Грехи людские

Глава 2

– Не захочет ли мадемуазель подать для гостей холодные закуски? – почтительно осведомился помощник управляющего известного отеля «Негреско». – Может, кеджери и омлет? Копченую лососину и шампанское?

Мадемуазель колебалась. Ее мягкие, привлекающие внимание волосы до плеч были убраны с лица и сколоты гребнем; хлопчатобумажное платье было скромно отделано по вороту пике, на ногах были гольфы и сандалии с пряжками. Она понимала, что отец очень любит устраивать вечеринки, но обыкновенно к пяти часам утра он уже сидел в глубоком кресле с объемистым бокалом коньяка в руке и вместе с Адамом Гарландом насмешничал и злословил постмортем[2] (как он сам шутил) над людьми и событиями минувшего вечера. Большой прием на сотню гостей по случаю своего сорокапятилетия не позволит ему привычно отдохнуть.

– Вообще-то так принято, – приятным голосом произнес помощник управляющего.

– Нет, благодарю вас! – сказала Элизабет властным голосом женщины, привыкшей принимать решения, для которой мнение помощника управляющего было не указ. – Я хочу, чтобы в последний раз спиртное было подано в три часа ночи и чтобы через полчаса музыканты покинули помещение.

Помощник управляющего согласно кивнул. Он не привык обсуждать подобные вопросы с молодыми девушками, которые еще ходят в школу. Правда, эта девушка была очень хорошенькая, очаровательно одетая, и наверняка она знала, что к чему.

– А как насчет цветов, мадемуазель?

– Орхидеи, гиацинты и «райские птицы», – без колебаний сказала она. Это не были ее излюбленные цветы, но они выглядели исключительно пышно и торжественно, да и, кроме того, отец любил их, а она привыкла удовлетворять его прихоти.

Помощник управляющего снова кивнул. У семьи Кингсли был постоянный номер в «Негреско», и потому, закажи Элизабет сейчас африканские лилии, цветы были бы вовремя доставлены и в урочный час стояли бы на месте.

– Будьте добры еще разок пробежать глазами меню, может, прикажете еще что-нибудь? – спросил он, протянув меню, которое было заранее одобрено ею и шеф-поваром.

Элизабет просмотрела меню и была вполне удовлетворена. Все как будто в порядке. Вечеринка должна получиться на славу. Адам прибудет из Лондона. Из Парижа и Женевы ждут отцовских друзей, кто-то даже прибудет из Рима. В ее платяном шкафу висело и дожидалось своего часа великолепное платье из белого шифона. А через три дня они опять будут вдвоем, и никто не станет им мешать. Они поедут в Венецию, где, как ей пообещал отец, смогут целую неделю ходить на различные концерты. Она восторженно вздохнула. Можно будет послушать хор в соборе Святого Марка побывать на выступлениях звезд мировой величины во дворике Дворца дожей, послушать оперу в Фениче...

– Что еще будет угодно мадемуазель? – спросил помощник управляющего, понимая, что мысли девушки витают где-то далеко. Румянец чуть тронул ее щеки при мысли, что ее поймали за путешествием в мечтах.

– Нет, спасибо, – с очаровательным прононсом произнесла она по-французски. – Уверена, что все пройдет как нельзя лучше.

– Благодарю, мадемуазель. – Его темно-карие глаза блеснули.

Он поклонился. Девушка была похожа на бутон восхитительного цветка, готовый с минуты на минуту раскрыться. Вот уж когда...

– Une belle femme, – произнес он едва слышно, закрывая за собой дверь в апартаменты. – Истинная красавица, право слово!

Элизабет налила себе фруктового сока со льдом из графина, стоявшего на стеклянном столике, и с бокалом в руке прошла из богато обставленной гостиной на балкон, выходивший на Променад дез Англе и Средиземное море переливчатой голубизны. Несмотря на обещания отца, концертов за эти два года после отъезда из Лондона было совсем немного. И никаких занятий музыкой. Во всяком случае, их и сравнивать было смешно с теми уроками, которые Элизабет брала в Лондоне.

