Гудериан (Мир в войнах)

Глава 7 ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ ПО ВСЕЙ ФРАНЦИИ

Германский генеральный штаб не имел плана нападения на Францию, и времени для разработки такового оставалось в обрез, ибо по приказу Гитлера вторжение должно было начаться 12 ноября 1939 года, а к работе над планом приступили только 28 сентября. С самого начала Браухич и Гальдер почти не верили в осуществимость этой задачи, и потому едва ли может удивлять, что плоду их скрупулезных трудов не хватало вдохновения. По их мнению, было необходимо обойти линию Мажино, защищавшую французскую границу на участке от швейцарской границы до Лонгви, южнее Арлона, где созданные людским трудом оборонительные сооружения сочетались с якобы труднопроходимой местностью Арденн, представлявших собой естественный оборонительный рубеж. Браухич и Гальдер решили, что главный удар следует нанести севернее Арденн, в направлении на Намюр. На крайнем правом фланге оставалась Голландия, с которой рассчитывали справиться быстро. Левый фланг должен был прикрываться относительно сильной группировкой, наступающей через Арденны на реку Маас между городами Живе и Седаном. Таков в основных чертах план, осуществление которого постоянно откладывалось, пока 10 января 1940 года о нем не узнали западные союзники. В тот день один из штабных офицеров вылетел с важными документами из Мюнстера в Кельн. Сбившись с курса, самолет совершил посадку на территории Бельгии. Экипаж и пассажиров взяли в плен (по альтернативной версии, офицер все же успел сжечь секретные документы).

Задолго до января план подвергся острой критике. Манштейн доказывал, что он навряд ли обеспечит достижение полной победы, поскольку не предусматривает тотального уничтожения северной группировки противника и не создает благоприятной стратегической ситуации для нанесения вспомогательных ударов. Плану не хватало гибкости, да и глубина проникновения была незначительной. Манштейн полагал, что вторжение должно обеспечить быструю и полную победу, поскольку неудача приведет Германию к затяжной войне, которую страна будет не в состоянии выдержать. Он выступал за окружение крупных сил противника с последующим их уничтожением, как требовала стратегия Мольтке-старшего, и чего пытался, но не смог достичь Мольтке-младший, но что самому Манштейну и Рундштедту совсем недавно удалось в Польше. Гитлер также был недоволен планом, хотя, в смысле стратегической дальновидности, до Манштейна ему было далеко. 25 октября – еще до того как Манштейн ознакомился с планом ОКХ – фюрер предложил в дополнение к наступлению через Арденны направить главный удар через южный Маас на Амьен, а затем к побережью Ла-Манша, чтобы отразить большие силы противника. 31 октября, совершенно независимо от Гитлера, Рундштедт представил ОКХ хорошо аргументированный проект, очень похожий на тот, что родился в воображении Гитлера.

Гудериана, как признанного эксперта, своими познаниями в этой сфере явно превосходящего Браухича, Гальдера и остальных, также пригласили принять участие в дебатах, поскольку, несмотря на перебранку, все еще продолжавшуюся среди мелких сошек – сторонников и противников танковых войск, – никто в высшем командовании не сомневался, что успех предстоящего вторжения будет зависеть от действий авиации и танков. Да и в самом деле, чем были вызваны постоянные отсрочки начала операции, как не страхами, что неблагоприятные метеорологические условия воспрепятствуют вылетам авиации, и что танки завязнут в зимней грязи? После того, как 9 ноября Гитлер упомянул о своей идее Йодлю, тот обсудил ее с Вильгельмом Кейтелем, а Кейтель решил проконсультироваться с Гудерианом по вопросу о возможности прохода крупных танковых сил через Арденны. Гудериан в «Воспоминаниях солдата» не говорит об этом и пишет только о подобной дискуссии с Манштейном, состоявшейся во второй половине ноября. К тому времени он уже имел все расчеты относительно потребностей танковых сил, необходимых для осуществления этого замысла. Вне всяких сомнений, здесь немалую роль сыграл его личный опыт пребывания в Арденнах в горячие денечки 1914 года и в Седане, на штабных курсах в 1918 году, на основании которого он заверил Кейтеля – танки смогут пройти по Арденнам. Однако когда 11 ноября Гудериану сказали, что его 19-му корпусу, вероятно, придется возглавить наступление на Седан, он заявил, что двух танковых и одной моторизированной дивизии для этой задачи совершенно недостаточно. Позднее, когда Манштейн вплотную занялся исследованиями этого вопроса, в результате чего на свет появился еще более амбициозный план, Гудериан выдвинул гораздо более серьезные требования – теперь ему нужны семь мобильных дивизий в авангарде.

Зима приближалась, и Манштейн буквально засыпал ОКХ меморандумами и обращениями, пока, наконец, там не посчитали за лучшее избавиться от этого слишком настойчивого штабиста, назначив его командиром пехотного корпуса. Тем не менее, во мнении ОКХ произошел поворот. На январских учениях под командованием Рундштедта стала ясной возможность нанесения удара по Седану в стык между сильным северным флангом и его более слабым продолжением по Маасу. К заверениям Гудериана, что танковые дивизии смогут пройти через Арденны, форсировать реку и осуществить глубокое проникновение на территорию Франции, отнеслись с неприкрытым скептицизмом, если не презрением. Тот горький вечер в мужской компании явился кульминацией данного спора. Именно с того времени на грядущей победе стал отчетливо проявляться отпечаток личности Гудериана. Гальдер считал, что пехотные дивизии на Маасе должны догнать танковые, ведь лишь пехота может осуществить крупномасштабную операцию по форсированию водного рубежа с сильно укрепленными позициями противника. По его мнению, намерения Гудериана бессмысленны, и Рундштедт согласился с этим. Гудериан твердо стоял на своем и опровергал их обоих, высказываясь в пользу внезапного массированного удара: «…вбить клин, такой глубокий и широкий, чтобы нам не нужно было беспокоиться о наших флангах…».

Кое-кто из генералов поддержал Гудериана. Гальдер заколебался. Тогда Манштейн на очередном совещании у Гитлера, состоявшемся 17 февраля, воспользовался возможностью описать свой план. Фюрер воодушевился и на следующий день сказал Браухичу и Гальдеру, причем так, словно эта идея исходила от него самого, что это именно то, что ему нужно.

В результате работа над планом операции закипела вовсю. По новому плану главный удар наносился через Арденны. Лишь одна танковая дивизия, 9-я из 39-го корпуса отряжалась против Голландии, а еще две – 3-я и 4-я из 16-го корпуса – должны были действовать против Бельгии, наступая севернее Намюра. Двигаясь по северным склонам Арденн, 15-й корпус, в состав которого входили 5-я и 7-я танковые дивизии, должен был выйти к Маасу у Динана, прикрывая, таким образом, северный фланг 41-го корпуса под командованием Георга-Ганса Рейнхардта. Главной ударной силой в этом наступлении была особая танковая группа генерала кавалерии Эвальда фон Клейста, включавшая 41-й корпус, 19-й корпус Гудериана и 14-й корпус Виттерсгейма. Сама она входила в 12-ю армию генерал-полковника Зигмунда Листа, в свою очередь входившую в состав группы армий «А» под командованием Рундштедта. Рейнхардту дали только 6-ю и 8-ю танковые дивизии, а Гудериан, на которого возлагались все надежды, имел в своем распоряжении 1-ю, 2-ю и 10-ю танковые дивизии и отборный мотопехотный полк «Великая Германия». Всего в группе Клейста насчитывалось около 1260 танков, в основном Т-III и Т-IV, но были и танки без артиллерийского вооружения. Общее же число танков на Западном фронте к 10 мая составляло 2800. Во время наступления к Маасу этой группе была обещана первоочередная воздушная поддержка, а в ходе форсирования реки предполагался массированный бомбовый удар. Это устраняло необходимость передвижения по извилистым, узким дорогам, которые и без того займет бронетехника полностью моторизированных мобильных корпусов, тяжелая артиллерия и колонны грузовиков с боеприпасами.

Унылая зима вскоре сменилась бодрящей весной, и кампания нового сезона открылась молниеносными победами вермахта над Данией и Норвегией. Гудериан и другие командиры с головой ушли в боевую подготовку личного состава и планирование. Преобладали штабные учения по картам, поскольку нехватка горючего исключила интенсивные занятия на местности. Однако танковые экипажи несколько ночей упражнялись в вождении машин по трудным сельским дорогам. В целях экономии боеприпасов танки почти не выезжали на стрельбища, хотя артиллерия, включая длинноствольные 88-мм зенитные пушки, немало упражнялась в стрельбе прямой наводкой по малым целям, таким как амбразуры долговременных огневых сооружений. Пехота и саперы снова и снова отрабатывали технику форсирования реки в надувных лодках, переправу танков и наведение мостов. К последним двум операциям следовало приступить сразу же, как пехота захватит плацдармы на берегу противника. Учения на реке Мозель были в значительной степени приближены к действительности, потому что подходы к ней очень походили на подходы к Маасу. Гудериан, не жалея сил, сновал от одного участка к другому, понуждая своих подчиненных к полной выкладке сил, анализируя промахи и ошибки в методах, обобщая каждый урок и впитывая свежие идеи через Неринга и его штаб для дальнейшего их распространения и внедрения в 19-м корпусе, а так же, косвенным путем, и в других танковых соединениях, над перспективами которых он постоянно размышлял – хотя Гудериан уделял большую часть внимания своему корпусу, он никогда не забывал и о благе всех бронетанковых сил в целом. К этому времени уже все танкисты знали в лицо и уважали этого энергичного, напористого генерала с пытливым взглядом, задававшего толковые вопросы, лаконично комментировавшего выполнение различных задач на танкодроме или в бою. В объективности и справедливости его оценок не сомневался никто. «Быстрый Гейнц» был строг, но не придирчив. Отеческое отношение ко всем подчиненным, вне зависимости от их чина, создавало совершенно особую атмосферу. У тех, кому посчастливилось пережить войну, остались самые теплые воспоминания о Гудериане. В памяти многих остались его выражения, ставшие в то время крылатыми: «Klotzen, nicht Kleckern», что в переводе с немецкого означает: «Бей кулаком, а не растопыренной пятерней», или: «Увеселительные катания на лодках по Маасу запрещены». В отношениях Гудериана с солдатами преобладало чувство взаимного доверия, без которого не может состояться настоящий полководец.

