Грозовое ущелье

ГРОЗОВОЕ УЩЕЛЬЕ Повесть

Осенью 1942 года, создав на Туапсинском направлении сильную группировку, немецко-фашистские войска предприняли попытку прорваться к побережью Черного моря. На перевалах и в глубоких ущельях Главного Кавказского хребта завязались ожесточенные бои. Многоголосым эхом отдавался в горах грохот сражений.

Теснимый гитлеровскими егерями, в извилистое, огражденное огромными скалами ущелье с бурным потоком внизу отступил небольшой отряд красноармейцев и краснофлотцев. Им нужно было пристанище, чтобы немного отдохнуть, набраться сил. Отряд состоял из остатков медсанбата и горстки бойцов, потерявших связь со своими подразделениями. Командование принял молодой военный врач Борис Лаптев. Он шагал, держась рукой за переднюю повозку, и время от времени оглядывался назад на двигающуюся следом колонну.

Смеркалось. В ущелье, словно в гигантской трубе, гудел ветер, было сыро, промозгло.

Военврач — плечистый русоволосый парень лет двадцати пяти — остановился у края небольшой площадки. К нему тотчас подошли военфельдшер Антонина Петряева, старшина второй статьи Петр Буряк и сержант Иван Оскольцев — весь командный состав отряда.

— Люди и кони обессилели, — хриплым простуженным голосом сказал моряк. — Надо объявить привал.

Он снял мичманку и осторожно отряхнул с нее высохшую грязь.

— Может, еще пройдем? — возразил ему Оскольцев, курносый приземистый крепыш с выправкой кадрового бойца. — Егеря, как волки, идут по следу.

— А вы что думаете, военфельдшер? — спросил Лаптев у девушки.

Военврач не увидел, а скорее угадал мучительную просьбу, написанную на ее осунувшемся лице. Ему стало жаль ее.

— Ладно, будем располагаться на отдых, — решительно сказал он. — Товарищ Буряк, пошлите своих ребят разведать, нет ли надежных укрытий для тяжелораненых. Их надо хоть немного обогреть, обязательно накормить горячей пищей, сделать перевязки.

— Есть разведать, товарищ военврач третьего ранга, — козырнул старшина.

— А вы, товарищ Оскольцев, возьмите на себя заботу о лошадях.

Весть об отдыхе мгновенно разнеслась по колонне. Все враз ощутили, что дальше идти невозможно. Уставшие, голодные люди приободрились. Даже раненые почувствовали себя лучше: невыносимая тряска на горном бездорожье вконец измотала их. Лошадям ослабили упряжь, они взмыленными мордами уткнулись в брезентовые торбы, громко захрустели овсом. Сладко пахнуло дымком костров, замаскированных выступами скал.

Выставив боевое охранение, командиры собрались на совет.

— Продовольствия и боеприпасов в обрез, — говорил Буряк, — нет проводника. Егеря загнали нас в каменный мешок.

— Это еще как сказать, — возразил Оскольцев, поправляя огонь в костре. — Я уверен: впереди должны быть наши части. Рано утром надо сниматься с бивака.

— А вдруг на пути никого не встретим? — возразил Буряк. — Сможем ли мы тогда самостоятельно пройти через горы?

— Трое раненых скончались, — печальным голосом сообщила военфельдшер. — От потери крови.

— Н-да, — крякнул Оскольцев, — так мы их всех по дороге растеряем. Что вы думаете на этот счет, товарищ военврач?

Лаптев молчал. Решение не приходило. С того момента, когда, смяв фланговое прикрытие дивизии, горнострелковые части фашистов обрушили свой удар на штаб соединения, все проходило в сознании Лаптева, как в калейдоскопе. Командир медсанбата, несколько врачей, медсестер и санитаров погибли сразу же, защищая раненых. Лаптеву с трудом удалось собрать вокруг себя часть медицинского персонала, погрузить раненых в повозки и, воспользовавшись тем, что внимание гитлеровцев было отвлечено боем с охраной штаба, вывести людей из-под огня.

Ориентируясь по компасу, Лаптев повел остатки медсанбата на юго-запад, стараясь нагнать какую-нибудь из своих частей. В пути к ним присоединилось несколько небольших групп красноармейцев и моряков. Полдня двигались, не останавливаясь. В пути отряд обстреляли с самолетов, а один раз — даже из горных орудий, по потерь не было. Однако с каждым километром люди все больше теряли надежду на скорую встречу с регулярными советскими войсками.

И вот теперь младшие командиры ждали его ответа. Но что мог утешительного сказать им военврач, ведь для него самого многое было неясно.

— Ладно, подождем до утра, — сказал Лаптев, поднимаясь. — Когда станет светать, вышлем вперед разведку. Пойдемте, Тоня, осмотрим раненых.

Лагерь затихал. Уставшие бойцы лежали у костров, тесно прижавшись друг к другу. Лаптев и военфельдшер прошли к расщелине в скале, которая была входом в каменоломню. Отсюда камень брали на ремонт дороги. Посредине пещеры горел костер. Вокруг него лежали люди. По обомшелым стенам метались тени, пахло плесенью, медикаментами.

Осторожно пробираясь между ранеными, Лаптев будничным голосом говорил:

— Потерпите, товарищи, доберемся до своих, сразу в госпиталь вас отправим.

— А доберемся ли? — с сомнением спрашивали его.

— Безусловно. Поднимемся на перевал, а там до Туапсе или Лазаревского рукой подать. У нас хорошее боевое охранение, с нами моряки и красноармейцы. Главное — терпение. Я прошу соблюдать спокойствие, строго подчиняться медицинскому персоналу.

— Товарищ военврач, можно вас на минутку?

— Да, я слушаю.

Лаптев шагнул на голос. Навстречу ему приподнялся худой, заросший щетиной мужчина лет сорока. Лаптев узнал майора Сидорина, заместителя командира стрелкового полка, раненного в ногу и грудь в бою под станцией Хадыженская.

— Вы твердо уверены, что выберемся из этого каменного мешка? — тихо спросил он Лаптева.

— Мы идем по дороге…

— Здесь дороги, товарищ военврач, обманчивы. Они могут, попетляв, снова привести нас туда, откуда мы только что бежали. Другие ведут к горным пастбищам и там кончаются у какой-нибудь высокогорной хижины. Я служил на Кавказе до войны, знаю эти каверзные места. У вас хоть карта есть?

— Нет.

— Вот видите, даже этого не имеете, а собираетесь через весь хребет пройти. Эти проклятые горы можно преодолеть только по большим перевалам. А подступы к ним наверняка заняты фашистами. Следовательно, идти вперед бесполезно.

— Что же вы предлагаете?

— Остаться здесь и ждать помощи.

— Извините, товарищ майор, но в таких условиях мы потеряем большую часть раненых.

— И все же я считаю, что это выход из положения, — настаивал майор. — Надо связаться со своими, вызвать подмогу.