И хотя она вполне искренне радовалась предстоящей вечеринке, на сердце было тяжело, и потому она подавила вздох сожаления. Теперь-то Элизабет была уверена в том, что так оно всегда и будет. Отец, конечно же, любит ее, щедро тратит на нее деньги, обожает бывать с ней всюду, но считается только с собственными интересами. Для него музыка ничего не значила, и потому отец даже представить не мог, какую важную роль она играла в жизни его дочери. Элизабет, впрочем, слишком любила отца, чтобы пенять ему за это. При первой возможности Элизабет старалась брать уроки музыки в любом городе, где они оказывались. Это было лучше, чем вовсе ничего, но она понимала, что такие хаотичные занятия отнюдь не способствуют полному раскрытию ее музыкального таланта.

Учитель музыки в Ницце был поражен до глубины души, впервые услышав ее игру.

– И вы, мадемуазель, намерены брать у меня уроки игры на фортепиано?! – недоуменно поинтересовался он. – Разве вы не занимаетесь в какой-нибудь музыкальной школе?

Лицо Элизабет моментально омрачилось. Но она тотчас же справилась с собой, улыбнулась, и учитель музыки подумал, не пригрезилась ли ему пробежавшая по лицу девушки тень.

– Нет, – ответила она, и только тогда он понял, что она вовсе не француженка, а англичанка.

– Что ж, я буду очень рад иметь такую замечательную ученицу. Готовы ли вы начать прямо сейчас? С упражнений Ганона?

По мере того как уроки музыки делались все более частыми, учитель все больше удивлялся успехам Элизабет. У нее был поразительный талант и самодисциплина, которая крайне редко встречается у девушек в таком нежном возрасте. Менее чем через неделю он выяснил, что отец его ученицы – крупный финансист и что она проживает в апартаментах в «Негреско». Почему бы ей в таком случае не поступить в одну из наиболее известных парижских музыкальных школ? Ему казалось это таким естественным решением. Он также никак не мог понять, почему Элизабет вынуждена так часто пропускать занятия. Он мог бы поклясться, что для нее они – самое важное в жизни. И тем не менее Элизабет очень часто отменяла их, при этом ее голос звучал напряженно, хотя и с нотками извинения, насколько это можно было разобрать по телефону. Будь на ее месте другая ученица, он давным-давно потерял бы терпение и посоветовал бы воспользоваться услугами другого преподавателя. Для Элизабет он делал исключение. Она не походила на остальных его учеников, она из кожи вон лезла, стремясь к совершенству, и все усилия отдавала своему исполнению. Бывали моменты, когда учитель исподволь чувствовал, что научился у своей ученицы большему, нежели дал ей сам.

Элизабет посмотрела вниз на бульвар, где прогуливались отдыхающие, и вновь подавила тяжелый вздох. Ее занятия музыкой продолжались, но они были формальными и не отличались разнообразием. В них не было ровным счетом ничего от восторга и вдохновения, присущих занятиям в Лондоне.

Белый «ламборджини» мягко затормозил перед входом в отель прямо под ее окнами. Улыбка чуть тронула губы Элизабет, когда девушка увидела, что из автомобиля вышла восхитительно одетая смуглая женщина в большой круглой шляпе. Возле женщины прыгали две чихуахуа, мешая ей пройти. Это была принцесса Луиза Изабель Калмелла, последняя пассия отца. Тридцатилетняя принцесса была покровительницей искусств, и именно благодаря ее стараниям Элизабет получила возможность отправиться в Венецию.

Она посмотрела на плоские золотые часики на запястье: почти час пополудни. Наверняка принцесса приехала в «Негреско», чтобы пообедать. Она положила зеркальце и побежала в гостиную за блейзером и школьной сумкой. Пришло время отправляться в лицей, расположенный в нескольких кварталах от отеля.

Лифт пришел почти сразу. Коридорный, чуть постарше Элизабет, кивком приветствовал ее. А спустя несколько мгновений она уже бежала через вестибюль отеля, роскошный, как в Версале. Привратник также кивнул Элизабет, и она выбежала на освещенную ярким солнцем набережную и в считанные секунды оказалась в лабиринте маленьких кривых улочек – уже никакая не «мадемуазель», распоряжавшаяся подготовкой к отцовскому дню рождения, а самая обычная девчонка-школьница, которой так недостает знания французской истории.

Лицей был обыкновенной провинциальной школой, без избранного круга учеников и достаточно квалифицированных преподавателей, и в иной ситуации Джером Кингсли вряд ли отдал бы туда свою дочь. Но дело было в том, что другие – более престижные – школы отказались принять ребенка, чей отец настаивал, что его дочь будет посещать уроки только тогда, когда ему и девочке это удобно. Впрочем, и в лицее также были не слишком довольны тем, каким образом Элизабет получает образование.

