Характер победителя

Глава 3 Ловец снов (продолжение)

Шеф личной охраны министра обороны сморщился так, словно у него разболелись все зубы разом. Во рту пересохло, а к горлу подкатила тошнотворный комок. Давид Кочари ждал гостей, но не мог предположить, что все будет так страшно. Он не знал, что чувствуют убийцы – он никого не убивал, – зато уже мог поделиться чувствами предателя – и родины, и конкретного человека, которого он уважал и ценил. Раньше ему казалось, он был готов отдать за него жизнь. Теперь – нет. Он позволял другим забрать у него жизнь. Он был напуган. Люди, которых он впустил в дом, могли одним словом назвать его состояние: трусость.

– Как дела? – спросил полковник Шавхелишвили. Не на ходу. Он остановился рядом с телохранителем министра, но руки ему не подал. Он не изменил своей привычки и смотрел мимо собеседника. Их взгляды снова пересекутся, но только на короткий миг, который будет слишком мал, чтобы увидеть в его глазах хотя бы холодную искру.

Джемал был одет в униформу черного цвета. Он бы не изменил этому правилу, даже если бы операция протекала посреди пустыни и при палящем солнце. Он любил черный цвет. Любил перебирать фотографии, на которых он был запечатлен в униформе траурного цвета. Было несколько других фотографий – скорее для сравнения, что ли, – где на нем была коричневатая форма – аналог той, в которую были экипированы американские солдаты в Ираке. Но в отличие от последних, укутанных так, будто они шли покорять величайшую вершину мира, Шерхан был приверженцем «легкой кавалерии». (Однажды он услышал в свой адрес: «Вы всегда так мало на себе носите?» Кажется, эта фраза была позаимствована из американского фильма «Бриллианты навсегда». Впрочем, он не был уверен. В связи с чем припомнил другое высказывание: «Во всех сомнительных случаях цитату следует приписывать Бернарду Шоу». Но кто автор этой цитаты? Еще один сомнительный случай...) Боец спецназа должен быть маневренным, мобильным. Но если у тебя за спиной двадцатикилограммовый рюкзак, глаза скрывают защитные очки и ты разрываешься от средств связи (кому ответить – первому, второму или третьему и по какой рации), задыхаешься после полукилометрового броска на черепашьей скорости, ты, извини меня, – экипированный труп, а никакой не спецназовец. Его умиляли наколенники и налокотники, под которыми он, привлекая чуточку сарказма, видел изнеженные коленки, которым позавидовала бы слабая половина человечества. Любая царапина, и ты бежишь к доктору: смазать, перевязать, сделать инъекцию. Где боль? Ведь только она способна сказать тебе, что ты еще жив, что ты солдат, а не живой манекен, рекламирующий средства защиты, нападения, выживания и еще черт знает чего. Шавхелишвили был глубоко убежден, что «живые американские манекены» в Ираке и Афганистане – хорошо продуманная рекламная акция – в самом масштабном, на государственном уровне, смысле этого слова.

– Как дела? – повторил Шерхан, обремененный лишь парой упряжей – для пистолета и ножа, и бронежилетом.

Давид Кочари ответил честно. Наверное, потому, что не знал, что ответить.

– Не спрашивай.

– А все-таки.

– Хреново.

Шерхан рассмеялся. В его коротком смешке был заложен и дружеский жест, которым он потрепал офицера физической защиты (так официально называлась должность Кочари; без всяких там замещений) по плечу. И только сейчас их взгляды пересеклись.

Все же телохранитель министра обороны увидел искру в холодных глазах Шерхана и она могла завести любой «убитый» двигатель.

– Он на втором этаже?

– Да, – ответил Кочари.

Шерхан не расслышал. Его взгляд пробежался не по дубовым ступеням лестницы, а по видимой ее части – балясинам, сработанным из той же твердой и дорогой породы дерева.

– Он на втором этаже? – повторил Джемал.

Он – это министр обороны страны. Так его не называла даже жена. Сколько помнил Кочари, она всегда избегала личных местоимений даже в его присутствии.

– На втором, – подтвердил он более конкретно.

– Не бери в голову, и все обойдется. Мы за ним пришли, не за тобой.

– Ну да. Про меня ты бы спросил: «Он на первом этаже?»

