Хелависа и группа «Мельница». Не только песни

Bean Si

Серая переливчатая вода стекала широкими ручьями из крупных колец волос, когда она вышла на берег. Ее тело было окутано мерцанием сумрачных зеленоватых теней; темные волны с проблесками серебряной пыли упорно не желали отпускать ее легкие ноги, не хотели отдавать ее этому воздуху, этому небу цвета голубиного крыла… Небо бывает таким только на грани между умирающей ночью и холодным ранним утром — и она появилась из этой грани — уже не пена на высоком гребне, но еще не плоть и не кровь. Первое, что она почувствовала, став собой на берегу, был стук слева в груди, который вторил ревнивому плеску прибрежных волн и перекату мелких камешков на дне; ее сердце, казалось, гнало по жилам морскую воду — а может, так оно и было, когда она вдруг задрожала под свежим соленым ветром и задохнулась им, и опустилась на песок, хватаясь за грудь и широко открывая светлые прозрачные глаза…

Пахло водорослями, восток неумолимо светлел, где-то резко закричала проснувшаяся чайка. Она сидела, подобрав под себя замерзшие ноги, на высоком камне, открытом отливом, и тщетно пыталась одной рукой запахнуть на груди еще не просохшее ветхое белое платье. Зажатым в другой руке большим перламутровым гребнем она медленно расчесывала влажные кудри. Эти кудри закрывали всю ее гибкую спину, спускаясь на камень, на котором она сидела, и странным был контраст между бедной одеждой и благородной осанкой женщины, и гребень беспокойно поблескивал в лучах солнца, встававшего в тумане за горами. Холодный ветер гнал серые тучи по небу и серые волны по океану; она смотрела на воду, и если бы случилось кому-то увидеть ее, он увидел бы также, как временами из пены и водяной пыли возникает неясный образ, чьи черты схожи с чертами ее тонкого лица; он на мгновение возникает совершенно ясно, а в следующий миг это только волна, разбивающаяся о камень, и нет никакого лица, и кто бы поверил, даже если б и увидел?.. И кто бы поверил, что белокожая светловолосая женщина вышла из морской пены первым ноябрьским утром?.. Она продолжала расчесывать волосы, пока солнце не встало над двуглавой горой, бледное, как луна, за пеленой тумана; а море продолжало шелестеть и вздыхать, припадая к белому песку у ее ног. Был слышен лишь шум моря, и вопли чаек тонули в нем.

Какой-то новый звук заставил ее обернуться. За ее спиной, вдоль дюн, поросших жесткой сизоватой травой, шла дорога. Дорога была старой и заброшенной, однако сейчас по ней кто-то ехал, потому что звук был перезвоном маленьких колокольчиков.

…Крепка и красива была его боевая колесница с серпами, широкая и надежная, из самого лучшего дуба, с бортами из белой бронзы, запряженная парой могучих вороных коней. Сбруя коней была усеяна бубенчиками. Умелый возница неторопливо правил по прибрежной дороге, а сам он небрежно сидел в гнезде, завернувшись в просторный плащ из светлой шерсти с алой вышивкой. Правая рука его расслабленно покоилась на длинном копье с позеленевшим бронзовым наконечником. На широкой груди сидящего в колеснице, на зеленом шелке рубахи, сияла золотая фибула с длинной иглой; золотой обруч был вплетен в его волосы, черные у корней и орехово-золотистые у концов. Яркой птицей была колесница на пустынной прибрежной дороге, среди тусклой травы под сумрачным небом, где метались чайки, будто устыдясь своего скромного оперения. Невиданным, сверкающим лососем был воин в колеснице, едущей мимо серых вод залива, где, может, только косяки сельди иногда проходили тускло-серебряными тенями. Кони его были легки, как перья ворона над полем битвы, как хлопья снега, как искры огня, а возница благороден, как старый дуб, как бронзовый идол, как большой олень с ветвистыми рогами.

Море шумело, распевая какую-то древнюю, ведомую только ему песню; оно вздыхало, облизывая песок и прибрежные камни, и гулко рокотало, накатываясь на обрывистый остров в заливе. Колесница выехала на пригорок; он посмотрел вниз, на подножие дюны, где темным зверем горбился большой камень, открытый приливом.

На камне сидела девушка с волосами цвета жемчуга.

— Остановись! — бросил он вознице, и она вздрогнула, но не повернула головы. Он вскочил, одним прыжком перелетел через борт колесницы, взмахнув плащом, и его мягкие сапоги легко съехали по траве на песок. Море застонало, вставая высокими гребнями под усиливающимся ветром. Воин подбежал к камню и заглянул ей в лицо, словно боясь опоздать, боясь, что она исчезнет. И тогда она откинула прядь с лица и посмотрела на него. Зеленая вода плеснулась в ее огромных холодных глазах.

— Кто ты, девушка, и что делаешь здесь? — промолвил он.

— Я ищу своего любимого, короля Ирландии, — ответила она и улыбнулась, и ветер взвыл, заглушая ее голос, и море тяжко заворочалось у скал острова.

Он вздрогнул. В следующий миг он подхватил ее с сырого камня и понес к колеснице, окутанный перламутровым потоком ее кудрей; он усадил ее в гнездо рядом с собой и укрыл своим плащом; возница тронул коней. Пел ветер и плакали чайки, а он мог только смотреть в прозрачные глаза девушки, сжимая руки на ее плечах, пытаясь ее согреть, и совсем забыл, что она не ответила, кто же она такая… Или он не услышал этого за шумом моря?..

Лоэхра

Я хотел убить её. Я сидел в засаде у водопоя уже несколько часов; почти совсем стемнело, а она всё не появлялась…

Меня звали Лоэхра, и я служил гончим псом, главным гончим псом королевства, уже двадцать семь лет. Я был одинок; на свете жило только два существа, которых я, наверное, любил. Один был мой принц — восемнадцатилетний королевич, мальчишка, щенок с длинными, светлыми, почти женскими глазами… я мог бы умереть за него. Я готов был перегрызть за него глотку любому, с того самого дня, как он родился, потому что знал, что для меня отныне существовала цель — служить этому ребёнку так, чтобы, возмужав, он стал настоящим мужчиной и настоящим королём; а что может быть доблестнее для гончего пса, чем преданность хозяину и забота о нём?..

