Харами

Часть 2

Приехали мы, как это обычно водится, совершенно неожиданно. Я-то думал, что это обычная остановка, спокойно, не дергаясь, сидел на своем ящике в полубессознательной задумчивости, а тут в кузов Асланбек просунул свою бородатую голову, и сказал голосом мальчика из знаменитого советского фильма про пионерлагерь:

— А что это вы тут делаете, а? Приехали. Вот вам и Харами.

Мы выскочили наружу, и я обалдел. Если кто-то подумает, что я лишился дара речи от неземной красоты перевала, то глубоко ошибается. Обалдел я от того, что ничего не было видно. Стена тумана уже на расстоянии в десять пятнадцать метров отрезала мир напрочь. Я не мог определиться, где я, где все, куда двигаться? Мое воображение поразила густая, как-то особо сочная и зеленая, трава, которая была вся в капельках воды. Пять минут побродив по ней, я почувствовал, что берцы намокли. Мои юные дальневосточники с такими же неврубающимися лицами бродили вокруг «технички», стараясь далеко не отходить.

Я все же побрел на шум, и вышел на майора Раджабова — командира сводного батальона. Он вертелся на одном месте, и непрерывно отдавал какие-то указания подбегавшим людям. Но ни одного знакомого лица я среди них не разглядел. В основном это были папоротники, да еще из 1-го батальона, а там я не разбирался.

Улучшив момент, я рискнул напомнить о себе.

Майор, увидев меня, слегка озадачился.

— Шевцов уже уехал, — сказал он скорее себе, чем мне, — но Рац крутился где-то здесь… Вот что — как только он появится, я его за тобой отправлю. Ты, кстати, где?

Я повернулся, чтобы указать на «техничку», но она исчезла в тумане с концами. Я махнул рукой в ту сторону, откуда появился, и пояснил:

— Тут рядом, в «техничке», но только за туманом не видно.

— А ладно, найдем. Короче, сиди и жди.

Спихнув с себя груз принятия решения, я вернулся к машине. И вовремя, толстый водила, обладатель развитого обоняния, учуял-таки запах кухни, и набрел прямо на гречневую кашу с мясом.

Когда он об этом сказал, уже уписывая ее за обе щеки, я почувствовал, что не жрал весь день, а все мои запасы остались в той, другой «шишиге», у Пятницкого.

Хорошо, что из дальневосточников пара человек была из тех, кого всегда отправляют на кухню. Не те, кто там постоянно ошивается — из приблатненых, а те, кого посылают что-то достать — «а не то…».

Одного бойца звали Толей Романцевым, а второго — Аликом Алиевым, из русских азербайджанцев. Как он вообще попал в армию, уму непостижимо.

В общем, они взяли котелки и отправились за едой.

Серьёзный и какой-то весь нездоровый Вася вынырнул из тумана с той стороны, откуда я его и не ждал.

— Бери своих воинов, и дуйте за мной. Ты сколько ящиков с минами привез?

Мне стало несколько неловко, хотя особой вины я за собой не чувствовал, и я ответил:

— Всего два — больше не поместилось, честное слово.

Вася понимающе покачал головой:

— Так я и думал. Ну да ладно, на первое время хватит. Давайте, цигель — цигель, айлюлю — время, время, товарищи!

Товарищи уже волокли миномет и оба тяжелых зеленых ящика. Мы все дружно — кто легче, кто тяжелее — потопали за Рацем в туман к невидимой цели.

Летом 94-го я прочитал «Туман» Стивена Кинга. Потом перечитал избранные места. Теперь вот воочию наблюдал такую плотную, непрошибаемую стену тумана. Даже передернуло всего, когда представилось, что там, в глубине неизведанного нас ждут или бесшумные щупальца, или кислотная паутина. Я непроизвольно крепче сжал автомат.

Но ни щупалец, ни ужасных пауков не обнаружилось, а появилась «шишига». Машина из нашей батареи. На секунду меня захлестнула надежда, но тут же растаяла — это была другая машина, не Пятницкого. Мои вещи исчезли где-то вместе с туманом. Вот так, сразу же с неприятностей и началось это харамийское сидение.

Кузов был пуст, похоже, что Вася специально приехал за нами. Я присел на скамью у самого края и мрачно уставился в эту серую муть. Глазу не за что было зацепиться, и до костей пробирала сырость — так отвратительно мне уже давно не было. И главное, самое главное и печальное — исчезла так тщательно сберегаемая мною водка. Исчезла безвозвратно! В тот самый момент, когда наступил час открыть ее и хлебнуть — не для удовольствия, а исключительно ради поддержания жизненных сил — в этот миг я сижу беспомощный, злой и замерзающий. Бессильно ругаюсь матом и шлю проклятия на голову Швецова.

Дорога резко пошла вверх. Настолько резко, что я даже несколько оторопел. Под таким градусом мне ездить еще не приходилось. Так ведь еще и скользко же. Я прекрасно видел, что подъем уже прорезали первые следы шин: они перемешали траву с грязью. Именно с грязью! А это означает слабое сцепление с дорогой, и при нашей технике… Если заскользим… То все.

