Мифы Ктулху. Хаггопиана и другие рассказы

Хаггопиана[6]

Этот рассказ написан в середине 1970-х, к тому времени мое мастерство, видимо, несколько возросло. Тогда я еще служил в армии, сержантом-вербовщиком в Лестере, и, когда дел особых не было, писал, сидя за своим столом. Я посылал экземпляр «Хаггопианы» Дерлету в «Аркхэм Хаус», но он был болен и в 1971 году умер трагически молодым, оставив зияющую дыру в издании литературы о сверхъестественном, которую, похоже, никто так и не сумел залатать. Рассказ принял к публикации Джерри Пейдж для своего журнала «Ковен-13» (позднее «Колдовство и волшебство») – который почти сразу же прекратил выходить! Наконец, через агента Кирби Маккоули, он попал в престижный «Журнал фэнтези и научной фантастики», где появился в июньском номере за 1973 год. «Хаггопиана» была и до сих пор остается одним из любимых моих рассказов.

Ричард Хаггопян, вероятно, крупнейший в мире авторитет в области ихтиологии и океанографии, не говоря уже о многих смежных науках, наконец, соизволил дать согласие на интервью. Я был вне себя от радости, не в силах поверить своему счастью. По крайней мере, десяток журналистов до меня, – некоторые из которых занимали столь высокое положение в литературных кругах, что воспринимали столь приземленное название своей профессии как личную обиду, – совершили бесплодное путешествие в Клетнос на берегу Эгейского моря в поисках Хаггопяна-армянина, но лишь моя заявка оказалась принята. За три месяца до этого отказ получил Хартог из «Тайма», а до него Маннхаузен из «Вельтцукунфт», и потому мое начальство не возлагало на меня особых надежд. Однако имя Джереми Белтона достаточно известно в журналистских кругах, и мне прежде не раз улыбалась удача в так называемых «безнадежных» случаях. Казалось, удача сопутствовала мне и на этот раз. Ричард Хаггопян отсутствовал, отправившись в очередное океанское путешествие, но меня попросили его подождать.

Нетрудно понять, почему Хаггопян вызывал подобный интерес среди многих выдающихся журналистов мира – любой человек с его научными и литературными талантами, с прекрасной молодой женой, с собственным солнечным островом и (что, возможно, самое главное) с крайне отрицательным отношением к даже самой выгодной известности наверняка привлек бы точно такое же внимание. И в довершение ко всему, Хаггопян был миллионером!

Что касается меня, то я недавно завершил работу в пустыне во время последнего арабо-израильского конфликта, и у меня появилось немного свободного времени и денег. Так что мое начальство предложило мне попытать счастья с Хаггопяном. Это было две недели назад, и с тех пор я прилагал все усилия к тому, чтобы добиться интервью. Хотя попытки других закончились неудачей, мне повезло.

В течение восьми дней я ждал, когда армянин вернется на Хаггопиану – свой крошечный остров в двух милях к востоку от Клетноса, на полпути между Афинами и Ираклионом, который он купил и назвал собственным именем в начале сороковых. И когда мне уже казалось, что мои ограниченные средства подходят к концу, невероятно голубое море на юго-западе прорезала серебристая искорка «Эхиноидеи», принадлежавшего Хаггопяну большого судна на подводных крыльях. С плоской белой крыши отеля в Клетносе я наблюдал в бинокль, как судно обходит остров по кругу, а затем, ослепительно блеснув на солнце, скрывается за белыми камнями Хаггопианы. Два часа спустя прибыл помощник армянина в изящной моторной лодке, чтобы сообщить мне, как я надеялся, новости о назначенной встрече. И удача в самом деле меня не оставляла! Я должен был встретиться с Хаггопяном в три часа дня – мне сказали, что за мной пришлют лодку.

В три я был готов, одетый в сандалии, легкие серые брюки и белую футболку – рекомендованную цивилизованную одежду для солнечного дня на Эгейском море. И когда изящная моторная лодка вернулась за мной, я уже ждал ее на естественной каменной пристани. По пути к Хаггопиане, глядя через борт лодки сквозь кристально чистую воду на скользящих под ней морских окуней и скопления черных морских ежей (по имени которых армянин назвал свое судно на подводных крыльях), я вспоминал то, что мне было известно о неприступном владельце острова.

Ричард Хемерал Ангелос Хаггопян родился в 1919 году от незаконного союза его бедной, но прекрасной матери, полукровки-полинезийки, и отца-миллионера, киприота армянского происхождения. Его перу принадлежали три самых захватывающих книги из всех, что я когда-либо читал, книги для непрофессионалов, рассказывавшие о морях мира и их многообразных обитателях простым, доходчивым языком. Он открыл впадину Туамоту глубиной почти в семь тысяч морских саженей на дне Южного Тихого океана, о существовании которой никто прежде не подозревал, и спустился в нее в 1955 году вместе со знаменитым Гансом Гейслером на глубину в двадцать четыре тысячи футов. За последние пятнадцать лет он передал величайшим аквариумам и музеям мира, по крайней мере, двести сорок образцов редких, часто только что открытых видов. И так далее, и так далее…

Хаггопян женился первый раз после тридцати, и всего был женат трижды, но, похоже, с женщинами ему не везло. Его первая жена, британка, погибла в море после девяти лет совместной жизни, таинственным образом исчезнув с яхты мужа посреди спокойного моря возле кишащего акулами Барьерного рифа в 1958 году; вторая, гречанка с Кипра, умерла в 1964 году от некоей экзотической болезни, и ее похоронили в море; а третья – некая Клеантис Леонидес, модель из Афин, вышедшая замуж в свой восемнадцатый день рождения, – судя по всему, вела затворнический образ жизни, поскольку никто не видел ее на публике после ее замужества с Хаггопяном два года назад.

Да, Клеантис Хаггопян! Рассчитывая встретиться с ней, если мне повезет встретиться с ее мужем, я просмотрел десятки старых журналов мод с ее фотографиями. Это было несколько дней назад в Афинах, и теперь я вспоминал ее лицо на тех фотоснимках – юное и прекрасное, в классической греческой традиции. Она была красавицей, и наверняка таковой и оставалась; и, несмотря на слухи о том, что она больше не живет с мужем, я обнаружил, что с нетерпением жду нашей встречи.

Вскоре впереди появились выступающие над морем футов на тридцать белые каменистые бастионы острова, и мой штурман направил лодку влево, проведя ее между двумя изъеденными солью скалами, возвышавшимися ярдах в двадцати от северной оконечности Хаггопианы. Когда мы обогнули мыс, я увидел, что восточный берег острова выглядит куда более гостеприимно – с белым песчаным пляжем, причалом, возле которого стояла «Эхиноидея», а чуть дальше, в роще граната, миндаля, акаций и олив, виднелось обширное бунгало с плоской крышей.