– Это преступление! – восклицал в приступе отчаяния учитель французской истории.

Джером сразу сказал, что Элизабет не сможет выполнять дополнительных заданий, которые, по замыслу учителя, должны были дать ей более глубокие знания по его предмету. Джерому была необходима дочь.

– Нужно, чтобы она находилась рядом со мной, – сказал он, – чтобы она организовывала обеды и вообще сопровождала меня на разного рода светские мероприятия.

Даже Адам и тот высказывался против.

– Бет еще совсем ребенок, – говорил он. Его ужасало намерение Джерома взять с собой дочь на вечеринку в яхт-клубе, на которой будут присутствовать люди, известные не столько добрыми делами, сколько безрассудными поступками.

– Глупости, Элизабет давно уже не ребенок! – сказал на это Джером, сделав неопределенный жест и решительно не чувствуя никакого неудобства. – Если я не стану брать ее с собой, то жена хозяина наверняка соблазнит меня и затащит в постель. А ты ведь не хочешь, чтобы подобное случилось?

Они играли в казино Монте-Карло и после крупного проигрыша в баккара отдыхали в «Салон Роз». Джером откинулся на спинку мягкого, с темно-красной обивкой стула. На нем был элегантный вечерний костюм. В волосах появилось больше серебра, но он все еще оставался на удивление привлекательным мужчиной. Высокий, крупный, он вел полноценную жизнь. Адам с затаенным ужасом смотрел на друга.

– А если и вправду Элизабет давно уже не ребенок, то тут кичиться нечем. В таком случае это твоя вина, Джерри. Ей приходится столько времени проводить с тобой и твоими друзьями, что это лишает ее обычных детских радостей. Ее должны окружать друзья ее возраста. Нужен человек, знающий, чего хочет она сама. А вместо этого она постоянно озабочена тем, что нужно тебе. Хорошо бы ей опять начать регулярно заниматься музыкой.

– Ерунда! – парировал Джером, перебросив ногу на ногу. – В Лондоне она умрет со скуки, особенно после той жизни, которую вела два последних года. И друзьями своего возраста она тоже тяготится, – добавил он, видя, что Адам намерен что-то возразить. – Ты относишься к ней так, будто она этакая маменькина дочка, и это мне надоело. Не пойму, что бы тебе не взять и самому не жениться? Вот тогда только и делай, что дрожи над супругой и выводком детей!

Адам усмехнулся, удивленный тем, что неожиданно довел Джерома до такого раздражения.

– В один прекрасный день я удивлю тебя, поступив именно таким образом. А пока что речь идет о тебе. И я хочу, чтобы ты прекратил использовать Бет как щит против посягательств наглых особ.

– Как только женщины перестанут быть хищницами! – парировал Джером, к которому сразу же возвратилось доброе расположение духа. – У меня нет никакого желания жениться, Адам. Как и желания вступать с женщинами в отношения, которые требуют эмоциональных затрат. Меня вполне устраивают интрижки время от времени. Но ничего более серьезного мне совсем не нужно.

– Стало быть, с принцессой Луизой Изабель у тебя тоже всего лишь легкое приключение? – с бесстрастным выражением лица поинтересовался Адам, прикидывая, сумеет ли Элизабет наладить отношения с мачехой. – Насколько я могу судить, именно она сейчас у тебя в фаворе?

– Ну, в общем, да, – с явным удовольствием сказал Джером. – Луиза полагает, что музыка имеет невероятное значение для благосостояния человечества, и потому вполне понятно, что Элизабет обожает ее.

– Ну а ты сам? – с любопытством спросил Адам. Всех женщин Джерома роднили три общие черты. Они были очень красивы, с хорошими манерами, но их власть над Джеромом всегда оказывалась кратковременной. В этом смысле принцесса отличалась от своих предшественниц, ибо она задержалась у Джерома много дольше прочих.

– Луиза мне подходит как никто другой, – с обезоруживающей откровенностью сказал Джером. – Она обожает мой банковский счет, мое геройство в постели и – поскольку моих предков днем с огнем не сыщешь в Готском альманахе – даже не помышляет о том, чтобы выйти за меня замуж, ибо в равной степени она могла бы выйти за собственного шофера.