Но настолько же предан я был маленькой девочке, младшей дочке мельника из небольшой деревни. У неё были пронзительно-синие, васильковые глаза, такие же, как и у матери; той, что умерла, истаяв, словно свечка, вскоре после родов. Я приезжал в деревню несколько раз в месяц, привозил ей и её старшей сестре подарки из столицы, пожимал худую руку мельника, иногда оставался на ночь, и тогда наутро, едва вставало солнце, мы шли в лес; я учил её видеть звериные следы на земле и птичьи гнёзда в кронах деревьев, я поил её родниковой водой, а она плела венки и надевала на мою седую голову… Потому что её отцом был не мельник. Её отцом был я. Но я надеялся, что она никогда об этом не узнает.

Всех остальных людей я не любил, более того, презирал; мне было скучно с ними, душно от их взглядов и голосов; поэтому я не мог подолгу оставаться во дворце. Моей жизнью был лес. Я забывал обо всём на свете, идя по следам оленя или кабана; как бы я хотел, чтобы мой принц, мой мальчик понимал это! Но он разделял мой восторг, только когда тот же олень или кабан тяжело оседал на землю, хрипя и пятная кровью траву, а мы, гончие псы, устало подымались с колен подле добычи и утирали пот со лба и кровь с губ.

Так было, и принц говорил, что псы, вытатуированные на моих предплечьях, — талисманы удачной охоты; так было — пока не появилась она.

Сначала кто-то мельком увидел в одном из южных лесов золотистую лань. Потом лань заметили ближе к столице; однажды двое молодых гончих псов пришли ко мне с лихорадочным блеском в глазах и заявили, что видели её.

— Только это не лань, вернее, не совсем лань, — сказал один из них. — Посмотри лучше на неё сам, мастер Лоэхра; пойдём с нами нынче вечером, мы знаем, где её водопой.

За час до заката мы были на месте; я сидел на дереве, а двое молодцов на земле за кустами, росшими вдоль тропинки. Там, где тропинка кончалась, у самой воды, на мягкой сизоватой глине чётко отпечатались следы острых копытец.

Когда солнце почти село, из полумрака между деревьями, куда уходила тропа, послышался шорох, и через несколько мгновений показалась она. У меня перехватило дыхание, и я крепче вцепился в сук, на котором сидел. Шерсть лани действительно отливала то ли тусклым золотом, то ли светлой бронзой, но вместо шеи и головы на её плечах возвышалось женское тело, примерно по пояс. Каким-то непостижимым образом гладкая шкура переходила чуть ниже талии в медового цвета кожу; я даже чувствовал, какая она гладкая и шелковистая. Пышные пепельные кудри спускались до середины спины, обрамляя необыкновенное лицо — широкоскулое, с чуть вздёрнутым носом и пухлыми губами; раскосые, удлинённые к вискам глаза были, видимо, светлые. На ней не было ничего, кроме золотого тяжёлого оплечья из тонких ажурных пластинок.

Женщина-лань подошла к воде, цокнула копытами, склонилась и, зачерпнув обеими руками воду, плеснула ей себе в лицо. Её негромкий смех заставил меня вздрогнуть. Она жадно пила и плескалась в ручье, капли воды блестели в завитках её кудрей; она прогибалась в пояснице, вытягивая прекрасные руки, и золотое ожерелье приподнималось на полной смуглой груди; а я сидел на дереве, пытаясь не дышать, и никогда, никогда в жизни не чувствовал себя так глупо. Двоим, что лежали на земле, было, наверное, не лучше.

Она вышла из ручья, отряхнулась, ещё раз чему-то рассмеялась и ускакала. Когда кругом наступила тишина, я полез вниз. Молодые псы поднялись с травы; лица у обоих были разрумянившиеся и немного смущённые.

— Спасибо, что показали её мне, — буркнул я. Один затряс головой, очевидно, как и я, не находя слов, а другой пробормотал:

— Сегодня она ещё краше, чем вчера.

Всю дорогу домой мы не промолвили ни слова; оказавшись в городе, молодые псы распрощались со мной и быстро скрылись. Я знал, что каждый пошёл к женщине. Не мог не пойти.

А я — я пошёл домой, выпил крепкого вина и отправился во дворец рассказать обо всём принцу. Он слушал меня, затаив дыхание; потом забегал по комнате, кусая губы и, наконец, заговорил:

— Слушай, Лоэхра, я хочу её видеть… Нет, я не просто хочу её видеть, я хочу, чтобы она была моей! Чтобы она была здесь и моя! Лоэхра, Лоэхра, ты устроишь охоту, правда? Устроишь прямо завтра! Она нужна мне!

Я даже забеспокоился, до того он разволновался; но через несколько минут принц взял себя в руки, спокойно повторил указания насчёт завтрашней охоты, попрощался и ушёл. У меня было время до рассвета, и тогда я последовал примеру своих подчинённых. Многим женщинам почему-то нравилось, что я немолод; их привлекала моя потемневшая кожа, жёсткая грива седых волос и переплетение татуировки на руках. Ни у кого в королевстве ни было подобных татуировок. Я уже не был гибок, словно лесной кот, как когда-то в молодости, но стал тяжёл и всё же мягок в движении, подобно тигру. И, право же, я не знал ни одного из молодых воинов, кто был бы способен справиться со мной.

Я ушёл от неё, когда небо начало светлеть; а через полчаса после рассвета гончие псы уже были в лесу. Мы быстро нашли совсем свежий след; её запах был сильным и немного мятным. Утро обещало быть прекрасным, охота складывалась как нельзя лучше, и мой принц со свитой уже ждали, когда же мы выгоним её на поляну, на которой десятеро охотников были готовы стреножить её и опутать сетью.

Она попалась легко; слишком легко. Она вылетела из леса на солнечную поляну, следом вылетели мы и застыли полукругом, ожидая броска сети. Но охотники, видимо, были так поражены увиденным, что окаменели на мгновение, а она затанцевала на лужайке прямо перед обомлевшим королевичем, встряхивая волосами и бесстыдно подставляя солнцу свою великолепную грудь; кажется, на губах её играла слабая улыбка. Наконец, тонкая сеть метнулась, разворачиваясь в полёте, и: упала на траву, не задев женщину-лань. Несколько длинных лассо полетели над землёй, грозя опутать ей ноги, и: снова ничего. Она просто переступила через них, даже не нарушив ритма своего странного танца! Наконец один из охотников выхватил из колчана тупую стрелу, намереваясь оглушить нашу «добычу»; тетива тренькнула, и в следующее мгновение она легко взяла стрелу из воздуха у своих волос, и небрежно бросила наземь. Её брови сошлись на переносице, она перестала улыбаться и три раза ударила в землю копытом. Между ней и принцем тут же вспыхнула огненной полосой трава, и пламя весело затрещало под ветром! Она развернулась и встретилась глазами со мной.

