Ни на одном нет маркировки. Пошатываясь, подошел к скобам, полез наверх. Крышка не поддалась, хотя я жал ее изо всех сил. В бессильной ярости стукнул ее кулаком и окончательно уяснил, что заживо погребен в трюме. Где Никитин? Найдет ли меня здесь? Не окажусь ли я в роли того мальчика, который прокладывал ход в трюме корабля среди вещей и продуктов? Что ждет меня? Увлекательное путешествие в заморские края? Или только до границы территориальных вод?

Я спустился, чтобы передохнуть и собраться с мыслями. Вот так влип! А все из-за своей дурости! Надо было просто позвонить в таможню, и вся недолга. Неужели «они» и в самом деле намереваются свернуть мне шею? Но за что? Или у «них» так наказывают таможенников, нарушающих инструкции по досмотру? Но я же спускался в трюм в присутствии грузчиков! Хотел проверить укладку сепарации, влажность... Выполнял, так сказать, свои функции. А если «они» не шутят? Если — за борт? Но за что?

Надо было выяснить, почему кто-то покушался на мою жизнь. Ведь если бы не относительно благополучное падение, обязательно свернул бы себе шею.

И неизвестно, что будет через несколько минут...

Зажег фонарик и осмотрел ящики, намереваясь вскрыть самый податливый.

Я нашел, что искал. Крышку этого ящика можно было подорвать относительно легко — гвозди вбиты кое-как.

Морщась от усилий, подхватил кончиками пальцев край доски, потянул так, что едва не сорвал ногти. Фонарик мешал, и я пристроил его неподалеку.

Кряхтя и ругаясь, с помощью найденного куска проволоки проделал небольшую щель, запустил в нее пальцы, подорвал доску.

И тут до моего затуманенного крепким ударом мозга наконец дошло, что я держал в руке. Даже присвистнул от удивления. Вот это да! Сколько ж тут оружия? Окинув ящики взглядом, порадовался. Если удастся вылезти... живым.

Все мои сомнения рассеялись, как дым при шквальном ветре. Все стало на свои места — и «пьяный» капитан, и «больной» второй помощник, и чиф с факсимиле... История! Да, «они» шутить не станут. Слишком много поставлено на карту.

Лучина погасла.

Второго лаза здесь нет. Пробить борт нельзя.

Что делать?

За поворотом коридора чиф и стюард почти столкнулись с Никитиным, который, позвонив об. исчезновении Хорунжего, метался по судну в поисках кого-нибудь из командования.

— Чиф! — обрадовался Никитин. — У вас на судне, видимо, заблудился мой коллега. Или застрял у кого-то в гостях. В общем, объявите, пожалуйста, по спикеру, чтоб он прошел к трапу.

Стюард бочком проскользнул мимо Никитина, и тот не обратил на него внимания.

Чиф попытался последовать его примеру, но Никитин преградил путь.

— Прошу вас сделать это!

— Но, знаете... Погрузка, дела... С удовольствием, с удовольствием... Пройдите в рубку. Радист должен быть на месте. Он все сделает.

— Может быть, вам было бы удобней самому?

— Дела, к сожалению, дела, — натянуто улыбался чиф.

Он торопливо откланялся и поспешил улизнуть от пораженного такой переменой поведения Никитина.

Рубка радиста находилась выше, и Никитину не оставалось ничего иного, как подняться по узкому трапу. Постучавшись, открыл двери.

Радист действительно был на месте. Он равнодушно посмотрел на таможенника и продолжил работу над разобранным блоком.

— Прошу прощения, — с порога сказал Никитин. — Дело в том, что мой коллега таможенник находится где-то на вашем судне. Передайте, пожалуйста, по судовой трансляции, чтоб он немедленно прошел к трапу.

Радист не ответил. Распотрошенные внутренности блока интересовали его куда больше, чем взволнованная речь Никитина.

— Рация не работает?

— Рация у меня всегда в порядке.

— Чиф сказал, чтобы вы...

— Без приказа капитана ничего никому передавать не стану, — лениво ответил радист. — Даже по судовой трансляции. На судне у меня один хозяин — капитан. Пусть он прикажет.

— Но ваш капитан...

— Я занят! Не мешайте!

Никитин чертыхнулся и поспешил вниз, в коридор, чтобы разыскать чифа.

Не нашел его ни в кают-компании, ни в коридорах, никто не отозвался на стук в двери каюты, где жил чиф.