Значит, это и была Хаггопиана! Вряд ли, подумал я, она походила на «островной рай», описанный в статье Вебера в «Нейе Вельт». Похоже было, что Вебер писал свою статью семь лет назад, глядя на Хаггопиану из Клетноса – у меня всегда вызывали сомнения экзотические преувеличения немца.

На другом конце причала ждал хозяин. Я увидел его, как только лодка, слегка вздрогнув, пристала к берегу. На нем были серые фланелевые брюки и белая рубашка с закатанными рукавами, изящный нос украшали тяжелые очки с темными стеклами. Хаггопян – высокий, лысый, невероятно умный и очень, очень богатый – уже приветственно протягивал мне руку.

Вид Хаггопяна потряс меня. Конечно, я видел немало его фотографий, и меня часто удивлял странный блеск, который эти фотографии, казалось, придавали его чертам. Собственно, единственные нормальные его фотографии, которые я видел, относились к периоду до 1958 года, и я считал более поздние снимки попросту результатом неудачной съемки. Его редкие появления на публике всегда бывали весьма краткими, и о них никогда не сообщалось заранее. Так что к тому времени, когда начинали щелкать камеры, он уже обычно направлялся к выходу. Теперь же, однако, я понял, что возводил напраслину на фотографов. Кожа его действительно блестела, подчеркивая его черты и даже отчасти отражая солнечный свет. Вероятно, что-то не так было у него и с глазами – по его щекам из-под темных очков тонкими струйками стекали слезы. В левой руке он держал шелковый платок, которым то и дело промокал предательскую влагу. Все это я заметил, идя ему навстречу по причалу, и с самого начала вид его показался мне странным – и даже отталкивающим.

– Добрый день, мистер Белтон, – его хриплый голос явно диссонировал с его вежливой манерой поведения. – Прошу прощения, что заставил вас столько ждать. Я получил ваше сообщение в Фамагусте, в самом начале моей поездки, но, боюсь, у меня не было возможности отложить работу.

– Ничего страшного, сэр. Уверен, наша встреча более чем сполна вознаградит мое терпение.

Его рукопожатие потрясло меня не в меньшей степени, хотя я изо всех сил старался не подавать виду, а после того как он повернулся, направляясь к дому, я незаметно вытер руку о край футболки. Дело было не в том, что ладонь Хаггопяна была мокрой от пота, чего вполне можно было ожидать – мне скорее показалось, будто я схватил горсть садовых улиток!

Еще с лодки я заметил комплекс труб и клапанов, ведших от моря к дому, а теперь, приближаясь следом за шагавшим неуклюжей, покачивающейся походкой Хаггопяном к большому желтому зданию, я слышал приглушенный шум работающих насосов и льющейся воды. Когда мы оказались внутри огромного, полного освежающей прохлады бунгало, стало ясно, что означали эти звуки. Неудивительно, что этот человек, столь любивший море, окружил себя делом всей своей жизни. Дом представлял собой самый настоящий гигантский аквариум!

Вдоль стен тянулись массивные стеклянные резервуары, иногда длиной с целую комнату и высотой до потолка. Солнечный свет, падавший через внешние, похожие на иллюминаторы окна, отбрасывал зеленоватые тени на мраморный пол, отчего казалось, будто находишься на огромной подводной лодке.

Нигде не было ни надписей, ни табличек, описывающих обитателей огромных резервуаров, и пока Хаггопян вел меня из комнаты в комнату, мне стало ясно, почему в них нет никакой необходимости. Хаггопян лично знал каждый экземпляр, комментируя на ходу, пока мы по очереди переходили из одного крыла бунгало в другое:

– Вот это – необычное кишечнополостное, с глубины в три тысячи футов. Его трудно поддерживать при жизни – давление и все такое. Я называю его Physalia haggopia, и оно смертельно опасно. Если одно из этих щупальцев хотя бы коснется вас… фьюить! Португальский кораблик – дитя по сравнению с ним, – сказал он, показывая на огромную пурпурную массу с длинными тонкими зеленоватыми щупальцами, покачивавшуюся в воде посреди огромного резервуара. Ловко выловив из открытого аквариума на близлежащем столе маленькую рыбку, Хаггопян бросил ее своему «необычному кишечнополостному». С плеском упав в воду, рыбка поплыла вглубь, прямо к одному из зеленых щупальцев – и тотчас же замерла! В течение нескольких секунд чудовищная медуза завладела добычей и не спеша начала ее поглощать.

– Со временем, – заметил Хаггопян, – она сделает то же самое и с вами!

В самом большом помещении, скорее зале, чем комнате, я остановился, потрясенный размерами резервуаров и мастерством, вложенным в их создание. Здесь, в миниатюрных океанах, за толстым стеклом плавали среди кораллов акулы, и в аквариумах были установлены специальные задники, создававшие иллюзию больших расстояний и огромных подводных просторов.

В одном из аквариумов медленно курсировали туда-сюда акулы-молоты длиной два метра с лишним, жутко уродливые и на вид вдвойне опасные. К краю аквариума вела металлическая лестница, уходившая на другую сторону и в саму воду. Хаггопян, видимо, заметил мой озадаченный вид, поскольку сказал:

– Здесь я обычно кормил своих миног – с ними следовало быть осторожнее. Теперь их больше нет – я выпустил последних в море три года назад.

Три года назад? Я присмотрелся внимательнее, когда брюхо одной из акул-молотов скользнуло вдоль стекла. На серебристо-белом животе рыбы, между жаберных щелей и вдоль брюха, виднелись многочисленные красные пятна, многие из которых образовывали четкие круги там, где отсутствовала чешуя и поработали похожие на присоски рты миног. Наверняка Хаггопян оговорился, сказав про три года, – скорее три дня! Многие из ран выглядели явно недавними, и, прежде чем армянин повел меня дальше, я успел заметить, что, по крайней мере, еще две акулы-молота носят подобные отметины.

Я перестал размышлять над оговоркой хозяина дома, когда мы вошли в еще одну комнату, при виде обитателей которой любой специалист по моллюскам издал бы радостный возглас. Вдоль стен ее так же стояли аквариумы, меньше тех, что я видел до этого, но в точности имитировавшие естественную среду обитания находившихся в них существ – живых жемчужин почти всех океанов земли. Огромные раковины из Южного Тихого океана, маленькие прекрасные Haliotis excavata и Murex monodon с Большого Барьерного рифа, похожие на амфоры Delphinula formosa из Китая, странные одностворчатые и двустворчатые моллюски всех форм и размеров – их были сотни. Даже окна были сделаны из раковин – больших, прозрачных, розово просвечивающих, тонких, как фарфор, но невероятно прочных, с больших глубин, – заполнявших комнату кровавым оттенком, столь же странным, как и зеленовато-подводный свет в предыдущих комнатах. Проходы тоже были заставлены подносами и ящиками, полными пустых раковин, без каких-либо табличек и надписей; и снова Хаггопян продемонстрировал свои знания, на ходу называя каждый образец, возле которого я останавливался, и коротко описывая их обычаи и чужие глубины, откуда они были родом.