— Нет!!! — прозвенел крик принца, но я уже прыгнул, но и она прыгнула тоже, и случилось невероятное — я промахнулся. Её узкое копытце больно ударило мне в ключицу, и она ускакала; а люди кругом уже кричали:

— Спасайтесь, спасайтесь! — потому что огонь разрастался, переходя в настоящий лесной пожар; только принц махал мне по ту сторону огня и взывал:

— Найди её, найди, Лоэхра! Я спалю полкоролевства, чтобы обладать ею!

На этот раз она петляла и путала следы, но мы преследовали её до самого вечера, пока не увидели снова на опушке. Она будто ждала нас. Гончие псы уже громко и тяжело дышали, а она словно и не скакала целый день по лесу! Я уже знал, чем всё закончится, — и действительно, она трижды топнула, и перед нами опять вспыхнула трава.

Когда я вернулся в город, мне сказали, что принц уже спит и принять меня не сможет; но я видел свет в окне его спальни и понял, что он не хочет со мной говорить, потому что я не поймал женщину-лань.

На следующее утро он исчез. Во дворце всё стало вверх дном; как ни странно, никто, кроме меня, не догадался отправиться в лес. Я нашёл его там ближе к вечеру — уставшего, в пыльной одежде — и с пузырями ожогов на обеих руках!

— Проклятье, Лоэхра, — сказал он, — я не смогу жить без неё! Я пробовал говорить с ней, но она только смеётся, а когда пытаюсь приблизиться — тут же поджигает траву. Видишь, как выгорело?

Он повёл вокруг рукой, указывая на широкие чёрные пятна, освещённые вечерним солнцем.

— Завтра же расставь в лесу ловушки, — печально сказал принц, — мы должны поймать её.

Всю следующую неделю я дневал и ночевал в лесу; ни один зверь не смог бы обойти все ловушки, которые я расставил, — но она смогла. Порой мне казалось, что она следит за каждым моим шагом и тихо смеётся, потешаясь над старым глупым гончим псом. Несколько раз мы пытались поймать её у водопоя — надо отдать ей должное, привычек она не меняла, но были вознаграждены лишь ожогами и безнадёжно испорченным снаряжением. Принц провёл в лесу три дня; на исходе третьего он сказал:

— Я так хотел, чтобы она была моей — а теперь я, пожалуй, хочу, чтобы она умерла.

— Я тоже хочу этого, мой принц, — отвечал я. — И я сделаю это.

И вот теперь я ждал её, вооружённый луком и стрелами с вороньим опереньем; на поясе у меня висел длинный охотничий нож. Я ненавидел — первый раз в жизни, ненавидел её за то, что она сделала со всеми нами. Насколько слепо и самозабвенно мой принц желал ей обладать, настолько же слепо и самозабвенно я желал ей теперь смерти. Я очень хотел убить её.

— Лоэхра, ты ищешь меня? — на моё плечо опустилась тёплая рука; я резко развернулся, не давая себе и ей времени на раздумья, и всадил нож в левую грудную мышцу лани, то есть туда, где, обладай она нормальным женским телом, у неё должен был бы быть самый низ живота, совсем рядом с лоном. Она резко осела на задние ноги, слегка прогибаясь, и глубоко вздохнула. Я выдернул нож, и алая кровь толчком выплеснулась на блестящую шкуру. «Паховая артерия,» — почему-то отстранённо подумал я, а она заговорила:

— О Лоэхра, багрянорукий, тебе это удалось!..

Её голос был нежным и чуть хрипловатым, она тяжело дышала, и я подумал, что, наверное, ей очень больно, а она продолжала:

— Я прошу тебя, Лоэхра, пока я жива, сделай для меня то, что ты делаешь обычно с оленями в конце охоты — ты ведь пьёшь их тёплую кровь; так испей же крови из моей раны, пока я не умерла!

И она положила свои лёгкие руки мне на плечи и потянула к себе, так, чтобы я смог, оставаясь на коленях, коснуться губами раны на её груди. И я сделал это — я припал к ране, как припадают к чаше со старым вином; да и кровь её была, словно вино, — несолёная и пряная. Она прижимала мою голову к своей груди, и от шкуры и кожи её пахло пряными травами, и мятой, и дымом, и я вдыхал этот запах, и жадно глотал кровь, а она гладила мои волосы, склоняясь всё ниже, и стонала, будто я не отнимал у неё жизнь, а делил с ней ложе; я обнимал её за талию, и она мягко двигалась под моими руками, подставляя свою кровоточащую грудь моему рту, как иная в постели, изнемогая от желания, подставляет грудь губам любовника. Должно быть, она потеряла уже очень много крови, и я почувствовал потребность остановиться; я поднял голову, а она согнула передние ноги в коленях, и её душистые волосы укрыли меня шатром, и она прошептала:

— Пока я не умерла, Лоэхра:, - и я прикоснулся губами к медовой коже на упругой груди под золотым оплечьем, она снова застонала, и я целовал её грудь, плечи, губы, пахнущие мятой и дымом, целовал нежную кожу и шелковистую шкуру, и снова припадал к ране и пил её кровь, не помня себя.

Может быть, это длилось вечность, а может, несколько мгновений; я не знаю, почему я это сделал и как это получилось; но когда я наконец смог отпустить её и откинуться на траву, она наклонилась надо мной, и я увидел совсем близко её светлые, раскосые, сумасшедшие глаза, она слабо улыбнулась, и краем глаза я успел заметить в кольцах пепельных волос двух тонких пепельных змеек, которые метнулись к моей шее и укусили — каждая над ключицей. И меня сковало смертное оцепенение; я не мог ни двинуться, ни выговорить ни слова, мог только смотреть, как она приподнимается, проводит рукой по багряному пятну на шкуре, и оно исчезает, и она облизывает кровь со своей руки, а потом с моих губ, долго смотрит на меня, улыбаясь, наконец встаёт и начинает танцевать, как тогда на солнечной поляне; она танцует, обходя меня противосолонь, и под копытами вспыхивает трава, и она замыкает кольцо, смеётся и исчезает, а я ничего не могу сделать, я остаюсь лежать, неподвижный, нагой, глядя в ночное небо, окружённый кольцом из огня, до конца времени.