Шерхан растянул чувственные губы во второй раз. Этот человек, именно человек, а не его смелость, нравился ему все больше. И он не удержался от жеста, который лишь подразумевал: похлопал Кочари по плечу. В следующую секунду полковник ступил на лестницу и быстро взбежал по ней. Буквально по горячим следам своих подчиненных. Они действовали бесшумно. Наверху было тихо, как и положено в этот ранний час.

Площадка на втором этаже вливалась в узкий коридор, раздваивающийся неравными по длине рукавами. Более короткий вел в личные апартаменты министра, который даже за кулисами военной политики придерживался некоего светского стиля. Его апартаменты состояли из спальни, имеющей смежную комнату, ванной и кабинета – с его необязательной, наверное, комнатой отдыха и туалетом. Спальня жены министра находилась в другом крыле, и начиналась она с будуара.

Бойцы Шерхана взяли под контроль весь дом. К этой минуте все, кто находился в доме, смотрели в стволы немецких пистолет-пулеметов «Хеклер и Кох» MP5N – с интегрированным глушителем и раздвижным металлическим прикладом. Спецназовцы поставили жильцов на колени, заставив скрестить руки на затылке, и контролировали каждое мимолетное движение минимум с двух точек – спереди и сзади. Они казались скованными, но на самом деле это называлось неподвижностью, готовностью убить, опустить оружие, выполнить любой приказ. Они в корне отличались от тех бойцов спецподразделений, которых раздавила русская военная машина в первые дни и часы битвы за Южную Осетию. У тех буквально на лбу было выгравировано модное «Team Special». Они желаемое выдавали за действительное. Когда грузинское телевидение ретранслировало кадры российских коллег, Джемал Шавхелишвили, глядя на трупы из спецгруппы, сплюнул под ноги и брезгливо выдавил: «Тупые ублюдки». Как бы он действовал на их месте? Он этим вопросом не задавался. Каждый должен заниматься своим делом. «Наезднику стремя, охотнику ружье» – он припомнил строки из песни к кинофильму «Берегите женщин».

Русские давно готовились к этой войне, был уверен Шавхелишвили. Предвидели действия противника? Но это в плане военной стратегии одно и то же. В сентябре прошлого года на полигоне Ашулук в Астраханской области прошли специальные учения «по исследованию сил и средств радиоэлектронной борьбы». Об этом сообщил прессе не кто иной, как заместитель главнокомандующего Военно-воздушными силами России генерал-полковник Анатолий Наговицын. Полковник Шавхелишвили поднял материалы годичной давности и освежил память, процитировав русского генерала, как если бы обращался к аудитории: «На воздушно-огневой конференции мы разработали эту тему, чтобы сформулировать правила. С помощью средств РЭБ мы проверяем свои возможности бороться с такими же средствами противника и оцениваем, насколько они могут выполнять задачу по прикрытию наших войск». В первые же часы операции, озвученной генералом как операция по принуждению к миру, российские военные подавили все, что только поддавалось подавлению, в том числе и радиоэлектронные средства противника, лишив его управления войсками и взаимодействия между группами и группировками всех родов войск, даже на море, которое превратилось в кладбище погибших кораблей. Год назад Анатолий Наговицын был известен узкому кругу лиц. Нынче он олицетворяет Вооруженные силы России. Учения в прошлом году и боевая операция в этом – иначе как привязкой это не назовешь.

Отчасти – но только отчасти – Шавхелишвили сам выдавал желаемое за действительное.

На лестничной площадке, над которой находился чердачный люк с раскладывающейся лесенкой, полковник остановился и оглядел коридор в оба конца. Машинально посчитал своих бойцов, выстроившихся в узком пространстве. Он повернул направо и на секунду остановился напротив широкой двери. Если бы она открывалась наружу, то не смогла бы открыться на всю ширину – слишком узок был коридор. Странная планировка дома, еще раз отметил Шавхелишвили.

Он вошел в спальню министра, которая начиналась буквально с вешалки: это простенькая прихожая, будто перенесенная сюда из гостиницы. Все так, как было на плане и прилагающихся к нему снимках; на них не было живых людей, а так все соответствовало тому, что имело место на самом деле. Министра подняли с постели – об этом говорила кровать со смятой подушкой и отброшенным одеялом. Он спал в спортивных штанах. Ему бы не дали прикрыться, даже если бы он был голым. Спортивные штаны и голый торс. Глаза Шавхелишвили пробежали по груди министра обороны, растительность на которой хоть и была бурной, но седой. Старческой – дал определение полковник, обходя стоящего на коленях командующего вооруженными силами. Тот дышал тяжело, как будто его вытащили из петли, в которой он задыхался не меньше минуты. Он знал, что это конец, и принял это как данность. Надежда умерла раньше, чем он, оставив его в качестве вдовца.

