Группа специального назначения

Глава четвертая

На свободе было непривычно: кружилась голова, и творилось в ней что-то неправильное – то, как змеи в клубке, ворошились мысли, то воцарялась пустота без признаков всякой активности.

Поезд, замедляясь, подходил к станции. Пассажиры выносили вещи из купе, шумно разговаривали. Хныкала маленькая девочка с забавными косичками, терла кулачками заспанные глаза.

Максим стоял в проходе с вещмешком на плече. Пришлось посторониться – крепкий дядя, страдающий одышкой, волок по проходу тяжелый чемодан.

Город Берестов, по меркам Белоруссии, был крупным, но очень компактным. Добротные каменные дома, интересная архитектура. Испокон веков он принадлежал Российской империи, недолгое время был столицей Полесского воеводства Польши, а осенью 1939-го снова вернулся на «родные хлеба», став приграничным советским городом. Здесь жили русские, евреи, белорусы, немцы, поляки – смешалось множество культур и обычаев.

За пределами железнодорожного полотна кипела городская жизнь – десять утра, все давно проснулись. Дымили трубы. До присоединения к СССР здесь работали мелкие частные предприятия, теперь открывались крупные фабрики, строились мосты, дороги. Поезд прибыл на станцию, в окнах замелькали составы, стоящие на запасных путях. Пассажирский подавали на третий путь – дольше плутать, но меньше патрулей. Документы имелись временные, только добраться до места, тщательную проверку они бы не прошли. Некое гражданское лицо, инженер, направляется в командировку из столицы на местный завод тракторных агрегатов. Лицо по определению подозрительное – особенно в сложное время и в приграничной зоне.

Кто-то снова тащил чемоданы, Максима задели, заныло незаживающее плечо – истязатели в застенках перестарались, выворачивая руки.

Над головой состава показался шпиль вокзала. Шелестов оторвался от поручней, побрел к выходу из вагона. В спину пристроилась шумная ватага с чемоданами и баулами. За товарищей он не беспокоился – у каждого свои мозги. Двое ехали в этом же составе, но в других вагонах. Буторин должен был прибыть ночью, наверняка уже прибыл. Всех снабдили документами, деньгами, инструкциями.

Двое с половиной суток после незабываемой беседы с наркомом они провели в лесу на охраняемой даче. Это действительно была дача – пусть и ведомственная. Разум отказывался воспринимать происходящее. Но что было, то было. У каждого отдельная комната с кроватью, свой гардероб, средства личной гигиены. Небольшой холл, куда подавали еду на всю компанию. В сад выходила терраса, на ней разрешалось появляться, а также совершать прогулки в окрестностях. Стопка свежих газет, папка с грифом «Секретно» о последних событиях в стране и мире, особенно в пограничных областях – только факты, никакого пропагандистского налета. Это было важно – в одиночных камерах ликбез не проводили.

Охрана глаза не мозолила, курсировала за оградой. Убирала дачу и подавала еду статная женщина по имени Валентина – ей тоже прекрасно удавалось создавать иллюзию своей непричастности к органам. Дважды приходил врач, осматривал их, что-то записывал, выдавал пилюли и микстуры.

Кормили на убой, была даже выпивка – русская водка, сладкое грузинское вино. Сначала держались сдержанно, с подозрением посматривали друг на друга, лишних слов не говорили. После выпивки и сытного ужина наступало расслабление, они выходили в сад, рассказывали о себе.

Шелестов присматривался к людям, мысленно делал заключения. Буторин – степенный, мрачноватый. Коган – сдержанный, но любит язвить. Сосновский – побитый жизнью, но сохранил способность удивляться, какую-то непосредственность, свойственную молодым людям. Все – профессионалы до мозга костей, обладали нужными качествами, никогда не сдавали коллег и товарищей – и в этом плане Платов с Берией не прогадали.

Подпивший Сосновский расслабился, помянул о стоячем карцере, в котором провел без малого сутки, а потом об аналогичном – но в полной темноте. Коган вспомнил, как его без одежды посадили на раскаленный котел кочегарки – все зажило, но воспоминания остались. Буторин рассказал, как отплясывал в специально оборудованной комнате – пол железный, этажом ниже – котел, который жарит на полную катушку. Пол раскаляется, стоять невозможно, а ты босой, вот и приходится выкидывать коленца, танцевать до полного изнеможения. А за дверью хихикают помощники следователя, иногда спрашивают, не хочет ли враг народа что-нибудь подписать.

