Гренландия и гренландцы

ПОТОМКИ ВЕЛИКИХ ОХОТНИКОВ

В настоящее время общая численность эскимосов на Земле достигает 90 тыс. человек. Из них свыше 40 тыс. живет в Гренландии, 18 тыс. — в Канаде, 30 тыс. — в США и 1,3 тыс. — в СССР. В самой крупной гренландской этнической группе специалисты отмечают различия между эскимосами Восточной, Западной и Северной Гренландии.

С этнонимом "эскимосы" европейцев впервые познакомил французский пастор Биар; в его отчете о поездке в Америку в 1611 г. употреблено слово "эскимантсик", которое на языке индейцев-вобинаков означало "поедатели сырого мяса" — так они называли эскимосов, лакомившихся сырым мясом. В настоящее время термин "эскимосы" в гренландской и датской прессе и научной литературе почти полностью вытеснен этнонимом "гренландцы". Вызвано это по меньшей мере двумя причинами: во-первых, из-за стремления избежать "расизма наоборот", отдельные проявления которого встречались в 1970-х годах, когда постоянно проживавших и даже родившихся в Гренландии датчан избегали выбирать в различные административные органы только, потому, что они "неэскимосы". Вторая причина носит чисто антропологический характер: дело в том, что начиная со времен норманнов эскимосы подвергались смешению с европеоидами, об этом говорят антропометрические данные останков эскимосов XV–XVIII вв. Более всего подвергалось смешению с европеоидами население Юго-Западной Гренландии, а наименее — эскимосы крайнего севера.

Термин "гренландцы" применяется сейчас ко всем без исключения постоянным жителям острова независимо от цвета кожи или степени примеси эскимосской крови. Этому этнониму не противоречит его эскимосский аналог "инук" (мн. число — "инуит") — самоназвание эскимосов, означающее "люди", или "настоящие люди", которое они относили и к Расмуссену[40], имевшему, как известно, в жилах более датской, чем эскимосской, крови.

От своих далеких предков эскимосы унаследовали монголоидные черты внешности, многие из них напоминают северных индейцев (чиппевеев или атапасков). У них узкие, но не раскосые, как у азиатов, глаза. Одно из старинных заблуждений — о крайней низкорослости эскимосов — противоречит действительности, ибо средний рост их (162 см — у мужчин и 152 см — у женщин) несколько даже выше, чем у японцев, и аналогичен среднему росту населения Западной Франции[41].

У гренландцев крепкое телосложение, ноги и руки несколько короче, чем у европейцев, красивой формы. Череп удлиненный, несколько тяжеловатый, лоб узок, скулы сильно развиты, при довольно массивной челюсти подбородок хорошо очерчен. Нос прямой, короткий и неширокий. Волосы черные, жесткие, прямые. Растительность на лице незначительная, хотя и встречаются эскимосы-бородачи. Грудная клетка удлиненная и узкая, кожа светло-оливковая или цвета легкого загара. Лицо и руки, особенно у мужчин, из-за сильного облучения отраженным от снега солнцем постоянно буро-коричневы от загара.

Внешние черты эскимосов описать гораздо легче, чем их психологию. Поэтому выводы свои в этой области ученые-эскимологи делают с крайней осторожностью и только в тех случаях, когда они бесспорны. Тем не менее описания эскимосского характера весьма значительно отличаются друг от друга, не говоря уже о заметках старых авторов. Так, у французских миссионеров-иезуитов эскимосы по дикости и кровожадности сравниваются с волками. С другой стороны, в дневниках Ф. Нансена высказано искреннее убеждение в том, что гренландцы — "самые честные, порядочные, добродушные люди под Солнцем"[42].

Хорошо знавший эскимосов, проживший с ними в иглу не одну зиму датский этнограф К. Биркет-Смит говорит, что гренландцы — люди, в которых "свет и тени распределены равномерно. Некоторые народы выигрывают при близком знакомстве. Что же касается эскимосов, то большинство хвалебных слов им уделили европейцы, знавшие их поверхностно. Тем не менее крайней несправедливостью будет утверждать, что тесное общение с ними ведет к разочарованию. Напротив, лишь глубоко проникнув в их душу, начинаешь понимать, что они не ангелы, но и не воплощение распущенности, а просто живые люди".

