Халиф

III

— Ты думаешь, настало время защитных рубах и красных звезд? — спросил Энвер, слезая с коня у старого мазара — гробницы, приткнувшейся у скалы.

Хасанов с забинтованной головой указал вниз. Там, внизу, далеко, как будто в другом мире, стоял сигнальный костер, и далеко к северу блуждал он, и еще на тропе, и еще внизу, у переправ.

— Они нарочно зажгли костры, чтобы сбить нас, — сказал Энвер.

— Нас загоняют, — ответил Хасанов, — нам осталась дорога в Афганистан.

— Никогда, — закричал Энвер. Черные пиявки над его высокомерными губами вздрогнули. — Мы должны найти хоть одну искру настоящего мужества — и все обернется по-другому.

— Мертвые Кербелаха не всегда доезжают до Кербелаха, — сказал Хасанов, — отдохнем у мазара.

Отряд остановился. У стены гробницы сидел старик. На впалых щеках его, лиловых при заходящем солнце, гнездились клочья ржавых волос. При виде вооруженных людей им овладела необычайная радость. Он царапал землю ногами, похожими на спицы. Головокружение охватывало горцев, когда они встречались с его глубокими, скользящими глазами. Точно ужаленный, он подскочил на месте и простер руки, желая обнять оружие всего отряда. Шапка его ощетинилась, глаза закрылись.

Гнусавый голос ударился в узкую дверь ущелья. Он танцевал как безумный, кружась и подпрыгивая.

— Он молится, — говорили дарвазцы. — Он — "дивана".

— Он танцует мою жизнь, — шептал Энвер.

— Анахронизм, — сказал Хасанов. — Пляшущий мертвец.

Ислам умер.

Пена текла по сизой бороденке старика, обнажились неровные длинные зубы, один глаз полуоткрылся и обегал сидевших.

Ужаснее всего жили его руки.

Они то выпрямлялись как палки, над головой, то складывались, будто ломались надвое, то извивались, потрескивая, то летели в стороны; сейчас касались земли, сейчас — отделялись от тела, точно плясали рядом со стариком.

Он шумно выдохнул воздух, кончил пляску и, согнувшись, почти рухнул к ногам Энвера, закричав ужасным голосом:

— Халифат, халифат — Ияхуа — халифат — Ай-ЕмИяхуа — халифат!

Когда они стали разговаривать, все почтительно отодвинулись от них. Энвер рассказывал старику свою жизнь. Через кровь слуги султана, через постель дочери султана, через трупы солдат султана, через пески Триполи, кровавые виноградники Турции, горы Кавказа, пустыни Бухары шел рассказ. Аллах избрал Энвера грозой неверных. Энвер погружался в бездонные глаза "диваны". Он ощущал себя заново, как тогда, когда вскочил на коня, чтобы завоевать Адрианополь, или вошел на палубу "Гамидиэ", чтобы мчаться в Африку. Этот старик встанет за него. Вся история ислама пестрит такими стариками. А кто были первые халифы? Безумные, взявшие меч. Этот старик поедет рядом с ним под зеленым знаменем. Еще не все погибло.

— Халифат, — сказал вздохнув, старик, — ты отдашь мне халифат. А ты кто?

— Как?.. тебе? — спросил Энвер. — А кто ты?

Тогда старик выпрямился, и лиловая маленькая грудь его надулась, как зоб у жителей Пянджа.

— Я халиф! Ай-Ем. Я халиф, — сказал он, — подлинный и настоящий. Я покажу тебе мой халифат…

— Где же он? — сказал тихо Энвер. — Твой халифат да будет и моим.

Старик, подмигивая и морщась, потащил его внутрь мазера.

Энвер вступил в комнату, слабо освещенную последними лучами солнца. Между голых стен валялись трухлявая солома и несколько кирпичей. Совсем в углу в полу он увидел черное углубление, похожее на незакрытый гроб.

— Пристальней смотри. Смотри — вот это мой халифат, — кричал старик, прыгая от радости, — и ты будешь иметь такой…

Он радовался своему голосу, как ребенок новому колокольчику.

"Он настоящий пророк, — подумал Энвер, — он хитер, как Магомет. Он притворяется, как актер. Тем лучше…"

Он нагнулся и сделал вид, что целует руку старика с сыновней почтительностью.

Он не слышал, как басмачи говорили Хасанову, что старик сумасшедший, уже лет двадцать назад он провозгласил себя халифом и требует почестей. Больше всего на свете он любит оружие и всегда пляшет перед вооруженными людьми.

Энвер вышел из мазара, сияя, как победитель. Все будущее казалось ему великолепным. Не может быть, что он жил затем, чтобы погибнуть в безвестной каменной дыре! Грудь его вздымалась яростью первых халифов. Страны, лежащие внизу, казалось, умоляли о пощаде. Он введет своего коня в волны океана, чтобы сказать: дальше некуда…

Он пошел к басмачам, прямой, со светящимися глазами, и они закричали: "Бас а бас!" — и ударили по рукояткам сабель.

Победа витала над ним.

На другой день к вечеру его убили красноармейцы.

[1]