А как же сам Гудериан расценивал перспективы предстоящего рискованного предприятия, почти авантюры, когда-то казавшейся ему немыслимой, да и сейчас, когда многие его современники сомневались в успехе? В «Воспоминаниях солдата» он говорит, что сдержанность французов или их нежелание воспользоваться занятостью вермахта в Польше объяснялось скорее чрезмерной осторожностью, но этого было никак недостаточно, чтобы считать их неспособными нанести ответный удар. Другое дело, что, как было известно немцам, французская стратегическая и тактическая доктрина до сентября 1939 года диктовала необходимость позиционной войны, основываясь на темпах 1918 года. Хотя французы, по мнению немецкого верховного главнокомандования, превосходили вермахт по количеству танков (вместе с англичанами они действительно могли выставить около 4200 танков), можно было предположить, что французское высшее командование не станет создавать крупные танковые соединения, действующие на предельной скорости. Кроме того, радиус действия их раций уступал немецким, и сами рации в техническом отношении были еще «сырыми». Поэтому можно было ожидать, что французы рассредоточат свои танки по всему фронту и не смогут быстро реагировать на постоянные изменения ситуации. Это, по мнению Гудериана, окажется для них фатальным. Вместе с тем ему было известно, что последние типы французских танков «Сомюа-S35» и тяжелый танк типа ВI имели броню в два раза толще, чем немецкий Т-IV, а снаряды, выпущенные из их 47-мм орудий, гораздо лучше пробивали броню, чем немецкие аналоги. Таким образом, в танковых поединках немецкие машины могли оказаться в более уязвимом положении, так же как и пехота, у которой из противотанковых средств имелась лишь 37-мм пушка, точно такая же, как и на танках Т-III. Этот недостаток могло компенсировать использование на передовой, помимо полевой артиллерии, 88-мм пушек – это, а также возможность переиграть противника маневренными действиями на его флангах с заходом в тыл и ведением прицельного огня по слабым местам его бронетехники – занятие, в разгар боя требующее у наводчиков стальных нервов.

Немецкое командование имело в своем распоряжении подробные схемы укрепрайонов противника в Арденнах и на Маасе, что в немалой степени придавало уверенности. Ведя разведку всеми доступными способами, немцы установили – оборонительные линии французов обладают недостаточной глубиной и в ряде мест незавершены. Взвесив все данные, Гудериан решил, что имеются неплохие шансы на успех. Его танки должны были внезапным ударом смять сопротивление противника, несмотря на удобную для обороны местность Арденн, и прорваться к Маасу до того, как противник оправится от первоначальных поражений. Что касается его сомнений, то в дошедших до нас документах отражены лишь те, которые касались поддержки со стороны его начальников, хотя, отдавая им должное, следует заметить, что радоваться предстоящим сражениям мог лишь человек, обладавший непоколебимой уверенностью Гудериана. Гитлер же в отношении военной мысли чувствовал себя явно не в своей стихии. Хотя его «интуиция» подсказала курс действий, оказавшийся правильным, у него часто возникали сомнения, в результате чего он порой терял самообладание. Браухич и Гальдер с самого начала проявляли нерешительность и примкнули к сторонникам нового плана так поздно, что было невозможно полагаться на их последовательность в случае возникновении непредвиденной ситуации. Лист хотел, чтобы первыми Маас форсировали пехотные дивизии. Рундштедт, пребывая в неуверенности, продемонстрировал плохое понимание возможностей танковых войск, отказавшись даже разговаривать о нанесении глубоко проникающих ударов с плацдарма на Маасе. Клейст не имел опыта руководства танковыми соединениями, хотя ему, как кавалеристу, нельзя было отказать в инстинктивном стремлении к скорости и умении быстро разбираться в обстановке и распознавать возможности. Буш считал, что Гудериану вовсе не удастся форсировать Маас, а Бок, чью армейскую группу на севере лишили доминирующей роли, отводившейся ей по первоначальному плану, выразил мнение большинства, выдвинув вполне обоснованные (по обычным меркам) возражения. Он сказал Гальдеру:

«Вы будете ползти в десяти милях от фланга линии Мажино, осуществляя свой прорыв, и надеяться, что французы будут безучастно наблюдать за вами! Вы собираетесь запрудить массой танков узкие дороги Арденн так, будто угрозы с воздуха не существует вообще. А затем надеетесь дойти до побережья, имея открытый южный фланг на протяжении в 200 миль против основной массы французской армии!»

Здесь Бок ошибался, ибо информация о намерениях союзников, собранная за зиму, позволяла сделать вывод, что основная масса союзных армий в случае вторжения немцев в Голландию и Бельгию выступит на территорию Бельгии и, таким образом, создаст вакуум, который заполнит танковая группа Клейста. И все же однажды Гудериан назвал наступление через Амьен на Абвиль рейдом. Возможно, это слово он употребил чисто случайно; однако не исключено, что в данном случае имела место неуверенность в конечном исходе, и Гудериан был готов, если потребуется, отступить. Здесь проявилась гибкость мышления полководца, уделявшего внимание действиям танковых войск не только в наступлении, но и в отступлении, в чем верховное главнокомандование германской армии будет иметь возможность убедиться в будущем.

Штаб Гудериана готовился сниматься с места, а Гудерианом овладело состояние задумчивости, но никак не бравады или самоуверенности, о чем свидетельствует письмо к Гретель:

«Твоя догадка оказалась верной. Теперь я прощаюсь с тобой. Нам предстоят напряженные дни, и я не знаю, когда у меня появится шанс написать тебе снова. Мне бы хотелось лично сказать тебе «прощай». Сейчас это приходится делать при помощи безжизненного листка бумаги, и вся моя нежность остается невысказанной и невыраженной. В моей памяти еще свежо прекрасное последнее прощание, и даже недолгое повторение было бы для меня благословением, однако этому не суждено случиться. Благоухающая весной сельская местность кипит деятельностью, гармонирующей с всеобщим цветением, и поэтому, несмотря на всю уверенность, сердце наполняется нежной грустью. Теперь ты будешь своими мыслями стремиться к нашим мальчикам, и я желаю и надеюсь вместе с тобой, что после победоносной кампании ты сможешь прижать их к своей груди целыми и невредимыми. А теперь мы должны думать, как лучше выполнить поставленную задачу. Все прочее должно отойти на задний план… Я покидаю свое жилье, где разместился с комфортом, и сегодня вечером двинусь вперед… Любые неудобства не в счет, если на горизонте появится призрак большого успеха».

Растянувшись в колонну длиной миль в сто, 15-й, 41-й и 19-й корпуса вышли из своих лесных укрытий и пересекли границу, сметая заставы противника, оказавшего слабое, спонтанное сопротивление. В некоторых местах обороняющиеся были застигнуты в буквальном смысле спящими. Диверсанты в гражданской одежде заблаговременно проникли в эту зону под видом туристов и смогли разминировать многие мосты и проходы, обеспечив продвижение по ним немецкой военной техники. В состав передовых штурмовых групп, помимо танков и пехоты, входили саперы, задачей которых являлось уничтожение заграждений на дорогах. Наступление везде развивалось успешно и по графику. Гальдер назвал его «очень хорошим маршевым достижением». И действительно, непрерывность передвижения обеспечивалась, в основном, благодаря напряженному труду саперов и дорожной службы, устранявших препятствия и дорожные пробки, возникавшие в самые неожиданные моменты и неизбежно затруднявшие продвижение частей Гудериана. Появление кавалерийской дивизии на подступах к реке Семуа, переброшенной частично на грузовиках, частично на танках, вызвало лишь краткую заминку в немецком наступлении, ибо дивизия после короткой стычки была разгромлена. Немецкие танки проникали в оборону французов как нож в масло. Паника, которую они сеяли, многократно преувеличивалась слухами, распространявшимися солдатами, отставшими от своих частей или уцелевшими после боя. Эти слухи подрывали боевой дух частей, еще не принимавших участие в боевых действиях. И все же Клейст, как кавалерист, отдал должное отваге французских конников, заставивших 10-ю танковую дивизию отклониться к левому флангу Гудериана, южнее своей полосы наступления, чтобы противостоять угрозе со стороны французской кавалерии у Лонгви, скорее всего, мифической.

Гудериан выразил резкий протест против «изъятия трети моих сил для устранения этой гипотетической угрозы», но, в конце концов, пошел на компромисс и сдвинул полосу наступления дивизии, чтобы развеять страхи Клейста. Однако, поступив таким образом, Гудериан совершил ошибку, так как теперь подразделения 10-й танковой перемешались с подразделениями 1-й дивизии, в тот момент являвшейся главной ударной силой 19-го корпуса и готовившейся форсировать Семуа. Это привело к тому, что подразделения 1-й танковой дивизии перепутались со 2-й танковой, наступавшей севернее, а та, в свою очередь, вклинилась в полосу наступления 41-го корпуса, замедлив продвижение 6-й танковой дивизии.

К счастью для немцев, французская авиация в те дни практически не появлялась в небе, иначе воздушные налеты усугубили бы хаос, царивший на дорогах. Это было первым, но не последним проявлением несогласованности действий. На различных уровнях командования – что вполне естественно при проведении такой почти беспрецедентной по своему размаху операции – имелись классические примеры «трения».

Исход сражения за Семуа решился еще до прибытия 19-го корпуса, поскольку французы уже начали отступать к Маасу. В ночь с 11 на 12 мая пехота перебралась через реку на подручных средствах, а танки перешли ее вброд на рассвете. Неринг и Гудериан разместили свой штаб в комфортабельном отеле «Панорама» с «великолепным видом на долину Семуа» и поплатились за свою неосторожность, когда французские самолеты нанесли прицельный бомбовый удар. Во-первых, Гудериана засыпало осколками стекла, а во-вторых, он едва увернулся от упавшей на него головы кабана, висевшей над его письменным столом. После этого генералы вели себя с большей осторожностью, выбирая для своего штаба места, не столь бросающиеся в глаза. Возник старый, нерешенный вопрос, требующий четкого ответа, как и когда форсировать Маас. 1-я танковая дивизия уже могла приступить к операции. Ее левый фланг был надежно прикрыт 10-й дивизией, а вот правый немного завис в воздухе, так как 2-я дивизия чуть отстала из-за дорожных проблем. К этому времени Клейст отбросил свои сомнения. Из ситуации на других фронтах явствовало, что основные силы союзников вступили в Бельгию. На подступах в Анну произошел встречный танковый бой между подразделениями 16-го корпуса и французскими легкими механизированными дивизиями, в котором выяснилось техническое превосходство немцев. Хотя французские танки легко выдерживали попадание немецких 37-мм снарядов, их ответный огонь был медленным и неточным из-за неудобной компоновки боевого отсека. Во французских танках командир заряжал орудие и производил выстрел, а в немецких командир только командовал, в то время как другой член экипажа наводил орудие и стрелял. Кроме того, французы растянули свои танки широко по фронту в соответствии с устаревшей тактикой, отчего их боевые порядки оказались неглубокими, а немцы концентрировали силы, чтобы последовательно атаковать ключевые точки в обороне противника, и били его по частям.