Никитин вновь вышел к трапу.

— Таможенник не появлялся?

— Нет, — покачал головой пограничник. — Не было.

Стюард открыл ключом двери капитанской каюты и первое, что увидел, был огромный кольт в руках Мэй.

— Ну, ну, девочка, перестань баловаться! Эти штуки иногда стреляют.

— Я не дам колоть его в третий раз! — сказала Мэй так, что стало ясно — будет стрелять.

— Хорошо, хорошо, ухожу, — сказал стюард, поворачиваясь, чтобы выйти, и вдруг, схватив графин, стоявший в пазу на полке, ударил Мэй наотмашь по рукам. Раздался грохот разбитого сосуда, но выстрела не последовало — пистолет был на предохранителе.

Звон разбитого стекла привлек внимание Хосе, шедшего по коридору. Он толкнул дверь капитанской каюты. Она легко отворилась.

Стюард укладывал Мэй на постель.

Капитан с потухшим взглядом безвольно сидел в кресле и не шевелился.

Стюард оглянулся, кивнул Хосе,

— Помоги.

Хосе поспешил на помощь приятелю, и стюард ударил его коротко, умело.

Не обращая внимания на Хосе, который свалился на потертый ковер у постели, стюард закрыл двери на ключ, подошел к Мэй, вынул из кармана коробку, из нее — шприц, ампулу...

Кто-то постучал в дверь.

Стюард дожал поршенек до конца, выдернул из руки Мэй иглу, спрятал шприц в коробочку, подошел к двери, прислушался.

Стук повторился.

— Это я, — негромко сказал чиф. — Открой!

Стюард открыл, впустил чифа и сразу же закрыл двери.

— Ну, что? Почему этот здесь? — нахмурился чиф, увидев лежащего на полу Хосе.

— Вечно сует нос не в свои дела. Пришлось...

— Готовы все?

— Пока только Мэй.

Чиф посмотрел на тусклые глаза капитана.

— А он?

— Сейчас сделаю.

— Оставь. Сначала таможенник. Его приятель что-то учуял. Сначала таможенника в трюме. С этими успеем.

Стюард подумал, потом ударом кулака отправил в глубокий нокаут капитана.

Каблуком легкой эспадрильи ударил лежавшего Хосе в затылок. Хосе дернулся и замер.

Стюард и чиф вышли из каюты, закрыли ее на ключ.

Ворочать ящики, натягивать брезент самому было несподручно, чертовски тяжело, но приходилось спешить. Было душно. Пот струился между лопаток. Я рывком бросал один ящик, другой, вздувая вены, струной напрягались жилы, тело ощущало тяжесть работы...

Я собирался бороться за свою жизнь.

Наверху послышались шаги...

Хосе шевельнулся, сделал попытку встать, поднялся на руках, упал.

Кое-как, упираясь из последних сил, стал на четвереньки.

Увидел Мэй, лежавшую на постели, капитана в кресле, тупо глядевшего в одну точку.

— Кэп! — прохрипел Хосе. — Кэп!

Капитан с трудом посмотрел на него.

— Что произошло, кэп?

Капитан закрыл глаза.

Хосе встал, пошатываясь, поплелся к двери. Она была закрыта.

Тогда Хосе подошел к иллюминатору, открыл его и стал выбираться наружу.

Капитан следил за его действиями, потом, вцепившись дрожащими руками в подлокотники кресла, напрягся...

Ему, как и Хосе, удалось встать после нескольких попыток.

Он стоял на подгибающихся ногах и смотрел, как Хосе пролазит в иллюминатор.

Покачиваясь, капитан подошел к постели, посмотрел на неподвижно лежавшую Мэй, не смог нащупать ее пульс.

Сделал несколько шагов, и что-то стукнуло под его ногой.

Огромных размеров кольт.

Капитан тупо смотрел на оружие, потом подошел к двери, дернул за ручку. Постояв немного, вернулся к столу, открыл верхний ящик и в коробке из-под сигар среди всякой всячины нашел запасной ключ.

Лязгнула крышка. Острый луч прорезал темноту, ощупал место моего падения, пошарил по закоулкам.

Наверху пошептались. Один из тех, кто стоял у лаза, стал спускаться. Второй подсвечивал скобы.

Я сжался за выступом, влипал в железо, растекался по нему до предела, моля бога, чтоб меня не заметили до срока.