В следственной тюрьме в Варсонофьевском переулке Шелестов по утрам выносил свою парашу. Дорога проходила мимо помещения для исполнителей приговоров. Там всегда находились люди в форме, курили, что-то жевали, почти не разговаривали. У всех – серые лица, будто сами уже мертвецы, из помещения постоянно тянуло сивухой – невозможно без спиртного людям столь трудной профессии… Лучше не задумываться, что происходит в стране, зачем нужны все эти «посадки», пытки, повальные расстрелы. Много врагов у Советской власти, зачастую органы не могут остановиться: страдают невиновные, а главное, преданные до мозга костей делу Ленина – Сталина.

«Что нами движет? – задумывался Максим. – Служили верой-правдой, пострадали безвинно, а теперь опять в строй – да не просто так, а в особую группу, курируемую лично Берией».

Шелестов видел, что люди готовы работать с полной отдачей. Страх расплаты – за себя, за близких? Но пока сидели, давно простились с жизнью, смирились с участью. Любовь к Родине? Да, не без этого (Родина – это ведь не только тюрьмы и лагеря), но основной мотив, пожалуй, в другом. Офицерская честь, чувство долга, ответственность, верность присяге – это, пожалуй, главное, что мотивировало людей…

Когда он спрыгнул на перрон, закружилась голова. В теле еще сохранялась слабость. Вдалеке маячил патруль, встречаться с которым не хотелось. Он слился с шумным семейством, а еще удачно подвернулась бабушка, у которой он отобрал тяжелую сумку и поволок по перрону. Она, довольная, семенила следом, наступала на пятки и бормотала слова благодарности.

К зданию станции Максим не пошел, пролез под составом и отправился назад, к депо. Там слился с мастеровым народом. Вышел на улицу Октябрьскую, постоял в короткой очереди у киоска, купил кулек карамели, двинулся по тротуару в южном направлении.

План города он держал в памяти. Шел и удивлялся. Если бы не редкие патрули, то перед глазами текла привычная мирная жизнь, не чувствовалось никакой напряженности. Войска дислоцированы в глубине территории, только на Буге небольшие заслоны, плюс гарнизон крепости… В городе работали предприятия, включенные в плановую социалистическую экономику. Работали магазины – продуктовые, промтоварные. У здания бывшего католического костела разгружали грузовик со стройматериалами – двухтонный «ГАЗ ААА» повышенной проходимости. У стационарного милицейского поста курили опрятно одетые блюстители социалистической законности. По проезжей части шли полуторки, «эмки». Протащился «ГАЗ-4» – укороченная версия «ГАЗ АА». Горделиво пропылил новый «ГАЗ-61» – похожий на «эмку», но уже вездеход, способный брать водные преграды.

Снова уход от патруля – тот замаячил за редкими кленами. Максим свернул в ближайшую булочную, принялся разглядывать скудный ассортимент в застекленной витрине. В стекле отражался гладко выбритый мужчина в кепке, в неброском пиджаке в серую клетку. Под пиджаком – облегающая кофта тонкой заводской вязки.

Дождавшись, пока патруль проследует мимо, Шелестов, перехватив озадаченный взгляд продавщицы, покинул булочную и зашагал дальше. Через пару кварталов встретилось воинское подразделение. Судя по небритым щекам, солдаты возвращались с охраны объекта. Подразделение небольшое, около взвода, военнослужащие шли колонной по два краем проезжей части, не мешая движению. У офицера на плече «ППШ» – пока еще редкий в частях, принят на вооружение полгода назад. У остальных – винтовки Симонова со съемными магазинами на пятнадцать патронов, самозарядные винтовки Токарева, в просторечии прозванные «светками». Трехлинейки Мосина еще сохранялись в войсках, но уже вытеснялись современными видами оружия. Лица молодые, обмундирование еще не выцвело. Колонна проследовала с запада на восток, к месту постоянной дислокации, никто вслед солдатам не оглянулся…

Максим прошел через парк, где играла музыка, пересек по мостику реку. Мазовец в этом месте был неширок, берега заросли ивняком, по водной глади скользили лодочки и катера. Несколько кварталов – и потянулись частные хозяйства, промышленная зона. Пацаны на пустыре гоняли мяч.

Максим перебрался через шоссе в стороне от поста милиции, пересек небольшую лесополосу. В этой местности, на краю светлого сосняка, располагался малоэтажный поселок, дальше за высокими заборами – дачи местных руководителей.

Зеленела листва деревьев и кустарников. В просвете между оградами отражал яркие солнечные лучи небольшой пруд. Дорогу к поселку перегораживал шлагбаум, люди в форме НКВД несли службу. Там же стояла полосатая будка, виднелись несколько невысоких построек.