Клейст высказался за то, чтобы «атаковать немедленно, не теряя времени». Тут же в соответствии с планом, отработанным на командно-штабных учениях, ОКВ предоставило в его распоряжение два воздушных корпуса. Однако Гудериан возразил, так как 2-я танковая дивизия могла не успеть выйти на исходные позиции для атаки широким фронтом, что, по его мнению, было существенно важно. В любом случае, времени для того, чтобы разослать приказы, осталось очень мало. Клейст отверг возражения Гудериана. Инцидент имел определенное значение, ведь в нем отразилась некоторая нерешительность Гудериана, появившаяся у него, как предположил Алистер Хорн, в результате шока, полученного при налете французской авиации. Словно смерть овеяла его своим дыханием. Это маловероятно, хотя еще в 1918 году Фуллер высказывал мнение, что бомбардировка неприятельского штаба может «нейтрализовать ясность мышления». Данный случай подтверждает – Клейст четко отдавал себе отчет в возможностях танков относительно времени и пространства, несмотря на критику Гудериана, которому было суждено еще не раз попадать в неприятные ситуации. На обратном пути после совещания у Клейста пилот Гудериана потерял ориентировку и чуть было не приземлился в расположении французских войск. Обоих спасла память Гудериана, благодаря которой он быстро определил подлинное местонахождение – в 1915 году Гудериан совершал разведывательные полеты над этой местностью в качестве летчика-наблюдателя.

Планирование форсирования Мааса – классический пример смешения импровизации и предусмотрительности Генерального штаба. Начало операции было намечено на 16.00 13 мая. Этому должна была предшествовать интенсивная артиллерийская и воздушная подготовка вместо поддержки с воздуха в ходе самого форсирования. У армейских и авиационных штабов уже не оставалось времени для координации действий и рассылки детальных письменных приказов, однако Неринг посчитал, что ситуация очень похожа на ход недавних командно-штабных военных учений, и потому вполне достаточно воспроизвести учебные приказы, изменив лишь время с 10.00 на 16.00. Из штаба корпуса эти приказы вышли в 08.15 13 мая, а из штаба 1-й танковой дивизии в 12.00. ВВС, поставленные перед той же проблемой, просто проигнорировали приказы Клейста и действовали в соответствии с планом, ранее согласованным с Гудерианом. Однако летчикам было проще – их базы находились вдали от передовой.

Другими словами, вместо атаки одновременно силами пяти дивизий, как было предусмотрено планом, могла получиться осечка. С уверенностью немцы могли пока рассчитывать лишь на две дивизии. В результате обоим корпусам пришлось преодолевать крупную водную преграду с ходу и при сопротивлении противника. В прошлом такие операции считались нежелательными, а в будущем многие командиры, боясь риска, будут от них отказываться. Гудериану вовсе не нужно было попадать под бомбы, чтобы у него возникли сомнения относительно благополучного исхода этого мероприятия.

Первой в бой за Седан вступила 1-я танковая дивизия, хотя в действительности все дело свелось к ожесточенной артиллерийской перестрелке и схваткам в воздухе. Танки почти не принимали участия в сражении, а пехота пошла вперед, лишь когда немецкая авиация захватила господство в воздухе, и были подавлены французские батареи. Немцы обнаружили, что не в состоянии приступить к форсированию реки, пока работала французская артиллерия, и что их собственные орудия заняли невыгодные позиции на подступах к реке. Гудериан разрешил полевым частям вести огонь с закрытых позиций и в то же время потребовал, чтобы 102-й зенитный полк поддерживал переправу, «для этой цели ему следует выдвинуть свои орудия как можно дальше вперед». На самом деле Гудериан хотел, чтобы мощные 88-мм зенитные орудия (такого типа, которые в будущем будут установлены на его самых тяжелых танках) вели огонь прямой наводкой вместо танков. Суть дела в том, что это высокоточное орудие большого калибра способно поражать точечные цели с куда большим успехом, нежели танковые пушки меньшего калибра той поры. Это был тот момент, когда чрезвычайно пригодились бы тяжелые танки или самоходные штурмовые орудия, но последних к тому времени находилось на вооружении всего 55 штук (большая часть – в корпусе Гудериана), и оснащены они были все теми же низкоточными 75-мм пушками, что и Т-IV.

Французская артиллерия затрудняла развертывание немецких сил, однако вела огонь не в полную силу из соображений экономии снарядов, к тому же французское командование считало, что немцы приступят к форсированию реки не раньше, чем через 4-6 дней. В 16.00 в небе показалась первая волна немецких бомбардировщиков. Тяжелые бомбардировщики предназначались для бомбежки по площадям, а пикирующие – для борьбы с орудиями в укрытиях. В Польше подобный метод оправдал себя лишь частично – поляков было трудно запугать. Под Седаном же резервные французские дивизии второй очереди, необстрелянные и годные лишь для гарнизонной службы, не смогли противостоять панике. Солдаты бросали оружие и прижимались к земле или бежали из траншей в тыл. Некоторые подразделения, получив не совсем ясные приказы, воспользовались этим, чтобы отойти назад. Бомбардировка продолжалась в течение пяти часов. Ответный огонь французов слабел с каждой минутой. На передовой их пехота, оставшись без поддержки артиллерии, дрогнула. Те, кто продолжал вести огонь по скоплениям немецкой пехоты, тащившим к воде лодки и плоты, уничтожались снарядами 88-мм пушек, попадавших прямо в амбразуры дотов противника. С наступлением вечера немецкая пехота захватила плацдарм и начала пробиваться вглубь французской территории. Всю ночь кипела работа по сооружению мостов и паромных переправ для танков, однако первый танк прошел на ту сторону лишь на рассвете. Тем временем, сам Гудериан перебрался в лодке на другой берег, где его встретил ликующий командир 1-го мотопехотного полка, подполковник Герман Балк, старый его товарищ. Бал к в шутку упрекнул Гудериана за «увеселительную лодочную прогулку по Маасу», воспользовавшись его же выражением, и сообщил, что пехота надежно закрепилась на плацдарме. Балку не нужно было напоминать о необходимости не давать неприятелю опомниться и продолжать наступление всю ночь. Об этом знал каждый немецкий солдат. К рассвету 1-й мотопехотный полк и полк «Великая Германия», наступавший левее, значительно расширили плацдарм, теперь составлявший три мили в ширину и шесть в глубину. Это был упрек Гудериану за его предыдущее, едкое замечание, что пехота «…ночью спит вместо того, чтобы наступать».

Здесь, на этой местности, где, говоря словами немецкого историка, «шум битвы почти смолк», танк одержал победу там, где даже не было следов его гусениц. Боязнь танков, подрывавшая боевой дух немцев в 1917 и 1918 гг., теперь перешла на их противников, тех, кто ее когда-то породил. Французская пехота бежала с важных позиций, не видя противника, лишь заслышав отдаленный слабый гул танковых моторов. В действительности это рокотали французские танки, шедшие, чтобы контратаковать. В случае надлежащей организации эта контратака могла бы иметь успех, и немцы оказались бы сброшены с плацдарма, однако два батальона легких танков, вызвавших такую панику в собственных войсках, остановились, дабы не умножать уже существующего хаоса, и поэтому утром находились далеко от исходных позиций, с которых должны были наносить контрудар, и когда пошли вперед, столкнулись с немецкими танками и артиллерией, руководствовавшихся доктриной в духе фон Секта, генерала, считавшего, что настоящий командир должен «всегда ставить цель чуть большую, чем та, которую считает достижимой. Он оставит место для удачи, однако при это.м необходимо обладать мудрой выдержкой и артистичностью, чтобы не поставить цель, явно находящуюся за пределами реальных возможностей».

Этот совет и предстояло освежить в памяти Гудериану, так как начала поступать информация, что во французской обороне наконец-то появилась брешь, которой он так страстно желал. В голове у него засело лишь одно – рейд на Амьен. Но сначала было то, чему один из британских генерал-майоров, Бернард Монтгомери, даст название «собачья драка». А поскольку в собачьей драке принимали участие, главным образом, бронетанковые части обеих сторон, то, вспомнив их судьбу, мы сможем проникнуться духом конфронтации. Чтобы не отставать от немцев, французы сформировали три легких механизированных дивизии (Divisions Legeres Mecaniques – DLM), каждая из которых имела по 194 танка, включая неплохие S-35, и четыре бронетанковых дивизии, имевшие по 156 танков, включая тяжелые танки типа В1. Кроме этого у них имелось 25 отдельных батальонов легких танков для поддержки пехоты. Легкие механизированные дивизии были направлены в Бельгию, где их здорово потрепал 16-й корпус. Они потеряли не только много машин, но и волю к борьбе, и в течение всей оставшейся кампании французские танкисты начинали нервничать при одном лишь упоминании о немецких танках. Гудериану не пришлось увидеть франузские танки, как не встретился он и с 1-й бронетанковой дивизией, сформированной совсем недавно и обладавшей организационными недостатками. Ее слабым местом были связь и плохое знание принципов действий танковых дивизий. Ей не хватало пехотных и вспомогательных подразделений, в чем ясно проглядывала приверженность к прежней концепции тесной поддержки пехоты на линейных позициях. Недостаточная слаженность действий приводила к медленному развертыванию. 1-я бронедивизия также отправилась в Бельгию, и 14 мая ее послали к Динану, чтобы задержать внезапно прорывавшийся 15-й корпус Гота. За три дня боев она была практически уничтожена. Из-за плохой работы тыловых служб ей постоянно не хватало горючего. Плохая связь и Неудовлетворительная организация службы регулировки движения привели к сбоям в управлении войсками и к хаосу на дорогах.

