Грехопадение

“И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы” <Быт. 1, 3—4>.

“И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма”. Бытие 1, <31>.

И Адаму, сотворенному Богом по Его образу и как Его подобие, было хорошо, весьма хорошо, но он этого не знал и не знал, что ему хорошо. Адам не только первый человек, но образец и пример каждого человека. Каждый человек сотворен Богом по Его образу и как Его подобие. Поэтому каждому человеку, и мне и тебе, хорошо, весьма хорошо, но, как и Адам, мы этого не знаем. Я буду говорить об Адаме, но, говоря об Адаме, я говорю о себе, о тебе, о каждом человеке. Потому что Адам пример и образец каждого человека.

Адаму было хорошо, но он не знал, что ему хорошо, потому что он не был Богом, но тварью, то есть сотворенным, значит ограниченным. Познание духовно. Только Бог чистый Дух, всякая тварь фактична, фактичность — это ограниченность или телесность. Дух — сила или мощь. Так как Бог не ограничен телом, то Он всемогущ. Всемогущество включает в себя и всеведение, вернее всемогущество и есть всеведение, то есть полное, совершенное познание. Но познание твари ограничено ее фактичностью, то есть телесностью. Телесность, фактичность, ограниченность — это и есть тварность, то есть сотворенность. Не сотворен один только Бог. Поэтому Адам и не мог знать, что ему хорошо, хотя ему и было хорошо.

“И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть; а от дерева познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь” <Быт. 2, 16—17>. Во-первых, здесь сказано, что полное познание заключает в себе познание добра и зла. Но что такое зло? И откуда оно? Ведь все, что сотворил Бог, хорошо, весьма хорошо, то есть добро, Бог не сотворил и не творит ничего злого. По-видимому, само познание для твари, то есть сотворенного, есть зло. Поэтому для твари знание того, что ей хорошо, есть зло. Тварь не может познать добро, поэтому уже само желание твари познать добро есть зло и древо познания стало древом познания добра и зла, стало древом зла.

Во-вторых, Бог заповедует человеку не есть от древа познания добра и зла, чтобы не умереть. Мне кажется, это добавление: потому что в день, в который ты вкусишь от него (от древа познания), ты умрешь — очень важно. Это не абсолютное запрещение, а условное: если не вкусишь от древа познания, тебе будет хорошо, ты будешь иметь жизнь вечную, но ты не будешь знать, что тебе хорошо; если захочешь узнать, станет плохо и ты потеряешь вечную жизнь, ведь сказано: в день, в который ты вкусишь, ты умрешь, то есть само вкушение познания и есть потеря вечной жизни для твари. Мне кажется, Бог здесь не абсолютно запрещает вкушение от древа познания, а, скорее, заманивает человека:

Бог как бы предлагает человеку броситься в пропасть. Он говорит: если хочешь получить все, то раньше надо все потерять, всего лишиться и тогда получишь все и еще больше, чем все. Правда, второй половины — получишь все — Бог прямо не говорит, но если бы Он сказал это прямо, то не было бы никакого риска, не было бы чистого, бескорыстного отречения и потери всего, чтобы получить все и еще больше, чем все. Это был бы простой человеческий расчет, но человеческий расчет ничего не дает, тем более счастья и вечной жизни. Поэтому Бог и не говорит прямо, Его непрямая речь и есть духовность.

“Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене (Еве. — Я. Д.): подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю? И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть. И сказал змей жене: нет, не умрете; но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло. И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его, и ела; и дала также мужу своему, и он ел. И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги” <Быт. 3, 1—7>.

Бог все знает, что было, есть и будет, и без Его воли не упадет и волос с головы нашей. Он знал, что змей будет соблазнять Еву, что Ева падет и соблазнит и Адама, и Он допустил это. Значит, это входило в Его намерение и Он хотел, чтобы Адам и Ева пали и всё потеряли. Потому что иначе у них не открылись бы глаза и они никогда не узнали бы, что им хорошо. Но Он не мог сказать им это Сам, прямо — тогда бы у них появился расчет — небескорыстное, то есть не духовное, отношение к духовному. Тогда бы они уже несомненно потеряли все, не получив и не имея никакой уже надежды получить все и даже больше, чем все. Поэтому Бог допустил войти в мир соблазну — это была Его непрямая, косвенная речь.

