Гвоздь программы

Глава 2

Я проснулась от легкого ветерка, коснувшегося моей щеки. День еще не наступил окончательно, в комнате господствовал полумрак. Потянувшись, я с удивлением обнаружила, что спать мне совсем не хочется, напротив – весь мой организм наполнился энергией, а я ощущала небывалый интерес к жизни.

Вскочив, я вылетела на кухню и поставила чайник. Подпевая незатейливой мелодии, льющейся из приемника, умылась и посмотрела на часы.

Была половина шестого утра. На улицах еще царила тишина, утренний воздух был свеж, а поэтому я охотно подставила свое лицо первым лучам солнца.

– Ну, здравствуй, солнышко, – поздоровалась я с ним. – Ты уж сегодня не пеки нещадно мою бедную голову…

– Неужели моя дочь на кухне появилась, – услышала я за спиной голос мамы. – Что заставило мою драгоценную девочку подняться в такую рань?

– Жажда жизни, ма, – улыбнулась я. – Удивительно, не правда ли?

– Да уж, – согласилась она. – Я как-то привыкла к тому, что на тебя жажда жизни нападает не раньше одиннадцати.

– Так я же сегодня иду на работу!

– Господи, Саша, да разве это работа? Ты бы выбрала что-нибудь более для себя подходящее, – продолжила мама вчерашний спор. – Подумай сама – какой из тебя детектив? Этот Лариков просто шарлатан какой-то! Я бы поняла еще – секретаршей. Но – детективом! Тоже мне, Майка Хаммера нашел!

– Я очень скромно и ненавязчиво буду послеживать за изменницами и изменниками. Так что не беспокойся!

– Саша, а вот это безнравственно! – сердито высказалась мама. – Что это за работа – подглядывать? Ты что, филерша?

– Мама, за это платят деньги! А изменять, между прочим, как раз безнравственность и есть! Сама мне это внушала.

– Не нам с тобой судить. Это я тебе тоже внушала!

– Ма, я и не собираюсь устраивать суды с присяжными! Но – кушать-то нам с тобой хочется? Поэтому давай не будем подвергать критике мою новую работу!

Она рассеянно кивнула. Спорить со мной было бесполезно – это она поняла уже давно, поскольку упрямство было моей отличительной чертой. Как и чувство противоречия.

Может быть, поэтому я и люблю Вийона, чьи стихи сотканы из противоречий?

Телефон надрывался, как больной в припадке истерики.

Пенс посмотрел на часы.

Какой идиот мог звонить в такое время?

«Не обманывай себя, Сереженька, – приторно ласково прощебетал внутри его отвратительный голос опасности. – Сам знаешь, кто это».

Он сел на кровати, протянув руку к трубке, и тут же отдернул ее. Укус бывает смертельным, Пенс. Может быть, сделать вид, что тебя дома нет?

Но он знал – это ни к чему не приведет. Они будут звонить все время, пока его не достанут. Они знают, что он здесь, ему некуда деться.

«Ты в мышеловке, мой птенчик, ты в силках, умело расставленных чьей-то недоброй рукой…»

Если бы Пенс мог заткнуть этот голос внутри его, обдающий холодом страха, он бы так и сделал.

Но…

Жизнь надо принимать такой, какая она есть. Даже если она тебе не очень нравится в ее теперешнем обличье.

Сколько раз Пенс думал, что ему поможет самоубийство. Просто возьми в руки лезвие, малыш, а? Сам увидишь, как вместе с кровью уходят твои проблемы!

Но решиться на это не было сил. Он оставлял это на крайний случай. Если не хватит денег, вырученных от продажи «Судзуки», тогда конечно. Тогда он это сделает, но не сейчас.

Он собрался с силами, судорожно вздохнул, поднял трубку и тихо произнес:

– Я слушаю.

– Надо же, он нас слушает!

Голос был омерзительным, а то, что абонент считал смехом, более напоминало Пенсу карканье ворон над его могилой.

– Как с выплатой долга, дружок? Разве ты не знаешь, что счетчик включен?