Но ничего подобного не происходило, ГАЗ тянул уверенно и ровно, пройденные метры тут же пожирал туман, и я мог только чувствовать ту высоту, на которую мы взбирались, но никак не видеть ее.

Приближение цели обозначилось шумом двигателей, гулом голосов и стуками лопат. Все перекрывали чудно слышимые даже в такой обстановке крики Скруджева — гортанные, матерные и, похоже, не очень эффективные. Все вместе это отдавало какой-то зловещей мистикой. И без того трясясь от холодной сырости, я вообще начал содрогаться. Наступал момент истины: не лишенное некоторых приятностей путешествие закончилось, начиналась боевая работа. А в том состоянии непрекращающегося колотуна, от которого бушлат совершенно не спасал, думать о чем-то еще, кроме как «где бы согреться?» было малость затруднительно.

«Шишига» остановилась, я быстро выскочил наружу, и тут же поскользнулся. Не упал я только благодаря тому, что успел ухватиться за борт левой рукой, так как в правой держал автомат. Причиной моей беды стала обычная грязь. Ее было уже много: ее взмесили машины, солдатские сапоги и какая-то неестественная для меня водянистость воздуха. Ко всем бедам добавилось то, что день кончился, и к непробиваемому туману присоединилась темнота. Пространство прорезали отдельные вспышки фар, свет в кабинах и мелькание фонарей. Вся эта фантасмагория была посвящена одной большой цели мы окапывались.

По нервозной, близкой к массовой истерике обстановке мне показалось, что нападения нужно ждать с минуты на минуту.

Бойцы ни на шаг не отступали от меня. Оно и к лучшему — я обнаружил уже выставленный миномет. Расчет Крикунова пыхтел над оборудованием позиции, на меня они не обратили никакого внимания. Я отсчитал от обнаруженного миномета положенную дистанцию, топнул ногой и позвал сержанта Костенко — это он числился номинальным командиром расчета, который я приволок за собой.

— Здесь ваша огневая позиция. Приступайте!

Сержант открыл рот, и проблеял, что лопат у него нет. Это меня озадачило:

— У вас были лопаты в машине, когда вы сюда из части выезжали?

— Да-а…

— И где они?

— Остались в машине.

— Что?!!

Я обомлел. Нет, меня просто громом поразило. Ладно эти болваны, им до лампочки. Как я-то сам упустил из виду, что шанцевый инструмент надо было забрать. Спешка, блин… Теперь что делать?

— Идите, блин, у водилы спрашивайте. Или у друзей и знакомых, мать вашу! Развернете миномет сначала, а потом начинайте копать… Между прочим, это в ваших личных интересах, — было бы мне тепло, я бы так не орал, но за меня говорил холод. Такого чувства оледенения я не переживал даже в тридцатиградусные морозы на улицах своего поселка городского типа.

Из тумана появлялись и исчезали тут же странные фигуры расплывчатых форм. В действительности, некоторые умники просто напялили на себя ОЗК. Я вспомнил, что как раз этот-то предмет и не смог достать во время сборов к походу. Теперь-то мне было более чем очевидно, что он мне никак не помешал бы…

Но мысли появлялись в моем воспаленном мозгу и исчезали без следа, уходя куда-то в небытие. Обрывки беспорядочных воспоминаний, видений и идей перемешивались в кучу, не оставляя после себя ничего — мне страшно хотелось согреться. Повинуясь воплям измученной плоти, голову сама направила мои стопы к «шишиге», на которой мы сюда приехали. В кабине сидел расслабленный водила и, как ни странно это было для меня, Вася.

Я открыл дверцу, он подвинулся, и мне удалось некоторым образом пристроиться на краешке сидения. Я тут же уперся взглядом в карту, которую Вася с видом некоторого недоумения вертел в разные стороны.

— И где мы есть? — спросил я энергично, маскируя показным энтузиазмом полное отсутствие поводов для моего пребывания в машине.

— Где-то тут. По крайней мере, это место было намечено при рекогносцировке, — грязный Васин палец уперся в одну из точек на карте. — Но хоть убей меня, но я запутался, в какую сторону мы окапываемся. Не видно же не хрена!

Проклятый туман не позволял ничего разглядеть толком в двух шагах. За стеклами кабины было холодно, сыро. Мне страшно захотелось спать, сосущей пульсирующей болью заголосил пустой желудок, и в довершение удовольствия заболела голова. Хорошо было бы остаться в кабине, но я не мог позволить себе этого. Во-первых, мне было совестно бросать на произвол судьбы тех солдат, которые приехали сюда со мной, и, как я надеялся, готовили сейчас огневую позицию для стрельбы. А во-вторых, все равно скоро появился бы капитан Скруджев, и выгнал меня, да и Васю впрочем тоже, наружу. «Чего расселись!?» — заорал бы он. — «Где вы должны быть!?».

Поэтому я через не могу открыл дверцу и соскользнул в сырость, туман и темноту.