Моя экскурсия закончилась здесь, в комнате с раковинами, когда вошел Костас, грек, доставивший меня сюда из Клетноса, и пробормотал что-то своему работодателю. Хаггопян согласно кивнул, и Костас вышел, после чего вскоре вернулся вместе с несколькими другими греками, каждый из которых обменялся несколькими словами с Хаггопяном, прежде чем уйти. Наконец мы снова остались одни.

– Это мои люди, – сказал он мне. – Некоторые из них работают на меня уже почти двадцать лет, но теперь они мне больше не нужны. Я заплатил им последнее жалованье, они попрощались со мной и теперь уходят. Костас отвезет их в Клетнос, а потом вернется за вами. К тому времени, думаю, я уже закончу свой рассказ.

– Не вполне понимаю вас, мистер Хаггопян. Вы хотите сказать, что собираетесь остаться в одиночестве? То, что вы только что сказали, прозвучало словно прощание.

– В одиночестве? Здесь? Нет, мистер Белтон, – но насчет прощания вы правы! Я узнал о море все, что только мог, и остался лишь один этап моего просвещения. И для него мне не требуется… учиться! Вы поймете.

Увидев озадаченное выражение на моем лице, он усмехнулся.

– Вам трудно меня понять, и вряд ли этому стоит удивляться. Уверен, мало кто – если вообще кто-либо – знал прежде об обстоятельствах моей жизни. Вот почему я решил обо всем рассказать вам. Вам повезло, что вы застали меня в подходящий момент. Я никогда бы не стал рассказывать свою историю, если бы меня не преследовали кошмары, о которых вы никогда не слышали. Но, возможно, мой рассказ послужит предупреждением. Наверняка найдутся ученые, посвятившие себя знаниям о море, которые воспроизведут мои работы и открытия. Но в любом случае то, что вы наверняка считали обычным интервью, станет моей лебединой песней. Завтра, когда остров покинут люди, Костас вернется и выпустит на свободу все живые экземпляры. Здесь есть средства, с помощью которых можно вернуть в море даже самых крупных рыб. И тогда Хаггопиана опустеет окончательно.

– Но почему? Зачем… и куда собираетесь отправиться вы? – спросил я. – Ведь этот остров – ваша база, ваш дом и крепость? Именно здесь вы написали свои прекрасные книги, и…

– Да, моя база и крепость, как вы выразились! – резко оборвал он меня. – Остров действительно был всем этим для меня, но – домом? Нет! Вот мой дом! – он выбросил дрожащую руку в сторону Критского моря и лежавшего за ним Средиземного. – Когда ваше интервью закончится, я поднимусь на скалы и взгляну еще раз на Клетнос, ближайшую сушу разумных размеров. Потом я возьму «Эхиноидею» и направлю ее от берега через пролив Касос, пока не закончится топливо. Пути назад быть не может. Есть место в Средиземном море, о котором никто не знает, где море очень глубокое и холодное и где…

Он замолчал и повернул ко мне свое странно блестящее лицо.

– Но так я никогда не сумею ничего рассказать. Достаточно сказать, что в свое последнее путешествие «Эхиноидея» отправится ко дну – и я вместе с ней!

– Самоубийство? – выдохнул я, едва поспевая за откровениями Хаггопяна. – Вы собираетесь… утопиться?

В ответ он рассмеялся резким смехом, отчего-то напомнившим мне лай тюленя.

– Утопиться? Разве можно утопить их? – Он развел руками, показывая на миниатюрный океан странных раковин. – Или их? – Он махнул в сторону двери, ведшей к аквариуму с экзотическими рыбами.

Несколько мгновений я ошеломленно смотрел на него, не в силах понять, здравомыслящий ли человек передо мной или?..

Он пристально посмотрел на меня сквозь темные линзы очков, и под взглядом его невидимых глаз я медленно покачал головой, отступив на шаг.

– Прошу прощения, мистер Хаггопян… я просто…

– Непростительно, – проскрежетал он, пока я пытался подобрать слова. – Мое поведение непростительно! Идемте, мистер Белтон, возможно, нам будет удобнее поговорить там.

Хаггопян повел меня во внутренний дворик, окруженный лимонными и гранатовыми деревьями. В тени стояли белый садовый стол и два плетеных кресла. Он резко хлопнул в ладоши, затем предложил мне кресло и тяжело сел напротив. Я снова заметил, насколько неуклюжими кажутся мне его движения.

На зов армянина явилась старая женщина, закутанная на индийский манер в белый шелк. Нижняя часть ее лица была закрыта платком, падавшим ей на плечи. Он произнес несколько горловых, но явно нежных слов по-гречески. Она ушла, слегка прихрамывая, и вскоре вернулась с подносом, двумя стаканами и, к моему удивлению, запотевшей от холода бутылкой английского пива.

Я заметил, что стакан Хаггопяна уже наполнен, но не мог узнать напиток. В зеленоватой жидкости плавал густой осадок, но армянин, похоже, этого не замечал. Чокнувшись со мной стаканами, он поднес свой к губам и сделал большой глоток. Я последовал его примеру, поскольку у меня пересохло в горле, а когда поставил стакан обратно на стол, увидел, что Хаггопян все еще пьет! Осушив до дна стакан неизвестной мутной жидкости, он поставил стакан и снова хлопнул в ладоши.

Только сейчас меня удивило, почему он не снимает очки. В конце концов, мы сидели в тени, а во время экскурсии по его удивительному аквариуму света было еще меньше. Взглянув на лицо армянина, я вспомнил о его проблемах с глазами, снова увидев тонкие струйки жидкости, стекавшей из-под загадочных линз. В то же мгновение вернулась и странная блестящая пленка на его лице. Какое-то время я ее не замечал, решив, что просто привык к его виду. Теперь же я понял, что ошибался – внешность его оставалась столь же странной, как и с самого начала. Помимо воли я вновь подумал о его отталкивающем рукопожатии…

– Подобные перерывы могут быть частыми, – ворвался в мои мысли его скрипучий голос. – Боюсь, в моей нынешней стадии мне требуется весьма обильное потребление жидкости!