– Я его еще не видел, он пропал!

– Меня уже не интересует Толстый, дружок, – ехидно пропел голос в трубке. – Толстый почти труп, а вот ты… Последний срок – завтра. Не будет денег – не будет твоей квартиры.

Трубку повесили. Пенс закрыл глаза. Ему хотелось закричать. На пороге возникла мать и обеспокоенно спросила:

– Сережа, что случилось? Кто звонил в такую рань?

Пенс сглотнул комок, появившийся в горле, и пробормотал:

– Ошиблись номером, мама. Всего лишь ошиблись номером…

Лариков встретил меня у входа в дом. Он стоял и ежеминутно посматривал на часы, что говорило о его крайнем нетерпении.

– Простите, что я опоздала, – подошла я к нему.

Он взглянул на меня и улыбнулся. Улыбка у него была мальчишеская.

– Что вы, Саша! Просто я спешу, а ключ вам вчера передать забыл.

Он протянул мне ключ и уже развернулся, чтобы уйти, но я остановила его вопросом:

– А что мне делать?

– Сегодня? – удивился он, как будто, по его соображениям, сегодня все дела были неуместны. – Ну, отвечайте на звонки. Придумайте что-нибудь, пока я не вернусь, ладно?

С этими словами он умчался вдоль по улице с быстротой болида.

– Да уж… – пробормотала я. – Ничего себе работа – придумай что-нибудь…

Я покачала головой и поднялась на третий этаж. Открыв дверь, я осмотрелась. А ничего и не надо придумывать вам, Александра Сергеевна, весело подумала я. Тут уборки на целый день.

Засучив рукава и найдя у него тряпку и старую, облезлую швабру, я принялась за эти авгиевы конюшни.

По местной радиостанции передавали новости, а я вытирала пыль, разбирала завалы из бумаг, созданные талантливой рукой Ларчика, и думала о том, сколько же надо было потратить усилий для создания такой свалки.

Каждое утро превращалось для Лидии Владимировны в пытку. Она просыпалась, и сон, ее спасительный сон, приносящий забвение, уходил, оставляя ее один на один с бессмысленным и страшным дневным одиночеством.

Первое время Лидию Владимировну не оставляла надежда, что ее муж вернется. Произошла ошибка, говорила она себе. Просто маленькое недоразумение, не более. Сейчас дверь откроется – и он появится на пороге.

Но со временем это ожидание стало болезненным, разрушающим ее куда более, чем скорбь.

Однажды она проснулась так же, как теперь, и с удивлением обнаружила, что боли больше нет. Она ушла, ушла вместе с мужем, оставив после себя только шрам на сердце. Вместо боли в ее душу вошли ярость и страстное желание отомстить тем, кто так немилосердно разрушил ее жизнь, превратив существование в сплошное чувство вины за тот день, когда ее муж лежал, как брошенный щенок, один. А она, ничего не подозревая, покупала себе платье. Странно, тогда ей безумно понравилось черное платье, и теперь она не снимала его – и поклялась не снимать до того момента, пока виновник не будет повержен точно так же, как он поверг в прах всю ее жизнь.

Питаясь чувством мести, Лидия Владимировна перестала плакать о муже. Потом она позволит себе эту роскошь, когда увидит, как кровь вытекает вместе с жизнью того существа, которое… Нет, не надо об этом пока.

Она еще не знала, как она это сделает. Однажды она попросила своего знакомого, бывшего работника милиции, раздобыть для нее оружие. Он посмотрел на нее и спросил:

– Лида, зачем?

– Чтобы спокойно спать по ночам, – передернула она плечами, радуясь, что в этих словах есть правда.

Когда она сможет отомстить, сон вернется к ней. Спокойный сон. Где ей перестанет сниться Тарантул, уносящий жизнь из тела ее мужа.

А пока она ждала. Терпеливо ждала, зажигая свечу перед фотографией, на которой еще молодой и грустный Игорь смотрел на нее, словно прося оставить его убийцу в покое.