Когда время кончилось, огня не стало; но Гончего Пса Лоэхра больше не было.

— Фейделм! Фейделм!

— Что?

— Фейделм! Иди скорее, король хочет тебя видеть!

— Меня?! Что я натворила? Пересолила паштет?

— Не болтай, иди; да не забудь передник снять!

Старая повариха вытолкнула меня на лестницу, где уже ждали двое дюжих молодцов, чтобы препроводить к Его Величеству. Мне было немного боязно, но более — любопытно.

Королю было около двадцати пяти лет — немногим больше моего, хотя я не знала своего точного возраста; он был строен, светловолос, с серыми, длинными, прекрасными, почти женскими глазами. Он взглянул на меня из-под полуопущенных ресниц и лениво промолвил:

— Это ты — Фейделм? Ты готовила этот паштет, — он указал на столик, на котором стояла крынка с паштетом и кувшин вина, — и яблочный пирог на той неделе, и мясо с пряностями двадцать дней назад?

— Да, Ваше Величество, это всё я:

— А скажи-ка мне, маленькая кухарка, почему все мои недруги, отведав твоих блюд, скоропостижно умирают, а друзья и я сам покуда невредимы?

Я не знала, что сказать; я не знала, почему так происходило!

— Я не знаю, право, но может быть, это от того, что я очень предана Вашему Величеству, — в итоге пробормотала я.

— Предана, говоришь? — Он подошёл ко мне и приподнял за подбородок. — Боюсь, это не только преданность, но и особое чутьё. У меня много верных, преданных гончих псов, но мне нужно кое-что другое; я хочу, чтобы ты стала Лисой. Лисой на службе у короля. Я знаю — ты сможешь.

Удивительно — я поняла, что и вправду смогу, и затрясла головой.

— Ты будешь готовить еду для моих врагов; у тебя будет возможность получать любые фрукты, пряности, что угодно из любых уголков мира; а также, я надеюсь, ты постараешься получать некоторые необходимые сведения: Кстати, откуда ты родом?

— Я, Ваше Величество, родства не помню.

— Как это?

— Меня нашли в лесу несколько лет назад, а что было до того, я совсем не помню; не помню ни отца, ни матери:

— Как странно. Ну что ж, ты сирота — тем лучше! — заключил король. — Тебя проводят в новую комнату, которая приличествует твоему нынешнему званию.

На пороге он окликнул меня:

— А может, тебя воспитало в лесу лисье племя, Фейделм?! — и расхохотался.

Так я стала Лисой при короле, то есть — его личной кухаркой, отравительницей, ищейкой и, по совместительству, бесплатным развлечением. Он обожал потешаться надо мной:

— Фейделм, что это ты такая уставшая?

— Ваше Величество, я полдня простояла у раскалённой печи, чтобы приготовить паштет, которым вы кормили гостей за обедом.

— Ах, бедная, ты, наверное, вся взмокла у печки! То-то мне показалось, что паштет солёный и пахнет потом!..

Я ненавидела эти шутки. Я ненавидела то, что он мог ласково заговорить со мной на виду у знатных женщин, а через полчаса заявить, что все мои секретные новости скучны, и грубо прогнать на кухню. Но платил мне король хорошо, а работы было предостаточно.

Однажды я возвращалась из южного порта, везя мешок с заморскими травами и орехами у луки седла и два пергаментных свитка за пазухой. Я часто путешествовала одна, щедро платя за ночлег и заводя добрые знакомства с хозяевами постоялых дворов. Разбойников я никогда не встречала; но на всякий случай на поясе у меня висел длинный охотничий нож, королевский подарок. Не то чтобы я хорошо умела обращаться с ним, просто: мне это нравилось.

Я ехала вдоль реки, проезжая через небольшую деревушку, и задержалась возле мельницы, с интересом наблюдая, как строгий чиновник допрашивает пожилого худощавого мельника, не мошенничает ли тот, и если да, то как. Мельник отпирался, чиновник не верил; в конце концов двое солдат, стоявших рядом с чиновником, заломили мельнику руки за спину и куда-то поволокли. Вслед за ними неспешно отправился сам чиновник, а за ним побежала молоденькая девушка, почти девочка. Тут я заметила другую девочку, поменьше, лет примерно десяти, которая стояла на пороге мельницы и плакала. Потом она бросилась к реке, громко всхлипывая и выкрикивая в воздух какое-то имя, будто звала. Я прислушалась; шумела вода, но девочка всё кричала:

— Лоэхра! Лоэхра! Лоэхра!

Я вздрогнула и дёрнула поводья; сама не знаю почему, я развернула коня, быстро подъехала к ней, спешилась и спросила:

— Хочешь поехать со мной в столицу? Клянусь, там тебя никто не обидит; ты будешь жить у меня — моё имя Фейделм.

— Да, госпожа, — прошептала девочка, — меня зовут Лавайре.

У неё были ярко-синие, насторожённые глаза, странно выделявшиеся на бледном личике; русые волосы заплетены в косу. Я подхватила её и усадила на коня впереди себя; что-то было не так, очень не так, но я не могла оставить её! Мы ехали молча. Что-то мешало мне спросить, кого она звала на берегу реки этим странным именем — Лоэхра.

У дворцовых ворот я встретила короля, собиравшегося на охоту.

— А, Фейделм вернулась! Здравствуй, красавица. А кто это с тобой?

— Здравствуйте, Ваше Величество; эта девочка будет моей ученицей и помощницей, если Вы позволите.

— Лавайре? А ну, посмотри на меня, — внезапно изменившимся голосом сказал он, заглядывая ей в лицо, в эти её синие глаза, и я увидела невозможное — тоску в глазах короля, когда он тихо промолвил:

— Здравствуй, Лавайре! Видишь вот — я на охоту нынче еду: Лавайре, Лавайре, где же наш Лоэхра?!..

Снова это имя! Что-то билось внутри меня, силясь вырваться наружу, я подняла руки, сжимая виски, и широкие рукава платья поползли вниз, приоткрывая предплечья. И тут я наткнулась на их взгляд — короля и девочки. Они смотрели на мои руки. А потом он рванул рукава ещё вниз, так что руки обнажились до локтей и стали видны татуировки — переплетение тонких линий, причудливая вязь от запястья, завершавшаяся оскаленной собачьей мордой у локтя.

— Лоэхра, — сказала девочка. (Ни у кого в королевстве не было подобных татуировок — только у Гончего Пса).