Я уже собирался спросить его, какую «стадию» он имеет в виду, когда женщина снова вернулась с очередным стаканом мутной жидкости для своего господина. Прежде чем она ушла, он сказал ей еще несколько слов. Когда она склонилась над столом, я заметил, насколько иссушенным выглядит ее лицо с узкими ноздрями, морщинистой кожей и глубоко запавшими под выдающимися надбровными дугами глазами. Это явно была крестьянка с острова. И, тем не менее, в других обстоятельствах черты ее лица могли показаться аристократическими. Казалось также, будто она испытывает странное влечение к Хаггопяну, наклоняясь к нему и явно подавляя желание коснуться его каждый раз, когда оказывалась рядом.

– Она уедет отсюда вместе с вами. Костас о ней позаботится.

– Я что, слишком пристально на нее смотрел? – смущенно начал я, вновь ощутив странное чувство нереальности. – Прошу прощения, я не хотел показаться грубым!

– Неважно. То, что я собираюсь вам рассказать, может показаться полнейшим бредом. Вы показались мне человеком, которого не так-то легко… напугать, мистер Белтон?

– Меня можно удивить, мистер Хаггопян, или шокировать – но напугать? Что ж, в числе прочего я какое-то время был военным корреспондентом, и…

– Конечно, я понимаю, но бывает и кое-что похуже, чем сотворенные людьми ужасы войны!

– Возможно, но я журналист. Это моя работа. И я готов… испугаться.

– Что ж, хорошо! И, прошу вас, отбросьте все сомнения, которые, возможно, возникли у вас насчет моего душевного здоровья или могут возникнуть во время моего рассказа. В его конце вы получите достаточно доказательств.

Я начал было протестовать, но он быстро оборвал меня.

– Нет, нет, мистер Белтон! Чтобы не почувствовать здесь ничего странного, нужно быть полностью бесчувственным человеком.

Он замолчал, и в третий раз появилась старуха, поставив на стол перед ним кувшин. На этот раз она почти ластилась к нему, и он резко отодвинулся, едва не опрокинув кресло. Он бросил несколько резких слов по-гречески, и я услышал всхлипывания старухи, которая повернулась и, хромая, ушла прочь.

– Что с этой женщиной, ради всего святого?

– Все в свое время, мистер Белтон. – Он поднял руку. – Все в свое время.

Вновь осушив стакан, он наполнил его из кувшина и начал свое повествование, большую часть которого я молчал, словно загипнотизированный, а под конец ощутил неподдельный ужас.

– Первые десять лет своей жизни я провел на островах Кука, а последующие пять – на Кипре, – начал Хаггопян, – и все мое детство меня сопровождал шум моря. Мой отец умер, когда мне было шестнадцать, и, хотя он никогда не признавал меня при жизни, он завещал мне сумму, эквивалентную двадцати одному миллиону фунтов стерлингов! Когда мне исполнился двадцать один год, я получил право распоряжаться этими деньгами и обнаружил, что могу теперь полностью посвятить себя океану – единственной настоящей любви в моей жизни. Я имею в виду все океаны. Я люблю теплое Средиземное море и Южный Тихий океан, но не меньше, чем холодный Северный Ледовитый океан и изобильное Северное море. Даже сейчас я люблю их. Даже сейчас!

В конце войны я купил Хаггопиану и начал создавать здесь свою коллекцию. Я писал о своей работе, и к двадцати девяти годам закончил «Море-колыбель», которая стала первым плодом моей любви. За публикацию первого издания я заплатил сам, и, хотя деньги не имели для меня особого значения, последующие переиздания с лихвой окупили все мои расходы. Столь же успешной оказалась и вторая моя книга, «Море – новые рубежи». Это подтолкнуло меня начать работу над «Обитателями глубин». К тому времени, когда у меня был готов первый вариант рукописи, я уже был пять лет женат на моей первой жене и мог издать книгу прямо здесь и сейчас, если бы не тот факт, что я стал чересчур взыскателен как к своим книгам, так и к своим исследованиям. Короче говоря, в рукописи имелись фрагменты, целые главы о некоторых видах, которые меня не удовлетворяли.

Одна из этих глав была посвящена сиренам. Дюгони и ламантины, особенно последние, уже долгое время восхищали меня своей несомненной связью с русалками и сиренами из старых легенд, по которым их биологический род и получил свое название. Однако не только одно лишь это стало для меня поводом отправиться в «Экспедицию за ламантинами», как я назвал это путешествие. Хотя в то время я даже не догадывался о том, насколько важным для меня оно окажется. Так получилось, что мои исследования впервые по-настоящему указали мне на мое будущее, дав пугающий намек на мою судьбу, хотя, конечно, я тогда этого не понимал.

Он немного помолчал.

– Судьбу? – наконец осмелился я нарушить тишину. – Литературную или научную?

– Мою окончательную судьбу!

– О!

Я сидел и ждал, не зная, что сказать – странная ситуация для журналиста! Несколько секунд спустя Хаггопян заговорил снова, и я чувствовал, что он пристально смотрит на меня через непрозрачные линзы своих очков.

– Возможно, вы знакомы с теорией континентального смещения – первоначально разработанной Вегенером и Линцем, а затем дополненной Вайном, Мэтьюзом и другими, – суть которой состоит в том, что континенты постепенно «расплываются» в стороны и что когда-то они были намного ближе друг к другу? Уверяю вас, подобные теории вполне логичны; древняя Пангея действительно существовала, и те, кто ступал по ней, не имели ничего общего с людьми. Да, на этом первом огромном континенте имелась жизнь, еще до того, как обезьяна спустилась с деревьев, чтобы стать человеком!

Но, так или иначе, я отправился в свою «Экспедицию за ламантинами» отчасти для того, чтобы продолжить работу Вегенера и других, сравнив ламантинов Либерии, Сенегала и Гвинейского залива с ламантинами Карибского моря и Мексиканского залива. Видите ли, мистер Белтон, из всех побережий Земли эти два – единственные, где ламантины встречаются в своем естественном состоянии. Наверняка вы согласитесь, что это прекрасное зоологическое доказательство смещения континентов?

В итоге, движимый научными интересами, я оказался в Джексонвиле на Восточном побережье Северной Америки – самой северной точке, где можно обнаружить ламантинов в любом количестве. В Джексонвиле я случайно услышал о неких странных, найденных в море камнях, камнях со следами невероятно древних иероглифов, вероятно, выброшенных на берег обратным течением Гольфстрима. Не забывайте, что моей любимой темой давно были Му, Атлантида и прочие мифические затонувшие земли и города. Мой интерес к этим камням и их возможному происхождению был столь велик, что я быстро завершил свою «Экспедицию за ламантинами» и отправился в Бостон, штат Массачусетс, где, как я слышал, один собиратель подобных диковинок содержал частный музей. Как оказалось, океан тоже был его любовью, и в его коллекции имелось множество добытых в море экземпляров, в особенности из Северной Атлантики, лежавшей почти у самого его порога. Меня поразила его эрудиция в отношении всего, что было связано с Восточным побережьем. И он рассказал мне множество фантастических историй о берегах Новой Англии – том самом побережье Новой Англии, откуда, как он меня заверял, происходили те самые древние камни, несшие на себе доказательство существования древнего разума – разума, следы которого я видел в столь отдаленных местах, как Берег Слоновой Кости и острова Полинезии!