Две из оставшихся трех бронетанковых дивизий померились силами с немецкими танковыми дивизиями, результатом чего явилась картина контрастов между доблестью и трусостью, профессионализмом и дилетантством. 3-я бронетанковая дивизия начала прибывать в район южнее Седана 14-го мая. Она входила в состав 21-го корпуса, которому поставили задачу оттеснить Гудериана к Маасу. И опять приказы, спущенные сверху, пройдя все инстанции, доходили до исполнителей с запозданием. Плохо была организована дозаправка горючим. Как и в случае с 1-й бронетанковой дивизией, попытать удачу во второй раз французским танкистам не представилось возможности из-за решительных действий сначала 1-й немецкой танковой дивизии, двинувшейся на Шемери, а затем полка «Великая Германия» и 10-й танковой дивизии, овладевшими высотами в районе Буа-Мон-Дье, где должна была сосредоточиться 3-я танковая дивизия французов, в результате сильного давления противника перешедшая к обороне, а затем рассеянная. В ходе ожесточенного боя за селение Стене Гудериан выполнил маневр, на практике подтвердивший его концепции использования танковых сил и приведший к очередной стычке с Клейстом.

Когда войска Гудериана выдвинулись к Буа-Мон-Дье, он увидел, что между этими высотами и Маасом открывалась брешь шириной в двенадцать миль, в которую мог пройти весь его корпус и затем, повернув направо, устремиться к проливу. Настораживал лишь один фактор – сообщение воздушной разведки о концентрации французских танков против открытого фланга. Справедливости ради нужно заметить, что Гудериан посчитал необходимым спросить у командира 1-й танковой дивизии, готов ли тот ввести в этот разрыв всю свою дивизию, или же следует оставить фланговое охранение. От майора Венка, начальника оперативного отдела штаба дивизии, пришел ответ «Klotzen, nicht Kleckern» – «Бить кулаком, а не растопыренной пятерней». Как бы там ни было, но оба фланга 1-й танковой были надежно прикрыты. Справа 41-й корпус наконец-то форсировал Маас у Монферме и начал наступать на запад. Танки 2-й танковой дивизии двигались сбоку достаточно близко. Авиация союзников подвергла мосты ожесточенным налетам, но не смогла их разрушить. Слева «Великая Германия» и 10-я танковая дивизия приняли на себя удар 21-го французского корпуса. Особенно жаркие бои разгорелись вблизи деревни Стене, имевшей ключевое значение. Здесь в течение второй половины 14 мая и весь день 15 мая сражались подразделения 3-й французской бронетанковой дивизии и полка «Великая Германия». Французы попытались занять выдвинутые вперед оборонительные позиции, но потеряли много танков и отступили.

Немцы победили за счет наращивания темпа атаки. Утром 15 мая «Великая Германия» овладела Стене. В этот момент 3-я бронетанковая дивизия французов получила приказ начать поэтапное наступление на Седан. Однако за такое короткое время не могла сосредоточить свои рассеянные накануне подразделения. Вместо этого были предприняты разрозненные контратаки на Стене, натолкнувшиеся на огонь немецких противотанковых пушек с оборудованных позиций. Произошла отчаянная схватка в манере, описанной в книге «Внимание! Танки!» – танк против пушки и пушка против танка. Обе стороны понесли серьезные потери, а пехота тем временем томилась в бездействии, бессильная что-либо предпринять. Какое-то время на поле боя доминировали тяжелые французские танки типа В1, так как их броня оказалась непробиваемой для немецких 37-мм пушек. В конце концов, у немцев в строю осталось лишь одно орудие, но этого оказалось достаточно. На расстоянии в сто метров наводчик высмотрел маленькую вентиляционную решетку сбоку и начал посылать туда снаряды. За короткий промежуток он уничтожил три французских танка. Но все же «Великая Германия» выдохлась и вынуждена была отойти. К 18.00 Стене опять оказался в руках французов.

15 мая Гудериан наблюдал за этой схваткой, опасаясь, что рискованное решение, принятое им предыдущей ночью, может оказаться ошибочным. Он сознавал, что нарушает установку Клейста, не разрешавшего продвижение 19-го корпуса на запад, считая это преждевременным. Они повздорили: Гудериан возмутился приказом Клейста остановиться и закрепиться на захваченных позициях, считая, что это приведет к потере близкой победы. Клейст уступил, но его тревога была оправданной.

Гудериана можно было обвинить в том, что он пошел на непомерно большой риск, игнорируя врага, еще не потерявшего способности наносить мощные контрудары. Из 10-й танковой дивизии поступали тревожные донесения. Ее крайний левый фланг подвергся сильному давлению французских танковых частей, и она едва ли могла выделить из своего резерва пехоту для усиления полка «Великая Германия» у Стене. Все висело на волоске. Еще одно усилие французов, и исход боя на этом участке фронта мог решиться в их пользу.

Возможно, 19-й корпус и не потерпел бы серьезного поражения, так как к Седану уже подтягивались подразделения 14-го моторизированного корпуса, и кроме того в случае крайней необходимости можно было повернуть назад 1-ю и 2-ю танковые дивизии, но уже одно предположение о том, что Гудериану пришлось затормозить наступление, означало бы – Клейст был прав с самого начала, и это в дальнейшем очень помешало бы Гудериану использовать доктрину Секта о честолюбивой цели. Однако французы прекратили свои атаки в тот самый момент, когда были очень близки к успеху, и для Гудериана кризис миновал. На следующий день подошла свежая немецкая пехотная дивизия, фронт стабилизировался.

Половина всех французских бронетанковых соединений была разгромлена за пять дней.

Следом наступил черед 2-й французской бронетанковой дивизии, 15 мая перебрасывающей свои танки малыми порциями по железной дороге к Ирсону и Сен-Кантену, а ее грузовой автотранспорт двигался своим ходом по дороге из Шалона на Гюиз, а оттуда в восточном направлении на Сини л’Аббей. Это было очень опасно. Никто не предупредил эту дивизию, что она может оказаться на пути группы Клейста, ведь в французских штабах никому в голову не приходило, что Клейст мог продвинуться так далеко. Когда 15 мая у Стене еще кипел бой, 41-й корпус Рейнхардта, наступавший справа от Гудериана, набирая темпы, устремился на запад, без особого труда рассеивая попадавшиеся на его пути французские соединения. Его 6-я танковая дивизия, оставив своего соседа, 8-ю дивизию, на восточном берегу Мааса, протаранила французские оборонительные линии и ворвалась в оставшуюся без защиты зону коммуникаций, сея хаос и панику, громя автоколонны, железнодорожные узлы и склады. Среди грузовиков, попавших под ее удар, были и те, что принадлежали 2-й французской бронетанковой дивизии. Уцелевшие машины устремились на юг и, таким образом, оказались отрезанными от танков, которым должны были доставить горючее. В это время танки начали разгружаться с платформ между Сен-Кантеном и Ирсоном и с самого начала, без капли горючего в баках, стали для Рейнхардта легкой добычей.

В полночь, когда передовые части 19-го корпуса еще находились далеко позади у Пуа-Террона, а 2-я танковая дивизия уже подавила последние очаги сопротивления французов, Рейнхардт достиг Лиаре. 19-му корпусу не повезло – он встретил на своем пути самое ожесточенное сопротивление, и ему не удалось выделить часть своих сил для удержания южного фланга. Дисциплинированные французские части под командованием опытных офицеров дрались грамотно и решительно, контратакуя при малейшей возможности. В бою за деревню Бувильмон понесший серьезные потери 1-й мотопехотный полк Балка при поддержке танков все же смог оттеснить части 14-й французской дивизии под командованием будущего маршала Франции – Латта де Тассиньи. Здесь Гудериану еще раз удалось поймать психологический момент – на рассвете 16-го мая, когда французы начали отступать, а немцы жаждали передышки, чтобы развивать его дальше.

Именно в этакие моменты триумфа или кризиса проявлялись лучшие качества Гудериана. Пауль Дирихс, часто сопровождавший Гудериана и называвший его «современным Зейдлицем», писал в то время:

«От него исходит ощущение положительного, личного спокойствия. Он никогда не теряет самообладания. Но это не означает, что Гудериан не может удивить своих офицеров, например, когда прибывает на командный пункт подчиненной ему части и ставит ей боевую задачу, многие могли бы воспринять как шутку то, что ставится такая далекая цель. Однако генерал изъясняется четко и ясно, и операция приобретает реальные очертания. В такие моменты он завораживает присутствующих своей речью, передавая им свое страстное желание наступать».

Стремление успеть во что бы то ни стало – не единственное следствие свойственного его характеру нетерпения. Гудериан и раньше испытывал тревогу, боясь, что не хватит времени, чтобы добиться убедительных результатов – вечное проклятие танковых войск, преследовавшее их со дня основания, и одновременно стимул их дерзкой амбициозности. Предыдущим вечером у Гудериана состоялся сумбурный телефонный разговор с Клейстом, опять выразившим тревогу за южный фланг. И опять у него имелись основания для подобного беспокойства. Ситуация под Стене оставалась все еще неясной, и у немецкого командования еще не имелось убедительных доказательств неспособности французов организовать мощный контрудар. Ни Клейсту, ни тем, кто стоял выше него, не было известно, что французские бронетанковые силы практически прекратили свое существование, а в распоряжении противника остались нетронутыми лишь полтора крупных танковых соединения, или что французское командование морально надломилось, осознав масштаб катастрофы, постигшей действующую армию.

Командиры передовых частей, прорвавших последние линии французской обороны, возможно, и не имели в своем распоряжении таких статистических данных и всесторонних сведений политической и военной разведки, какими располагало командование германских вооруженных сил, но были правы, утверждая, что настал момент рисковать, ибо своей интуицией уже учуяли запах разложения врага. Их опыт и инстинкт говорили, что победа близка. В 1914 году на Марне, следуя за передовыми войсками, Гудериан не видел ничего подобного и все же сослался именно на этот довольно сомнительный исторический прецедент, когда Клейст пытался его остановить. В конце концов, Клейст сдался и разрешил Гудериану продолжать движение еще в течение двадцати четырех часов. Однако дело было вовсе не в уступчивости или неуступчивости Клейста, привыкшего беспрекословно подчиняться высшему начальству. Просто ни тогда, ни, похоже, позже, Гудериан не знал, что Клейст выполнял указания свыше, приказы, не отражавшие настроения, преобладавшие тогда как в ОКХ, так и в ОКВ.