Когда Адам и Ева вкусили от древа познания и у них открылись глаза, чтобы узнать, что им хорошо, весьма хорошо, им стало плохо, весьма плохо. Потому что, чтобы получить все и больше, чем все, надо раньше все потерять. Человек — тварь, то есть фактичен, ограничен; чтобы стать причастным к бесконечной, вечной жизни, надо прорвать свою ограниченность, это — боль бытия: многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божье (Деян. 14, 22). Поэтому, когда у Адама и Евы открылись глаза, чтобы увидеть, что им хорошо, им стало плохо, весьма плохо.

Нарушение Божьей заповеди грех. Адам и Ева нарушили Божью заповедь. Тогда вслед за соблазном вошел в мир грех и зло. Кто виноват за зло? Никто. Бог не виноват за него: Он запретил вкушать от древа познания. Змей не виноват: Бог не запретил ему соблазнять. Адам и Ева тоже не виноваты: они не знали, что змей обманщик, и они хотели, чтобы у них открылись глаза, ведь и Бог хотел этого. Адам — пример и образец меня. Поэтому и меня соблазнил змей, и я вкусил от древа познания, и я пал. Формально я нарушил заповедь Божью: Он сказал мне: не вкушай от древа познания, а я вкусил. Но по существу я не нарушил, я именно исполнил то, что Бог хотел: Он хотел, чтобы у меня открылись глаза, чтобы я узнал, что мне хорошо. И все же грех на мне, вина за мой грех на мне, хотя я и не виноват. Я не говорю здесь о том, что я виноват за каждый мой определенный поступок, за каждую мою мысль. Здесь грех явный, и в каждом определенном случае я могу сказать, в чем мой грех. Но я говорю о моем первоначальном грехе, о моей первоначальной вине за грех, которая и есть causa finalis всякого моего прегрешения, ведь я уже рождаюсь грешником и здесь неправильно сваливать вину на Адама или на змея. Мой первородный грех реализуется в каждом моем грехе, в каждом отдельном грехе я вижу свою вину, и я виноват, но в то же время за сам грех я не отвечаю, я не виноват за него, так как, во-первых, я не могу не грешить и, во-вторых, грех открывает мне глаза, то есть через грех я совершаю именно то, что Бог и желает.

Я не могу не грешить. Но из этого не следует, что я должен грешить. И вина за каждый определенный грех лежит на мне, только на мне, и даже вина за грехи моих ближних — тоже на мне. Это я ясно чувствую, ощущаю, сознаю и каюсь. Я говорю о другом: грех входит в мир через меня, Адам здесь только пример и образец меня. Каждое мгновение через меня входит грех в мир. Поэтому я отвечаю не только за свой грех, но и за грех моего ближнего. Но этот грех и зло к добру: чтобы у меня и моего ближнего открылись глаза. Тогда я не виноват за грех, не за определенный, за него я отвечаю, но за саму мою греховность. Но нельзя отделять греха, который через меня вошел в мир, от конкретного греховного поступка, через который грех вошел и входит в мир. Грех не вообще вошел в мир, а сейчас через меня, через мой греховный поступок, через мою греховную мысль. Поэтому и последняя вина на мне, хотя я и не виноват. Я всегда виноват: и когда виноват и когда не виноват. Я виноват уже тем, что я есть, что я сотворен, хотя и не я сам себя сотворил, а Бог меня сотворил. Это тайна греха: ни Бог, ни змей, ни я не виноваты за грех. И все же вина за грех на мне. Я это ясно чувствую и сознаю, в этом сознании своей вины, даже когда я не виноват, у меня открываются глаза, чтобы и я увидел, что мне хорошо, все весьма хорошо.

