Грозный царь московитов: Артист на престоле

ГЛАВА 2 РЕФОРМАТОР

Иван Васильевич вошел в брачный возраст. Источники того времени рисуют его молодым человеком, рано повзрослевшим и еще в юношеские годы вымахавшим с коломенскую версту. Затем он, видимо, несколько растолстел. Более поздний источник сообщает о государе в зрелом возрасте следующее: "Царь Иван образом нелепым [не отличался красотой], очи имел серы, нос протягновенен и покляп [изогнут], возрастом [ростом] велик был, сухо тело имел, плещи высоки имел, грудь широкую, мыщцы толсты". Что же касается внешнего благообразия, то оно, вероятно, было подпорчено дурной привычкой скоро и бурно впадать в ярость, каковую государь приобрел на закате жизни. Когда он был молод, его считали красивым.

В январе 1547 года Иван Васильевич венчался на царство. Царским титулом именовал себя в дипломатических документах его дед, Иван III. Но официальное принятие сана было и серьезной реформой — поскольку поднимало московского государя выше всех его западных соседей, — и серьезным шагом в укреплении позиций лично Ивана IV. Более того, "книжные люди" того времени понимали: на их глазах происходит перенос византийского политического наследия на Русь. В Москве появляется новый "удерживающий", чье место на протяжении века, после падения Константинополя, пустовало. Политика соединялась с христианской мистикой — "удерживающий", или "катехон", предотвращает окончательное падение мира в бездну, к полному развращению и отходу от заповедей. Если нет его, значит, либо должен появиться новый, либо близится Страшный суд, а вместе с ним и конец старого мира. Таким образом, на плечи молодого человека свалился тяжкий, поистине неподъемный груз.

За этим преобразованием видится и мудрость святого Макария, короновавшего молодого монарха, и острый ум князей Глинских. Церемония венчания прошла с большой пышностью в кремлевском Успенском соборе. Через несколько дней государь выехал на богомолье в Троице-Сергиев монастырь.

В том же году Иван Васильевич женился на Анастасии Захарьиной-Юрьевой, происходившей из древнего боярского рода. Это семейство даст впоследствии Московскому государству династию Романовых. Многочисленные источники, в том числе и тексты, исходящие от самого государя, свидетельствуют о глубоком и нежном чувстве, которое испытывал этот человек к своей жене. Обретя любимого человека, государь также нашел сильных союзников в лице богатой и влиятельной семьи Захарьиных-Юрьевых.

Нельзя сказать, чтобы свадьба и венчание на царство моментально исправили характер Ивана IV. Но они способствовали этому. Государь до тех пор был юношей у власти — без твердого определения, кто он есть по отношению к своей же аристократии, по каким образцам должна строиться его жизнь, что в ней будет играть роль непреложных законов, а чему уготована судьба маргиналий на полях биографии. Принятие царского титула и женитьба мощно встроили Ивана Васильевича в социальный механизм русской цивилизации. Ему фактически предложили настоящую полновесную роль на всю жизнь: роль христианского государя, в перспективе — светского главы православного мира, да и главы собственной семьи. А значит, человека, стоящего недосягаемо высоко по сравнению со всеми знатными родами страны.

Такое положение возвышает необыкновенно, и в то же время оно налагает значительные ограничения на монарха — на его образ жизни и даже на образ его мыслей. На протяжении нескольких лет молодой государь приносил церкви покаяние за прежнее беспутство и "врастал" в свою роль. В середине 1550-х, по отзывам нескольких независимых источников иностранного происхождения, Иван Васильевич выглядел как человек, идеально соответствующий своему статусу. Один итальянский дипломат оставил весьма привлекательный его портрет: "…Князь и великий император по имени Иван Васильевич имеет от роду 27 лет, красив собою, очень умен и великодушен. За исключительные качества своей души, за любовь к своим подданным и великие дела, совершенные им со славою в короткое время, достоин он встать наряду со всеми другими государями нашего времени, если только не превосходит их… Император руководствуется своими несложными законами, по которым он с величайшей справедливостью царствует и управляет всем государством… Император запросто разговаривает и обращается со всеми; он обедает со всеми вельможами всенародно, но с истинным благородством: с царским величием он соединяет приветливость и человечность".