Дорога от «шишиги» до расчета заняла у меня значительно больше времени, чем я мог предположить. Складывалось такое впечатление, что бойцы окапывались абсолютно бессистемно — кому, как и где вздумалось. Я спотыкался об вывороченные камни, проваливался в ямки, и даже один раз все-таки упал под ноги мне попался спавший прямо на голой земле, но завернутый в ОЗК с ног до головы, боец. Его автомат валялся рядом с ним, и я мог совершенно спокойно его забрать. Но зачем мне это было нужно?

Хотя я зацепился за него более чем конкретно, и заехал ему берцем по ребрам, бесчувственное тело даже не пошевелилось. Зато мне пришлось долго отчищать испачканные в грязи руки. Да и вообще, похоже я уже был грязен как свинья. Это совсем не добавило мне бодрости. Отнюдь не добавило, да-с!

Из тумана вырос миномет. Но нет, это был расчет Крикунова. Куда они делись сами, было совершенно неизвестно. Однако направление моих передвижений было абсолютно правильным. Пройдя еще несколько метров, я наткнулся на искомый расчет Костенко. Они были на месте — валялись в изнеможении в грязи. Окопов не было. Лежали только вывороченные камни, об которые я снова больно ушибся.

— Ё… в рот, б…, - сказал я, — какого х… вы здесь делали! Где, б…, товарищи бойцы, позиция для стрельбы? Чем будем отбивать атаки? Х…? Это даже не п…, это — суперп…!

Шатаясь и подергиваясь, поднялся Романцев. Костенко остался лежать носом в грязи, из которой, судя по его предыдущей жизни, он, по-видимому, и произошел. Толя же Романцев, в которого дисциплину очевидно вбили еще в детстве родители, попытался объяснить мне сложившуюся ситуацию.

— Товарищ лейтенант, ну совершенно невозможно копать! Мы взяли лопаты у Крикунова — они их бросили и разбежались все куда-то. («Вот гады!» подумал я). Но копать невозможно! Здесь пять сантиметров земли, а потом сплошной камень. Мы его поддевали, а потом выковыривали. Толку никакого! Тут месяц надо позицию возводить! Ломы нужны, кирки, а еще лучше — динамит.

Мне все стало ясно. Я махнул рукой рассудительному Толе, типа, иди спать. Один хрен в такую погоду на нас никто не нападет. Если мы ничего не видим, то и потенциальный противник тоже наверняка ничего не видит.

Как бы то ни было, мои ноги уже подкашивались, а голова отказывалась соображать. Мне срочно был нужен сон. Но хотелось бы все-таки где-нибудь уж если не теплее, то хотя бы почище. И я побрел, с трудом передвигая ноги из-за проклятых ям и камней, обратно к «шишиге». Я подумал, что в кузове, по крайней мере, на лавках, грязи быть не должно. Возникающие тени людей шарахались от меня, но на кого-то я все-таки наступил. Послышался сдавленный писк, но я целеустремленно продолжал идти, уже ни на что не обращая внимания, и наступил еще на кого-то.

«Б…, как на Шипке!» — подумалось мне, но тут я поскользнулся и стукнулся об борт машины. Ё-моё! Я было полез в кузов, но задержал уже закинутую ногу в воздухе — кузов был забит под завязку. А-а-а! Вот где был весь расчет Крикунова, и всякие прочие больно умные товарищи. Весь кузов буквально дышал миазмами грязных тел.

Я с горечью плюнул и спустился обратно. Подойдя с зыбкой надеждой к кабине, я тут же потерял ее. На стекле явственно прорисовывался профиль Скруджева. Я вздохнул. Мне было настолько плохо, что желание упасть и забыться начинало перевешивать все остальные. Внутри меня бушевал Вагнер, и почти физически стал слышать звуки его музыки. Так у меня начинались глюки. Тра-та-та-та-а-а! Тра-та-та-та-а-а! То ли пулемет стучит, то ли дирижер палочкой машет? Кто его сейчас разберет? А может это и не Вагнер звучит, а просто ведьма смеется. Как злобная ведьма — зима над замерзающим путником…

Я добрел до Костенко, по пути снова пару раз на кого-то наступив. Вот интересно, будет этот кто-то утром с интересом рассматривать грязные следы на своем хэбэ, или все сольется в одну сплошную пленку грязи. Может, оно конечно и так, да только синяк на теле не заметить будет трудно. Я хрипло рассмеялся. Бог мой, а где-то, все в нескольких десятках километров люди спят на простынях. Посмотрев телевизор, плотно поев, выпив на сон грядущий рюмочку красного вина. (Вот ведь мерзость: не просто плотно поев, а еще и выпив рюмочку красного вина! — Я вздохнул).

Накрытые плащ-палаткой, один на другом стояли четыре ящика с минами. Кряхтя и матерясь, я снял их и изготовил что-то вроде постели, сверху набросил плащ-палатку, улегся, положив под себя автомат так, что не разбудив меня его нельзя было тронуть, и закрыл глаза. Капли стекали мне за шиворот, но это ни на мгновение не остановило моего падения в пучину сна. Я проваливался в черноту, в воронку тьмы, изрезанную белыми всполохами…

Не могу сказать, сколько я спал, но когда от холода сознание открыло мне глаза, было уже светло. Туман отступил.

