Хелен

Глава шестая

Было довольно поздно. Клэр нацепила наглазники, я же лежал без сна, наблюдая, как бледно-серые пальцы рассвета царапаются в жалюзи. Клэр лежала напряженная и неподвижная, как бревно. Наконец это настолько мне надоело, что я не выдержал и взорвался.

— Хорошо, ты меня ненавидишь. Теперь можешь спать.

— Я не могу спать.

— Ты слишком много пьешь. Некоторые люди, напившись, засыпают. Тебя же спиртное бодрит.

— Иди к черту, — сказала Клэр.

— Очень мило с твоей стороны.

— Ты мне осточертел, — призналась Клэр. — С тех пор, как ты связался с этой дрянью, тебя не узнать. Ты просто озверел.

— Я вовсе с ней не связался. Мне поручили её защищать.

— Ах, какой подвиг! Может, наградить тебя за отвагу?

— Слушай, не приставай ко мне. Поспи лучше.

— Боже, как мне с тобой трудно, — прошептала Клэр. — Тоже мне, Перри Мейсон выискался. Ты же дальше собственного носа не видишь. Все в городе знают про эту сучонку — третьеразрядную шлюху…

— Замолчи, Клэр. Враждебность из тебя так и прет.

— И убийцу. Судья Ноутон…

— Господи, Клэр, неужели ты будешь оплакивать судью Ноутона? Пожалуйста — рви на себе одежды и посыпай волосы пеплом. К твоему сведению, ничего у меня с Хелен Пиласки нет. Я должен защищать её на суде и согласился взяться за её дело лишь по настоянию Чарли Андерсона и Джо Апполони. Как, по-твоему, мне себя вести?

— Брось это дело! Выйди из игры. Пусть она сдохнет. Есть ведь, кроме тебя, и другие адвокаты, — Клэр сорвала наглазники и уселась лицом ко мне. — Умоляю тебя, Блейк, сделай это ради меня.

— Почему? — захотелось мне знать. — Почему?

В ответ Клэр только затрясла головой и расплакалась. Я закрыл глаза. Пора и мне было поспать. Мне предстоял сложный день.

Я мерил шагами комнату для свиданий, нетерпеливо дожидаясь появления Хелен; когда же её привели, мои досаду и раздражение вмиг как рукой сняло. Хелен выглядела такой свеженькой и прелестной, что от одной мысли о том, что её неминуемо ждет смерть через повешение, у меня в душе заскребли кошки.

Я должно быть, переменился в лице, потому что Хелен спросила:

— У вас все в порядке, Блейк?

— Наверно.

В её голосе послышались участливые, даже заботливые нотки.

— Не волнуйтесь из-за меня, Блейк.

— Легко сказать, — фыркнул я. — У меня нет ни защиты, ни даже мало-мальски надежной точки опоры — ровным счетом ничего, что я мог бы противопоставить обвинению, а она говорит, чтобы я не волновался. Неужели тебе не страшно?

— Нет.

— Тебе безразлично, что тебя ждет смерть?

— Ну… пожалуй, да.

— Чушь собачья! Кто-то вбил тебе в голову, что тебя спасут от петли. Так вот, заверяю тебя…

Мои слова умерли у меня на губах. Я уселся за стол, а Хелен села напротив, внимательно глядя на меня.

— Что вы хотели сказать, Блейк?

— Тебе не отвертеться, — беспомощно выдавил я. — Если ты только не одумаешься и не начнешь говорить. Дай мне хоть что-нибудь. Любую зацепку. Господи, как мне не хватает хоть какой-то зацепки.

— Блейк, мне это безразлично.

— Но мне не безразлично! — заорал я. — Неужели тебе это не понятно?

Надзирательница просунула голову в дверь.

— Что-нибудь случилось, мистер Эддиман? Вы так кричали.

— Нет, нет. У нас все в порядке.

— Я буду снаружи, мистер Эддиман.

— Я знаю, спасибо. Если понадобится, я вас позову.

Хелен встала.

— Поговорим в другой раз, Блейк. Когда вы не будете так нервничать.

Я молча поднялся, проводив её до двери, но в последнюю секунду спохватился.

— Хелен?

— Что, Блейк? — спокойно спросила она, поворачиваясь ко мне лицом.

— Бергер сказал, что ты говорила с ним по-немецки… и очень хорошо.

Она вскинула брови.

— Какой Бергер?

— Новоорлеанский головорез из «Пустынного рая».

— Ах, да. Разумеется. Да, я что-то ему сказала.

— Откуда ты знаешь немецкий, Хелен?

— От дедушки. Он ведь у меня был немец.

Она подошла к надзирательнице, и они зашагали прочь по коридору.