Пришлось сместиться к обочине – мимо прогремела «эмка», поднимая за собой шлейф пыли. У шлагбаума машина притормозила, сотрудник НКВД наклонился, заглянул в салон. Отступил, козырнул, шлагбаум пополз вверх. Водитель нетерпеливо газовал, дожидаясь, пока дорога откроется.

Вариантов не было. Максим уверенно направился к посту. Патрульный хмуро посмотрел на него, положил руку на затвор «ППШ». Максим предъявил документ в развернутом виде. Майор ГБ Платов уверял, что в этом месте проблем не будет. Их и не было – охранник удалился в будку, куда-то позвонил по телефону. Вышел, кивнул на лесок, за который сворачивала дорога.

– Вам туда, шестое строение, – помялся и на всякий случай козырнул.

Дальше был забор, густо выкрашенный коричневой краской, звонок. За гребень ограды стыдливо цеплялась колючая проволока. Его впустили по предъявлениию документа. Человек в штатском сдержанно кивнул, кивнул на дорожку. Она петляла к дому между стрижеными кустами, огибала увитую вьюнами беседку.

Дом был двухэтажный, верхние окна украшали ставни. Открытая веранда, перед ней скромный садик с липами и клумбами, на заднем плане дворовые постройки. Загородное жилище первого секретаря горкома не отличалось роскошью. Но дом был вместительный, особенно первый этаж.

– Проходите, прошу вас, – любезно предложила женщина, вышедшая на крыльцо. Ей было лет тридцать пять, высокая, осанистая, не красавица, но исполненная «не пролетарской» грации. – Располагайтесь в гостиной, Пал Егорович сейчас спустится. Меня Екатериной зовут.

В гостиной, отделенной от улицы верандой, было уютно. Высокие окна, кресла, диваны, на стене карта района, портреты товарища Сталина и товарища Пономаренко, первого секретаря компартии Белоруссии. Долго посидеть не удалось – с лестницы спустился представительный мужчина, за сорок, с крупным носом и добродушной миной («Обманчиво добродушной», – предположил Максим). Его рукопожатие было твердым.

– Максим Андреевич? Приветствую, я Малютин Павел Егорович, первый секретарь горкома. Без происшествий добрались? Вот и славно. Один ваш человек уже здесь, в бильярдной шары гоняет. – Малютин простодушно усмехнулся. – Видно, что любитель, даже от завтрака отказался. Остальные, надеюсь, скоро подтянутся. Екатерину вы уже видели, она покажет ваши комнаты на втором этаже. С бытом все в порядке, с удобствами – тоже. Правила пребывания мы обсудим позднее. Я знаю о вас от Лаврентия Павловича. Последний раз мы с ним связывались сегодня ночью. Поговорим позднее – когда соберется вся группа. Сейчас я должен съездить в город – дела, знаете ли. Вернусь через пару часов. Парадным входом больше не пользоваться, только заднее крыльцо через проулок. Походите, осмотритесь. Внизу подвалы, на первом этаже мой кабинет, столовая, спальня, бильярдная комната. На втором – ваша епархия. Старайтесь поменьше маячить в окнах. Место здесь уединенное, но все равно. Примите душ, переоденьтесь, если нужно. Насчет завтрака я уже распорядился. Все люди, находящиеся в здании, надежные, им можно доверять. Их немного. Горничная Екатерина Черемых, повариха Глафира, водитель Акулов. Также старший лейтенант Тимашук – это человек в штатском, который вас впустил. Сторож, садовник, привратник – все в одном лице. Не люблю раздутые штаты. – Малютин поморщился. – Стараюсь свести их к минимуму. Но положение, как понимаете, обязывает… В целом тут безопасно, работает внешняя охрана. Встретите в закоулках незнакомую женщину, не пугайтесь, – Малютин засмеялся, – это моя супруга Анастасия Львовна. Сына оставили в Минске, у бабушки. Позднее представлю вам двух офицеров НКВД… Не надо так негативно реагировать, Максим Андреевич, – подметил он реакцию гостя, – данный вопрос согласован и утвержден. Офицеры для связи нам нужны, люди они надежные. Мы не обладаем, к сожалению, способностями к телепатии и телепортации. Читали Беляева и Толстого Алексея Николаевича? Все, обвыкайтесь, присматривайтесь, скоро поговорим. Да, забыл сказать: в кабинете есть телефон, можете по нему круглосуточно связываться со своими столичными кураторами. Линия безопасная, к ней не могут подключиться немецкие шпионы.

