Гроза

Глава 5

Иван две недели пролежал в деревенской больнице. Почти все это время он прибывал в состоянии бреда. На фоне инфекции, попавшей в рваную рану, у мальчика начался жар и три дня держалась жуткая температура. Он сильно исхудал и ослабел. У него едва хватало сил на то, чтобы встать с койки и дойти до душа, чтобы вечно недовольная старая медсестра помыла его холодной проточной водой. Она небрежно обращалась со всяким пациентом, попадавшим ей на попечение, не жаловала она и Ивана. Однако к мальчику медсестра была более терпима, чем к местному алкоголику, который являлся частым гостем в бледно-желтых стенах больнички. Только детская тщедушность и глухие рыдания по ночам могли разжалобить каменное сердце старухи. Свое неудовольствие она переложила на мать несчастного, которая очень редко появлялась в палате сына. Медсестра страстно ругала Риту за ее безалаберность в кругу таких же деревенских баб, смачно вырисовывая самые гадкие подробности и украшая историю еще более дикими, правда, вымышленными деталями. Они охотно слушали рассказы старой сплетницы и неодобрительно кивали головами. Все они были охотницы до сказок и пустых разговоров, но ни одна из них не наведалась к больному мальчику. Всю его болезнь, не смыкая усталых слипавшихся глаз, за Иваном следил Владимир.

Старик приходил рано утром, управившись с делами по хозяйству, приносил с собой толстую книгу рассказов для детей. Пока Ивана лихорадило, Владимир читал ему о приключениях храбрых путешественников и про жизнь на других планетах. Множество фантастических историй, когда-то уже прочитанных Рите, накрепко откладывались в уязвимом сознании мальчика. В моменты, когда боль усиливалась и на глаза наворачивались слезы, Иван брал деда за большую грубую руку и тихо, беспомощно шлепая сухими губами, просил его читать еще и еще. Мальчик забывался в этих рассказах и будто бы отделялся от своего непутевого тела. Он чутко следил за тем, чтобы дед не прочел ему один и тот же рассказ в третий, а может, уже и в четвертый раз. Больше всего Ивану нравились невероятные похождения отчаянных храбрецов. Он мог часами слушать истории о Бароне Мюнхгаузене – своем новом личном герое. Владимир старался, как мог, читал до хрипоты и не переставал с тревогой и состраданием смотреть в большие жалкие глаза внука. Болезнь Ивана породнила их, и наконец установила ту незримую связь, что существует между самыми близкими людьми. Мальчик уверенно шел на поправку как физически, так и морально. Он больше не был забитым и совершенно потерянным ребенком. Любовь деда будто бы вернула его к жизни. Иван учился верить людям и строить с ними взаимоотношения, даже однажды осмелился взглянуть прямо в глаза старухе-медсестре, когда она навалила ему в миску холодной манной каши.

– Вы, тетенька, меня простите, но кашка больно холодная… Слиплась вся. Я бы сам подогрел на огне, но вот руки с ногами совсем не слушаются. Подогреете, а?

– Ишь раскомандовался, шелудивый! Ты мне не указывай, что в тарелку класть, мал еще! Дед придет – погреет, коль надо, – пренебрежительно ответила тучная медсестра, гордо вскинув голову. Она стала похожа на индюшку, раскричавшуюся у чана с кормом.

Больше Иван ее ни о чем не просил и не спрашивал, всё одно – откажет и накричит, а разговоров на высоких тонах он не мог переносить на физическом уровне. Услышав, как кто-то бранится и по-черному матерится на всю улицу, Иван весь сжимался и закрывал глаза, словно побитый щенок. Он боялся невидимой руки, что возьмет ремень и пройдется по его исхудавшей спине, обратившись красными полосами и синяками. Мальчик старался избегать негативных воздействий извне, ведь они возвращали его во времена его несчастного существования в серой, грязной и вонючей коммуналке. Он смутно помнил городскую жизнь. Она была застлана густым серым смогом и невыносимым шумом соседей, пронзительно визжавших и взывавших к неким высшим силам за тонкими стенами дома-муравейника. Когда это происходило, мальчик вскакивал среди ночи и судорожно искал мать, но она оставалась холодна к его слабости и предпочитала попрекать его трусостью и недостаточной стойкостью. Иван научился хранить боль в себе, не показывать страха и не плакать на людях. Это умение пригодилось ему и в таежной больничке, где его глухие рыдания воспринимались старухой-медсестрой как нытье и избалованность. Когда вторая неделя его пребывания в палате номер три подошла к концу и рана на ноге окончательно затянулась, пришло время возвращаться в маленький домик на окраине деревни. Из больницы Иван вышел на трех ногах. Тучная медсестра с бульдожьей мордой расщедрилась и выдала ему костыль, чтобы первое время мальчик меньше опирался на пострадавшую конечность.