«Мы молчим, мы молчим, мы молчим, мы спешим... Мы вместе с птицами в небо уносимся...»

Шавхелишвили мысленно выругался. К нему прилипла еще одна песня из «Берегите женщин». Говорят, самый надежный способ избавиться от навязчивой мелодии – это насвистеть или напеть ее. Что он и сделал, стоя за спиной министра. Сделал «капитально»: «Мы молчим» – он насвистел, а «Мы вместе с птицами в небо уносимся» – напел.

Он подошел к окну и распахнул шторы. В комнате горело только бра в виде пары зеленоватых свечей, что было странно, да просачивался свет из прихожей. Но даже на этом фоне высоченный полковник в штурмовом одеянии смотрелся эффектно. Не запахивая обратно шторы, он поднес ко рту рацию и отдал короткий приказ:

– Давайте его сюда.

Снова никаких имен в эфире.

«Надежда воскресла» – пронеслось в голове Шерхана. Вернее, приоткрыла глаза, развалившись на смертном одре. Министр обороны прохрипел, глядя прямо перед собой:

– Дайте мне пистолет. Вы тоже военный... Джемал, я прошу вас...

– Вы получите пулю, – пообещал полковник, кривя душой: чего-чего, а смерти от пули министру не видать. – Всему свое время.

Что бы сделал он на месте главнокомандующего российской армией, который отдал приказ на вторжение на территорию суверенного государства? Он бы пошел дальше. Российская военная машина поначалу в лице одной из тактических групп 58-й армии, превратившись в раскаленный нож, прорвалась в базовый лагерь российских миротворцев в Цхинвале, а к ней подтянулся спецназ. Так началась операция «по принуждению агрессора к миру». Русские начали штурм позиций грузинской армии, что в селе Тамарашени на севере Цхинвала. Это село входило в четверку населенных пунктов северного грузинского анклава, через них же проходит Транскавказская магистраль, блокированная грузинскими военными. Потом части и подразделения 58-й армии совершили марш «в тяжелых горных условиях под обстрелом грузинской артиллерии... В район боевых действий были переброшены артиллерийские, мотострелковые и разведывательные подразделения... Штурмовая и армейская авиация сосредоточена на ближайших российских аэродромах в зоне конфликта».

Человек, который стоял перед Шавхелишвили на коленях, в то время сделал жесткое заявление: «Если российские войска приблизятся к границе Южной Осетии, мы объявим России войну». Он же позорно заткнулся, когда российские танки и авиация перешли границу с Грузией, и огненная волна эта докатилась до Гори; до столицы было рукой подать. Так вот, если идти дальше и сравнивать диспетчерский пункт столичного аэродрома с Белым домом «51-го полигона», то жизнь президента и его ближайшего окружения висела на волоске. Что, воля или слабость российского главкома не позволили ему перерезать этот волосок? Какая разница: отвечать перед сумасшедшей Европой за вторжение до Гори или Тбилиси? За гибель трех тысяч грузинских военнослужащих или пяти?

Недоделали...

Полковник Шавхелишвили пошел бы дальше. Он бы катком прокатился по белокаменным палатам Кремля и проник в «Кремлевские тайны». Эта «недоделанность», перенесенная с одной стороны на другую, как с больной головы на здоровую, долго не давала Шавхелишвили покоя. В лице русских он видел кровного врага и, ставя себя на его место, топтал ногами кремлевскую резиденцию верховного главнокомандующего...

Что для тебя Грузия? Нет, что для тебя Независимая Грузия? Историческая? Да. Она без Абхазии и Южной Осетии, как пирог с вырезанными кусками. Посмотрите на карту. Что такое Сербия без Косово? Такой же пирог с безобразным надкусом. За Южную Осетию и Абхазию нужно бороться, как за руку или ногу, подлежащие ампутации. Хирург поставил неверный диагноз.

