Сашку Ермолаева обидели.
Ну, обидели и обидели — случается. Никто не призывает бессловесно сносить обиды, но сразу из-за этого переоценивать все ценности человеческие, ставить на попа самый смысл жизни — это тоже, знаете… роскошь. Себе дороже, как говорят. Благоразумие — вещь не из рыцарского сундука, зато — безопасно. Можете не соглашаться, можете снисходительно улыбаться, можете даже улыбнуться презрительно…
Но — к делу.
В субботу утром Сашка собрал пустые бутылки из-под молока, сказал дочери: «Маша, пойдешь со мной?»
— Куда? Гагазинчик? — обрадовалась малышка.
— В магазинчик. Молочка купим… А то мамка ругается, что мы в магазин не ходим, — пойдем сходим.
— В кои-то веки! — сказала озабоченная «мамка». — Посмотри́те там еще рыбу — нототения. Если есть, возьмите грамм триста.
— Это дорогая-то?
— Ничего, возьми — я ребятишкам поджарю.
И Сашка с Машей пошли в «гагазинчик».
Взяли молока, взяли масла, пошли смотреть рыбу нототению. Пришли в рыбный отдел, а там за прилавком — тетя.
Тетя была хмурая — не выспалась, что ли. И почему-то ей показалось, что это стоит перед ней тот самый парень, который вчера здесь, в магазине, устроил пьяный дебош. Она спросила зло и строго:
— Ну как — ничего?
— Что «ничего»? — не понял Сашка.
— Помнишь вчерашнее-то?
Сашка удивленно смотрел на тетю…
— Чего глядишь? Гляди-ит! Ничего не было, да? Глядит, как Исусик…
Почему-то Сашка особенно оскорбился за этого «Исусика». Черт возьми совсем, где-то ты Александр Иванович, уважаемый человек, мастер, а тут… Но он даже не успел и подумать-то так — обида толкулась в грудь, как кулаком дали.
— Слушайте, — сказал Сашка, чувствуя, как у него сводит челюсть от обиды. — Вы, наверно, сами с похмелья?.. Что вчера было?
Теперь обиделась тетя. Она засмеялась презрительно:
— Забыл?
— Что я забыл? Я вчера на работе был!
— Да? И сколько плотют за такую работу? На работе он был. Да еще стоит рот разевает — «с похмелья». Сам не проспался еще.
Сашку затрясло. Может, оттого он так остро почувствовал в то утро обиду, что последнее время наладился жить хорошо, мирно, забыл даже, когда и выпивал. И оттого еще, что держал за руку маленькую, родную руку дочери… Это при дочери его так! Но он не знал, что делать. Тут бы пожать плечами, повернуться и уйти к черту. Тетя-то уж больно того — несгибаемая. Может, она и поняла, что обозналась, но не станет же она, в самом деле, извиняться перед кем попало. С какой стати?
— Где у вас директор? — самое сильное, что пришло Сашке на ум.
— На месте, — спокойно сказала тетя.
— Где на месте-то? Где его место?
— Где положено, там и место. Для чего эт тебе директор-то? «Где директор»!.. Только и делов директору — с вами разговаривать! — Тетя повысила голос, приглашая к скандалу других продавщиц и покупателей старшего поколения. — Директора ему подайте! Директор на работу пришел, а не с вами объясняться. Нет, видите ли, дайте ему директора!
— Что там, Роза? — спросили тетю другие продавщицы.
— Да вот, директора стоит требует!.. Вынь да положь директора! Фон-барон. Пьянчуги.
Сашка пошел сам искать директора.
— Какая тетя… похая, — сказала Маша.
— Она не плохая, она… — Сашка не стал при ребенке говорить, какая тетя. Лицо его горело, точно ему ни за что ни про что — при всех! — надавали пощечин.
В служебном проходе ему загородил было дорогу парень-мясник.
— Чего ты волну-то поднял?
Но ему-то Сашка нашел что сказать. И, видно, в глазах у Сашки стояло серьезное чувство — парень шагнул в сторону.
— Я не директор, — сказала другая тетя, в кабинетике. — Я завотделом. А в чем дело?
— Понимаете, — начал Сашка, — стоит… и начинает — ни с того ни с сего… За что?