День выдался не особо солнечный. По небу были размазаны пепельные тучки, пока что мирно пасшиеся в окружении пушистых белых облаков. Казалось, не было ничего примечательного и во Владимире, хромавшем рядом с внуком, стараясь попасть в его темп. Старик указывал на соседские огороды и дома, когда они уходили по узеньким дорожкам из центра деревни. Владимир знакомил Ивана с местными ребятишками, которые жили в этих дворах, стараясь воодушевить его на новые знакомства. Однако мальчик лишь краснел и испуганно мотал головой в знак протеста. Он был еще совсем не готов идти на такие подвиги. Соседи казались ему чем-то совершенно мифическим и тайным, людьми, чьи имена опасно называть вслух.

У судьбы же были свои планы относительно социализации Ивана. Когда он уже поворачивал за угол, чтобы по знакомой улочке зайти в свой дворик, из дырки в высоком деревянном заборе вылез то ли пес, то ли какой-то леший. Существо отряхнулось от грязи и недовольно сгорбилось. Человеческий ребенок, сейчас больше походивший на ожившую копну сена, увидев Ивана с интересом подошел ближе, чтобы его получше рассмотреть и ощупать. К рубашке мальчика тянула до локтей измазанные в земле и саже руки русая девчонка. Всем своим видом – от растрепанных волос до усеянного веснушками миловидного лица с аккуратным острым носом – она напоминала пшеничный колосок. Девочка с неподдельным интересом изучала нового жителя деревни, где все друг друга знают, и сделала важное заключение, по ее невероятно авторитетному мнению, решавшее его дальнейшую судьбу.

– Ты больной, поэтому так хромаешь? Если будешь таскать с собой такой костыль – точно в лес не возьмут! Ты мне поверь, у меня папа – главный охотник, он все знает!

Иван, услышав столь резкое замечание, сначала побагровел, а затем его будто вновь бросило в лихорадочный жар. Ему сразу стало стыдно, что он взял с собой эту штуковину, а не оставил ее у злобной бабки. Что же теперь делать?! Мальчик едва устоял на ногах и успел открыть рот, чтобы промямлить невнятное оправдание, пришедшее ему в голову, но не успел. Незнакомка не оставила ему ни одного шанса вставить хоть слово. Она ухмыльнулась и быстро затараторила, встретив в глазах знакомого ей деда Владимира веселые одобрительные искорки.

– Ой, а я же имя свое сказать-то и забыла! Божечки, ну я и глупая! Меня Улита зовут, Улита я! Папа, правда, меня Улитой Никитичной зовет, но это как-то длинновато… А тебя как звать? Откуда приехал? Я тебя тут раньше не видела, веришь?! Ах, я же живу тут, в доме с красной крышей, приходи, поиграем!

Улита так бы и продолжила разговор с как воды в рот набравшим собеседником, если бы ее не окликнула мать из того самого дома. Девочка с неохотой отозвалась, но все же домой возвращаться была не намерена. Она решила найти более интересное занятие, чем помощь по огороду. Улита шустро побежала по дорожке в сторону опушки и в считаные минуты ее и след простыл. Иван так и стоял на одном месте, наблюдая, как его новая знакомая скрывается в лесной чаще.

– Ты чего это, лом проглотил? – беззлобно усмехаясь спросил Владимир. Его позабавила соседская озорница и то, как своим появлением она обескуражила скромного городского мальчишку.

– А… ну… я растерялся, – признал свою беспомощность Иван. Ему только и оставалось, что развести руками.

Дальше они шли без приключений. День снова обрел привычную серость, лишь огромный зеленый массив возвышался на горизонте. Всю дорогу до дома дед с внуком прошли молча, в доме тоже было тихо. Рита сидела у окна и что-то читала. Услышав дверной скрип, она лишь на миг оторвалась от книги, но тотчас же вновь зарылась в пожелтевшие от времени страницы. Она знала, что Владимир хорошо следил за мальчиком и ее усилий просто не требовалось. По крайней мере, ей нравилось так думать. Сближение деда с внуком позволило ей почти полностью отвлечься от роли матери и на счастливые две недели забыть о существовании Ивана, вечно ждавшего от нее какого-то чуда. Женщина ловко перелистывала страницу за страницей, пока ее сын по-собачьи ловил ее взгляд. Он соскучился по матери, но ждать от нее проявления хоть каких-нибудь нежных чувств не осмеливался. Она уже спасла его из капкана, чего же большего он ждет, наивный глупый ребенок! В нем намертво застряла нездоровая привычка боготворить Риту, когда она нисходила до него, недостойного похвалы и ее гордости. Иван с жадностью ел щи, которые приготовил Владимир, виновато отводил взгляд, когда ложка начинала дрожать в его ослабевшей руке. Трапеза прошла тихо, трое почти не говорили, Рита продолжала читать. Вечер провели за настольной игрой, и каждый со своими мыслями ушел спать.

