Губы Мика Джаггера

ДЕЙСТВИЕ III

Декорация та же, что и в предыдущих действиях. ЯН, МАРЕК, АННА, БАРТЕК, КАСЯ сидят возле костра.

АННА. А что случилось, почему во второй раз вы не поехали вместе?

ЯН. На Роллингов? Он взбесился. Позарился на легкий кусок хлеба.

МАРЕК. Мне уже было двадцать шесть, вечный студент, без гроша в кармане… А что дальше?

ЯН. Ну и взбунтовался, сопляк! Банк, квартира, машина… Насмотрелся на Джеймса Дина… Бунтарь наоборот!

МАРЕК. Скорее – «Полуночный ковбой». Да ты, Аня, сама подумай, – ну сколько можно жить в патриархальной семье, под присмотром папочки? И все по приказу: будь свободным, будь собой, кури травку, пей водку, любовью занимайся по кустам! Сколько можно? И одна и та же песня, без перерыва, с утра до ночи: make love, make love, плюй на авторитеты, плюй на деньги, на карьеру, цени свободу, самобытность, ду-ду-ду… А я слушал… Ходил в каких-то свитерах… Даже ребенка сделал своей девушке! В семнадцать лет! Только для того, чтобы доказать, что я хороший, прекрасно воспитанный сын!

БАРТЕК (ужасно уставший от обсуждаемой темы, к КАСЕ). Не могу больше! Меня от них сейчас стошнит! (Берет КАСЮ за руку, они потихоньку встают и незаметно уходят.)

ЯН. Ты не подумай, что я его не понимаю. Каждый ребенок в конце концов вырастает и, к сожалению, уходит из-под отцовского крыла… Оставляет родительский мотоцикл с коляской, идет в большой мир, и это нормально. Правда, я был готов лопнуть от злости, что пошел он как раз то ли на какую-то биржу, то ли в банк… Но ведь человек всю жизнь учится терпимости, разве нет? Отцы должны стремиться понять собственных детей…

МАРЕК. Ах, брось – ты со своей терпимостью…

АННА (к МАРЕКУ). И ты так легко освободился? Думаю, это было не так просто.

ЯН. Почему ты так думаешь?

АННА. Ну, кое-что об этом знаю! Тобой очень легко увлечься, Янек. Это – как внезапное безумие, как болезнь, как ночное пьянство. Вот только хорошо бы при этом не пробуждаться… (ЯН сидит печальный.) Янек? Тебя что-то мучает?

ЯН (тяжело вздохнув). Не знаю. Пойду пройдусь. (Встает.)

Центральная часть сцены затемняется – освещается комнатка КАСИ. КАСЯ и БАРТЕК.

БАРТЕК. Странная ты девчонка… Ты, правда, свалила с паломничества?

КАСЯ. Только отстала, завтра догоню… Я каждый год хожу.

БАРТЕК. И веришь во все это?

КАСЯ. Стараюсь.

БАРТЕК. Стараешься?

КАСЯ. Думаешь, это так легко? Но – нужно. Ведь если не верить, то как тогда?

БАРТЕК несмело пытается погладить КАСЮ. Та деликатно снимает его руку. БАРТЕК прикусывает губы.

БАРТЕК. Хочешь еще оранжада? (Смешивает напиток.)

Комнатка затемняется, освещается центральная часть сцены. У костра АННА и МАРЕК.

АННА. Ты его очень не любишь?

МАРЕК. Он мне жизнь искалечил… Но с другой стороны… Он ведь как скала, так что… осталось нечто вроде уважения… К тому же сидел тогда в тюрьме за политику… Все-таки кое-что… (АННА удивляется, возвращается ЯН.) Говорим о твоем славном прошлом.

ЯН. Прекратите. Чего там голову морочить…

АННА. Погоди… Какая еще политика?! Ты сидел за политику?! Ты?!

ЯН. А-а… Неважно.

АННА (к МАРЕКУ). Марек, а ты, собственно, знаешь, за что сидел твой отец?

ЯН. Оставь его в покое!

МАРЕК. Ну… За тот спектакль запрещенный, да? За студенческие разборки тогда, в марте шестьдесят восьмого…

ЯН. Анка, перестань!