Адам не знал, радоваться или огорчаться. Внимательная мачеха, способная помочь Элизабет, могла бы изменить жизнь девушки к лучшему. Вместо гостиницы у Элизабет появился бы настоящий дом, девочка, как и положено в ее возрасте, посещала бы школу, а не так, как сейчас, время от времени наведывалась бы в свой лицей. Он провел рукой по густой шапке выгоревших на солнце волос. Наверняка и для самого Джерома это явилось неким откровением: он вдруг почувствовал, что рожден холостяком и нет никакой необходимости отказываться от преимуществ свободной жизни. Адам мог быть лишь признателен ему за то, что при своем холостяцком образе жизни Джером тем не менее оставался внимательным и заботливым отцом.

Адам поднялся с места, мысленно прикидывая свои финансовые возможности.

– Пойдем, Джерри? Посмотрим, удастся ли мне отыграть кое-что из того, что просадил. А если нет, поеду домой.

Ему удалось выиграть, выиграть столько, что он вполне смог себе позволить целую неделю роскошно жить в Париже, проводя ночи с женой одного из деловых партнеров Джерома. Было в общем-то неплохо, но и только. Ему уже исполнилось тридцать семь лет, но никогда еще не возникала серьезная мысль о женитьбе, хотя порой он сожалел, что у него нет детей.

Прошло полгода с момента его последнего посещения Ривьеры. Джером и Элизабет плавали по Адриатике с людьми, к которым Адам относился без особого энтузиазма. Открытки Элизабет, приходившие из разных мест, говорили о том, что главное неудовольствие в жизни девушке доставляет скука.

– Соскучилась по дяде Адаму, хорошо бы поскорее увидеть его, – сказала Элизабет отцу, вернувшись домой на несколько часов позже обычного. – Он еще не приехал?

– Еще нет, – ответил Джером, которого несколько удивило, что человека, не бывшего ей родственником, Элизабет назвала дядей. – Он едет на машине и будет здесь не раньше семи часов.

– Значит, мы с ним и побыть не успеем до прихода остальных гостей.

Она швырнула школьную сумку на атласную обивку кресла в стиле Людовика XV и, ловко помогая себе плечами, сбросила блейзер, в котором ходила на занятия.

– Стол с закусками уже накрыт?

– Этим сейчас как раз и занимаются, – ответил Джером и чуть кивнул в направлении соседней комнаты.

До слуха Элизабет донеслись позвякивание серебра и приглушенные голоса прислуги, готовившей все для приема гостей. Элизабет понимала, что отцу даже в голову не придет пройти в соседнюю комнату проверить, все ли сделано в соответствии с его желаниями. Это ее обязанность, да и некоторые отцовские деловые встречи ей тоже приходилось устраивать. Она заказывала столики в ресторанах, при этом нужно было помнить, кто из банкиров вегетарианец, а кто без ума от рыбы и рыбных блюд. У нее был особый список дней рождения и годовщин, и когда друзья Джерома в соответствующий день получали поздравительную открытку или букет цветов, им казалось, что он в последнее время сделался куда более внимательным и памятливым. Все эти подарки и цветы, все открытки с наилучшими пожеланиями были делом рук Элизабет.

Джером уже принял душ, переоделся и сидел на балконе, потягивая сухой шерри и праздно наблюдая за прохожими, что вышли на вечернюю прогулку.

– Я приму душ и переоденусь, – сказала Элизабет, поцеловав отца в висок. Она подумала, успеет ли сделать домашние задания, но было ясно, что вряд ли. Когда доставят блюда, ей нужно будет их посмотреть, а также убедиться, что приглашенные музыканты знают, какие именно из любимых мелодий Джерома непременно должны прозвучать. Следовало также договориться, чтобы по ее условному сигналу в комнату внесли праздничный торт для именинника.

Она поспешила по широкому, устланному толстым ковром коридору в свою комнату. Ей предстояло еще написать сочинение на тему «Наполеон и битва при Бородино», написать по-французски, что осложняло дело. Оказавшись в своих комнатах, меньших по размеру, чем отцовские, но столь же роскошно обставленных, она пустила воду в ванну и взяла с собой школьный учебник и тетрадь. «7 сентября 1812 года войска Наполеона встретились с русской армией под Москвой, у деревни Бородино», – написала она и попробовала температуру воды. Когда она описывала огромные потери русских войск под командованием Кутузова, уже и ванна была принята, и отделанное лентой белье надето. Оставалось только облачиться в белоснежное чудо из шифона от Скипарелли, висевшее на плечиках в платяном шкафу в ожидании своего часа.