«Тебе не принесет это облегчения», – как бы говорил его взгляд.

– Нет, милый, – грустно улыбалась Лидия Владимировна. – Я не смогу жить, пока его жизнь преисполнена животной радости. Я не смогу жить, пока он не наказан.

Никто не звонил. А Лариков явно не торопился возвращаться. Наведя идеальный порядок, я сидела, скрестив ноги, задумчиво рассматривая потолок и слушая радио. Сигарета в моих пальцах дымилась, кофе стоял передо мной, и жизнь казалась мне прекрасной.

Можно было сосредоточиться на Вийоне. Моя светлая любовь к этому поэту превосходила рамки разумного. В юности я даже написала стихотворение, выражающее всю глубину моего нежного чувства. Не помню уже его, но конец почему-то сохранился в моей памяти: «Коль ты в аду, дойду до ада – там поцелую наконец».

Засунув беднягу в ад, я, конечно, испытала легкие угрызения совести – с чего бы ему там оказаться? В конце концов, если ему и были свойственны пороки, то все это с лихвой окупалось его мастерством слагать стихи. Так что скорее всего мой возлюбленный поэт прекрасно распевал свои стихи пред лицом Божиим.

По радио музыка сменилась истерическими завываниями восторженной девицы, которая сквозь радостные всхлипы поведала, что завтра в Тарасов, наконец-то, приедет великий Тарантул, и по этому поводу состоится прямой эфир с ним, таким замечательным, таким грандиозным, таким неповторимым. Я усмехнулась. Этого козла я ненавидела. Уж лучше всю жизнь слушать Натали, она хотя бы безвредна. Тарантула, или Александра Кретова, я слушать не могла. Эти его глупые вопли про «Люцифера – нашего князя» наводили меня на грустные размышления, что с возрастом некоторые люди не умнеют, а впадают в маразм. Тарантул, по моему подозрению, пребывал в нем постоянно, так, что стал опасен для окружающих.

Восторженная девица не преминула порадовать мой слух бездарным творением Тарантула, в котором он пригрозил скорой смертью всем евреям. Почему он решил с ними расправиться, для меня осталось загадкой. Впрочем, на месте психотерапевтов я бы уже давно сделала его подопытным кроликом для испытания новых психотропных средств. Что-то у парня все-таки с головой не в порядке.

Потом, когда он наконец утихомирился, девица еще раз проворковала, что завтрашний день станет самым великим в жизни нашего города, и заткнулась.

Слава богу, пробурчала я про себя. И вспомнила, что надо бы позвонить Пенсу. Узнать, как у него сегодня настроение. Мои логические рассуждения ни к чему не привели – наверное, я еще недостаточно в этом преуспела. Что за темные силы гнетут моего бедного друга?

Набрав его номер, я долго слушала длинные гудки. Пенса дома не было. Меня это немного удивило. Обычно Пенс приходил домой поздно, спать ложился ближе к утру, и дрых часов до двенадцати. Значит, сейчас он должен быть дома.

Подождав еще, я повесила трубку, и весьма кстати. Потому что дверь хлопнула, и на пороге показался Лариков, изумленно и немного недовольно вытаращившийся на прибранную комнату.

– Что это? – спросил он, облизнув пересохшие губы.

Я почла это за выражение безграничного восторга и скромно улыбнулась.

– Я навела порядок, вы не против?

– Н-нет…

Он присел в кресло и опять окинул комнату печальным взглядом.

– А бумаги? – наконец спросил он. – Вы их выкинули?

Наверное, он принимает меня за идиотку, вздохнула я.

Встав с кресла, я открыла шкаф и показала ему на аккуратно сложенные в папочки драгоценные листочки.

– Вот. Здесь все по номерам.

Он бросился их просматривать так, что мне стоило обидеться. Но я решила сдержаться. Пока.

Наконец он обернулся, и в его глазах сверкнула радость.

– Сашенька, да вы сокровище! – вскричал он.