На следующий день случилось нечто нетипичное, можно сказать – необыкновенное. Ко двору Владимира прибилась собака одного из соседей – известного развратника и пьяницы. Иван полол грядки с матерью и забыл тяпку в доме. Пришлось возвращаться. Мальчик спешил, чтобы задобрить Риту и, возможно, услышать от нее, что он молодец и усердный труженик. Пока Иван бежал через маленький огород, на глаза ему попалась странная насыпь, которой он еще не замечал. Он присмотрелся и понял, что это совсем не обычный холм, возникший неизвестно откуда, а самая настоящая лайка, уснувшая у ржавой бочки с водой для полива растений. У нее была густая рыжая, словно опаленная солнцем шерсть и красивейший хвост-калачик, который она прятала во сне. Мальчик сначала не поверил своим глазам, никогда еще он не видел таких красивых собак, затем все же подошел ближе. Лайка, мирно сопевшая на солнышке, резко вскочила, заслышав шаги и вся ощетинилась. Ее янтарные глаза забегали по сторонам в поисках провонявшего, как всегда, спиртом хозяина с тяжелой палкой, но перед ней стоял худощавый человеческий детеныш с большими блестящими глазками-блюдцами. Собака сразу переменилась. Шерсть, дыбом стоявшая на ее загривке, опустилась, а обнаженные белые клыки сменила веселая острозубая улыбка, больше похожая на оскал. Лайка завиляла хвостом и обнюхала мальчика, завертелась около него и полезла целоваться. Иван сначала с осторожностью прятал от неугомонной собаки нос и губы, но затем сдался и тоже заулыбался во весь рот. Оказалось, что его сердце завоевать было проще простого. Лайка вилась у его ног, точно провинившаяся кошка, и ласково повизгивала. Она была аккуратной и небольшой, поэтому ставила лапы Ивану на плечи, не доставляя ему дискомфорта, и жалась к его груди. От мальчика исходило человеческое тепло. Он гладил лайку и упоенно приговаривал всевозможные ласковые слова, значения которых не могла знать собака. Мальчик зарывался руками в теплый рыжий, почти лисий мех внезапной гостьи, и на сердце у него пели птицы. Он дразнил лайку палкой, которую нашел в кустах, и играл с ней в перетягивания. Собака даже понимала, когда Иван намеренно прятался за бочкой и ждал, пока она его найдет. Когда она его обнаруживала, то непременно осыпала градом поцелуев и старалась облизать руки, нос, шею и всего нового друга. Лайка была невероятно взрывной по характеру и не могла усидеть на месте. Она всюду следовала за Иваном во время игры, и даже когда он пошел за инструментом, старалась бежать по пятам, ни на шаг не отставая от полюбившегося ей маленького человека. Она путалась у него в ногах, тыкалась мокрым носом в его теплые ладони и визгливо тявкала, требуя внимания. Собака была на редкость шустрой и доброжелательной.

Их игры прервала Рита, повелительно окликнув Ивана. Он снова был обвинен в нерасторопности и безалаберном отношении к просьбам матери. Мальчик почувствовал себя невероятно виноватым, покраснел до самых кончиков ушей и был вынужден распрощаться со своей мохнатой подружкой. Только вот собака не желала ничего знать о том, что мальчику пора возвращаться к человеческим делам. Еще чего, им же было так весело вместе! К тому же он ей приглянулся. В раскосых глазах лайки проскакивали мысли – шальные пули, но ни одна не помогала удерживать маленького человека. В конце концов она решила поступить решительно, с громким визгом и заискивающим взглядом вопрошающего прыгнув прямо на руки Ивану. От неожиданности мальчик едва не упал, неловко обхватив собаку обеими руками. Лайка тут же сообразила, что делать. Опыт столетий нашептывал ей единственный верный путь к сердцу маленького человека. Она закинула свои лапы ему на грудь и яростно принялась облизывать шершавым розовым языком его нос, щеки, губы и смеющиеся глаза. Лайка неистово виляла хвостом и пританцовывала на задних лапах, будто бы и вправду собиралась уместиться в крепких объятиях Ивана.

– Ну хватит, хватит уже, глупенькая! Меня зовут, понимаешь? Мне пора! – взмолился мальчик, отбиваясь от вездесущей рыжей бестии. Он действительно потерял счет времени и припозднился на добрые сорок минут. Иван понял это, когда бросил взгляд на настенные часы, висевшие в прихожей.