АННА. Так ты ничего не знаешь?! Да ведь он… (К ЯНУ.) Нет, золотко мое, нет, теперь моя очередь! Так вот, знай – твой папочка сидел за Берту. За Берту! И что значит – сидел? Как сидел? Он был только арестован. До суда.

МАРЕК. Берта? Немка какая-нибудь? (АННА иронически поддакивает.) Так ты что, был шпионом?

АННА. Шпионом? Да его политика никогда не волновала, ему вообще было на все наплевать, понятно?! На все!

МАРЕК. Тогда – что? Какая еще Берта? Только не говори, что… Изнасилование или что?!

АННА. Тепло, тепло…

МАРЕК. Ты изнасиловал женщину? Папа! Кто была эта самая Берта?

АННА. Такая… молодая козочка… Правда, Ясь? Совсем молоденькая…

ЯН. Анка, замолчи!

АННА (к МАРКУ). Не понял?

ЯН. Анна, умоляю! Ты же знаешь, то был перформанс! Театральное действо!

МАРЕК. Погоди, как это – «театральное»? На сцене? Анка, да говори же!

АННА. Марек!

МАРЕК. Ну, что?

АННА. Ты все еще не понимаешь? То была коза. Коза!

Пауза. МАРЕК смотрит то налево, то направо. ЯН отвел взгляд в сторону.

МАРЕК. Что – коза? (Пауза.) Какая еще коза? Коза? Коза – животное?!

ЯН. Хеппенинг! Перформанс! Творческий акт! Театр, понятно?! Театр! Я же рассказывал, – у нас был свой театр!!! Рассказывал тебе!

МАРЕК. И ты насиловал козу?! Перед публикой? (АННА с удовольствием поддакивает.)

АННА. Что ж, тогда – за другую ножку! И за копытце! (Пьет.)

ЯН. Ты хоть знаешь, что такое чувственно-созидательное выражение сверхчувственного?!

МАРЕК (истерически смеется). Извини, папа… Понимаю, – это дела интимные, но… Почему ты сделал это с козой? Это… сверхчувственное? На публике?

ЯН. Марек… В театре все условно, понимаешь?

МАРЕК. Постой, постой… Почему ты это делал с козой? Могу я узнать? Может, я чего-то не понимаю…

ЯН. Знаешь, чем тогда был авангард? Творческое, студенческое движение?

МАРЕК. Чем… ну, чем он был?.. Чем, черт побери, был авангард???

ЯН. Разрушением любых границ, понятно? Высвобождением самых тайных желаний, страстей, влечений, эпатированием буржуев плотью, потрохами, чистой, обнаженной жизнью… Истиной, понимаешь, дурачок? Ломкой всяческих табу…

МАРЕК. Каких еще буржуев… Погоди… Ты трахнул козу?! Ты?! С козой?! Папа…

ЯН. «С козой, с козой…» Болтаешь, точно как твоя мать… Она даже отреклась от меня, когда я очутился под замком у коммунистов. «С козой, с козой!» Словно это…

МАРЕК. Ну, конечно же, коммунисты… Папа… По какой статье ты сидел?

АННА А ты как думаешь? Публичный половой акт с копытными животными – это какая статья? Да его даже никто не хотел защищать, а назначенный адвокат, когда узнал… (Машет рукой.)

МАРЕК (после паузы). Значит, ты… На самом деле? Не за листовки?! Не за подпольный спектакль?! Анка, а он, вообще, знал кем был Валенса?!

АННА разражается смехом.

Хорошо. Давайте наконец признаем, ясно и до конца. Ладно? (ЯН делает неопределенный жест.) Значит, вся твоя славная оппозиционная деятельность состояла только и исключительно в одноразовом половом акте с козой???

ЯН (с некоторой самоиронией). Зато мне устроили овацию. Это была большая сцена. (К АННЕ.) Тебе это было необходимо?

АННА. А что? Ты, жрец истины?

ЯН. Послушай, так уж тогда было! Одних сажали за листовки, а других… Я мог целых шесть месяцев провести в кутузке! И мне было нисколько не легче, чем всем этим Валенсам… Из-за этих красных сидел бы там полгода один как перст, в холодной камере, на куче соломы…

АННА. Так поступить с животным… Как вспомню…

МАРЕК. Извините…

МАРЕК выбегает, сдерживая тошноту. Центральная часть сцены затемняется. Освещается комнатка КАСИ. КАСЯ и БАРТЕК.