14 мая ОКХ и ОКВ сошлись во мнениях относительно переброски 16-го корпуса, входившего в состав группы армий «Б», из Бельгии во Францию, для гарантии успеха группы армий «А» фон Рундштедта. 16 мая Гальдер выразил восхищение прорывом, который «…развивается почти по классическому сценарию», мнение, нашедшее поддержку в ОКВ. Однако 15-го мая, когда наступление с Мааса едва началось, Рундштедт занервничал. В его журнале боевых действий есть запись о необходимости остановиться на реке Уаза из опасения угрозы с юга, потому что ни при каких обстоятельствах нельзя позволить противнику добиться успеха «…на Эне, или, позднее, в районе Лаона». 16 мая эти страхи усилились.

16 мая Гудериан бросился вперед только с двумя дивизиями, 1-й и 2-й танковыми, оставив 10-ю и полк «Великая Германия» южнее Седана на случай, если французы попытаются потеснить его с юга, и чтобы не раздражать сверх меры Клейста. Французы продолжали настойчиво атаковать южный фланг Гудериана под Стене и нанесли значительные потери подошедшим немецким пехотным частям. Однако оттеснить немцев так и не смогли. Остальные части 19-го корпуса бросились вперед и к наступлению ночи были уже в 40 милях, в Дерси на Сере. В то же время ударная группа 41-го корпуса подошла к Гюизу на Уазе и начала уничтожать застрявшие там танки 2-й французской бронетанковой дивизии. Как бы забыв о двадцатичетырехчасовом лимите Клейста, Гудериан в тот вечер по радио приказал продолжать наступление и на следующий день. Эти приказы услышала служба радионаблюдения в штабе Клейста, который незамедлительно отменил приказ Гудериана и приказал ему явиться в штаб танковой группы следующим же утром. В 7.00 17 мая Клейст вышел из своего самолета, приземлившегося у штаба 19-го корпуса, и сразу же накинулся на Гудериана, обвинив его в нарочитом невыполнении приказа. Гудериан, не долго думая, заявил, что уходит в отставку. Обоим военачальникам в тот момент не хватало выдержки и здравого смысла. Оба были раздражены, причем Клейст – в гораздо большей степени, чем об этом мог догадаться Гудериан, ибо Клейст желал этой остановки не более, чем сам Гудериан.

Эта несправедливость была порождена Рундштедтом. Его военный дневник отражает различные точки зрения, так как в записи от 16 мая говорится сначала, что командиры моторизированных соединений были убеждены, что смогут продолжать наступление за реку Уаза, «…особенно генералы Гудериан и Клейст», а затем: «Однако, охватывая взглядом операции в целом, можно заключить, что связанный с этим риск кажется неоправданным. Растянутый фланг между Ла-Фер и Ретелем слишком чувствителен, особенно в районе Лаона… Если временно приостановить наступление, будет возможно в течение двадцати четырех часов усилить фланг». Очевидно, Клейст не побеспокоился объяснить Гудериану, что главным инициатором остановки 19-го корпуса являлся Рундштедт – их отношения и так уже были слишком натянутыми. Однако просьба Гудериана об отставке шокировала Рундштедта. Если любимчик Гитлера решился на такой шаг, значит, дело зашло слишком далеко. Рундштедт послал ему лаконичную радиограмму с приказом оставаться на своем посту и ожидать полномочного представителя, которым был не кто иной, как командующий двадцатой армией, генерал-полковник Лист. Лист прибыл днем, категорически отверг отставку Гудериана и от имени главнокомандующего группой армий приказал начать «разведку боем», оставив штаб корпуса на прежнем месте. По сути дела, Гудериан получал свободу действий, тем более, что теперь он приказал проложить кабель к своему тактическому штабу, чтобы его личные приказы не могли быть услышаны в эфире старшими начальниками. Лист подтверждает эти события, так же как и просьбу Гудериана к нему выступить посредником и уладить конфликт с Клейстом.

В короткий промежуток времени между отставкой и восстановлением в должности Гудериан решил излить свои беды в письме к Гретель, которое не сохранилось, но о его содержании можно судить по ее ответу от 27 мая: «Было бы сумасшествием и трагедией, если бы в этот кульминационный момент, ради которого ты трудился всю жизнь, ты отошел в сторону… Несмотря на все невзгоды, не делай шагов, которые могут повредить тебе, о чем ты будешь жалеть всю свою оставшуюся жизнь. Дорогой, я умоляю тебя всем своим сердцем не делать этого. Если же ты должен действовать, то, по-моему, тебе следует обратиться напрямую к фюреру: любые другие действия, как всегда, лишь повредят тебе». Далее она просит мужа быть поосторожнее в выражении своих мыслей на бумаге. «Это твое важное письмо было открыто цензором», – и добавляла: «Я уже почти решила вчера обратиться к Бодевину [Кейтелю] за разъяснением, но все же передумала, так как не была уверена, что это будет в твоих лучших интересах».

Бдительность армейского начальства – кажется маловероятным, чтобы письма генерала были подвергнуты цензуре с одобрения высших государственных инстанций – проливает свет на недоверие Рундштедта и других высших чинов к Гудериану. Помимо этого события, по меньшей мере, необычного, начальство, чувствуя определенную неловкость, отправило к жене Гудериана майора, попросившего ее не разглашать содержание письма. Однако разногласия, породившие этот инцидент, оказались бурей в стакане воды по сравнению с тем, что имело место между ОКБ, ОКХ и командованием группы армий «А».

В тот день Гитлер испугался успеха и поехал к Рундштедту, также всегда чего-нибудь опасавшемуся, чтобы сказать, что более важно гарантировать непрерывность удач меньшего масштаба, чем идти на такой риск, как прорыв к Ла-Маншу. Размах наступления Гудериана совершенно не соответствовал ограниченному понятию фюрера о мобильных операциях. Обеспокоенность Гитлера волной распространилась в ОКВ, иногда она принимала формы прямых распоряжений для конкретных армейских дивизий и возбуждала недовольство Гальдера, который в то утро был полностью удовлетворен тем, что не существует какой-либо опасности. Гальдер оценивал ситуацию с той же проницательностью, что и командиры передовых частей, и не менял своей точки зрения в последующие дни, когда в настроении Гитлера и его приближенных происходили резкие перепады, от эйфории и безграничной самоуверенности к депрессии и унынию.

Браухич, однако, одобрил решение Рундштедта остановиться и сделал это почти в то же самое время, когда Лист, уполномоченный Рундштедтом, опять ослабил поводок на ошейнике Гудериана. В тот же вечер Гальдер убедил Гитлера, что пока все идет хорошо. Тормоза опять были ослаблены, но прецедент остался. С этого времени Гитлер изводил Рундштедта своим назойливым вниманием. Рундштедт, и без того привыкший гнуться перед начальником, делал это всякий раз, стоило фюреру лишь слегка нахмурить брови. Случаи же, когда Рундштедту изменял его кроткий нрав, и он осмеливался перечить фюреру, бывали крайне редки.

В тот момент, когда старшие германские военачальники занимались выяснением отношений в тылу, произошло событие, оставшееся почти незамеченным. Во всяком случае, Клейсту о нем, наверняка, не сообщали, а в штабе 19-го корпуса ему не придали особого значения. Зато впоследствии роль этого события в истории танковых сражений была непомерно преувеличена. Быстро двигаясь по дороге из Лаона, французские танки – батальон танков типа В1 и два батальона легких танков – ударили в левый фланг 1-й танковой дивизии. Это были передовые части 4-й французской бронетанковой дивизии под командованием Де Голля, еще находившейся в стадии формирования. Де Голль был назначен командиром дивизии менее чем за неделю до этого. Понимая, как и Гудериан, что все спасение в скорости, он атаковал Гудериана во фланг в надежде, что ему попался плохо защищенный тыл дивизии. Однако совершенно случайно, благодаря приказу Клейста остановиться, там оказались боевые части. Все же атака французов не была совершенно безуспешной. Легко вооруженные немецкие части были отброшены, и в 16.00, когда Гудериан разговаривал с Листом всего лишь в нескольких милях от места боя, французы ворвались в Монкорне. Создалась угроза для колонн автозаправщиков. Но в этот момент атака французов захлебнулась, не будучи обеспеченной пехотой и артиллерийской поддержкой, а также по причине нехватки горючего. Сопротивление немцев возросло, и французские танки повернули назад, преследуемые люфтваффе. Один танк был уничтожен. После войны продеголлевская пропаганда постаралась раздуть этот частный, незначительный успех французских сил, но, в действительности, если эта атака и вызвала какое-то беспокойство у немцев, то только в штабе 1-й танковой дивизии.

Да и с какой стати было беспокоиться? Опять французы продемонстрировали недостаток решительности, а 10-я танковая дивизия немцев уже спешила занять свое место в голове наступающего клина. Она приближалась к Ретелю и была готова с ходу атаковать дивизию Де Голля во фланг. Кроме того, передовые немецкие части, находившиеся в глубине Франции, лучше снабжались горючим и боеприпасами, чем французские. Немцы устроили склады в тычу, в зонах материально-технического обслуживания, например в Ирсоне, и постоянно наращивали запас. Их система функционировала все лучше, проходя испытание практикой, а французская – разваливалась. Вечером 18 мая 1-я танковая дивизия приближалась к Перонну, почти не встречая на своем пути сопротивления. Ее солдаты с интересом всматривались в первых англичан, попавших к ним в плен. В то же время Гальдеру удалось, наконец, убедить Гитлера, что путь к побережью открыт. В результате ОКХ отвергла все возражения Рундштедта, и Клейсту разрешили предоставить Гудериану свободу действий. Парадоксально, но на последнего это подействовало как сигнал сбавить скорость, хотя это был не совсем его выбор. Танки нуждались в ремонте, 10-я танковая дивизия застряла у Гама. Возник кризис с горючим, поскольку поступило сообщение, что недавно созданная база в Ирсоне сгорела. Воздушная разведка обнаружила крупное французское танковое соединение – конечно же, 4-ю бронетанковую дивизию, – которое сосредоточивалось севернее Лаона и угрожало флангу и тылу Гудериана. Прославленный танкист в «Воспоминаниях солдата» не упоминает ни о нехватке горючего, ни о необходимости замедлить темпы наступления (можно подумать, он боялся выглядеть несколько нелепо), а старается оправдать медленное продвижение вперед, отдавая в то же время должное Де Голлю: «…Нескольким его танкам удалось вклиниться в расположение наших войск, так, что они оказались в миле от моего походного штаба, находившегося в Хольнонском лесу… и я провел несколько неприятных часов». Но он был прав, когда писал: «Опасность с этого фланга была незначительной» (в донесениях воздушной разведки 150 танков превратились в несколько сотен), – полагая, что французы, будучи приверженными доктрине позиционной войны, не предпримут крупного наступления, пока немцы не остановятся окончательно. У Гудериана такого намерения не было, и атака 4-й французской бронетанковой дивизии (единственной, имевшей хоть какие-то шансы на успех) была отражена таким образом, что это почти не повлияло на фланг 19-го корпуса. Французам больше не представилось подобной возможности, так как к вечеру 19 мая все недостатки 19-го корпуса были устранены. Оказалось также, что склад горючего в Ирсоне вовсе не уничтожен огнем, просто радиограмма, сообщавшая об этом, была принята с искажением. В подлиннике говорилось, что склад готов к отпуску горючего.