— Будем пробиваться вперед, — твердо сказал Лаптев. — Тоня, приготовьте раненых к перевязке.

Кончив работу, Лаптев вышел из пещеры. Было уже поздно, на узком лоскуте неба тускло мерцали звезды. Костры догорали. Но никто из уставших бойцов не поднялся, чтобы поддержать огонь. Проверив посты, Лаптев остановился у одной из повозок. На него пахнуло прелым сеном, терпким запахом конского пота. Закурив, военврач стал размышлять над словами майора. Где правда, какое принять решение? Ах, если бы он был строевой командир!

В армию Лаптева взяли в начале сорок второго. Два месяца он пробыл в резерве фронта и лишь после этого попал в действующую часть. Все лето и осень вместе со своим полком Борис провел в оборонительных боях, дважды был контужен, однако, подлечившись в медсанбате, снова возвращался в строй. Лаптеву не раз приходилось под ожесточенным огнем эвакуировать с передовой раненых, оперировать при свете коптилки, сделанной из гильзы снаряда, и даже принимать в полуразрушенном сарае роды у беженок. Он привык к ужасам войны, научился выдержке, спокойствию.

Это помогало в работе.

Больше всего на Лаптева действовали психические травмы людей. Под Краснодаром ранило командира кавалерийской дивизии. Это был старый рубака, бывший боец Первой Конной. Пулей раздробило ему правую руку. Пришлось срочно оперировать. Перед отправкой в госпиталь он с сожалением сказал Лаптеву:

— Какой я теперь генерал? В сторожа гожусь и только.

— Да что вы, товарищ комдив, вы еще повоюете, — успокоил его Борис. — Вам же не саблей махать…

— Эх, доктор, ничего ты не понимаешь в военном деле. Да кто же из конников пойдет за мной, если я даже шашку из ножен не смогу вынуть!

И заплакал горькими старческими слезами…

Свалившаяся на Лаптева ответственность вначале как бы оглушила его. В первые часы все шло по инерции, в силу сложившихся обстоятельств. И вот сейчас, в этом ущелье, он стал осознавать, какую непомерную тяжесть взвалил себе на плечи. Борис понимал, что, проскочив сюда, они не спаслись. Через несколько часов, а может быть, и раньше, фашисты навалятся на отряд. И тогда… «Ну хорошо, — рассуждал он, — нам удастся пройти вперед, к перевалу. А вдруг и там полно вражеских войск? Это, конечно, гибель. Или позорный плен».

Кто-то тронул его за руку. Лаптев оглянулся: рядом стояла военфельдшер. Две недели назад ее перевели в медсанбат из медико-санитарной части стрелкового полка. Эта красивая рослая девушка со спокойными уверенными движениями была хорошей помощницей военного врача. Петряева несколько раз ассистировала Лаптеву, и он остался доволен ею. Она даже немножко нравилась ему, но об этом Лаптев никому не говорил.

— Вам надо поспать, Борис Сергеевич, — тихо сказала девушка.

— Да, пожалуй, — ответил он. — А сами-то что не отдыхаете?

— Столько впечатлений за день, что просто сон не идет. Давеча думала: не доберусь до бивака, упаду. А сейчас неохота ложиться.

Лаптев закурил.

— Вы откуда пришли в армию? — спросил он девушку, чтобы как-то поддержать разговор.

— Из Куйбышева, с третьего курса института. А вы?

— С Урала. Вообще-то я еще салага по армейским понятиям, служу всего полгода.

— У меня военный стаж больше, — засмеялась Петряева. — На месяц. Была санинструктором, потом перевели в полковую санчасть. Это в кавалерийской дивизии. Под Тихорецкой чуть в плен не попала. Хорошо, что моряки выручили.

— Как это было?

— Дивизию здорово потрепали, пришлось в спешном порядке эвакуировать. Собрала я своих раненых в школе и жду, когда придут повозки. Вдруг забегает казачок и кричит мне: «Что ты, дура, сидишь? Тихорецкую немцы заняли!» Я искать врача, а его и след простыл. Был у нас санитар Егор, здоровый такой детина. Оставила я его возле раненых, а сама побежала обстановку разведать. Смотрю, идет отряд морской пехоты. Я кричу: «Ребята, выручайте, так, мол, и так». Они свое барахлишко забрали с повозок и давай моих раненых грузить. А тут уже и немцы показались, перестрелка завязалась. Еле ушли. И вот опять в такую же ситуацию попала.

— Да, обстановка не из приятных, — подтвердил Лаптев. — Я никогда не бывал в горах, плохо ориентируюсь в них. Но раз дорога есть, значит она куда-то нас приведет. Другого пути у нас нет.

— У меня сердце чувствует: вырвемся.

— Дай бог, как говорят.

— У людей вся надежда на вас, Борис Сергеевич. Вы старший по званию.

Лаптев вздохнул.

— С удовольствием передал бы власть в другие руки. Оскольцеву хотя бы. Но не поймут бойцы, посчитают, что струсил.

— Вы женаты, Борис Сергеевич?

— Да нет, не успел. А вы замужняя?

— Тоже нет. Думала, институт закончу, тогда уж. А теперь… Не до свадьбы, живой бы остаться.

— Боитесь смерти?

— Боюсь. Считайте, что не жила еще. Ладно, Борис Сергеевич, отдыхайте. Я тоже пойду прикорну часок-другой.

Проснулся Лаптев от выстрелов. Соскочив с повозки, громко крикнул:

— Кто стрелял?

— Лазутчиков поймали, товарищ военврач, — ответил Буряк. — Троих егерей.

Светало, на дороге метались люди.

— Давайте их сюда.

К Лаптеву подвели троих высоченных, со спортивной выправкой парней в форме горных стрелков.

— Красноармейца Никитина хотели утащить с собой, а он крик поднял, — доложил моряк. — Ну наши и зацапали их. Здоровенные, еле справились.

— По-русски говорите? — спросил военврач у гитлеровцев.

Немцы молчали.

— Разрешите, товарищ военврач третьего ранга, я с ними по-немецки поговорю.

К Лаптеву подошел молодой боец.

— Спросите, кто они, из какой части.

— Это — тирольцы, — сказал боец, переговорив с одним из гитлеровцев. — Все из 49-го горнострелкового корпуса. Они говорят, что немецкие войска заняли Клухорский, Санчарский и Марухский перевалы, вышли в долины рек Пшиш и Хатыпс и готовятся ударить на Георгиевское.

— Как они попали сюда?

— Егеря ищут пути, чтобы выйти к побережью южнее Туапсе. Позади них несколько рот стрелков. Говорят, что скоро будут здесь.

Один из пленных что-то горячо сказал переводчику.

— Они предлагают сдаться, за это всем нам будет сохранена жизнь. Раненым окажут медицинскую помощь. Среди пленных егерей — сын оберста, полковника по-ихнему, начальника штаба дивизии.