— Вы спокойнее, спокойнее, — посоветовала завотделом.
— Я вчера весь день был на работе… Я даже в магазине-то не был! А она мне начинает: я, мол чего-то такое натворил у вас в магазине. Я и в магазине-то не был!
— Кто говорит?
— В рыбном отделе стоит.
— Ну, и что она?
— Ну, говорит, что я, мол, что-то такое вчера натворил в магазине. Я вчера и в магазине-то не был.
— Так что же вы волнуетесь-то, если не вы натворили? Не вы и не вы — и все.
— Она же хамить начала! Она же обзывается стоит!..
— Как обзывается?
— Исусик, говорит.
Завотделом засмеялась. У Сашки опять затряслись губы.
— Ну, пойдемте, пойдемте… что там такое — выясним.
И завотделом, а за ней Сашка — появились в рыбном отделе.
— Роза, что тут такое? — негромко спросила завотделом.
Роза тоже негромко — так говорят врачи между собой при больном — о больном же, еще на суде так говорят и в милиции — вроде между собой, но нисколько не смущаются, если тот, о ком говорят, слышит, — Роза тоже негромко пояснила:
— Напился вчера, наскандалил, а сегодня я напомнила — сделал вид, что забыл. Да еще возмущенный вид сделал.
Сашку опять затрясло. Он, как этот… и трясся все утро, и трясся. Нервное желе, елки зеленые! А затрясло его опять потому, что завотделом слушала Розу и слегка — понимающе — кивала головой. И Роза тоже говорила не зло, а как говорят про дела известные, понятные, случающиеся чуть не каждый день. И они вдвоем понимали, хоть они сейчас даже и не смотрели на Сашку, что Сашке, как всякому на его месте, ничего другого и не остается, кроме как «делать возмущенный вид».
Сашку затрясло, но он собрал все силы и хотел быть спокойным.
— А при чем здесь этот ваш говорок-то? — спросил он.
Завотделом и Роза даже не посмотрели на него. Разговаривали.
— А что сделал-то?
— Ну, выпил — не хватило. Пришел еще. А время вышло. Он — требовать…
— Звонили?
— Любка пошла звонить, а он, хоть и пьяный, а сообразил — ушел. Обзывал нас тут всяко…
— Слушайте! — вмешался опять в их разговор Сашка. — Да не был я вчера в магазине! Не был! Вы понимаете?
Роза и завотделом посмотрели на него.
— Не был я вчера в магазине, вы можете это понять?! Я же вам русским языком говорю: я вчера в этом магазине не был!
Роза с завотделом смотрели на него, молчали.
— А вы начинаете тут!.. Да еще этот разговорчик — стоят, вроде им все понятно. А я и в магазине-то не был!
Между тем сзади образовалась уже очередь. И стали раздаваться голоса:
— Да хватит там: был, не был!
— Отпускайте!
— Но как же так? — повернулся Сашка к очереди. — Я вчера и в магазине-то не был, а они мне какой-то скандал приписывают! Вы-то что?!
Тут выступил один пожилой, в плаще.
— Хватит! Не был он в магазине?! Вас тут каждый вечер — не пробьешься. Соображают стоят. Раз говорят, значит, был.
— Что вы, они вечерами никуда не ходют! — заговорили в очереди.
— Они газеты читают.
— Стоит — возмущается! Это на вас надо возмущаться. На вас надо возмущаться-то.
— Да вы что? — попытался было еще сказать Сашка, но понял, что — бесполезно. Глупо. Эту стенку из людей ему не пройти.
— Работайте, — сказали Розе из очереди. — Работайте спокойно, не обращайте внимания на всяких тут…
Сашка пошел к выходу. Покупатель в плаще послал ему в спину последнее:
— Водка начинает продаваться в десять часов! Рано пришел.
Сашка вышел на улицу, остановился, закурил.
— Какие дяди похие, — сказала Маша.
— Да, дяди… тети… — пробормотал Сашка. — Мгм… — Он думал, что бы сделать? Как поступить? Оставлять все в таком положении он не хотел. Не мог просто. Его опять трясло. Прямо трясун какой-то!