Самые очевидные, бросающиеся в глаза качества их — несокрушимый оптимизм и чувство юмора, выработавшиеся скорее всего как средство самозащиты в превратностях нелегкой жизни. Эскимос всегда готов посмеяться над окружающими и над собой. Он часами готов слушать, забыв обо всем, забавные истории. Состязания певцов, высмеивающих друг друга, собирают слушателей из всех соседних и даже отдаленных стойбищ; взрывы хохота служат поощрением импровизаторам, придумывающим все более едкие шутки.

Другое ярко выраженное качество — чувство коллективизма: для эскимоса нет ничего страшнее быть отвергнутым обществом. Известны случаи, когда волей или неволей противопоставившие себя большинству одиночки умирали без всякой видимой причины, лишь в результате нервного потрясения. Отсюда исключительная доверчивость эскимосов. Они верят всему, что высказано "с надлежащим авторитетом", — это качество в недавнем прошлом весьма облегчало "работу" шаманов.

Замечательна глубина сочувствия гренландцев. Коллектив стойбища чувствовал себя единым социальным телом в значительно большей степени, чем европейская сельская община. Если, например, один эскимос плакал (причина здесь могла быть и не очень глубокой), то вскоре начинали вытирать слезы и его соседи.

Давно и справедливо замечено, что лучших спутников, чем эскимосы, в путешествиях по ледяным пустыням Арктики не найти. Их отличают верность, самопожертвование, заботливость, готовность помочь новичку.

В традиционном эскимосском обществе смерть вызывала гораздо менее заметное потрясение, чем теперь. Ее значимость оценивалась совсем иными мерками. Возможно, причиной этому была частота, "обыкновенность" смерти в жизни охотничьих племен. В настоящее время положение значительно изменилось. Сейчас не убивают новорожденных девочек, не оставляют умирать от голода стариков, так как исчезла необходимость регулирования полового состава племен с целью сокращения его численности, исчезла угроза голодовок. С другой стороны, участились убийства в нетрезвом состоянии, в драках и т. п. Здесь отчетливо видно разлагающее влияние проникшей западной буржуазной культуры.

Датских специалистов, приезжающих на остров с семьями в командировку, а также местных датчан насчитывается около 10 тыс. Срок их пребывания в Гренландии сильно колеблется — от 3 месяцев (их здесь называют не очень уважительно "соммерданскере", т. е. "летние датчане") до десятков лет. Постоянно живущие на острове датчане заняты во всех областях производства, они принимают также участие в научной и культурной жизни острова. Многие из них — специалисты с высшим образованием, значительную часть составляют техники и высококвалифицированные рабочие.

Обе этнические группы находятся в непосредственном контакте, нередки смешанные браки (ни для Гренландии, ни для Скандинавских стран в целом расовые предрассудки не характерны), причем браки эти заключаются как в Гренландии, так и в Дании, где постоянно находится значительное число эскимосов (учащиеся профтехучилищ, студенты и др.). Эскимосский язык стал официальным (наравне с датским) в Гренландии задолго до получения ею статуса самоуправления, что же касается прессы и литературы, то и в колониальную эпоху количество изданий на эскимосском языке превосходило число датских изданий. Из местных газет ни одна не издавалась исключительно на датском языке, а некоторые из них выходили только на эскимосском.

Незнание датскими специалистами эскимосского языка всегда порождало большие и малые проблемы в производственной и культурной областях, более всего — в деле просвещения. Многие датские педагоги и миссионеры, пытавшиеся в краткий срок изучить эскимосский язык в степени, достаточной для общения, убеждались, один за другим, в утопичности своих планов. Причем дело было не в отсутствии настойчивости или способностей у датчан, но в редкой трудности эскимосского языка.