Теперь уже с инструментом в руках он бросился через двор к матери, чтобы хоть как-то компенсировать время игры со своей новой подружкой. Он уже знал, что услышит в свой адрес, понимал, какой пренебрежительный взгляд ему придется выдержать, но почему-то внутренняя тревога на время отступила. На смену ей пришла надежда в виде рыжей, точно купающееся в лучах рассвета солнце, лайки, что внимательными и грустными глазами следила за ним из-за забора. Мальчик заметил, что к ней подошел какой-то грязный сгорбленный мужик в рваной рубахе и схватил ее за шкирку. Хозяин потащил резко затихшую собаку домой, на цепь, отплевываясь и всячески проклиная новоприбывших соседей. Иван хотел уже было рвануть на помощь лайке, но его самого резким словом осадила мать, вернув в привычное ему молчаливое, покорное состояние. В ее присутствии он дрожал, словно осенний лист на голой березе. Он чуть не взвыл в голос, когда она вместо желанного внимания и любви подарила сыну холодный, пронизывающий своим безразличием взгляд. Мальчик работал смирно и добротно, помогал по силам, старательно таская и ведра с водой, и мешочки с удобрениями. Часы будто бы остановились. У Ивана от перенапряжения разболелась голова, и он был рад услышать, что Владимир готов пойти с ним на рыбалку. Тогда он засуетился, поспешил надеть теплые высокие шерстяные носки и натянуть на них красные резиновые сапоги, которые нашел за печкой. Мальчик прямо-таки светился от радости. Он первый раз отправлялся на рыбалку! Мысли о новом приключении волновали, вызывали приятную дрожь нетерпения. Он повторял про себя названия всех рыб, которых только знал и про каких читал в книжках. Мальчик смог вспомнить не больше десятка видов, однако это не сильно его расстроило. Сердце его затрепетало, словно птица в золотой клетке. Иван услышал, что Владимир говорил о том, что собирался зайти за леской во двор, куда только что мужик увел полюбившуюся ему лайку.

***

Перекинув через плечо походный рюкзачок, Иван поспешил за дедом. Они быстро собрали снасти, накопали жирных червей у навозной кучи и надежно закрыли находку в пластиковую баночку из-под майонеза. Этот наиважнейший груз Владимир доверил нести внуку, подсказав, что в посудинке могут быть дырки, за которыми следует строго следить, иначе карасей придется приманивать собственными пальцами. Старик давненько не ходил удить рыбу, поэтому только перед самым выходом понял, что леска на одной из его удочек порвана, а запасная уже вся вышла. Пришлось искать по соседям. Первым, к кому он мог обратиться за помощью был старый алкоголик и сумасброд – дед Шурик.

Домик его был похож на маленькую пещеру. В большом дворе одиноко стоял огромный столетний дуб, возвышавшийся над деревенскими постройками. В его тени лежал маленький сарайчик, уже перекошенный и почти развалившийся от времени, с пристройкой в виде каморки, находчиво переоборудованной владельцем под склад для различных увеселительных напитков. У этой лачужки стояла будка, к которой была привязана рыжая собака, издалека напоминавшая лисицу. Она встретила гостей громким визгливым лаем, заволновалась и начала грызть веревку. На шум вышел и сам хозяин дома. Это был маленький щуплый человечишка лет шестидесяти, с синюшными глазами навыкате, большим красным носом и вислыми бульдожьими щеками. Он шепелявил и едва мог связать два слова без использования ругательств. Вся его речь состояла из сплошного, ничем не прикрытого отборного мата. Дед Шурик не читал книг и не смотрел фильмов. Единственным научным трудом, который он прочел, была азбука. И то под старость он совсем перестал различать мягкий и твердый знаки.

– Шево вам надо, шощед? – спросил Шурик, опираясь на дверной косяк трясущейся от похмелья широкой рукой. Он сильно щурился, потому что изображения плыли у него перед глазами, сменяя друг друга. Одна сторона его лица опухла и напоминала место пчелиного укуса. Вид у старого алкоголика был, прямо скажем, безобразный.

– Будь добр, одолжи лески! Я внука хочу на рыбалку сводить, – уверенно произнес Владимир.

– А сколько заплатишь? Знаешь ли, сейчас все денег стоит, лишнего вздоха не сделаешь без уплаты налогов. Я бы, конешно, дал тебе так, но ты послушай… Я еле концы с концами свожу – сам видишь!

В этот момент на морщинистом лице Шурика задрожали кончики губ, и он начал тереть нос кулаком. В его телячьих глазах отражались синее небо и стая диких уток, пролетавшая над деревней. Он состроил страдальческую гримасу и вытянул вперед обе руки так, будто бы отдавался на растерзание тиграм и был готов к тому, что его сейчас же свяжут. Эта дурная привычка выработалась у него после многочисленных задержаний, когда он поочередно находился во всех формах невменяемости, а затем доставлялся в участок печально знакомыми полицейскими, чьи глаза уже давно заплыли от сала. Владимир не принял его поведения, с отвращением отпрянув от его ладоней, как от раскаленной плиты. Он осмотрел Шурика с головы до ног, перевел взгляд на дом, стоявший позади него, а затем на старые неухоженные деревья в саду. Как раз около одного из таких деревьев вертелась рыжая собака, явно заброшенная своим непутевым хозяином. Увидев ее легкие движения и пушистый хвост, Владимир решил воспользоваться пристрастием Шурика к алкоголю и поиметь собственную выгоду с его чрезмерной жадности.