— Поднимайте людей, — приказал военврач Буряку и Оскольцеву.

Лагерь зашумел, зазвякали металлические части амуниции, зафыркали лошади. Из каменоломни выносили раненых и грузили на повозки.

— Товарищ военврач третьего ранга, — окликнул Лаптева моряк. — Отойдите на минутку.

— Что случилось?

Буряк озабоченным жестом сдвинул мичманку на затылок.

— Вернулись ребята из разведки… Говорят, что в полкилометра отсюда дорога взорвана. По-видимому, нашими.

— Вот черт! Этого еще не хватало. И здорово?

— На совесть.

— Сержант Оскольцев! — позвал Лаптев. — Руководите сборами, мы скоро вернемся.

Бросившись в повозку, Лаптев с Буряком поскакали к перевалу. Внизу шумел горный поток. Впереди четкими контурами выделялись горные вершины. Перед ними, где-то на дальнем краю ущелья, толпились кряжи и скалы.

— Красиво? — раскрыв в улыбке рот, спросил моряк. — Вроде бы кто нарочно все это нагородил.

— Да, тут работа самого дьявола, — подтвердил военврач. — Как бы он нас за нос не поводил.

— Это вполне может быть.

Дорога круто пошла вверх. Лошади захрапели, с трудом преодолевая подъем, из-под копыт посыпались камни. Вдруг повозка резко остановилась.

— Вот где, товарищ военврач, эта штуковина! — крикнул Буряк, соскакивая на землю.

Впереди зияла глубокая, рваная по краям расщелина. До противоположного края было метров десять. Военврач и моряк заглянули в провал.

— Н-да, дела, — почесал в затылке Буряк. — Не перепрыгнешь и не переползешь.

— Какая, думаете, будет здесь глубина? — спросил Лаптев.

— Метров пятнадцать, не меньше. Ну и заковыка, елки-палки!

Оба закурили, обдумывая создавшееся положение.

— И по низу не пройдешь, — заметил Буряк, жестом указывая на бурный поток, который, пенясь, с бешеной скоростью несся между острых камней. — Поволокет, только ступишь ногой.

Лаптев хмурым взглядом окинул зубчатый верх ущелья. Высота его отвесных стен была не менее пятидесяти метров. «Разве что альпинисту под силу забраться, — подумал он. — А у нас, кроме вожжей, никаких снастей и нет».

— А нельзя забросать ров? — спросил Лаптев у моряка.

— Египетская работа, — ответил тот. — Да и где столько строительного материала наберем?

— В горах камня много.

— Нет, не успеем, товарищ военврач. Что, если сделать навесной мост? А? Ведь как-то устраивают горцы такие сооружения?

— Нужны канаты…

— Из вожжей и постромок изготовим.

— Как перебросишь туда людей, чтобы они могли закрепить их?

— Ну, одного-двух скалолазов мы найдем. В моем отделении ловкие ребята есть. Лаптев решительно возразил:

— Нет, Буряк, по твоему мосту ни одна повозка не пройдет, будем засыпать ров. Так надежнее.

В это время со стороны лагеря донеслись автоматные очереди.

— Ну вот, началось, — махнув рукой, сказал Буряк. — Едемте назад, товарищ военврач.

На биваке царила суета. Испуганные стрельбой лошади рвали постромки, с повозок поспешно снимали и уносили в каменоломню раненых. Часть бойцов залегла, прижимаясь к камням.

— Прекратить выгрузку раненых! — скомандовал Лаптев. — Ездовым вперед! Буряк, веди колонну. Быстрей, быстрей!

Одна из упряжек, запутавшись в сбруе, стала пятиться к краю пропасти.

— Держи коней, — закричал Буряк ездовому, — держи… мать твою!

Трое моряков кинулись на помощь малорослому пареньку, который испуганно моргал глазами, повисли на вожжах. Лошадей удалось остановить на самом краю. Они дико вращали глазами, роняя на землю клочья пены. Приплясывая, лошади вышли на середину дороги и, успокоившись, рысью устремились вперед. За ними тронулся весь обоз. Рядом бежали красноармейцы и моряки, придерживая за борта вихляющиеся повозки. Чувствуя опасность, раненые не стонали.

Когда последняя повозка, оставляя за собой густое облако пыли, вышла из опасной зоны, Лаптев вернулся в цепь. Кругом трещали выстрелы. Выглянув из-за камня, он увидел фашистов, бежавших по усыпанному камнями дну ущелья, откуда дорога уходила вверх, к позициям отряда. Они наступали короткими перебежками, умело прячась за выступы скал и камни. Казалось, еще рывок-другой — и сытые, вооруженные до зубов егеря ворвутся в расположение отряда.

— Приготовить гранаты! — скомандовал сержант Оскольцев, снимая с лимонки чеку. Две другие гранаты он положил рядом. — Подпустить егерей ближе.

Лаптев видел, как сержант, зажав крепкой пятерней рычаг гранаты, отвел руку назад. Потом военврач перевел взгляд на бойцов. Лица их были сосредоточенно спокойны. Это был обстрелянный народ, протопавший по дорогам войны не одну сотню километров. На многих белели повязки.

— По-фашистским захватчикам — огонь!

Над позицией стаей птиц взметнулись гранаты. Бойцы бросились ничком на землю. Будто кто дубинкой прошелся по пустым железным бочкам. Эхо несколько раз повторило звуки разрывов. Раздались крики, ругань. Словно захлебнувшись, умолкли немецкие автоматы.

— Гранатами — огонь! — повторил команду Оскольцев.

Снова взрывы, стон раненых. Потом наступила глубокая тишина. В воздухе вилась пыль. Ее золотили косые лучи солнца, выглянувшего наконец из-за зубцов ущелья. Лаптев приподнялся. Напрасно с немецкой стороны кто-то яростно кричал: «Форвертс!». Гитлеровцы, захватив раненых, поспешно отходили. Над Лаптевым громко простучал ручной пулемет, горячая гильза скатилась за ворот шинели, обожгла шею.

— Прекратить огонь, — скомандовал он. — Беречь патроны!

Продувая задымленные затворы и меняя диски, бойцы оживленно обсуждали детали сражения. Шутили друг над другом. Но все понимали, что это была лишь встреча с передовым отрядом егерей, за которым идут основные силы врага, стремящегося любой ценой прорваться к побережью.

— Уходить надо, — свертывая дрожащими от волнения пальцами папиросу, сказал военврачу Оскольцев. — Подвезут гитлерюги минометы — от нас только мокрое место останется.

— Пока некуда уходить, — хмуро прервал его Лаптев. — Дорога в горы взорвана.

— Как взорвана?

— Очень просто, товарищ сержант, своими взорвана при отступлении. Чтобы восстановить ее, нам надо продержаться по меньшей мере двое-трое суток. Нужно укрепляться.

Оскольцев покачал головой.