Он решил дождаться этого, в плаще. Поговорить. Как же так? С какой стати он выскочил таким подхалимом? Что за манера? Что за странное желание угодить — продавцу, чиновнику, хамоватому бюрократу?! Угодить, во что бы то ни стало! Ведь мы сами расплодили хамов, сами! Никто же нам их не завез, не забросил на парашютах. Сами! Давайте разберемся, в конце концов. Пора же им и укорот делать. Они же уже меры не знают…
Так, примерно, думал Сашка. И тут вышел этот, в плаще.
— Слушайте, — двинулся к нему Сашка, — хочу поговорить с вами…
Плащ остановился, недобро уставился на Сашку:
— О чем нам говорить?
— Почему вы выскочили заступаться за продавцов? Я, правда, не был вчера в магазине…
— Иди проспись сперва! Понял? Он будет еще останавливать… «Поговорить». Я те поговорю! Поговоришь у меня — в другом месте!
— Ты что, взбесился?
— Это ты у меня взбесишься! Счас ты у меня взбесишься, счас… Я те поговорю, подворотня чертова!
Плащ прошуршал опять в магазин — к телефону, как понял Сашка.
Заговор какой-то! Сашка даже слегка успокоился. И решил не ждать милиции. Ну ее… Был бы один, может, и дождался бы — интересно даже: чем бы все это кончилось?
Они пошли с Машей домой. Дорогой Сашка все изумлялся про себя, все не мог никак понять: что такое творится с людьми?
Девочка опять залопотала на своем смешном языке. Сашку вдруг изумило то, что она, крохотуля, почему-то смолкала, когда он объяснялся с дядями и тетями, а начинала говорить после того, и говорила, что дядя и тети — «похие», потому что нехорошо говорят с папой. Сашка взял девочку на руки, прижал к груди. Чего-то вдруг аж слеза навернулась.
— Кроха ты моя… Неужели ты все понимаешь?
Дома Сашка хотел было рассказать жене Вере, как его в магазине… Но тут же и расхотелось.
— А что, что случилось-то?
— Да ладно, ну их. Нахамили, и все. Что — редкость диковинная?
Но зато он задумался о том человеке, в плаще. Ведь — мужик, долго жил… И что осталось от мужика: трусливый подхалим, сразу бежать к телефону — милицию звать. Как же он жил? Что делал в жизни? Может, он даже и не догадывается, что угодничать — никогда, нигде, никак — нехорошо, что сразу — надо и не надо — бежать жаловаться в милицию — тоже нехорошо, скверно. Но как же уж так надо прожить, чтобы не догадываться о таких вещах? А, правда, как он жил? Что делал? Сашка часто видел этого человека, он из девятиэтажной башни напротив… Сходить? Спросить у кого-нибудь, из какой он квартиры, его, наверно, знают…
«Схожу! — решил Сашка, — поговорю с человеком. Объясню, что правда же, эта дура обозналась — не был он вчера в магазине, что зря он так — не разобравшись, полез вступаться… Вообще, поговорю. Может, он одинокий какой».
— Пойду сигарет возьму, — сказал жене Сашка.
— Ты только из магазина!
— Забыл.
— Посмотри, может, мясо ничего? Если плохое, не бери — для ребятишек. Не могу ничего придумать. Надоела эта каша. Посмотри, может, чего увидишь.
— Ладно.
…Один парнишка узнал по описанию.
— Из тридцать шестой, Чукалов.
— Он один живет?
— Почему? Там бабка тоже живет. А что?
— Ничего, мне надо к нему.
Дверь открыл сам хозяин — тот самый человек, кого и надо было Сашке.
— Не пугайтесь, пожалуйста, — сразу заговорил Сашка, — я хочу объяснить вам…
— Игорь! — громко позвал Чукалов. Он не испугался, нет, он с каким-то непонятным удовлетворением смотрел на гостя — уперся темными, слегка выпуклыми глазами, и был явно доволен. Ждал.
— Я хочу объяснить…
— Счас объяснишь. Игорек!
— Что там? — спросили из глубины квартиры. Мужчина спросил.
Сашка невольно глянул на вешалку и при этом пошевелился… Чукалов — то ли решил, что Сашка хочет уйти? — вдруг цепко, неожиданно сильной рукой схватил его за рукав. И темные глаза его близко полыхнули злостью и скорой, радостно-скорой расправой. Сашка настолько удивился всему, что не стал вырываться, только пошевелил рукой, чтоб высвободить кожу, которую Чукалов больно защемил с рукавом.