«Кутузов потерял почти половину своей армии», – торопливо выводила Элизабет в тетрадке, надеясь, что водяные брызги высохнут и не оставят различимых следов.

– Черт бы побрал этого Наполеона! – пробурчала она, откладывая в сторону учебник и с восторгом снимая с вешалки шифоновое платье.

Два часа спустя, когда несколько запоздавший Адам все-таки появился на вечеринке, находившейся в самом разгаре, он с удовольствием увидел Элизабет.

– Ты потрясающе выглядишь, Бет! – сказал он, когда она обхватила его руками за шею, и крепко прижал ее к себе. – Не могу поверить, что ты так выросла! А куда же подевалась маленькая Элизабет в белых носочках?

Она польщено рассмеялась и чуть покраснела, отстраняясь от Адама.

– Вам и вправду нравится мое платье? Это от Скипарелли. Папочка специально возил меня в Париж на примерку.

Ее золотистые волосы мягкими волнами спадали на плечи. Нежно-голубой головной обруч не позволял им закрывать лицо.

– Мадам Скипарелли может гордиться своей работой, – сказал Адам, выпуская девушку из объятий, и внезапно почувствовал неловкость. Платье, ниспадавшее мягкими складками к атласным туфелькам, вовсе не было рассчитано на то, чтобы Элизабет казалась в нем старше своего истинного возраста, но тем не менее именно сейчас Адам вдруг осознал, что она уже не ребенок. В ее облике появился налет легкой сексуальности, безыскусной и непорочной и оттого еще более соблазнительной. Глубокий вырез платья и рукава «фонариком», отделанные по краю лентой и открывавши руки до локтей, подчеркивали хрупкость и нежность Элизабет. Ее грудь еще оставалась плоской, но под тканью уже явственно наметились округлости, а бедра приняли женские очертания.

Адам испытал некоторое стеснение, когда она взяла его за руку и повела в переполненную гостями комнату, чтобы представить тем отцовским приятелям, которых, как Элизабет было известно, Адам ранее не встречал.

К полуночи он выпил изрядно шампанского и принялся высматривать одиноких дам без мужского эскорта. Его внимание привлекла невысокого роста блондинка в кораллового цвета платье с открытой спиной. Платье красиво переливалось, а в глазах женщины плясали озорные огоньки. Адам улыбнулся, будучи уверенным в своей привлекательности и надеясь, что у этой дамы не окажется вдруг мужа, которого после пришлось бы избегать.

Мужа не оказалось, и потому Адам получил явное удовольствие от конца вечеринки. Даму звали Франсин, она была парижанкой лет двадцати пяти или что-то около того. Приглашена она была вместе с близкими друзьями Джерома. На рассвете он отвез Франсин в шикарный дом, расположенный в Жуан-ле-Пэн, и с наслаждением поцеловал при прощании, пожелав ей хорошенько выспаться и договорившись о новой встрече вечером того же дня.

Верх его «остина» был опущен. Адам возвращался по затейливо петляющей трассе в Ниццу. Над Средиземным морем всходило золотистое солнце. В воздухе явственно чувствовался сосновый аромат. Через пару часов Адам уже будет завтракать вместе с Джерри и Бет. Он перемахнул через Антиб на приличной скорости и продолжал гнать, весело насвистывая.

– Видит Бог, я совсем немногого от тебя прошу, – проворчал Джером, когда Адам вернулся в «Негреско». – Хотел просто поболтать, думал, посидим, как раньше, поговорим, когда все разойдутся. Где тебя черт носил?

Несколько горничных убирали остатки пиршества. Джером уютно устроился в кресле в своей спальне. На нем был элегантный шелковый халат. В руке он держал бокал с коньяком.

– Провожал домой одну молодую даму, – сказал Адам, скидывая башмаки и плюхаясь в удобное мягкое кресло.

– Ну и эгоист же ты, – сказал Джером с легким неудовольствием. – Последний из гостей уже час как откланялся, и с тех пор я сижу и поджидаю тебя.

Адам попытался изобразить милую улыбку, но неудачно.

– Где Бет? – поинтересовался он и, не соблазнившись стоявшим на столике коньяком, налил себе апельсинового сока.

– У себя в комнате. Уверяет, что утром она должна идти в лицей. А прежде ей еще нужно дописать какое-то сочинение.