Когда у Адама и Евы открылись глаза, они увидали, что они наги. Как и в рассказе о Хаме, подсмотревшем наготу своего отца, и здесь имеется в виду нагота духовная. Это подтверждается словами Бога к Адаму: откуда ты знаешь, что ты наг? Нагота связывается здесь со знанием наготы. Адам и до грехопадения был наг, но он не знал, что он наг, поэтому нагота и не ставилась ему в вину. Но теперь, когда он знает, что он наг, нагота — его грех и вина, хотя он и не виноват, что он наг, таким сотворил его Бог.

Творение мира и человека — один простой акт Бога, я называю его естественно-сверхъестественным, потому что, во-первых, это сверхъестественный акт, ни один человек, ни одна тварь не может сотворить мир из ничто, во-вторых, это естественно-сверхъестественный акт, потому что для Бога сверхъестественное естественно. Я ввожу этот термин, потому что теологи приписывают акту творения еще второй момент — благодать, то есть сверхъестественное, которой (благодатью) Бог наделил Адама, а потом убрал ее от него, отчего он и пал. Но введение лишних сил в научное объяснение нецелесообразно. То же и в теологии. Я не понимаю, зачем надо вводить в творение мира благодать: до грехопадения не было различия царства природы и царства Благодати, все было естественно-сверхъестественным. Вводить же благодать только для того, чтобы объяснить грехопадение, все равно ничего не объясняет, переносит непонятное в другую инстанцию и только усложняет, вызывая новые вопросы: почему Бог вдруг убрал от Адама Свою благодать?

Но с падением Адама та же естественно-сверхъестественная сила Бога как бы разделилась, вернее для нас разделилась: так как Адам вышел из естественно-сверхъестественного состояния, то сам Адам разделился: естественное, что он может или как будто бы может сделать своими силами, и то, чего он сам, своими силами уже не может сделать и для чего требуется помощь и сила Бога, которая для Адама, то есть для всякого человека, изгнанного из Рая — естественно-сверхъестественного состояния, будет уже чисто сверхъестественной силой, то есть благодатью.

Возвращаюсь к наготе. Нагота — это отсутствие благодати, которое стало возможным только после грехопадения. Не лишение благодати вызывает грехопадение, наоборот, грехопадение вызывает и — есть потеря благодати, то есть разделение из-за греха естественно-сверхъестественного на естественное и сверхъестественное и потеря последнего. Это и есть нагота — грех и противодействие или восстание против Бога. Это действительно нагота — опустошенность человека, порвавшего с Богом. И снова повторяю: в каждом греховном акте вина за грех полностью на мне. Но то, что я грешу, что я не могу не грешить, — это другое, хотя проявляется всегда в конкретном грехе; это есть causa finalis, и, хотя в этом я не виноват, вина все равно на мне. Практически causa finalis греха не отличается от конкретного греха, то есть от греховного поступка, греховной мысли, это как бы цель греха. Но ее нельзя смешивать с самосознанием греха в самооправдывании, здесь не только вина на мне, но я и действительно виноват.

С грехопадения начинается история рода человеческого. И здесь вследствие внутреннего разделения Адама, моего внутреннего разделения, разделения естественного и сверхъестественного, во-первых, и единая история рода человеческого разделяется на светскую и священную историю. На самом деле это одна и та же история. И во-вторых, моя жизнь отделяется от жизни других людей и моя история от истории рода человеческого. Но цель и той и другой истории одна: открыть глаза, чтобы увидеть, что мне хорошо, что все весьма хорошо. Но первое, что я увидел, когда у меня открылись глаза, — это свою наготу: я увидел, что мне плохо, весьма плохо.

1. Все, что сотворил и творит Бог, хорошо, весьма хорошо. Бог сотворил меня по Своему образу и как Свое подобие, поэтому и я хорош и мне хорошо, весьма хорошо. Но я этого не знаю.

2. Чтобы у меня открылись глаза и я увидел бы, что мне хорошо, то есть узнал бы это, я должен вкусить от древа познания.

3. Но я сотворен, то есть фактичен и ограничен. Познание прорывает мои фактические границы, это боль бытия. Значит, это страшно, и я боюсь этого.