Мэри Пиласки, мать Хелен, выглядела усталой, растрепанной и неряшливой. У неё были жиденькие седые волосы и унылые голубые глаза, утопавшие в морщинках. Кожа на шее висела складками, а ноги были сплошь испещрены варикозными венами. Я бы ей дал сколько угодно лет — от пятидесяти до шестидесяти пяти. Она была из тех женщин, что к пожилому возрасту бесследно утрачивают все, чем гордились в юности. В Чикаго она служила домработницей и хозяева отпустили её на два дня. Самолетом она никогда прежде не летала.

Первым делом, едва я её встретил, Мэри Пиласки пожаловалась:

— Ноги у меня, знаете ли, болят. Да и в самолете я едва не умерла от страха.

Я спросил, не хочет ли она перекусить или выпить кофе. Она согласилась, присовокупив, что не отказалась бы пропустить стаканчик. Я отвел её в бар.

— Что вам заказать, миссис Пиласки? — спросил я, когда мы уселись за столик.

— А вы часто летаете самолетами? — полюбопытствовала она.

— Да.

— Ох, и натерпелась же я, — пожаловалась она. — По-моему, Господь не зря противился тому, чтобы люди летали. Я ведь женщина набожная. Не судите обо мне по моей дочери. Мне, пожалуйста, виски с имбирной шипучкой. Только виски двойное, хорошо? Я вообще-то не пью, но очень что-то разнервничалась из-за полета.

— Двойное виски с имбирным лимонадом, — сказал я официанту. — И бурбон со льдом.

Она опорожнила свой стакан в два глотка, пояснив, что страшно хочет пить. Я заказал вторую порцию.

— Вы очень добры, мистер Индимен…

— Эддиман.

— Да, я так и хотела сказать. А за мою обратную дорогу вы тоже заплатите?

Я кивнул.

— Сколько вам лет, мистер Иддимен?

— Эддиман, — машинально поправил я. И ответил: — Тридцать семь.

— Извините, что я спрашиваю, но я гораздо старше. В том смысле, что имею право спросить…

— Да, разумеется, — отмахнулся я. — Можете задавать мне любые вопросы.

— Знаете, мистер Идни… Энди… Моей дочери следовало бы выйти замуж за вас. Может, тогда в её жизни все вышло бы иначе. Но вы уже женаты. Я это вижу.

— Да, я женат.

— Так я и знала. Самые лучшие, они почему-то всегда женаты.

Допив вторую двойную порцию виски, которое мгновенно возымело на неё свое действие, миссис Пиласки расслабилась. В конце концов, не так уж часто ей выпадало сидеть в баре аэропорта города Сан-Вердо с молодым человеком, который платил за её выпивку.

— Знаете, мистер Аддиван, — заговорила она, доверительно наклоняясь ко мне, — я бы с удовольствием заглянула в одно из этих знаменитых казино. Я, правда, никогда в азартные игры не играла, но вот посмотреть бы хотелось… Что там у них внутри. Вы не думайте, я ни о чем не прошу. Деньги у меня есть, — она раскрыла сумочку и извлекла из неё ветхий бумажник. — Вот, здесь пятьдесят девять долларов. Я не нищенка. А, знаете, бывают ведь люди, которым ничего не стоит за один вечер просадить в казино двадцать, а то и тридцать баксов!

Я кивнул и перешел к делу.

— А меня, миссис Пиласки, больше всего волнует судьба вашей дочери. Вы знаете, что ей грозит?

— Ее посадят в тюрьму?

— Она уже в тюрьме. Ее хотят отправить на эшафот.

— Что? — у неё отвисла челюсть.

— Ей грозит смертная казнь, — пояснил я. — Через повешение.

— Нет… — миссис Пиласки криво усмехнулась, обнажив ряд неровных желтых зубов с зияющими между ними дырами. — Так только в кино бывает.

— И в нашем штате. Вам известно, миссис Пиласки, что ваша дочь застрелила человека?

— Я не желаю иметь с ней ничего общего! — вскричала вдруг её мать. — Она проститутка!

— Нельзя так говорить. Вы нужны вашей дочери.

— А не кажется ли вам, что мне стоит выпить еще?

— Может быть, после ужина?

— Одну порцию.

Я заказал ей виски.

— Как, говорите, вас зовут-то? — вдруг спросила она.

— Эддиман.

— Ваше здоровье, мистер Эддиман.

— Ваша дочь хорошо успевала в школе? — спросил я.

— А?

— В школе. Она хорошо училась?

— Кто?

— Ваша дочь, — терпеливо повторил я.

— А почему, по-вашему, её оттуда выгнали, сучку эту?

— Я имею в виду её успеваемость, — сказал я. — Оценки по разным предметам.

— Она была безнадежна, — сказала миссис Пиласки. — Тупа, как пробка.

— Может быть, все-таки не совсем тупа? — пытался настаивать я.