Язык этот, вернее западногренландский его диалект (на котором говорит подавляющее число гренландцев), до сих пор не отнесен ни к одной известной науке языковой группе, хотя одни исследователи утверждают, что находят отдельные соответствия ему в уральско-угорских праязыках, другие — в языке индейцев квакиутл. Особенность, более всего поражающая приступающих к изучению эскимосского языка, — его полисинтетичность, позволяющая отдельным самостоятельным и полусамостоятельным морфемам сливаться в слова, иногда достигающие удивительных размеров. Каждая часть такого слова придает ему дополнительное значение или оттенок, так что в целом оно вполне может заменить простое, а иногда и сложнораспространенное предложение русского языка. Понять смысл нелегко, хотя система его построения достаточно ясна: вначале идет корень, затем — различные дополнения, объясняющие степень, способ движения, направления. Вот пример такого слова: "окалокатигиниарумагалуарпавкит". Подстрочный перевод его ("язык-использовать-вместе-для-стремиться-к-хотеть-весьма-делать-я-тебя") мало что объясняет европейцу, вместе с тем смысл слова весьма несложен: "Я бы хотел поговорить с тобой".

Не менее труден перевод с русского на эскимосский. Даже самые простые предложения переводятся весьма непривычным для нас образом. Например, предложение "Женщина видит пса", переведенное дословно, вряд ли будет понятно гренландцам, на классическом же эскимосском оно прозвучит как "Арнапкингмектакува", буквально: "Что касается женщины — пес — его очевидность для нее".

Морфология эскимосского языка не легче синтаксиса. Значение существительных конкретизировано до крайних пределов. Для эскимосов не бывает просто "снега": ведь снег летящий, лежащий, тающий, спрессованный, вырезанный в форме кирпича и т. д. — совершенно разные вещи, поэтому они и обозначаются разными словами, которых так же много, как и состояний снега. Это относится и ко всем остальным понятиям вещного мира. Конкретизация их наименований позволила лингвисту О. Есперсену заметить, что эскимосский так же отличается от европейских языков, как иероглифическое письмо — от современного "универсального" алфавита, 25–30 знаками которого можно запечатлеть многие тысячи слов.

Сложность словообразования в эскимосском языке усугубляется поразительно развитой системой суффиксов. Если, например, к русскому слову "дом" можно присоединить не более 8-10 суффиксов, то эскимосское "иглу", по наблюдениям Ринка, может "принять" до 80 суффиксов, каждый из которых придает слову новое значение. При этом каждое из 80 новых слов также может меняться с включением в себя 61 полусамостоятельной части слова, каждое из новообразований способно при помощи суффиксов превратиться в еще 70 новых слов, принимающих в свою очередь до 8 смысловых частиц каждое. Процитируем датского эскимолога О. Бугге: "Европеец, если только он не знал эскимосского с детства, не в состоянии выучиться говорить на нем бегло и правильно… ибо мозг его мыслит не по-эскимосски".

Наконец, крупнейшей препоной для активного использования эскимосского языка в сферах производства, науки и т. д. является архаичность его грамматики и лексики, отсутствие в нем абстрактных понятий. В настоящее время европейские термины активно заимствуются, и вполне возможно, что эскимосский займет должное место в ряду современных языков. Как говорит датский лингвист Р. Петерсен, "гренландский язык с точки зрения описательности столь же гибок, как латынь, так что решающую роль здесь сыграют исключительно практические факторы". Когда этот процесс завершится — судить трудно, пока же язык совершенно неприспособлен для перевода на него технической или специальной литературы. Попытка перевести конституцию государства также потерпела фиаско — перевод "захлебнулся" в описательных периодах, которые переводчики употребляли вместо отсутствующих в эскимосском понятий. Ими являются не только "бюджет", "закон", "конституция", "парламент", "индустрия", но и "равноправие", "власть", "образование", "выборы", "правительство", "армия" — короче, все слова, все понятия, которые человечество выработало за последние 2–3 тысячи лет. Наиболее реальным и действенным решением острых проблем двуязычия представляется широкое обучение гренландцев датскому языку; основа этой программы была заложена уже в 1950-х годах. Овладевшие датским языком гренландцы могут легко быть приобщены к сокровищам мировой культуры, науки и техники. Этого труднее достичь путем перевода на эскимосский язык и издания необозримого моря современной литературы и наследия минувших веков.