Стюард стал на последнюю скобу, вынул из кармана какой-то предмет.

— Господин таможенник! — позвал он, — Где вы? Есть небольшой разговор. Мы хотим кое-что предложить вам.

Я, естественно, не отвечал.

Стюард мягко спрыгнул на брезент и... исчез в приготовленной ловушке. На том месте, где он провалился, было вынуто столько ящиков, брезент был отпущен так, чтобы человек исчез с головой.

Воспользовавшись тем, что луч скользнул на мгновение в сторону, прыгнул на скобы, повис на руках и оттолкнул ногой стюарда. Он отлетел к пирамиде ящиков, которые с шумом погребли его под собой.

Не став дожидаться, когда стюард придет в себя, я на мгновение выпустил скобы, подхватил лежавший у борта пистолетик, сообразил, что это — газовый, резво полез наверх. Успел подставить плечо под захлопывающуюся крышку, взвыл от боли, напряг до отказа мышцы, уперся головой так, что фуражка наползла на уши.

— Полундра! — прохрипел я.

Тот, сверху, не мог дожать крышку, но и я был не в силах открыть ее. Я выставил дульце в щель, нажал на спусковой крючок.

Бахнуло не очень громко, зато крышка тотчас поддалась.

Чиф схватился руками за горло, закашлялся и, бросившись к скобам, стал подниматься на палубу.

Я отшвырнул пистолетик, задержал дыхание и, чувствуя в носу тяжесть газа, вывалился наружу, перекатился в сторону, резко выдохнул. Скорей, скорей наверх!

Пошарил вокруг себя, нашел фуражку, нахлобучил, бросился вслед за чифом.

— Полундра!

Чиф уже протискивался в тамбуре, выползал на палубу, когда по трапу к носовому трюму сбежал Никитин.

— Что происходит, чиф?

— Полундра! — донесся до Никитина мой вопль.

Чиф сиганул в сторону. Никитин преградил дорогу.

— Что происходит?

Тут я вывалился па палубу. Увидев чифа, заорал что было сил:

— Держи!

Чиф, словно обожженный плетью, бросился на Никитина, ударил головой в живот, отшвырнул в сторону и, махнув через фальшборт, исчез.

Я бросился за ним, навалился грудью на фальшборт и увидел, как чиф, цепляясь руками и ногами за ячейки предохранительной сети, скатился до уровня причального бруса, выкарабкался на причал.

— Стой! — крикнул часовой, стоявший у носового швартова.

— Держи! — поддержал я.

Краем глаза успел заметить группу подходивших к судну грузчиков. Среди них был кто-то в оранжевой косынке...

За моей спиной Никитин, согнувшись пополам, поднимал с палубы портфель, рации...

Чиф мчался по причалу. Налетев вихрем на часового, сбил его с ног.

— Звони на КПП! — крикнул Никитин часовому у трапа. Тот уже вертел диск телефона.

Я резво, будто проделывал это каждый день, спускался по предохранительной сетке.

Здоровенный грузчик, разинув рот, смотрел на меня снизу.

— Гуляем? — хохотнул он.

— Так это ж Юрка Хорунжий! — сказал кто-то. — Юра, в чем дело? Помочь?

Чиф уже мчался назад — видно, с той стороны путь был перерезан.

Страх удесятерил его силы. Смерчем налетев на грузчиков, сбил, как кегли, двух, помчался дальше.

Я бросился вслед. Зафиксировал на бегу удивленное лицо Юли, машинально поднял руку — «привет!»

Чиф уходил все дальше.

— Держи его!

Меня хотел укокошить!

Чиф тоже слышал мой крик, и это подстегнуло его. Он свернул ближе к причалам, проскочил между вагонами движущегося состава, сбил висевшего на ступеньках железнодорожника. Выскочил на открытую складскую площадку, заметался между штабелями, попал в тупик, рванул наверх, пробежал по ящикам, спрыгнул на бочки, на четвереньках быстро пополз по длинной трубе.

Я потерял его из виду. Обежал складскую площадку, повернул назад, и тут чиф выпорхнул из трубы у меня под носом.

— Стой!

Чиф рванул в сторону мастерских. Он не знал порта, и я был уверен, что еще немного — и загоню его в тупик. Недалеко отстав, вслед за мной бежал пограничник.

Мои настойчивые крики насторожили внимание швартовщиков — дяди Миши и его напарников. Они шли со стороны двухэтажного домика, где находилась картография и комната отдыха швартовщиков.