В поведении Хаггопяна чувствовалось некое странное, все нараставшее возбуждение; он сидел, заламывая руки и беспокойно ерзая в кресле.

– О да, мистер Белтон, это было самое настоящее открытие! Ибо, как только я увидел американские обломки базальта, я тут же их узнал. Да, они были невелики, но надписи на них были точно такими же, какие я видел на огромных черных колоннах в прибрежных джунглях Либерии – колоннах, давным-давно выброшенных морем на берег, вокруг которых лунными ночами плясали и пели туземцы, совершая древние обряды! И я помнил эти песнопения, Белтон, еще со времен моего детства на островах Кука: Иа Р’Льех! Ктулху фхтагн!

Едва с его губ сорвались эти чуждые, бессвязные слова, армянин неожиданно вскочил на ноги, резко наклонившись вперед, так что побелели его опиравшиеся о стол костяшки пальцев. Затем, увидев выражение моего лица, когда я поспешно попытался от него отстраниться, он медленно расслабился и, в конце концов, обессиленно упал обратно в кресло, безвольно опустив руки и отвернувшись.

Хаггопян сидел так минуты три, после чего повернулся ко мне и небрежно пожал плечами.

– Прошу меня извинить, сэр. В последнее время я слишком легко перевозбуждаюсь.

Взяв со стола стакан, он сделал несколько глотков, затем снова вытер стекающие из глаз ручейки влаги и продолжил:

– Но я отвлекаюсь. Главное, что я хотел сказать – когда-то, очень давно, Америка и Африка были сиамскими близнецами, соединенными посередине полосой равнинной суши, которая погрузилась в море, когда началось смещение континентов. На этой равнине были города, понимаете? И доказательства их существования до сих пор можно найти в тех местах, где когда-то соединялись два материка. Что же касается Полинезии, достаточно сказать, что существа, построившие древние города, – существа, сошедшие со звезд в незапамятные времена, – когда-то владели всем миром. Но они оставили и другие следы, в виде странных богов и верований и, что еще более удивительно, своих творений!

Однако, кроме этих весьма занимательных геологических открытий, у меня имелись в Новой Англии и другие интересы, связанные с моей родословной. Как вам наверняка известно, моя мать была полинезийкой, но в ее жилах текла кровь и уроженцев Новой Англии. Мою прапрабабку привез с островов в Новую Англию матрос с одного из ходивших в Восточную Индию парусников в конце 1820-х годов, а два поколения спустя моя бабка вернулась в Полинезию, когда ее муж-американец погиб при пожаре. До этого наш род жил в Иннсмуте, морском порту, пользовавшемся дурной славой в Новой Англии, где полинезийские женщины были далеко не редкостью. Когда моя бабка вернулась на острова, она была беременна, и американская кровь в немалой степени проявилась в моей матери, судя по ее внешности; но даже сейчас я помню, что у нее было что-то не так с лицом – что-то с глазами.

Я рассказываю обо всем этом потому, что… меня не оставляет мысль о том, не связано ли как-то мое происхождение с моей нынешней… стадией.

Снова прозвучало это слово, на этот раз преднамеренно подчеркнутое, и снова мне захотелось спросить, что имел в виду Хаггопян – но было уже слишком поздно, поскольку он продолжил свой рассказ:

– Еще в детстве, в Полинезии, я слышал множество странных историй, и не менее странные истории рассказывал мне мой друг-коллекционер из Бостона – о существах, которые выходят из моря, чтобы спариваться с людьми, и об их кошмарном потомстве!

В голосе Хаггопяна вновь послышалось лихорадочное возбуждение; все его тело снова задрожало, словно охваченное едва сдерживаемыми эмоциями.

– Знаете ли вы, – неожиданно выпалил он, – что в тысяча девятьсот двадцать восьмом году агенты ФБР провели в Иннсмуте чистку? Чистку от кого, спрашиваю я вас? И зачем были сброшены глубоководные бомбы с Дьявольского рифа? Именно после этих взрывов и штормов тридцатого года на берега Новой Англии выбросило множество странных золотых предметов; и в то же самое время жители побережья начали находить те самые черные разбитые камни с жуткими иероглифами!

Иа-Р’льех! Какие чудовищные существа таятся даже сейчас в океанских глубинах, Белтон, и какие другие создания возвращаются в колыбель земной жизни?

Внезапно он встал и начал расхаживать по дворику своей покачивающейся неуклюжей походкой, издавая горловое бормотание и то и дело бросая взгляды в мою сторону. Я продолжал сидеть за столом, крайне обеспокоенный состоянием его рассудка.

Думаю, будь у меня возможность, в этот момент я с радостью отдал бы все, лишь бы оказаться подальше от Хаггопианы. Однако возможности такой у меня не было, и я лишь тревожно ждал, пока армянин в достаточной степени успокоится, чтобы снова сесть. Из-под его темных очков снова стекла струйка влаги, и он сделал еще глоток неизвестной жидкости из своего стакана, прежде чем продолжить:

– Еще раз прошу принять мои извинения, мистер Белтон, за то, что столь отклоняюсь от сути дела. Я уже говорил про свою книгу, «Обитатели глубин», и о том, что меня не удовлетворял ряд ее глав. Когда мой интерес к побережьям Новой Англии и их тайнам наконец иссяк, я вернулся к этой книге, в частности, к главе об океанских паразитах. Мне хотелось сравнить эту специфическую разновидность морских существ с их сухопутными аналогами и привести, как я делал в других главах, примеры связанных с ними океанских мифов и легенд.

Конечно, меня ограничивал тот факт, что море не может похвастаться столь большой численностью видов паразитов, как суша. Ведь практически любое сухопутное животное, включая птиц и насекомых, имеет собственного маленького компаньона, живущего в его шерсти или перьях или питающегося за его счет тем или иным паразитическим способом.

И тем не менее, я рассматривал миксин и миног, а также некоторые виды рыбьих пиявок и китовых вшей, сравнивая их с пресноводными пиявками, ленточными червями, грибами и так далее. Может возникнуть искушение считать разницу между водными и сухопутными жителями чересчур большой, и различие, конечно, действительно есть – но если вспомнить о том, что вся известная нам жизнь изначально вышла из моря…

Сейчас, мистер Белтон, когда я думаю о вампирах из легенд, оккультных верований и литературы о сверхъестественном – о том, как монстр вызывает чудовищные изменения и разрушения у своей жертвы, пока жертва не умирает, а затем воскресает в виде такого же вампира, мне кажется безумием все то, через что мне довелось пройти. Но откуда я мог знать, как я мог предвидеть?..