Сегодня полковник Шавхелишвили снова примерил портативное дыхательное устройство, аббревиатуру которого он, сам того не замечая, назвал ДПУ. Ошибку замечали его подчиненные, но обсудили раз или два, просклоняв как «Дорожно-патрульное управление» и «Дай полковнику ума». Это был тот же тип противогаза, способный защитить от боевого отравляющего вещества, к которому Джемал Шавхелишвили отнес и «начинку» от советского снаряда ствольной артиллерии: это четыреста сорок граммов зарина. Его вчера доставили в Гори из Ахалкалаки, где на протяжении многих лет на российской военной базе хранилось несколько десятков таких снарядов, и факт хранения был официально задокументирован в 1993 году. Специалисты из радиационно-химической лаборатории госбезопасности освободили химическую составляющую и поместили ее в баллон, используя для этого инертный газ.

Толстостенный баллон с шаровым краном весил чуть больше четырех килограммов. Его содержимое могло убить все, что дышало легкими и имело кожный покров, в закрытом помещении размером со спортзал. Загородный дом министра обороны был не меньше.

...Он оставил министра на попечение своих подчиненных и неторопливой походкой направился к группе людей, которая даже полковнику показалась жалкой. Он не хотел знать, что творится у них на душе. Отозвав в сторонку Давида Кочари, он без обиняков спросил:

– Кого из твоих людей ты отдаешь на откуп?

Для Кочари прозвучало: на алтарь. Он не мог выбрать, ткнув пальцем в одного, другого офицера. С каждым из них его связывали не только служебные отношения. Как не мог он указать на себя. Ему было страшно делать выбор. Он отдавал себе отчет в том, что Джемал Шавхелишвили добивает его морально и ждет от него одной, только до некоторой степени стандартной, фразы: «Выбор за вами». Он покачал головой, вкладывая в этот жест очень многое, включая собственное унижение и покорность. Он, выбирая между жизнью и смертью, выбрал жизнь.

Джемал ответил ему схожим жестом, а вслух сказал:

– Уходите.

Эти слова он адресовал офицерам, которые уже не могли выступить в защиту своего шефа. И тише, чтобы услышал только их начальник:

– А ты задержись.

– Да, – ответил Кочари. На слух – грузинская фамилия. На самом деле «кочари» – тюркское слово и переводится как кочевник. Насколько знал сам Давид, тюрков в его роду не было.

Он подошел к своим подопечным. Ему не нужно было играть роль. Он был бледен, часто облизывал пересохшие губы; его глаза подернула мертвенная дымка.

Он сказал офицерам: «Уходим», а глаза его, которыми он указал наверх, говорили: «Издец ему». Он даже на миг забыл, что «издец всем», что первыми, как и положено, головы сложат телохранители министра обороны.

– Уходим... ребятки, – с запинкой, как будто заикнулся, поторопил Кочари.

– Они выходят, – бросал в рацию Шавхелишвили, неспешно поднимаясь по лестнице. – Встречайте их. Где Телешевский?

– В автобусе.

Для встречи четырех офицеров охраны Шерхан выставил двух своих спецназовцев. Они отложили штатные «хеклеры» и вооружились старыми добрыми «калашами».

Майор Телешевский находился в автобусе. Он был один. Пристегнутый к вертикальной стойке наручниками, он мог вертеться вокруг нее, как стриптизер в баре. Когда его накрывала волна бешенства, он был готов начать невероятную гонку по кругу в попытке укусить свой локоть. Глядя на происходящее во дворе дома министра обороны, он читал сценарий Джемала Шавхелишвили как с листа. Сценарий был прост и понятен, ничего лишнего.

Открылась центральная дверь, выпуская охранников. Они выходили парами и только что не держались за руки. В строгих костюмах, гладко выбритые, стройные и красивые, они, казалось со стороны, покидают церковь, где, сгорая от стыда, их обвенчал православный священник.

Автоматчики одновременно выбрали свободный ход спусковых крючков и дожали их. Два десятка пуль скосили первую пару, и стрелкам открылась вторая. Они и по ней отстреляли, как по падающим мишеням. Используя оптику, они выработали рожки до последнего патрона в попытке «проконтролировать» телохранителей.

– Дело сделано, – в вольном стиле доложил старший пары, продолжая неотрывное наблюдение за поверженным противником. Его напарник тем временем сменил магазин, передернул затвор, засылая патрон в патронник, и тоже приник к окуляру прицела.

– Выпускайте нашего мальчика, – не называя Телешевского по имени, распорядился Шавхелишвили.