Дядя Миша и его напарники увидели чифа, заулюлюкали, рассыпались цепью, расставили руки; показались чифу страшней, чем были на самом деле, и он, метнувшись вправо, чуть не налетел на трубы возле площадки, где сохла мешковина. Юркнув между будочками сварщиков и металлоконструкциями, сдуру вылетел на трап, который вел на корму сухогруза. Сзади этаким тайфуном летел я, и чифу не оставалось ничего иного, как единым духом вознестись на палубу, возвышающуюся над водой на добрый десяток метров.

«Готов!» — подумал я, следуя за ним. С судна бежать некуда. Главная забота — не дать спрятаться. Найти на такой коробке — дело непростое.

На ходу оглянулся. За мной дружно бежало с полдюжины.

Помощь налицо. Взбежал на корму, уже не заботясь о тылах. И тут со всего маху налетел на парня, который выходил из надстройки с бутылкой молока и куском булки. Ударившись о палубу, бутылка разлетелась вдребезги.

— Перекрой трап!

— Шо за шум? — оторопел парень.

Я уже бежал по коридору надстройки, а парень спрашивал поднимавшихся следом:

— Шо за делегация? Шо за беготня на вверенном мне судне?

— Бандита ловим! — ответили снизу.

Наугад толкая двери, заглядывая в каюты, я бежал по коридору. Одни двери распахивались под ударами, другие были заперты. Это сбивало с толку.

В одной из кают сидел моряк, штопавший носки при свете настольной лампочки. Оставив ошарашенного моряка переживать столь бурный визит, я помчался дальше. Дальше. Дальше. Где он? Где? Куда подевался? На безлюдном ремонтируемом судне он в такую щель забьется — за полдня не сыщешь.

Обежав весь коридор, спустился по трапу и продолжил осмотр кают.

Пошатываясь, стюард выбрался из тамбура на палубу. Лицо его было окровавлено. Вместо носа — багровый ком.

Хосе, помогавший Никитину подняться по трапу, увидев врага, оставил Никитина, бросился к трюму.

Стюард уже пришел в себя, поэтому уклонился от удара ногой. Однако это был всего лишь финт. Удар ногой в челюсть подбросил его и уложил на крышку трюма.

Хосе убедился, что стюард не шевелится, поспешил к Никитину, ковылявшему в направлении выхода к парадному трапу.

— Я сам, — отстранил его Никитин. — Сам.

Хосе кивнул и исчез в надстройке.

Капитан «Сансета» смотрел из иллюминатора на стюарда, лежавшего на крышке трюма.

Через полминуты он стоял у пульта на мостике грузовой палубы. Откинув крышку, включил рубильник.

Крышка первого трюма стала открываться. Стюард постепенно соскальзывал с плоскости и в конце концов оказался в ложбине между составляющими секциями. Рука оказалась в щели, тело зажимало все больше. Стюард дернулся, но было слишком поздно. Секции сходились все плотней. Хриплый крик, хруст костей, странное бульканье...

Капитан выключил рубильник, закрыл крышку пульта, не глядя по сторонам, потащился к себе.

Уложив ударом наотмашь не успевшего удивиться радиста, Хосе добавил еще раз для верности, сел к передатчику, включил тумблеры, быстро настроился на нужную волну, сказал в микрофон:

— Вэ-эМ вызывает Ю-Вэ... Вэ-эМ вызывает Ю-Вэ...

— Тут Ю-Вэ, — отозвалось в динамике. — Тут Ю-Вэ...

Хосе протянул руку к лежавшим на столе сигаретам, извлек одну, подхватил ее кончиками губ, прикурил.

— Ю-Вэ, — сказал он, — операцию прекращаю...

Я открыл тяжелые, с массивными рукоятками двери, ведущие в машинное отделение.

Темень. Тишина.

Нашарил на переборке включатель, врубил свет и сразу увидел чифа, притаившегося за узкой дверцей рундука. В руках он держал замасленную робу.

— Выходи строиться! — скомандовал я.

Чиф уронил робу на палубу и неожиданно схватил обрезок трубы, стоявший в углу. Смотрел, не мигая, и уверенность покидала меня. Опять драться? Если приложит трубой...

— Брось! Хуже будет! — неуверенно сказал я.

Чиф бросился напролом с занесенной трубой. Я едва успел уклониться.