Нет, если вы подумали, что взору моему открылся изумительный вид, который исторг из моей груди крик восторга и изумления, то вы сильно ошибаетесь. Отступление тумана заключалось в том, что видимость окружающего пространства с пяти метров увеличилась до пятнадцати — двадцати. При сером свете наш бивак напомнил мне картину разгрома наполеоновской армии: брошенное имущество, застывшие скрюченные тела, брошенное оружие, вывороченные камни и некая странная тишина. Впрочем, тишина стояла недолго. Где-то в тумане что-то затарахтело, и я решил, что это МТЛБ. Просто танков и БМП у нас не было, и ничего другого так тарахтеть не могло.

Этот мерзкий треск разбудил многих. Тела зашевелились. Прямо передо мной поднялся на колени Толя Романцев: глаза у него были мутные и непонимающие. Постепенно они обретали осмысленное выражение, он закашлял, а потом принялся трясти за плечо Алимова. Тот сначала задергал ногами, как припадочный, а потом все-таки встал. Поднялся Крикунов и еще один из номеров моего расчета — Бабаев.

— Когда жрать будем, товарищ командир? — спросил грубый и вечно голодный Бабаев.

Я посмотрел на него тяжелым взглядом и сказал:

— Согласно распоряжению капитана Скруджева, кормить будут только тех, кто оборудовал свою огневую позицию. Так что вас это не касается. Пока.

— Е-мое! — только и ответил изумленный боец. Как я и думал, у него ни на секунду не возникло сомнения в правдивости моих слов. Да, капитан мог выкинуть еще и не такое — и мы все это прекрасно знали.

— Слышал, Алик? Не сделаем окоп, кормить не будут.

Алик вытер сопли, и деловито спросил:

— А ломы будут?

— Какие тебе ломы! — закричал я, — откуда? И кстати, вздумаете камни стволами выковыривать, я вас убью — так и знайте. Оружие — это святое.

— Ну а чем тогда копать?

Заговорчески Рр понизив голос, я совершенно серьезно сказал:

— Вы что, не видите, сколько добра разбросано кругом. Пехота тупоголовая все свое барахло вчера пораскидала. Саперки валяются кругом. Подберите по-тихому и вперед. Что непонятного?

Нет, Толя воровать не умел, а вот Алик сразу ухватился за эту мысль (что значит кровь!) — и не теряя времени, отправился на поиски. Алиев очень хотел жрать, а вот мне, как ни странно, есть не хотелось. Я оглянулся на стоящего рядом Костенко, который за весь разговор не проронил ни слова, и спросил:

— Усек, товарищ сержант?

Он молча кивнул головой и уселся на ближайший плоский камень с отсутствующим выражением на лице.

Я же со скрипом поднялся, и побрел к «шишиге» получить от Васи инструкции и узнать новости. По ходу моего пути я все больше и больше приходил в веселое изумление от происходящего маразма. Мне попадались стрелковые ячейки, вырытые посредине нашего лагеря, направленные в разные стороны, все как одна мелкие, а несколько смотрели друг на друга. Эти чудеса меня несколько развеселили, и я решил, что можно будет рассказать об этом Васе и поприкалываться.

Раца у машины не оказалось. Оказывается, он ушел к расчету Крикунова, и как мы с ним разминулись, ума не приложу! Но, как бы то ни было, обнадеживало уже то, что он вообще где-то рядом, недалеко, а то ведь мог уехать куда-нибудь, например, в штаб. А без руководящих указаний я не мог себе представить своего дальнейшего поведения. Что, сесть и дожидаться с моря погоды? Это не выход. Это уж совсем свинство. Нет, так не пойдет.

Я застал Васю сидящим на грязном ящике, и жующем кусок хлеба. Он с интересом посмотрел на меня, и спросил с набитым ртом:

— А, появился наконец.

— Что значит «наконец»?

— Да я тебя искал, но не нашел. Тут Скрудж совещание собирал — в принципе, тебе по идее тоже надо было бы присутствовать… А впрочем…

Вася затолкал остатки хлеба в рот, вытер губы и решительно поднялся, намереваясь куда-то уйти.

— Стой! — завопил я, — сначала обрисуй мне обстановку! Ну не могу же я оставаться в неведении столько времени. И кстати, как мне найти мой вещмешок?

Поскучневший Вася криво посмотрел на меня и со вздохом неизбежности проговорил:

— Ну спрашивай, что именно тебя интересует?

Меня интересовало многое, и вот что мне удалось выудить у Раца.

Во-первых, батальон расположился на трех вершинах, образующих почти правильный треугольник. Блокируемая дорога проходила практически через середину этого треугольника. На нашей высоте стояла первая рота в составе трех взводов и отдельного гранатометного взвода. Кроме того, здесь же были два орудия из артбатареи во главе с Поленым. Ну и конечно же мы — два миномета на двух офицеров.

Во-вторых, штаб и все хозяйственные службы выбрали себе место у подножия той вершины, где держала позиции третья рота. Это было там, откуда нас прошлым вечером Вася подобрал и привез сюда.