– Знаешь, сосед, мы с тобой уже полжизни знакомы, живем рядом, растили детей вместе… Может, я принесу тебе бутылку водки, и ты мне кроме лески отдашь и свою собаку в придачу? На что она тебе? Вон, убежала куда глаза глядят. Решайся, сосед! Я дело тебе предлагаю.

Шурик наморщил лоб, напряженно стараясь запустить мыслительный процесс, а затем почесал затылок и все же ответил:

– По рукам! Неси водку! Забирай хоть весь моток, а собаку и подавно… Она строптивая, чертовка, бей не бей, все одно – убегает!

На том и порешили.

Владимир подмигнул Ивану и отправился за самогоном в погреб своего дома, мальчику же было наказано снять с привязи, поймать и привязать на веревку непослушную лайку. Иван еще не до конца понял, что произошло, ведь разговор был совсем коротким, а его дед настолько ловко воспользовался моментом, что Иванушка не мог поверить, что собака, с которой он уже сдружился, теперь принадлежала его семье. Он не привык к таким легким уступкам. Когда он жил в городе, ему был крайне необходим друг. Как и все дети, он просил, умолял маму купить ему щенка, но та наотрез отказывалась от любых животных и одаривала его злобными, леденящими взглядами. Теперь же в одной руке он держал длинный трос, а в другой – кусок куриного мяса. Он подзывал свою рыжую подружку, махал веревкой и приманкой, но она почему-то отказывалась к нему идти. Мальчик нахмурился. Он же с ней играл, они же ладят, почему же тогда лайка не идет? Внезапно Ивана осенило. У собаки не было имени, вернее, ее старое мальчику не понравилось, да и лайка, едва заслышав его, бежала в противоположную от него сторону.

Перед ним встал важнейший вопрос: как же будут звать его любимицу? "У каждого должно быть имя», – думал мальчик. Он внимательно осмотрел густую рыжую шубку лайки и ее умные раскосые глаза. Ни одна из знакомых ему собачьих кличек никак не увязывалась с дикой натурой этой яркой собаки. Молния, Пуля, Ракета, Шанель… Так звали собак, которых он встречал, когда гулял с матерью в городе. Все они были невероятно заносчивыми, прямо как их хозяева, ревниво охранявшие каждую шерстинку на их вычесанной шерсти, пропитавшейся шампунем и масками. Эти домашние любимцы вопреки мнению противников очеловечивания питомцев, были до смешного похожи на людей.

Эта рыжая собака ничем не напоминала Ивану своего грязного хозяина-самодура. В ее крепких лапах, широких плечах и клиновидной, почти волчьей морде отражался лес, взявший в свои зеленые ладони таежные просторы. Собака смотрела на мальчика испытующе, не отводя взгляда. Вопреки рассказам Шурика о ее твердолобости и слабости ума она намеренно не откликалась на зов мальчика, проверяя его. Лайка быстро поняла, что ее отдают. Она не могла понять смысла человеческих слов, но с завидной точностью распознавала эмоциональное состояние беседующих. Перемены не пугали ее. Ее мокрый чуткий нос не мог больше переносить едкого перегара и трупного запаха, исходившего из-под неделями не мытой рубахи старого Шурика. Ее хозяин сам не замечал, когда какая-нибудь очередная инфекция поражала его тело. Однажды, когда рыжая была еще щенком, он по пьяни отрубил себе палец, когда колол дрова. Целую неделю Шурик пил, не просыхая, забывал кормить собаку, а в одну из ночей этот самый щенок съел его подгнивший обрубок, оторвав его от ладони.

– Знаешь, сосед, а ведь это добротная собака, но нрав у нее никуда не годится! Я передумал, теперь я прошу за нее три бутылки водки! Не согласишься – подвешу ее на суку сегодня же, —довольно ухмыльнувшись, промычал Шурик. Перед его глазами начали бегать маленькие звездочки, прямо как в калейдоскопе. Он не заметил, что Владимир уже успел вернуться с бутылками «про запас».