На следующий день, 20 мая 19-й корпус совершил свой самый большой и драматический переход в этой кампании – ни одно танковое соединение не проходило такое расстояние за сутки – 56 миль от Канала дю Норд до Абвиля на побережье. 41-й корпус, наступавший справа, почти не отставал, и, таким образом, в тот вечер Клейст мог похвастаться, что три его танковые дивизии вышли на линию Абвиль – Эсден протяженностью в 15 миль, и теперь, фактически, ничто не могло помешать им повернуть либо на юг к Дьеппу и Гавру, либо на север, на Булонь, Кале и Дюнкерк. Французские армии не только были рассечены надвое, им также грозила опасность оказаться отрезанными от своих баз.

Один офицер из 1-й дивизии заметил: «Мы чувствовали то же самое, что чувствует хорошая скаковая лошадь, которую наездник до поры до времени хладнокровно и нарочно сдерживает, а затем отпускает поводья, та скачет свободным галопом и первой приходит к финишному столбу». Однако скаковые лошади, как однажды написал Фуллер, не останавливаются у финишного столба, и Гудериан никогда по своей воле не сдерживал галопирующего коня. 20 мая он даже посчитал необходимым подстегнуть 2-ю танковую дивизию, командование которой захотело получить передышку, воспользовавшись избитым предлогом насчет нехватки горючего. Гудериан наверняка вспомнил о проблеме лошадиных подков, вставшей перед Рихтгофеном в 1914 году, когда немцы осуществляли прорыв в том же регионе. На этот раз предлог не сработал, и 2-я танковая дивизия каким-то образом «нашла» горючее, в количестве, достаточном для перехода до Абвиля. Для Гальдера такой быстрый успех определенно был неожиданностью, и он раздумывал до полудня 21 мая, прежде чем решил повернуть на север, на Булонь. В то же время уверенность Гитлера опять поколебалась, когда он узрел на своей карте открытый южный фланг. При мысли об угрозе со стороны мифических французских армий, у фюрера разыгралось воображение. Боевые порядки французов между тем не давали никаких оснований думать, что они помышляют о наступлении. У них сменился верховный главнокомандующий (еще одно достижение немцев), и в штабах велись лишь пустые разговоры о том, как бы перекрыть танковый коридор. Однако и французы, и англичане уже знали, что это за пределами их реальных возможностей, а немцы, просчитав все варианты, пришли к тому же выводу на основании данных воздушной разведки, радиоперехватов и информации, полученной от пленных, среди которых оказалось несколько важных французских генералов.

Гальдер торопил начинать наступление на север, однако Клейст тронулся в путь лишь к вечеру, направив Гудериана в беззащитный тыл союзников, на Булонь и Кале. В тот день над немцами нависла зловещая тень неудачи. Англичане предприняли танковую атаку в южном направлении у Арраса и нанесли 7-й танковой дивизии Роммеля тяжелые потери. К наступлению ночи Роммель все же выправил положение, потому что англичанам не хватило резервов, однако последствия были значительными. Гальдера это нисколько не обеспокоило, наоборот, он, как и Гудериан, приветствовал любую неудавшуюся атаку союзников, дававшую возможность уничтожать их силы в эластичной немецкой обороне, экономя тем самым свои силы, но Клейст предпринял ортодоксальные меры, отведя 10-ю танковую дивизию в резерв, что еще больше ослабило Гудериана, которому пришлось оставить часть подразделений в Абвиле и других ключевых пунктах для охраны переправ через реку Сомму. Рейнхардт тоже посчитал необходимым развернуть одну дивизию фронтом на восток в качестве предохранительной меры против угрозы из района Арраса. Рундштедт перепугался, а Гитлер занервничал. Никто из них не мог заставить себя поверить в окончательную победу, а покорному Браухичу не хватало силы воли, чтобы их успокоить. В высших эшелонах лишь Гальдер остался до конца солидарен с Гудерианом и его коллегами.

Тем временем, в союзных армиях на севере урезали наполовину пайки и предпринимали срочные меры во избежание полного окружения. Из Англии в Булонь и Кале были посланы небольшие отряды войск, чтобы не дать немецким войскам прорваться к Дюнкерку, откуда должна была начаться эвакуация на судах союзных сил. Однако главные силы англичан прибыли в Булонь утром 22 мая, и если бы Гудериан или Рейнгардт были посланы туда немедленно 21 мая и передвигались с той же скоростью, как и 20-го мая, то застали бы порт совершенно беззащитным. Точно так же они могли без труда захватить Кале, ведь гарнизона там до 22 мая практически не было. На деле же вышло так, что 21 мая войска Гудериана простояли на месте, так как ни ОКХ, ни ОКВ не могли решить, что делать. Таким образом, он стал жертвой своей собственной скорости. Тем не менее, еще было время достигнуть всех целей малыми потерями. Гудериан двинул свои войска на север в 8.00 22 мая, первоначально намереваясь послать 10-ю танковую дивизию на Дюнкерк, 1-ю – на Кале, а 2-ю – на Булонь. От этого плана пришлось отказаться, когда Клейст забрал у него 10-ю танковую дивизию. В расположении Гудериана оставалась лишь 2-я дивизия, которую он и двинул на Булонь, не дожидаясь разрешения Клейста, как отмечено в дневнике корпуса. По пути эта дивизия встретила сильное сопротивление французских частей. Британские части, занимавшие позиции на высотах над портом, поначалу держались стойко и отбили несколько атак. Большую помощь им оказали тяжелые зенитные орудия, использовавшиеся для борьбы с наземными целями, точно так же, как немцы в свое время использовали свои 88-мм зенитные пушки. Теперь немцам пришлось воевать по-настоящему. Подобное сопротивление им оказывали только кадровые французские части, да и то очень редко.

Бои за Булонь продолжались около полутора суток. Тем временем Гудериану вернули 10-ю танковую дивизию и поставили задачу 23 мая блокировать Кале. Хотя было известно, что англичане высадили подкрепление, Гудериан не придавал большого значения взятию порта, зная, что тот падет, так или иначе. Его целью было создать прочный барьер между побережьем и союзными армиями, находившимися восточнее, заставив их, таким образом, пробиваться с боями через немецкое кольцо, которое должно было становиться все более плотным, по мере продвижения союзников. Для создания такого кольца Гудериан направил 1-ю танковую дивизию на Гравлин и Дюнкерк – первоочередной целью был Дюнкерк. В журнале боевых действий 19-го корпуса отмечено, что это случилось 23 мая.

Британская официальная история этой кампании утверждает, что Гудериан отдал эти приказы, будучи в неведении относительно труднопроходимого ландшафта местности, на которой должны были действовать его танки. Это противоречит фактам, ибо Гудериан очень хорошо знал этот район по опыту Первой мировой войны (он летал над ним) и потому никак не мог не знать об опасностях, подстерегавших танки. 23 мая этот фактор отступил на задний план, уступив огромной воле к победе. В этот критический момент группа Клейста значительно превосходила своих противников во всех отношениях, хотя с 10 мая потеряла 10 процентов танков и личного состава. Превосходство немцев оказалось настолько очевидным, что, выражаясь словами Гудериана, зафиксированными в журнале боевых действий 19-го корпуса: «Появилась вполне реальная возможность быстро и решительно выполнить все три поставленные ему задачи [Канал Аа (Аа), Кале и Булонь]». В данном случае Гудериан чувствовал себя настолько уверенным, что действовал вопреки своему тезису о концентрации сил. К утру 24 мая Булонь пала, а 1-я танковая дивизия форсировала Аа, отбросив британские танки, сделавшие вылазку из Кале. На помощь Гудериану устремились танковые дивизии Рейнхардта и Гота, усиленные дивизиями мотопехоты, – мощная группировка, способная решать универсальные задачи. Ее южный фланг был вскоре надежно прикрыт пехотными дивизиями, изо всех сил спешившими к Абвилю, а на булонских укреплениях уже интенсивно трудились военнопленные – один из первых фактов нарушения немцами международных конвенций.

В этот момент, когда до Дюнкерка оставалось всего 15 миль и взять его на следующий день не составляло труда (по британской оценке это было лишь вероятно), поступил знаменитый приказ остановиться. Не вдаваясь в подробное обсуждение причин, побудивших Гитлера отдать этот приказ, и последовавших затем событий, заметим, что первоначально он был отдан Рундштедтом вечером 23 мая. Тот опять запаниковал и пытался приостановить наступление, чтобы собрать свои силы воедино, прежде чем те втянутся в тяжелые изнурительные бои с противником, которому, ввиду отчаянного положения, терять было нечего. С этим согласился и Клюге, командующий 4-й армией. По случайному совпадению именно в тот день Геринг предложил Гитлеру отдать люфтваффе честь поставить точку в окончательном разгроме окруженной группировки союзников в Дюнкерке. Фюрер, еще с 15 мая одолеваемый сомнениями и тревогами, с готовностью ухватился за новое решение, тем более что оно позволяло увенчать лаврами род войск, своим созданием полностью обязанный нацистам и пропитанный духом их идеологии. Утром 24 мая Гитлер еще раз посетил Рундштедта и, узнав о приказе прекратить наступление, подтвердил его. Гудериан говорит: «Мы лишились дара речи. Но поскольку нас не информировали о причинах, стоявших за этим приказом, нам было трудно его оспаривать». Вскоре он узнал, что приказ исходил от фюрера. Так был заложен еще один прецедент: Гитлер вмешался в управление боевыми действиями и пошел наперекор мнению начальника генерального штаба в оперативном вопросе.

