Грешные удовольствия

Глава 24

Бренна смотрела отцу вслед, раздираемая противоречивыми желаниями узнать от него более подробную информацию и ударить по голове первым подвернувшимся под руку тяжелым предметом. Как это отвратительно, что она вообще когда-то пыталась завоевать его любовь и согласилась принять участие в его планах против Монтгомери!

Сердце у ее отца было чернее, чем у дьявола. Он шел не оборачиваясь, и под его тяжелыми сапогами трещали сучки, и приминалась трава. Его собственная ярость довела его до безумия. Если у нее когда-то и были сомнения на этот счет, сейчас их уже не осталось.

Ей вдруг стало стыдно и больно, что она предпочла свою семью Джеймсу. Семью, которая, не задумываясь, сожгла все ее картины.

Каждое общение с отцом кончалось для нее унижением. Он растаптывал ее так же, как сейчас траву, по которой шел. Почему среди всех своих отпрысков он выбрал для своей ненависти именно ее?

«Забудь о нем. Просто забудь. Займись живописью, и боль утихнет», — уверяла она себя.

Но живопись, к сожалению, больше не доставляла ей удовольствия. Искусство не могло заменить тех, кого она потеряла. Когда она подносила кисть к холсту, она не чувствовала ничего, кроме опустошения. Боль завладела ее сердцем, и отрицать это было бессмысленно.

Ее мысли вновь обратились к Монтгомери. Отец сказал, что его заклеймили как предателя и бросили в темницу. Почему ей об этом никто не сказал? Или они считают ее глупой девчонкой?

Она крепко зажмурилась, чтобы не дать слезам пролиться. Сейчас она пойдет прямо к матери Изабелле и спросит, знает ли она обо всем этом. Может быть, она прольет свет на случившееся. Аббатиса всегда была приветлива и великодушна к тем, кто нуждался в сочувствии и утешении. В те первые недели, когда Бренна только появилась в монастыре, аббатиса была так к ней добра, проявила так много любви, что Бренна подумала, что это поможет ей вылечиться от чувства потери. Но… что, если мать Изабелла участвует в обмане?

Не обращая внимания на красоту ухоженного монастырского двора, Бренна направилась к аббатисе.

Она уже была у двери ее комнаты и хотела постучать, но услышала голоса. Кто-то разговаривал с матерью Изабеллой. Мужской голос принадлежал ее отцу.

Нахмурившись, она приникла ухом к двери.

— Монтгомери скрывается, — говорил отец. — Нам нужен ребенок, чтобы выманить его.

Ребенок?

Холод пробежал по спине Бренны. В аббатстве не было детей, кроме… она посмотрела на свой живот. Так вот какой ему нужен ребенок!

Только сейчас она осознала всю важность своей беременности.

Она пыталась не замечать ощущений, появившихся у нее в животе. Но ее грудь стала более чувствительной, живот немного увеличился. Однако всякий раз, когда ее это начинало беспокоить, она бежала в студию и хваталась за кисть, чтобы заглушить свои мысли и переключиться на картину, которую в данный момент писала.

Однако игнорировать все эти очевидные проявления было неразумно. У нее не было месячных с тех пор, как она вышла замуж.

Она иногда испытывала тошноту, но не по утрам, как это обычно бывает у беременных, и она ошибочно приписывала недомогание своей тоске по Монтгомери.

Значит, так. Она носит ребенка. Ребенка Монтгомери.

Теперь стало понятно, что на самом деле делает в монастыре ее отец. Она ломала голову над тем, что же ей делать.

С одной стороны, она хотела найти своего мужа и отдаться на его милость. С другой стороны, ей, наверное, лучше куда-нибудь сбежать — подальше и от отца, и от Монтгомери.

— Я не могу отдать тебе ребенка, — сказала аббатиса.

Отец презрительно фыркнул, и Бренна могла представить себе ухмылку на его лице так ясно, словно между ними не было закрытой двери.

— Можешь и ты это сделаешь. Когда ты отдавала мне Бренну, ты не колебалась. Ты думала лишь о том, чтобы сохранить свою репутацию и свое место.

Из груди Бренны чуть было не вырвался крик. Ей пришлось сунуть в рот палец и прикусить его, чтобы этого не произошло. Она приникла к щели между дверью и косяком. Ей стали видны торс и ноги отца и часть облачения аббатисы.

— Прошу тебя, — взмолилась мать Изабелла. — Я была молода. Слишком молода.