4. Если бы Бог сказал мне прямо, что эта боль относительная и временная, но, пройдя через нее, я получу вечное блаженство — знание того, что мне хорошо, то у меня появился бы расчет, корыстное отношение к вечному блаженству: мое отношение к нему и мое поведение были бы детерминированы. Но детерминизм определяет именно фактическое, ограниченное; абсолютное не детерминировано. Поэтому при корыстном, то есть детерминированном, отношении к вечному блаженству я не смог бы прорвать свою ограниченность.

5. Поэтому Бог и не говорит мне прямо, чтобы я вкусил от древа познания, но косвенно, с одной стороны, запрещая есть от древа познания, с другой стороны, заманивает меня, допуская войти в мир соблазну через змея. Соблазн — непрямая речь Бога.

6. С соблазном в мир входит грех и зло. Ни за зло, ни за грех, входящий в мир через меня, никто не виноват: ни Бог, ни змей, ни я. Этот грех называют первородным грехом.

7. И в то же время вина за первородный грех, за который я не виноват, лежит только на мне. Бог возложил вину за этот грех, в котором я не виноват, на меня. Теперь я виноват за этот грех, я виноват без вины или, вернее, несу вину, хотя и не виноват. — Так объясняется гнев Божий: Бог возложил на меня вину за грех, за который я не виноват, и тогда гневается на меня, так как теперь вина на мне.

8. Вину, которую Бог возложил на меня, Христос взял на Себя. Тогда гнев Божий обрушился на Христа. Христос, взяв на Себя вину за мой первородный грех, вину, возложенную Богом на меня, перенес на Себя и гнев Божий, освободил меня от Его гнева.

9. Бог возложил на меня вину за первородный грех, в котором я не виноват, чтобы у меня отрылись глаза. Но для этого и я сам должен принять на себя эту вину, то есть ноуменально почувствовать, что, хотя я и не виноват, я виноват, вина на мне.

10. Первородный грех — сущность и цель всякого греха, греховного поступка, греховной мысли. Через мой греховный поступок, через мою греховную мысль, то есть через меня, грех входит в мир. То, что через меня грех входит в мир, то и есть первородный грех, то есть заразительность моего греха.

11. За определенный греховный поступок, греховную мысль я не только несу вину, но и действительно виноват. Так как первородный грех не абстрактное понятие, то фактически в каждом греховном поступке, в каждой греховной мысли заключен и первородный грех. Так что практически вина за грех, в котором я не виноват, и вина за конкретный грех, в котором я виноват, совпадают. Так что и свой первородный грех я сознаю и ощущаю как свой грех, за который я виноват, хотя и не виноват.

12. Вкусив от древа познания, чтобы узнать, что мне хорошо, я пал: первое, что я увидел и узнал, когда у меня открылись глаза, это то, что я наг, то есть фактичен, ограничен. Знание этого оторвало меня от Бога, опустошило. Бог не прямо, но косвенно, через соблазн, восстановил меня против Себя. Это и есть гнев Божий: Он заставил меня восстать на Него. Первым был не мой бунт против Бога, но Его гнев. Его гнев и есть мой бунт против Бога. Causa finalis здесь не я, а Он, Он спровоцировал мой бунт: не в том смысле, что я ответил бунтом на Его гнев; я мог даже не сознавать Его гнева, но Его гнев и есть мой бунт.

13. Бог желает, чтобы у меня открылись глаза, это Его воля, но Он не может сказать это сразу прямо, чтобы не детерминировать меня, чтобы я добровольно открыл глаза. Поэтому Он допустил войти в мир соблазну, и поэтому же Он возложил вину за первородный грех, в котором я не виноват, на меня; возложение вины на меня, гнев Божий и мой бунт против Бога — эти три акта или состояния — одно и то же. Бог желает, чтобы я восстал на него, это Его воля, иначе мои глаза не откроются. Поэтому Он оправдал Иова, восставшего на Него, и осудил друзей Иова: они не понимали ни сущности, ни цели грехопадения, ни смысла Божьего гнева.