Слава богу, что ты это признал, подумала я. Потому что мне очень понравилось это место. И я хотела бы остаться здесь надолго.

Вера поставила свечу, перекрестилась и уже собралась выйти из церкви, как услышала:

– Вера!

Обернувшись, она встретилась глазами с отцом Георгием.

– Подожди, – попросил он ее.

Вера вернулась к нему.

– Когда ты придешь на исповедь? – тихо спросил он.

Вера опустила глаза и промолчала.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал отец Георгий. – Предоставь мщение Господу, Вера. Не наше это с тобой право и дело…

Она кивнула.

– Я знаю, батюшка. Не бойтесь за меня.

– Приди завтра на исповедь, хорошо? – попросил он, продолжая смотреть на нее обеспокоенно.

– Я… Пока я не могу, батюшка, – почти прошептала Вера.

Он коснулся ее головы и сказал:

– Благословляю тебя, но не на то, о чем ты мечтаешь каждый день и каждую ночь. Вспомни, Вера, разве в мести находим мы утешение? Грех порождает грех, зло порождает зло… Знаю, что иногда тебе больно дышать, когда ты вспоминаешь про это. Но – девочка моя, укрепись и потерпи во имя Господа. Прочти псалмы – разве нет там ответа?

Она опять машинально кивнула, зная, что он прав. Но в груди ее сжалось сердце. И оно молило об отмщении.

Только так я смогу уничтожить память о Тарантуле, подумала Вера, пристально глядя туда, где среди других заупокойных свечей стояла ее свеча.

За упокой души ее убиенного жениха, с которым они должны были обвенчаться несколько лет назад…

Она тряхнула головой, пытаясь избавиться от головной боли. Последнее время головная боль была такой же непременной спутницей, как и душевная.

А тот, кто тогда стоял, усмехаясь, рассматривая ее, Веру, поверженную, в растерзанной одежде, тот, кто спокойно наслаждался, наслаждается и сейчас.

– «Нет! – донесся до Вериного слуха голос из прошлого. – Не смей ее трогать! Не смей! Не смей!»

– «А что ты мне сделаешь? Ну? Оч-чень интересно…»

Вера снова видела это лицо – уже начинающее полнеть, в жирных складочках прятались маленькие глаза, – а рабы выполняли приказ… Нет, Вера на рабов не злилась. Они и злобы не заслуживали… Они просто участвовали. Как в демонстрации с красными флажками и шариками. Точно так же…

Главный в той компании, которая насиловала ее, вот кто волновал Веру.

А он был жив и здоров, доволен жизнью и – черт его подери – знаменит и богат.

«Прости, Господи, но у меня никак не получается с этим смириться», – прошептала Вера.

Пенс шел, почти не различая дороги. В глазах его было темно. То, что он сейчас узнал, заставило его сердце бешено колотиться.

Поднявшись по ступенькам, он вошел в подъезд, поднялся на пролет и в недоумении остановился.

Прямо на него из полумрака смотрели две физиономии.

В висок ткнулся ствол револьвера, сразу ударил в нос запах пороха.

– Ну, Пенс? Что там у нас нового с Толстым?

Пенс зажмурился, чтобы не видеть этого парня.

– Оставьте меня в покое, – сказал он, надеясь, что голос у него будет звучать нормально, но горло сдавила холодная рука страха, и поэтому голос получился хриплым.

– Оставим, если подпишешь вот эту бумажку. Что берешь все на себя. И не вздумай орать, я выстрелю. Ты понял, Пенс?

Пенс кивнул. Сейчас он надеялся только на одно – на то, что слезы, притаившиеся в уголках глаз, не прольются. Дрожащими пальцами он взял предложенную ручку и расписался. Прекрасно понимая, что в данный момент, возможно, подписал себе смертный приговор.

– Вот и умница, – насмешливо протянул один из нападавших. – Просто леденцовый мальчик…

Потрепав Пенса по голове, он ласково пропел:

– А револьверчик был незаряженный, детка.

С этими словами он махнул рукой второму, и они стали спускаться с лестницы.