Старший поднялся во весь рост и покинул точку, которой послужило что-то наподобие вазона или исполинского кашпо с лепниной по гребню; китч, на который министр обороны не обращал внимания.

В микроавтобусе он снял с Телешевского наручники и сунул ему в руки «калаш» с пустым рожком. Угрожая ему пистолетом, еще раз напомнил правила игры:

– Шаг в сторону, майор, и первым умрет мальчик. Тебе не надо напоминать, сколько лет сыну майора Дании?

– Ему восемь. У меня хорошая память.

«Умрет мальчик, – мысленно повторил он за спецназовцем. – Умрет сын Дании. Но не мой». Он подумал об этом с немыслимой смесью облегчения, вины и смертельной тоски, и от этого хотелось выть...

– Эй, – окрикнул его тихонько стрелок. – Возле двери задержись и махни мне рукой.

«Махни рукой своему партнеру», – подкорректировал его Телешевский. Чтобы камера слежения, уже запечатлевшая расстрел охранников, сняла и исполнителя, вооруженного автоматом Калашникова.

– Давай, пошел! – чуть слышно взорвался автоматчик, видя замешательство русского майора. – Оглох, блин?

Телешевский на ходу перекинул автомат через плечо. Оружие придало ему каплю уверенности. Во всяком случае, мысли его взяли иное направление. Он думал о том, что можно выжать из этой аховой ситуации. Грузинский стрелок целится ему в спину и не промахнется; он уже доказал свою состоятельность, скосив четырех человек; их трупы и обходил стороной Телешевский. За дверью еще несколько вооруженных до зубов спецназовцев. Так что можно выжатьиз собственных мозгов, какую лазейку найти, когда до порога осталось всего несколько шагов?.. А, да... Нужно выжать жест своему напарнику. Телешевский улыбнулся – рефлекторно, поскольку жест его был дружеским. И камера беспристрастно запечатлела этот момент.

Дальше он подошел к рубежу и миновал его довольно легко, без какой-либо мысли, на автомате. И сразу же встретился лицом к лицу с начальником охраны министра обороны.

Давид Кочари пришел в себя, едва увидел Телешевского, уловил его дыхание, словно понюхал нашатырного спирта. Скоро он убьет этого человека и станет единственным, кто сумел выжить в отравленной зарином атмосфере. И он, протянув руку, потребовал:

– Оружие!

Джемал Шавхелишвили, наблюдая эту сцену с бельэтажа, бросил под нос:

– А это неплохо совсем.

Он был рад тому, что одна из ключевых фигур этого дела ожила.

С этими мыслями Шавхелишвили дошел до спальни жены министра и бросил беглый взгляд на следующую дверь, в конце коридора: детская.

Дети министра в этот вечерний час наслаждались жизнью в Женеве. Они выросли как из коротких штанишек, которые бережно хранились в шкафах, так и из этой комнаты...

Молодая женщина – лет тридцати – лежала на кровати. Ее шелковая сорочка гармонировала, сливалась с атласным постельным бельем. То же самое можно было отнести и к коже этой грузинской красавицы, но только в последнюю очередь. Она была бледна... как княжна Тараканова, пришло к Шавхелишвили сравнение. Напугана, но не смертельно, как ее муж, с которым в браке она состояла последние четыре года. Она – женщина, а мужчины с женщинами не воюют. Женщину нельзя бить даже цветком. Даже красной розой. Она прекрасно знает об этом. Иначе чем еще объяснить ее относительное спокойствие... которое со временем могло перерасти в ледяное.

– А жаль... – обронил Джемал. И его смог расслышать дежуривший здесь спецназовец по имени Теймураз. Ни он, ни сам полковник Шавхелишвили не смогли бы толком объяснить причины его жалости.

– Внимание! – передал он по рации. – Минутная готовность.

Он был уверен в себе, как никогда. В эту минуту он мог уложить многое. Вот сейчас он уподобился театральному актеру: подошел к шкафу, снял с плечиков халат и подал вначале руку женщине, помогая ей встать с кровати, затем помог ей с халатом. Она завязывала пояс на ходу, стараясь не отстать от этого высокого, сильного мужчины.

– Ты можешь обнять жену, – разрешил Джемал, едва женщина вслед за ним перешагнула порог комнаты министра.

Минута вышла, и Шерхан начал обратный отсчет.