— Игорь!
— Что? — Вышел Игорь, наверно, сын, тоже с темными, чуть влажными глазами, здоровый, разгоряченный завтраком.
— Вот этот человек нахамил мне в магазине… Хотел избить. — Чукалов все держал Сашку за рукав.
Игорь уставился на Сашку.
— Да вы пустите меня, я же не убегу, — попросил Сашка. И улыбнулся. — Я ж сам пришел.
— Пусти его, — велел Игорь. И вопросительно, пытливо, оценивающе, надо думать, смотрел на Сашку.
Чукалов отпустил Сашкин рукав.
— Понимаете, в чем дело, — как можно спокойнее, интеллигентнее заговорил Сашка, потирая руку. — Нахамили-то мне, а ваш отец…
— А мой отец подвернулся под руку. Так?
— Да почему?
— Специально дожидался меня у магазина… — подсказал старый Чукалов.
— Мне было интересно узнать, почему вы… подхалимничаете?
Дальше Сашка двигался рывками, быстро. Игорь сгреб его за грудки — этого Сашка никак не ждал от него, — пару раз пристукнул головой об дверь, потом открыл дверь, протащил по площадке и сильно пустил вниз по лестнице. Сашка чудом удержался на ногах — схватился за перила. Наверху громко хлопнула дверь.
Сашка как будто выпал из вихря, который приподнял его, крутанул и шлепнул на землю. Все случилось очень скоро. И так же скоро, ясно заработала голова. Какое-то короткое время постоял он на лестнице… И быстро пошел вниз, побежал. В прихожей у него лежит хороший молоток. Надо опять позвонить — если откроет пожилой, успеть оттолкнуть его и пройти… Если откроет Игорь, еще лучше — проще. Вот, довозмущался! Теперь бегай — унимай душу. Раньше бы ушел из магазина, ничего бы и не было. Если откроет сам Игорь, надо левым коленом сразу шире распахнуть дверь и подставить ногу на упор: иначе он успеет толкнуть дверь оттуда и удара не выйдет. Не удар будет, а мазня.
Едва только Сашка выбежал из подъезда, увидел: по двору, из магазина, летит его Вера, жена, — простоволосая, насмерть чем-то перепуганная. У Сашки подкосились ноги: он решил, что что-то случилось с детьми, — с Машей или с другой маленькой, которая только-только еще начала ходить. Сашка даже не смог от испуга крикнуть… Остановился. Вера сама увидела его, подбежала.
— Ты что? — спросила она заполошно.
— Что?
— Ты опять захотел?! Тебе опять неймется?! Чего ты затеваешь, с кем поругался?
— Ты чего?
— Какие дяди? С кем ты опять драку затеваешь? Мне Маша сказала, какие-то дяди. Какие дяди? Ты откуда идешь-то? Чего ты такой весь?
— Какой?
— Не притворяйся, Сашка, не притворяйся — я тебя знаю. Опять на тебе лица нету. Что случилось-то? С кем поругался?
— Да ни с кем я не ругался!..
— Не ври! Ты сказал, в магазин пойдешь… Где ты был?
Сашка молчал. Теперь, пожалуй, ничего не выйдет. Он долго стоял, смотрел вниз — ждал: пройдет само собой то, что вскипело в груди, или надо — через все — проломиться с молотком к Игорю?..
— Сашка, милый, пойдем домой, пойдем домой, ради бога, — взмолилась Вера, видно, чутьем угадавшая, что творится в душе мужа. — Пойдем домой, там малышки ждут… Я их одних бросила. Плюнь, не заводись, не надо. Сашенька, родной ты мой, ты о нас-то подумай. — Вера взяла мужа за руку. — Неужели тебе нас-то не жалко?
У Сашки навернулись на глаза слезы… Он нахмурился. Сердито кашлянул. Достал пачку сигарет, вытащил дрожащими пальцами одну, закурил.
— Вон руки-то ходуном ходют. Пойдем.
Сашка легким движением высвободил руку… И покорно пошел домой.
— Эх-х… Трясуны мы, трясуны!