14. Но едва я открыл свои глаза, увидел свою тварность, то есть фактичность, ограниченность, наготу, как я испугался и глаза мои снова закрылись, ибо “глаза отяжелели” <Мф. 26, 43> — это слабость духа твари. Бог через Своих пророков и, когда исполнились времена, через Сына Своего единородного говорит нам: “Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна. <...> ...вы все еще спите и почиваете? вот, приблизился час, и Сын Человеческий предается в руки грешников” (Мф. 26, 41, 45).

15. К первому пробуждению — открыванию глаз — Бог призывает не прямо, а косвенно, допустив соблазну войти в мир. Когда же с первым пробуждением вошли в мир грех и зло, я получил и так называемую свободу воли — то есть возможность бороться с Богом. Теперь уже нет опасности, что я не добровольно, а из расчета приму на себя тяжесть и боль бытия, — они уже пришли на меня, вся моя жизнь — страдание, тяжесть и боль бытия. После первого пробуждения — грехопадения — когда я восстал на Бога, Он может уже и прямо говорить, призывать к бодрствованию — к последнему пробуждению.

16. Эти два пробуждения — первое, в грехопадении, и последнее, в прямом обращении Бога ко мне, — не только исторические, то есть временные, события. Ведь я уже рождаюсь грешником, своего первоначального, невинного состояния я и не знаю. Я только чувствую, что создан я не таким, каким являюсь себе и другим, что предназначил меня Бог не к тому, что я делаю постоянно и как живу. Я помню не свое невинное состояние, а свое грехопадение; я падаю каждый день, каждый час. Поэтому сейчас для меня это различие не только временное, историческое, но онтологическое — мое внутреннее раздвоение.

17. Поэтому же и сейчас Бог говорит мне и непрямо, косвенно, и прямо; и отталкивает, и притягивает; и заставляет меня в страхе бежать от Него и бесконечно стремиться к Нему. И сейчас я не раз впервые открываю глаза, и вижу свою наготу, и вижу, что мне не хорошо, а плохо, весьма плохо; и также не раз наступало и наступает второе пробуждение, когда Бог берет на Себя вину за мой первородный грех, и я вижу, что мне хорошо, весьма хорошо.

18. Но эти личные смены первого пробуждения, и снова засыпания, когда “глаза отяжелели” , и снова пробуждения, и последнего пробуждения не отменяют исторических библейских сообщений о Адаме, о его пробуждении, о священной истории рода человеческого. Без библейского откровения не было бы и личного, оно стало бы неопределенным самочувствием и выродилось бы в деизм и в конце концов в неверие — я потерял бы Бога.

19. В разные времена человек различно понимал или толковал откровение Бога в Старом и Новом Завете. Но сущность этого откровения всегда одна и та же: Бог прорывает мои фактические границы, то есть мою ограниченность, индивидуально и соборно, то есть не только в направлении к Себе, но и к моему ближнему. “Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой” (Мф. 5, 23—24). Ближний мой всегда имеет что-нибудь против меня, потому что я всегда виноват перед ним. Поэтому Христос здесь говорит: когда идешь к Богу, захвати с собой и ближнего своего, иначе Он не примет тебя. И еще говорит Христос: где двое или трое собраны во имя Мое, там буду и Я <Ср. Мф. 18, 20>.

20. Но если я принимаю только библейское, общее откровение Бога всем людям и не переношу его экзистенциально, ноуменально на себя самого, то есть не слышу голоса Бога именно мне, то и общее откровение уже не откровение, а собрание исторических документов, часто неточных и противоречивых. Тогда и моя вера теряет свою радикальность, становится суеверием. Поэтому и рассказ о грехопадении Адама не только историческое сообщение, но обращение Бога ко мне, именно ко мне: мне Он запрещает вкушать от древа познания и одновременно меня же соблазняет вкусить; меня же спрашивает: где ты? и мне же говорит: откуда ты знаешь, что ты наг? на меня же обращает Свой гнев и проклинает не только меня, но всю землю за мой грех; на меня Он возлагает вину за первородный грех и с меня же снимает эту вину, берет ее на Себя, если только я, смирив свою гордыню, соглашусь отдать ее Ему; для того, чтобы у меня открылись глаза и я увидел, что мне хорошо, весьма хорошо.