— Лоэхра, — повторил король, — во имя всех богов, Лоэхра, что же с тобой сделали?!

…

Ирландия, где всегда идет дождь

Экспансия ирландской культуры в мировую на протяжении всего минувшего века вызывала восхищение и иногда даже легкий испуг. Например, когда понимаешь, что в каком бы уголке Европы и Америки ты ни захотел выпить кофе, в баре непременно будет звучать музыка каких-нибудь «культовых» ирландцев: U2, Enia, Clannad, Westlife, the Corrs… неважно. А писатели, поэты! А «эльфийская» мифология, породившая целое литературное направление!.. В общем, ирландцы — везде. Самое время задуматься: отчего так получается!

Продолжим перечень достижений. Число ирландцев, в чьи руки попадали Нобелевские премии, возмутительно велико: Бернард Шоу, Уильям Батлер Йейтс, Сэмюэл Беккет, Шеймас Хини…

А вот еще: помните самый популярный портрет Эрнесто Че Гевары — тот, где он анфас и в берете со звездой? А знаете, что его по фотографии создал известный ирландский график Джим Фитцпатрик? Более того, отец знаменитого героя Латинской Америки носил фамилию Гевара Линч, и бабушка Че была уроженкой Зеленого острова.

От высокого — к бытовому: еще одним очевидным признаком моды на все ирландское остается обилие во всем мире «тематических» баров с характерными названиями: Shamrock, Murphy» s или просто The Irish Bar. Там наливают «гиннесс», порой даже не разбавленный (хотя, как показывает мой многолетний опыт, чем дальше от Ирландии, тем хуже завезенное оттуда пиво), весело гуляют на День святого Патрика, а иногда местные жители, какие-нибудь русские или финны, играют там «рилы» и «джиги» на доступных им инструментах. Причем с задором, поражающим самих ирландцев…

Кроме того, как всем известно, в Ирландии есть изумрудные холмы, крутые обрывы над морем, хорошие скаковые лошади, девушки с рыжими волосами и белоснежной кожей, виски тройной перегонки, национальное рагу, эльфы и лепреконы, а также из-под пера ирландского уроженца Джеймса Джойса вышла невероятно сложная книга «Улисс», которую никто не читал, а если и читал, то часто стесняется в этом признаться. Одним словом — страна волшебная.

Ежегодно практически весь Дублин, разодевшись соответствующим образом, отправляется на завтрак (с непременным пивом «Гиннесс», конечно) в честь Джойса к Центру его имени на Норт Грейт-Джордж-стрит.

Начнем с самого главного, с ее столицы. Собственно говоря, Дублин — не исконно ирландский город, а викингское поселение Х века. Кстати, по-ирландски он и называется совершенно иначе — Baile Atha Cliath («место у брода, заросшего лозой»). И сразу позвольте небольшое отступление.

Ирландский, или гаэльский, язык, относящийся к кельтской группе, вопреки довольно распространенному заблуждению совершенно не похож на английский и родствен ему так же отдаленно, как, скажем, русскому.

Представление о том, как примерно он звучит, можно получить из современных книг модного жанра «фэнтези», которые, как правило, базируются на кельтском материале. Кстати, поклонников этого жанра традиционно много среди студентов Московского университета, где мне случалось преподавать. Каждую осень на филологический факультет приходят девушки и юноши с горящим взором и заявляют: «Мы хотим учить ирландский, потому что любим фэнтези и хотели бы заниматься магией друидов». Прямо так и говорят. Правда, после первого занятия, на котором объясняются основные правила грамматики, такие граждане обычно куда-то исчезают (возможно, отправляются к друидам), и остаются лишь те, кто готов сражаться с непростой кельтской языковой логикой.

Увивать жилища плющом — одна из немногих традиций, безропотно перенятых ирландцами у англичан.

В самой Ирландии на гаэльском в быту говорят лишь отдельные области, так называемые «гэлтахты» (Gaeltachta). Хотя в возрождение родной речи вкладывается много денег и труда, картина по-прежнему безрадостна. Конечно, в англоязычных городах круглый год работают курсы и существуют школы, где все преподавание ведется по-ирландски, есть специальные каналы телевидения, а летом в гэлтахты приезжают желающие попрактиковаться. Однако этот выученный «искусственно» язык часто вызывает откровенную жалость — в нем неизбежно присутствует масса заимствований из английского, а фразы и вовсе «калькированы». Я уж не говорю о дорожных знаках и табличках с названиями улиц, на которых иногда встречаются поистине чудовищные с точки зрения ирландской орфографии написания.

Дублин прорезают две реки — Лиффи и Доддер — и два канала. Центральной артерией считается Лиффи, пересекающая весь город, который таким образом делится на северную и южную стороны. Как это водится в традиционных обществах, жители противоположных берегов недолюбливают друг друга. Впрочем, все они вместе косо смотрят на обитателей фешенебельных кварталов, расположенных у самого морского залива.

В плане архитектуры столица, пожалуй, не может похвастаться ничем выдающимся. Взволновать воображение способны разве что набережная Лиффи, где мосты снизу подсвечиваются зелеными огнями, юридический комплекс «Четыре суда» (Four Courts), обширный парк Святого Стефана… и, пожалуй, все. Но это только снаружи, в то время как скрытный ирландский гений места прячется обычно глубоко за фасадами. Например, в старейшем университете города — Тринити-колледже. Он был основан еще Елизаветой I в XVI веке, и тогда его территория, ныне расположенная в самом сердце Дублина, выходила далеко за крепостные стены — отсюда официальное название, дожившее до наших дней: «Колледж Святой и Неделимой Троицы при граде Дублине». Но самый забавный исторический след обнаруживается в библиотеке: подписывая документы, сотрудники и студенты «обязуются и обязуют наследников и родичей своих» выплатить определенное количество гиней, случись им утерять одну из бесценных книг. Гинеи, между прочим, прекратили хождение сразу после наполеоновских войн.

Тринити-колледж в ирландской столице окончили Гамильтон и Оскар Уайльд, а Свифт долгое время был его деканом.

За стенами колледжа круглый год цветут сакуры, студенты валяются с книгами на газонах, мимо них по торжественным дням пробегают профессора в мантиях и париках и мягко ступают рыжеволосые девушки в кедах (брусчатка, камни которой, по легенде, нарочно поставлены вертикально, чтобы научить прохожих скромности, исключает каблуки).