Обрезок зазвенел по трапу.

Чиф протянул руку в сторону, выключил свет, скользнул в коридор, захлопнул за собой дверь, оставив меня в темноте и в дураках.

— Открой! — крикнул я. — Э-гей! Кто там!

В коридоре появились люди.

Они не знали, кто перед ними, и это выручило чифа. Он оставил в покое двери, ведущие в машинное отделение, бросился по коридору, рванул ручку двери одной каюты, второй, запрыгнул в третью.

Я выскочил в коридор и услышал, как щелкнул в замке поворачивающийся ключ.

Придерживаясь за переборку, навалился на ручку, стараясь держаться в стороне — вдруг у чифа есть оружие! Жестом остановил подбежавших.

— И кого ловим? — деловито спросил моряк в черных трусах.

— Контрабандист. Убить хотел. Открывай! — приказал я. — Слышь, ты, открывай! Отойдите, — бросил я через плечо добровольным помощникам. — Вдруг у него пистоль?

Все моментально отхлынули.

— Чем бы взломать? — оглянулся я.

Моряк в черных трусах приказал стоящему рядом толстячку, тому самому, который недавно что-то штопал в своей каюте:

— Андрей! Дуй за «вездеходом»! Р-разорвись!

Андрюша крутнулся и сгинул.

— Фуражка! — вспомнил я. — Кажется, в машине...

— Серега! — командовал дальше матрос в трусах. — Достань!

Сережа бросился исполнять приказ. Навстречу ему вывернулся из-за угла Андрей с «вездеходом».

Через пять секунд появился и Сережа с моей фуражкой.

Дисциплинированные ребята!

Парень в трусах завладел «вездеходом», спросил:

— Открываем?

— Секундочку.

Получив фуражку, я надел ее, отстранил моряка в трусах, отобрал «вездеход». Если что случится, почему должен пострадать этот парень?

Я вставил «вездеход», повернул ключ, вытолкнул его, крутнул «вездеходом», пинком распахнул двери, отпрянул к переборке коридора.

— Тю-тю, — сказал моряк в трусах, осторожно заглядывая в каюту. — Смылся.

Каюта была удручающе пуста. В раскрытый иллюминатор новогодними огоньками заглядывали созвездия порта. И доносилось танго. В парке продолжались танцы.

Я подошел к иллюминатору, высунул осторожно голову. Легкий бриз обласкал лицо. Сюда б луну, Юлю, стакан сухого вина и никаких контрабандистов!

— Никуда он не денется, — вслух сказал я. — Мы его поймаем!

Кто-то тронул меня за плечо. Это был пограничник.

— Там шлюпка есть.

Я растолкал обступивших меня и бросился прочь от пейзажей и расслабляющих мыслей. Прогрохотал по палубе, скатился по временному трапу и, остановившись у наплавных мостков, окружавших ободранный зад судна, уставился на темную воду.

Где чиф? Взглядом, как строчной разверткой, прочертил акваторию. Да где же он?

Перебежал на другую сторону.

И здесь никого.

Поплыл, что ли, в открытое море?

У мостков стояла замызганная красками шлюпка, прикрученная к поручням толстой проволокой. Весел не было.

Чернела зеркальная гладь, в которой змеились огни судов, подъемных кранов, береговых фонарей, створов.

Я присел, чтобы свет не бил в глаза, всмотрелся. Показалось, что кто-то плывет, рассыпая на поверхности серебряные капли.

— Да вон он! — ткнул пальцем пограничник. — Давай за ним!

Он первым шагнул в шлюпку. Я принялся раскручивать проволоку. Парень отстранил меня.

— Дай я! О! А весла? — спохватился он.

Ругнувшись, он схватил среднюю банку, дернул изо всех сил.

Банка вылетела из гнезд, шлюпка опасно закачалась.

— Перевернемся!

— Не бойсь!

Мы поменялись местами. Пограничник сел на корме и гребнул с такой силой, что шлюпка вильнула круто вправо. Он гребнул с другой стороны, и мы развили ход. Не такой, конечно, как у торпедного катера, но в общем приличный.

Я оглянулся. На причале оживленно комментировали происходящее. Никитина среди зевак не было.

— Если он от нас уйдет, — проорал я последнее указание, — хватайте его!

— Бу-спок, Юрка! — ответил за всех дядя Миша. — В лучшем виде!