На последней ступеньке он обернулся и сказал:

– Завтра приедет Хозяин, сынок. Приготовься к встрече…

Они ушли, оставив Пенса сидеть на ступеньке, ошарашенного и испуганного. Но в последний момент Пенс вскочил, ярость переполнила его.

– Я приготовлюсь, – прошептал Пенс одними губами. – Я хорошо приготовлюсь к встрече Хозяина!

Мой рабочий день подошел к концу. Назвать его «рабочим» – какое кощунство! За весь этот день никто ни разу не набрал наш номер. Лариков постоянно куда-то исчезал, потом возвращался ненадолго, прятался в проявочной, что-то искал в компьютере и опять исчезал. Наконец, появившись в очередной раз, посмотрел на меня изумленно и сказал:

– Сашенька, девочка моя! Уже половина восьмого! Вам давно пора домой!

Я поперхнулась, потому что я так и не поняла, зачем я ему вообще нужна.

– Андрей, – начала я. – Я вас не устраиваю?

Он вылупился на меня и переспросил:

– Не устраиваете? С чего вы взяли, Сашенька?

– Дело в том, что за целый день я не получила от вас ни одного задания. Вы взяли меня к себе в качестве уборщицы? Или просто из милости – как специалиста никому не нужного старофранцузского языка?

Кажется, обида все-таки пробралась незаметно в мой голос – он предательски дрожал.

– О боже! – воскликнул Лариков, схватившись за голову. – Саша, ангел мой, что вы придумываете? Да ничего подобного! Просто пока я не могу вас взять с собой – извините. Да и нужны вы мне именно в офисе, потому что я жду звонка. А насчет вашего комплекса по части старофранцузского языка – почему вы считаете этот предмет таким ненужным?

– Да чем он может пригодиться? – горько усмехнулась я. – У нас что, астральная связь с французами тринадцатого века?

– Нет, Саша. Просто я думаю, что человек, выучивший этот язык, обладает завидным терпением и недюжинным интеллектом. Так что не надо вам комплексовать по поводу своих умственных способностей. Давайте-ка мы завтра с вами обо всем поговорим, а сегодня вы устали.

Он взглянул на меня неожиданно жестко, и я без труда догадалась, что сей приговор обжалованию не подлежит. Впрочем, на душе стало спокойнее – мне нравился мой босс, и, значит, если он ничего не имеет против, мы будем работать вместе.

«Если бы у меня было столько врагов, сколько у тебя, я бы предпочел покончить с собой».

Он снова и снова стрелял по этой мишени.

Ему нравилось видеть, как тонкая бумага рвется под ударами свинца. Ему нравилось вешать новый плакат и наблюдать, как эта самоуверенная улыбка становится натянутой, потом испуганной, а потом исчезает совсем.

Когда к нему приходило успокоение, он садился и долго смотрел на свои руки. Руки, которые уже год принадлежали не ему.

Обычно он был холоден, не испытывая никаких эмоций – работа есть работа. Но теперь его работа совпала с чаяниями его души.

Тот, из-за которого его жизнь превратилась в ад, должен был стать его жертвой.

– Как тебе нравится быть «заказанным»? – усмехнулся он, смотря на фотографию.

Он забыл, как улыбаются. Его лицо пугало окружающих – люди шарахались, встречая взгляд его серых глаз.

– Завтра, – прошептал он.

«Завтра», – ответили ему эхом стены подвала.

Из угла выполз огромный паук, которого он купил в зоомагазине. Временами ему начинало казаться, что он почти привязался к нему, забыв, зачем он когда-то приобрел этого мохнатого урода.

Но сейчас он взглянул на него, и ему почудилось, что из-под панциря мигнули хорошо знакомые ему маленькие глаза.

– Урод, – пробормотал он.

Протянув руку, он взял паука и поднес его к свету. Лапки паука задергались, он попытался спрятаться, но рука спокойно сжала это трепещущее тело, и паука не стало.

– Завтра, – проговорил человек с холодными серыми глазами.