Но идиллическая картинка из «давно минувших дней» наблюдается только при свете дня, а ближе к вечеру антураж становится самым что ни на есть современным. Университетские пабы — такой же неотъемлемый атрибут ирландской культуры, как, скажем, бальная традиция в Австрии. Только не в пример более живая. Каждые выходные (а зачастую и посреди недели) островитяне толпами растекаются по барам, чтобы встретиться с друзьями, тихо посидеть за газетой, подцепить парня или, соответственно, девушку или просто быстро напиться. В последний год после введения тотального запрета на курение в общественных местах «пабная» культура обогатилась еще и панорамами курильщиков у входа, сиротливо жмущихся от дождя под козырек.

Монастырь Клонмакнойз в графстве Оффали — популярное место ирландских паломничеств. Здесь находится гробница последнего короля Ирландии — Рори О’Коннора.

Пробежав по нескольким заведениям кряду, одни посетители продолжают веселье в ночном клубе, другие — идут домой. Как правило, по лицам покидающих бар легко догадаться, какие у них планы…

Меня, как москвичку, больше всего поражают вечерние моды ирландских городов. Ирландки почему-то считают, что их от природы белая кожа — это некрасиво и неправильно. Поэтому они круглый год усердно «поливают» себя искусственным загаром, а перед походом в бар — добавляют двойную порцию «зелья». Еще они очень любят разглаживать длинные вьющиеся волосы специальным «утюгом» и даже ходят для этого к парикмахеру. Наконец, жительницы Зеленого острова уверены, что самая красивая обувь — это босоножки. Без чулок. В любую погоду. Словно они не очнулись от времен «средневекового парникового эффекта» и до сих пор полагают, что в их стране теплый климат, как в первой половине II тысячелетия. И вот под Рождество при температуре +5 градусов по центральным улицам от паба к пабу бредут, спотыкаясь на высоченных шпильках, «золотистые» барышни с голыми ногами и плечами, а дождь и ветер разметают их отутюженные волосы…

Кстати, о погоде. Когда-то давно, когда я впервые собиралась в Ирландию, моя преподавательница английского посмотрела на меня с ужасом и сказала: «Oh darling, but it is always raining there!» («Но милочка, там же всегда идет дождь!»). Да, это почти так. Правда, не столько в Дублине и на восточном побережье в целом, где порой выдаются прелестные солнечные дни, сколько на романтическом западе.

Одно из разрекламированных мест в «царстве дикого обаяния», у западного побережья острова — средневековый форт Дун-Энгус на острове Инишмор (Аранский архипелаг), графство Голуэй.

Обидно, конечно, что самые красивые, самые «волшебные» места в этой стране являются также и самыми «мокрыми». В первую очередь это касается графства Керри на юго-западе, которое жители гордо именуют «Керрийским королевством». Горы, озера, олени и заросли дикой фуксии — все это мифологическое добро обильно поливается непрекращающимися ливнями.

…Для тех, кто знаком с ирландскими сагами, сообщаю: Кухулин, Конхобар и остальные герои «Похищения быка из Куальнге» жили на севере острова, на территории современного Ольстера (британской Северной Ирландии), а юг, то есть провинция Мунстер, к которой и относится Керри, связан с циклом преданий о Финне, его сыне барде Ойсине (более знакомом нам как Оссиан) и героической команде воинов-фениев. Именно поэтому в графстве много прелестных топонимов вроде Bealach Oisin, то есть Путь Ойсина (стало быть, тут он некогда и проходил). А вот на одном из зеленых холмов стоит крепость под названием Cathair Con Roi. Ку Рои был местным королем-чародеем, единственным, кого в открытом бою не мог победить великий Кухулин. Пришлось северянину прибегнуть к хитрости, чтобы не сказать подлости: соблазнить жену короля, Блатнад («Цветочек»), чтобы затем, в один прекрасный вечер, она усыпила мужа и подала воинам любовника сигнал к штурму замка. Знаком послужило молоко, которое она вылила в ручей, стекавший к подножию холма — так, чтобы вода в нем побелела. Об этой истории по сей день напоминает название этого потока — Fionnghlaise, то есть «Белая речка».

На знаменитом рынке Мэриз-лэйн в ирландской столице и лошади найдется, чем поживиться.

Вообще, я думаю, один из важных факторов, «ответственных» за особое чувство ирреальности, сказочности пространства, которое охватывает путешественника по ирландскому западу, — это как раз завораживающие слова из местных «преданий о старине», по-ирландски dinnsheanchas. Речь идет о целом фольклорном жанре, восходящем к раннему Средневековью: в нем названия мест всегда берутся или из саг, или из житий одного из многочисленных ирландских святых. Даже по текстам многих популярных песен можно определить, откуда «родом» тот или иной куплет…

Тем, кто интересуется традиционной кельтской музыкой, хочу настоятельно посоветовать: приехав в Дублин, не вздумайте отправляться в паб без компетентного провожатого из местных, который в строго определенный день отведет вас в какое-нибудь малоизвестное заведение на концерт исполнителей с запада. А еще лучше — поезжайте на один из многочисленных музыкальных фестивалей, которые каждое лето проходят в глухих углах острова. Там уж вы найдете и танцевальный, и певческий, и скрипичный пабы, и даже, если повезет, послушаете арфистов… Прошлым летом мне повезло побывать на настоящей ирландской свадьбе в Керри. Жених — талантливый гармонист, недавно выпустил дебютный альбом, невеста — скрипачка, сестра жениха — тоже скрипачка, и вообще около трех четвертей гостей были музыкантами. Все принесли свои инструменты. По окончании банкета с обязательными танцами расставили мы в большом зале стулья… и до утра звучали гармошки, концертины, скрипки, разных видов флейты, волынки, гитары, мандолины, банджо, маленькие арфы. Наверное, это был один из лучших праздников в моей жизни.

Я упомянула жития святых и связанные с ними предания. Так вот, они тоже по сей день — «живые как жизнь». На западном побережье до сих пор делают лодки из дубленых бычьих шкур, подобные той, на которой в свое время отправился в плавание св. Брендан (любопытствующих отсылаю к латинскому тексту Navigatio Sancti Brendani). Если верить изысканиям писателя и путешественника Тима Северина, святой и его команда переплыли на таком кораблике Атлантический океан (и получается, по ходу дела, что и Америку «открыли» тоже ирландцы!). При этом в провинции Керри, откуда, собственно, и отплыл отважный праведник, такие суденышки до сих пор называют naomhog — от слова naomh («святой»).