Раздался ропот недовольства. Гальдер, возмущенный до глубины души, заявил резкий протест, однако, оставшийся без внимания. Два эсэсовских пехотных соединения, которым 1-я танковая дивизия передала свои позиции на Канале Аа, 26 мая решили для их улучшения продвинуться вперед, в чем их подбадривал Гудериан. Зепп Дитрих, командир дивизией СС «Лейбштандарт», был человеком, к чьему мнению прислушивался Гитлер. В тот день фюрер смягчился, возможно, по той причине, что дело касалось дорогих его сердцу истинно нацистских войск. Однако к этому времени англичане и французы организовали очень сильную оборону, и немцы, упустив выгодный момент, когда наступление еще можно развивать по инерции, продвигались очень медленно. 27 и 28 мая немцам удалось вклиниться на небольшую глубину в оборону противника. Гудериан находился на передовой в качестве наблюдателя. Опасаясь, что в этих бесцельных атаках будут обескровлены лучшие войска Германии, он вернулся в штаб и сообщил о своих соображениях Клейсту в рапорте, о котором не упоминает в «Воспоминаниях солдата», вероятно потому, что после войны не имел доступа к журналу боевых действий корпуса:

«(1) После капитуляции бельгийцев [27 мая] продолжение операций здесь представляется нежелательным, так как будет сопровождаться ненужными жертвами. В танковых дивизиях сейчас в строю лишь 50 процентов танков, требующих срочного ремонта, чтобы корпус в кратчайшее время был готов вести другие операций.

(2) Вести наступление танками в болотистой местности после продолжительных дождей бессмысленно. Войска расположены на высотах к югу от Дюнкерка; удачные позиции позволяют артиллерии вести огонь по Дюнкерку.

Кроме того, с востока к группе Клейста приближается 18-я армия [входившая в группу армий «Б» фон Бока]. Пехота этой армии лучше приспособлена для ведения боевых действий в такой местности, чем танки, и потому задачу по ликвидации котла на побережье можно возложить на нее».

Это была точка зрения, представленная Гитлеру и ОКВ 24 мая, когда путь для немецких войск оказался свободен. На этот раз Клейст был вынужден согласиться и перевести 19-й корпус в резерв, чтобы тот подготовился к выполнению своей следующей задачи – возобновлению наступления в южном направлении.

Британская официальная история намекает, что если бы Гудериан знал о состоянии местности под Дюнкерком 23 мая, то вовсе не спешил бы посылать туда свои танки, и иногда высказываются предположения, что Гудериан не сознавал в полной мере сдерживающего воздействия труднопроходимой местности на танковые силы. Ни одно из этих обвинений не требует исчерпывающего исследования. Книга «Внимание! Танки!» полностью отвергает последнее предположение, и нет смысла сравнивать глубоко эшелонированную оборону Дюнкерка, созданную к 28 мая, с той, которая почти не существовала 23 мая. Хотя делаются попытки представить дело так, будто Гудериан соглашался с Гитлером, в действительности это не соответствует истине.

Тем временем, люфтваффе пытались достичь бомбардировками того, что наземные силы осуществляли захватом территории. Солдатам Гудериана выпала привилегия стать зрителями первой крупной попытки военно-воздушных сил выиграть наземные сражения совершенно самостоятельно – первая из многих последующих неудач.

В том, что танковые дивизии заслужили признание, не было больше никакого сомнения. Даже их самые заядлые оппоненты из высшего германского генералитета не могли отрицать их роль доминирующего оружия. Те же, кто еще имел на этот счет определенные оговорки, мудро хранили молчание, когда 28 мая Гитлер доверил Гудериану командование танковой группой, состоящей из 39-го и 41-го корпусов, в каждом из которых было по две танковых дивизии и по одной дивизии мотопехоты, а также подразделения некоторых вспомогательных родов войск. Эта группа, танки и другая техника которой легко распознавались по большой букве «Г», называлась танковая группа «Гудериан» и, по сути дела, являлась армией, но не была названа так, чтобы ретивые танкисты знали свое место. Танковым группам отказали в полном статусе армии. Танковая группа «Гудериан», например, входила в состав 12-й армии Листа, то есть традиционный авторитет старой системы не ослаблялся.

В победе немцев уже никто не сомневался. Те могли высчитать количество живой силы и техники, потерянных союзниками, по остовам танков, бронемашин, самолетов и по количеству пленных. Кроме того, в их распоряжении находились данные радиоперехвата. Все это позволяло составить достоверную картину состояния импровизированной линии обороны, простиравшейся от линии Мажино до Абвиля. Германское командование знало, что эта оборона не была глубоко эшелонированной, и союзникам крайне не хватало мобильных бронетанковых войск. Такая осведомленность в определенной степени облегчала им выполнение следующей задачи. Наконец-то разработка планов наступления в южном направлении происходила в атмосфере гармонии. Гудериан наладил отношения с Бушем и Клейстом, а те, к его удовольствию, не скупились на похвалы. Мир царил и в его отношёниях с Рундштедтом, которому подчинялись 12-я армия и танковая группа «Гудериан». Слабые места противника определялись довольно легко. Немецкие военачальники позволили себе расслабиться. Ими овладело чувство чуть ли не самоуверенности. Наступление должно было начаться после того, как после напряженных боев последних недель группы армий приведут себя в порядок и закончат перегруппировку. Группа армий «Б», находившаяся на правом фланге у моря, пошла в наступление 5 июня, а группа армий «А» оставалась на месте до 9 июня. Кроме того, пехоте была предоставлена возможность восстановить свой авторитет. Она должна была идти в авангарде и проделывать в обороне противника бреши для танковых дивизий.

За успех иногда приходилось платить немалую цену. Французы и горсточка британских дивизий сражались упорно, в боях южнее Амьена 6-го и 7-го июня они изрядно потрепали группу Клейста. Первым осуществил прорыв и вышел на оперативный! простор корпус Гота, наступавший по краю правого фланга. В неудержимом порыве он ринулся на Руан, Гавр и Шербур. На острие атаки с характерной для нее напористостью двигалась 7-я танковая дивизия под командованием Роммеля. 9 июня Гудериан намеревался воспользоваться первоначальным успехом пехоты, форсировавшей реку Эн и канал Эн между Шато-Персьен и Атгиньи, однако дела пошли не так хорошо, как он надеялся. На рассвете пехота с огромным трудом форсировала реку и захватила только один маленький плацдарм в Шато-Персьен. В остальных местах все подобные попытки потерпели неудачу. Передовые подразделения 1-й танковой дивизии смогли начать переправу на плацдарм лишь с наступлением темноты. Весь день Гудериан неустанно сновал из одного места в другое, собирая информацию о передвижении пехоты и пытаясь скоординировать свои будущие операции с ее командованием. В ходе этой деятельности он кое-кому перешел дорогу. Последовало нелицеприятное выяснение отношений с Листом, ошибочно полагавшим, что бездеятельность танковых экипажей, которые должны наступать, – результат непослушания Гудериана. Это было символично. Хотя Лист быстро убедился в своей ошибке, многие старшие командиры продолжали придерживаться мнения, что Гудериан будет саботировать их планы, лишь бы доказать превосходство своего рода оружия над пехотой. Они постоянно были готовы выискивать примеры нарушения им субординации, благодаря которым Гудериан к этому времени уже успел заработать репутацию непослушного упрямца.

То, что Гудериан занимал теперь пост, по значению равный посту командующего армией, не играло никакой роли. В отличие от Клейста в первые дни мая, он часто бывал на передовой, побуждая к решительным действиям всех командиров, начиная от полковых- и кончая корпусными, а также подбадривал рядовых бойцов.

Его подчиненными это легко могло быть воспринято как вмешательство в их компетенцию. Однако если такая интерпретация и имела место, то очень редко. Во-первых, его подчиненные теперь почти не нуждались в понуканиях, а во-вторых, им было ясно, что главная цель Гудериана – скорейшее согласование их действий с передвигающимися соединениями при помощи своей, более эффективной системы связи. Этим он помогал сэкономить драгоценное время, минуя промежуточные инстанции командования.

В боях, разгоревшихся южнее Ретеля, было еще раз продемонстрировано превосходство мобильной бронетехники. Там, где пехота наступала без поддержки, французам часто удавалось задержать ее. Как только в дело вводились танки, наступление развивалось успешно. Там, где немцы теряли время, и французы успевали организовать контрудары танками, даже если в них участвовало небольшое количество танков типа В1, – в наступлении возникала заминка, длившаяся до тех пор, пока не решался исход танкового боя. Оправившись от шока первых поражений и победив в себе робость и неуверенность, сковавшие их действия под Седаном, французские танкисты теперь оперативно реагировали на каждый прорыв немцев. Бои неизменно заканчивались победой немцев, и решающим фактором являлись преимущества в числе, боевой выучке и тактике. Что же до технических характеристик, то здесь немецкие танки не отличались в лучшую сторону. Гудериан лично провел несколько испытаний с трофейными французскими танками типа В1 при помощи французской 47-мм противотанковой пушки, превосходившей немецкий аналог калибра 37-мм, и обнаружил, что спереди танк типа В1 неуязвим. Снаряды отскакивали от его лобовой брони, подбитые немецкие танки и орудия близ Жанвиля подтвердили мнение Гудериана, что немецкая броня слишком тонка, а орудия обладают недостаточной пробивной силой.

Вскоре оборона французов была взломана, и немецкие танковые соединения вырвались на оперативный просмотр. Пытаясь остановить эту лавину, французское командование бросило в бой последние остатки своих мобильных дивизий, что, конечно же, не могло спасти Францию от поражения, на которое страна была обречена после поражения при Седане. После кратковременного подъема моральное состояние французских войск резко ухудшилось. Нет необходимости во всех подробностях воспроизводить рывок танковой группы «Гудериан» к швейцарской границе. Впечатлений, выбранных наугад, вполне достаточно. 11 июня Гудериан наблюдал за тем, как 1-я танковая дивизия брала Бетенвиль, действуя четко и слажено, как на учениях. Это была классическая атака танков в сопровождении пехоты, поддержанная огнем артиллерии. В его памяти всплыл сентябрь 1914 года, когда после поражения на Марне он прибыл сюда в гнетущем настроении духа, лишившись своего подразделения и личных вещей и оставшись только, в чем был. Тогда Гудериан узнал о рождении своего первого сына. Теперь он был победителем, окруженным торжествующим войском, а его сын находился в числе раненых. В письме к Гретель, написанном 15 июня, на следующий день после падения Парижа, Гудериан суммирует свои впечатления от развивающейся ситуации, такой, какой он ее видел:

«Недавно я писал тебе, что фронт пришел в движение. Вчера взят Шамон, а сегодня Лангр. Полагаю, что мы прорвались, и надеюсь, что сегодня мы достигнем Безансона. Это будет большим успехом, который окажет регрессирующее воздействие на всю линию Мажино и будет иметь политические последствия. Я очень рад этим достижениям, ставшим возможными, несмотря на огромные трудности, связанные с постоянными изменениями направлений. Борьба со своим собственным начальством иногда отнимает больше сил, нежели война с французами».