По дороге я опять вспомнила про Пенса и решила нанести визит.

Вот такая я ужасная особа! Человек прячется от меня в кокон собственных несчастий, а я пытаюсь растормошить его, вытащив оттуда, дабы показать ему, что все совсем не так уж плохо, как ему в данный момент мерещится.

Пенс жил в четырехэтажном доме, очень уютном и симпатичном. Я поздоровалась с соседкой Пенса, которая сразу налетела на меня со странными рассказами о том, что «Сережка опять куда-то вляпался».

– Представь себе, Сашенька, сегодня его тут пара каких-то отъявленных мерзавцев дожидалась, а потом в воздухе гарью пахло… Будто бумагу жгли.

Тетя Люся выкладывала мне все это торопливо, боясь, что я убегу. Или убежит ее трехлетний внук, которого она держала за руку, периодически прикрикивая на него:

– Витька, сидеть!

Витька сидеть отказывался и орал.

– А он дома? – спросила я.

– Сейчас? – прокричала мне в ответ тетя Люся. – Конечно. С какими-то бандитами пришел. Рожи у них, Саш, хуже не бывает. Да заткнись ты, паршивец, у меня глаза на лоб от твоего крика вылезут. Ты лучше не ходи туда, Сашенька. Я вообще думаю, может, милицию позвать? Галя жалуется, что Сережка сам не свой последнее время.

Галей звали Пенсову мать.

Витька выдал очередную порцию «благого мата», который я перекричать была не в состоянии. Поэтому я махнула рукой и пообещала тете Люсе ни в какие истории не вляпываться, а если пришедшие с Пенсом люди действительно покажутся мне бандитами, я немедленно спущусь и мы вдвоем вызовем милицию.

Хотя, на месте милиции, я бы уже давно приехала, поскольку плач неразумного дитяти стал напоминать пожарную сирену.

Поднявшись, я позвонила в Пенсову дверь и услышала осторожные шаги.

– Кто там? – спросил Пенс, выглядывая в открывшуюся щелочку, ненадежно охраняемую цепочкой.

– Это я, юная леди Годива на белоснежном коне. Открывай, Пенс.

– Сейчас, – вздохнул он и уже начал было открывать, но передумал и спросил с надеждой: – А может, ты попозже зайдешь?

– А может, я вообще к тебе больше не приду, потому что меня немного напрягает, когда мне каждый день указывают на дверь?

– Я не один, – прошептал Пенс, пряча глаза.

– Разврат меня не смущает, – отпарировала я. – Матримониальных планов в отношении тебя у меня тоже нет, не надейся. Поэтому открой дверь, или я ее выломаю с милицией.

Он тяжело вздохнул и открыл дверь.

В нос ударил запах дешевого спиртного.

– О черт! Ты что тут, «арпачаем» решил развлечься? – простонала я.

Он грустно помотал головой, отрицая свою причастность к потреблению гнусного напитка.

Воздух был так насыщен парами алкоголя и табаком, что я возмечтала о противогазе.

– Пенс, что здесь происходит? – спросила я, делая шаг в сторону кухни.

Он попытался преградить мне дорогу, но было уже поздно. Я отодвинула его и оказалась лицом к лицу с двумя пьяными особями мужеского пола омерзительной внешности.

– Да уж, – вздохнула я, разглядывая двух представителей человечества, явно не обремененных муками совести и размышлениями о смысле бытия. – Права была тетя Люся… Что-то очень они на бандитов похожи, с чего бы это, а, Пенс?

Сначала они на меня отреагировали довольно вяло – по принципу «рыба не мясо, баба не человек». Один, с жалким подобием кудрявой шевелюрки над узеньким лбом, окинул меня похотливым взглядом и хохотнул.

– Что, Серега, подружка твоя? – поинтересовался он, заговорщицки подмигнув.

Я подавила в себе острое желание разбить о его голову тарелку и уселась на табуретку.