Как видно, в ту пору естественный артистизм натуры монарха нашел удачные обстоятельства для реализации.

Царь правил играя. И его игра была хороша. Те, кто духовно окормлял Ивана Васильевича, давали простор лучшему, что содержалось в его личности.

Укрепиться в роли главы страны заставил царя страшный московский бунт 1547 года. Двенадцатого, 20 и 21 апреля в Москве вспыхивали большие пожары. Последний из них приобрел катастрофический масштаб: рвались пороховые погреба, пылали церкви, падали колокола, были объяты пламенем Пушечный двор, Оружейная палата, Постельная палата, Казенный двор, царская конюшня и добрая половина города. Митрополита Макария попытались спустить из крепостного тайника на веревках к Москва-реке. Но вожжи оборвались, и митрополит, ударившись оземь, чуть не отдал богу душу. В огне погибло 1700 москвичей. Царь, к счастью, пребывал под городом в селе Воробьеве и не пострадал. Это бедствие, не случавшееся в Москве ни разу на памяти современников, воспринято было как Божья кара за грехи и, в частности, за "беззаконие". По всей видимости, партия Шуйских попыталась использовать последний шанс на восстановление своего политического лидерства и спровоцировала посадских людей на страшный, бессмысленный, разрушительный мятеж. Этот бунт острием своим был направлен на группировку, поддерживавшую царя, в частности Глинских, которых вовремя пущенные слухи обвиняли в колдовстве и бесчинствах.

Летопись рассказывает о мятеже лапидарно, без особого красноречия: "Черные люди града Москвы от великие скорби пожарные восколебашася, яко юроди, и пришедше в град и на площади убиша камением царева великого князя болярина кнзя Юрья Василиевича Глинскаго и детей боярских многих побиша, и живот княжей розграбиша, рекуще безумием своим, яко "вашим зажиганием дворы наши и животы погореша".

Царь… повелел тех людей имати и казнити; они же мнози разбегошася по иным градом". Иван Васильевич пережил смертный ужас: к нему в Воробьево явилась взбунтовавшаяся чернь и потребовала выдать главную колдунью княгиню Анну Глинскую и ее сына князя Михаила Васильевича Глинского, оставшегося главой рода. Недалеко было до того, что руки мятежников потянутся и к государеву горлу… Впоследствии царь станет с ужасом вспоминать события 1547 года: "…вниде страх в душу мою и трепет в кости моя, и смирися дух мой, и умилися, и познах свои согрешения". Иван Васильевич получил представление о том, как страшна бывает народная стихия, как дорого может обойтись любой неверный ход монарха.

Страна в ту пору управлялась сложно и пестро. Каждая область имела собственные административные и правовые обычаи. "Церковная область", рассыпанная по всей державе, управлялась по особым законам и правилам. Служилая знать получала в "кормление" доходы от административной деятельности на местах, занимая должности по очереди, на сравнительно короткий срок, чаще всего на год. Следовательно, эти доходы распределялись неравномерно — в зависимости от силы и слабости аристократических партий, способных реже или чаще продвинуть на кормление своих ставленников. При этом люди, получавшие должности как разновидность жалованья, отличались большими или меньшими способностями к работе, которую им вменялось в обязанности выполнять. Помимо того, государственное устройство России было отмечено многочисленными следами политической раздробленности, то есть суверенного положения разных земель, позднее вошедших в состав Московского царства. Военно-служилый класс отлично помнил прежние времена и ностальгировал по самовластию и независимости удельной старины. Центральное управление не успевало за все нарастающим валом задач, которые возникали на колоссальной территории, — ведь размеры страны увеличились в несколько раз по сравнению с началом правления Ивана III! Не существовало даже единого для всей России пантеона святых…

Административной структуре, правовой сфере и церковному устройству требовались реформы. В 30-х — первой половине 40-х годов преобразованиям уделялось мало внимания: борьба за власть пожирала творческие силы политической элиты. В активе того периода — лишь денежная реформа Елены Глинской. Однако ко второй половине 40-х проблем накопилось слишком много.