Ужас вдруг овладел Бренной. Мир стал каким-то странным, нереальным, словное злые духи в одно мгновение похитили все, что ей казалось реальным.

— Ха! Сначала ты отшвырнула меня, как кусок падали, а потом, когда узнала, что беременна, прибежала обратно за помощью. Бренна всегда была не чем иным, как обузой, но я воспитал ее, как и обещал.

У Бренны подкосились ноги. У нее так колотилось сердце, что ей хотелось прижать к ушам ладони, чтобы не слышать, что еще скажет отец. Но отойти от двери она не могла.

— Ты не получишь ребенка, — настаивала мать Изабелла. — Я не отдам еще одного.

Мир для Бренны перевернулся. Тошнота подступила к горлу. Ее отец и аббатиса? Это невозможно. Этого не может быть! Ее мать умерла. Умерла от истощения, потому что ей пришлось в одиночку тащить на себе и детей, и все домашнее хозяйство, а не жить здесь, в Италии, и быть настоятельницей монастыря.

Но это объясняет странную враждебность, которую испытывает отец только к ней.

В щель она увидела, как отец взял со стола вазу. Голубую вазу. Он обхватил ее своими огромными руками и с силой швырнул в камин.

Звук разбитого стекла прозвучал будто выстрел. Острая боль пронзила щеку Бренны в том месте, где был шрам. Она непроизвольно дотронулась до него рукой. Крови не было, но лицо горело.

Непрошеное воспоминание всплыло в голове Бренны. Отец. Изуродованное лицо. Шрам на щеке.

Проклятие!

Много лет назад ее отец и аббатиса так же ругались. И он бросил вазу.

Вряд ли было возможно, чтобы она запомнила этот спор. Она тогда, наверное, была совсем маленькой, даже еще не умела ходить, а только ползала.

У нее просто разыгралось воображение.

Но откуда тогда появились эти разбитые вазы на ее картинах?

В глубине сердца она знала — но не понимала, откуда она это знает, — то, что она изображает на своих картинах, — это воспоминания о ее прошлом. Шрам на щеке пульсировал так, будто он был свидетелем того, что все это было правдой.

Она закрыла глаза. Ей хотелось убежать в свою келью и все забыть. Пот градом катился по ее лицу.

— Я не позволю тебе причинить вред ребенку Бренны, — резко заявила аббатиса.

Бренна схватилась за живот. Она будет растить и любить своего ребенка так, как никогда не любили ее.

Она дрожала, у нее стучали зубы. Что ей делать? Открыть дверь? Дать им понять, что она все слышала? Убежать?

— В таком случае, — сказал отец, — настало время рассказать обо всем высшему духовенству. Неужели ты думаешь, что они позволят тебе оставаться настоятельницей монастыря, после того как узнают, что у тебя была связь с мужчиной, что ты забеременела, родила ребенка, а потом уклонилась от ответственности за него? Не думаешь ли ты, что тебе будет позволено скрывать Бренну в монастыре, если узнают, что это она тот незаконнорожденный ребенок, а король Англии желает обезглавить ее за мерзкие картины?

Колени Бренны дрожали, в голове помутилось. Она попыталась глубоко вдохнуть, но не смогла втянуть воздух в легкие.

Надо придумать, что делать. Между тем отец продолжал:

— Не будь дурой! Отдай мне ребенка. Я выманю Монтгомери из того места, где он прячется после побега из тюрьмы, а потом продам ребенка в богатую семью, у которой не может быть детей.

Продать ее ребенка? Бренна схватилась за дверь, чтобы не упасть. Он хочет продать ее ребенка? Она никогда ему этого не позволит. Детей надо любить. Заботиться о них. Лелеять.

Горячие слезы прихлынули к глазам, но она их смахнула. Ей надо подумать, а не поддаваться эмоциям.

Внезапно она вспомнила слова Джеймса, сказанные спокойным, уверенным тоном: «У тебя все будет хорошо. Но сейчас мы должны работать, а не стоять и глазеть».

— Я свяжусь с тобой, когда ребенок родится, — прошептала аббатиса. Она явно была сломлена.

Нет. Ни за что. Бренна глубоко вздохнула. В голове прояснилось. Что бы ни случилось, она не отдаст своего ребенка.

Приподняв юбки, Бренна поспешила в свою студию. В голове уже созрел план.

Она должна бежать! Немедленно! Пока живот еще не очень большой. Пока ее не завлекли в эту паутину, в этот преступный план. Когда-то она хотела стать частью планов отца. Теперь она такой ошибки не совершит.