«Страна в катастрофическом состоянии. В результате принудительной эвакуации страдания беженцев неописуемы. Весь домашний скот погибает. Повсюду беженцы и французские солдаты занимаются грабежом. До сих пор мы почти не встречали гражданского населения. Средние века были более гуманными по сравнению с настоящим временем».

Выражение сострадания в письме, написанном в горячке боя, необычно для боевого генерала. Воспоминание и обстоятельства диктуют истинному пруссаку линию поведения, следуя которой он едва ли может позволить себе глубокие размышления о страданиях в момент сражения. Циники вполне могут охарактеризовать эти слова Гудериана как крокодиловы слезы, пролитые человеком – типичным продуктом прусской военной машины. Это не в характере Гудериана: его письма проникнуты неподдельной искренностью. То же самое можно сказать и о тех местах в его книге, где Гудериан размышляет, и о его беседах. Конечно, он гордился своими достижениями в области управления войсками, выразившимися в деструктивном эквиваленте, но это гордость в абстрактном смысле. Гудериан никогда не испытывал расовой ненависти и с отвращением относился к разрушению и прочим отрицательным последствиям военных действий.

Ссылка, сделанная в том же письме, на «изменение направления» нуждается в комментарии. Сверху, от Гитлера, исходили противоречивые, путанные приказы, хотя в то время об этом знала лишь верхушка военного командования. Гальдер оставался последовательным в своем требовании: «…Целью наших операций должно стать уничтожение оставшихся сил противника». Гитлер, с другой стороны, заставил Браухича подчиниться своей воле, 6 июня потребовав от него: «…Во-первых… овладеть Лотарингским железорудным бассейном, чтобы лишить Францию ее военной промышленности». Очень странное пожелание в свете вполне очевидных указаний на то, что Франция уже повержена и никак не может помешать Германии взять все, что ей было нужно, чуть ли не тотчас же. Кроме того, Гитлер игнорировал тот логический аргумент генерального штаба, что оккупация территории имеет смысл лишь после уничтожения вооруженных сил врага. В данном контексте конфронтация становилась бессмысленной, так как через несколько дней Франция обратилась с просьбой о перемирии. В перспективе это означало установление фундаментального принципа, в будущем Гитлер станет вмешиваться в рутинные вопросы планирования операций сухопутных сил и в сфере стратегии и тактики настраивать одних сотрудников генерального штаба против других. Власть и влияние начальника генерального штаба уменьшились, а главнокомандующий сухопутными войсками и вообще потерял всякий вес – все это позднее далеко не лучшим образом отразится на деятельности Гудериана.

Для последнего, тем временем, почти ежедневное дерганье, смена целей с необходимых на престижные являлись скорее источником раздражения, чем тревоги. Однажды ему приказали свернуть в сторону и взять Верден, а затем Сен-Мийель – названия, воскресившие в памяти прошлое, – вместо того, чтобы продолжать идти кратчайшим путем к целям, достижение которых привело бы к уничтожению сил противника. Естественно, по мере ослабления сопротивления французов, становилось все легче преодолевать эти трудности. Гудериан решил поступить так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. 39-й корпус двигался в стратегически желательном направлении, а 41-й корпус использовался Гудерианом в качестве «пожарной команды» для выполнения побочных задач. Гибкое реагирование дает лучшие результаты, но возможно лишь при наличии резервов. 17 июня, когда Гудериану исполнилось 52 года, 39-й корпус достиг Понтарлье, расположенного на швейцарской границе, но это было символической случайностью, если учесть, что в предыдущий день две танковые дивизии этого корпуса совершили непростой поворот на 90° в северо-восточном направлении.

Задействовав одновременно оба корпуса, Гудериан повел наступление широким фронтом в Эльзасе и завершил самое большое окружение за всю кампанию. В этой операции участвовали также войска 7-й армии, наступавшие с востока. В плен угодило свыше 400 тысяч французских солдат, включая гарнизоны линии Мажино. Их вклад в оборону своей страны оказался практически равным нулю.

Этот маневр, по сути дела являвшийся блестящей операцией с точки зрения военного искусства как по своему замыслу, так и по исполнению, остался фактически незамеченным в истории, – возможно, потому, что Гудериан и Неринг осуществляли такие сложнейшие операции с кажущейся простотой, или же он остался в тени более значительных последующих событий. Однако, когда в будущем подобные маневры выполняли Паттон или Монтгомери, их мастерство превозносили до небес. И все же, пальма первенства в создании методов, сделавших такие операции возможными, принадлежат именно Гудериану.

Перемирие было подписано в Ретонде 22 июня. Гитлер и Германия купались в лучах славы, отблески которой упали и на Гудериана. Внезапно он стал известным всей стране, герой, восхваляемый пропагандистами за существенный вклад в победу. За 13 дней боев группа «Гудериан» взяла в плен 250000 солдат армий противника. Йозеф Геббельс и его люди пели Гудериану дифирамбы и организовали его выступление по радио. Гудериан писал Гретель: «Как замечательно, что ты слышала мою речь. Я был очень доволен, что мне удалось выступить». У него появилась уйма поклонников, засыпавших его письмами. «На днях бывший ефрейтор, ветеран Первой мировой войны прислал мне в подарок гармонику со своей фабрики. Доброта некоторых людей просто поражает». Как только кампания закончилась, Гудериан приказал своему офицеру по пропаганде, Паулю Дирихсу, отыскать фильмы о ней и показать войскам. Позднее из этого киноматериала сделали документальную ленту, расхваливавшую талант Гудериана и танковые войска. Он никогда не забывал рекламировать свой род войск (и таким образом себя) в пику тем, кому подобный триумф был не по нраву. Однако, как указывает Дирихс: «Хотя Гудериан сознавал все значение своего успеха, это не вскружило ему голову».

Мысли Гудериана обращались к более серьезным вещам. В частности он искренне надеялся, что Британия откажется от продолжения войны. Этой надежде было вскоре суждено умереть: англичане и не думали заключать мир с Гитлером, однако ни Гудериан, ни кто-либо другой из немцев не знали тогда, что Гитлер разрабатывал планы, полностью исключавшие мир.

Гудериан и сам проявлял то же нетерпение, что и фюрер. 27 июня он поделился своими взглядами с генералом Риттером фон Эппом, заехавшим к нему во время инспекционной поездки на фронт. Гудериан объяснил Гретель, что они обсуждали «колониальные вопросы».

Так оно и было, поскольку Эпп слыл экспертом в этой области, однако дискуссия вышла за рамки этой темы, когда ее участники стали обсуждать, какой курс избрать, если Британия продолжит борьбу, и как перенести боевые действия на территорию врага. Это отражено на страницах «Воспоминаний солдата» и стоит упоминания, как показатель позиции Гудериана в этом вопросе. Он также продемонстрировал здесь умение точно анализировать стратегическую ситуацию при неустойчивом балансе сил в то время, когда побежденные французы обратили свой гнев на своих британских союзников, а итальянцы уже вступили в войну на стороне Германии. После войны Гудериан утверждал: «Ввиду недостаточности нашей подготовки в воздухе и на море, которая была явно ниже того, что требовалось для вторжения [в Англию], необходимо было найти другие средства для нанесения нашему противнику такого ущерба, чтобы он пошел на мирные переговоры».

Он продолжал: «Тогда мне представилось, что мы можем добиться мира в ближайшем будущем прежде всего немедленным наступлением до устья Роны, а затем, захватив французские средиземноморские базы, высадиться вместе с итальянцами в Африке, в то время, как отборные воздушно-десантные войска люфтваффе захватывают Мальту. Если французы захотят участвовать в этих операциях, тем лучше. Если откажутся, значит, мы и итальянцы будем продолжать войну одни, но продолжим сразу же. Нам была известна слабость британцев в Египте в тот период. В Абиссинии итальянцы все еще имели сильную группировку. Мальта была плохо подготовлена к отражению нападения с воздуха. Мне казалось, что все благоприятствует развитию операций по этому сценарию, и я не видел никаких слабых мест. Присутствие в Северной Африке четырех-шести танковых дивизий дало бы нам такое подавляющее преимущество, что любые британские подкрепления неизбежно прибыли бы слишком поздно».

Эпп, конечно же, был закоренелым нацистом, одним из ветеранов Добровольческого корпуса, завоевавшим себе репутацию безжалостного истребителя германских коммунистов. Он принадлежал к числу тех, кто помогал финансами нацистской партии с самого ее основания. Будучи депутатом Рейхстага и главой отдела НСДАП, ведавшего вопросами колониальной политики, Эпп пользовался благосклонным вниманием фюрера, хотя и принадлежал к числу тех, кто сомневался, стоит ли Германии вступать в мировую войну. Гудериан утверждает, что Эпп доложил о его плане Гитлеру, но тот не был заинтересован в дальнейшем исследовании потенциальных возможностей. Это не совсем верно. Гитлер, вдохновленный Йодлем, после падения Франции рассмотрел множество проектов, и среди них совместное с итальянцами вторжение в Египет, однако встретил категорический отказ Муссолини, желавшего урвать немного славы и для себя в своей сфере влияния. Он также зондировал отношение Испании к возможности отнять Гибралтар у Англии и пытался через комиссию по перемирию распространить свое политическое влияние на французскую Северную Африку. Адмирал Редер активизировал деятельность подводных лодок с целью захвата стратегических точек в Африке, включая Западное побережье. В наше время мало кто стал бы оспаривать разумность подобной морской стратегии и вероятность успеха в результате этих действий.

Однако Гитлер был сухопутным полководцем и стратегом, признававшим притягательность моря, но оставлявшим морские авантюры морякам, предпочитая посылать вглубь страны наземные силы, находившиеся в естественной окружающей среде и проводящие операции, в которых Гитлер, как он считал, разбирался лучше всего. Он никогда не забывал о намерениях, которые вынашивал очень долго: его взгляд хищника был устремлен на Советскую Россию.

К 22 июня Браухичу и Гальдеру стало известно об этих намерениях, и они составили в общих чертах план кампании. На другие проекты, какими бы стоящими те ни казались, сил и средств уже не оставалось. Призрак войны на два фронта, чего больше всего опасался Гудериан и каждый здравомыслящий немец, возрождался опять.