В этом рассуждении меня интересовал не мой грех, а именно моя греховность. Практически она всегда реализуется в конкретном греховном акте: я ясно ощущаю и чувствую, что каждый мой поступок, каждая моя мысль, именно как моя или мое, греховны, и также я ощущаю свою греховность, потому что я не вообще грешен, а в каждом конкретном поступке или мысли, и здесь мой грех практически неотделим от моей греховности. Но дальше я перехожу к вине за грех и к вине за мою греховность; тогда они разделяются. За свой грех я отвечаю: я виноват, и я несу вину за свой грех. Но с моей греховностью дело обстоит иначе: я несу вину и за свою греховность, но я не виноват — не я сам сотворил себя, Бог сотворил меня. И вот мне кажется, так же как я не могу и оправдаться своими силами, но только одной верой получаю не свою, а Божию праведность, так же и вину за мою греховность, в которой я не виноват, Бог возложил на меня, чтобы открылись у меня глаза. Поэтому практически сознание моего греха совпадает с сознанием моей греховности и также вина за мой грех и вина за мою греховность. Возложение вины за мою греховность, в которой я не виноват, и есть гнев Божий, и это же мой бунт против Бога. В гневе Божьем обнаруживается Его милосердие: если я в сокрушении духа и смирении сердца (Исаия) сознаю свою вину и за мой грех и за мою греховность, то есть беру на себя добровольно и ту вину, в которой я не виноват, то Он берет на Себя мою вину и глаза у меня открываются — это уже второе пробуждение — вера. Это и значит, что Христос взял на Себя грех мира, то есть вину за греховность, в том числе и мою, и так как обе вины — и за мою греховность и за определенный грех практически отожествились, то Христос берет на Себя вину за каждый мой грех, это ноуменальный акт: Христос берет на Себя мою вину, если я отдам ее, то есть поверю Ему: “Так Бог возлюбил мир... дабы всякий, верующий в Него (в Христа. — Я. Д.) не погиб, но имел жизнь вечную” (Ин. 3, 16).

Бог возложил на меня вину за мою греховность, и Он же, когда у меня откроются глаза, по моей вере берет на Себя эту вину. Здесь различие Лиц Троицы:

Бог Отец — святость; строго говоря, нельзя сказать, что Бог свят, потому что в Боге нет разделения на реальное и идеальное, субстанцию и атрибут и др. Поэтому Бог — сама святость, но не как абстрактное понятие или абстрактное свойство, а как Лицо. Бог — святость, я — грех. Святость не терпит и малейшего греха. Поэтому Бог, как святость, полностью отвергает меня, как грешника. Но Бог и любовь; как любовь, Он отказывается от Своей святости, то есть от Себя Самого, чтобы принять меня, грешника. В этом смысл вочеловечения Бога и Его жертвы. Как отказывающийся ради меня от Себя Самого Он, то есть тот же Самый Бог, — Бог Сын. Отношение Бога как святости ко мне — грешнику — гнев Божий. Отношение Бога как любви ко мне, грешнику, поверившему Ему, — Его милосердие. Поэтому в Его гневе обнаруживается Его милосердие: вину за мою греховность, в которой я не виноват, Он возложил на меня, как Святость, и взял на Себя, как Любовь. Но только так у меня могут полностью открыться глаза: в Его гневе я обнаруживаю свою наготу, Своей любовью Он покрывает ее.

Бог Святой Дух. Дух — сила, мощь. Моя сила ограничена фактичностью — телесностью. Бог не ограничен телом — это Его всемогущество. И снова не как Его свойство, но Лицо. Бог есть Сама Святость, и тот же Бог — Сама Любовь, и тот же Бог — Само Всемогущество. Но не три Бога, а один Бог: Сама Святость — Бог и Сама Любовь — тот же Бог, и Сам Дух, или Само Всемогущество, — тот же Бог (символ Афанасия). По отношению к грешнику Святость — гнев Божий, Любовь — Его милосердие, Святой Дух — Его всемогущество.