После венчания государя наконец наступил период, благоприятный для реформаторства. У кормила власти стояли всё те же аристократические кланы, но среди них не было первенствующей партии. Иными словами, наступило примирение могущественнейших людей России, они договорились между собой о более или менее равномерном распределении власти. Число "думных людей" возросло. Государь уже не являлся мальчишкой, которым нетрудно помыкать; теперь он мог выполнять функции арбитра и влиять на политический курс в желательном для себя направлении. Однако совокупной силе русской знати Иван Васильевич мало что мог противопоставить. Сам он впоследствии напишет о своем аристократическом окружении тех времен (конец 1540-х — 1550-е годы): "…всю власть вершили по своей воле, не спрашивая нас ни о чем, словно нас не существовало, — все решения принимали по своей воле и желаниям своих советников. Если мы предлагали даже что-либо хорошее, им это было неугодно, а их даже негодные, плохие и скверные советы считались хорошими". Впрочем, источники показывают, что влиять на дела в то время (особенно ближе к середине 1550-х) государь все-таки был в силах.

Формальное примирение между монархом и его недоброжелателями происходит в 1549 году: царь публично снимает с них вину за прежние злоупотребления. На митрополичьей кафедре стоит человек государственного ума, великого милосердия и обширных знаний — святой Макарий. Как видно, у него получалось направлять неистовую энергию молодого царя в доброе русло и не давать ей выхлестываться бурно, разрушительно. У этого покоя, правда, была своя цена: государь прекрасен в роли арбитра, милостивца, стоя-теля за православную державу, но… неполновластеи.

В ходе реформаторской деятельности образовалась некая коллегия, впоследствии поименованная князем Андреем Михайловичем Курбским Избранной радой. На протяжении поколений историки спорят, чем она являлась: постоянно действующим административным органом, политическим клубом, Ближней думой, группой теснейших сотрудников царя? Не так давно вышла книжка А. И. Филюшкина, автор которой вообще отрицает существование Избранной рады.

По всей видимости, Избранная рада была чем-то наподобие того политического кружка, который работал при Александре I в начальные годы его правления. С той лишь разницей, что деятельность Избранной рады оказалась намного результативнее. В ее состав, помимо самого государя, входили: окольничий Алексей Федорович Адашев, священник кремлевского Благовещенского собора Сильвестр, боярин князь Дмитрий Иванович Курлятев, возможно, митрополит Макарий. Что касается других политических деятелей того времени, то их присутствие в составе менее вероятно. Однако, поскольку ни в летописи, ни в каких-либо архивных комплексах работа Избранной рады не отражена, о ее функционировании и составе больше приходится гадать, чем делать выводы на устойчивой информационной основе.

Вероятно, Избранная рада играла роль политического консультативного совета, а также буфера между государем, аристократическими партиями и церковью. Здесь согласовывались позиции по важнейшим вопросам внутренней политики и рождались окончательные формулировки административных решений. Но реальной властью наделена была все же не Избранная рада, а Боярская дума и государь.

Итак, государь и боярское правительство, используя в качестве инструмента Избранную раду, провели ряд серьезных реформ.