— У нас в строю всего восемьдесят бойцов, считая раненых, которые могут держать оружие. Патронов и гранат — на час хорошего боя.

— Будем держаться, — твердо повторил Лаптев.

Казалось, после неудачной атаки немцы не собирались больше наступать. Вялая стрельба с их стороны не приносила вреда. Бойцы убрали обломки повозок, пристрелили искалеченных лошадей и стали исправлять каменный бруствер. Перевязав раненых, военврач присел рядом с Оскольцевым.

— Ну как — не собираются больше в атаку? — спросил он сержанта, кивая в сторону егерей.

— Пока тихо, ждут подмоги.

— Сверху они на нас не нагрянут?

— Нет, побоятся спускаться. Тут их можно перестрелять как куропаток.

— Вот что, сержант. В случае моей смерти командование возьмете на себя вы. Я уже сказал об этом Буряку.

— Спасибо за доверие, товарищ военврач.

Подполз Буряк. Моргая воспаленными глазами, сказал Лаптеву:

— Майор умер. Напоследок вспомнил: недалеко отсюда перевал должен быть, а там до моря рукой подать. Разведку посоветовал послать.

— Надо выделить трех крепких ребят, — ответил Лаптев. — Снабдить их веревками и лопатами. Как раненые?

— Вроде надежно укрыты. Санитары костры жгут, кипятком поят.

В это время послышался гул: возвращались с бомбежки перевалов фашистские самолеты. Заметив дымы, они стали снижаться. Со стороны позиций егерей в небо полетели ракеты. Чуть не задевая края ущелья, две машины пошли бреющим. На площадке, где лежали бойцы, заплясали фонтанчики пыли. Красноармейцы приникли к камням.

— Дай, Оскольцев, ответную. В сторону фрицев, — приказал Лаптев.

С шипеньем вверх ушла очередная ракета. Лопнув, она рассыпалась гирляндой зеленых огней. Самолеты, покачав крыльями, ушли на северо-восток.

— За своих приняли, — облегченно сказал Буряк, — а то наломали бы они нам дров. Какое приказание будет, товарищ военврач?

— Ваше теперь дело, Буряк, засыпать провал. Раненых сгрузить, повозки использовать для подвозки камня, земли и кустарника.

— Есть засыпать провал! — ответил Буряк, вскидывая к мичманке руку.

— Иди, иди, комендант переправы, — засмеялся сержант, хлопая моряка но спине. — Смотри, не наведешь моста — с довольствия снимем.

А внизу у фашистов началось движение. Слышались громкие голоса, слова команды. Очевидно, прибыло подкрепление.

— Скоро начнут, — тихо проговорил Оскольцев.

— Надо бы поднять бойцов с ручным пулеметом повыше. Вон туда!

Лаптев показал на выступ в скале, на котором каким-то чудом прилепился густой куст орешника.

— Срежут, — возразил Оскольцев.

— Замаскировать хорошо, так не срежут.

— Не пойму: дождь, не дождь… — удивился сержант, вытирая мокрую щеку.

— Вроде бы, — подтвердил Лаптев.

Внезапно в ущелье стало сумрачно, поднялся ветер, повалил снег. Вскоре кругом все загудело и застонало, как в штормовую погоду в море. Сверху посыпались камни, вырванные с корнем кусты.

— Бойцов — в укрытие! — скомандовал военврач. — Охранение менять через полчаса.

Такое столпотворение в природе Лаптев видел только в оренбургских степях. Однажды буран застал его и мужа тетки в открытом поле, километрах в семи от деревни. Они только что сложили воз сена, когда поднялся ветер.

— Ну, парень, теперь держись! — крикнул Лаптеву дядька. — Давай заводи лошадь за зарод.

— Успеем же доехать до дому? — возразил он.

— Что, погибнуть захотел? Заводи, говорю!

Двое суток просидели они в стогу. Только к утру третьего дня начало прояснивать. В деревне их считали уже погибшими.

«А может быть, и тут тоже заладит надолго», — подумал Лаптев, стряхивая с ворота снег.

— Оскольцев! — крикнул он.

— Я здесь, — приподнялся сержант.

— Остаетесь за меня. Я иду к Буряку.

— Возьмите двух бойцов, товарищ военврач.

Ураган все более свирепствовал. От ветра захватывало дыхание, снег слепил глаза. Лаптев и бойцы шли, прижимаясь к каменной стене. Иногда они, словно упершись в воздушную преграду, не могли сделать даже шага. Тогда несколько минут стояли отдыхая. В одном месте Лаптев не удержался и заскользил вниз. В последний момент он ухватился рукой за ствол искривленного деревца. Сильные руки красноармейцев подхватили командира и поставили на ноги.

— Осторожнее, товарищ военврач, — прокричал один из них. — Так спикировать можно.

— Спасибо, — еле разлепляя губы, ответил Лаптев.

Через полчаса они увидели полузанесенные снегом повозки.

— Стой, кто идет? — окликнул их часовой.

— Свои, военврач Лаптев с бойцами.

Появился Буряк.

— Ну, как у вас тут, старшина? — спросил Лаптев.

— Плохо, товарищ военврач. Раненых разместил в затишье, однако засыпку рва пришлось прекратить.

— Ясно. Но, может, этот снег поможет нам?

— Вряд ли. Ров глубокий.

— Майора похоронили?

— Да, товарищ военврач. На камне написали фамилию, год рождения, должность.

— Добавьте адрес полевой почты части. Будут после войны разыскивать. Родные… Как вы думаете, Буряк, такая погода нам на пользу?

Буряк ответил не сразу.

— С одной стороны, это хорошо — фашисты потеряют маневр. Но и нам нелегко будет пробиваться вперед.

— Да, это верно, — задумчиво сказал военврач. — Вы случайно не одессит, Буряк?

— Нет, — удивленно ответил старшина. — Николаевский я, шофером работал в порту. А что?

— Просто так. Легкий у вас характер, неунывающий. И обстановку быстро схватываете. На фронт-то как попали?

— Я еще до войны на «Красном Кавказе» начал служить… Когда обороняли Одессу, крикнули добровольцев. Попал в морской отряд полковника Осипова. Слышали? Вот, вот. Потом Севастополь защищал, а теперь вот топаю по кубанской земле.

— Ладно. Где военфельдшер Петряева?

— При раненых.

…Раненые лежали на подстилках из веток кустарника, собранных заботливыми руками моряков и красноармейцев. Тесно сдвинутые повозки защищали их от порывов ветра. Костры, хотя и не давали большого тепла, все же спасали от внезапно нахлынувшей стужи. Многие дремали, обессиленные переходом.

Подошла Петряева.

— Как состояние раненых? — спросил се Лаптев.

— Двум требуется немедленная операция…

— Да, да. Но у нас нет анестезирующих средств.

Военврач устало присел на камень. Петряева опустилась рядом.

— Может, поедите, Борис Сергеевич? — спросила девушка, глядя на его осунувшееся лицо.