Но… вы все узнаете в свое время. И вы должны быть к этому готовы, несмотря на ваши заверения, что вас не так-то легко напугать.

В 1956 году я занимался глубоководными исследованиями у Соломоновых островов на яхте с экипажем из семи человек. Мы пристали на ночь к прекрасному маленькому необитаемому острову неподалеку от Сан-Кристобаля, а на следующее утро, пока матросы сворачивали лагерь и готовили яхту к выходу в море, я бродил по берегу в поисках раковин. Я увидел застрявшую в образовавшейся после отлива луже большую акулу; жабры ее едва покрывала вода, а шершавая спина и спинной плавник выступали над поверхностью. Естественно, мне стало жаль это создание, а еще больше после того, как я заметил, что к ее брюху прицепился один из тех кровососов, которые столь меня интересовали. Миксина выглядела просто красавицей – длиной в четыре фута, и явно принадлежала к виду, которого я никогда прежде не встречал. К тому времени книга «Обитатели глубин» была почти закончена, и, если бы не та глава, о которой я уже упоминал, она давно бы уже вышла из печати.

У меня не было времени, чтобы отбуксировать акулу на более глубокое место, и все же мне было жаль большую рыбину. Я велел одному из матросов прекратить ее страдания выстрелом из ружья. Одному богу известно, как долго паразит питался ее соками, постепенно ослабляя акулу, пока та не превратилась в игрушку приливов.

Что касается миксины, то ей предстояло отправиться с нами! На моей яхте хватало резервуаров для рыбы и покрупнее, а мне, естественно, хотелось изучить ее и включить упоминание о ней в свою книгу.

Матросам удалось без особых хлопот выловить странную рыбу сеткой и поднять ее на борт, но, похоже, извлечь ее из сетки и поместить в аквариум было не так-то просто. Вам следует понять, мистер Белтон, что эти аквариумы были утоплены в палубу вровень с верхним краем. Я подошел, чтобы помочь, прежде чем рыба погибнет, и, когда уже казалось, что мы распутали сетку, рыба начала отчаянно биться! Одним гибким движением тела она вырвалась из сетки и увлекла меня за собой в аквариум!

Конечно, матросы сначала рассмеялись, и я бы смеялся вместе с ними, если бы эта жуткая рыба в одно мгновение не прицепилась к моему телу, вонзив окаймленную зубами присоску мне в грудь и уставившись своим жутким взглядом прямо мне в глаза!

После короткой паузы, за время которой блестящее лицо армянина несколько раз исказила жуткая гримаса, он продолжил:

– После того как меня вытащили из аквариума, я три недели провалялся в лихорадке. Шок? Яд? Тогда я этого не знал. Теперь знаю, но уже слишком поздно, возможно, слишком поздно было уже тогда.

Моя жена была на яхте вместе с нами, в должности кока, и во время моей болезни, пока я метался в бреду на койке в своей каюте, она ухаживала за мной. Тем временем матросы поддерживали жизнь миксины, принадлежавшей к неизвестному ранее виду, снабжая ее мелкими акулами и другой рыбой. Как вы понимаете, они никогда не позволяли ей полностью высосать свою жертву, но им хватало ума сохранять ее живой и здоровой для меня, сколь бы отвратительным ни выглядел способ ее питания.

Я помню, что пока я выздоравливал, меня осаждали повторяющиеся видения каменных подводных городов, циклопических сооружений из базальта, населенных странными существами – отчасти людьми, отчасти рыбами и отчасти амфибиями, глубоководными созданиями Дагона и последователями культа спящего Ктулху. В этих видениях меня звали к себе странные голоса, нашептывая мне разные слова о моих предках – слова, от которых я кричал в бреду во весь голос!

Придя в себя, я не раз спускался под палубу, разглядывая миксину сквозь стеклянные стенки аквариума. Вы видели когда-либо вблизи миксину или миногу, мистер Белтон? Нет? Тогда считайте, что вам повезло. Это уродливые создания, внешность которых вполне соответствует их природе, похожие на угрей и крайне примитивные. А их пасти, Белтон – ужасные, зубастые, сосущие пасти!

Два месяца спустя, под конец путешествия, начался настоящий кошмар. К тому времени мои раны на груди в том месте, где в меня вцепилась эта тварь, полностью зажили; но воспоминание о той первой встрече до сих пор было свежо в моей памяти, и…

Я вижу, что вы хотите о чем-то спросить, мистер Белтон, но вы действительно правильно меня расслышали – я на самом деле сказал о первой встрече! О да! Впереди были другие встречи, и их было множество!

Хаггопян в очередной раз прервал свой удивительный рассказ, чтобы промокнуть стекающие из-под темных очков струйки и снова отхлебнуть мутной жидкости из стакана. Мне представился шанс оглядеться; возможно, я все еще искал путь к бегству на случай, если возникнет такая необходимость.

Армянин сидел спиной к большому бунгало, и, бросив нервный взгляд в ту сторону, я увидел чье-то лицо, мелькнувшее за одним из небольших, похожих на иллюминаторы окон. Позже, когда хозяин дома продолжил свое повествование, я смог разглядеть, что лицо в окне принадлежит старой служанке, и ее полный странного восхищения взгляд был устремлен прямо на него. Заметив, что я смотрю на нее, она скрылась.

– Нет, – наконец продолжил Хаггопян, – с этой рыбой для меня далеко не все было покончено, далеко нет! С каждой неделей мой интерес к этому созданию перерастал в навязчивую страсть; каждую свободную минуту я проводил возле аквариума, разглядывая странные отметины и шрамы, которые она оставляла на телах своих невольных жертв. А потом я обнаружил, что жертвы эти вовсе не невольные! Удивительно, и тем не менее…

Да, я обнаружил, что, став однажды жертвой миксины, рыбы, которыми она питалась, стремились восстановить подобную связь, даже под угрозой смерти! Впервые узнав об этом странном обстоятельстве, я, естественно, провел ряд экспериментов и впоследствии точно установил, что после первого насильственного контакта жертвы миксины сами отдавались ей с неким извращенным удовольствием!

Судя по всему, мистер Белтон, я нашел в море точную параллель с вампирами из сухопутной легенды. Но я не понимал, что означает для меня это открытие, пока… пока…

Перед тем, как вернуться назад на Хаггопиану, мы причалили в Лимасоле на Кипре. Я позволил команде – за исключением одного человека, Костаса, который не захотел покидать яхту, – провести ночь на берегу. Все они тяжко трудились достаточно долгое время. Моя жена тоже отправилась навестить друзей в Лимасоле. Я предпочел остаться на борту; общество друзей моей жены меня утомляло, к тому же я уже несколько дней ощущал странное оцепенение, похожее на летаргию.