Дольменов, испещряющих берега чуть ли не всей Европы, особенно много в этих кельтских краях (фото сделано в Дандолке).

Другая легенда связана с тем, что в Ирландии, как известно, нет змей. Считается, что изгнал их святой Патрик. При этом рассказывается, что одно особо ушлое пресмыкающееся никак не попадалось ему, и тогда Патрик решил его обвести вокруг пальца. Он подарил змею ящик, «обставленный» изнутри, как змеиный домик (ведь ирландские легендарные змеи, представьте себе, жили в домиках), мол, что делать, такого умного змея мне все равно не победить… Змею дом очень понравился, но он, будучи в самом деле неглупой рептилией, опасался лезть внутрь. Тогда хитроумный святой пообещал ему, что непременно выпустит его в крайнем случае «завтра». Конечно, как только змей оказался внутри, Патрик закупорил бочонок и бросил его в горное озеро. В определенном смысле он не нарушил обещания — ведь «завтра» никогда не наступает, когда оно приходит — это уже сегодня. А бедный змей, говорят, до сих пор сидит в комфортабельной бочке, откуда иногда стучит и интересуется: «А что, разве еще не завтра?» Так что, строго говоря, одна змея в Ирландии все же есть. Но и она — безопасна.

И потому можно смело отправляться разведывать полые холмы и руины древних поселений. Хорошо делать это весной, когда по лугам ходят овцы с крошечными ягнятами. Или летом, когда атлантические волны из серых вдруг становятся синими. Или осенью, когда зреет ежевика. Или даже зимой, когда на вершины гор может лечь снег — только надо не забыть теплые ботинки, ибо ирландская сырость имеет склонность пробирать до самых костей. В общем, неважно, когда и куда — Ирландия везде и всюду готовит встречи с чудесными пейзажами. И для каждого пейзажа готовит свою особую «сказку».

Наталия О’Шей

Интервью в Екатеринбурге 14.01.2015 Наталья О'Шей (Мельница) «… о войне я петь не люблю»

— Сейчас вы живете в Швейцарии, до этого много времени провели в Ирландии. При этом в ваших песнях много России. Мощной, народной, красивой и героической. Как можно писать такие песни, находясь за границей?

— Я ведь не эмигрировала из России. Просто мне приходится проводить много времени за границей (по семейным обстоятельствам). На самом деле в большей степени все зависит даже не от места. Хотя у меня есть несколько песен, которые были написаны в Нью-Йорке. Там мне всегда очень хорошо пишется. Но больше все-таки все зависит от времени года и от того, что в этот момент происходит у меня в жизни. Иногда пишутся песни прямо в туре. Несколько дней назад я летела из Петербурга в Архангельск и в самолете дописывала новый текст. Так что все зависит от конкретного настроя.

— Вы говорили, что сюжетные линии всех ваших песен взяты из головы, что это не переработанный вариант уже существующей легенды. Как Хелависа выдумывает свои тексты?

— Не нужно сидеть и ждать, когда же прилетит вдохновение. Это ведь тоже адский труд. Ах, оно не летит! Ну хорошо, пойду тогда съем соленый огурец… Ой, что-то оно опять не летит… Вот так вот и сидишь, а это неправильно. Если не идут слова, то нужно сесть за инструмент и поподбирать мелодию. Посмотреть, какие слова будут, как из-под воды, проявляться из-под этой мелодии. Берешь своего коллегочку, садишься репетировать. Прогоняешь много раз вот эту новую музыку на ля-ля-ля. И вот из этого «ля-ля-ля» — бац! Пришло мне слово, а за него зацепилась рифма. У меня много документов, которые состоят из многоточий, нот, аккордов и цветов (золотой, фиолетовый, зеленый). И постепенно в многоточиях появляются слова, которые тянут за собой рифму.

— Вы привязываете каждую мелодию к определенному цвету?

— С цветами у меня ассоциируются окраски тональностей. Я, как Стравинский, вижу все эти штуки.

— Как вы думаете, образ, появившийся в современной России, мог бы когда-то стать канвой для одной из ваших песен?

— Сейчас я не вижу некоего основополагающего сильного образа государства, кроме военной мощи. А о войне петь я не люблю, хотя иногда и приходится.

— У каждого времени есть свои герои. Кто мог бы им быть сейчас?

— Как ни странно, я думаю, что это блогер плана Алексея Навального и других…

— Сейчас Россия для вас прежде всего связана с работой, потому что семья — в Швейцарии. Не было желания давать концерты там же, за границей, чтобы не уезжать часто и далеко на гастроли?

— Я бы, конечно, очень хотела. В Швейцарии я вообще не выступаю. Дело в том, что артист не может сам себе взять и организовать концерт. Должен быть интерес промоутера, который выходит на артиста и предлагает. Так у нас получились единичные выступления в Берлине и Таллине. При этом тот факт, что я постоянно живу в Швейцарии, а другие музыканты — в России, для немецкого промоутера не имел никакого значения. Его волнует материал, соберет ли коллектив площадку… В общем, рентабельно ли возить нас.

— В Берлине на ваш концерт пришла в основном русскоязычная публика?

— Да, это был фестиваль русской культуры в Берлине.

— Ваша старшая дочь уже школьница. Какое впечатление у вас от швейцарских школ?

— Дело в том, что она учится в дорогой и очень крутой международной школе. Причем сразу на двух языках — английском и французском.

— Вы не хотели отдать ее в русскую школу? Чтобы она думала на русском, а не на английском. Не боитесь, что, когда она вырастет, то не сможет понять в полной мере Толстого и Достоевского, потому что будет разговаривать по-русски только дома, на какие-то бытовые темы?

— У меня обе дочери полные билингвы. Они с рождения говорят на двух языках. И прекрасно думают на обоих. И мне бы очень хотелось это сохранить. Я думаю, когда они вырастут, они смогут читать и Толстого, и Достоевского.

— В одном из интервью вы сказали, что негативно относитесь ко всем инновациям, которые сейчас появляются в российской системе образования. Что именно вы имели в виду?

— Конечно, ЕГЭ — это ад полнейший. Также я резко против уменьшения часов естественных наук в пользу разнообразных обществоведческих и религиоведческих дисциплин. Я не считаю, что они в принципе нужны в школе. Я думаю, что религиозные родители вольны водить своих детей в воскресные школы при соответствующих церквях или храмах. Но в общеобразовательной школе это не нужно.

— Вы водите своих дочерей в воскресную школу при храме?