Изучение датского или другого европейского языка стало весьма популярным среди городского населения острова. Знание датского языка не только дает явную и немедленную выгоду в виде работы переводчиком или посредником между датским и эскимосским персоналом на производстве, но и открывает широкие возможности для получения дальнейшего образования в Дании, где эскимосские студенты пользуются рядом льгот. В настоящее время датским языком владеет половина эскимосского населения, число гренландцев, совершенно не знающих датского, упало уже к середине 1970-х годов до 14 %. При этом основную роль в степени знакомства с языком играет место проживания эскимосских семей — в городских поселках людей, не говорящих по-датски, почти нет, в то время как в стойбищах их сохранилось больше. Старики, даже живущие в городах, знают датский хуже молодежи, среди которой практически невозможно встретить эскимоса, не умеющего объясниться с датчанином.

Естественно, процент знания датского языка выше в смешанных датско-эскимосских семьях, при этом некоторую роль играет национальность главы семьи, его профессия.

В целом традиционная эскимосская семья, ее величина и структура были изначально обусловлены экономикой общества охотников и циклом времен года. Это была так называемая большая семья, состоявшая из супругов-стариков (или одного из них), женатых сыновей с женами и детьми, иногда и другими, более дальними родственниками. Часто несколько "больших семей" жило в одном зимнем доме, расходясь на лето по отдельным летним хижинам. Таким семейным сообществам легче было преодолевать трудности выживания в условиях Севера. Поддерживалось общее и единое производство: мужчины добывали зверя, изготавливали орудия труда, строили жилища, в то время как женщины сообща ловили рыбу, готовили еду, консервировали добычу. Неспособные к активному труду старики исполняли более легкую работу, воспитывали детей. Экономика такой семьи предполагала почти полное потребление продукта ее членами, таким образом, накоплений быть не могло. Здесь осуществлялось практически простое воспроизводство. Торговля шкурами имела лишь спорадический характер.

Раскол "большой семьи" начался в довоенный период, но всеобщий характер он приобрел лишь в 1950-х годах. Причиной этого процесса был рост товарной экономики и в немалой мере влияние примера датчан. Тем не менее, несмотря на сильно упавшее в последнее десятилетие среднее число членов семьи, оно остается вдвое большим, чем в средней датской; при этом семьи в стойбищах крупнее, чем в городах и поселках. "Большая семья" ныне полностью исчезла; вообще совершенно явна тенденция сближения гренландского типа семьи с европейским. Хотя есть и заметная разница — она выражается в устойчиво большом количестве детей у эскимосов. Довольно высоко по сравнению с европейскими показателями и количество матерей-одиночек, причем больше всего их среди горожанок.

Проблема миграции населения в Гренландии еще исследована недостаточно. Пока определены только масштабы внутреннего переселения — они довольно значительны. Необычно большой размах миграции является результатом двух процессов. Во-первых, это выражение экономически обусловленной тенденции к переселению в город, после того как захирел зверобойный промысел. Во-вторых, это результат целенаправленной демографической политики концентрации населения в течение последних тридцати лет, недвусмысленно сформулированной в "Плане Г-60": "Для создания на острове современного промышленного производства необходимо сосредоточить население в нескольких городах, таким образом будут достигнуты выгоды укрупненного производства и оптимального использования техники. Концентрация населения — необходимое условие и для того, чтобы сделать экономически и технологически достижимым предоставление населению коммунальных удобств в нужном объеме и качестве. Поскольку население наиболее нуждается в помощи именно при переезде в город, нужно ее оказывать, сократив для этого инвестиции стойбищам".