И в третьих, Шевцов вместе с Базаевым стояли недалеко от позиций второй роты, где руководили капитан Хакимов, лейтенант Бандера и прапорщик Эльзахов — личности нам с Васей прекрасно знакомые: служили вместе во втором батальоне. Шевцов же не захотел стоять с ними вместе и выбрал себе точку подальше от них. Строго говоря, с теоретической точки зрения это был полный бред. Но что говорить, как и бывший СССР, павший от яда сепаратизма, наша армия была точно также заражена этой страшной отравой. Если командиры друг друга не любили, то заставить их взаимодействовать между собой было практически невозможно. Спасибо, что они еще терпели друг друга.

Я рассказал Васе, как и намеревался, о странном оборудовании нашей позиции. Он похихикал, а потом, внезапно оборвав смех, ответил, что теперь линию обороны начали возводить как положено, а эти «ямы» останутся памятником глупости и неорганизованности.

— Или превратятся в отхожие места, — задумчиво протянул я.

Вася слегка помрачнел:

— А вот этого бы уж точно не хотелось… Кстати, Пятницкий твой у Шевцова. Съезди туда и забери свой вещмешок.

— На чем же я поеду?

— У Паленого тут два «Урала». Ты пока его найди, а я подойду попозже.

Он ушел, оставив меня в растерянности — а что же мне все-таки делать? Немного потоптавшись на месте, тупо смотря на работу мрачных костенковцев, я пошел искать Семена Поленого — делать-то мне все равно было нечего. В этом тумане никаких ориентировок я не мог произвести даже в принципе. Да и из всего инструментария у нас оказалась одна буссоль да по биноклю — у меня и у Васи. Я даже доставал бинокль и озирался: естественно, толку никакого из этого не вышло, но людей я насмешил.

Путь к Семену пролегал мимо расчета Костенки, и я даже не удивился, когда обнаружил их сидящими на камнях и затягивающихся сигаретами. Окоп для миномета несколько углубился, передний бруствер они выложили камнями, так что за изящную миникопию позиции это вполне можно было бы и принять, конечно. Но смущало меня одно: что за такую миникопию я вполне мог получить от Скруджа максип…ну, чего, честно говоря, мне сильно не хотелось.

Тяжело ступая берцами с налипшей грязью, я подошел к Крикунову и грозным голосом спросил:

— Вы, товарищ, сержант или где? Вы, собственно, на войне или почему? Как собираетесь от пуль и осколков защищаться!? А!?

Мерзкий Крикунов скосоротил свою подлую физиономию и выразился в том духе, совершенно казалось бы невпопад, что прапорщик Гусебов привозил еду гречневую кашу с тушенкой, и чай с сухарями. А потому они прерывались на время, чтобы поесть, а сейчас, подкрепившись, с удвоенной энергией примутся за возведение огневой точки на радость своих любимых командиров.

По мере уяснения мною смысла этой скользкой речи, ноги мои готовы были сами рвануться к МТЛБ, до того мне хотелось жрать, и лишь неимоверным усилием воли остался я стоять на месте и кивнул как бы в знак одобрения. То, что весь хавчик уже «ушел», я ни минуты не сомневался. А потому желание найти Сэма у меня только увеличилось. Семен, который казался эдаким рубахой-парнем, свысока плюющим на низменную материальность, на самом деле был на удивление хозяйственным парнем. Два — три тихих слова, и два — три доверенных сержанта с понимающими улыбками исчезали в неизвестном направлении, а Семен мог снова играть на гитаре, рассуждать о Питерском роке, с которым он пристально знакомился во время учебы в ЛАУ, или делать еще что-нибудь такое же приятное. И при этом чай у него не переводился — он содержался в приличных размеров бачке, в заначке дожидались удобного момента с десяток банок тушенки и каши, да и вообще — было много не менее полезных вещей.

Я, грешным делом, рассчитывал, что и мне может что-нибудь обломиться. Поэтому быстро покинул крикуновцев и устремился на поиски артиллеристов. Действительность превзошла мои смутные ожидания. Поленый сумел выставить палатку и даже обложил ее камнем. Судя по тому, что личный состав батареи как древние египтяне выворачивал ломами глыбы из земли, а офицеров и прапорщиков в обозримом от тумана направлении не наблюдалось, то я вполне логично предположил, что они сидят в палатке. И не ошибся.

— Хо — хо — хо! — сказал Сэм, приподнимаясь с лежанки, — Паша пожаловал! Где провел ночь, Казанова?

«Издевайся — издевайся!» — подумал я про себя, — «если это тебя развеселит. Мне безразличен твой смех. Дай мне кусок хлеба и сто грамм водки, и можешь упражняться в остроумии столько, сколько тебе заблагорассудится».

— Да вот нечем тебя угостить, Паша. Прошлая ночь была невероятно трудна, если ты в курсе, все водку и выпили!

Глупый, наивный Сэм! Ты же сам подал мне идею, и даже заранее признался в готовности ее выполнить. Мне остается только произнести пару фраз.