— Этим не я занимаюсь, это папа водит девочек в воскресную школу при католическом храме. Там проходят небольшие занятия перед мессой.

— У вас наверняка есть свои представления о том, как правильно воспитывать детей.

— Не знаю, насколько я хорошая мама… Но я стараюсь при поддержании общей дисциплины и достаточно строгого режима дня не давить на девочек. Отслеживать моменты, когда ребенок устал и ему нужно переключиться, сменить род деятельности, отдохнуть. Сейчас и так достаточно большая нагрузка на детей в школе, у них много дополнительных занятий. Поэтому должно быть время, чтобы выдохнуть: весь день валяться в пижаме и смотреть мультики или уехать на конюшню и играть там с лошадьми и собаками. Просто расслабиться, валять дурака и ничего не делать, чтобы пойти на следующий день в школу и начать заниматься.

— Недавно вы вошли в жюри конкурса «Новая детская книга». Можете оценить, в каком состоянии сейчас находится современная детская литература? И какие сказки нужны детям?

— Конечно, нужен фольклор народов мира. Я глубоко убеждена, что чем лучше дети знакомы с фольклором и традициями других этносов, тем более они к ним терпимы, толерантны и открыты к общению. Нельзя ограничивать образование ребенка исключительно русскими народными сказками или сказками русских писателей. Наоборот, нужно им показывать иностранные сказки. И авторские, и традиционные. Конечно, сейчас очень много хороших молодых писателей, которые пишут для детей подросткового возраста и пишут приключенческие книжки в духе хорошей советской традиции, в духе Марка Твена, Фенимора Купера, Вальтера Скотта и так далее…

— Что вы читаете своим дочкам?

— Они любят сказки. У нас был период, когда мы запоем читали сказки Гауфа. У нас был такой готический период. Они мне сказали: «Мама, мы хотим бояться».

— Вы десять лет преподавали в МГУ. Не скучаете по своим студентам?

— Нет.

— Почему?

— Десяти лет вполне достаточно.

— Как вам так долго удавалось совмещать музыку и науку и в какой момент вы поняли, что больше так не сможете?

— Когда ты живешь в Москве и чем-то занимаешься, то при определенной работоспособности и организованности возможно все. Но вот гастроли — это очень тяжело. Мне приходилось просить убирать мои академические часы из расписания на недели, пока мы были в туре. Это всегда было большой проблемой. Поэтому я перестала преподавать и перешла на научную ставку. И долгое время сидела на ней. Собственно, я и сейчас продолжаю заниматься наукой в свободное от музыки время.

— На фестивале «Старый новый рок» молодые, по-сути, никому не известные музыканты выходят на одну сцену с людьми, чьи песни давно знает вся страна. В этом году это вы, Глеб Самойлов и даже группа «Поющие гитары». Поэтому одна из постоянных тем мастер-классов фестиваля — «Как добиться успеха». Можете тоже дать несколько советов?

— Работать. Другого рецепта у меня нет. Просто работать, работать, работать, и впахивать, и впахивать, и впахивать. Если что-то не получается в аранжировке, то все разобрать и начать с начала. Если ты чувствуешь, что твоя песня не живет и не работает на сцене, — начать все с начала. Посмотреть, правильная ли у тебя тональность, насколько семантика текста соответствует окраске тональности. Музыкант обязан быть артистом, теоретиком музыки, композитором, аранжировщиком, звукорежиссером, философом, метафизиком.

Максимум работы ведется бэкстейдж. То, что зритель видит на сцене, — это только 10 % от творчества работающих артистов. Нужно, чтобы зритель смог уловить ту самую магию, когда он перестает расчленять музыку на «вот здесь гитарка плохо прозвучала», «вот здесь флейта у вас не получилась», «вот здесь какая-то нота дала петуха». У него должно остаться цельное впечатление от песни. Он говорит: да, я услышал в этой песне что-то лилово-зеленое! Тогда ты тоже понимаешь, что песня получилась.

— В прошлом году лидер группы «Чайф» Владимир Шахрин давал мастер-класс молодым музыкантам. Тогда он сказал, что у любой неизвестной молодой группы может быть много хороших песен, но среди них должна найтись хотя бы одна, которая, как локомотив, потащит за собой все остальные и позволит группе выйти из тени. У вас тоже была такая песня, когда вы попали на «Наше радио» в 2005 году. Как, кстати, вам удалось это сделать?

— Это был эксперимент. Филипп Галкин (на тот момент программный директор «Нашего радио») пошел нам навстречу и поставил в «Чартову дюжину» песню «Ночная кобыла». Впоследствии она и стала нашим локомотивом. Она всего за неделю взлетела сначала на 7-е, потом на 3-е, потом на 1-е место. Я помню, что все очень удивились. Понятно, что поклонники в первую очередь голосовали даже не за саму песню — они голосовали за группу. За то, что «Мельница» наконец оказалась на «Нашем радио». Так что в первую очередь мы должны быть благодарны нашей аудитории.

— Группа собралась в 1999 году, и несколько лет вы были хорошим, но известным в узком кругу ваших поклонников коллективом. Вы помните тот момент, когда внезапно ваши песни услышала вся страна? Что это было?

— Эйфория. И это длится до сих пор. Другое дело, что нам потребовалось много времени, чтобы научиться работать на больших сценах, потому что скачок был резким. На тот момент у нас не было профессиональной квалификации, чтобы освоить большие пространства, решать проблемы с настройкой звука в стадионных залах. Это все пришло с опытом, все дорабатывалось. Долгое время было непонятно, что вообще делать на большой сцене и как ее собой заполнить.

— Что такое для вас успех?

— Я не знаю, насколько мы успешная группа, честно говоря… Но пока у нас есть 30–40 концертов в году (может быть, даже больше), пока есть интерес со стороны поклонников по всей России, наверное, вот это оно и есть.

— В этом году группе исполняется 13 лет[14]. Это немалый срок, когда уже можно подводить итоги. Как менялась группа «Мельница» и как менялась Наталья О'Шей за это время?

— Если раньше все участники коллектива были разрознены и набраны по контракту, не всегда хорошо срабатывались, то сейчас мне удалось сделать настоящую команду. Мы стали единомышленниками, которые искренне любят друг друга и на сцене, и за сценой. Нам приятно вместе работать. Это я считаю главной своей заслугой… Наталья О'Шей начинала свой путь филологом, кандидатом небесных наук, а теперь это профессиональный музыкант.