— Потом, Тоня. Надо сначала решить, что нам делать с теми.

Она поняла: врач говорит о раненых, нуждающихся в срочной операции. Неужели отважится? У них не было даже простой керосиновой лампы. Правда, ей удалось в последний момент захватить с собой сумку с хирургическими инструментами, но в этих условиях они могут оказаться бесполезными, так как нет антисептиков. Единственная возможность спасти раненых — немедленно отправить их в госпиталь. Но отряд отрезан, и еще неизвестно, удастся ли выскочить из каменного мешка даже здоровым.

— Надо оперировать, — подумав, сказал Лаптев.

— Тогда отдохните, хоть немного.

— Только не больше двадцати минут.

Он прислонился к колесу повозки. «Жестко ему так, — подумала девушка. — И холодно». И вдруг решилась:

— Борис Сергеевич, давайте вот так.

Она почти силой притянула к себе Лаптева и положила его голову на свои колени. Он пытался сопротивляться, но девушка крепко обняла его.

— Бросьте, товарищ военврач, мы на войне.

Лаптев что-то пробормотал в ответ и затих. Она боялась пошевелиться, чтобы не вспугнуть его сна. По сердцу прошла теплая волна нежности к этому измученному невзгодами человеку, который вот уже больше суток делает все, чтобы спасти попавший в беду отряд. Разница в годах у них была небольшая, но он ей до этого дня казался намного старше, опытнее. Сейчас, проведя рукой по его щеке, она удивилась, ощутив ладонью мягкие волоски. «Редко бреется, — мелькнуло в ее голове. — Мальчишка еще».

Прошло полчаса, а девушка все сидела, не меняя позы. У нее занемела спина, но она никак не решалась разбудить его. Наконец, когда кто-то из раненых сильно застонал, Лаптев проснулся, вскочил на ноги.

— Целую вечность проспал, — виновато сказал он, смущенный тем, что спал у нее на коленях. — Подготовьте инструменты, будем оперировать.

Буря продолжалась до утра. Боясь, что кто-нибудь замерзнет, Оскольцев то и дело окликал бойцов. Ему самому хотелось спать, но, чувствуя ответственность за людей, он крепился. Сначала сержант менял часовых через сорок минут, потом через полчаса. Двое дневальных по его приказу беспрерывно кипятили в котелках воду, которую тут же подавали сменившимся красноармейцам. Пили вприкуску с черными сухарями.

Стало светать, ветер дул уже порывами.

— Скоро кончится эта мура, — сказал Оскольцеву пожилой боец, которого все звали дядя Петя. — Снегу навалило, как в Сибири.

— У нас в Архангельской области его тоже хватает, — заметил другой. — А что на Кавказе снег бывает, я этого и не знал. Думал, тут тропики.

— Погоди, от этих тропиков тебя еще тошнить будет, — засмеялись вокруг. — Иль отдыхать прибыл сюда?..

Оскольцев приказал бойцам расчистить подступы к оборонительному рубежу, долбить в каменной замерзшей земле окопы и строить укрытия. До призыва он работал в колхозе бригадиром. Его хозяйская распорядительность действовала на бойцов успокаивающе. Работа шла споро, под веселые шутки. На немецкой стороне также началось движение. Там задымили походные кухни, ветер донес до красноармейцев аппетитный запах готовившегося завтрака.

— С комфортом устроились, черти! — ругнулся ефрейтор Гайдамака. — В глотку бы им шомполом.

— Попробуй вставь, — съехидничали ему в ответ. — Придет время — вставим.

В фашистском лагере заиграла музыка. Динамик разнес по ущелью легкую мелодию тирольского вальса. Лица бойцов погрустнели. Многим вспомнились дом, семья.

— Такую музыку у нас играли на клубных вечеринках, — заметил высокий красивый красноармеец. — Бывало, подхватишь партнершу и ну кружить ее по всему залу.

— У меня дома граммофонная пластинка с этим вальсом была, — сказал архангелец. — Не знаю, сохранилась или нет сейчас.

Вдруг музыка смолкла. Прокашлявшись, кто-то хриплым голосом произнес:

— Рус, рус, айн момент. Будем передавать приказ командования. Слюшайте все. Во избежаний кровопролитий предлагаем сложить оружие. Всем раненым будет оказан помощь. Пленные будут направлены в лагери, расположенные во Франции и Италии. На размышление дается три часа. После этот срок все обороняющиеся уничтожаются артиллерийским огнем. Ультиматум подписал полковник Зиндерман.

— Да, мелодия уже не та, — почесав в затылке, сказал архангелец. — Хитрый подлюга, этот полковник, хочет без боя нас выкурить отсюда. Выходит, мы им как кость в горле. А почему? Ясно, что наш батальон ключевые позиции занял.

— Правильно понимаешь, Егоров, — одобрил его Оскольцев. — Отсюда они нашим хотят в спину ударить. Ну что же, дадим ответ фашистам. А пока у нас есть время, будем укрепляться.

Не сидел сложа руки и Буряк. Как только буран начал стихать, он вывел своих бойцов на расчистку дороги к каменоломне. Хотя снегу выпало много, но он не засыпал и третьей части провала. Измученные лошади плохо тянули повозки, и людям приходилось помогать им. Вниз снова полетели камни, корявые стволы, вязанки кустарника. Прежде чем отойти от провала бойцы глазами измеряли расстояние до отсыпанного уровня.

— Много еще, язви его в душу, — огорченно сказал маленький, юркий Сундуков, с которым Буряк оборонял Одессу и Севастополь. — Валишь, валишь, а все на донышке. К центру земли, что ли, проваливается?

— Ты, Гриша, своими разговорами не расстраивай товарищей, не то спущу тебя вниз вместе вот с этими камнями, — предупредил его старшина.

— Всерьез или шутишь, Петя? — спросил тот, очищая от снега бескозырку.

— Всерьез, Гриша, всерьез. Поступлю, как с последним паникером. И на нашу дружбу не посмотрю…

Делать операции без наркоза и антисептических средств Лаптев все-таки решился. Другого выхода не было. Здорового, сильного краснофлотца, которого Лаптев перед операцией заставил выпить целую кружку спирта, держали трое моряков. И все же раненый сумел вырваться, укусил Лаптеву плечо, располосовал на нем гимнастерку. С большим трудом удалось его уложить и закончить операцию. Следующего раненого военврач приказал связать вожжами.

Поливая ему на руки, Тоня сказала:

— Перевязочный материал, Борис Сергеевич, на исходе, риванола только банка осталась.

— Что поделаешь, Тонечка, если нету. А на нет и суда, как говорится, нет. Не у немцев же занимать?

Она невесело рассмеялась.