– Сегодня утром? – недоуменно переспросил Адам. Джером пожал своими массивными плечами.

– Я ей сказал, что нечего туда идти. Хотел съездить с ней в Ла-Коломб-д'Ор пообедать, но раз она намерена идти с утра пораньше в свой чертов лицей, придется ехать без нее. Иногда дочь кажется мне слишком эгоистичной.

Адам пропустил мимо ушей совершенно беспочвенное обвинение и сказал удивленно:

– Правильно ли я понял, что нынче утром она еще должна закончить какое-то сочинение?!

Джером раздраженно взглянул на друга.

– Да! Я дважды сказал тебе это. Надеюсь, вполне внятно.

– Но в таком случае она и глаз не успеет сомкнуть! Вечеринка кончилась только в пять утра!

– Так ведь и я тоже не спал! – ворчливым тоном парировал Джером. – Я так ждал, когда можно будет посидеть и поболтать с тобой, когда все гуляки наконец уберутся отсюда. Думал, спокойно, не спеша позавтракаем с тобой и Элизабет, совсем немного, чтобы прийти в себя, а после отправимся в Сен-Поль-де-Ванс обедать. А ты мне все поломал, пропал черт знает куда, да тут еще Элизабет: вместо завтрака с отцом она, видишь ли, пошла писать о своем Наполеоне!

– Ради Бога, Джерри! – сказал Адам. – Тебе давным-давно пора привыкнуть к тому, что твоя дочь должна учиться, ходить в лицей.

– Этот ее лицей, – недовольно произнес Джером, – очень много о себе мнит. Ладно, раз уж Элизабет не будет с нами завтракать, может, закажем что-нибудь? Я жутко проголодался.

Адаму хотелось вместо завтрака постучаться к Бет и узнать, не нужно ли ей помочь с Наполеоном. Однако он подавил это желание. Когда тридцатисемилетний мужчина стучится в дверь тринадцатилетней девочки в половине седьмого утра, это может вызвать нежелательные разговоры и оправданные подозрения. Особенно когда девочка столь желанна и обворожительна, как Бет.

Он со стуком поставил бокал на столик, так что апельсиновый сок пролился на стеклянную поверхность. Желанная и обворожительная! Боже правый, неужели он и впрямь так о ней думает?! Откровенный ответ на собственный вопрос испугал Адама. Он резко поднялся с места, чувствуя себя сбитым с толку. Ему вдруг стало не по себе.

– Что случилось, черт побери? – озабоченно спросил его Джером. – Может, плохо себя чувствуешь?

– Нет, все нормально. Давай позавтракаем, – напряженным голосом сказал Адам, слыша, как стучит у него в висках. – Я, пожалуй, посижу немного на балконе, подышу воздухом.

Джером ничего не ответил, лишь приподнял бровь и проводил глазами Адама, выходящего из комнаты. Его друг пользовался славой невозмутимого человека. Джером подумал: уж не хорошенькая ли француженка, которую тот подвозил до дому, так на него повлияла?.. Он вышел вслед за Адамом на балкон.

– Женщины – это сам дьявол, – участливо произнес он. – Но раньше я не замечал, чтобы они так на тебя действовали. – Он уселся в плетеное кресло и с интересом посмотрел на друга.

Адам едва заметно пожал плечами и сказал, стараясь, чтобы его голос звучал как ни в чем не бывало:

– Ты напрасно так думаешь, Джерри. Никто и никак на меня не подействовал, просто я немного устал, вот и все.

– Ладно, устал так устал, – ответил Джером, которого слова Адама ни в чем не убедили. – Мы позавтракаем прямо здесь. Солнце уже припекает. Будет жаркий денек.

Адам смотрел вдаль, его спина была напряжена, руки засунуты в карманы брюк. «Боже мой, – думал он, – неужели у каждого мужчины бывают такие минуты в жизни? Когда сексуальность одерживает верх, выходит из-под контроля? Когда желание возникает как бы ниоткуда и наполняет душу ужасом?»

– Я тут подумал, что хорошо было бы в этом году немного поплавать, – сказал Джером, когда официант принес им омлет, копченую лососину и абрикосы и поставил все на плетеный столик. – Ты не хотел бы отправиться с нами?

Всего лишь сутки назад Адам незамедлительно согласился бы. Теперь же он отрицательно покачал головой. Бет, в купальнике, загорелая, может оказаться такой притягательной, что он не совладает с собой.