— Сучонка бесстыжая… Послушайте, что я вам скажу, мистер Иддивен. Я это не каждому говорю, я — женщина гордая. Сейчас гордых людей мало, а я вот как раз такой человек. Но вы… вы ведь вроде врача, да?

— Ну, не совсем…

— В том смысле, что от вас дальше это никуда не пойдет.

— Да, можете мне доверять, — заявил я.

— Так вот, я не хочу, чтобы моя дочь, какой бы она ни была, оказалась на электрическом стуле. Зла я ей не желаю, нет, сэр. Но что еще? Ей было всего двенадцать, когда она позволяла парням щупать себя во всех местах за десять центов. И сама их щупала. Эх и драла же я ее! Кровища так и хлестала! Я ей говорила: прекрати, ты вырастешь дешевой блядью. И — вот видите, так и случилось! Она и стала дешевой блядью! Что делать-то?

— Расскажите про её отца.

— Мерзавец! Он бросил меня двадцать лет назад. Думаете, легко было растить её в одиночку? Нет, сэр. Жизнь — сложная штука, мистер Айзерман…

Она залпом осушила очередную рюмку и, громко икнув, спросила, не закажу ли я ей пива.

— От этой имбирной шипучки у меня жажда разыгрывается. А жажду лучше всего утолять хорошим светлым пивом, мистер Зандиберг…

Я заказал официанту стакан пива и спросил миссис Пиласки про книги.

— Она, должно быть, много читала? Брала в библиотеке книги…

— Читала, как же. Одни комиксы. Журналы ещё музыкальные листала. Много читала, ха! Говорят же вам — одни комиксы. Чего от неё было ещё ожидать.

— А ваш отец был немец? Или, может быть — отец вашего мужа?

— Что?

Я повторил вопрос.

— Слушайте, дорогуша, отца своего мужа я никогда в глаза не видела. Может, у него вообще отца не было. А мой папаша был украинец, который всю жизнь покорячился на сталелитейном заводе и отдал Богу душу ещё до того, как Хелен появилась на свет.

— Но ведь она говорит по-немецки?

— Она-то? Гы-ы! Я лучше говорю по-китайски, чем она по-немецки. Вы что, издеваетесь надо мной? Ни хрена она по-немецки не знает. Во, врунья!

Я встал.

— Я хочу, чтобы вы с ней встретились, миссис Пиласки, — твердо сказал я.

— Встречусь, — вздохнула она. — В конце концов, мать я ей или нет?

Я позвонил Джо Апполони и рассказал ему про Мэри Пиласки. Он взмолился, чтобы я не приводил её к нему. Он сказал, что с радостью даст ей на расходы пятьсот долларов, лишь бы только я сводил её в «Последний шанс» или в «Бриллиант».

— Да, она, конечно, старая развалюха, — сказал я, — но ведь все-таки она — мать. Где твои сыновние чувства? Что она скажет, если узнает, что Джо Апполони наплевать на мать Хелен Пиласки?

— Не мучай меня, Блейк. Любая мать достойна уважения.

— Разумеется.

— Ее наверняка окружат уважением — в тех домах, что я тебе назвал.

— Послушай, — сказал я. — Она алкоголичка, это верно. Но она нуждается в защите. Господи, есть у тебя сердце или нет? А ещё говоришь, что любишь её дочь.

— Ладно, пес с тобой, — вздохнул Джо Апполони. — Приводи её сюда.

Вот так случилось, что я привез её в «Пустынный рай». Джо, оглядев её снизу вверх, недоверчиво покачал головой.

— Ты уверен, что она — мать Хелен? — спросил он.

— Библия порой ставит под сомнение факт отцовства, — сказал я, — материнству же никто ещё вызова не бросал.

— Ладно, не фига кичиться передо мной своим высшим образованием.

— Это её мать.

У матери уже давно пересохло во рту и она осведомилась, нельзя ли промочить горло. Ноги у неё болели, поэтому она уселась за стойку бара в казино. Выпила три порции виски с имбирным лимонадом, а потом попросила пива, так как во рту стало сладко. Джо вручил ей фишек на пятьсот долларов и она отправилась играть в кости, но почти сразу же поцапалась с крупье. Тогда мы отвели её за стол для игры в «блэк-джек», где Мэри Пиласки и спустила все, до последнего цента. Она выпила ещё несколько порций виски и отрубилась. Джо пришлось устраивать её на ночь в одной из своих комнат.

— Вот, значит, какая у неё мать, — сказал он.

— Да, — кивнул я.

— Просто не верится.

— Мне тоже, но она и впрямь её мать.

Я позволил Мэри Пиласки вволю выспаться и заехал за ней после полудня. Заказал ей обед, который она благодарно уплела. Выглядела она довольно помято, вся тряслась, глаза налились кровью.