После этой ночи в их отношениях появилось что-то новое. Они стеснялись друг друга и в то же время стремились быть ближе. Война притупила в людях чувства, но она не смогла полностью заглушить их. Тот нечаянный жест, когда Тоня ладонью коснулась щеки военврача, разбудил в ней что-то. Это что-то волновало девичье сердце. Наблюдая, как Лаптев усиленно растирает холщовой тряпкой покрасневшую шею, девушка на миг представила себя вот так же с ним, но в другой, не военной обстановке, и улыбнулась. «Вот глупая, — ругнула она себя, — людей кругом убивают, а у меня мысли какие-то бабьи появились…»

— Ну, я к Оскольцеву, — сказал Лаптев девушке. — Раненые — на вашей совести. Я знаю, что вы преданы своему делу, и все же, как старший, напоминаю: ничего не жалеть для них.

— Берегите себя, Борис Сергеевич. А то что я буду делать без вас? Я хочу сказать — без врача.

— Все обойдется, Тонечка. В случае чего обращайтесь к Буряку.

Холод, постоянное чувство опасности, физическая усталость делали свое дело. Бойцы, таскавшие камни и кустарник для засыпки взорванного участка дороги, работали уже не так споро, как накануне. Некоторые, укрывшись за скалистые выступы, украдкой отдыхали. Руки у многих были стерты, в ссадинах. Буряк смертельно хотел спать, порой его охватывало оцепенение, и он, прислонившись к повозке или к скале, на минуту-другую отключался от всего окружающего.

В один из таких моментов к нему подошел Лаптев.

— Старшина, что с вами? Да очнитесь же!

— Да, да, я сейчас, — бормотал моряк, суетливо шаря по карманам бушлата. Ладони его были сбиты в кровь, на щеках горел лихорадочный румянец.

Лаптев отвел от него взгляд.

— Соберите сюда на несколько минут бойцов.

— Есть собрать бойцов! — окончательно очнувшись, повторил приказ Буряк.

Люди подходили, вопросительно глядя на военврача.

— Товарищи! Вы видите, что мы все — в опасности, — начал Лаптев. — Назад пути нет: там смерть и позор плена. Но впереди у нас спасение. Там наши. Кроме собственной жизни на нашей совести жизнь раненых товарищей. Если мы хоть на миг расслабимся, потеряем веру в успех, — все пойдет прахом. Судьба нам дает последний шанс на спасение, и надо его использовать. Кто не может работать, пусть выйдет из строя.

Из шеренги вышли трое, потом еще один. Остальные стояли, сурово сжав губы.

— Так, хорошо. Я был уверен в вас. Буряк, у нас осталась бутыль спирта. Через каждый час выдавать бойцам по пятьдесят граммов.

Это был последний резерв, «энзэ», без которого ни один военный врач не рискнул бы остаться. Но у Лаптева выхода не было.

— Идемте со мной, — кивнул Лаптев вышедшим из строя красноармейцам. — Вы поступаете в распоряжение Оскольцева.

Подготовка позиции шла полным ходом, когда Лаптев, проделав тяжелый полукилометровый путь, прибыл в «хозяйство» сержанта. Сам Оскольцев, прислонившись к большому камню, что-то высматривал впереди себя. Увидев военврача, он вскочил на ноги и торопливо доложил об обстановке.

— Когда, говорите, ультиматум передавали?

— Два часа назад.

— Значит, остается час, — задумчиво проговорил Лаптев. — Что это там?

Он указал рукой в сторону немецких позиций, где шла оживленная работа.

— «Самовары» свои устанавливают, — хмуро пояснил Оскольцев. — Минометы. И горные орудия подвезли. А нам достать до них нечем.

— Как только начнут кидать мины, всем в пещеру. Главное — не прозевать момента между обстрелом и атакой. Расстояние до пещеры какое?

— Метров пятьдесят.

— Вот видите. Это по снегу — минуты две-три.

— Но и они тоже будут двигаться по снегу.

— Нельзя, сержант, равнять силы егерей и наши. Их кормят санаторным пайком. Да и по физическим данным народ в эти войска подбирается особый. Вот что. Надо во время артобстрела оставить здесь пулеметчиков, позаботясь, конечно, об их безопасности. Они задержат наступающих до подхода остальных. А сейчас дайте людям отдохнуть. Как с едой?

— Конину варим.

— Выдайте двойную порцию сухарей, — сказал Лаптев. Помолчав, спросил: — Из дома давно получали письма?

— Давно, — вздохнул Оскольцев. — Все бежим, вот письма и не доходят.

— Ничего, сержант, остановим. У Сталинграда намертво стоят наши. И здесь у немцев уже нет той прыти, что была летом. Видите, они с нами сутки возятся да еще ультиматумы шлют. И это на полусотню бойцов. Значит, выдыхаться начинают.

— Оно так, — подтвердил Оскольцев. Он задумался о чем-то своем. Потом вдруг спросил: — Вы откуда сами, товарищ военврач?

— Родом — из Ленинградской области, а работал после института в Челябинской области врачом в участковой больнице.

— Семья-то у вас есть?

— Отец только. Мать еще до войны умерла. Собственной семьей не успел обзавестись.

— А у меня пятеро гавриков. Старшему двенадцать, а младшему — два года всего…

Время тянулось долго. Но вот снова защелкал динамик. Тот же хриплый голос сказал: «Срок ультиматум истекает через десять минут. Немецкое командование приказывает выслать парламентеров. Предупреждаю об ответственность, которая ляжет на русский офицер. Полковник Зиндерман».

— Как ответить им? — спросил Оскольцев.

— Да никак.

Лаптев смотрел на свои наручные с крупными цифрами часы. Нервно бегала по кругу маленькая секундная стрелка, подталкивая большую, минутную. В такт механизму часов стучало сердце Лаптева. С обеих сторон прекратилось всякое движение. До назначенного егерями срока выполнения ультиматума оставалось пять минут, когда Лаптев скомандовал:

— Всем — в укрытие, кроме пулеметчиков.

Больше всего Лаптев опасался сейчас тяжелых ранений. Не было перевязочного материала, не хватало повозок. А если придется бросать обоз, то кто понесет раненых? Поэтому он и принял рискованное решение — отвести на время артиллерийского обстрела всех в пещеру. Едва, задыхаясь от бега, бойцы достигли старой каменоломни, как мертвая тишина, воцарившаяся в ущелье, с грохотом раскололась. Фашисты открыли ураганный огонь из минометов и горных гаубиц.

«Только бы не упустить момента, не дать гитлеровцам ворваться на площадку», — думал военврач, вслушиваясь в звуки артналета, стараясь определить, что творилось на дороге. И вдруг все смолкло. Несколько бойцов бросилось наружу.

— Назад! — закричал на них Оскольцев. — Назад! Сейчас снова откроют огонь.

Однако двое красноармейцев уже выбежали из каменоломни и тотчас упали, срезанные осколками. Егеря, выдержав паузу, продолжали артобстрел. Лаптев подполз к упавшим. Один был убит, другой ранен в ногу. Втащив красноармейца в каменоломню, военврач наложил жгут и, найдя у раненого индивидуальный пакет, сделал ему перевязку. В это время застучали пулеметы Дегтярева.