При этом особое внимание уделялось четырем незамерзающим портам: Готхобу, Фредериксхобу, Суккертоппену и Хольстейнборгу. Отсюда можно сделать вывод, что датско-гренландская администрация применяла в демографической политике прежде всего экономические рычаги. Труд городского населения и оплачивался лучше. Однако в отдельных случаях применялся и более жестокий прием — в стойбища переставали поступать средства на социально-бытовые нужды, власти "забывали" о необходимости их экономического развития, технического перевооружения производственных отраслей, банковские конторы отказывали в ссудах, когда рыбаки хотели провести эти усовершенствования за свой счет, закрывались магазины и т. п.

Гренландский ланнсрод прилагал немалые усилия к тому, чтобы обеспечить вчерашних охотников работой, однако они представляют собой ныне наименее приспособленную к интеграции в городском обществе часть населения. Невозможность приспособиться к нему без весьма значительных трудностей создала ряд проблем как для них самих, так и для общества в целом. Жизнь эскимоса-охотника была нелегкой и исполненной смертельных опасностей. Социальная монолитность, тесное сотрудничество и коллективизм, глубокая общность интересов, постоянная готовность к взаимовыручке и самопожертвованию были не добродетелями, а компонентами отработанной тысячелетиями высокой социальной техники выживания. Датский социолог В. Йенсен говорит: "Этот образ жизни был одновременно необходимостью и социальной философией". "План Г-50" разрушил это общество, древние его институты, ничего не дав эскимосам взамен. Возникший морально-психологический вакуум немедленно оказал вторичное воздействие на уже распадавшееся традиционное общество. Длительная искусственная изоляция ослабила иммунитет к чуждым влияниям, который обычно ярко выражен у малых национальных групп. Кроме того, влияния эти обрушились не на крепкие своей солидарностью "большие семьи", а на их осколки, семьи-одиночки, оторванные от родных мест, привычного образа жизни, коллектива. Ни один институт, "символ" новой среды, в которую попали эскимосы, не обладал в силу своей чужеродности для них никаким значением, не мог привести в движение соответствующие стереотипы поведения, регулятивный механизм все чаще оказывался выключенным, не срабатывал; может быть, он просто не годился в новых условиях.

Информация о "большом мире" начала поступать в Гренландию бессистемно (при помощи кино, радио, телевидения, школьного образования и т. д.) и отнюдь не постепенно. Обновленное сознание гренландцев с особенной жадностью впитывает самое внешнее, броское и заманчивое из набора ценностей современной цивилизации. Но при этом, как заметила советский экономист Л. Рейснер, "весь длительный путь экономического, культурного, научного и технического прогресса, породившего современный комфорт и уровень жизни, остается вне поля зрения". Гренландия пока не располагает средствами для приобретения всех плодов прогресса, достигнутого кропотливым трудом народов развитых стран. И здесь деформированная возбужденными извне потребностями психика отдельных гренландцев толкает их в поисках этих средств на преступления. Поэтому уже в начале 1950-х годов на острове проявляется и более не исчезает пугающий рост уголовных преступлений, алкоголизма, венерических заболеваний и иных результатов психосоматических сдвигов, принявших массовый характер. Так, в 1946–1970 гг. на тысячу человек, умерших в Гренландии, приходилось 45 погибших в результате нападений или драк (в Дании это число равно 9, на Фарерах — 5); частота травм в результате физического насилия здесь также выше, чем в Дании, в 6–7 раз. Помощь по безработице (ранее вещь неслыханная и ненужная), оказываемая в размерах, приближающихся к датским, сделала возможным тунеядство — порок, до последних десятилетий эскимосам также совершенно чуждый.

Зарождение и разрастание прослойки деклассированных элементов, которые по существу становятся или станут в ближайшем будущем люмпенами, объясняются несколькими взаимосвязанными факторами. Быстрота роста населения в условиях Гренландии не дает возможности для трудоустройства безработных. Специфические экологические условия острова не позволяют прибегнуть к тем "клапанам", которые снижают давление деклассированных социальных групп на социально-экономическую жизнь в других развивающихся странах, пораженных демографическим взрывом, и дать работу людям в традиционных аграрных отраслях, которые, правда, малопродуктивны, но способны все же их прокормить. Поэтому доля люмпенов в гренландском обществе растет, и вряд ли этот рост при сохранении нынешнего уклада снизится в обозримом будущем. С другой стороны, датские субсидии, гарантирующие всем прожиточный минимум, не дают этим люмпенам умирать с голоду. Они превращаются обычно в "динамичную антисоциальную силу, легко поддающуюся влиянию экстремистских лозунгов, препятствующих проведению прогрессивных преобразований"[43].