— Сэм, — сказал я. — У меня есть водка в вещмешке. А вещмешок в машине у Пятницкого. А он сам — на втором блоке у Швецова.

— И когда он вернется?

— Как когда? Он там и стоит, и стоять будет. Он с Шевцовым и приехал.

— А что тогда там делает твое барахло, если ты здесь?

— Да глупо вышло…

Тут я рассказал ему историю про пересадки, поломанные тормоза и прочее. Сэм слушал в пол уха — его мысли занимало совсем другое. Поэтому он прервал меня чуть ли в середине моих разглагольствований и тоном, похожим на сухой, сказал:

— Сейчас мы съездим к вашему Швецову и ты заберешь свой чудо — мешок.

Он стал натягивать кирзачи, а я вышел из палатки и сразу попал под порыв холодного ветра. Бр-р-р!

Из-за угла палатки, как чертик из табакерки вынырнул Вася. Вот ведь нюх у человека!

— Я слышал, — сказал он, — что вы к Шевцову собираетесь. Так я с вами тоже туда съезжу.

Я обрадовался: ну о чем я буду говорить с Сэмом? А вот они с Васей тему для беседы найдут, а я в это время тихо посижу в сторонке, о своем в тепле подумаю, может быть, даже удастся подремать.

Семен выполз из палатки, звеня ключами на пальце. Ключи были от «Урала». Очевидно, ехать он собирался сам. Собственно говоря, вчетвером, то есть, если брать водителя, в кабину мы бы просто не влезли. Поэтому решение Поленого я мысленно всецело одобрил и воображаемо поаплодировал.

Мы прочавкали к машине, я обошел кабину и подергал ручку. Заперто. Сэм открыл ее изнутри, но я пропустил подошедшего Васю впереди себя и влез уже за ним.

Мы тронулись в туман. Настроение мое слегка улучшилось, но все-таки оставалось не слишком веселым. Больше всего меня угнетало отсутствие места, где можно было преклонить голову. И в самом деле — ну сколько можно спать под открытым небом? Здесь ведь, говорят, и дожди бывают. И довольно не хилые…

«Урал» забуксовал. По началу это не вызвало у нашей компании никакого беспокойства. Сэм попылся выбраться в раскачку, как это обычно бывает, но не тут-то было. Что-то словно вцепилось в машину и держало ее изо всех сил. Вы видели «Дрожь земли»? Вот — вот. Впечатление было то же самое. Пришлось вылезти. Семен выпрыгнул с одной стороны, я с другой, и только когда услышал Сэмовское «Ё-моё!», понял, что что-то пошло не так. Мы с Витей присоединились к опустившему руки Семену и одновременно присвистнули.

— Стойте здесь! — хрипло прошипел Поленый, — Я сейчас вернусь с другим «Уралом». Тогда точно вытащим.

Не теряя ни секунды, я помчался в теплую кабину — побалдеть, пока она еще не остыла. Чъёрт побъери! На дворе июнь месяц, а у меня полное ощущение ноября. Да, я люблю позднюю осень. У теплой батареи, с чашечкой кофе, с любимой книгой и негромкой музыкой. Но чтобы так — холодный, голодный (у Сэма поесть мне так и не довелось), грязный, невыспавшийся… Это совсем не по мне. А куда денешься? Оставаться в части, когда все приличные люди тут? Нет уж, увольте! Лучше быть здесь. Как-нибудь да устроимся. Не навсегда же эта сырость тут!?

Вася спал, уткнувшись носом в баранку. Заснул мгновенно, как только закрыл глаза. Умаялся, бедолага. Ну спи, спи…

Мой сладкий сон разрушил Сэм. Он распахнул дверцу, и холод мгновенно привел меня в чувство. Вася передвинулся ко мне, а Семен уселся за руль. Он выглядывал в распахнутую дверцу и кричал:

— Ну что — зацепили? Зацепили или нет? А? Чего вы там возитесь? Давайте быстрее!

— Сейчас сделаем, товарищ лейтенант, — гудел кто-то невидимый сиплым басом. Неудивительно, что все охрипли и осипли. Холод, сырость и отсутствие горячего питания ни к чему другому и не могли привести.

«Урал» задергался. Двигатель заорал дурным голосом, Семен заскрипел зубами ничуть не тише, чем движок, нас с Васей мотало туда — сюда, и это продолжалось до тех пор, пока не раздался звук, от которого у всякого уважающего себя автомобилиста волосы на затылке становятся дыбом. Если бы Сэм не был так коротко пострижен, то его кепка поднялась бы сантиметров на десять над головой. Он заглушил мотор, выскочил наружу, так, что даже ударился ногой о железку, и бросился осматривать машину.

По отсутствию мата я почувствовал, что дело невообразимо плохо. И правда, Семен стоял растерянно улыбаясь — это было свойственно для его шоковых состояний. На наш с Васей немой вопрос он только и пробормотал:

— Ступица полетела.

Мы стояли как три столба, пока Рац не сказал мне:

— Слушай, иди посмотри, чем там бойцы занимаются, а мы тут покумекаем.