КАСЯ. Бунт – еще не все. Во всем этом должна быть логика, некая гармония! Тебе не кажется?

БАРТЕК. Не знаю. Ну, что ты так смотришь? Я знаю, что не знаю! У меня только шум в голове, не более того! И множество разрозненных картинок. Может, ты и права, а может, не права…

КАСЯ. Вот поэтому я очень боюсь таких людей… Как твой дедушка. Потому что они… Они такие… опасные. Потому что очень сексуальны.

БАРТЕК. Сексуальны?! Ты не преувеличиваешь?!

КАСЯ. Они обаятельны. Чрезвычайно! Но – заманивают в пустоту. А я слаба и… Боюсь, что когда-нибудь поддамся и тогда… Хаос, понимаешь? Тогда только шум в голове, разрозненные, беспорядочные картинки. Я не хочу, боюсь! И чувствую – что-то со мной не так! Сама не знаю! Боюсь, что наделаю глупостей.

Комнатка затемняется, освещается центральная часть сцены. Костер. АННА и ЯН.

АННА. Ты взбешен? Взбешен. Это хорошо. (Настраивает музыку.)

ЯН. Нисколько.

АННА. Да, да.

ЯН. Да нет же. Совсем наоборот. Я благодарен тебе. Ты права. Пусть он знает. Пусть узнает наконец, может, это уже самый последний момент?

АННА. Да ну что ты?

ЯН смотрит на АННУ со странной грустью. Появляется МАРЕК.

МАРЕК. Мало сказать, что ты мне отвратителен! Ты мошенник! Глупый шут.

ЯН. Ну, ну? Неужели…

МАРЕК (к АННЕ). Знаешь, я ведь ему все простил! Все! Что бросил меня, что появился лишь когда мне исполнилось четырнадцать, когда мама умерла…

ЯН. Неправда. Мама умерла, когда тебе было двенадцать…

МАРЕК. Вот именно! Два года я проторчал в детском доме, прежде чем ты соизволил заметить, что я существую! Два года! Я мочился в кровать, заикался, у меня голова дергалась, до сих пор я обгрызаю ногти, вот! (Показывает.) Ему было на все глубоко наплевать, а я потом его простил, потому что верил – он выдающаяся личность, ему пришлось оставить меня потому что важнее была борьба, потому что… а он? Дон Жуан… парнокопытный! А ты знаешь, что я тебя ненавижу?! Знаешь? Я еще не говорил? Да, знаю, самое большее – я говорил, что у нас к определенным проблемам разный подход… Что… Так вот знай! Я ненавижу тебя! Не-на-ви-жу! За все!

ЯН. Ну-ка, ну– ка?

МАРЕК. И знаешь? Ничто меня так не радует, как то единственное обстоятельство – что я не такой, понимаешь? Что сумел чего-то добиться, вцепиться зубами в эту действительность, перед который ты неизменно пасуешь!

ЯН. Да, знаю, ты постоянно в деле, очень энергичен и зарабатываешь хорошие деньги. Знаю.

МАРЕК. Какие деньги, какие деньги?! Что я там зарабатываю?! Да я компьютер не могу освоить как следует, восемь лет прошло, а я до сих пор путаю Space и Enter!

АННА. Какое это имеет значение?

МАРЕК. Большое, потому что приходит парень, года, может, на два старше Бартека, и все это для него – как дважды два. А я? Я уже стар, чтобы зацепиться, понимаете? Поздно! Для нас уже поздно, мы проиграли, да! Любой засранец будет лучше, чем я, ибо этот мир принадлежит им! Им! И все теперь их! Все! Биржи, банки, пейджеры, мобильники, «Форды» и меха, все!

ЯН. Минутку, минутку, погоди, я чего-то не понимаю… Мне казалось, что как-никак, но ты все-же делаешь в бизнесе карьеру, ведь так? В банковском деле…

МАРЕК. Говно я делаю, а не карьеру! Я всего лишь серый погоняла, а карьеру делают они.

ЯН. Тогда на что тебе все это? С какой целью ты занимаешься тем, чего даже…

МАРЕК. Чтобы жить. Чтобы жить как человек, понятно? Как человек! Чтобы стать лицом к лицу с действительностью, – и, может, даже погибнуть, да, я готов, – но не избегать схватки! Да, потому что я борюсь, зная, что проиграю, что у меня – никаких шансов, возможно! Конечно, это скучно и не слишком эффектно, но я хотя бы что-то делаю, не страшусь действительности!