Малютин, слегка прихрамывая, удалился на улицу. Вскоре из ворот выехала машина. Повариха Глафира, вопреки представлениям, оказалась невысокой, стройной и отнюдь не добродушной. Сбрось она лет двадцать – смотрелась бы лучше. Сухо улыбнувшись, она подала в столовой завтрак – бутерброды с котлетами, манную кашу.

Виктор Буторин во франтоватой замшевой безрукавке увлеченно играл сам с собой в маленькой бильярдной комнате. Монотонно стукаясь друг о друга, шары валились в лузу.

– Приветствую, Максим Андреевич. – Он отложил кий и протянул руку. – Разминаюсь, так сказать. Хотел ударить пару раз, но увлекся…

– Во внутренней тюрьме таких развлечений не подавали, – усмехнулся Максим. – Сами летали, как эти шары… – Он поморщился: ведь дал же себе зарок забыть о прошлом, не держать обиды!

– Это верно, – смущенно улыбнулся Буторин. – Прочие удовольствия были в избытке, а вот этого не было…

– Добрался без происшествий?

– Так точно, – кивнул Буторин. – На патруль нарвался – перекресток оживленный, из-за угла вывернули – и сразу на меня. Не в драку же бросаться. Все в порядке, документы проверили, отпустили. Наши где-то заплутали, не видать их еще.

– Кажется, подтягиваются… – Максим вытянул шею, прислушался. Издалека доносились знакомые голоса. Сосновский и Коган беседовали с Екатериной. Буторин неохотно расстался с кием, мужчины покинули бильярдную.

Вся компания была в сборе, крупных происшествий по мере выдвижения не отмечено. Все в гражданском, бледные, напряженные, еще не отошедшие от потрясений последних месяцев, но уже – другие люди. В глазах решимость, плечи распрямились. Козырять было глупо. Мялись, застенчиво посмеивались, обменивались рукопожатиями. Не остался без внимания взгляд Екатерины Черемых: женщина явно знала, что за публика собралась в доме первого секретаря.

– Все на завтрак и по комнатам, – распорядился Максим. – Помыться, побриться, привести себя в порядок. По возможности отдохнуть. Быть готовыми через полтора часа. Михаил, ты когда успел барахлом обрасти? – Он с насмешкой уставился на увесистый чемодан Сосновского. Хотел добавить: «Ведь четвертый день как из камеры», – но вовремя прикусил язык.

– Да вот, прикупил кое-что, Максим Андреевич… – щеки парня покрылись румянцем. – Из одежды, из еды на черный день…

«А у нас ведь нет дома, – мелькнула мрачная мысль, – ни родных, ни жилья, ни прошлого с будущим. И сами мы никто и звать нас никак, какой смысл в этих личных вещах, если в любой момент можем загреметь обратно?»

– Намекает он нам, Максим Андреевич, – оскалился Коган, – что жизнь – не самая плохая штука.

Разошлись – кто в столовую, кто по комнатам. На лестнице Максим столкнулся с женщиной – и действительно чуть не испугался! Стройная, в длинном платье, с распущенными волосами – особа не первой молодости, но весьма грациозная и женственная. У нее было мучнистое лицо, сразу подумалось о ее здоровье. Максим учтиво поздоровался, дама кивнула. Возможно, пребывание посторонних на своей территории ее не радовало, но перечить мужу она не могла. Впрочем, сперва бегло глянув на гостя, она взглянула на него еще раз – уже с оттенком заинтересованности.

– Анастасия Львовна? – тактично склонил голову Шелестов. – Здравствуйте и – всяческие извинения за причиненные неудобства. Павел Егорович о вас рассказывал.

– Правда? Много? – Дама остановилась, пытливо вглядываясь в глаза собеседника. У нее было приятное лицо, если не замечать скопления мелких морщинок.

– Нет, совсем немного.

– Хорошо. – Она кивнула. – Никаких неудобств, товарищ. В этом доме всем ведает Павел Егорович, на меня не обращайте внимания. Вы выглядите усталым.

«Да, устал немного за последние полгода», – подумал Шелестов.

– Дальняя дорога, Анастасия Львовна. Всего вам доброго. – Он раскланялся и направился наверх, в отведенную ему комнату.

Комната была небольшой, уютной, с одноместной кроватью и отдельной душевой. Шкаф, два стула, репродукция картины Шишкина. На шкафу почему-то валялся пыльный буденовский шлем с нашитой звездой.

Он яростно оттирался под душем, облачался в чистую одежду. Спать не стал, хотя на тумбочке стоял громоздкий будильник. Потом мялся у окна, не трогая занавески, – в этом и не было необходимости из-за прозрачного тюля. Высокий забор отгораживал улицу. Деревья над оградой закрывали соседнее здание – виднелась только крыша с непрозрачным слуховым оконцем. В плане безопасности его все устраивало.