— Мне здесь не нравится, — пожаловалась она. — Я домой хочу.

— Разве с вами дурно обращались?

— Нет, все было хорошо, но просто мне здесь как-то не по себе. Все смотрят. Может, я не очень хорошо одета, но ведь я гордая. Мне не нравится, когда на меня пялятся, как на кошачьи объедки.

— Прошу прощения, — извинился я. — Я надеялся, что вам здесь будет уютно.

— А мне обязательно встречаться с Хелен?

— Прошу вас.

— Что ей от меня толку? Да и мне что от этого будет? Только вспомню, как любила её когда-то, когда она была крошкой. А потом вдруг все пошло наперекосяк. Вот у вас, мистер Индимен, есть все: молодость, работа, богатство, положение. А у меня что? Ни черта у меня нет.

Не в силах слушать этот вздор, я поспешно расплатился, усадил её в свою машину и повез в тюрьму. По дороге меня стала бить нервная дрожь, а вот миссис Пиласки, напротив, сумела взять себя в руки, осознав, что встречи с дочерью избежать уже не удастся.

Сидя в комнате для свиданий, мы дожидались, пока надзирательница приведет Хелен. Когда Хелен вошла, мы с её матерью поднялись ей навстречу. Хелен смотрела на нас холодно и с некоторым вызовом.

Я переводил взгляд с неё на её мать, тщетно пытаясь следить за двумя женщинами сразу. Они не делали ни шага по направлению друг к дружке; просто стояли и смотрели.

Мне показалось, что лицо миссис Пиласки прояснилось. Посмотрев на меня, она кинула взгляд на свою дочь, потом снова повернулась ко мне.

— Это не моя дочь, — сказала она.

Мое сердце екнуло.

— Вы ошибаетесь, — сказал я.

— В своей плоти и крови, мистер Зайденберг? Держите карман шире. Вы бы узнали свою мать? Вот я узнала бы свою дочь. Нет, молодой человек, я не ошибаюсь.

— Посмотрите на нее! — рявкнул я. — Перед вами — Хелен Пиласки!

— Возможно, вы и правы, но это не моя Хелен Пиласки. Я же не говорила, что моя Хелен — святая, но она никогда не пошла бы на убийство. Нет, сэр. Нет. Да, эта девушка похожа на мою дочь, но она не моя дочь.

— Это твоя мать, Хелен? — спросил я.

— Вы же слышали, что она сказала.

— Она — твоя мать? — завопил я. — Да или нет?

— Господи, Блейк, не будьте же таким занудой. Чего вы добиваетесь?

— Ладно, — сказал я надзирательнице. — Хватит. Отведите её в камеру.

Хелен увели, а я остался наедине с миссис Пиласки, которая выглядела очень довольной и буквально пыжилась от гордости.

— Так я и знала. Мое материнское сердце чуяло, что Хелен — моя Хелен — не способна на убийство.

— Но эта женщина и в самом деле похожа на вашу дочь, миссис Пиласки?

— Да, но это ничего не значит. Допустим, она похожа — и что из этого? Что это доказывает? Сотни женщин похожи на мою Хелен. Да моя Хелен скорее умерла бы, чем соорудила такую прическу, как эта лахудра. Моя Хелен и говорит иначе, и голос у неё другой, у моей Хелен. Да, сэр.

Я повез миссис Пиласки к Чарли Андерсону. О встрече мы с ним заранее не договаривались, поэтому нам пришлось проторчать в его приемной добрых сорок минут, после чего я заставил миссис Пиласки в его присутствии повторить то, что она сказала мне.

— Когда родилась ваша дочь, миссис Пиласки? — спросил он, глядя на копию анкеты Хелен, которую вытащил из ящика своего стола.

— Шестнадцатого сентября 1940 года.

— Где?

— В Чикаго, в больнице Святого креста.

— Есть ли у неё какие-нибудь особые приметы? Родинка, например?

— Да, на спине такая штуковина — в виде полумесяца…

Чарли Андерсон посмотрел на меня и задумчиво спросил:

— Ты купил миссис Пиласки обратный билет?

Я кивнул.

— Вот и прекрасно. Рад был с вами познакомиться, миссис Пиласки, — сказал он, учтиво улыбаясь, как истый политик. — Мистер Эддиман отвезет вас в аэропорт.

Проводив миссис Пиласки, я вернулся к себе в контору. Поездка к Чарли Андерсону ничего не изменила. Я знал, что он скажет; знал я также и то, что встал на тропу саморазрушения — медленного, но неотвратимого, если у меня не хватит силы духа сойти с нее.

То, что влюбился я не в кого-то, а в Хелен Пиласки, меня тревожило, но изменить хоть что-либо я был уже не в состоянии.