Впрочем, все сказанное отнюдь не означает, что подобный путь неизбежен для всех или даже большинства переселенцев. Эту часть городского населения нельзя, пожалуй, рассматривать как четко ограниченную группу со значительно худшими, чем у остальных горожан, жизненными условиями. Речь может скорее идти о смешанной группе, представители которой по причине сильных социальных и экономических стимулов сменили среду обитания на новую, вначале, возможно, казавшуюся большинству из них более благоприятной, но впоследствии не предоставившую им возможности подняться на новую ступень социальной лестницы.

Известные проблемы возникают и с более интегрированными в современное общество трудящимися. Как и другие народы на ранней стадии развития, гренландцы соблюдали множество весьма сложных и тонких предписаний и правил, сохранивших силу до нашего времени. Между тем у европейцев соответствующие правила были давно забыты; взамен появились новые, связанные с процессом труда в товарном производстве, с трудовой дисциплиной в частности. Эти предписания кажутся воспитанному в старых традициях эскимосу столь же нелепыми и ненужными, как нам, скажем, закон, согласно которому гренландка после родов должна не только готовить и есть пищу отдельно, но и не брать воду из общего котла. Наоборот, совершенно недопустимым было для уважающего себя эскимоса пропустить возможность охоты, когда тюлень подходил к берегу. Тогда в стойбище на второй план отходили все без исключения дела, и сегодня к таким "неважным" делам гренландцы относят работу на шахте или предприятии. Возникает парадоксальное положение, когда при массе безработных остается незанятым значительное число рабочих мест. Причем проблему обостряет упомянутый рост прослойки деклассированных элементов, утративших потребность в труде и отказывающихся подчиняться трудовой дисциплине. На вчерашних охотников, превратившихся в промышленный пролетариат, неизбежно обрушатся все проблемы современного капиталистического мира, а решать их будет не легко. До окончательного перехода к товарной экономике и глубокого осмысления новых условий жизни, ее зависимости от остального мира гренландцы внешним миром интересовались мало. Никто не мог и не хотел сравнить свой уровень благосостояния с уровнем в других странах или хотя бы с немногочисленными датчанами, жившими в Гренландии. Между жизненным стандартом одних и других была пропасть в несколько социально-экономических формаций, жизнь их строилась на совершенно иных предпосылках. Было бы странно ожидать от гренландцев недовольства своим традиционным хозяйством, пищей, всем освященным веками образом жизни. "Самоед, потребляющий тюлений жир и прогорклую рыбу, не беден, потому что в его замкнутом обществе у всех имеются одинаковые потребности"[44]. Если недовольство и имело место, то скорее из-за перехода к новой экономике, повлекшего за собой не только положительные, прогрессивные перемены, но и мучительный процесс ломки многих испытанных столетиями и привычных институтов и обычаев.

Настоящее же недовольство, глубокое неудовлетворение создавшимся положением могло возникнуть лишь тогда, когда гренландцы, в основной своей массе порвав с традиционной экономикой и став на новую хозяйственную основу, обнаружили, что положение их не поднялось до уровня европейцев (точнее — датчан), стоящих на той же экономической базе и исполняющих схожую работу на том же профессиональном уровне. Поток информации при всей его поверхностности смог все же ознакомить основную массу эскимосов и с возможностями "большого мира", которые могут открыться перед Гренландией и ее народом в результате активного использования всех материально-технических и культурных ценностей, что накопило человечество. Окончательно перелом в национальном сознании оформился в конце 1960-х начале 1970-х годов. Социальное неравенство привело к зарождению классового сознания, у гренландцев как бы раскрылись глаза на то, что они платили за датскую помощь и сотрудничество слишком дорогой ценой — отказом от любых моделей политического и экономического развития, кроме капиталистического.