Вообще-то я беспокоился, что, движимые извечным сочувствием к преследуемому, люди не очень-то охотно выполнят мою просьбу.

Они ведь не знали всего, что произошло. Однако возвращаться и выступать с лекцией о моих приключениях не было времени.

Пограничник загребал размашисто, как индеец в пироге, а я адмиралом торчал на носу, пронзая взглядом темень.

— Куда грести?

Я увидел всплеск. Значительно левее по курсу. То ли дельфин взыграл, то ли человеческая рука... Как я ни всматривался, больше ничего не увидел.

— Ныряет, — неуверенно сказал я. — Не видать.

Мы выплыли уже на середину акватории.

На нас пер буксир, и мой гондольер вместо нежной песни об окружающих красотах стал ругаться, с опаской посматривая на атакующий дредноут.

— Ох, сейчас вмажет! Ох, вмажет! Занзибар гонконговский!

— Что крутитесь, как... роза в проруби? — заорал рулевой буксира. — Пи-да-го-ги! Роттердам вам в Женеву через Копенгаген! Под винт захотелось

Мы едва увернулись от буксира. Волна накренила шлюпку, она зачерпнула ведра три воды. Пограничник лихорадочно выравнивал наше утлое суденышко, костя буксир, его команду и всех ближайших родственников.

Я пригнулся, чтобы уловить всплески на лоснящейся поверхности. И увидел пловца.

— Вон эта крыса!

На противоположной стороне акватории стояло под разгрузкой иностранное судно с высокой, хорошо освещенной трубой, помеченной фирменным знаком — кровавой кистью. Я помнил легенду, связанную с этим знаком... Одному из братьев король пообещал остров. Требовалось лишь первому коснуться рукой суши. Один, обуреваемый жаждой наживы, рубанул себе кисть и швырнул ее на остров. И получил награду...

На что рассчитывает чиф?

Чиф заметил преследование, свернул направо. Понял, что теперь ему не удастся подняться на борт незамеченным. Да и пограничники не позволили бы...

Наряд мчал в том же направлении.

Мы шли в сторону оконечности причальной линии. Там в свете фонарей высились груды песка. Причалы достраивались, и в этом месте можно было выбраться из воды.

Пограничник налегал на импровизированное весло, выкладывался, не щадя сил. Шлюпка шла по ниточке к чифу, который уже не таился, а, перевернувшись на спину, изо всех сил молотил руками и ногами.

Расстояние между нами сокращалось.

И все же мы не успели!

Чиф добрался до причала, с трудом вскарабкался по скользким сваям и растворился в слепящей пелене прожекторов.

Я стоял на носу. Когда нос шлюпки почти коснулся свай, сжавшись в комок, прыгнул, упал, тут же поднялся и, наклонившись, как спринтер, побежал так, что ноги едва поспевали за туловищем, в направлении светового занавеса. Следит за мной пограничник или нет, не знал.

Пограничник прыгнул следом, но шлюпка под воздействием толчка отошла, и он упал грудью на кромку причала. Несколько секунд извивался, нащупывая ногами опору, взобрался на настил...

Впереди никого не было.

Я бежал вдоль невысокого бетонного заборчика, отделявшего площадку от пляжа. Лихорадочно работала мысль. Влево? Некуда. После мола — маяк. Дальше — вода. Справа, у причалов — люди.

Пляж?

Разогнался и отработанным когда-то в армии приемом перевалился через ограду. Правда, не так красиво, как в двадцать лет. А ведь тогда на мне был автомат. И подсумки. И еще полпуда разной амуниции.

Метрах в пятидесяти месил ногами песок чиф. Интересно, на что он рассчитывает? О чем думает?

Ноги увязали в песке, в боку начинало покалывать. Что за сутки на исходе! Все бегом, все вприпрыжку! Быстро же я выдохся. Да, но ведь не выспавшись, без отдыха. И все же надо будет по утрам хоть немного бегать...

Сообразив, что лучше всего прижать чифа к морю (не станет же он опять прыгать в воду), я старался держаться поближе к обрывистому берегу. Дышал, как паровоз, придерживал фуражку, и казалось, что уже и не бегу вовсе, а топчусь на месте, меся безвоздушное пространство.

Чиф, выбиваясь из сил, добежал до высокого, с колючей проволокой поверх, забора, разделявшего территорию судостроительного завода и порта, не нашел «перелаз», которым я пользовался, спеша с танцев на работу, свернул направо, к обрыву, добежал до склона, попер вверх, как танк, хватаясь за колючие ветви кустарника.