Я рано лег в постель. Из моей каюты были видны огни города и слышался тихий плеск воды о причал, возле которого мы стояли. Костас дремал на корме с удочкой. Прежде чем заснуть, я позвал его. Он сонно ответил, что на море нет даже ряби и что он уже поймал две отличные кефали.

Очнулся я уже здесь, на Хаггопиане, три недели спустя. Миксина снова меня укусила! Мне рассказали, что Костас услышал плеск и нашел меня в аквариуме с миксиной. Ему удалось вытащить меня из воды, прежде чем я успел утонуть, но ему пришлось приложить немало усилий, чтобы оторвать чудовище от меня или, вернее, оторвать меня от чудовища!

Последствия уже начинают проявляться, мистер Белтон. Видите?

Он расстегнул рубашку, показав отметины на груди – круглые шрамы диаметром примерно в три дюйма, похожие на те, что я видел у акул-молотов в аквариуме – и я застыл в кресле с раскрытым ртом, увидев их количество! Рубашка была расстегнута до шелкового пояса ниже груди, и неповрежденным оставалось не больше дюйма кожи – местами шрамы даже перекрывались!

– Бог мой! – наконец выдохнул я.

– Какой бог? – тотчас же прошипел Хаггопян, пальцы которого снова начали возбужденно дрожать. – Какой бог, мистер Белтон? Иегова или Оаннес – человек-Христос или существо-Жаба – бог Земли или Воды? Иа-Р’льех, Ктулху фхтагн; Йибб-Тстлл; Йот-Сотот! Я знаю многих богов, сэр!

Он снова наполнил стакан из графина, судорожно глотая мутную жидкость, и мне даже показалось, что он может подавиться. Когда он наконец поставил пустой стакан, я увидел, что он в очередной раз пытается овладеть собой.

– Во второй раз, – продолжал он, – все считали, что я свалился в аквариум во сне, и для этого вовсе не требовалось обладать богатым воображением, поскольку в детстве я страдал легкой степенью сомнамбулизма. Сначала даже я сам в это поверил, поскольку тогда еще не осознавал ту власть, которую имеет надо мной это создание. Говорят, будто миксины слепы, мистер Белтон, и для более известных видов это определенно так, но моя миксина слепой не была. Более того, сколь бы примитивной она ни являлась, мне показалось, что после третьего или четвертого раза она начала меня узнавать! Я держал ее в аквариуме, где вы видели акул-молотов, запретив кому-либо другому входить в ту комнату. Я приходил к ней по ночам, когда у меня возникало соответствующее… настроение, и она была там, дожидаясь меня, прижимаясь к стеклу уродливой пастью и с предвкушением глядя на меня своими странными глазами. Она подплывала прямо к лестнице, когда я начинал по ней подниматься, ожидая, когда я спущусь к ней в воду. Я надевал маску с дыхательной трубкой, чтобы иметь возможность дышать, пока она… пока…

Хаггопян снова весь дрожал, постоянно вытирая лицо шелковым платком. Радуясь возможности отвести взгляд от его странно блестящего лица, я допил пиво и вылил в стакан остатки из бутылки. Пиво к тому времени почти выдохлось, но, понятное дело, я испытывал куда меньшую жажду, чем Хаггопян. Я сделал глоток, лишь для того, чтобы промочить пересохшее горло.

– Самое худшее заключалось в том, – помолчав, продолжал он, – что происходившее со мной случалось не против моей воли – точно так же, как с акулами и другими рыбами-жертвами. Я наслаждался каждой чудовищной связью, как алкоголик наслаждается эйфорией от виски, как наркоман наслаждается своими галлюцинациями, и следствия моего пагубного влечения были не менее разрушительными! У меня больше не было лихорадки, как после двух первых «сеансов» с этой тварью, но я чувствовал, что мои силы медленно, но верно истощаются. Мои помощники, естественно, знали, что я болен, – нужно было быть глупцом, чтобы не заметить, как ухудшается мое здоровье или с какой скоростью я старею, но больше всего страдала моя жена.

Я мало что мог поделать, понимаете? Если бы мы вели обычную супружескую жизнь, она наверняка бы увидела отметины на моем теле, что потребовало бы объяснений, которые я не хотел – на самом деле и не мог – давать! О да, я набрался немалой хитрости, следуя своей губительной страсти, и никто не догадывался об истинных причинах странной болезни, которая медленно убивала меня, лишая жизненных сил.

Через год с небольшим, в 1958 году, когда я понял, что одной ногой стою в могиле, я позволил уговорить себя предпринять еще одно путешествие. Моя жена любила меня столь же преданно, как и прежде, и считала, что длительная морская поездка пойдет мне на пользу. Думаю, к тому времени Костас начал подозревать правду; я даже застал его однажды в запретной комнате, где он с любопытством разглядывал миксину в ее аквариуме. Подозрения его возросли еще больше, когда я сказал, что рыба отправится с нами, против чего он был с самого начала. Однако я убедил его, что еще не закончил свои исследования миксины и что намереваюсь в конечном счете выпустить ее в море. Собственно, я не верил, что переживу путешествие. С шестнадцати стоунов веса я похудел до девяти!

Мы стояли на якоре у Большого Барьерного рифа, когда моя жена застала меня с миксиной. Остальные спали после прошедшей на борту вечеринки по случаю дня рождения. Я настоял на том, чтобы все пили и веселились, так что я мог быть уверен, что никто меня не побеспокоит, но жена выпила очень мало, а я этого не заметил. Когда я ее увидел, она стояла рядом с аквариумом, глядя на меня и на… эту тварь! Никогда не забуду ее лицо, весь отразившийся на нем ужас, и ее крик, прорезавший ночь!

Когда я выбрался из аквариума, ее уже не было. Она упала или выбросилась за борт. Крик ее разбудил команду, и Костас вскочил первым. Он увидел меня еще до того, как я успел прикрыться. Я взял троих матросов, и мы отправились на шлюпке на поиски моей жены. Когда мы вернулись, Костас прикончил миксину, несколько раз ударив ее багром. Голова ее напоминала кровавую кашу, но даже мертвая, она продолжала цепляться за пустоту своей пастью-присоской!

После этого я не видел Костаса почти целый месяц. Вряд ли ему хотелось быть рядом со мной – наверняка он понимал, что я оплакиваю не только свою жену!

Что ж, на этом заканчивается первая стадия, мистер Белтон. Ко мне быстро вернулись прежний вес и здоровье, лицо и тело вновь помолодели, и я стал почти тем же человеком, что и прежде. «Почти» – потому что, естественно, полностью прежним я стать не мог. Во-первых, я лишился всех своих волос. Как я уже говорил, эта тварь настолько истощила меня, что я одной ногой стоял в могиле. А кроме того, как напоминание о прошлом ужасе, на моем теле остались шрамы, и еще больший шрам в моей душе, который болит до сих пор, когда я вспоминаю лицо моей жены, каким я видел его в последний раз.