Иван вздрогнул, услышав эту фразу. Он изогнулся так, будто его только что огрели палкой прямо по спине. Он покосился на свиное рыло Шурика глазами злобной дикой кошки, готовой разорвать любого, кто обидит ее котят. Мальчик ревниво подбежал к оторопевшей собаке, схватил ее за густую шерсть на холке и увлек за собой. Она охотно последовала за маленьким человеком, проявившим решительность, которой ей так не хватало в слизняке Шурике. «Я дам тебе самое красивое имя, – решил для себя Иван. – Пусть оно поможет тебе стать счастливее, чем ты была раньше, со своим старым хозяином. Это будет то, что я люблю, потому что я люблю и тебя тоже…» – мальчик по-быстрому ускользнул в одну из дырок в заборе и протащил за собой собаку. Иван боялся отпустить рыжую шерсть четвероногой подруги. Он не хотел, чтобы она уходила. Когда она поднимала на него раскосые умные глаза, мальчик чувствовал себя особенным, будто он – самый центр вселенной и способен заслонить своим светом солнце. «Точно! Это было так просто!» – воскликнул про себя Иван.

– Циля! Твое имя – Циля, теперь ты моя собака, моя тень, – Иван ласково заулыбался, присел на корточки и обхватил мягкую шею любимицы дрожащими от волнения руками.

Собака завиляла своим хвостом-калачиком и завалилась на бок, приоткрыв свое розовое брюшко. Мальчик несказанно обрадовался этому дружескому жесту и чуть не задушил лайку в своих крепких объятиях. Он всем весом навалился на нее, обнимал, чесал за ушами и боками, играл с пушистым хвостом. Он слышал, как бьется сердце Цили прямо под его собственным. Их ритм постепенно сравнялся и слился в единое глухое чередующееся сочетание, подобное тому, что можно услышать в раковине, которая сохранила в себе шум морского прибоя.

Мальчик положил свою отяжелевшую голову на шею собаки, зарывшись носом в ее мягкую шубку. Он закрыл глаза и заулыбался, едва сдерживая слезы радости. Циля, кажется, действительно заинтересовалась этим маленьким неловким человечком, который жался к ней, как несмышленый слепой щенок. Поначалу она с настороженностью относилась к его прикосновениям и звенящему голосу, резким движениям и бегающим живым глазам, но затем доверилась юному хозяину, освободившему ее от гнета старого сумасброда Шурика. Она чувствовала, как в мальчишеской грудной клетке бешено колотилось сердце Ивана, когда он шептал ей слова любви, отвечала на них звонким лаем и свойственной ей зубастой ухмылкой. Собака не могла разобрать многих слов, что уж там, раньше она не слышала доброго слова в свой адрес, сейчас же ее буквально осыпали ласковыми именами и прозвищами. Циля не могла ответить своему новому хозяину на его языке, однако вскоре осознала, что он и не ждет от нее признаний. Мальчик просил только о том, чтобы рыжая лайка не оставляла его одного, когда ему будет страшно и грустно, когда мама опять будет на него злиться, когда прогремит гром… Иван всегда мечтал о друге, пусть и не знавшем его языка, поневоле безмолвном, который мог бы оставаться рядом, когда ему станет трудно.

Можно сказать, что Циля разделяла его стремления, ведь за свою недолгую, но тяжелую собачью жизнь она успела познать одиночество. Она давно вышла из щенячьего возраста, когда мама-собака решала за нее, что она будет есть и где спать, тыкала ее мокрым носом, уводя от опасностей, и оберегала от злых людей. Безусловно, это время можно назвать лучшим в ее жизни. В нем не было ни горя, ни скуки, ни Шурика. Целыми днями она могла возиться с братьями и сестрами, лишь изредка прерываясь на поедание горячей мясной каши, которую почему-то приносили хозяева мамы-собаки. Затем, когда Циля подросла, ее научили охотиться и быть злой. Щенков продали, а ее с удивительно красивой, почти лисьей шубкой подарили лучшему охотнику деревни – тени того, кто остался в памяти людей. Лайка отличалась бойким нравом и громогласным голосом. Всюду ей прочили титулы, победы и невероятные успехи в охоте. На нее заглядывались и люди, и дворовые псы, провожавшие ее взглядом до края их участков. Циля была мечтой во плоти – красивая, крепкая, здоровая и злая в работе собака. Однако Шурик мало ласкал ее, часто бил сапогом по бокам и однажды вылил водку на нос. Циля чуть не лишилась обоняния. Хозяин спивался, пропадая днями, а иногда и целыми неделями. Собака научилась выдерживать голод, но не тоску. Пустота в брюхе волновала ее гораздо меньше, чем жалкое существование в пределах запертого дома с ветхими комнатушками. За стенами раздавался детский смех, возня, песни девушек, идущих к речке. Циле оставалось только спать, мечтая поскорее убежать подальше от набившего оскомину порога. Когда над ее домом разверзалось небо и начинался сильный дождь, она забивалась под дубовую кровать и скулила от обиды и страха. Даже самый храбрый щенок имеет право опасаться грозы, клокочущей над старенькой построечкой.

После непродолжительного разговора с Шуриком Владимир вернулся к внуку с полным мотком лески. Он заметил, что Иван ни на шаг не отходил от собаки и все время держался рукой за ее загривок. На лайке не было ошейника, за который можно было бы ухватиться. Владимир заметил это и покачал головой.