«Спокойно, Александрина, не лезь в бутылку, – сказала я себе. – Сначала прикинем ситуацию, а потом решим, какую маску сегодня надеть».

Пенс пробормотал, что я его сестра, что было недалеко от истины, и тогда пара кретинов решила меня поразить в самое сердце. Через пять минут я уже знала, что один, весь в черном, с загадочным лицом, косит под вора в законе, а второй, с шевелюркой и хитрыми глазами, пытается произвести на Пенса впечатление умного человека со связями в ФСБ, что ему плохо удается. Пенс сидел абсолютно растерянный и тревожно вращал глазами.

Еще через пять минут я поняла из их бессвязных речей, что Пенса кто-то вроде собирается убить и они согласны взяться за устранение этого страшного человека за двадцать пять кусков.

– Иначе, Серега, нельзя… – Черный «принц» говорил доверительно и авторитетно. – Если они с Толстого денег не возьмут, пришьют тебя. Тем более ты на себя все долги переписал. Так что доставай деньги, плати нам – мы все твои проблемы разрешим.

Я сразу засомневалась, что у них это получится. Глядя на них, у меня создалось впечатление, что их жизнь полна самых навороченных проблем, и это они должны заплатить нам, чтобы мы помогли их решить. Одной из несомненных проблем была их глупость.

Но Пенс что-то не спешил выкинуть их вон, а доверчиво слушал и кивал.

– У меня нет таких денег, – растерянно пробормотал он.

– Достань, Серега, – прогундосил черный, – мы ж добра тебе хотим…

– Сколько нужно? – спросила я, понимая, что желательно от них отвязаться поскорее, пока Пенс не растекся от умиления.

– Я же сказал, двадцать пять… Но сойдемся и на двадцати.

– Я спрошу у одного своего друга, – деловито сказала я, закуривая сигарету. – А вы позвоните завтра. Пойдет?

– А как же Серега ночью, без нас? Вдруг эти, с оружием, явятся?

– Не явятся, – пообещала я. – Я с ним останусь. Буду хранить его как зеницу ока.

Пенс напоминал мне моченое яблоко, а эта пара все не уходила, пытаясь отвоевать прежние позиции.

– Послушайте, – не выдержала я. – Вы денег хотите? Значит, идите отсюда. Завтра я позвоню, оставьте мне телефон. А сейчас Пенсу надо спать. И мне, между прочим, тоже…

Кажется, до них все-таки дошло, что они лишние. Сохраняя достоинство, они попрощались со мной тепло, черный даже попытался меня поцеловать на прощание.

Я закрыла за ними дверь и вернулась в вонючую кухню. Открыв окно, я простонала:

– Господи, Пенс! Почему тебя нельзя оставить даже на минуту? Что это за товарищи по партии? Где ты подобрал эту шваль, в какой помойке?

– Сашка, что ты натворила…

Пенс говорил еле слышно, с ужасом смотря на дверь.

– Выгнала этих алкашей, а что? Тебе они были дороги?

– Сашка, это же… Бандиты! Они же нас убьют!

Он смотрел на меня с таким страхом, что я невольно обернулась на дверь, за которой скрылись два «бандита».

– Эти? – переспросила я. – Да брось, Пенс! Это не бандиты. Это обычные ментовские «шестерки».

– Сашка, нас убьют! – продолжал он как заведенный. – Откуда у тебя друг, способный выложить им двадцать кусков?

– От верблюда, – объяснила я. – Про друга потом, сейчас расскажи, что за история с тобой приключилась?

Но, взглянув на часы, я попросила его немного подождать и позвонила маме.

Сообщив ей, что мне придется сегодня остаться у Пенса на ночь, я вернулась и села напротив.

– Ну? Я внемлю, мой рыцарь!

Он поднял на меня глаза, и все мои приколы исчезли. Потому что Пенс никогда не смотрел раньше ТАК.

То, что с ним сейчас творилось, было непонятно и страшно. Пенса кто-то ломал – и я первый раз видела, как это происходит, когда из нормального человека пытаются сделать дрожащую, рабскую тварь!