Отношение ограниченной величины к бесконечной стремится к нулю: моя сила в сравнении с Божьим всемогуществом — бесконечной силой — бесконечно мала. В связи с этим новое понимание моего протеста или бунта против Бога: вина за мой грех — это ответственность за каждый мой поступок, за каждую мою мысль: “Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда” (Мф. 12, 36). Каждое мое слово, сказанное от себя, то есть от себя самого, — праздное слово, поэтому грех, а ответственность за него — моя вина, вина моего греха. Но вина за мою греховность — это ответственность за всю мою жизнь, за все мое существование, за то, что я есть. Эта ответственность и эта вина бесконечны, и я, конечная тварь, не могу своими силами взять эту ответственность на себя, она бесконечно превосходит мои силы. Но, не взяв на себя эту ответственность, я не смогу открыть глаза. Невозможное для человеков возможно для Бога <ср. Лк. 18, 27>, Бог требует от меня совершения невозможного и совершает его во мне: Он возлагает на меня ответственность за все мое существование, вызванное к бытию не мною, а Им, Его всемогуществом. Это бремя слишком тяжело для меня, это бремя и есть тяжесть и боль бытия. Но Бог не хочет смерти грешника (Иез. 33, 11). Когда у меня под невыносимой тяжестью этого бремени открываются глаза, Бог обращается ко мне и, чтобы освободить меня от бремени, предлагает мне взять на Себя Его бремя: “Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя... и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко” . Мф. 11, 28—30.

Онтологическая последовательность грехопадения:

I. Мое грехопадение; виновника нет, то есть никто не виноват, что я пал. Когда это случилось со мною или со всем родом человеческим, никто сказать не может, так как до грехопадения нет ни истории, ни времени. Но я знаю, что пал, из смутного воспоминания того, что я забыл, то есть я помню, что я забыл, но что я забыл — я уже не помню. Я помню Daß своего грехопадения, но не помню его Was. Проявляется же мое грехопадение в каждом моем греховном поступке и мысли.

II. Бог возлагает вину за мое грехопадение, в котором я не виноват, на меня = гневу Божьему = моему бунту против Бога. У меня открываются глаза на мою наготу.

III. Я добровольно принимаю вину, которую Бог возложил на меня. Это можно назвать вторым пробуждением: у меня открываются глаза на смысл моей наготы, и я продолжаю дальнейшее свое обнажение.

IV. Когда я дохожу до полного своего обнажения, полного сокрушения духа, до сознания полного своего банкротства во всем, что касается моей жизни, моих мыслей, моих собственных сил, Бог обращается ко мне и предлагает мне, даже просит меня отдать Ему мое непосильное бремя — вину, возложенную Им на меня, чтобы у меня полностью и окончательно открылись глаза; Он берет на Себя эту вину, если я согласен отдать ее Ему, то есть поверю Ему. И здесь две возможности:

1. Я гордо отказываюсь от Его помощи; возложенную Им на меня вину я не соглашаюсь передать Ему и беру на себя всю ответственность и все последствия ее — вечная смерть, ничто: Кириллов, Ставрогин.

2. В сокрушении духа и смирении сердца я отдаю Ему свою вину, которую Он берет на Себя. Я отдаю Ему свою вину и свое бремя, принимая на себя Его бремя и иго. Симеон сказал Деве Марии: и Твою душу пронзит меч. Я думаю, это сказано не только Богоматери, но каждому человеку и относится это не только к человеку, но и к Богу — к Богу, ставшему человеком. Вся моя жизнь — пронзение мечом моей души и не только моей, но и Богочеловека. Принимая на себя Его бремя и иго, я отожествляюсь с Ним в общем пронзении моей и Его души и через Него освобождаюсь от своего бремени — это вечная жизнь.

<1965>