Честно говоря, мне и самому не хотелось оставаться здесь. Я боялся, что когда Поленый выйдет из ступора, он начнет орать, что во всем виноват именно я. Мне приспичило поехать к Шевцову за вещмешком, а если бы не я, то Сэм никуда бы не поехал, ничего бы не сломал, ну и так далее. Поэтому я резво свалил от места аварии, но очень скоро понял, что в горах так, как на равнине, не побегаешь. Дорога шла на подъем, воздух был разрежен, и каждый последующий шаг давался мне труднее предыдущего. Поэтому когда показалась линия обороны первого взвода, я уже высунул язык, и даже капли пота блестели у меня на лбу.

Я остановился, чтобы слегка передохнуть и осмотреть творчество солдат лейтенанта Логвиненко. Творчество было на уровне. По-видимому, здесь было меньше камня и больше почвы, потому и удалось выкопать окопы достаточной глубины, и даже наметить контуры ходов сообщения. В сторону предполагаемого противника грозно смотрела пара АГС, а в качестве часового в окопе у импровизированного КПП дрыхнул тощий воин с пулеметом Калашникова. Я прошел, совершенно им незамеченный.

Картина, которую я застал у своих минометчиков, меня по началу несколько озадачила. Крикуновцы и костенковцы дружно, что было вообще-то само по себе уже несколько странным, насколько я их знал, копали огромную яму. Они, кряхтя и периодически попердывая, выворачивали каменные глыбы, чуть ли не руками выкидывали иногда попадающуюся землю и не выражали ни малейшего желания упасть и забыться, как это обычно бывало. Впрочем, весомая причина невероятного трудового энтузиазма выяснилась сразу. Можно было бы догадаться и мне самому, если бы я несколько не отупел от тягот и лишений боевого похода, выражающихся, в частности, в потере вещмешка с алкоголем. Замерзшие и отсыревшие бойцы возводили котлован для жилья. Палаток у нас не было, бревен для блиндажа, впрочем, тоже, зато с ПХД приехала еще одна «шишига» (как позже выяснилось, полусамовольно) с водителем Солохиным, который и предложил снять с кузова брезент, металлические ребра, и соорудить из всего этого крышу для землянки.

Воодушевленные сержанты осмотрели брезент на машинах, и пришли к выводу, что брезент у Солохи дырявый, а вот у другого водилы — у Зерниева, практически целый. Зерниева и разукомлектовали.

Я, по ходу дела, осмотрел и огневую позицию. Мягко говоря, она оставалась недоделанной, но, черт возьми! мне очень хотелось переночевать под крышей. И как я подозревал, Васе тоже. Оставалась проблема дяди Скруджа — не порвет ли он нам очко за такую самодеятельность?

Опасность такая существовала, но я положился на туман, и на то, что непоседливого капитана что-то давно не было видно. Может, он пребывает в штабе на совещании? Хорошо бы, и чтоб подольше не возвращался. А будет возвращаться, наткнется на сэмов «Урал», и тоже надолго застрянет. То, что Семен найдет наиубедительнейшую причину, по которой ему надо было выехать, я не сомневался. И мое имя там не прозвучит.

Вася вернулся часа через полтора. Я сразу же спросил его, что случилось с сэмовым «Уралом».

— Что — что, ступица полетела! — смеющееся Васино лицо несколько контрастировало с произносимыми словами, но я видел парадоксы и похлеще.

— И что теперь будет? — меня это волновало на самом деле: я чувствовал все же некую вину перед Поленым, и хотел, чтобы все закончилось хорошо.

Но Вася неожиданно обозлился:

— Это теперь Семен думает, что «будет»! А вот что наша банда сейчас делает, это ты мне, надеюсь, объяснишь?

Это я мог объяснить. Но ночевать пришлось, как и прошлой ночью — на ящиках.

Утро четвертого дня было необыкновенным — оно было солнечным! Проклятый многодневный туман сгинул без следа куда-то ниже, и наконец-то я смог сориентироваться как в том, где же я все-таки нахожусь, так и в том, откуда взялась эта многодневная сырость. Оказывается, туман-то был вовсе и не туманом, не тем, к чему я привык, живя на степной равнине. Это были обычные облака. Облака, на которые дома я смотрел, задрав голову, и иногда даже повторяя довольно привязчивые слова простой детской песенки из мультфильма «Облака-а-а, белогривые лошадки».

Близкое знакомство с этими «белогривыми лошадками», надо сказать, не оставило в моей душе никаких приятных ощущений. Я был несказанно рад, что они наконец-то убрались, оставив нас в покое. Горное солнце светило вовсю, становилось очень жарко, быстро высыхала грязь под ногами, и наконец-то можно было согреться. И даже разуться, чтобы подставить свои бедные сопревшие ноги под теплый ветерок.

К северу от нашей позиции на всю глубину взора простиралась низина, состоящая из травы и камней. Возвышения чередовались с понижениями, понижения слегка неестественно ярко зеленели, а возвышения были похожи на лысые каменные макушки. В конце концов, все это заканчивалось каменной стеной.