Джером, пожав плечами, повернул голову, заметив краем глаза, как на стол упала косая тень.

– А, это ты, Элизабет? – с явным удовлетворением сказал он. – Ну как, получил твой Наполеон по заслугам?

– Пока еще нет, – с усталой улыбкой ответила Элизабет. – Ему еще предстоит отступать после Бородино.

– Ладно, это не важно, – сказал он, когда дочь села рядом. – Побег из Москвы никуда от него не денется.

Элизабет повернулась к Адаму.

– Ну как, вам понравилась вечеринка? – спросила она улыбаясь, отчего на щеках появились ямочки. – Я видела, как вы беседовали с Франсин. Она очень симпатичная, не так ли?

– Очень, – подтвердил он, чувствуя огромное облегчение, словно гора свалилась с плеч. На Элизабет было полотняное школьное платье, носочки на ногах, обутых в босоножки, едва доходили до щиколотки. Сейчас он чувствовал к ней то же самое, что и обычно: чистую и светлую любовь.

– Мы едем в Ла-Коломб-д'Ор обедать, – объявил дочери Джером, бросая на стол салфетку и поднимаясь с кресла. – Ты поедешь с нами?

Улыбка на ее лице растаяла, и Адам заметил, что у Элизабет очень уставший вид.

– Нет, папочка, я ведь уже сказала. Мне нужно в школу.

– В таком случае нам с Адамом придется поехать без тебя, – произнес Джером, даже не пытаясь скрыть своего недовольства. – А сейчас я пойду немного прилягу, – добавил он, обращаясь теперь только к Адаму. – Встретимся в баре около половины первого.

Адам кивнул, более чем когда-либо испытывая недовольство из-за бесцеремонного и надменного обращения Джерома с дочерью. Он отправляется спать, видите ли, тогда как ей придется идти в лицей, хотя она глаз не сомкнула за ночь. И при этом он не нашел для дочери ни одного теплого слова!

Адам твердо решил, что уедет из Ниццы этим же вечером. Плотское стремление к Бет, сколь бы мимолетным оно ни было, настолько потрясло Адама, что не могло быть и речи о том, чтобы остаться здесь подольше. Когда он увидел на лице девушки следы усталости, когда заметил, какими несчастными сделались ее глаза при последних словах отца, то решил до отъезда в Канн или в Ментону осуществить то, о чем мечтал многие годы. Он устроит Джерри такую головомойку, которую тот не скоро забудет.

Поскольку Элизабет не соблазнили поданные кушанья, она потянулась к подносу с абрикосами.

Адам участливо сказал:

– Ты выглядишь очень уставшей, Бет. Тебе удалось хоть немного поспать?

Несмотря на полный упадок сил, она чуть заметно улыбнулась.

– Пока русские отступали, я пару раз сумела заснуть над тетрадкой.

Продолжая сердиться на Джерома, он все же не смог сдержать смех.

– Не кажется ли тебе, что во французском лицее дают несколько однобокое представление об истории?

Ямочки у нее на щеках сделались еще заметнее.

– Вы имеете в виду, что здесь выпячивают французские победы и старательно обходят молчанием собственные поражения? В этом смысле – да.

Его улыбка исчезла. Она сидела с надкушенным абрикосом в руке, ее волосы ниспадали на плечи, золотисто-зеленые глаза лучились весельем, несмотря на усталость. Он вспомнил Серену, лежавшую в гамаке во дворе дома Кингсли с огромной шляпой на голове: она была такая же зовущая, такая же золотистая, смеющаяся. Бет унаследовала от матери ее красоту и искрометную привлекательность. У него в горле пересохло. Он любил Серену, хотя та об этом даже не догадывалась. Будь Элизабет постарше...

– Почему вы так мрачно на меня смотрите? – неожиданно спросила она, подалась вперед и взяла Адама за руку. – Разве вы не счастливы быть снова в Ницце, снова с нами?

В ответ он стиснул ее ладонь, затем разжал руку.

– Сегодня я отправляюсь в Канн, – сказал он, ненавидя себя за то, что при этих словах в глазах Элизабет появилось откровенное разочарование.

– Но почему? – недоуменно спросила она. – Разве вам так уж необходимо ехать?

Он посмотрел на нее и ощутил какую-то странную внутреннюю дрожь.

– Необходимо, – сказал он, и его голос прозвучал резко и решительно. – Именно необходимо. До свидания, Бет.