Часть двора, беседка, пространство перед воротами. По свободному пятачку прохаживался старший лейтенант Тимашук, курил папиросу и стряхивал пепел на клумбу.

На крыльце возникла Екатерина Черемых. Спустилась, прошла на летнюю кухню, демонстративно не глядя на старшего лейтенанта. Тимашук бросил папиросу, раздавил ее носком ботинка, уставился отсутствующим взором на покачивающиеся бедра женщины.

Появилась Глафира, Екатерина едва не столкнулась с ней в дверях кухни. Разминулись, обменявшись сухими улыбками.

Максим покурил в форточку и отправился вниз искать кабинет первого человека в городе.

Телефонная линия работала безукоризненно. Майор ГБ Платов в этот час был на месте, лично принял доклад о прибытии группы в район выполнения задания.

– Хорошо, Максим Андреевич, постарайтесь и дальше без инцидентов. Все инструкции получите от Малютина. Повторяю: вы не должны засветиться. Вы помощники первого секретаря горкома – водители, курьеры, порученцы, мальчики на побегушках – и никто другой. Вы штатские лица. В армейские структуры – ни ногой, действовать только через посредников или офицеров связи – людей Малютина.

– Я понял, товарищ майор.

– Желаю удачи. Докладывайте каждый день. Будет повод – звоните чаще.

Шелестов плавно опустил трубку на рычаг, задумался. Со стены в кабинете добродушно смотрел отец народов, а также вдохновитель и организатор эпохальных побед. Рядом – портрет поменьше, Лаврентий Павлович Берия. Цепкие глаза за стеклами пенсне – мороз по коже. Этот взгляд он уже знал, даже ретушь и мастерство портретистов не могли его умалить. «Ошибочка вышла, Пал Егорович, – возникла интересная мысль. – Почему в кабинете первого секретаря горкома висит портрет наркома НКВД, а не тот же, например, товарищ Пономаренко? Дисциплинирует и заряжает?»

Из оцепенения его вывел шум на улице. Лязгнули створки ворот, во двор въезжала машина товарища Малютина…

В гостиной было тихо – двери и окна закрыты. Из сада доносились отрывистые звуки – водитель Акулов, плешивый и сутулый, запускал мотор на холостом ходу. Слышался голос Екатерины – женщина участвовала в процессе наладки двигателя (есть такие женщины). Далеко на кухне звякала посуда.

Члены группы сидели на кушетках, готовые к серьезному разговору. Малютин исподлобья разглядывал присутствующих. Первый секретарь был умным мужиком, не любил впустую тратить слова, все понимал и полностью владел ситуацией. Кто перед ним, он тоже знал. Но мысли человека на лбу не написаны. Что он думал о присутствующих? Матерые враги народа? Оступились, дали слабину, пошли на поводу у зачинщиков фашистского заговора и теперь получили шанс искупить свою вину? Невиновные, попавшие под молох, те самые щепки после рубки леса?

Видимо, так и думал. Глупца «смотрящим» за опасным районом товарищ Берия не поставит. Малютин немного поколебался, открыл выдвижной ящик и вынул тонкую стопку серых книжек. Перетасовал их, как колоду карт, бросил на стол.

– Подходите по одному, товарищи, забирайте. Прежние документы уничтожьте в обязательном порядке, они не соответствуют новым. Это подлинные удостоверения, с фотографиями и всеми печатями. Прибыли авиапочтой. Вы – сотрудники городского комитета ВКП(б), помощники по особым поручениям вашего покорного слуги, о чем имеется особая бумага, вложенная в каждый документ. Документы, повторяю, подлинные, но под проверки все-таки советую не попадаться. Есть вопросы, товарищ Шелестов?

– Да, один назрел, Павел Егорович. – Максим недоуменно покрутил удостоверение, в котором красовалась его фотография пятилетней давности, изъятая из старого личного дела. – Слишком быстро смастерили, простите… Когда успели?

– Их заказали неделю назад, – сухо отозвался Малютин. – Еще есть вопросы?

Оставалось только додумывать. Неделю назад все присутствующие сидели по тюрьмам и не подозревали, что их судьба сделает такой зигзаг. Выходит, устроители акции уже тогда все решили и начали действовать, зная, что не ошибутся? Получается, знали про имитацию расстрела. Или сами же ее санкционировали – посмотреть, что получится. Это было занятно. Возникало ощущение, что группа офицеров оказалась в руках умелых кукловодов.