Были отменены кормления, и на их место пришел сбор "кормленого окупа", то есть денежных средств, которые потом распределялись казной между представителями военно-служилого класса. На местах ограничена была власть наместников и волостелей — администраторов, присылаемых из Москвы; значительная часть их прерогатив перешла к выборным должностным лицам: излюбленным головам, земским и губным старостам. Они теперь занимались оперативной работой, следствием и судом по воровским, разбойным делам и прочей уголовщине, а также урегулированием поземельных вопросов.

Казенные денежные сборы возросли. Представители знати и монастыри, освобожденные от уплаты государственных налогов и пошлин так называемыми тарханными грамотами, утратили эту льготу (хотя и не повсеместно). Специальным уложением о службе определялось следующее: служилые люди обязаны приходить на воинские смотры "конны, людны, оружны", а количество бойцов, которых они должны были выставлять, рассчитывалось по строго установленным нормам в зависимости от размеров их земельных владений.

Сформировалась стройная система центральных ведомств. Их тогда называли избами (Поместная изба, Челобитенная изба, Розбойная изба) или приказами. Умножилось количество "приказных людей" (грамотных профессиональных чиновников) — дьяков и подьячих.

В 1550 году вступил в силу новый Судебник, заменивший своего предшественника — маленький Судебник 1497 года: тот содержал целый ряд устаревших за полстолетия норм. Новый свод общерусских законов оказался значительно обширнее. Он является аналогом современного Уголовно-процессуального кодекса, но помимо этого содержит ряд важных норм по другим отраслям права. Многие области Московского государства получили территориальные своды законов — "уставные грамоты". Некоторые земли России имели подобные документы и прежде, так что выдача грамот была не столько нововведением реформаторов, сколько последовательной политикой. Приказные органы того времени работали в соответствии со специальными инструкциями, по значению и составу своему соответствующими современным профильным кодексам. Известен, например, подобного рода документ, специально разработанный для Разбойного приказа. Он представляет собой аналог значительной части Уголовного кодекса в современном его понимании.

Церковь, ведомая святым Макарием, создала "Великие Минеи Четьи", то есть тот самый общерусский пантеон святых, а на соборе 1551 года одобрила "Стоглав" — важнейший универсальный сборник, содержащий юридические, нравственные, вероисповедные и административные нормы. В нем же декларировалось исключительно важное для истории русского просвещения решение учредить по городам "книжные училища".

В 1551 году также удалось прийти к приемлемому компромиссу в вопросе о церковном землевладении, полемику по которому московские митрополиты вели с правительственными кругами на протяжении нескольких десятилетий. Государство всячески стремилось ограничить аппетиты священников, а еще того лучше — реквизировать владения архиерейских домов и монашеских обителей. Напротив, церковь желала сохранить и приумножить свое достояние: выходу поместий и вотчин из "службы" в пользу монастырей и архиереев были поставлены жесткие ограничения. Теперь же в честь казанской победы 1552 года был воздвигнут великолепный Покровский собор, более известный нашим современникам в качестве храма Василия Блаженного. Это была великая по объему работа, и выполнили ее в необычайно короткий срок — всего-то за десятилетие!

Ко второй половине 1550-х годов главное реформаторам удалось завершить. Административно-политическая структура державы обрела черты устойчивости и здравой унификации. Можно сказать, при Иване III старая Русь очищалась в плавильном горне, вытекая оттуда чистым металлом России, а при Иване IV Россия отливалась в конкретные формы государственного бытия.