– Десять...

Он потянул из бокового подсумка ПДУ и надел маску отточенными движениями. Он мог находиться под защитой дыхательного устройства в течение двадцати минут.

– Девять.

Из другого подсумка он достал баллон и скрутил с крана стальную предохранительную проволоку. Теперь, чтобы пустить газ в помещение, достаточно было повернуть кран.

В руку Телешевского ткнулось ПДУ, над ухом прозвучал густой голос Кочари:

– Надевай противогаз. Быстро!

Теперь даже здесь, у самого выхода, ситуацию в свои руки взял Давид Кочари. Он не стал обременять себя дыхательным устройством – главное, чтобы аппарат был зафиксирован на майоре, зафиксирован камерой видеонаблюдения. Он не слышал, как отсчитывал последние секунды Шерхан, – у него не было рации. И он не мог опоздать. Наоборот – он поторопил события, и никто из команды «Дельта-Джи» – так именовалось подразделение полковника Шавхелишвили, не остановил его. Кочари выхватил свой табельный «кольт» и взвел курок, направил ствол на Телешевского.

– Пошел! На выход! Беги! Открывай дверь! – брызгал он слюной.

Сломленный за несколько дней плена, навсегда забывший о всплесках мужества и отваги – когда рубился с Шерханом, Телешевский рванул из двери так, словно завелся от искры надежды. Он уже не мог сообразить, что в его руках автомат, а лицо скрыто под резиной дыхательного аппарата. Он сбежал по ступеням и едва не споткнулся о безжизненную кучу тел. Он представлял собой отличную мишень и для начальника охраны, вооруженного пистолетом, и для второго автоматчика, который все это время был наготове, ждал этого момента.

Давид Кочари, воспользовавшись замешательством русского, шагнувшего в сторону, отстрелял в него из пистолета, как в мишень «бегущий кабан». Пули угодили майору между лопаток, и он, припадая на колено, крутнулся вокруг своей оси, замер, открыв рот. Но закричать от дикой боли не смог: еще две пули ударили ему в спину. Его правая сторона горела огнем, как будто он уже провалился в ад. К этому времени Кочари, окончательно вживаясь в роль, подбежал к своей жертве, опустился на колени так, чтобы не бросить тень на умирающего майора. Он сорвал с него маску и заглянул в его лицо; мог поклясться, что действительно увидел в этом человеке убийцу своего шефа.

А тот пока что был жив. Задержав дыхание, министр отпихивал от себя жену с посиневшим лицом. Глаза его вылезали из орбит, легкие вздулись и стали огромными, как будто вылезли из кастрюли с крутым кипятком. Изо рта вырвался зеленоватый парок – газ, который убивал его...

Они виделись Шавхелишвили замерзающими на полюсе холода людьми; мороз настолько страшный, что пар изо рта имел консистенцию сметаны. Желто-зеленого, настоящего ядовитого цвета. Почему, думал озадаченный Джемал, держа в руках пустой баллон, почему бесцветный газ «на выходе» приобретает цвет? Если у зарина нет реакции с воздухом, то он вступает в реакцию непосредственно с легкими, живой тканью? Он что, расслаивается, отдает часть себя? Этими вопросами он задавался в то время, когда на его глазах умирали два человека. Они зябли, выдыхая облачка газа, и менялись в лице. Еще секунда-другая, – и эти цвета сольются.

Первым сдался министр. Он убрал руку с горла, которой словно душил сам себя, и, показывая белок идеального цвета, завалился на бок. Его жена теперь не встретила сопротивления и повалились на грудь мужа. Последний выдох, и она, наконец-то, обрела покой.

«Отмучилась» – коротко подвел итог ее страданиям Шавхелишвили. И едва не снял маску: дело-то сделано. Но в доме по-прежнему витала смерть. Пройдет немало времени, прежде чем атмосфера очистится от ядовитых веществ.

«Вот я и приобрел еще один сон», – подумал Джемал. Но не кошмар, нет, был уверен он. Теперь в его сновидениях все будет сбалансировано. Он мог сказать себе, что излечился, если признать истиной его болезнь. «Клин клином вышибают. Клин клином...»

Ему показалось, что ядовитый газ нашел брешь в ПДУ – отсюда и мысли такие задурманенные, слегка отравленные; утренние мысли. Их надо пережить. Не гнать их, а пережить, пропустить через собственный фильтр, посмотреть, что осталось на нем, – иначе они придут снова, снова и снова.