– Надо бы ей ошейник-то соорудить какой-нибудь, а то так побежит – не ухватишь. Эх, Шурик… Даже такой простой вещицы не имел!

Старик внимательнее присмотрелся к собаке. Он приветливо сощурил глаза и взгляд его сделался невероятно мягким. Владимир рассмотрел вытянутую лисью мордочку собаки, хоть она старательно отворачивалась и от непривычки прятала глаза. Циля опасалась мужчин и не спешила к ним в объятия. Ей было гораздо спокойнее на дистанции, вне контроля тяжелой человеческой руки. Владимир не давил на нее и не торопил, пусть привыкает. Он не тянул к ней рук, не старался ухватить за шерсть или даже лишний раз окликнуть. Между ними с первых минут общения установился крепкий нейтралитет. Циля оценила широкий человеческий жест. Сейчас она бегала на свободе, но все же чувствовала невидимый поводок, который связывал ее с новой семьей. Она могла бы давно убежать в лес и уйти жить с волками, однако в ее большом лошадином сердце было живо воспоминание о тепле человеческих рук и огне, который они извлекают из самой настоящей пустоты.

Владимир остановился у ближайшей скамейки, чтобы заменить порванную леску на обеих удочках. Он открыл свой походный набор инструментов, бережно упакованный в жестяную коробку цилиндрической формы, которая когда-то служила для хранения черного чая. Наборы грузил, крючков и кусачки сохранили аромат бергамота, смешавшийся с запахом рыбы и озерной воды. Старик тщательно установил глубину для поплавка, вымеряв ее с помощью пальцев, на глаз, что всегда получалось у него с необычайной точностью. Удочки были готовы к применению. Пришло время продолжать путь. Владимир встал с лавочки. Отряхнул штаны от трухи с сеном, застрявшими между деревянных досок, некогда сбитых вместе несколькими кривыми ржавыми гвоздями. Старик окликнул внука, и они вместе зашагали по направлению к речке, которая протекала у самой деревни. Жители по-прежнему стирали в ней белье, купались и устраивали праздники. К тому же, несмотря на невнушительные размеры, в речке водилось много рыбы, она почти всегда была полноводной. Словом, речушка кормила жителей этого захолустного уголка, так же как и любого лесного зверя, забредавшего к ее берегам в поисках воды. Над ее гладью нависали тяжелые ветви накренившейся от ветра осины. Пышная древесная крона создавала прохладную тень, в которой любили резвиться мальки, пока из глубины за ними наблюдали голодные глаза щуки. Речной берег густо зарос растительностью, и только несколько троп были пригодны для ходьбы. Головы рыбаков надежно прикрывал рогоз, шелестела сочная зеленая трава – настоящая засада. На этих местах не жгли костров и не шумели. Безмолвие маленькой реки нарушали лишь стрекозы, кружившие над водным зеркалом, словно беркуты.