По правую руку по краю пропасти петляла дорога. Это был тот самый путь в Грузию, ради которого мы, собственно говоря, сюда и приперлись. Наша позиция намного возвышалась над этой узкой лентой, а на одной с нами высоте, на соседней возвышенности, я мог рассмотреть заметные даже невооруженным глазом позиции третьей роты. ПХД же загораживала еще какая-то вершина. Зато место расположения второй роты и батареи Швецова тоже можно было разглядеть, правда, уже только в бинокль.

К югу местность плавно понижалась, и упиралась в озеро небесной синевы. Как сказал прапорщик Гусебов, раньше в этих местах отдыхали члены ЦК. Где-то к западу от озера располагался дом отдыха, куда гостей доставляли на вертолетах. Я ни на минуту не усомнился в его словах. Действительно, при свете солнца красота была просто неописуемой. Я просто — напросто сидел на любимом, уже почти родном, ящике, и периодически менял свое положение на нем. Сначала любовался видом на озеро, потом разворачивался в сторону невидимого отсюда Ведено и рассматривал северную сторону. А пока я этим занимался, заметно повеселевшие бойцы добивали котлован под палатку. Работа так затянулась потому, что парни из Дальво одновременно начали копать основу и под вторую землянку. До них дошло, что все мы в одну не поместимся. А поместятся в нее Крикунов, Костенко, Зерниев и Солоха. И больше никто. Ну, если только мы еще с Васей.

А вот им придется опять ночевать под звездами. Поэтому в свободное от «основной» работы время Толя Романцев и компания устраивали личное жилье, надеясь накрыть его брезентом от Солохи, а дырки — залатать.

А собственно говоря, что еще было делать? Чехов не наблюдалось, никто не беспокоил, первоначальное нервное возбуждение сменилось некоторым недоумением, и пришло осознание фактического положения вещей. Что как бы то ни было, а мы здесь надолго, поэтому и обустраиваться надо основательно.

Процесс питания постепенно наладился: папоротник выезжал на МТЛБ на ПХД, брал с собой четырех солдат, и возвращался с бачками и сухарями. Бойцов по очереди выделяли взводные и наша батарея. Котелок и ложку раздобыл мне Толя Романцев. Похоже, он прибрал к рукам то, что плохо лежало на земле. Кто-то бросил посудину в первую ночь на перевале, а утром Толя подобрал полезную вещичку, и припрятал до поры. А так как самому ему из нее делать было нечего — на один-то котелок еды не хватало, не то что на два — то он торжественно передал мне этот предмет, с видимой зарубкой на будущее. Чуть позже он же раздобыл и ложку. Скорее всего, наткнулся на один из своих забытых схронов. Ну просто белка — летяга — один в один.

Нервический энтузиазм иссяк, и очень сильно хотелось жрать. Потому вкус гречки с мясом и каменных черных сухарей оставил далеко позади себя изящество и легкость всех ресторанных и даже домашних блюд вместе взятых. Черный сухарь просто истаивал во рту, волшебно, как легкое, нежное суфле. А уж мясо…

«Какого черта», — думал я, — «не елось мне этого чудесного продукта в прошлой, довоенной жизни». Вернусь в цивилизацию, куплю банку тушенки… Нет, лучше две… Нет, одну, но большую! М-м-м! И съем за один раз большой ложкой!».

Суп, который в лучшее время вылили бы повару за шиворот, а еще лучше утопили бы в нем, шел не просто на «ура», он шел как божественная амброзия. Существование приобретало какой-то упорядоченный смысл: во-первых, дожить до завтрака, во-вторых — дожить до обеда, в-третьих, дожить до ужина. Это было все, что, собственно говоря, нам нужно было знать.

Работы по строительству собственного жилья могли и подзатянуться, если бы местная природа не напомнила о себе, что шутки с нею плохи. В период ожидания скорого обеда все наши бойцы, я, и, конечно же, Вася, расселись на ящики с минами небольшим полукругом. Воспользовавшись моментом, Рац еще раз решил довести до личного состава порядок действий в случае общей тревоги. Он успел дойти до описания обязанностей водителей, когда почти мгновенно появившаяся как бы ниоткуда тучка при ярко светившем солнце разродилась таким дождем, как будто бы над нами опрокинули цистерну.

Ящики были накрыты плащ-палатками. Через минуту почти все наши минометчики уже сидели под этим укрытием, а я, посчитав ниже своего достоинства бегать и суетиться, стоял как олух под струями ледяной воды и громко матерился. В части изысканных выражений Вася отстал от меня не намного. Наш дуэт органично вписывался в шум ливня, который прекратился также внезапно, как и начался.

Промокнув до нитки, я со злорадным удовлетворением убедился, что быстрые, как тараканы, бойцы, промокли ничуть не меньше нашего.

Мокрый, и стучащий зубами Вася матом построил личный состав лицом к солнцу и заорал неожиданно высоким голосом:

— Чтобы завтра к вечеру палаткоземлянки были готовы!

Алиев горестно вздохнул. Остальные промолчали, но по их мокрому и потерянному виду я почувствовал, что ответственностью задачи они прониклись.