В марте 1553 года царь слег с тяжелой болезнью, от которой не чаял оправиться. Он написал завещание и велел привести к присяге царевичу Дмитрию Ивановичу бояр, а также князя Владимира Андреевича Старицкого. Большинство не изъявило воли к сопротивлению, некоторые сказались хворыми, но Старицкие не торопились повиноваться. Некоторые вельможи (князья Давыд Федорович Палецкий и Дмитрий Иванович Курлятев, казначей Никита Афанасьевич Фуников-Курцев) начали с ними переговоры. В них явственно звучало предположение, что новым государем будет не малолетний Дмитрий Иванович, а Владимир Андреевич. Сильвестр также пытался помочь Старицким. Князь Иван Михайлович Шуйский, а также окольничий Федор Григорьевич Адашев затеяли настоящий скандал: "И бысть мятеж велик и шум, и речи многия в всех боярех, а не хотят пеленочнику служити". Сторонники и противники принятия присяги "бранились жестоко". Оказалось, что не желающих приносить присягу мальчику не столь уж мало… Сам царь с ложа болезни принялся воодушевлять верных ему людей. Оробевшим Захарьиным-Юрьевым, прямой родне царевича Дмитрия, он бросил: "А вы… чего испужались? Али чаете, бояре вас пощадят? вы от бояр первые мертвецы будете! и вы бы за сына моего и за матерь его умерли, а жены моей на поругание бояром не отдали!" Князя Владимира Андреевича пришлось принуждать к целованию креста, угрожая применением силы…

В конце концов государь выздоровел, и вопрос о присяге на верность маленькому Дмитрию потерял актуальность. Но "боярский мятеж" показал Ивану Васильевичу в очередной раз, сколь зыбко его положение и сколь мало у него возможностей в случае скорой кончины обеспечить достойную судьбу своей семье. От него отошли доверенные люди, знать вновь принялась прикидывать, как бы переделить власть в отсутствие сильного монарха. Казалось бы, мощная партия сторонников царя позволяла ему питать добрую надежду на будущее. Но как знать, не была ли верность этих людей знаком тонкого расчета: ведь у Старицких были свои приоритеты, и не всем при их владычестве оставили бы прежнее высокое положение. А попечение о благе очередного царя-мальчика давало богатые возможности… Запахло вторым изданием "Шуйского царства". Та же Избранная рада не проявила особенной лояльности, скорее напротив. И видимо, царь не очень понимал, как ему дальше строить отношения с аристократическими "столпами державы", с Боярской думой…

Сюжет, уже воздвигшийся в сознании Ивана Васильевича, вдруг оказался под угрозой. Роли, принятые участниками "спектакля", нарушились по смысловому наполнению, отошли от идеала. И государь вспомнил свой детский и юношеский опыт: он ведь, занимаясь своими играми, видел, кто чего стоит из служилой знати, кто о чем мечтает, кто ищет возможность урвать свое и на каком основании! Потом, казалось бы, утихла стихия аристократических интриг. Царь покаялся и простил участникам смутной поры их прегрешения, они и сами проявили склонность ко всеобщему примирению. Настала вроде бы пора идеального христианского царствия… Ан нет, всё ложь, всё фальшь, и все отошли от положенного!

Глубоко пустил корни в его сердце гнев, а вместе с ним и страх. Но пуще всего прочего — горькое недоумение: если я, первенствующий, верно исполнял свою роль, почему же остальные посмели отойти от своих амплуа?!

Вскоре после событий, связанных с болезнью Ивана Васильевича, государь отправился в длительную поездку по иноческим обителям. Там он получал разного рода советы от церковных деятелей, обладавших незаурядным духовным авторитетом. Среди них — преподобный Максим Грек (Михаил Триволис) и видный иосифлянин Вассиан Топорков, лишившийся архиерейской кафедры в годы "Шуйского царства". Князь Андрей Курбский впоследствии прокомментировал эту встречу бранными словами, назвав Вассиана Топоркова "сыном дьявола" и обвинив его в дурных советах, поданных царю. С точки зрения беглого князя, именно они разрушили взаимопонимание Ивана Васильевича и Избранной рады. Разумеется, Андрей Михайлович, как и многие аристократы того времени, склонялся к нестяжательскому лагерю Русской церкви. Еще бы! Домовитые сторонники преподобною Иосифа Волоцкого стерегли пуще глаза колоссальные земельные угодья церкви — лакомый кус для знати! — в то время как не-стяжатели готовы были с ними расстаться. Конечно, Курбский и не мог иначе отнестись к рекомендациям, поданным государю в духе укрепления его, монаршей, власти. За счет кого ее можно укрепить? Только за счет той же служилой аристократии, не очень-то допускавшей царя к делам правления. Влияние на Ивана Васильевича стяжателей (хотя бы того же Вассиана Топоркова), неуютно чувствовавших себя рядом с боярской вольницей, весьма вероятно. В те годы их поддержка могла воодушевлять царя.