Местные с особой бережностью относились к речушке, запрещали ловлю рыбы сетями и строго следили за порядком на берегу. Никому и в голову не приходило бросить пустую бутылку в заросли, ведь даже самый безнадежный хулиган понимал, что однажды он сам может свалиться в камыш, встретившись с давно забытой, позеленевшей от плесени и мха стекляшкой. Тишина. Покой. Казалось, каждый в этом местечке имел свое дело и ни на минуту не мог от него отвлечься. По-лягушачьи запели запруды, тревожным птичьим свистом отозвались травы, где-то свою жирафью шею вытянула цапля, оглядывая зеркало воды. Одни рыбы хранили безмолвие. Хотя кто знает, может быть, у них есть свой подводный язык, недосягаемый для слабого человеческого слуха. Возможно, рыбы только и делают, что поют, горлопанят на все лады и шепчутся, проплывая стройной стайкой. Правда, в силу своей короткой памяти рыбы были бы склонны часто терять нить разговора и перескакивать с темы на тему, не замечая важных деталей, но это уже формальности. Так уж устроен их мозг. Если же не вдаваться в подробности по поводу рыбьего диалекта, то на закрытом от посторонних глаз островке земли расположились два смелых рыбака – дед и внук. Они подыскали место, где уже лежало широкое бревно и в ил была воткнута рогатая палка – подставка для удочки. Недолго думая, они решили воспользоваться благом цивилизации и лишь воткнули рядом с имеющейся рогаткой еще одну. Теперь можно было ловить рыбу, не опасаясь выронить удочку в реку, уснув в ожидании клева. Под ногами рыбаков туда-сюда шныряла рыжая собака. Циля с интересом изучала новое место и, полагаясь на свои инстинкты, искала что-нибудь съестное. Она шла вдоль берега, уткнувшись носом в ил и грязь, тщетно стараясь вынюхать бобра или утку. Лайка не желала отказываться от своих охотничьих привычек и за милую душу перекусила бы горло желторотому пушистому птенцу. От одной мысли об этом ее пасть наполнялась слюной. Однако испуганный оклик маленького хозяина заставили ее вернуться обратно. Оказывается, пока Владимир обустраивал место для рыбалки, Циля ушла так далеко, что по пути назад ей даже пришлось немного плыть. Собака не хотела расстраивать маленького человека, поэтому решила полежать у его ног, ведь уткам от нее все равно не спрятаться… Она лишь изредка поднимала грустные глаза и разочарованно вздыхала, непонимающе разглядывая лицо Ивана, а затем опускала голову на вытянутые вперед лапы и закрывала глаза, засыпая. Начеку оставались лишь острые ушки-пики. Они стояли торчком и поворачивались в сторону шелестящего рогоза или неугомонной стрекозы, вертевшейся над мордой Цили. В конце концов собака не выдержала и съела обидчицу, даже не почувствовав ее вкуса. Стрекоза была настолько щуплой, что Циля проглотила ее целиком, еще пребывая в полусне. Иван не ругал копошившуюся у его ног собаку, все его внимание занимал красный поплавок, равномерно покачивавшийся на водной глади. Мальчик с предвкушением вглядывался в его колебание и выжидал момент, когда он наконец затанцует на речке. Красный буй никак не хотел двигаться с места. Слабое речное течение лишь слегка тревожило его непоколебимую позицию, поворачивая его с боку на бок, точно неваляшку. Ничего более не происходило. Иван был терпелив, поэтому не ерзал, как это сделал бы другой мальчик на его месте. Он брал пример с увлеченного деда, который старался направить поплавок в нужное место и привлечь внимание рыбы, слегка потряхивая удочкой, а значит, и червяком в толще воды. Владимир не ловил на блесну, однако даже без сверкающей приманки он вскоре почувствовал, что водная гладь заволновалась. По ней пошли тоненькие, шириною в нить, волокнистые волны. Рыба подошла ближе. Она долго присматривалась к червю на конце крючка, оплывала его с разных сторон, но продолжала осторожничать. Владимир замер, словно статуя, высеченная в скале. Он был совершенно недвижим, казалось, даже его дыхание остановилось. Он взялся обеими руками за удочку и был готов принять бой. Иван с восхищением наблюдал за тем, насколько точны действия его деда. Ни один мускул на его лице не дрогнул, когда леска резко натянулась и красный поплавок скрылся под водой. Владимир молниеносно подсек рыбу и вытянул на берег жирного, барахтающегося в воздухе и бьющего жилистым хвостом карася. Старик мгновенно переменился в лице и, казалось, его белозубая улыбка растянулась от уха до уха. Он крепко держал в ладони яростно сопротивлявшуюся рыбу и с гордостью, даже ребяческим задором демонстрировал улов своему внуку. Иван никогда раньше не был на рыбалке, а настоящую живую рыбу видел только по телевизору, когда показывали программу «В мире животных». Мальчик поначалу не мог понять, что дед держит в руках именно карася. Рыба имела сходство с карпом, очень уж она была большая. Когда мальчик взял дрожащими руками холодного склизкого речного жителя, рыба затрепыхалась и начала отчаянно бить хвостом. Мальчик взвизгнул от ужаса и выронил карася. Рыба упала и разбилась, ударившись о камень, торчавший из зарослей травы. Иван присел на корточки около затихшего мокрого карася и чуть не расплакался, сжав ткань на штанах в кулаки. Жалко рыбку! Золотая чешуя карася переливалась, словно которую носили богатыри. Иван видел такое в книжках. И правда, их броня едва ли не полностью повторяла рыбью чешую! Мальчик провел рукой по телу карася, и на его ладони остались чешуйки, едва заметные на фоне бледной кожи. Они тоже отливали золотым цветом и, несмотря на то что были меньше его ногтя, гнулись весьма неохотно и были крайне неподатливы. Большое открытие для изобретателя брони! Иван представил, что и он сам – богатырь в тяжелой блестящей кольчуге, с мечом и щитом – творениями великого кузнеца, что он побеждает речное чудовище, угрожающее северной деревне! Он почувствовал себя героем, тем, кем бы гордилась его мама! Только вот вместо дракона у его ног развалилась Циля, а вместо знамени он уже держал в руке пустую удочку с голым крючком. Пока он разглядывал карася, рыба обглодала червя на его удочке и уплыла по своим подводным делам. Мальчик нахмурил брови и ссутулился, жалобно ища глазами банку с червяками. Тут на его плечо опустилась старческая рука Владимира, который, казалось, совсем не заметил неудачи внука. Он все еще улыбался желтыми от сигарет зубами и посмеивался чему-то своему.

– Не беда. Еще научишься!