В течение последующего года я закончил свою книгу, но ничего не упомянул о своих открытиях во время «Экспедиции за ламантинами», а также о своих злоключениях с чудовищной рыбой. Книгу я посвятил, как вам наверняка известно, памяти моей несчастной жены, но прошел еще год, прежде чем эпизод с миксиной полностью изгладился из моей памяти. С тех пор я не мог вынести даже мысли о своей прежней жуткой привязанности.

Вскоре после того, как я женился во второй раз, началась вторая стадия…

Какое-то время я ощущал странную боль в животе, между пупком и диафрагмой, но не побеспокоился о том, чтобы обратиться к врачу. Терпеть не могу врачей. Через полгода после свадьбы боль исчезла, но ее сменило нечто куда худшее!

Зная о моем страхе перед врачами, моя новая жена хранила мою тайну, и, хотя никто из нас этого не понимал, это было самое худшее, что мы могли сделать. Возможно, если бы я сообразил раньше…

Видите ли, мистер Белтон, у меня появился… да, новый орган! Из моего живота вырос придаток, похожий на хобот, с маленькой дырочкой на конце, словно второй пупок! Естественно, в конце концов мне пришлось встретиться с врачом, и, после того как он осмотрел меня и сказал самое худшее, я взял с него клятву – или, вернее, заплатил ему – чтобы он молчал. Он сказал, что орган невозможно удалить, так как он стал частью меня: со своими кровеносными сосудами, главной артерией и связями с моими легкими и желудком. Орган не был злокачественным образованием, но больше врач ничего объяснить не мог. Однако после ряда изнурительных анализов он все же смог сказать, что моя кровь тоже претерпела изменения. Судя по всему, в моем организме было слишком много соли. Врач сказал, что вообще не понимает, как я еще жив!

На этом все не закончилось, мистер Белтон, поскольку вскоре начали происходить другие изменения – на этот раз с самим похожим на хобот органом, когда крошечное отверстие на его конце начало открываться!

А потом… потом… моя бедная жена… и мои глаза!

Хаггопяну снова пришлось остановиться. Он сидел, раскрыв рот, словно вытащенная из воды рыба; все его тело била дрожь, по лицу стекали тонкие струйки влаги. Снова наполнив стакан, он напился мутной жидкости и вновь вытер внушающее ужас лицо шелковым платком. В горле у меня пересохло, и даже если бы я хотел что-то сказать, вряд ли сумел бы это сделать. Я потянулся к своему стакану, просто чтобы чем-то себя занять, пока армянин пытался овладеть собой, но стакан, естественно, оказался пуст.

– Я… мне кажется… вы… – судорожно пробормотал Хаггопян и зашелся хриплым лающим кашлем, собираясь закончить свою жуткую историю. Голос его стал еще более нечеловеческим, чем прежде.

– Вы… у вас куда более крепкие нервы, чем я думал, мистер Белтон, и… вы были правы: вас не так-то легко потрясти или напугать. Собственно, это я трус, поскольку не могу рассказать все до конца. Я могу лишь… показать вам, а потом вы должны уйти. Можете подождать Костаса на причале…

С этими словами Хаггопян медленно встал и снял расстегнутую рубашку. Словно загипнотизированный, я смотрел, как он разматывает шелковую ленту на поясе, как становится видимым его… орган, слепо шаря на свету, словно хобот муравьеда! Но это был не хобот!

На конце его виднелась открытая пасть – красная и омерзительная, с рядами острых мелких зубов, – а по краям ее шевелились жаберные щели, вдыхая разреженный воздух!

Но даже на этом все ужасы не закончились. Когда я, пошатываясь, поднялся на ноги, армянин снял свои жуткие темные очки! Впервые я увидел его глаза, его выпученные рыбьи глаза без белков, словно шары из черного мрамора, сочащиеся болезненными слезами в чуждой для них среде, глаза, приспособленные к мутной воде морских глубин! Я помню звучавшие в моих ушах последние слова Хаггопяна, пока я, не разбирая дороги, бежал по берегу к причалу, слова, которые он прохрипел, сбрасывая пояс и снимая темные очки с лица.

– Не жалейте меня, мистер Белтон, – сказал он. – Море всегда было моей первой любовью, и я многое о нем не знаю даже сейчас, но еще узнаю. И я буду не одинок среди Обитателей глубин. Среди них есть та, кто уже ждет меня, и та, кто еще придет!

Во время короткого путешествия назад в Клетнос, несмотря на то что услышанное в немалой степени меня ошеломило, журналист во мне все-таки взял верх, и я снова подумал о чудовищной истории Хаггопяна и ее столь же чудовищных последствиях. Я думал о его огромной любви к океану, о странной мутной жидкости, с помощью которой он, очевидно, поддерживал свое существование, и о тонкой пленке защитной слизи, которая блестела на его лице и, видимо, покрывала все его тело. Я подумал о его странных предках и экзотических богах, которым они поклонялись, о созданиях, выходивших из моря, чтобы спариваться с людьми! Я думал о свежих отметинах, которые я видел на брюхах акул-молотов в большом аквариуме, отметинах, сделанных не паразитами, поскольку Хаггопян выпустил своих миног в море три года назад, и о второй жене, которую упоминал армянин, по слухам, умершей от некоей «экзотической болезни»! Наконец, я подумал о других слухах, ходивших о его третьей жене, о том, что она больше не живет вместе с ним. Но лишь когда мы причалили в Клетносе, я понял, что эти слухи на самом деле не соответствуют действительности.

Ибо, когда верный Костас помогал старой женщине выйти из лодки, она наступила на тянувшийся за ней край платка. Платок и ее вуаль составляли единое целое, и из-за ее неуклюжести на мгновение приоткрылись лицо, шея и плечо чуть выше левой груди. В тот же миг я впервые увидел целиком ее лицо… и красные шрамы, начинавшиеся чуть ниже ключицы!

Наконец мне стало ясно странное влечение, которое испытывала она к Хаггопяну, подобное омерзительной тяге, которую испытывали к жуткой миксине из его рассказа ее добровольные жертвы! Мне также стало ясно, почему меня привлекли ее классические, почти аристократические черты, ибо это были черты одной известной в последнее время афинской модели! Третьей жены Хаггопяна, вышедшей за него замуж в день своего восемнадцатилетия! А потом, снова вспомнив о его второй жене, «похороненной в море», я, наконец, понял, что имел в виду армянин, когда говорил: «Среди них есть та, кто уже ждет меня, и та, кто еще придет!»