На протяжении второй половины 40-х — середины 50-х годов XVI века русская аристократия сделала немало полезного для страны; низкий ей поклон. Но тогда же она возжелала увековечить правящее свое положение на веки вечные, а этого уже не требовалось никому, кроме нее самой. Рано или поздно подобное положение дел должно было привести к очередному острому конфликту с государем.

Так и получилось — когда стали обсуждаться перспективы активной внешней политики. Иван Васильевич вошел в противоречие с прежними ближайшими советниками и настоял на своем. Какие рычага он при этом использовал, не вполне понятно, — возможно, создал партию своих сторонников из числа аристократов, одобрявших курс на активизацию усилий в западном направлении. Ко второй половине 50-х годов XVI столетия, в связи с подготовкой и началом Ливонской войны, царь окончательно избавился от контроля аристократического правительства, преодолел авторитет Избранной рады и начал проводить достаточно самостоятельный курс. Несколько лет спустя прежние лидеры Избранной рады оказались в опале и сошли с арены большой политики.

Воля царя, прежде стесненная, теперь освободилась от ограничений и стремилась к самовластию. Только самовластие давало ему возможность укрепить в мире истинный порядок, то и дело нарушаемый знатью.

Отношения государя Ивана Васильевича с верхушкой военно-служилого класса никогда не были идиллическими на протяжении всего периода его правления. До середины 1540-х годов он вообще мало значил в делах правления — по малолетству и неискушенности. Конец 40-х — 50-е — время неустойчивого, но плодотворного для всей страны компромисса. Аристократы кое-чем поступились в пользу царя и кое о чем договорились между собой. Политические и материальные приоритеты у старомосковской знати за все это время ничуть не изменились; память разнузданных лет "Шуйского царства" была свежа и грозила рецидивом — при первом же удобном случае. Государь научился сдерживать свой крайне эмоциональный, своевольный и бурный характер, возжелал потрудиться на благо державы, однако тепла в его общении со знатью увидеть невозможно…

Видимо, в ту пору очень большую роль играл авторитет церкви. Именно он был скрепляющим материалом для всей этой конструкции, пребывавшей в динамическом равновесии. За многими реформами — прямо или косвенно — видится подвижническая фигура святого Макария. Вероятно, его пастырское рвение стало главным фактором, сдерживавшим страсти и направлявшим хаотические выплески молодой нации в сторону созидательного общественного строительства.

В первой половине 60-х прежние деятели, составлявшие буферную группу Избранной рады, уходят в тень. Государь стремится усилить свою власть, и успехи первых лет войны за Ливонию как будто способствуют этому… Но именно тогда происходит несколько событий, пошатнувших русский дом, до тех пор стоявший крепко волей Божьей и стараниями святого Макария. Во-первых, умирает (возможно, будучи отравлена) первая жена Ивана IV, Анастасия Захарьина-Юрьева (1560), и на ее место рядом с царем быстро приходит Мария Темрюковна Черкасская, кавказская княжна, для которой собственно-русский политический узор был делом не особенно интересным: видимо, ей не удалось поддержать в царе ощущение ответственности за собственную семью и за семью большую — всю Россию. Уходит к Господу и сам митрополит Макарий (1563). Военные успехи сменяются неудачами. Жесткость царя и непокорство знати усиливаются, взаимно питая друг друга.

Идет 1564 год. Страна пребывает в шаге от опричной бездны.