Она металась по комнате, собирая те немногие вещи, которые могут ей понадобиться. Задумалась, брать ли ей кисти — живопись была ее страстью, — но поняла, что без Монтгомери ее жизнь пуста. Она по нему скучала. По его идеальному телу и красивому лицу.

Но отец сказал, что его красивое лицо изуродовано, а тело — в ссадинах и кровоподтеках. Все эмоции сегодняшнего дня нахлынули на нее с такой силой, что она пошатнулась и ей пришлось прислониться к стене, чтобы успокоиться и взять себя в руки. Долой эмоции! Надо сосредоточиться на плане.

Ей нужны деньги. Нужно определить место, куда она поедет. Надо обезопасить своего ребенка и каким-то образом убедить короля, что доброе имя Джеймса должно быть восстановлено. Если аббатиса и ее отец узнают, что она хочет сбежать, они наверняка будут держать ее в монастыре заложницей. Если Джеймс найдет ее до того, как ей удастся встретиться с королем, ее судьба будет не лучше, а может, даже хуже.

Закрыв глаза, она стала молить Бога, чтобы он ее направил. Но станет ли Бог слушать ее молитвы? Станет. Хотя бы ради ребенка, который растет в ее животе. Он услышит ее.

«Пожалуйста, Господи. Прошу тебя».

Годрик. Мейриона. Эти имена первыми пришли ей на ум, вселив надежду.

Она попросит у них убежища. И они помогут ей уломать своенравного короля.

Возблагодарив Бога, она оглядела комнату. Ее картины можно продать или обменять на проезд по морю. Она дождется ночи, вынет картины из рам, скатает их и положит в свой деревянный футляр. На тот случай, если она сможет работать во время поездки, она возьмет кое-какие принадлежности.

Она все делает правильно, убеждала себя Бренна, и почувствовала прилив сил. Прошло оцепенение, которое сковывало ее столько недель. Теперь у нее была цель, и это придавало сил.

Ее вдруг охватило давно забытое чувство непокорности, и она почувствовала непреодолимое желание сесть за мольберт. Это было первое настоящее желание за три месяца. Жизнь в монастыре была монотонной, его окрестности — ничем не примечательными, а бесконечные сцены жития святых, которые ей приходилось писать, иссушали мозги.

Когда наступила ночь, она при свече собрала свои вещи, прихватив из кухни нож, сыр и хлеб.

Потом она села на кровать и стала ждать, когда наступит рассвет, и еще раз продумала свой план. Пока ей не удастся найти кого-либо, кто согласился бы ее сопровождать, она будет передвигаться только днем.

Местность, где располагался монастырь, была спокойной и мирной, но когда она доберется до побережья и до большого города, она не посмеет путешествовать одна. Она найдет безопасную, чистую, хорошо освещенную таверну и попросит порекомендовать ей компаньонку для путешествия.

Если ей повезет, она найдет семью, которая едет в том же направлении, и станет как бы ее членом. А по дороге в город ей наверняка попадутся деревни, и она украдет с бельевой веревки одежду мальчишки.

Когда восходящее солнце начало окрашивать горизонт в розовый цвет, она встала и в последний раз оглядела свою крошечную келью. Здесь была безопасность. За ее пределами — почти неминуемая смерть.

Когда она доберется до короля, она уже практически поплатится своей жизнью, но она должна восстановить доброе имя своего мужа до того, как даст жизнь и надежный кров своему ребенку и умрет. Какими бы ни были чувства Монтгомери к ней — даже если он ее ненавидит, — он человек чести и не возненавидит своего ребенка и позаботится о нем.

Передвигаясь неслышно, словно тень, она добралась до внешней стены монастыря. Ворота были перекрыты тяжелым железным засовом. Она нашла какие-то ящики и соорудила из них подобие лестницы. Когда она заглянула через край стены на свое неизвестное будущее, ее сердце защемило, но она собралась с духом, перелезла через стену и мягко приземлилась на ноги. Потом вздохнула и огляделась.

Ей повезло: всего в нескольких шагах на бельевой веревке висели рубашка и штаны — как раз такие, какие ей были нужны.

Это был, конечно, знак Божьего благословения. Она перекрестилась и прочла короткую благодарственную молитву.

Но в этот момент чья-то большая рука схватила ее за запястье. Пальцы были мозолистыми и грязными. Она вскрикнула, но человек больно ударил ее по губам.

Похититель потащил ее в лес.