— Вот теперь можно и вперед, — сказал сержант.

Лаптеву показалось, что Оскольцев перекрестился.

— Вам лучше, товарищ военврач, остаться здесь.

— Нет, — берясь за ремень автомата, ответил Лаптев. — Пошли, товарищи.

Бежали, огибая воронки и нагромождения камней, судорожными глотками вдыхая насыщенный влагой воздух. Мягкий рыхлый снег гирями нависал на кирзовых сапогах и тяжелых кованых ботинках. В крике застыл широко раскрытый рот сержанта Оскольцева. Лаптев не слышал, что он кричал, да и вряд ли кто другой мог разобрать это, но все были охвачены единым порывом: успеть добежать, опередить атаку егерей. На подходе к оборонительному рубежу длинные пулеметные трассы положили бойцов на землю. Пули со свистом прошли над головами, никого, впрочем, не задев. Оскольцев приподнял голову, махнул рукой.

До укреплений добрались ползком. И вовремя. Одна из штурмовых групп егерей, карабкаясь по заснеженному склону, уже вплотную подошла к укреплениям. Ее смяли короткими очередями, сбили прикладами. На Лаптева наскочил широкоплечий, тонкий в поясе егерь. На его головном уборе белел, похожий на ромашку, цветок эдельвейс. Немец занес над Лаптевым нож, но тот, отклонившись в сторону, ударил стрелка стволом автомата в солнечное сплетение. Гитлеровец согнулся и покатился вниз. Зная, что уставшим, ослабленным бойцам не выдержать рукопашного боя с подходившими другими группами егерей, Лаптев отвел разгоряченных красноармейцев за укрепления. На помощь им бежали моряки старшины Буряка.

Вторую цепь наступавших срезали пулеметным и автоматным огнем. Огненные трассы пересекались, словно шелковые нити на ткацком станке. Однако егеря продолжали атаковать горстку измученных, израненных бойцов. Даже не попадая, пули неприятеля наносили серьезный ущерб. Они высекали из камней тысячи острых осколков, которые кровавили лица, калечили пальцы, слепили глаза. Только тогда, когда пулеметчики по команде Лаптева поднялись на выступ и оттуда открыли по гитлеровцам точный огонь, егеря стали закапываться в снег.

Схватка длилась всего четверть часа, но это время показалось Лаптеву вечностью. Он как-то внезапно ослабел, у него закружилась голова. Боясь упасть, военврач опустился на камень. Вокруг него что-то говорили, махали руками, но все это проходило словно мимо сознания Бориса.

— Товарищ военврач, вы ранены? — крикнул ему Буряк.

Лаптев с трудом поднял голову.

— Я? Нет, кажется.

— У вас кровь.

Действительно, на правом рукаве шинели расплывалось темное пятно. Так вот почему кружилась голова.

— О, черт, а я и не заметил. Помогите снять шинель. Так. А теперь заверните рукав гимнастерки. Да скорее же! Пакет у меня в левом кармане. Дайте-ка я взгляну, что у меня там. Чепуха, пуля прошла навылет, даже не задев кости.

— А здорово вы того егеря саданули!

— Как-никак, а уроки штыкового боя проходил.

В это время раздался тревожный возглас:

— Сержанта Оскольцева убили!

Сержант лежал на камнях, лицом вверх. Пуля попала ему в голову. «Пятеро гавриков у меня», — вспомнил Лаптев свой разговор с Оскольцевым. «Как вот теперь сообщить жене о его смерти?»

Военврач снял фуражку, за ним — остальные бойцы.

— Ну вот, Буряк, осталось нас только двое генералов, — грустно сказал моряку Лаптев. — Теперь у нас с вами обязанности четкие: вы возвращаетесь назад засыпать эту проклятую дыру, а я остаюсь здесь.

— Снова полезут гитлерюги, — возразил моряк. — Не управитесь.

— Слишком близко залегли, поэтому артиллерию против нас побоятся применить — своих побьют. Я так думаю: егеря будут ждать темноты, чтобы сделать в нашу сторону проходы в снегу. Вот тогда, может, и позову вас с ребятами на помощь.

— Ясно, товарищ военврач.

— Вы что-то не договариваете?

— Кони борта повозок грызут. Последние полтора мешка овса осталось. Если затянется дело, — подохнут, на чем повезем тогда больных и раненых?

— Мочите ветки в снегу и парьте их над кострами. Отец мне рассказывал, что казахи таким кормом спасали своих лошадей.

— Попробуем.

Потери у егерей были большие. Лаптев насчитал более пятидесяти трупов. Они четко выделялись на снежном покрове. Но и отряд понес серьезный урон. Погибло девять бойцов, двенадцать было ранено. Похоронили погибших тут же, завалив тела камнями. Тяжелораненых военврач отправил с Буряком.

С гибелью Оскольцева Лаптев почувствовал себя словно осиротевшим. Этот человек умел незаметно делать самую хлопотливую и трудную работу. Буряк был нужен на засыпке взорванного участка дороги. Военврач сам решил остаться на оборонительном рубеже, хотя состояние раненых требовало его присутствия там, в укрытии. Но он был уверен в военфельдшере Петряевой, в ее распорядительности. Кроме нее возле раненых были еще две медсестры и трое стариков-санитаров.

— Ладно, Петр, — совсем не по-командирски сказал моряку Лаптев. — Возвращайтесь на свое место. Если со мной что случится, останетесь главным.

— Рука-то как? — участливо спросил Буряк.

— Ничего, обойдется.

Егеря закреплялись. До них было не более пятидесяти метров. Лаптев видел, как они, словно муравьи, строили свои укрепления, но ничего поделать не мог. Бросать в контратаку ослабевших бойцов было равно самоубийству, выкуривать гитлеровцев стрельбой не имело смысла — урон для врага небольшой, а боеприпасов уйдет много. Вся надежда была на людей Буряка, которые продолжали засыпать взорванный участок дороги. Для того, чтобы они справились с трудной работой, нужно было продержаться по крайней мере еще сутки.

Под вечер на немецкой стороне поднялся человек с белым флагом.

— Рус, не стреляй, переговоры! — закричал он.

Лаптев ждал, что будет дальше. Егерь медленно шел в направлении оборонительного рубежа отряда. Вскарабкавшись к брустверу, сделал предупреждающий жест рукой. Это был офицер.

— Я хочу сказайт командиру…

— Слушаю вас. — Лаптев встал.

Внимательно всмотревшись в него, егерь засмеялся:

— Рус обманывайт меня, вы доктор!

— У нас доктора тоже защищают Родину. Говорите, что вам надо, и уходите.

— Хорошо, я буду докладывать желаний наш командование. Мы даем вам шанс… возможность уйти. На это будем выделять семь часов.