Пришлось делать то же самое — если б чиф выбрался раньше, он исчез бы в парке. А там — ищи-свищи... Как участники соревнований «охота на лис», мы лезли наверх, к единой цели. Мое преимущество заключалось в том, что я карабкался по знакомой тропинке. Дома, как говорится, и стены помогают. В данном случае — дорожка к танцам...

Я пришел первым!

Когда чиф, хрипя и задыхаясь, выскочил на площадку над обрывом, я уже находился там, заняв выгодную позицию — за моей спиной горели огни парка.

Я видел, как к нам спешит пограннаряд.

Мы стояли друг напротив друга (вернее недруг против недруга), едва не падая от изнеможения. Плыла в ночи томная мелодия, шелестел в ветвях ветерок, которому вторило наше тяжелое дыхание. Внизу — россыпь огней, шум порта, до самого невидимого горизонта — море. Идиллия.

— Что? — свистящим хрипом спросил чиф. — Я здесь ни при чем! Дай пройти!

— Куда? — ласково спросил я, поправляя фуражку. — На танцы?

Я успел подумать — на кой мне сдался чиф? Никуда он не уйдет. Не сегодня-завтра его поймают.

Но что он успеет натворить за это время?

Тут чиф сунул жилистую руку в карман мокрых брюк, достал пружинный нож фирмы «Матадор». Щелчок...

— О, это уже серьезно, — на этот раз по-русски сказал я.

Наклонив голову, чиф ринулся на меня с единственной целью — прорваться в темень любой ценой.

— Стой! Бросай нож!

За спиной чифа, словно из-под земли, вырос пограничник. Чиф бросил нож.

— А сейчас мы предлагаем прощальный танец, — донесся голос, усиленный громкоговорителем. — Называется он — «Мэри, дай мне кусочек торта».

Восторженный вопль танцплощадки заглушил начало музыкальной фразы. Потом начался такой грохот, что стало ясно — в таком темпе кто-то добьется от Мэри не только торта.

Я поднял с земли нож, подошел к чифу.

— Нет, нет, — попятился чиф.

— Испугался? А на безоружного с ножом — не страшно было?

Мы начали спускаться по тропинке.

У борта «Сансета», куда мы привели чифа, стояла «Скорая помощь». Два санитара в испачканных кровью халатах осторожно снесли носилки, покрытые простыней, по трапу, задвинули тяжелую ношу через заднюю дверцу и уехали.

На мое лицо упала тень.

Передо мной стоял Вовчик.

— Привет! — улыбнулся я. — Ну, как спорт?

— Привет. Ничего. Хожу.

— Садись, — подвинулся я. — Отнес?

Вовчик кивнул.

— Придет?

— Пришла.

Я привстал, посмотрел по сторонам. По аллее шла Юля с каким-то незнакомым парнем.

— Здравствуй, Юра, — смущенно сказала Юля.

Вовчика словно ветром сдуло.

Я смотрел на высокого худого парня в очках и ждал объяснений.

— Познакомься, это мой будущий муж, — без предисловий сказала Юля.

— Очень мило с вашей стороны, — хмуро ответил я. — Когда же вы успели?..

— Так получилось, — пожала плечами Юля. — Ты вечно занят, а Петя работает в одну смену.

— Кем же? — спросил я у молчаливого жениха.

— Диск-жокеем в клубе «Романтик», — ответила Юля за жениха.

— Романтик, — понимающе покачал я головой. — А я, грешным делом, думал, что романтики перевелись. Слушай, Петр, раз ты увел у меня девушку... ты не мог бы обеспечить мне постоянный вход в клуб? Мне ведь тоже надо задуматься о личной жизни. Не все же за контрабандистами гоняться.

Петя согласно кивнул.

— Тогда прощаю, — вздохнул я.

Юля и Петя уселись рядышком. Я смотрел на синеющее море, по которому плыл белый пароход, и думал, что история с «Сансетом» закончилась. Осталось навестить «коллекционера» и забрать у него недостающие знаки отличия Марка Фомича.

А белый пароход уходил все дальше, погружался в море, исчезал за темно-синей чертой горизонта, который, как известно, является воображаемой линией...

Я знал, что «Сансет» все еще стоит у причала — выясняются последние подробности готовившейся провокации. Было ясно: враги нашей страны и молодой республики просчитались.