ЯН. Значит, это я страшусь действительности, да?

МАРЕК. Да! Знаешь, что ты делаешь всю жизнь?! Ты всю жизнь только и делаешь, что отступаешь и отступаешь! И ничего другого, только отступаешь! Ты – трус, ты! Всю жизнь – поджав хвост! Внутренняя эмиграция, да? Всю жизнь – эмиграция! Вот только зачем, какого дьявола? Ты жалок, чтоб ты знал! Как тот партизан, который продолжает взрывать поезда, потому что не знает, что война закончилась сто лет назад! Ты, шут!

АННА. Знаешь, Янек, а в этом что – то есть?

ЯН. Может, оно и так. Может, нам только это и осталось – шутовство.

МАРЕК. Только не «нам», хорошо? Меня не впутывай, я другой! Слава Богу! Другой! И для мира, и, знаешь ли, – и для собственного ребенка! Для Бартека, да! Я для него отец. Отец! И он это ценит, понятно? Я не смотрю на него как на никому не нужного подкидыша! Он ценит меня! Твой внук! И я горжусь этим! (Тяжело дышит.) Герой – козий любовник! (Уходит.)

Центральная часть сцены затемняется. Освещается комнатка КАСИ. КАСЯ и БАРТЕК.

БАРТЕК. Когда мать уехала, я три года провел в детском доме. Что ты так смотришь? Отец был. Только он совсем забыл, что у него есть я. Предпочитал таскаться с дедом…

КАСЯ. Твоя мама тоже… немного странная…

БАРТЕК. Шальная…

КАСЯ. Тоже артистка? Как дедушка?

БАРТЕК. Да. Она была бухгалтером. Но таким бухгалтером, понимаешь, с комплексом неполноценности, с пустотой внутри, которую нечем заполнить… Сколько себя помню – после работы – сразу же – в улет, но как! Сумасбродничала, пила, на рассвете по крышам машин прыгала… Имела несколько подруг, не знаю, бухгалтеров или нет, но тоже сплошь ненормальных. Вышла за моего старика, рассчитывая, что сможет опуститься на землю, что он даст ей какой-то балласт.

КАСЯ. И что?

БАРТЕК. Но он тогда тоже постоянно был под кайфом. Она возвращалась из банка в пустой дом. Драма! Наконец она встретила другого типа, такого, знаешь ли, домоседа. Абсолютного зануду. Что было даже немного странно, он вообще-то работал в цирке. Серьезно! Да! Акробат. Но то был стационарный цирк. Трапеция там, вольтиж, в общем, эти дела. Работа – дом, работа – дом, сама понимаешь… Кресло, ноги в таз, пульт в руку, телек, обед… А она была с ним счастлива, но тут цирк закрыли. Они и свалили. Торчат где-то в Калифорнии, то ли родео открыли, то ли что-то подобное…

КАСЯ. И что? Ты им так все и простил? Всем?

БАРТЕК. Эх, знаешь… Они, в общем-то, в порядке… А что делать? Я их где-то понимаю. Двинутые, конечно, но в порядке. А кроме того, знаешь, они вообще-то мне импонируют. Дед боролся за Польшу, а отец… Ну, карьеру делает, неплох в своем бизнесе… Доказал, что мужик он крутой, хоть и мягкий на вид… А я… Знаешь, я до десяти лет мочился в кровати, заикался, был ужасно робкий… До сих пор обгрызаю ногти, вот! (Показывает.)

КАСЯ. Значит, хотел бы стать таким же, как они?

БАРТЕК. И да, и нет. Не хочу, потому что они проиграли. Понимаешь, проиграли? Оба.

КАСЯ. А кто выиграл?

БАРТЕК. Как – «кто»? Мы! Ты и я. Дед говорит, что все дерьмо осталось в прошлом, что они приняли это на себя, сечешь? А перед нами следующее тысячелетие!

КАСЯ (смотрит в небо). И звезды, и космос, и бесконечность… Звезда упала. Загадай желание. Загадал?

БАРТЕК. Загадал. Уже давно.

КАСЯ. Скажи мне!

БАРТЕК, собравшись с духом, начинает целовать КАСЮ.