Он вышел последним из министерских апартаментов, «фильтруя» последнюю в этот день навязчивую мысль: справедливый ли суд состоялся на министром обороны? Да – если учесть, что он проиграл войну. Он не мог не догадываться о том, что однажды за ним придут. Он знал разницу – в какой стране родился и в какой жил последние несколько лет.

Только на первом этаже, став у приоткрытой двери, Шавхелишвили снял маску и без опаски вдохнул полной грудью животворный бодрящий воздух. И понял, что никаких цветных паров изо рта министра и его жены не было. Виной всему – свет от зеленоватого бра и напуганное воображение самого Джемала...

– Посмотрим запись, – обращаясь больше к себе, нежели к Винсенту, произнес Шавхелишвили. И уж точно его слова не были обращены к Давиду Кочари, который после убийства майора Телешевского мог сменить фамилию. Тюркскую на тюркскую. Не то же на то же, но фамилия Юсупов ему бы подошла.

Джемал первым направился к небольшой комнате, затерявшейся в конце коридора. В нее вели две двери, одна со двора, но Шавхелишвили, пока работала аппаратура наружного наблюдения, было не резон заниматься «масштабным монтажом»: хватит и начала, где неподвижная камера запечатлела появление во дворе группы «Дельта».

В этом помещении, где и двум людям было не развернуться, Джемал остановил запись и перемотал пленку на начало, в режиме ускоренного просмотра дошел до того места, где в кадре появились телохранители министра. «А ну-ка посмотрим», – не без самодовольства сказал он сам себе.

Он высоко оценил работу двух автоматчиков из своего подразделения. Они словно использовали принцип домино: вышибли первую пару телохранителей, которые, по нехитрой задумке Шавхелишвили, отправлялись домой после смены, открывая вторую.

«А вот и наш герой».

Майор российской армии с автоматом в руках на пороге загородного дома министра обороны Грузии. Вот он, махнув кому-то рукой, скрывается в доме. Проходит время, и он снова в кадре. Но теперь Телешевский, лицо которого скрывала маска дыхательного устройства, сам себя не узнал бы в зеркале. Он рванул из распахнутой двери по следам телохранителей, отклонился в сторону и попал под пистолетный огонь Давида Кочари. И еще одна серия выстрелов.

Маски сорваны. Видеокамера очень четко запечатлела лицо российского миротворца. Его узнает даже приемная мать, сострил Джемал.

Он забрал кассету формата SuperHG и положил ее в карман. Не он сам, но специалист из его отряда поработает над ней ножницами. За кадром осталась последняя фаза операции, но и без нее ролик получился более чем полновесным.

Шавхелишвили вызвал по рации Винсента, чтобы по обыкновению сделать запрос о состоянии здоровья каждого члена команды, не нужна ли кому-то медицинская помощь, и вздрогнул от неожиданности: «одноухий» следовал за ним по пятам и ответил прямо у него над ухом. Шерхан просверлил его взглядом: «Еще раз так сделаешь...»

Винсент поднял руки, извиняясь.

– Заканчивай тут, – отрубил Джемал.

В сотне метрах от особняка в свою машину сел Николай Кипанидзе. Его пассажиром стал майор Дания. Он составил водителю компанию по приказу Винсента. Они переглянулись. Они хотели сделать как лучше. Может быть, немного по-другому: хотели сделать мир лучше, родину чище, но запятнали все что могли. Они были марионетками в этом спектакле, и против воли кукловода сделать ничего не могли: с ним их связывали нервущиеся нити.

Команда Винсента: «Давай!» – и Кипанидзе завел двигатель. Дал ему прогреться чуть-чуть на холостых оборотах. Отмашка «одноухого» – и он придавил педаль газа.

Дания повалился на сиденье, инстинктивно прикрывая голову руками. Он цеплялся за последнюю ниточку: вдруг Кипанидзе удастся увести машину из-под обстрела?..

Они ждали очереди сзади, но пара автоматчиков встретила их плотным огнем впереди.

Кипанидзе выпустил руль из рук, уронив голову на баранку, и неуправляемая машина врезалась в столб. Раненный в плечо Дания молился, когда вооруженный автоматом спецназовец через разбитое окно добил его короткой очередью в голову.

Статьи из газеты «Сакартвелос республика».