— Что еще? — хмуро перебил Лаптев.

— По нашим сведениям, к вам попали в плен немецкий разведчики. Среди них сын начальник штаба дивизий Пауль Эберт. Они живы?

— Да.

— Наш командир предлагает условий обмена: мы даем вам папирос, галет, консерв, вы — пленных.

— Дешево же вы цените жизнь сына своего командира, — усмехнулся Лаптев.

— Ваш предложений?

— Десять автоматов и два ручных пулемета с боеприпасами, сто килограммов толу, медикаменты, фураж в расчете на пятнадцать лошадей. Если все это не предоставите, через два часа пленные будут расстреляны. Нам негде их содержать.

— Хорошо, — кивнул офицер. — Ваш условий будет доложен командований.

Парламентер ушел. На немецкой стороне снова заиграла музыка. Кто-то крикнул по-русски:

— Иван, иди кушать с нами! Сигарет на!

Бойцы дремали. Слишком велико было то напряжение, которое они испытали сегодня. Лаптев не спешил тревожить их. Как врач он знал, что даже неглубокий, вполглаза сон возвращает силы. Так пусть хоть немного сбросят с себя усталость. Ведь впереди еще столько трудностей.

Рана перестала гореть, только немного лихорадило. Лаптев пожевал засунутый еще утром в карман кусок жесткой конины. Есть не хотелось, но подкрепить силы надо было. Сейчас бы глоток горячего кофе, а еще лучше рюмку коньяку. Но все это пустое, пустое. Однако почему пустое? Чья-то рука подает ему бокал. Да это же Тоня. Она прикладывает к губам палец и говорит: «Тише!» Он пьет, но вместо коньяка в рот вливается холодная родниковая вода. Она так приятна. Лаптев тянется к девушке, хочет поцеловать ее в полные губы, но она исчезает, и перед его глазами появляется грубое, обросшее лицо.

— Кто это? — тревожно спрашивает Лаптев.

— Вот, попейте воды, — говорит ему красноармеец, в котором Лаптев узнает Егорова. — Вам плохо стало. Упали вы.

Так, оказывается, он потерял сознание. Это плохо, надо взять себя в руки. Лаптев припал к кружке. Живительная влага освежила его.

— Все в порядке, Егоров, — успокоительно сказал он красноармейцу. — Просто вздремнул немного.

Через два часа снова появился парламентер. Поднявшись к обороняющимся, он сказал:

— Командований согласен на ваш условий. Как будем делать обмен?

— Трое ваших солдат доставляют нам все сюда, а потом получаете пленных.

— У нас есть свой предложений. Обмен делать на середине от обеих позиций.

— Нет, только так, — твердо заявил Лаптев.

— Хорошо, — пожал плечами офицер. — Только сначала показайт пленных.

— Пожалуйста, — кивнул Лаптев. — Винокуров, отведите парламентера в каменоломню.

Через полчаса семь вьючных лошадей доставили обороняющимся все, что они оговорили по условиям обмена. Лаптев распорядился привести пленных. Офицер, сын оберста, что-то сердито пролаял.

— Оружие свое просят, — перевел все тот же чернявый боец. И засмеялся. — Говорят, нельзя солдату без него возвращаться в свою часть.

— Пусть топают налегке, — махнул рукой Лаптев.

Бойцы с любопытством рассматривали трофеи, оживленно комментируя события. Лаптев распорядился немедленно отправить взрывчатку, фураж и медикаменты в распоряжение Буряка, оставив себе часть тола для взрыва дороги после ухода из ущелья.

— Вот теперь постреляем, — раздавая бойцам немецкое оружие, весело говорил красноармеец Егоров.

— Бить только короткими очередями, — приказал Лаптев, торопливо набрасывая па клочке бумаги записку Буряку: приказ старшине использовать тол для обрушения в провал скальных пород. После устройства переправы моряку надлежало заложить часть тола под наведенным мостом.

Лаптев понимал, почему гитлеровцы приняли условия обороняющихся. Они считали их обреченными.

Через час красноармейцы возвратились. Они передали Лаптеву две записки. Одна была от Тони. Лаптев прочитал:

Другая была от Буряка. В ней было написано:

Как и предполагал Лаптев, противник с наступлением темноты стал постепенно приближаться к площадке, на которой располагались бойцы отряда. Он двигался в направлении оборонительного рубежа, прорывая в глубоком снегу узкие траншеи. Слышно было, как звякали саперные лопаты, иногда доносилась негромкая немецкая брань.

— Вроде к психической атаке готовятся, — подобравшись к военврачу, сказал Егоров. — Помните, как в кинофильме «Чапаев»?

— Но там шли во весь рост, а здесь ползком продвигаются.

— Впечатление одинаковое.

Лаптев старался не шевелиться, чтобы не тревожить раненую руку. В голове часто звенело, он знал, что это от потери крови. «У нас двадцать автоматов, четыре пулемета, — думал он. — Это уже сила. Но если егеря вплотную подберутся к нам… Людей полковник Зиндерман не пожалеет».

Лаптев тронул за рукав Егорова.

— Подготовьте запасную позицию, — сказал он ему. — Метрах в ста отсюда. Возьмите семерых красноармейцев. Ждите нас на том рубеже.

— Есть, товарищ военврач!

Бойцы напряженно вслушивались в звуки, доносившиеся с немецкой стороны. Они становились все явственнее. По расчетам Лаптева теперь до них было не больше тридцати — тридцати пяти метров. Двигались егеря сразу несколькими траншеями, настойчиво, словно кроты.

Вдруг позади грохнуло. Это действовал моряк. Он обрушил в провал нависшую над дорогой скалу. Стук лопат у егерей на некоторое время прекратился, потом снова возобновился. Лаптев взглянул на часы: было четверть десятого. На немецкой стороне зашевелились, заметались тени. «Пошли в атаку», — отметил про себя Лаптев.

Натиск врага был яростным. Его не останавливал плотный огонь автоматов и пулеметов. На этот раз егеря решили разом покончить с обороняющимися. Они лезли на бруствер, падали и снова лезли. Лаптев скомандовал отход на запасную позицию. Со стороны провала в небо полетела ракета. То был условный сигнал: Буряк начал переправу раненых.

Это был уже не тот обоз, который вошел в ущелье позавчера. Часть лошадей погибла, несколько повозок было разбито и сброшено в бурлящий поток. Раненых положили в фуры по три-четыре человека на каждую. Некоторых из них несли на самодельных носилках из палок.

Когда последняя повозка ушла вперед, Буряк остановился, прислушиваясь. Позади ущелье говорило пулеметными и автоматными очередями, взрывами гранат.

— Где Борис Сергеевич? Почему его нет? — спросила подошедшая Петряева. Глаза ее были полны тревоги.

— Там, — махнул рукой Буряк. — Там. Слышишь, Тоня, — его голос. Идем, он нагонит нас, только взорвет дорогу.